Мост на краю тумана

Пролог для Гарри

Этот мост уже снился Гарри прежде. Первые воспоминания о том странном сне относятся к эпохе чулана под лестницей. Как-то за очередную пустяковую провинность его отправили в постель раньше обычного. Спать не хотелось. Пару раз больно стукнувшись коленкой о стену, Гарри нашел, наконец, удобное положение на кровати, которая давно стала ему мала, и закрыл глаза. Некоторое время воображение рисовало искры на черном фоне — фиолетовые, красные, желтые, — пока сознание постепенно не провалилось в дремоту. На смену ему пришли грезы: Гарри видел серую дымку, подобную той, что иногда по утрам змеится по улицам Литтл-Уиннинга, а сквозь нее неспешно проступали очертания моста. Перила его высоки и довольно ветхи, доски настила посерели от дождей, солнца и времени.

Ни в первый раз, ни позже он не приближался к мосту, останавливаясь примерно за дюжину шагов до него. Замирал и вглядывался в черноту, куда уводила эта таинственная дорога. Было ли сновидение только шуткой сознания, или неким предзнаменованием, мальчику предстояло узнать много лет спустя. Пока же он беспомощно всматривался в туман, а там, под мостом, он знал, плескалась ледяная вода или чернела бездна. Страх никогда не позволял ему проверить свои догадки и досмотреть сон до конца — обычно он садился в постели, весь покрытый испариной, и после долго еще ворочался, прежде чем заснуть без сновидений до самого утра.

Переступив порог Хогвартса, на семь лет ставшего ему домом, Гарри совершенно забыл об этой своей детской страшилке: по сравнению с теми картинками, что показывал ему Волдеморт, навесная дорога в тумане казалась лишь слабой пародией на настоящий кошмар.

Но и семь хогвартских лет прошли. Волдеморт был повержен, и дальнейшая судьба Гарри больше не была скована никакими долгами или обязательствами. В Большом зале среди взволнованных выпускников, получавших дипломы из рук профессора Макгонагалл, он размышлял о том, что целая огромная эпоха его жизни, эпоха, насыщенная событиями и поступками, закончена.

Повисшие в воздухе магические свечи не таяли, свет их дрожал на сквозняке, шевелившем факультетские флаги, а по стенам плясали тени — одинаковые, синие, почти бесформенные. Подобно теням, их хозяева были все равны перед завтрашним днем, который все равно наступит, и тогда каждый должен будет покинуть Хогвартс навсегда. Грудь теснилась неясным чувством тревоги — впервые Гарри столкнулся с тем, что действительно не знает, чего хочет. Стараясь скрыть беспокойство за напускной беспечностью, он хохотал над шутками однокурсников, танцевал с Джинни, тайком от нее и Гермионы напивался с Роном огневиски, взрывал волшебные петарды близнецов. Он еще мог позволить себе это сегодня, и отчаянно хватался за последнюю возможность удержать мгновение, потому что завтра всё будет иначе.

А ночью он снова видел этот мост во сне. Удивительно, как он мог забыть о нем так надолго. Ему снова вспомнились все детские страхи, но он ведь больше не был ребенком. Поэтому он заставил себя почти без труда — сделать пару шагов и взглянуть за завесу тумана. Мост больше не казался таким ветхим — вероятно, он был вполне прочен. А там, во тьме, куда уводила эта навесная дорога, сияли огни — большой город с упирающимися в небо деловыми кварталами, с низенькими домиками пригорода, с освещенной фонарями набережной.

Мальчик протянул руку и коснулся перил. По всей длине моста начался протяжный скрип и треск, но и это не остановило. Он приблизился, и окружавшая его чернота бросилась навстречу миллионами звезд, остававшихся прежде скрытыми от взора за завесой дымки. Звезды были почти белые, слепящие, подобные отсветам тысяч Люмосов, зажженных волшебниками всех стран и континентов.

Гарри услышал плеск речной воды, шум автомобилей, музыку и гул голосов.

И шагнул вперед.

ЧАСТЬ 1.

-1-

Северус Снейп любил...

Северус Снейп любил книги. Он любил их больше, чем людей: он лучше в них разбирался. Как и люди, книги бывали умные и глупые. Как и люди, глупые книги частенько маскировались под умные. Они могли прятаться за дорогими переплетами с золотым тиснением, за напечатанными на хорошей плотной бумаге страницами. Но внимательного читателя так просто не обмануть, а Северус был внимательным читателем.

Люди тоже рядились в парадные мантии и маскировали глупость за надменными лицами, но для того, чтобы прочесть их, необходимо было с ними контактировать. Северус не любил этого. Он предпочитал одиночество любым контактам и, возможно, поэтому выбирал маленькие магазинчики, безлюдные улицы.

Привычка бродить по набережной появилась после того, как однажды вечером, тяготясь самых стен своего жилища, он вышел на улицу и обнаружил, что после полуночи магглы не так раздражающе часты в городе.

Прогулки стали единственным нарушением его графика за последние несколько лет. Правда, вскоре и у них появилось свое фиксированное время, что неизбежно для человека, строящего размеренную жизнь: он ни в чем не потерпит бардака.

-2-

В тот вечер...

В тот вечер всё сразу пошло не так: сначала просевшая дверь никак не желала запираться, пришлось так и оставить ее приоткрытой, защищенной только наскоро наложенными чарами помех. Потом в одной из изученных до каждого дюйма подворотен из-под ног его бесшумно брызнула в сторону большая чёрная кошка. Наконец, уже невдалеке от набережной он обнаружил, что забыл шарф. Налетевший с Темзы промозглый ветер норовил забраться за шиворот, и он, сутулясь, запахнул воротник. Конечно, всё происходило неспроста, и следовало поостеречься…

Фигура возникла в тумане внезапно, словно вышла из реки. Но это ведь невозможно — вода уже ледяная, и какой сумасшедший полезет сейчас плескаться там… никто, разумеется… если только это не Гарри Поттер.

Откуда он здесь взялся, не могла бы подсказать даже самая изощренная фантазия. Скорее всего, это был просто морок, и настоящий герой магического мира Гарри Поттер спокойно попивает сейчас чай в своей квартире где-нибудь на другом конце Лондона. А эта фигура со знакомыми очертаниями рождена ветром с севера и туманом над рекой. Тем не менее, он быстро приближался к Снейпу, и черты его все более прояснялись. Наконец они встретились в круге тусклого света от фонаря, который выхватил его всего, и в тот же миг мальчишка, узнав зельевара, отшатнулся. Снейп прошёл мимо, сохраняя невозмутимость. Вот так-то, мистер Поттер.

Немного позднее можно будет задаться вопросом, что Поттер делает здесь и как посмел попасться на пути, но сейчас Снейп старательно следит, чтобы сердце стучало в такт шагам, и ни на секунду чаще.

* * *

Что… как… откуда вы здесь? — готово сорваться с губ, а вслед затем совсем обиженно-детское: — Это мой город… моя набережная… мой мост! — удержать слова так трудно.

-3-

Встречи с Поттером

Встречи с Поттером раздражают своей бессистемностью, раздражают самым фактом, раздражают тем, что постепенно проникают в его график. Он начинает ждать их. Он начинает желать этих встреч. Если что-то помешает Поттеру оказаться этим вечером на набережной, Снейп возвращается домой особенно раздраженным. Он проклинает непунктуальных бездельников, а потом допоздна сидит у камина со стаканом виски и спрашивает себя, что, чёрт возьми, случилось, и с каких пор он снова не хозяин своему времени.

* * *

— Добрый вечер, профессор, — говорит Поттер. Прошло всего три недели с тех пор, как они повстречались в первый раз. Наверное, мальчишке уже наскучила игра в молчанку — гриффиндорцы никогда не отличались терпением и выдержкой. Снейп не отвечает на приветствие. Но дома у него есть бутылка мерло, припасенная к Рождеству… Сегодня вечером он опорожнит ее, пусть даже в Рождество придется пить тыквенный сок.

* * *

Утро немилосердно бьет в глаза откуда-то взявшимся солнцем. Потягиваясь, Северус сбивает со столика пустую бутылку. Он не помнит, как заснул на диване в гостиной — подобных вещей с ним не случалось с тех пор, как… Да, в общем-то, никогда не случалось.

По кухне прыгают солнечные зайчики. О стекло лениво бьются последние осенние мухи. Снейп, не глядя, берет первый попавшийся котелок и варит антипохмельное зелье.

Оно отвратительно на вкус, и Снейп пьет его маленькими глотками, бездумно переставляя посуду в шкафу. Кухонная утварь в большинстве своем осталась ему от родителей — за годы, проведенные в Тупике Прядильщика, он не приобрел ни одной новой тарелки или чашки. «Репаро» в этом доме тоже не практикуется: что разбито, то должно быть выброшено — такое у него правило.

Тарелки все из разных сервизов, большие и маленькие, глубокие и плоские, праздничные с золотой каймой и обычные, белые. Снейп расставляет их на полки, и вдруг замирает с тарелкой в руке. Его словно подхватывает шквал, несет, вертит, выбрасывает на берег…

Поттер.

Это всё Поттер! И прогулки под фонарями, и мерло, и все остальное.

Неужели влюбился?

«Нет!» — говорит он себе, но беспомощно соскальзывает в пропасть: ему нечем заменить пустоту, которая возникнет внутри, если изъять оттуда чувства к мальчишке. Впервые за много лет ему хочется пойти в толпу и раствориться в ней, лишь бы не оставаться здесь, наедине с собой.

* * *

Еще вчера он применил бы Круциатус к любому, кто назовет его трусом. Теперь же он сидит у камина и старательно не разрешает себе выйти из дому. Чем явственнее загустевают сумерки, чем чернее становится темнота в углах дома, тем сильнее его желание выйти наружу, отправиться туда, где течет река, где светят фонари, туда, где Поттер.

Пламя в камне трещит тревожно.

До конца вечера он остается в кресле, а ночью никак не может уснуть.

Чертова осень. Чертов мальчишка.

* * *

Выдержки хватает на три дня. В среду он старательно разбирает ингредиенты, в четверг — ставит вариться сразу несколько зелий, в пятницу зелья уже не требуют внимания, и он еле доживает до вечера. Как только темнеет, он не глядя хватает пальто и шарф и аппарирует на набережную.

Поттер уже там. Он не делает попыток поздороваться, просто улыбается. Снейп не готов к этому и потому не успевает удержать ответную улыбку. Уследить за ритмом сердца больше нельзя — оно бьется так громко, что заглушает звук шагов.

ЧАСТЬ 2. Если бы я вел дневник.

Если бы я вел дневник, то в последнее время там были бы записи только о том, как я напился, и еще раз напился, и опять. Горькое, сладкое, кислое, терпкое, обжигающее — питье струится по моим венам, кружит голову, — распахнуть все форточки в доме, ждать, не занесет ли с попутным ветром непрошенных гостей.

* * *

В день, когда всё, наконец, случается, я почти трезв. Я понимаю, что больше не могу так, когда у меня выскальзывают из пальцев чашки и с грохотом летят на пол. Минуты две я бессмысленно пялюсь на цветные осколки, а потом просто ухожу из дому. Туда, в ночь, в мокрый ветер, в туман, в пропитанный запахом речной тины город. Я иду наугад, слепо, от фонаря к фонарю, и отметаю как карточные фигурки силуэты попадающихся мне на пути незнакомцев. Набережная почти закончилась, позади тусклая гирлянда огней, впереди темно. Я в отчаянии, не может же быть, что именно сегодня он остался пить чай в своей квартире на другом конце Лондона, или отправился в бар со своими болванами-друзьями, или… У меня остался последний фонарь, последний кружок света на поблескивающих от сырости камнях, последняя надежда. «Пожалуйста!» — говорю я едва ли не вслух. Тьма расступается — и выпускает мне навстречу — его.

* * *

Меня мгновенно бросает из холода в жар.

Он пришел.

Я больше не стану притворяться.

Я больше не буду медлить.

Он еще успевает приветственно кивнуть мне, а потом я перехватываю инициативу. Всё равно это сон, тут многое можно, наяву бы я никогда не…

* * *

— Я схожу с ума, — говорю я в его полуоткрытые губы почти ровно — с дрожью в голосе я давно научился справляться. Мы слишком близко друг к другу. Система шатается, балансируя на грани срыва, звезды дрожат в воде, дрожат на небе, линия горизонта кренится куда-то набок, но я титаническим усилием выравниваю ее — так, как удобно мне, — и делаю шаг вперед. Одновременно он, словно угадав мое движение, делает шаг назад и оказывается прижатым к парапету. Теперь, когда ему некуда отступать, старая система замирает устойчиво, а дальше мне нужна новая. Она тотчас зарождается, поскольку я даю ей небольшой импульс — взгляд глаза в глаза, — и теперь, я вижу, приходит в движение та, чужая система. Мальчишка растерян. Он часто дышит и не может вымолвить ни слова… и я тоже не могу. Мне нечем помочь ему и себе — в системе нет статики, она еще продолжает двигаться по заданному курсу: ухо — висок — щека — подбородок — и, наконец, губы. Мои руки удобно устроились на его бедрах и не изменят своего положения даже если это прикажет сам министр магии. Последним скрепляющим звеном должно стать колено — я осторожно, но настойчиво проталкиваю его между ног мальчишки — и тут система рушится. И дальше — беспорядочные прикосновения, всхлипы, дыхание сбито едва ли не до полной потери, языки сталкиваются, восхитительные косточки, мышцы, гладкая кожа… Его существо стремится к нулю — стремится в меня. Теперь и я позволяю себе утратить самообладание. Но, теряя себя, мы обретаем друг друга. И мне впервые не жаль утратить лицо перед этим мальчишкой. Дрожат его ресницы, дрожит вода, ночной воздух мерцает огнями. И мне горячо и сладко пить полубезумную улыбку с его губ, а он отдает ее мне без остатка.

Я боюсь проснуться, но с еще большим ужасом жду минуты, когда мы оба поймем, что это не сон.

Налетевший с реки порыв ветра отрезвляет нас на мгновение — лишь для того, чтобы аппарировать туда, где тепло и где нам никто не помешает.

— Тупик Прядильщика! — выдыхаю я. Он подчиняется.

* * *

Бывают поступки, которые совершаются в состоянии аффекта. Они могут разрушить твою жизнь, отношения с людьми, твою репутацию и, что самое обидное, — никто от этого не застрахован. Ибо в такие моменты ты не понимаешь, что творишь. Наутро оказывается, что ты уже непоправимо вляпался. А на шее и губах еще горят поцелуи. Его поцелуи. Твой мир еще полон звуками его голоса, его стонов, его дыхания. Но сцена уже сыграна, погасли софиты, разобраны декорации. Может, это и хорошо, что никто не властен переиграть пьесу вчерашнего дня?..

* * *

Если бы я вел дневник, в нем были бы только «да» и «нет». «Да» — каждый раз, когда я поддавался соблазну, «нет» — для неминуемо следующего за этим отрезвления.

ЧАСТЬ 3.

Дурман ночи рассеялся вместе с дымкой. За окном бесится ветер, зато даль видна так чётко, что даже барашки волн на реке можно пересчитать. Постель пуста, и в доме тихо. Гарри дан шанс к отступлению, и он, разумеется, использует его. Выходя за порог, он твердит себе, что никогда сюда не вернется. Сожаления придут позже. А пока он идет вверх по улице, мимо низеньких домов, и насвистывает.

ЧАСТЬ 4.

Свободного времени после войны стало как-то сразу слишком много. Чтобы чем-то занять себя, Снейп согласился написать небольшую брошюру по наиболее распространенным способам защиты от темных проклятий для издательства «Гоблин и Гоблин», специализирующегося на популяризации научных дисциплин.

С мая он трижды побывал в их офисе на одной из центральных улиц Лондона — просторном помещении, бестолково заставленном мебелью и заваленном грудами бумаг. От царящей там суеты моментально начинала болеть голова, поэтому вариант работы на дому оказался оптимальным, и появляться у своих работодателей Северус старался как можно реже. В случае необходимости можно было послать им сову.

События последних дней нарушили привычный график, и теперь Северус решил возобновить работу. Достал из маленького бюро пергаменты и чернила, зябко поежился: уходя, Поттер не потрудился закрыть за собой дверь, и в дом проникла осень. Не спасал и заботливо разожженный камин. Расправив пергамент на столе, Северус обмакнул идеально очиненное перо в чернила и занес его над бумагой. Прошла минута, другая. На пергамент упала черная капля и расплылась неровным пятном. Снейп бросил перо и закрыл лицо руками. Перед собой нет смысла притворяться — возврата к прошлому нет. Вот и расплата за ошибки. Такая глупость простительна мальчишке, с беспечной улыбкой опрокидывающемуся на постель: мальчишка не заботится о завтрашнем дне. А он, взрослый мужчина, почти старик, обязан был подумать о последствиях. В юности он сполна насытился одиночеством, зачем же теперь судьба снова подносит ему этот горький напиток?

Поттер ушел. Да разве смог бы Снейп удержать его?

Что разбито, то должно быть выброшено. Правда?

* * *

Вопрос «зачем?» не будет задан никогда — даже себе. С этой болью бороться привычней, чем с физической: он умеет прятаться от своих эмоций. Когда-то этот навык был непременным условием выживания. Кто бы знал, что теперь, годы спустя, эта привычка станет ему необходимой вновь.

* * *

Время не лечит: сегодня, как и вчера, работа валится из рук. Снейп открывает воображаемый дневник. После восторженного «Да», датированного позавчерашним днем, здесь будет «Never». Такой должна быть последняя запись. Чтобы никогда больше, никогда больше не.

* * *

Ему вдруг враз опротивел дом, и эта комната в отсветах каминного пламени, и эти пергаменты, и чернила, и плотные шторы, скрывающие окно, в которое заглядывает низкое темное небо…

И как тогда, накануне той роковой встречи, он срывает с вешалки в прихожей пальто и устремляется в холодный мрак городских окраин.

Улицы, витрины, фонари, лица, тысячи лиц, среди которых нет того, единственного, которое все время неосознанно ищешь, высматриваешь, вглядываясь, пока не сойдешь с ума. Нет, довольно этого мельтешения, нужно спуститься к набережной.

* * *

А здесь всё по-прежнему, как будто мир не раскалывался пополам, как будто в горящую адовую расселину не падал этот проклятый город, со всеми своими набережными, фонарями, тенями прохожих и сухой листвой… Как будто еще можно что-то вернуть.

* * *

Он бродит до тех пор, пока не промерзает до самых костей, пока отупение и усталость не вытесняют все остальные чувства из сознания, вот теперь можно вернуться домой. Хорошо, что существует аппарация — он сейчас вряд ли выдержал бы получасовую тряску в автобусе, через весь Лондон… Срочно выпить чего-нибудь покрепче и в постель… если расписываешь вечер поминутно, не остается времени на ненужные мысли.

Так он размышляет, взбираясь на крыльцо, вылавливая онемевшими пальцами палочку из кармана, открывая дверь, пробираясь в гостиную — и тут способность размышлять мгновенно отказывает ему: в кресле, завернувшись в его плед, сидит Поттер. Судя по его позе, он тут уже давно. Пригрелся и задремал. Разбуженный шумом, он трет глаза.

— Привет, — говорит он. И добавляет виновато: — У тебя было не заперто.

Чёрт с ним, неважно, ерунда, хочется сказать Снейпу, но он не может говорить, как будто язык стал как ватный, и куда девалась привычная язвительность.

— Угу, — отвечает он невпопад и вытаскивает Поттера из кресла вместе с пледом.

— Я не уйду, — произносит Поттер, как только получает возможность снова говорить. — Я сбежал тогда, потому что… не знаю… это было глупо. Я теперь понимаю, что…

Снейп не дает ему продолжать, потому что в этот момент они добираются до дивана, и можно обойтись без слов.

* * *

— Представляешь, я видел во сне мост…

Гриффиндорцы. Их потребность болтать никогда не будет утолена. Но сейчас Снейпа не раздражает это. Его обволакивает сонное тепло, словно он лежит в лодке, посреди океана, шторм только что стих и вода медленно качается вверх-вниз, вверх-вниз.

— Это он привел меня на набережную, где я встретил тебя в первый раз. Он какой-то волшебный: сколько я ни искал его при свете дня, никогда не мог найти… а ночью он сам собой появлялся… как будто поджидал меня.

Гарри смеется сам над собой и прижимается к Снейпу еще крепче. Снейп ни за что не признался бы, но за это мгновение он готов весь магический мир продать дьяволу.

— Я не верю в сны, — сообщает он. — Их нельзя заключить в пробирку и исследовать.

— Правда? — притворно удивляется Поттер. — А вот это ты можешь заключить в пробирку? — и тянется к его губам.

— Нет. Но исследовать могу, — шепотом отвечает Снейп и гладит мальчишку по щеке.

* * *

Старый скрипучий мост растворяется в тумане. Он выполнил свое предназначение — привел кого-то куда-то — и больше не нужен. Там, где витают тени сбывшихся снов, он висит над бездной и поскрипывает в такт дуновениям ветра, биению сердца, звуку шагов.