Она звонка смеется, а я понуро следую за ней, держа короткую дистанцию. Холодно, ветер пробирает до костей, но мы все равно идем с ней вместе вдоль опушки Запретного леса. Наверное, стоит обсуждать квиддич, ведь Джинн сегодня блестяще справилась с ролью ловца. Теперь в гостиной так шумно, что наверняка скоро сбежится весь преподавательский состав. Я хмурюсь, потому что не нахожу нужных слов, а она вдруг берет меня за руку. Вздрагивают от прикосновения горячих нежных пальцев, но руку не одергиваю. Внутри кипят чувства, смешенные с дикими и пугающими мыслями. На виске пульсирует жилка, вызванная нервозностью. «Зачем я поцеловал младшую сестру своего лучшего друга»?
— Чтобы проверить свои чувства?
Я вздыхаю. Чувства к кому?
— К Драко, — отвечает она на мой мысленный вопрос.
Или я сказал это вслух? Морщусь. Конечно, для нее не секрет наши с тобой отношения. Мы вместе с начала четвертого курса, что таить. Правда знают об этом разве что Джинни и Крэбб с Гойлом. Одна честная и верная, другие глупые и молчаливые. Нам так удобнее — скрываться от всего мира. Но в этом году ты вдруг отдалился от меня. Стал почти недосягаем со всеми этими заговорами вокруг Волдеморта. А уж после случая в туалете… Меня передергивает. Я так виноват перед тобой. Но ты все равно избегаешь меня, даже после миллиона моих извинений. Я, наверное, сиганул бы с Астрономической башни в приступе неразделенной любви, но у меня есть цель. Победить Волдеморта. И избавить всех от мучений и страданий и тебя в том числе. Я же чертов герой.
И вот я уже вторую неделю мучаюсь от отсутствия тайных свиданий и встреч, твоих ласковых рук, разминающих мои напряженные плечи после занятий оклюменцией со Снейпом. От отсутствия невесомых поцелуев, нежных касаний и твоей бесподобной белозубой улыбки.
— Мне так его не хватает! — вдруг вскрикиваю я, сотрясая вечерний воздух.
Джинни резко останавливается, и я оказываюсь сжатым в ее объятьях. Мой холодный нос упирается в ее теплую шею, а руки сами собой охватывают тонкую талию.
— Джинн…
— Молчи.
Она не говорит, не успокаивает, а приказывает. Как же хорошо она меня изучила за эти два года. И я молчу, повинуясь рыжеволосой подруге, и только сильнее ее обнимаю.
— Гарри, — тихий шепот щекочет мне ухо. — Это просто поцелуй. Ты же ничего не почувствовал, верно?
Я смиренно киваю.
— Вот видишь. Но видели это все, так? Значит, мы вполне могли бы использовать наши отношения в виде конспирации.
Я отдаляюсь от нее и восхищенно сверкаю глазами.
— Джинн! Это же здорово!
Она смеется и коротко, в последний раз, обнимает меня. А затем чмокает в губы.
— Это не сложно. Да и мне неплохо было бы заставить ревновать Дина.
Я улыбаюсь. Как-то счастливо и совсем спокойно. У меня все получится, все наладится.
— Но почему ты это делаешь, Джинн? — спрашиваю я, когда мы поворачиваем назад и бредем в сумерках к замку.
Она пожимает плечами и убирает лезущие в рот волосы.
— Знаю. Я отвоевал Драко у колдомедиков. Но спать спокойно все равно не могу, — я улыбаюсь ей в ответ и потираю переносицу. Бессонные ночи дают о себе знать, вспыхивая попеременно то головной болью, то звоном в ушах. А уж покрасневшим глазам позавидовал бы сам ныне покойный Волдеморт.
— С ним все хорошо? — она осторожно присаживается в кресло напротив меня, я киваю. — Я рада. Слушай, я тут к тебе с просьбой.
Я подозрительно оглядываю подругу с ног до головы. Длинные медные волосы собраны в аккуратный конский хвост, нежно-сиреневая мантия по покрою напоминает мне тренд прошлого сезона, глаза неестественно сверкают, играя бликами от света свечей и камина. Тут я отмечаю болезненную бледность кожи и мешки под глазами, тщательно укрытые косметическими чарами. Что-то случилось, с тех пор как мы закончили школу. Но что могло, ведь прошел всего год?
— Что-то случилось с Томасом? — выдаю первое, что приходит в голову.
Джинни смущенно улыбается и отводит взгляд в сторону. Ага, попал.
— Можно сказать и так.
— Слушаю тебя, — тихо вздыхаю. Любовь и семья — дело святое. Конечно же, я ей помогу.
— Мы с Дином очень хотим ребенка. Но проблема в том, что Дин… Он… Не может, понимаешь? — ее щеки охватывает румянец, а потом снова еще большая бледность. Опять она что-то недоговаривает. Предпринимаю следующую попытку, почти тыкая пальцем в небо.
— Он не может иметь детей?
— Да, так и есть.
Черт возьми. Еще пару месяцев назад я не мог похвастаться такой проницательностью. Что со мной случилось? Или с ней… Я читаю малышку Уизли, как открытую книгу. Бледность сошла на нет, и щеки снова покрыл румянец. О чем же она собирается меня попросить, что так яро краснеет каждую секунду?
— И… чем же я могу вам помочь?
Она прикрывает глаза, собираясь с мыслями. Явно нервничая, начинает мять края мантии. Подозрительно прищуриваюсь.
— Гарри, мы могли бы прибегнуть к помощи волшебства, но ведь это слишком опасно подвергать живой организм такому сильному воздействию чужой магии. Тем более в таких делах не обходится и без темномагических искусств и вуду, а это страшно и опасно вдвойне. Я понимаю, что мы могли бы взять кого-нибудь из приюта, но Дин настроен категорически против. Поэтому я предложила Дину, и он согласился, чтобы отцом наших будущих детей стал ты, Гарри.
Чувствую, как округляются мои глаза, а челюсть вот-вот коснется пола:
— Что?! — мгновенно анализирую ситуацию, и перед глазами встает образ изнеможенного блондина. — Но Драко даже слушать об этом не станет! Он повертит пальцем у виска, проклянет вас, на чем свет стоит, и скажет, чтобы вы нашли кого-нибудь другого! Или, что еще хуже, обидится и не будет со мной разговаривать. А может, уйдет совсем… Я не хочу его расстраивать, он и так болен.
— Я не прошу тебя делать это сейчас! Подумай, пока у тебя слишком много других дел. И не забывай, что для общественности мы с тобой помолвлены и живем счастливой семьей. Нам давно пора обзавестись детьми. А когда Драко поправится, пришли мне сову с ответом, хорошо?
Под ее взглядом я съеживаюсь. Дерзко было со стороны Джинн вот так решать все за меня. Но иллюзорный выбор она все же мне предоставила. Я устало откидываюсь на спинку кресла и прокручиваю в голове весь наш разговор. Сердце неприятно колит плохое предчувствие.
— Хорошо, Джинн. Я подумаю.
* * *
— Прости, Поттер. Я не вернусь к тебе.
Эти слова все крутятся и крутятся у меня в голове, словно заезженная кассетная лента. Слезы перестали литься нескончаемым потоком, и теперь я просто поскуливаю, свернувшись комочком на диване. Некогда нашем диване. И тут в голову ударяет мысль. У нас же целая коллекция зелий! Вскакиваю с дивана и бегу в подвал поместья Блэков, задевая локтем какую-то вазу и вызывая тем самым недовольные крики портретов. Я должен забыть о тебе. Я так больше не могу. Скольжу взглядом по склянкам, надеясь найти нужную. Может вот эта янтарная жидкость — зелье Забвения?
* * *
Потолок неестественно белый и ровный. Я явно не на Площади Гриммо, 12, что уже вызывает странную нервозность. Пытаюсь приподнять голову, но меня тут же начинает жутко тошнить. Зажмуриваюсь, где-то с боку что-то начинает беспрерывно верещать, раздражая слух и все больше призывая желудок вывернуться наизнанку. Кривлюсь. Вдруг откуда-то сквозь противный писк доносятся голоса. Один совершенно чужой, а другой очень знакомый и даже родной. Женский.
— Доктор, с ним все будет в порядке? — в голосе слышатся слезы.
— Думаю да. Мы успели вовремя, поэтому мистер Поттер жив. Но есть одно «но»…
— Что, доктор? Что?!
— Успокойтесь, пожалуйста, мисс Уизли. Яд очень странно подействовал на мистера Поттера. У него могут случаться некие приступы, связанные с воспоминаниями о прошлом. С какими именно мы пока не выясняли, но понятно то, что вылечить мистера Поттера могут только эти же воспоминания. Зелье оказалось незарегистрированным, поэтому его эффект ощущается смутно, мы только и успели, что…
Рыдания прервали речь врача, и он тяжело вздохнул. У меня… не получилось?
* * *
По щекам катятся слезы. Лента ноющей тягучей боли сворачивается в клубок в районе живота, а потом вдруг выстреливает в глотку. Бешено распахиваю слипшиеся от влаги ресницы и хватаю ртом воздух, безумно изворачиваясь на кровати и пытаясь дотянуться до хотя бы чего-нибудь негнущимися пальцами. Загребаю под себя одеяло и подушки, разбросанные на кровати в творческом беспорядке. С каждым днем приступы все сильнее. Раньше я сумел сдерживать слезы, ограничивая себя всего лишь несколькими ударами в стену в ванной под холодными струями воды. Черт, точно. Сейчас начнется вторая фаза: гнев. Слезы высыхают за секунду, а гортанный рык больше похож на звериный, чем на человеческий. Меня снова ломает как куклу пополам, и я прогибаюсь в пояснице, неистова крича. Воздух вокруг потрескивает от неконтролируемых выплесков магии, краем глаза я замечаю, как одна из подушек занимается огнем. Мне крайне безразлично. Сглатываю медный привкус во рту, и меня начинает жутко мутить. Тошнота подкатывает к горлу так резко, что боль снова скручивается в тугой узел, и меня рвет прямо на белоснежные простыни. Лежу минуту, не двигаясь, а потом нерешительно сажусь. Простыни запачканы остатками ужина и источают жуткую вонь. Кое-где борозды от ногтей, пропахавших почти весь периметр спального ложа. Подушка медленно затухает под моим пристальным взглядом. Касаюсь босыми ногами пола и роняю голову на руки, чувствуя, как боль привычно сворачивается, готовая нанести следующий удар. Слезы безостановочно бегут по впавшим щекам, капая на мягкий ворсистый ковер, и вот. Она, та самая боль, врывается сотнями игл в мое сердце и разум одновременно, даже не давая опомнится. Снова задыхаюсь, всматриваясь в мельтешащие перед глазами цветные звезды. Среди них проскальзывает знакомый силуэт, и медовый запах вторгается в мои чувствительные обонятельные рецепторы чуть ли не насильно. Звонкий удар. Звезд значительно прибавилось. Меня начинает трясти, потому что эти удары вызывают в моем мозгу яркие картины прошлого. Того прошлого, что я пытаюсь забыть вот уже шестой год. Еще один удар уже слева, и они вдруг исчезают, поглощенные тьмой. Открываю и закрываю рот, словно пойманная рыба, совершенно не понимая, где нахожусь. Тут властная ладонь вздергивает меня за подбородок, но мой взгляд по-прежнему устремлен в черноту, о чем я искренне сожалею, когда чужие губы вдруг накрывают мои. Они кусают и без того искусанные кусочки плоти, терзают, что-то требуют, и неизменно получают взамен. Ту же страсть. Тот же напор. Ту же ярость, выплескиваемую в этот поцелуй мною без остатка.
Поцелуй, или точнее борьба за первенство, маленькая битва языков на кровавом поле, прекращается так же внезапно, как и началась. Я со стоном падаю вперед, на колени, и даю реальности вытащить меня из скользких щупалец боли и страха, коими сковывает меня вовремя приступов. Поднимаю голову и встречаюсь с ласковым взглядом бледно-голубых глаз. Слезы катятся по щекам теперь уже от бессилия и осознанности в совершении грубой ошибки.
— Как ты? — спрашивает она, укрывая мои голые плечи теплым пледом, пока я прихожу в себя.
— Почему, Джинни? Почему…? — единственное, что вырывает у меня из глотки с хрипом и жутким кашлем. Я сплевываю кровь на пол, надеясь, что домовики уберут. Почему ты ушел от меня тогда? Почему сразу не прикончил? А она? Почему делает это? Каждый раз вытаскивает меня из этой ноющей боли, в которой казалось можно утонуть и полностью раствориться. Почему она не дает мне спокойно умереть там, в темноте, где я, терзаемый гневом и страхом, бился бы вечно в агонии? Какого черта я ничего не забыл, выпив то злосчастное зелье, оказавшееся ядом? Почему, в конце концов, с каждым таким приступом мне все хуже и хуже? И еще сотни, тысячи вопросов в одном коротком. — Почему?
Упрямо повторяю свой вопрос снова и снова, не замечая как припухлые, еще совсем детские губы, шепчут в ответ на каждое один единственный ответ.
* * *
— Я ухожу от тебя.
Второе сентября. Обвожу взглядом вещи, проверяя, все ли собрал. Один чемодан и небольшая спортивная сумка. Я не хочу возвращаться в этот дом, за какими-то безделушками, забытыми мною. Коротко вздыхаю и леветирую чемоданы к входу, огибая застывшую в проеме двери жену. А ведь я ее предупреждал. Она знала, что меня нельзя приручить, поэтому помогала мне избавится от таких сладкий, но таких острых воспоминаний. Но у нее не получилось. Оставалось совсем чуть-чуть, но у Джинни не вышло. Улыбаюсь уголками губ. У нее сейчас такое выражение лица, что мне хочется смеяться. Сдерживаю себя, ведь Джинн и так считает меня сумасшедшим.
— Ты… — она тщетно пытается подобрать слова. — Надолго?
— Навсегда, — я все так же непреклонен.
— Но… — Джинн вот-вот расплачется. Плохо. — Ты же когда-нибудь вернешься?
— Никогда, — слегка покачиваю я головой, для пущей убедительности.
Черт, сейчас будет взрыв. Или сглаз. Но ничего такого не происходит. Малышка Джинни берет себя в руки и окидывает меня холодным взглядом. От меня научилась, небось. А я… Прерываю свои мысли так резко, что начинает кружится голова. Мысли текут не в ту сторону. Табу.
— Хорошо. А как же дети? — в голосе столько яда, что она теперь похожа на маленького огненного василиска.
— Пускай приезжают на Рождество и Пасху ко мне, в поместье Блэков. На Дни Рождения я буду приходить сам. Остальное не важно, они уже взрослые. Да и Дин замечательно справится с ролью отца.
Разворачиваюсь, решая, что все улажено. Почти аппарирую, когда она окликает меня.
— Гарри, — спокойно, тихо, даже ласково.
— Что? — оборачиваюсь через плечо.
И тут она целует меня. Не так, как во время приступов. И не так, как на публике или при уходе на работу. Ласкающе, томительно, тягуче. Меня захватывает в водоворот непередаваемых ощущений. Как же дано меня никто так не целовал. Язык, столько времени проведший в боях, колющий и режущий, теперь сплетается в невообразимый узел, сладкий и мягкий. И я отдаюсь всем телом и сознанием на растерзание этот обильной чуткости и нежности, что накрывает мой рот все новыми и новыми волнами.
Наконец не хватает воздуха, и я отшатываюсь от нее. Чувствую себя крайне пьяным, перед глазами плывет. Фокусирую взгляд и вижу ее улыбку. Открытую, мягкую, почти материнскую.
— Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь или поддержку. И если все же решишь вернуться, этот дом встретит тебя с распростертыми объятьями.
Я киваю и аппарирую. Уже не задаю тот самый, главный вопрос, потому что знаю ответ. Но Джинни все равно отвечает на него. Громко, уверено, убеждая саму себя.
— Потому что, я люблю тебя, — врезается в пустоту и разбивается тысячами осколков.
Vova
