Все умрут, а я останусь

«Все умрут, а я останусь».

Драко выводит эту надпись на пергаменте уже в сотый, а может, сто десятый, двухсотый раз — неважно. И это сродни дрочеву: тысячи однообразных движений, боль в мышцах руки, хриплое дыхание и комок где-то в горле ради нескольких секунд разрядки. Но он готов писать четкие, ровные буквы хоть до утра, лишь бы они обернулись явью, оставили бумагу и оказались увиденными тем, кто находится наверху. Богом, Мерлином или другим инфернальным созданием, о котором люди еще не знают. Оно придет в день Страшного Суда, и воздастся каждому за грехи его, и не будет более Пророка на земле, кроме…

Малфой перевернулся на спину и зажмурился, помотав головой: если бы отец услышал, что за чушь он несет, взбесился бы? Назвал слюнтяем и позором семьи? Или избил бы, как в детстве, жеманно стянув перчатки и взявшись за трость? В голове неожиданно складывались в странный пазл обрывки сведений, узнанных когда-то давно из старых библиотечных брошюрок — такие валялись в самом дальнем и оттого самом пыльном углу пристанища мадам Пинс. Зачем были нужны эти оборванные, поточенные мышами ветхие листочки волшебникам, Драко не знает. Но строки, написанные в них, заползали в душу, подобно паразитам, чтобы остаться надолго — а то и навсегда. Как ни старался он выкинуть из головы тихое бормотание о пророках, о Богах, о Мерлине и Моргане, не мог ничего поделать.

«Все умрут, а я останусь», — твердил себе Малфой, стараясь уснуть.

И Поттер тоже умрет, Драко знал это. Блядь, этот очкарик тоже умрет — еще одно слово, и верные хозяину люди раздерут его из без того смертельные нарывы, пустят гной, вскроют вены. Малфой не ведал, почему они до сих пор этого не сделали, но хотел бы посмотреть. Да, когда с Гарри будут сдирать кожу, ему придется закусить губу, воткнуть себе в ногу булавку, зажать рот, лишь бы не заорать от ужаса. Но только тогда, как бы ни было больно, Малфой поймет, что Поттера больше нет. Только в ту секунду, когда изуродованное тело скинут в глубокую яму и под хохот прихвостней Темного Лорда закидают землей, он сможет вздохнуть свободно. Ибо придет день Страшного Суда, и спустится на землю новый Пророк и покарает грешников. И снизойдет благодать на землю, и оживут мертвые души, не ведающие порока, и воскреснут праведники, и вернуться люди, невинно похороненные…

«Все умрут, а я останусь», — твердит себе Драко, пытаясь изгнать из головы бессвязные сведения, которые почерпнул из догматов религий, неведомых магам, но оттого не утративших истинность.

* * *

Гарри в сотый, в сто десятый, в двухсотый раз мажет раны противной желтой гадостью, добытой Гермионой. Подобными средствами теперь в Хогвартсе торговали из-под полы, мадам Помфри было запрещено помогать студентам, и Поттер в отчаянной борьбе за свое существование остался один на один с лихорадкой. Кровоточащие раны не заживали, повязки, сделанные из старых простыней, намокали быстро, превращаясь с рассадник заразы.

Можно было считать везением, если Гарри имел возможность тухнуть в своем бреду на кровати — в темной спальне, — а не в сыром подземелье среди крыс. Эти гадкие твари таились — ждали, ждали, каждую минуту ждали, когда же жертва сдохнет, чтобы впиться в глотку, растащить кожу и мясо на куски, отпировать как надо и вновь расползтись по щелям, затаив злобу и ненависть ко всему человечеству.

Самым противным в нескончаемых болезнях была не боль и не жалость друзей. Даже тягомотные уроки — гребаные часы как целая вечность, — не становились разочарованием. Агония — время между бредом и обмороком — самое страшное. Когда все тело горит, и ты царапаешь свои бедра, щеки, грудь, цепляешься за кровать как за спасение, выдираешь собственные волосы и стонешь от ненависти к себе.

Когда проваливаешься в небытие, вся мелочность отступает, остаются лишь желанные мгновения, и только за это Гарри обожал лихорадочные ночи.

Словно пройдя сквозь пелену, он спускался по крутой лестнице в мир, полный тумана. Белые клубы окутывают, завораживают, стирают из памяти всю черноту и серость бренного мира. Как будто ты попал наверх — туда, где обитает Мерлин, Боги или другие инфернальные существа, которые придут на землю, и наступит Страшный Суд…

Поттер не помнил, что еще говорил Драко в прошлом году — слишком сложным показалось. Дурсли были атеистами и с детства внушали племяннику, что все россказни о высшем повелении, фатализме (Гарри до сих пор не знал, что означала эта фигня) и предопределении — чушь, придуманная идиотами. Гарри верил.

Но Драко говорил убедительно. Он коротко целовал Поттера в губы и продолжал рассуждения, будто эти поцелуи и эти слова были сплетены в причудливый узор. Если порвать одну нить — исключить поцелуи — рисунок распадется. Вот и все. Это и была вера Гарри.

И до сих пор он верил Малфою. Пусть тот испугался, отвернулся от уже отверженного, спрятался. Гарри все равно видел его взгляды и помнил те самые легкие прикосновения, смешанные с мантрой: «Все умрут, а я останусь, и придет на землю…»

Просыпаясь, Гарри взбирался по лестнице, и туман поглощал неизвестный мир. Возвращалась боль, голову охватывал огонь, повязки становились красными от крови, гнойные раны нарывали, а Поттер лежал на кровати — или в подземелье, неважно — и сглатывал комок в горле. Умрут все, но останется явно не он.

Уизли виляла задницей и изредка посматривала на Гарри.

«Не старайся, Поттер на тебя не смотрит. Не смотрит, — твердит Драко, стараясь убедить самого себя. — Эта рыжая подстилка его не интересует, потому что Поттер умеет выбирать. Чанг была ничего так, но не дотягивала до уровня девушки героя, а малявка Уизли и рядом не стояла. Ну трахнет он ее пару раз — и все, закончилась любовь».

Малфой был уверен, что те длинные беседы-монологи, которые вел его отец по вечерам в гостиной, — чистая правда. Нарцисса для отца была не более чем предметом, необходимым для вынашивания ребенка, и прикрытием, ширмой благополучия — в обществе должны видеть, как счастливы Малфои. Идеальная семья, заботливый муж, красивая жена и достойный наследник-сын. На самом деле все было наоборот, но постороннему не следовало видеть грязи и мерзости: мать запиралась в супружеской спальне и ревела над разбитыми бокалами — она очень любила сначала бить стекло, а потом выть над осколками. Драко этого не понимал. Маленьким мальчиком он тихо стучался в комнату, но чаще всего слышал в ответ: «Уйди, не мешай!» и понимал, что сейчас лучшим средством стала бы Эссенция Грез.

Люциус забавлялся по-другому: под прикрытием темных плащей в подвалы поместья проникали высокие, стройные мужчины, всякий раз разные, но похожие друг на друга как капли воды. Старший Малфой предпочитал субтильных брюнетов с физиономиями глупцов. «Наверное, это сумасшествие у меня наследственное», — обреченно вздыхал Драко, вспоминая Поттера.

Подростком он пробирался в коридор, ведущий а нижние этажи, и прислушивался к крикам и стонам — и не понимал, что заводит его больше: чужая боль или чужое удовольствие.

Сам Драко запирался в своей комнате — такой просторной, что весь дом паршивцев Уизли мог поместиться — и накрывался одеялом с головой. То, чем он занимался, казалось стыдным, но необходимым. Рука сама тянулась к резинке пижамных штанов, оттягивала ее, и пальцы проникали под ткань трусов. Обхватив член, они медленно, а потом все быстрее, начинали двигаться, сжимая плоть; край подушки, зажатый в зубах, становился спасением, иначе его стоны наверняка услышали бы эльфы. Или мать. Или одна — один, блядь! — из подстилок отца. Кто-то, кому не нужно было слышать.

Люциус лишь хмыкнул бы и молча удалился в кабинет, но узнай он, на кого дрочит сын, схватился бы за трость. Переломанные кости лечатся быстро, но унижение от собственного отца бесследно не проходит, сколько не применяй Обливейтет.

Нельзя думать об этом, нельзя кончать, думая о Поттере, нельзя, а если хочется? Если это желание превращается в навязчивую идею и гложет мозг, сжирая извилины одну за одной.

«Я слабак. А еще я гей. И ведь не знаешь, что предпочтительнее», — вздыхал Драко, щурясь на солнце.

А Уизли продолжала ходить кругами и соблазнительно, как ей казалось, улыбаться. Малфою захотелось запустить в нее чем-нибудь тяжелым, крики вокруг, летающие совы, ласковые взгляды и поцелуи на прощание раздражали. Можно подумать, в последний раз видятся…

«Может, и в последний, — напомнил он себе, представив кошачьи зрачки и длинные пальцы Темного Лорда, — но знать об этом всем и каждому не обязательно».

Алый паровоз, похожий на огромного таракана, стоял на путях, изредка выпуская пар, а люди вокруг спешили, суетились, бегали и сталкивались друг с другом, словно молекулы — про эту чушь Малфой слышал от Нотта. Теодор, несмотря на свою несомненную принадлежность к чистокровным, испытывал нездоровую страсть к маггловским штучкам. Особенно его привлекали подобные мелочи: из чего состоит воздух, почему взлететь можно лишь при помощи заклятия или метлы, и каким образом дождь превращается в снег? Драко вся эта херня не интересовала, но волей-неволей приходилось слушать по вечерам в гостиной, чтобы не было косых взглядов, не было перешептываний за спиной — верность фамилии, что уж там говорить.

Сегодня они в последний раз сядут в поезд — нет-нет, конечно, в предпоследний, как думает олухи типа Лонгботтома, — но ведь нужно смотреть на вещи здраво и выкинуть на помойку бирюзовые очки.

— Драко, ты идешь? — капризно протянула Панси, хватая его за руку. — Скоро отправление.

— Да-да, сейчас.

«Помни о долге и фамилии», — твердил про себя Малфой. Паркинсон была одной из тех, кого родители наметили ему в жены. Сына, естественно, никто не спросил.

Совершенно одинаковые купе — будто напоминание о бесконечно тянущихся днях, были пусты — то ли первые вагоны были не столь популярны, то ли половина студентов решила не возвращаться в Хогвартс. Лучше бы второе, размышлял Драко, тогда не придется видеть эти рожи, набившие оскомину, а задание хозяина станет не таким невыполнимым, как казалось всего несколько дней назад. Он бы все отдал за то, чтобы вновь стать маленьким мальчиком, переживавшим из-за квиддича.

С такими мыслями он заглядывал в двери, понатыканные по обеим сторонам, и сам не знал, что — или кого? — ищет.

— Малфой? Что тебе нужно? И почему ты один? Что, друзей исключили из школы за тупость? — Поттер уселся на скамью и судорожно сжал кулак в кармане джинсов. Он почему-то был один, видимо, манипуляции Уизли остались незамеченными.

— Я, в отличие от тебя, староста, и потому, в отличие от тебя, имею право заходить в любое купе, ясно?

— Вот и пиздуй, понял?

— О, малыш Гарри научился плохим словам. А чему-нибудь еще ты научился? Трахаться, например? Или тебе еще рано? Бережешь себя до свадьбы? — Драко несло по кочкам, остановится не представлялось возможным, только вперед — сказать ему эти гадости, выплеснуть помои на лохматую башку, прижать к стене и… — Да иди ты! — выкрикнул Малфой, злясь на себя — кажется, Поттер, не открыв рта, брал верх над разболтавшимся соперником.

— Ты приходишь ко мне в купе и начинаешь нести чушь, — Гарри спокоен как никогда, хотя щеки пылают, его взгляд скользит по бедрам Драко, задерживаясь на его ширинке. — И посылаешь меня — как по-слизерински, придурок.

— Ублюдок, — похоже на «сам дурак», но словарный запас неожиданно сузился до нескольких слов. И нет другого выхода, кроме как заткнуть Поттер, который внимательно разглядывал его ремень.

Жадные губы Драко коснулись рта Гарри, и язык нерешительно проник внутрь, провел по нёбу. Поттер не сопротивлялся, наверное, от неожиданности просто не смог. Малфой обхватил его затылок ладонью и запустил пальцы второй руки под рубашку.

— Гарри? Малфой?

Рон застыл на пороге купе с раскрытым ртом — он пялился на разгоряченных парней, схватившись за косяк и выпучив глаза.

— Рон? — Поттер подскочил с места, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Это не то, что ты подумал, Рон. Я здесь не причем… ты же знаешь…

— О, какая сцена ревности — я в восторге, — Драко несколько раз хлопнул в ладоши и картинно откинулся на спинку скамьи. Его светлые глаза остановились на рыжих волосах Уизли.

— Рон! — но тот уже вылетел за дверь, а Гарри тяжело прислонился к косяку и устало выдохнул: — Ну и мразь же ты, Малфой.

— Я мразь? — удивленно приподнял он брови, — может, ты еще скажешь, что сопротивлялся мне, а я заставил? А задница у тебя ничего, Поттер, рабочая. Может, зайдешь как-нибудь ко мне в подземелья? Я хорошо заплачу — не упущу случая трахнуть героя.

— Трахать ты будешь кого-нибудь другого, быть может, Гойл согласится или м-м-м… Паркинсон?

— Нет-нет, Потти, думаю, твоя подружка Грейнджер подойдет — за пятьдесят галеонов, она не только ноги раздвинет, но рот откроет.

— Да как ты смеешь? — Гарри сделал несколько молниеносных шагов и прижал Малфоя к стене. — Закрой свой поганый рот или…

Драко хмыкнул и, притянув Гарри за галстук, поцеловал в губы. Поттер затрепыхался, но сильные пальцы держали крепко, и вскоре Гарри поддался на эту провокацию, обхватил его затылок и ответил на поцелуй. Они стояли как два придурка, схватив друг друга за галстуки, не замечая ничего вокруг, и если бы сейчас в купе вошел сам Снейп, не смогли бы оторваться от своего занятия. Хотя нескончаемого потока сарказма было бы не избежать: «Поттер, ваше умение готовить зелье даже в несколько крат хуже, чем умение целоваться с парнем!»

«Мистер Малфой, а ваши родители в курсе, что они зря ищут вам невесту и стоит искать жениха?»

«Мальчики, а вам не рано?»

И пофиг, что директор школы сам заглядывается на мальчиков.

— Сгинь, — выдохнул Гарри, оторвавшись от мягких губ, — нахрена ты это делаешь? Думаешь, унизил меня или как? А самому-то нравится со мной, а?

— Если бы не нравилось, Поттер, меня бы здесь не было.

Драко был честен. Тяга к Гарри появилась у него давно, наверное, еще с начала пятого, курса, когда Поттер вновь прибыл на вокзал в растянутом свитере, а раздолбанных кроссовках и рубахе, которая сгодилась бы Хагриду. Малфой сидел в дорогом костюме, купленном за бешеные деньги, в сверкающих ботинках, а в кармане валялись золотые часы. Идеальная пара, что ту скажешь. К тому же, Драко был намного выше, а хлюпик Поттер смотрелся на его форе ничтожеством. И Малфой об этом прекрасно знал: ему захотелось затащить его в слизеринские подземелья, привязать к штырям, торчащим из стен, и пытать до рассвета, пока Поттер не превратится в куклу, в марионетку, пока не замолит о прощении. Но такой возможности не было, зато Амбридж сделала это за него.

С каждой неделей Поттер выглядел все более удрученным, и весь пятый курс превратился для него в кошмар. Драко торжествовал, но с наступлением лета настали темные времена для него самого: отца упрятали за решетку, Поттер превратился в такого мальчика в белом, невинного и… победителя, Избранного, блин. А еще он стал выше и сексуальнее: никогда бы Малфой не подумал, что за лето можно так измениться: волосы оставались все так же взлохмачены, а вот все остальное! Теперь они были одинакового роста, а еще Гарри сменил оправу у очков на квадратную и начал носить нормальные футболки. Вот тут-то Драко понял, что пропал: нет, и раньше он испытывал определенные желания, а тут вообще крышу снесло.

И поцелуй в купе стал последней каплей: теперь Малфой окончательно решил, чего он хочет. А уж как добиться результата, стоило подумать.

Драко как собака, как пес, ходил за Гарри и вынюхивал, как же можно к нему подобраться. Со стороны это казалось, как будто он следит за кем-то другим. На самом деле, план был таков: он делает вид, что следит за кем-то посторонним, Гарри тогда будет следить за ним — за Драко, и, в конце концов, когда-нибудь они окажутся наедине.

В принципе, логично.

И вот Малфой утвердил свой план и начал его исполнение. Весь сентябрь они с Поттером ходили друг за другом.

«Все умрут, а я останусь», — твердил себе Драко, шагая под дезиллюминационным заклятием по коридору.

Да, именно так шептал он себе по ночам, мечтая о Гарри, запуская руки под резинку штанов.

А Гарри ничего не подозревал, хотя после поцелуя уже следовало бы догадаться, что почем. Если Малфой лезет целоваться, значит, испытывает какие-то чувства? Или хочет унизить?

— Я не позволю, — шептал Поттер по вечерам, переписывая у Гермионы эссе по зельям.

— Что ты не позволишь? — недоумевает Грейнджер.

— Э-э, я не позволю поставить мне ниже «удовлетворительно» — буду переписывать пока, не повысят оценку.

— Это правильно, Гарри.

— Да ну, — влез Рон. — Оценки — это неважно, какая разница, что у кого стоит в табеле? Главное, чтобы ты сам знал за себя, а еще то, что тебе говорят друзья. Вот ты, Гермиона, считаешь меня тупицей, дураком или идиотом?

— Э-э-э, ну-у нет.

— Вот видишь, даже если и считаешь, ты мне этого не скажешь. А Гарри так и вообще не считает, так что я не парюсь из-за оценок.

— А я парюсь, — перешла на сленг Уизли Грейнджер. — Мне важно, что стоит у меня в табеле, к тому же при устройстве на работу и в обществе всегда смотрят в документ, а не на мнение друзей, которые могут быть и субъективными. Гарри, а ты как думаешь?

Поттер, которому надоело уже слушать препирательства, вскочил на ноги и, пробормотав: «Мне нужно идти», схватил свой пергамент, перо и вышел через портрет в коридор. Ему необходимо было подумать, и отнюдь не над препирательствами друзей, а над своими мыслями. Гарри беспокоило, что Малфой не шел у него из головы: он был там постоянно — и днем, и ночью, и снился — и вообще это было ненормально. Дурсли воспитали племянника так, что геи — это позор, и что парню должны нравиться девушки. А Гарри нравились парни. Вернее, один парень — Драко.

— Что, Поттер, сбежал от своих дружков? — стоило подумать о нем, а Малфой тут как тут.

— Тебе-то какая разница? Иди, куда шел.

— Да ладно тебе, — он оказался рядом слишком близко и приблизился вплотную. — Помнишь поезд? А наш поцелуй? А как насчет повторить? Согласен? Хотя кто тебя спрашивает, — и он припал к губам Гарри, прижав того к стене. А Поттеру оставалось только поддаться искушению и ответить.

— Сволочи! Какие же сволочи! — Рон бегал по комнате и выдирал волосы на своей голове. — Я все видел. Все видел. Все видел. И как же теперь быть? Куда бежать? У кого спрашивать совета?

— Рон, что происходит? Почему ты не в себе?

— Потому что я видел, как Малфой сосется с Гарри. Или Гарри с Малфоем? В общем, это неважно — главное, что они стояли и лапали друг друга, как два гея! Да что там как два гея! Они и есть самые настоящие геи! Нет, ты представляешь?

— Представляю, Рон, я же не дура. И я знаю, что это такое, не надо на меня так смотреть!

— Блин, и ты так спокойно реагируешь на это?

— Это его выбор, Рон.

— Но ведь это ненормально!

— Распоряжаться своим телом он вправе.

— Ты так говоришь, будто сама спишь с Джинни.

— Ты с ума сошел? — сверкнула глазами Гермиона.

— Да пошутил, — но Рон все равно не успокоился и продолжал обдумывать увиденное.

Тем временем Гарри с трудом оторвал от себя Малфоя и отступил на шаг, вытерев рот тыльной стороной ладони.

— Ты не должен так делать, — упредительно произнес он. — Это ненормально.

— Ты говоришь, как старая дева.

— Я не старая, и не дева, — пробурчал Поттер и приблизился к Малфою. — Давай делать ставки, кто из нас сдохнет первым, — неожиданно выдал он.

— Я и делать не буду — ты, конечно, не я же. Тебя убьет если не Темный Лорд, то Пожиратели, и тебя ничто не спасет.

— Если ты так рад этому, то с какой стати лезешь ко мне с этим всем?! — воскликнул Гарри, хватая его за рубашку, имея в виду, что, мол, нафиг ты меня целуешь.

— Потому что я одержим тобою. Потому что не могу пройти мимо, и именно поэтому я хочу, чтобы ты сдох. Не видеть. Не чувствовать. Не хотеть. Не жаждать. Не желать. Не смотреть и не дышать.

Драко выдыхал эти слова одно за одним, и с каждым из них словно воздух выходил из легких и не возвращался. Он действительно хотел этого, чтобы больше не болело, чтобы не грызла изнутри боль, чтобы не было бессонных ночей.

Он повторял эти слова как мантру и не хотел быть живым. Либо самому умереть — но тогда он будет уже не Малфоем, он будет просто слабаком, а отец учил его не сдаваться.

— Взаимно, — прошептал Поттер и отвернулся. — Что же ты тогда не уйдешь?

— Потому что еще не попрощался, — сказал Драко очень тихо и, развернув его, впился губами в его рот.

По прошествии года все неурядицы забылись, Рон успокоился, а ориентацию Гарри и Драко многие начали воспринимать как должное. К концу шестого курса они, конечно, скрывались, но жить друг без друга уже не могли. Каждый знал, что если один умрет, другой тоже последует за ним.

Здесь уже не действовал принцип «Все умрут, а я останусь». Пока не наступило лето девяносто седьмого.

Боль. Кровь. Истязание. Страх. Раны. Ветер. Мгла. Луч. Черное. Птица. Боль. Кошмар. Риск. Боязнь. Мантия. Глаза. губы. Кровь. Боль. Падение. Грех. Темнота. Конец. Смерть. Все.

И придет день Страшного Суда, и спустится на землю новый Пророк и покарает грешников. И снизойдет благодать на землю, и оживут мертвые души, не ведающие порока, и воскреснут праведники, и вернуться люди, невинно похороненные…

Драко опять сидит на уроке и выводит эти слова. Май едва начался, а на улице уже жарко, будто сама природа чувствует приближение конца. Будто в аду приготовились встречать гостей, словно сам дьявол распахнул свои объятия и ждет грешников. Драко станет его правой рукой, если попадет вниз. А Гарри отправится на небеса, да?

Нет. Малфой закрывает глаза рукой и сильно-сильно нажимает — до боли, до стона, и однокурсники удивленно смотрят на него, и Слагхорн пялится и обеспокоенно бегает вокруг.

Да пошел ты, лысый козел, что ты понимаешь…

Драко вспоминал длинные пальцы и нежные губы Поттера, его лохматые волосы и прекрасные глаза.

Сейчас Гарри был заперт в подземелье — привязанный к железным штырям, с окровавленным лицом, глаза наверняка заплыли от гематом, а пальцы, перебитые заклятием, безвольно висят.

Сердце Малфоя сжалось, и он подскочил на стуле — нужно что-то делать, иначе Поттер погибнет. Он отправится в рай, а Драко упадет в ад, и больше они не увидятся.

«Все умрут, а я останусь». Это опять действует, но только не для Драко. Если умрут все, умрет и Поттер, а с гибелью Поттера не станет и самого Малфоя.

Малфой врывается в подземелье и мгновенно застывает на месте — делает вид, что послан Пожирателями, которые сейчас хозяева в школе. Гордо вскинув подбородок, проходит мимо и останавливается напротив пленника: голова Гарри свешивается на грудь, ноги болтаются в воздухе, а руки связаны и привязаны к железному пруту. Кровь струйкой стекает по виску, и Драко не знает, жив ли его любимый. Хочется дотронуться до щеки, вытереть кровь, снять его и прижать к себе, хотя в постели все всегда было наоборот.

Неожиданно он открывает глаза — едва застонав — и непонимающе смотрит на Драко, подобие улыбки трогает его губы, и рука сама тянется к цепям и веревкам, но, вовремя опомнившись, Малфой отодвигается и обращается к стражникам:

— Мне приказали забрать его.

Те кивают — а что остается, когда перед ними одна из правых рук Темного Лорда?

— Пошли, я вытащу тебя отсюда, — шепчет Драко, мановением палочки развязывая веревки и взваливая любимого на спину. Игнорируя удивленные глаза стражников, он тащит его к выходу, а в голове только одно — выжить и спасти Поттера. Где же выход? Как можно покинуть школу, а еще лучше — страну? Как спастись?

Грохот и взрывы оглушают — это вражеская армия уже штурмует Хогвартс, это армия во главе с Шеклболтом идут освобождать их. Но Драко ведь враг для них, а Гарри — друг. Кому поверят? И если поверят не Малфою, убьют обоих?

Поттер хрипит и пытается идти сам, но он слишком слаб. Где-то у ворот Хогвартса сверкают вспышки заклятий, и Драко чувствует, что осталось всего лишь несколько часов до конца. Все умрут. А кто останется — неизвестно. Может быть, не останется никого. И наверное, это даже к лучшему.

Да, глава маленькая, зато от души.

Читайте.

Такого шанса у вас больше не будет.

Да, и еще: критику принимаю спокойно, но к своим стихотворным творениям отношусь трепетно. Тот, кто не поймет мои стихи, значит, вы просто не доросли до определенного уровня. Я все сказал.

У ворот Хогвартса Драко приваливается к высокому камню и сплевывает на землю. Гарри, потеряв опору, оседает и хрипло стонет. Чтобы аппарировать, им нужно выйти за пределы ограды, но кто ж позволит? В полузабытьи Поттер беззвучно шевелит губами, а Малфой отворачивается от него, потому что не может видеть иссохших губ и ободранной кожи, не желает смотреть на свалявшиеся волосы. Малфой ищет выход — шарит руками по необтесанным камням, Гарри — хрипит. Малфой задыхается, Гарри — молчит. Малфой нащупывает выступ и нажимает на него, Гарри замирает.

— Нетнетнет, только не это, — Драко забывает, что он волшебник, что ему нужно выбираться, он падает на колени и хватает Гарри за руку. Как будто это может помочь, вернуть его к жизни.

Малфой даже не замечает, как в камне открывается потайной ход, и лишь тихое поскрипывание заставляет его очнуться. Он взваливает Поттера себе на спину и спешит укрыться от вспышек — Пожиратели уже близко, и они наверняка накажут его за предательство. Драко взглядом ищет подсказку, надеется на помощь, которой неоткуда ждать и видит лишь четверостишия, накарябанные на стене хода:

Ты пришел ко мне с приветом,

И с букетом, и с рулетом,

С шоколадной ли лягушкой

Ты изволил прибежать:

Все равно гостям мы рады,

Как приличным, так и гадам,

Проходи и не стесняйся,

Сказку слушай без затей.

Рассказать хочу в три строчки,

Без претензий, без примочки,

Как живут и умирают

Сексуальные сыночки.

Драко в Поттера влюбился,

А ответа не добился.

После сумрачный мечтаний,

Обещал отдать концы.

Накарябал грозный камент,

Исписал большой пергамент,

На котором изложил он

Суть претензий (до хуя):

Я хочу большую лодку,

И покладистую тетку,

Виски, пиво, сигареты,

Шоколадные конфеты

Денег, славы, чебурашку,

Официальную бумажку:

«Драко Малфой скажет прямо —

Все умрут, а я останусь».

конец.

Если вы не поняли, в чем смысл моего фика, это ваши проблемы.