Потерянные души

Парвати Патил всей душой ненавидела зеркала. Ей казалось, что в этих странных плоских предметах заключена вся боль, которую только может испытывать человек. И каждый раз, глядя на свое отражение, она вздрагивала, а глаза начинало предательски щипать от непрошеных слез. Девушка никак не могла привыкнуть отворачиваться от отражающих поверхностей и каждый раз пыталась сдержать странное щемящее чувство в груди и неприятный ком в горле. Сжимала кулаки, закрывала глаза, но, тем не менее, перед ними все равно стояло ее собственное лицо, и тогда больше всего на свете хотелось лишиться возможности думать и воображать.

Девушка вжалась спиной в стену, прикрыла лицо руками, желая оградиться от всего, что ее окружало. От этой навязчивой музыки, от громких голосов, от мельтешащей толпы, которая, казалось бы, с каждой секундой становилась только больше и неугомонней. Наверное, Парвати никогда в жизни ни о чем так не жалела, как о том, что совсем необдуманно приняла приглашение Лаванды на этот проклятый Рождественский бал. Возможно, она предполагала, что выпьет шампанского в компании старых друзей, и от этого ей станет легче, а, может, просто побоялась в праздник оставаться дома одна среди безмолвных стен и вездесущих воспоминаний. Но, прибыв в Министерство Магии, она больше всего на свете захотела вернуться обратно, в свою уютную квартирку на Диагон Аллее, где нет ни этих радостных лиц, ни громкого смеха, ни… проклятых зеркал.

Казалось, что тот, кто оформлял этот зал, любил себя настолько, что был готов созерцать свое отражение дни напролет. Зеркала здесь были повсюду — на стенах, на потолке, и даже паркетный пол настолько натерли воском, что можно было рассмотреть себя во всех деталях. И, когда Парвати вошла в это помещение, украшенное к Рождеству и уже наполовину заполненное волшебниками, у нее перехватило дыхание. Отовсюду, из каждого уголка, на нее смотрела она, недоуменно хлопая ресницами и не понимая, что происходит. Казалось, что в следующий момент на ее губах появится улыбка, и она своей непринужденной походкой направится к Парвати, наклонится и, как всегда, едва слышно прошепчет ей на ухо: «Привет, сестренка». Но она даже и не думала двигаться в сторону Парвати. Просто стояла на месте, не шевелясь, словно секунду назад увидела ожившего призрака. Впрочем, поначалу так и было, и девушка уже было шагнула вперед, к ней, но и Падма сделала шаг навстречу, что заставило Парвати остановиться. И только через минуту она поняла, что это всего лишь зеркало, самое обычное большое зеркало, которых она успешно избегала вот уже полгода, и которое так неожиданно появилось у нее на пути.

И тогда девушка просто прижалась к стене, поежилась, изо всех сил сдерживая слезы, но почему-то казалось, что через несколько мгновений они все-таки вырвутся из глаз, потекут по щекам, и она не сможет их остановить. Наверное, расплакаться Парвати боялась едва ли не меньше, чем смотреть на свое отражение.

В тот миг ей казалось, что буквально все присутствующие в зале смотрят на нее, перешептываются, обсуждают. Но, всего на полсекунды взглянув на них через щель между пальцами, Парвати убедилась, что она стоит в полном одиночестве, и никому до нее нет дела. Вот, мимо проплыла смеющаяся Гермиона, под руку с Гарри, который держал в руках бокал шампанского и с улыбкой смотрел на свою невесту, а вон, в противоположном углу, ворковали Лаванда с Роном, совершенно не обращая внимания на окружающих. И это почему-то вселило спокойствие, что никто не увидит ее состояние, но в то же время вызвало тягучую тоску — было так невыносимо больно смотреть на улыбки, сияющие лица, слышать звон бокалов и чувствовать праздничную суету бала, в то время как в душе никак не хотела заживать большая кровоточащая рана, сводящая с ума, лишающая сил жить и смотреть на окружающий мир.

Парвати ненавидела себя за эти желания, но ей почему-то тут же вспомнилось собственное отражение в зеркале, после чего память великодушно подбросила бледное лицо Падмы с каплей крови на виске, ее безвольное тело под развалинами Хогвартса и холодные, ненавистные дни, наполненные болью, холодом и страхом. Парвати задрожала, понимая, что еще секунда, и она просто-напросто разразится рыданиями при всех этих людях, чем все-таки привлечет к себе внимание и станет предметом сплетен на всю оставшуюся ночь. Не то, чтобы она этого боялась, но ей уж слишком надоела жалость, напускная забота о ее душевном состоянии и глупые вздохи «бедняжка Парвати».

Все так же не отрывая рук от лица, Парвати направилась к выходу, стараясь держаться в тени и не смотреть по сторонам. Она едва различала перед собой дорогу и, наверное, только чудом не сбила с ног какую-нибудь танцующую парочку. Впрочем, если бы так и случилось, то девушка вряд ли обратила бы на это внимание — боль душила ее изнутри, затмевая все остальные чувства и мысли, а глаза застилала пелена вырывающихся наружу слез.

И только оказавшись на улице, на ходу застегивая плащ и натягивая шапку, Парвати немного пришла в себя. В лицо ударил морозный воздух, отрезвив мысли, слезы застыли в глазах, так и не пролившись, и только в груди оставалось прежнее чувство незаживающей раны, которая с каждым днем кровоточила только сильнее. Девушка спрятала руки в карманы, защищая их от холода и, закрыв глаза, аппарировала.

Когда она вновь посмотрела на окружающий мир, то уже стояла посреди небольшого заснеженного парка в центре Лондона, что находился не так далеко от Министерства Магии. Парвати любила это место с самого детства, и после, закончив школу, когда ей было особенно плохо, она приходила в это уютное место. Просто бродила по узким аллейкам, кормила голубей, наблюдала за лебедями в небольших прудах или рассматривала пожилых магглов, прогуливающихся на свежем воздухе. Это место успокаивало, вселяло надежду. Девушка помнила, как когда-то, давным-давно, когда они с сестрой были еще совсем маленькими, родители привели их сюда, чтобы показать жизнь магглов. Почему-то Парвати запомнила тот день навсегда, и теперь возвращалась к этому воспоминанию каждый раз, когда ей казалось, что в ее жизни больше не будет ничего хорошего. Казалось, что в те секунды она возвращалась в светлое, счастливое прошлое, рядом с ней были мама, папа, Падма… Она смеялась, бегала по заснеженным аллеям и забрасывала сестру снегом, от чего та морщилась, обижалась и жаловалась родителям. И было так странно сейчас смотреть на все эти места, в тайне ожидая, что откуда ни возьмись, выбежит смуглая девочка с растрепанными волосами и в розовом плащике, заливаясь беззаботным смехом. А потом, увидев недовольную сестренку, подойдет к ней, крепко-крепко обнимет, чмокнет в щеку и пообещает больше никогда ее не обижать… Вот только теперь никто не выбегал, никто не смеялся, никто не целовал Парвати. Родители были далеко, в Индии, а та девочка с растрепанными волосами еще дальше, где ее никто и никогда уже не увидит.

Парвати обвела взглядом аллею — было пусто, только многочисленные огни, украшающие столбы и деревья, отражались на снегу разноцветными лучами и танцевали какой-то странный танец. Девушка и не удивлялась тому, что кроме нее здесь никого нет — какой бы дурак стал бродить по холодному парку за несколько часов до Рождества и горевать над своей судьбой? Наверное, только тот, кому уже не нужен этот праздник, тот, кому уже плевать на все, что его окружает.

Глаза Парвати вновь наполнились слезами, и она поспешила поднести руки к лицу, чтобы снова не дать себе заплакать.

«Сегодня ты бьешь все рекорды, Парвати, — пронеслось в ее голове. — Вот уже второй раз расклеиваешься. Так тебе недалеко до настоящей истерики».

А что могло быть хуже этого? Но ведь все эти полгода после Битвы за Хогвартс она держалась, из ее глаз не пролилось ни одной слезинки, а значит, она выдержит и эту ночь. Только для того, чтобы утром проснуться и зажить так, как она жила прежде.

Внезапный порыв ветра сбил с деревьев ворохи снега, и они посыпались на землю, кружась в воздухе, падая на лицо девушки, от чего та зажмурилась и замерла на месте. И в тот же миг до ее слуха донесся негромкий шорох. Оглядевшись, Парвати уже готова была идти дальше, как вдруг где-то совсем рядом раздалось тихое мяуканье. Она снова замерла, прислушиваясь, где же спрятался кот. И уже через несколько секунд она обнаружила крошечного черно-рыжего котенка, прячущегося под ближайшей скамейкой и внимательно рассматривающего девушку.

— Привет, Малыш, что ты здесь делаешь?

Котенок, естественно, ничего не ответил, продолжая глядеть на Парвати своими огромными желтыми глазищами, словно ожидая от нее какого-нибудь чуда. Девушка невольно усмехнулась и, наклонившись, подняла котенка на руки. Он тут же замурчал, демонстрируя свою радость новой хозяйке. Парвати провела рукой по его мягкой шерстке, отмечая, что он очень теплый, несмотря на то, что неизвестно сколько времени провел, сидя на снегу.

— Ты здесь совсем один, да? — снова произнесла девушка, удивляясь тому, как странно и приглушенно звучит ее голос в этом пустынном месте.

В ответ котенок только громче замурчал и уткнулся влажным носиком в ладошку Парвати. Это снова вызвало в ней улыбку — почти широкую, почти довольную, почти такую же, как когда-то. Она снова погладила его, прижимая к своему плащу и укутывая в шарф.

— Прости, Малыш, но сейчас мне нечего тебе дать, — прошептала она, глядя на то, как котенок нежится в ее руках.

Но, кажется, ему больше ничего и не было нужно — только теплый шарф, заботливые руки и приветливый голос новой хозяйки. Очень скоро он уже скрутился в ее ладонях клубочком и мирно уснул, укутавшись в теплый шарф. И почему-то именно в те секунды Парвати впервые за столько времени ощутила, как по ее телу разносится тепло — не физическое, нет, а духовное. Она просто впервые почувствовала себя нужной и полезной, еще способной кому-то принести счастье. И почему она раньше не догадалась вот так вот просто взять себе красивого котенка, который будет мурлыкать и согревать ее своим присутствием?

Парвати и сама не заметила, как забрела на самую окраину парку, где уже среди деревьев виднелся маггловский Лондон, дороги, наполненные огнями и мерцающими поздравлениями. Она остановилась и посмотрела на спящего котенка. А он, словно почувствовав ее взгляд, поднял голову и внимательно посмотрел на нее. И почему-то в его глазах Парвати смогла рассмотреть что-то знакомое — светлое, задумчивое, так напоминающее прежние времена, когда жизнь была наполнена теплом, уютом и ее смехом… В горле снова образовался комок.

— Ты похож на нее, — прошептала она. — Очень похож…

Голос сорвался, не давая сказать что-нибудь еще, и Парвати прижала одну руку ко рту, чтобы не дать всхлипам вырваться наружу.

— И вот снова я начинаю распускаться, Малыш… — проговорила она.

Котенок, словно понимая ее слова, замурчал и лизнул ладошку шершавым язычком.

— Быть может, стоит на какое-то время распуститься? — позади Парвати раздался негромкий голос, заставивший девушку вздрогнуть от неожиданности.

Крепче прижав к себе Малыша, Парвати обернулась и увидела высокого парня в зимней черной мантии и нелепой темно-бордовой шапке, из-под которой выглядывали непослушные рыжие волосы. На его худом бледном лице ярко выделялись веснушки, а под потускневшими синими глазами залегли темные круги.

— Джордж?! — удивленно произнесла Парвати. — Это ты?...

Несколько секунд длилась немая пауза, после чего парень выдавил из себя улыбку — кажется, просто по привычке.

— А кто это может быть еще? — сказал он, и в его голосе слышались нотки не то разочарования, не то сожаления, не то боли, а, может быть, всего сразу.

— В самом деле… — прошептала Парвати, опуская глаза. Только сейчас она поняла, какую глупость сморозила и едва удержала себя от того, чтобы не попросить прощения.

От этого почему-то стало так пусто на душе, захотелось сейчас же просто уснуть и долго-долго не просыпаться, чтобы не видеть ни этого парня, ни страдать от собственных мыслей и глупости. Но вместо этого она почему-то снова подала голос:

— Что ты здесь делаешь?

Джордж снова усмехнулся, так же натянуто и невольно.

— Думаю, то же, что и ты с твоим маленьким другом — гуляю, — парень задержал взгляд на котенке, после чего протянул руку и почесал его за ушком, а зверек тут же закрыл глаза от удовольствия. — Ты смотри, кажется, я ему понравился…

На этот раз улыбка Джорджа была не такой широкой, но более светлой и настоящей.

— Ты следил за мной? — совсем неожиданно вырвалось у Парвати, и девушка тут же захлопнула рот — излишняя болтливость всегда была одним из ее самых главных недостатков, и теперь она в очередной раз от него страдала.

Но Джордж, как ни в чем небывало, продолжал гладить котенка, рассматривая рыжие пятнышки на его черной головке.

— Я видел, как ты убегала с рождественского бала, — просто сказал Джордж. — Там слишком много зеркал, не находишь?

Он говорил об этом так просто и непринужденно, что Парвати невольно восхитилась стойкости и силе духа этого человека. Но что можно было ожидать от такого оптимиста? Но вот почему-то образ одного Джорджа никак не связывался с ее видением реальности. Чего-то не хватало, какой-то важной детали, которая делала этого парня далеким от всего окружающего мира, но почему-то такого близкого ей, словно Парвати знала его всю жизнь. Она посмотрела на него, прямо в глаза, и когда их взгляды встретились, она увидела в них пустоту и усталость, которые навсегда стерли из них след былого оптимизма. Было невозможно смотреть на эту боль, на эти страдания, на эту незажившую рану, которую было так хорошо видно в его взгляде. И Парвати не сомневалась, что ее глаза точно такие же — затравленные, опустошенные и тусклые.

Она не сразу заметила, как по ее щекам катятся слезы — наконец-то они вырвались из-под ее контроля, и с каждой секундой становились только гуще и гуще. И ему ничего не нужно было объяснять — Джордж понимал ее, как никто другой. Просто сделал шаг вперед, положил руку на плечо, вторую — на спину, и прижал к себе. Молча, без слов, которые сейчас и не требовались — все было понятно и без них.

А ведь оказалось, что плакать не так уж и страшно, нужно всего лишь не бояться отдаться своей боли. Она не знала, сколько стояла так, уткнувшись носом в его плечо и вдыхая терпкий запах одеколона и табака и сжимая в руках теплого Малыша. Котенок притих, замер, словно понимая, какой важный момент сейчас в жизнях этих плачущих людей.

Когда Парвати очнулась, поняв, что больше не в состоянии лить слезы, с неба густо падали пушистые снежные хлопья, напоминая хлопья сладкой ваты. Она подняла голову, заглянула Джорджу в лицо. Его глаза слегка покраснели, но в целом он выглядел так же, как прежде. Он поднял руку, провел кончиками холодных пальцев по ее щекам, вытирая оставшиеся слезинки.

— Спасибо, — зачем-то сказала она. Ее голос звучал хрипловато, но в то же время говорить вдруг оказалось так легко, так просто, а то чувство, когда каждое слово давалось через силу, куда-то исчезло, словно его и не было. Может, на самом деле стоило поплакать, чтобы избавиться от части боли? Или встретить тех, кто смог бы тебя понять?

Джордж пожал плечами, чем напомнил девушке прежнего шутника Уизли, веселившего все четыре факультета и ставившего на уши весь преподавательский состав Хогвартса. И кто бы мог подумать, что теперь болтушка Парвати и этот весельчак будут стоять посреди маггловского Лондона и плакать друг у друга на плечах?

— И… и что теперь? — прошептала она, глядя на него.

— Через полчаса Рождество, — сказал Джордж, глядя на часы на руке. — Мы можем попытаться…

Он не договорил, осекся, глядя Парвати в лицо, и это, наверное, был едва ли не первый раз, когда она видела, чтобы он сомневался и был настолько нерешительным.

— Можем, — сказала она. — Конечно, можем… Только без зеркал?

— Только без зеркал, — губы Джорджа вновь тронула легкая улыбка — немного грустная, немного безысходная, но теплая и добрая.

Там действительно не было ни одной отражающей поверхности — только небольшое озеро, покрытое толстым слоем льда, присыпанного снегом, а на его берегу стояла небольшая церковь, из которого доносилась музыка и пение хора. И казалось, что в этом крошечном месте, отгороженном от всего мира, сам воздух пропитан надеждой — давно забытым чувством, как и для Парвати, так и для Джорджа. Вот только когда девушка почувствовала легкое прикосновение к своей руке, когда привыкла к мягкому Малышу в другой, почему-то стало так легко, так спокойно, как было только с ней… Подняла глаза на Джорджа, увидела, что он смотрит на нее — с теплом, пониманием, надеждой. Словно хватается за ее одиночество, как за последнюю надежду на спасение, точно так же как и она хваталась за встречу с котенком, которому могла подарить хотя бы часть своего тепла.

«Мы поможем друг другу, я это знаю, — подумала девушка, прижимаясь к Джорджу. — Просто для того, чтобы ощутить каплю понимания и поддержки, чтобы знать, что рядом есть кто-то, кому можно верить. Теперь я понимаю, что жить можно, нужно, что бороться нужно будет всегда, и не только со своими страхами, но и болью, и горем. А для этого должен быть кто-то рядом, кто будет каждый раз вытаскивать тебя из пустоты, точно так же, как и ты его. И, может быть, тогда, после миллиона попыток выжить, после вечности борьбы, можно будет стать собой. Восстановить хотя бы частичку потерянной души, видя ее в том, кто рядом, в том, для кого ты будешь стараться жить. И тогда не будут страшны ни слезы, ни зеркала».

Со стороны церкви послушалось несколько ударов часов, где-то, на одной из соседних улиц, взорвалось несколько фейерверков, а Парвати смотрела на своих новых самых близких друзей и улыбалась. Просто она знала, что это Рождество новой частички души и бесконечной надежды.