И мне не стыдно

Пэнси Паркинсон была хорошей девочкой. Послушная, приличная, прилежная и — правильная, конечно же. Девочка на букву «п». Она давно поняла, что гораздо легче притвориться улыбчивой лапочкой, похожей на коробку конфет, чем заявить в лицо родителям: «Вы надоедливые идиоты, пошли в жопу со своими нотациями» и получить ремнем по заднице. Поэтому в очередной раз Пэнси пишет маме письмо и выводит незамысловатые строчки, больше похожие на заученный наизусть отрывок:

«Привет, мамочка. Надеюсь, у тебя все хорошо. Как папа? Передай ему привет. У меня все как обычно, за эту неделю получила шесть «превосходно», три «выше ожидаемого» и похвалу от профессора Снейпа за удачно сваренное зелье. Драко приглашал меня к себе на Рождество, но пришлось отказаться, ведь подготовка к экзаменам гораздо важнее!..»

И пофиг, что никакой Малфой не звал ее в гости, да и сидеть за книгами Пэнси не собиралась, по крайней мере, до мая.

«…Спасибо за подарок на день рождения, рукавицы понравились, теперь буду носить только их. Пришли, пожалуйста, шелковую блузку — ту, что лежит на второй полке сверху в моем шкафу.

Целую тебя и папу. Ваша дочь Пэнси».

Вот так: больше похоже на министерский отчет — от него тянет запахом канцелярского клея, пыльного пергамента и непросохших чернил. Зато миссис Паркинсон останется довольна: пробежит глазами по строчкам, удовлетворенно вздохнет и еще раз поблагодарит Мерлина за то, что у нее такая любящая, а главное — беспроблемная дочь.

Сама Пэнси могла сказать о себе только два слова — Полный Пиздец. Или Параноик с Предрассудками, кому как больше нравится, но суть одна: ее мозги повернуты совсем не в ту сторону, в какую должны быть повернуты мозги пятнадцатилетней девчонки. В голове Пэнси царит хаос: маленький такой человечек, который прыгает по извилинам в одних кальсонах, поправляя высокую остроконечную шляпу, шею его обхватывает широкое жабо и торчащий из-под него галстук. Хаос разгоняет мелких таракашек, распихивает их в стороны, с криком и гиканьем взбираясь на самодельный трон.

Дневник Пэнси — девчачий такой дневничок — испещрен надписями, порой непонятными даже ей самой. Розовая обложка в сердечках давно превратилась в серую, а буквы, обведенные по контуру сотни раз — и оттого словно размытые, — гласили: «Я дура и знаю об этом». Здоровая самокритика, не свойственная подростку, но Паркинсон никогда не ровняла себя с глупыми ровесницами. Они интересовались лишь губной помадой вишневого цвета, Драко Малфоем с его бледными, тонким пальцами и ценой белья «той семикурсницы, что встречалась раньше с Флинтом». Эти сплетни похожи на жвачку, нет, на гнилостное болото: затягивает медленно, но не успеешь опомниться, а ты уже по уши в вонючей тине. Пэнси не любила сидеть в луже.

Зато обожала сидеть на кровати и рассматривать свое лицо в зеркале. Она водила пальцем по скулам, чертила непонятные даже ей линии на коже, но в какую-то секунду психовала, показывала себе язык, кривила губы, скалилась, сводила глаза к переносице и так, и эдак. Наверное, в такие моменты хаос в ее голове прыгал на троне, усаживаясь поудобнее, спускал коротенькие ножки на пол, чтобы пройтись по извилинам мозга и размяться.

Пэнси была сумасшедшей и знала об этом. И гордилась, да — вот такие дела.

* * *

Назначение на пост старосты оставило Пэнси равнодушной. Вернее, первые пять минут она злилась, бессильная ярость рвалась наружу, но Паркинсон нашла в себе силы улыбнуться, хлопнуть в ладоши и принять поздравления родителей. Едва добежав до спальни, она шваркнула дверью об косяк и швырнула пергамент, украшенный хогвартской печатью, в окно. Долбанный старик Дамблдор умеет подложить свинью: огромную такую, грязную свинью. Теперь придется подтирать сопли первокурсникам, дежурить по вечерам в коридорах вместо того, чтобы рисовать карикатуры на преподавателей, и терпеть насмешки Блейза. В том, что Забини-полудурок будет ржать над ее уродским значком, Паркинсон не сомневалась.

— Пэнси, ты же наденешь цветочный горшок на башку первому, кто обратиться за помощью, — Блейз сидит на диване и делает вид, что читает. На самом деле бесполезная книжонка «Трансфигурируем с выдумкой» его нисколько не привлекает. Он наблюдает за тем, как Паркинсон выводит на столе: «Забини — зассанец». — Это что, протест? — кивает на надпись, выжженную в дереве.

— Я надену горшок на твою башку, если ты не прекратишь пиздеть, — Пэнси пропускает вопрос мимо ушей.

— Не будь злюкой, — он задирает штанину и чешет ногу, покрытую темными волосами. Забросив брошюрку в дальний угол, Блейз хмыкает и заключает: — Похоже на кулинарную книгу «Готовим с фантазией» — там все блюда такие же блевотные, как эти заклинания, — кивает туда, где теперь валяется макулатура, и после паузы продолжает: — Слушай, займи денег, а?

— Не на что сводить в Хогсмид Гринграсс? — Паркинсон не поднимает глаз, но чувствует, как Блейз ерзает на месте.

— А ты никак ревнуешь? — задиристо восклицает он.

— А что мне ревновать? Ты и так принадлежишь мне. — Эти простые и безликие слова словно пощечина для Забини:

— Ни хрена. Я сам по себе, и надписи «собственность Параноика с Предрассудками» на мне нету, — скрестив руки на груди, он хмурится: вылитый ребенок, которого обидели в песочнице старшие дети.

— Ну-ну. — Ее спокойствие бесит, и руки сами собой хватают палочку. Глядя на взбешенного Блейза, Пэнси приподнимает брови, не отрываясь от своего занятия — на столешнице появляется схематичная фигурка мальчика в коротких штанишках. Видимо, это «Блейз-зассанец», хотя нисколько не похож. Потеребив оружие в пальцах, Забини отбрасывает его, в нерешительности топчется на месте и оглядывается по сторонам. Он хочет что-то сделать, доказать самоуверенной дуре свою правоту, но как назло не знает, что сможет выбить ее из колеи. — Эй, Гринграсс! — появление однокурсницы в гостиной как соломинка для утопающего в море вредности Блейза. Он свирепо глядит на Пэнси, гордо выпячивает грудь и направляется к Дафне, остановившейся на полпути с видом уставшей от жизни светской дамы.

Паркинсон все еще карябает на столе последние штрихи, но краем глаза замечает, как Забини берет Гринграсс за руку и разворачивает к себе.

— Ты чег… — Дафна не успевает понять, что Блейз собирается ее поцеловать, а Пэнси уже знает, что будет дальше. Забини отпихнут, обругают, обзовут засранцем, и поползет он, будто выброшенный щенок, обратно к дивану. Он припадает к губам Гринграсс, обхватив ладонью затылок, и эта картина выводит из равновесия даже Паркинсон. Ей, блин, обидно. Вот просто — какого черта эта выдра лапает Блейза за задницу и по-хозяйски задирает рубашку?

— Блейз, — Пэнси подскакивает на ноги, решительно пересекает комнату и хватает его за руку. — Блейз! — она намного ниже их обоих и чувствует себя чуть ли не ущербной. Сжимает вспотевшую ладонь Забини, умоляюще приговаривая: «Ну не опускай меня, на нас смотрят десятки глаз». Он отрывается от белобрысой курицы — нет-нет, признанной красавицы, конечно же — и непонимающе пялится на Паркинсон. Пэнси встает на цыпочки и касается полуоткрытых губ. Это всего лишь демонстрация — на коже проступят призрачные очертания букв, которые потом сложатся в слова «Собственность Параноика с Предрассудками» и проявятся как татуировка.

— Паркинсон? Забирай свое сокровище, оно мне ни к чему, — презрительно выдает Гринграсс и, окинув их взглядом с ног до головы, уходит в сопровождении хихикающих подруг.

— Зачем? — Блейз вытирает губы тыльной стороной ладони. — Ты же знаешь, как это для меня важно.

— Ты просто вредничаешь, я же ведь дороже тебе, чем она, и ты знаешь об эт…

— Я. Не. Твоя. Собственность, — выдыхает он и просто уходит. А Паркинсон убеждает себя, что вместо нервов у нее атрофированные трубочки и ниточки. Самой противно, но так лучше.

* * *

На следующий день они не разговаривают. Блейз смотрит на Пэнси и молчит. А Паркинсон не собирается унижаться, разве что неожиданность развяжет язык.

— Забини? — Когда заходишь в мужской туалет, всегда будь готова встретить там парня, говорит себе Паркинсон.

— Ты? — охает Блейз и подхватывает спадающие брюки.

— Ты бы хоть в кабинку зашел, — пожимает плечами Пэнси, наблюдая за его неудачными попытками прикрыться. Паркинсон даже не думает отвернуться, она уже не раз видела его кхм… пенис.

Пэнси воротит от этого полужеманного-полунаучного слова. Оно похоже на червя: сначала его размазали по полу, а потом долго соскребали засохшую слизь. Так и хочется взять противное словечко двумя пальцами и швырнуть за окно. Паркинсон часто заходит в мужской душ к Блейзу только для того, чтобы попросить списать задание по зельям, и не видит в этом ничего зазорного. Для нее обычное дело — пройти мимо развешанных мантий, заглянуть в комнату, полную пара, и, даже не прикрывая ладонью глаз, поинтересоваться:

— Блейз, ты же здесь? Я взяла твой пергамент, в котором написано «Малфой — чмо».

И Пэнси все равно, что Драко моется в соседней кабинке. Она не шарит глазами по мокрым телам, но темным треугольникам между тощих — и не очень — ног, не рассматривает с интересом или кокетством бледные, намыленные члены, а просто кривит губы в усмешке и уходит.

— Блин, опять линейку забыла взять! — стараясь не загоготать, отвечает Пэнси на немой вопрос «А какой?..» — сокурсницы столпились у дверей мужского душа и, кажется, приготовили блокноты, чтобы записывать.

— Ты можешь не заходить ко мне в душ? Неужели нельзя подождать? — отчитывает ее Блейз вечером.

Он нависает над ней в темном углу гостиной с грозным видом отца, приготовившего ремень для порки. Позже Паркинсон предстоит объяснять любопытным сокурсницам, что Блейз целуется нормально. Неплохо, но и не так, как Малфой. Да, конечно, до Драко ему далеко, не всем же быть такими талантами в любовных делах — есть и те, кому не дано. «Нет, девочки, без языка. Ну да, просто так, слюняво и недолго. Нет, мы не встречаемся. Друзья? Ну пожалуй, ну и не верьте, я что, заставляю?»

Потому что легче соврать, чем втолковывать дурам, что они с Забини просто… Да, Пэнси сама хотела бы подобрать точное определение, кто они друг другу, но отчего-то на ум идет какая-то ерунда.

— А что такого? — действительно, ничего необычного, и плевать на приличия. Паркинсон отрицала приличия и нормы не хуже нигилистов. — Мне было очень нужно, — она заливается краской, потому что не любит такого Блейза: вздорного, взбалмошного и чужого. Он злобно пыхтит, всем видом демонстрируя недовольство, но больше ничего не говорит и, скрестив руки на груди, прислоняется к стене. Гроза миновала, Забини надулся, а Пэнси садится прямо на пол и продолжает читать книжонку «Можно ли создать дружбу при помощи зелья?», с которой она не расстается уже второй день.

Вот так и живут.

— И как, нравится? — с видом целителя-садиста спрашивает Пэнси. В сливном бачке журчит вода, ржавые трубы похожи на толстых змей, навсегда застывших под потолком, а они с Блейзом стоят как два истукана посреди мужского туалета. Паркинсон действительно интересно, как можно плевать на ладонь, теребить свой член и получать удовольствие. Сама она никогда не занималась мастурбацией.

— Что? — он краснеет, по виску сбегает капля пота и исчезает где-то в волосах — подстричься Блейзу не мешает, но сейчас ему не до того.

— Ну дрочить. Нравится? — равнодушно повторяет Паркинсон, подходя ближе. Забини неуклюже отступает к стене, силясь застегнуть ширинку и спрятать вялый орган за тканью штанов.

— Отвали, — цедит он сквозь зубы. Конечно, сейчас ему больше всего хочется вынуть палочку и навсегда отнять у Пэнси язык — вырезать, оторвать, завязать узлом, — но руки заняты, да и Паркинсон вроде бы не собирается продолжать разговор.

Она медленно подходит к нему, глядя прямо в глаза, и начинает возиться с пуговицей на брюках. Ебаный стыд, и делает это с видом целителя, помогающего немощному больному одеться. Никаких ухмылок, просто дружеская услуга — которую, кстати, Пэнси может засунуть себе в задницу. Это месть за вчерашнее, все понятно.

— Больше никогда так не д… делай, — язык как будто спотыкается, когда раздается тихое «вжик»: Пэнси застегивает «молнию» и берется за ремень, но Забини перехватывает ее руки.

— Не заходить с мужской туалет? — хладнокровно спрашивает Паркинсон, глядя, как Блейз непослушными пальцами пытается попасть железным «язычком» в дырку на кожаном поясе.

— Не задавать тупых вопросов, — оттолкнув Пэнси, Блейз в два шага преодолевает пространство, отделяющее его от двери и, забыв про сумку, выбегает из туалета.

Паркинсон жаль Забини, но вчера вечером она чувствовала себя растоптанной, размазанной по полу гадостью. На нее наступили огромным ботинком, а потом соскоблили и бросили в корзину для мусора. Сумасшедший человечек у нее в голове скребет подбородок кривым пальцем и соображает, что же делать. Глубоко вздохнув, сползает с трона и закатывает рукава — ну а куда денешься, не чужой же человек этот Блейз.

— Ну что еще?! — Забини, наверное, хреново. Когда Паркинсон заносит сумку в мальчишескую спальню, на его щеки наползает пятнами румянец, глаза бегают по комнате, останавливаясь на чем угодно, только не на Пэнси.

— Я тебе учебники принесла, — поразительное спокойствие. Блейз часто задается вопросом, есть ли у нее нервы. Иногда кажется, словно вместо них — замерзшие, погибшие, навсегда атрофированные ниточки, что должны сплетаться между собой и образовывать нервные клетки. Те самые, что не восстанавливаются. Похоже, есть люди, у которых они и не умирают.

— Уйди, — выплевывает он и отворачивается к стене.

— Я знаю, что тебе паршиво, — начинает Пэнси. — Ты сидел в туалете и никого не трогал, а я пришла и порушила твой маленький мирок, — в голове сквозит ирония. — Постыдная нелепость, вот как это называется. Теперь ты будешь избегать меня, а посмотреть друг другу в глаза мы сможем еще ой как нескоро. Но это не значит, что я так просто от тебя отстану.

— Да ну? — он взъерошенный и обозленный. Подскакивает на кровати и хватает Паркинсон за волосы, оттягивает ее голову назад и шепчет в полуоткрытые губы: — Мне нужно приготовиться терпеть твое присутствие? Что, собираешься слоняться неподалеку и всякий раз, как я пойду в туалет, заглядывать туда, осведомляться тошнотворно-сладким голосом: «Ты опять за свое, негодник?» Тетушка из тебя херовая, уж поверь. И не нужно мне твое сочувствие, поняла, тварь? Это всего лишь физиология, и мне не стыдно.

— Не истери, — шепчет Пэнси, сдерживая крик боли — давно ее не таскали за волосы. Наверное, с того момента, как она повздорила с Миллисент. — Нужен ты мне, как Гринграсс мозги, — зря она, конечно, упомянула Дафну.

Наутро они сидят на трансфигурации и пытаются превратить себя в дикие уебища. Наверное, Макгонагалл раньше работала в Департаменте магических развлечений, потому что хобот Уизли вызывает смех даже у апатичного Нотта. Пэнси ни разу не повернула головы в сторону Забини, а Блейз отодвинул от нее пергамент и закрыл правильную формулу ладонью — списывать этой сучке он не позволит. «Детская принципиальность — наше все», — думают оба и продолжают дуться друг на друга.

После урока Паркинсон идет по коридору и волочит сумку по полу — сил поднять ее на плечо просто нет. И даже хаос в ее голове снял жабо, выбросил шляпу, свернулся на троне калачиком и засопел.

— Давай понесу, — бурчит Блейз, догоняя ее и перехватывая из слабой руки ремень.

— Не надо, — тихий всхлип.

— Давай понесу, — он останавливает Пэнси и заглядывает в покрасневшие глаза.

— Да пошел ты! — слезы уже вовсю катятся по щекам, и Паркинсон не может их сдержать. Ну и пусть: это физиология, и ей не стыдно.

— Ну что ты опять ревешь? — Что значит «опять»? Когда это она ревела?

— Ну нафиг, я из-за тебя поцарапалась.

Забини легко толкает ее в плечо, по-свойски, как парня, и дует на порез. Ну прямо старший брат успокаивает разбившую коленку сестру.

— Так на какой части тела мне лучше написать «Собственность Пэнси Паркинсон»?