Год длиною в вечность

«Жизнь, разделенная на «до» и «после» наконец-таки началась. Я всегда знал, что так будет, если вдруг случится, что я уничтожу, нет…не уничтожу, вообще ничего не оставлю в этом мире от ублюдка убившего моих родителей, погубившего так много людей — магглов и магов, невинных и беззащитных.

Бесконечная вереница мертвых лиц — знакомых и незнакомых — проносится в чертовски длинных снах, и порой мне кажется, что я никогда и не возвращался к жизни где-то там — на небольшой поляне Запретного леса. Я всё так же день за днем просыпаюсь с жутким, сдавливающим чувством в груди, которое с каждым днем становится всё сильнее. Время неумолимо летит. С того памятного дня — самого горького и счастливого одновременно, прошел уже год, который для меня был подобен вечности.

Сегодня я снова возвращаюсь в Хогвартс, чтобы «скорбеть об утрате многих, вспоминать о лучших днях и думать о добром светлом будущем», как было написано в министерском письме, доставленным мне совой ещё три дня назад. Кажется, из обломков стен некогда такого величественного и несокрушимого замка, что всегда огромной каменной глыбой виднелся издалека, сделали мемориал, в котором высечены все имена погибших не только в ту ночь, но и ранее — в небольших битвах и мелких стычках с Пожирателями.

Гермиона наверняка не отойдет от него, пока не прочитает имена всех погибших строго по-порядку, со слезами на глазах, а потом ещё будет долго плакать Рону в плечо. Он же, скорее всего не прочитает ни одного, чтобы не бередить старые раны. Уизли будет просто пристально следить за своей женой, временами тяжело вздыхая, а затем утешающее гладить её по голове.

Столько всего произошло в этот первый год «после». Рон Уизли и Гермиона Грейнджер не единственные, кто решил связать себя узами брака. Каждый кого-то потерял в той войне и, обзаводясь семьей, кажется, более или менее восполнил потерю близких и любящих людей, завернувшись в кокон различных повседневных хлопот и проблем. А я…кто я теперь? Великий Герой, который отказался от своего счастья, закрывшийся в доме номер двенадцать на Площади Гриммо, часами сидящий в огромном кресле возле камина и вслушивающийся в тишину дома, прерываемую мерным треском поленьев и ворчанием старого домовика».

— Хозяин снова не позавтракал, а вчера не ужинал. Может хозяину не нравится, как готовит Кикимер? — домовой эльф обеспокоенно вертелся вокруг кресла, убирая уже холодное тушеное мясо на поднос, меняя его местами с десертом, ставя на столик небольшой торт с патокой и ароматный чай неизвестной марки.

— Спасибо Кикимер, мне просто ничего не хочется.

— Но хозяину следует хорошо питаться, хозяин может заболеть. — Эльф упрямо дернул ушами.

— Обещаю, что поем в Хогвартсе. — Гарри сделал глоток обжигающего чая. — Думаю мне уже пора.

Резкий рывок аппарации, тошнотворное чувство, к которому, кажется, нельзя привыкнуть и Хогсмид принимает ещё одного волшебника, вовлекая его в лёгкую туманную дымку нового дня.

* * *

«Смешно. Просто до глупости смешно. Слизеринцы здесь, не в полном составе, разумеется, но половина определенно присутствует. На месте некоторых из них я бы даже не рискнул показаться в школе, как, например, на месте той же Паркинсон, которая громче всех кричала, чтобы меня отдали Темному Лорду, и в спасительный проход пробилась одной из первых, отталкивая первокурсников. Той самой Миллисент Булстроуд, которая подняла жуткую панику и начала во все стороны бросать заклятья, ранив многих вблизи себя. Или на месте Малфоя… хотя нет, я лично свидетельствовал в пользу Малфоев на суде, через месяц после решающей битвы. Они оправданы по всем статьям и считаются полноценными гражданами магического общества. Хотя, пожалуй, мне теперь уже всё равно — виноваты они в чем-то там или нет. Я давно запретил для себя думать на подобные темы».

Поэтому он просто отворачивается от группы бывших слизеринцев, быстрым взглядом пробегаясь по своим товарищам.

Как и предполагалось — Гермиона с красными глазами о чем-то тихо перешептывается с Роном, держа его за руку, мимо прошли неразлучные сестры Патил. Полумна, похоже, что-то снова рассказывает о морщерогих кизляках Симусу Финнигану, а Невилл и Дин тихонько посмеиваются над приятелем.

Смех. Странно, но после официальной части поминального мероприятия устроенного Министерством, смех слышится всё чаще. Как же он отвык от этого. В тот день он, кажется, тоже был счастлив, несмотря на многочисленные жертвы близких людей.

Взгляд случайно выхватил из толпы копну рыжих длинных волос.

Джинни…

Кажется, она приходила пару раз на площадь Гриммо. Но, не добившись ни слова, так и уходила.

Почему-то молодому человеку резко стало невыносимо находиться в Большом Зале. И Гарри покинул помещение, осторожно проталкиваясь сквозь толпу. Пару раз его останавливали какие-то незнакомые люди, пожимали руку, говорили слова благодарности, приглашали на различные приемы или просто погостить у них.

Наконец-то выбравшись из Зала, Герой магического мира быстрым шагом устремился к лестнице и, не раздумывая, поднялся на восьмой этаж. Стена до сих пор была покрыта небольшим слоем копоти в месте, где обычно появлялась дверь в Выручай-комнату. Он три раза прошел вдоль стены, думая о комнате спрятанных вещей, но дверь так и не появилась. Видимо, адское пламя, способное уничтожить крестраж, не пожалело и это место, так много раз выручавшее их.

— Придаешься воспоминаниям, Поттер? — знакомый холодный голос с той же язвительностью, но без прежнего запала. Голос, заставивший на мгновение резко вынырнуть из того сумрака, в котором Великий Герой живет уже целый год, но быстро вернувшийся к прежней отчужденности и безразличию.

— Малфой. Не ожидал тебя здесь увидеть. Я думал, эта комната и то, как я тебя спасаю, в страшных кошмарах тебе являются.

— А ты стал циником, Великий Герой. Ну надо же. Уж от кого, но от тебя такого предательства не ожидал. Кто же теперь будет спасать таких плохих мальчиков как я? Ай-я-яй, может, ты с меня теперь и плату потребуешь за услуги героя, так сказать? — ехидная улыбка и вызов во взгляде — всё как в старые времена. Кажется, что Драко Малфой — единственное существо в мире, которое осталось таким же после этой чертовой войны. Так странно ощущать себя прежним, хоть и на короткое мгновение. Ощущение такое, как тогда, после встречи с Дамблдором, в небытии на вокзале Кингс-Кросс. Будто только сейчас потихоньку возвращаешься в свое тело.

— Эй, Поттер, ты меня слышишь? — пронзительный взгляд зеленых глаз. — И чего ты на меня уставился? Вроде не первый раз видишь. — Неуверенный смешок.

«Тонны вековой пыли… груды поломанной мебели и различных коробок… Безграничные завалы и лабиринты из шкафов...

— Не убивайте его! НЕ УБИВАЙТЕ ЕГО!»

Гарри вздрогнул от неожиданно вспыхнувшего в голове воспоминания, мгновенно теряя нить реальности и тут же видя образ испуганного юноши, стоящего на хрупкой пирамиде обугленных столов, а затем — руки, сжимающие его талию до боли.

Раздался звук пощечины, и щеку опалило жаром. Воспоминания резко оборвались, и Гарри Поттер обнаружил себя лежащим на полу, а над ним склонился тот самый мальчик, который так судорожно хватался за него, когда они неслись прочь от адского пламени, и которого все так же хотелось рьяно защищать.

— Что, Потти, всё так же падаем в обмороки? — в голосе скорее обеспокоенность, чем ехидство. — Смотри, скончаешься тут, а я потом отвечай. Темному Лорду тебя убить не удалось, а тут я, профессиональный убийца национальных героев.

— Малфой.

— Что?

— Ты мне должен за свое спасение, и я знаю, что я от тебя хочу.

— Наглеешь просто на глазах, Поттер? И чего же от меня хочет великий Гарри Поттер? Может… — поцелуй прервал все возможные версии, и они так и остались не озвученными.

Великий Герой первый раз кого-то целовал за этот год, и впервые в своей жизни целовал парня. Такого податливого и милого, наверное, потому, что впервые в жизни наедине с Гарри он молчал. Знакомые руки, так же крепко вцепившиеся в талию как когда-то, придавали уверенность в том, что отпускать его всё же не хотят. И он не отпустит, не отпустит свою жизнь, спрятавшуюся в этом нахальном, наглом и эгоистичном человеке — Драко Малфое. Потому что снова появились краски в мире, потому что он, наконец, вернулся, вернулся в самого себя и начинает жить. Надеясь на то, что больше не один.