Ветер за окном переплетал гибкие ветви и дул на широкие листья. Вероятно, из-за его легкомыслия жители южного побережья страдали от засухи и мертвящего солнцепека, однако он был уверен, что юго-западный или легкий бриз сменили бы его на время. Мерцали платья звезд, вальсирующих в темном зале. Под едва слышную колыбельную дриад заснул могучий лес, уставший и замерзший. Приглушенный приказ грома сопроводили дождевые стрелы, безжалостно атакующие замок.
Скорпиус Малфой, староста факультета Слирезин, бездумно смотрел на эту печальную картину, позабыв на минуту о невыполненном эссе. Из зачарованных колонок неспешно плыла музыка Вагнера, заполняя и комнату, и душу юноши первозданной красотой, и светловолосый шестикурсник прикрыл глаза, чувствуя, как успокаивается сердце.
Начало осени пролетело безумной круговертью. Как ни уверяли преподаватели, что предпоследний год в Хогвартсе будет относительно спокойным, и стоит заострять внимание только на нужных для будущей профессии предметах, все вышло абсолютно по-другому. Порой студенты-старшекурсники засиживались в библиотеках допоздна, чуть ли не впервые за всю жизнь готовясь к Истории магии и раздражая заметно постаревшую мадам Пинс обреченными стонами и в меру бранными выражениями. Тем тяжелее приходилось старостам, ответственным и за порядок, и за свою успеваемость.
Пробили часы, и Скорпиус, дописав последнее предложение и отложив пергамент, вышел из гостиной в тускло освещенные подземелья. Полчаса бессмысленного патрулирования — и долгожданная свобода, час, выкроенный лично для себя. А ведь еще нужно ответить на родительское письмо, а также подумать, как деликатнее написать Забини, что ее ухищрения с приворотом уже невероятно наскучили.
Внезапно парень замер, прислушиваясь к посторонним звукам, почти не различимым сквозь природную сарабанду. Несколько шагов. Откуда-то явственно доносились отголоски песни. Похоже, впереди. За поворотом.
— Минус десять очков, — спокойно произнес Скорпиус, сложив руки на груди.
Облокотившись на подоконник, сквозь растрепанную челку его с интересом разглядывал младший сын Поттеров. Альбус, кажется, или как там его?
В отличие от своего старшего брата, он отнюдь не был блестящим студентом, прекрасным защитником в квиддиче и никогда не пользовался особенным успехом у противоположного пола. Пожалуй, Скорпиус вряд ли бы догадывался о его существовании, если бы не известная на весь магический мир фамилия черноволосого и репутация, невольно за Альбусом закрепившаяся.
Помешанный. Странный. Примерно такими характеристиками был, молча или совсем не скрывая, наделен Поттер, отдававший предпочтение бредовой музыке, чудной одежде и совершавший временами нелепые поступки. Вот и сейчас взгляд Скорпиуса скользнул по грязным кедам, узким джинсам и просторной футболке с неприличной надписью, а из поттеровских наушников исходила полнейшая, на взгляд слизеринца, какофония, сотканная из хрипящего вокала и рева гитар.
— Мерлин, что же теперь делать?! — трагично поднеся ладонь к сердцу, воскликнул сын героя. — Неужели не понятно, что мне все равно, а, Малфой? Может быть, я задыхаюсь и нуждаюсь в прогулке по прохладным коридорам. Нехватка кислорода. Так что, позволь мне выжить и иди изображать мальчика-колокольчика куда-нибудь подальше.
— Нарываешься, Поттер. Но я не собираюсь тратить на тебя свое время.
"Ты мне так чертовски безразличен. Я совершенно не думаю о тебе, неудачник", — вот что Альбус Северус прочитал в серо-голубой радужке и чуть слышно хмыкнул, оставленный через секунду в одиночестве.
* * *
Не оскорбления и унижения задевают до судорожной дрожи наши сердца, а равнодушие, липкое и противное, отравляющее каждый клапан. Утром, поймав с полдюжины кривых усмешек и пребольно оступившись благодаря заклинанию потомственного гриффиндорца, Скорпиус ненадолго задумался над этой нехитрой теорией, а за обедом, окруженный иллюзорными вопиллерами, извергающими ругательства разных тональностей, совершенно в ней убедился.
Пришлось вновь ограничиться отнятыми баллами, потому что, как только директор закончила гневную тираду, она высказала предложение по поводу...
— Творческий семинар, профессор МакГоннагалл?
— Найти желающих посещать занятия письма — ваша основная задача, мистер Малфой. Уверена, в Хогвартсе найдутся ребята, знакомые со всепоглощающей жаждой творить. Это будет очередным и, полагаю, успешным шагом к сплочению учеников, принадлежащих разным факультетам и социальным группам. Более того, занятия достойно заполнят их досуг. Вести любезно согласился профессор Слагхорн.
— Постараюсь сделать все, что в моих силах, профессор.
Окаймленные морщинками губы женщины привычно дрогнули в слегка недоверчивой, но теплой улыбке.
Скорпиус, несколько запыхавшийся и расстроенный, занял единственное свободное место за предпоследней партой. Преисполненный твердым намерением прояснить дебильную ситуацию с Оливией Забини, он был вынужден ретироваться: девушка с легкостью ушла от этой темы, посвятив шестикурсника в свои незначительные, казалось бы, проблемы, заполнившие больше сорока минут разговора.
— На кого дрочил-то? — послышалось справа. Краем глаза слизеринец заметил кисть, обхваченную металлическим браслетом. Ясно...
— Нездоровый интерес, Поттер.
— Все, успокоились, — прокашлялся преподаватель Зелий и теперь Письма, тяжело опустившись в бархатное кресло. — Итак, умение открывать наружу свои сердца, мечты, мысли, воплощенное в зарисовке, романе или стихотворении, великий дар, который дан, без преувеличения, единицам. Так говорил предыдущий учитель Письма в те далекие годы, когда я, юный мальчик, и мои знакомые пришли к нему на первое занятие. Сейчас, в послевоенное мирное время, было бы чудесно возобновить уроки. Стоит отметить, однако, что я никогда не сделаю из вас великих писателей. Росток прекрасного или взойдет в ваших душах, или молниеносно завянет...
...Перед тем как войти в этот кабинет, позаботьтесь о полном отсутствии грима на лицах, сорвите маски. Помните, что фальшь — плодородная почва для бездарности. Искренность — вот что самое важное...
— Наша искренность — еще одна личина, самая искусная, — пробормотал Альбус, сверля взглядом Скорпиуса, отчего последний сердито повел плечами: игнорировать навязчивость становилось все сложнее.
— Я не короткая юбка твоей сестры и не шедевр Клода Моне, чтобы не сводить с меня глаз, не находишь?
— Мог бы просто спросить: "Что пялишься? У меня жопа с Новый Орлеан?", — неожиданно улыбнулся Поттер, запустив пятерню в непослушные волосы. Мимолетом наследник Малфоев заметил в карих глазах непрошеного собеседника осадок безграничной тоски.
Почва любовно раскрывала объятия хрупким снежинкам, таящим от одного лишь ее дыхания. Иссиня-черное полотно, с которого еще не стерли вульгарные штрихи — тучи, завороженно внимало звездным колыбельным.
— Ну какого черта ты это сделал, идиот?! Что тебе от меня нужно?
Скорпиус поборол соблазнительный порыв разорвать пергамент, испещренный однообразными строчками, в клочья и еще раз дать Альбусу по морде.
Весь следующий день после Творческого письма Поттер не упускал возможности поприветствовать сокурсника пошлым жестом или фразой, заставляющей краснеть, как кленовый лист поздней осенью. В один момент слизеринец просто не сдержался и, подравшись с Альбусом перед портретом безымянной, но весьма впечатлительной дамы, был награжден профессором Флитвиком трехнедельной отработкой, которая катастрофически медленно потекла сразу после выписки из лазарета.
— Расслабься, тебе не шел значок. Или боишься, что родители по голове не погладят? Впрочем, нет... Скорее всего, дело совсем не в этом...
— Мистер Малфой, мистер Поттер, прекратите разговаривать! Вы рискуете продлить свое наказание на полмесяца!
— С первых дней ты ощутил на себе всю глупость и бездну предубеждения, — продолжил гриффиндорец шепотом, как только древний фолиант полностью завладел вниманием профессора Флитвика. — Но выбрал не бунтарство, а приспособленность. Словно клещ. Лучший ученик на курсе, староста, дипломат, всячески избегающий конфликтов. Ведь за каждый крошечный промах тебе, сыну бывшего Упивающегося, доставалось вдвойне, а то и втройне. Даже сейчас, когда ты бесповоротно вжился в роль, многие не доверяют парню, носящему фамилию Малфой.
— Как можно судить о человеке, которого не знаешь?
— Я сужу о человеке, незнающем самого себя. Это, блядь, разные вещи.
— В таком случае, ты мало чем отличаешься от меня. Только путь выбрал первый, но в этом отнюдь не оригинален, а жалок. Сын заслуженного обладателя ордена Мерлина, как-никак. Разве посмеют тебя выгнать из школы, даже обдолбанного? Порой терпение и чинопочитание преподавателей безграничны, и это пугает.
Альбус лишь покачал головой и, подперев голову рукой, уставился на блики огня, запутавшиеся в тяжелых занавесках.
Изображения испорченного калейдоскопа маячат передо мной. Всепоглощающие толпы людей, мерцающие вывески, утомленные лица попрошаек... Худосочные нимфы и современные сатиры, излучающие не беззаботность, а обыкновенную пошлость. Таким мне видится шаблонный эскиз современного общества, пропитанный жестокостью, низостью, притворством, предательством, несправедливостью... Я проваливаюсь в этот котлован ежесекундно, но, погруженный в песок до самой груди, отчаянно пытаюсь выбраться. Меня никто не спасет. Я никому не разрешу помогать себе в этой борьбе, кроме...
Освобождение перемигивается звездами в синеве вечернего неба. Я вижу его в тебе и тянусь всем сердцем, словно опьяненный волшебной прелестью уличного фонаря светлячок. И сгораю точно так же.
Разбуди меня, прошу. Дай пощечину или окати ледяной водой. Встряхни, выверни наизнанку, выпей дыхание, убей!... Только, пожалуйста, заставь проснуться. Я тоже хочу увидеть мир-анестетик из книг, с его семейными ценностями, бескорыстной любовью и нежностью солнца...
Альбус запнулся и удивленно моргнул, заметив, как дрожат его руки, в которых зажат лист пергамента.
— Неплохо, мистер Поттер, — задумчиво проговорил Гораций Слагхорн. — Пожалуй, на сегодня достаточно. Проклятая мигрень никак не дает мне сосредоточиться. Жду вас в следующую пятницу.
— Придурок какой-то, — фыркнула черноволосая девушка в спину бредущего по коридору Альбуса.
— Весь мир — дерьмо. В этом я согласна с ним.
— Ничего более глупого в жизни не слышала!
— Порой в этом твердо убеждаешься. К тому же, его мать на днях скончалась, если ты не в курсе.
— А.
— От болезни какой-то. Когда репортеры прибыли в Святого Мунго, Гарри Поттер словно спятил. Нервный срыв или что-то типа того. Избил журналиста, сделавшего при нем снимок покойницы.
— Да, точно псих. Это у них семейное. Кстати, ты написала гербологию?
Скорпиус потер виски и, гонимый разговором двух глупых девчонок из Рейвенкло, пошел следом за юношей, не зная, впрочем, что сказать тому при встрече.
— О, Скор! Занятия раньше закончились? — Забини решительно поцеловала сокурсника в щеку. — Я не отниму у тебя много времени. Бал на носу, как ты знаешь, и я бы хотела предложить...
— Оливия, ты же знаешь, я не слишком люблю танцевать...
— Будет играть Шопен, и Вагнер, и вообще...
Не то чтобы младшего Малфоя можно было с легкостью уговорить на что-то. Его никак не отнести к той покладистой породе людей, похожей на глину для лепки. Но почему-то слизеринец отчетливо понимал, что отказом может изранить хрупкую птичку, бьющуюся у девушки в груди так громко. Особенно сейчас.
— Договорились. Только учти, спутник из меня скучный, — мягко улыбнулся парень.
— Ты же не будешь затрагивать тему квиддича, да? В остальном, я готова слушать тебя вечно! Что ж, до завтра, мой лорд.
— До встречи, леди.
Скорпиус не мог с точностью сказать, куда бы он сам пошел зализывать раны. Может быть, на Астрономическую башню? Лег бы на самом краю, подставив лицо безжалостным снежным хлопьям. Или в Запретный лес, чтобы прильнуть к многовековому дереву и встретить выцветший рассвет.
Как бы то ни было, Поттер оказался не столь далеко. Тускло освещенный кабинет встретил бывшего старосту ритмичной мелодией стона и шепота:
— Ал, мне так жаль. Я тебя поним...
— Заткнись.
И тогда русоволосый пятикурсник вновь прижался к его шее губами, лаская и покусывая, неловко избавляясь от мантии и обнимая так сильно, как только мог.
Скорпиус наблюдал за этой сценой до тех пор, пока не встретил потемневший от желания взгляд гриффиндорца, и, будто очнувшись, выбежал прочь.
Теперь я знаю, как наступает деградация. Строчки уже снятся.
Тебе ли не знать...
На провокации не поддаюсь! Хм...
Ты что?! Выключи музыку, Флитвик — зверь, порвет на части.
Послушай. Pink Floyd гениальны, ты не можешь не признать.
Красиво...Уносит на одинокий берег, над которым чайки порхают.
И где шумные волны бьются о скалу. Мой Авалон...
Неправильно так много думать о смерти, когда тебе шестнадцать.
Хорошо — плохо, правильно — неправильно... Как же это все относительно. Как думаешь, если я скажу малютке Лили, что с постоянным обилием косметики на юном личике она похожа на шлюху, это будет верным поступком?
Не знаю...
Скажу — она унизительно расплачется, нашлет Летучемышиный сглаз и будет ненавидеть в течение всего подросткового периода, промолчу — расплачется потом, когда широкоплечий ублюдок, истекающий половой истомой, прижмет ее к стенке.
Почему ты всегда так резко говоришь о родственниках? О Лили, Хьюго, отце, Джеймсе...
— Почему я позволяю себе оскорбительные выражения в адрес ебанного Джеймса? — насмешливо пробормотал Альбус, испепеляя заклинанием их переписку.
— Да. Он ведь нормальный парень, — неуверенно ответил Скорпиус, выбрав довольно неудачное время: старичок отвлекся на минуту, услышал фразу слизеринца и заметил плеер, проигрывающий композицию "Us and them", который был неосмотрительно зажат в бледных пальцах светловолосого.
Как только юноша скрылся за дверью, Поттер уверенно подошел к преподавателю Заклинаний и, набрав в грудь побольше воздуха, оглушительно пропел:
— And who knows which is which and who is who! Теперь вы и меня выгоните, профессор Флитвик?
— Сядьте на место, мистер Поттер.
Ни секунды не помедлив, Альбус достал из кармана новинку, разработанную его любимым дядей, Джорджем Уизли, и комната озарилась пестрящими огнями фейерверков.
— Вон отсюда, мальчишка!
— Сразу бы так.
— Малфой, подожди, черт возьми!
Скорпиус стоял, прислонившись спиной к каменной стене, неуловимо источающей древность, запах былых битв и окропленной слезами прошлых эпох.
Гриффиндорец подошел к нему так близко, что рваное дыхание настойчиво касалось его скул, залитых легким румянцем.
— Ты хочешь знать, отчего я так не люблю свою семью? — прошептал Альбус в безупречное ушко своего собеседника, выглядевшего сейчас так потеряно... Словно радуга среди безумства хмурых туч.
— Хочу...
— Все они лжецы.
Выдохнуть прямо в красивый изгиб губ, прихватить нижнюю зубами и погладить пылающую щеку.
— Я ожидал от тебя десяток вопросов по поводу вчерашнего, но не услышал ни намека. Зачем ворошить очевидное, верно? А знаешь, кто сделал меня таким? Почему я тащусь от хорошеньких мальчиков? Джейми не такой уж славный малый, каким хочет казаться.
Развернуться и уйти, чтобы напиться Огневиски до потери сознания или искусать губы по дороге в гостиную, желательно, до потери крови.
Естественно, Альбус никак не ожидал, что его мгновенно схватят за плечо и стиснут в объятиях сожаления, откинут челку со лба и успокаивающе дотронутся губами до век, смахнут крупные слезы теплыми пальцами и лишь потом оставят в одиночестве, сплетенном лиловатым отблеском спонтанного колдовства.
06.01.2011 Глава 2
-...Разочарован в тебе, сын. Охота, разумеется, отменяется, — с ноткой недовольства закончил Драко Малфой и, не потрудившись дождаться оправданий, растворился в изумрудном пламени камина.
Морозный вечер встретил Скорпиуса насыщенными красками сумеречного неба, туманом, сторожащим очертания далеких гор, и призраками уходящего дня: кособоким снеговиком первокурсников, а также забытым вязаным шарфом. Вокруг озера сгустились тени, подобные миссионерам, созерцающим церковную реликвию.
— Актерская труппа меняется, но декорации неизменны, и сюжет совсем не такой накаленный, как раньше. Это всего-навсего тривиальное продолжение хорошего кино, — прозвучал позади него знакомый голос.
— Почему я не удивляюсь, что и ты здесь? До ноября мы ни разу и не разговаривали толком, а сейчас как будто неразлучны, — в голосе слизеринца несложно было уловить плохо скрываемую досаду. — Я все еще не понимаю, какого тролля тебе понадобилось добавлять в мой котел звездную пыль. Знаю ведь, что это был ты. Захотелось посмотреть, до какой степени могут раздуться ноздри Слагхорна от возмущения? Или это еще один способ безнаказанно унизить меня?
— Что ты разворчался, Малфой? Дома наказали, что ли? Эльфа отняли и приговорили к двум часам суверенного существования? — рассеянно спрашивал Альбус, не переставая теребить молнию на куртке. — Слушай, я ведь в этот раз не специально. Засмотрелся, наверное, на что-то — не буду показывать пальцем — и случайно смахнул, вместе все-таки сидели. Кретинизм наследственный.
— Точно подмечено.
Таинственный кукольник, оставляющий на окнах утонченные эскизы, заставил пуститься в беспокойный пляс своих окоченевших марионеток. Скорпиус без всякого выражения наблюдал за тем, как гриффиндорец вешает верхнюю одежду на рябиновую ветвь и, оставшись в тонком свитере и джинсах, падает на снежные перины, улыбаясь так неподдельно, словно только что пожал руку Джону Леннону.
— В подобные минуты забываешь обо всем дерьме, что происходит вокруг.
— Как есть эгоист, — хмыкнул слизеринец, изучая крохотные снежинки, очаровательно тающие на губах и ресницах Поттера.
— Когда люди счастливы, они не думают, например, о сквибах, торгующих собой в Лютом переулке. Поэтому чем счастливее человек, тем он сволочнее в какой-то мере. К тебе, Малфой, это тоже относится.
— С кем идешь на бал?
— Не любитель светских мероприятий, если, конечно, они не включают абсент, развратные танцы и старый добрый рок-н-ролл, что маловероятно. Придешь на Астрономическую башню, когда все закончится? Я...Черт, я, наверное, буду ждать.
Детям, с их еще расплывчатым и местами идеализированным представлением о мире, нередко рисуются немыслимые по своей прелести картины, когда они слышат возбужденные разговоры о предстоящих танцах от своих старших братьев или сестер. Парящие свечи, лепестки лилий, разбросанные по мраморному полу, иллюзии херувимов, букеты обворожительных девушек, благосклонный смех их статных кавалеров и, несомненно, гармоничные ноты великолепного вальса, соединяющие сердца в беспорядочном биении. Все это можно и увидеть, и прочувствовать на рождественском балу, но главная его часть вряд ли теребит неокрепшие, девственные души.
С каждым мгновением Скорпиус все отчетливее осознавал безнадежную влюбленность в него Забини, ведь, стоило юноше чуть сильнее сжать ее талию при очередном повороте, по телу Оливии пробегала сладостная дрожь, и кроткий вздох срывался с ее губ. Каждый взгляд предательски выдавал ту фантасмагорию чувств, что так давно захватила девушку, которой, вопреки праздным языкам, не интересно было малфоевское состояние, семейное древо и вытекающее отсюда положение в обществе. Ненавязчивое участие, привлекательная внешность, способность во что бы то ни стало подняться из грязи пересудов — вот что волновало ослепленного смутными мечтами человека. Скорпиус видел девичьи терзания и находил весь этот случай, как нам уже известно, тягостным, но безупречное воспитание, подаренное небезупречными родителями, какое-то время не позволяло ему совершить поистине бездушный поступок — сказать правду. Однако бездействие представлялось невозможным.
— Оливия, я не люблю тебя, — прошептал он ближе к полуночи, когда стал противен сам себе. Хогвартс к тому времени уже накрыла вуаль интимности, побуждающая молодые пары искать укромные уголки и срастаться в причудливые узоры желаний.
— Я знаю, Скор, — грустно улыбнулась она, так осторожно и оттого трогательно переплетая с ним пальцы. — Можно я просто буду рядом? Позволь мне, ради Мерлина, я не буду докучать, обещаю. Ничего не могу с собой поделать...
Скорпиус тоже не мог, испытывая противоречивые чувства: девушка вот-вот была готова постыдно расплакаться. Ему только и оставалось нежно прижать Оливию к себе и провести по длинным волосам, шепча в каштановую макушку разнообразный бред, что нисколько не спасло слизеринку от нескольких горьких минут.
— Прости меня, прости, я такая глупая...
На смену залу пришла одинокая гостиная, шампанское заменил нектар крепче и головокружительнее.
Едва ли можно с точностью ответить, какие мотивы движут людьми в тот или иной момент, поскольку большинству из нас, к сожалению, не дано умение проникать в чужие мысли. А потому едва ли можно беспрекословно осудить Оливию и Скорпиуса, все понимающих, но все равно страстно ищущих друг в друге, в мимике и приглушенных стонах, нечто недосказанное и ранее незамеченное.
Тем временем Альбус Северус, укрытый отцовской мантией-невидимкой, раскачивался взад и вперед, обхватив руками колени и безжизненно напевая себе под нос печальную песню. Снежная жрица была его слушательницей и аплодировала столь ненатурально и оглушительно, что у юноши закружилась голова, и покой он нашел лишь в неудобной койке лазарета, растертый согревающими мазями и напоенный омерзительными лекарствами.
— Я стою на одиноком берегу, подставляя лицо ласковому солнцу. В небе порхают белоснежные чайки, перекрикивая шумные волны, бьющиеся о скалу. Почему-то кажется, что все мои мечты обрели форму спокойствия и волшебства.
Я не могу сказать точно, когда оказался на этом острове и сколько дней провел здесь. Неделя или вечность — ни разу не наступала ночь. И я никогда еще не чувствовал такой прилив бодрости, будто заново родился. Однако все обстоит совсем иначе.
Есть ли поблизости такие же острова? Изредка я вижу проплывающие лодки. И всегда лишь один пассажир. Может быть, у каждого человека свой Авалон?
Веснушчатому мальчишке не терпится сделать свой первый шаг. Он смотрит на здоровые ноги и расплывается в улыбке, забывая на миг об оставленных родных. Я не знаю, как долог его путь, но от души желаю попутного ветра.
Некоторые старички безмятежно улыбаются, глядя в туманную даль, а молодые надрывно кричат, судорожно сбрасывая одежду в кроваво-красных пятнах. Иногда я зову их на свой остров, но они пожимают плечами — первое время хочется побыть в одиночестве.
Горизонт бывает совершенно пуст, и я смеюсь от счастья. Бывает и так, что лодки тянутся с запада, востока и других сторон горизонта устрашающей вереницей. Порой лодки взмывают над поверхностью моря, будто сделаны из пуха. Среди жертв теракта я ищу своих родных. Они ведь были у меня?
Чувствую ужасную боль в сердце — наверное, ненависть разъедала меня. Чувствую пустоту, такую, как в твоих глазах, когда ты обнимал нелюбимого человека, бедную девушку, из жалости и, наверное, корысти — такова твоя роль в том мире-помойке. Другой ты непригоден для тех, кого возвышаешь.
Со временем я перестаю различать чужие лица. Все они кажутся одинаковыми, словно нарисованы детской рукой. Кажется, какая-то лодка причалила к моему берегу. Я растворяюсь, золотым прахом уношусь в небо. Может быть, остров — перевалочный пункт? Чтобы не стоять в очереди. Или я лежу в коме и умер лишь наполовину.
Я думаю о том, что было бы неплохо родиться в любящей семье единственным ребенком, и теряюсь в лучах солнца. Снизу на меня глядят рассеянные лица. Все они — и верующие, и атеисты — мечтали о райском блаженстве и в глубине души скучали на земле, где столько же чувств, действий и истинной красоты, сколько страданий. Я оставляю их и продолжаю свой путь.
— Благодарю, мистер Поттер. Что вы скажете по поводу предложенного рассказа, ребята? Мистер Малфой?
Стушевавшиеся и разъяренные, все мы имеем привычку обидеть или даже уничтожить человека, вызвавшего у нас эти неловкие ощущения. Во время чтения гриффиндорец не раз подолгу задерживал на Скорпиусе взгляд, ледяной и колкий, как, пожалуй, у Северуса Снейпа на гравюре, и абсолютно всем стало ясно, к кому обращен его монолог.
— Я бы не хотел комментировать абсурд, услышанный от педика в лихорадке, сэр, — стальным голосом промолвил Малфой, как бы ненароком обнажив тему куда более интересную, чем его сложные отношения с Забини.
По классу разнеслись потрясенные смешки и презрительное фырканье. Русоволосый мальчик с щенячьим взглядом закрыл лицо руками, сохраняя покорное молчание, а Альбус совершенно не изменился в лице, лишь разорвал лист и, небрежно свалив вещи в сумку и показав фак присутствующим, громоподобно захлопнул дверь.
— Что делает тебя таким уродом?
— Искренность? Прямолинейность? Ты хотел открыть истинную сущность мою, так вот она. Со временем ты простишь правду, Поттер, я знаю. Не прощают лесть или ложь.
— Скорпиус. Скор...
Произведения искусства, что их окружали, хранили торжественное молчание, мелочно ловя каждое слово представителей враждующих семей. Гнетущую тишину нарушила пышнотелая барышня в сизом платье, вторящая испуганному вскрику светловолосого юноши, которого подмял под себя гриффиндорец.
Казалось, Скорпиус забыл, как дышать, схваченный неожиданно, словно диковинная птица браконьером. К губам его припали в исступленном поцелуе, выпивая сознание и даруя жизненные силы, жаждущие пальцы танцевали по линии позвоночника, а в бедра требовательно вжимались, заставляя изгибаться и хватать ртом воздух, как выброшенная на песчаный берег рыба.
— Ты все еще уверен в своей правоте? Ведь сейчас больше всего на свете хочешь быть затраханным до искр мной, дегенератом, жалким геем, наркоманом и далее по твоему персональному списку.
С губ Малфоя сорвался рыдающий стон, который тут же забрали в плен томительной ласки. Скорпиус был подавлен, разбит и иссушен своим желанием, он чувствовал себя дешевой потаскушкой и не находил источник всей творящейся бессмыслицы.
Сытый паук замер посередине своего кружева, удовлетворенный и сонный. Вспыхнув на миг, потух с глубоким скорбным вздохом факел. Недовольная метель хлестала по витражным стеклам, утверждая свое полное царствование над окрестностями. Скорпиус решительно отстранил юношу, дотронулся до припухших губ, заправил рубашку и, стараясь унять дрожь и не обращать внимание на обрушившееся возбуждение, прохрипел:
— О чем ты, Поттер? Что ты несешь?
Утром Оливия, нескромно приютившись у него на коленях, поведала об "этом чудаке, Альбусе, кажется, или как его там?".
— Представляешь, нашли его около теплиц, накачавшегося магловскими таблетками. Пена изо рта шла, взгляд совершенно остекленевший, я бы потеряла сознание от отвращения, не сомневаюсь. Сейчас в Святого Мунго отлеживается, потом на домашнее обучение переведут, скорее всего: для ненормальных двери Хогвартса, к счастью, заперты. Скор... Скор, все хорошо?!
Маленькая Эмли, кудрявая и прелестная, как агнец, очень любила дедушку, живущего на соседней улице. Особенно теперь, когда он вновь покинул стены Хогвартса и так часто навещал ее и отца девочки, страдающего частичной парализацией, друга детства, выбирая для этого погожие деньки. Дедушка Гораций всегда называл ее "зверенышем", подслеповато глядя с такой теплотой, что щемило маленькое сердечко, и Эмли забывала все раздоры с противными соседскими мальчишками и заливалась смехом.
Еще ему нравилось освобождать апельсины от кожуры и прослушивать виниловые пластинки в их старинном граммофоне. Нередко, потягивая скотч, дедушка заедал его цитрусовыми.
Около получаса назад папа сказал Эмли, что им с дедушкой Горацием нужно обсудить кое-какие делишки, а она пусть соберет магические паззлы: он в восторге от панорамы на коробке. Высунув язык от усердия, девочка уже одолевала сказочный водопад, как замечательный по своей красоте филин принес письмо. Эмли долго противилась желанию вскрыть конверт с таким затейливый гербом. Она даже почистила все апельсины на столе и сделала из ароматных корок нечто наподобие лодочек, однако, пристыженная своим низким любопытством, все-таки схватила объект вожделения быстро-быстро, чтобы не передумать, и принялась читать по слогам:
...Так странно на пороге душевной зрелости уверовать в свою удручающую нерешительность в юности, ведь там ей совсем не место. Смелые решения, крышесносные поступки, совершенные по велению сердца, — вот что должно быть составляющей каждого подростка, а вовсе не следование придуманным неизвестным мерзавцем идеалам, которое может потушить чью-то и без того слабую надежду. Я был так слеп, что считал себя благоразумным, внушал себе нежную привязанность, навеянную первым сексуальным опытом. Я оказался бесповоротным глупцом, оставив без внимания врученную мне душу, любящую и оттого прекрасную.
"Вырву боль, кину в сундук и закопаю на острове Iron Maiden так глубоко, что не достать. Веришь?" — спросил он при нашей встрече пару лет спустя, осунувшийся, но с улыбкой до ушей, словно ничего не произошло. Словно это не я породил ту самую боль, вонзающуюся шипами, разрывающую.
Прости меня, хотел сказать я, за то, что так и не пробудил к жизни, да язык не поворачивался сморозить подобную чушь. Правду тоже не прощают, я заблуждался. Люди вообще склонны к ненависти и огорчению, потому что находят в них упоение... Черноволосый юноша с крохотной родинкой на шее испарился после той ночи, нашей единственной и довольно торопливой, и никто до сих пор не может взять в толк, что случилось с ним.
Сестра его, редкостная дуреха, окинула меня похотливым взглядом, открыв дверь. Она говорила, что давно не видела этого сукиного сына, и вообще, не хочу ли я выпить с ней бокальчик игристого.
Отец их, совершенно седой и невероятно угрюмый, молчал, а красавец-брат прошипел, что младший, вероятно, давно сдох, что неудивительно при его-то образе жизни, и какого черта меня, собственно, интересует его поганая судьба?
Я отказывался верить его рассказам о семье, но, очутившись в этой психоделической дыре... Простите, волнение мешает мне детально описать все те чувства, что мной одолевали в тот день. Это должен был быть благополучный дом, с положительными его жителями, но, видимо, что-то произошло...
Я — Скорпиус Малфой, обладающий счастьем хоть ненадолго оказаться близко к этому человеку, который или уехал на поиски своего Авалона, или скончался от передозировки, или стоит сейчас за моей спиной — настолько непредсказуемый...
Шестилетняя девочка, не поняв и половины содержания письма, выронила из рук помятую кожурку и тихо заплакала. Долго старался успокоить ее папа, крутящийся на своем инвалидном кресле, как на аттракционе, и дедушка Гораций, без колебаний бросивший в камин злополучное письмо и, превозмогая рези в пояснице, вяло сплясавший степ, что было вызвано легким опьянением. А Эмли все вздрагивала от рыданий, пока не просветлело небо и солнечный зайчик не запрыгнул на платиновый шкаф.
Vova
