Серый пепел в глянцевой пепельнице. Белый пепел по ту сторону стекла, на гладком подоконнике, на козырьках магазинов, на шапках прохожих. Я где-то слышал, что снег — это перья с крыльев ангелов, но прежде чем долететь до земли, они сгорают, теряя свою божественную сущность, и превращаются в пепел, среди людей именуемый снежинками.
Я вздрагиваю от звука колокольчика, поднимаю взгляд на дверь. Нет, не ты.
Сдвигаю чашку с кофе вправо, ровно на пару дюймов. Просто так. Надо же чем-то занять руки, пока я жду тебя. Надо же скрыть своё волнение.
Выстраиваю геометрически точный порядок на столе: подставка для специй, пепельница, пачка сигарет, чашка кофе. Получается квадрат.
Звон колокольчика. Опять не ты.
Сегодня двадцать четвёртое декабря. Завтра Рождество.
Сегодня ты предложил мне встретиться в кафе, чтобы поговорить. Мы никогда не встречаемся просто так.
Значит, сегодня ты скажешь что-то очень важное. Что-то, что, возможно, не понравится мне.
Ты, сам того не подозревая, вынуждаешь меня прийти на полчаса раньше, чтобы подготовиться к встрече с тобой. Ты заставляешь меня волноваться. Ты…
Ты присаживаешься напротив, а я удивлённо моргаю.
— Я упустил момент твоего прихода, — пальцы нервно теребят пачку сигарет.
Ты жмёшь плечами, не давая определённого ответа. Снимаешь перчатки, аккуратно складываешь их на краю стола. Заказываешь чёрный кофе.
— Я сегодня уезжаю, — тихо, но достаточно чётко произносишь ты, сосредоточенно помешивая в чашке ложкой, хотя ни сахара, ни сливок там нет.
Хаотично прикидываю, что спросить в первую очередь.
Лёгкий ветер сдувает хлопья белого пепла с подоконника.
Опять жмёшь плечами. Ненавижу этот жест. Ничего хорошего он не означает.
Сегодня ты уезжаешь. А завтра чёртово Рождество…
— Это всё, что ты хотел сказать мне? — голос непривычно хрипит, списываю всё на сигареты.
— Да. Пошли, я провожу тебя.
Я не говорил, что иду домой. Я вообще не произносил ничего подобного. Тогда почему согласно киваю?..
Выпиваешь свой кофе. Оставляешь несколько монет рядом с блюдцем. Не оставляешь мне ни малейшего шанса.
Мы выходим на морозный воздух декабря. С конца улицы видна Трафальгарская площадь: яркая, предпраздничная, бесстыдно светящаяся в наступающих сумерках, невыносимая. Отворачиваюсь в другую сторону, прячу руки в карманах, сжимаю связку ключей.
Ты смотришь на меня всего несколько мгновений. Взгляд кристально чистый, спокойный, будто ничего такого страшного, как, например, твой внезапный отъезд без обещания вернуться, не может случиться.
Это бесит. Это выводит из себя настолько, что хочется вцепиться в тебя, растрясти, разорвать в клочья, растерзать, наорать, зацеловать, закусать.
Противоречу своим желаниям, сжимаю зубы до боли в скулах, шагаю в сторону дома, нервно вздымая носками ботинок кучки белого пепла.
Ты молчишь. Ты безмолвствуешь самым непостижимым образом. Ты не произносишь ни единого слова, даже когда мы останавливаемся возле крыльца моего дома. Внезапно замечаю, что только на моей двери нет традиционного рождественского венка. К чёрту. К тому самому, который сидит где-то там высоко, над нашими головами, и разрешает ангелам терять свои перья.
Твои глаза изучают меня. В который раз? В сотый, тысячный? Я перестал считать года так два назад.
Вновь хочешь разгадать меня? Да у меня же всё на лице написано. Знаю, что ты знаешь об этом. И всё равно ты смотришь очень внимательно.
Пепел с опаской присаживается на твои плечи и мне хочется прогнать его, чтобы неповадно было.
Твои губы шевелятся, и я почти различаю, как моё имя тихим шёпотом прокрадывается в этот мир в попытке оказаться услышанным.
Левой щеке становится тепло. Утыкаюсь замёрзшим носом в это тепло, вдыхая его лавандовый аромат. Тепло обводит контур моих губ, Тепло уступает место другому Теплу, ощущение которого посылает импульс в нужное место в мозгу, где с воображаемой полки падает маленькая баночка с надписью: «Приятно». Из баночки сыплются микроскопические красные бусинки, которые устраивают полнейший бардак в голове, а потом добираются до нервов и задорно подпрыгивают на их узелках, взрываясь и разбрызгивая во все стороны эликсир счастья.
Твои губы удаляются, оставляя мои на растерзание колючему воздуху. Гаснут фейерверки в моей голове.
— Я приду завтра, — произносишь ты, но я не понимаю смысла этих слов. Я слишком озабочен тем, что тот безумец наверху разошёлся не на шутку, засыпая сугробами белого пепла всё вокруг, смягчая острые углы зданий и прикрывая неприлично ярко мерцающие вывески магазинов. Догадываюсь, что он хочет спрятать всё то ненужное и неважное, что может отвлечь моё внимание от главного.
Даже не представляю, какая часть сознания додумывается до того, что надо кивнуть, и ты едва уловимо меняешься в лице: всего одно крохотное мгновение недоверчиво смотришь на меня.
Да, я знаю, это так не похоже на меня. И да, я не знаю причину.
Может, я просто хочу поверить в сказку? Ведь завтра Рождество.
Может, хочу поверить твоему обещанию, хотя прекрасно осознаю, что единственный раз в жизни ты не выполнишь его.
Тем временем, ты растворяешься в белой дымке пепла. Он тут же набрасывается на твои следы, искалечившие снежную гладь, усердно залечивает их, как побитая собака зализывает свои раны. Будто тебя и не было здесь, рядом со мной.
Я ошибся, когда посчитал, что тот чудак на небе решил помочь мне.
Конечно, я могу по привычке броситься тебе вслед, по привычке побежать за твоей спиной, уже едва различимой в толпе, по привычке загнать своё сердце и оборвать дыхание.
По привычке.
Обманываю твои ожидания. Не догоняю тебя. Ты полностью скрываешься из вида.
Ступаю на порог своего дома, но не спешу отворять входную дверь. Дрожащий огонёк зажигалки на пару секунд согревает подставленные ладони. Серый пепел окропляет холмик белого пепла, расположившийся на кованом поручне.
Странно, но я не чувствую себя брошенным. Я согласен на то, чтобы поверить в твои слова. Я даже готов повесить на дверь самый вычурный рождественский венок, какой только смогу найти в Лондоне. Я готов на всё это, но не знаю зачем.
Наверняка, пепел знает, раз сыплется так резво. Или фонарь, загадочно подмигивающий мне. Или спорхнувшая с края крыши ворона, чей контрастный силуэт режет глаза. Или разномастная толпа, недалёкий гомон которой нервирует барабанные перепонки.
А дальше…
Когда я, как подстреленный, мелькаю из комнаты в комнату, развешивая всякую мигающую-светящуюся-шуршащую белиберду, когда усердствую над ёлкой, явно погорячившись с количеством украшений, когда взгромождаю на макушку фигурку ангела, когда всё-таки покупаю причудливый венок и вешаю его на дверь, — даже в те одухотворённые минуты я пытаюсь отмахнуться от пугающих мыслей о том, что ты слишком далеко отсюда.
И только кристально-белый пепел медленно кружится в грациозных па, оседает на подоконник, но сметается печальными вздохами ветра, чьё шумное дыхание отражается гулом в стекле. Я задерживаюсь возле окна, вглядываясь в теперь уже ясные очертания фонаря. Он так и подмигивает мне, только как-то нервно, отрывисто. Последняя короткая вспышка отражается в зеркальном боку ёлочного шара, который я держу в руках.
Фонарь гаснет, но я продолжаю смотреть на его сгорбленный силуэт.
Может быть, именно он один из нас двоих знает правду. Знает, что в этот момент ты, возможно, исчез из Лондона. Исчез с той же лёгкостью, с какой исчез из моей жизни.
Vova
