Домомучительница

Чемоданы, даже в темноте поблескивающие крокодиловыми боками, были изящными и дорогими — как и все, что окружало Флер. Окружало — в смысле личных вещей, конечно. Одежда там, украшения, духи, безделушки в будуаре… Шляпки-белье-перчатки-сумочки. И да — бокалы. У нее была просто маниакальная страсть к дорогому венецианскому стеклу… Подумаешь, бытовая магия уже практически не справлялась с разваливающейся «Ракушкой». Вот поставить в сервант очередную драгоценную стекляшку — это да. Хотя, чего душой кривить — этот самый сервант оставался единственным, что все еще нравилось ему в их доме. Билл обошел чемоданы, машинально откинул носком ботинка загнувшийся угол вытертого до основания ковра и вздохнул. Сияния разноцветного стекла за натертыми до блеска дверцами будет не хватать. Бывшей жены — нет.

* * *

Он говорил, а девушка, чтобы не смотреть ему в лицо, смотрела на руки — и на вычурное страусиное перо, которое он крутил сухими нервными пальцами. Ресницы у нее были угольно-черными, длинными и прямыми, как щеточки. Или как иголки — дотронешься и уколешься до крови. Ну вот, до крови. А ведь до полнолуния целых две недели. Он невольно усмехнулся своим мыслям, кашлянул и закончил:

— Поэтому мне жаль, мисс. Но вы нам не подходите.

— У меня есть рекомендации, — щеточки дрогнули, но не поднялись, рука нырнула в потертую сумочку, и на стол легла пачка листков. Он из вежливости мельком просмотрел их.

— Они из маггловского банка. Такие нами не рассматриваются.

— Я проходила программу переподготовки. Мое имя было в Списке Министра.

Он только вздохнул. Как же, знаменитая Министерская Сотня, созданная сразу после Победы под лозунгом «Дети не ответственны за грехи отцов». Дети Пожирателей, взятые под крыло лично Шеклболтом. Официально считалось, что все они социально защищены и полностью адаптированы в новом обществе. Неофициально — и он знал это абсолютно точно — никто из них постоянной, стабильной работы так и не нашел. До сих пор, даже спустя одиннадцать лет.

— Это было давно, мисс.

— После этого я работала…

Она все еще упиралась, и зачем — непонятно, ведь они оба знали, что на результат собеседования это не повлияет. Он демонстративно взглянул на часы.

— Не по специальности.

За дверью уже ждала следующая кандидатка, беседа с которой тоже будет голой формальностью — Совет директоров утвердил ее кандидатуру еще накануне. Удивительно, до чего гоблины становятся въедливыми, когда дело касается найма человека!.. И на всего лишь жалкую должность секретарши во второстепенном отделе… А с этой он и так затянул сверх всякой меры. Он откинул за спину волосы, закрывающие изуродованную щеку, но эффектный жест пропал впустую, она упорно не поднимала глаз, — и неспешно поднялся. Все, разговор закончен.

— Мне жаль, мисс, — а вот повторяться он ненавидел. — До свидания.

— Вам не жаль, мистер Уизли, — она наконец-то посмотрела прямо на него — облила черным огнем презрения, отвращения и ненависти. — Но вы всего лишь делаете свою работу, верно? Выполняете негласное указание начальства.

— Вот видите, как вы хорошо все понимаете. Генриетта, приглашай мисс Лотнер.

— О, мисс Лотнер, — она жестко усмехнулась и одним движением сгребла со стола не оправдавшие себя рекомендации. — Равенкло? Нет, скорее Хаффлпафф.

Она угадала, и от этого сделалось странно неприятно. Билл, прищурившись, проводил взглядом тонкую, идеально ровную спину, зачем-то опять вспомнил острые щеточки ресниц, темные, почти черные глаза, смотрящие на него как на нечто омерзительное, и поморщился. Слизеринскую гадину, пусть доведенную до ручки, но все еще с огромным самомнением, с этим ее «все бабы как бабы, а я — королева» через весь лоб — даже жалко не было. Скорее, наоборот. Работала она, как же. Постельной грелкой в лучшем случае. Но только вот почему-то при виде девушки, вошедшей в дверь, на которую можно было смело вешать ярлыки «Добропорядочность» и «Хаффлпафф», стало еще противнее. Чертовы гоблины.

* * *

Чертовы гоблины. Аппарировать в «Ракушку» получилось только около девяти. Вот сейчас он зайдет на кухню, и миссис О’Нилл, стоящая у плиты, повернется и, недовольно поджав губы, сообщит, что Мари опять отказалась ужинать без него…

— Мари снова не стала ужинать без вас, Уильям, — миссис О’Нилл повернулась и недовольно поджала губы. Он коротко кивнул, сбросил мантию… А сейчас она увидит, какого зеленого он цвета, смягчится, нальет чаю.., заведет обычную песню…

— Билл… — она вздохнула, выключила закипевший чайник, загремела посудой. — Ребенку тяжело без матери…

Ну вот, началось. Вода в трубах внезапно загудела, и он машинально передвинул дымящуюся кружку — Мари на втором этаже принимает ванну, значит, сейчас польется с потолка. Миссис О’Нилл тоже покосилась наверх:

— Она целый день со мной, вы допоздна на работе, ровесников у нее здесь нет…

На столешницу шлепнулась первая тяжелая капля. И слава Мерлину, что нет ровесников, в доме и так все на ладан дышит… Кстати, а что такое ладан? Надо будет у отца спросить, «на ладан дышит» — его любимая фраза. Сколько лет собирается и все никак не спросит. Билл сделал глоток обжигающего травяного настоя и зажмурился. Сейчас — очередь книг. И питания.

— Хорошо, что девочка любит читать. Сядет где-нибудь с книжкой, и полдня ее не видно и не слышно, — влажный шлепок, ритмичный стук ножа о доску, а главное — запах, одуряющий запах сырого мяса и крови — оповестили о том, что миссис О’Нилл приступила к готовке жаркого. — Нет, она мне совсем не в тягость, лишь бы поела вовремя. Завтрак с обедом — еще куда ни шло, а вот с ужином просто беда. Буду ждать папу, и хоть ты тресни.

О плиту ударилась массивная чугунная сковородка; над головой загрохотало, затопало, с потолка, еще не полностью намокшего, посыпалась штукатурка, и он, первый раз за вечер, по-настоящему улыбнулся. Десять лет, а все еще бегает, как жеребенок.

— Услышала, надо же, — голос старой женщины потеплел, и он знал, что она тоже сейчас улыбается. — Вот и поужинаете вместе… — на разогретой сковороде зашипело масло, и мягкий, сладковатый запах крови сразу же сменился резким ароматом моментально схватившейся мясной корочки. — Привязалась я к ней за эти две недели, Уильям, — зашуршал бумажный пакет, и в букет запахов вплелся тонкий и теплый — хорошо пропеченного хлеба, — как подумаю, что придется отрывать от сердца с кровью…

Опять — с кровью. Весь мир сегодня против него… Так, стоп. А вот это уже что-то новенькое. Отрывать?.. Билл нехотя открыл глаза и нахмурился. Женщина виновато развела руками:

— Уезжаем мы, Билл. Сестра мистера О’Нилла совсем слегла, а по камину туда-сюда в нашем возрасте не намотаешься…

Сзади на плечи обрушилась самая родная, самая любимая на свете тяжесть. Билл на автомате стиснул тоненькое запястье, подставил для поцелуя щеку, строго спросил, почему не закрыта вода наверху, и крепко задумался. Два месяца. Два месяца до Хогвартса. И что же, блядь, теперь делать?

* * *

Предпоследняя страница «Пророка» представляла собой жалкое зрелище, вся исписанная разноцветными фломастерами, заляпанная пятнами кофе, прожженная в нескольких местах упавшим пеплом… Вот, опять. Панси быстро подняла газету, сдула пепел на пол и, отведя подальше руку с сигаретой, с тоской уставилась на последнее, не перечеркнутое жирным крестом объявление.

«В Уэльс требуется няня для девочки 10-ти лет. Обращаться…» — и дальше следовал адрес. В Уэльсе. Шикарно. Панси сильно затянулась и невольно обвела взглядом крохотную убогую кухню. Няня. Хотелось истерически рассмеяться. Официантки, кастелянши, уборщицы номеров — все это уже пройдено. Но няня — такого финта в ее бурной биографии еще не было. И потом — Уэльс. У пикси на рогах. С ее-то до сих пор не снятым запретом на магию. Она с силой вдавила окурок в переполненную пепельницу и сразу же вытряхнула из пачки очередную сигарету. Последнюю. Что же, блядь, делать-то?.. Нет, положа руку на сердце, она, конечно, признавала, что из пухленькой и румяной хаффлпаффки получится гораздо лучшая секретарша, чем она. Да и работать на Уизли… Панси поморщилась, но, вспомнив обезображенное лицо, злорадно улыбнулась. В том же «Пророке», на пару страниц раньше, небольшое объявление о расторжении брака мистера и миссис Уильям Уизли было прочитано раз десять, если не больше. Девушка встала с шаткого стула, допила последний глоток остывшего растворимого кофе из бумажного стакана и чиркнула дешевой зажигалкой. А курить-то придется бросить. Что ж, Уэльс так Уэльс. В конце концов, за последние десять лет маггловские автобусы, метро и поезда стали такой же обыденной частью жизни, как раньше были камины, портключи и аппарация. В кошельке с последней зарплаты еще оставалась какая-то мелочь — на билет и на пачку «Данхилла» должно хватить, а за жилье домовладельцу заплачено — как раз до сегодняшнего дня. Панси докурила, аккуратно переписала с позорной газеты адрес на бумажку и, стянув волосы в короткий хвост, чтобы не липли к шее в душном автобусе, покинула квартиру. Как она надеялась, навсегда.

* * *

Рассерженная женщина хлопнула дверью так сильно, что на пол полетели куски штукатурки. Билл проглотил заранее приготовленное, но уже не нужное извинение, машинально махнул палочкой, восстанавливая стену и с отчаянием повернулся к дочери, сидящей на ступеньках с таким видом, будто все происходящее не имело к ней ни малейшего отношения:

— А в этот раз что не так?

Гоблины дали всего лишь двое суток отгулов — и не часом больше. Двое суток, истекающие завтра в восемь ноль-ноль. Мари обхватила руками прижатые к груди ноги и, устроив подбородок на коленях, посмотрела на него серьезными серыми глазами:

— Она мне не понравилась.

Сегодня это была восьмая. И еще семнадцать — вчера. И — ни одной подходящей.

Почему так получалось, Билл искренне недоумевал.

Ладно, половина кандидаток на завидную должность няни, узнав, чью дочь предстоит воспитывать, отказывалась сразу же — все-таки не все жуткие слухи о нем и о том, что с ним происходит каждое полнолуние, были только слухами. Но вторая половина!.. Одни были хамками, от других отвратительно пахло, у третьих бегали глаза, четвертые (извращенки!) с порога начинали ощупывать его похотливыми взглядами, пятых не устраивала оплата, шестых — график работы, и так далее, и так далее. И, наконец, после всех мучений, когда трое из них были скрипя зубами им одобрены и отправлены к Мари для знакомства, бессовестный ребенок их попросту выгнал, аргументируя свои действия одной-единственной фразой. Не понравилась. Не понравилась. Не понравилась. И что тут будешь делать?!

Внезапно навалилась усталость. Билл, шатаясь, подошел к лестнице и глухо буркнул:

— Подвинься, кнопка.

Мари тут же прижалась к боку, положила голову на плечо, виновато заглянула в глаза:

— Прости, пап. Но они мне действительно…

— Не понравились, — со вздохом закончил он. — Я понял, малыш. А что будем делать завтра?

— Ну… — она помолчала, — я могу пойти на работу с тобой. Я буду сидеть тихо, обещаю.

— Ага, — он грустно хмыкнул, усиленно перебирая в уме всех, на кого можно внезапно повесить ребенка. — И меня сразу же уволят. Гоблины не любят маленьких девочек, кнопка.

— Я не маленькая. А твои гоблины вообще никого не любят.

— Согласен, — Билл обнял ее за плечики, поцеловал пахнущую травами макушку и использовал последний, но, увы, совсем эфемерный шанс. — Мари… Может, ты все-таки поедешь к бабушке Молли?

Плечики под его рукой напряглись.

— Я тебя не оставлю.

— Я справлюсь. Я буду осторожен, обещаю тебе…

— Нет.

Мари сбросила его руку, резко поднялась. Сердито посмотрела на него, сидящего, сверху вниз. Вчера они на эту тему серьезно поругались — первый раз после отъезда Флер.

— Я останусь с тобой. Я не такая, как мама.

Вздернула голову и, не дожидаясь ответа, с оскорбленным видом протопала наверх. Хлопнула дверью спальни. Скоро голова расколется от всех этих хлопков… Не такая, да. И слава Мерлину. Их дочь — дочь полувейлы и оборотня — на удивление добрая и теплая. Понятливая. Смелая. И ответственная. Ответственности Флер хватило на одиннадцать лет. А о доброте и теплоте вообще с самого начала и речи не шло. Билл стиснул зубы и взглянул на часы. Шесть. Можно и напиться. А разбитую Мари стену он восстановит позже.

Конечно, как ответственный человек, совсем уж напиваться он не стал — завтра все-таки на работу. Да и бренди не особо-то помогало. Билл грел в широком стакане ароматную янтарную жидкость, смотрел сквозь нее на лампу и мучительно пытался найти выход.

Выход, сука, не находился.

Часы гулко пробили девять. Наверху Мари плескалась в ванне и пела. Надо будет не забыть потом высушить потолок… Да, и накормить ее чем-нибудь на ночь. Хотя бы намазать галеты остатками масла, на большее он все равно не способен… Билл поморщился от внезапно нахлынувшей жалости к себе и с трудом выполз из кресла.

* * *

Мари, одетая после ванной в теплую фланелевую ночнушку — несмотря на разгар лета, здесь, на побережье, ночи часто бывали прохладными, — протиснулась в дверь и, сев за стол, положила перед собой толстую книгу. Билл поставил перед ней тарелку с галетами, чай и скосил глаза на яркую обложку. П. Трэверс. Кто такой, к Мерлину, П. Трэверс? Или кто такая?

— Тетя Гермиона подарила? Осторожно, горячо.

Тетя Гермиона в их доме была основным поставщиком маггловской литературы. Мари кивнула, аккуратно отхлебнула чай и впилась в галету белыми зубами.

— И как, интересно?

Еще один кивок. Билл отвернулся, пряча усмешку. Хитрюга что-то задумала, книжка явно приготовлена неспроста.

— Пап, — ребенок, наконец, решился. — Ты ведь волшебник?

— Ну? — он налил в чашку своего, специального, отвара и сел напротив.

— Тогда… — Мари глубоко вздохнула и постучала пальчиком по нарисованной на обложке барышне, — тогда найди мне Мери Поппинс.

Об идеальной маггловской няне Мери Поппинс знал даже он. Понятно теперь, почему дочка забраковала всех кандидаток — при таком-то образце для сравнения… Билл тяжело вздохнул:

— Мери Поппинс? Значит, целых три Фрекен Бок тебя не устроили?

«Карлсона» они вместе прочитали еще прошлой зимой — опять-таки с подачи вездесущей Гермионы. Мари лукаво улыбнулась:

— Целых три домомучительницы?..

— Да, действительно. Я как-то не подумал…

— Если ты смог найти Фрекен Бок, то сможешь найти и Мери Поппинс.

В ее голосе не было и тени сомнения. Папа ведь сможет все, правда? Если захочет. Билл взял галету, покрутил ее, зачем-то понюхал и положил обратно.

— Если б все было так просто, кнопка. Если б я мог щелкнуть пальцами и заказать тебе эту самую Мери…

— А ты попробуй, — невозмутимо посоветовала Мари.

— Вот так? — он улыбнулся, выдал впечатляющий щелчок и поднес к губам чашку.

— Да, так, — она кивнула.

В дверь постучали. Билл подавился отваром. Мари от неожиданности подпрыгнула на табуретке, выронила галету и округлила заблестевшие восторгом глаза. Часы в гостиной начали неторопливо отбивать десять. Интересно… И кого же принесло на ночь глядя?

* * *

Автобус задержался на два часа. Сначала на одной из станций отстал кто-то из пассажиров, потом посреди трассы обнаружилось упавшее недавно дерево, потом случилась поломка, потом водитель свернул не туда на сложной развилке… В общем, к Холихеду подъезжали уже затемно. Панси, выкурившая за время дорожных перипетий всю пачку «Данхилла», теперь маялась и кляла на чем свет стоит — и стечение обстоятельств, и недотепу-водителя, и себя заодно — за идиотскую идею, еще днем казавшуюся такой логичной и обоснованной. Здравствуйте, я к вам няней устраиваться… Ох, уже полдесятого, а ведь еще добираться до…

Название совсем крохотной деревушки она, не понадеявшись на память, записала на бумажке, и на конечной показала клочок официантке. И тут ей, на удивление, повезло — пожилая семейная пара отправлялась как раз в ту сторону, и ее подвезли на старом «Пикапе» — за бесплатно и прямо до отдельно стоявшего небольшого коттеджа с романтическим названием «Ракушка».

«Ракушка»… Два этажа, черепичная крыша, приветливо горящие окна… Панси, стоя на деревянном облезлом крыльце, нахмурилась. В душе шевельнулось что-то, похожее на нехорошее предчувствие. Где она могла раньше слышать это название?.. Впрочем, неважно. Сейчас надо сосредоточиться и придумать приемлемое оправдание для столь позднего визита. Но особо умных мыслей не было, поэтому Панси просто постучала.

Дверной молоточек, скрежетнув напоследок, остался у нее в руке. Она недоуменно уставилась на обломок, неловко переступила и — провалилась каблуком в не замеченную в темноте щель между досками. Попытка же выдернуть ногу привела только к тому, что каблук увяз намертво.

Дверь открылась. Панси, перестав дергаться, сощурилась и машинально загородилась рукой с молоточком от ярко горевшей лампочки без абажура. И все равно, рассмотреть встречающего получилось не сразу.

Зато, когда получилось…

На пороге, вытирая полотенцем губы, стоял никто иной, как уважаемый мистер Уильям Уизли, начальник валютного отдела банка Гринготс, завуалировано пославший ее на хер не далее чем два дня тому назад. Панси медленно опустила руку.

— Охуеть, — без выражения произнесла она.

Чуткий слух оборотня уловил характерный звук — скрип застревающего в щели каблука — даже сквозь закрытую дверь. Каблука. Что, блядь, правда Мери Поппинс? Билл хмыкнул и потянул за ручку. Ну, если она еще и молоточек сломала…

Но к такому оказался не готов даже он. Билл, открывая и закрывая рот, смотрел на слеповато щурящуюся, увязшую в коварном крыльце Паркинсон, потом, услышав оригинальное приветствие, все же выдавил в ответ:

— И вам добрый вечер, мисс, — и наконец-то расхохотался.

Мари поднырнула под руку трясущегося от хохота отца, окинула ее изучающим взглядом и, видимо, осталась довольна, потому что тут же спросила:

— Что такое «охуеть»?

Уизли подавился смехом.

— Э… — Панси опустила глаза на ребенка. — Плохое маггловское слово. Не повторяй его в приличном обществе.

— Хорошо, — покладисто согласилась девочка. — Я — Мари-Виктуар. А вы — няня?

Ну, слава Мерлину, один адекватный человек в этом доме все же имеется. Сероглазый и медноволосый нормальный человек, совершенно, кстати, непохожий на красотку Делакур. И — ураураура! — на своего отца тоже. На этого мистера «Мне очень жаль, мисс», который продолжал держать ее на пороге, и в глазах которого дурное веселье постепенно менялось на холодную подозрительность. Панси перевела дух и сердито ответила:

— Да. Я могу войти?

Уизли недобро прищурился:

— А вы все-таки по какому вопросу, мисс Паркинсон?

Да, это будет нелегко. Но денег на обратный билет нет, и отступать некуда. Она поднапряглась и выдала самую милую из своего арсенала улыбок:

— Я по объявлению в «Пророке», мистер Уизли. Это ведь вам требуется няня для девочки?

— Нам, нам, — руки коснулись холодные пальчики, и Панси вздрогнула. — Пап, ну что ты?.. Заходите, мисс.

— Конечно, заходите, мисс, — Уизли сделал шаг в сторону и издевательски улыбнулся. — Прошу.

Мерлин, как же мелко. Панси, глядя ему прямо в глаза, ухмыльнулась, легко скинула разношенные туфли и в одних чулках переступила через порог.

— У вас по полу дует, Уильям. А ребенок — босиком.

Уизли быстро посмотрел вниз, и что-то в его лице неуловимо поменялось. Панси для осмысления понадобилось секунд десять, пока до нее не дошло, что то, что изменило это некрасивое лицо — простая человеческая тревога. Тревога. За нее саму редко тревожились. А еще реже — показывали, вот и не узнала…

Мари тут же, не дожидаясь замечания, скакнула назад, на старый половик:

— Я на ковре. Ой, пап, смотри, у мисс туфелька застряла. Ты достанешь?..

Чтобы не рассмеяться при виде перекосившегося Уизли, ей пришлось закусить губу. Однако от мысли, что он сейчас увидит, в каком плачевном состоянии находится ее обувь, веселиться резко расхотелось. И точно, перед тем, как вернуть, он еще и внимательно изучил проклятые туфли, а потом весьма красноречиво взглянул на нее — с явным презрением в глазах.

— Ваши… туфельки, мисс.

Панси раздраженно вырвала туфли у него из рук и быстро обулась — плюс ко всему, полы действительно были холодными.

* * *

Выражение лица Паркинсон, рассматривающей остатки их импровизированного ужина, просто не поддавалось описанию. Билл на секунду закрыл глаза — ну почему, почему Мари не отвела ее в гостиную! — потом вспомнил, что именно там остались явные следы его попытки уйти от реальности, и смирился с неизбежным.

Неизбежное ждать себя не заставило.

— Уильям, — Панси кашлянула. — Вы… гм… тоже бедствуете?

— Я не умею готовить, мисс, — получилось почти ровно, хорошо все-таки, что он морально подготовился.., вот только это подчеркнутое «тоже» в сочетании с «бедствуете» резануло слух. — А няня Мари уехала два дня назад. Не желаете чая?

— Нет, благодарю, — она величественно опустилась на табурет, что вкупе с ее потертыми маггловскими джинсами и далеко не новой кофтой смотрелось просто дико. — Я выпила кофе на станции в Холихеде.

Мари, присев напротив и опершись подбородком о кулачки, не сводила с нее глаз.

— Вы ехали автобусом? — Билл прислонился к косяку и скрестил руки на груди.

— Да.

— Из Лондона? В такую даль? А почему не аппарировали?

Почему? Панси недоуменно моргнула и тут же зло улыбнулась: позавчера он так стремился от нее отделяться, что даже не поинтересовался, снят ли ее запрет на магию. Впрочем, кому придет в голову, что можно спокойно прожить с неснятым запретом целых одиннадцать лет?..

— Так получилось. Люблю путешествовать.

— О. Надеюсь, добрались без приключений…

— Почти.

— … и дорога была легкой.

— Более-менее.

— Хорошо, что вы приехали. Мы с папой так никого и не нашли.

Билл едва не прикусил язык от досады — Мари встряла страшно невовремя. Как раз тогда, когда он, выждав ради приличия несколько секунд, уже собирался сообщить ей совершенно обратное. Мол, зря себя утруждали и все такое, но в деревне есть приличная гостиница, а первый автобус на Лондон в шесть утра. И он бы даже ее проводил, все-таки ночь на дворе. Паркинсон едва заметно улыбнулась:

— Твой папа крайне разборчивый и требовательный человек, детка. Ему абы кто не подходит.

— Но вы ведь не абы кто, мисс?..

Невинное замечание проняло обоих — Билл от неожиданности фыркнул, а Паркинсон тихо рассмеялась:

— О, нет, я не абы кто… — тонкие пальцы с коротко обрезанными ногтями коснулись ладошки машинально протянувшей руку Мари. — Можешь звать меня Панси.

— Панси, — повторила девочка и душераздирающе зевнула. Билл опомнился и отлепился от косяка:

— Так, юная леди, а ну быстро в постель. Поздно уже. Говори нам «спокойной ночи» и топай наверх.

«Нам» соскочило с языка раньше, чем он успел подумать, и сразу же захотелось самому себе дать по морде. А следом врезать и по ехидной физиономии Паркинсон.

— Спокойной ночи, пап, — Мари привычно повисла у него на шее, чмокнула в щеку, и это было правильно. — Спокойной ночи, Панси. А завтра сходим на пляж, я покажу тебе пещеры, ладно?

А вот это ни в какие ворота не лезло. Ни пляж, ни пещеры, ни, главное, завтра.

— Беги, кнопка, — он подтолкнул дочку к двери, потом вдруг вспомнил про холодный пол в холле… — Мерлин, иди сюда…

На лестнице Мари, затормозив движение, внезапно вцепилась в перила:

— Только пусть ее комната будет рядом с моей!..

И — настойчивый взгляд блестящих и круглых, как у совенка, глаз. Билл мученически вздохнул. Жаль, что так и не удалось напиться, может, тогда бы он просто сразу спустил Паркинсон с крыльца, не заморачиваясь реверансами и данью вежливости. Теперь — поздно. Теперь скрепя сердцем приходилось признавать очевидное — слизеринская стерва неизвестно с какого перепугу понравилась его дочери, причем не прикладывая к этому абсолютно никаких усилий.

* * *

— Вы раньше хоть видели вблизи живых детей, мисс Паркинсон?

Панси, вздрогнул, оторвала взгляд от темного пятна на потолке. Проклятый оборотень, надо ж было так бесшумно подкрасться?..

— Уизли… У вас потолок течет.

У него сейчас крыша потечет. А про потолок он так и знал, что забудет… Билл упал на стул и подтянул поближе чашку с остывшим отваром.

— Вы не ответили.

Блядь, почему именно она?..

Панси честно задумалась:

— Дети… это до скольки лет?

Он тяжело вздохнул:

— Исключая время вашего пребывания в Хогвартсе в качестве ученицы.

— Ладно. Нет.

— Предельно откровенно. И на что вы здесь рассчитываете?

— Ну… — она потерла кончик носа. — Зарплата в фунтах, отдельная спальня, выходной — каждое второе воскресенье месяца. Продукты ваши, готовка, так и быть, моя.

Интересно, сколько она еще продержится на одной голой наглости? Панси боялась, что недолго… Смотрит-то как, брр! Ну почему Уизли, ну что за жизнь такая?! Выгонит он ее. Вот прямо сейчас возьмет и выгонит…

— Мерлин… — как же он устал… Мари, кнопка, за что?! Он же завтра возненавидит себя, вот прямо с утра и возненавидит… Неужели — вот это — выход?! — Сколько вы хотите в неделю?

Панси не поверила ушам. Панси потерянно моргнула. И, кажется, что-то все же ответила…

Она назвала сумму. Ровно в два раза меньше, чем он планировал тратить. Нет, определенно, весь мир против него… Билл уронил голову на скрещенные на столе руки.

— Что? Простите, Уильям, я не расслышала…

Он зло взглянул на нее, как будто резанул двумя голубыми клинками:

— Я сказал — договорились. А сейчас — уйдите с моих глаз. Комнату найдете сами, здесь не дворец…

* * *

— А почему ты не носишь мантии, Панси?

Потому что в метро на одетых в мантии девушек косятся странно и недобро.

— Потому что они скрывают мою великолепную фигуру.

Мари критически оглядела ее:

— У тебя красивая фигура. Но ты очень худая.

Особенно — по сравнению с тетей Джинни.

— Я не худая, я стройная. Толстой я была, когда училась в школе… — Панси открыла мед и поставила перед ней миску с хлопьями, залитыми свежайшим молоком, — а потом похудела.

— Почему?

Потому что ела хорошо если один раз в день — и такие дни считались просто праздником.

— Занялась собой. Начала бегать по утрам…

На рынок — в четыре, перед рассветом, когда там самые дешевые продукты, в пять они стоят уже вдвое дороже…

— …и по вечерам…

С подносом по залу, уворачиваясь при этом от желающих потрогать за задницу; тридцать столиков — и одна официантка, и попробуй не успей с заказами…

— Бегать? И все?.. — девочка заглянула в сковородку: — Ух, ты!.. Что это?! Мокрые тосты?

— Это гренки. Осторожно, горячо… Нет, не все. Еще я занималась борьбой…

А как без этого? Удивительно, но все — все! — хозяева гостиниц раньше или позже приходят к мысли, что перечень служебных обязанностей горничной неплохо бы расширить еще парой — необременительных и приятных. Вот только кому приятных? Приходилось отбиваться. И, как следствие — искать новую работу…

— … и танцами.

Недурно, кстати, оплачиваемыми в маггловских барах. Подумаешь, фокус — красиво раздеться под музыку, с ее-то врожденным чувством ритма и длинными ногами. Жаль, что пришлось бросить — смотри предыдущую причину.

— А где ты работала до нас? Ой, вкусно!..

— Положи сверху кусок сыра, будет еще вкуснее. До вас? Гм… Во многих местах. И с магглами тоже, у меня было «выше ожидаемого» по маггловедению.

— С магглами? Тебе с ними больше нравилось?

Вопрос неожиданно поставил в тупик, и Панси почесала нос испачканной в желтке рукой. С клиентами стрип-баров и завсегдатаями дешевых кафе — нет. Но был у нее такой золотой период в жизни — где-то месяцев семь, — когда она работала секретарем в маггловском банке; ее начальнице было абсолютно по барабану темное прошлое подчиненной, лишь бы голова варила и с утра не опаздывала… Потом, правда, их банк слился с каким-то еще, и ее сократили, но именно тогда она поняла, что, представьте, существуют и нормальные рабочие отношения. Панси пожала плечами:

— Магглы тоже бывают разными, кнопка. Почему ты не ешь?

— Я ем. Ты очень вкусно готовишь, Панси! Гораздо лучше, чем миссис О’Нилл.

— Правда?..

Что ж не готовить-то — из свежих и качественных продуктов, купленных в нормальных магазинах?

— А папа думает, что ты покупаешь готовую еду в лавке миссис Харрисон…

— Ту отраву? — она невольно скривилась. — О, Мерлин… Ну и пускай думает.

— … и даже хочет зайти к ней и сказать, что наконец-то она стала жарить стейки именно так, как он любит.

— Да на здоровье, пусть зайдет.

— И магией ты совсем не пользуешься… Кстати, а где твоя палочка, Панси?

Панси, медленно вливая в растопленный шоколад молоко, хмыкнула. Есть такая детская игра — сто вопросов ни о чем, а среди них один — с подвохом. Так, какие там у нас рабочие версии, объясняющие отсутствие палочки?.. Сломалась при аварии? Находится на реставрации? Или…

— Действительно, мисс Паркинсон, где же ваша палочка?

Панси спокойно поставила молочник. Интересно, и давно он подслушивает? Ладно, признаем, что ситуация… гм… усложнилась. Здесь гнилой вариант с аварией не прокатит. Впрочем, она и должна была усложниться — рано или поздно. Ей и так удалось продержаться почти неделю — ведь со временем умение скрывать отсутствие магии было отточено до совершенства и практически возведено в ранг высокого искусства. Только бы… он не сунул нос в Архив.

— Я тут на досуге все же решил поинтересоваться вашим трудовым прошлым, — Билл затушил окурок в пепельнице, которую держал в руке, и зашел на кухню, — и обратился в Архив. Знаете, обнаружил совершенно удивительные факты.

Еще бы ей не знать. Панси надела рукавицу-прихватку и, сняв с плиты котелок, наполнила шоколадом две пузатые чашки.

— Мари, пока шоколад остывает, дуй наверх переодеваться. Автобус отходит через тридцать минут.

— А что мне надеть, Панси?

— Надень голубое платье.

— У меня нет под него сумочки. Я надену зеленое.

— Договорились. Горячего шоколаду, Уильям?

— Да, спасибо. Куда-то собираетесь?

— В кино. Папочка, пойдем с нами, у тебя же выходной!

— Не могу, кнопка, мне надо в Лондон по делам. В следующий раз, хорошо?

— Ну, пап!..

— Мари, время.

— Иду, Панси. Ты меня причешешь? Я хочу с распущенными.

— Мы сделаем «дульку».

— Ну, Панси!..

— На улице жарко, заработаешь себе потницу на шее.

— Кнопка, слушайся мисс Паркинсон.

— Я слушаюсь. А что такое «потница», Панси?

— Раздражение на коже.

— Оно бывает от распущенных волос?!

— Бывает. Мари, ты собираешься в кино, или нет?

— Собираюсь. А папа часто ходит с распущенными, пап, у тебя есть раздражение?

— От волос — нет.

— А от чего есть?

— От детского непослушания.

— Ну, пап!..

— Мари, время! Шоколад стынет, автобус уезжает!.. Быстро наверх!

— Иду, Панси…

— У вас испачкан нос, мисс Паркинсон.

— Это желток, мистер Уизли.

— И у вас не снят запрет на магию.

— О?

— Одиннадцать лет, мисс Паркинсон, — Билл отодвинул пустую чашку и вежливо улыбнулся. — Запрет на магию не снят у заключенных Азкабана, у пятерых так и не пойманных Пожирателей… и у Панси Паркинсон. У няни моей дочери. Просто отлично.

— Панси! — закричала сверху Мари. — На зеленом платье пятно!..

— Я же говорила, надевай голубое! — закричала в ответ Панси.

— Голубое мне маленькое!! У него рукава короткие!

— Они не короткие, а три четверти!

— Что?!

— Мари, время!!

Билл облокотился на стол и ухмыльнулся:

— Ничего не хотите мне объяснить, мисс Паркинсон?

— Панси!! А сумочка?!

— Возьми белую!

— Она грязная!!

— Почему?!

— Мы вчера складывали в нее ракушки!

— А почему ты сразу не почистила?!

— Я забыла!!

— О, Мерлин… — Панси сунула в раковину его испачканную чашку. — Уильям, может, вечером поговорим?.. Вы же сами видите, сейчас…

— Панси!!! А где моя расческа?!

— Разумеется, мисс Паркинсон, — Билл откинулся на спинку стула. — Не смею больше отвлекать вас своими глупостями от таких серьезных проблем.

— Панси! У меня молния застряла!! Помоги мне!!!

— Вы даже не представляете, насколько серьезных, — пробормотала она. — Иду! Только не дергай ничего, сломаешь!!

* * *

— Вы слишком много курите.

Панси сидела на плоском камне недалеко от обрыва, курила и смотрела на звезды, маленькие и тусклые в свете набирающей силу Луны. Билл сел рядом, отобрал у нее сигарету и щелчком отправил ее в полет к морю. Девушка пожала плечами:

— Вы тоже.

— И как назывался фильм?

— «Техасская резня бензопилой».

Билл нахмурился, потом взглянул на нее и понял — не шутит.

— Вы что, водили ребенка на фильм ужасов?!

— Уильям, — Панси хмыкнула, — у ребенка папа — оборотень. Думаете, она испугалась вида крови?

— Оборотень — это тот, кто обращается каждое полнолуние, мисс Паркинсон.

— Да что вы говорите?

— Мисс Паркинсон, знаете, почему я вас терплю, несмотря ни на что?

— Я умна и хороша собой.

— Да уж, сама себя не польешь — завянешь.

— А несмотря на что, мистер Уизли?

— Как вы умудрились за одиннадцать лет поменять сорок шесть рабочих мест?

Вообще-то, гораздо больше, иногда она вылетала с очередной работы настолько быстро, что хозяин просто не успевал подавать в Архив информацию о найме нового работника. А ведь еще были и магглы… Панси хмыкнула и вытряхнула из мятой пачки очередную сигарету:

— У вас не найдется огонька, Уильям?

— Вы до сих пор здесь, потому что Мари к вам привязалась. И только.

— А на вашу привязанность я, слава Мерлину, не претендую. Не люблю, видите ли, всякую живность.

— О. Хамите.

— Отнюдь. Очень, по-моему, тактично даю понять, что мое отношение к вам недалеко ушло от вашего — ко мне. Где-то рядом.

— Что ж, рад, что мы все выяснили… — наколдованное пламя вспыхнуло так близко от лица, что Панси невольно отшатнулась. — Ваш огонек, мисс Паркинсон.

— Благодарю, мистер Уизли, — она затянулась с видимым удовольствием. — Да, с нанимателями мне не везло. Все одиннадцать лет и не везло. И ничего ж в этой жизни не меняется, представляете?

— Представляю. Вот только понять не могу, почему никому из этих уважаемых граждан и честных налогоплательщиков не пришло в голову подать в Комитет по Надзору прошение о возврате вам магии? Правила ведь не изменились, насколько я знаю?

Правила не изменились. Тогда, много лет назад, сразу после Победы и формирования Министерской Сотни, Шеклболт, не будучи совсем уж восторженным идиотом, издал вдогонку приказу малюсенькое постановление. Гласящее, что все, абсолютно все дети Пожирателей имеют полное право на снятие запрета и возврат магии, но только в том случае, если их работодатель, кем бы он ни был, подаст в Комитет по Надзору соответствующую заявку. И постановление полностью себя оправдывало, держа в крепкой узде и превосходно остужая горячие и буйные головы; правда, о том, что все это сильно попахивало обычным рабством — а на что бы вы пошли, чтобы снова вернуть себе палочку? — скромно и тактично умалчивалось. Панси, не ответив, выпустила несколько колечек дыма. Билл язвительно улыбнулся:

— А теперь этот тяжелый моральный груз и трудный выбор лег на мои многострадальные плечи. И все же, мисс Паркинсон… Неужели вы никому — никому! — не смогли угодить? Может, стоит поискать проблему в себе?

Она скорбно опустила вниз уголки губ:

— Хотите обсудить мои многочисленные недостатки, Уильям?

— Значит, признаете, что вы не само совершенство? Ушам не верю.

— Отчего не признать-то? Я стараюсь жить с собой в гармонии и никогда себя не обманываю, мистер Уизли. В отличие от некоторых. Итак, недостаток номер один… — она помахала у него перед носом дымящимся окурком: — много курю.

— С какого вы начали, с самого мелкого или с самого существенного? — он, подумав, отобрал у нее пачку, вытащил сигарету и тоже закурил.

— Недостаток номер два: периодически не успеваю прикусить свой длинный язык, а люди до смешного не любят слышать правду о себе.

— Да, это в зачет.

— Вот вам наглядный пример… — она на секунду задумалась. — Вас, Уильям, бросила супруга…

Эту ремарку Билл предпочел не комментировать. Панси стряхнула пепел.

— И как вы считаете, сколько доброжелателей, вслух сказавших «ах, какая нехорошая», про себя подумали «ну и правильно»? Я, например, считаю, что все.

— И где здесь правда обо мне?

— Недостаток номер три: повышенная раздражительность. Меня просто бесят те, кто при полном отсутствии объективных причин мнят себя умнее и хитрее меня.

— Так пейте успокаивающее, варится оно элементарно… Ах, да, вы ж не можете. Прошу прощения за бестактность.

— Недостаток номер четыре: ни перед кем не раздвигаю ноги по первому щелчку.

Билл закашлялся дымом. Панси невозмутимо раздавила свой окурок о камень и сочувственно похлопала его по спине, горячей и чуть влажной даже сквозь рубашку.

— С крупными, пожалуй, все. Продолжим дальше, Уильям?

— Нет, остановимся на номере четыре, — он вытер выступившие от кашля слезы и сглотнул горькую слюну — в горле неприятно першило. — А вы уверены, что не льстите себе, мисс Паркинсон? Когда вы последний раз внимательно смотрели в зеркало?

— Хотите сказать, что таких извращенцев не существует? — Панси улыбнулась, их бредовая беседа постепенно принимала забавный оборот.

— Извращенцы всякие существуют, — философски заметил он. — Я не верю, что вы попадали исключительно на них.

— Нет, к счастью, не исключительно. Где-то через одного.

— Потрясающее везение.

— Увы. Когда дверь мне неделю назад открыли именно вы, сама в него поверила.

— Насчет меня в плане покушения на вашу… гм… аппетитную фактуру можете быть спокойны, — теперь развеселился и он. — Надеюсь, я вас не сильно разочаровал?

— Я, кажется, упоминала, что не люблю живность?

— Весьма доходчиво, — Билл поднялся, с удовольствием потянулся. — И что Мари в вас нашла?

Улыбка Панси потеплела:

— Уильям, осенью ее распределят в Слизерин. Вам лучше смириться заранее.

Он повернулся, внимательно посмотрел на нее; луна освещала только здоровую половину лица, и все шрамы остались в тени.

— Мне все равно, на какой факультет она попадет, мисс. А вот что делать с вами?

Она пожала плечами и опустила взгляд:

— Да делайте, что хотите. А еще лучше — не мешайте работать. А еще лучше — попробуйте существовать параллельно, не пересекаясь со мной. Это не сложно, я помогу вам.

Неожиданно Билл присел на корточки прямо перед ней — глаза в глаза.

— Хотите, чтобы я вам посочувствовал? Спросил с участием — что, бедная девочка, на самом деле было так тяжко? Или, с восторженным неверием — что, я действительно ем вашу стряпню? А может, чтобы пообещал — вы обязательно отогреетесь у нас душой и перестанете быть такой сукой? Так вот, Паркинсон, не дождетесь. Ни сочувствия, ни поддержки, ни обещаний, — он поднялся, отбросил назад рыжий хвост. — Мешать не буду. Каждый день просматривать воспоминания Мари в думосборе — буду, как и делал это с самого начала. Насчет прошения в Комитет — очень сильно подумаю. Вас с палочкой даже представлять не хочется.

— Уизли, — медленно произнесла она, поднимая лицо, почти красивое в зыбком лунном свете, — идите на хер.

— И вам спокойной ночи, мисс Паркинсон…

Билл выбросил окурок, засунул руки глубоко в карманы и, насвистывая, двинулся к дому. Вот и поговорили. Примерно так, как он и ожидал. Только почему-то… ее подлый выпад на тему развода его практически не задел. Отходит, наверное… А все-таки ресницы у нее — точно как иголки.

* * *

В деревне магглы в который раз прокладывали под землей какие-то трубы, и шум от работающей тяжелой техники стоял нереальный. Билл закрыл поплотнее дверь и, облегченно выдохнув, заглянул в гостиную.

Мари, забравшись с ногами на диван, сосредоточенно читала очередную толстую книгу. Паркинсон поблизости не наблюдалось, и слава Мерлину, видеть ее после вчерашнего ночного разговора не было никакого желания. Билл сбросил мантию и еще раз прислушался:

— Привет, кнопка. А где твоя домомучительница?

Девочка не отозвалась и головы не подняла. Это Мари-то, которая всегда в воплем бросается на шею!.. Он нахмурился:

— Мари!..

Никакой реакции.

— Даже поздороваться не хочешь?

Строгое личико, чуть насупленные брови… И — странная тишина в доме… У него внутри все оборвалось. Называется, поговорили, блядь!.. Неужели… неужели она бросила ребенка и… ушла? Вот так просто — не сказав ему ни слова? Дьявол, не надо было вчера так резко… И что… что теперь делать?!

— Мари, где Панси?!

Аккуратно причесанная головка склонилась еще ниже. Он запаниковал, шагнул вперед…

— Стойте, Уизли! — резко раздалось сзади. — Не трогайте ее, напугаете!.. У нее беруши, она вас не слышит.

Сказал бы кто еще пять минут назад, что при звуках голоса Панси Паркинсон он испытает такое тошнотворное облегчение, что задрожат колени — не задумываясь, проклял бы. Но — и мутило, и колени дрожали, и в голове звенело — полный набор. Билл медленно обернулся:

— У нее… что?

Панси, поудобнее перехватив таз с мокрым бельем, поморщилась:

— Беруши. Затычки для ушей. Вы что, не слышите, какой шум на улице?

Мари перевернула страницу, подняла голову и, широко улыбнувшись, чересчур громко сказала:

— Привет, пап! Ты сегодня рано!

Билл вымученно улыбнулся в ответ. То, что он так бурно отреагировал на одну лишь мысль о возможном бегстве Паркинсон, было крайне неожиданно. И неприятно. И требовало серьезного осмысления. Желательно, в одиночестве и со стаканом бренди.

Сопьется, блядь, такими темпами.

* * *

— Я так и знала! Нет, я так и знала! — Панси, отведя руку с зажатой в ней сигаретой подальше от ребенка, другой решительно тыкала в раскрытую книгу. — Вот это слово! И ничего хорошего оно не означает!

Мари с любопытством заглянула в текст и рассмеялась:

— Домомучительница?

— Уродливая толстая старая баба!! С кошкой! Ненавижу кошек!

Они сидели на пляже, на узкой полоске нагретого солнцем белого песка, зажатой между морем и почти отвесными скалами. Мари плескалась на теплом мелководье, а Панси, одним глазом посматривающая на нее, от нечего делать решила почитать прихваченную девочкой книгу. Вот и почитала…

— Папа так называет тебя не в этом смысле…

— Уж понятно, что не в этом, еще не хватало!.. А в каком?..

— В другом, — туманно пояснил ребенок. — Хочешь, спроси сама.

Самой спрашивать хотелось меньше всего, да и вообще, все контакты с Уизли, за исключением вынужденных, надо бы свести к минимуму — в свете вчерашней-то беседы… Ладно, не выгнал — и то хлеб. Солнце припекало уже серьезно, и Панси вместе с кариматом переползла под тень скалы.

— Мари, надень головной убор.

— В нем жарко, у меня голова потеет! Ты же сама говорила про потницу!

— А по солнечный удар тебе никто не говорил?

Девочка со стоном напялила кепку. Панси подтянула штанины джинсов повыше и снова углубилась в чтение.

— Панси, а почему ты не раздеваешься? Ты не будешь купаться?

Она, не поднимая головы, хмыкнула:

— Твой папа проговорился, что смотрит в думосборе, чем мы тут с тобой целыми днями занимаемся. А лишний раз пялится на мои потрясающие ноги ему совершенно не нужно.

И на все остальное мое — тоже. Вуайерист хренов.

— В думосборе? — в голосе Мари было столько непритворного изумления, что оторваться от «Карлсона» все же пришлось. — Но он ни разу не просил мои воспоминания!

Панси озадаченно нахмурилась. Зачем Уизли было врать? Разве только, чтобы…

— Давай, Панси, раздевайся, — Мари нетерпеливо отобрала у нее книгу. — Ты же обещала научить меня плавать! Ну, Панси!..

* * *

С самого утра на душе почему-то было неспокойно и муторно. Билл стоически терпел, стараясь держать себя в руках и не срываться на подчиненных, и дотерпел аж до полудня. Потом терпение закончилось. Промаявшись еще час и доведя обычно невозмутимую мисс Лотнер до нервного срыва, он все-таки заглянул к начальству и, сославшись на плохое самочувствие и приближающееся полнолуние, отпросился домой.

Странно, но гоблины, крайне сволочные во всех остальных вопросах, к этой его проблеме относились с удивительным пониманием, видимо потому, что он, как и они, человеком уже не являлся. Билл вернулся в отдел, извинился перед секретаршей и, подкрепив свои извинения внушительной плиткой шоколада, с чистой совестью аппарировал к «Ракушке».

Родной дом встречал его горой непонятного хлама на пороге парадной двери. При ближайшем рассмотрении хлам приобрел вполне узнаваемые очертания старых кранов, кусков битой плитки и отрезков насквозь проржавевших труб. Биллу стало дурно.

Из-за дома доносились незнакомые голоса и приглушенный смех. Сразу несколько голосов. Мужских голосов. Голоса и смех сопровождались тихим позвякиванием посуды. Билл, чувствуя, что начинает медленно звереть, обогнул «Ракушку» и замер на месте.

Под развесистой липой, вокруг импровизированного стола из ящиков, накрытых газетами, прямо на земле сидело четверо мужчин в рабочих комбинезонах. Мужчины неторопливо обедали. В неподвижном жарком воздухе висел насыщенный аромат грибного супа, почти забивая все другие — белого хлеба, колбасы и яблочного компота. И — мокрого цемента. Из дома вышла Паркинсон с полным подносом бутербродов, невозмутимо кивнула ему и прошествовала мимо.

Работяги, опустив ложки, рассматривали длинноволосого мужчину в странной одежде с явным любопытством. Билл опомнился:

— Мисс Паркинсон. Можно вас на минуту?..

— Конечно, мистер Уизли… — она опустила поднос на свободное от тарелок место и, мягко улыбнувшись (не ему), подошла — с откровенным нежелание на лице. Билл пропустил ее в дом и, войдя следом, тщательно закрыл за собой дверь.

— Что. Ты. Здесь. Устроила?!!

Его накрывало, и накрывало конкретно. Панси спокойно скрестила руки на груди:

— В доме меняют трубы, Уизли.

«Мистер» и «мисс», как и «вы», остались в далеком прошлом, употребляясь лишь в присутствии посторонних и при Мари — в сугубо воспитательных целях. «Паркинсон» произносилось гораздо приятнее, чем «мисс Паркинсон», гораздо вкуснее что ли, будто выплевываешь со смаком несъедобную гадость. Зато в ее «Уизли» теперь совершенно четко улавливались презрительное снисхождение и не скрываемое больше отвращение. Сегодня это взбесило окончательно.

Он, стиснув хрупкие плечи, приложил ее о стену с такой силой, что она, коротко взвыв, неверяще распахнула почерневшие от боли глаза…

— Уже совсем нюх потеряла, Паркинсон? Ты — в моем доме! В моем!! С каких это пор ты решила, что можешь здесь чем-то распоряжаться?!

Панси ужом вывернулась из его хватки и отскочила в сторону, лишь случайно не запнувшись о коробки с новой плиткой.

— С тех самых пор, как Мари сегодня оторвала кран! Кран, Уизли! Да ее не обварило кипятком каким-то чудом! Твой драгоценный дом насквозь прогнил! То, что ребенку здесь небезопасно, не приходило в твою пустую голову?! Я устала вздрагивать каждый раз, когда она поднимается по лестнице или моет руки!!

— Ты должна была спросить меня! Спросить! Меня!!

— Как?! Дать тебе срочную телеграмму в Гринготс?! У тебя даже совы нет!!

Билл задохнулся, но ответа не нашлось, совы действительно не было, и это чуть-чуть отрезвило. Несколько секунд они, тяжело дыша, сверлили друг друга яростными взглядами, потом Панси, поморщившись, отняла руку от разбитого затылка и недоуменно уставилась на испачканные чем-то липким пальцы.

Кровь. Сладкий, легкий аромат, перебив отвратительные запахи сырой штукатурки, краски и ржавчины, окутал сознание невесомым эфиром. Моментально расслабил. Успокоил. Взбодрил. Возбудил. Волки не урчат от удовольствия, урчат кошки, но откуда-то из живота, к горлу, дрожащей волной поднималось сытое, довольное урканье. Он прикрыл глаза и, стараясь вобрать в себя как можно больше этой сладости, резко втянул носом воздух.

Панси замерла и, подозрительно прищурившись, быстро спрятала руку за спину.

— Вот только не надо изображать тут кровожадного монстра, Уизли. До полнолуния целых два дня.

— До полнолуния всего лишь два дня, Паркинсон, — поразительно, но он почти успокоился. — Куда ты дела Мари?

— Она в моей комнате, смотрит телевизор.

Телевизор. Ну вот, а он почти успокоился. Телевизор тоже был больной темой, а главное — очень свежей больной темой. Практически вчерашней. Причем, как они на пару смогли его убедить в необходимости покупки это маггловской хрени, он так и не понял.

— Все ясно. Увиливаешь от прямых обязанностей?

— Именно. Занимаюсь непрямыми — кормлю обедом водопроводчиков и штукатуров.

— За что, интересно, я тебе плачу — за то, что мой ребенок целыми днями сидит перед этим ящиком?

— Действительно, за что?..

— Мерлин… — как же сладко она пахнет… — Вымой руку.

— Чем, интересно? Когда меняют трубы, воду отключают, ты не в курсе?

Билл медленно улыбнулся. В курсе он, в курсе. Но какой шикарный повод… Палочка в пальцах, простое заклинание — и вот уже Паркинсон, мокрая с головы до ног, шипя и отплевываясь, пытается увернуться от льющейся сверху воды…

— Прекрати… Прекрати сейчас же! Ненавижу тебя!..

Ненавидь, кто ж тебе мешает. Билл хмыкнул и спрятал палочку.

— Так лучше?

Панси отбросила прилипшие к лицу пряди, оттолкнула его и, бессильно выдохнув проклятие, устремилась наверх. Билл, с кривой ухмылкой провожая ее взглядом, внезапно нахмурился: дьявол, а перила-то на самом деле нехило шатаются…

* * *

Гостевой комнатой практически никогда не пользовались. Нет, гости, конечно, у них бывали, и часто, вот только ночевать оставались крайне редко — Флер терпеть не могла чужих людей, шляющихся по дому с утра пораньше. И поэтому крохотная спальня, выходящая единственным окном на море, постепенно ветшала, а после того, как именно над ней стала протекать крыша, приобрела совсем уж нежилой вид. Но Паркинсон, видимо, было не привыкать, по крайней мере, жалоб на отваливающиеся обои и украшенный пятнами потолок от нее не поступало. Билл с легкостью открыл почему-то не заскрипевшую дверь и застыл столбом — в очередной раз за этот сумасшедший день.

Комната выглядела… по-другому.

Пятно на потолке исчезло, и он радовал глаз нетронутой белизной. Старые, с ржавыми потеками, обои сменились на другие, явно дешевые, но с приятным ненавязчивым орнаментом. Чисто отмытое окно с прозрачной гардиной, выкрашенные заново рама и подоконник, деревянный пол, из грязно-бурого превратившийся в серо-зеленый. Веселенький половик, покрывало в тон ему на кровати… На покрывале — его дочь, сидящая по-турецки, грызущая румяное яблоко и не отрывающая восторженных глаз от ультрасовременного телевизора, закрепленного на стене напротив. Идиллия.

Дверь ванной открылась, выпуская хмурую Паркинсон, уже успевшую переодеться в сухое и вытирающую голову полотенцем.

По телевизору шла детская программа. Панси бросила мокрое полотенце на стул и, подогнув ногу, села рядом с Мари.

— Как… — у него все еще не было слов. — Как вы это сделали?

Без магии. Как?..

— Ручками, Уильям, — она снова коснулась ссадины на затылке и зло посмотрела на него. — Ручками. Или, по-вашему, мне нужно было жить в свинарнике?

Билл моргнул.

— И кто же вам помогал?

— Я помогала, — Мари, не глядя на него, подняла, как в школе, руку. — Я держала обои. А красила Панси сама, чтобы я не дышала гадостью.

Панси вдруг язвительно улыбнулась:

— Вы так удивлены. Можно даже подумать, что вы не видели этого в думосборе.

Внизу хлопнула дверь, и холл внезапно заполнился громкими голосами рабочих. Обед закончился, начиналась следующая фаза развала дома под емким названием «ремонт», и, судя по достигнутому объему разрушений, конца этого бардака в обозримом будущем не предвиделось. Паркинсон взяла со стоящей на кровати тарелки еще одно краснобокое яблоко и с сочным хрустом надкусила его.

— Кстати, Уильям. Чтобы я больше не отвлекалась от своих прямых обязанностей, возьмите-ка руководство процессом и контроль за ним в собственные руки. И помойте, пожалуйста, посуду — при полном отсутствии воды в кране с этой невыполнимой задачей здесь справитесь только вы.

— Па… — Мари перевела на него затуманенные глаза. — Пап, я хочу в Диснейленд…

Билл тяжело вздохнул. Лучше бы он остался на работе. С мисс Лотнер и гоблинами. С этими добрыми и милыми созданиями. И был избавлен от руководства процессом замены труб, от мытья заклинаниями грязных тарелок… и от созерцания довольной растрепанной Паркинсон, с наслаждением впивающейся в яблоко белыми зубами и до сих пор головокружительно-сладко пахнущей кровью…

— Ладно, мисс Паркинсон. Но, если я получу счет больше чем на триста фунтов, вы очень сильно пожалеете.

Счет оставили на двести девяносто семь. Панси, кладя его вечером на стол, даже не старалась не улыбаться.

* * *

Панси открыла дверцу холодильника и застыла от неожиданности. Конечно.., после того, как она поселилась в «Ракушке», ассортимент продуктов в нем значительно расширился, но чтобы до такой степени… Персики, твердый сыр, домашние паштеты и горячо любимые Мари креветки — это ладно, это уже обыденность. Но сейчас на верхней полке ненавязчиво охлаждалась пара бутылочек шампанского «Кристал», уже успевших как следует остыть и покрыться приятной глазу испариной. И вид этих бутылочек настолько выбил ее из колеи, что коробку дорогущих шоколадных трюфелей она не сразу и заметила.

Панси медленно выпрямилась и тихо прикрыла дверцу. Сколько стоит бутылка «Кристал», знала даже она, по поводу трюфелей сомнения тоже не возникали. Вчера вечером Уизли первый раз не пришлось сушить потолок после купания Мари, но ей, естественно, никто за это так спасибо и не сказал. И тот же самый никто не извинился, кстати, за разбитый до крови затылок. И быть такого не может… чтобы… для нее… Нет, бред. Бредбредбред. Шампанское за пятьсот фунтов!.. Как вообще могла эта дичайшая мысль, пусть на секунду, но все же прийти ей в голову?!

Панси горько улыбнулась, потом вспомнила, за чем, собственно, шла и снова потянулась к ручке. Пятьсот. Фунтов. За бутылку. Нет, это даже интересно. Просто любопытно, и ничего больше — для кого? Сам Уизли предпочитал дорогие сорта бренди и пошлый маггловский «Джек Дэниэлс», запасы которого на столике в гостиной регулярно пополнялись. Что предпочитает она — никого, само собой, не интересовало, хотя, предложи ей кто стопку темного рома и ломтик сладкого апельсина, посыпанный корицей — отказываться бы не стала. Но «Кристал»? Да еще и две бутылки?.. Губы снова тронула усмешка, на этот раз едкая. Бедный, бедный Билли! Неужели теперь никто, меньше чем за «Кристал», и давать не хочет? Растерял былые навыки и утратил прежнюю хватку за годы идеального брака? Бедный наш мистер «Женщина, не приближайтесь ко мне, я в печали»! Панси снова фыркнула, но вдруг вспомнила широкие плечи, облитые лунным светом, перетянутые шнурком роскошные волосы, длинные ноги — и неожиданно для себя вздохнула. А может, и правильно. Жизнь-то не закончилась. Может, так и надо. Может, ему давно пора переключится на кого-то другого и выкинуть, наконец, эту Делакур из головы.

* * *

И опять она не спит глубокой ночью, курит и смотрит на Луну, но на этот раз — сидя на широком подоконнике у распахнутого настежь окна своей спальни. Полнолуние уже завтра. Шутки шутками, а все-таки эта мысль немного напрягает. К счастью, завтра и выходной — и у нее, и у Билла. Он с Мари остается дома, а она, свободная как ветер, может с легкой душой отправляться куда глаза глядят. Правда.., в какую сторону они будут с утра глядеть, представлялось пока с трудом. Ладно, придумает что-нибудь. Поедет в Холихед, например. Сходит в кино, объестся мороженным, погуляет в парке, прошвырнется по магазинам. Пообедает в том маленьком ресторанчике на набережной, полюбуется на яхты в порту. Понаслаждается еще одним приятным летним днем на побережье. Словом, будет делать все то же, что они неоднократно проделывали с Мари, вот только день, проведенный в одиночестве, растянется на пару лет. Панси философски хмыкнула и, затушив окурок, соскочила с подоконника. Нет, но для кого же все-таки шампанское и трюфели? Крайне соблазнительная мысль спуститься потихоньку вниз и проверить холодильник при должном обдумывании была отринута как недостойная — вот еще, шпионить не хватало! И за кем — за чертовым праведником Уизли! Хрен с ним, пусть себе спокойно живет своей загадочной личной жизнью, а она — спать. Спатьспатьспать. Говорят, у тех, кто ложится до полуночи (и, блядь, не курит) — прекрасный цвет лица. Надо будет проверить как-нибудь, устроить такое издевательство над любимым организмом, хотя бы на недельку — дольше все равно не продержится. Панси потянулась задернуть гардину, бросила последний взгляд за окно и так и застыла — с поднятой вверх рукой.

Так-так. Сюрприз-сюрприз. Кажется, сейчас плотная завеса над страшной тайной личной жизни ее работодателя будет не просто приподнята, а практически сорвана напрочь. Да они и не очень-то скрываются — в какую нормальную голову придет, что в три часа ночи одна любопытная особа будет мучиться бессонницей, травиться никотином и торчать у темного окна? Ладно хоть заглушающие чары наложили — и в доме стояла мертвая тишина, и там, под окном — тоже.

Панси с досадой поморщилась и очень настойчиво посоветовала самой себе отвернуться. Подслушивать — да, подглядывать — да, но это же, мать его, Уизли! Уизли!! Подсматривать — за ним?! Да опускаться ниже просто некуда! Она ругала себя последними словами, она даже почувствовала, что — о, Мерлин! — у нее, впервые за много лет, начинают лихорадочно гореть щеки, но заставить себя отойти от окна, но хотя бы элементарно закрыть глаза — просто не могла, и не только разворачивающееся перед ней действо было тому причиной.

Хотя, и действо само по себе оказалось прелюбопытнейшим.

В личности тайной пассии Уизли, ради которой он раскошелился на «Кристал», сомневаться, увы, не приходилось. Длинные, почти белые волосы, сногсшибательная фигура, безумно дорогая тряпочка, по какому-то недоразумению называющаяся платьем и открывающая больше, чем закрывающая, грациозные кошачьи движения — Делакур собственной персоной. Где-то на краю нокаутированного сознания промелькнуло легкое отвращение, промелькнуло и пропало. Над тем, какого хрена устраивать тайные встречи с собственной бывшей женой, скрываясь от всех и вся, можно подумать и позже. А сейчас только и оставалось, что смотреть, почти не дыша и практически против собственной воли, как Делакур поигрывает бокалом, зажатым тонкими пальцами, и как блики от граней хрусталя веселыми лунными зайцами прыгают по ее внушительному декольте и по… голому… торсу… Уизли…

Да, сегодня, блядь, жарко. И да, Делакур ничего нового для себя не увидит. Но она-то!.. Она-то причем?! Есть такое емкое маггловское слово — зависнуть. Она и зависла — от этой охренительной красоты, прикрытой, как шатром, распущенными рыжими волосами. Он был похож на эльфа, на гребанного эльфа из маггловских комиксов, и у Панси внезапно пересохло во рту. Кто-нибудь, убейте ее немедленно!..

Из одежды на нем были только джинсы, висевшие низко на бедрах и небрежно подвернутые до колен. В одной руке Уизли держал тускло поблескивающую бутылку, в другой — зажженную сигарету. Он расслабленно курил и периодически, не заморачиваясь на этикет, прикладывался к горлышку, в лучших традициях нуворишей потягивая «Кристал» прямо из бутылки. Делакур допила свое шампанское и вдруг, отбросив бокал в сторону, порывисто шагнула к нему.

На секунду Панси забыла как дышать.

Следом произошло сразу несколько вещей.

Во-первых, Уизли, вместо того, чтобы киношным жестом отшвырнуть бутылку в ночь и порывисто прижать к груди так щедро предлагаемое шикарное тело, за каким-то хреном поднял голову и взглянул прямо на окно — на ее окно, разумеется. Во-вторых, она, наплевав на наконец-то взвывшую в голове пожарную сирену, осталась стоять на месте и, кажется, даже вызывающе приподняла бровь. В-третьих, он тоже застыл, а потом все же выронил шампанское и мягко, но решительно отстранил! Делакур от себя. Далее последовал короткий хлесткий удар, наверняка оставивший на и так исполосованной шрамами щеке красный отпечаток, впечатляющий отскок разъяренной фурии — метра на три — и почти мгновенная ее аппарация. Причем все произошло настолько быстро, что Панси успела моргнуть раза два, не больше. Но!.. За долю секунды перед тем, как аппарировать, Делакур повернулась к ней лицом…

…Уизли уже давно нашел бокал, поднял бутылку и скрылся в доме, а Панси все стояла, задумчиво прищурившись на Луну и машинально постукивая пальцами по подоконнику. Делакур, да. Вот только не Флер. Габриэль Делакур. Ну надо же, как интересно…

— Панси, наша Габи — звезда, — Мари уронила ей на колени толстую папку, забитую вырезками из газет и журналов, и нетерпеливо раскрыла ее. — Вот, смотри: это она на премьере своего фильма, это — на выставке в Милане, это — на показе мод… Это — ей вручают премию на фестивале магического кино в Нью-Йорке, а здесь она с нашим Министром. Панси, ты ведь знаешь Габи? Ты видела «Месть вейлы»? А «Кровавый рассвет»? Хочешь, я тебя с ней познакомлю? А вот это — на съемках в Египте, это — пирамиды, а это — сфинкс… Ты была в Египте, Панси?..

Панси хмыкнула, автоматически вытряхивая из пачки очередную сигарету… Кто ж не знает Габриэль Делакур? И кто не узнает ее — даже в неясном свете Луны, даже с перекошенным от ярости лицом... Ай да Уизли… Ступор — и от лицезрения наполовину обнаженного оборотня, и от пикантного открытия — давно прошел, только колени все еще подрагивали, да на душе было странно муторно. Рука с зажигалкой замерла на полпути, и Панси медленно вынула изо рта так и не зажженную сигарету. Как хорошо, что завтра выходной!.. Надо только исхитриться и не встретиться с Уизли с утра пораньше. Потому как смотреть на него, такого раздражающе-привычного и застегнутого на все пуговицы, такого сухого и замкнутого — и не видеть перед глазами образ расхристанного сказочного эльфа — еще некоторое время будет весьма и весьма проблематично. Все, спать. Спатьспатьспать…

Заснуть удалось лишь под утро и, конечно же, она проспала все на свете.

* * *

Панси оторвала записку от холодильника с такой яростью, что магнитик, который прижимал бумажку к дверце, отлетел и завалился под стол.

— «Мисс Паркинсон, я буду через час. Мари уже позавтракала, можете меня не ждать. Отдохните от нас лишних пару дней. Деньги на столе под сахарницей. ПС: если хотите, считайте это подкупом»…

— Папа оставил тебе зарплату за две недели, — Мари прилепила магнитик обратно и заглянула в холодильник. — Можно мне мороженного?

— Можно, — уже спокойнее буркнула Панси, пересчитывая стофунтовые купюры — вид денег, да еще таких денег в собственных руках всегда настраивал ее на миролюбивый лад. Однако, многовато для двух недель… — Не держи холодильник открытым так долго, разморозишь... Ха, «я буду через час»! Твой папа думает, что я оставлю тебя одну? Почему это он будет через час, когда мы договаривались по-другому?! И что значит — лишних пару дней?

— Он сказал, что так доволен твоей работой, что решил дать тебе еще два выходных, — девочка, сев за стол, придвинула к себе запотевшую миску с шариками мороженного и банку варенья. — Ты рада, Панси? А зачем папе тебя подкупать?

— Вот и я думаю — зачем? — Панси, сверля рыжий затылок неподвижным взглядом, автоматически сунула деньги в карман. — А ты, кнопка? Я тебе уже настолько надоела?

Мари вскинула на нее такие честные глаза, что ее подозрения, пока весьма эфемерные, начали потихоньку крепнуть.

— Ну, Панси! Разве два выходных — это плохо? — голос ребенка был до того фальшивым, что Панси слегка поплохело. — Ты можешь поехать в Манчестер! Ты можешь поехать в Лондон!

О, ее выгоняют аж в Лондон, отлично. И где, интересно, шляется Уизли?.. Она хмыкнула и демонстративно скрестила руки на груди:

— Я хочу поговорить с твоим отцом.

— Опоздаешь на автобус, — Мари ткнула пальцем в расписание, для удобства тоже прилепленное к дверце холодильника. — Уже почти двенадцать! Налить тебе чая? Попьешь, и езжай!

Панси прищурилась. Ладно, с Уизли все ясно, деньги, лишние выходные — это все действительно подкуп. За подсмотренную ночную сцену с кинозвездой в главной роли. И не факт, кстати, что «Пророк» заплатил бы больше… Но что вдруг случилось с Мари?..

— Мари, мне все это не нравится. Что происходит?

— Ничего не происходит! Ну, Панси, правда, ничего не происходит!

Ситуация превратилась в патовую, и Панси, мысленно плюнув, сдалась. Опытным путем за две недели уже было установлено, что, если рыжая упрямица всерьез заартачится, от нее ничего не добьешься — ни хитростью, ни уговорами. И потом, не очень-то и хотелось выставить себя полной идиоткой перед Уизли, когда он через час появится, и выяснится, что все на самом деле в порядке, а ее домыслы — плод ее разгулявшегося воображения. Будет тут торчать — точно опоздает на автобус, и так уже прошла половина законного выходного… Она тяжело вздохнула:

— Ладно. Не буду я чай. Пойдем, проводишь меня… И запри за мной дверь! И никому, кроме отца, не открывай! Кругом полно маньяков!

— Я помню, помню! — девочка, забыв про мороженное, вскочила с такой готовностью, что Панси поморщилась. — Принести тебе сумку?

В холле Панси внезапно остановилась, и Мари, с размаху налетев на нее сзади, громко ойкнула. Панси стиснула зубы, медленно наклонилась и подняла с половика клочок рыжей шерсти. Так вот, в чем дело…

В деревне было полно кошек. Благополучно отбывшая выполнять семейный долг миссис О’Нилл питала к ним необъяснимую слабость, всячески приваживала и подкармливала. Панси же кошек действительно терпеть не могла, и даже почувствовала невольное уважение к Уизли, когда Мари пожаловалась, что папочка категорически запретил заводить в доме этих подлых тварей. Но время от времени какая-нибудь скотинка все-таки появлялась в окрестностях «Ракушки», и тогда с ребенком, так и норовившим спрятать ее в своей комнате, начинались нешуточные препирательства. Выходит, опять… Панси резко развернулась, грозно потрясая перед испуганно отступившей Мари найденной уликой:

— Значит так, моя милая. Я-то сейчас уйду, и пусть с тобой разбирается твой отец. Но к моему возвращению чтобы и духу этого кота в доме не было! И ни одной шерстинки на моей кровати! Тебе понятно?!

На побледневшем личике испуг сменился недоумением, а потом — таким откровенным облегчением, что осталось только вздохнуть. Ну, что с ней будешь делать?

— Конечно, Панси! Никакого кота, Панси! Обещаю, Панси! Ну, иди! Иди, Панси!

— Дверь закрой, — хмуро буркнула Панси, осторожно переступая так и не заделанную щель на крыльце. — И веди себя прилично! И съешьте все из холодильника!

Позади нее громко, как будто в насмешку, щелкнул замок. Она взглянула на часы, вполголоса выругалась и поспешила на остановку.

* * *

Нежнейшее и воздушнейшее малиновое суфле было забыто. Панси, опустив ложечку и так и не притронувшись к холодному уже кофе, задумчиво смотрела на тонущий в море оранжевый шар солнца. Внутренний голос за эти полдня извел ее по самое немогу, и не обращать на него внимания уже не получалось. А своему внутреннему голосу Панси Паркинсон за одиннадцать лет богатой на разные события жизни доверяла прямо-таки безоговорочно. Надо, блядь, возвращаться. Хрен с ним, с пропадающим выходным. Панси бросила на столик деньги и решительно поднялась. Хорошо хоть, что успела купить новые туфли…

* * *

Полдвенадцатого… Панси осторожно закрыла входную, прикидывая, как бы незаметнее прокрасться мимо ярко освещенной гостиной, и даже сняла обувь, чтобы не цокать каблуками, как вдруг…

— Панси!!!

— Мари!.. — Панси, прижимая туфли к груди, подскочила на месте. — Мерлин, как же ты меня напугала! Почему ты до сих пор не в постели?!

— Что ты здесь делаешь?!

Мари смотрела на нее широко открытыми, полными непонятного отчаяния глазами, и неясные подозрения, мучавшие ее целый день, вспыхнули с новой силой.

— Работаю я здесь! — сердце, от испуга колотившееся где-то под горлом, постепенно успокаивалось, и Панси неожиданно для себя разозлилась. — Где твой отец?

— Зачем ты вернулась?! Ты ведь не должна была возвращаться! — девочка чуть не плакала, и злость внезапно сменилась легкой паникой. Так, этого еще не хватало… Да что здесь твориться-то?! Панси швырнула сумку и туфли на пол и решительно направилась в гостиную.

— Панси, не надо! — Мари, всхлипнув, повисла у нее на руке. — Не ходи туда!.. Пожалуйста, Панси!..

— Мистер Уизли! — она, не обращая внимания на вцепившегося в нее ребенка, толкнула приоткрытую дверь. — Что вы себе позволяете? Почему Мари…

Мистера Уизли в гостиной не было. Вернее, в гостиной не было никого, хотя бы отдаленно напоминающего мистера Уизли — такого, каким она себе его запомнила. Панси резко остановилась, лихорадочно вдохнула и по тому, как загудело в голове и потемнело в глазах, поняла, что сейчас позорно грохнется в обморок.

Перед холодным камином лежал зверь. Уложив тяжелую голову на передние лапы и спокойно глядя на нее. Громадный волк с длинной, отливающей красным шерстью и прозрачными голубыми глазами. Необычный. Может быть, даже красивый. И — пока совершенно неподвижный, только кончики стоящих торчком ушей едва заметно поддергивались, да ноздри влажного носа шевелились в такт тихому дыханию. Коричневого такого носа, со смешным розовым пятном посредине. Волк смотрел на Панси с абсолютной безмятежностью, а Панси смотрела на него.

А спасительного обморока все не было. Тянулись бесконечные секунды, тошнота медленно отступала, звон в ушах постепенно затихал, и она вдруг услышала, как рядом рыдает Мари. А следом и почувствовала ледяные пальчики, стискивающие ее руку.

Это привело в себя окончательно. Панси с трудом сглотнула и, не глядя, притянула девочку к себе.

— Успокойся, кнопка. Все в порядке…

— Панси!.. — Мари, размазывая слезы по лицу, обхватила ее, тоненькие плечики тряслись от частых всхлипов… — Ты только не бойся!.. Сядь, Панси!.. Ты… Честное слово, он… он смирный!.. Он не кусается!..

И тут ее накрыло. Панси, чувствуя, как глаза наполняются слезами, с изумлением взглянула вниз, на мокрое личико, моргнула и истерически расхохоталась. Надо же, мы не кусаемся!.. Смирные мы!.. Волк осторожно поднял голову и очень медленно сел, подобрав лапы под себя и обернув их пушистым хвостом. Мари громко шмыгнула носом и подпихнула ее к дивану:

— Садись, садись… Хочешь водички?

— Ох… — от смеха в боку резко закололо, и Панси, вытерев глаза, прерывисто вздохнула. — Не хочу водички, виски хочу…

— Сейчас… — девочка, едва не налетев на зверя, метнулась к столику с напитками и сразу же вернулась с бутылкой и стаканом. — Вот, пей!..

Полстакана виски, выпитого одним глотком, приятно обожгли желудок и целительным бальзамом пролились на истерзанные нервы. Мозги, со скрипом, но все же снова заработали, и Панси медленно отставила стакан. Волк слегка наклонил голову и, кажется, прищурился.

— Панси… — Мари, присев на краешек дивана, судорожно стиснула ночнушку. — Ты ведь… никому не расскажешь?..

А вот это был очень серьезный вопрос. Можно сказать, жизненно важный кое для кого… Зверь вдруг громко задышал и вывалил лиловый язык. Панси вздрогнула.

— Кто… Кто еще об этом знает?

— Только… мама. И я. И… ты теперь… — шепотом закончила Мари. Панси посмотрела в горящие лихорадочной надеждой серые глаза и со вздохом перетянула девочку к себе на колени.

— Конечно, не расскажу, детка… Ну все, успокойся. Успокойся…

Кому о таком расскажешь, интересно? Ведь Уизли тогда грозит принудительное и долгое лечение в Мунго — и это в лучшем случае, при очень, очень, очень счастливом для него стечении обстоятельств…

— И как давно это с ним?

— Этот раз… — громкий прерывистый вздох, — четвертый…

Четыре месяца, получается. Панси, машинально поглаживая напряженную спинку, быстро прикинула в уме хронологию событий. Выходило, что Делакур сбежала от него где-то после второго превращения. Нет, ну сука какая, а? А маленькая десятилетняя девочка осталась… Ребенок — остался, совершенно осознанно остался один на один с монстром… Ребенок, чей — ха-ха! — страх за отца, чья любовь к нему перевесили все остальное… А она-то все недоумевала, зачем Уизли при таком безумном количестве родственников вдруг понадобилось искать няню… Не удалось ему, значит, отослать свое рыжее чудо в «Нору»…

— Ты поэтому не захотела уезжать к бабушке? — тихо спросила она.

— Конечно, — Мари отстранилась и посмотрела на нее серьезно и печально. — Его ведь надо кормить… и выпускать на улицу. И — прятать… Как бы я его бросила?

Да уж, кормить… Панси невольно перевела взгляд на снова замершего волка. Надо будет завтра с утра сбегать в мясную лавку… Интересно, сколько ж он ест?.. При таких-то размерах? Только вот представить его, лопающего из миски на полу, не получалось никак.

— Панси… — Мари нерешительно дотронулась до ее щеки. — Теперь ты… тоже уйдешь от нас?

Это «тоже» неожиданно взбесило. Конечно, если честно, гнилая мыслишка бросить все на хрен и уехать на задворках сознания появлялась. Но… Вот именно — но. Панси едва заметно улыбнулась и потрепала ее по волосам:

— Ты сегодня так настойчиво пыталась от меня избавиться, что теперь я останусь просто из принципа.

Мари моргнула и неуверенно хихикнула, но сомнение из серых глаз никуда не делось. Панси хмыкнула и вдруг показала ей язык. И вот тогда-то девочка рассмеялась — уже поверив, с непередаваемым облегчением. И — она могла поклясться! — поза зверя тоже сделалась не такой напряженной…

— А почему у него нос розовый? — невольно вырвалось у нее.

— Так он им двери открывает, — Мари легко соскочила у нее с колен и, подойдя к волку, запустила пальцы в длинную шерсть. — А кожа там нежная, вот он его и обдирает.

Зверь довольно зажмурился и наклонил голову, чтобы девочке было удобнее чесать его за ухом — он был настолько огромным, что макушка Мари, стоящей рядом, едва доходила ему до шеи. Панси невольно фыркнула:

— Только не говори, что ты и катаешься на нем…

— Ой, я один раз попробовала. Знаешь, как он потом ругался!..

Потом… Вот они и добрались до наиболее интересующего ее момента… До самого существенного момента, если так подумать. Итак, вопрос на миллион: насколько Уильям Уизли контролирует своего зверя?

— Ты хочешь сказать, — осторожно подбирая слова, спросила она, — что он помнит все, что с ним происходит?

— Конечно, помнит, — Мари оглянулась и посмотрела на нее с таким удивлением, что впору было устыдиться собственной глупости. — И помнит, и все понимает сейчас.

— О… — а вот тогда уже проще… Причем — гораздо.

— Да. Знаешь, почему он так сидит? Боится напугать тебя еще больше.

Твою мать, ей попался деликатный оборотень!.. Панси невольно скривилась и раздраженно бросила:

— Расслабьтесь, Уильям. До такой степени со мной осторожничать не стоит.

Нет, на его рыжей морде явно обозначилась ухмылка! Она представила, как бы он ухмыльнулся в другом, человеческом, обличии, и вздохнула. Мерлин мой, оборотень!.. Все-таки до конца в голове не укладывается. Сколько раз за эти две недели она успела назвать его оборотнем, и вслух, и про себя?.. Но кто ж мог подумать, что это будет настолько буквально!

— А… шрамы?

— Да, есть, их просто под шерстью не видно, — Мари ласково погладила ободранный, оказывается, нос, и волк улыбнулся — да-да, улыбнулся! Девочка хихикнула и играючи провела пальчиком по устрашающим белоснежным клыкам. Панси передернуло.

— О, Мерлин. Не делай так больше, пожалуйста.

— Да ладно тебе, Панси!.. Он ведь совсем не страшный!

Ага. Ни капельки. Милый такой, пушистый комнатный монстр.

— Хочешь его погладить?

— Нет, спасибо, — поспешно отказалась она; оборотень фыркнул, осторожно высвободился из детских рук и, по чуть-чуть перебирая лапами, снова улегся. — А где он спит, кстати?

— У себя в спальне, конечно, — Мари села рядом с ним на ковер. — Где же еще?

Маленькая рыжая девочка в белой ночной рубашке и кошмарный зверюга с темно-красной шерстью и пронзительными голубыми глазами… Мерлин, до чего ж красиво… Валеджо бы душу продал за это зрелище…

Часы начали отбивать полночь. Панси вздрогнула и очнулась:

— Мари, двенадцать часов! А ну быстро в постель! — впрочем, учитывая обстоятельства… — Можешь сегодня лечь со мной.

— С тобой? — Мари недоуменно нахмурилась. — Ну, если ты все еще боишься… Конечно, тогда лягу.

Волк повернулся и насмешливо взглянул на нее. Панси со вздохом поднялась:

— Пойдем. Главное, чтобы ты не боялась.

— Кого? Папу? Спокойной ночи, пап.

И — опять стиснула его в объятьях. Ну да, для кого — папа, а для кого… Она, пересилив себя, подошла к ним и протянула руку:

— Вставай, чудо…

Уложив, наконец, девочку, Панси погасила свет и, выйдя на маленькую площадку, невольно схватилась за сердце: оборотень стоял на верхней ступеньке и внимательно смотрел на нее. И глаза его, представьте, горели в темноте зеленым — по всем законам жанра. Панси разозлилась:

— Хочешь меня до инфаркта довести, Уизли?

Волк махнул хвостом — и думай, что хочешь.

— Вот дождешься, что под тобой лестница рухнет.

Чуткие уши чуть шевельнулись.

— И вообще, не приближайся ко мне, понял? Я, конечно, девушка широких взглядов, но не все сразу.

Волк открыл пасть и — будь она проклята! — рассмеялся. Панси передернула плечами и сочла за лучшее ретироваться. И первый раз за две недели пожалела, что на двери ее комнаты нет замка.

* * *

— Конечно, миссис Харрисон! Мари обязательно придет! Я поняла, миссис Харрисон, кормить не буду!.. До свиданья, миссис Харрисон!

Панси закрыла входную дверь и повернувшись, убрала с лица ненужную уже улыбку:

— Мари, слышала? У мелкого Джозефа день рождения! Пойдешь?

Мари, подперев голову рукой, сидела за столом и вяло ковырялась в овсянке. Панси машинально отодвинула от нее вазочку с вареньем, которого в тарелке было уже больше, чем самой каши, и с усмешкой заметила:

— Классический английский завтрак, юная леди. Почему такое кислое лицо?

— Ненавижу овсянку!..

— А на дни рождения ходить любишь? Тогда ешь.

— Это шантаж! — возмутилась девочка.

— В твоем возрасте таких слов знать не положено. И вообще-то не шантаж, а ультиматум.

— Она холодная!..

— А ты бы дольше над ней сидела.

— И…

— Ну?.. — Панси приподняла бровь.

— Очень сладкая, — нехотя выдавила Мари.

Панси хмыкнула и, взяв чистую тарелку, наложила из дымящегося котелка новую порцию каши. Мари мученически закатила глаза:

— Ты на самом деле домомучительница!

— А ты сомневалась?

— И ты варила овсянку не на молоке, а на воде, я видела!

— Сейчас дождешься, и эта остынет. А на воде каша дольше хранится.

— Хранится? А зачем ее хранить?

Этот вопрос Панси проигнорировала и, достав из холодильника лоток со свежими ягодами, поставила перед ней.

— Добавь в кашу вместо варенья. Вот ягод можешь положить много, они овсянку не испортят.

— А папа всегда кладет варенье. И масло.

— И в том, какая это гадость, ты уже убедилась. Клади ягоды.

От двери послышалось насмешливое фырканье. Панси застыла.

— Он у меня за спиной?..

Мари кивнула и широко улыбнулась:

— Доброе утро, пап. Можно мне пойти на день рождения к Джозефу Харрисону?

— И как, интересно, он тебе ответит? — подозрительно осведомилась Панси и все-таки с опаской оглянулась. Волк солидно наклонил голову — вроде как согласился, — демонстративно, насколько это позволяли размеры небольшой кухни, обошел ее и, подойдя к девочке, уселся рядом с ней. Получилось — практически за стол. Панси поспешно отодвинула тарелку из-под розового носа:

— Не лезьте мордой в еду, Уильям.

— А как же тогда ему есть? — прыснула Мари, вылавливая из каши и отправляя в рот обмазанные овсянкой землянички. Панси на секунду задумалась:

— А как он ел раньше?

— Ну, я просто клала на стол куски мяса.

Гм, все-таки на стол, а не в миску на пол. Мясо, да. Панси вспомнила глаза хозяина мясной лавки, когда она зачитала ему заказ, и невольно улыбнулась. Хочешь иметь постоянную скидку в двадцать процентов — заведи себе домашнего оборотня. Зверь, щурясь, внимательно смотрел на нее, не делая больше попыток пошуровать на столе, и спокойно дожидался своей очереди.

— Ладно, — Панси вздохнула и снова открыла холодильник. — Показывай, какими кусками резать.

* * *

Мари, наряженная и причесанная, была, наконец, отправлена в гости, но Панси, сдав ее с рук на руки миссис Харрисон, в «Ракушку» вернулась не сразу. Выпила стакан сока в кафе на заправке. Спустилась на пляж и немного поплавала. Обсохла. Покурила (все, завтра — точно брошу) на любимом насиженном камне у обрыва. И с тяжелым вздохом признала — оттягивай не оттягивай, хочешь не хочешь, а возвращаться-таки придется. И от этой мысли сделалось неуютно.

Волк неподвижно сидел прямо напротив двери, будто дожидаясь ее, и Панси, войдя в дом, вздрогнула от неожиданности и выругалась сквозь зубы. Нет, так реально заработаешь разрыв сердца!.. Или недержание. Или облысеешь на нервной почве… Волк промел по половику хвостом, оборачивая лапы, и наклонил голову. Панси бросила сумку:

— Когда обернешься, ковры за собой будешь чистить сам, Уизли. Я не собираюсь дышать твоей шерстью. Мало того, что ты воняешь псиной, так еще и линяешь, как сволочь последняя.

Мерлин, как же хорошо, что он пока не может ответить!.. Конечно, скоро ей мало не покажется, и она получит за свой длинный язык по полной программе, но это ведь будет потом, правда? Зато сейчас, сейчас…

Волк моргнул и, кажется, нахмурился. Ну да, хамит она, хамит, сама знает.

— И прекрати бесшумно ко мне подкрадываться, у меня нервы не железные, — Панси, зайдя на кухню, достала из шкафчика медную турку и пачку кофе с яркой этикеткой. — Предупреждай меня как-нибудь о своем появлении заранее…

Оборотень, цокая громче обычного, пошел за ней и, сев в дверях, демонстративно поскреб когтями о косяк. На косяке остались длинные светлые борозды. Панси, ставя турку на огонь, милостиво кивнула:

— Пойдет. Есть хочешь?

Едва заметно отрицательное качание головой. Разумеется, столько сожрать за завтраком!.. Мало она заказала мяса, мало…

— В таком случае, не смею больше навязывать тебе свое присутствие, — она закурила и прищурилась. — Или ты рассчитываешь на чашечку кофе?

Спокойно покурить и выпить кофе в одиночестве — неужели она просит так много? А кофе сейчас особенно актуален, глаза закрываются сами собой — сказывалась вторая практически бессонная ночь. Панси дождалась, пока закипит вода и, подумав, засыпала в турку двойную дозу порошка.

— Вот скажи мне, Уизли… Ты вроде приличный… гм… человек, уважаемый сотрудник солидного банка, занимающий хорошо оплачиваемую должность… Так почему ты держишь в доме такой поганый кофе? Его даже корица не спасает.

Волк вздохнул и осторожно улегся, подогнув под себя переднюю лапу. Панси раздавила окурок в пепельнице, оглянулась и сверху вниз посмотрела на него:

— А я не могу пойти и купить нормальный. Потому что Мари кофе не пьет, ты, как я вижу, тоже, а тратить хозяйские деньги на собственные маленькие капризы мне, представь, совесть не позволяет.

Волк презрительно фыркнул и закрыл глаза, явно давая понять, что разговаривать с ней в таком тоне он больше не намерен, а наличие у нее совести так и вообще ставится под большое сомнение. Панси фыркнула в ответ и перелила готовый кофе в чашку:

— Я буду в своей комнате. Надеюсь, у тебя хватит ума не высовывать нос наружу. Когда стемнеет, мы с Мари тебя… выведем. Проголодаешься — скажешь.

Мимо него было не пройти, проклятая зверюга разлеглась четко посреди прохода. Оставалось или просить его подвинуться, чего она точно делать не собиралась, или — перешагивать. Панси, в надежде потянуть время, дважды вымыла турку, тщательно размешала в чашке ложку сахара и, убрав сахарницу, покосилась на дверь.

Диспозиция не изменилась.

Волк шевельнул ухом, приоткрыл один глаз и, совершенно точно насмехаясь, по-хамски ей подмигнул. Тянуть дальше и не потерять при этом лицо было уже нельзя, и Панси, приняв крайне равнодушный вид и внутренне холодея, решительно направилась к нему.

И ей почти удалось. Вот только в самый последний момент наглая скотина, неуловимым глазу движением подняв голову, повернулась и цапнула ее за щиколотку.

Панси зависла, держа в вытянутой руке чашку с чудом не разлившимся кофе и с трудом балансируя на одной ноге. Перед внутренним взором вовсю мелькали огромные белоснежные клыки, и на то, чтобы замереть и не дергаться с пронзительными воплями, понадобилась вся сила воли. Потом до нее дошло, что он держит ее — нет, скорее, удерживает, — очень осторожно, лишь слегка сжимая зубы, и она, сатанея, оглянулась.

Выражение голубых глаз было абсолютно человеческим.

— Немедленно. Отпусти. Мою. Ногу.

Челюсти моментально разжались. Панси опустила взгляд на обмусоленную и все-таки прокусанную в одном месте штанину единственных приличных джинсов и поняла, что до приступа неконтролируемого бешенства осталось всего ничего.

А демонстрация крайней степени довольства на рыжей морде стала последней каплей.

— Так значит, да?

Волк стукнул хвостом по полу и сощурился — да, так.

Панси вздернула бровь и вытянула над ним руку с чашкой. Густая, еще не успевшая остыть коричневая жижа полилась на пушистую макушку, и зверь, взвизгнув и сбив кухонный стол, отскочил метра на три — из расслабленного положения лежа. Панси отшвырнула чашку и припустила вверх по лестнице с такой скоростью, будто за ней по пятам — ха! — гнался оборотень.

* * *

В дверь нерешительно поскреблись. Панси нахмурилась и, приглушив звук телевизора, зло спросила:

— Чего тебе?

Просидеть три часа в комнате, поминутно клюя носом, без кофе, книг и забытых внизу сигарет, когда монотонное бормотание телевизора усыпляет еще больше, а замка на двери нет — это, знаете ли, нечто. Причем, на фоне того, что по дому свободно бродит ошпаренный тобой оборотень… Вежливое поскребывание повторилось, сопровождаясь громким показушным вздохом, и Панси, рассудив, что хуже все равно не будет, а он, если захочет — войдет по-любому, поднялась и резко распахнула дверь:

— Ну?!

Волк опустил голову и, разжав зубы, уронил к ее ногам пачку «Данхилла». Панси замерла, потом присела и с опаской, ежесекундно ожидая подвоха, протянула к сигаретам руку.

— Жест доброй воли, Уизли? С чего бы это?

Волк глухо уркнул. Она быстро схватила пачку и мстительно хмыкнула:

— Вообще-то, я собиралась бросать.

Волк тяжело вздохнул. Панси озарило:

— Слушай, а тебе ведь должно не хватать никотина! Хочешь хотя бы пассивно подышать?..

Волк помедлил и очень нехотя кивнул. Кофе между прижатыми к голове ушами давно высох, и коричневые крупинки забились в длинную шерсть. Панси посмотрела на них и вдруг почувствовала легкий укол совести:

— Ладно… Заходи. Только о кровать не трись.

Она распахнула пошире окно, закурила и, с наслаждением затянувшись, выпустила дым в сторону чинно усевшегося на половике оборотня:

— Завидуешь, Уизли? Слабое ты существо, оказывается. Перетерпел бы так — раз, другой, третий, — глядишь, и сам бы бросил. А то приходится унижаться, таскать мне в зубах сигареты, вякать под дверью — неужели настолько невмоготу?

Волк, откровенно предупреждая, слегка клацнул зубами и отвернулся. Панси предупреждение проигнорировала:

— И сколько, по-твоему, мне нужно выкурить, чтобы хоть немного удовлетворить твои низменные потребности? Пачку или две? Дьявол, Уизли, ведь даже шимпанзе в цирке умеют курить самостоятельно, а ты — нет!..

Волк вдруг оторвался от телевизора и задумчиво посмотрел на нее. Панси и самой последняя мысль показалась весьма дельной.

— Ну а впрочем… — она стряхнула пепел на улицу, — ты ведь не можешь быть дурнее шимпанзе… Или можешь?.. Не знаю, конечно, зачем я это делаю и чувствую, что потом сильно пожалею, но мы, так и быть, попробуем… Мерлин, да мне пора в Мунго, я собираюсь научить оборотня курить!.. Но ты, если посмеешь цапнуть меня за руку, пеняй на себя, понял?

Получилось, конечно, не сразу. Панси извела полпачки сигарет и уже начала икать от смеха, пока волку не удалось по-настоящему затянуться. От одного его мощного вдоха сигарета сразу истлела почти наполовину. Столбик пепла упал в ловко подставленную девушкой пепельницу, а оборотень, прикрыв от удовольствия глаза, на несколько секунд задержал дыхание и, выпустив дым через ноздри, тут же потянулся за новой порцией отравы.

— Вот видишь, главное — желание, — Панси вытерла выступившие на глазах слезы и прикурила новую сигарету. — Ох, заявится по мою душу Комитет по охране магических животных… Не вздумай потом на меня настучать, Уизли, с тебя станется. Они — единственная организация в нашем гребаном магическом мире, с которой у меня чудом сохранились дипломатические отношения…

Со следующей сигаретой волк расправился так же быстро и, шевельнув ушами, с довольным вздохом растянулся на половике. По телевизору началось очередное кулинарное шоу, в котором совершенно не вызывающий доверия ведущий пытался объяснить, как правильно варить арабский кофе. После убойной дозы никотина спать уже хотелось не так сильно, и Панси, снова взглянув на рыжую макушку, невольно поморщилась — кофейный мусор в шерсти почему-то начал жутко раздражать…

— Слушай, Уизли. Сейчас я тебя вычешу. Не хочу, чтобы Мари задавала мне лишние вопросы по поводу того, почему ты весь в засохшем кофе… Но ты будешь лежать спокойно и не дергаться. И купишь мне потом новую расческу.

Причесывать зверя оказалось неожиданно приятно. Она неторопливо перебирала мягкую, отливающую красным, шерсть, струящуюся между пальцами как тончайший шелк, пыталась нащупать шрамы, скрытые под густым мехом, и даже, забывшись, трогала едва заметные черные кисточки на подрагивающих ушах. Оборотень откровенно балдел, крутил огромной головой, подставляясь под ласкающие его руки, выгибал шею и довольно урчал. И пахло от него необычно — нет, не псиной, а чем-то сладковато-диким, а еще — откуда-то — ее мылом, а еще — табаком… Крупинки кофе уже давно были вычесаны, а Панси все водила расческой и никак не могла заставить себя остановиться.

Почему-то вот так — с запущенными в шерсть волка пальцами — сиделось на удивление спокойно и безмятежно. Оборотень, наласкавшись, лежал совершенно неподвижно, и постепенно уставшую и двое суток не спавшую голову стали посещать совсем уж бредовые мысли. Хотелось узнать, а как это — поваляться на нем, как на широкой мягкой шкуре? А — на самом деле — покататься? Или поплавать — а что, с дельфинами же плавают, так почему с оборотнями нельзя? Хотелось, чтобы этот волк был самым обычным зверем. Домашним, блядь, питомцем. И очень, очень хотелось хоть на минуту заставить себя забыть, что это — Уизли.

Уизли. Тот самый зануда из банка с изуродованной щекой и в строгой серой мантии. Уизли. Тот самый сказочный эльф из лунной ночи в сползающих джинсах и с бутылкой шампанского в руке. Уизли. Тот самый. Тот, который так безоглядно любил свою дочь, что готов был даже терпеть ее рядом. Тот, кто презирал ее, считал гадиной и законченной сукой. Тот, кто за все это время не сказал ей ни одного теплого слова. Тот самый Уизли…

Забыть не получалось. Ни на минуту, ни даже на секунду. Ток-шоу на экране закончилось, пошла громкая заставка четырехчасовых новостей. Через час нужно будет забирать Мари… Панси, нехотя вытащив руки из меха, скользнула на пол и, обхватив морду зверя, развернула ее к себе.

Волк по-прежнему не шевелился, голубые глаза смотрели настороженно и пытливо. Панси вздохнула:

— Уизли, расслабься, я не страдаю зоофилией. Просто… в этой своей ипостаси ты очень красивый. И ладить с твоим зверем получается почему-то гораздо лучше, чем с тобой. С ним хоть поговорить можно по-человечески. Жаль… Жаль, что ты скоро обернешься.

В глазах оборотня отразился неподдельный шок. Панси, не вставая, привалилась спиной к кровати и, нащупав пачку, достала сигарету. Естественно, последнюю.

— Пополам, — сказала она, щелкая зажигалкой и прикуривая. — Смотри, сильно не затягивайся. Докурим, и пойдем обедать. Мари все равно вернется сытая…

* * *

Наверху неожиданно зашумела вода, и Панси, вздрогнув, привычно подняла глаза к потолку. Полвосьмого утра, почему это вдруг ребенок вскочил в такую рань?..

Перед ней на столе был разложен целый арсенал — ленты, расчески, шпильки, заколки, щипчики для бровей… Рядом стояли зеркало, тарелка с клубникой и полная миска сметаны — Панси, пользуясь свободной минуткой, решила заняться собственной красотой и сделать питательную маску. И несвоевременно-ранний подъем Мари на фоне этих приготовлений был абсолютно некстати. Она страдальчески вздохнула, заколола наверх густую челку и, вооружившись щипчиками, окинула критическим взглядом свое отражение.

Отражение в ответ сурово насупилось, но почти сразу же заулыбалось. Мерлин, как же давно она не могла позволить себе нормальный пинцет! Ну, ничего, много — это не мало. Сейчас поправим.

Шум воды в ванной прекратился. Панси выдернула последний лишний волосок и, вдоволь налюбовавшись изящной линией бровей и собой заодно (ах, красавица!), крикнула:

— Кнопка, раз уж встала, спускайся завтракать! — и гораздо тише добавила: — И захвати с собой эту рыжую скотину…

Вчера оборотень категорически отказалась обедать вместе с ней. Накормить его вечером смогла только Мари и только с рук, и это почему-то было неприятно. Настроение, довольно-таки приемлемое с утра, резко поползло вниз, и Панси, вздохнув, окунула палец в сметану…

— Рыжая скотина уже здесь, Паркинсон.

* * *

За прошедшие сутки с небольшим она умудрилась достать его настолько, что идея откусить ей что-нибудь (желательно, голову) больше не казалась такой уж неосуществимой. А откусывать, увы, было нельзя. И рычать на нее было нельзя. И даже шевелиться лишний раз в ее присутствии тоже было нежелательно, не дай Мерлин, напугаешь милую Панси. Такую храбрую, благородную и самоотверженную Панси, чей авторитет в глазах Мари вознесся теперь практически до небес.

Увидеть ее испуг в ту первую ночь, когда она так несвоевременно вернулась, ощутить резкий аромат ее страха было как бальзам на раны. И этот аромат — такой же насыщенный, сладкий и возбуждающий, как и запах ее крови — особенно радовал сердце и грел душу. Неприятная новость состояла в том, что страхом от нее пахло минуты две, не дольше. Две минуты — и все. Блядь, да Флер, прожившая с ним одиннадцать лет, и то боялась его сильнее!..

Расстраивать же дочку не хотелось совершенно, и так от ее отчаянных слез едва разрыв сердца не случился... Вот и терпел. Но у всякого терпения есть свой предел, а терпение оборотня — вообще понятие растяжимое. И не удивительно, что на этом фоне и обратное превращение произошло почти на день раньше обычного — на что только, оказывается, не пойдешь, чтобы поскорей накостылять Паркинсон по шее! Жаль ей, значит, что он скоро обернется? Да она еще не представляет, насколько сильно ей придется пожалеть…

* * *

Панси моргнула и медленно опустила пинцет. Уже — все?.. Быстро. А жаль. Жаль. И опять — подкрался совершенно неслышно. Наорать на него, что ли?.. Так теперь ведь ответит. Как же не хочется снова ввязываться в изысканные словесные баталии… Ну почему он не мог побыть волком еще пару дней и дать ей отдохнуть от себя?! Она глубоко вздохнула:

— С благополучным возвращением, Уизли.

— Не слышу энтузиазма в голосе, Паркинсон. Ты мне не рада?

Начинается. А утро было таким приятным!.. Панси кисло взглянула в зеркало:

— Рада, Уизли, рада. Обожаю с утра пораньше выслушивать изъявления искренней признательности и протягивать руки для поцелуев.

— Гм, — Билл, сверля нечитаемым взглядом ее затылок, прислонился к косяку, — а пару земных поклонов тебе, случайно, не отбить?

— Это лишнее. Впрочем.., твою огромную благодарность я могу принять и в виде скромного денежного вознаграждения.

Огрызаться получалось вяло. И про благодарные поцелуи рук вкупе с денежным вознаграждением она, конечно, загнула. Но простое человеческое «спасибо» услышать все же хотелось, не каждая ведь на ее месте… За спиной воцарилось тяжелое молчание, и Панси, помедлив, с большой неохотой обернулась.

Зря она это сделала. Из одежды на Уизли было лишь обернутое вокруг бедер полотенце, и услужливая память сразу же подло подбросила другую, не менее соблазнительную картину… Вот только тогда, ночью, да еще в компании Габриель, он был для нее недосягаем, как звезды, сейчас же стоял на расстоянии вытянутой руки. А ассоциативный ряд, моментально выстроившийся в голове при виде до сих пор спутанных длинных волос (расчесать — перебрать — взъерошить — ласково погладить) — испортил настроение окончательно. Панси скривилась.

В глазах Паркинсон на мгновение застыло подозрительно-странное выражение, и это моментально насторожило. Потом ее пухлые губы дрогнули, их искривила знакомая неприятная ухмылка, и все встало на свои места. Билл сделал шаг вперед и ласково улыбнулся в ответ:

— Ждешь благодарности, Паркинсон? Будет тебе благодарность…

Приблизиться почти вплотную к застывшей, как кролик перед удавом, девушке, наклониться еще ближе — и ни в кое случае не вдыхать такой волнующий запах кожи!..

— Спасибо вам, мисс. За благородную жертву. За терпение и такт. За то, что не бросили Мари…

Глядя в потемневшие глаза, мягко опустить руку на затылок, погладить, слегка помассировать — это приятно, безумно приятно, он-то знает…

— Спасибо за отборную вырезку. Спасибо за ночную прогулку. И за сигареты — тоже спасибо…

Теперь — чуть сжать пальцы, стискивая в захвате волосы, и дернуть, не давая вывернуться, и заставить смотреть прямо в лицо…

— А отдельное спасибо — за постоянное хамство…

И — резко надавить, со злорадным, извращенным удовольствием окуная ее прямо в сметану, как будто специально приготовленную для этого…

— … за вкусный и горячий кофе; за лестное сравнение с шимпанзе…

Она не дергалась, не сопротивлялась, не пыталась вырваться… Блядь, почему она не вырывается?!

— И за рыжую скотину. Спасибо, Паркинсон. Большое тебе человеческое спасибо.

Белая оголенная шея, выбившаяся из хвостика черная прядка, трогательно выступающий позвонок, который так и хочется посильней прижать зубами, крошечная родинка за ухом… Такая податливая, такая покорная… Зверь внутри сыто и довольно урчал, полностью удовлетворенный этой покорностью, а вот человеческие инстинкты словно с цепи сорвались, беснуясь и воя, требуя подчинить до конца, с размаху швырнуть на пол, порвать одежду, стиснуть, впиться в шею, быстро и грубо овладеть, чтоб знала, сучка, чтоб знала…

Билл отпустил ее и, тяжело дыша, прислонился к рабочему столу. Руки дрожали так, что пришлось вцепиться в столешницу, а в голове не было ни одной связной мысли, кроме — я, что, сейчас всерьез думал о том, как буду… трахать… Паркинсон?!

Панси, не открывая глаз, нащупала полотенце и медленно стерла с лица сметану.

— Полегчало, Уизли?

Нет, не полегчало. Наоборот, стало гораздо хуже. Потому что теперь придется разбираться не только с собственной неприязнью к слизеринской стерве. И, увы, делать крайне неприятные для себя выводы…

Он ушел, прихватив тарелку с клубникой, а Панси, едва сдерживая душившие слезы, все сидела, невидяще глядя на заляпанный белыми кляксами стол. Было не просто обидно — хотелось позорно, по-детски разреветься, первый раз за долгие-долгие годы…

* * *

— Паркинсон.

Конечно, где же ей еще быть. Сидит на облюбованном камне возле обрыва, смотрит на море. Почему-то не курит. Ветра нет, море сегодня спокойное, и лунная дорожка на нем — широкая и неподвижная. Билл обошел застывшую изваянием девушку и тихо хмыкнул: один в один — Русалочка в Копенгагене. А в глазах отражаются две крошечные Луны…

— Паркинсон.

Никакой реакции. Он вздохнул:

— Паркинсон. Извини.

Панси моргнула и зябко обхватила плечи руками — эта ночь выдалась не самой теплой.

— Вам не за что извиняться, мистер Уизли. Вы ведь в своем праве, верно?

Верно-то верно… Нет по всем законам более бесправного существа, чем тот, кого лишили магии, разве что, на самом деле, заключенные Азкабана. Вот только в свете этого утренний поступок в собственных глазах выглядел еще гаже… Разве он не знал, что она из себе представляет?.. Ну, хамила, ну, доводила до зубовного скрежета и прикусывания собственного хвоста — ну и что? Подумаешь, великое дело. Это же Паркинсон. Нашел, называется, с кем связываться… Да надо было небеса благодарить, что она не бросила ребенка и не сбежала, а не набрасываться на нее при первой же возможности!..

Набрасываться… Гм. Плохое слово. Ассоциативное, блядь. Билл тяжело вздохнул. Блоки в сознании, целый день с таким трудом возводимые, опять готовы были рухнуть к чертовой матери… Ну, и что с этим делать?

— Подвинься, — хмуро бросил он.

Панси раздраженно взглянула на него, спустила с камня ноги и поднялась:

— Садитесь. Я как раз собиралась уходить.

— Нет, не собиралась. Сядь… Сядь, я сказал!..

Она пожала плечами и снова примостилась на самый краешек, как можно дальше от него. Билл посмотрел на демонстративно повернутый к нему затылок, на напряженную спину и, не выдержав, зло фыркнул:

— Зверя не боялась, а человека боишься? Я не кусаюсь, Паркинсон.

— Я не боюсь, — не оборачиваясь, ровно ответила она. — Просто не хочу находиться рядом с вами дольше, чем этого требует необходимость. И до недавнего времени вас такое положение дел вполне устраивало. Поэтому, если хотите что-то сказать, говорите, и я пойду. Уже поздно.

Интересно, «уже поздно» — к чему? К тому, что скоро час ночи, или к тому, что теперь можно и не пытаться наладить какие-то еще отношения, кроме сугубо деловых? Осознав, о чем думает, Билл едва не застонал. Получается, что ему все-таки нужны с ней и другие отношения? С Паркинсон?! Со слизеринской язвой и сукой? Мерлин, да у него точно размягчение мозгов после обращения!.. И… где эти проклятые сигареты?!

Пачка нашлась с третьей попытки там же, где и всегда — в кармане рубашки. Он щелкнул зажигалкой, затянулся и, вынув сигарету изо рта, протянул ей:

— Держи.

Плечи девушки напряглись еще больше.

— Я бросила.

— О.

— Я могу идти?

— Нет.

Он молча курил, а она так же молча сидела рядом. Бросила курить и непробиваемо спокойна, не вспыхивает, как спичка, от каждого пустяка. Победила сразу два из крупных недостатков, первый и третий, надо же, он запомнил… И… Мерлин с ним, с длинным языком, а вот как насчет четвертого, Паркинсон?.. Насчет раздвинуть ноги по первому щелчку? И тут же захотелось отпинать самого себя — если отпустить воображение и не особо сильно сопротивляться, то представить ее с разведенными в стороны длинными ногами оказалось легче легкого. И — с запрокинутой головой. И — с губами, приоткрытыми в тихом стоне… А уж как неоднозначно на эту фривольную картинку отреагировал заведенный с самого утра подлый организм…

Встало так, как не вставало и в медовый месяц. На Паркинсон. На Паркинсон, блядь!.. Билл, чувствуя, как покрывается испариной, старался дышать медленно и размеренно, излишне внимательно рассматривал дрожащую в руке сигарету и пробовал рассуждать логически.

Столько месяцев полного воздержания — тут кого угодно будешь готов трахнуть, не только Паркинсон, это во-первых. Во-вторых, ну, встало на Паркинсон, трагедия? — не трагедия. Она ведь как назло все время мелькает перед глазами (э-э, нет-нет, перед глазами все время мелькает мисс Лотнер, но это ни разу не вызвало даже слабого подобия эрекции!). В-третьих, так невовремя напомнивший о себе паскудный внутренний голос в кои-то веки прав, стало быть, в-четвертых, проблему надо решать, а не прятаться от нее. И решать побыстрее, а не то прокусанная штанина, горячий кофе на голову и макание в сметану покажутся им обоим невинными детскими забавами…

Решение же виделось только в одном-единственном ракурсе. Чтобы отделаться от навязчивых мыслей, Паркинсон следовало трахнуть, и благополучно об этом забыть. И жить дальше спокойно и расслабленно, и не придумывать трудностей на пустом месте, и не морочить себе голову. Это — основное направление, а с мелкими деталями разобраться можно и по ходу…

— Почему вы вдруг стали оборачиваться, Уильям?

Ее вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Билл невольно вздрогнул. Неожиданно, но… как нельзя кстати. Неизвестно, к чему бы сейчас привели эти приятные, правильные, но крайне провокационные рассуждения. А эта тяжелая тема могла отвлечь его от чего угодно… Паркинсон повернулась вполоборота и выжидающе смотрела на него, чуть хмуря брови. Он пожал плечами, вытряхнул из пачки очередную сигарету и, закурив, начал негромко рассказывать.

Рассказывать о том, о чем не рассказывал никому и никогда. О том, как много лет подряд боролся с собой, и как невыносимо, нечеловечески тяжело это было. Как сходил с ума каждое полнолуние, как срывался — на близких, на друзьях, как мог в порыве неконтролируемого гнева запросто разнести полдома или избить случайно подвернувшегося под руку совершенно незнакомого человека. О том, как неделями не вылезал из Мунго, пока колдомедики, полные вначале радужных надежд, не развели бессильно руками и не посоветовали пить почаще банальное Успокаивающее… И о том, как в конце концов перестал противиться собственной природе, и какое это принесло огромное облегчение… Его зверь оказался на удивление спокойным, добродушным и мудрым, и человеческий разум, и память на время обращений каждый раз оставались с ним. Мари, к счастью, совершенно его не боялась, наоборот, огромный волк был для нее чем-то вроде живой пушистой игрушки, ну а Флер… А что — Флер?.. Флер был нужен повод, и она его получила… Но, главное, им пока удавалось держать все это в тайне, не посвящая никого — ни семью, ни друзей. Ребенок сам прекрасно справлялся с ролью няньки оборотня, и, если б ни длинный нос одной не в меру любопытной особы… На этой многозначительно оборванной фразе Панси хмыкнула и, наконец, поднялась:

— Уизли, тебе надо молиться на собственную дочь.

— Я и молюсь, — серьезно ответил он, снизу вверх глядя на нее. — Неужели не видно?

— А что будет, когда она уедет в школу, ты подумал?

Билл отвернулся.

— Справлюсь, — бесцветно произнес он. — Придумаю что-нибудь.

— А тебе не приходило в голову, что вам с Мари пока просто тупо везло? Но, прячься не прячься, а рано или поздно кто-нибудь из соседей увидит шастающего по ночам зверя. И тогда тебе конец, Уизли. Представляешь заголовок в «Пророке»? «Пойман последний оборотень!». Станешь звездой не хуже прекрасной Габриель.

Он снова повернулся к ней и смерил ее насмешливым взглядом:

— Расстроишься, Паркинсон?

— Обрыдаюсь.

— Хочется верить.

В коротенькой фразе, а главное, в тоне, которым она произнеслась, было столько подтекста, что Панси невольно поежилась. Да и явное напряжение, появившееся в голубых глазах, комфорта ситуации не добавило. Так, Паркинсон, быстро спать. А то надумаешь себе Мерлин знает что…

— Спокойной ночи, Уизли, — хмуро буркнула она.

— Спокойной ночи, Панси.

Панси споткнулась.

* * *

— Здравствуй, котик.

— Привет, Хрюшка.

Услышав детское прозвище, Панси тепло улыбнулась и, осторожно присев на край высокого табурета, с недоумением огляделась: в лаборатории, всегда такой образцово-показательной, сегодня царил непонятный бардак. Прямо как в старые добрые времена…

— Что здесь случилось? Неужели опять был обыск?

Блондин, не отрывая напряженного взгляда от интенсивно булькающего котла, отрицательно покачал головой. Панси, по опыту зная, что, пока он не закончит с зельем, вменяемого общения от него ждать бессмысленно, вздохнула и набралась терпения.

«Малфой» и «обыск» — несколько лет назад эти понятия были неразрывно связаны. Драко, тоже попавший в Министерскую сотню, после прохождения переподготовки и получения сертификата зельевара найти официальную работу, как и все остальные, не смог. Но талант в землю не зароешь и в огневиски не утопишь, и вскоре, после возврата Малфою палочки, черный рынок магической Англии наводнили великолепно сваренные, потрясающе эффективные, но, увы, ни разу не сертифицированные зелья. Драко снился аврорам и Ассоциации зельеваров в кошмарных снах. Его подпольную лабораторию с завидной периодичностью вычисляли, громили, выжигали огнем и каленым железом и даже дважды затапливали. Но Малфой, в очередной раз доказав в Аврорате, что его увлечение зельеварением является всего лишь невинным хобби и получив причитающуюся компенсацию за попорченное имущество и тяжелый моральный ущерб, пережидал пару-тройку месяцев и снова брался за старое. Его зелья из-под полы стоили бешенных денег, и очередь за ними выстраивалась на месяцы вперед. Его авторитет в зельеварении был непререкаемым, его имя знали все, и произносилось оно с уважением и почтением. И, если б не Драко Малфой, Панси Паркинсон за эти одиннадцать лет просто не выжила бы.

Счастливая звезда засияла в жизни Малфоя три года назад, правда, тогда ее восход сопровождался очередным плановым разгромом лаборатории. И по какому-то идиотскому стечению обстоятельств в том достопамятном рейде участвовал Герой Магической Британии собственной персоной. Сначала все шло, как обычно. Драко тогда, деликатно позевывая в сторону и принципиально не реагируя на пристальные косые взгляды Поттера, дал аврорам сделать свое черное дело, выждал два предписанных законом дня и по накатанной дорожке отправился в Министерство качать права. И — пропал на месяц. Где он этот месяц находился, и что с ним за это время происходило, до сих пор оставалось загадкой, но зато, когда он вернулся, больше ни одна аврорская блядь ближе чем на километр к его лаборатории не приближалась. Что не могло не отразиться ни на качестве его зелий, ни на их количестве — в выигрышную, разумеется, сторону. Официальная Ассоциация зельеваров в полном составе тихо рыдала в подушку.

На стол за ее спиной со стуком опустилась внушительная коробка, и Панси, вздрогнув, очнулась. Малфой отбросил со вспотевшего лба длинную челку и, звеня фиалами, принялся деловито перечислять:

— Смотри, Хрюшка: по три флакона Обезболивающего, Успокаивающего и Перечного. Двойная порция Костероста, на всякий случай. Кровеостанавливающее, в синем стекле. Семь порций Тонизирующего. Притирка на раны — большая туба, притирка от прыщей — маленькая. Бальзам для волос, шампунь и маска. Крем для эпиляции. Крем после эпиляции. Маски и кремы для лица, для рук и для ног. Тоник. Десять пакетиков снотворного… так, вроде все.

— Драко, — медленно выговорила Панси, с ужасом глядя на заставленный стол. — Ты с ума сошел? Куда мне столько?

— Это тебе на год, — сумрачно буркнул Малфой и отвернулся.

На год. Панси нахмурилась. Ой, не зря здесь такой бардак, не зря…

— Котик, что происходит?

Драко тяжело вздохнул и, не отвечая, полез в шкафчик, где хранил продукты и спиртное. Плеснул в две высокие стопки темного рома. Нарезал дольками апельсин, сразу же сладко заблагоухавший на всю лабораторию. Насыпал в тарелку мелко молотой корицы. Панси, не зная, что и думать, молча наблюдала за всеми этими манипуляциями.

— Хрюшка. Есть повод отметить.

Вообще-то, с таким кислым лицом не отмечают, а, скорее, поминают.

— Что именно? — осторожно спросила она.

— С сентября у меня есть официальная работа.

— Это… э-э… хорошо. Поздравляю. А… чем тебя перестала устраивать неофициальная?

Малфой помрачнел еще сильнее и отвел глаза. Панси, недоумевая все больше, машинально чокнулась с ним стопкой и опрокинула в себя благородный напиток.

— Да всем устраивала… — Драко, вываляв в корице дольку апельсина, вяло разжевал ее и, выплюнув косточку, нехотя закончил. — Просто Гарри будет преподавать ЗОТС в Хоге.

— А ты тут причем? — теперь она совсем ничего не понимала.

— Паркинсон, почему ты такая тупая? — разозлился он. — Я ни при чем. Я буду преподавать зелья.

За три года коварный и продуманный Малфой умудрился перевернуть размеренную, упорядоченную и расписанную на годы вперед жизнь Героя с ног на голову. Так неосмотрительно клюнувшего на него Героя… Последними громкими, но вполне ожидаемыми новостями двухмесячной давности были развод Поттеров и уход Гарри из Аврората. Панси присмотрелась к блондину повнимательней и вдруг прыснула:

— Котик, ты бросаешь здесь налаженное и прибыльное дело и прешься в Хог только ради того, чтобы не выпускать Поттера из своих цепких лапок? Да кому он на хрен нужен, особенно в школе?.. И какой из тебя профессор, ты подумал?

Драко глубоко вздохнул:

— Опять суешь нос куда не надо, Хрюшка?

Панси, посмеиваясь, облизала липкие пальцы. Самая большая ошибка Малфоя заключалась в том, что он настолько заигрался с Поттером в свои хитрые игры, что в какой-то момент перестал воспринимать их отношения только как ни к чему не обязывающее развлечение. И влип ее Котик, похоже, по самое нехочу — судя по тому, как наотрез отказывался посмотреть правде в глаза и признать, наконец, очевидное.

— Ладно, Паркинсон. Расскажи лучше, как у тебя дела.

— Пока более-менее. Работаю потихоньку.

— Где на этот раз?

— Присматриваю за ребенком.

Несколько секунд потрясенного молчания, — и Драко расхохотался:

— И эта женщина спрашивает, какой из меня профессор? Хрюшка, как тебя угораздило?!

— Жизнь заставила, — Панси глубоко вздохнула и все-таки решилась: — Драко… Хочу спросить тебя еще кое о чем…

Ради этого она, собственно, и напросилась к Малфою в гости, а вовсе не ради загромождавших стол флаконов…

— Скажи… Тебе известен рецепт зелья, которое Декан варил когда-то Люпину?

Взгляд смеющихся глаз Драко моментально стал серьезным и пронзительным, и Панси невольно поежилась. Обхитрить блондина было дохлым номером, мало того, что он просчитывал все на раз-два, так еще и знал ее, как облупленную…

— Гм, Паркинсон… — после недолгого молчания ровно произнес Малфой. — На сегодняшний день я знаю только одно… существо, которому чисто теоретически может понадобиться Волколачье зелье… И пожалуйста, не сообщай мне сейчас, что ты тоже вступила в Фан-клуб Билла Уизли.

Тон Драко был абсолютно спокойным, но на мгновение в нем промелькнуло нечто, заставившее ее насторожиться. И это его «тоже», и едва заметная складка между светлых бровей… И что-то, подозрительно напоминающее тоску в серых глазах… Панси, перекатывая в пальцах апельсиновую кожуру, облокотилась на стол:

— Тоже, Малфой?..

Слизеринец против слизеринца, всегда интересный расклад… Кто кого дожмет первым? Чаще это получалось у Драко, но сегодня, учитывая его странное душевное состояние…

Блондин молчал.

— Драко?..

— Знаешь, Паркинсон, надоело, — Малфой вдруг встряхнулся и снова наполнил стопки. — Держи. Каждый проклятый вечер — Билл это, Билл то… Надо ж было так неудачно развестись — в один день. Товарищи по несчастью, мать их…

Панси едва не выронила рюмку. Нет, определенно, Малфой ничего не говорил, а она ничего не слышала! Драко не мог, просто не мог сказать этого так — тоскливо и безнадежно… Он же Малфой, черт возьми, злой, веселый и бессердечный Малфой!.. Неужели все настолько серьезно?!

— Ревнуешь, котик?

К его чести, он даже не поперхнулся показушно — какие могут быть рисовки между давними друзьями? Панси уважительно хмыкнула и кинула в рот апельсиновую дольку.

— Да, Паркинсон, ревную. Да так, что спать не могу. Ревную, как последняя сучка. Я — Поттера, а не наоборот. Смешно, правда?

Сначала младшая Делакур, теперь Драко со своим Поттером… Они все, что, с ума посходили?.. Панси глубоко вздохнула, сползла с табурета и, взяв Драко за руку, буквально подтащила к криво висящему, запыленному зеркалу.

— Котик, посмотри на себя. Ты самый умный, самый красивый и самый сволочной волшебник по обе стороны океана. Как в твою белобрысую голову вообще пришла мысль, что Поттер может смотреть на кого-нибудь, кроме тебя?

Зеркало было самое обычное, не магическое, и подтвердить ее слова не могло. Драко кисло улыбнулся своему тусклому отражению:

— Когда ты в последний раз видела Уизли, Хрюшка?

Она невольно отвела глаза:

— И как это ты не спросил, чьего ребенка я воспитываю, Малфой?

— О, — Драко невесело усмехнулся. — Надо было догадаться… Панси — нянька у Уизли, куда катится этот мир? Так вот, вернешься в «Ракушку» — раскрой пошире свои прекрасные глаза и посмотри на него повнимательней. Обнаружишь для себя много интересного, Паркинсон. А насчет зелья… Я видел пару раз, как Декан варил его, так что смогу вспомнить, если вдруг, не дай Мерлин, припрет.

— Считай, что уже приперло, котик.

Малфой быстро оглянулся:

— Он… начал оборачиваться?

Панси не ответила.

— Паркинсон, ты в своем уме?! Значит так, чтобы завтра же и духу твоего там не было!! Ты соображаешь вообще, насколько ты рискуешь?! И чем?!

— Драко, не вопи. Он абсолютно безобиден.

— Абсолютно безобидный оборотень?!

— Представь себе. Это не друг семьи Грейбек.

— Ушам не верю!..

— Драко, пожалуйста, — Панси стиснула зубы. — У него прекрасная дочь. И я даже думать не хочу, что с ней будет, если его вычислят и уничтожат. А его уничтожат, и ты об этом знаешь не хуже меня! И насколько повезло сыну Люпина, что гены метаморфа оказались сильнее генов оборотня, ты тоже знаешь! И — самому Люпину, что он не дожил до сегодняшнего дня!

— Значит, я, по-твоему, должен рисковать головой и варить практически запрещенное зелье для того, на кого положил глаз Поттер?! Ведь мою драгоценную задницу в Аврорате больше прикрывать некому, милая! Знаешь, что мне светит за сокрытие информации о полном оборотне?!

— Не больше того, что светит мне!

— Паркинсон, я не шутил насчет «повнимательней», — Драко поймал девушку за руку и резко развернул к себе. — Или ты сейчас же пообещаешь мне, что совратишь Уизли, или я и пальцем не пошевелю! Да еще и наводку аврорам дам!

— Ты этого не сделаешь!

— Разумеется, нет, — Малфой отпустил ее и с отвращением скривился. — Мараться о него не хватало!..

— И обещать тебе я ничего не буду! Там и без меня желающих совратить — хоть поганой метлой гоняй. Даже если ты прав, в чем я сильно сомневаюсь, перспектив у твоего Поттера нет никаких. Расслабься. И вспоминай рецепт.

— Уверена?

Панси вздохнула. Уверена. Увы.

— На двести процентов, — нехотя процедила она.

— Ладно, Хрюшка… — он немного остыл и, вернувшись к столу, снова наполнил стопки. — И почему ты из меня веревки вьешь?..

— Потому что в глубине души ты нормальный человек, Малфой, а не кусок драконьего дерьма.

— Паркинсон… — Драко, пропустив сомнительный комплимент мимо ушей, снова внимательно смотрел на нее. — Скажи, мне кажется, или наличие толпы претенденток на прелести Уизли тебя слегка расстраивает? В глубине души, а?

* * *

— Панси, у меня проблема.

— Гм, — отозвалась Панси, внимательно всматриваясь в карты. — Проблема в том, что ты жульничала и была поймана за руку?

Мари быстро заменила валета на короля и вскинула на нее совершенно невинные глаза. Панси укоризненно покачала головой и подкинула ей еще одну даму — чтобы не расслаблялась.

За окном творилось нечто невероятное. Лило, как из ведра, крупные капли оглушительно тарабанили по откосам, и сильно, несмотря на закрытые окна, пахло дождем. Громыхало так, что закладывало уши и замирало в груди; стекла противно дребезжали после каждого раската грома, а когда сверкали молнии, розовыми зигзагами прочерчивающие черное небо, хотелось забиться под кровать и натянуть до пола покрывало. Из-за грозы во всей деревне отключили электричество, и они с Мари, запалив все найденные в доме свечи, сидели на ковре в гостиной, пили какао и играли в карты. Мари выигрывала чаще.

— Так в чем проблема, кнопка?

Ответить девочке не дал очередной мощный удар грома. Панси невольно вздрогнула и тут же покосилась на Уизли, развалившегося с газетой в кресле — заметит или нет? Разумеется, заметил, даже сквозь газету. Дырка у него там, что ли?...

— Боитесь грозы, мисс Паркинсон?

Однажды на ее глазах электрическим разрядом попавшей молнии убило человека, но не рассказывать же о таком при ребенке?.. Она независимо передернула плечами:

— Гром мешает мне сосредоточится, мистер Уизли, и Мари меня обыгрывает.

— Может, она просто лучше играет?

— И лучше жульничает.

— Ну, Панси!.. Ходи, твоя очередь.

— Рассказывай о проблеме.

— О, теперь ты жульничаешь! Семерка не бьет девятку!

— Это козырная семерка.

— А вот и нет! Козырь сейчас пики!

— Козырь трефы, Мари.

— Пап!.. Ну скажи ей!..

— Козырь пики, мисс Паркинсон.

— Вы не можете из-за газеты внимательно следить за игрой, мистер Уизли.

— Я периодически ее опускаю, мисс Паркинсон. Чтобы лучше вас видеть.

Панси быстро вскинула на него глаза — действительно, опускает. И следит — на самом деле внимательно, даже чересчур… Тяжелым таким, пристальным и… голодным?! караул!! — взглядом. Свечи, это все чертовы свечи, от них такой жар, что потеют ладони и бесстыдно горят щеки… Панси машинально, как веером, обмахнулась картами и, встретив еще один, теперь уже насмешливый, взгляд голубых глаз, поспешила снова уткнуться в расклад на ковре.

Расклад не порадовал — она безнадежно проигрывала.

— Мне не в чем идти на день рождения к мистеру Поттеру.

Панси нахмурилась. При чем здесь мистер Поттер?..

— Давай-ка сначала, кнопка, и помедленнее.

— Это и есть моя проблема. Мне нечего надеть. Кстати, я выиграла. Король, туз и две шестерки на погоны. С тебя желание, Панси.

— Ладно, — Панси бросила карты. — И что ты хочешь на этот раз?

— Пока не знаю. Так что мне делать с нарядом, Панси?

— Ну… — она потянулась за чашкой и сделала маленький глоток — хорошо хоть, какао остыло. — Я думаю, что твой отец как-нибудь решит эту сложную задачу.

— Специалист по решению сложных задач у нас вы, мисс Паркинсон.

Она, что, специально его дразнит? Нарочно смотрит исподлобья, краснеет, потягивается, как кошка? Еще, блядь, губы оближи…

Панси слизнула с верхней губы коричневую полоску:

— А спонсор — вы, мистер Уизли. Сами понимаете, сложные задачи такого плана без денежной подпитки практически неразрешимы.

— О чем вы вообще говорите? — Мари собрала карты и широко зевнула. — Пап, ты купишь мне новое платье?

— Учитесь отделять зерна от плевел, мисс Паркинсон, — Билл с усмешкой потрепал дочку по волосам. — А то все ходите вокруг да около…

— Только не розовое, Мари, — Панси честно попыталась проигнорировать поднимающее голову раздражение. — В розовом ты ужасна.

— И не изумрудное. В изумрудном я похожа на бабушку Молли.

— Если завтра не будет дождя, поедем в Холихед и выберем, — она собрала пустые чашки и легко поднялась на ноги. — Не возражаете, Уильям?

— Не возражаю, мисс Паркинсон. А вам есть в чем пойти на день рождения к мистеру Поттеру?

— О, Панси, ты идешь с нами?!

Панси настороженно оглянулась:

— А меня туда никто не звал, мистер Уизли. А заявляться на дни рождения без приглашений мне, представьте, воспитание не позволяет.

Это что — очередная провокация? И чего, спрашивается, он добивается?..

Чашки стукнулись о столик немного громче обычного, и Билл едва заметно усмехнулся.

— Мистер Поттер прислал приглашение на троих, мисс Паркинсон.

— Ну, Панси!.. Пойдем с нами!..

Панси раздосадовано вздохнула — ну вот, забил ребенку голову! Теперь же ее попробуй переубеди…

— Давай-ка ты сначала пойдешь спать, кнопка. А завтра решим.

— Посидишь со мной, Панси? А то я не засну от грома. Спокойной ночи, пап.

— Конечно, посижу, — она взяла подсвечник и предельно вежливо улыбнулась. — Спокойной ночи, мистер Уизли.

— Спокойной ночи, кнопка. А вы, мисс Паркинсон, когда уложите Мари, спускайтесь. Еще не поздно, немного побеседуем перед сном.

Панси от досады чуть не заскрипела зубами. А она-то надеялась, что вечер и завершиться на этой мирной ноте!..

* * *

— Уизли, это что за фокусы?!

— Какие фокусы, Паркинсон? Мне, может быть, нужна твоя помощь. Ты сначала выслушай, а потом сверкай глазами.

— О? Помощь? — Панси упала на диван и вызывающе вздернула бровь. — Знаешь, Уизли, есть одно «но». Твоя благодарность за мою помощь выражается в слишком оригинальной форме, а маски из сметаны хороши, представь себе, в меру.

Билл отложил газету и мягко улыбнулся: в праведном гневе и в приглушенном свете свечей она казалась почти красавицей.

— Виски налить, Панси?

— Обойдусь. И не называй меня Панси, это нервирует. И вообще, переходи к делу. У меня режим, мне уже полчаса как спать пора!

— А, до двенадцати — сон красоты, после двенадцати — сон здоровья?

— Уизли, — прищурившись, недобро начала она, — ты…

— Ладно, Паркинсон, не злись. Я бы… действительно был тебе очень благодарен, если б ты составила мне компанию на дне рождения Гарри.

Панси некоторое время задумчиво рассматривала его, потом усмехнулась:

— Ты с ума сошел, Уизли. Привести на вечеринку к Поттеру Паркинсон — это, знаешь ли, серьезный вызов обществу. Ты представляешь меня среди толпы своих рыжих родственников?

— Толпы не будет, — Билл поднялся и, налив себе виски, сел рядом с ней на диван. — Не все мои родные сохранили с Поттером прежние дружеские отношения после его развода с Джинни, сама понимаешь. Наша семья разделилась на два лагеря.

— Лагерь мужской солидарности и лагерь семейной поддержки? — Панси постаралась как можно непринужденнее от него отодвинуться. — Ну, и в каком же ты?

— В первом, — он сделал вид, что не заметил хитрого маневра. — Но, так как половина родственников все же присутствовать будет, а раньше я на подобные вечеринки всегда ходил с Флер, то…

— … то ты боишься, что тебя просто затошнит от жалостливых взглядов и притворного сочувствия? — понятливо подхватила она. — А что, Уизли, правильно, так и надо, клин клином. Пусть лучше плюются от отвращения, шипят за спиной гадости или, в крайнем случае, лежат в глубоком обмороке, чем жалеют. Полностью поддерживаю. Жалость — чувство унижающее.

— Спасибо, Паркинсон, — Билл допил виски и, ставя стакан, ненароком задел ее колено; Панси подпрыгнула — от легкого прикосновения моментально сделалось жарко.

— Я не сказала «да», Уизли.

За окном снова сверкнуло и загромыхало — очень зловеще и очень в тему, а голубые глаза и опасная улыбка оборотня гипнотизировали не хуже крутящейся черно-белой спирали.

— Так скажи.

— Ты со мной не расплатишься.

— Думаешь? Я постараюсь. Очень постараюсь, ты не пожалеешь…

— Мне не нравится твоя улыбка, — Панси нервно вскочила. — И я иду спать, Уизли.

— Платье за мной, Паркинсон, — бросил он ей в спину. — Любое, на выбор.

Панси притормозила и прищурилась — расчетливость набросилась на ревущее в голос чувство опасности и безжалостно придушила его в колыбели.

— Только платье?

— О. И все остальное, конечно.

— И двести фунтов на салон красоты, — а вдруг прокатит?

— Панси, — Билл с удовольствием улыбнулся, — глядя на тебя, я готов дать все четыреста.

Неприкрытое хамство было налицо, но — четыреста фунтов…

— Заметано, — быстро сказала она. — Платье, все остальное и четыре сотни сверху. Границы разумного очерчиваться будут?

— Я, конечно, рассчитываю на твое благоразумие, но… В общем, нет.

— О… — теперь, когда она уже согласилась, и дороги назад не было, врожденная подозрительность (очень вовремя!) все же напомнила о себе. — Аукцион неслыханной щедрости, Уизли? С чего бы это?

Билл мягко поднялся и шагнул к застывшей девушке. Панси отмерла и чересчур поспешно отшатнулась. Часы на камине проиграли полдвенадцатого.

— Живо в кроватку, Паркинсон, — тихо скомандовал он, не пытаясь больше скрыть голодной жадности во взгляде. — На сон красоты осталось всего лишь тридцать минут. А то ведь никакой салон не справится…

* * *

— Не понимаю я вас, Уильям, — Панси поймала вертевшуюся под ногами девочку и взяла ее за руку. — То вы устраиваете скандал из-за жалких трех сотен на ремонт дома, то швыряетесь деньгами направо и налево… Где логика, а?

С нарядом для Мари разобрались быстро. Жемчужно-серое платье было упаковано в большую плоскую коробку, туфли под цвет — в коробку поменьше, сумочка, перчатки и чулки — в плотные пакеты, и Панси, умудрившуюся сунуть нос в чек за всю эту детскую радость, до сих пор немного подташнивало.

На душных улицах полуденного Лондона было почти пусто. Мари ела третью по счету порцию мороженного и уже покрылась тонким слоем пыли, липнувшей к вымазанному личику. Они дошли до перекрестка и остановились на светофоре.

Билл огляделся и скомандовал:

— Налево.

— Налево — Пиккадилли, мистер Уизли.

— Я знаю, мисс Паркинсон.

Панси скептически фыркнула:

— Хотите прошвырнуться по бутикам?

На светофоре загорелся зеленый.

— В далекие времена вашего золотого детства и моей трудной юности, мисс Паркинсон, — Билл подхватил ее под локоть и потянул за собой на «зебру», — был страшно популярен один маггловский фильм под названием «Красотка». И сейчас мы займемся тем, что будем воплощать в жизнь отдельные эпизоды из него.

Панси невольно рассмеялась — «Красотку» она смотрела, а потом вдруг до нее дошло…

— И какие же эпизоды вы имеете ввиду, мистер Уизли?

— Каждый думает в меру своей испорченности, мисс Паркинсон, — Билл двусмысленно ухмыльнулся и остановился перед огромной прозрачной дверью безумно дорогого бутика. — Но в данный момент мы же ходим по магазинам, верно? «Прадо». Вас устроит?

— Панси, смотри, какое платье! — Мари ткнула испачканным липким пальчиком в натертую до блеска витрину, оставляя на стекле четкий отпечаток. — Тебе нравится?

Панси глубоко вздохнула:

— Мистер Уизли. Даже с учетом того, что сейчас сезон скидок, платье из этого магазина, боюсь, будет вам не по карману. Пойдемте дальше, прошу вас. Не травите душу.

— Мы обязательно пойдем дальше, — Билл шевельнул пальцем, и швейцар в ливрее, замерший возле входа, моментально распахнул перед ними тяжелую дверь. — Если ничего не подберем здесь.

Панси закатила глаза и, покачав головой, вошла в кондиционированную прохладу следом за шустрой Мари.

Им навстречу по мраморному полу уже спешила элегантная дама неопределенного возраста.

— Добрый день, господа. Чем я могу вам помочь?

— Подобрать коктейльное платье для девушки.

— Позвать управляющего.

Ответили они одновременно. И сразу же раздраженно переглянулись.

— Зачем вам управляющий?..

— Прекратите командовать, Уильям!..

— Господа… — женщина заволновалась. — Может быть…

— Добрый день, господа.

Панси едва заметно улыбнулась и оглянулась.

К ним неторопливо подходил представительный седовласый мужчина в дорогом костюме. И при виде Паркинсон (при виде Паркинсон в дешевых джинсах и старой кофте, абсолютно неуместной посреди сверкающего мрамором и позолотой элитного бутика) его застывшее вежливой маской лицо неуловимо изменилось…

Билл не успел даже напрячься…

— Мисс Паркинсон, — управляющий тепло улыбнулся и поднес к губам тонкую руку девушки. — Для меня большая честь видеть вас снова… Сколько лет прошло…

— Слишком много, мистер Джефферсон, — Панси вздохнула. — Вы совершенно не изменились.

— А вы, — мужчина обошел вокруг, окидывая ее внимательным взглядом, — стали еще прекраснее, мисс.

— И меньше на два размера, — Панси рассмеялась. — Вам же будет легче.

— Несомненно, несомненно, — мистер Джефферсон задумчиво покивал и вдруг предвкушающе потер руки. — Ну, что мы будем подбирать сегодня, юная леди?

Вопрос из прошлой жизни. Панси вздохнула и, приподняв бровь, повернулась к застывшему Биллу. Управляющий тоже бросил на него короткий взгляд и, правильно оценив ситуацию, сделал приглашающий жест в сторону дизайнерского кожаного дивана:

— Прошу, сэр, присаживайтесь. Кофе, чай, бренди? У вас есть какие-нибудь конкретные пожелания, или нам можно будет довериться вкусу мисс Паркинсон?

— Безупречному вкусу, — вставила ухмыляющаяся Панси.

— Так, — Билл опустился на прохладную кожу и закинул ногу за ногу. — Я не откажусь от чашки черного чая. Пусть ваша дама, — кивок в сторону хлопающей глазами женщины, — найдет и умоет моего ребенка. Полет вашей с мисс Паркинсон фантазии можете не ограничивать. И проверьте, пожалуйста, — он полез в карман и вынул скромную пластиковую карточку стального цвета, — действительна ли еще у вас моя карта.

Мистер Джефферсон проверил лично. И поднял на Билла ставший слишком внимательным взгляд.

— Карта действительна, мистер Уизли. И по ней получится очень внушительная скидка… Ваш чай сейчас подадут. А вас, мисс Паркинсон, прошу за мной…

Панси, прикусив губу, отвернулась от смеющихся голубых глаз. Ладно, один-один. Я удивляю тебя, ты удивляешь меня… Ха, дом разваливается, а у него в кармане именная карта «Прадо», причем явно с накопительной системой скидок!.. Впрочем, ничего удивительного, Делакур наверняка из бутиков не вылезала…

— Красивый мужчина, — небрежно заметил управляющий, провожая ее к примерочным. — А какие потрясающие волосы… У вас на самом деле безупречный вкус, Панси.

Панси мысленно застонала.

* * *

— Мари, это — портключ.

— Я знаю, пап!

— Чтобы его активировать…

— Я знаю!!

— Ни в коем случае…

— Папа!!!!

— Мистер Уизли, я думаю, Мари разберется с портключом вполне самостоятельно.

— Мисс Паркинсон, — Билл вложил в руку дочки медальон и выпрямился, — а я думаю, что проще еще раз все объяснить, чем потом искать ваши фрагменты в окрестностях Лондона. Если вдруг что-то пойдет не так, Мари при перемещении не пострадает. А вы?

— Мне, представьте, тоже знакомы правила совместного перемещения. И мое тело прибудет на вечеринку к Поттеру в полной комплектации. Не переживайте.

— Что ж, отлично, — Билл подошел к камину, бросил в него горсть дымолетного пороха, но в последний момент оглянулся. — Начало ровно в семь, в вашем распоряжении больше четырех часов. И если вы, не дай Мерлин, опоздаете хоть на пять минут, то можете вообще не появляться.

— О, — Мари недоуменно смотрела на исчезающее зеленое пламя. — Нас действительно не пустят, если мы опоздаем, Панси?

Панси незаметно вздохнула.

Вчера они снова умудрились крупно поскандалить из-за какой-то ерунды, сегодня разговаривали только по необходимости и сквозь зубы. А впереди еще проклятый день рождения… И где, спрашивается, были ее мозги, когда она соглашалась? И вообще, зыбкий вооруженный нейтралитет первых дней пребывания в «Ракушке» устраивал ее гораздо больше, чем это непонятно напряжение, которое висело между ними сейчас, становясь с каждым днем, с каждым гребаным часом все невыносимее…

— Мы, наверное, проверять не будем, — она встряхнулась, подхватила приготовленные пакеты и открыла входную дверь. — Ты готова? Идем, автобус через пятнадцать минут.

Мари покрутилась перед зеркалом, расправила складки нового платья и, удовлетворенно вздохнув, подошла к ней:

— Сначала куда?

— Сначала бегом пробежимся по магазинам, потом — в салон красоты, мы записаны на четыре, потом… Потом — видно будет. Портключ взяла? Пошли.

* * *

Их выкинуло в маггловском клубе, явно закрытом и дорогом, и Панси, с трудом устояв на высоких каблуках, огляделась.

В целом, было довольно мило. Приглушенный свет, стильный интерьер, ненавязчивая живая музыка, темнокожая певица на небольшой сцене, улыбающиеся, большей частью незнакомые ей люди. И — прав Уизли — очень мало рыжих. Это обнадеживало.

— Гм. Надеюсь, мы не ошиблись дверью.

— Не ошиблись, мы здесь уже были, — Мари выскользнула из ее объятий и поправила уложенные крупными локонами волосы. — Пойду, поищу папу.

Панси машинально поискала глазами часы. Все-таки опоздали — на три минуты.

— Не потеряйся.

— Где? Здесь?

Мари юркнула в толпу, а Панси снова оглянулась, на этот раз в поисках виновника торжества. Надо же хоть «поздравляю» сказать…

Поттер вот так сразу не нашелся. Зато обнаружился тот, при виде которого у начавшей немного нервничать девушки заметно отлегло от сердца.

— Хрюшка! Ты ли это?

Малфой, лукаво улыбаясь, ловко протискивался к ней. Панси облегченно выдохнула:

— Драко! Фу, хоть одно знакомое лицо…

— Знакомых лиц тут, к сожалению, хоть отбавляй, — Драко кивнул кому-то, взял у подошедшего официанта пару бокалов и протянул один ей. — Мерлин, тебя просто не узнать! Шикарно выглядишь! Уизли раскошелился?

— Нет, ограбила банк, — она отпила шампанского. — Он, кто же еще. Ты тоже неплох, котик.

На Малфое были узкие темно-серые кожаные штаны и рубашка в цвет глаз. Он дотронулся до россыпи кристаллов на платье Панси и с усмешкой покачал головой.

— Однако, «Прадо», привет из прошлого. Недурно, недурно. И я даже тактично не буду спрашивать, что ты здесь делаешь, Паркинсон.

— И не спрашивай, сама не знаю. Где твой драгоценный Поттер?

— Там же, где и твой ненаглядный Уизли, — помрачневший Драко мотнул головой в сторону бара. — Надираются в компании общих родственников.

— Это не компания общих родственников, а лагерь мужской поддержки, — Панси мягко улыбнулась и нежно провела рукой по гладкой щеке блондина. — Не куксись, Драко, праздник все-таки. Давай-ка мы с тобой лучше тряхнем стариной. Миллион лет не танцевала. Вот это действительно будет привет из прошлого…

— Места маловато, — Малфой, прикусив губу, окинул оценивающим взглядом небольшой зал, — и народу много… А, впрочем, давай. Покажем проклятым грифферам, на что способны слизеринцы. Что предпочитает моя серебряная леди, танго или румбу?

Панси рассмеялась и допила шампанское.

— Танго. Гулять так гулять. И пусть глупый Поттер сгрызет собственный галстук и подавится им.

— О, страшная месть, — Драко по-хулигански усмехнулся и трансфигурировал из пустого бокала ярко-красную розу. — Держи, Хрюшка. А я попрошу Лиз спеть нам что-нибудь погорячее…

* * *

Приятная блюзовая композиция закончилась. Билл пододвинул бармену почему-то снова опустевший бокал, равнодушно скользнул взглядом по Драко Малфою, что-то объясняющему склонившейся к нему певице, и в который раз обшарил глазами толпу.

Вон Мари, устроилась за столиком у окна в компании Люпина-младшего и Джеймса Поттера. Листают яркие журналы и объедаются пирожными. Значит, и Паркинсон должна быть где-то поблизости. Вот только где? И почему не подходит?

Получив обратно вновь наполненную неплохим бренди тару и выслушав очередной тост за здоровье именинника, Билл сделал хороший глоток и в который раз подумал, что надо бы притормозить. Он же не пить сюда пришел, в конце концов… Без музыки невнятная речь сидящего рядом и уже порядком нагрузившегося Перси звучала до противного громко, и потихоньку нарастающее раздражение, усиленное алкоголем, грозило превратиться в откровенную злость. Какого хера Малфой полез к ней и все испортил?! Ведь так же хорошо пела!.. Чем, спрашивается, змееныша не устроил блюз?! И где, блядь, шляется Паркинсон?!

И тут грянули первые аккорды танго.

Танго!.. Этого еще не хватало! Танго надо танцевать, а не слушать. Но хуже, в миллион раз хуже будет жалкое подобие танца, которое сейчас наверняка попытается изобразить какая-нибудь далеко не трезвая пара… Билл стиснул зубы и развернулся. И позорно выронил бокал.

В центре заполненного зала каким-то чудом образовалось пустое пространство. И в нем, освещаемые только бликами крутящегося под потолком зеркального шара, оба натянутые и дрожащие, как струны, друг напротив друга замерли Драко Малфой и… Панси Паркинсон.

Хищный, опасный и обольстительный Малфой. И невероятно красивая, безумно соблазнительная, немыслимая Панси Паркинсон.

Совсем не их Панси…

Певица запела глубоким, страстным голосом, пробирающим до дрожи в позвоночнике. Малфой, дерзко вскинув голову, шагнул к до сих пор неподвижной девушке, запустил пальцы в черные волосы, пылко провел по обнаженной спине… Паркинсон задрожала, забросила голую руку на его плечо, всем телом подаваясь вперед и чуть разворачивая лицо, и… потерявший дар речи Билл увидел розу. Красную, блядь, розу у нее в зубах.

Они танцевали четко, слаженно и необыкновенно гармонично. Они танцевали классически. Они танцевали горячо и страстно. Они ни разу не сбились. Они вовсю импровизировали, дурачились и отнимали друг у друга проклятую розу. Блондин в сером и брюнетка в глубоком синем, сверкающим миллионами бриллиантов. Оба красивые и дикие. Оба непокорные и неприрученные. Аристократы. Слизеринцы.

— Порода, — вдруг хрипло сказал стоящий рядом Поттер, не отрывая тяжелого взгляда от раскрасневшегося лица Малфоя. — Порода и кровь. Их можно испортить, но, если они есть, этого не скроешь… И не вытравишь ничем.

Билл, не доверяя голосу, молча кивнул и, отняв у него бокал, одним глотком опустошил, совершенно не чувствуя вкуса бренди. Поттер вдруг зло покосился на него:

— Какого хера ты ее привел, Уизли? Сам бы с ней и танцевал.

О да, он бы танцевал. Только вот в их танце не было бы такой механической слаженности, такой отточенности и таких дружеских подколок. Потому что в нем была бы страсть, не эта искусственная, нарочно выставляемая напоказ, а настоящая животная похоть. Он бы прижал ее так, чтобы она чувствовала каменный, рвущий брюки член, и его жажда передалась бы ей… И она бесстыдно смотрела бы на его рот пьяными от похоти глазами, и облизывала пересохшие, просящие поцелуев губы… И они, двигаясь, изнемогали бы от желания, и едва сдерживались, и завели бы всех вокруг по самое немогу… Если б они танцевали танго. И он бы узнал, какая она на вкус, и как пахнет ее «хочу»… Не танец, секс. Прилюдный секс с Паркинсон.

Чтобы больше не видеть ее, Билл закрыл глаза. Мерлин, дай ему сил. Дай ему сил не наброситься на нее прямо здесь.

Эффектная пара застыла с последним стонущим звуком, и еще несколько секунд в зале царила полная, абсолютная тишина. А потом грянул гром аплодисментов.

Поттер сорвался с места и решительно ринулся к ним.

— Браво, Паркинсон, — хмыкнул Драко, вновь привлекая девушку к себе и целуя в щеку. — Ошиблась всего два раза. Вот что значит хорошая школа и мышечная память…

Панси рассмеялась и, высвободившись, мягко развернула его в сторону виновника торжества:

— Видишь Поттера, котик? А глаза его видишь? А ты, глупый, еще сомневался. Бедная твоя задница...

Блондин довольно улыбнулся и, приблизив губы к ее уху, провокационно прошептал:

— А мне воспитание не позволяет вслух назвать те части тела, которые следует поберечь тебе, Хрюшка. Твой оборотень смотрел так, будто сожрать готов… Затрахает от тебя, Паркинсон, ой затрахает, попомни мои слова… Держись сегодня подальше от темных углов.

— Паркинсон, — напряженный голос Поттера вынудил их отстраниться друг от друга. — Хорошо выглядишь, красивое платье, не возражаешь, я украду у тебя Драко на пять минут?

Панси хмыкнула и подтолкнула блондина к Гарри:

— Легко. А ты управишься за пять минут, Поттер? Поздравляю, кстати, — порядком потрепанная роза перекочевала в карман именинника. — Развлекайтесь, мальчики.

— Ой, Панси!! — неизвестно откуда выскочившая Мари внезапно повисла у нее на руке, и девушка, оступившись, едва не подвернула ногу. — Как ты танцуешь! А меня научишь?! Мы с Тедом тоже так хотим! Пожалуйста, Панси!..

Панси вздохнула, кивнула и осторожно покосилась в сторону барной стойки. Но высокий табурет, на котором минуту назад сидел Уизли, неожиданно оказался пустым.

* * *

Вечеринка набирала обороты. Панси поболтала с детьми, съела тарелку принесенных Поттером-младшим креветок, запила их вполне приличным шардоне и даже дипломатично пообщалась с несколькими знакомыми из прошлой жизни. На этом доступные развлечения закончились. Драко предсказуемо пропал, Уизли тоже в пределах видимости не появлялся, и понемногу безудержное веселье вокруг начало раздражать. Блюзовые композиции сменялись джазовыми, джазовые — зажигательными латиноамериканскими; общий градус вечеринки неумолимо полз вверх, гости развлекались, пили и танцевали. Устраивали частичный стриптиз и обнимались по углам. Все, кроме нее.

— Панси, а это что за музыка?! — Мари подергала ее за подол. — Что под нее танцуют, знаешь?

— Румбу, — мрачно сказала Панси. Часы над баром показывали только девять. Еще полчасика — и можно будет забирать ребенка и под благовидным предлогом сваливать отсюда к чертовой матери. — Под нее танцуют румбу, Мари.

— А ты умеешь? Румбу?

— А чего там уметь, — она вздохнула. — Было бы с кем.

— Со мной, — вдруг хрипло раздалось над ухом. — Окажете мне честь, мисс Паркинсон?

Панси вздрогнула и медленно оглянулась. Уизли стоял у нее за спиной, пьяный, шатающийся, но, тем не менее, упорно ждущий ответа. Причем, судя по глазам, исключительно положительного.

Ситуацию — где-то минуты на три — спас запыхавшийся Тед Люпин:

— Слушайте, что на улице твориться! Там пьяный Перси собирается запускать маггловский фейерверк! Представляете, что он сейчас устроит?! Мистер Уизли, пойдемте с нами!

Панси одновременно и выдохнула с явным облегчением, и постаралась скрыть острое разочарование… Оказалось, рано.

— Тед, — Билл положил тяжелую руку на макушку мальчика. — Ты взрослый парень. Найди моего отца — он тут единственный трезвый из всех. И разберитесь с ним сами, а?

— Я тоже пойду! — Мари резво вскочила. — В прошлый раз, когда дядя Перси и дед запускали фейерверк, было так весело!

— Нет! — вскрикнула Панси.

— Идем, — Тед закатил глаза и схватил девочку за руку, — а то все пропустим!

Панси, мысленно застонав, в полном бессилии проводила взглядом убегающих детей и вдруг почувствовала, как на обнаженное плечо ложится горячая ладонь.

— Идем, — тихо сказал Уизли. — А то все пропустим…

— Музыка заканчивается, — не шевелясь и моля всех богов, чтобы он убрал, наконец, руку, сквозь зубы сказала Панси.

— Начнется другая, — он, покачиваясь, наклонился над ней. — Не дрейфь, Паркинсон. Или… — голубые глаза потемнели, — тебе противно со мной?..

— Глупости!.. — жар от его ладони приятными волнами стекал все ниже, а от дыхания, пахнувшего бренди и ванилью, позорно кружилась голова… — Не… — она с трудом сглотнула, — не выдумывай…

— Я считаю до одного… — вторая горячая рука нежно приподняла подбородок, — и тащу тебя волоком. Делай свой легкий выбор, красавица…

— Уизли, ты же на ногах не стоишь! — она несильно оттолкнула его и все же поднялась — несмотря на усиливающуюся внутреннюю дрожь… Ведь потащит, с него станется…

— Убедись сама, — он загадочно хмыкнул, вывел ее на танцпол и, не сдержавшись, резко привлек к себе. — Что вы думаете теперь, мисс Паркинсон?

Вот оно… Она… Теперь — только не спешить…

А Панси думала о том, что она все же попалась. И не столько в железное кольцо его рук, сколько в ловушку к уже практически неконтролируемым желаниями собственного, с легкостью предающего тела… О том, как охренительно хорошо в его объятьях. О том, что, к счастью, не упадет — ведь он ее держит так крепко... И о том, что надо все-таки пытаться хоть как-то дышать. Хотя бы через раз.

Жаркая румба плавно перетекла в тягучий медляк, и освещающие площадку лампы медленно потухли. Билл, не останавливаясь, рвано вздохнул, и Панси, безвольно закрыв глаза, спрятала пылающее лицо у него на плече.

— Убедилась, глупая? — хрипло спросил он, скользнув дрожащей рукой вниз по голой спине и притягивая ее к себе еще сильнее. — Я стою. И он… тоже…

О да, убедилась. Стояло у него так, что ее вот-вот начнет трясти…

— Дважды уже дрочил в сортире, — Билл натянуто рассмеялся ей на ухо, и Панси вздрогнула, чувствуя, как рука опускается все ниже… — Не помогает, Паркинсон, представляешь?..

Какая у нее попка… Упругая, трогательная… Совершенная.

— Уизли, — глухо выдавила она. — Что. Ты. Делаешь?

— Танцую с тобой… — его уверенные руки, казалось, не пропускали ни одного кусочка ставших такими жадными до прикосновений спины и бедер. — Глажу тебя… Держу тебя…

Он вдруг подхватил ее под ягодицы и чуть приподнял, вжимая в себя. Панси приглушенно вскрикнула, дернулась и…

— Чувствуешь, Паркинсон? — сдавленно прошептал он, пожирая ее глазами. — Чувствуешь, как мы совпадаем?..

Совпадали они идеально. И там, где они совпадали, было горячо, влажно, и… невыносимо, невыносимо мешала проклятая одежда…

Панси обреченно подумала, что спереди на платье останется мокрое пятно.

— Ну давай, потрись о меня… — его неровное дыхание с каждой секундой становилось все тяжелее. — Потрись хоть чуть-чуть... Паркинсон, ну пожалуйста…

Панси затравленно огляделась. Но другие пары в полумраке танцпола, не обращая никакого внимания на окружающих, занимались примерно тем же, и… растерять остатки мозгов не мешало уже ничего.

— Да никому ты не нужна, — хрипло выдохнул Билл, опуская голову. — Только мне… Только мне сейчас…

Его жадный рот прижался к впадинке над ключицей, и Панси поплыла, закусив губу и изо всех сил стараясь не застонать в голос; он прижал зубами нежную кожу шеи, провел по ней языком, и хотелось уже не стонать, а просить и кричать; он подавался вперед бедрами, короткими, мощными толчками, и было жаль, страшно жаль, что она не напилась вусмерть и не до конца сошла с ума — а то, наплевав на все, обхватила бы его ногами, и будь что будет…

— Паркинсон… — жарко шептал он, сминая послушный подол. — Паркинсон…

Кажется, она все-таки застонала, тихо и жалобно. Кажется, запустила все же пальцы в рыжую гриву. Покорно уронила голову и подалась ему навстречу, прижимаясь всем — грудью, животом, бедрами. Совершенно точно вырвала ответный полустон-полурык, низкий и глухой. Увидела вдруг сережку в ухе — крошечный рубин — и, не удержавшись, жадно втянула ее губами, посасывая и трогая нежную мочку языком… И — внезапно ощутила холод, когда он резким движением оторвал ее от себя…

— Хочешь, чтобы я кончил в штаны прямо здесь?

Его пальцы по-прежнему стискивали ее бедра. Панси, тяжело дыша, всматривалась в сумасшедшие, ставшие почему-то лиловыми, глаза, в дрожащие губы и мучительно хотела закричать «да»… Он выдохнул проклятие, судорожно оглянулся и потянул ее за собой…

«Держись подальше от темных углов, Хрюшка».

Она хотела в темный угол. Хотела так сильно, что позволяла практически тащить себя неизвестно куда. Хотела, наконец, выпустить на волю всех своих демонов — и чтобы он выпустил своих… Ну где же этот гребанный темный угол?!

— Такое же сладкое… — Билл остановился в узком коридоре и, резко втянув в себя воздух, с силой прижал ее к стене. — Как кровь, как страх… Твое возбуждение, Паркинсон… Такое же сладкое… — большой палец мягко дотронулся до искусанной нижней губы. — А твой рот… Каким будет он?..

— А ты проверь, — хрипло шепнула она — и утонула в головокружительном поцелуе.

Вот как, оказывается, целуются эльфы…и оборотни… и скучные зануды…

— Стой, Паркинсон… Стойстойстой…

Остановиться? Зачем?! Какого черта он… Панси отпрянула, задыхаясь и безуспешно пытаясь сфокусироваться на чем-то, мельтешившем перед глазами…

— Тише, тише… Подожди… Пожалуйста, подожди… Слушай.

Так вот что это — его рука и сложенные в щепотку пальцы. Панси, вжавшись затылком в холодную стену и с огромным трудом выровняв дыхание, застыла — и услышала тихий щелчок.

Уизли… захотелось… щелкнуть пальцами?! Сейчас?!!

Билл, с жадностью всматриваясь в ее изумленное лицо, медленно улыбнулся:

— Это — первый. А это… — раздался еще один щелчок, — второй… А теперь… — его рука нырнула вниз и лениво поползла по бедру, поднимая подол… — раздвинь для меня ножки, Паркинсон.

* * *

Ведро ледяной воды на голову — и то не оказало бы такого отрезвляющего эффекта. Реальность обрушилась, скорчила мерзкую рожу и подло захихикала, поднявший голову здоровый цинизм фальшиво вздохнул и едко посетовал, какие же все-таки тупицы эти мужики. Слизеринская сущность в восхищении присвистнула «Вау!», а врожденное здравомыслие в компании с чувством собственного достоинства просто валялись в ногах и тупо бились в истерике. Панси Паркинсон собрала все это в кучку и, наконец, увидела себя со стороны.

В подсобке клуба. С наверняка размазанной на пол-лица тушью. С задранным, блядь, подолом и точно порванными чулками. Прижимаемую к стене пьяным в стельку Биллом Уизли. Секундочку: с задранным подолом платья от «Прадо», стоящего безумных денег… Еще одну секундочку: с задранным подолом платья от «Прадо», оплаченного тем самым Уизли, который сейчас беззастенчиво стягивает с нее белье. Ну, и самую последнюю секундочку: тем самым Уизли, на которого она работает.

Который щелкнул пальцами — дважды — и потребовал раздвинуть ноги. Надо же, запомнил, сволочь…

На улице начался фейерверк — сила объединенных интеллектов еще двоих рыжих одержала-таки достойную победу над хитроумным маггловским изобретением. Фейерверк сопровождался восторженными нетрезвыми воплями и перекрывающим все остальное визгом Мари. Панси собрала последние остатки силы и, поднатужившись, спихнула его с себя.

Он поднял на нее полный похоти взгляд и вдруг расслабленно прислонился к противоположной стене с блуждающей на губах безумно развратной улыбочкой. Засунул руки в карманы брюк, еще сильнее обтягивая тканью торчащий колом член… Думаешь, играюсь?.. Ну-ну. Сейчас разочаруешься. Панси резко одернула подол (уже хрен с ним, с бельем) и зло прищурилась:

— Я. Не сплю. С работодателями.

— Ну, конечно, — он облизал припухшие губы и усмехнулся так, что его тут же захотелось ударить. — Не спишь.

Панси скрестила руки на груди:

— Ты меня плохо понял, Уизли? Могу повторить.

Он моргнул, нахмурился… Заметно напрягся и, кажется, даже слегка протрезвел:

— Не строй из себя целку, Паркинсон. Тебе не идет.

Снова грохот, и крики, и визг… Билл тряхнул головой и, вытащив руку из кармана, протянул к ней:

— Панси… Ну, иди ко мне…

Она закатила глаза и оттолкнулась от стены.

— Я ухожу, Уизли.

— Паркинсон, послушай… — он уронил руку и тихо засмеялся. — Ты немного не поняла. Мне не нужны… отношения, и я не думаю спать с тобой. Я хочу тебя трахнуть. Поиметь. Выебать. Прямо сейчас. Один раз, и забыть про это. Какого хера ты все усложняешь?!

Панси медленно развернулась и сузила глаза.

— Что?.. — очень тихо переспросила она.

Ведро ледяной воды на голову, говорите? Ха, да по сравнению с ведром пылающих углей это сущие пустяки… О, Габриель, как я тебя сейчас понимаю!..

Если б у нее была палочка, любой здравомыслящий человек не поставил бы на Уизли и жалкого кната.

— Гм, ладно. Давай по-другому, — Билл примиряющим жестом поднял ладони и сделал шаг вперед. — Ты ведь практичная особа, Панси. Сколько еще ты за это хочешь?

Как и у любого ребенка, родившегося в семье магов, у маленькой Панси в далеком-далеком детстве случались выбросы стихийной магии. Она била тарелки с ненавистной кашей, превращала очки занудной гувернантки в крыс и пускала в полеты по спальне наволочки. Со временем выбросы прекратились, Панси подросла, и мастер Олливандер подобрал для нее палочку.

Через семь лет палочку забрали. Поместили в специальное хранилище в Аврорате и решили, что на этом можно успокоиться. Жалкие кретины.

* * *

Панси побледнела. Широко распахнула мгновенно ослепшие глаза. Со свистом втянула в себя воздух. И выдохнула.

Выброс сырой, неконтролируемой магии был таким мощным, что Уизли, пролетев через весь коридор, выбил спиной дверь черного входа. Грохот все непрекращающегося фейерверка сразу же стал гораздо четче, а по полу и выбеленным стенам замелькали разноцветные отсветы. Панси, пошатываясь, сделала несколько нетвердых шагов и упала на колени, изо всех сил стискивая раскалывающуюся голову руками. Магия повзрывала лампочки, повыбивала из стен куски штукатурки и с воем втянулась обратно. В нее.

Панси моргнула. Растерянно огляделась и с трудом поднялась на ноги.

Так сколько ты еще за это хочешь, Панси?.. Еще…

От следующего вздоха грудь словно обожгло, как будто проклятый фейерверк теперь взрывался у нее внутри.

Вот почему ее так тряхануло. Она не только сильно разозлилась. Ей просто стало больно. Очень. Больно.

* * *

— Паркинсон?!

— Э… привет, — Панси, стискивая клатч, опустила глаза и промямлила. — Я тут…

На этом воображение иссякло. Ну, что тут скажешь — я совершенно случайно заблудилась неподалеку от вашего дома? Я тут решила на огонек заглянуть, как, уже час ночи?

— У тебя что-то случилось? — с тревогой спросил он. — Не стой на пороге, заходи.

Панси растерянно моргнула и подняла голову. Этого она не ожидала.

— Давай, давай, — он взял ее за руку и затянул в уютный полумрак. — Гостиная там. Располагайся. Сейчас разбужу Драко.

Интересно, а как бы она себя повела, заявись к ней посреди ночи особа, подозрительно близкая к ее любовнику? Наверное, по-другому… Она тяжело вздохнула:

— Поттер. Спасибо.

Гарри оглянулся:

— Ты себя в зеркало хоть видела? Впрочем, не смотри. Побереги нервы.

Не видела, и слава Мерлину. Потому что смотреть в собственные глаза сейчас не хотелось и за все золото мира.

— Хрюшка, — хмурому спросонья Драко было достаточно одного взгляда, — я ведь тебя предупреждал? Насчет темных углов?

Панси молча кивнула. Малфой вздохнул, еще больше взлохматил волосы и, обойдя диван, сел рядом с ней.

— Расскажешь?..

Она рассказала.

— И что теперь?

Она пожала плечами и отвернулась.

— Эй, — забеспокоился Малфой, — не вздумай реветь!..

— Я не реву, — глухо сказала она. — Я просто немного расстроена. И мне… идти некуда.

Да, она немного расстроена. И совершенно не желает сейчас думать о том, почему. Ей, что, первый раз предложили заплатить за секс? Не первый, и может, даже не сто первый. Так зачем, спрашивается, было настолько бурно реагировать? Неужели только потому, что это… был Уизли?..

— Ее надо спать уложить, — вдруг подал голос прислонившийся к косяку Поттер. — Если выброс действительно был такой силы, как она говорит, непонятно, как она вообще сюда добралась. Слышишь, Паркинсон?..

— Хрюшка, — Драко подвинулся ближе и обнял ее за плечи. — Я знаю, что тебе хреново и меньше всего сейчас хочется шевелиться. Но ты должна подняться и принять душ. Поняла? Смоешь все это дерьмо и сразу же почувствуешь себя лучше. А я пока постелю.

— Поттер, — Панси уткнулась лбом в висок Драко и закрыла глаза, — ну скажи, почему вы, грифферы, такие непробиваемо тупые? Ну разве можно приличным девушкам с такой шокирующей откровенностью заявлять о своих намерениях? Даже если так оно и есть?

Гарри фыркнул и вышел. Драко грустно усмехнулся:

— Они не тупые, Хрюшка, они честные.

— Одно и то же. Имела я эту честность.

— У тебя была такая возможность, — вернувшийся Поттер бросил на диван полотенце и старую растянутую футболку, — но ты, Паркинсон, ее упустила. Ванная в конце коридора.

— Вставай, — Малфой помог девушке подняться. — Я отведу. Раздеться сама сможешь?

— Ты еще предложи ей спинку потереть, — недовольно буркнул Гарри им вослед.

* * *

Малфой оказался прав — после душа значительно полегчало. Но первое, что увидела Панси, вернувшись в гостиную — это широкие плечи и длинный рыжий хвост. Стоит, отвернувшись к окну, и любуется, блядь, панорамой… В кресле — злой Драко, раздраженно тарабанящий пальцами по подлокотнику. И — Поттер, сволочь, у которого хватает наглости выглядеть виноватым лишь самую малость. Картинка — загляденье, хоть в рамочку вставляй… Панси забросила мокрое полотенце на плечо и хмыкнула:

— О, у вас сегодня — прямо медом намазано, мальчики. Гость за гостем.

Получилось идеально — насмешливо и равнодушно. Браво, Панси, браво, девочка. Пусть видит, что с тебя все — как с гуся вода, а то, что ты теперь с трудом дышишь в его присутствии — сугубо твои проблемы…

Билл неторопливо развернулся.

Паркинсон стояла в дверях босиком, в старой блекло-красной футболке Поттера с полустертой надписью «Гриффиндор» через всю грудь и сушила пальцами мокрые волосы. Ничего общего с недавней шикарной красавицей. Но такая — почему-то желанней вдвойне… И в миллион раз недоступней. Он вздохнул, поставил на подоконник пустой стакан (третья по счету порция антипохмельного, спасибо Малфою) и вытащил из кармана медальон.

Панси взглянула на портключ в его руке и спокойно подняла глаза:

— А я разве не сказала, Уильям? Я уволилась.

— Мисс Паркинсон, — голубые глаза смотрели бесстрастно и отрешенно, — я знаю, моим словам и поступкам нет ни оправдания, ни прощения. Но я все же приношу вам свои глубокие и искренние извинения и… смею просить вас вернуться. Я… не смогу объяснить дочери причину вашего ухода. И я даю слово, что впредь ничего подобного не повторится.

— Красиво говорит, Паркинсон, — заметил Драко, разглядывая потолок. — Даже я бы поверил. Впрочем, я и поверил, в свое время… — он покосился на нахмурившегося Гарри, хмыкнул и неожиданно поднялся. — Ладно, я — спать. Кто со мной? Шучу, шучу…

— Дошутишься, — пробормотал Поттер. — Спокойной ночи, Билл. Паркинсон… Мне очень дорог этот дом. Пожалуйста, постарайтесь ничего тут не разнести.

Панси пожала плечами и, усевшись на диван, натянула на голые ноги одеяло. Разнести? Да она сейчас и муравья обидеть не в состоянии, не то что чужой интерьер рушить.

— Проваливай отсюда, Уизли, — устало сказала она, откидываясь на спинку и закрывая глаза. — Я не вернусь.

— Я… — он опустил на каминную полку медальон, — оставлю портключ. Если вдруг вы передумаете.., Гарри перенесет вас в «Ракушку».

Конечно перенесет, причем, с огромным удовольствием. Гриффиндорское благородство, как оказалось, тоже имеет свои пределы… Панси, не открывая глаз, хмыкнула.

Уизли, наконец, аппарировал, а она упала на подушку и через минуту уже спала.

* * *

Панси проснулась в холодном поту от детского плача. Полежала, всматриваясь в кромешную темноту широко раскрытыми глазами и мучительно прислушиваясь — ничего. Приснилось. Перевернулась на другой бок, натянула на нос одеяло… Какой же неудобный у них диван!.. Надо будет утром заставить Драко трансфигурировать его во что-нибудь поприличней, неизвестно, сколько еще придется на нем спать. А Мари завтра проснется одна…

«Теперь ты тоже уйдешь от нас, Панси?»

Панси выругалась вполголоса и села, отбросив одеяло. Сон как рукой сняло. Действительно, как объяснить ребенку?.. Кнопка, я ухожу от вас, потому что твой папа повел себя, как последняя скотина, но не в том смысле?.. Гм, ну как бы тебе объяснить, в каком… Или, на самом деле, пусть утром сам с ней разбирается, а она успешно сделает вид, что их проблемы больше ее не касаются?

И ведь сделает же — имея за плечами суровый жизненный опыт и длительную практику…

… Большие серые глаза, внимательные и печальные. И серьезный, совсем недетский взгляд… «Как бы я его бросила?»… Панси зажмурилась.

Здравствуй, Панси, это я, твоя совесть. Приятно, наконец, познакомиться…

— Блядь… — в бессилии прошептала она.

Хотя, если здраво рассудить, причем тут совесть?.. Абсолютно ни при чем.

О том, что же тогда при чем, задумываться не хотелось категорически.

Панси вылезла из-под одеяла и, шлепая босыми ногами, побежала в спальню.

— Поттер!.. Поттер, проснись! Да просыпайся же, мать твою!..

* * *

— Футболку вернешь, — перед тем, как аппарировать обратно, сердито прошептал Гарри. — Не могла подождать до утра, Паркинсон…

На улице уже начало светать. Панси, ежась от предрассветной прохлады и прижимая к груди свернутое рулоном платье, на цыпочках направилась к лестнице, как вдруг нечто, увиденное через приоткрытую дверь гостиной, заставило ее остановиться.

Уизли спал в кресле, уронив голову на грудь и даже во сне стискивая в пальцах горлышко пустой бутылки. Панси, постояв на пороге, тихо закрыла дверь, поднялась в детскую и, осторожно подвинув Мари, забралась под одеяло.

Ребенок во сне заворочался.

— Панси…

— Спи, кнопка, — она убрала с лица упавшую рыжую прядку и обняла девочку за плечи. — Я здесь. Спи.

Самой заснуть так и не удалось.

* * *

Панси начали сниться кошмары. Она просыпалась в развороченной постели и с криком на губах, но после пробуждения не могла вспомнить даже жалкого обрывка сна. И потом долго лежала, рассматривая снова начавший протекать потолок, или сидела на подоконнике, встречая рассвет, — заснуть после кошмаров не получилось еще ни разу. Не помогало ничего — ни чашка горячего молока с корицей, ни рюмка бренди, ни сваренное Малфоем Успокаивающее, годовой запас которого, кстати сказать, и закончился как-то подозрительно быстро.

После того, как ее дважды разбудила перепуганная, в слезах, Мари, Панси, наступив на горло собственной гордости и стиснув зубы, попросила Уизли наложить на ее комнату Заглушающие чары. Он поступил проще — сделал детскую звуконепроницаемой. Кричи — не хочу.

Их контакты свелись к минимуму. Четко раз в неделю она находила на столе под сахарницей недельную зарплату — ровно столько, сколько положено, и не шиллингом больше. Уизли аппарировал в Лондон ранним утром и возвращался поздно ночью. Панси еще пару раз замечала на столике с напитками бутылки с каким-нибудь изысканным алкоголем, а в холодильнике — джентльменский набор деликатесов. В такие ночи подходить к окну было опасно, однажды она не связала одно с другим и стала невольной свидетельницей очередного приятного свидания. Правда, развлеклась она тогда по полной программе, особенно когда практически доведенная до кондиции дама случайно увидела ее в окне. Поэтому приходилось быть осмотрительной и подмечать всякие мелочи. И, наоборот, виртуозно делать вид, что в упор не замечаешь такой сущей ерунды, как обертки от презервативов в мусорном ведре. Или, блядь, оглохла и не слышишь, как он мастурбирует по ночам…

А еще она поймала себя на том, что не видит больше его шрамов. Вот не видит, и все.

Снова приближалось полнолуние. За день до него Панси оставила на столе склянку Волколачьего зелья и записку с подробной инструкцией, написанную четким почерком Драко. Утром склянка с запиской исчезли, а ночью, проснувшись в слезах после очередного изматывающего кошмара, она увидела сидящего возле кровати волка. Зверь пристально смотрел на нее прозрачными, светящимися зеленым глазами, потом, вместо того, чтобы уйти, со вздохом улегся, уложив голову на вытянутые лапы. Панси, сбросив на пол одеяло, молча пристроилась у него за спиной, обхватила рукой мощное туловище и — совершенно неожиданно — уснула и спокойно проспала до самого утра. Первый раз после достопамятного дня рождения Поттера.

Нераспечатанный фиал обнаружился среди напитков в гостиной. Панси повертела его в руках, хмыкнула и, оставив Мари караулить оборотня, отправилась в мясную лавку.

На этот раз он оставался зверем в два раза дольше. Она была счастлива — кошмары прекратились, так же неожиданно, как и начались, и она хоть стала высыпаться по ночам, ну и что, что на полу, зато под теплым боком. И Мари была счастлива — Панси осуществила-таки давнюю идею и устроила ночное купание с оборотнем в роли дельфина. А о том, как был счастлив хозяин мясной лавки, говорить вообще не приходилось.

Единственным, кого ситуация не устроила и даже в какой-то мере взбесила, оказался Малфой, внезапно заявившийся узнать, как подействовало его зелье.

* * *

— Гербология, Чары, Трансфигурация, Зелья, История магии… — Панси с ужасом перебирала новенькие учебники. — Мерлин, неужели я все это когда-то учила? Не верю!

— А ты посмотри, какая крыса! — Мари, явно пребывавшая в полном восторге от нового питомца, в десятый раз сунула ей под нос клетку. — Ну скажи, что красивая, Панси!

Панси покосилась на клетку. Небольшая крыска с гладкой иссиня-черной шерсткой и вишневыми глазами-бусинками кого-то до боли напоминала. Девочка довольно хихикнула и шепотом доложила:

— Папа хотел только сову, но, когда увидел ее, сразу же купил. Предложил назвать Домомучительницей.

— Очень смешно.

— Ну, Панси!.. Ты ведь не обидишься? Она и правда на тебя похожа!

Обидеться, что в честь тебя назвали крысу? Ха, да в этом доме, случалось, обижали и покруче… Панси вздохнула:

— Показывай котлы.

— А ты пойдешь провожать меня к Хогвартс-экспрессу?

Она чуть было не сказала «Пойду», но вовремя спохватилась:

— Я ведь не смогу пройти на платформу, Мари.

— А папа тебя проведет.

— Мы попрощаемся здесь. А на вокзал тебя проводят родственники — целая толпа.

— Да, дядя Перси уже почти поправился — после того ожога.

Панси невольно хмыкнула — не ей одной вечеринка Поттера вышла боком.

— И хорошо, что мистер Поттер и мистер Малфой тоже едут.

Просто замечательно — она лишается единственного друга.

— Тебе теперь следует называть их профессор Поттер и профессор Малфой.

— Да, я знаю. А зачем мне столько пергамента, Панси?

— Тебе придется много писать.

— Я хочу выпустить Домомучительницу.

— Кого? О, Мерлин!.. Мы же потом ее не поймаем!

— Ей же надо двигаться! И чем мне ее кормить?

— Откуда я знаю, что едят крысы? Наверное, все.

— А правда, что в Хогвартсе для нас будут готовить несчастные и бесправные домовые эльфы?

— О, пагубное влияние Грейнджер!

— Кого? Нет, это тетя Гермиона так говорит.

— Ах, да.

— Панси, но ты ведь не бросишь папу?

Панси, складывающая в сундук перья, застыла:

— Кнопка… Твои папа превратился на этот раз только потому, что вовремя не выпил зелье, которое сварил для него мистер Малфой.

— Я знаю… — блондин вопил тогда так громко, что даже смотрящая на втором этаже телевизор Мари прекрасно все расслышала. — Поэтому за ним надо следить… Вдруг он снова забудет?

— Мари, он взрослый и ответственный человек. Не забудет, не переживай.

— Ну, Панси!.. — глаза девочки моментально наполнились слезами. — А… вдруг…

— О, Мерлин! — Панси стиснула зубы и через силу выдавила. — Ладно, давай так: если он попросит помочь ему, я помогу. Договорились?

Попросит он, как же. Впрочем, когда Уизли обернулся обратно, Малфоя за зелье он все-таки поблагодарил. Малфоя, не ее.

— Договорились, — Мари стерла две сбежавшие слезинки и несмело улыбнулась. — Обещаешь?

— Обещаю, обещаю. Снимай мантию, ее ты наденешь в поезде. А вот и твой отец.

Билл, отряхиваясь, вышел из камина и недовольно оглядел разложенные по всей гостиной вещи:

— Почему вы еще не готовы? И где крыса?

— Мари, я так и знала, что она сбежит! — подскакивая, воскликнула Панси. — Где теперь ее искать?!

— Не кричи, она здесь, — девочка осторожно взяла на руки зверька, сидящего на горе учебников. — Привет, пап. Она не сбежала, видите, какая послушная! Домомучительница, умница моя!..

— Еще одну непослушную крысу я бы в дом не пустил, — Билл присел рядом с дочкой на корточки и распахнул сундук. — Мисс Паркинсон, не стойте столбом. Подавайте мне учебники, я буду складывать. Поезд через два часа, а у вас ничего не собрано.

— Пап, а Панси согласилась за тобой присматривать, пока меня не будет.

Панси чуть не откусила себе кончик языка.

— Я безумно рад.

— Вот видишь, Панси!..

Нет, кажется, все-таки откусила.

Через час упакованные, наконец, сундук и чемоданы были отправлены по каминной сети в Лондон. Мари, полностью одетая, прижимала к груди клетку с крысой и решительно готовилась разреветься.

— Прощайтесь, — тихо сказал Билл.

— Ну, кнопка, — Панси обняла ее и поцеловала в макушку. — Не вздумай плакать. Будешь посылать сов мне раз в неделю, помнишь?

Мари закивала и все-таки всхлипнула. Панси и сама уже еле сдерживала слезы.

— Слушай меня. Грифферам спуску не давай, а не то на шею сядут. На хаффлпаффцев внимание можешь не обращать вообще, а вот с равенкловцами не ссорься, они могут пригодиться. Поняла?

Еще пара судорожных кивков.

— Драко тебе всегда поможет. Не знаю, какой из него будет профессор, но декан получится отличный… И намекни ему, чтобы тоже писал.

— Угу… Па-а-а-нси-и-и…

— Все, все… Идите… — Панси быстро заморгала и подтолкнула девочку к камину. Билл, глядя на ее белое лицо и мокрые ресницы-иголки, едва заметно улыбнулся и бросил горсть порошка.

— Давай, кнопка. Ты первая.

— И веди себя прилично! — крикнула Панси в уносящее Мари зеленое пламя. — Не забывай кормить крысу!..

— Дождитесь меня, мисс Паркинсон, — перед тем, как вступить в камин, Билл все же оглянулся. — Я вернусь, и мы с вами… рассчитаемся.

Рассчитаемся… Хорошее слово. Или плохое?.. Ревущее пламя улеглось, и на нее неожиданно навалилась тишина… Панси растерянно оглядела пустую комнату и вдруг заметила пару забытых Мари перчаток на диване. Ничего, Уизли потом отправит совиной почтой. А ей… Ей тоже надо… собираться.

* * *

Посередине старого паласа в холле стояла одна-единственная потерта сумка, и Билл, глядя на нее, вдруг испытал острое чувство дежа-вю. Поздний вечер, темный холл, собранные веще. Было, было. Еще одна женщина готовится уйти из его дома — и из жизни. А он боялся, что много выпил. Оказывается, мало…

— Паркинсон! — резко крикнул он.

Ответом ему стало эхо, отразившееся от стен, и внезапно загоревшийся на кухне свет. Сидела в темноте?.. Зачем, интересно? Он неловко развернулся и, пошатываясь, направился туда.

— Одиннадцатый час, мистер Уизли, — Панси опустилась на стул и закинула ногу за ногу. — Неужели Хогвартс-экспресс задержали настолько? Я чуть было не состарилась, дожидаясь вас.

— Ты дожидалась своих денег, — Билл открыл холодильник и, вытащив пачку молока, с жадностью сделал несколько глотков. — Поэтому заткнись.

Панси криво усмехнулась — о, мы опять на «ты», похоже, холодная вежливость осталась в прошлом.

— Своих честно заработанных денег, — поправила она. — И может быть даже, свою честно заработанную магию.

— Да? — он вытер рукавом молочные усы. — Не знаю, Паркинсон, не знаю.

Панси заставила себя промолчать. Даже десятая часть того, что так настойчиво просилось с языка, могла поставить на и без того очень призрачной перспективе обретения палочки большой жирный крест. Билл зло улыбнулся:

— Какая ты становишься шелковая, когда тебе что-то нужно, Паркинсон! Или это очередная уловка? Для доверчивых идиотов?

— А здесь есть доверчивые идиоты, Уизли? — она исподлобья взглянула на него. — Покажи хотя бы одного.

— О, да ты и льстишь очень тонко — прямо как надо!..

Панси закатила глаза:

— Уизли, я не хочу ругаться. Я…

— Ну, я слушаю, — он неожиданно уперся руками в стол, нависая над ней, и Панси вдруг отчетливо увидела сиреневые всполохи в неприязненном и колючем взгляде. — Продолжай, Паркинсон. Ругаться ты не хочешь, а хочешь — чего?

Лишь однажды она видела, как эти глаза становятся лиловыми.., но думать об этом сейчас не стоит. Очень вовремя отвлек длинный хвост, красной лентой соскользнувший с плеча, и Уизли раздраженным жестом забросил его за спину.

— Так и не скажешь?

Нет, не скажет, какой уже смысл?.. Просидеть весь день и вечер, не включая свет, позорно жалея себя и мучительно раздумывая, как и что сказать напоследок, и — опять нарваться в итоге на неприкрытую грубость. Теперь, что ни скажи — все слова пропадут впустую…

— Впрочем, я тоже не горю желанием пререкаться с тобой. И вообще, Паркинсон, ты уволена. Мерлин… звучит, как музыка: ты уволена, Паркинсон… Твой расчет… — на стол полетела пачка мятых купюр, которые он даже не потрудился пересчитать, — и пойдем, провожу.

Последний автобус на Холихед ушел в десять вечера. А единственная в деревне гостиница неделю назад закрылась на ремонт. Скажете, он не в курсе? Панси хмыкнула и поднялась.

Через кухонный проем было прекрасно видно, как он распахнул входную дверь и красивым, широким жестом вышвырнул ее сумку в темноту. Дождался глухого удара о землю, удовлетворенно цокнул и повернулся к ней:

— Твоя очередь, Паркинсон. Проваливай.

Она все же не удержалась и, проходя мимо, бросила:

— Поможешь, Уизли?

Так стремится избавиться от нее? Что ж, пусть вышвырнет и ее тоже… Внутри уже бушевала настоящая буря, неслабая такая буря, изо всех сил рвущаяся наружу. От верного позора спасала одна только немыслимая гордыня, цепко держа за горло и не позволяя закатить прощальную истерику.

— Отчего же не помочь, — Билл схватил ее за локоть. — Помогу с удовольствием…

… Вот только зачем было вестись на эту провокацию и прикасаться к ней?..

Прохладная кожа обожгла, заставляя сильнее стиснуть пальцы. Он услышал, услышал, черт возьми, как ее сердце сделало кульбит и заколотилось в два раза быстрее… Темные глаза распахнулись, пухлые губы дрогнули, и в ноздри ударил тот самый, тонкий, сладковатый аромат…

Реакция на всего лишь на одно его прикосновение...

Нет, не страх… Запах ее возбуждения. Так и не забывшийся. Так и не вытесненный другими, а ведь он старался, видит Мерлин, старался... Ударивший по мозгам сильнее, чем все выпитое за день виски. В один момент снесший крышу и отдавшийся горячей тяжестью в паху. Ты ведь… больше не работаешь на меня, Панси?..

— Ты поняла?.. Я тебя уволил, Паркинсон…

Ах, зачем же она вздумала вырываться, сопротивляться, царапаться, это ведь так заводило, еще больше, еще невообразимей, чем ее давнишняя покорность… Видеть, чувствовать, как она борется — с ним, с собой, и как безнадежно проигрывает…

Почему он не уволил ее раньше? Так просто, если подумать… Ведь больше доводов против нет?.. А теперь эта сладкая сучка… никуда… он него… не денется…

Ее рот накрыли жесткие, жадные губы. Трахнуть один раз и забыть. О, Мерлин, почему же она позволяет так с собой… Как с последней… О, еще, еще!.. Еще целуй, крепче, жарче, и только не останавливайся, и только не говори ничего!.. Не вздумай опять, твою мать, все испортить!

Разнузданные, пахнущие виски поцелуи. Грубые руки, срывающие одежду, снова торопливые, быстрые поцелуи — везде, везде. Хриплый, прерывистый шепот: «Дальше, Паркинсон?..», и — ее громкий стон, да к дьяволу эту гордость, хорошо же, как сладко, наконец, покориться ему!

Блядь, он уже никуда не дойдет! Чтобы дойти — хоть куда-нибудь — надо оторваться, отпустить, перестать целовать, кусать, тискать, а невозможно. Просто физически невозможно, ни на секунду… Билл лихорадочно оглянулся и практически швырнул ее на шаткую консоль у стены.

Стянул узкие джинсы, отбросил порванные трусики. Грубо сунул пальцы в жаркое и влажное, заткнув жестким поцелуем жалобный стон. Сильно стиснул грудь, но так мало, мало, надо укусить, пометить, оставить багровый след над соском, чтобы помнила, чья… А член сейчас просто разорвется, ну давай же, девочка, расстегни, да расстегивай, блядь, быстрее!..

Пряжка ремня глухо стукнулась об пол. Какой же кайф чувствовать голой кожей ее бедра, ее ноги… Ее горячие ладони на спине под рубашкой, соски, царапающие грудь даже через ткань… Все, Паркинсон, не могу больше… Хочу в тебя, умру сейчас…

— Я больше не могу…

Кто это выстонал — он, она? Билл, не видя уже ничего сквозь красную пелену, упавшую на глаза, подхватил ее под колени и — наконец-то! — мощно двинул бедрами.

Консоль со скрипом ударилась о стену. Панси выгнулась дугой и закричала.

— Не ори, — прохрипел он, почти полностью выходя и снова что есть сил вонзаясь в нее, — я же кончу так, не ори…

Чистая и незамутненная радость — вот, оказывается, каково это — трахать Паркинсон. Дикий восторг. Раздирающее на части удовольствие. Ошеломительное блаженство, но которого мало, страшно мало, надо ж было столько хотеть ее, сучку…

Консоль продержалась недолго. Билл стащил сползающую с обломков девушку, опустил на ковер, сам упал сверху… О, так гораздо лучше. Еще плотнее, еще глубже, и она вокруг него — жаркая, тесная, влажная, сладкая… Двигаться, двигаться, остановиться просто немыслимо, ты еще будешь умолять меня прекратить, как же мы с тобой, блядь, совпадаем!..

Он откинул назад ее голову и снова впился во влажные приоткрытые губы. Панси ответила, так же требовательно и ненасытно и, обняв еще крепче, застонала, плавясь от немыслимого наслаждения. Мокрая спина под руками, растрепанная грива.., мощные удары бедер, а темп все убыстряется, сбиваясь на дерганный и рваный… Он уже рычит ей в шею, рычит, лишь бы не стонать, но все же сдается и сдавленно выстанывает что-то, давай, мой хороший, давай, не терпи, кончи для меня…

— Что ты со мной… Паркинсон… В тебя… можно?..

Панси едва успела судорожно кивнуть, и Билл, застонав в голос, распахнул глаза и выгнулся над ней. Волосы пеленой рассыпались по плечам, и от вида влажной груди, мощной шеи, запрокинутой головы у нее в мозгах перемкнуло окончательно. Еще пара конвульсивных толчков, и он падает на нее, в полузабытьи нежно целует шею, гладит лицо… Замирает — ровно на десять секунд. И — скатывается, вытягиваясь рядом и пока еще неровно и резко дыша. Все. Война окончена, всем спасибо.

Действительность вернулась как-то сразу. Панси облизала пересохшие губы, с трудом сглотнула, медленно села и тут же прокляла все на свете.

Затылок болел, видно, пару раз все же стукнулась о стену. Ноги не сгибались и не сдвигались, по бедрам текло, и, главное, кожа над позвоночником превратилась в одну сплошную саднящую рану. Беглый осмотр выявил пару алых следов от зубов на груди, и это здесь, в темноте, а уж при ярком свете дня… Просто отлично, блядь.

Уизли коротко вздохнул и рывком поднялся. С удовольствием потянулся, сверху вниз мельком взглянул на нее… Коротко бросил:

— Красивая грудь, Паркинсон, — и, больше не оглядываясь, отправился на кухню. Судя по звукам, пить и отмываться — прямо в раковине.

Панси стало смешно. Понятное дело, что нервы, но реально хотелось смеяться в голос. А ароматная ванна с розовыми лепестками, шампанское и мягкая постель? И утром в нее же — цветок, кофе и круассаны? А массаж и уже настоящий секс, нежный и неторопливый? А томные, испытующие взгляды исподтишка и тщательно скрываемые тяжелые вздохи? А хотя бы просто пообниматься, в конце концов?!

В так и не закрытую (кстати!!) входную дверь потянуло сквозняком. Панси, морщась, все же кое-как поднялась и, подойдя, прислонилась плечом к косяку. В чистом небе висел тонкий, совсем молодой месяц, и сияли огромные звезды. Прохладный ночной ветерок приятно остужал разгоряченную кожу. Красота. Девушка запрокинула голову и, обхватив себя за плечи, вдохнула пахнущий морем воздух. Сейчас бы поплавать…

— Не стой так, простудишься, — бросил за спиной Уизли, проходя мимо. Она, не оборачиваясь, кивнула.

— Можешь остаться до утра, — он открыл дверь спальни. — Первый автобус в шесть.

— Спасибо, — она улыбнулась месяцу.

На белой спине над каждым позвонком — стертая розовая ранка. Сквозняк доносит ее — теперь уже их — запах… Билл неслышно хмыкнул и, закрыв за собой дверь, упал на кровать, раскинув руки и раздвинув ноги. Билл довольно улыбался. Ему. Было. Хорошо.

Ему было хорошо первый раз за сто миллионов лет.

* * *

Панси снова проснулась под утро, но на этот раз не от кошмара, а от холода, ощущения чужого присутствия и… запаха дыма. Сидящий на подоконнике Уизли выбросил окурок, закрыл окно и медленно подошел к кровати.

— Паркинсон… я должен тебе оргазм.

Панси села на постели и подтянула ноги к груди. Что нужно сказать эльфу с лиловыми глазами, пришедшему к тебе посреди ночи?..

— Убирайся, — почти ласково произнесла она.

Он усмехнулся и покачал головой:

— Нет.

А на первый автобус она все-таки успела.

Эпилог 1.

— Форма там, — бармен, не переставая натирать бокал, мотнул головой в сторону подсобки. — Переодевайся, и можешь приступать прямо сейчас. А потом посмотрим.

Панси молча кивнула и скрылась за грязной обшарпанной дверью. Сидящий у стойки единственный посетитель — лысый толстяк в неопрятном пальто — сложил газету и неприятно усмехнулся:

— Не похожа на сговорчивую.

— Посмотрим, — равнодушно повторил бармен и, глянув бокал на свет, безразлично поинтересовался: — Еще пива?

— Нет, спасибо, — лысый отодвинул кружку и, бросив на подсобку еще один заинтересованный взгляд, неожиданно причмокнул. — Лучше меню. Пожалуй, пообедаю.

Лысому кретину все было не так. Стейк пережарен, картошка недожарена, пиво теплое, кофе холодный… Панси чувствовала, что вот-вот взорвется. Бармен кидал на нее недовольные взгляды, но пока молчал, а толстый урод все изгалялся, гоняя ее на кухню то за одним, то за другим…

Последней каплей послужило то, что взбитые сливки на тортике оказались недостаточно взбитыми.

Панси швырнула блокнот на стол и, отодвинув стул, нагло уселась напротив него.

— Ненавижу лысых, — проникновенно сообщила она.

— Эй, Паркинсон! — рявкнул потерявший терпение бармен. — Что ты себе позволяешь?

Толстяк вытащил из-за воротника салфетку и гаденько улыбнулся:

— Даже больше, чем рыжих?

Панси вздрогнула и медленно налилась краской, а лысый, облокотившись на стол, наклонился к ней и так же проникновенно поинтересовался:

— Как спинка, зажила?

Через тридцать секунд Панси Паркинсон потеряла очередную работу — за оскорбление клиента действием.

* * *

Почти все лавки в сквере были заняты, и Панси, с трудом отыскав свободную, села и достала из кармана газету с вакансиями.

На соседней скамейке уличный распространитель дешевых экскурсий зазывал в мегафон прохожих, предлагая незабываемое путешествие по самым жутким местам Лондона. Продавцу сегодня везло — в честь наступающего Хеллоуина отбоя от туристов, желающих повизжать от страха за вполне умеренные деньги, у него не было. Панси вытащила из сумки фломастер и озадаченно нахмурилась.

Так, бар «У Стенли» можно смело вычеркивать. Что там еще осталось? Из маггловских — «Тихая заводь» возле старых доков, ужас, район отвратительный, а из магических… «Фрузанна» Джорджа Уизли… Ага, сейчас.

Рядом с ней кто-то сел и тоже зашуршал газетой. Панси невольно скосила глаза — такая же «Работа для всех», как и у нее, и так же вся исчерканная… Товарищ по несчастью?..

— Гм, — товарищ по несчастью слегка отогнул лист, — два варианта, Паркинсон, и оба для тебя паршивые. Но к моему братцу ты не пойдешь даже под «Империо», верно?

Панси глубоко вздохнула:

— Уизли. Что тебе еще надо?

— Скучно мне, Паркинсон, — Билл рассеянно провел рукой по собранным в хвост волосам. — Не хватает острых ощущений, понимаешь?

— А, значит, торт на лысину — для тебя острые ощущения? Бедный ты, бедный.

— Зато я бесплатно пообедал.

— А я — потеряла из-за тебя работу.

— Крупный недостаток номер три. Мягче надо с людьми, Паркинсон, мягче.

— Убирался бы ты по-хорошему.

— По-хорошему, так по-хорошему, — Билл аккуратно свернул газету и, небрежно сунув ее в карман шикарного, до пят, кашемирового пальто, поднялся. — Тогда до встречи во «Фрузанне», Панси.

Панси хмыкнула и, с трудом сдерживая улыбку, снова уткнулась в объявления. Значит, адреналина тебе не хватает? Хочешь поиграть? Ну что ж, поиграем, Уизли… Только потом не жалуйся. Билл, насвистывая, неторопливо уходил в сторону вокзала, продавец экскурсий продолжал бубнить, по скверу носились дети, загребая уже начавшие блекнуть золотые листья, а она все сидела, невидяще глядя на строчки, и совершенно по-идиотски улыбалась…

— Эй, Паркинсон! Паркинсон!!

Панси подскочила от неожиданности и гневно повернулась. Билл отсалютовал ей мегафоном и, снова поднеся проклятый матюгальник к губам, задумчиво, на весь квартал, сообщил:

— Знаешь, кажется, я в тебя влюбился.

Панси выразительно покрутила пальцем у виска. Он комично пожал плечами, отдал мегафон ошарашенному продавцу и, развернувшись, пошел дальше. Панси смотрела ему во след — бежевое пальто и длинный рыжий хвост удивительно гармонично сочетались с бирюзовым небом и окружающим осенним пейзажем.

— Леди, эй, леди!.. — мальчишка лет десяти подергал ее за рукав и кинул на колени продолговатый футляр. — Это тебе от того господина…

Панси кивнула и задумчиво улыбнулась. Мальчишка убежал, а она, помедлив, дрожащими руками подняла деревянную крышку и, едва касаясь, нежно провела пальцами по стертой полировке. Магнолия и жила дракона…

— Ну, привет, — тихо сказала она.

Эпилог 2.

Первое пребывание в анимагической форме длилось несколько секунд — как ее и предупреждали. Панси и опомниться не успела, а уже снова сидела на полу в своем безусловно прекрасном, но вполне себе человеческом обличии...

— Мерлин, я так и не поняла… Ну и кто я?! Ты успел меня сфотографировать?!

Билл с невероятно серьезным лицом протянул ей моментальную колдографию. С которой на нее безумным взглядом таращилась небольшая и страшно взъерошенная кошка.

Панси опустила руку и пристально посмотрела в смеющиеся, полыхающие лиловым, глаза.

— Вот же блядь, — прокомментировала она.

Конец.