И всё осветилось

Мои родители погибли в автокатастрофе. Должно быть, именно это событие и определило всю мою последующую жизнь. Мне тогда был всего годик, и понятно, что ничего о случившемся я помнить не мог. Уже много позже по чужим подслушанным разговорам я составил приблизительную картину происшествия. Нашу машину нашли в каком-то заброшенном уголке Шотландии. Прежде чем кто-то её заметил и вызвал соответствующие службы, прошло уже несколько дней.

Автомобиль был совершенно разворочен, просто груда мятого железа, и никто не предполагал, что в такой аварии можно выжить. Так что, когда из-под обломков вытащили маленький полуживой комочек — меня, — все объявили это чудом. Наверное, это действительно чудо — я отделался только обморожением и длинной ровной полоской шрама на лбу. Только какой мне был толк от того чуда, я не понимаю до сих пор.

Меня отдали в интернат. Совершенно естественное событие для ребенка, если его родителей невозможно опознать из-за отсутствия хоть каких-то документов, а их тела и лица невероятно изуродованы.

Машина, как впоследствии выяснилось, оказалась краденой.

Фамилию мне дали в честь полицейского, который меня нашел. Его звали Освальд Поттер. Как по мне, имя дурацкое, хотя думаю, что у него не было особого выбора. Мне с именем повезло больше, воспитателям лень было выдумывать, и они назвали меня очень просто — Гарри.

Так и вышло, что до восемнадцати лет я жил в интернате. Друзей у меня там особо не было — я был маленького роста, худенький, носил очки, а еще у меня на лбу был шрам. Понятно, что никому с таким дружить не хотелось.

Но я умел дать сдачи, так что меня хоть не били. В общем, тихо сидел, занимался своими делами — читал и рисовал. Мне даже удалось поступить в художественный колледж на стипендиальную программу. Так что из интерната я вышел почти нормальным человеком, попрощавшись только с воспитательницей Джулией. Именно она учила меня рисовать. И именно она прятала меня в своей комнате, когда у меня случались приступы. Они начались еще, когда я был совсем маленьким, но до одиннадцати лет происходили редко. Зато потом — всё чаще и чаще, от раза в год, до пару раз в несколько месяцев…

Это было похоже на эпилепсию, вот только я был на редкость здоров. Но во время приступов я слеп, тело отказывалось слушаться, меня выкручивало в корчах, а шрам на лбу, казалось, целиком состоял из расплавленного огня.

Джулия говорила, что в это время в комнате разбивались чашки, падали книги, а её кошка в ужасе забивалась под шкаф. Однажды прямо на стене разлетелось зеркало.

Я ни разу не мог вспомнить, что тогда происходило.

В колледже я вел такую же исключительно тихую жизнь, как и в интернате — сидел, учился, рисовал. Научился курить и философски воспринимать большие шумные вечеринки. Но никогда не заводил близких друзей.

Иногда мне казалось, что я похож на субмарину, которая плывет в мутной темной воде. Серо-сине, однообразно и уныло. Бессмысленная жизнь непонятно для чего. Выбиться в люди мне не светило — сироты без связей никому не нужны. Пусть даже и талантливые сироты.

Одно время я даже думал наложить на себя руки — так было тошно. Но меня остановила одна вещь. Всего одна, так смешно. Я никогда не влюблялся. За все девятнадцать лет жизни ни разу, ничего даже отдаленно похожего. И мне было ужасно интересно, ведь все только об этом и говорили. Все постоянно были с кем-то. А я был один.

Маленький унылый Гарри Поттер.

Именно это меня и остановило. Я решил ждать до тех пор, пока это не произойдет. Или пока хватит терпения.

А пока ждал, рисовал, где только мог. Это единственное, чем я зарабатывал на жизнь: картины, хоть и редко, но покупали.

Самым моим любимым занятием было сидеть в каком-нибудь кафе и рисовать случайных посетителей. У людей ведь совсем другие лица, когда они думают, что находятся наедине с собой.

В этот день меня привлекла небольшая летняя площадка в кофейне на Трафальгарской площади. Это шумная улица, там всегда много лиц. Много пространства, фонтаны, колона Нельсона упирается в свинцовое лондонское небо…

На этот раз для своих зарисовок облюбовал целую компанию. Их было трое.

Высокий рыжий-рыжий парень с кучей веснушек, большими руками и ртом. Его длинное лицо я нарисовал достаточно быстро.

Очень милая серьезная девушка, с безумно красивыми пушистыми каштановыми волосами. Их я прорисовывал с особенной тщательностью.

И второй парень. Он у меня вызвал чувство какой-то странной, необоснованной неприязни. Он был полноват, хоть и достаточно высок, с каким-то наивно-удивленным взглядом. Казалось, всё, что его окружает, он видит в первый раз. Может, он умственно отсталый? Да нет, непохоже. Но видимо, с ним всё-таки было что-то не в порядке, так как девушка взяла его за руку и начала убеждать:

— Ну же, Невилл! Ты же обещал нам с Роном, что пойдешь.

Невилл отрицательно затряс головой.

— Ты же просидел почти полтора года дома, — подключился к уговорам рыжий. — Нельзя так. Невилл, война уже давно закончилась. Ты победил, тебе больше не о чем волноваться. Пора начинать новую жизнь.

Я не подслушивал. Просто они сидели через столик от меня.

Интересно, через какую войну прошел этот парень, Невилл? Он же явно не старше меня.

Я не знаю почему, но мне стало неуютно от этого разговора. Настроение резко испортилось, и я решил уйти. Оставил деньги за свои несколько чашек кофе, засунул рисунки в папку и пошел к выходу. Только на пороге обернулся.

Оказывается, у Невилла тоже есть шрам. Почти такой же, как и у меня. На том же месте. Только у него — в виде молнии.

Я вздрогнул и поторопился выйти.

Почему я так хорошо запомнил это незначительное событие? Наверное, дело в том, что именно оно предшествовало самому главному.

Я вообще хорошо запомнил этот день.

Когда я вышел из кафе, то увидел неподалеку человека. Он сидел в соседнем заведении, тоже на террасе, и читал книгу. Не знаю, почему я заметил именно его. Обычный мужчина, длинные черные с проседью волосы, высокие скулы, крючковатый нос, ухоженные руки и чашка чая на столе. Он, наверное, почувствовал мой взгляд, так как поднял глаза от книги и посмотрел на меня.

Я не ожидал этого. Не здесь, не сейчас.

Не так.

Окружающее пространство застыло. Вместе с моим дыханием.

… Он всего лишь посмотрел на меня.

И всё осветилось.