Зов Крови

Тела уже начали разлагаться. Они лежали,

Мухи во множестве кружили над ямой.

Клайв Баркер, «Книга Крови VI. Они заплатили кровью»

(перевод В. Шитикова)

Гермиона стояла и смотрела.

В жизни все приходит и уходит, это же магия. А в промежутке — случайные радости, которых у нее больше не будет. Она оглянулась на своих друзей — на Гарри, Рона, Джинни — давая им возможность отступить.

Волшебница снова закрыла глаза, и ее сознание уже рисовало картину будущего: как пламя взялось за свое, как ее кожа вздувалась пузырями, одежда дымилась, тлела и расползалась. Огню проклятия потребовалось бы немало времени, чтобы справиться с телом, но в итоге он обратил бы гриффиндорку в пепел. Она не строила из себя героиню, мученицу, но добровольно приносила в жертву ради великой победы. Гермиона была готова умереть.

Когда же огонь довершит свое дело, от нее останется совсем мало, и уже ничего не будет напоминать человека. Ее просто не станет.

Пожиратели уже совсем близко, девушка чувствовала это, и сердце забилось сильнее в страхе, что она может не успеть. Но пламя, змейками разбежавшееся по конечностям, успокаивало, а боль — умиротворяла.

Ее веки затрепетали и поднялись: глаза девушки неотрывно следили за последователями Вольдеморта. Лучи их заклинаний, проходящие сквозь ее тело, больше не волновали Гермиону. Никакое Круцио не могло пересилить пламя проклятия, которое неизбежно, миллиметр за миллиметром, охватывало ее тело. Но слишком медленно, слишком.

Она ведь все просчитала, у нее не было право на ошибку! И все же Гермиона оступилась — волшебница поняла это, когда боль от очередного непростительного несокрушимой лавиной обрушилась на ее сознание.

И пересилила проклятие, не дав тому свершиться.

Упав на колени, заходясь в диком крике, где-то остатками разума гриффиндорка понимала: план — их план, ее план — провалился.

Она не смогла вызвать Адово Пламя, мыслями о котором жила последние несколько недель. И оно не поглотило Пожирателей Смерти, как и не приняло ее, не сделало из нее своих врат. Огонь отступил назад, обратно в кровь, что была смешана с зельем. Так что теперь будет? Что?

Хотя собственная жизнь девушку не волновала — она уже попрощалась с ней — то, ради чего все было затеяно, сжалось узлом в ее груди.

Продолжая корчиться от боли на земле, Гермиона заплакала. И казалось, она сама не знает, что причиняет ей больше страданий — непростительное заклинание или безудержные рыдания. Сойти с ума, свихнуться, так же, как и чета Лонгботтомов, умереть здесь, не справившись с напором Круцио, или не умереть — теперь все рассчитывалось как предательство.

Она предала Гарри. Предала своих друзей. Предала свою сторону.

— Ты! Девчонку на привязь! Остальные…

Кто и что «остальные», девушка уже не слышала — просто потеряла сознание.

* * *

Она видела сны: яркие, красочные — почти что осязаемые. Но самым странным в этих снах было то, что Гермиона знала — когда-нибудь она проснется. Но вереница сновидений не кончалась, увлекая ее сначала в один нереальный мир, потом в другой, третий и дальше. Девушка тенью бродила по диковинному сонному царству, потеряв ориентиры, забывшись.

В одном из снов гриффиндорка увидела мужчину. Тот стоял на другом конце очередной иллюзии, сотканной ее сознанием (или не ее?). Мужчина говорил ей что-то, но она не слышала — он был далеко. И этот шум, эта дикая, безумная музыка, эти голоса…

Гермиона нерешительно сделала шаг навстречу. Человек не шелохнулся. Еще шаг. Она шла, не глядя по сторонам, но знала: там происходит нечто ужасное. По мере приближения гул в голове девушки усиливался, а ноги, казалось, наливались свинцом. Так продолжалось до тех пор, пока на пределе всех чувств волшебница не услышала вопль мужчины.

Нет, это был ее собственный крик — она снова явилась в мир.

* * *

Пробуждение не было приятным. Она очнулась, и в следующую же секунду своей новой жизни девушка пожалела об этом.

Вновь голоса, почти как в сновидениях: бессмысленные наборы слов, оборвавшийся смех. И снова, также внезапно, как и в прошлый раз, перекрывая гомон, кто-то закричал. Голос мужской, но высокий и пронзительный, кастрированный страхом. Этот голос не был ее собственным и не доносился из призрачного мира снов.

Усилием воли Гермиона заставила себя окончательно вернуться в реальность.

Но это было возвращение — из одной тюрьмы в другую. Протесты сознания не помогли: сновидения поблекли, оставив после себя дурное послевкусие. Девушка открыла глаза. Свет в камере был режущим, давящим. И за стеной слышались крики.

Мгновенье она лежала на ледяном каменном полу, даже теперь надеясь вернуться в сновидения. Однако боль по всему телу с каждым мигом становилась сильнее, реальнее, ощутимее, а пронзительная истерия, разрывающая виски гриффиндорки, не стихала.

Еще миг спустя пришло осознание холода, и ее предплечья покрылись гусиной кожей.

Гермиона медленно моргнула. Она лежала на боку, словно брошенная кукла. Взгляд девушки зацепился за ее руки — те были по локоть в крови, а закатанные выше манжеты некогда светло-голубой рубашки — порванными грязными, черными, в запекшей и свежей крови. Вся одежда представляла собой мерзкое, отвратительное тряпье.

Тут мужской голос сорвался. Несколько хрипов — и крики полностью стихли. Стало слышно, как где-то капает вода. Пленница зажмурилась, когда ощутила изменение в воздухе. Оно было слабым, и поначалу Гермиона его не заметила. Теперь же она услышала шум дыхания или какое-то грубое подобие вдохов и выдохов.

Девушка беззвучно шевельнула губами, пытаясь выговорить хоть слово. Мурашки переползли на спину, ее трясло. В камере кто-то был. Совсем рядом с ней кто-то был.

Собрав все свое мужество и самообладание, гриффиндорка попыталась откинуться на спину. Тело — один сплошной синяк, открытая и кровоточащая рана.

Запас страха казался неистощимым: неясно, как долго она испытывала страх в сновидениях. Сейчас же Гермиона мерзла и обливалась потом одновременно. Вернувшись из снов, она была на грани потери рассудка, хотя это представлялось невозможным.

Точно! Она уже сошла с ума.

Шум повторился, и девушка рывком перевалилась на спину, отчего едва не потеряла сознание. Свет с потолка, словно раскаленным лезвием, ударил ей по глазам. Хотелось свернуться калачиком, зажмуриться и молиться о приходе смерти. Но она не станет этого делать — чуть повернув голову в сторону выхода из камеры, девушка уперлась взглядом в высокую фигуру в бесформенной черной мантии. В невыносимом, зачарованном свете камеры человек казался неким пятном, тенью, поглощающим этот самый свет. Волшебница глубоко вдохнула, отчего легкие буквально не лопнули от боли, и закашлялась глухим кровавым кашлем.

Тень двинулась. Она сгустилась у ног Гермионы; она внезапно бросилась девушке в лицо, источая запах… приятного мужского парфюма.

Пленница лежала без движения, даже моргнуть или сделать вдох для нее было невозможным, тень была для нее неодолимой преградой.

— Кто ты? — едва слышно прошептали сухие, потрескавшиеся губы гриффиндорки.

Человек не ответил.

Фигура поднялась так стремительно, что у девушки закружилась голова, если такое было возможно.

— Я тебя знаю? — продолжали двигаться ее губы.

Это было защитной реакцией. Девушка была на грани.

— Сладких снов, грязнокровка, — ровно ответил мужчина в мантии. В его голосе не было презрения или сарказма, он ничего не выражал. И не показался ей знакомым, даже смутно. Или все-таки она где-то слышала его раньше?

Свет будто выключили.

* * *

Она видела сны: яркие, красочные — почти что осязаемые.

И снова в ее царстве грез появился тот человек. Гермиона направилась в его сторону без промедления. Вокруг жгли костры, в огне которых полыхали люди, свершались казни, — от повешения до четвертования — но девушку уже не впечатляли картинки ее странных и неприятных, хотя это слабо сказано, видений. Гул в голове усиливался, а мужчина, как и раньше, не двигался и не замолкал. На миг ей показалось, что он зовет ее. Что все его бормотание — зов, призыв.

* * *

В этот раз возвращение было менее неприятным.

Под спиной не ощущался напольный камень ее камеры — пленница лежала на неком подобии койки, матраца, потому что было даже… мягко. Тело не саднило, голова не была настолько тяжелой, как в прошлый момент пробуждения. Девушка чувствовала себя спокойнее, но это было наносное — специфическая настойка, проходимая на третьем курсе. Ее послевкусие отчетливо угадывалось на языке.

Глаза открылись на удивление легко. Те же стены, тот же зачарованный, неприятный, угнетающий и давящий свет. И такие же безвольно лежащие перед самым лицом грязные руки, отчего ее кожа, где не была испачкана кровью, казалась напросто мертвецкой.

Решетка, служившая дверью сбоку, тихо скрипнула и отворилась, подчиняясь невербальному заклинанию. Гермиона приготовилась увидеть такую же тень, как и в прошлый раз, но капюшон был снят, а мантия распахнута. Насыщенный синий сюртук мужчины был ярким бельмом в камере, волшебница зажмурилась.

— Грязнокровка.

Голос тот же.

Не хотелось ничего отвечать, не было желания подавать знаков, что она слышит его. Все было так нереально, словно ее кошмары не кончились, а наоборот — перетекли в реальность.

— Может, Круцио тебя оживит?

Эта безэмоциональность пугала, подавляла, сводила с ума.

Она начала дрожать, хотя сейчас не ощущала холода камеры. Открыв глаза, девушка подняла взгляд на человека в синем сюртуке.

— Или, может, Империо? Внушить тебе подвигаться.

Было страшно, очень страшно.

— Ты боишься меня, — беспристрастно продолжал волшебник, словно прочитав ее мысли. Но этого и не требовалось — он буквально держал ее за душу.

Он не спрашивал, он констатировал факт. Гермиона сглотнула. Она раньше видела этого человека, теперь девушка была в этом уверена. И голос его был ей знаком. Но откуда? Гриффиндорка не помнила. Мужчина, нет, молодой человек, поскольку ему не дашь больше двадцати пяти лет, приятной наружности. Темные, почти черные волосы, пронзительные голубо-синие глаза, оттеняемые таким же насыщенным цветом его одежды, бледная мраморная кожа.

Но человек был холоден. В его взгляде читались неприязнь, презрение, беспощадность.

Гермионе захотелось закричать, забиться в агонии, умереть в своих кошмарах — все, что угодно. Она узнала его. Видела в думоотводе, в воспоминаниях других волшебников, но никогда лично.

И, словно подтверждая ее запоздалую догадку, Вольдеморт равнодушно спросил:

— Хочешь узнать, где их могилы?

Знал бы ты, как возбуждает аппетит

Кто может обвинять меня?

Клайв Баркер, «Книга Крови V. Во плоти»

(перевод М. Красновой)

И, словно подтверждая ее запоздалую догадку, Вольдеморт равнодушно спросил:

— Хочешь узнать, где их могилы?

Девушка замерла. Все ее тело напряглось, мысли будто остановились — казалось, целый мир замер вместе с ней — а потом лихорадочно забегали в голове.

— Могилы? — прохрипела пленница. Голос отказывался повиноваться ей, губы не слушались, но она выдавила из себя эти три слога.

— Где их похоронили, грязнокровка, — беспристрастно продолжал темный волшебник.

Он отошел от решеток камеры, сделав несколько шагов по направлению к гриффиндорке — теперь ей требовалось бы запрокинуть голову, чтобы увидеть его лицо. Взгляд девушки почти что упирался в яркий синий сюртук.

Но не об этом были сейчас ее мысли. Даже такая опасная близость Вольдеморта и его холодное «грязнокровка» не волновали Гермиону.

Могилы.

Это значит, они мертвы. Мертвы! Их нет…

Ее глаза закрылись сами собой, по спине пошла мелкая дрожь, руки конвульсивно сжались в кулаки, но тут же разжались, словно не хватало сил.

— Я покажу их тебе, когда ты будешь в состоянии, моя маленькая ведьма.

Она не видела его лица, но слышала усмешку в его голосе. Легкая тень презрения.

— Я. Не. Твоя. — Шумно выдохнула девушка, не открывая глаз. На этот раз ее голос подчинился ей.

— Теперь ты принадлежишь мне, — как ни в чем не бывало ответил Вольдеморт. Он небрежно махнул волшебной палочкой. Его жест напоминал скорее отмашку, нежели мановение для заклинания.

Гермиона резко перевернулась на спину. Тело заныло. Правая рука, лежавшая сверху, по инерции откинулась назад и больно ударилась о стенку камеры. Девушка шумно выдохнула — ну вот, пытки уже начинаются.

— Никто никому не принадлежит, — пленница чувствовала, как мужчина нависает над ней. Открывать глаза, как и видеть этого ублюдка, этого убийцу, не хотелось. — Каждый принадлежит лишь сам себе, — сказала она твердо.

— Это неверно, — безапелляционно возразил волшебник. Его уверенность была непоколебимой; безразличие в голосе не делало его убеждение менее веским. Вольдеморта забавляла сама ситуация с этой горделивой гриффиндоркой. Но тем будет приятнее сломить ее. — Ты принадлежишь мне. И всегда принадлежала.

Тут девушка не выдержала. Распахнув веки, она грозно уставилась на него, всем своим видом показывая, что даже факт нахождения ее тут, в таком состоянии, в таком положении, ничего не меняет. Она сможет. Она сильная. Она гриффиндорка, в конце концов!

— Чтоб ты сдох! — вырвалось у нее свистящим хрипом. И миг спустя глаза Гермионы расширились от страха, когда до нее дошел весь смысл.

Но Темного Лорда, похоже, это совсем не волновало. Он стоял, склонившись над девушкой, самозабвенно рассматривая ее. Его синие глаза будто сковывала корка льда, скрывая все эмоции. Рот был растянут в тонкую полоску — казалось, что он сейчас усмехнется, но этого не происходило. Он внимательно наблюдал за ней, делая свои какие-то лишь ему известные выводы. Мужчина чуть повел носом, будто принюхиваясь.

— Родился — умер, какая ерунда, — наконец ответил он, выпрямляясь. — Но тебе следовало бы следить за своим языком, грязнокровка.

Она хотела возразить, послать его к чертям, плюнуть ему в лицо — сделать хоть что-нибудь, но девушка не могла пошевелиться. Заклятие? Гипноз? Или просто ОН, такой великий и ужасный, так на нее влияет? Мерлин! Страх накрывал ее новой волной, тошнота подступала к горлу. Она будто опомнилась: ее друзья мертвы. Мертвы. Их тела гниют в земле, и черви гложут их кости…

— Теперь никто не будет мешать тебе, спи.

— Где… могилы…

Оцепенение спадало. Его место снова занимала ярость.

Вольдеморт чуть приподнял левую бровь. Ну надо же! Хоть какие-то эмоции, хоть какая-то жизнь, усмехнулась Гермиона внутренне. Он стоял, словно статуя: руки по швам, в тонких пальцах правой руки зажата волшебная палочка. Но поза расслабленная — он хозяин здесь. И в холодных глазах ни тени чувств. И бледная мраморная кожа в этом угнетающем давящем свете.

Ведь он красив. Демонически красив.

— Здесь недалеко. Никаких надгробий. Никаких знаков. И ты, грязнокровка, никогда не узнаешь, ни где лежит твой великий Поттер, ни где твой любимый Уизли. Этот гнусный предатель крови, — волшебник сделал несколько шагов в сторону, и теперь девушка, куклой лежавшая на матраце, не видела его. — Ходить туда и оплакивать мертвецов строжайше запрещается, ты понимаешь… Но один раз я сделаю для тебя исключение. Кто-то же должен оценить благородство и снисхождение, которое им было оказано.

Зачем он все это сказал — гриффиндорка с трудом сдерживала себя. Если бы не боль в ее измученном теле, если бы она только могла…

— Ты идешь по газону, и всего в шести футах под тобой лежат они, — продолжал доноситься до пленницы равнодушный голос. — Знаешь, кто еще там похоронен, грязнокровка?

От его «грязнокровки» хотелось повеситься. Гермиона повернула чуть в сторону голову, чтобы видеть этого подонка. Он смотрел на нее, как на предмет мебели. Вещь. Изучающе… Повеситься захотелось еще больше.

— Вся мерзкая семейка Уизли, включая их недавние пополнения, — начал перечислять волшебник противным сладостным тоном, — этот оборотень. Люпин, так? Его сладкая женушка, Тонкс. Славные способности у нее были; жаль, что она отказалась от метки, — он пожал плечами равнодушно, но словно сожалея. Не о человеке, разумеется, а об утраченном магическом даре.

Она не верила своим ушам. Не хотела верить.

— Есть еще несколько авроров, но навряд ли ты их знаешь, грязнокровка, — он сделал неряшливый жест рукой, словно отмахнулся от назойливой мухи. Мужчина наблюдал за девушкой, смотря, как на нее действуют его слова. Наблюдал, как она ломается под тяжестью реальности.

А гриффиндорка отвергала ее. Глаза девушки закрылись, она опустила голову, прижавшись подбородком к груди. Попыталась перевернуться на бок, но не смогла.

— Ты была близка с ними, не так ли? Особенно с Роном Уизли. Ты была очень близка с ним, — насмехался над ней голос.

Но Гермиона не слышала его. Ее разум рисовал и рисовал картины страшной смерти ее друзей. Определенно, безумно страшной. Ей казалось, она слышит их крики, видит их кровь, их мучения…

— Когда ты проснулась в прошлый раз, именно Рон Уизли кричал в соседней камере. Но я уже наказал его, чтобы он не беспокоил твой сладкий сон, моя грязнокровка. Он уже мертв… — шептал Вольдеморт ей в самое ухо.

Девушка дернулась. Она чувствовала на своей шее мужское дыхание, его губы почти что касались ее.

— Сейчас никто не помешает тебе. Спи.

Темный волшебник поднялся, убирая волшебную палочку в карман сюртука и шелестя мантией.

Его забавляли слезы на лице гриффиндорки. Она была готова умереть вчера на той проклятой лужайке, так самозабвенно она собой жертвовала. А сейчас убивалась из-за своих жалких дружков. И это было так… по-гриффиндорски.

Он почти дошел до решетки, служившей в камере дверью, как она обратилась к нему сквозь рыдания:

— Скажи мне… как…

— Ты хочешь знать, как их убили, грязнокровка?

Вольдеморт был удивлен.

— Скажи мне… — хрипела девушка, силясь приподняться с койки.

— Позже, — сердито перебил ее мужчина. — Дам тебе думоотвод. Сама все увидишь.

Сердце болезненно сжалось, и пленница обессилено упала на матрац — вот почему он согласился рассказать ей?! Это было очередной пыткой. Это будет пыткой. Она ведь не сможет… Не сможет увидеть все это. Услышать — да, но смотреть…

— Почему…

Лорд снова обернулся на девушку, в его глазах мерцали красные гневные искорки, и это по истине было страшно — огненный красный на ледяном синем. Вопросы? Опять вопросы? Нужно было прямо там убить эту мерзкую вонючую грязнокровку!

Но мужчина быстро одернулся, взял себя в руки.

— Чтобы не осталось никого, кто несет в себе плохую кровь.

Гермиона в шоке распахнула глаза. Ее вопрос был риторическим, лишь унять боль в груди. Она не думала, что Вольдеморт ответит ей. Но он ответил.

— Моя кровь плохая, да?

Ну зачем она спросила это, ведь знала все наперед. Но ей нужно было что-то сказать, задержать волшебника еще ненадолго. Ей было так страшно. Смерть, казалось, дышала Гермионе в затылок.

Все мертвы. Все там, в могилах…

— Кое-что изменилось, — мужчина отворил решетку, выходя из камеры. — Когда ты проснешься в следующий раз, ты уже не будешь так слаба. Я пришлю за тобой своего преемника, — сказал он, уходя.

Решетка захлопнулась, и свет будто выключился. Камера погрузилась в темноту. А пленница — в свои страхи.

Кошмары ждали ее.

Я не сумасшедший, — сказал он. —

опять горели неистовством.

Клайв Баркер, «Книга Крови V. Во плоти»

(перевод М. Красновой)

Решетка захлопнулась, и свет будто выключился. Камера погрузилась в темноту. А пленница — в свои страхи.

Кошмары ждали ее.

Это длилось мгновение. Мужчина позвал ее по имени, девушка протянула руку, почти дотронулась до него и испуганно подскочила — она очнулась камере. Однако в течение нескольких опасных секунд сон просачивался в бодрствующий мир.

«Все в порядке, это сны», — говорила она сама себе.

И будто насмешка над реальностью — пленница отчетливо услышала шепот. Тот мужской голос из ее сновидений. Здесь, в реальности:

— Проснись…

Вздрагивая, девушка попробовала приподняться с койки. Не вышло. Света не было, вокруг темень. И мир, погруженный в темноту, вовсе не оказался тих. Она слышала глухие шаги: кто-то направлялся сюда.

Гриффиндорка лежала, не двигаясь, глаза приспосабливались к темноте. Но зрение не обострялось: камера оставалась нечеткой, словно картина, так покрытая грязью и лаком, что ее перспектива ускользает от взора исследователя. Гермиона хотела избавиться от предчувствия, заставлявшего сердце глухо колотиться, оторвать голову от матраца, будто набитого камнями. Но здравый смысл советовал иное. Она тихо лежала, и ей казалось, что она покрывается потом, хотя в камере было холодно — стены источали лед.

Ее тело, и правда, больше не беспокоило — не ныло, не болело. И не было грязным: ни запекшейся крови, ни следов земли. Это было как ведро холодной воды на голову. Казалось, теперь даже голова была яснее, а мысли четче.

Так почему она еще жива, она же магглорожденная? Подруга Поттера, который…

Шаги приближались.

Гермиона напряглась и села, поджав под себя ноги. Как он сказал, пришлет своего преемника? К чему же столько чести? Это… какие-то изощренные пытки? Что, в конце концов, происходит!?

Виски загудели, и девушка прикрыла глаза. Минуты словно отлили из свинца: шаги неумолимо становились громче, и она ждала того, кто шел к ней, или же за ней?

Шорох. Решетка заскрежетала. Но давящий свет не включился. И это, несомненно, радовало.

Когда пленница вновь подняла веки, сердце ее дрогнуло. Перед ней стояла тень, как при первом пробуждении здесь. Черная тень на черном фоне камней ее темницы. Лишь ощущение страха, некого иного чувства холода во внутренностях, говорили о том, что тень принадлежала другому человеку.

Преемнику Темного Лорда.

Все, что она могла сделать, — держать дыхание ровным и оставить руки там, где они лежали. Пальцы же гриффиндорки вцепились в матрац. Инстинкт призывал ее укрыться и спрятать поглубже лицо, как делают дети. Две мысли удержали Гермиону от такого поступка: во-первых, двигаться было страшно. Не известно еще, как он отреагировал бы на такое движение. Вдруг бы запустил в нее заклинанием? Девушку передернуло, когда она вспомнила о боли Круциатуса. Во-вторых, она гриффиндорка, соплохвостов им всем в штаны!

И если ее не убили тогда, значит, и сейчас у нее есть возможность выжить. Сомнительная, но возможность. Хотя, к чему теперь ей жизнь…

Это словно успокоило пленницу.

— Ты боишься?

Почти что знакомый вопрос.

Голос был бархатный, приятный, спокойный. Он обволакивал, он завораживал, он… Он был ей знаком. Определенно! Мужчина, это был мужчина, не двигался — стоял и смотрел на нее. Девушка чувствовала его тяжелый взгляд, но капюшон скрывал лицо его гостя, как черная мантия — его самого.

Она замерла. Зачем тень спрашивает про страх?

— А чего мне пугаться? — спросила Гермиона, силясь держать голос ровно.

— Того, что здесь происходит. И будет происходить с тобой, — ответил человек безразличным тоном. — Того, что ожидает тебя.

Прозвучало зловеще. Казалось, его голос проникал в голову девушки, в само ее сознание. И рылся там… Окклюменция? Тогда… нет смысла лгать?

Впрочем, смысла лгать все равно не было. Какая уже разница? Рано или поздно она умрет. Плюс-минус…

— Да… — выдохнула она, не ведая, к чему приведет этот обмен репликами. Девушка совсем осунулась, чуть ли не заваливаясь обратно на койку.

Это не укрылось от мужчины: он усмехнулся, делая шаг к ней.

— Скоро придется встать на ноги. Или тебе удобнее на коленях, м?

Этот грязный намек вызвал румянец на щеках гриффиндорки. Смущенная его фразой, волшебница наблюдала, как он наклонился и… коснулся ее коленки.

Мерлин, когда же он успел подойти к ней так близко?

Там, где холодные пальцы мужчины прикоснулись к ней, кожу словно обожгло. Девушка дернулась, но человек уже выпрямился. Во время повисшей паузы лишь ее страх звучал какофонией. Страх заполнял собой все.

— Чем это пахнет? — раздраженный голос.

Гермиона подняла голову, всматриваясь в тень капюшона. Она принюхалась, но ничего необычного не чувствовала: все запахи ей были уже знакомы. Запах камеры, запах ее тела, только что вымытого тела, и… запах страха.

Вдруг преемник поднял руку и небрежным движением скинул с себя капюшон мантии. Даже в темноте камеры волосы мужчины отливали серебром, словно источая свет. Передние пряди были заведены назад, наверное, заклинание держало их. Смотря пленнице прямо в глаза и прочитав смятение на ее лице, он зашелся смехом. Прекратив смеяться, он схватил гриффиндорку за руки, поднимая с койки, и с силой швырнул в стену слева от него. Она вскрикнула, ударившись о камни, и жалобный протест оборвался в то же мгновенье.

— Поднимайся, Грейнджер.

Девушка напряглась, силясь подняться на четвереньки. Больно особо не было. Лишь ребра глухо заныли на очередном вдохе, но их боль была мутной. Еще несколько усилий — и она стоит на ногах, опираясь на камни.

Откуда-то из-за стены камеры донесся голос. Она поняла: к ним направляется еще кто-то. И, судя по ругательствам, недовольный тем, что преемник с пленницей задерживаются.

Малфой скривился. Шелестя мантией, он стремительно вышел из темницы, оставив девушку одну. Шаги с той стороны прекратились, и Гермиона замерла.

— Выходи. Или мне применить Империо?

Голос бывшего слизеринца — а теперь преемника самого Вольдеморта — был ледяным, металлическим, неприятным. Зловещим. На удивление, ноги повиновались ей: перебирая руками по стене, девушка выбралась из-за решеток.

Новый режим темного волшебника, казалось, заполнил собой все. Слово «Империо» она слышала за последнее время чаще, чем за всю свою жизнь. А это ведь было только началом, если сейчас ее не ведут для обратного, для конца.

Ее убьют?

Она стояла, облокотившись на холодные камни, в небольшом узком коридоре, таком же темном, как камера. На стенах были незажженные факелы, и не трудно было догадаться, свет от них — такой же давящий, такой же угнетающий. Одно слово, темница. Подземелья.

Девушка не видела лица юного пожирателя, слишком темно. Его силуэт скрадывала широкая мантия до пола, и лишь светлые волосы служили ей сигнальным маяком — я стою здесь. Я смотрю на тебя, говорила его поза.

В голове волшебницы загудело. Эта темнота, эти тени действовали на нее подавляюще. Сознание словно отключалось, движения были на автомате. Она просто шла за ним. Шагала, медленно и пошатываясь, по узкому коридору подземелья.

Телу не нужен рассудок. У него хватает своих дел: наполнять и опустошать легкие, качать кровь, получать пищу — и все эти процессы лежат вне полномочий мысли. Лишь когда что-то из процессов спотыкается или тормозит, рассудок получает информацию о сбое в сложном механизме тела.

Желудок Гермионы завязался в узел, к горлу подступила тошнота.

Голодный обморок длился всего несколько минут, но когда девушка очнулась, она осознала, что ее тело — ловушка. Хрупкость тела — ловушка, его формы, размеры и даже пол — все сплошная ловушка. И выхода из нее нет. Словно в кандалах, она прикована к ней, или в ней, в этом куске грязного мяса. Или выход все же есть?

Домовые эльфы — их было двое — рвали на ней остатки ее одежды, стащили и ботинки. Они сорвали даже цепочку, подарок матери, с шеи девушки. Все летело в одну общую кучу, которую — резкий короткий вдох, сердце ее замерло — человек в черной мантии поджог заклинанием.

Она лежала на полу большой залы. Свет был приглушенным, но неприятно резал глаза, волшебница постоянно щурилась, силясь разомкнуть веки. Гриффиндорка лежала на боку, полностью обнаженная. И в просторной зале она и Малфой были одни.

You see her, you can't touch her

You want to, but she won't let you

Franz Ferdinand, «Auf Achse» (1)

Она лежала на полу большой залы. Свет был приглушенным, но неприятно резал глаза, волшебница постоянно щурилась, силясь разомкнуть веки. Гриффиндорка лежала на боку, полностью обнаженная. И в просторной зале она и Малфой были одни.

«Меня убьют», — успела подумать девушка в момент просветления; затем вновь — темнота.

Когда она выкарабкалась из забытья, зала уже наполнилась другими пожирателями. Все были в черных мантиях с надвинутыми капюшонами и в чудовищных масках, что скрывали их лица. Они походили друг на друга, как капли воды, и лишь Малфой выделялся: его мантия была расстегнута, и краем затуманенных глаз Гермиона видела белый камзол — такой яркий, как и его волосы, и он словно вспыхнул, когда преемник повернулся к ней, — и тени, тени пожирателей, скользящие в сиянии блондина. Юноша был сосредоточен, его брови нахмурены, губы поджаты, а в его глазах плескалась ненависть к ней.

Он ведь почти не изменился с конца шестого курса. Сколько времени прошло с тех событий? Несколько месяцев, может, полгода.

Нет, изменился. Его взгляд стал более жестоким; Малфой сильно повзрослел за это время. Они все повзрослели. Пришлось…

«Они убьют меня… Убьют…» — ее тело содрогнулось в конвульсиях.

— Пустим ей крови, — донесся до нее голос. — Убедимся, что она грязная! Сектумсемпра!

И в следующее мгновенье пленница не удержалась от крика. На правом бедре алел глубокий порез. Кровь горячей струйкой стекала на пол.

Охая от боли, гриффиндорка рукой подтянула ногу к животу и осталась лежать; ее ладонь скользнула по влажной плитке, пачкаясь в крови. Девушка вздрогнула.

— Да свершится ж обряд! — громогласно возвестил Вольдеморт. Его голос девушка не спутала бы теперь ни с кем иным. — Начнем наш пир!

Сердце замерло, пропустив удар. Свет практически полностью погас. Зала словно наполнилась туманом, помещение сворачивалось, будто картонная коробка фокусника.

Все пожиратели стояли поодаль, буквально расплываясь в темноте, лишь Темный Лорд и его преемник находились в поле зрения пленницы. Она попробовала приподняться, но руки свело, и Гермиона соскользнула на холодные плитки.

Шорох от движения не произвел никакого впечатления на мужчин, лица Пожирателей остались непроницаемыми. Девушка же, глядя вверх на них, чувствовала, что близка к потере сознания.

Стыд, боль, холод, неизвестность — все толкало ее за край.

— Возьми же ее, Драко, — все звуки словно сквозь туман. Она не верила. Не верила.

Все это было просто невыносимо. Девушка медленно моргнула, и… Малфой полностью завладел ее вниманием. Она не могла отвести взгляда, тело не подчинялось ей.

И тут, повинуясь безмолвному настоянию волшебника, разум Гермионы словно ослеп: она перестала владеть собой окончательно.

Империус не оставлял жертве ни капли воли. Тело девушки расслабилось.

Гриффиндорка перекатилась на спину и вся устремилась к юноше, склонившемуся над ней. Она тонула в его ледяных глазах, вязла в тумане его желания — принадлежала ему всецело.

Пожиратель отстранился. Он рывком скинул мантию с плеч, быстро расстегнул пуговицы на камзоле и тоже отшвырнул в сторону позади себя. Теперь он был по пояс обнажен, не считая амулета в виде некого рунического символа, висевшего на его шее.

Малфой снова наклонился к ней, опираясь об пол рукой рядом с лицом девушки. Второй, свободной рукой он провел по округлости ее обнаженного живота, а потом по шелковистой ложбинке спины. Девушка затрепетала, волоски встали дыбом, кожа покрылась мурашками — ее тело чувственно отзывалось на его ласку, ведь выбора не было. Она не могла противиться проклятию подвластия; сил не осталось.

Сложно сказать, нравилось ли самому слизеринцу происходящее. Он рассеянно заскользил средним пальцем вверх по позвоночнику девушки, видя, как она выгибается ему навстречу. Но… это же Грейнджер. А позади него — толпа ярых фанатиков, предводитель которых стоял в нескольких шагах от Драко.

Кожа девушки блестела, точно намасленная, на животе и бедрах — следы свежей крови от заклятия Сектумсемпра. Малфой убрал руку из-под ее спины и расстегнул серебряную пряжку ремня, устраиваясь между ног гриффиндорки и пачкая брюки в ее крови. Но это нисколько не волновало его.

Юноша был возбужден.

Он устремился к ее ягодицам, а потом вверх — в жаркое чрево, уже готовое принять его.

Гермионе казалось, она горит заживо. Внизу все полыхало, Империус, казалось, на миг отпустил ее, и судорога свела ноги девушки: она рефлекторно обхватила ими слизеринца. Но боль быстро отступала, разум снова заволокла пелена заклинания. А приказ был прост — отдаться преемнику Темного Лорда.

Драко медлил. Он чувствовал, как разрывается преграда под его напором. И лишь когда девичье тело под ним расслабилось, вышел и ворвался снова.

Пленница шумно выдохнула. Находясь во власти непростительного, она все же осознавала, что где-то там, рядом, стоял Вольдеморт и другие пожиратели. И если бы могла, гриффиндорка содрогнулась бы от ужаса. Ее воображение рисовало, как они все пристально смотрят на нее, впиваются своими похотливыми взглядами, тянут к ней грязные руки…

Сознание девушки, измученное и ошеломленное, послушное желаниям Малфоя, владевшего ею, словно швырнули назад в чашу черепа.

Действие проклятья подвластия кончилось, она выполнила волю волшебника. И прежде чем Гермиона смогла прикоснуться к своему насильнику (как ей называть произошедшее, если только не насилием?) с намерением оттолкнуть от себя, убраться из-под его тела, юноша кончил.

Ее веки затрепетали, опустились, и гриффиндорка потеряла сознание.

* * *

Сны…

Она видела сны: яркие, красочные — почти что осязаемые. И мужчину в них. Девушка наконец-то узнала его, увидела его лицо, разглядела холод в его синих глазах. Гермиона тянула к нему руки, будто к ней опять применили Империус: не могла противиться своему желанию дотронуться до него.

* * *

Гриффиндорка выдохнула и широко распахнула глаза. Как обычно, пробуждение было внезапным.

Мозг отказывался воспринимать действительность. Лишь тянущее ощущение внизу живота говорило о реальности произошедшего.

Гермиона чувствовала себя так, словно ее уговорили вернуться в сознание из иллюзорных страхов. Волшебница огляделась вокруг: мрачноватое помещение, но ее взгляд не проникал далеко. Одно было определенно ясно — это не та камера. Лежала она явно не на койке, не на жестком тонком матраце: девушка кожей чувствовала мягкость постельного белья.

И она не одна здесь.

На другой стороне комнаты, на стуле, как на троне, восседал Вольдеморт.

Гермиона поняла, что тот знает о ее пробуждении. Он смотрел на нее, и под этим взором ее тело покрылось мурашками, но она не смогла отвести глаз.

Когда девушка прищурилась, стараясь получше рассмотреть его в полутьме, вспышки свечения возникли внутри комнаты и побежали трепещущими волнами желтоватого оттенка сверху вниз по стенам и поперек помещения — зажегся тот давящий и угнетающий свет.

Гриффиндорка поморщилась, отворачиваясь от волшебника. Чертов свет…

— Тебе не нравится? — равнодушно спросил Темный Лорд.

Мерлин, все казалось таким нелепым! И, в первую очередь, она сама… Ей ведь больше нечего терять — ни надежды, ни достоинства не осталось. Они этого и добивались, да?

На задворках сознания пленница отчаянно мечтала о том, чтобы завтра этот мир показался лишь сном. Будто она умерла клинической смертью и видела иной мир в своих кошмарах. Все глупо…

Присутствие мужчины пугало девушку. Она повернулась на бок, спиной к нему, поджимая под себя ноги.

Всплывающие воспоминания буквально ошеломляли ее. Их обрывки вспыхивали в сознании девушки и тут же гасли. Пульсация внизу живота усилилась.

— Тебе не нравится, — ответил за нее Вольдеморт.

Гермиона молчала. Она с головой погрузилась в лохмотья прошлого и неприятные ощущения в своем теле.

— Твоя кровь грязная. Тебе не нравится.

О чем он говорит?

Его голос резал слух, врывался в искалеченный мозг девушки, насилуя его.

— Почему я еще жива?

__________

(1) Ты видишь ее, но не можешь прикоснуться к ней,

Ты хочешь, но она не дается.

Franz Ferdinand, «На Оси»

В этом мире можно все,

что ты запретил себе сам. (с)

Его голос резал слух, врывался в искалеченный мозг девушки, насилуя его.

— Почему я еще жива?

— Потому что твоя кровь идеально грязная, — последовал ответ.

Гермиона поежилась — не столько от холода комнаты, сколько от бездушных слов Вольдеморта.

— Зачем это все? — устало спросила она, крепче обнимая себя руками.

Девушка отчаянно хотела залезть под покрывало, на котором лежала. Закутаться поплотнее, с головой, чтобы никто, включая ее саму, не видел ее обнаженного тела; но просто не могла сделать этого, пока ОН еще здесь. Но скоро же она останется одна, правда?

Мерлин, пусть это будет правдой!

— Отдохни, — звучало, как приказ.

Пленница не видела, но слышала и буквально чувствовала, как Темный Лорд поднялся со стула и подошел к ней. Сердце в груди забилось с удвоенной силой, кровь отхлынула от лица, конечности похолодели, а на ладонях выступил мокрый пот.

Она дернулась, когда пальцы волшебника коснулись ее плеча и чуть провели по коже. Однако он, кажется, даже не заметил этого — девушка вся дрожала, готовая удариться в истерику.

— Зачем…

Повторила Гермиона, но из нее будто выкачали все силы — ее голос был чересчур тих, и вопрос получился больше похожим на мольбу.

Она готова была умолять. Просить о смерти. Уже ничего не имело значения — ее уничтожили. Ее растоптали.

Вольдеморт убрал руку, и ей словно стало легче дышать. Чрезмерная волна усталости отхлынула, но девушке все равно неистово хотелось забыться. Исчезнуть.

Умереть.

Сквозь дремоту до нее донесся шелест мантии и щелчок запирающего заклинания. Она все так же пленница, все так же не знает, чего ожидать от завтрашнего дня — жизни или смерти? Мысли лихорадочно метались в ее голове, Гермиона не могла сконцентрироваться хоть на чем-то. Обессиленная волшебница попыталась натянуть на себя покрывало, но руки скользили по гладкой материи, а сама она была не способна приподняться и вытащить это чертово одеяло из-под себя.

Девушка уже почти провалилась в небытие и не услышала хлопка домового эльфа — тот, переминаясь с ноги на ногу, все же подошел к кровати и, снова помедлив, наконец-таки щелкнул пальцами. Одеяло, повинуясь волшебству бедного существа, выскользнуло из-под спящей узницы и накрыло ту.

Эльф исчез.

* * *

Она видела сны: яркие, красочные — почти что осязаемые.

Вольдеморт звал ее, протягивая к ней свои руки. В этой темноте его кожа казалась неестественно бледной, а глаза — темными, почти черными, дикими. Их уже не сковывал лед: те горели неистовством. Губы волшебника расплылись в саркастичной улыбке, усмешке, гримасе, когда Гермиона сделала шаг навстречу ему.

* * *

— Проснись…

Знакомый шепот. И он тянул девушку обратно, в реальность. Но была ли пресловутая реальность лучше мира ее сновидений?

Пленница металась на кровати, словно в лихорадке — она выгибалась, раскидывала в стороны руки, махала ногами. Одеяло сползло на пол, но холод не отрезвлял ее. Гриффиндорка боролась, заведомо зная, что проиграет в этой битве.

— Просыпайся, грязнокровка.

Слова просачивались сквозь туман — отрезвило.

Гермиона открыла глаза — перед ней стоял Вольдеморт. Все так же в черной мантии, все так же с ледяным безжизненным взглядом. Сознание и способность соображать постепенно возвращались.

Волшебник лениво махнул волшебной палочкой, зажатой у него в руке, невербальное заклинание — и одеяло снова накрыло собой девушку. И за этот жест она была ему благодарна.

Что? Что теперь?

Кажется, она забыла как дышать, хватаясь за покрывало, как за спасательный круг. Сжимая его с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Девушка смотрела на мужчину, не смея отвести взгляда, словно она под Империусом. Во рту пересохло, а в горле застрял горький ком.

Вольдеморт не двигался. Он в упор разглядывал пленницу, купаясь в ее страхе и смятении.

— Не вздумай выкинуть что-нибудь в лучших традициях твоего убого факультета, — на лице волшебника не дрогнул ни один мускул. Он был статуя, каменное изваяние.

И внутри — такой же камень, как и снаружи.

Гермиона моргнула.

— Донки! — позвал волшебник.

В комнате появился домовой эльф в грязной серой наволочке, перевязанной бечевкой. Он тут же опустил голову, сложил в покорном жесте перед собой руки. Уши эльфа были прижаты к голове — все говорило о том, что существо боялось Лорда.

И неспроста…

— Да, хозяин, — тихо пискнул тот.

— Донки запрещено с тобой разговаривать, грязнокровка. Хоть слово, и я лично пущу в него Авада Кедавра. Ты же не будешь ставить жизнь эльфа под угрозу, не правда ли, грязнокровка?

Девушка молчала, напряженно следя за Вольдемортом и его эльфом.

— Вымоешь и приведешь в порядок девчонку. Потом накормишь, — проинструктировал он Донки после небольшой паузы, наконец-то отворачиваясь от девушки. Существо под взглядом своего хозяина сжалось еще больше.

Гриффиндорка сглотнула, а ее желудок предательски сделал сальто и заурчал. Кажется, волшебника это только повеселило: уголок его рта дрогнул в усмешке. Девушка немного расслабилась, послабляя хватку рук. Ведь если собрались кормить, значит, убивать не станут?

— И контрацептивное зелье. Не хватало еще, чтобы она понесла от Драко, — равнодушно продолжал мужчина.

Она дернулась, как от пощечины. Гермиона задрожала с новой силой — то, что она так старательно старалась не впускать в свой разум, ворвалось, сметая все на своем пути. Руки безвольно упали на кровать, больше не теребя одеяло. Глаза заволокла пелена слез. Девушка уже не слышала, какие еще распоряжения давал Вольдеморт относительно нее и вообще, не слышала, как он ушел, не слышала, как эльф приблизился — лишь когда тот потянул с нее одеяло, она на миг вернулась в мир осязаемый. А потом снова — темнота перед глазами.

Гриффиндорка не помнила, не отдавала себе отчета, как встала с кровати, как они дошли до ванной (она что, шла по коридору обнаженной?), как эльф буквально запихнул ее туда.

Перед ее глазами мелькали образы: Вольдеморт, Малфой… Гарри, Рон…

Внизу у девушки все сжалось тугим узлом, когда она снова и снова рисовала в сознании свое изнасилование. Этот дикий, животный взгляд Малфоя; боль, когда он разрывает преграду; его быстрые движения, а у нее все жжет внутри; горячее семя, наполнившее ее, толкнувшее в небытие.

Почему жива? Почему она?

Почему это все происходит?

Эльф прислонил к губам Гермионы пузырек — то самое зелье. Что ж, теперь она хоть знает, какое оно на вкус. А если яд? Мысль о яде покинула мозг девушки столь же стремительно, как и появилась в нем.

Донки поставил пустой флакончик на тумбочку и принялся растирать мочалкой тело волшебницы. Он шумно выдохнул, опуская руку с губкой и капая пеной на каменный пол. Существо тут же прижало уши к голове и опасливо покосилось на девушку — но та сидела, уставившись в одну точку перед собой. Она не заметила. Пленница вообще ничего не замечала, сидела в ванне бездушной и сломанной куклой.

Эльф продолжил тереть ей спину. Все равно так было легче, чем когда волшебница была без сознания. Или спала. Откуда Донки это знать?

* * *

Гермиона вынырнула из своих мыслей, словно из раковины — она уже была в той самой комнате. Окон не было, и сказать, утро сейчас, день или же вечер, не представлялось возможным.

Свет приглушенно мерцал, но больше не резал глаза, не давил, не угнетал. Просто свет. Странные полосатые обои совершенно неясных цветов, настланный деревянный пол. Кровать у стены, напротив, у другой — стул. Больше никакой мебели.

Девушка сидела на кровати, завернутая в серое полотенце. Маленькая, бледная, с мешками под глазами и совершенно несчастным болезненным видом, униженная и раздавленная — она напоминала Донки, домового эльфа в серой наволочке. Волосы ее были еще влажными, но вода с них не капала. Как долго она здесь, вот так?

У ног пленницы стоял поднос. На нем — стакан с водой и тарелка с вязкой кашей. Соскользнув с постели, Гермиона села, поджав ноги, уперев взгляд в поднос. Заставила себя проглотить несколько ложек и все. Воду выпила всю. Опять же, если яд — еще лучше.

Откинув голову назад, на кровать, девушка закрыла глаза, шумно втягивая в себя воздух, а затем выдыхая. По полу дуло, да и вообще было не жарко, но пленница сидела, не двигаясь. Простудится? Умрет? Прекрасно! Скорей бы!!

С той стороны комнаты раздались шаги, потом — отпирающее заклинание. Дверь, тихо скрипнув, открылась.

Твоя жизнь, твоя смерть —

как и у всех мертвых.

Клайв Баркер, «Книга Крови VI. На улице Иерусалима»

(перевод Н. Волковой)

С той стороны комнаты раздались шаги, потом — отпирающее заклинание. Дверь, тихо скрипнув, открылась.

Гермиона напряглась.

Входной проем становился все шире, но никто не заходил. Из темноты коридора донесся глухой рык. Девушка задрожала. Она осторожно подалась вперед, опираясь рукой на пол, в безумной попытке заглянуть за дверь: пространство съедала тьма, и видно ничего не было. Однако животное было слышно — его поступь, гулкую и тяжелую, его рычание. Голодное и злое.

Кто привел тварь сюда? Что за шутки?!

Сердце начало ускорять свой темп, кровь пульсировала в жилах, отдаваясь эхом в висках. Гриффиндорка потихоньку, плавными движениями, начала подниматься с деревянного пола, стараясь не производить шума. Кажется, она даже перестала дышать — легкие обжигало. Пленница надеялась подкрасться к двери и закрыть ее, захлопнуть, прежде чем животное доберется до нее. Оно ведь пришло за ней, да? Вариантов не было.

Как только ее руки коснулись стены, в которой был сделан дверной проем, из коридора в комнату проскользила материя — тюк ткани, меняющий свои очертания с каждой секундой. И в следующее мгновенье материал, свет, тень — все потеряло свою двусмысленность и обрело четкий абрис зверя.

Тигр, белый, серебристый, не был красивым, каким кажется, находясь в клетке, за решеткой. Он был огромным, смертельно опасным и голодным.

Гермиона, вжимавшаяся в стену, спиной заскользила по ней вниз, на корточки, и потянулась к двери, которая теперь была настежь распахнута. План изменился — нужно было выскользнуть из комнаты, захлопнув за собой дверь. Запереть тигра в этой гребаной комнате без окон. Выбраться в коридор. Выб-рать-ся.

Она никак не ожидала, что дверь окажется такой тяжелой. Или у нее просто не было сил? Неужели ни одного скрытого ресурса? Она должна, должна толкнуть эту чертову дверь!

Та скрипнула под напором девушки. Не мешкая, пленница дернулась от стены, вставая с корточек и таща дверь за собой. Два шага — и она уже стоит спиной к комнате, а перед глазами непроглядная тьма коридора.

В следующее мгновенье на ее оголенную от съехавшего полотенца спину плеснуло жаркое дыхание. Гермиона закричала, когда тигр вогнал когти обеих лап в ее тело и потянул добычу к горячей пасти, валя девушку на пол массой своей туши.

Даже после этого гриффиндорка не сдалась.

Она яростно пинала зверя, выдирала огромные клочки шерсти из его шкуры, она обрушила шквал ударов на его морду. Но все было напрасно — перед мощью зверя любое сопротивление было бесполезно; девушка отчаянно старалась, но ни на секунду не остановила зверя. Одним небрежным ударом лапы он разорвал ее тело, вспоров живот.

И все ощущения для Гермионы утратили реальность — агония нервных окончаний происходила где-то вне ее. И из ран текла не кровь, а свет. Тот самый давящий, угнетающий свет.

* * *

Пленница открыла глаза.

Она лежала на кровати, завернутая в серое полотенце. Взгляд упирался в потолок, что был когда-то белым, а сейчас скорее просто пыльным.

Девушка рывком села, отчего голова закружилась, а ее замутило. Гермиона зажмурилась, стараясь прогнать неприятные ощущения в себе. Когда она снова подняла веки, то увидела свою комнату — стены с непонятными полосатыми обоями, стул в противоположной части ее темницы. Поднос у кровати. Стакан пуст, ложка так и была оставлена в тарелке с кашей, которая уже совсем остыла.

В коридоре послышались шаги.

Гермиона внутренне подобралась, глаза испуганно следили за дверью.

То, что было сейчас, — просто сон?

Или что это? Что?!

Шаги приближались. Немного погодя щелкнул магический замок, и дверь открылась, впуская Вольдеморта.

Это было странно. Это было дико. Это было неправильно.

Но пленница расслабилась.

Она умиротворяющее выдохнула — ее тело словно скинуло с себя многотонный груз.

Между тем волшебник, кажется, не заметил того, что происходило с девушкой на кровати. Он обратно запер заклинанием дверь и направился к единственному в комнате стулу. И только сев таки на него, Темный Лорд впился взглядом в свою пленницу.

— Готова?

Его холодный, бездушный голос пронизывал насквозь и останавливал сердце. Гермиона не могла отвести глаз — Вольдеморт будто держал ее в подчинении, заставляя смотреть. Заставляя страдать.

И все же, практически конвульсивно выдохнув, девушка моргнула. Зрительный контакт прервался. Оцепенение спало.

— К чему? — ее собственный тихий голос показался ей таким призрачным, таким нереальным.

Но волшебник и не думал отвечать на вопрос гриффиндорки. Он откинулся назад, заводя локоть на спинку стула и закидывая ногу на ногу. Темные волосы упали на лоб, еще больше оттеняя бедность кожи, синие глаза блеснули под ледяной коркой равнодушия и презрения. Ведь он победитель. Он хозяин. Он властелин.

А она — его жертва.

Вольдеморт посмотрел по сторонам, словно осматривая комнату, как в первый раз. Даже поднял глаза на потолок.

— Повешу тебе часы, чтобы ты знала, когда нужно быть готовой, грязнокровка.

Грязнокровка.

Его «грязнокровка» убивало. Гермиона чувствовала себя грязью, мерзостью. Грязнокровкой.

— Я… я… Меня убьют?

Волшебник снова посмотрел на нее, встретившись с испуганными карими глазами девушки. Но, как и прежде, ни один мускул не дрогнул на его лице — такой же цепкий, внимательный и полный отчуждения взгляд. Больше ничего. И это пугало еще сильнее.

— Хо… хочу знать… Когда… — продолжала лепетать она.

Гермиона ненавидела себя в этот момент. Наверное, даже сильнее, чем ненавидела Вольдеморта и его приспешников. Сильнее, чем ненавидела Малфоя за то, что он сделал с ней. Сильнее, чем ненавидела свою гребаную жизнь, оставленную ей, как насмешку. Это унижение, издевательство, а не жизнь!

И она снова была готова умереть…

— Тебя не убьют, — равнодушно ответил Лорд. — Но я бы не радовался этому, грязнокровка.

«Радо… Что?! Да он… Да… я…» — даже мысли не подчинялись ей.

И опять «грязнокровка». Она никогда не обращала внимание на оскорбления младшего Малфоя, но не может оставаться равнодушной к словам этого поганого ублюдка.

Девушка напряглась, чувствуя, как злость растекается по ее телу приятным теплом. Дыхание стало учащенным, рваным — ярость захлестывала ее.

— Я хочу увидеть их могилы.

Она шипела, а не говорила. Если бы только у нее было достаточно сил, Гермиона бы накинулась на него, разодрала бы ему глотку своими же ногтями. Впилась бы зубами…

Ее передернуло.

Тигр?

Мерлин, да что происходит, в конце концов?!

— Я же обещал, грязнокровка, — быстро и отрывисто заговорил Вольдеморт, поднимаясь со стула. — Значит, увидишь. Когда дойти сможешь!

От него веяло угрозой, опасностью — но сейчас страх не имел власти над девушкой. Уже не так, как раньше.

Мужчина стоял на другом конце комнаты, но словно нависал над ней. Он был далеко, но Гермиона чувствовала на своей коже его дыхание.

И она сдалась. Уже в который раз.

Страх липкой волной захлестнул ее, топя в безысходности.

Девушка сжалась. Ее плечи поникли, взгляд уперся в пол, руки безвольно опустились на кровать.

— В семь. Благодари свою ДРАГОЦЕННУЮ грязную кровь.

Темный Лорд спокойно направился к двери, будто ничего не было. Он вышел, снова заперев ее на заклинание. Боялся, что убежит, или что?

Через мгновенье в комнате раздался хлопок — появился Донки. Сотворив часы, прямо напротив кровати, эльф тут же исчез. Как и поднос с недоеденной кашей.

Было без пяти семь.

Пленница откинулась назад, закрывая глаза. Чувство безысходности не отпускало: она плескалась в страхе на гране истерики.

А тигр?

В душе росла паника. Может, это безумие? Иллюзия ее искалеченного сознания. Или ее разум здесь вовсе не причем?

Уверен, они восхищаются мной.

они должны мной восхищаться?

Клайв Баркер, «Книга Крови VI. Жизнь Смерти»

(перевод В. Шитикова)

В душе росла паника. Может, это безумие? Иллюзия ее искалеченного сознания. Или ее разум здесь вовсе не причем?

Мерлин! Да что происходит вообще?!

А ведь она почти не была одна с тех пор, как заперта здесь. В том смысле, что стоило ей проснуться, прийти в себя, в сознание — и тут же кто-то приходил. Казалось, даже в своих снах, в своих кошмарах она тоже не одна. Что они повсюду следуют за ней, следят за ней. Смотрят на нее.

Столько всего нужно обдумать. Столько всего произошло…

Они отвлекали ее, не давали разобраться ни в себе, ни в чудовищных событиях прошлого. Как все случилось? Почему они все погибли? Неужели… Гарри не смог?!

Однако реальность была такова — Гарри не смог.

Пустота заполняла девушку: перед глазами Гермионы мелькали лица ее друзей — Гарри, Рон, Джинни… Флер, Билл, близнецы Уизли… Люпин, Тонкс — лица, перекошенные от боли. И они все спрашивали ее, почему та еще жива? Она ведь должна умереть, как и они. Она должна присоединиться к ним…

В коридоре раздались шаги. К ней снова кто-то шел.

Она приподнялась на локтях, поджимая под себя ноги. Полотенце так и норовило съехать с груди, однако узница этого не замечала. Сев на кровати, она обхватила себя руками, уронив голову на грудь.

Опять…

Когда же все закончится?

Когда они ее убьют?

Часы, будто в насмешку девушке, пробили семь. С двери сняли заклинание, и та открылась.

— Привет, Грейнджер.

Гермиона подняла голову и… ее передернуло. Она смотрела на вошедшего Малфоя, но не видела его — перед глазами стоял ужас того вечера (ночи?), и ярость, смешиваясь с холодом, отзывалась болью в груди. В висках застучало.

А внизу — неистово запульсировало.

Меж тем юноша лишь мельком взглянул на пленницу, запечатывая заклинанием дверь. Убрав волшебную палочку в карман черной мантии, он, скрестив на груди руки, облокотился плечом на полированное деверево. Теперь же взгляд серых глаз неустанно пожирал девушку.

Зачем? Зачем он здесь? Чего они все от нее хотят?! Она устала, она раздавлена, она не хочет ничего больше…

Драко продолжал держать ее — он будто гипнотизировал гриффиндорку, не давая той пошевелиться, опомниться, очнуться. Топил в ее собственном страхе и ощущении безысходности. Коротко ухмыльнувшись, он отстранился от стены и небрежным движением стянул с себя мантию, позволив той свободно упасть на пол.

Палочка осталась в мантии?

Девушка сглотнула.

Тело покрылось мурашками, кровь отхлынула от конечностей, губы задрожали. Гермиона неотрывно следила за будто ленивыми движениями бывшего однокурсника, теперь же — ее экзекутора: юноша потянул пегую рубашку вверх, вытаскивая из брюк. Они смотрели друг на друга, словно не в силах разорвать эту невидимую связь, пока Малфой расстегивал пуговицы. В неясном свете комнаты блеснул рунический медальон на груди юноши.

Она банально не желала верить в происходящее. Неужели ЭТО произойдет снова?! Нет, Мерлин, нет…

Слезы слепили ее. Девушка моргнула, и зрительный контакт прервался. В тот же миг она услышала:

— Только не реви, Грейнджер, — брезгливо поморщился Малфой, расстегивая манжеты и кидая рубашку на пол, где уже валялась мантия.

На левом предплечье извивалось что-то черное — Гермиона увидела метку пожирателя. Тогда она не разглядела знак мрака, а сейчас… не могла оторвать от нее глаз. Липкая волна страха опять накрывала девушку.

Мерлин! Мерлин! Мерлин!

— Я не буду терпеть еще и это, твою мать! — прорычал он сквозь зубы.

Преемник Темного Лорда нахмурился, презрительно рассматривая пленницу: спутанные, нерасчесанные волосы, темные круги под глазами, бледные впалые щеки со следами мокрых дорожек от слез. Маленькое, забитое существо, которое сидело на кровати, нервно теребя край тонкого серого полотенца, так и готового соскользнуть с ее тела.

Жалкое зрелище.

И он должен желать ее?!

Но он желает…

От одного запаха гриффиндорки Драко становилось нехорошо — брюки в паху натянулись, а мышца отозвалась нестерпимым и болезненным желанием. Этот запах звал его, манил, как яркий свет — бабочек.

Гермиона утерлась ладонью, не желая поднимать глаза на Малфоя. Весь его вид ужасал, подавлял; от собственного страха она буквально впадала в кому, не смея ни пошевелиться, ни издать ни единого звука.

Девушка заметила, как натянулась ткань его штанов, стоило ей поднять руку к груди, поправляя чертово полотенце — слезы мгновенно высохли. Ужас, поглотивший ее, вконец растоптал достоинство пленницы и подверг рассудок жестокой встряске.

Мерлин! Как она хотела сейчас оказаться на той злосчастной поляне! И… умереть! УМЕРЕТЬ!!

По мере приближения юноши к кровати, Гермиона буквально отползала все дальше и дальше к стене, пока не уперлась спиной в холодное деревянное изголовье. От ее ерзаний полотенце предательски сползло, оголяя полушария девичьей груди с бледно-розовыми ореолами сосков.

Драко шумно выдохнул. В паху нещадно ныло, требуя удовлетворения и разрядки. Он сделал еще один шаг, становясь коленом на постель. Молниеносным движением Малфой расстегнул ремень и вытащил из шлевок идеально отутюженных черных брюк.

В тот же миг гриффиндорка решилась — не заботясь более о своем полотенце, она метнулась в сторону двери, где лежала мантия пожирателя. Его палочка стала целью девушки. Дикой, безумной, яростной целью.

Она не учла одного — юноша предвидел подобный ход событий. Он не думал, что у нее хватит сил, что она посмеет, рискнет, но был готов.

— Круцио! — отчеканил Малфой, направляя волшебную палочку, взявшуюся словно из ниоткуда, на девушку.

Ни тени эмоции не отразилось в этот момент на его лице.

Издав нечеловеческий крик, Гермиона упала на пол, корчась от боли в судорогах Круциатуса. Ее обнаженное тело бросало то в жар, то в холод. Кровь в венах бурлила, сосуды были готовы взорваться. Она не могла думать ни о чем, кроме боли, которая полностью поглотила ее сознание.

Адская агония, казалось, длилась вечность.

Это была игра ее искалеченного разума, или она действительно слышала голоса? Гарри… Он звал ее. Звал к себе, обещая, что все скоро закончится. Он тянул к ней руки, желая обнять, защитить, спасти Гермиону от всех мук.

Девушка не заметила, как боль отступила, возвращая ее в жестокую реальность, потому что тут же на нее практически навалилось что-то тяжелое, прижимая своим весом к холодному полу комнаты. Пожиратель грубо развел ноги гриффиндорки, устраиваясь между них, попутно расстегивая молнию на брюках.

В голове у Гермионы щелкнуло — она начала яростно отбиваться, брыкаться; настолько, насколько ей позволяли силы, изрядно уменьшенные после непростительного заклинания. И все же, подстегнутая собственным страхом и жаждой смерти, она продолжала извиваться под Малфоем, норовя ударить побольнее. Вот сейчас, сейчас он не сдержится и убьет ее!

После очередного пинка юноша, грязно ругаясь, отстранился. А затем и вовсе встал на ноги, продолжая грозно смотреть сверху вниз на, казалось бы, поверженную, но не сдавшуюся девушку.

— Я знаю, что тебя успокоит, несносная мерзкая грязнокровка, — равнодушно выдохнул он, снова направляя на Гермиону непонятно откуда взявшуюся у него в руках волшебную палочку.

Девушка не видела своего насильника — ее глаза были закрыты; в голове словно били тысячи молоточков, мысли сумбурно метались, не давая ей собраться, прийти в себя. Пленница лишь успела снова свести ноги и поджать их под себя, когда магическая установка Империуса буквально ослепила ее, очистив разум и поработив его.

Гермиона подняла взгляд на своего хозяина, позволяя поднять себя на руки и отнести на кровать. И как только преемник склонился над ней — обвила его плечи руками, широко разводя бедра, чувствуя своей сущностью его возбуждение, его горячую плоть.

Драко смотрел в затуманенные заклинанием глаза девушки: ему было противно так насиловать ее. Но стоило юноше вдохнуть в себя ее запах, почувствовать мягкость ее кожи под своими пальцами, ощутить податливость ее тела под собой — все забылось. И он, упиваясь этими ощущениями, наконец-таки вошел в нее.

Малфой зарычал, не в силах сдерживаться. Он мял ее грудь, вдыхал запах ее волос, зарываясь в них носом. Сейчас они были одни в этой комнате, никто не видел того, как он овладевает этой девушкой.

Этой мерзкой гриффиндоркой, чья кровь теперь навсегда будет главной драгоценностью Темного Лорда, а запах — его, Драко, кошмаром и… наваждением.

И, не смея противиться своей дикой, животной страсти, волшебник, сильно сжав на затылке волосы девушки, жадно впился в ее губы. Неистово, кусая и причиняя боль. Из уголка рта Гермионы потекла тонкая струйка алой крови.

Запах усилился, подхлестывая юношу. Он усилил толчки, каждый раз заполняя пленницу собой до упора.

Девушка ответила на поцелуй, переплетая свой язык с языком пожирателя — где-то на задворках ее сознания ярким пятном вспыхнула ярость. Но быстро потухла, отступая под натиском проклятия подвластия, когда Малфой стер большим пальцем ее кровь с подбородка и зализал ранку на губе.

Гриффиндорка принадлежала ему всецело.

Он кончил, выдохнув девушке прямо в губы.

Уверен, они восхищаются мной.

они должны мной восхищаться?

Клайв Баркер, «Книга Крови VI. Жизнь Смерти»

(перевод В. Шитикова)

Он кончил, выдохнув девушке прямо в губы.

И разум Гермионы снова был ей подвластен. Девушка закрыла глаза, будто стараясь абстрагироваться от реальности. Силы ее буквально таяли на глазах.

Малфой наконец восстановил свое дыхание и приподнялся над гриффиндоркой, все еще оставаясь в ней; та уже была на грани сна и яви.

— Зачем ты все усложняешь, а, Грейнджер? — голос его был тих.

Юноша, едва касаясь, провел подушечками пальцев по девичьей щеке, задержав руку на подбородке, видя, как затрепетали ресницы пленницы. Он хмыкнул, улыбнувшись уголками губ.

Гермиона уже погружалась в свои сновидения — она не видела, даже не чувствовала Пожирателя, который все еще продолжал лежать на ней. Там, во сне, мужчина спросил ее, прокричал через поле, усеянное черепами: зачем же?

— Разве? — сквозь дремоту ответила девушка человеку из ее сна.

Драко нахмурился.

Он понимал, что грязнокровка больше не услышит, не разберет его слов. Но должен был сказать:

— У меня нет выбора, ты знаешь.

В груди у Преемника Темного Лорда что-то отпустило. И не важно, что она не знала. Конечно же, это было естественно. Откуда ей было что-то знать?

Однако скоро ей расскажут. И тогда Грейнджер все поймет.

Когда придет время.

— Я приду завтра. В семь, — Малфой убрал руку от лица уже спящей девушки и встал с кровати. Подтянув брюки, он неспешно подошел к двери, где наклонился и поднял сначала рубашку, а затем и свою мантию. Накинув на плечи только последнюю, юноша щелкнул пальцами и кинул появившемуся домовику смятую сорочку и пояс, который не стал вставлять обратно в шлевки штанов. Потом указал на серое полотенце, валявшееся у кровати.

— Как проснется, покорми ее. Хлеб, вода, сыр, мясо. И вина красного — это нужно для крови, так и передашь Лорду, если он спросит. Все понял?

Эльф лихорадочно закивал, сложив лапки у груди: Темный Лорд — не единственный, кого Донки страшился. Иногда домовику казалось, что больше следует бояться Преемника.

Волшебник отпер дверь и вышел, снова запечатал ту заклинанием. Мало ли, что могло произойти. Сегодняшний вечер показал ему, что грязнокровка достаточно сильна и безрассудна, раз решилась завладеть его волшебной палочкой.

Нужно быть начеку.

* * *

«У меня нет выбора, ты знаешь…»

Голос был иным. Это определенно не тот мужчина, что звал ее раньше. Но он успокаивал, убаюкивал, и Гермионе он нравился больше.

Нет выбора?

«О чем ты?» — хотелось кричать ей, но губы не шевелились; она не издала ни звука. Стало страшно.

«Я приду завтра… В семь…»

Медленно, словно на зажеванной пленке, прогремели слова, смешиваясь с громыханиями начинавшейся грозы.

Резко похолодало, поднялся сильный ветер — и в его завываниях приятный голос окончательно потух.

* * *

Она видела сны: яркие, красочные — почти что осязаемые.

И уже тот, знакомый ей мужчина, звал ее. Он всегда звал ее, просил поделиться с ним жизнью, отдать ему часть себя.

Гриффиндорку и тянуло к нему, и нет — она сама не знала. Теперь этот голос не казался ей таким сладостным, таким упоительным. Она слышала другой — гораздо сладостнее. Гораздо упоительнее.

Но шла, словно зачарованная, к нему навстречу.

* * *

Пробуждение было резким — ее буквально выбросило из царства Морфея в реальность. Только теперь — увы, слишком поздно — Гермиона поняла: возвращение в настоящий мир было ошибкой.

Он снова изнасиловал ее, применив Империус.

Мерлин…

И слабая пульсация внизу живота оживила воспоминания — и о ее предыдущем падении, и о том, что было несколько часов назад. Часы показывали пять.

Гребаных пять утра.

Девушка шумно вздохнула, силясь подняться с кровати. Пришло время, решила она, растоптать эти бредни и разом покончить со всеми этими ублюдками. Она ведь была из тех, кто никогда не забывал одолжений — как сделанных, так и принятых.

Пленница села, придерживая у груди одеяло. Живот скрутило, но боль была терпимой.

Внезапное появление домового эльфа заставило Гермиону вздрогнуть.

Она было хотела обратиться к несчастному созданию, но замерла на полуслове — эльфу ведь запрещено разговаривать с ней. Не дай Мерлин, еще попадет под руку Вольдеморту по ее вине.

Тем временем Донки выполнял свое поручение — на постели, прямо на одеяле, рядом с девушкой появился потертый поднос. Холодное мясо, толстые ломти мягкого хлеба, сыр, нарезанный кусочками. Стакан с водой. Бокал с вином.

Надо же! Это мало походило на ее предыдущую кормежку.

Пленница недоверчиво покосилась на эльфа. Но, в принципе, причем здесь эльф? Он лишь выполнял приказы своих хозяев.

— Мисс должна есть. Затем мисс должна спать, — испуганно пропищал Донки, комкая край своей наволочки. А потом исчез с характерным хлопком.

Отличные распоряжения, твою мать!

В приступе гнева Гермиона замахнулась, намериваясь отшвырнуть поднос куда подальше, но очередной спазм в животе заставил ее передумать.

Еда насытила ее не настолько, чтобы не опьянеть от бокала вина — волшебницу повело. Она выпила ровно половину, когда снова поднесла бокал к губам. Но не выпила. Дрожа, гриффиндорка опустила бокал на поднос, но тот опрокинулся, и вино, разлившись по постельному белью, потекло на пол.

Сквозь усиливающийся сумбур в голове, девушка услышала хлопок — снова появился Донки.

Эльф щелкнул пальцами, и пятно с одеяла исчезло.

Гермиона кивнула и откинулась обратно на подушки. Нестерпимо хотелось спать.

* * *

Тигр.

Она слышала его мягкую поступь, он приближался к ней. Там, в коридоре. Оставалось совсем немного — и он подойдет к двери ее комнаты.

Звук тихого рычания будил странные мысли. Девушка откинула одеяло и поднялась с кровати, становясь ногами на холодный деревянный пол. Нетвердой походкой она подошла к двери.

Нужно было открыть ее, повернуть ручку. Хотя бы ударить по гладко отполированной поверхности — показать, что она здесь, внутри этой темницы.

Пленница опешила и моментально отдернула руку, прижав ту к груди, словно обжегшись.

Может, это безумие?

В душе росла паника.

С той стороны тигр заскребся в дверь. Головная боль едва не ослепляла гриффиндорку, и, запинаясь, ничего не видя перед собой, она на ощупь опустилась на пол.

* * *

Гермиона открыла глаза — часы показывали десять.

Только чего, утра или вечера? Сколько она проспала? Кажется, целую вечность: все тело ломило, виски будто сдавило тисками.

«Гермиона…» — отчетливо прошептал голос в ее голове.

Но она же не спит. Не спит!

Да что происходит?!

Закрыв лицо ладонями, девушка повернулась на бок, поджимая под себя ноги. Слезы потекли по ее щекам.

«Гермиона…» — снова раздалось в мозгу.

— Это все иллюзия. Иллюзия, — твердила себе она, лихорадочно шепча сквозь рыдания.

Уверен, они восхищаются мной.

они должны мной восхищаться?

Клайв Баркер, «Книга Крови VI. Жизнь Смерти»

(перевод В. Шитикова)

— Это все иллюзия. Иллюзия, — твердила себе она, лихорадочно шепча сквозь рыдания.

— Мисс идти умываться, — неожиданно пискнул появившийся эльф, что девушка вздрогнула.

«Иллюзия…»

Гермиона испуганно подняла голову, щуря глаза, — всматриваясь во тьму, едва разбавленную волшебном светом ламп, — она не слышала хлопка. Донки стоял у приоткрытой двери, прижав к голове ушки, словно провинившийся в чем-то.

Второй раз существо заговорило с ней. Запрет был снят полностью или только на отдельные фразы? Определенные приказы.

Мерлин, все это странно.

Пленница глубоко вздохнула, чувствуя буквально каждой клеточкой своего тела эту приоткрытую дверцу из своей клетки. Пускай она выйдет всего лишь в коридор, просто дойдет до ванной комнаты, но она выйдет отсюда.

* * *

Никаких окон. Снова волшебный свет.

Шершавая, грубая плитка на полу, на стенах — гладкая и мелкая. Вся серая. Ванна, раковина, унитаз — серые. Подсвечники и то, казалось, были серыми: из-за света, хоть и приглушенного, но все же, трудно было сказать. Вся фурнитура под серебро. Или действительно из серебра, кто знает? Может, и подсвечники были серебряными.

В принципе, ей было совершенно плевать. И, скинув простынь на пол, она забралась в уже наполненную ванну.

Но стоило Гермионе закрыть глаза, как Малфой врывался в ее сознание. Его плотоядный взгляд, его настойчивые губы, его требовательные руки.

«Гермиона…»

Снова этот голос.

Кожа мгновенно стала гусиной, девушку передернуло.

Он ведь желал ее, хотел. Правда хотел — гриффиндорка видела эту неутолимую похоть в его глазах. Но почему же? Как он мог?! Он ненавидел ее все эти годы. Она ведь… Она ведь грязнокровка, подружка ненавистного Поттера.

Гермиона откинулась назад, на бортик ванной, однако расслабиться не получилось. Теплая, с добавлением лавандового масла, вода могла расслабить ее тело. Но не могла успокоить душу.

Мысли о погибшем Гарри были последней каплей — по щекам отчаявшейся пленницы потекли горькие слезы.

* * *

— Мисс пора.

Она рывком села в ванной, намочив домовика. Но тот словно не обратил внимания на свою мокрую наволочку — продолжая леветировать ей серое полотенце. То же самое или уже другое? Какая разница, в самом деле!

— Да… — выдохнула девушка, укутываясь и вылезая. У бортика на полу стояли мягкие домашние туфли. Серые.

Еще секунду назад, в забытьи, в своих мечтах, ей казалось, что все это ужасный кошмар. Некий особо реалистичный сон, такие же бывают, в самом деле. Ну, или как было у Гарри — его сны зачаровывал Вольдеморт.

Поджав губы, стараясь держать себя в руках, Гермиона втиснула ноги в туфли и, обмотавшись полотенцем, вышла вслед за Донки.

Коридор был… Коридор был. Темный, каменный и… у девушки не проходило ощущение, что стены покрыты вязкой слизью. Домовой эльф шел быстро, буквально бежал впереди, и она едва успевала за ним, держа одной рукой полотенце у груди.

Внезапно она замедлила шаг. У Гермионы возникла дикая, просто безумная, идея — убежать.

Домовик вроде не заметил, что пленница больше покорно не семенит за ним, продолжая бежать вперед. А гриффиндорка уже пятилась обратно. Шаг, второй, третий — и, развернувшись, она стремительно бросилась в противоположную сторону. Глаза ее лихорадочно смотрели по сторонам, ища двери, повороты; дыхание тут же сбилось. В голове, отдавая болью в висках, стучало «бежать».

«Бежать…»

И она бежала… пока не врезалась во что-то и не упала на холодный пол, содрав о камень локоть.

— Куда-то собралась?

Гермиона скривилась, даже не предпринимая попытки подняться. Хотелось забиться в истерике — не столько от боли, сколько от разочарования. Ее побег длился ровно минуту, твою мать.

— Вставай, — потребовал холодный голос, и девушка узнала Вольдеморта. Узнала, потому что не могла разглядеть его лица. Да она не видела ничего вокруг себя — слишком уж было темно.

— Вставай, — повторил Темный Лорд. — Или мне следует применить Империус?

Пленницу передернуло. Сознание уже услужливо рисовало ей Малфоя: он целует ее в шею, что-то шепча в исступлении. Она не могла разобрать, что именно — проклятие подвластия не давало ей сосредоточиться на чем-то, кроме полученного приказа. Отдаться Драко Малфою. Отдаться Преемнику Темного Лорда. Отдаться.

Отдаться. Отдаться. Отдаться.

— Н-нет, — выдохнула девушка. Голос ее дрогнул.

Ухватившись за полотенце, Гермиона поднялась сначала на колени, а потом и вовсе встала, перехватив полотенце поудобней. Локоть неприятно щипало, когда она сгибала правую руку.

Гриффиндорка смотрела в пол, не желая поднимать глаз. Она боялась увидеть его безэмоциональное лицо, ледяные глаза, не знающие пощады. Не ведающие милосердия. Хотя, в какой-то мере, он был милосерден к ней — она ведь была все еще жива.

Даже после того, как задумала убежать. Все это определенно неспроста.

— Молодец. Хорошая девочка.

Ей показалось, или он правда издевается?! Было чертовски трудно побороть искушение все-таки посмотреть на волшебника. Спина девушки напряглась.

— И куда же ты собралась? — продолжал он как-то насмешливо.

Гермиона приказывала себе молчать, плотно сжав челюсти: еще чуть-чуть, с языка почти бы сорвались язвительные ответы и проклятия.

— Молчишь.

Нет, у нее определенно что-то не в порядке с головой. Его «ш» было чересчур… змеиным.

Мерлин.

— Мне следует наказать домовика, ты не находишь?

Девушка подняла на него испуганные глаза: эльфа? За что?

— За то, что не уследил за тобой, — беспристрастно ответил Вольдеморт, отвечая на немой вопрос своей пленницы.

Гермиона моргала, силясь разглядеть хоть что-нибудь перед собой там, где стоял Темный Лорд, но видела лишь черное облако. Почти так же, как и в камере пару дней назад. Факелов в коридоре не было. Тьмы была почти что осязаемой, и воображение ее дорисовывало уродливые щупальца, растущие из этой бесформенной черной тени. И они тянулись к ней, желая задушить. Они жаждали ее смерти…

— Он… он не виноват… Не нужно…

— Молчать, — и темный маг наотмашь ударил ее по лицу.

Девушка пошатнулась, сделав шаг назад, в рефлекторной попытке сохранить равновесие. Рука ее дернулась, но гриффиндорка так и не прикоснулась к пылающей коже. Щеку адски жгло.

— Зачем? — выдохнула Гермиона, чувствуя, что дрожит.

— Что ты хочешь услышать, грязнокровка?

И прямо рядом с ними, немного выше ее головы, зажегся фонарь. Пленница зажмурилась — опять давящий, угнетающий свет. Как Дементор, высасывающий из нее силы. Или ей только кажется?

Открыв глаза, она увидела перед собой Вольдеморта — в наглухо застегнутой черной мантии. И хотя его лицо продолжало оставаться восковой маской, гриффиндорка видела ярость в ярко-синих глазах волшебника.

Она сглотнула, забыв о щеке и саднившем локте. Костяшки пальцев побелели — в накатившей на девушку панике, она лихорадочно стиснула край своего полотенца.

Гермионе столько всего хотелось сказать! Так много слов… И все они комом встали у нее в горле.

— Почему? — только лишь и смогла выдохнуть гриффиндорка, ощущая мерзкую горечь во рту.