Мне известны и те, кто, как ни странно, готовы покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти).
Альбер Камю.
Нигредо
К апрелю замок сходит с ума, и он чувствует, что начинает таять вслед за снегом на квиддичном поле — сначала становится рыхлым и ноздреватым, потом смерзается за ночь в тонкую ледяную корочку, и все истончается и истончается.
— Гораций немного приболел, так что, Северус, не мог бы ты…
— Мог бы.
Просьбы Альбуса — это почти всегда — переформулированные приказы.
— Бедный старина Гораций, — пищит Флитвик откуда-то слева, — что-то много он болеет в этот год.
Старина Гораций болеет не много. Старина Гораций слишком много пьет, и для человека, который столько пьет в таком возрасте, он болеет как раз именно столько, сколько положено. О нет, от него не несет дешевым хересом, как от безмозглой предсказательницы, и не рассказывают о нем студенты безобразных анекдотов — бывший декан держит лицо до последнего, и лишь те, кто умеет смотреть, замечают, как неопрятными складками обвисают его щеки, а склеры приобретают желтоватый оттенок. У старины Горация садятся печень и почки, а все дело в том, что в последнее время он слишком много пьет, хотя вряд ли в этом проклятом замке, где слепые учат слепцов, кто-нибудь кроме Альбуса и Поппи Помфри знает об этом. Но Поппи умеет хранить чужие тайны, тайночки и постыдные секретики, а Альбус не шевельнет и пальцем, потому что старый конформист пока справляется с обязанностями, и еще потому, что он знает также — Гораций пьет от страха.
В подземельях нет окон, туда не проникает навязчивое сияние апрельского солнца, оно традиционно освещается лишь факелами, отбрасывающими густые колеблющиеся тени. Снейп хорошо умеет прятаться в тенях, пугая нечаянно столкнувшихся с ним учеников — умеет настолько хорошо, что, кажется, сам временами становится одной из них.
— Тема урока — стимуляторы. Стандартное зелье Бодрости. Кто осчастливит меня знанием особенностей его действия, рецептуры и побочных эффектов? Мисс Грейнджер…
Грейнджер радостно вскакивает и начинает тараторить, но Снейп прерывает ее на полуслове небрежным движением руки.
— Мисс Грейнджер, — продолжает он вкрадчиво, — я как раз хотел добавить, чтобы вы не утруждали себя цитированием учебника. Интересно, сколько времени нужно, чтобы у вас выработался простейший условный рефлекс — подобная некритичность к информации приведет к лишению вашего факультета энного количества баллов. Цитата из учебника — снятые баллы. Это же так просто, неужели шести лет недостаточно, чтобы усвоить? Или надо подкреплять условный рефлекс ударами электрическим током? Кажется, магглы делают именно так.
Грейнджер садится, как будто стараясь спрятаться за партой и казаться как можно меньше. Снейп ухмыляется, не чувствуя ни малейших угрызений совести из-за того, что в очередной раз нанес удар по ее колеблющейся самооценке. Но про поднятие самооценки учеников в его должностной инструкции ничего не написано.
Студенты сидят тихо, даже Поттер и Малфой — извечные противники — в последнее время кажутся какими-то пришибленными. Должно быть, они тоже чувствуют наступление апреля — и их ледяная корочка так же понемногу тает.
У Уизли в котле пузырится какая-то невероятная бурда, пахнущая почему-то сливами — можно лишь догадываться, как он ухитрился достичь такого эффекта. Уизли смотрит в котел, тыкает в получившееся месиво черпаком и улыбается как-то недоуменно, как будто не окружают его сейчас мрачные холодные подземелья, а греется он на апрельском солнце, как большой рыжий кот.
— Мистер Уизли, позвольте узнать, что в вашем котле послужило причиной столь приподнятого настроения? Вы смотрите на это, с позволения сказать, зелье, так, как будто нашли философский камень.
Слизеринцы навостряют уши — как же, начинается второй акт любимого шоу — наш декан опускает Гриффиндор, спешите видеть, количество билетов ограничено.
— Впрочем, — продолжает декан, — вас можно понять. Возможно, с помощью философского камня вы бы могли получить немного золота, чтобы наконец купить себе мозгов!
Его голос превращается в шипение, когда Уизли наконец поднимает вихрастую голову от котла и смотрит на профессора точно таким же расфокусированным взором, как смотрел до того на свое сливовое творение. Снейп склоняется над его котлом чуть ниже, критически осматривая содержимое, потом выпрямляется и разочарованно качает головой.
— Увы, — говорит он с почти искренним сожалением в голосе. — Это определенно НЕ философский камень. А жаль, вы могли бы хоть раз в жизни взглянуть на золото поближе.
Где-то рядом возмущенно сопит Поттер, смотрит на него с неодобрением девчонка Грейнджер, хихикают довольные слизеринцы. Уизли стремительно краснеет, что не лучшим образом сочетается с его огненной шевелюрой, и Снейп ждет его ответа на провокацию, ответа столь же жалкого, сколь и возмущенного.
— Наше золото — не золото черни, профессор.
Уизли, кажется, сам не верит, что только что сказал это — против обыкновения, не заикаясь в приступе бессильного гнева, но спокойно, ясно и четко.
Улыбается украдкой Грейнджер, нежно глядя на своего рыжего приятеля, и удивленно смотрят на него остальные — aurum nostrum non est aurum vulgi, старый девиз алхимиков, который странно и дико слышать от раздолбая, бездельника и квиддичного фаната Рональда Уизли.
— Десять баллов с Гриффиндора за испорченное зелье, еще минус десять баллов за хамство преподавателю, и…
Снейп щурится, окидывая взглядом мизансцену, и смысл происходящего ясен ему настолько, что как будто осветило подземелья яркое апрельское солнце, под которым тайны тают так же стремительно, как и лежащий на крышах снег. Рональд Уизли, наведавшийся в кои-то веки в библиотеку исключительно ради того, чтобы произвести потом впечатление на свою чересчур умную подружку, и Грейнджер, купившаяся с потрохами, и буквально купающаяся в лучах такого ею вожделенного и таким неожиданным образом полученного… признания?
Как трогательно. Как глупо.
Наше золото — не золото черни, вот как?
Если бы на месте Снейпа стоял сейчас Альбус, он улыбнулся бы хитро, погладил бороду и сказал юному Рональду — «наконец-то ты это понял, мой мальчик». Но Альбус сейчас в своем круглом кабинете, медленно умирает за чашкой сладкого чая.
— И еще минус десять баллов за бездумное цитирование текстов, смысл которых ваш скудный разум не в состоянии осознать.
В ушах Грейнджер — маленькие, очень скромные золотые сережки. Когда она встряхивает головой, отбрасывая назад ужасно мешающие ей непослушные волосы, сережки взблескивают крошечными искорками, как если бы апрельское солнце проникло в подземелье сквозь тонны каменных перекрытий. Даже когда они с Уизли не смотрят друг на друга, между ними как будто протягиваются тонкие, застенчиво светящиеся нити, окутывая их покровом того извечного сообщничества, что испокон века соединяет влюбленных, огораживая их одновременно от внешнего мира с его войнами, испорченными зельями и озлобленными профессорами.
— Альбус, они как рехнулись, — сказал Снейп недавно.
— Ну, ну, — рассеянно отзывается старик, кажется, больше озабоченный содержимым своей тарелки. — Это же дети. Первая любовь, лютики-ромашки, открытки с сердечками, конфетки с приворотным зельем. Так было всегда.
— Меня беспокоит не само явление, а его масштабы, — сухо отвечает Северус, — еще немного, и в Хогвартсе можно будет открывать ясли.
— Ты преувеличиваешь, — отмахивается директор. — Но даже если ты и прав, это все из-за войны.
— Но война не идет здесь.
— Ты же сам так не думаешь? — смеется Дамблдор. — Дети могут быть не в курсе событий, но они чувствуют… общее настроение. Идет война, и им страшно. Любовь — лучший способ почувствовать себя живым, когда смерть подходит слишком близко.
— Это глупость, Альбус.
— Это жизнь, Северус.
Северус возвращается к кафедре, механическими движениями выдергивая пух из длинного серого пера. В сущности, до Уизли, Грейнджер и прочих леммингов, которых он по несчастному стечению обстоятельств обязан учить, ему нет никакого дела. Они ему даже не симпатичны. Это все апрель. Замок сходит с ума, а он тает вслед за снегом на хогвартском квиддичном поле. Ледяная корочка стала совсем тонкой, того и гляди треснет, и из-под нее поползет серовато-коричневая земляная жижа. А потом на этом месте вырастет нежно-зеленая трава, и ее будет ласкать ясное весеннее солнце.
Но почему тогда ему так холодно?
Альбедо
В последнее время директор часто говорит о смерти, то ли успокаивая самого себя, то ли торопясь передать свою безжалостную мудрость. Немногие гриффиндорцы доживают до глубокой старости, тем более в это смутное время — слишком сильны в них подмечаемая Распределяющей шляпой импульсивность и культивируемый в течение семи лет приоритет морально-этических норм перед доводами рассудка. Вся первая война как вешками размечена надгробными плитами выпускников Гриффиндора, не доживших не до преклонных даже, но хотя бы до зрелых лет, и оба они — и сгорбленный под тяжестью собственной мудрости Дамблдор, и запертый в тюрьме из тайн и клятв слизеринский декан — знают, что и нынешняя война будет отмечена подобным образом. Золотые грифоны Гриффиндора, ярость, честь и гордыня, недремлющие стражи сокровищниц и гробниц, шальные от весеннего воздуха дети, обменивающиеся заговорщическими взглядами на уроках и целующиеся вечерами в потаенных уголках огромного замка. Глупые, юные, счастливые, обреченные на гибель.
— Я все же решил последовать твоему предложению насчет эпитафии. Как думаешь, какую мне выбрать? — спрашивает Альбус, рассеянно разглядывая почерневшую от проклятия руку. Риддлова мерзость ползет все выше и выше, и вечерами вызывает приступы боли — Северус знает об этом, потому что варит директору зелья, поддерживающие его существование. Гриффиндорцы славятся своей страстью к розыгрышам и чувством юмора; к старости этот юмор становится даже чересчур черным.
Снейп слизеринец, и чувства юмора он лишен. Не потому, что слишком туп, чтобы понять соль остроты, как это чаще всего бывает, просто ему не весело. Совсем.
— Альбус, ваш юмор висельника отвратителен.
К старости гриффиндорцы становятся терпеливы — время учит терпению тех, кто способен учиться. Северус понимает, что Альбус сносит его выходки только до определенного момента, и всегда старался не переходить грань — пожалуй, директор был лишь вторым человеком, которому он остерегался хамить — другим же был собственной мрачной персоной Лорд Волдеморт. Возможно даже, что Дамблдора стоило поставить в этом коротеньком списке из двух человек на первое место, потому что если Темному Лорду, чтобы уничтожить тебя, нужна хотя бы волшебная палочка, то Альбус способен это сделать всего лишь парой фраз. Снейп всегда остро чувствовал исходящее от старика ощущение опасности, как и их заведомое неравенство, безоговорочно принимая свою подчиненную позицию. Но близость смерти стирает различие в статусе, и этой весной Альбус впервые заговорил со своим будущим палачом как с равным. Тем не менее, Северус все же придерживает язык, когда с него готов сорваться совсем уж оскорбительный комментарий — то ли по привычке, то ли по накрепко усвоенным правилам субординации, то ли все дело в… уважении?
— Северус, твоя серьезность смехотворна.
— Мы говорим о смерти.
— Вот именно. О смерти нельзя говорить серьезно, мой юный друг, иначе можно сойти с ума.
— Я не думал, что вы ее боитесь.
— Своей — определенно, нет. Не своей…
Старик делает паузу, как будто пытаясь разобраться в собственных ощущениях. В этот момент Северусу действительно хочется его убить.
И возможно, именно тогда они впервые по-настоящему понимают друг друга.
Личное кладбище Северуса Снейпа не так велико, как можно подумать, и он предпочитает о нем не вспоминать. Личное кладбище Альбуса Дамблдора значительно больше, и он помнит о нем постоянно. Конечно, ни в какое сравнение не идет с кладбищем Волдеморта, если брать в качестве критерия исключительно размер, но зато оно гораздо страшнее, потому что укомплектовано преимущественно не врагами, а соратниками.
«Здесь похоронен Альбус Дамблдор. Он совершал ошибки».
Ошибки совершают все, но Альбус — великий человек, и ошибки его — ему под стать. Суметь извлечь из них уроки, не сойдя с ума и не удалившись в монастырь замаливать грехи, старый хитрец мог лишь одним путем — чужих смертей он теперь не боится так же, как и своей.
Возможно, именно это делает главного противника Волдеморта — чудовищем, практически равным ему.
— Бросьте, Альбус, — цинично усмехается Снейп. — Вам не привыкать к чужим смертям.
Ошибки совершают все, но именно этому человеку он не может их простить. Особенно одну.
— Ты считаешь, что можно к ним привыкнуть? — Альбус, вопреки ожиданиям, не злится, напротив, он выглядит неуместно довольным.
— Не знаю, — честно отвечает Снейп. — Но думаю, что вам это удалось.
— Ты не совсем прав, — улыбается старик. — Привыкать к такому — муторно, болезненно и вредно для здоровья. Гораздо конструктивнее — изменить точку зрения.
Он не без труда встает с кресла и подходит к жердочке, на которой сидит недовольно нахохлившийся феникс. Альбус смотрит в окно, туда, где за кромкой Запретного леса медленно садится горячее апрельское солнце.
— Если подбросить камень в воздух — он упадет вниз. Если порезать руку — потечет кровь, — говорит директор, и в тишине кабинета, нарушаемой лишь шорохом птичьих перьев, его слова падают, как комья земли на крышку гроба — мерно, глухо, и с непоколебимым осознанием собственной правоты. — Каждый год Нил разливается и делает почву плодородной.
Дамблдор замолкает на секунду, оборачивается и обводит взглядом кабинет, как будто выбирая, что бы еще взять в качестве примера; потом опускает руку в карман и достает оттуда одну из своих проклятых желтых конфет.
— Если проглотить лимонную дольку — ее не будет, — продолжает он с лукавой усмешкой, глядя сквозь конфету на свет. — Думает ли долька о смерти? Сожалеет ли о конечности своего бытия? Или в смерти она обретает смысл существования, выполняя то, к чему и была предназначена? Если однажды я родился, то однажды умру. Если ты родился, ты тоже умрешь. Наша смерть может быть лишь более или менее бессмысленной.
Альбус отправляет конфету в рот и заканчивает:
— Мы живем в чертовски простом и страшном мире, Северус. Каждый из нас может умереть в любой момент. Никаких гарантий. Неужели, осознав это, я могу сожалеть о смерти — своей или чужой? Неужели я должен говорить о ней серьезно?
— И вы считаете, — говорит Северус неожиданно охрипшим голосом, — вы считаете, что это оправдывает вас? Братья Прюэтт, Медоуз, Дирборн, Маккиннон. Поттеры, — Снейп кривится, но продолжает. — Блэк. Теперь мальчишка Поттеров. Вы посылаете людей на смерть, Альбус. Либо же ваше бездействие приводит к их смерти — а я слишком высокого мнения о вас, чтобы допустить мысль о том, что вы когда-либо бездействовали из-за старческой нерешительности. И теперь вы заявляете…
Он прервал фразу на полуслове и издал истерический смешок.
— А ведь ваши гриффиндорские овечки верят вам, как будто вы гребаный Мерлин!
— Я никого никуда не посылаю, и тебе об этом отлично известно, — сухо отвечает Альбус, и взгляд его голубых глаз становится холодным. — Никто не давал мне Нерушимых клятв и не подписывал магических контрактов. Даже ты, Северус. Не напомнишь, почему ты еще здесь, а не у Волдеморта?
— Вы прекрасно сами это знаете, — раздраженно отзывается Снейп.
— Скажи мне, — настаивает старик. Сейчас он меньше всего похож на веселого дедушку, добродушного, как теддибир, любителя сладостей и теплых носков.
— Лили, — неохотно выдавливает зельевар, и нервным жестом запускает пятерню в и без того спутанные волосы. Только сейчас он понимает, что все это время сидел не шевелясь.
«Здесь похоронен Альбус Дамблдор. Ну и радуйтесь, что похоронен».
Альбус обходит его сзади и останавливается за спинкой стула, так, что чтобы увидеть его, надо неудобно выворачивать шею. Снейпу уже знаком этот его прием, и нельзя сказать, чтобы он ему нравился, потому что заставляет его чувствовать себя еще более неуютно. Сейчас он жалеет, что вообще поддержал этот разговор.
— Не вмешивай сюда мертвую женщину, Северус. Почему. Ты. Здесь.
Пауза затягивается. Когда молчание становится невыносимым, Северус отвечает тихо, как ученик, нетвердо выучивший урок.
— Вы — меньшее зло.
— То есть, ты не считаешь, что я действую во благо?
— Какого дьявола, Дамблдор! — орет Снейп, вскакивая со стула и поворачиваясь к директору лицом. — Какого дьявола вы возомнили, что можете решать, что является благом?! Или вы думаете, что возможно осчастливить насильно?
Неожиданно Альбус улыбается и возвращается в директорское кресло, с удовольствием откидываясь на высокую спинку.
— Разумеется, я не могу это решать, — говорит он примирительно. — У каждого же это благо свое, как я мог бы… но, Северус, я даю выбор. Я всегда оставляю человеку возможность выбора. Наверное, поэтому, ты все же считаешь меня меньшим злом по сравнению с Томом — он-то совершенно не ценит свободную волю. Иногда мне кажется даже, что он воспринимает других людей как неодушевленные объекты.
— Вы оставляете людям свободную волю, — не уступает Снейп, — чтобы они, совершив свободный выбор, — он вкладывает в это словосочетание столько яда, что хватило бы на трех василисков, — поступили именно так, как это выгодно вам. Неужели вы думаете, что я поверю в вашу сладкозвучную песнь о свободном выборе? Равно как и в то, что смерть на самом деле — благо?
Альбус пожимает плечами и ухмыляется.
— Как пожелаешь, мой мальчик. Не верь. Но или старые глаза обманывают меня, или ты все еще здесь.
Рубедо
Когда Николя Фламель создал философский камень, он схватил Пернеллу в охапку и закружил ее по комнате, хотя Пернелла была женщина весьма дородная, и к тому же вырывалась и визжала.
Несколькими годами позже он инсценировал собственную смерть в маггловском мире и начал новую — вечную — жизнь. Потребовался не один год, чтобы Николя осознал, что что-то не так.
Он больше не мог творить.
О, оставались старые идеи и наработки, на которые раньше ему всегда не хватало времени. Он завершил их. Талантливые юноши со всей Европы съезжались к нему, надеясь получить если не рецепт получения Камня, то хотя бы указание пути к нему. Путь Николя всегда указывал с удовольствием, рецепта же не мог дать при всем желании, потому что его не существовало.
Он понял, что стал творческим импотентом, когда прошли очередные двадцать лет, в течение которых он не совершил ни одного мало-мальски существенного открытия, занимаясь лишь обработкой и усовершенствованием уже имеющихся.
«Наверное, я просто устал», — подумал Николя. — «Надо просто подождать. Тем более, что теперь я могу себе это позволить».
И он подождал еще год, а потом еще пять лет, а потом еще восемь лет и три месяца, а на исходе третьего месяца проснулся вдруг среди ночи, и услышал, как плачет Пернелла — и то не был истерический плач девочки, которая не получила желаемого, или горькие слезы матери, потерявшей ребенка, или злые всхлипывания брошенной жены. Пернелла лежала, уставившись широко открытыми глазами в серую ночную мглу и ее мощная грудь содрогалась от рыданий, сопровождавшихся странным жалобным звуком, который можно было охарактеризовать разве что как вой.
Пернелла видела Пустоту, ту самую Пустоту, которую видят иногда в кошмарах горячечные больные — хотя не видят, разве можно увидеть Ничто — но чувствуют самым своим нутром, и просыпаются с воплем ужаса, застрявшим в глотке.
И это чувство пустоты, охватившее Николя вслед за женой, и было их платой за бессмертие.
Постепенно они начали находить в своем положении некоторое удовольствие. Они вставали утром и грелись после завтрака на солнце, гуляли по мокрой от росы траве или по хрусткому молодому снегу, собирали румяные спелые яблоки, а потом Пернелла варила из них повидло. Вечерами Николя читал ей книги вслух, а она в это время вязала, пока они оба не начинали клевать носом. Один за другим ученики покинули их дом — отчасти потому, что поняли, что Великое Делание можно осуществить, лишь пройдя весь путь самостоятельно, отчасти потому, что Николя не был больше любезен с ними — сам он говорил, что его раздражает их глупость и невежество, но на самом деле — ему была невыносима сама молодость с ее нетерпеливой жаждой жизни и жадным энтузиазмом — который казался старому алхимику идиотским, но которому он, тем не менее, завидовал.
Каждый год Николя входил в запыленную лабораторию и готовил очередную дозу Эликсира — для себя и для Пернеллы, и с каждым годом он все больше ненавидел себя за это. Потом уходил, запирал дверь старинным железным ключом, и оставлял атаноры и реторты пылиться до следующего года.
Когда Альбус — один из последних его учеников, который за то время, что они не виделись, умудрился отрастить длинную белую бороду до пояса, рассказал Николя о Волдеморте, желающем заполучить Камень и даруемое им бессмертие, решение пришло само собой.
— Уничтожить его, и дело с концом.
— Кого? — не понял Альбус.
— Камень, естественно, — сказал Николя и почесал ляжку.
Альбус склонил седую голову, его глаза загадочно сверкнули.
— Даже если вы уверены в том, что Камень не нужен вам более, мастер, разумно ли уничтожать артефакт такой силы? Возможно, спрятав его в надежном месте…
— Таком, как Хогвартс, да? — хохотнул Николя. — Эй, дедуля, а не вздумал ли ты попросту прикарманить мою игрушку?
Надо сказать, что сам Николя выглядел именно так, как в тот день, когда Камень был им обретен — а именно, бодрым мужиком лет сорока.
— Я не ищу бессмертия, — устало покачал головой хогвартский директор.
Фламель помолчал секунду, потом кивнул.
— Забирай. Можешь прятать, можешь уничтожать, можешь использовать как грузило для капусты. Только учти — под твою ответственность. Если этот ваш Verge-de-mort (1), или как там его, таки уворует мой маленький lapis (2), то и последствия будешь расхлебывать сам.
— Благодарю за доверие, Николя, — сказал Альбус, — и, кстати, это яблочное суфле совершенно восхитительно. Мастерство Пернеллы с годами достигло немыслимого совершенства.
Когда Альбус ушел, Николя схватил Пернеллу в охапку и закружил по комнате. Впервые за очень долгое время он вновь почувствовал себя живым.
Именно в этот день Николя Фламель действительно получил Философский Камень.
* * *
Если спросят меня — что в мире изменчивом ценно,
Что не стоит ни пенни, что не имеет цены,
Я отвечу: ничто, ибо все одинаково тленно,
Кроме вечного полдня в разгаре безумной весны.
Если спросят меня — что в мире прекрасном и бренном
Покроет счета твоей беспредельной вины,
Я отвечу: вина — лишь бессмысленный звук для Вселенной,
Но я видел конец, и видел начало войны.
_____________________________
1 — Verge-de-Mort — игра слов. Одно из значений слова verge — половой член.
Vova
