Касаюсь пальцами белых клавиш и замираю на секунду. А потом устремляюсь в тихий бег по высоким октавам, терциям, квартам. Зал наполняет музыка, словно весенняя изморось прозрачная и легкая. Деликатное staccato звенит колокольчиком, пока мои кисти совершают полет над ровными рядами клавиш. Убираю руки к себе на колени и наклоняюсь вперед, вслушиваясь в партию струнных инструментов, необычайно громко сегодня звучащих из оркестровой ямы. Слушаю и понимаю, что лучше этой музыки о моих чувствах не скажет ничто. Когда наступает момент forte в их партии, я нарушаю тягучесть звукового ряда озорными перебежками, бережно лаская подушечками пальцев белую полированную поверхность. Струнные звучат еще мгновение, а потом, словно сдавая свои позиции и признавая главенство за мной, затихают. Я тоже останавливаю свой бег, чтобы перейти на non legato, и осторожно, будто бы боясь спугнуть что-то невидимое простому человеческому глазу, я продолжаю играть, все так же отдавая предпочтение высоким звукам. Останавливаю течение музыки и снова вслушиваюсь в партию струнных. Мне кажется, что я слышу такой родной и давно забытый голос. Перед глазами ярко вспыхивает элегантный и изящный образ человека, каждым жестом и движением которого я дорожил и перед кем приклонялся. Такой спокойный и величественный. Снова налегаю на клавиши, вкладывая в звуки всю боль, тоску, неимоверную нежность и счастье, что я знал этого человека. Что имел удачу оказаться в его ближнем окружении. Я знаю, что печаль в мелодии еле слышима, и стараюсь заглушить ее, спрятать подальше от чужих глаз, словно это самое сокровенное. Вместо этого я начинаю описывать… Описывать звуками его совершенную грацию, его мелодичный голос, тихий смех. Не замечаю, как от яркого, напряженного forte перехожу к трепетному piano. Ко мне присоединяются скрипки и виолончели. Но я не слышу их. Они — всего лишь фон. Ветер, теребивший его волосы, дождь, стучащий в окно долгими осенними вечерами, и солнце, подчеркивающее каждую аристократическую черточку его холодной красоты. Наполняюсь звуками, пропуская музыку через себя. Инструменты, словно почувствовав мой порыв, вторят высокому и чистому голосу белоснежного рояля, за которым, словно подстреленная птица, сижу я. Когда-то я умел летать… Придаю уверенность звучанию аккордами в левой руке, и устремляю мелодию, так похожую на тонкий луч лунного света, вверх. Со мной остаются только скрипки, выдержавшие натиск эмоций и бурю чувств, прекрасно исполнив свою партию. Застываю, судорожно зажмурившись и слушая, упиваясь тоскою, выходящей из-под напряженных струн. Словно пытаясь меня успокоить, мелодия мерно опускается и вновь поднимается, нашептывая что-то, как мать, баюкая ребенка в своих руках. Беру себя в руки и вновь пишу красками нот по сердцам сидящих в зале. Мелодия стала вдруг тяжелее, приземистей. Но так и должно быть, ведь до этого я описывал лишь идеального человека, идеальный мир… А теперь снова спустился на землю. Образ опечаленной женщины передо мной. Звуками, текущими из-под моих умелых пальцев, я пытаюсь дотронуться до нее. Приласкать, погладить по голове так же нежно, как это делала некогда она. Пытаюсь ее успокоить, оказать поддержку, сказать ей все! Все то, что ни за что не сказал бы вслух. Струнные умолкают, как будто бы понимая, что это слишком личное. Мелодия близится к концу. Растеряв всю первоначальную небесную легкость и звуча уже не колокольчиками, она кажется на редкость тяжелой и усталой. Невесомо касаюсь в последний раз верхнего регистра и отнимаю руки от клавиш.
Спокойно и гордо поднимаю голову, вставая из-за инструмента. Оглушительные аплодисменты обрушиваются на меня, словно лавина. Пережидаю, отвесив несколько скупых поклонов.
— Благодарю всех, кто пришел на сегодняшний вечер! — торжественно, немного пафосно, но того требует светское общество, разносится мой голос под сводами зала. — Вечер памяти вашего верного друга, соратника, помощника и моего отца, Люциуса Малфоя, объявляю закрытым. Еще раз благодарю всех тех, кто не забыл этого великого человека и пришел, чтобы еще раз вспомнить. Спасибо.
Удаляюсь со сцены быстрым и уверенным шагом, пока гости так же поспешно вскакивают со своих мест и бредут пестрой толпой к выходу. Мой взгляд цепляется за женщину в первом ряду. Ее серебряные от седины волосы собраны сзади в хвост, а блеклые голубые глаза неотрывно смотрят на меня. Облегченно вздыхаю. Она все поняла. Услышала в моей музыке все то, что я не мог сказать ей вот уже год со смерти Люциуса.
Когда-то я умел летать. Но это умение ушло вместе с отцом, потому что, подстрелив его, им удалось подстрелить и меня. Теперь музыка стала мне понятнее слов. А улыбки — дороже слез.
Спускаясь со сцены, я явственно слышал отзвуки колокольчика, который преследовал меня во снах. Улыбнувшись такой красивой и такой подавленной Нарциссе, я взял ее за руку и тихо спросил, заглядывая в полные слез глаза:
— Мам, ты теперь тоже слышишь это? Музыку ангелов?..
Стакка́то (итал. staccato — оторванный, отделённый) — музыкальный штрих, предписывающий исполнять звуки отрывисто, отделяя один от другого паузами.
Легато (итал. legato «связанный») в музыке — приём игры на музыкальном инструменте, связное исполнение звуков, при котором имеет место плавный переход одного звука в другой, пауза между звуками отсутствует (non legato — "не связано").
Vova
