Рождество на подоконнике

Драко Малфой сидит на подоконнике, болтает ногой в стоптанном мокасине и курит, стряхивая пепел в жестянку из-под сладкой газировки. За окном с серого лондонского неба сыплется на асфальт негустой, мгновенно тающий снежок, и всеми цветами радуги переливаются неоновые рекламы. Драко бездумно рассматривает десятифутовую красотку, украшающую собой фасад универмага напротив. Красотка рекламирует нижнее белье, поэтому из одежды на ней только лиловые трусики с золотистым кружевом, бюстгальтер в тон, и почему-то лаковые туфли на шпильке. По случаю сегодняшнего рождества голову красотки украшает красно-белый колпачок Санта-Клауса. Наверное, маглам-производителям белья кажется, что эта деталь создает праздничное настроение и одновременно наталкивает маглов-покупателей на мысль приобрести как минимум два лиловых комплекта. Или, скажем, один лиловый, а второй — оранжевый или зеленый. Возможно, в этом есть какой-то смысл, но Малфоя сверкающая рекламная красотка не соблазняет ни на какие покупки. Впрочем, она вообще его не соблазняет — в любом значении этого слова.

В комнате привычный бардак, освещаемый лишь уличными огнями, и никаких признаков приближающегося праздника — ни елки, ни разноцветных чулочков над камином. Тем более что камина в этой магловской современной квартире нет, зато есть кондиционер, стерео-система, телевизор и микроволновая печь. Да, еще стиральная машина, на освоение которой у Малфоя ушло почти две недели, в отличие от телевизионного пульта, домофона и электрочайника, которыми он научился пользоваться в считанные минуты. С машиной как-то не заладилось, хотя обращаться с ней его учила лично Гермиона Грейнджер — наиболее компетентный эксперт по магловской жизни в Ордене Феникса, но, видимо, в нужный момент Драко слушал ее невнимательно, а обращаться за повторными разъяснениями не позволяла фамильная гордость. Когда же, наконец, ему удалось самостоятельно запустить нужную программу для стирки, он очень гордился собой, ходил по комнатам и напевал что-то дурацкое вроде: «Ай да я, ай да сукин сын!» Потом вспомнил, чей он сын на самом деле, сел в ванной на пол, уткнулся лбом в колени и заплакал. Стиральная машина довольно урчала рядом, прокручивая в барабане хлопковые магловские сорочки. Потом выяснилось, что он постирал цветные и белые вместе, и полинявшие вещи пришлось отправить в мусорный бак в таком же виде, в каком вытащил их из машины — влажным комком непонятного бурого цвета.

Драко докуривает сигарету и тут же прикуривает новую. Не от палочки, от магловской зажигалки — так уверенно, словно всю жизнь только этим и занимался — и опять смотрит в окно, спокойно и терпеливо. Если он чему-то и научился за последнее время, так это ждать и терпеть, терпеть и ждать, у него просто не было другого выхода после того, как прошлой зимой Лорд убил Малфоев-старших, а его самого Снейп буквально за шкирку приволок в штаб Ордена. Все, что было дальше, Малфой вспоминать не любит, с некоторых пор память у него похожа на сыр с крупными дырками, и день ото дня эти дыры все крупнее. Слишком о многом ему — специальному орденскому агенту, работающему под прикрытием — приходится забывать, и далеко не всегда он делает это по своему желанию. Но теперь, по крайней мере, он может думать, что выбор сделан им по собственной воле. Ну, почти по собственной.

Машины за окном идут сплошным потоком — маглы торопятся разъехаться по домам, к любящим семьям и праздничному застолью. Отсутствие камина и автомобильный шум — к этому оказалось привыкнуть труднее, чем к тому, что Драко Малфой теперь ренегат и отступник от идеалов, накрепко вколоченных с детства в башку. Или к тому, что с некоторых пор он сирота, точно так же как Поттер. У него не осталось никаких, даже иллюзорных, преимуществ перед старым недругом, впрочем, и старого недруга у него теперь тоже не осталось. После того, как в мае Темный Лорд был уничтожен, а УПСы проиграли битву за Хогвартс, но не сдались, а ушли на Дартмурские болота, откуда вот уже полгода совершают вылазки, терроризируя мирное население — Золотой мальчик сплотил вокруг себя все силы сопротивления, включая остатки аврората, и официально возглавил Армию Дамблдора. Название, конечно, пафосное до тошноты, но самое смешное то, что Малфой теперь подчиняется Поттеру, слава Мерлину, хотя бы не напрямую. Работу специальных агентов курирует Главный аврор Шеклболт, а с ним приятно иметь дело — Кингсли наплевать на происхождение и идеологические взгляды, лишь бы маг справлялся с работой. А Малфой справляется с ней на все сто и даже больше — потому что и на этот раз у него нет никакого выхода.

Красотка за окном подмигивает своим нарисованным глазом, и помпончик на ее колпачке вспыхивает ярким неоновым светом. Теперь Малфой знает, что такое неон. Еще он знает, что такое лифты, автобусы, доставка пиццы на дом, круглосуточные супермаркеты, метро в час пик, мобильные телефоны, кредитные карточки, джинсы, картофельные чипсы, интернет и презервативы — он торчит в магловском Лондоне с самого Самхэйна, а завтра уже Рождество, и когда, наконец, ему поменяют задание, совершенно неизвестно. Впрочем, нельзя сказать, что это на самом деле волнует Драко. Рождество — семейный праздник, а у него теперь нет семьи, и в этом году ему придется довольствоваться созерцанием чужого праздника через окно съемной квартиры. Можно, конечно, выйти на улицу и смешаться с радостной магловской толпой на Трафальгарской площади, но тот факт, что собственное одиночество острее всего ощущается именно в толпе, Драко усвоил еще на шестом курсе Хогвартса. Поэтому он даже не собирается сползать со своего подоконника. Точно так же он не собирается предаваться воспоминаниям, жалеть себя или напиваться в одиночестве. Он просто покурит еще немного, пока за окном не станет совсем темно, а потом отправится в постель. Нет, идти в постель еще слишком рано. Значит, он посмотрит немного телевизор. Или примет горячую ванну с вишневой пеной, а потом закутается в махровый халат и полистает перед сном магловскую книжку в бумажной обложке, которую он купил позавчера на книжном лотке за два квартала от дома. Что-то о гордости и предубеждении, продавец сам чуть не лопался от гордости, расхваливая роман. Что ж, если ему придется торчать здесь еще неизвестно сколько времени, изображая из себя приличного магла из провинции, приехавшего в Лондон проживать небольшое тетушкино наследство (во всяком случае, так звучит официальная легенда), почему бы не познакомиться поближе с магловской литературой? Рождественский вечер — не самое плохое время для чтения.

Малфой подтягивает ногу на подоконник и сбрасывает при этом на пол пачку сигарет. Беззвучно чертыхаясь, он шарит по подоконнику рукой в поисках палочки — наедине с самим собой никто не может запретить ему оставаться магом, и в этой квартире конспирация не требуется.

— Акцио пачка сигарет, — слышится от двери. Драко вздрагивает и чуть не роняет палочку на пол вслед за сигаретной пачкой. Впрочем, сигареты уже не лежат на полу — повинуясь заклинанию, произнесенному хрипловатым, слегка простуженным голосом, они летят по воздуху и опускаются прямо в подставленную ладонь. Малфой сжимает кулаки и закусывает губу — он опять замечтался и не услышал хлопок аппарации. Понятно, что система сигнальных чар пропускает только своих, а чужих в квартире не бывает, но он же агент, в конце концов, а не сопливый первокурсник.

— Я тебя не слышал, — выдыхает он наконец. — Ты аппарировал в кухню?

— В спальню, — усмехается вошедший и неторопливым шагом пересекает комнату. — Но тебя там не оказалось, и я подумал, что ты опять сидишь на подоконнике в гостиной и пялишься на жизнь за окном.

— Разве это не мое задание — сидеть и пялиться? — огрызается Драко, вновь отворачивается к окну и, не глядя, протягивает руку. Через несколько секунд между пальцами ему осторожно вкладывают уже зажженную сигарету. А еще не менее осторожно целуют в ладонь, которую Малфой тут же отдергивает и тянет сигарету ко рту, как будто изголодался на самом деле не по этим самым поцелуям (когда они виделись в последний раз? Неделю назад и то — строго по делу), а по табачному горькому дыму, который у него скоро полезет из ушей.

В голову некстати приходит мысль о том, что отец, пожалуй, был бы недоволен тем, что он курит магловские сигареты, а не старую добрую колдовскую трубку. Вполне вероятно, что отец был бы недоволен не только этим, а чем-нибудь еще. Тем, например, что его единственный сын и наследник многомиллионного состояния не убрался из охваченной магической войной Великобритании, как только представилась такая возможность, а предпочел стать не солдатом, не шпионом даже — агентом, который собирает информацию, наблюдает за указанными ему людьми и объектами, пинтами глотает Оборотное зелье и неделями живет под чужой личиной, или вот как сейчас, со своей внешностью, но в абсолютно чужом мире. Отец имел бы немало поводов быть недовольным сыном, но отец мертв уже почти год, и весь этот год Драко приходится решать свои проблемы самому.

Он и решает. Делает еще одну затяжку и молча ждет, пока за его спиной вздохнут, расстегивая верхние пуговички мантии, подойдут вплотную к подоконнику, станут, широко расставив ноги, проведут кончиками пальцев вдоль малфоевского позвоночника и тут же по-хозяйски обхватят его плечи обеими руками, а потом поведут руки вниз, с силой прижимаясь всем телом, и, наконец, остановятся, сцепят пальцы в замок где-то в районе малфоевского живота и удовлетворено выдохнут в плечо, расслабляясь.

— Руки холодные. Ты меня заморозишь, — почти сердито врет Драко, врет, потому что руки на самом деле горячие — эти руки — горячие всегда, и по телу прокатывается обжигающая, жаркая волна.

— Извини, — то ли насмешливо, то ли искренне бормочут Малфою в ухо. — На улице холодно, — вопреки всем словам от этого бормотания Драко становится еще жарче.

— Новое задание? — спрашивает он через пару затяжек. — Что-то случилось? Или срочная информация?

— Нет. Со вчерашнего дня ничего нового.

— Тогда почему? Сегодня же Рождество, — Малфой пытается говорить ровно, но перед словом «Рождество» все равно выходит небольшая заминка, он злится на себя за эту заминку и ожесточенно трет пальцами оконное стекло, за которым уже совсем стемнело, но от безумного количества горящих огней, фонарей, витрин и реклам совершенно непонятно, который сейчас час.

— Сегодня Рождество, — упрямо повторяет Драко и водит пальцами по стеклу, а в другой руке тлеет сигарета, и горло перехватывает спазмом, перед глазами вдруг встает мамино улыбающееся лицо, и он моргает часто-часто, как девчонка, и видит, как по сверкающим щекам красотки в лиловом бикини комками сползает рыхлый, растаявший снег.

— Ну, Рождество, — спокойно соглашаются за спиной у Малфоя и вжимаются в него еще плотнее, до боли. — Все празднуют, понятное дело.

— Ну вот, и я о том же, — передергивает Драко плечами и делает особенно глубокую затяжку. — Разве ты не должен сейчас быть где-нибудь там, с друзьями, соратниками, ну, не знаю… Горячий пунш, индейка с крыжовенным соусом, рождественский пудинг и всякое такое.

— Я не люблю пудинг, — слышит он в ответ. — Мне больше нравится «всякое такое»…

Мягкие губы нежно тянут мочку малфоевского уха, и тут же к губам подключается язык. Драко запрокидывает голову назад и начинает дышать тяжело и рвано. Он может сколько угодно ненавидеть себя за это, но ему всего лишь восемнадцать, и нескольких прикосновений достаточно для того, чтобы возбуждение заворочалось горячим тяжелым клубком внизу живота.

— В Ордене все сошли с ума с этим Рождеством, — слова падают в ушную раковину как живые теплые бусинки, пока чужой горячий язык эту самую раковину вылизывает изнутри. Во рту внезапно пересыхает, когда тонкие пальцы вынимают из малфоевской руки сигарету, дотлевшую почти до фильтра, и уверенными движениями гладят шею — вверху, под отросшими волосами, так что кожа покрывается мурашками — и спину, потихоньку приподнимая край джемпера.

— Еще на прошлой неделе и речи ни о каком праздновании не шло, все ходили в трауре после провала последней операции под Эдинбургом, а буквально три дня назад близнецы Уизли придумали новую шутку: «В этом году собралось так много людей, отказывающихся отмечать Рождество, что для них пришлось организовать отдельную елку». Я подумал, что мне нечего делать у этой елки.

Драко фыркает едва слышно, но ощутимо пренебрежительно, обозначая тем самым свое отношение к близнецам с их дурацкими шутками. Теперь они все по одну линию фронта, а он так вообще партнер Фреда и Джорджа — все трое работают над одним заданием, только Уизли можно появляться в магическом мире, тогда как самому Малфою путь туда пока заказан. Он пересекался с рыжими полудурками буквально позавчера, и за пару часов они успели порядком вымотать ему нервы тем, что беспрестанно кудахтали: «Что подарить братцу Ронни? Чем бы поднять боевой дух приунывших соратников? Как бы отметить это Рождество так, чтобы аукнулось всем недобитым УПСАм и самому Вольдеморту на том свете заодно?» и пели «Где ты, Дрей? Где ты, Дрей? Вот ты, вот ты, Дрей!» на мотив известной рождественской магловской песенки. Фальшиво пели, между прочим.

— Так ты решил взять тайм-аут перед большим гриффиндорским ужином? — спрашивает Малфой, очень надеясь, что в его голосе ровно столько спокойствия, сколько нужно.

— Нет, — отвечают ему так же спокойно и через секунду резко и в то же время бережно разворачивают его спиной к окну, устраивая малфоевские разведенные ноги по обе стороны от своих бедер.

— Я решил, что в этот раз меня не найти ни одному взбесившемуся оленю. А еще я вспомнил, что ты тут сидишь в полном одиночестве на конспиративной квартире, и еще, чего доброго, заскучаешь от безделья. Я не могу допустить, чтобы мои люди скучали, и потом — если уж делать перерыв в войне, то надо использовать его с толком. Что ты скажешь мне на это, спецагент Малфой?

Малфой смотрит в блестящие, выпуклые, темно-карие глаза человека, чьи руки лежат на его бедрах, а горячее дыхание согревает не хуже глинтвейна, и так же как глинтвейн, отдает гвоздикой и мускатным орехом — и понимает, что он станет делать все, что скажет ему этот человек, и совершенно неважно, будет это категоричный приказ или вежливая просьба. Когда это началось? С каких пор он находится в его власти? С тех самых, когда смотрел в эти глаза на допросах и безо всякого Веритасерума рассказывал абсолютно все, что знал о Лорде, Грейнбеке и всех прочих? Когда, забившись в угол отведенной ему комнаты, давился собственной истерикой и липким страхом, а рука этого человека вдруг сжала его плечо, таким отеческим, успокаивающим жестом, и Драко услышал негромкое, чуть хрипловатое: «Не плачь, мальчик. Теперь все будет хорошо»? Или, может быть, в тот момент, когда приносил Нерушимый Обет служить делу Ордена Феникса верой и правдой, а их пальцы впервые соприкоснулись — и все вдруг стало ясным и четким, словно на колдографии. Наверное, Малфой поцеловал бы его сразу же, как все понял, но рядом маячил Поттер, свидетель Обета, и пришлось ждать еще целых два дня, подлавливая нужный момент. А, может быть, все это началось с их первым поцелуем, в котором Драко просто утонул, как тонет чайная ложечка в чашке с горячим растопленным шоколадом? А может…

Драко смотрит и смотрит, и видит в ответном взгляде желание и нежность, и ему хочется смеяться и плакать одновременно, но он не смеется и не плачет, а чуть соскальзывает с подоконника, подается вперед, навстречу этой нежности и этому желанию, обхватывает своими ногами, затянутыми в магловские джинсы, чужие мощные бедра под лиловой, с золотым тиснением, мантией, гладит руками твердую, и даже через несколько слоев ткани, горячую грудь, обвивается вокруг торса, словно тропическая лиана, шепчет-выдыхает прямо в губы:

— Я полностью в Вашем распоряжении, Главный аврор Шеклболт, полностью в Вашем распоряжении.

Кингсли сверкает в полумраке комнаты белозубой улыбкой, на секунду втягивает Малфоя в поцелуй, и тут же, не в силах больше ждать, снова усаживает Драко на подоконник, стягивает с него джемпер, под которым, конечно же, не обнаруживается даже майки, и вылизывает-прикусывает-сминает-целует бледную малфоевскую кожу на груди своими горячими темными пальцами-губами-языком, сползая все ниже и ниже. Малфой какое-то время любуется тем, как все это красиво выглядит сверху, но когда Кингсли берется за пояс джинсов, Драко запрокидывает голову назад, почти ударяясь макушкой в стекло, и не стонет даже, а орет в полный голос. Ему наплевать на то, что будет завтра, и через два дня, и через три тысячи лет — сегодня Рождество, и он абсолютно не одинок в этот праздничный вечер, а рекламная красотка за окном заливается неоновым румянцем и стыдливо прикрывает свои нарисованные глаза…