Я не знаю, что толкнуло меня на этот поступок. Спустя неделю я уже кляла себя и горько жалела, что уговорила мужа забрать Тедди Люпина к нам. Он привязался к Биллу, слушался домовиков, покорно позволял кормить себя и укладывать спать засветло, как и всех детей. Мальчик играл с Мари-Виктуар, их визги каждое утро разносились по всему коттеджу, и я уже начинала всерьез побаиваться, что такими темпами эти двое скоро разрушат его до основания… Но он не любил меня, дичился, стоило мне подойти, тут же закрывал лицо пухлыми ладошками, а волосы его тотчас становились красными.
Я долго гадала о причинах такого поведения, пока однажды не вошла к нему без стука и увидела Тедди с колдографией в руках. На снимке увлеченно махала фотографу Нимфадора Тонкс, его настоящая мать. По лицу мальчугана градом катились слёзы размером с крупную горошину, а худенькое тельце мелко вздрагивало от рыданий. У меня у самой ком встал в горле. Я молча вышла из спаленки, отведенной пасынку, и пошла к себе в смешанных чувствах.
Ночью не спалось — не засыпалось просто. Все мои мысли занимал крохотный ребенок-метаморф, недавно потерявший обоих родителей. Отца он видел, помнится, всего один раз и не особо-то по нему тосковал. А вот о маме думал часто. Я корила себя, как могла. Я… я бесчувственная. Ни дать, ни взять — мачеха из сказок. Но я лишь казалась ему такой, малыш ошибался. Я решила приложить все силы, чтобы только добиться его расположения, или я не Флёр Изабелль Делакур-Уизли!
Пару раз я делала попытки с ним поговорить. Не просто так, а по душам. Мальчик старательно уходил от разговора, а на личике его было столько страданий, будто я предлагала что-то ужасное и противное.
— Тедди… — заискивающий взгляд, что называется, глаза в глаза. Мои — лазоревые, светлые. И его — тёмные, контрастирующие с полыхающими, как огонь, волосами. Немного странно видеть такое выражение на детском лице. Милые веснушки, эти поцелуи теплого солнышка, блёкнут и постепенно исчезают совсем, открывая взору лишь пухлые румяные щечки.
— Уйдите. — А ведь при виде Билла его ясные глазёнки наполнялись чем-то радостным, воодушевлённым, он ждал его с работы каждый день. И крохотные рыжие пятнышки усыпали младенческое личико, обрамлённое морковными волосами.
— Тедди! — Что я сделала, чем перед ним провинилась? Неужели он сознательно или, не отдавая себе в том отчёта, сравнивает меня с Тонкс? Но ведь он уже не ребёнок, не маленький, должен понимать, что к чему.
— Уходите, пожалуйста. — А он мне дорог, хоть этого и не знает. Я отчаянно желаю, чтобы мальчик меня полюбил! Я прекратила заниматься с Мари, оставила дом на растерзание эльфам, я всё время тщетно пытаюсь с ним заговорить.
Родители — святое, не спорю. Но, чёрт побери! У него теперь другая семья, и родители другие. Я не хочу, чтобы он забывал Нимфадору и Ремуса, нет. Пусть он гордится ими и вырастет достойным человеком. Я и сама ему этого желаю, от всего сердца, которое всегда для него открыто! Но почему, почему он меня ненавидит?..
Он ни разу не говорил этого вслух. Был беспредельно вежлив, даже, не желая общаться, добавлял к просьбам уйти слова «пожалуйста» или «извините». Вот, кстати, еще один аспект странного поведения пасынка — он неуклонно следовал установленному для самого себя правилу: называть меня на «вы». Домовики, мой Билли, гости — он беспечно «тыкал» всем, кроме меня. Я, пожалуй, скоро сойду с ума — мне больно видеть неприязненный взор исподлобья, печально слышать отказы и просто невыносимо уходить, когда на душе так тяжело.
Утром он, не завтракая, отправился в сад. Мой малыш всегда так делал, после очередного «разговора». Мы с ним никогда не болтали ни о чём, дружно, вместе, как мама с сыном. Зато очень часто вместе молчали — на кухне, когда я будто бы читала газету, а он будто бы глядел в окно, наблюдая за играющими птичками или чертя пальчиками замысловатые узоры, перед этим дыхнув на стекло. Ни разу мы не играли — в какую-нибудь веселую игру, в которую и любой взрослый втянется. Мы играли так с Мари-Виктуар, до усыновления Люпина-младшего. Теперь у девочки свои друзья, у Тедди — тоже, но они вдвоем вечно чем-то заняты, и мне так приятно на это смотреть! Так заразителен этот детский смех, так легко становится... Еще приятней было бы строить песочные замки или собирать букеты из полевых цветов вместе с ними, но… Но непременно есть одно или даже два этих проклятых «но», ввиду которых я не могу этого сделать. И первым в этом списке стоит отчуждение ребёнка с нелегкой судьбой.
Один раз я по-дружески попросила Сарли, молодую эльфиху с огромными синими глазами навыкате, проследить, чем он занимается, оставаясь на улице в гордом одиночестве. Это было подло с моей стороны, знаю, и, надеюсь, если он каким-то образом поймёт, что за ним ходили по пятам с вполне конкретной целью, — доложить мне — то простит и не станет осуждать. Быть может, осознает, как я страдала от полного безразличия…
Оказалось, он сохранил из всех своих старых вещей (как только мальчик переехал в коттедж «Ракушка», гардероб тут же сменили, а комната оказалась завалена бесчисленным множеством машинок и всяких других забавных вещиц, приносящих радость любому ребёнку) одну мягкую игрушку, очевидно, заколдованную. Маленький мишка из пушистой ткани, порядком размахрившийся со дня покупки, обладал удивительным свойством — менять выражение, ну, не лица, конечно, а мордочки в зависимости от настроения того, кто держит его в руках. Большую часть своей игрушечной жизни мишка оставался в глубокой печали…
Я была на седьмом, нет, девятом небе, когда Мари впервые назвала меня мамой! В тот чудный день я просто летала, парила, взволнованно кидаясь от одного дела к другому, не зная, за что взяться, ухватиться. Эйфория быстро прошла, уступив своё место былой грусти — Тедди никогда так меня не называл, и, наверное, не назовёт… Переквалификация Билла в отца прошла успешно, и уже который день в доме звучат несмелые мальчишечьи оклики «Папа!», ну а мне, видимо, такого счастья вовсе не светит.
Я решила действовать целенаправленно и потому, лишь только дверь тихонько захлопнулась, бесцеремонно аппарировала прямо в магазин всевозможных товаров для детей. Наугад ткнув в по меньшей мере десяток наиболее симпатичных зверушек, я, не глядя, расплатилась и так же быстро вернулась обратно, решительно плюнув на все возможные и невозможные правила приличия. На кухне по-прежнему было пусто — вовремя управилась.
Петли скрипнули, и мальчик, зевая, вновь прошествовал к стулу. Не без труда забравшись на него (я сделала мысленную пометку приобрести еще и стульчик), он удивлённо уставился на возвышавшуюся горку подарков, упавших с неба безо всякого повода. Вихор на макушке начал алёть, и я запоздало поняла, какую ошибку только что совершила… Пытаться купить доверие ребёнка бесполезно, более того — низко.
— Тётя Флёр, — тихо произнёс Тедди. — Спасибо, я… Я отнесу их. Приятного аппетита.
Как всегда подчеркнуто вежливо, сухо. Его настоящие эмоции выдавала лишь взъерошенная копна почти багряных волос.
— Bon appetit, Тедди… — убито сказала я в пустоту. Он опять ничего не поел!
* * *
Близился обед. Только учуяв соблазнительные запахи жаркого с овощами, мальчик соизволил спуститься. Он выглядел заспанным, глаза были чернее обычного — значит, во сне плакал. Сердце рефлекторно сжалось от нахлынувшего чувства — потерянности, боли… Но не жалости. А если и жалости, то только к себе.
— Maman! — Ко мне подпрыгнула Мари-Виктуар и мимоходом чмокнула куда-то в руку. Секунда — и рядом её уже нет. Вон, восседает за столом, ожидая, пока подадут положенную порцию. Мальчик настороженно оглядел содержимое своей уже полной тарелки и улыбнулся.
Что-то в груди торжествующе запело. Не зря я, едва допив утренний кофе и вдоволь предавшись самоистязаниям, встала к плите и занялась готовкой, что делала крайне редко. Скорее, уж второе пришествие Воландеморта случится, если Флёр Уизли подойдёт к странному, напоминающему маггловское, сооружению с четырьмя конфорками и большой жаровней где-то внутри. Видать, всё-таки случится, и в ближайшее время…
Тедди принюхался, задумчиво ковырнул вилкой большой поджаренный ломоть сочного мяса и тут же вгрызся в него зубами. Немудрено, ребёнок со вчерашнего дня ничего не кушал! Ну, ничего, теперь-то я это исправлю.
— Ффкушшно, — прочавкал пасынок, обращаясь скорее к предполагаемому повару или сводной сестрице, но уж точно не ко мне.
Мари деловито кивнула, не отвлекаясь от процесса поглощения еды. Личико девочки было по уши вымазано в соусе-подливке, что ей нисколько, в общем-то, не мешало.
— Я рада, что ты оценил, — вот что значит гробовая тишина. И дочка прекратила жевать, лишь настороженно шмыгая носом, и я сама, казалось, перестала дышать. Тедди не шевелился.
— О… — выдавил он через силу. — Это вы… Спасибо. Впрочем, я уже сыт. — Он сорвался с места, даже не подумав взглянуть на меня. Отлично, просто отлично!
Не успев до конца обдумать план моих последующих действий, я тоже встала и последовала за ним. Тедди сидел в своей спаленке, поджав под себя ноги и обнимая обеими руками подушку. Сбоку валялся тот самый медвежонок, вытащенный из укромного местечка где-то среди деревьев, насаженных на территории усадьбы, выглядевший чернее тучи. Лицо Люпина-младшего, верней, уже Уизли, было недалеко от него, такое же угрюмое и несчастное.
— Эй, — я мягко тронула надувшегося малыша за руку. Он лишь неопределенно повел худым плечиком, давая понять, что мне не стоило за ним идти.
— Послушай, — Я сейчас всё скажу ему, скажу всё. И плевать, что мой монолог будет звучать до крайности глупо. — Я не могу понять, с чего ты так ко мне относишься? Я тебя чем-то обидела или сделала что-то плохое? Скажи, и я исправлюсь.
— Нет.
Что — «нет»? Нет, не ответит? Нет, не обидела?
На свой страх и риск я продолжила говорить, ссылаясь на, будем считать, второй вариант.
— Тогда в чём дело, Тедди? Почему ты меня избегаешь? Билл давно стал для тебя родным отцом, Мари-Виктуар — как сестрёнка, так отчего же я тебе так далека, чем я хуже? Я настолько плохая… мать?
Мальчик резко поднял голову и в упор посмотрел на меня.
— У меня уже была одна такая мать.
Я отпрянула от него с искренним недоумением. Какая «такая»?
— И что с того? Она меня бросила. Как она могла… Как посмела умереть, зная, что я останусь один? — с неожиданной злостью бросил мальчик, мёртвой хваткой вцепляясь в несчастного медведя.
— Но это ведь не её вина… Тем более, она была уверена, что один ты никогда не будешь! О тебе забоятся, разве тебе плохо с нами? — бормотала я, пытаясь унять дрожь в голосе. Поистине детская логика. Значит, он обижен на Дору, потому что… Она посмела умереть?
— Я её ненавижу! — выкрикнул мальчик, и я увидела, что по его щекам катятся злые слёзы. — А вы хорошие, — добавил он и замолчал.
— За что ты её ненавидишь? Она сражалась за правое дело, как и все мы. Думаю, если бы на этой войне погибла я, Мари бы мной гордилась. — Я робко протянула руку, и… Тедди позволил мне приобнять его!
— Всё равно! Мне всё равно! Если она меня любила, то почему умерла? — упрямо продолжал твердить пасынок, прижимаясь ко мне — то ли действительно желая немного ласки, то ли просто автоматически. Я растерянно провела рукой по его волосам.
— Милый, значит, так было предопределено. Судьбу не выбирают.
— Как и родителей… — прошептал малыш и вконец прильнул ко мне, зарылся носом в складки мягкого платья и втянул носом аромат духов. — А вы вкусно пахнете…
Я не смогла сдержать улыбки. Мальчик вдруг зевнул, и мою голову посетила мысль — вот почему он всё время такой уставший! Ему снятся страшные сны.
— Ложись, поспи, — сказала я, одной рукой расправляя ему кровать, а второй всё еще удерживая возле себя, боясь потерять. Мальчик доверчиво сжал мою ладонь и посмотрел в глаза.
— А вы мне что-нибудь споёте? Мне никто никогда не пел, — застенчиво пролепетал Тедди, сворачиваясь в клубочек под толстым стеганым одеялом.
— Ладно. — Я прикрыла глаза. В них бил солнечный свет, падающий их не зашторенного окошка. Рановато для сна, но в таком состоянии малыш уснёт при любой погоде. Я начала было вспоминать разные колыбельные на родном, французском языке, и тут же зацепилась за одну, коротенькую, но милую. Рифмы сложились сами собой, и на английском вышло тоже неплохо.
— Спи, малыш, ведь я рядом с тобою,
Обними мишку крепче, уйдет разом горе…
Словно в подтверждение этих строк Тедди еще сильней сжал медвежонка в объятиях.
— Спи, малыш, не реви — слезы хлещут рекою.
Все давно уж прошло. Больше нет этой боли…
Тедди еще раз зевнул и вытер краешком пододеяльника действительно текшие уже довольно давно слёзы. Руки моей он так и не отпустил.
— Спи, ты сильный, ты сын двух героев,
Ты отважен, хоть ты и упрямый…
Я бесшумно встала, высвободив пальцы из маленькой ручонки. Тедди недовольно нахмурил бровки, но ничего не сказал. Он уже почти спал. Я с едва слышным стуком раскрыла окно, впуская в комнату свежий воздух. Тут же стало слишком холодно, поэтому я закрыла внешние ставни, а следом за ними и створки окна.
Vova
