Сижу в спокойном одиночестве и цежу виски из тяжелого бокала. Кто там говорил, что Рождество — веселый праздник? Явно не я, ведь меня не привлекают шумные вечеринки. Поэтому-то и отказался от компании друзей, оставшись в своем доме наедине с воспоминаниями.
Ты неожиданно подходишь ко мне. Я смотрю удивленно: не могу поверить, что ты решился пригласить меня на танец. Никогда не думал, что ты на это способен.
Вспоминаю выражение твоего лица в тот момент: решимость, граничащая с безумием, и боль оттого, что ты боишься отказа.
Да, я, безусловно, прав. И дело даже не в том, что я хорошо тебя изучил, а в моей излишней наблюдательности.
Ведь именно я понял, что от волнения твои глаза становятся почти черными, а в их глубине загорается практически незаметный огонек. Я рассказывал тебе о том, что боль отражается на твоих губах изогнутой линией, а ты хмурился в ответ и ворчал, словно пытаясь изобразить пантомиму на свои чувства.
Ты подаешь мне руку и терпеливо ждешь, не обращая внимания на смотрящих в нашу сторону преподавателей и учеников. Тебе безразличны их шепот и вздохи, и поэтому я решаюсь на очередной безумный поступок. Просто не могу иначе. Отказать тебе — значит изменить своим принципам. Гриффиндорской смелости и гордости, которая помогает мне сделать следующий шаг и оказаться в твоих объятиях.
Как же больно вспоминать, насколько близко и сильно ты прижимал меня к себе, когда терял контроль над эмоциями. Я до сих пор чувствую на губах неистовые, сводящие с ума поцелуи. Они — словно отпечаток, выжженный на коже. Клеймо, которое я буду носить до конца своих дней. Метка. Ведь я твой и не смогу быть чьим-то другим.
Обессилено кладу голову на скрещенные руки и прерывисто выдыхаю. Огонь в камине почти догорает, но я не предпринимаю никаких попыток, чтобы разжечь его снова. Мне довольно и этого, чтобы чувствовать твое присутствие и вспоминать.
Ты уверенно ведешь меня в медленном танце, и я подчиняюсь твоим движениям. Словно добавляешь ингредиенты в сложное зелье: шаг влево, шаг вправо, поворот и снова по кругу, бережно поддерживая меня за талию. Никогда не мог даже подумать, что в твоих объятьях я буду чувствовать себя спокойно. В голове бьется паническая мысль о неправильности происходящего. Ведь не должно быть так, чтобы я наслаждался всем этим...
Наслаждался. Это словно отдается во мне нестерпимым желанием. Слишком сильны воспоминания о твоей близости, слишком больно осознавать, что сейчас ты недосягаем. Словно в насмешку мне…
Вдыхаю твой запах и чувствую биение сердца рядом со своим. Оно кажется слишком быстрым, будто в агонии. Вздыхаешь.
Пытаюсь понять, почему ты пригласил меня на рождественский танец, но не могу. Учителям ведь не принято отказывать, а я захотел преодолеть очередное препятствие, поставленное собственной гордостью.
Я не понимаю, почему мне так хорошо. Твое присутствие действует на меня как успокоительное зелье, и грань реальности стирается: я поднимаю глаза…
Я поднимаю глаза, чтобы встретить твой взгляд. Увидеть ту темную, чарующую мягкость и легкую улыбку, которая в свое время вскружила мне голову. Ты всегда улыбался таким образом для меня, и сейчас поступаешь так же. Напоминая о том, что я никак не могу забыть.
Провожу рукой по портрету и представляю вместо нарисованных черт настоящие, пытаюсь почувствовать тепло бледной кожи и твою дрожь от моих прикосновений.
Но не могу: ты — всего лишь картина. Издевательство над моим больным воображением.
Я просто смотрю на тебя и не вполне понимаю, что ты хочешь сделать. На короткое мгновение твои глаза словно заслоняют все поле зрения, и я раскрываю губы в немом вздохе, когда к ним прижимаются другие, властные и горячие. Невольно вздрагиваю и сжимаю твою руку, пытаясь сопротивляться, но не могу: во рту уже хозяйничает чужой язык с таким мастерством, что я задыхаюсь. Хочу продолжения и совершенно не понимаю, почему так происходит.
Не понимаю. Зачем я нужен здесь, если ты умер? Почему меня не убил Волдеморт?
Что, черт возьми, ты со мной делаешь, когда смотришь вот так, словно это на самом деле ты, а не бездушная картинка?
Отдергиваю руку с такой скоростью, будто коснулся раскаленного железа. И отшатываюсь от портрета, который внезапно хмыкает и произносит:
— Испугались, Поттер?
— Испугались, Поттер? — говоришь ты куда-то мне в шею. От этих низких интонаций я начинаю дрожать и краснею: мои мысли принимают далеко не невинный характер. Я проклинаю себя и молчу, продолжая цепляться за твою мантию и тяжело дышать. Мне до смерти нужен воздух, чтобы не сойти с ума.
Дышать. Вот, что мне сейчас необходимо…
Просто сделать вид, что я не имею понятия о магических свойствах портрета.
Это же неправильно: я знаю, что он умеет разговаривать. Дело лишь в том, что до этого момента картина даже не шевелилась, не то, чтобы язвительно прокомментировать мое поведение. Глупость, сплошная глупость…
— Что же вы молчите, мистер Поттер? — продолжаешь мучить меня легкими касаниями губ, прочерчивая неровную дорожку по горячей шее. Дрожу, и ты это чувствуешь, но не прекращаешь издеваться, подливая масло в огонь следующим шагом. Ты говоришь…
— Вы ведь не верили в Рождество, Поттер? — ты повторяешь те, свои прошлогодние слова. Я снова теряюсь, и уже не пытаюсь что-то ответить. Просто обессилено глотаю ртом воздух и наслаждаюсь тобой.
Мне совсем ничего не нужно. Кроме твоего голоса и воспоминаний.
Ты улыбаешься мне.
— Не молчите, — продолжаешь. — Ведь сегодня я намерен выполнить любое ваше желание.
Поднимаю глаза, и ты удовлетворенно хмыкаешь. Потому что добился своего: я тону в них, не смея просить о пощаде. Мне это нравится, хотя я ни за что не признаюсь себе.
— Любое?— спрашиваю дерзко.
— Разумеется, — наклоняешь голову в легком поклоне.
Меня трясет от нахлынувших чувств, и я в очередной раз решаю рискнуть. Ты же сам говорил, что Рождество — это праздник волшебства, ты настаивал на такой нелепой идее, хотя казался абсолютным прагматиком. Ты, который любил меня…
— Не оставляй… — шепчу совсем не то, что хотел. Слова сами срываются с губ, будто приготовленные заранее для немедленного ответа. Я говорю от всего сердца, потому что магия не позволяет мне лгать. Я только сейчас понял, что они оказались правильными и не хочу возвращать их обратно.
— Не оставлю, — говоришь в ответ на застывшую в воздухе просьбу.
Ты все-таки помнишь.
Но не хочешь сдерживать обещание, закрепленное нашим волшебством. Просто закрываешь глаза и молчишь.
Чувствую, как глаза наполняются слезами. Я обещал себе не плакать. Я…
— Не оставлю… — прижимаешь меня к себе так, что не могу вдохнуть. Аппарируем…
Зеленое пламя освещает комнату, и я медленно поднимаю глаза…
— Гарри?
Рассматриваю тебя с жадностью: хочу успеть насмотреться до того момента, как ты исчезнешь. Ты изменился: еще больше отрастил волосы и купил новую мантию.
Бросаю короткий взгляд на портрет и вижу, что ты усмехаешься, хотя у тебя настоящего во взгляде трескается вековой лед, заменяясь теплом и нежностью.
Мы оказываемся в небольшой комнате с камином. В нем весело шумит огонь, а у заиндевевшего окна примостилась большая елка с горой подарков. Молчу.
Боюсь отпустить тебя и осознать, что все это оказалось очередным сном. Ты понимаешь меня без слов, и мы идем к дивану вместе, садимся на него, не разрывая объятий.
Наш вечер проходит в уютном молчании.
— Ты веришь в волшебство? — уже второй раз спрашиваешь ты.
Бросаюсь в твои объятия и слышу стук сердца. Руки вокруг меня сжимаются, обхватывая стальным кольцом и притягивая к себе.
Ты жив. Это не может быть ложью.
— Да. Я верю, — отвечаю куда-то в мантию. Она теплая и пахнет травами, а ты привычно дрожишь. — Я верю в волшебство.
Vova
