All This Time

Они молча сидели в тени раскидистого дуба: рыжеволосая девочка лет восьми плела венок из полевых цветов; бледный худощавый мальчик сосредоточенно пыхтел над объемистой книгой, его лицо было наполовину скрыто длинными прядями иссиня-черных волос.

С тех пор, как он рассказал подруге о магии, девочка постоянно экспериментировала со своей силой. Вот и сейчас она колдовала над венком так, что влажные от росы цветы совсем не вяли и на них слетались яркие бабочки.

Девочка вдруг нахмурилась и, закусив губу, осторожно спросила:

— А ты уверен, что мы попадем в школу волшебства?

Мальчик бросил возмущенный взгляд на подругу:

— В Хогвартс, Лили, — поправил он. — Ну конечно, попадем! Я тысячу раз рассказывал, как все случится. К тому же, мне это объясняла мама, а она сама там училась. — Он победоносно взглянул на девочку.

Похоже, последний аргумент стал решающим и для Лили. Она едва заметно кивнула и вернулась к своему занятию.

Мальчик снова склонился над потрепанным томом, бормоча что-то себе под нос. Лили украдкой наблюдала за ним, нетерпеливо ерзая по траве: незаданные вопросы все еще не давали ей покоя. Наконец она заговорила:

— Знаешь, я очень беспокоюсь, что мы попадем на разные факультеты. Вдруг мы не сможем видеться, и тогда… Сев, ты слушаешь? Ты же знаешь, как это важно для меня.

Северус встрепенулся. Он обожал, когда Лили так его называла, и отчаянно краснел, слыша свое имя из ее уст.

— Что ты сказала, Лили?

Видя, как темнеет лицо подруги, мальчик поспешно предположил:

— Ты про распределение? — Дождавшись хмурого кивка, он продолжил, — конечно, это важно. Думаю, мы сможем уговорить Распределяющую шляпу отправить нас обоих в Слизерин.

— Слизерин?

— Ну да, я точно попаду туда. Ты ведь со мной? — Он с надеждой воззрился на девочку.

— Конечно, с тобой, — вздохнула она.

Они снова замолчали, но теперь тишина стала гнетущей, в воздухе повисло напряжение. Первым сдался Северус:

— В чем дело, Лили?

— Что если у тебя появятся новые друзья и я стану тебе не нужна? — Она хотела сказать что-то еще, но тряхнула головой и закрыла лицо ладошками. Бабочки тут же разлетелись.

— Постой, только не плачь, — мальчик в момент оказался рядом с подругой и робко коснулся ее руки, — давай придумаем какой-нибудь знак на случай, если поругаемся из-за ерунды, идет?

Она недоверчиво взглянула на него из-под ресниц:

— Знак?

— Ну да, символ примирения. Что-то вроде белого флага.

Он стал лихорадочно оглядываться в поисках подходящего предмета, но Лили уже протягивала ему венок из ромашек, над которым снова собрались бабочки:

— Вот.

Он скептически взглянул на цветы и заявил:

— Нет. Пусть в венке будут белые лилии.

Девочка посмотрела на него долгим, не по-детски проницательным взглядом, а потом вдруг беззаботно рассмеялась и принялась мурлыкать себе под нос какую-то песенку.

— А на Рождество у нас будет бал, так, Сев? Мы будем самыми счастливыми…

Он кивал, печально улыбаясь, и любовался ею.

* * *

С тех пор прошло без малого восемь лет.

Сегодня в Хогвартсе действительно будет бал. Подготовка идет полным ходом, и на лицах встречных студентов — возбужденный румянец. Когда тут и там снуют взволнованные преподаватели, а с кухни раздаются умопомрачительные запахи рождественских блюд, когда под омелой уже топчутся смущенные парочки, а в зале установлена, кажется, самая восхитительная в Англии ель, я чувствую лишь тошноту, подступающую по мере осознания собственной никчемности.

Я не отношусь к числу людей, привыкших добиваться своего и идти до конца; вовсе не потому, что не могу завершить начатое, а по одной простой причине: у меня никогда не было стимула. Зачем стремиться к цели, если знаешь заранее, что идешь лишь ради того, чтобы идти, живешь ради жизни? Раньше я неплохо разделял цели и средства, а теперь словно обезумел. Не уверен, хорошо или плохо то, что у моего безумия есть конкретное имя: Лили Эванс. Имя, которое я твержу даже во сне.

Не скажу точно, в какой момент мое сердце остановилось: когда Лили в последний раз скрылась в щели за портретом Полной Дамы и весь Хогвартс на моих глазах сжался до размеров этой щели; или когда я произнес То слово и уже не пространство, а само время замедлило свой бег, заставляя видеть боль, проступающую на ее лице, снова и снова, как в замедленной съемке.

Я люблю Лили Эванс. Вот оно. Когда этот очевидный факт наконец дошел до моего сознания, я понял, что впервые в жизни буду бороться.

И я боролся. В попытках вернуть ее расположение я часто плевал на свои принципы, часами дожидаясь ее появления у заветного портрета. Подрался с Блэком, когда тот велел держаться от нее подальше. Я даже подумывал о том, чтобы отравить Поттера (моя рука вполне могла бы дрогнуть над его кубком с тыквенным соком), но вынужден был отказаться от соблазнительной идеи, решив, что холодный труп Джеймса Поттера в Большом зале едва ли вдохновит Лили на прощение. Ей нужно было нечто другое, но мой расчетливый слизеринский ум оказывался в тупике всякий раз, когда дело касалось чувств. Я как раз остановился перед входом в гриффиндорскую гостиную. Полная Дама уже давно кидала на меня косые взгляды, но мне было все равно. Я опустился на пол рядом с портретом.

Как бы то ни было, бал, о котором Лили мечтала столько лет, уже сегодня, и Поттер сможет вдоволь позлорадствовать, ведь именно он — он, а не я! — подарит ей заветную детскую мечту. Детство. Поляна, бабочки и венок… Белые лилии. С трансфигурацией, в отличие от зелий, у меня всегда были трудности, но попытаться стоило. С третьего раза я превратил носовой платок в некое подобие венка. И это — символ примирения? Вряд ли Лили воодушевят жалкие вялые отростки. Я поднялся на ноги, все еще теребя в руках результат своей самодеятельности. Портрет открылся… и венок выскользнул из моих ладоней.

Джеймс Поттер вел под руку дико хохочущую девицу с копной рыжих волос... Это была не Лили! Да как этот гриффиндорский выродок… Джеймс как всегда опередил меня:

— Что, Нюниус, добиваешься расположения Полной Дамы?

— Я бы попросила!

— Прошу прощения, леди, — Поттер галантно поклонился портрету, — речь, разумеется, шла не о вас.

— Хватит паясничать, — процедил я. — Где она?

— Ищешь свою подружку? — съехидничал он. — Не могу же я вечно утирать ее слезы. «Северус то, Северус это». Мне нужно веселье! — Он подмигнул своей спутнице, которая тут же зашлась в истеричном гоготе.

— Чтоб тебя! — Я двинулся ему навстречу.

Поттер легко оттолкнул меня:

— Тебе не хватило взбучки от Сириуса, а, Нюниус? Отвали по-хорошему, не порть настроение.

Он снова подхватил под руку гиенообразную гриффиндорку и прошествовал мимо, предварительно наступив на белоснежный венок. А я стоял и не мог пошевелиться... В сознании билась единственная мысль: «Как он посмел все испортить?». В этот момент все проделки и издевательства Поттера меркли по сравнению с тем, что он причинил сегодня лучшей из девушек. Я все стоял и разрывался между двумя одинаково непреодолимыми желаниями: разорвать на куски Джеймса Поттера и броситься на колени перед Лили Эванс. Не знаю, сколько это продолжалось, но из оцепенения меня вывели звуки музыки, доносящиеся из Большого зала.

Кажется, я еще никогда в жизни так быстро не бегал. Бальный зал, фойе, класс Трансфигурации, наше тайное укрытие на четвертом этаже… Все слилось в единую круговерть образов, но ее не было нигде.

«Мы будем самыми счастливыми… так, Сев?». Заламывая руки, я не знал, куда деться от чувства тупой безысходности. Поттер ее бросил, а меня она не простит. Больше у Лили нет ни-ко-го.

На пути из Астрономической башни я услышал бой курантов.

Раз.

Моя никчемная жизнь только что лишилась единственного смысла.

Два.

К черту Рождественские чудеса.

Три.

Впрочем, ничто в этом мире не случается просто так.

Четыре.

Пожиратели давно зазывают меня к себе.

Пять.

Она не оставила мне выбора.

Шесть.

Я приближаюсь к гриффиндорской гостиной.

Семь.

Что за черт?.. Лили стоит на вершине лестницы и будто ждет кого-то.

Восемь.

Она оборачивается.

Девять.

В ее глазах — слезы.

Десять.

Это не слезы отчаяния, не слезы утраты. Тогда что это?

Одиннадцать.

— Привет, Сев.

Планета вдруг снова начинает вращаться, время бежит еще быстрее, чем прежде, когда она одними губами произносит мое имя. А я снова чувствую себя неуклюжим восьмилетним мальчишкой, снова покрываюсь мурашками при звуке своего имени. Она — все та же забавная девчушка с рыжими волосами-пружинками и беззаботным смехом. Я закрываю лицо руками и горячо шепчу: «Прости, прости, прости меня, Лили…». Поднимаю на нее глаза. И понимаю все. Какой же я глупец.

Часы бьют полночь.

Она робко протягивает мне белоснежный венок. Над венком вьются яркие бабочки…