Шрам

Одиннадцатилетний мальчик толкал тележку вперед с таким остервенением, словно она была виновата во всех смертных грехах. Отец и мать шли чуть позади.

— Скорпиус, мы никуда не торопимся, не спеши, — всегда невозмутимый отец прошел вперед и исчез, пройдя барьер. Мальчик обернулся на маму.

— Не бойся, — она улыбнулась. — Давай.

Он вздохнул и, бегом преодолев разделительный барьер между магловским вокзалом и платформой 9 и ¾, чуть не убил отца, которому приспичило встать рядом с проходом. И, глядя на равнодушное лицо отца, он почти пожалел, что в последний момент толкнул тележку в сторону.

— Идём, нужно найти тебе свободное купе, — мама положила ему унизанную кольцами руку на плечо. Скорпиус дернулся вперед, и Астория, убрав руку, тяжело вздохнула.

— Драко, — она повернула голову и глядела на мужа всё то время, пока они шли за постепенно ускоряющимся Скорпиусом. — Не нужно было доверять воспитание ребенка Люциусу… Драко, ну ты посмотри, каким он стал…

— Тори, Скорпиус вырос солдатом, — Драко не смотрел на жену. — Он не даст себя в обиду, а это главное.

— Драко, а что, если талисман на территории школы не будет работать? — боязливым шепотом спросила Астория.

Драко дернулся и чуть было не врезался в кого-то черноволосого, кто летел навстречу.

— Он должен работать, Тори, должен. И Скорпиус понимает, что в его же интересах не терять этот кулон, изготовление которого шло месяца три, не меньше.

Заметив сбоку кого-то рыжего, мистер Малфой нацепил холодную подобающую улыбку.

— Не забывай улыбаться Поттерам и Уизли. Улыбайся всем. Холодно, как ты умеешь, Тори, — мистер Малфой почти не шевелил губами, и шедшая рядом супруга еле слышала его слова в привокзальном шуме.

— Драко, где Скорпиус?

— Мы найдем его, он никуда не денется.

И вправду Скорпиус никуда не делся. Он встал в середине платформы, в самый центр густого тумана, и Драко было уже почти прошел мимо, как жена вдруг сжала его локоть.

— Он там, — шепнула она, указывая в сердцевину этого облака.

— Скорпиус, что за детские выходки? Ты же знаешь, — отец решил прибегнуть к последнему средству, чтобы утихомирить мальчишку, — Люциус не одобрил бы твоих действий.

Скорпиус дернулся, как от удара.

— Извините, — пробормотал он.

Астория наклонилась и сжала худенькие плечики сына так, что браслеты на руках звякнули.

— Всё будет хорошо, дорогой, — заговорила она. — Держи талисман. Надеюсь, ты помнишь слова мистера Эскью о том, что его нужно носить, не снимая. Каждое утро не забывай наносить мазь. Флакона должно хватить до Рождества, там мы ещё закажем…

Скорпиус вытянул руку ладонью вверх, и Астория опустила на неё небольшую деревянную бляшку, на одной стороне которой красовалась звезда Давида, а на другой — шли мелко-мелко выписанные руны, соединенные причудливой, теряющей свои контуры вязью.

— Будь осторожен, сын, — Астория поцеловала мальчика в щеку, в то время как он крутил талисман в пальцах, ощущая исходящие от него волны магии. — Мне ты можешь писать каждый день, я…

— Мам, я вполне обойдусь двумя письмами в неделю. Хочу предотвратить истерики Этамина, — Скорпиус поморщился, вспомнив младшего брата.

Астория закусила губу, смаргивая выступившие слёзы.

— Дедушка сделал из тебя солдата, Скорпиус… Тебе ведь всего одиннадцать…

— Ну не плачь, мам... — заговорил мальчик, раздраженный и выбитый из колеи не столько словами, сколько слезами обычно сдержанной матери.

— Тори, нам пора, — отец повернулся и похлопал Скорпиуса по спине. — До Рождества, сын. Не забывай писать нам, мы будем ждать, — но глаза отца были устремлены вовсе не на своего ребенка. Скорпиус проследил направление его взгляда и увидел невысокую темноволосую женщину, подталкивающую в спину постоянно оглядывающуюся улыбчивую девочку в новой хогвартской мантии.

— Идём, Тори, — повысил голос отец, неожиданно остро глянув на сына. — Идём же!

Скорпиус торопливо помахал матери, которая пару раз глубоко вдохнула, стремясь прийти в себя, и поспешил к поезду.

Как говорил дед: «Нужно дать другим понять, что ты здесь главный. И держать это звание — либо пока тебя не спихнут с пьедестала, хорошенько попинав при этом, либо пока ты не воцаришься там, как полноправный главенствующий. И, я думаю, не нужно говорить, кем бы я хотел тебя видеть».

Глава 1.

Часть 1.

Скорпиус Малфой.

Никогда не сдавайтесь — никогда, никогда, никогда, никогда, ни в большом, ни в малом, ни в крупном, ни в мелком, никогда не сдавайтесь, если это не противоречит чести и здравому смыслу. Никогда не поддавайтесь силе, никогда не поддавайтесь очевидно превосходящей мощи вашего противника. © Уинстон Черчилль

Он сидел в купе, забравшись с ногами на сидение, и гладил филина, изредка неосознанно бросая взгляды через стеклянное окно на двери в коридор, где сновали ищущие свободные места первокурсники. Но никто не заходил в его купе, хотя было прекрасно видно, что он здесь один. И Скорпиус уверял себя, что компания ему не нужна.

За окном зарядил мелкий дождь, отчего небо окрасилось в серый цвет — цвет его глаз, которые то и дело обращались к пустующему сидению напротив.

Скорпиусу было одиноко. И тоскливо — даже в компании почти всегда подавленного, кашляющего деда, от которого веяло мрачностью и холодом, он чувствовал себя лучше, чем здесь, в этой клетушке. А из соседнего купе, отделенного от его собственного лишь тонкой стенкой, доносился радостный смех…

Но Скорпиус не собирался идти туда. «Мне и тут хорошо», — эта мысль была постоянно настороже и появлялась вовремя — тогда, когда у мальчика возникало искушение выйти в коридор и посмотреть: кто же так там веселится?

Чтобы отвлечься, Скорпиус начал спешно искать в своей памяти что-то, что поможет ему в этом. И нашел. Грустная улыбка тронула губы мальчика, когда он вспомнил маму и её наставления. Вот ведь глупая! И про «ритуалы» с мазью могла бы не напоминать, это его ежедневная процедура вот уже на протяжении восьми с лишним лет…

Мысли с мамы плавно перетекли на отца, и он поморщился. Отца Скорпиус не любил. Отчасти потому, что тот проводил с ним до безобразия мало времени. Даже дворецкий — и тот постоянно был рядом. А отца не было.

Конечно, он вечно занят. То он ездит с поставщиками древесины для волшебных палочек, чтобы самому проследить и за качеством материала, и за конечной стоимостью партии, то отправляется в мастерские поглядеть, как идёт процесс возникновения инструментов, то составляет сметы, подсчитывает доходы, расходы, отрицательное или положительное сальдо… Никто не спорит, это, разумеется, важно, но вот Скорпиус не мог припомнить, чтобы они с отцом куда-то выбирались: в горы, на пикник, в лес. Вот с дедом, мамой, и бабушкой — другое дело. И даже то, что Этамин получал столько же отцовской любви — то есть фактически нисколько, — не примиряло Скорпиуса с действительностью.

По большому счёту, Этамин уже сейчас, в свои девять, был избалованным матерью и бабушками мальчишкой. Если дед начал заниматься образованием Скорпиуса с шести лет, обучая его и приемам колдовства (в смысле, простеньким заклинаниям), и рассказывая историю семейства Малфоев, и развивая в нем стрелковые навыки (Скорпиусу жутко нравилось стрелять из лука, хотя он и понимал, что это умение ему ничего не дает, а дед не считал нужным останавливать его), то Этамин до семи лет даже не знал, что находится за оградой Малфой-мэнора.

Скорпиус вновь раскрыл ладонь, на которой лежал талисман. И вновь он не увидел ничего такого, что могло бы дать понять, что эта деревяшка на тонкой серебряной цепочке — магический артефакт, на создание которого ушла куча времени мистера Эскью и денег семейства Малфоев.

Проверить его действие можно было только одним способом. Скорпиус, скривившись, достал из кармана зеркало.

Он ненавидел зеркала. В Малфой-мэноре все висевшие по стенам в холле, бальном зале, многочисленных галереях зеркала были поспешно сняты по приказанию деда. И Скорпиус был солидарен — ведь именно он ворвался к деду, рыдая, и на вопрос вмиг утратившего напускное равнодушие Люциуса: «Что случилось?» ответил: «Оно показывает меня и говорит, что я, я… я — урод!»

Но сейчас, держа талисман в пальцах, он видел в зеркале обычного мальчика с плотно сжатыми тонкими губами и угрюмым выражением лица.

Скорпиус хмыкнул и убрал зеркало. Талисман действовал, как надо, но это сейчас… Может быть, в школе вложенная в него магия будет блокирована? Кто знает эти привередливые магические потоки…

В это время, пока Скорпиус предавался размышлениям, из соседнего купе вышел черноволосый мальчик. Он открыл дверь и с порога закричал:

— Эй, хорёк, сын Пожирателя! Не стыдно тебе ехать в школу, в стенах которой убили столько людей дружки твоего папаши?

Скорпиус растерялся, и потому с опасением глядел на новоприбывшего, сжимая в руке нагревшуюся от тепла его ладони деревяшку.

— Что это ты там прячешь, а, хорёк? Какой-нибудь вредный артефакт? А ну, дай сюда! — и мальчишка кинулся на него.

Скорпиус вскочил и ловко подставил подножку. Противник полетел на соседнее сидение, но при этом он ухватил его за свитер, и Скорпиус упал на пол. При падении талисман вылетел из вспотевшей ладони, а наглый черноволосый мальчишка цапнул вещицу за тонкую серебряную цепочку, но так неаккуратно, что порвал её в нескольких местах, и мелкие звенья запрыгали по полу купе, закатываясь под сидения и украшая пол…

— Отдай, кретин! — заорал Скорпиус, кидаясь с кулаками на вора и попутно думая, что урок брани, который ему преподал, находясь в алкогольном опьянении, отец, он запомнил, равно как и произносимые заплетающимся языком слова.

— Иди к чёрту! — запыхтел противник, скидывая Скорпиуса вновь на пол и со всего размаху впечатывая кулаком в солнечное сплетение. Скорпиус захватал ртом воздух, цепляясь одной рукой за рубашку врага, другой — за сидение, но мальчишка врезал ему по запястью, и Малфой, охнув от боли, оторвал руку от одежды противника.

— Джеймс!!! — раздался повелительный крик из соседнего купе. — Прекрати немедленно! Ты опять дерёшься? Я тебе сейчас такое устрою..!

Поттер (только теперь Скорпиус сообразил, что это сын победителя Темного Лорда) повернулся и вылетел из купе, держа в руках трофей.

— Прекрати третировать всех! — закричала девушка; судя по голосу, это именно она осадила Поттера минуту назад. — Забияка! Мне стыдно, что мы с тобой родственники! Ты опять подрался? Джеееееймс! Опять ты… Слов никаких нет!

— Мари, я сказал ему правду! Все ведь вокруг это знают! — оправдывался мальчик, тоже переходя на крик.

— Не лезь к бедному мальчику! — завопила Мари-Виктуар. — Ему и так плохо! А ты напоминаешь ему о недальновидности его семьи! Он ведь не виноват в том, что… так вышло! Его вины в тех смертях и пытках нет! Ответь: зачем было ввязываться в драку?

— Между прочим, твой обожаемый Малфой вёз в Хогвартс какой-то артефакт, — ядовито заметил Джеймс.

— Граница школы ничего опасного не пропустит. И, по большому счёту, наши волшебные палочки тоже являются артефактами, и при этом никто не запрещает нам ими пользоваться, — тихий мальчишеский голос.

— Ну тебя, Ал, зануда! — буркнул обидчик Скорпиуса.

— Джеймс, утихни! Упади на сиденье и заткнись! — грубо отрезала девица-командирша.

— Действительно, Джеймс, прекрати, — робкий девчоночий голос. — Он нам ничего плохого не сделал.

— Роуз, когда он сделает “что-то плохое”, — передразнил Джеймс, — будет уже поздно!

— Стоп! Хватит! — два человека одновременно произнесли эту фразу, и соседнее купе буквально взорвалось от хохота.

— Я видел вас с Тедди, — язвительный голос Джеймса, казалось, раздавался по всему вагону. — А ведь ты его не любишь, Мари. Сама же в прошлом году в щечку целовала Тэйлора Вуда!..

Повисло молчание, от которого явно веяло арктическим холодом. Наконец Виктуар произнесла:

— Лишаю свой собственный факультет двадцати баллов.

— За что? — возопил Джеймс.

— За промышленный шпионаж! — отрезала девушка; секунду спустя хлопнула дверь, а мимо двери Скорпиуса пробежала рыжеволосая девушка, яростно сжимающая кулаки.

— Ты ее обидел! — нежный тихий голос девочки — Роуз, кажется, — пробрел звенящие нотки.

— Роуз! Я всего лишь…

— Ты всего лишь повел себя некрасиво, Джеймс! И уже в который раз за сегодняшний день! Мне за тебя стыдно. А у тебя самого, похоже, своей совести нет, — девочка наверняка надулась.

— Роз, он лопух, ты же знаешь.

— Молчи, Ал! — взъерепенился Джеймс. — Ты у нас зато благородный!

— Он, по крайней мере, не издевался над мальчиком только потому, что он из семьи Малфоев! И потому что он везет какой-то артефакт в школу! Может, это что-то лечебное, а ты..! — взвизгнула девочка.

— Прекрати попрекать меня этим, Роуз!..

Дальше Скорпиус не слушал. Ему хватило и того, что он уже успел услышал.

Вся эта родственная перебранка глубоко задела Скорпиуса — он почувствовал, что глаза наполнились слезами. Яростно вытирая их, он мимолетом подумал, что это странно — кто-то его защищает, даже не зная его в лицо. Это противоречило тому, что постоянно говорил дед: «Никто за тебя не заступится, если ты сам не покажешь, что ты — главный». А еще — было странно то, что он, так ценивший свое время, потратил несколько бесценных минут на подслушивание этого разговора, в то время как необходимо было решить, что делать дальше, поскольку Поттер не отдаст талисман, а без него все узнают о его, Скорпиуса, уродстве. Маскирующие чары он, в отличие от родителей, накладывать не умеет…

Тупик. Выхода нет. И все узнают. Вся тщательно скрываемая на протяжении восьми лет правда вылезет наружу из-за его безответственности. Скорпиус вздохнул, вытирая навернувшиеся на глаза слёзы. Теперь оставалось только думать, как обезопасить себя от нападок этого Поттера и остальных, потому что такие точно найдутся.

Он вновь вытащил из нагрудного кармана чудом не разбившееся зеркало и посмотрел в него, ясно представляя, что увидит. И не ошибся.

Правую щеку пересекал отвратительный шрам. Прямой — почти от внешнего угла глаза и до рта, — и размашисто-широкий, словно края давно зажившей раны расползлись намного дальше при регенерации поврежденных тканей.

Скорпиус сжал зубы, чтобы не разрыдаться в голос. Он урод. И все будут это знать. Репутации семьи конец. О, Мерлин, как же хреново (очередная папочкина фраза) начинается тот день, который, по определению, должен стать лучшим днем его детства…

* * *

Скорпиус сидел за столом Слизерина и с удивлением понимал, что он уже чужой. Напротив трое мальчишек, распределенных до и чуть позже него на этот же факультет, уже оживленно переговаривались; один время от времени что-то вставлял в их разговор. Оглядывая преподавательский стол за неимением другого предмета для переключения внимания, Скорпиусу тут же из темного угла подмигнул знакомый отца, Теодор Нотт, который преподавал в Хогвартсе зельеварение.

Мальчик не любил отца, и, уж тем более, его подозрительных знакомых, которые наведывались в Малфой-мэнор чаще всего ночью и оставались в нем часа на два-три, не более. А утром, на завтрак, отец приходил потрепанным, с усталым расфокусированным взглядом и жутким запахом перегара, отчего дед презрительно морщился, а мать поспешно пододвигала стакан, в который предусмотрительно за некоторое время до появления мужа наливала антипохмельное зелье.

Одним из таких знакомых был и мистер Нотт. Скорпиус запомнил его благодаря тому, что, однажды, в грозовую ночь, громкое буханье кулака мистера Нотта в дверь вырвало Скорпиуса из очередного кошмара. За это мальчик был благодарен своему будущему учителю, но, тем не менее, пользоваться привилегиями от знакомства профессора с отцом он не собирался. И дед полностью его поддерживал.

Рядом с профессором Ноттом сидела женщина, которая, щуря темные глаза, оглядывала не прошедших распределение первокурсников.

— Это профессор Кристалл, преподает трансфигурацию, — прошептал на ухо Скорпиусу староста Слизерина. — Декан гриффов, хотя сама когтевранка. Всегда делает своим послабления.

Скорпиус кивнул, переводя взгляд на других учителей. Назойливый голос старосты сверлил мозг:

— А это профессор Долгопупс, ведет травологию, декан Пуффендуя. Они на него молятся — он постоянно защищает их от нападок профессора Нотта, хотя они сами за себя должны уметь постоять… Впрочем, это даже забавно — смотреть, как он вытирает слюни очередной грязнокровке и идет разбираться с профессором Ноттом, который сказал, что нужно было добавлять две капли сиропа чемерицы, а не одну…

— А вот это, — кивок на низкорослого старичка, — профессор Флитвик, преподает заклинания. В принципе, объективен, и дисциплину жестко держать не умеет. На его уроках главное — делать вид, что ты не спишь…

— Рядом с ним сидит профессор Синистра, оба преподают уже черт знает сколько лет и всё не уходят… Возле неё — директор, профессор Джонс…

Скорпиус взглянул на директора и чуть поморщился. Он слышал от отца, что нынешняя директриса состояла в Ордене Феникса, а после этого — преподавала защиту от темных искусств. «И бездарно!» — заключал Драко, ударяя кулаком по столу.

Профессор Макгонагалл оставила Хогвартс спустя шесть лет после свержения Волан-де-Морта. Она заявила, что устала и хочет отдыха. Недоброжелатели хихикали, что без Дамблдора школа МакГонагалл стала не мила. Директор за эти шесть лет не сумела подготовить себе замену — Флитвик отказался, Стебль ушла на покой, оставив вместо себя неопытного Долгопупса, прочие профессора также категорически отказались. И двадцатисемилетней Гестии Джонс, которая неполных семь лет проработала учителем, пришлось возглавить школу чародейства и волшебства «Хогвартс». Однако Попечительский совет был согласен, и девушку, ставшую самым юным директором за всю историю учебного заведения, утвердили на эту должность.

— Кто из учителей преподает защиту?

Взгляд старшекурсника сразу же стал цепким.

— Старик Подмор. Глупый фениксовец.

Скорпиус кивнул — об этом факте из жизни преподавателя он знал.

— На его уроке держись от него подальше. Он немного сумасшедший. В прошлом году покалечил Тилси Паркинсон, — староста кивнул на темноволосую второкурсницу, сидевшую подле него с мрачным выражением лица. Скорпиус знал её — она была дочерью отцовской подруги, миссис Персефоны Паркинсон. Они довольно часто виделись в то время, когда Паркинсоны жили неподалеку от их поместья.

— Он просто псих, — надменный голос Тилси и брезгливое выражение лица ярко контрастировали со спокойной физиономией старосты. — Он издевается над всеми слизеринцами, особенно того потока, на котором учился, — пауза и выплюнутое имя, — знаменитый Поттер. Нашим родителям не повезло, они были врагами с этими гриффами. И теперь старик «мстит» за то время, — на протяжении всей речи в голосе Тилси слышалось рычание.

— Успокойся, Тилси, — староста сжал её плечи. — Забудь.

— Пьюси, я совершенно спокойна, разве ты не видишь?

Скорпиус отвернулся от них и успел заметить, как губы Тилси раскрылись. Он не сомневался в том, что в поле её зрения попал его шрам.

— Ты видел?.. — торопливый шепоток.

— Да, видел, успокойся… Тилси, ты слизеринка, держи себя в руках…

Рядом со Скорпиусом села бледная девочка, после чего почти сразу же поднялась преподавательница заклинаний, профессор Чанг.

— Эрида? — он знал, что это дочь друга его отца, которая несколько раз оставалась на обед в Малфой-мэноре.

— Добрый вечер, Скорпиус. Рада тебя видеть.

Мальчик усмехнулся (Эрида немедленно попросила его больше никогда так не делать в её присутствии) и принялся за еду.

Вечером Скорпиус сидел в гостиной Слизерина, возле камина, и пытался насладиться тем, что — вот, он наконец-то в Хогвартсе, что завтра он начнет полноценно изучать магию, завтра же он сможет пойти в библиотеку, чтобы…

И он не мог наполниться этим чувством. Сейчас ему больше всего хотелось вернуться в неприветливый Малфой-мэнор, сидеть в душном кабинете постоянно покашливающего деда и слушать его наставления: «Помни о том, что ты Малфой. Трижды обдумай каждый шаг. Не поступай наобум. Ищи выгоду в любом деле. Не делись с друзьями секретами, они проболтаются. Лучше вообще не заводи друзей. Ты — Малфой, не забывай.»

И впервые Скорпиус был не рад, что его желание сбылось.

Часть 2.

Эрида Забини.

Она сидела в кресле и огорченно смотрела на Скорпиуса, расположившегося на полу и бездумно глядящего в яркий огонь. Отблески прыгали по его щеке, той самой, где находился шрам, и Эрида постоянно ёжилась.

Она думала, что, когда поступит в школу, Скорпиус станет её другом. Они ведь виделись раньше у него дома, на нескольких обедах, — и гордая Эрида была уверена, что подружиться со Скорпиусом не составит труда.

Нет, не так.

Она была уверена, что он сам с ней подружится.

Но она ошибалась. И сейчас была разочарована тем, что мальчик не оправдал её планов.

Было видно, что с ним что-то не так. Опущенные плечи, закушенная губа, постоянно запускаемая ладонь в волосы. Казалось, будто перед ней сидит не одиннадцатилетний мальчик, который, как она сама, должен радоваться, что попал в Хогвартс (вы только вдумайтесь — Хогвартс!) а уже потрепанный жизнью подросток.

Сама же Эрида была рада, что ей пришло приглашение именно из Хогвартса. Отец и мама успели трижды поссориться, решая, куда она поступит. Папа утверждал, что дочь Забини безусловно попадет в британскую школу магии, а мама, француженка по происхождению, но вспыльчивая, как румынка, била посуду и кричала, что «толко Шаг’мбатон!». Однако к тому времени, когда хогвартская сова прилетела — на два дня раньше, нежели было доставлено письмо из Франции, — мама уже успела смириться с тем, что её дочь «поедет туда, где ошень холодно», то есть в Шотландию. И потому Эрида не могла понять — как можно не радоваться?

Она чуточку поерзала на кресле и вновь принялась глядеть на Скорпиуса, который так и не менял позы.

— Скорпиус, — осторожно позвала она, удивляясь, как слабо и тихо звучит её голос.

Он поднял голову и, оглядевшись, вновь опустил, решив, что ему послышалось.

— Скорпиус, повернись, пожалуйста, я позади тебя.

Он обернулся.

— Что, Эрида?

— Скорпиус, — начала она, комкая в руках носовой платок, — я подумала, что ты… Ты одинок, ты не подружился с другими мальчишками, и… Может, мы с тобой будем дружить? Мы ведь уже знакомы и…

Он грустно усмехнулся.

— Эрида, я не хочу, чтобы ты дружила со мной из жалости, — его напыщенные, взрослые слова, сказанные холодным тоном, пробирали девочку до дрожи. — Я могу быть твоим приятелем, могу помогать тебе делать домашние задания, научить летать и всё в этом духе. Но твоя дружба мне не нужна.

— А мне не нужна твоя… благотворительность! — выкрикнула Эрида, соскочив с кресла. — Я и без тебя смогу сделать домашнее задание!

— Зачем тогда тебе нужен друг? — вновь усмехнулся Скорпиус — теперь уже ядовито, зло, так, как сегодня вечером в Большом зале.

— Мне очень жаль, если ты не знаешь понятия «дружба»! — вскричала Эрида.

— Не надо меня жалеть, Забини! Не — надо — меня — жалеть! — крикнул он ей вдогонку, когда девочка, кусая губы и чуть ли не рыдая, выбежала из гостиной и бежала вниз по лестнице, в спальню.

Она не видела и не слышала, как Скорпиус, вновь опустившись на ковер, прошептал:

— Дед велел быть стойким. «Лучше вообще не заводи друзей». Я поступлю так, как ты наказывал, дед. Прости меня, Эрида. Я делаю правильно.

На следующее утро Эрида довольно приветливо поздоровалась со Скорпиусом, не делая никаких попыток вспомнить вчерашнее. Но девочке было тяжело — главным образом потому, что Лиана Флинт и Денебола Блэк, по-видимому, также знакомые ранее, были уже дружны, и вклиниваться в их компанию Эрида не хотела. Четверо мальчишек-однокурсников косились на пятого, Скорпиуса, с подозрением и испугом, по-видимому, ожидая, что он попросит их принять его в свою группу. Но Малфой продолжал завтракать, намазывая маслом тост, и выглядел при этом весьма довольным жизнью.

— Расписание, — Брайан Пьюси шел вдоль стола, раскладывая перед первогодками листы, на которых был написан распорядок учебного дня. Он наклонился к Эриде и, сочувственно прошептав ей на ухо: «История магии первым уроком! Вам жутко не везет…», всучил девочке кусок пергамента.

— Эрида! — окрикнул девочку Скорпиус. — Пойдем вместе на Историю магии?

— Нет, Скорпиус, извини, я ещё не поела, — и с преувеличенным энтузиазмом Эрида начала ковыряться в тарелке с кашей.

Он бросил на неё странный взгляд и, поддернув сумку, пошел по проходу.

Эрида следила, как он идет между столами Слизерина и Пуффендуя, смотрела, как его светловолосая макушка мелькает в потоке людей, и понимала, с каждой секундой всё отчетливее, — она его предала.

Потому что она ещё со вчерашнего вечера поняла, что что-то в его семье не так. Поняла, но не смогла простить той резкости, грубости, которую она слышала от Скорпиуса, аргументируя это для себя тем, что она не «всепрощающая гриффиндорка».

И сейчас было больно смотреть, как он уходит.

Эрида бы так и сидела, если бы Тилси не потрепала её по плечу, спрашивая: «Забини, ты в порядке? Что с тобой? Империус наложили?»

Девочка помотала головой и, схватив пергамент с расписанием, пошла к выходу из Большого зала, кусая губы.

Она впервые не знала, как ей поступить.

Впрочем, этот вопрос решился достаточно скоро — тогда, когда она увидела сидящего на истории магии Скорпиуса с рассечённой губой и ярко-красным крупным пятном на подбородке, которых совершенно точно не было, когда он уходил из Большого зала.

— Мерлиновы потомки! — ахнула Эрида, поспешно роясь в карманах в поисках платка.

— У него их не было, — пробубнил Скорпиус, трогая языком рану и морщась. Его шрам на щеке сейчас странно вытянулся, и казалось, что Скорпиусу далеко не одиннадцать. Отвратительный след на его лице старил мальчика лучше специального зелья.

— Держи, — Эрида нашла платок, но не опускала его в протянутую ладонь Скорпиуса. Она вытянула руку и сама осторожно дотронулась до его губы. Он приглушенно зашипел:

— Давай лучше я сам.

— Как скажешь, — испуганно отстранилась девочка. — Можно, я с тобой сяду?

Он кивнул и отнял кусочек белой ткани от лица. Посмотрел на кровяной след и хмыкнул:

— Да, хорошо они меня отделали…

— Кто? — мгновенно навострила уши Эрида.

— Неважно, — Скорпиус, стремясь избавиться от пристального внимания девочки, кивнул на доску, через которую в класс просачивался профессор Бинс, и приложил холодный флакон чернильницы к красноте на подбородке.

— Добрый день, студенты. Сегодня мы с вами начинаем изучение истории магии со знакомства с великими волшебниками, оставившими след в истории. Мерлин — один из величайших колдунов, основоположник магического искусства, собравший некоторые современные элементы магии по крупицам от древнейших созданий, таких, как…

Скрип перьев двух когтевранцев, зудение мухи, пытающейся протаранить оконное стекло, жаркая аудитория, хмурость за окном, — всего этого было достаточно, чтобы погрузить Эриду в глубокий беспробудный сон. Но сейчас этому мешало кое-что. Точнее, её сосед.

Отец рассказывал дочери про семью Малфоев. Главным образом, про то, что мистер Малфой, папа Скорпиуса, был главным школьным недругом известного Поттера. Рассказывал про вечное противостояние Драко Малфоя и Гарри Поттера. Иногда, в годовщину гибели Волан-де-Морта, когда мама уезжала к родителям, отец доставал бутылку огневиски, и хриплым пьяным голосом говорил о войне, Пожирателях, о том, что Малфои были приспешниками Того-Кого-Нельзя-Называть, но сумели переметнуться на светлую сторону. Такие рассказы маленькая Эрида слушала, затаив дыхание — слишком неправдоподобными они ей казались. Не верилось, что десять лет назад в мире происходило такое.

Иногда отец говорил о красоте матери Скорпиуса, о том, что он сам был готов жениться на ней, если бы Драко не опередил его… В таких беседах мама всегда тоненько фыркала и встряхивала пшенично-золотистыми волосами. А отец смеялся, обнимал её за плечи и шептал, что всё это — бурные воспоминания молодости, и сейчас она дня него дороже всех-всех-всех. Только своих детей — Эриду и Иксиона — он любит так же, как и жену. И при этих словах Эрида счастливо смеялась, а Иксион презрительно морщился, но и на его лице проступала улыбка. Когда Эрида спрашивала, какая у Малфоев семья, отец всегда отвечал: «Драко любит Тори, она не чает в нем души. У них замечательные дети. Они дружная и любящая семья. Как мы».

Но сейчас, глядя на угрюмого Скорпиуса, помня о его шраме, вспоминая его вчерашнее поведение, Эрида уже не была уверена в словах отца. Более того — она ставила их под сомнение, чего с ней почти никогда не случалось.

Скорпиус записывал лекцию унылого призрака и изредка, морщась, подносил к губе пальцы. А Эрида смотрела на его профиль, и сейчас, когда она не видела отвратительного следа на его щеке, он ей казался обычным прилежным мальчишкой. И даже не верилось, что это он вчера отказался с ней дружить. Словно это было не с ней. Или же — просто дурной сон.

— Может, ты скажешь, кто это тебя так? — спросила девочка, когда звук колокола обозначил конец урока, укладывая в сумку чистый пергамент и поднимая лицо.

— Нет, — во взгляде темно-серых глаз Скорпиуса ясно читался запрет. — И больше не спрашивай. И держись от меня подальше. Потому что подобное — это меньшее, что тебя ждет рядом со мной.

Он смахнул письменные принадлежности со стола и, напоследок ещё раз покачав головой, пошел к дверям класса.

А Эрида вновь осталась стоять, понимая, что она вновь сама все испортила.

Глава 2.

Часть 1.

Альбус Поттер.

— Ты видел, как он лицо закрывал? Слепой котенок, честное слово! — заливался Эван МакЛаген.

— Круто ты ему двинул, Джеймс! — одобрительно похлопал Поттера по плечу Логан Бут, но не рассчитал силу, и Джеймс чуть не слетел с лестницы.

Среди гомона раздался вдруг тихий голос Альбуса Поттера:

— А вы видели его глаза?

— Что там с его моргалами было, а, Ал? — заржал Эван, и несколько приятелей Джеймса также захохотали.

— В них была такая ярость! Умей он убивать взглядом — он бы тут же с вас всех скальп снял! — Альбус не мог успокоиться — выражение злых темно-серых глаз и обезображенного шрамом лица словно выжгли на сетчатке.

— Но он же не василиск, — хохотнул Джеймс, и второкурсники вновь заржали. — Парни, я провожу впечатлительного братца на занятия. Вы идите, я вас догоню возле кабинета «чистой профессорши»*!

Гриффиндорцы, всё ещё переговариваясь и смеясь, двинулись вверх по лестнице. Джеймс остановился и положил тяжелую руку на плечо Ала.

— Не вздумай бояться этого хмыря. Не знаю, чего ты там напридумывал себе, но помни: он не опасен. Он трус. Ясно тебе? Я отделал его в купе, как безвольную боксерскую грушу, а он даже не смог как следует пальцы сложить в кулак. Какой у тебя сейчас предмет?

— Заклинания. А потом — Травология, со Слизерином.

— Ясно. Так вот, на травологии двинь ему посильнее, чтобы он там сломал какой-нибудь горшочек у дяди Невилла, тот вряд ли обрадуется, — Джеймс обернулся, когда услышал голоса других первокурсников. — И не дрейфь, ты же сын Гарри Поттера!

— Ал, пойдем, — Роза, игнорируя Джеймса, стояла рядом и укоряюще глядела на кузена. — Мы же опоздаем, Ал…

— Роуз, ты не видишь, мы разговариваем! — рявкнул Джеймс.

— А по мне, так ты всё уже сказал, — нахмурилась девочка. — Я лично прослежу, чтобы Альбус не последовал твоим советам. Иначе…

— Иначе что? — Джеймс повернулся всем телом к Розе и скрестил на груди руки.

— …я напишу тете Джинни, что ты нарываешься на исключение из школы. И предупрежу папу, чтобы он в следующий раз хорошенько подумал, прежде чем начнет разливаться по поводу злодеев-Малфоев.

— Что, Рози, ябедничать собралась?

— Пока нет. Но, если ты дальше будешь науськивать Ала, я это сделаю. Непременно, — Роза схватила Альбуса за руку и потащила в кабинет, а Джеймс стоял позади и хохотал.

— Роуз, отпусти меня, — пробурчал Ал, высвобождая свою руку из крепкого плена. — И вообще, чего ты вмешиваешься?

Альбус сел на свободное место в конце класса; Роза опустилась рядом и хмуро посмотрела на него, а после принялась не спеша доставать письменные принадлежности из сумки.

— Только не продолжай, я знаю конец, — скривилась она. — «Твоя мама была точь-в-точь такой же, дядя Рон рассказывал…» — передразнила она кого-то.

— Роуз, нет, всё не так, Роуз…

— Альбус, я надеюсь, что ты будешь вести себя благоразумно, — Роза вздохнула. — Конфликты со Слизерином опасны. Сейчас их все унижают, и это может стать последней каплей, — Роза говорила тихо и серьёзно. — Джеймс когда-нибудь нарвётся на сильного противника, или же он сам себе его создаст. Поэтому не провоцируй никого, чтобы не оказаться крайним в создавшейся ситуации…

— Поттер, Альбус! — визгливый голос профессора Флитвика прервал страстный монолог кузины.

— Да, сэр, — Ал встал.

— О, Мерлин, как вы похожи на отца, просто уму непостижимо… Я надеюсь, что вы унаследовали от него многочисленные таланты… — после хвалебных слов профессор Флитвик всё же прекратил петь оды Гарри Поттеру и переключился на список студентов. Когда дошла очередь до Розы, она встала и профессор, взмахнув ручками, пошатнулся и чуть было не сверзился с подставки. Покрасневшая Роза прятала глаза, пока Флитвик расписывал уникальные способности мисс Грейнджер к магии, а Альбус в это время тихо хихикал, глядя на её пунцовое лицо.

Но вскоре хихиканье прекратилось, когда начался сам урок. И до конца занятия Альбус прилежно отрабатывал методы вращения кистью и взмахи палочкой, морщась от неприятного чувства в запястье.

Роза же, кажется, не испытывала неудобства. Она прилежно обучалась и даже под конец урока за особо резвое движение заработала несколько баллов для Гриффиндора.

— Сейчас что? — спросила она, откидывая — левой — рукой с глаз чёлку.

— Травология. Со слизеринцами, — поморщился Ал.

— Надеюсь, ты помнишь мои слова, — Роза вздохнула. — И, если честно, этот Малфой меня пугает. А уж его шрам…

И Ала он тоже пугал. Своим хмурым видом, резким взглядом и… и шрамом тоже.

— Не связывайся с ним, Ал, прошу, — Роза замолчала, и вовремя — рядом прошли несколько слизеринцев-первокурсников.

— Вот он! — в панике пискнула Роза и спряталась за спину кузена.

Мимо прошел Малфой, за ним, на некотором расстоянии, шла черноволосая бледная девочка, обеими руками придерживающая пухлую сумку.

— Кто это? — Альбус кивнул ей вслед. Она странно напомнила ему Гермиону — такая же невысокая, с темными кудрявыми волосами и быстрым шагом. Но большее сходство придавали её серьезный вид и плотно сжатые губы.

— Эрида Забини. Её отец работает на таможне, и только Мерлин знает, что при его пособничестве вывезли… Они с Малфоем дружны, насколько это применимо по отношению к слизеринцам.

— Ясно, — Альбус поднял руку, останавливая пламенную речь сестры. — Скажи мне, Роуз, как ты думаешь, Джеймс сильно обидится, если я не последую его советам?

— Думай о себе, Ал, а не о Джиме, — резко проговорила Роза. — Если ты помнишь рассказы дяди Гарри о том, что мистер Малфой вызывал его на дуэль и всячески провоцировал, то с такой наследственностью Малфой сам начнет тебя задирать. А тебе не стоит лезть на рожон. И вообще… Джим хоть раз что-нибудь умное говорил?

Альбус хмыкнул, Роза весело рассмеялась, и они подошли к теплице, будучи уже достаточно весёлыми.

Но с лица Розы улыбка стерлась сразу же после того, как Малфой глянул на неё и, ехидно искривив губы, провел пальцем по изуродованной щеке.

— Роуз, не бойся, я рядом, — Альбус, стоя справа от сестры, ободряюще сжал её ладонь.

Эрида Забини наклонила голову и с насмешкой в черных глазах прошептала так, чтобы слышал только Ал:

— Что, Поттер, думаешь, раз профессор — дружок твоего папаши, вам всё позволено, даже обжиматься с сестрой на уроках?

Альбус вспыхнул до кончиков волос. Эрида усмехнулась и обернулась к учителю.

«Определённо, в Слизерин отправляют тех, кто потерян для нормального общества, — размышлял Альбус, пока дядя Невилл объяснял правила нахождения в теплицах и методы работы с растениями, которые они будут изучать на первом курсе. — Вот взять Малфоя — потомственный кретин, с которым и рядом стоять жутко. Забини — какая-то психопатка, которой мерещатся нестандартные отношения. Ну и дурь…»

Вообще, Альбусу жутко хотелось быстрее пережить этот день. И травологию, после которой ребята вышли грязными и потными, и трансфигурацию, и обед, на который он не успел, поскольку они с Розой потерялись в лабиринтах коридоров… Хотелось сесть в уютное мягкое кресло и достать папку с чистыми листами бумаги.

Альбус зашёл в гостиную, охнув, потёр плечо, по которому своей тяжелой ладонью ударил Джеймс, спрашивающий о первом дне, и почти упал в кресло. Всё тело ныло, словно он перекапывал грядки в мамином палисаднике. Но, почувствовав под пальцами гладкость листа, он улыбнулся, встряхнул головой и вытащил из кармашка папки карандаш.

Рисуя контуры соседнего кресла и сидевшей в нем устало прикрывшей глаза Розы, Альбус с особой теплотой вспоминал Гермиону — именно она, громогласно размахивая руками, кричала вечно занятой матери, что «у мальчика талант и нужно его развивать! Боже, Джинни, я абсолютно уверена, что Ал станет замечательным художником!»

И на первом, по-настоящему взрослом портрете, над которым Ал бился несколько дней, восстанавливая в памяти черты женского лица, была изображена улыбающаяся своей легкой, невесомой, грустно-лукавой улыбкой Гермиона.

Помнится, мама тогда немного обиделась, но вскоре, конечно же, оттаяла. Но он до сих пор помнил дрожащие губы матери, когда она вошла в его спальню и увидела на огромном листе пергамента почти завершенный портрет Гермионы. Конечно, потом Альбус нарисовал и маму, и отца, и Джеймса с Лили, но работу над первым портретом он не мог забыть. Слишком он тогда боялся сделать ошибку, очень старался, часами выписывая кудри и пытаясь заретушировать седые нити в каштановых волосах.

А после, где-то лет с девяти, любимым объектом для писания портретов стала Роза. Сестра всегда была миловидной — и злясь на выходки Джеймса, и читая книгу, и даже засыпая в огромном кресле в «Норе», откинув голову на спинку и накрывшись цветастым бабушкиным платком. И Ал просто не мог не рисовать это лицо. Он знал каждую его черточку, и все равно каждый раз открывал что-то новое.

Альбус покрывал лист быстрыми, широкими, невидимыми неопытному глазу линиями и даже не заметил, как опустела гостиная. Оторвался он от рисунка только тогда, когда Роза потянулась и встала.

— Пойду спать, — зевая, сказала она. — Доброй ночи.

Ал кивнул и принялся прорисовывать глаза. Но в памяти почему-то всплывали другие — нахальные, черные, прищуренные.

Ал сунул пергамент в папку и поклялся себе, что в следующий раз он не даст этой наглой Забини глумиться над собой и сестрой. И Малфою тоже.

Часть 2.

Астория Малфой. (Ффух. *Собралась с духом.* Начинаю *прим.беты*)

Она сидела у зеркала и, опершись локтями на горизонтальную поверхность трюмо, пустым взглядом смотрела на своё отражение, которое что-то бубнило себе под нос тихим, неслышным голосом.

Миссис Малфой принялась медленно разглаживать морщинки вокруг глаз, попутно отмечая и болезненную красноту белков, и синяки под глазами. Она две ночи подряд не могла спать — ей не давало покоя какое-то дурное предчувствие.

Скорпиус уехал, и атмосфера в доме неуловимо изменилась. Астория не могла признаться до конца сама себе, но ясно осознавала: старший сын олицетворял собой угнетение, страх и горечь. Но одновременно в нём был жесткий стержень, который Люциус при помощи террора возводил годами. И миссис Малфой видела, как это было неприятно её супругу.

Вообще, Драко с годами стал только злобнее; то чувство, которое он к ней испытывал, исчезло года через два-три после свадьбы. И Астория не могла ему простить того, что он даже не скрывал испытываемого к жене равнодушия.

Когда молодая миссис Малфой корчилась на кровати, рожая первенца, Драко был у своего приятеля, Нотта, отмечая какое-то провернутое ими не совсем законное дело, позволившее семейству Малфоев избежать затрат на уплату высоких налогов. Что за дельце это было, и почему Драко был так воодушевлен, Астория не знала, да и не хотела бы узнавать. Она предпочитала не лезть в дела супруга.

Но тогда, в тесной, жарко натопленной спальне, где было невыносимо душно, Драко был нужен ей, как глоток свежего зимнего воздуха. Но он не появился, а девушка приняла сына на руки одна, едва сдерживая злые слёзы и неестественно улыбаясь счастливым Нарциссе и Бригитте.

Утром Драко пришёл в совершеннейшем похмелье, и, не сказав жене ни слова, ушёл отсыпаться в гостевую спальню. Астория проплакала весь день и отказывалась даже видеть сына. А на следующее утро Драко равнодушно поцеловал супругу в лоб, скорчил умильную, как предполагалось, рожицу спящему наследнику и уехал в командировку.

Злости Астории не было предела. Её маленькой местью был выбор имени младенцу; она была уверена, что, когда Драко получил извещение о том, что его сын официально наречён Скорпиусом Гиперионом Малфоем, супруг был, по меньшей мере, шокирован.

После жизнь шла относительно спокойно, пока не случились две беды — вначале со Скорпиусом, затем с Нарциссой. Жизнь словно раскололась; а между тем, нужно было принимать решение о дальнейшей судьбе маленького Скорпи.

Доверить воспитание ребёнка Драко Астория не могла потому, что он не смог бы сделать из него настоящего мужчину. Который действительно был бы им, а не казался, как Драко в свои восемнадцать глупенькой шестнадцатилетней девочке Тори.

И поэтому ещё молодая Астория приняла решение, о котором иногда жалела в приступах малодушия. Она договорилась с Люциусом, что, в случае рождения второго ребёнка, он на семейном совете будет настаивать на том, чтобы воспитывать старшего лорда Малфоя. И в тот же день, когда Астория родила Этамина, Люциус заключил почти официальный договор — сделку — со своим сыном. Драко, конечно, был далеко не в восторге, но особо не протестовал, поскольку понимал, что сам он, постоянно занятый, не сможет уделять мальчику достаточно внимания. А Астория только смиренно молчала и отводила глаза, не в силах до конца поверить в свою вероломность.

И Люциус действительно воспитал из Скорпиуса, как сказал на вокзале Драко, солдата. Вот только Астория не хотела видеть перед собой воина. Она даже не могла подступиться к сыну: приласкать его, погладить по голове, взъерошить волосы — всё это, применительно к Скорпиусу, казалось невозможным. И женщину это очень мучило.

Ещё её смущал тот факт, что Скорпиус фактически не признает свою бабушку по материнской линии. Он чопорно кланялся ей, звал её «миссис Гринграсс», не позволял целовать в щёки и дарить подарки без повода. Задетая за живое Бригитта также относилась к ребёнку с опаской и некоторым страхом, предпочитая уделять время не Скорпиусу, а его младшему брату. Поэтому старший сын Драко и Астории озлоблялся ещё больше, и, как следствие, удалялся от родителей, скрываясь в кабинете Люциуса, и предпочитал общество бывшего Пожирателя смерти и пыльных фолиантов семейным торжествам.

Всё это очень пугало и терзало Асторию. И даже сейчас, когда Скорпиус уехал и, казалось, ничего не должно её беспокоить, она не могла отдохнуть от того напряжения, которое испытывала последнее время. Словно что-то более зловещее надвигалось, и женщина нервничала ещё больше.

Она поглядела на часы и позвонила в звонок. На зов явилась горничная и, присев в реверансе, подняла на хозяйку глаза.

— Арабелла, можешь приступать, — кивнула Астория на не заправленную кровать и неубранные мантии мужа. — Завтрак готов?

— Стол почти накрыт, миссис Малфой.

— Хорошо, — Астория подошла к шкафу, выдернула из него светлую домашнюю мантию, набросила её поверх ночной сорочки и, устало потирая виски, направилась к дверям.

— Миссис Малфой, — окликнула её прислуга.

— Да? — не оборачиваясь, спросила хозяйка поместья.

— Мистер Малфой в кабинете, он просил вас зайти за ним, когда придёт пора завтракать.

— Что ж… Спасибо, Арабелла, — Астория поджала губы и толкнула светлую дверь, выходя в коридор.

* * *

Астория хмурилась, бросая взгляды на мужа, который жевал завтрак с абсолютно отсутствующим видом. Люциус же на утренний прием пищи не сошёл, сославшись на плохое самочувствие (по правде говоря, оно после отъезда Скорпиуса в Хогвартс и впрямь ухудшилось), Нарцисса уже давно не покидала свою комнату, а Этамин, наскоро запихнув в себя тарелку овсянки, убежал в сад.

— Драко, — нарушила Астория воцарившееся молчание. Он на секундочку закрыл глаза, словно возвращаясь в реальность, и поднял ладонь, пальцем указывая на занятый рот. Проглотив пищу, он, щурясь, взглянул на жену:

— Да, дорогая.

— Почему ты… Почему ты был так резок со Скорпиусом? Почему ты вообще не обращаешь на него внимания? Он твой сын!

Драко отложил вилку и взглянул на Асторию так, что она в ужасе отпрянула, откинувшись на спинку стула.

— Возможно, ты не помнишь наш уговор с Люциусом, — зашипел её супруг. — Если у нас появляется второй ребёнок, он на правах деда воспитывает старшего наследника! И, к тому же, я тебе ещё раз повторяю, Тори: необходимо, чтобы именно Люциус занимался образованием Скорпиуса. Ты ведь не забыла о его… уродстве?

Астория всхлипнула, закрыв лицо рукой. Она, несмотря ни на что, любила сына — своей, материнской любовью, и случайное напоминание о его шраме выбивало её из колеи. Драко тут же сбавил обороты.

— Никто в этом не виноват, Тори, так получилось. Отец воспитал его как солдата, и, если с талисманом возникнет накладка, и все увидят его… такого, то он должен уметь постоять за себя. И, я думаю, с поставленной задачей отец, — Драко неуловимо дёрнул подбородком вверх, указывая на спальню старого мистера Малфоя, — справился.

Астория зарыдала, запуская пальцы в неубранные в прическу волосы.

— Мистер и миссис Малфой, — в столовую, дождавшись кивка Драко, вошёл дворецкий Бенджамин, державший в руках газеты.

Драко кивнул, и Бенджамин встал за его правым плечом, почтительно протянув руку, сжимавшую прессу.

— Положи их сюда, пожалуйста, и иди, Бен.

— Да, мистер Малфой, — Бенджамин поклонился и вышел.

Астория, отворачивавшаяся всё то время, пока дворецкий находился в столовой, к серванту, отставила чашку с кофе и встала.

— Я распоряжусь насчёт обеда… Что ты хочешь, дорогой?

Драко не ответил, и Астория взглянула на мужа. Его нижняя челюсть ходила взад-вперед, а руки, сжимавшие листы, дрожали.

— Что случилось, дорогой? — обмирая от ужаса, прохрипела она.

— Нам конец, Тори, нам конец… — и Драко, кинув на стол «Ежедневный пророк», выбежал из помещения.

Астория наклонилась, и, подслеповато щурясь, пыталась понять, что же так взволновало мужа, пока не заметила маленькую, строчки в четыре, статью с названием: «В Хогвартс приезжают покалеченные дети Пожирателей». А рядом красовалась фотография Скорпиуса, сделанная так, что шрам был отчетливо виден даже ослепшим колдуньям.

Она прижала ладонь ко рту, и, упав на стул, где сидел муж, разразилась судорожными всхлипами.

— Мой бедный мальчик, сколько же грязи на тебя выльют… — прошептала она. И внезапным, злым движением смахнула чашку Драко со стола.

Звук бьющейся посуды словно отрезвил Асторию. Она вскочила, отбросила газету и выбежала вслед за мужем.

Газетный лист медленно пропитывался кофе, а Скорпиус с колдографии равнодушным взглядом смотрел в потолок гостиной и кривил губы.

___

* — профессор Кристалл

Глава 3.

Часть 1.

Роза Уизли.

Первые два месяца для неё пролетели совершенно незаметно. В круговороте учебы и вечерних исследований Хогвартса время прошло чрезвычайно быстро.

Очнулась же Роза только тогда, когда Тринити спросила, во сколько завтрашний матч Гриффиндора со Слизерином.

— Матч? Какой матч? — непонимающе спросила Роза и, наткнувшись на ехидно-смешливый взгляд Тринити, залилась румянцем. Чувствуя, как горят щеки и шея, девочка поспешно схватила кубок с соком и глотнула ледяной жидкости.

— В одиннадцать, не забудь прийти поболеть, у тебя ведь кузен играет… — Томас отвернулась от Розы к Радживе Риверс, они весело захихикали, и, как догадывалась Роза, главным предметом их оживленного щебетания стала именно она.

Злость взяла верх. Она долго копилась, сидела где-то внутри, но сейчас Роза не выдержала.

Она вскочила и дернула лямку сумки, на которую села Тринити, с такой силой, что Томас чуть было не слетела со скамьи, но успела ухватиться одной рукой за тарелку, другой — за край стола. Содержимое тарелки опрокинулось однокурснице на колени, а Роза, которую трясло от ярости, бросилась к выходу из Большого зала.

Крайне быстро дойдя до гостиной, она мешком упала на диван, держась руками за заколовший от бега бок. И хватала ртом воздух до тех пор, пока боль не отступила, а на край сидения не присел Альбус.

— Что случилось, Роуз? — обеспокоенно спросил он, вглядываясь в искаженное от неприятных ощущений лицо сестры. — Тринити тебя обидела?

— Нет, — Роза села, не отнимая ладоней от живота. — Скорее, я её.

— А из-за чего?

— Просто сорвалась, — боль прошла, и Роза встала и подошла к окну. — Просто сорвалась. Знаешь, Ал, я чувствую, что дома что-то не так. Мама пишет часто, но о себе ни слова, только об отце, Хьюго, твоих родителях, бабушках и дедушках… И в каждом письме такая тоска… — Роза передернула плечиками, глядя в серую мглу за запотевшим от дыхания окном. — А тут ещё этот матч… Мне страшно идти; я все ещё помню, как Хьюго свалился с метлы, когда ему было восемь, мама едва успела тогда его спасти заклинанием… Да ещё Малфой…

Роза быстро оглянулась на брата, молясь где-то в глубине души, чтобы он не услышал последних слов. Но от цепкого Ала они не ускользнули.

— А что Малфой? — немного резче, чем нужно, спросил он.

Роза прерывисто выдохнула и замялась, подбирая нужные слова.

— Он тебя дразнит? Оскорбляет? Доводит? Не молчи, Роуз!

— Нет, вовсе нет, — затараторила девочка, оборачиваясь к брату. — Понимаешь, Джеймс и Фред его постоянно задирают, цепляются, а он ведь не молчит, он говорит им в ответ всякие гадкие вещи… А еще эта Эрида, она во всем его поддерживает, они всегда рядом. И они… Знаешь, они меня пугают, и мне даже стоять рядом с ними страшно. И этот шрам… Ты знаешь, что в «Пророке» писали о том, что якобы дед Малфоя это сделал? Эван начал смеяться над Малфоем, тот что-то сказал в ответ, Эван полез с кулаками, а Малфой, естественно, тоже… — Роза устало потерла лоб. — В общем, сейчас Эван в больничном крыле. И я боюсь за Джима — он нарывается на крупные неприятности, ввязываясь в борьбу с Малфоем.

Альбус подошел к Розе и встал рядом.

— Роуз, о Джеймсе не беспокойся, он всё равно уймется не раньше, чем найдет себе приключений на... задницу, — Ал запнулся, увидев промелькнувшее на лице Розы негодование. — И матча не бойся — здесь же в команде игроки опытные, с ними ничего не случится. А вот дома… — сейчас, в процессе успокаивающей речи, Альбус казался себе таким взрослым, что едва не надувал щеки от переполнявшей его гордости. — Дома ничего не случится, Роуз. Гермиона и дядя Рон, конечно, скучают, но ведь это естественно…

— Да дело даже не в этом, Ал, — Роза повернулась, и мальчик с удивлением увидел на её щеках слёзы. — Ты не поймешь.

Роза не знала, как объяснить то, что она чувствует. Отчасти и не хотела, потому что понимала — это личное дело их семьи. Просто казалось, что с её отъездом в семье что-то окончательно разрушилось.

Она всегда являлась «маминой дочкой». А Хьюго был «папиным сыночком» — тот постоянно брал Хью в магазин, доставал билеты на квиддичные матчи, играл с сыном в шахматы, а Роза так и не смогла подойти к шахматной доске и попросить отца научить её управлять черными и белыми фигурами. Их семья словно была разбита на два лагеря, где Роза с Хью выполняли роли миротворцев. И, подумав некоторое время, Роза решила написать второму «миротворцу» и узнать, что же происходит дома.

На матч Роза все-таки пошла. Игнорируя насмешливые взгляды однокурсниц, она присела рядом с Альбусом и спросила:

— А где Джеймс и Фред?

Помимо них, вся команда была в сборе; Тэйлор, хмуривший брови и натянутый, как струна, неотрывно следил за входом в Большой зал.

— Черт их знает, — ответил мрачно Альбус. — С самого утра уже в кроватях не было. Тэйлор сказал, что, если они через, — мальчик глянул на часы, — две минуты не появятся, то он выгонит Джеймса и Фреда из команды взашей и еще коленом кое-куда наподдаст, чтобы перелет был беспосадочным. Это я говорю дословно, — хмыкнул Ал, глядя на улыбающееся лицо Розы, которая облегченно выдохнула, когда в зал влетели кузены.

— Тэйлор, ради трусов Мерлина, прости! — заорал Джеймс, подбегая к мгновенно обмякшему Вуду.

— Пошли! — скомандовал тот, и команда встала. Джеймс, изображая покаяние, успешно стащил булочку со стола и отправился, что-то канюча, вслед за капитаном.

А Роза поняла, что её уже черт знает сколько времени буравят взглядом злые черные глаза.

Сидя на трибуне напротив, она, держа оминокль в руке, смотрела в него, но вовсе не за матчем. Предметом её наблюдения стала Эрида Забини, рядом с которой Малфой, как ни странно, отсутствовал. И слизеринка беспокойно озиралась, уделяя игре времени ещё меньше, чем Роза.

Матч закончился довольно скоро. Джеймс поймал снитч, но, тем не менее, разрыв между командами составил всего тридцать очков. Шагающая к замку Роза слышала возмущенное бульканье шедшего неподалеку Тэйлора, но не осознавала его слова. Предметом её размышлений была Забини.

Слизеринка, сразу же, как закончилась игра, сорвалась с места и исчезла в подтрибунном помещении. Розу настораживало всё это — и исчезновение Малфоя, и такая реакция Забини. И потому сейчас она шла максимально быстро во главе радостно горланящей красно-золотой толпы, спеша в замок, куда некоторое время назад так резво убежала слизеринка.

Но, едва она вошла в двери замка, как сразу же поняла, что разгадку столь странного поведения Забини ей найти не суждено. Роза затерялась в толпе гриффиндорцев, и теперь, толкаемая со всех сторон одетыми в черные мантии студентами, была вынуждена идти в гостиную Гриффиндора, куда и увлекала её оживленная толпа.

Она смогла вырваться из этого плена только тогда, когда сумела свернуть в какой-то коридор. Отдышавшись, Роза окольными путями вновь поспешила вниз.

Перед тем, как уйти с толпой вверх по лестнице, девочка успела увидеть, что дверь в кабинет Истории магии была чуточку приоткрыта. И теперь Роза задавалась вопросом — не там ли находится Забини?

Роза подошла к двери и прислушалась. Внутри кто-то что-то говорил, но слов она разобрать не могла — шаги возвращающихся в подземелья поверженных слизеринцев заглушали голоса. И Роза, зная, что дверь в кабинет не скрипит, приоткрыла её пошире и юркнула внутрь.

Увиденное повергло её в шок. На учительском столе лежал Малфой. Левая, доступная взгляду Розы, сторона лица была в крови; он странно загибался и хрипло дышал. Забини стояла рядом и лихорадочно перелистывала страницы огромного тома.

— Полежи спокойно, сейчас боль пройдет, — увещевала она друга. — Не двигайся, пожалуйста, — она оттолкнула книгу и придавила руками плечи Малфоя к поверхности. Тот судорожно втянул воздух и затих.

— Скорпиус, что с тобой? — испуганно спросила Забини.

— И вправду полегчало, — Скорпиус перевел дух. — Спасибо тебе, Эрида.

Та кивнула; отняв руки, вытащила из кармана палочку и убрала кровь с мертвенно-бледного лица Малфоя.

— Опять Поттер? — эмоция на лице Забини была только одна. Испепеляющая ненависть, подобная сжигающему все на своем пути пламени.

— Я не хочу это обсуждать, — Малфой свесил ноги со стола, но по-прежнему не отрывал взгляда от своей однокурсницы.

— Не хочешь обсуждать? — она подошла и, встав рядом, взяла его за руку. — Скорпиус, я нахожу тебя возле чулана под лестницей, истекающего кровью, неспособного подняться, тащу тебя на себе в пустой класс, лечу, а ты «не хочешь обсуждать»? Скорпиус, это продолжается постоянно, — Забини всхлипнула. — Я вижу, что ты даешь им сдачи — но их всегда много, их всегда больше трех человек, а ты один! Они отрываются на тебе за каждый твой предыдущий удар — всё больше, суровее, изощреннее. Скоро дойдет до того, что они просто убьют тебя! Поэтому я нужна тебе, Скорпиус. Один ты не выстоишь против этих подонков. Тебе нужен друг и соратник, и…

— Мне ничего не нужно! — резко оборвал её Малфой. — Ты думаешь, мне легко? — не дождавшись ответа, он выпалил: — Но мне будет ещё тяжелее, если я потащу тебя за собой в этот омут! Ты хочешь сама оказаться в таком же положении, как я, Эрида? Не думаю, что тебе это понравится. Поэтому не лезь! Я буду крайне признателен тебе, если ты будешь меня лечить и морально поддерживать, но вот ввязываться в борьбу с этими гриффиндорскими ублюдками не вздумай! Она все равно будет неравной. Ты более слабая, Эрида, ты девочка, в конце концов! Я не могу тобой рисковать.

— Хочешь стать их боксерской грушей, так? — взвизгнула Забини.

Роза попятилась и бочком вылезла из кабинета. В голове царил хаос.

Поттер, Поттер… Предметом их разговора являлся точно не Альбус. Значит, Джеймс. Джеймс достает Малфоя, избивает его… О Боже…

Что же ей делать?

Она могла написать маме или дяде Гарри, могла пожаловаться учителям, могла… много чего. Но Малфой молчал уже в течение двух месяцев, а значит, под этим что-то пряталось. Забини покрывала его, Джеймс тоже не хвастал о том, что он приструнил Малфоя… Или говорил, но Роза просто не обращала внимания?

А что, если поговорить с самим Джеймсом? Но он наверняка не послушает ее, или, что хуже, — начнет ещё больше свирепствовать, в отместку, и тогда Малфой не будет вылезать из больничного крыла.

Рассказать Алу? Но он не поверит, что его брат способен на такое.

Роза шла в гостиную, а перед глазами словно стояла картина: держащиеся за руки слизеринцы, слова которых звенели в опустевшей разом голове.

Впервые в жизни она не видела выхода. Точнее, его просто не было.

* * *

Через три дня пришло письмо от Хьюго. Крупные, немного неровные, пузатые буквы строем теснились на строчках, из-за чего Роза заключила, что Хью долго выписывал их, высунув кончик языка от усердия — он всегда делал так, когда был занят исключительно важным делом.

«Привет, Роуз.

Отвечаю тебе на твое письмо. Дома всё хорошо, Хэллоуин получился отличным. Правда, на следующее утро мама встала с опухшим лицом и была крайне рассеяна. Но это мелочи по сравнению с тем, что случилось у меня! Папина черная королева расколотила на столько мелких кусочков моего ферзя, что я теперь не могу его починить. А папу просить не хочется…»

Роза пропустила детальное описание битвы в шахматы, которую Хью выиграл, но понёс такие ужасные потери, и обратилась к низу письма.

«…Вчера мама вообще была как будто не в себе. Её одежда пропахла больницей, и я думаю, что у нас скоро появится братик или сестричка. И я очень этому рад, а ты?»

Вот и разгадка. Однако… вряд ли беременная женщина была бы настолько этим опечалена. Хотя… может, она не хочет ещё ребенка?

Но письмо Хьюго странным образом успокоило Розу, и она даже тихонько засмеялась.

Часть 2.

Гермиона Уизли (Грейнджер).

Предупреждение: знание приквела ("Белой темноты") при прочтении этой части ОБЯЗАТЕЛЬНО!

С отъездом Розы дом словно утратил часть того семейного ореола, который, несмотря ни на что, притягивал Гермиону. Хьюго постоянно бывал с отцом в магазине или же в «Норе» с Лили и Доминик, дочерью Билла; и вечером Гермиона, возвращаясь в стылый дом, в комнатах которого не горел свет, словно сражалась сама с собой, пытаясь шагать вперед. Просто не хотелось.

Отсутствие Розы на Роне сказалось далеко не так болезненно, как на вмиг потускневшей Гермионе. Муж же, полностью поглощенный работой, спрашивал у Хьюго советов о популярности того или иного товара и об улучшении старых. Изобретательный Хьюго с улыбкой, очень похожей на когда-то не покидавшую лица близнецов, рьяно помогал в «Ужастиках Умников Уизли» и преуспел там настолько, что Джордж решил, что «не платить мальцу — это кощунство!»

Гермиона была рада за Хьюго в лучших материнских традициях, но больше её занимала Роза. Как она там, в далеком Хогвартсе? Нашла ли друзей, помимо Ала?..

Два месяца прошли, как в тумане; и Гермиона даже не заметила, как наступил конец октября.

На Хэллоуин они с Хью разукрасили гостиную, коридор и несколько других комнат, включая даже ванную. Декорации остались точно теми же, которые висели, когда дома была Роза. Она постоянно экспериментировала, одевая то костюм банши и хрипя так, что срывала голосовые связки, то наряжаясь болотным фонариком, прыгая по диванам и креслам, как по трясине. Тогда Гермиона ясно видела, что это не только её ребенок, но и дочь Рона — в глазах девочки горели огоньки, она словно бы жила в эти часы, жила на некоторое время вперед. И иногда Гермиона задумывалась — а что было бы, если бы она не приблизила Розу настолько близко к себе, не заставила повзрослеть так скоро? Стала бы она такой рассудительной, серьезной, почти копией самой Гермионы?

Но сейчас Розы возле них не было; Рон всегда работал в Хэллоуин, так как в этот праздник товары распродавались особенно быстро и выручка была колоссальной. И поэтому, чтобы заполнить пустоту дома, Гермиона пригласила на Хэллоуин семейство Поттеров.

В общем и целом, вечер прошел неплохо. Даже хорошо, судя по тому, что Хьюго, которого просто невозможно уложить в постель по причине его гиперактивности, напрыгавшись и наигравшись, уснул прямо на полу, растянувшись возле огромной по своим размерам тыквы, присланной Хагридом. Джинни, Лили и Гарри, украдкой доедавший пирог, посмотрели на часы, заохали и засобирались. Спустя несколько минут они исчезли в зеленом пламени, и дом опустел.

Гермиона покосилась на часы. Наверняка Рон сейчас считает прибыль в магазине или же празднует День всех Святых с семьей Джорджа. Сердце кольнула обида: в последнее время он всё больше отдалялся от неё, предпочитая общество Анджелины и Джорджа.

Женщина взмахнула палочкой, отправив грязную посуду в мойку. Прибравшись в гостиной, она поднялась в комнату Хьюго, куда при помощи Гарри мальчик был отнесен.

Сын спал спокойно, спрятав одну руку под подушкой, мешавшееся ему одеяло кулем лежало в ногах. Гермиона грустно улыбнулась, поцеловала его в щеку, погладила рыжие вихры, вновь укрыла одеялом и вышла.

Зайдя в спальню, она первым делом задернула шторы на окнах. Скинув одежду, Гермиона юркнула под одеяло и провалилась в сон.

Сначала ничего не снилось; но в какой-то момент всё изменилось.

Она словно перенеслась в своё прошлое. Находясь в горизонтальном положении на кровати, спиной ощущая бугры на матрасе, она начала двигаться. Внезапно кто-то рывком поднял её и усадил.

По щекам Гермионы текли слезы, а в глазах стояла темнота — страшная, черная, зловещая, словно в ней таились неведомые угрозы. Ими были душа и память. А этой чернотой было её сознание — без проблеска светлого луча, без робкого свечения призрачной надежды.

— Гермиона, Гермиона, проснись, пожалуйста! — встревоженный голос Рона пробивался сквозь темноту подобно погибающей в ней тонкой нити жизни. Слишком слабый, слишком безжизненный, теряющийся во мгле. И Гермиона не могла ухватиться за этот луч, чтобы вынырнуть из этого кошмара, жуткой шутки своего сознания.

Пощечина. Именно такую она и заслужила.

Боль выхватила Гермиону из сновидения, и спустя какое-то время чернота перед глазами рассеялась. Женщина, тяжело дыша, вытерла залитое слезами лицо. Напротив сидел Рон, в его рыжих волосах мерцали огненные отблески, и он казался Огненным ангелом, карателем, искореняющим грехи, наказывающим виноватых. Только где же его меч? Ах да, он в музее истории войны… Воистину глупость — никто не даст Рону меч Гриффиндора. …Рону?.. Слава Мерлину, это Рон.

— Что с тобой? — тихо спросил он и прижал к себе дрожащее тело жены.

Тепло его тела, родной запах, жесткий колючий свитер и не совсем чистый воротничок рубашки окончательно убедили Гермиону в том, что она вырвалась из плена душного сна.

— Кошмар, — прошептала она, цепляясь за его плечи.

— Всё хорошо, я рядом, всё хорошо… — зашептал Рон, но Гермиона не слышала. В ушах звенели жестокие слова Брук: «Но это и есть твоя кара за забывчивость — ты никогда не увидишь любовь в ЕГО глазах. Это плата. Небеса справедливы…»

Очередное утро, вязкой мутно-серой пеленой расползавшееся за окном, встретило Гермиону головной болью и мокрой от слёз подушкой. Рона рядом не было, но из ванной слышался плеск воды и характерные для чистящего зубы плевки. Гермиона свернулась калачиком, подтянув колени к груди, — такая поза была не слишком удобной, но давала хоть какое-то чувство защищенности.

Чем же был этот сон? Игрой уставшего воображения, решившего «развлечься» картинками из прошлого? Бредом воспаленного сознания, на которое слишком сильно подействовало появление Малфоя в Министерстве вчерашним утром? Или предупреждение?

Гермиона не верила в приметы и прочие байки, которые очень любила когда-то профессор Трелони. Но на душе было неспокойно; к тому же, живя в волшебном мире, женщина поняла одну очень важную вещь: здесь ничего не бывает просто так. У всего есть подоплека, разгадка, и надо только лишь найти шифр.

И Гермиона решилась. Она решила вечером, после работы, навестить ту девушку, воображаемый голос которой прочно засел в голове. Брук Митчелл.

* * *

Лавируя в толпе усталых клерков, Гермиона шла вдоль по улице, держа над головой классический черный зонт, с обыкновенной пластмассовой ручкой и кожаным (как сказал продавец и в чем женщина сомневалась) тоненьким ремешком. Рядом шли люди: женщины, мужчины, все с одинаково-равнодушными, безжизненными лицами, кажущиеся пустыми внутри, как эта самая ручка от зонта. А ручьи на асфальте стекали в сточную канаву, и грязно-мутная вода двигалась в том же направлении, что и Гермиона. И она думала о том, что её жизнь подобна этой воде — рутинная, однообразная, в ней нет ничего такого, что повернуло бы её вспять. Время уходит вместе с жизнью, а она никогда не сможет раскрасить цвета этой жизни в более яркие тона. Потому что уже поздно, и её цвет — серо-коричневый, цвет уныния и безнадёжности.

Гермиона неизящно перепрыгнула через лужу возле входа в больницу и, зайдя в приемный покой, сразу же поспешила к женщине, выдававшей разрешения на посещения больных.

Встав в очередь, Гермиона огляделась. На ярких, обтянутых синтетическими тканями разномастных диванчиках сидели визитеры и больные — те, которые видели и могли ходить. В углу комнаты сидела молоденькая девушка с щедро намазанной зеленкой кожей вокруг глаз («После операции», — поняла Гермиона, ещё помнившая противное ощущение, когда вышеозначенное средство стягивает кожу на лице), ладони которой держал в руках молодой человек. Было больно — стоять, видеть робкие улыбки на их лицах и вспоминать фактически прикованную к постели Брук.

Гермиона оторвалась от созерцания молодых людей и обернулась к женщине.

— Добрый вечер, мисс. Скажите… в списке больных значится, — голос дрогнул, — мисс Митчелл?

— Добрый день, да, вы желаете её навестить? — утомленно отозвалась медсестра.

И стойкий запах дезинфекции и хлорки, снующие туда-сюда люди в больничной униформе, бахилы на ногах, наброшенный халат на плечи, — всё так же, как в прошлый раз. И даже линолеум на полу кажется смутно знакомым. И Гермиону трясёт, а руки леденеют.

— Мисс Митчелл, — говорит хмурая девушка-медсестра с порога, словно брезгуя заходить внутрь, — к вам пришли. Мисс Уизли, у вас двадцать минут, затем у мисс Митчелл вечерние процедуры.

Застеленная белым покрывалом постель у входа. На другой лежит полная женщина в наушниках слушает музыку, и её отголоски слышны даже Гермионе. А третья… это и есть место обитания Брук Митчелл, при известии медсестры взволнованно подавшейся вперед.

— Кто вы? — спрашивает она, взволнованно теребя коротко стриженные пегие волосы. Глаза на изборожденном морщинами землистого цвета лице пытливо смотрят на колени Гермионы, и они начинают дрожать.

— Брук, — осипшим голосом говорит Гермиона, шагая к кровати и почти падая на стоящий рядом стул, — ты меня знаешь. Мы с тобой лежали в другой палате, давным-давно.

Митчелл откидывается на подушку и шепчет:

— Гермиона Грейнджер.

Вторую посетительницу палаты уводят в лечебный кабинет, и Гермиона отвлекается, видя, как робко та шагает, ступая только после того, как ощупает пол пальцами ноги, как бережно и аккуратно держат больную медсестры, и ужасается: неужели давно, двадцать лет назад, она была такой же? Страх охватывает женщину, и она вновь поворачивается лицом к Брук.

— Здравствуй, — говорит ровным голосом справившаяся с волнением женщина на кровати. — Я ждала твоего прихода. Нет, ничего не говори, — поднимает ладонь вверх она, когда Гермиона пытается её перебить, — дай мне высказаться. Ты забыла о нас, а ты обещала помнить. Я ведь храню в памяти все твои слова. Старалась не забыть тебя, да и не получилось бы… Везучая ты, Гермиона. Родилась в рубашке или же ангел-хранитель у тебя стоящий. Вылечилась (небось, операция во Франции прошла успешно, да?), вышла замуж... Скажи, у тебя ведь есть дети? Наверняка, есть. Я бы тоже хотела семью и детей. Но не вышло, — искусанные, покрытые корочками губы кривились. — Так вот, знай, — в мироздании ничего не делается просто так. Твоя дочь полюбит человека-инвалида, и физически, и духовно уродливого. Это будет твоя кара.

Гермиона вскочила, объятая суеверным ужасом:

— Брук! Не говори так! Забери свои слова обратно, прошу, Брук!

Та отвернулась к стене.

— Всем в этом мире должно быть больно, — прошипела она.

Из рук посетительницы выпал пакет, и яблоки с апельсинами раскатились по полу всей палаты. А Гермиона бросилась прочь, не замечая сухих рыданий Брук, перебиравшей тонкими пальцами белые листы бумаги, и остановилась только возле лестницы, вытирая размазавшуюся вокруг глаз косметику.

Она с самого начала знала, что ничем хорошим этот поход не закончится.

Слова Митчелл казались дурным пророчеством, и Гермионе очень захотелось превратить его в шарик и со звоном битого стекла расколотить о стойку регистрации посетителей.

Нельзя. Она, с её «удачей» последних дней, непременно встанет на стекло.

Но всем в этом мире должно быть больно.

Однако она защитит свою маленькую Роуз. От всего, от всех. Чего бы ей это не стоило.

Глава 4.

Скорпиус Малфой.

Трясясь в холодной карете, он прятал озябшие руки в карманы и мечтал о кружке горячего шоколада. Напротив сидела Эрида, укутанная шарфом до самого носа, и в полутьме кареты виднелись только мерцающие глаза.

Лиана Флинт и Денебола Блэк что-то шепотом обсуждали, но так тихо, будто боялись, что Скорпиус сейчас кинется на них. Он скривился, подумав об этом, и отвернулся к дверце с целью посмотреть в окно, но оно было мутным, да и, вдобавок ко всему, покрыто инеем. Поэтому Скорпиус, наклонив голову, принялся созерцать грязный пол повозки. Однако он даже через покрывающие тело плотные вещи ощущал бросаемые на него взгляды Блэк и Флинт, что изрядно нервировало.

— Скорпиус! — Эрида кинулась вслед за ним, чуть не распластавшись на выходе из кареты: ступенька обледенела, и девочка неизбежно бы упала, если бы её не подхватил кто-то. Она, не глядя, вырвалась из захвата и побежала вслед за Малфоем. — Скорпиус, подожди!

Он остановился, и Эрида, задыхаясь, догнала его, прерывисто дыша и выпуская маленькое облачко пара при каждом выдохе.

— Что с тобой? — спросила она, вытирая жесткой варежкой потный лоб и разворачивая его к себе лицом.

Скорпиус повиновался, и девочка увидела подозрительно блестевшие злые глаза.

— Все боятся меня, Эрида, — он переступил с ноги на ногу, и снег препротивно хрустнул. — Я чудовище, и ты это знаешь. Я больше не приеду в Хогвартс.

— Что ты говоришь, Скорпиус? Ты вообще слышишь себя? — Эрида сдернула шарф, чтобы докричаться до упрямого друга, переубедить его, и её щеки тотчас же остудил ледяной ветер, бросивший снег в рукава. — Ты должен приехать обратно, иначе я сама отправлюсь за тобой! Тоже мне, придумал! Ты обязан вернуться, ясно тебе?!

— Я. Не. Вернусь, — он смотрел поверх её головы и молчал. Эрида, чувствуя горячие слёзы в глазах, так остро контрастирующие с замерзшими щеками, стянула варежку с правой руки и, едва дыша, коснулась проклятия Скорпиуса, виновника всех его бед, мерзкой отметины, испортившей ему жизнь, — этого отвратительного шрама, который даже на морозе оставался таким же светлым. Провела по ледяной коже пальцем и прошептала:

— Скорпиус, а как же я? Ты обо мне подумал? Как я без тебя? Ты стал мне другом, и я…

Он, не дослушав, отвернулся и почти побежал к призывно гудящему «Хогвартс-экспрессу», а Эрида, не слыша саму себя в завываниях ветра, кричала его имя, а после, рыдая, осела на землю…

В доме было тихо. Старый дворецкий Бенджамин шагал позади, держа чемодан мальчика, а сам Скорпиус шагал впереди, комкая в руках перчатки.

Его насторожило всё — и отсутствие родителей на платформе (там его встретил Бенджамин, привлекший своей выправкой и почтительным поклоном ненужное внимание), и пустота дома.

— Бен, а где родители?

— Мистер и миссис Малфой поехали в магазины, принадлежащие вашей семье, сэр. Мистер Люциус Малфой находится у себя в кабинете, леди Нарцисса — в своей спальне. Вы чего-то желаете?

— Бен, будьте любезны, отнесите мои вещи наверх, — Скорпиус сунул перчатки в карман мантии и снял её.

— Да, мистер. Что-то ещё?

— Пока всё, — и Скорпиус, скинув ботинки и надев легкие туфли, отправился к деду.

В кабинете деда было, как всегда, прохладно. Люциус сидел за письменным столом, сосредоточенно изучая что-то в тусклом свете лампы, и не поднял головы даже тогда, когда внук вошел и сел на стул возле двери.

— Здравствуй, Скорпиус. Что случилось с амулетом?

«Вот и приехали», — с горечью подумал мальчик, обхватив левой ладонью пальцы правой руки так, что кости затрещали.

— Я вывел его из строя, — Скорпиус вздернул подбородок вверх.

Дед поднял голову, и на его обычно равнодушном, изборожденном морщинами лице проступил укор.

— Это невозможно, — Люциус закрыл гроссбух, встал, и, тяжело опираясь на трость, которая при каждом шаге цокала металлическим наконечником по плитам, подошел к внуку. Скорпиус вытянулся и принялся смотреть на деда, стараясь не моргнуть. Глаза защипало, и мальчик всё-таки проиграл свою маленькую битву.

— Талисман прекращает свое действие в двух случаях — когда либо магия, заключенная в нем, сталкивается с другим магическим полем, отличающимся по своей сути от того, который дает амулету силу, либо если владелец его теряет. Так что же случилось, Скорпиус?

— Я его потерял.

— И вновь ошибка, — в голосе деда сквозило бесконечное разочарование, и Скорпиус невольно сглотнул. Он ненавидел такие интонации потому, что, выслушивая сказанные таким тоном слова, ощущал себя глупым, ничтожным и не оправдавшим надежды. И поэтому он сжался на стуле, словно стремясь стать меньше, дабы избежать ранящих душу слов и усталого укоряющего взгляда, царапающего и грызущего изнутри намного сильнее.

Он знал, что дед его не винит. Скорпиусу просто было стыдно — за то, что он не смог противостоять, за то, что уроки деда пропали даром, за то, что он слабый.

— Почему ты не можешь сказать о том, что у тебя его нет с первого дня? Что ты лишился его в бою?

Скорпиус поднял потупленную голову и почти сразу же был схвачен за подбородок узловатыми пальцами деда, нестерпимо пахнущими книжной пылью и табаком.

О, как много он хотел сказать деду! Тот учил его, помимо магии и обычных уроков, не оправдываться ни перед кем, не позволять пересматривать принятые самостоятельно решения, не жаловаться никому ни на что. И Скорпиус свято соблюдал все эти заветы. Но Эрида пробивалась через ту стену, что он возводил и раз за разом обесценивала наказы деда…

А сейчас Скорпиус попросту не хотел оправдываться в своей лжи. Потому что не видел смысла. И отчасти боялся — того, что дед опять начнет читать нравоучения. Или скажет, что он разочарован.

— Молчишь, — дед отпустил его и, сделав несколько шагов, сел напротив. — Я разочарован, Скорпиус, — «Ну вот, приехали». То, чего он так опасался. То, что так ранит. — Я твой дед, и мне ты можешь довериться. Я твой наставник, и со мной ты можешь поделиться. Так что же случилось?

Скорпиус помолчал, собираясь с духом, и выпалил:

— В поезде мы подрались с Поттером, тогда же я потерял талисман. Наверное, он у него… Дед, — Люциус заинтересованно посмотрел на внука, которому в голову пришла довольно-таки сумасбродная идея, которая, однако, могла дать результаты, — мне нужен учитель, способный научить меня драться по-магловски.

Дед, удивленно и немного презрительно хмурясь, пообещал к завтрашнему дню найти кого-нибудь, кто сможет преподать Скорпиусу несколько уроков борьбы, и отпустил внука. Скорпиус вышел из кабинета, постоял на лестничной площадке, раздумывая, и, решившись, отправился в спальню Нарциссы.

Там все осталось в точности так, как он запомнил, — запах старости практически не перебивали не менее старые духи с ароматом черемухи. Большие окна были занавешены плотными портьерами, в камине тлели угли, изредка вспыхивая на мгновение-другое и тут же угасая. На каминной полке всё так же тикали старомодные часы, которые Скорпиус собственноручно заводил раз в неделю, когда бывал дома, а засохшие цветы в двух напольных вазах никто и не подумал заменить на более свежие.

Скорпиус постоял, позволяя глазам привыкнуть к сумраку комнаты, и шагнул в сторону широкой двуспальной кровати. Присев на край постели, он, судорожно вздохнув, посмотрел на бабушку.

Первый приступ инфаркта у Нарциссы случился, когда Скорпиусу было три года. Второй — спустя ещё три. После него она уже не оправилась. Женщина доживала свой век, приходя в сознание лишь изредка, урывками. Про неё забыли почти все, кроме самого Скорпиуса и горничной Хэйли Фаулер, которая ухаживала за Нарциссой. Доктор Хайметт сказал, что третьего приступа миссис Малфой не переживёт, а случится он совсем скоро, и поэтому остальное семейство Малфоев предпочитало обращать на пожилую женщину минимум внимания, чтобы не было мучительно больно при её смерти.

Скорпиус взял бабушку за руку и легонько пожал. Это был его ритуал приветствия, который он исполнял всегда. Потому что было выше его сил говорить: «Привет» или «Здравствуй, бабушка». В этом случае казалось, будто он уезжал куда-то далеко-далеко, а теперь, вернувшись, обнаружил, что всё изменилось.

Он вдохнул побольше воздуха и начал рассказывать. Скорпиус всегда поверял всё происходящее бабушке. Она была его самым первым и лучшим другом, — и неважно, что она не отвечала на его вопросы и не выражала сочувствие или радость от произошедшего с внуком. Просто… просто, тихим голосом говоря о происходящем, Скорпиус понемногу избавлялся от чувства, что он чудовищно одинок в холодном, продуваемом насквозь ледяными зимними ветрами Малфой-мэноре.

— Знаешь, баб, я подружился в Хогвартсе с одной очень хорошей девочкой. Точнее, я хочу с ней дружить, но каждый раз вспоминаются слова деда о том, что именно предательства друзей ранят больнее всего. Я не хочу еще больше боли, бабуль, мне её хватает, — Скорпиус прерывисто выдохнул и зло вытер набежавшую слезу. — Знаешь, Эрида единственная, кто меня не боится. Хотя, может, она тоже опасается, но не так явно показывает это. Остальные же избегают меня, баб, и боятся. Я прямо кожей чувствую их страх. Это уродство, — Скорпиус царапнул щеку ногтями, прочертив на бледной коже пять красных полос, — всех отталкивает. За что мне это? — вопрос в тишине комнаты прозвучал тихо и горько. — Знаешь, баб, поговорку, что вместе с другом приходит и враг? Так вот, я тоже нажил себе неприятеля. Сынок Поттера — того самого, кому ты спасла жизнь. Вчера он сломал мне нос. А потом я вернулся в слизеринскую гостиную, и Эрида мне его вправила. Со мной она скоро станет колдомедиком, и ей никакие дипломы будут не нужны, — он грустно засмеялся. — Знаешь, ба, Эрида очень хорошая. Я даже не знаю, почему Шляпа отправила её на Слизерин. Она понимает меня и принимает таким, какой я есть…

Дверь отворилась, и в проеме показалось встревоженное худощавое лицо.

— Мистер Малфой, — переводя дух, горничная отворила дверь и сделала реверанс. — Я услышала голос и подумала, что это говорит леди Малфой…

— Хэйли, — Скорпиус улыбнулся девушке. Сколько он помнил, именно она ухаживала за Этамином до тех пор, пока он не вырос, и пока с Нарциссой не случилась беда. — Время давать зелья?

— Да, мистер Малфой, но можно немного повременить…

— Не стоит, Хэйли. Я попозже зайду, — Скорпиус, вновь пожав безвольную руку Нарциссы, встал. Хэйли с грустью смотрела на него, и мальчика это немного покоробило.

— Что-то не так? — чуточку раздраженно спросил он.

— Нет, мистер Малфой. Просто вы изменились, — девушка вдохнула, и Скорпиус с удивлением увидел в ее глазах слезы.

— Извини, — пробормотал он и вылетел из спальни Нарциссы.

Повалившись на свою кровать, он подтянул колени к груди и зашелся судорожными рыданиями без слез. О, как же ему надоела эта жалость! И Хэйли, и Бенджамин, и Эрида — все они его жалеют. Лучше бы они игнорировали его, как отец, избегали, подобно матери, но жалость — это не лезет ни в какие рамки!

Сколько он лежал, погруженный в дремоту, Скорпиус не знал. Пришел же в себя он только тогда, когда услышал топот на лестнице. И он прекрасно знал, чьи это башмаки так громко стучат по каменным плитам.

Этамин. Его младший брат.

Он был младше Скорпиуса на два года, но казался совсем ребенком. И не только оттого, что серые глаза смотрели на мир не с агрессией и затаенной боязнью, а открыто и доверчиво, но и потому, что Этамин был тяжело болен.

Страшный диагноз «эпилепсия» был поставлен мальчику в возрасте трех лет. Скорпиус хорошо запомнил тот день. Он шёл на занятия к деду, а Этамин, волоча за ноги единственную игрушку Скорпиуса — плюшевого медведя — спускался вниз по лестнице. И тогда Скорпиус разозлился и накричал на брата. Причиной стало это «воровство» — у самого Этамина в комнате стоял уже тогда полный сундук различных мягких «зверей», а у Скорпиуса был только этот медведь, подаренный на четырехлетие бабушкой Нарси.

Скорпиус как сейчас помнил реакцию Этамина на его слова. Вначале младший сын Драко Малфоя молчал и прижимал к себе игрушку, которая не являлась его собственностью, а после вдруг захрипел, захныкал, упал на пол, побледнел, а спустя несколько секунд изо рта пошла пена…

Скорпиус никогда не переживал большего испуга. Он стоял напротив, словно оцепенев, глядел на неотвратимо синеющего Этамина расширившимися от ужаса глазами и кричал, кричал, кричал…

Благодаря своевременно оказанному лечению и тому, что Астория с Этамином около полугода провела в Европе и Азии на курортах, припадки у Этамина фактически прекратились, да и умственно развивался он нормально. Но Скорпиус уже не мог больше смотреть на него иначе, чем как на неизлечимо больного, которого нужно опекать и защищать.

— Привет, — Скорпиус немного присел и распахнул объятия. — Ну как ты? Закупил подарки?

— Да, — Этамин, хитро щурясь, но с широкой улыбкой на лице стукнул слабеньким кулачком в плечо Скорпиуса, который охнул от боли — именно левое плечо почему-то чаще страдало в драках с прихвостнями Поттера.

— Я тебя убил! — радостно засмеялся Этамин и «устрашающе» клацнул зубами; его старший брат задрожал от ужаса и изобразил полную и безоговорочную капитуляцию. Этамин вновь захохотал — громко, радостно, чисто, разрушая всю ту молчаливую прелесть Малфой-мэнора, которую так ценил и отчасти любил привыкший к уединению Скорпиус.

— Идем вниз, там мама и папа! Они очень скучали, — Этамин доверительно понизил голос, а у Скорпиуса кольнуло в сердце. — Мама плакала почти каждый день, отчего у нее опухло лицо, и она не отправилась в гости к миссис Забини. А она обещала взять меня с собой, — сердитым, но смешным тоном произнес явно обиженный мальчик. — Идем же, они столько всего накупили! — и Этамин, схватив брата за руку, выволок его из спальни.

Скорпиус следовал за настойчивым братом и думал, избалованность или же неординарность души самого Этамина делали его таким живым среди морально увядших жильцов Малфой-мэнора. И всё больше склонялся ко второму.

— Скорпиус! — мама выронила коробку, и та с глухим стуком упала на пол. — Прости, что не мы тебя встретили… Ты сразу нашел Бена?

— Да, мам, — Скорпиус обнял мать и замолчал, лихорадочно ища тему для разговора. Он полной грудью вдохнул запах духов Астории, и воображение сразу же нарисовало песчаные барханы, пальмы и огромное количество фруктов, испускающих этот потрясающий коктейль вкусов.

Положение спас Этамин — он, прервав затянувшееся молчание, кинулся к коробке, но споткнулся о край ковра и чуть не упал. Миссис Малфой сразу же переключилась на него, принявшись хлопотать так, как будто «её мальчик» уже находился одной ногой в могиле, а Скорпиус остался, забытый, стоять у дверей, в которые заходил отец.

— Добрый вечер, — поздоровался мальчик, щуря глаза.

Отец почти не изменился, только виски совсем поседели. На мантии серебристыми звездочками блестел неотвратимо тающий в тепле снег, и также в свете факелов искрилась седина на висках Драко Малфоя.

— Здравствуй, — отец потоптался, отряхивая ботинки от снега. — Твой дед у себя?

— Наверное, да, — Скорпиус пожал плечами. — Я ушел из его кабинета около часа назад.

Драко кивнул в ответ на слова старшего сына, проходя мимо, на секунду положил руку на его плечо и направился вверх по лестнице.

— Бен, — обратился Скорпиус к проходившему мимо дворецкому, — у нас есть оберточная бумага?

Скорпиус долго думал, что бы подарить Эриде. Он совершенно не умел распознавать, что нужно человеку, и потому делал «сюрпризы» наобум. Как-то раз, на Рождество, он подарил деду открытку: Скорпиус несколько дней старательно вырисовывал рисунок на обложке, чтобы в итоге получилась уменьшенная копия герба Малфоев, — а после, вечером, спустившись в очередной раз в гостиную посмотреть, не прибыли ли подарки, увидел, как пергамент съеживается в красных языках алчущего пламени.

И с тех пор он боялся делать подарки. Скорпиус на каждое Рождество дарил матери флакон духов, делая заказ за два месяца до праздника; отцу — что-нибудь из канцелярского набора (разумеется, инкрустированное камнями или драгоценными металлами); брату — игрушку или же интересные, красочные книги о волшебстве. Деду после того, что случилось в далеком детстве, он не дарил ничего: просто не мог пересилить себя. Из года в год, ломая голову над подарками, Скорпиус вспоминал объятый огнём пергамент, — и на глаза наворачивались слёзы, а грудь словно сжимали тиски.

Поэтому, собственно, он и не заметил Поттера со своими дружками, которые поджидали его за статуей, намереваясь сделать Рождественский подарок. О да, Скорпиус его оценил — всего-навсего поврежденное плечо и сломанный нос. Определенно, это послабление носило характер эдакого «подарка».

Скорпиус зашел в свою комнату, где тут же разом вспыхнули тусклые светильники, большое количество которых не делало спальню светлее. Постояв на пороге, он прошел к шкафу и, порывшись в самом нижнем ящике, вытащил оттуда злополучного медведя, который принес их семье столько горя. Но, несмотря ни на что, Скорпиус любил эти пуговичные глаза и мягкий живот, к которому он всегда прижимался щекой перед сном до тех пор, пока не отправился в Хогвартс.

Не удержавшись, он, как в детстве, потерся щекой о мягкий велюр и вновь почувствовал то умиротворяющее спокойствие, которое дарила ему игрушка.

Но сейчас Скорпиус принял решение расстаться с этим медведем: подарить его тому человеку, который дал ему понять, что он нужен, что он не одинок, тогда, когда все отворачивались в испуге. Этим человеком была Эрида; Скорпиус как никогда был уверен в том, что поступает правильно. И лишь на миг его посетило сомнение: поймет ли она то, что этот подарок для него очень важен?..

Вечером, перед сном, после ужина, Скорпиус вновь зашел к бабушке, держа в руках много разных вещей. Бережно разложив их на полу, он, ступая с величайшей осторожностью, принялся за дело — менял воду в вазах и ставил туда не цветы, а еловые ветки, которые украшал волшебной мишурой, свободно ползавшей среди иголок, и игрушками. Воздух в комнате постепенно приобретал потрясающий запах хвои, и Скорпиус улыбался — искренне, робко, доверчиво, как обычный одиннадцатилетний ребенок, душа которого жаждет чуда, хотя бы под Рождество.

И оно осуществилось.

С кровати донесся слабый стон, и с высохших губ слетело его имя.

— Скорпиус…

Он молниеносно обернулся и кинулся к Нарциссе. Смочил ей губы стоящей на прикроватной тумбочке водой и взял бабушкину ладонь так бережно, словно мог своей слабой детской рукой раздавить эти будто стеклянные пальцы.

— Сегодня Рождество… — прошептал Скорпиус, доверительно наклоняясь к Нарциссе и чувствуя, как по лицу катятся слёзы. — Я сделал тебе маленький подарок, бабушка.

Он попытался встать, но Нарцисса крепко сжала его руку, отчаянно цепляясь за него.

— Не уходи, не уходи, Скорпиус, — в обрамленных сетью глубоких морщин голубых глазах отражались, вместе с лицом Скорпиуса, паника и страх. — Послушай, подожди… Внучек, Скорпиус, дорогой… Ты не сломаешься, ты выстоишь, знай, ты выстоишь! Ты не похож ни на Драко, ни на Люциуса — ты сильнее, Скорпиус, ты не бежишь от проблем, как они, — Нарцисса захрипела, и Скорпиус вновь дал ей глотнуть воды, подавляя желание разрыдаться в голос. — Я любила своего сына, Скорпиус, но он вырос слишком слабым, слишком зависимым и не готовым к жизни. Ты другой, ты… — голос Нарциссы стихал; тот страстный шепот, которым она говорила в начале, угасал. — Ты должен отпустить меня, мой хороший, позволь мне уйти, отпусти меня, пожалуйста…Я знаю, я нужна тебе, но ты ведь у меня сильный, внучек, ты справишься, я знаю. Всё уже в прошлом, родной. Люби живых, а не почти мертвых. Эрида стала твоим ангелом-хранителем; она нужна тебе, а ты ей. И потому отпусти меня — ты единственный, кто меня держит…

— Не говори так, бабушка, — яростно прошептал мальчик. — Ты нужна всем нам, всем, слышишь?

Нарцисса слабо улыбнулась и закрыла глаза.

Скорпиус сидел и беззвучно плакал; слёзы стекали по его лицу и впитывались в покрывало. Нарцисса мерно дышала, но всё так же крепко держала руку Скорпиуса в своей ладони.

* * *

Следующее утро для Скорпиуса окрасилось в черные цвета; даже солнце поблекло и снег перестал искриться.

Нарцисса умерла, по словам доктора Хайметта, приехавшего осмотреть тело своей бывшей пациентки, ночью, во сне. «В смерти вашей матери нет ничего криминального, — говорил он хмурившемуся Драко. — Это идентично тому, как вы гасите огонек на кончике волшебной палочки. Организм будто сам сказал себе: «Нокс». И не вините мисс Фаулер, она не смогла бы ничего сделать…»

Скорпиус сидел на кровати и сжимал виски руками. Он подавил желание выбросить сиротливо валяющуюся на полу кучку подарков в окно и решил переждать этот период, когда всё неимоверно раздражает.

Мать слабо постучала в дверь его спальни, но он не ответил. Не хотелось говорить, не хотелось идти куда-то, но ещё больше не хотелось прощаться с Нарциссой. Потому что это было сюрреалистично — ещё вчера вечером он слышал её хрипящий голос, держал ещё теплые пальцы, видел в широко распахнутых бледно-голубых, выцветших глазах эмоции, жизнь. А теперь бабушка была мертва, и в её спальне поспешно суетились горничные. Они снимали постельное белье, занавешивали зеркала, уносили мантии и платья в кладовые, убирали расставленные вчера вечером еловые ветки. А Скорпиус чувствовал опустошение и злость — на горничных, на равнодушного отца, отправившегося распоряжаться насчет похорон, на грустного (Скорпиус был уверен — для приличия) Этамина, на всех, что именно он вчера оказался там, у ложа вскоре умершей, а не кто-то другой. Потому что это было чертовски тяжело — принять, что только его лицо бабушка увидела последним. Что возле неё не было никого, кроме мучающегося от одиночества внука.

Он осознавал, что вчерашние слова Нарциссы были её последним заветом — бессмысленным, выбившим его из колеи. Слова о Эриде, сказанные в конце последней речи Нарциссы, ещё больше нервировали его, хотя Скорпиус понимал, что бабушка права. Была, была права.

Он схватил коробку, присланную Забини, и надорвал сине-зеленую бумагу. На его колени выпала крохотная шкатулка. И Скорпиус, не раздумывая, приоткрыл крышку.

Изнутри полилась музыка — невероятно сильная, невероятно печальная. Скрипач играл не очень умело, музыкант словно сам захлебывался в печальных, горестных звуках, но торжественность момента от этого не становилась меньше. И Скорпиус сидел, завороженный, покрываясь мурашками при каждом рвущем душу звуке.

И лишь когда мелодия стихла, Скорпиус, закрыв крышку шкатулки непослушными пальцами, понял, что это была за музыка. Симфония Вивальди «Зима» словно играла в его голове и исцеляла душу, поглощая вызванную утратой боль.

Это был лучший рождественский подарок за всю его жизнь.

А в неотвратимо темневшем саду снежинки, танцуя медленный вальс собственной погибели, вновь искрились в тусклом свете, падающем из не задернутого шторами окна детской.

Глава 5.

Часть 1.

Джеймс Поттер.

Он проснулся и с наслаждением потянулся, предвкушая чудесный день, полный веселья. А как же может быть иначе? Однако, стоило опереться рукой о подушку, и кисть правой руки тут же отозвалась ноющей болью. Вместе с ней пришло и воспоминание.

…Позавчера они с Фредом, Логаном и выздоровевшим Эваном прогуливали Заклинания и увидели спешащего куда-то Малфоя…

Джеймс потер запястье и, вспомнив, как превосходным ударом разбил слизеринскому хорьку, сыну Пожирателя, нос, ухмыльнулся.

Вообще, было чертовски приятно избивать этого гаденыша втроем, вчетвером, — в принципе, чем больше, тем замечательнее. Джеймс в процессе драки (он предпочитал называть это так) словно перекачивал из себя всю злость, агрессию в изломанное тело на полу школьного коридора. А ещё Джеймс мстил — за отца, за дядю Рона, а в особенности за Гермиону.

Однажды, когда отец с матерью на десятую годовщину свадьбы отправились в путешествие, а их с Алом и Лили оставили на попечение бабушки Молли и дяди Рона с Гермионой, Джеймс, случайно вставший ночью для похода в туалет, подслушал разговор последних. Дядя Рон пил чай, сидя под неярко горящей лампой, а Гермиона, расположившись напротив него, внимательно слушала мужа.

— И Малфой, в присутствии Роксаны, Джорджа и Анджелины, говорит этой маглорожденной девочке: «Грязнокровки покупают палочки у Олливандера. Наша фирма не продает их вам подобным». Представляешь? Девочка, конечно, разрыдалась, убежала, её мать кинулась за ней. Джордж хотел набить морду хорьку, припомнив и то, что он называл тебя так же, и множество всего другого…

— И почему же не сделал этого? — грустно улыбаясь, спросила Гермиона, и Джеймс вспомнил слова отца о том, что она всегда была против насилия.

— Его сдержала Анджелина, — дядя Рон негодующе взмахнул рукой, и половина содержимого кружки оказалась на брюках.

— Аккуратнее, Рон, — укоряющий и, в то же время, заботливо-тревожный голос. — И потише, пожалуйста, дети спят, — Гермиона сделала движение палочкой.

— Спасибо, — дядя Рон глотнул чая. — Джорджа прямо трясло, когда он рассказывал это… Я еле его успокоил. Но, знаешь, я его понимаю. Оправданный Пожиратель, который пообещал суду не применять систему оценки людей по статусу их крови — тем более что всё это полная ерунда, — и говорит такое, да ещё и при свидетелях!.. Вот скажи, Гермиона, — почему он не в силах не демонстрировать свои убеждения относительно так называемой теории чистокровности?

— Мне неприятно это обсуждать, Рон, — немного резко сказала Гермиона. — Если ты помнишь, он все годы называл меня «грязнокровкой Грейнджер». И даже в течение тех нескольких месяцев, когда я лежала на кровати, будучи слепой. Я благодарна ему за то, что он вылечил меня, но эти унижения я забыть не могу. Поэтому меня это задевает. Идем спать.

— Да, конечно, — дядя Рон встал, и они вышли из кухни.

Помнится, тогда Джеймс был ошарашен. Он ни разу не слышал ни о чем подобном из уст отца или матери. И он поклялся себе выяснить всё.

Вечером двадцать шестого июля отец напился. Джеймс знал, что эта ночь для него отмечена в календаре черным цветом. А также мальчик знал, что отец, находясь в состоянии опьянения, расскажет все, о чем его спрашивают. Только вот цена этих историй была довольно велика: Джеймс несколько дней после не мог нормально спать. Во сне к нему являлись мертвецы из поведанных папой событий, и Джеймс удивлялся, как отец ещё не сошёл с ума.

Так вот, тем вечером старший сын Гарри Поттера присел рядом с ним на пол (Альбус и Лили уже спали, а Джинни осталась ночевать у приболевшей бабушки Молли) и спросил отца о теории чистокровности. Хмельной взгляд Гарри остановился на лице сына, но он, по-видимому, не узнал Джеймса.

И Гарри рассказал об этой «теории», пусто и дико глядя в огонь. А после, когда Джеймс, шатаясь, как будто сам опустошил несколько бутылок огненного виски, поднимался к себе в комнату, он думал о том, сколько ошибок совершили люди из-за этой теории, сколько человек было убито из-за неё, и волосы вставали дыбом. И внутри зарождалась жгучая ненависть к этому Малфою — за то, что они не хотят угомониться, забыть историю, свои ошибки и… отпустить прошлое.

Джеймс оделся и вышел на площадку перед лестницей. Дверь в спальню родителей была плотно закрыта, из-за неё доносился мерный храп отца. Заглянув в комнату Ала, мальчик полюбовался синей пижамой со слониками и сладко спящим братом и принялся спускаться по лестнице, с наслаждением оттягивая момент входа в гостиную, где его ожидала гора подарков под рождественской елью.

Он постоял перед дверью, вдыхая потрясающий запах хвои и чувствуя, как счастье заполняет его от макушки до пяток, и, толкнув последнюю преграду на пути к абсолютной нирване, запрыгнул в гостиную.

Под елью действительно лежали горы завернутых в цветные обертки коробков и свертков. Джеймс готовился было броситься на них в поисках принадлежащих ему подарков, подобно тигру на антилопу, как откуда-то из кресла послышался мрачный голос:

— С Рождеством, Джеймс.

Он перевел ошалелый взгляд туда и увидел сосредоточенно хмурящуюся Розу. Настроение начало уползать «в минус». Нет, не потому, что человеком, поздравившим его с Рождеством таким замогильным тоном, оказалась именно кузина. Джеймсу очень не понравилось выражение её лица — строгое, сердитое, совсем не праздничное.

— И тебя, — осторожно произнес Джеймс.

Роза встала и приблизилась.

— Подарок от меня и Хьюго ты найдешь там, — она кивнула в сторону ели. — Но сначала мы с тобой поговорим.

В животе у Поттера екнуло. Он ненавидел такие прелюдии, особенно в исполнении Розы.

— Эмм… А это не может подождать? — почти со слезами осведомился он.

— Пять минут, не больше, — в темных карих глазах сквозила непреклонность.

Джеймс сел и приготовился слушать, с горечью размышляя, что день, начавшийся прекрасно, точно будет испорчен.

— Я давно хотела с тобой поговорить, — начала Роза, скрестив руки на груди и нервно потирая плечо, — когда только узнала об этом. Но я всё никак не могла застать тебя наедине. А вот сегодня этот случай мне представился.

— И?

— Предметом нашего разговора будет Скорпиус Малфой.

— Что? — Джеймс подумал, что он ослышался. В сознании волной всколыхнулся страх. Запястье правой руки заболело с удвоенной силой.

— Да, — Роза нервно одернула халатик. — Так вот: я знаю, что вы: ты, Фред, Эван, Логан, возможно, кто-то ещё, — его избиваете. Планомерно, жестоко, подло, грязно, — девочка словно выплюнула последнее слово. — Вы нападаете на него, одинокого, всей… стаей!

Джеймс подавленно молчал. Его неприятно поразил тот факт, что сестра всё знает, и он лихорадочно придумывал оправдания, в то время как Роза продолжала:

— Ты не думал о том, что вы можете вылететь из Хогвартса, если кто-то из учительского состава школы об этом узнает? Не думал? Так поразмышляй! Вам повезло, что Малфой не обращается в больничное крыло. Если он это сделает, то вам… крышка! И дяде Гарри достанется больше всего! Его хоть пожалей! — Роза топнула ногой. — Я не знаю, почему Малфой ещё не рассказал о ваших выходках. Но знай — это сделаю я, если ещё раз увижу, как он, весь в крови, волочится в подземелья. Ясно?

— Вполне, — пробурчал Джеймс.

— Тогда счастливого Рождества! — проорала Роза и вылетела из гостиной.

— Предательница! — закричал ей вслед Джеймс. — Стукачка!

Роза взлетела вверх по лестнице и исчезла в гостевой спальне. А Джеймс с яростью сжимал кулаки, костеря Гермиону и дядю Рона, которые, работая даже в Рождественскую ночь, сбагрили семейству Поттеров своих детишек.

Против Хьюго Джеймс, в принципе, ничего не имел. Но Роза… Сейчас он её ненавидел.

«Определенно, это самое плохое Рождество в моей жизни».

Часть 2.

Эрида Забини.

Когда она вышла из «Хогвартс-экспресса», заплаканная и с лихорадочно горящими щеками, отец, встречавший их на платформе, только покачал головой. А Эрида искала взглядом Скорпиуса, но не могла найти его светловолосой макушки в пёстрой карусели красок.

Приехав домой, она отстранилась от распахнувшей объятия матери и, игнорируя её обиженное лицо, отправилась в свою комнату, сказав: «Я себя плохо чувствую и на ужин не выйду». Иксион вызвался её проводить; втолкнув сестру в комнату и усадив её в кресло, он плотно закрыл дверь и присел возле Эриды на корточки.

— Эрида, — начал он, — скажи, что происходит?

— Всё хорошо, — механически откликнулась она. — Я просто устала.

— Черт возьми! — рявкнул он, и девочка испуганно моргнула, вцепившись в подлокотники кресла. — Я нахожу тебя в компании дур-третьекурсниц с Пуффендуя, всю в слезах, мантия промокла, полные ботинки снега, а ты мне заявляешь, что «всё хорошо»! Малфой издевается над тобой, унижает, а ты… ты и рада!

— Не смей обвинять Скорпиуса! Он тут не при чем! — Эрида резко подняла голову и устремила взгляд нездорово блестящих глаз на брата. — Это я виновата!

— Эрида, — внезапно чересчур спокойно начал Иксион. — В чем ты виновата?

— Я тебе не скажу, — покачала она головой и вновь сгорбилась, почти касаясь лбом коленей.

— Ты мне не доверяешь? Эрида, ты всегда делилась со мной и счастьем, и горестями. Что же сейчас случилось? Почему ты так замкнулась? — на лице Иксиона было написано отчаяние и страх. Он боялся за свою маленькую сестричку, которую не смог уберечь от этого жуткого мальчишки.

— Ты не поймёшь, — Эрида закрыла лицо руками. — Это слишком сложно, слишком запутанно, и это моё дело. Понимаешь? Не лезь в мою жизнь, пожалуйста.

Иксион сжал губы и резко встал.

— Ты уверена?

— Я ни в чем не уверена, но одно я понимаю точно: тебе обо всём знать не нужно, — девочка прерывисто выдохнула. — Извини.

Что ещё могла Эрида сказать? Она была не в силах рассказать брату о том, что чувствовала, что Скорпиусу нужна поддержка, забота, дружеская опека. Что он, не привыкший ко всему этому, рьяно отталкивал её, Эриду, и в то же время тянулся к ней. Он, как ей казалось, даже начал улыбаться чаще, когда они вместе делали домашнее задание или гуляли в школьном дворике.

У неё была семья и брат. У Скорпиуса они тоже были, но казалось, будто он один-одинешенек. И письма домой Скорпиус писал крайне редко — может, раз в две недели, а то и реже… А после отправки совы ходил раздраженный и мрачный, однако после, дня через два-три, «оттаивал» — но, как правило, за этот период он успевал побывать в переделке.

И Эрида, залечивая его раны, ушибы и синяки, ненавидела Поттера всей душой. Если бы она как-то раз не пообещала Скорпиусу, что не станет намеренно лезть на рожон, она бы попыталась отомстить за друга, потому что это было невыносимо — видеть, как он загибается от боли, как течёт из разбитого носа алая, пахнущая железом кровь. И, пачкая пальцы, рукава мантии в ней, она едва сдерживала слёзы ярости. И мысленно клялась, что она обязательно — обязательно, непременно, — отомстит Поттеру. Любым образом. И, если для этого надо будет скинуть его с этой поганой метлы, — она это сделает.

А за окном пепельными хлопьями падал снег, и хотелось плакать. Потому что она уже привыкла сидеть рядом с ним вечером в гостиной и смотреть, как он, читая, механически запускает пальцы в светлые волосы. Привыкла смотреть на его шрам и не чувствовать омерзения. Только грусть, смешанную с усталым отчаянием.

И Эриде было одиноко. Хотелось ощутить молчаливое присутствие Скорпиуса в этой комнате и сидеть рядом с ним, пристроив голову у него на плече.

А утром Эрида узнала, что умерла Нарцисса Малфой.

И снег показался недостаточно белым по сравнению с меловым лицом Скорпиуса, стоявшего у изножья могилы и державшего букет терпко пахнущих кремовых лилий. Пламя свечи трепетало от его дыхания, когда он, склонившись над могилой, что-то шептал в мерзлую землю.

И в его кармане, неслышно для окружающих, пела, захлебываясь в звуках, скрипка.

* * *

Эрида вывалилась из камина профессора Нотта сразу же вслед за Иксионом, который уже стоял в углу и махал палочкой, убирая с мантии сажу.

— Мисс Забини, — преподаватель даже не поднял голову от пергаментов. — Рад вас видеть. Вас искал мистер Малфой.

Иксион повернул голову к сестре и предупреждающе вздернул брови, всем своим видом демонстрируя полный и безоговорочный запрет. Эрида же продемонстрировала брату свои лопатки и, поблагодарив профессора, двинулась к двери.

Раздраженный Иксион догнал и схватил её за локоть тогда, когда она окончательно уверовала в то, что он остался позади.

— Что за концерт? — зашипел Иксион, надавив на кожу между косточками так, что Эрида тоненько вскрикнула. — Я, кажется, предупредил тебя, Эрида! Я не хочу, чтобы ты с ним общалась!

— Это не тебе решать, — огрызнулась девочка. — Я не лезу с советами, с кем тебе дружить, вот и ты этого не делай! И отпусти меня, мне больно!

— Эрида! Эрида! — чуточку ослабивший хватку Иксион немедленно поплатился за это — сестра побежала по коридору прочь. — Эрида!!!

— Не смей лезть в мою жизнь!!! — истерический крик эхом отразился от каменных стен.

* * *

Эрида, дробно стуча башмаками по каменному полу, бежала, не видя ничего перед собой, и немедленно поплатилась за смотрение под ноги, врезавшись в кого-то. Но увидеть улыбку на знакомом лице и слышать тихое: «Здравствуй» всё же было приятно, и Эрида улыбнулась, невзирая на боль.

Перед Эридой стоял одетый в зимнюю мантию Скорпиус и приветливо глядел на неё. Вот только серые глаза не лучились светом. В них появились тяжелые, темные тени, а между светлыми бровями появилась морщинка.

— Привет, — Эрида обняла друга, но, внезапно смутившись, отошла назад.

— Давно приехала?

— Только что, — усмехнулась она.

— Ты вся в саже, — хмыкнул Скорпиус и в доказательство своих слов коснулся её плеча, а потом поднял руку, демонстрируя черноту на пальцах. — Знаешь, я хотел тебе кое-что показать, — он махнул рукой в сторону выхода из замка. — Но там холодно, ты…

— Пойдем! — чересчур бодро воскликнула постоянно озиравшаяся Эрида и потащила его по коридору.

Они выбежали на крыльцо и остановились.

Крупными хлопьями падал снег, а до вечернего неба, затянутого сине-фиолетовым бархатом, казалось, можно дотянуться рукой. На застывшие в безветрии деревья, ветки которых были усыпаны снежинками, из окон замка падал свет, и всё тихо сияло и мерцало перед глазами Эриды.

Внезапно на её дрожащие плечи была накинута мантия.

— Скорпиус, здесь очень красиво, — прошептала она. — Спасибо.

— Это тебе спасибо, — он вытянул ладонь вперед, на которой лежала маленькая шкатулка. — Знаешь, я бы, наверное, сошёл с ума, если бы не твой подарок.

Эрида не знала, что ответить, но Скорпиус и не ждал от неё слов. Он обхватил её и приподнял, кружа, над землей.

— Какая же ты худенькая, словно тростинка, — задумчиво сказал он. — Рид[1]… — и засмеялся.

И это было здорово — стоять рядом, смеяться, и греть свои замерзшие ладошки в его чуть более теплых руках.

И сейчас Эрида даже не думала о реакции Иксиона, стоявшего в дверях и с каменным выражением лица наблюдавший всю эту сцену.

Сейчас она думала только о том, что она обязательно пригласит Скорпиуса на лето к себе в гости. И привезёт его в дом семейства Забини, даже если друг — да, не однокурсник, не приятель, а именно друг, теперь Эрида была совершенно точно в этом уверена, — будет оказывать вооруженное сопротивление.

И подаренный на Рождество медвежонок, уменьшенный заклинанием и спрятанный в кармане брюк, перестал казаться бессмысленным сюрпризом.

Теперь Эрида знала, что в любом действии Скорпиуса Малфоя заключается особенный смысл, который иногда и не нужно разгадывать. Если будет необходимость, то друг сам раскроет все тайны.

Нужно просто быть рядом и уметь поддержать его.

И играть на скрипке.

Часть 3.

Альбус Поттер.

Ехавший в «Ночном рыцаре» Альбус пытался читать журнал — попалась чрезвычайно интересная статья о Микеланджело, — но водитель с замашками камикадзе водил автобус так, что строчки прыгали перед глазами. Сидевшая рядом странно хмурая Роуз пыталась делать вид, что спит, однако, она вылетала из кресла на каждом повороте и потому вскоре решила оставить эту затею.

— Что случилось, Роуз? — обеспокоенно спросил Альбус, припомнивший и поспешный уход, точнее, бегство Розы после торжественного получения подарков, и постоянно раздраженного на протяжении всех каникул Джеймса. — Вы с Джеймсом поссорились?

Роза проигнорировала его вопрос и отвернулась к окну.

— Роуз, я к тебе обращаюсь!

— Альбус, да, мы повздорили. Я открыла ему глаза, а он, — девочка скорчила плаксивую гримасу, — он назвал меня п… ппп… — губы кузины искривились, и она закрыла лицо руками. Затем, несколько раз вздохнув и тряхнув головой, в точности скопировав жест своей матери, она продолжила дрожащим голосом: — Неважно.

По мнению Альбуса, это было очень даже важно. Конечно, Роза и Джеймс постоянно ссорились и обижались друг на друга, но эти размолвки никогда не бывали слишком долгими — Джеймс достиг высоты в умении просить прощения, а у кузины было доброе сердце. Но теперь всё было по-другому. Об этом свидетельствовали и покрасневшие от пролитых и невыплаканных слёз глаза Розы, и её нежелание говорить о ссоре, и то, что Джеймс, обычно всегда сидевший с братом, сегодня сел рядом с Фредом и Роксаной, детьми дяди Джорджа. Это несколько обидело ни в чем не повинного Альбуса — он не мог бросить Розу, которую остальные дети, носящие фамилию Уизли, откровенно недолюбливали, но и не хотел из-за кузины лишаться родного брата.

— Роуз, скажи, — настаивал Альбус, упрямо не замечая явно выраженного нежелания сестры разговаривать.

Она молчала и дышала на стекло, выводя пальчиком на запотевшей поверхности сразу же «потекшие» буквы. Альбус попытался прочесть написанное, но Роза, заметив его интерес, резко и быстро стерла всё ладонью.

— Ты хочешь услышать, что случилось, — произнесла девочка хриплым голоском. — А ты не задумывался что после моего рассказа между тобой и братом, — она словно намеренно не произносила имя Джеймса, — мной и тобой всё изменится?

— Что изменится? — непонимающе переспросил Альбус. — Роуз, да что же случилось такого? Ну не убил же Джим человека! — нервно хихикнул мальчик.

— Почти убил, — шмыгнула носом Роза.

Альбус Поттер опешил и воззрился на сестру широко распахнутыми глазами.

— Что? — еле выговорил он. — Роуз, это была очень неудачная шутка.

— Это не было шуткой, — зашептала девочка, — это правда. Просто мы с тобой не обращали внимания… Это началось ещё…

— Достаточно, — нервно улыбающийся Ал старался предотвратить собственную истерику. — Хватит, Роуз. Джеймс не мог…

— Мог! И я даже назову тебе имя пострадавшего!

— Кто? Ну, кто?! — разъярился Ал, с отвращением глядя в заполненные слезами карие глаза.

— Скорпиус Малфой, — выплюнула Роза.

В тот же миг автобус резко остановился, и кресло Альбуса резко опрокинулось, предоставляя ему возможность поваляться на полу, мокром от растаявшего снега с ботинок волшебников. Роза же, обняв дрожавшие плечи руками, вновь отвернулась к окну.

Альбус был ошарашен. И тут же перед глазами, как в калейдоскопе, пронеслись картинки: радостный Джеймс, не пришедший на квиддичный матч Малфой и зашедшая в разгар празднества по случаю победы бледная и тихая Роза. Постоянно избитая физиономия Малфоя, ненавидящие взгляды Забини, бросаемые на него, Альбуса, — Мерлин, как можно быть таким недогадливым?

— Роуз, прости, — вымолвил Альбус, когда они, затесавшись в толпу веселящихся канареечно-желтых пуффендуйцев, шли в замок. Джеймс и остальная компания не дождались их, и их красные шарфы, а также рыжие волосы Виктуар развевались далеко впереди. — Я…

— Ты подумал, что я оговариваю Джеймса, — грустно кивнула Роза. — Знаешь, на твоем месте я в первую очередь подумала бы о том же самом.

Альбус робко улыбнулся кузине, после чего она благосклонно наклонила голову.

Даже дышать стало легче.

* * *

Следующий месяц Альбус жил как на иголках, разрываясь между братом и кузиной. Весьма агрессивно настроенный Джеймс не хотел заключать мировую, а Роуз, скрещивая на груди руки, утверждала, что она всего лишь открыла Джеймсу глаза на его деяния. Но во всем этом была хоть какая-то польза — по словам Розы, Малфой больше не подвергался нападениям со стороны гриффиндорцев-второкурсников. А Забини прекратила сверлить спину Ала настороженными черными глазами.

Зато у Джеймса всё было не слава Богу. У него всё валилось из рук и не получалось: за пропуски тренировок Тэйлор перевел старшего брата Ала в разряд запасных, что тот пережил крайне болезненно; он постоянно опаздывал, не успевал и получал плохие оценки. И, казалось, даже из глаз исчезли чертенята.

— Что с тобой такое, Джеймс? — спросил как-то Ал, когда они встретились в коридоре. Джеймс плелся на ужин, а Альбус уже возвращался из Большого зала, но один — Роуз спешно и скомканно попрощалась с ним, как будто предвидела встречу с Поттером-старшим.

— Со мной всё в порядке, — вяло произнес Джеймс.

— Джеймс, если это из-за Роуз… — начал Альбус.

— Да причем здесь она? — уныло вопросил Джеймс. — И без неё проблем хватает! Знаешь, Ал, у меня такое чувство, — тут голос Джеймса странно понизился, как будто он собирался рассказать брату жутко важный секрет, — что меня напоили каким-то Зельем Неудачи, что ли… Ничего не клеится! Даже новые носки — и на тех появились дырки, — Джеймс грустно вздохнул. — Ладно, я пошёл. Мне ещё на отработку к «чистоплюйке»[2] идти…

— Удачи, — искренне пожелал Альбус и, когда Джеймс ушел, задумчиво забарабанил пальцами по стеклу.

Он мог поклясться Мерлину, что, когда брат упомянул про Зелье Неудачи, услышал тихий смешок. И сейчас за угол заворачивала девочка с длинными черными волосами… Забини?!

Альбус резко сорвался с места и успел догнать слизеринку возле лестницы. Схватив её за предплечье, он оттащил рьяно сопротивляющуюся девчонку в тот же самый коридор, где они беседовали с Джеймсом.

— Забини, это ты устроила? — грозно спросил Ал, запоздало понимая, что он ничего не докажет. Но гриффиндорская глупость, как всегда, сработала раньше разума.

Альбус ждал вопроса, которым Забини попросит его пояснить свои претензии, но она, глядя черными глазами ему в глаза, четко сказала:

— Нет.

Альбус на секунду растерялся, но тут же выпалил:

— Не ври!

— Даже если это сделала я, я всё равно не признаюсь, — ехидным тоном произнесла слизеринка и ударила его по рукам. Он разжал пальцы, и Забини, поддернув сумку и хмыкнув, быстро ушла.

А ладонь Альбуса сразу же почему-то потянулась к чистому листу бумаги…

1 — reed [ri:d] — тростник, стрела, тростинка (англ.)

2 — профессор Кристалл

Предупреждение: знание приквела при прочтении этой главы ОБЯЗАТЕЛЬНО!

Глава 6.

Драко Малфой.

Он сидел в своем кабинете, слушая частый хриплый кашель отца за стеной и разбирал бумаги. Ну, если быть чуть точнее, сжигал их, едва бросая взгляд на столбики цифр и пояснений. Расходы, доходы… Всё это кропотливо переписано в бухгалтерскую книгу, а эти долговые расписки, заметки, постскриптумы уже не нужны. Ну и к черту их.

Он ворошит груду пергамента в камине кочергой и замечает, что почти все звуки стихли. Только слышны скрипящие из-за ветра ставни, и…

Тик-так, тик-так.

Стрелка часов всё движется.

Тик-так, тик-так.

Пляшет безумное пламя в камине, пожирая потрескивающие березовые поленья.

За окном в сумрачном мареве горит лес, объятый последними солнечными лучами.

Тик-так, тик-так. На железный лист выпрыгивает тлеющий уголек вместе с хлопьями брошенного в огонь бумажного листа.

Тик-так, тик-так.

Безумные мысли бродят в его голове.

В руке зажата горсть осенних листьев — преющих, почти сгнивших, но до боли напоминающих цвет её пустых глаз — тот, который он всё-таки сохранил в уголке своей памяти. От листьев, когда он разжимает ладонь, исходит тоненькой нитевидной струйкой парок. Наверняка, седина её волос также почти незаметна в темных прядях.

На озерцо позади Малфой-мэнора наползает густой белый туман. Он завоевывает водную гладь понемногу — вначале захватывает прибрежную часть, после — выползает на середину озера, а затем, — тик-так, тик-так, — добирается до противоположной стороны.

Вначале Драко думает, что таково время: вначале оно незаметно, а потом постепенно убыстряет свой ход и захватывает всю жизнь, подчиняя её себе.

Плотная белая полоса над серой водой разделяется на большие бесформенные клочья, похожие на завитушки стерильной ваты.

В сумерках туман кажется ослепляюще белым.

И Драко понимает, что туман — это бледная тень его разорванной на кусочки души.

Вон та, бОльшая часть, захвачена ею. А об остальных не хочется думать — пока они сами не напомнят ему о себе во снах. И тогда он, мучимый головной болью, проснется, вылезет из-под одеяла, стараясь не разбудить Асторию, и уйдет сюда, в кабинет, чтобы забыться, сидя возле камина и рассматривая огненное виски через стекло пузатого бокала.

Тик-так. Тик-так.

Вечером первого сентября — тогда, когда впервые был отпущен в Хогвартс Скорпиус Гиперион Малфой, — Драко напился в компании Блейза Забини в «Кабаньей голове». Тот сразу же уснул, рухнув чернокудрой головой на стол и сшибив пару бутылок, а вот Драко, сколько себе не наливал, «отрубиться» так же, как Блейз, не мог. В голове назойливой картинкой крутился дневной разговор с Асторией в оранжерее.

Он зашел туда, потому что ему нужен был многоразовый портал, хранившийся у Астории. Драко недавно навел новые антитрансгрессионные чары на свой главный магазин в Косом переулке, и они действительно работали — настолько хорошо, что даже хозяин не мог их ослабить. Путешествие через камин являлось «пережитком прошлого», а нового взамен так и не выдумали. Да и не хотелось Драко пользоваться каминной сетью — после того, как он отвел Скорпиуса на вокзал, внутри всё дрожало, и Драко явно был бы не в восторге, если бы его вывернуло прямо в собственном магазине.

— И пусть, — пожала плечами она. — Это были всего лишь мысли, не бери в голову.

На Асторию иногда находило такое, и в подобные моменты она становилась похожей на неё. А потом Драко вспоминал, что она — мать его двоих сыновей, идеальная жена, и становилось чуточку больно. Чуточку — потому что эта самая боль уже успела притупиться за эти годы.

А с утра была встреча с Гермионой. Хотя, какая встреча — мимолетное соприкосновение, как у палочки и выпускаемого из неё луча заклятия.

С первого взгляда он понял, что она не забыла. Не выкинула из головы воспоминания, хотя, возможно, постаралась запрятать их в самый темный угол. Слишком постыдные в обоюдной слабости, слишком болезненные, слишком нужные, чтобы не захлебнуться в болоте жизни, сделать вдох и начать дышать, чтобы иметь возможность мечтать и призрачную надежду на то, что всё между ними изменится. И её взгляд — тоскливый, одинокий, со слезами в глазах, — взгляд беззащитности, спрятанной глубоко-глубоко за панцирем, покрывающим душу.

Помнится, когда-то Блейз (до тех пор, пока не размягчил свой мозг взятками и магловской музыкой) сравнивал человеческие души с различными предметами. «Бывают орешки, — говорил он, — те, кто снаружи вроде бы твердый, а внутри-то мягкотелость, как у лишенного покрова омара. Есть такие, как маслины — внешне вроде и не слишком прочные, но внутри гадкие… Есть кирпичи — те, под каким ракурсом ни погляди, с любых сторон твердые». Блейз тогда разглагольствовал долго и нудно, упрямо твердя заплетающимся от усталости языком, что сам Драко — маслина, как и Пэнси, с которой у Забини ничего не вышло, а вот Поттер — кирпич. Но он хотя бы мужественный кирпич, в отличие от Крэбба и Гойла…

И Драко думал, что он всю свою жизнь был омаром. А Грейнджер — уже сколько-то лет Уизли, Драко, — орех. Иначе она бы не искала его глазами в тот момент, когда он почти бежал с платформы, держа за руку готовую расплакаться от обиды и злости Асторию. Потому что Грейнджер — Уизли, нет, нет, просто Гермиона, — слабая, такая же, как и он сам, только старается быть сильной. А он пытается казаться.

С того момента прошло уже четыре года. И двадцать три — с вечера, когда он сам разбил себя. Исковеркал свои мысли и чувства, и не она была этому виной, а он сам. Чертов набор проклятых масок, в ворохе которых он давно потерял своё истинное лицо.

А ещё он ненавидел себя за то, что коньяк, налитый чуть дрогнувшей рукой в пузатый бокал, стал потребностью, которая прячется в полутёмной комнате и напоминает о себе болезненными спазмами во всём теле. И чаще всего он проливал этот самый коньяк на стол, когда тянулся к рамке с фотографией, стоявшей на самом краю.

На фотографии были изображены сыновья — высокий для своих девяти лет Скорпиус с загнанным выражением пустых серых глаз стоит за спинкой стула, на котором восседает улыбающийся Этамин. Смотреть на них было больно и горько, и это обжигало носоглотку и что-то внутри похуже опрокинутого в рот напитка.

Его сыновья, так похожие на него внешне. Его дети, ровные, холодные улыбки и заранее продуманные ответы которых убеждают окружающих, что он идеальный отец — заботливый, любящий… Как там ещё говорит Астория? Понимающий. О да.

А ведь он ни разу не поговорил со Скорпиусом по душам, не узнал, что тревожит, беспокоит сына, что омрачает его существование. Не узнал приоритетов, не помог с разрешением какого-то вопроса… Он почти не знает своего старшего сына, словно они — живущие в соседних комнатах квартиранты, которые в любой момент могут покинуть своё место жительства и переехать, не оставив о себе ни единого напоминания. А зачем, если соседу это нисколько не нужно?

И ведь виноват в этом только он сам, Скорпиус же копирует его — до издёвки похоже, так же, как он сам копировал манеру своего отца вздёргивать бровь.

В окно постучала рыжая сова Скорпиуса, и Драко тяжело поднялся. Алкоголь дурманил, обволакивал, голова кружилась, и комната перед глазами плыла. У не сделавшего и двух шагов Драко подкосились ноги, он рухнул на ковер и, повернувшись на бок, застыл в неудобной позе.

За окном хлынул ливень. Птица расправила невидимые в темноте крылья и, тяжело оттолкнувшись от подоконника, взмыла вверх и исчезла в густой пелене дождя, так и не отдав адресату письмо, содержание которого Скорпиус не решался сказать отцу очень долго.

* * *

Утро следующего дня встретило Драко ужасной ломотой в теле. Голова же болела, но это не было чем-то новым, а, наоборот, прекрасно вписывалось в рамки обычного.

Когда он поднялся с ковра, разминая затекшую шею, то обнаружил сидящую в кресле Асторию, которая с выражением безграничного спокойствия на лице смотрела на муки мужа.

— Что такое? — просипел Драко, в горло которого, как ему самому казалось, переместилась Сахара.

— Милый, ты не пришел ночевать, я волновалась.

«Волновалась, как же».

— Спасибо, родная. А о стакане воды ты не побеспокоилась?

— Спускайся завтракать, — пропустила мимо ушей его слова Астория. — Только, пожалуйста, приведи себя в порядок для начала. Если ты не забыл, мы сегодня идём на…

— Можно тебя попросить? — перебил её Драко. — Иди одна, я не в том состоянии, чтобы присутствовать на торжестве в Министерстве.

— Дорогой, там не будет Рональда Уизли, не переживай. Он уехал в Румынию…

— Астория.

Астория легкомысленно пожала плечами и встала, расправляя складочки на домашней мантии отвратительного светло-розового цвета. Картинно вздохнула, подошла к окну, поглядела вниз, пожала плечами и только тогда вышла, оставив мужа одного.

Драко опустился в своё кресло и подпёр голову руками. По привычке протянул руку к краю стола, где обычно стоял коньяк, но не обнаружил его там. Пришлось поднять глаза и поискать графин с жидкостью, который, как оказалось, стоял вовсе не на своём месте, а балансировал на самом краешке столешницы. Одно неловкое движение, и графин полетел бы вниз.

Глупая. Неужели могла подумать, что, если разобьется этот графин, Драко перестанет пить?

А вот она вряд ли бы поступила так. Позаботилась бы стакан воды. Наверное.

Драко протянул руку, но в самый ответственный момент пальцы дернулись, графин зашатался и весомой ласточкой полетел вниз. Спустя секунду-две донесся глухой стук падения.

Так, может, стоит проверить?

Лихорадочное одевание, мантия — выглаженная, пахнущая почему-то духами Астории — вызывает непомерное раздражение, и Драко, плюнув на всё, вытаскивает из недр шкафа обычный магловский свитер с дурацким ромбовидным рисунком. «Выбираешь из двух зол меньшее?» — словно спрашивает Нарцисса, и Драко будто наяву слышит её сиплый голос.

Он слишком поздно понял её суть. Испуганную, боящуюся жить в своё удовольствие из-за страха лишений всего этого Нарциссу он разгадал уже после смерти. Слишком поздно понял противоречивую, мечущуюся душу, опаленную войной и страхами, гибелью сестры, почти смертью сына, почти убийством внука… Вся жизнь Нарциссы прошла под страхом смерти, и потому она боялась привязываться, чтобы в момент разлуки, никому не было больно.

Это обернулась против неё самой, когда она умирала в своей душной спальне…

Драко тряхнул головой и натянул свитер.

* * *

Пригород Лондона встретил его мокрым асфальтом, неприветливыми фасадами коттеджей и деревьями с опавшей листвой. Пронизывающий ветер заставлял маленькую девочку лет шести, одетую в платьице и куртку, смешно подпрыгивать на дорожке в ожидании кого-то, кто, повернувшись спиной, возился с замком.

А вот и её дом, отделённый от этого всего лишь низенькой загородкой. Внешне — обычный, ничем не отличающийся от соседнего.

Замерзшие пальцы нервно вцепляются в рукав свитера, поправляя его.

Девочка звонко смеялась, подкидывая вверх ярко-желтый воздушный шарик. Хоть кто-то весел…

Он поднял руку и, постучав три раза в дверь, сошёл с крыльца, успев уловить, как качнулась штора.

Начался моросящий дождик, но Драко стоял, не шевелясь, перед домом, с каждой секундой отчаиваясь всё больше. Вдруг то движение в окне ему показалось, и дома никого нет?

Вдруг она не откроет дверь?

* * *

Гермиона Уизли прижалась к двери, судорожно сглатывая.

Не этого человека она ожидала увидеть на пороге своего дома.

По правде, она вообще никого не собиралась увидеть. Часто внучка соседки, миссис Эскью, баловалась, стуча в дверь и тут же убегая. Нередко и сама миссис Эскью заглядывала, чтобы в очередной раз одолжить что-то и не вернуть до тех пор, пока Рон не сходит за очередной сковородкой к ним домой. Стучались они также, как постучал и он — два удара в дверь. И она научилась игнорировать эти стуки.

А тут — чуть отодвинула штору, чтобы в очередной раз убедиться, что не стоит отворять дверь, и кинулась к входу, словно потерявшая рассудок, словно желающая выбраться из горящего дома. И замерла лишь здесь, перед последним барьером.

Это он. Пришёл. Всё-таки пришёл. Она ждала его… сколько же?

Двадцать три года.

Да, двадцать три года. Не одиночества, но и не той жизни, которой бы хотелось. Не того счастья, о котором мечталось. Не той любви, которой просило сердце.

Гермиона коснулась ручки двери и отдернула кисть. На ручке остались белые следы от измазанных в муке пальцев, и Гермиона прерывисто вздохнула. Покажется ли это ему смешным? Магловским? Нелепым?

Какой он теперь — кто знает?

И она не знала.

Не давая себе передумать, Гермиона отворила дверь.

Он стоял под моросящим дождем, спрятав руки в карманах. Мокрые светлые волосы, половина из которых седая. Постаревший, осунувшийся, с воспаленными веками и беспомощным, ищущим взглядом, в котором вспыхнула надежда, когда он увидел её. Или ей только это показалось на один безумно короткий миг?

Гермиона тихо позвала его.

* * *

Он разглядывал выложенную камнями дорожку к дому, когда услышал щелканье ручки. Поднять глаза оказалось достаточно сложно, но на пороге стояла она, и в груди кольнуло, когда он увидел знакомую невысокую фигуру на пороге дома. Она окликнула его, хотя в этом не было нужды — он и так уже смотрел на неё.

Её голос дрожал, когда она заговорила — быстро, не давая себе времени на подборку глупых, пафосных слов:

— Знаешь, я ждала тебя. Ждала — черт знает сколько времени, как проклятая Пенелопа своего Одиссея. Ждала, а сама не могла сделать шаг… А знаешь, почему? Потому что ушел ты. Это было твоим решением, а я… я ведь слабая. Но я посчитала, что ты сделал…

— Плевать, что я сделал, — Драко шагнул к ней, но потом отступил назад. А она, с растрепанными, поблекшими волосами, с испачканными мукой руками, стояла на пороге и грустно смотрела на него, опустив уголки рта вниз.

А потом всё исчезло. Остались только её губы на своих губах. И припорошенные мукой собственные щеки.

— Почему мы такие глупые, Драко?

И на этот вопрос ответа не было.

Было только щемящее счастье.

И страх — страх того, что им не о чем будет поговорить.

* * *

Они лежали на кровати, и она, обняв подушку, смотрела на него, чуть повернув голову. Её глаза — не насыщенно-карие, какими он их помнил, а каре-зеленые, сухие, воспаленные, смотрели на него, и в них огромными тенями скользила неприкрытая печаль.

— И что дальше? — она повозилась, устраиваясь поудобнее, и наступила тишина.

Этого не знал и сам Драко.

— Скажи мне, — он прокашлялся: — Ты счастлива?

Губы Гермионы на одно мгновение судорожно сжались.

— Сейчас или в целом? — спросила она, с силой проводя по лицу ладонью.

— Вообще, — он не отрывал взгляда от её пустых глаз.

— У меня все отлично. Я счастлива, — голос женщины был тонок и тускл. — Правда. Знаешь, почему? Потому что, когда я выходила замуж за Рона, когда мучилась в святом Мунго от схваток, когда приняла решение назвать дочь этим проклятым именем Роуз, я думала о том, что всё могло бы быть иначе. Я жалела о том, что не сбылось. Да. Но, в конечном итоге, всё сложилось не так уж и плохо. Как говорят: всё, что ни делается, — к лучшему. И твой уход был тоже — к лучшему.

— Не напоминай, — процедил он.

— Всё так или иначе сводится к этому. Это было твое решение.

— Это была ошибка.

— Нет, — Гермиона, привстав на локте, уставилась на него. — Не ошибка. Ты всё сделал правильно.

— Ч…что?

— Правильно, Драко. Что бы нас ждало? Ни-че-го, — раздельно, по слогам произнесла женщина, словно наслаждаясь каждым звуком. — Мы разные, Драко, мы не можем и не должны быть рядом. Наша юношеская влюбленность ушла, и нам уже далеко не восемнадцать и даже не двадцать восемь.

— Прекрати.

— Что прекратить? Ты спросил меня — я ответила, — чуть зло произнесла она. Внезапно она хмыкнула: — Ты, наверное, даже не догадываешься, сколько раз я представляла это наше «воссоединение», — сарказму в голосе Гермионы было более чем достаточно. — Это было повсюду: в кабинете в Министерстве, в кафе, в магазине, в «Гринготтсе»… Черт возьми, да где угодно, только не у порога своего дома. Мы целовались, шептали друг другу нежности…

— Какая сентиментальность, — скривил губы Драко. — Уизли на тебя плохо влияет.

— …А всё оказалось намного пошлее, — хмыкнула она и встала.

Подойдя к зеркалу, Гермиона наклонила голову и принялась рассматривать волосы.

— Говорят, с возрастом люди становятся более мудрыми. Седина появилась, Драко, а мы с тобой так и не повзрослели. Ничего не поняли, ничего не отпустили. Знаешь, я ведь по-прежнему люблю тебя, возможно, даже сильнее, чем раньше. Но я люблю тебя такого, каким ты остался в моей памяти. Заботливый, крепко сжимающий мою руку. А какой ты сейчас? — жарко вопросила Гермиона. — Каким ты стал? Молчишь, не знаешь. И я не знаю. Мы с тобой только что были близки, Драко, но вот ближе так и не стали.

Глава 7.

Часть 1.

Роуз Уизли

— Скажи мне, кто твой брат, и я скажу, кто ты, — бурчала Роза, зевая. Она шагала, сражаясь за каждый дюйм пола и жаждая вновь вернуться в теплую постель, но понимала, что этого делать не стоит — на кухне остывал приготовленный матерью завтрак, а в гараже с в очередной раз заглохнувшей машиной возился раздраженный этим отец.

— Нужно везти на ТО, — громко оповестил он жену, захлопнув входную дверь так, что висевший на ней колокольчик — подарок Лили на Рождество — жалобно зазвенев, рухнул на порог и разбился.

— Рон, потише, — крикнула разливающая чай Гермиона. — И я тебе давно об этом говорила.

— Ага, а теперь и машина присоединилась к твоим словам, — возмущенный голос отца заглушил звук льющейся из крана воды.

Босоногая Роза прошлепала по коридору по направлению к ванной, но, так как комната была уже занята, Розе не оставалось ничего другого, как идти будить брата.

— Хью, вставай, — Роза, для приличия пару раз стукнув в дверь, ворвалась в пахнущую порохом спальню братца. Бесцеремонно раздернув шторы, девушка подошла к Хьюго, который недовольно застонал, чувствуя, что сейчас придется туго, и пощекотала его пятку. Брат дернул ногой, чуть не засветив ступней в лоб склонившейся над ним Розы, и открыл глаза.

— Доброе утро, — улыбаясь, произнесла сестра.

— Ты изверг, — пробурчал Хьюго и спрятался под подушку, где был обнаружен пару секунд спустя ошалевшей от такой наглости Розой.

— А ну, немедленно вставай! — пробурчала она. Хью лишь только отмахнулся от надоедливой сестры и натянул одеяло на подушку, оставив снаружи босые ноги, которые медленно были втянуты под одеяло ощутившим прохладу воздуха Хьюго.

Оставалось последнее средство.

— Хьюго Рональд Уизли, если ты сейчас же не встанешь, то сюда придет наша мама!

— Что? Мама?! Не надо маму, я встаю, — Хьюго соскочил с кровати, озираясь по сторонам в поисках пледа.

— Ну, вот и славно. Я пойду. Не вздумай уснуть снова, иначе тогда точно мама придет. В Хогвартс-экспрессе поспишь.

— Угу, поспишь там… — с кислой миной отозвался вылезший из кровати Хьюго.

Роза, собравшаяся уходить, внезапно подошла к шкафу, и, едва открыв его дверцы, оказалась буквально погребена под волной одежды.

— Идиот! — донесся ее приглушенный голос.

— Сама такая! Не лезь, куда не просят! Что тебе там было нужно? — Хьюго бросил плед и ринулся к шкафу, помогая сестре вылезти из завалов одежды.

— Хотела достать тебе свитер. А теперь придется его искать в этой куче, — хмыкнула Роза. Внезапно в голове словно что-то щелкнуло, и она с ужасом вымолвила:

— Только не говори мне, что ты вчера не уложил вещи…

Пожавший плечами Хьюго не был красноречив.

— Ты фирменный кретиноид! Тащи сюда чемодан!..

— Роуз! Хьюго! — крикнул отец. — Поторопитесь!

— Что-то случилось, — обеспокоенно сообщила Роза, вслушиваясь в доносящиеся звуки. Хьюго, сворачивающий жгутом рубашку, поднял голову и приложил палец к губам.

— Рон, я освобожусь, как только смогу, — торопливо говорила мать, чей голос был слышен по причине того, что Роза неплотно закрыла дверь в спальню брата. — Но, вероятно, на Кингс-кросс я не успею… Заедешь к Джинни, оттуда все вместе доберетесь пешком. Да, Гарри тоже не будет на вокзале. Боже, как же это некстати… Всё, целую, скажешь детям, хорошо?

И гул — тот самый, с каким мать всегда уходила из дома по каминной сети.

— Роуз, Хьюго, живо на кухню! — Розе показалось, или голос у отца действительно стал на пару ноток злее?

— Давай быстрее, — шепнула сестра Хьюго, который торопливо натягивал носки и чертыхался. — Отец уже злится.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Роза, выходя из комнаты брата.

— Срочный вызов, — отец поморщился. — Мало того, что её последние три года не отпускали с вами на вокзал, так ещё и это…

— Кого убили? — жизнерадостно спросил Хьюго, и от этих слов отец дёрнулся, как от удара.

Роза раздраженно возвела глаза к потолку. Бесцеремонный Хьюго постоянно забывал о военном прошлом родителей, из его ветреной головы вылетали все нравоучения Розы по этому поводу, и она уже устала с ним бороться.

— Хью! — прошипела Роза, и, когда брат перевёл на неё взгляд, исподтишка показала кулак.

Он виновато улыбнулся, всем своим видом демонстрируя, что крайне раскаивается из-за своей забывчивости. Роза, сжав зубы, покачала головой, что означало, что одним извинением брат точно не отделается.

Тётя Джинни стояла возле порога дома на Гриммо, 12, и с нетерпением ждала появления машины своего брата.

— Рон, ну что ты так поздно! — с жаром закричала она, едва отец Розы открыл дверцу машины. — Холодно же!

— Пробки, — оправдываясь, развёл руками Рон и тут же кинулся помогать сыну вытаскивать чемодан из машины. Вылезшая из теплого салона Роза стояла рядом, держа в одной руке клетку филина Хьюго, в другой — корзинку со своей кошкой, и, когда подкравшийся сзади некто провёл руками по её ребрам, истошно взвизгнула, чуть не уронив поклажу.

— Фу, Роуз, я чуть не оглох, — весело сказал Альбус.

— Ты же знаешь, что уроки визга я брала у твоей младшей сестры, — улыбнулась всё ещё не пришедшая в себя Роза. Отдав питомцев Лили, она порывисто обняла кузена, который на лето уезжал в Ирландию и по которому она очень соскучилась.

Спустя пять минут, когда из дома вывалился взъерошенный Джеймс, ведущий борьбу с совой, которая никак не желала лезть в клетку, а Хьюго забрал у Розы своего филина, колонна двинулась по направлению к «Кингс-Кроссу». Одинокий Джеймс ушёл достаточно далеко вперед, за ним едва поспевали беседовавшие между собой Джинни и Рон, позади них вприпрыжку нёсся Хьюго, то и дело наступавший дяде на пятки, и Лили, а Роза и Альбус плелись, волоча свои чемоданы, представляя собой арьергард их маленькой толпы. Альбус рассказывал о своих каникулах у Вильямсов, Роза хохотала над проделками Альбуса и Давида, но внезапно, вспомнив утренний разговор родителей, она спросила, перебив Ала:

— Альбус, извини, что прерываю… Ты знаешь причину вызова мамы и дяди Гарри?

Альбус таинственно улыбнулся и хотел было понизить голос, но в оживленном центре Лондона услышать шепот было нереально, и потому Ал заговорил обычным тоном:

— Я слышал сообщение мистера Томаса не полностью, но концовку я запомнил: «…на его лавку напали, управляющий был оглушён, он частично потерял память, у мастера при ударе о бетонную стену сломана рука. Малфой…»

— Малфой?! — воскликнула Роза, и кошка в сумке протестующе завозилась, несмотря на то, что Роза укутала корзинку в теплое покрывало, чтобы, не дай Мерлин, Изюминка не простудилась.

— Да, — подтвердил Альбус. — Так вот, дальше: «Малфой не пострадал, но вор или убийца нападал сзади, поэтому он не видел, кто это был. Я составил протокол, нужно осмотреть место происшествия, отправить управляющего и мастера в Мунго и зафиксировать дело. Вызывай Гермиону».

— Судя по длине, ты услышал всё сообщение, — фыркнула Роза.

— Вряд ли, — пожал плечами Ал. — Но папу что-то встревожило. Наверное, он опасается, что это были «старые дружки» Малфоев.

— Которые столько сидели в тени? — хмыкнула Роза. — Маловероятно, Ал.

— Роуз, Альбус! Быстрее! — закричала издали Лили, и кузены, не договорив, прибавили шаг, беспрестанно поглядывая на часы…

* * *

— Подожди, Роуз! — Альбус дернул Розу за рукав куртки.

— Чего? — возмущенно спросила обдумывающая сказанное по дороге Роза.

— Я обещал Давиду, что найду его. — Альбус лихорадочно озирался. — Ты его видишь?

— Ал, ты рехнулся? Поезд через три минуты отходит!

— Роуз, ну я по-человечески тебя прошу: пойдем со мной, вдвоем мы быстрее его найдем! — Альбус схватил Розу за руку, попутно подумав, что сестра — мерзлячка (ибо ладошки Роза втиснула в старые перчатки Лили, которые каким-то непостижимым образом нашлись у них дома), и потащил вглубь толпы провожающих — родителей, младших или чересчур взрослых для Хогвартса братьев и сестёр.

— Альбус, аккуратнее, я, конечно, понимаю, что кузин у тебя много, можно не беречь… Ой! Альбус, ну я же не умею проходить сквозь людей, ты уж поосторожнее… Ай, блин!.. Альбус, вот он!

Не обращавший до этого на тонкий голос сестры никакого внимания Ал обернулся. За руку румяная от бега Роза держала Давида.

— Придурок, ты чего не в поезде? — шипела она. — А если бы он сейчас уехал?..

— Я должен был дождаться Ала, — ухмылялся Давид. — Я знал, что он пойдет на поиски.

— Звучит так, как будто ты под завалами погребён, а Ал — сенбернар какой-то, — хихикнула Роза, но тут же возмущенно пискнула что-то, когда Альбус оттеснил её с дороги, впечатав в какого-то дородного джентльмена лет под пятьдесят, и порывисто обнял друга.

— Да ладно вам, можно подумать, сто лет не виделись, — была рада испортить столь трогательный момент Роза. — Ал, ты же неделю назад приехал!

— Замолчи, Роуз! — рявкнул Альбус.

— Не больно-то и хотелось глядеть на ваши обнимашки… — обиженный голос Розы потонул в свистке «Хогвартс-экспресса».

Не сговариваясь, шестикурсники бросились к постепенно начинающему двигаться поезду. Роза бежала последней, что значительно облегчало ей дорогу, так как народ расталкивали Альбус и Давид, а, следовательно, она не чувствовала себя виноватой перед мамами, которые решили дать последние наставления своим непутевым чадам.

Поезд уже набирал ход, когда они достигли последних открытых дверей вагона. Альбус влетел по ступенькам первым, Давид в расстегнутой толстовке — Мерлин, ему же холодно! — прыгнул следом и протянул руку Розе, которая успела заскочить на ступеньку перед тем, как поезд начал стремительно ускоряться.

— Спасибо, — выдохнула Роза, ощущая крепкое рукопожатие Давида.

— Не за что, — хмыкнул Давид и, втащив Розу в тамбур, закрыл двери вагона.

А Альбус, страшно округлив глаза, глянул сначала на Розу, затем — на своего приятеля. И так три раза, пока они смеялись в тамбуре над потерявшим их Джеймсом, а после — в течение всего пути.

И все же интересно, что бы это могло значить?..

* * *

После распределения первокурсников стол сразу же оживился, особенно та часть, куда сели двоюродные сестрички Розы — первокурсницы Молли и Люси. Их щебетание порядком выводило Розу из себя, — она жутко волновалась за маму и дядю Гарри. Время от времени она кидала взгляд на слизеринский стол, но сидевший с совершенно спокойным лицом Малфой абсолютно не успокаивал её.

Альбус тронул её за локоть:

— Роуз, ты чего?

— Ничего, сиди ешь, — отбрила кузина и только потом осознала грубость сказанного. — Извини, Ал.

— Ничего. Если ты волнуешься насчет тети Гермионы и папы — то напрасно, они уже дома.

— И ты мне не сказал? — шипение Розы можно было услышать на другом конце стола, но, к счастью, основная масса студентов была поглощена едой и не оторвалась от неё, хотя некоторые подняли головы, глядя на Розу и Альбуса. — Ты хоть представляешь, как я волновалась?!

— Могла бы сама спросить, — парировал Ал. — В общем, всё нормально, они дома.

— И это всё?

— Ну, особых деталей операции мне не сообщали, — съехидничал кузен, и Роза стукнула его в плечо. — Хорошо, скажу то, что мне написал папа. Не психуй, это письмо я получил уже на платформе, поэтому и не успел тебе сказать. Он извинился, что не проводил, попросил поцеловать Лили, — тут Альбус негодующе хмыкнул, — так… остальное пропустим, ибо семейное. А ещё он сказал, чтобы мы не лезли на рожон и не искали ссор с Малфоями. Вот и всё.

— Мда, замечательно, — протянула Роза, которой хотелось пообижаться на Ала подольше. — Блеск.

— Что опять не так? — покорно спросил Альбус, которому в утешение подмигнул Давид, показывающий выражением лица, что девушки, пусть даже и кузины, — это всегда печально.

— Дядя Гарри всерьёз думает, что мы будем вытрясать из этих, — Роза кивнула в сторону слизеринского стола, — информацию? И что мы вообще будем с ними связываться? С этим пафосным и его мелким братом?

— Эй, Роуз, вообще-то он ровесник Хьюго, — заметил Альбус.

— Если ты считаешь, что Хьюго взрослый, тебе пора в могилу, — повысила голос Роза. Хьюго прыснул в стакан с соком.

Равновесие было восстановлено.

Часть 2.

Эрида Забини.

Эрида встала и отдернула ночные шторы на окнах. Мокрая крыша домика сторожа, серое небо и влажные листья на деревьях говорили о погоде красноречивее всего, ставя безжалостную отметку: «Отвратительно», подобную оценке Эриды по прорицаниям за СОВ.

Она поморщилась, вспомнив мгновенно омрачившееся из-за этого лицо матери. Именно она настаивала на том, что Эрида, как потомственная чистокровная ведьма, обязана овладеть этим искусством. А она научилась только читать по ладони. И пить горячий чай из обжигающей ладони кружки.

А по остальным предметам она получила достаточно высокие оценки. «Превосходно» по заклинаниям повергло Эриду в шок — она никогда не считала себя достаточно хорошей ученицей. Должно быть, кровь сказалась…

Кстати, о крови. Всё лето семейство Забини провело в Италии, у бабушки по материнской линии. Орнелла Забини, вышедшая одиннадцатый раз замуж, сватала неотвратимо краснеющую Эриду всем состоятельным женихам Италии, которых только знала. И каждый раз, когда Орнелла начинала расписывать «необыкновенные таланты» Эриды, та покрывалась красными пятнами от стыда и спешила спрятать взгляд, отчего у потенциальных женихов создавалось самое благоприятное впечатление. У Иксиона дела шли хуже — в жены ему фактически навязали какую-то дальнюю родственницу, и тот всеми силами открещивался от брака. Родители во время поездки буквально бросили детей на попечение горящей нездоровым энтузиазмом бабушки и уехали в Альпы, пробыв там около пяти недель. А, когда вернулись, детей уже фактически обручили…

Эрида вспомнила негодующего отца, и испорченное погодой настроение чуточку поднялось. Она отошла от окна и села на постель.

В дверь постучали.

— Эрида! Ты проснулась? Ты одета? — голос брата вызвал у неё улыбку.

— Да, входи, — Эрида поспешно схватила халат со стула и накинула его на плечи.

— Фу, соня, — поморщился Иксион, — сколько можно спать? Вставай, завтрак готов, и через сорок минут отходит поезд.

— Успеем. Всегда успевали.

Это был их ритуал — говорить эти слова каждый год, перемигиваясь и наигранно хмурясь. А после бежать, держась за руки, по перрону, толкая провожающих и других учеников.

Но сейчас они выросли, и у Иксиона появились первые морщины. А сама она уже давно не расстается с тушью и помадой. Но обычай — бежать и улыбаться, чуть насмешливо, немного игриво, и всегда — друг другу, — остался.

Но сегодня эта традиция прервалась. Иксион на перроне положил ей руку на плечо и тут же опустил.

— Извини, но мне пора, — выдавил он. — Я сам сегодня уезжаю.

— Куда? — улыбаясь, спросила Эрида. — И почему ты мне не сказал?

— В Румынию. Потому что ты первая, кому я это говорю.

— Хорошо, только ответь на вопрос: зачем? — Эрида прищурила темные глаза от бьющего в лицо снопа яркого света и, смаргивая непроизвольно выступившие слёзы, посмотрела на брата.

— Я не могу тебе сказать, прости, — он наклонился и мимолетом коснулся губами её щеки. — Не скучай. Прощай, — он повернулся было, но Эрида вцепилась в его рукав мертвой хваткой; улыбка исчезла, словно её никогда и не было.

— Что значит «прощай»? Ты не вернешься?

Иксион вымученно улыбнулся и, высвободившись из захвата, исчез в толпе.

— Мисс Забини, — подоспел запыхавшийся носильщик, — прикажете поместить ваш чемодан в багажное отделение?

— Да, — она смотрела в упор перед собой. — Пожалуй, — носильщик кивнул в ответ на её слова и поспешно ретировался.

— Забини, что с тобой такое? — раскрасневшаяся Тилси налетела на Эриду. — Эрида!

— Привет, Тилси, — отстраненно произнесла Эрида.

— Рид, что случилось? — Тисифона схватила Эриду за локоть и втащила не сопротивляющуюся подругу в купе. Закрыв дверь купе, Тилси села на соседнее сидение и, отбросив все презрительные интонации, с которыми она говорила на людях, серьёзно сказала:

— Рид, ответь же!

Эрида взглянула в её нахмуренное лицо и отвернулась.

— Всё ясно, — кивнула Тилси. — Мне до тебя не достучаться, пусть тебя Скорпиус тормошит.

Эрида робко улыбнулась спинке сидения, чувствуя, как от этого имени что-то сжалось внутри. Она целое лето не видела Скорпиуса, получила от него всего лишь четыре письма и очень соскучилась. Очень.

И, когда дверь открылась, Эрида радостно улыбнулась вошедшему. Тотчас же вскочила и порывисто обняла его — такого взрослого, выросшего за лето, и которому она теперь достает макушкой лишь до подбородка. Вот тебе и Скорпиус…

— Привет, Рид, — он аккуратно обнял её за талию одной рукой, держа в другой чемодан. — Может, ты меня все-таки пропустишь?

Эрида вспыхнула, посторонилась и заметила ехидную и, в то же время, вроде как сочувствующую улыбку Тилси. «Ну и чего она ухмыляется?» — сердито подумала Эрида.

— Как лето прошло, Скорпиус? — Тилси, сбросившая туфли, закрыла дверь в купе и залезла с ногами на сиденье, презрительно поглядывая в сторону окна.

— Прекрасно, Тилси, у меня иначе не бывает, ты же знаешь, — Скорпиус, затолкавший небольшой чемодан на верхнюю полку, ухмыльнулся. Недобро так.

После смерти Нарциссы Скорпиус стал еще более замкнутым — в плане того, что он крайне редко рассказывал о том, что его беспокоило или тревожило. Он всегда был рад выслушать Эриду, помогал ей — советом ли, деянием, но сам никогда ничего не просил. Но этого и не требовалось, потому что Эрида постоянно была рядом и была готова помочь. И Скорпиус знал это.

— А вот Рид какая-то печальная сегодня, — наябедничала Тисифона, глядя на возмущенную и чуточку покрасневшую Эриду. — У неё явно лето прошло не лучшим образом.

— Конечно, Тилси, я бы посмотрел на тебя, если бы тебя стали сватать за Чарли Уизли, — хмыкнул Скорпиус и сел рядом с Эридой.

— Уизли? Это драконовед? Какой ужас! Я всё прощаю тебе, Рид! — в притворном ужасе воскликнула всплеснувшая руками Тисифона.

— Тилси, истинные слизеринки так не поступают. Они записывают каждую сделанную в их адрес гадость, чтобы потом было в чем упрекнуть, — съехидничала Эрида.

— Я думала, ты лучшего обо мне мнения, — хмыкнула Тилси. — А так прошлась и по гордости, и по слизеринскому самолюбию. Смотри, не заиграйся.

— Тихо, девочки, спокойно, — Скорпиус успокаивающе улыбнулся вначале Тисифоне, затем Эриде.

— Так, — недовольно сказала Тилси, — мне пора. Скорпиус, Рид, вы тоже подходите, примерно через полчаса. И найдите кого-нибудь, кто посидит в купе за время нашего отсутствия. А то какие-нибудь мелкие наглые гриффиндорцы займут.

— Нет проблем. Я приведу сюда Этамина и кого-нибудь из его приятелей. Устроит?

— Вполне, — Тилси надела туфли и, открыв дверь купе, исчезла.

Когда дверь вернулась на место, Скорпиус наклонился, достал из рюкзака свернутую в трубку газету и вновь улыбнулся глядящей на него Эриде.

Его шрам с годами утратил ту броскость, стал почти незаметным; к тому же длинными волосами, которые обычаями дома Малфоев предписывалось зачесывать назад, Скорпиус закрывал отметину на щеке, и более младшие девочки иногда даже начинали пытаться обращать на себя его внимание. Стоило ли говорить, что один вид Эриды рядом со Скорпиусом разрушал все их детские фантазии?

— Скажи, Рид, — заговорил Скорпиус, начисто отбросив тот снисходительно-любезный тон, которым вёлся в разговор с Тилси, — ты не слышала сегодня утром ни о каком странном происшествии?

— Происшествии? — эхом переспросила Рид. — О чём ты?

— Значит, не слышала, — кивнул Скорпиус. — Собственно, поэтому, — тряхнул Скорпиус газетой, — я и задержался. Искал просочившуюся в прессу информацию. И она действительно там оказалась, — поморщился юноша.

— Я не могу понять, что случилось, — хмуро сказала Эрида.

— Вот, — Скорпиус развернул страницы «Ежедневного пророка» и, чиркнув что-то на полях обычным магловским карандашом (девушка брезгливо скривила лицо, глядя на огрызок карандаша в руках друга), протянул печатное издание Эриде. — Почитай.

— “Мистический грабитель выбрал жертвой магазин семейства Малфоев в Косом переулке”, — озвучила Эрида заголовок и охнула.

— Молодец. А теперь то, напротив чего я поставил галочки, — попросил Скорпиус.

— «Из сейфа не было украдено ни кната… Касса магазина нетронута… Пострадавшие продавец и мастер переправлен в Мунго… Сам мистер Малфой отделался травмой черепа…» Ужасно! — воскликнула Эрида.

— Ага, — сказал Скорпиус, в голосе которого не было ни грамма сочувствия. — А теперь припомни заголовок. Не кажется, что слова статьи с ним расходятся?

— Но твой отец пострадал! — дрожащим голосом сказала Эрида.

— Ты знаешь о моих отношениях с ним, — зло сказал Скорпиус и забрал у Эриды газету. — Я предлагаю поговорить о грабителе. Что ему было нужно, как ты думаешь?

— Может, он действительно хотел украсть что-то, но не успел? — предположила Эрида, стремясь скрыть слёзы в голосе.

Она была шокирована не столько произошедшим, сколько спокойной реакцией Скорпиуса. Мерлин, но он же сын! Пусть у них с отцом весьма натянутые отношения, но Драко ведь его, Скорпиуса, отец! Как можно закрыть глаза на то, что он ранен?

А потом Эрида вспомнила драку Скорпиуса и Джеймса Поттера на третьем курсе в холле Хогвартса, когда Скорпиус попал в больничное крыло, а Поттер был на грани исключения из школы, и вспомнила то, что мистер Малфой даже не приехал, хотя пострадавшей стороной являлись оба его сына… Действительно, о каких сыновних чувствах может идти речь, когда сам Драко Люциус Малфой ведет себя далеко не по-отцовски?

— Нет, Рид, — Скорпиус заглянул ей в глаза. — Нет. Я думаю, что это было предупреждение.

— Чьё?

— Не знаю. Но совершенно точно это было совершено не просто так.

http://s002.radikal.ru/i200/1009/f2/3a2007cc4b18.jpg — Роза Уизли

http://s48.radikal.ru/i121/1009/41/288d9db9d6d6.jpg — Скорпиус Малфой

http://s002.radikal.ru/i198/1009/5e/4831dd9c945b.jpg — Эрида Забини

Глава 8.

Часть 1.

Скорпиус Малфой.

Утро первого учебного дня не задалось сразу же — он разбил будильник Андреса, запустив трезвонящую штуковину в стену. И хотя починить предмет не составило особого труда и нахмурившийся неразговорчивый Андрес Гойл вроде как даже смягчился, Скорпиус понял, что ничего хорошего в этот день ему ожидать не придётся.

Пока в дверь ванной, в которой заперся Мэтью, долбил кулаками Альвар и громогласно обещал «кастрировать копушу», Скорпиус собирал вещи, прикидывая, стоит ли брать что-то с собой в Большой зал. Дождавшись освобождения заветной комнаты, Альвар хлопнул дверью так, что Мэтью подпрыгнул, а появившийся в спальне домовой эльф в ужасе пискнул. Скорпиус покачал головой и, то и дело убирая длинную чёлку с глаз (зачесывать волосы назад не было никакого желания), поплёлся наверх.

Сидящую с неестественно прямой спиной за столом Эриду он нашёл сразу. Тисифона довольно хмыкнула, когда он сел напротив, отметила, что: «Скорпиус, я понимаю, что твои проблемы более глобальны, чем мировые, но, пожалуйста, не сотрясай из-за этого стол» и погрузилась в чтение «Ежедневного пророка». Скорпиус приобнял Эриду за плечи, отчего она дернулась в сторону и чуть не опрокинула себе на колени пустую тарелку.

— Рид? — осторожно позвал её Скорпиус. — Всё нормально?

— Да, — резко ответила Эрида и вновь низко склонилась над столом.

— Она получила своё расписание, — прошептала Тилси, когда Эрида встала и вышла из Большого зала. — Ты знаешь, что профессор по защите от темных искусств подняла необходимую для продолжения курса оценку?

— То есть нужна «Превосходно»? — уточнил Скорпиус.

— Именно, — Тилси, склонив голову, лукаво глядела на него. — У тебя ведь именно эта оценка за СОВ, верно?

— Да, — Скорпиус схватил тост.

— Тогда твоя мечта может осуществиться, — Тилси отставила в сторону стакан с соком и поднялась. — Читал? — она потрясла газетой в воздухе.

— Когда бы я успел? — насмешливо поинтересовался у неё Скорпиус.

— Ну, так держи, — Тилси протянула ему листы газеты и, подхватив сумку, неспешно направилась к выходу.

«Подробности нападения на магазин бывшего Пожирателя Смерти Драко Малфоя».

Скорпиус оторвал верхнюю часть газетного листа, на которой помещалась небольшая статейка с заманчивой последней фразой: «Мы будем следить за дальнейшими событиями», смял в кулаке и обернулся. На него с другого конца Большого зала внимательно смотрела Роза Уизли. Она несколько секунд не сводила с него взгляда, а после опустила глаза на свой экземпляр «Пророка».

— Уизли запала на тебя? — хмыкнул севший рядом Мэтью. — Осторожнее, Скорпиус. Она девушка серьезная.

— Спасибо, дорогой, за заботу, — с преувеличенной любезностью отозвался Скорпиус, заглушая кашель подавившейся во время вопроса Уордберга Денеболы Блэк. — И я крайне признателен тебе за твою наблюдательность.

Рядом с хохотнувшим Мэтью появился декан Слизерина, пришедший явно по их души, и Скорпиус отложил недоеденный тост.

— Мистер Малфой, — поприветствовал его профессор Нотт, — очень рад вас видеть. Выражаю глубокие соболезнования вашей семье….

— Отец пока не умер, и вроде даже не собирается, — отрезал вспыливший Скорпиус, но, спохватившись, неловко добавил в конце: — Сэр.

Мистер Нотт испытующе поглядел на него.

— С такой вспыльчивостью, мистер Малфой, вам самое место в Гриффиндоре. И уж точно не в мракоборцах.

Блямс! Мэтью уронил вилку на тарелку и перевел изумленный взгляд на Скорпиуса.

— Мистер Нотт, я не думаю, что вас это каким-либо образом касается, — процедил Скорпиус сквозь зубы; Мэтью, поняв намек, отвернулся к Блэк, которая немедленно зашипела ему что-то на ухо. — Скажите, я могу продолжать обучение по необходимым для мракоборца дисциплинам?

— Да, мистер Малфой. Можете. Но я не думаю, что вас, учитывая вашу фамилию и происхождение, будут рады видеть в числе…

— Спасибо, сэр, — Скорпиус выхватил из дрожащей смуглой руки профессора своё расписание и поспешил к выходу.

Уже в дверях он обернулся.

На него всё так же смотрела Роза Уизли.

«В конце концов, это не их дело, — думал Скорпиус, меривший шагами спальню. — И любой, кто меня спросит об этом, получит тот же ответ: «Это тебя не касается». Ведь я уже всё для себя решил. Уже поздно что-то менять».

К осознанию того, кем он хочет стать, Скорпиус шёл очень долго и потому не хотел, чтобы у него выбивали почву из-под ног. А земля того островка уверенности, на котором он стоял, и без того уже осыпалась под ногами…

Он понимал, что для достижения своей жизненной цели ему придется выдержать далеко не один косой взгляд, услышать не одно предостережение относительно субъективности приемной комиссии Отдела Мракоборцев, которая скорее удавится, чем даст возможность человеку с фамилией «Малфой» поступить на желанную столькими выпускниками Хогвартса специальность, шагать по головам, если он намерен дойти до конца. А Скорпиус хотел доказать, что он сможет, что он справится со всем этим, что он не такой трус, как его отец и дед, вставшие не под те знамёна и оказавшиеся, несмотря на происхождение, в глазах общества ниже, чем известнейший проходимец и вор Наземникус Флетчер. Разве это нормально? А плебейское дело отца? «Это позор для древнего рода — заниматься торговлей!»

Эти слова разъяренного деда Скорпиус услышал в детстве, и они очень задели его. С одной стороны, Люциус был прав, но с другой… Дело давало прибыль, да и продавать волшебные палочки всегда считалось чем-то недостижимым, высоким, потому что встать на улице с амулетами может любой, но не каждый способен организовать столь обширное производство, какое создал отец. Но… но статус семьи от этого не менялся, они как были изгоями, так ими и остались. И все те многочисленные подруги матери, стоит их семье разориться, тотчас же с брезгливым выражением на лице отвернут от нее головы с завитыми в лучших парикмахерских Косого переулка волосами.

Скорпиус присел на кровать и обхватил голову руками. В голове звучали голоса будущих напарников, говоривших нестройным хором нечто вроде: «Что, Малфой, пошёл дружков отца ловить? Не боишься, что они грохнут тебя, дважды предателя, а?»

Он откинулся на подушку и зажмурился, вспоминая разговор с отцом во время летних каникул.

— Отец, — Скорпиус вошел в кабинет и, стоя на пороге, смотрел на макушку отца, видневшуюся над спинкой кресла.

— Заходи, — не поворачиваясь, хрипло сказал Драко. — Иди сюда.

Скорпиус пересёк кабинет и остановился сбоку от стола.

— Что ты хотел? — вопрос прозвучал как приказ.

— В начале прошлого учебного года ты велел мне выбрать, чем я хочу заниматься. Так вот, я решил.

— А что так долго?

— Помнится, я отправлял тебе письмо, но на следующее утро сова вернулась.

— И что же ты выбрал? — отец пропустил мимо ушей последнюю фразу Скорпиуса, целиком сосредоточившись на омовении стенок пузатого бокала коньяком.

Скорпиус сделал паузу, дождался, пока отец поднесет алкогольный напиток ко рту, и произнес:

— Я буду мракоборцем.

Результат превзошёл все ожидания. Фраза произвела нужный эффект — отец поперхнулся коньяком, опрокинул содержимое стакана на колени и чуть не бросил вышеупомянутым бокалом (богемское стекло, девятнадцатый век) в Скорпиуса.

Прослушав лекцию о том, что он идиот, Скорпиус выразил надежду, что это всё, и он может идти. «Я не передумаю, отец, даже не надейся», — сказал он, сделав шаг к выходу, но Драко, ухватив сына за локоть и завопив: «Посмотрим!», отправился с ним к главе семейства.

— У тебя юношеский максимализм, — вкрадчиво говорил хриплым голосом Люциус. — Тебе хочется наделать глупостей, я понимаю, но я не дам тебе этого сделать. Это пройдет, Скорпиус.

— Да ничего ты не понимаешь! — вспылил Скорпиус. — Я не хочу сидеть в пыльном кабинете и заполнять никому не нужные бумажки, мне опротивели все сметы и таблицы, чертимые отцом, эти все его графики, куда и поехать и какой древесины привезти! Мне это не интересно! Я не хочу закончить свою жизнь как офисный работник. Я хочу…

— Ты хочешь на войну! — тоненько взвизгнул дед. — И ты уверен, что ты выберешь правильную сторону! Но запомни, Скорпиус: правда всегда имеет две стороны! И точка зрения не может быть одна!

— Два разных взгляда на происходящее только у того, кто не имеет собственного мнения, а слепо следует по указке, — Скорпиус смотрел на деда, скрестив руки на груди, а сердце в груди билось быстро-быстро. — Как отец, которого ты лишил права выбора. И со мной пытаешься сделать то же самое. Не выйдет, — добил он и повернулся к выходу.

Отказавшись от пижонской мысли хлопнуть дверью (да посильнее), ни разу не оглянувшийся Скорпиус вышел из кабинета деда. И спустя полчаса он уже стоял у могилы бабушки, опускал срезанные в оранжерее цветы на надгробную плиту и словно слышал предсмертные слова Нарциссы: «Ты не сломаешься, ты выстоишь, знай, ты выстоишь! Ты сильный, Скорпиус…»

* * *

— Скорпиус! — Эрида осторожно дотронулась до его щеки.

— Я не сплю, — откликнулся он, открывая глаза.

— У нас сейчас трансфигурация, пойдем, — Эрида неотрывно смотрела ему в глаза, и Скорпиус впервые в её присутствии ощутил себя некомфортно.

— Послушай, Рид, — решил выяснить всё и сразу Скорпиус, — что случилось? Только не лги, пожалуйста. Лучше скажи, что это меня не касается, чем обмани.

Эрида всхлипнула.

— Иксион уехал, — справившись с собой, сказала она дрожащим голосом.

— И что? Он не имеет права уехать?

— Имеет, конечно, но… он не собирается возвращаться.

— Что? — Скорпиус потряс головой. — Иксион взрослый и ответственный человек, он не может просто так всё бросить! Я уверен, ты его не так поняла.

Эрида вымученно улыбнулась и кивнула, соглашаясь, даже прошептала: «Наверняка. Извини», но Скорпиус понял, что она так не думает.

Вообще, Эрида всегда доверяла ему, рассказывала о том, что её беспокоит или тревожит, и то, что сейчас она промолчала, неприятно задело Скорпиуса.

— Трансфигурация, говоришь? — Скорпиус резко соскочил с кровати. — Ну что ж, пойдем.

Эрида, наблюдавшая за тем, как он собирает сумку, подавленно молчала, и это начинало действовать Скорпиусу на нервы. Взгляд больших темных глаз Эриды, печальный и затравленный, жёг лопатки, и Скорпиус лихорадочно пытался понять, в чем же он провинился.

«Прости, Рид, но даже ради тебя я не откажусь от своей мечты», — подумал Скорпиус, открывая перед Эридой дверь в коридор.

После сдвоенного урока трансфигурации Эрида побрела в подземелья. Её горестно опущенные плечи заставили Скорпиуса чувствовать себя последним кретином, а на самый пик угрызений совести вознесло её тихое: «Увидимся после твоей защиты. Я буду в гостиной».

Внезапно ощутивший удар по плечу — левому, тому самому, которое неоднократно страдало в драках с Поттером — Скорпиус молниеносно обернулся (за годы террора быстрая реакция стала неотъемлемой частью его тела) — и столкнулся нос к носу с Андресом Гойлом.

— Ты чего? — басом удивился тот.

— Не смей ко мне подкрадываться со спины, — рявкнул Скорпиус. — Никогда, понял?!

Андрес примирительно поднял ладони вверх.

— Я только хотел узнать — ты случайно не знаешь, кто ещё из Слизерина, кроме нас, продолжает курс защиты от темных искусств?

Скорпиус изумленно поглядел на него.

— Ээээ… Ты получил по нему «Превосходно»?

— Раз я торчу перед дверями этого кабинета — значит, да, — Андрес ухмыльнулся.

Скорпиус кивнул, искоса поглядывая на Андреса.

Уродливый и туповатый Гойл никогда не казался Скорпиусу гением, но оказалось, что и он на что-то способен. Хотя… возможно, это пренебрежительные слова отца и деда составили о семействе Гойл неблагоприятное впечатление. Да и сам Скорпиус никогда не присматривался к однокурсникам. И вот как вышло…

— О, хоть кто-то из слизеринцев, слава Мерлину, — раздался откуда-то сбоку недовольный голос; Скорпиус поспешно повернулся к источнику звука, радуясь возможности не смотреть на Гойла, и увидел Денеболу, которая, прижимая к себе сумку, с ненавистью глядела куда-то в сторону.

Скорпиус проследил за направлением её взгляда и увидел группу гриффиндорцев. Что ж, этого следовало ожидать.

— Дэни, стоит ли твои слова расценивать как радостные?

— Прекрати ёрничать, Малфой, — процедила Блэк. — Но да, я чертовски рада вас видеть.

Часть 2.

Роза Уизли.

Розе в напарники достался Андрес Гойл — чересчур полный и достаточно некрасивый молодой человек, похожий на своего отца, лицо которого всё чаще мелькало на страницах «Пророка» в разделе криминальной хроники. Если честно, Роза была практически уверена в патологической неспособности Гойла к обучению, и потому была очень удивлена, увидев его ещё в коридоре перед кабинетом защиты от темных искусств.

Андрас недружелюбно посмотрел на нее, но промолчал. Роза вспыхнула, и, с ненавистью поглядев на его здоровое плечо (задирать голову для того, чтобы посмотреть слизеринцу в глаза, не хотелось), перевела взгляд на Ала.

Его напарницей стала слизеринка Блэк, которая, будучи также не в восторге, кривила узкие, вульгарно накрашенные, по мнению Розы, губы. Роза приметила оставшуюся в одиночестве Тринити (выбравшие защиту когтевранец и пуффендуйка были также определены друг другу в напарники, и, если судить по бросаемым ими нежным взглядам, эта пара была более чем довольна сложившейся ситуацией) и повернула голову, надеясь, что наличие Малфоя в кабинете ей всё же показалось.

Увы, нет. Действительно, без напарника оставался Малфой, и Тринити также поняла это.

— Я не буду работать с ним в паре! — возмутилась Тринити, на всякий случай отодвигаясь подальше. — Не желаю видеть его рядом с собой!

— Взаимно, Томас, — процедил Малфой.

Профессор защиты от темных искусств выглядела опешившей. Ещё бы — до этого она работала исключительно с младшими курсами, и потому, возможно, не знала, насколько упертыми в своих позициях могут быть старшекурсники, нелюбовь которых к факультету-сопернику прогрессировала год от года.

— Может, мы всё же как-то разрешим эту ситуацию? — спустя какое-то время молчания немного жалобно спросила профессор.

«Откажись от своих слов, Тринити, гриффиндорцы должны быть выше мелочных слизеринцев!» — думала Роза, подбадривая приятельницу взглядом. Тем более, на её взгляд, в Малфое, кроме его язвительной и злобной натуры и страстного стремления сделать жизнь хуже всем, ничего страшного не наблюдалось. Но Тринити на компромисс с Малфоем идти не желала, в то время как тот, преспокойно насвистывая, стоял напротив лихорадочно ищущей выход из данной ситуации профессора.

— Я встану в пару с Малфоем, — Роза сделала шаг вперед.

Альбус явно был ошарашен поступком кузины и собирался что-то вякнуть, Тринити же с таким обожанием поглядела на Розу, что та невольно отвела взгляд.

— Какое благородство, Уизли, — хмыкнул Малфой.

Роза, намеренно не обращая внимания на его слова, вперилась взглядом в лицо хмурящейся преподавательницы. Интересно, Розе показалось, или же профессор действительно смерила её взглядом, в котором полыхала ненависть?

— Видите ли, мисс Уизли, я распределяла пары вовсе не по критерию «как мне хочется». Я прежде всего смотрю на ваш магический потенциал. У вас и у мистера Малфоя примерно одинаковый уровень магических способностей, у мисс Томас и у мистера Гойла он также практически идентичен, — Тринити, услышав эти слова, ошарашено втянула в себя воздух. — А, как я уже сказала раньше, в паре должны быть ведущий и ведомый. Вот, например, мистер Поттер является ведущим для своей напарницы, мисс Блэк. А кто будет ведущим в вашей паре?

Роза, которую слова о «несовместимости магического потенциала» абсолютно никоим образом не впечатлили, тихо буркнула: «Уступаю все лавры Малфою», на что профессор лишь рассмеялась странным гортанным смехом:

— Не все так просто, мисс Уизли. Я не думаю, что вы согласитесь добровольно отсиживаться на вторых ролях, и…

— О чем вы, профессор? — вклинился в беседу Малфой. — Гриффиндорцы — вечно на вторых ролях, такова уж их карма.

— Мистер Малфой, я абсолютным образом толерантна к факультетам вашей школы, и поэтому, пожалуйста, воздержитесь от опущения Слизерина в моих глазах.

Роза увидела, как вспыхнули на последних словах пятна на щеках Малфоя, и не смогла сдержать ехидную улыбку.

— Итак, у каждого теперь есть напарник, чему я очень рада, — подытожила профессор. — Мы можем начать. Прошу напарников встать напротив друг друга.

Малфой сам подошёл к Розе. Издевательски поклонился и прищурил глаза. Роза сделала книксен — исключительно из вежливости — и успела заметить, как по губам Малфоя скользнула улыбка.

— Уизли, тебе определенно нужно учиться реверансы.

Роза, не меняя выражение лица, послала в него Оглушающее.

* * *

— Наверное, спрашивать, зачем ты встала в пару с Малфоем, бессмысленно? — Альбус, делавший вид, что читает книгу, поднял голову и заинтересованно смотрел на сестру.

— Бессмысленно, — эхом откликнулась Роза, корпевшая над эссе по трансфигурации. — Абсолютно.

— Что я слышу? — Джеймс отправил в полет кипу пергаментов, лежавших до этого на сидении стула, и рухнул на него, глядя в упор на сидящую сбоку Розу. — Роуз, ты начала якшаться с Малфоем? О, Мерлин и Моргана!

— Что такое, Джеймс? — Роза устремила гневный взгляд на кузена. Отпечаток испачканного в чернилах пальца на щеке ярко контрастировал с морщинами на лбу и злым прищуром. — У тебя есть какие-то претензии?

— Тише, тише, Рози, — Джеймс примирительно поднял ладони вверх. — Успокойся. Просто мне непонятно, почему ты его защищаешь, ещё с малолетства…

— Джеймс! — предупреждающе произнёс Ал.

— Послушай меня, Джеймс, и заруби это на своём носу. — Роза с такой силой ткнула пером в пергамент, ставя точку, что прорвала пергамент насквозь. — Во-первых, тебя это не касается. А во-вторых, мне решать, с кем «якшаться», — Роза в точности скопировала голос Джеймса, — а с кем нет. И поверь, прежде чем сделать выбор, у тебя я точно не стану спрашивать советов.

— Роуз, я забочусь в первую очередь о тебе, — вспылил Джеймс. — Прекрати мнить себя гениальным дипломатом, способным найти подход к любому. Ты гриффиндорка, а он слизеринец, у вас не может быть дружеских отношений, как бы ты их не пыталась построить, и это как семейное проклятие. Эта ненависть — она живет в подкорках, просто ты этого не замечаешь…

— Я не ненавижу Малфоя, — слова с уст Розы сошли неожиданно легко, и она, не делая паузы, продолжила, видя изумленные взгляды кузенов: — Мне он кажется вполне обычным человеком, как и все остальные. И если у тебя, Джим, имеются иные суждения — то всё потому, что ты не умеешь фильтровать полученную от моего отца и дяди Джорджа информацию, — Роза обмахивала пергамент, молясь, чтобы чернила поскорее высохли, поскольку разговор набирал обороты.

Джеймс, на которого Роза искоса бросила виноватый взгляд, выглядел ошарашенным.

— Да, Роуз, я не ожидал этого от тебя, — он откинулся на спинку обреченно скрипнувшего стула. — Я думал, что ты равнодушна к Малфою. Но твои слова звучат так, словно ты…

— Джеймс! — повторно вмешался Ал.

— Послушай, Джеймс, — Роза справилась с дрожащим голосом. — Мне наплевать на все предрассудки, которыми ты забиваешь себе голову и на которых строишь свой крошечный мирок. На уроке возникла спорная ситуация, я попыталась её разрешить, мы пришли к консенсусу, и, честное слово, я не понимаю, почему ты так неадекватно реагируешь. Я поступила, как здравомыслящий человек, вот и всё! А у тебя, Джеймс, абсолютнейшим образом нет ни совести, ни чувства такта, ни даже банально мозгов, потому что ты просто не в состоянии включить их и логически проанализировать сложившуюся ситуацию!

— Знаешь, Роуз, это у тебя типично женская логика, благодаря которой вы все выворачиваете наизнанку и утверждаете, что это мы тупицы. Но… — Джеймс задумался. — Пусть. Я не буду тебя разубеждать. Ты сама всё со временем поймешь… А что насчет моих моральных качеств… Я, как и свинья, родился без совести, — и Джеймс, хлопнув по плечу Ала, вскочил и направился куда-то с Логаном и Эваном.

Ал буркнул что-то в духе того, что в таком случае не является его братом.

Роза задумчиво смотрела на него.

Определенно, Джеймс повзрослел — иначе бы он не отступился так скоро.

Вопрос только в том, кто из них двоих прав.

Роза очень не хотела ошибаться.

Улыбающийся Давид подсел к Розе, бездумно листавшей до этого учебник по травологии, и тем самым вывел её из состояния транса.

— Добрый вечер. Не помешаю?

— Виделись уже… — меланхолично откликнулась Роза. — Нет, конечно. Ты что-то хотел?

Давид легонько стукнул пальцем по учебнику.

— У нас же сегодня не было травологии, — мягко напомнил он.

— Зато завтра будет.

— Это будет завтра.

— Темнишь, — внезапно резко сказала словно очнувшаяся Роза, склоняя голову набок. — Что тебе нужно?

— Мне? — однокурсник обезоруживающе улыбнулся. — Я хотел всего лишь вывести тебя из анабиоза. Ты своим пристальным созерцанием, длящимся около получаса, сумела смутить даже изображенного на картине Годрика, — Давид кивнул на пустой холст висящего напротив полотна.

Роза хмыкнула.

— Спасибо за заботу, — поблагодарила она. — Я пойду?

— Конечно, — Давид протянул Розе книгу и накрыл её пальцы своими. — Спокойной ночи.

— Спасибо, — Роза аккуратно потянула учебник на себя. — До завтра.

* * *

Закрыв за собой дверь, Роза прислонилась к ней спиной и устало провела по лбу ладонью. И тут же услышала знакомый голос:

— Добрый день.

— И тебе перевернуться в гробу, Малфой, — Роза тяжело вздохнула и зашагала к парте, за которой сидел ухмыляющийся слизеринец.

— Уизли, нужно быть вежливой, доброй и отзывчивой, и люди к тебе потянутся, — наставительно изрёк Малфой.

— Перед разорванными на кусочки канкан танцевать ни к чему.

На самом деле, Роза не хотела грубить. Но срабатывал некий защитный механизм — Роза боялась возможных подколок Малфоя, и потому хотела ударить первой.

— Разорванными на кусочки? — Малфоя это определенно позабавило. — Это угроза?

— Это намёк на то, что сейчас мы будем отрабатывать заклинание «Секо», — улыбнулась Роза. С губ были готовы сорваться слова о многочисленных шрамах, которыми Малфой обзаведется после сегодняшнего урока, но тут он, что-то спрашивая, тряхнул головой, и Роза увидела его шрам — тот, что приводил её в ужас весь первый курс. И Роза, подумавшая о том, что она ещё более бестактна, чем Джеймс, почувствовала, как краска заливает щёки.

— Уизли, с тобой всё в порядке? — осведомился Малфой. — Я не думал, что слова о новой учебной программе настолько тебя смутят. Извини… — он едва сдерживал смех.

А Роза никогда не чувствовала себя более гадко, чем сейчас.

Ведь сейчас она чуть не поступила так же, как и Джеймс.

— В порядке, — повторила Роза.

И тогда Малфой впервые протянул ей руку.

Шли дни, и Роза с удивлением обнаруживала, что Малфой не совсем пропащий. Она могла даже признаться, что считает его не просто «обычным», а даже… интересным. Кое в чем, например, в своих бунтарских стремлениях Малфой походил на Джеймса, но, в то же время, отличался от него настолько, что Роза постоянно проводила между ними параллели. И сама не замечала, как каждое утро она украдкой бросает взгляды на стол факультета Слизерин.

* * *

Только Скорпиус взял в руки столовые приборы, как в зал влетели совы. Улыбающаяся Рид подняла голову, ожидая письма из дома, сидящая справа Тилси, наоборот, устремила взгляд в тарелку. Скорпиус мимоходом подумал, что они с Брайаном в очередной раз поругались, и ободряюще обнял её за плечи.

На стол перед Скорпиусом, едва миновав тарелку, упало письмо из дома. Он протянул правую руку и схватил конверт. Внезапно как-то закололо сердце, он вспомнил то неприятное ощущение, которое преследовало его весь вечер, и вздрогнул.

Сидевшая за столом Гриффиндора Роуз Уизли смотрела на Скорпиуса широко распахнутыми глазами — впрочем, к постоянному созерцанию с её стороны он уже привык настолько, что почти не обращал на это внимания. Однако сейчас была одна отличительная деталь — газетные листы в её руках дрожали. Нехорошее предчувствие Скорпиуса укоренилось ещё сильнее.

Одним резким движением Скорпиус, заметивший шушуканье в разных углах зала, в том числе и за столом Слизерина, сорвал сургучную печать и вытащил сложенный вчетверо лист.

Развернув его, он скользнул взглядом по характерным для матери мелким, плотно прижатым друг к другу и бегло написанным буквам. Прочтя на один раз, он встряхнул головой и перечитал — раз десять, наверное. Но содержимое письма не менялось. Узким почерком Астории на пергаменте было выведено:

«Вчера вечером в Лютном переулке был убит Люциус. Ты можешь вернуться домой через камин в кабинете директора. Похороны состоятся завтра; если желаешь, можешь позвать свою подругу Эриду.»

Скорпиус поднял голову, выпустив при этом письмо из рук, и полубезумным взглядом посмотрел в сторону шепчущихся семикурсников со Слизерина. Наверное, они обладали повышенной мнительностью, иначе бы не стали двигаться подальше от тех мест, где сидели Скорпиус, Тилси и Эрида.

В груди что-то царапалось и горело. Сгорало заживо.

— Рид, — непривычно глухим голосом произнёс Скорпиус, видя, как девушка прижимает руки ко рту, — ты прочла? Скажи мне, это ведь шутка? Это шутка, да? — Он схватил ей за предплечья, стиснув их как можно сильнее, и тут же отпустил. — Черт возьми, Рид, скажи мне!!!

Эрида всхлипнула и протянула ему «Ежедневный пророк». На второй странице, в самом центре красовался жирный заголовок: «Убийство Люциуса Малфоя в Лютном переулке. Отдел Мракоборцев утверждает, что это является «местью выживших Пожирателей Смерти, за которыми в настоящее время идет охота». Так ли это? Читайте сенсационное интервью секретного информатора и разоблачительную статью Риты Скитер!»

— Мразь! — Скорпиус вырвал фрагмент со статьей из газеты и, вскочив, быстрым шагом вышел из Большого зала. Эрида схватила два тоста и выбежала вслед за другом.

Роза обернулась к Алу, также наблюдавшему за всем этим.

— И что ты думаешь? — спросила она.

— А что я могу думать? — пожал тот плечами. — У Малфоя убит дед, он в ярости и желает прикончить всех и вся. Заботливая Забини рванулась следом, чтобы не дать ему наделать глупостей и покормить заодно. Всё как всегда.

Роза странно посмотрела на Альбуса.

— Какая муха тебя укусила?

— Со мной всё нормально, — пробурчал вернувшийся к завтраку Ал.

— Альбус, — Роза наклонилась, почти касаясь грудью стола, — скажи мне, что изменилось? Раньше ты не обращал внимания на них, теперь же глаз не сводишь…

«Кто бы говорил», — хотелось съязвить Альбусу. Но вместо этого он признался:

— Я хочу нарисовать Забини.

И это не было неправдой. Наоборот, это была часть правды, но её он не сказал бы и под Круциатусом. Потому что он не мог произнести слащаво-приторные слова, скрывавшиеся за сказанным, не мог даже подумать о них.

В глазах Розы появилось понимание и… сочувствие?

— Ясно, — сказала она, закрывая тему, и обратилась к Радживе Риверс. А Альбуса не оставляло чувство, что Роза всё поняла.

Всё, о чём он умолчал.

И закрыла тему потому, что… ей это знакомо.

Вот чёрт.

Автор продолжает мучить вас своим видением героев; звезда сегодняшнего вечера — Тилси Паркинсон. Для созерцания её прелестного личика копируем в браузер следующую ссылку: http://s007.radikal.ru/i300/1011/7d/0bc4376876bd.jpg