Моя концепция любви

Я люблю утро. Ранее утро рядом с ним. Не думал, что свяжу себя со своим персональным раздражителем школьных лет. Звучит глупо, странно, но это так. Я даже толком не понимаю, как мы начали наши отношения. Все случилось в один день, день, который я запомню очень-очень надолго. Но я могу сказать, что я непозволительно счастлив уже третий год.

Вставать раньше него — моя прерогатива. Он — сова, я — жаворонок. И я бесконечно благодарен минутам, а порой — и тихим часам рядом с ним. Время течет по-другому, когда мы вместе, оно будто благоволит нам.

Как обычно, я просыпаюсь и чувствую его рядом. Приподнимаюсь, чтобы его голова переместилась со сгиба локтя на плечо, и целую его в вихрастую макушку. Так мне удобно, он забавно морщит нос и трется об меня теплой щекой. Пальцами руки я теперь свободно могу зарыться в его волосы, что и делаю, — я обожаю вот так лежать, наслаждаться его щекочущим дыханием и перебирать его волосы. Солнце приглушенно сияет и пытается пробиться своим светом сквозь полупрозрачные белые занавески. Люблю утренний свет, потому что в такие моменты мир вокруг меня особенный, магический, золотой.

После сегодняшней ночи я проснулся с другой стороны кровати, поэтому не заметил, что свободной левой рукой полез в его тумбочку, а не в свою. Пальцы прошлись по шершавой дорогой бумаге, и я вытащил на свет сложенное втрое письмо.

В памяти шевельнулось воспоминание.

Дорогая бумага с моим, малфоевским, гербом. Старым гербом. С тех пор как мы с Гарри вместе, у нас он новый. Хоть мы и оба Малфои, но оставлять герб таким же я посчитал неправильным. Мы создали семью, и что-то должно было поменяться.

Одной рукой я открываю письмо и пробегаюсь глазами по первым строкам, с удивлением узнавая свой почерк. Не может быть. Я не отсылал это письмо ему. Я точно это помню. Я бы просто не опустился до такого. Пальцы замерли на теплом лбу любимого и автоматически начали повторять линию его шрама. Я так привык видеть, ощущать его лицо, что дайте мне глину, и через пару минут перед вами будет копия моего Аврора. Я начинаю читать до боли знакомые строки, въевшиеся в бумагу, чистовой вариант письма, которого я не посылал.

«Я не знаю, как к тебе обратиться, ведь от первой строки зависит очень многое: взглянув на ее, человек либо выбрасывает письмо, не уделив ему внимания, либо, заинтересовавшись, стремится прочитать его от начала до конца. Я надеюсь, что мое письмо станет именно вторым вариантом, Поттер…»

Поттер. Я улыбаюсь и смотрю на вихрастую макушку. «Поттер». Губами шепчу его фамилию. Как же я давно его так не называл. Даже ссорясь, я в гневе орал «Малфой», а не «Поттер». Впрочем, как и он.

Я снова углубляюсь в чтение. Письмо явно читали несколько раз.

«… Я более чем уверен, что если бы ты и увидел эту глупую писанину, то счел бы хорошей шуткой, подвохом, ведь большего ты от меня и не ожидаешь. Ну и пусть, ведь я не требую от тебя ничего. Я влюблен, Поттер, давно, и уже перестал корить себя за это. Удивлен? Наверное, задумался своей единственной извилиной, характерно замаскированной под шрам у тебя на лбу, почему я пишу об этом, и пишу тебе?

Я не буду тебя мучить. Люблю я тебя, Поттер. Но не спеши радоваться. Ведь ты не знаешь о моей любви. Она — другая, и я расскажу тебе о моей теории. Моей правде…»

Я хмурюсь, вспоминая, как писал письмо. Ночью. Я подозреваю, что был похож на Беллатрикс, когда ходил по комнате, подбирая слова, даже в них используя любые средства, чтобы заставить тебя не оторваться от письма. Но в тоже время старался не перейти черту, невидимую грань твоего терпения, чтобы бумага не превратилась в пепел. Раз я держу письмо в руках, это удалось. Но как оно попало к тебе?

«… Для глупых простаков любовь — лишь слово. Хотя многие придают ему какое-то отдельное значение. Кретины! Многие подразумевают доверие, теплоту, заботу. Ну тогда зачем говорить «люблю»? Ведь можно сказать: «Я тебе доверяю», «Я тебя уважаю», «Мне нравится заботиться о тебе», но это не любовь!

И вот в чем тайна, Поттер. Ни до кого не доходит, что любовь — это все чувства. Вот так просто и сложно одновременно! Любовь — это когда ты испытываешь к человеку все эмоции одновременно, пусть что-то в большей или меньшей степени, но испытываешь. Да Поттер, все! От ненависти и презрения до щемящей теплоты и страсти. Вот, вот что такое любовь, иначе я не могу описать, что происходит со мной. И я знаю: это — истина!..»

Как же я долго пытался объяснить это на бумаге. Помню, как в прострации сидел в кресле, кидаясь скомканными листами пергамента.

Стук.

Шарик летит в портрет отца, скривившегося от фамильярности.

Стук.

Шарик летит в стену, отскакивает и катится по паркету снова к моим ногам.

Стук.

И бумажный мячик, отскочив от каминной решетки, падает прямо на полу потухшие угли, тлеет и вдруг ярко вспыхивает, пока я комкаю в руках следующий.

Замах. Стук.

Стеклянная статуэтка шатается на ножке, а я завороженно смотрю на нее. Время будто останавливается, но фигурка все же летит вниз и, перевернувшись в воздухе, разбивается яркими осколками.

Я вздрагиваю и, продолжая пальцами гладить скулу и волосы Гарри, читаю свое послание.

«… и меня не переубедить никому. Я знаю, что наши сердца бьются в унисон, как бы это ни звучало. Они бьются в одном ритме, и так было всегда. В наших потасовках или когда мы сидели с друзьями в Большом Зале. Когда ты проходил испытания в том долбаном Турнире, мое сердце колотилось так же, как твое, будто не ты тогда летал, нырял, убегал, а я.

Я испытывал горечь и злобу, что хоть я и богаче тебя, хоть мои родители известнее, хоть у меня и было все, но у тебя было гораздо больше! Всеобщая любовь, признание, свобода выбора — может, и иллюзорная, для всех ты всегда оставался Избранным, но у меня не было даже ее. И я завидовал этому…»

Да, все было именно так, даже сейчас я чувствовал тень тех былых ярких ощущений. Определенно. Они поблекли, но горечь от того, что даже теперь все замечают сначала его, а потом меня, осталась, и я ничего не могу с этим поделать. Я так устроен. Но один человек все же замечает меня первым в любом случае. И это тот, кого замечают первым остальные.

Я довольно улыбаюсь. Вот и пусть. Главное, что сейчас Гарри мой. И я более чем уверен в его чувствах ко мне. Кажется, моя теория работает и в его случае.

С удовольствием вдыхаю запах его волос, зарываясь в них носом. И все же, как он получил это письмо? События постепенно всплывают в памяти… и я возвращаюсь к письму.

«… но помимо всего этого все во мне было направленно на тебя, на твою защиту. Никто из Слизеринцев не имел права причинить тебе вред. Только я. Даже в квиддиче. Амбридж очень хотела, чтобы ты упал с метлы, она мечтала, чтобы ты умер, тогда проблем со школой бы не возникло, ведь главный зачинщик был бы аннулирован. Я приложил все усилия, чтобы у тебя не было метлы, Поттер, да, все, чтобы ты не лежал в больничном крыле покалеченный или мертвый. Тебе же еще мир надо было спасать, Избранный ты наш.

Вот так теперь люди и выкручиваются. Наверное, раньше было трудно выразить все, что испытываешь к одному человеку. Вот короткое слово «люблю» и было придумано. Только его значение позабыто. Но не мной. У каждого своя теория. И это — моя концепция любви…»

Я ухмыльнулся. Что со мной происходило, когда я писал это? Я помню только отчаяние. О да, его было много. На тот момент, год проработав в Министерстве, я едва ли пару раз смог поговорить с Гарри. Я видел его спокойный, вежливый взгляд, служебный интерес к моей работе в Отделе Тайн. Но ничего более. Пара обедов, пара шуток — и это заставляло меня чуть ли не кидаться на стены. У него было слишком много друзей. Он всем уделял время, но никого к себе не подпускал. «Последствия войны». Как же меня бесили эти шепотки. Но это и успокаивало. У него никого нет. А значит… это хорошо.

Поцеловав спящую половинку рядом, я продолжил читать.

«… моей ядовитой любви, но что поделать, Поттер? Я люблю тебя. Писать это легче, намного легче. Сказать — вот в чем трудность. Я знаю: даже умирая, не приду к тебе признаться, что кроме ненависти и показного безразличия испытываю к тебе не простой интерес. Пишу все это и чувствую себя жалким. Где моя гордость? Успокаиваюсь лишь тем, что пишу это для себя… Но вопреки всему я хочу быть с тобой, Поттер, что бы мне ни говорил рассудок. Хоть и слушаю я только его.

Знаешь, Поттер, недавно я опустился до того, что сходил в кино…»

Я оторвался от письма и нахмурился. Тогда я долго пытался припомнить его название. А сейчас оно само всплывает перед глазами. С того дня я пристрастился к этому маггловскому искусству. Пусть раз в месяц, но мы появляемся там с Гарри. Тут же лезут всякие глупости вроде того, что он любит сладкий попкорн, который я ненавижу. И его кошмарную привычку покупать сразу два, а самое главное — как он выражается, «чтобы не было обидно» — на дно огромного бумажного ведра просит насыпать мой, наверх же сыпет свой… а потом перемешивает!!! И что делать? Он же — всеядный. Но я все равно улыбаюсь и, вопреки этому, жую этот кошмарный попкорн. Потому что… люблю.

«… там показывали кучу комедий, но я пошел на другое. «Вечное сияние чистого разума». Не сразу я понял этот фильм. Сначала хотелось просто встать и уйти, но чисто из вредности я высидел все это время. И мне понравилось. С тех пор я уверен, что, сотри мне память, я все равно буду помнить, я все равно буду сопротивляться, потому что мои чувства к тебе сильнее, чем даже думал я сам. Я нашел бы тебя, потому что убери все воспоминания о тебе — и я вернусь в одиннадцатилетний возраст, к тому звонку колокольчика в магазине Малкин, звонку, оповестившему, что в мою жизнь вошел и так и не ушел один человек — ты…»

Я закусил губу. Это правда. Я перевел взгляд на Гарри и отложил письмо. Он вошел в мою жизнь и остался. Пальцами провожу по переносице, где остался след от очков.

Уже светало за окном тогда, три года назад, когда я дописал письмо, сложив его втрое. На столе валялась куча бумаг, которые тем утром я должен был отдать в Министерстве. Я спешил, но зря ли? Тогда я мог опоздать, а это означало вылететь с работы, на которую только что устроился. Взмах палочки, и, пока я надевал чистую мантию, все бумаги со стола раскладываются по папкам и летят в кейс. Минута — и я уже бегу в кабинет отца, ставший моим.

Я вспоминаю каждый шаг. Оказывается, на пути к новой жизни.

«— Уизли! Уизли, стой!

Двери лифта захлопнулись и я, пожав плечами, поспешил в свой отдел».

Черт, я обязан своим нынешним счастьем Уизли. Или его длинному носу?

Я аккуратно высвобождаю руку, но Гарри уже пора на работу, поэтому он открывает заспанные глаза. Посмотрев на меня, он улыбается. И я не могу не улыбнуться в ответ. Люблю его, хочу его постоянно. Моя жизнь переплелась с его, и без Гарри я лишь существую, но не живу. Весь день так. От одной его улыбки до другой. Он весь неповторим для меня. И это ощущение пьянит. Оно заставляет все внутри жить и биться.

— Ты прочитал письмо…

Он хмурится, прищурив один глаз, и видит сложенный пергамент на тумбочке.

— А… да, давно, мне его Рон принес. Хоть ты и не подписал его, там все было ясно… для меня, по крайней мере.

— Почему ты мне не сказал?

Он пожал плечами.

— Не знаю, а зачем? Письмо помогло мне. Я прозрел, образно говоря.

Он тихо смеется. Я люблю его шепот. Гарри переплетает наши пальцы вместе, и я улыбаюсь от этого жеста. Он знает, что я так люблю.

— Не думай, Драко, что все началось просто для меня. Пришлось ждать… И я понял, что ты прав со всей своей теорией, немного сумасшедшей, но что-то в ней определенно было…

Я покачал головой. Может, он меня и не понял. Наверное, у каждого своя концепция любви.

Я слышал, как бьется мое сердце, и приложил ладонь к его. Послушав, я ухмыльнулся.

— В унисон.

— А как же иначе, Драко?

— Я люблю тебя, Поттер…

— Я — Малфой, Драко.

Он улыбнулся, и я поцеловал его в ответ. Я люблю его целовать.

У всех нас разные пути, но главное, что они пересекаются.