У меня была особая страсть. Кто-то называл это некромантией, кто-то африканским наследием. Старожилы видели в этом угрозу, а молодежь давно перестала обращать на это внимание. Я же видел в этом свой особенный подтекст. Это помогло мне выжить.
Мне было пять лет, когда я впервые узнал об этом от старшего брата. Он ворвался в мою комнату и возбужденно начал рассказывать о мире магглов. Я не особо слушал. Я вообще не любил слушать. Тогда брат сунул мне в руки стопку журналов про это и велел прочитать. Читать я тоже не любил. Поэтому забросил их куда подальше.
В девять я поехал в гости к своей кузине с родителями. И был потрясен, увидев у нее это! Она хвасталась перед подругами, а я стоял поодаль и слушал.
— Совсем не больно, — твердила она. — Вы обязаны попробовать!
Подруги отнекивались, а я, вдруг, страшно этого возжелал. Казалось, что другие интересы, по сравнению с этим, пресные и никчемные. Я попросил об этом мать. Она ответила пощечиной. Сказала, что я ее позорю. Мне никогда не было так обидно и больно.
В одиннадцать я поступил в Хогвартс. Там было круто. Новые друзья, знакомые, новые порядки. Мы так здорово отрывались всей компанией! Я даже забыл на пару лет о своей страсти. Пока не увидел парня из другого факультета в одном из темных коридоров. У него это было.
Мне было пятнадцать, когда я рассказал друзьям. Они не высмеяли, поддержали. И тогда я решился. Сначала кровь их испугала, но я сказал, что так и надо. Я все-таки прочитал об этом. Было немного больно, и с непривычки пошли слезы. Но я рад, что это сделали друзья, а не кто-то еще, чужой. Летом я вернулся домой. Мать обо всем как-то узнала (наверняка, с подачи завистливого брата), хоть я и скрывал это со всей тщательностью. Она… В общем, я убежал из дома. А она, в отместку, отказалась от меня, как от сына. Обидно не было. Было страшно.
Позже, у меня появилась привязанность. Зависимость! Я не знал, что все так обернется. Если бы знал, никогда бы этого не сделал! Или сделал? Не знаю. Факт в том, что мне хотелось еще и еще. Меня никто особо не останавливал. Я приноровился делать это сам, без чужих рук. Так было намного удобнее и приятнее. Кровь больше не текла.
Но к двадцатому году жизни мне это надоело. Я понял, что это глупо и бессмысленно. Да и нужно было устраивать личную жизнь. Пару лет я честно пытался найти себе девушку и будущую жену. А потом случилось непоправимое: меня подставили.
Азкабан встретил меня холодом и сыростью. А еще запахом тухлятины. Было противно и хотелось блевать, но я сдерживался. Когда меня кинули в камеру, я осознал, что остался один. Совсем. Без друзей, без семьи, без поддержки. Правда, я тогда не успел избавиться от этого до конца… И понял, что правильно сделал. В этом и заключалось мое спасение. Это и помогло мне не сойти с ума.
* * *
— Черт тебя дери, Блэк! — гаркнул охранник, заглядывая ко мне в камеру. — Что ты там делаешь? Прекрати издавать этот противный звук!
Я лениво повернул к нему голову и ухмыльнулся. А потом показал язык.
— Что за дрянь у тебя там блестит? — брезгливо поморщился он, отходя от ржавой решетки.
— Это не дрянь, — сказал я, с удовольствием проведя языком по внутренней стороне зубов и вслушиваясь в характерный звенящий звук. — Это пирсинг.
Vova
