Сумасшествие или куда приводят детские мечты

Сочельник. За окном крупными хлопьями падает снег, окутывая серый и унылый Лондон белым праздничным покрывалом. Редкие прохожие на улице радостно приветствуют незнакомых людей, желая «Счастливого Рождества». Из любого кафе, магазинчика или открытого окошка доносятся веселые песенки и мелодии, под которые некоторые особо счастливые парочки танцуют, обнимаются и целуются.

И только для меня Рождество не веселый праздник, а особо изощренная и жестокая пытка. Я машинально улыбаюсь всем: маме, которая в очередной раз озабочена моим депрессивным состоянием; отцу, что бросает на меня пронзительный взгляд и крепко обнимает; Дадли, когда он с маниакальной страстью пытается вызвать на моем лице призрачное подобие улыбки. А внутри у меня все сжимается в тугой узел. Хочется плакать и кричать от боли. Но я всегда была сильной, поэтому волю эмоциям смогу дать только ночью на кровати в компании пары подушек. Хорошо, что живу одна…

Одиночество…. Как же оно прекрасно! Но никто этого не понимает, поэтому меня стараются не оставлять одну. Дадли переехал в Лондон и поселился совсем близко ко мне — в соседнем доме. Почти каждые выходные этому пухленькому жизнерадостному молодому человеку удается вытащить меня в Литтл Уингинг на семейные посиделки или праздники. Джейн и Джеральд Грейнджеры полагают, что день прожит напрасно, если не услышат мой голос в телефонной трубке хотя бы пять раз. А школьные подруги: Парвати, Джинни и Лаванда, — считают своим святым и гражданским долгом заявляться ко мне в квартиру каждую среду и устраивать «девичник» с перебиранием косточек всех известных и неизвестных мне личностей, включая меня саму.

Почему никому из них не придет в голову, что меня достала их чрезмерная забота!? Что мне приятно провести вечер одной, неспешно выпивая бокал хорошего красного вина и рассматривая старые фотографии, где я действительно счастлива, а не создаю видимость радости!? Нет, считают, что я могу в любой момент сорваться, расплакаться, а они просто хотят быть рядом и подставить в нужный момент плечо и протянуть носовой платочек. Не проще ли сказать, что опасаются моего желания совершить самоубийство?

Странно, тогда, когда вся моя размеренная, правильная и счастливая жизнь оборвалась в один короткий миг, единственной мыслью было: «Я хочу умереть…». Найти в себе силы продолжать бороться и доказать судьбе, что она несправедлива и жестока, было очень сложно. Но я смогла, точнее, это за меня сделал доктор: «Судя по результатам МРТ, есть шанс, что он выйдет из комы, и мозг будет функционировать». И теперь вся моя жизнь состоит из зацепок за этот «шанс». Пока есть хоть малейшая вероятность, хоть миллиардная доля процента, я не собираюсь сдаваться.

Я закрываю входную дверь на ключ, намеренно оставляя его в замочной скважине, и выключаю звонок, чтобы меня не тревожили. Нетерпеливо сбрасываю с себя пальто и сапоги прямо на пол прихожей. Я все равно не жду гостей, а поддерживать порядок для себя любимой давно наскучило, поэтому в квартире убираюсь редко. Книги лежат на полу вместе с бумагами, карандашами и прочей мелочевкой, по дивану разбросаны открытые журналы, на телевизоре и прочих поверхностях приличный слой пыли, отчего мир вокруг приобретает приглушенный цвет. Но мне до этого нет никакого дела. Это раньше я была педанткой, у которой даже ручки на столе были разложены по цветам и размерам. Но жизнь течет, приоритеты меняются. Пока я не начну чихать на каждом шагу, тряпка в моих руках вряд ли появится. Беру одну из своих многочисленных чашек, которые укромно попрятались во всех уголках квартирки, допиваю оставшийся в ней холодный чай. На вкус он отвратителен, но жажда сильней.

На кухне я достаю из тумбочки начатую бутылку дорогого французского вина. Сегодня канун праздника, могу же позволить себе расслабиться, в конце концов?! Как же я рада, что сейчас только час дня, потому что Дадли появится под моей дверью только около четырех, но к тому времени меня уже здесь не будет. Конечно, «пузатик» все равно меня найдет, в этот день я слишком предсказуема, мы заедем в ближайший торговый центр, где я за пять минут выберу подарки родителям и друзьям, а затем отправимся на семейное торжество с большой пушистой елкой, детским смехом и фирменным шоколадным пирогом Петуньи Дурсль. Но благодаря начальнице у меня появилась пара лишних часов одиночества.

Сегодня профессор МакГонагалл силой выставила меня за дверь лаборатории, запретив показываться ей на глаза до третьего января. «И не дай Бог, ты мне позвонишь! В конце концов, у тебя же должна быть личная жизнь!». Хотя она и пытается быть строгой, у нее не получается: глаза смотрят с добротой и материнской заботой. Я понимаю её: за все два года работы в лаборатории я ни разу не взяла отпуск или больничный, а предыдущие рождественские праздники и вовсе из нее не вылезала. Но на этот раз у меня даже ключи с пропуском отобрали, так надежнее. Для них. Моим же сокровенным желанием является просидеть среди пробирок, реактивов и подопытных крыс всю оставшуюся жизнь в поисках лекарства. Минерва МакГонагалл предана науке по самые потроха, постоянно печатается в журналах, ездит на конференции. Но даже она не в состоянии понять, когда я, младший научный сотрудник лаборатории по исследованию головного мозга при Лондонском Университете, упорно возвращаюсь к одной и той же серии опытов, если раз за разом всё равно получаю отрицательные результаты.

Я удобно устраиваюсь на кровати с бокалом вина в одной руке и фотоальбомом в другой. Здесь собраны только самые дорогие для меня моменты жизни, неудивительно, что там не появилось ни одного нового снимка за последние пять лет.

Старая местами выцветшая фотография, почти затертая до дыр. Три счастливых карапуза в праздничных колпачках, перемазанные кремом, мирно посапывают на диване в гостиной. День нашего знакомства. К концу праздника мы так утомились, что заснули прямо на диване в гостиной посреди просматриваемого мультика.

Мама все-таки отпустила меня на праздник. Там было очень весело: куча незнакомых детишек, которые отнеслись ко мне приветливо и с интересом, целый стол сладостей, настоящий фокусник и клоун. Я сразу подружилась с Ним, но вот с Дадли отношения не заладились. Меня потом ждали пять лет его приколов, шуточек и оскорблений. Зато сейчас мы словно брат и сестра. Общее горе объединяет.

Ещё несколько детских фотографий со мной, почти на всех присутствует ОН. Наш совместный поход в зоопарк, катание на каруселях, даже Рождество мы проводили вместе. Мои родители на нас лишь выразительно поглядывали и шутили, что мы ведем себя словно женатая парочка, а Дадли непременно спрашивал, когда у нас появятся дети. Застенчивый мальчик в очках-велосипедах краснел и начинал бубнить себе под нос что-то невразумительное, а я бегала за «пупсиком», чтобы дать очередной подзатыльник. В итоге дошутились…

А это фотографии с выпускного вечера: я в красивом белом бальном платье в обнимку с «любовью всей моей жизни». Мы смотрим друг на друга, не замечая никого вокруг. Я даже сама не успела заметить, когда наши отношения перестали быть дружескими и переросли в любовь. Всё это казалось мне таким правильным и естественным, что я ни на секунду не сомневалась, что люблю и любима. К тому моменту мы уже полтора года встречались и нас считали самой красивой парой школы. На выпускном все дружно решили, будто я и Он только что поженились, и с подачи все того же Дадли одноклассники с учителями кричали «Горько», пока мы, смущенные такой реакцией, не поцеловались. Счет оборвался на шестидесяти семи….

Сейчас, глядя на этот снимок, меня трогает искренняя улыбка. Те эмоции я помню до сих пор: опьяняющее счастье, легкое головокружение, щеки болят от смеха и улыбок…. Однако память услужливо подкидывает воспоминания о последних пяти годах, и мне приходится вытирать слезы рукавом свитера.

Здесь Гермиона Грейнджер — студентка Оксфордского университета. Мама специально караулила с фотоаппаратом, пока я лихорадочно искала собственное имя в списках поступивших. Она поймала момент, когда я начала прыгать, словно гимнаст на батуте и скандировать: «Поступила! Поступила!». Он был первым, кого я обняла, кто меня поздравил. До этого мы дружно искали его имя в аналогичном списке Юридического факультета. Теперь мы оба студенты одного из самых престижных университетов мира.

Сколько себя помню, всегда мечтала стать врачом. Насмотревшись маленькой девочкой фильмов и сериалов, где добрые дяденьки и тетеньки в белый халатиках вытаскивают безнадежных пациентов с того света, я долго упрашивала папу купить мне детский набор доктора. Помню, как с радостными воплями носилась по квартире и слушала мамино сердцебиение по пластмассовому статоскопу. С тех пор я всеми силами добивалась своего: окончание школы со средней оценкой «отлично», получение стипендии на обучение, семинары в Оксфорде, большое количество уничтоженных нервных клеток. Я планировала стать педиатром, однако через полгода мои мечты разбились в пух и прах. Я спешно и к удивлению всех преподавателей сменила специализацию, выбрав неврологию.

На следующей фотографии запечатлен самый счастливый момент моей жизни, опять же, благодаря стараниям мамы. В то Рождество все перешептывались за моей спиной и отводили глаза с глупой улыбкой на лице, если я пыталась вызвать их на откровенность. После традиционного ужина мы засели в гостиной играть в фанты. Подошла его очередь. Задание гласило: «Сейчас или никогда». Он, не задумываясь, встал передо мной на одно колено, делая предложение руки и сердца. Сказать, что я была шокирована, значило назвать Эверест небольшой возвышенностью. Затем я увидела предвкушающее выражение на лице всех присутствующих. Захотелось побыть «плохой» девочкой и потянуть с ответом, но глядя в его волшебные изумрудно-зеленые глаза, я не смогла ответить ничего кроме как «Да!».

В тот памятный вечер мама сделала огромное количество снимков: мы позировали под ёлкой, играли в фанты, кидались снежками на улице и лепили снеговика. И на всех фотографиях я либо смотрю на Него, обнимаю, целую или тереблю колечко, убеждаясь, что мне это не привиделось. Я никогда не сниму его.

Это последние фотографии в альбоме. Дальше моя жизнь полна боли и отчаянья. Беспросветного, надо сказать. Некоторые говорят: «Как встретишь Новый Год, так его и проведешь». После того Рождества каждое первое января я встречаю с бокалом вина, рассматривая это злосчастный альбом с фотографиями и плачу без остановки. Семья и близкие люди пытаются быть рядом, но даже им надо спать. А я не могу уснуть. Кошмары преследуют меня почти каждую ночь, а в новогоднюю особенно.

Мигающие огоньки кареты скорой помощи, искореженная машина, мой отчаянный вопль…. Автомобиль под управлением Беллатрисы Лестрейндж потерял управление и на запредельной скорости вылетел на встречную полосу. Она и Сириус Блек погибли на месте.

Звонки. Соболезнования, слезы. Горы таблеток успокоительного. Врачи, неутешительный диагноз. Кровоизлияние в головной мозг, срочная операция. Кома….

Отставшие пять лет обучения прошли для меня, словно в тумане. Каждые выходные я садилась в поезд и пребывала на вокзал Паддингтон. Затем была скромная палата больницы. Это помещение с белыми стенами, с постоянно работающим аппаратом обеспечения жизнедеятельности стало для меня домом, где я спала, ела, делала домашнюю работу и просто сидела. Здесь я была рядом с Ним, а большего мне и не надо. Он здесь, дышит, его сердце бьется. Врачи говорили, что Он никогда не придет в себя.

Медперсонал через полгода смирился с тем, что я Его брею, переодеваю, читаю книги и газеты, рассказываю о своей жизни и его близких. Родителей уговаривали меня поехать домой или хотя бы привести себя в порядок. Как они не понимают, что все это не имеет никакого значения: «Я все сделаю, когда он поправится».

Каждый раз в ночь с воскресенья на понедельник, перед отъездом, я молила Бога, чтобы Он не очнулся, пока меня нет. Я хочу видеть его глаза, Его красивые глаза, которые открываются после долгого сна. Иногда мне кажется, что Его рука шевелится или веки нетерпеливо подрагивают. Я моментально оказываюсь рядом, зову Его по имени, сжимаю Его ладонь. Но это всего лишь рефлексы. Мне стоит огромных трудов не расплакаться прямо у него на груди.

Отношения с однокурсниками и преподавателями у меня разладились. Если раньше они видели умную острую на язык веселую девушку (как утверждает Дадли, еще и весьма привлекательную), то теперь перед ними предстало цветное привидение, игнорирующее всех и все вокруг. Меня перестало интересовать что-либо, кроме современных исследований в области человеческого мозга. Я посещала конференции, семинары, перечитала все библиотечные книги, выписывала научно-медицинские журнала. Поняв, что об интересующей меня проблеме в большой части макулатуры, гордо именуемой книгами, сказано туманно и расплывчато, я решила избрать своим поприщем научную деятельность, что окончательно удивило всех. У профессора Флитвика, моего куратора, еще теплилась надежда, что я изберу нейрохирургию и буду спасать человеческие жизни в одной из престижнейших лондонских клиник. Как-никак, Гермиона Грейнджер стала лучшей ученицей медицинской школы Оксфорда за последние сто лет.

Я с «отличием» закончила Оксфорд, устроилась работать в престижную лабораторию Лондона. Я занимаюсь «недостойной» (по всеобщему мнению) для себя работой, снимаю маленькую квартирку недалеко от Бетлемской королевской больницы*, в народе именуемую Бедлам. И мне плевать, что до работы надо добираться на метро и автобусе более часа. Здесь я рядом с Ним…

В самом конце альбома лежит аккуратно сложенный листочек с незамысловатыми детскими каракулями. Смотрю на него, как на бомбу замедленного действия. Две недели назад мама разбирала вещи на чердаке и нашла мои старые игрушки. И, разумеется, заставила меня их перебрать, рассчитывая поднять настроение. Когда я добралась до картонной шкатулочки, в которой лежал этот листок бумаги, пара деревянных указок, несколько красивых камешков и песочные часы с цепочкой, у меня случилась истерика. Я не думала, что ЭТО сохранилось…

Он очнулся два года назад. Как назло, меня рядом не оказалось. Я была на седьмом небе от счастья! Как ураган влетела в палату и, не обращая ни на кого внимания, крепко обняла своего жениха. Все было просто замечательно, ведь вопреки мнениям врачей его мозговая деятельность была в норме. Несколько дней мы весело проводили время, пока Он не спросил, когда сможет вернуться в Хогвартс. Название показалось мне смутно знакомым, но я не придала этому значения, пока на следующий день вопрос не повторился. Еще Он что-то говорил про волшебную палочку, какого-то Волдеморта, Альбуса Дамблдора…

Скорее всего, это был результат той аварии, в которой погиб его крестный отец. Да и срочная операция не могла сказаться лучшим образом. Диагностировали нарушение выработки гормонов в головном мозге. Реальность он воспринимает как сон, а сон для него — реальность….

Современная медицина оказалась бессильна. В результате мой жених стал пациентом Бетлемской королевской больницы. Нет, Он не был чрезмерно агрессивен, рассуждал вполне здраво, его вполне можно было принять за обычного человека. Изменилась личность. Теперь Он пятнадцатилетний подросток, Мальчик — Который — Выжил, ученик школы чародейства и волшебства Хогвартс.

Он считает, его родители погибли от руки Темного Лорда по имени Волдеморт. На самом деле это был взрыв бытового газа. Он сам чудом остался жив под обломками. С тех пор у него на лбу был едва заметный шрам виде молнии, который тщательно прятался за челкой.

Он считает, что Дурсли — худшие опекуны в мире, которые люто его ненавидят. Я никогда не забуду, как при этих словах побелело лицо Петуньи, как чашка с чаем выпала из рук Вернона, как Дадли сжал кулаки. Они любили его как родного сына, заботились о нем. И он отвечал им тем же.

Он считает половину наших одноклассников волшебниками, которые с помощью какой-то палочки могут превращать крыс в кубки и летать на метле. Что Сириус Блек был невинно осужден и двенадцать лет провел в какой-то магической тюрьме (Азкабан, кажется), пока не сбежал. А ведь он жил неподалеку от Дурслей и принимал активное участие в Его воспитании. И именно он был за рулем машины в ту новогоднюю ночь.

Он постоянно говорит о каком-то Роне Уизли и считает меня своей лучшей подругой, почти сестрой…. И каждый раз, когда Он запрещает мне себя поцеловать или обнять покрепче, прижаться к Нему, мое сердце замирает и разбивается на тысячи осколков. Но я с завидным постоянством продолжаю делать это снова и снова, ведь в груди по-прежнему теплится надежда. Как часто мне хотелось схватить его за плечи, хорошенько встряхнуть и прокричать, чтобы Он очнулся! Спустя пару месяцев я забросила подобные попытки.

Я снова вытираю слезы и залпом допиваю остатки вина в бокале. А потом со злости швыряю его в стену и с потаенной радостью наблюдаю, как стекло разлетается на мелкие осколки. Как и моё сердце…

Уже через полчаса я влетаю в кабинет к доктору Северусу Снейпу и ставлю пресловутую шкатулочку ему на стол. Он отрывает свой крючковатый нос от бумаг, кидает на меня пронзительный взгляд, от которого мне становится не по себе, и жестом предлагает присесть.

Пока он занимается изучением содержимого картонной коробочки, в кабинет протискивается медсестра, Поппи Помфри, и, не принимая отказа, сует мне в руки чашку обжигающе горячего чая. Потом подмигивает, говорит что-то ободряющее и удаляется разносить лекарства пациентам.

— Что это? — доктор откидывается на спинку кресла и барабанит по столешнице своими длинными пальцами. Он уже и сам догадался.

— Полагаю, что на этих вещах базируется новая личность моего жениха.

Выражение его лица становится сосредоточенным и задумчивым. Снейп чему-то кивает и отбрасывает сальные пряди со лба. Всегда мечтала подарить ему шампунь и вымыть голову.

— Вынужден с вами согласиться. Вам тогда было по одиннадцать?

Мой согласный кивок.

— Я хочу ему это показать….

— И получить очередную истерику?

Я испускаю вздох отчаянья и давлюсь чаем.

— Мисс Грейнджер, Вы должны понимать, что это, — он стучит пальцем по шкатулке, — не вернет вам жениха. Он не помнит ничего, кроме альтернативной реальности, созданной его воображением во сне. За два года наблюдений я ни разу не видел проблесков воспоминаний о его настоящей жизни.

— Я знаю, — опять слезы.

Я открываю дверь больничной палаты. Мой жених увлеченно беседует с Луной Лавгуд. Эта блондинка с выпуклыми, как будто чуть затуманенными глазами верит, что видит «морщерогих кизляков». Она одна единственная, с кем Он может открыто разговаривать о магии, поскольку девушка тоже с головой ушла в этот мир.

Заметив меня, они быстро прощаются, и она вылетает из комнаты. Я неспешно подхожу к нему, сажусь на край кровати и протягиваю коробочку в праздничной красной упаковке. Потом целую.

— С Рождеством, Гарри.

Он улыбается в ответ.

— С рождеством, Гермиона….