Тропинка, спутанная и поросшая лесной травой. Сумерки, пар от горячего дыхания, вывалившийся язык угольно-черного пса. Тяжелые, усталые шаги и странный хрип в легких. Темно-бордовая дорожка кровавых пятен, тянущаяся за псом. Сегодня полнолуние.
Где-то недалеко слышится рычание разъяренного волка. Стая нашла жертву и теперь не собирается упускать. Слишком силен запах свежей крови, слишком мало шансов на выживание. Убежать с глубокими ранениями от голодной и безжалостной своры волков — невозможно. Пес загнан в ловушку, нечестную и безысходную.
Ужасные звуки, такие, что дрожь по телу. Лес, покрытый ночью, и пробирающие до нутра завывания.
* * *
Пережив болезненное превращение, Ремус сначала продолжительно фыркает, затем отталкивается сильными задними лапами и прыгает через ближайшие кусты. Запахи в стократ усилились, раздирая еще не привыкшие волчьи ноздри. Ремус недовольно рычит, обнажая крепкие белые клыки.
Бежать, бежать, отталкиваясь от промерзлой почвы, гоняя по телу жар, отчего язык теперь просится наружу. Резко остановиться.
Запах крови, будоражащий и резкий. Вой другого волка, протяжный и требовательный. Это похоже на боевой клич. Вожак заводит, а стая подхватывает.
Уши Ремуса рефлекторно напрягаются. Он задирает голову и воет в ответ, сначала низко, так что вибрирует горло, а потом все выше и выше. Это значит, что он принял информацию. Этой ночью будет схватка.
* * *
Снова бег, решительный и подгоняемый этим манящим запахом, который как будто въелся во все деревья в лесу, в сам воздух. Спугивая стайку каких-то птиц, Ремус перепрыгивает через поваленный ствол дерева и продолжает бег. Странно, что здесь были птицы, потому как в радиусе нескольких километров здесь вообще с трудом можно найти кого-то живого. Сегодня охотится Фенрир со своей стаей. Опасный тип, беспощадный, беспринципный и ярый до чужой крови.
Ремус взбегает на небольшой холмик, покрытый жиденькой хилой травкой, и протяжно завывает. Через мгновение слышит в ответ хриплый вой, совсем не далеко отсюда. Значит, осталось недолго.
Серая, уже слипшаяся от лесной грязи шерсть, неохотно отражает лунный свет. А Ремус снова бежит. Он голоден, и предчувствие раненой жертвы только больше поддразнивает его. Голод… Противно прожигает пустой желудок, подгоняя, заставляя выкладываться по полной. Из-под когтистых лап с каждым прыжком вылетают клочки померзшей травы и кусочки почвы. Бежать. Так быстро, чтобы деревья, мелькающие по сторонам, сливались в один грязный размытый фон.
Бежать… Кажется, Фенрир уже близко. И, кажется, он уже нашел свою жертву.
* * *
Темные силуэты волков, петляющих возле стволов недвижных деревьев, напрягаются при появлении Ремуса. Легкий туман, клубы пара, поднимающиеся от каждой раскрытой пасти. Хвосты опущены, тела все еще напряжены. Ежеминутно то тут, то там раздается рычание, усталое и угрожающее, сытое и жалостливое.
Поднятый хвост — вожак. Фенрир. Измазанная красным пасть и голодные, бросающие вызов глаза. Крупные крепкие мышцы скрыты под слипшейся комками от крови и грязи шерсти. Позади, на фоне матерого вожака виднеется бездыханное черное туловище животного с вытекшими из него ручейками темной крови.
Ремус огибает вожака, на что тот предупреждающе рычит, и замирает.
Тело, истерзанное десятками лап, изувеченное и разодранное. Безжалостно и подло. Завалившийся в глотку язык и грязная черная шерсть. Стая напала на одного пса. Гнусно и паскудно. Ремус рычит, царапая лапой по почве. Он голоден, а валяющийся труп псины его не устраивает. Его подавленный человеческий разум не узнает в смешанных с грязью ошметках животного Бродягу. Недовольно фыркая, он отворачивается от мертвого пса, бросаясь дальше, вперед, за добычей.
Только на мгновение в волчьих глазах мелькнула тоска.
Позже, восстановив свой человеческий облик, Ремус будет недоумевать, куда же пропал Сириус. Его Сириус, следовавший за ним всегда в дни превращения. Еще позже — ужасающая догадка и долгие, мутные дни под личиной обезумевшего животного.
Одиночество. Его персональная ловушка, расставленная той, второй сущностью, которая окончательно подавила человеческую. Загнанный.
… — Ты же знаешь, как я за тебя волнуюсь каждое полнолуние…
— Да, Сириус, но… Я не меньше беспокоюсь за тебя.
— В обличии волка? Ты не контролируешь себя, и …
— В том все и дело, я боюсь за тебя… — нежное прикосновение к щеке.
Синие глаза не отпускают из своего плена. Слова излишни, и два тела, две души, так жаждущие тепла, заботы и ласки отчаянно сливаются в жарком поцелуе. Раскрасневшиеся щеки, закружившаяся от нехватки воздуха голова, и тихое, но такое важное:
— Береги себя…
Снова мелькающие по сторонам деревья, протяжные завывания и привкус железа на языке. Волчья свобода. Та, которую никому не отнять. Та, рядом с которой нет места любви.
Vova
