Прежде чем вы возразите, профессор

-Гарри!

Ко мне спешил Вуд. Я не был рад его видеть, но это и не удивительно. Я вообще никого не хотел бы сейчас видеть.

— Да постой же!

Я останавливаюсь. Наш капитан, в общем-то, не такой уж и плохой парень, и совершенно не заслуживает того, чтобы я срывал на нем злость.

— Привет, Оливер.

Может быть, я был груб, но, надеюсь, он меня простит в будущем.

— Гарри, мне нужно с тобой поговорить.

Он серьезен, и это пробуждает во мне интерес. Я не так хорошо знал его, но таким его видел впервые.

День стоит довольно теплый и солнечный. Это кажется особенно жестоким по отношению ко мне, ведь именно сейчас мне причинили боль. Мы были в открытом дворе, что рядом с тропинкой, ведущей к озеру. Учебный день был в самом разгаре, и хотя в той части замка у меня не было уроков, я все равно отправился сюда.

Мы заходим за угол длинной галереи, меж колоннами которой шумят и трепыхаются ярко-зеленые листья. Я люблю этот цвет, но от их жажды жизни мне становиться нехорошо. Поэтому я перевожу взгляд на самого Оливера, который как никогда раньше выглядит крайне растрепанным и взволнованным.

— Гарри, я знаю, это никоим образом тебя не должно касаться…

Я молча смотрю на него. У меня много проблем: давление касаемо сумасшедшего крестного, особо противное отношение ко мне Снейпа и, в том числе, непонимание друзей.

— Словом, ты мне нужен, — с трудом находит слова Оливер. Обычно он куда разговорчивее.

— В каком смысле? — устало переспрашиваю я. Нам не о чем разговаривать, а жизнь мне кажется абсолютно бессмысленной. Думаю, я в полной мере показал свое состояние.

— Я… — осекается он, и тут же всматривается в мое лицо. Понятия не имею, что он там нашел. — Гарри, с тобой все в порядке?

Нет, черт возьми. Я просто в шоколаде катаюсь! Я чертов спаситель мира, вся жизнь которого концентрируется на том, чтобы сделать всю грязную работу за взрослых. Мне всего тринадцать, а я уже чувствую себя безмерно уставшим. К тому же, мои лучшие друзья для меня — словно далекая вселенная. Ах да, а еще я ношу чертовы обноски и не смею снять мантию даже в такой жаркий день.

— Да нет, все нормально, — безмятежно отвечаю я.

Оливер подозрительно щурит глаза. Никогда не замечал того, что они отличаются от привычных. Разрез совсем в другую сторону, прямо противоположно девушке из Райвенкло, которую я каждый день вижу за завтраком. Рон прожужжал мне все уши о том, какая она красивая и все такое. Только мне вот абсолютно без разницы. А еще нашего капитана можно назвать красивым. Наверное. Так девушки и считают. Может, я даже завидую ему в чем-то.

И тут Вуд широко улыбается.

— Знаешь, Гарри, нам обоим не помешает съесть по мороженому.

И я понимаю, что мне действительно хочется сейчас мороженого. Скорее всего, черносмородинового. Поэтому послушно следую за капитаном, который идет совершенно беззаботно, словно мое присутствие сняло с него всю ту нервозность и волнение. Он кивал однокурсникам, здоровался с однокурсницами, вел себя так, как и должен любой нормальный, обыкновенный пятикурсник. Я завидую ему. Его… обычности.

Снейп всегда говорит о том, насколько я подвержен чувству собственной особенности. Прав. Он действительно прав, я подвержен, но не в том смысле, который Зельевар в это вкладывает. Хотел бы я быть обычным. И уже даже не говоря о том одиночестве, которое преследует меня всю жизнь, после того, как ушли родители.

Я не их помню. Поэтому не люблю, когда взрослые заговаривают о них. Они обычно не понимают и десятой доли того, что я чувствую. Хотя, на самом деле, в детстве, чтобы заснуть, я часто мечтал о том, как жил бы в доме с родителями, и у нас были бы друзья семьи… Этот сумасшедший крестный, он напомнил мне о тех мечтаниях. Сириус Блек. Вероятно, его тоже совершенно не понимают. Не так тяжело казаться сумасшедшим, достаточно просто отличаться от других. Как много раз я слышал в коридорах шепотки о том, что Снейп сошел с ума, и, хоть он и не мой любимый учитель, я злюсь за него. Никто не имеет права судить личную жизнь других людей.

Мы шли по залитому солнечным светом двору, шагая по теплым каменным плитам. Миновали входные двери, свернули в боковой коридор, и нашли картину с хихикающей грушей, ведущую на кухню.

* * *

— Наверное, я тебе покажусь сумасшедшим, однако я хотел бы, побольше общаться с тобой, — Вуд безмятежно улыбается, хотя и поглядывает на меня. Его мороженое — персиковое.

— Да, это странное желание, — соглашаюсь я.

Мне нравится сидеть на подоконнике у огромного окна и смотреть на сочетание голубого и зеленого за окном. Я, кажется, даже верю в то, что жизнь еще не кончена.

— Из всех своих однокурсников я вряд ли кому-то могу рассказать о том, что меня мучает, — он пожимает плечами и набирает в чайную ложку огромный шарик мороженого.

— Я не подхожу для хранителя сердечных тайн, — усмехаюсь я. Мне своих хватает.

— Но ты сможешь мне помочь, я думаю, — прямолинейно отвечает Вуд, и в его взгляде я вижу волнение.

— Был бы рад… — начинаю я.

— Гарри, из-за чего ты поссорился с Роном и Гермионой?

— Я не ссорился.

— Я не слепой. Не считай за намек, — спешит поправиться он, поглядывая на мои очки.

— Мы действительно не ссорились. Просто… Не сошлись во мнениях, — уклончиво отвечаю я.

Наше окно чуть дальше кухонного портрета, и шум с той стороны заставляет нас выглянуть из-за каменной стены.

А у портрета растерянно стоит профессор Люпин, не зная, как с занятыми подносом руками закрыть портрет. Вуд с секунду смотрит, а затем спрыгивает с подоконника и помогает закрыть картину.

— Спасибо, Оливер, — улыбается ему профессор и спешит в сторону лестницы.

Вуд не двигается, и я решаю подойти к нему.

— Так с чем тебе я должен помочь, Оливер? — с интересом спрашиваю я.

— С вот этим, — и он кивает в спину уходящему профессору.

* * *

Я размышлял над словами капитана весь вечер. Оливер ушел почти сразу же, сославшись на тренировку. А я остался один на один с его странными словами.

Не будет лишним сказать, что я не сошелся во мнениях с Роном и Гермионой в обычном вопросе — моем отношении к Джинни. Я понимаю, что не должен ранить чувства девочки, не должен… Я всегда кому-то что-то должен или же наоборот. Это надоедает. Я не виноват в том, что эта тоска рыжеволосой меня выводит из себя, ведь я сносил бы это все благополучно, не будь она столь настойчива. Она не знает меня!

Я думал о том, в чем же заключается моя помощь Оливеру относительно профессора Люпина, все то время, пока шел в подземелья к Снейпу. Сегодня на его занятиях я был особенно рассеян, и это повлекло за собой отработку. Но почему-то я не жду ничего плохого от этого вечера.

Постучал, зашел в открывшуюся дверь, послушно встал в ожидании профессора. Который не замедлил появиться, смерив меня презрительным взглядом. Зельевар указал мне вглубь кабинета, на чан с флоббер-червями. Как страшно. Я с такими каждое лето живу в одном доме.

Наверное, что-то во мне переменилось. Гермиона называла такое слово… «стереотипы». Верно. Почему-то то, что меня раздражало, теперь не вызывало ничего. Полное равнодушие. Вот я и решил поинтересоваться, рискнув своим здоровьем, у профессора:

— Сэр, почему вы так ненавидите меня?

Снейп молчал, склонившись над своими свитками. Хотя это у обычных людей называется «склониться». У него это выражается лишь наклоном головы. Которую он, кстати, поднял только что.

— Вы что-то сказали, Поттер? — устало и раздраженно спросил профессор Снейп. Но все это я услышал лишь в голосе. Удивительно, как я привык в нем различать хоть что-то.

— Я просто хотел узнать, почему вы так меня не любите, сэр.

Слово — не воробей, и от выражения «любите» меня самого скривило.

— Извините, сэр, я подобрал неправильное слово.

Если бы я знал, что эффект равнодушия так кратковременен! Но об этом, пожалуй, чуть позже.

— Я способен понять общий смысл, Поттер, — он действительно выглядит усталым. А еще у него напряжены глаза. — А что Вы сделали такого, за что я должен Вас, как Вы выразились, «любить»? Это был риторический вопрос, если Вы знаете, что это такое.

И он опять опустил голову. Зельевар снова прав — я не сделал ничего, за что должен получить особое отношение. Но, с другой стороны…

— Но я ведь не делал ничего для того, чтобы заслужить и Ваше негативное отношение ко мне, — совсем обнаглел я. Но, честно говоря, вся ситуация казалась мне правильной.

— Я не думаю, что Вы тот человек, который имеет право обсуждать мой стиль преподавания.

— А я не говорю о Вашем стиле преподавания.

— Сэр.

-Я не говорю о Вашем стиле преподавания, сэр. Разве Вы ненавидите так кого-либо еще?

— Поттер, вы перешли все границы, — он поднимается из-за стола и, не смотря на часы, прекрасно знает, что уже ровно семь часов вечера, а, значит, моя отработка подошла к концу.

— Я просто не хочу жить так, как жил раньше, — выдаю я и краснею. Ну какое ему до этого дело?

— А как Вы жили раньше? — равнодушно и скучающе переспрашивает Снейп и, облокотившись о свой стол, разглядывая меня как книжную полку без книг.

— Так, как от меня ждали, — уклончиво отвечаю я. Ему неинтересно, но мне-то очень. Я и сам не знаю.

Кажется, он не ожидал такого ответа.

— А как это касается меня, Поттер? — почти заинтересованно спрашивает он.

— Я хотел бы объективности с вашей стороны…

У меня появляется время, когда я мою руки, и это время я трачу на то, чтобы успокоиться. Неизвестно отчего, но я волнуюсь.

— А стоит ли тратить объективность на то, что вскоре оправдает субъективность? — загадкой спрашивает Снейп.

Я усиленно думаю. Не знаю почему (что-то я вообще многого не знаю), но мне кажется, что если я сейчас отвечу правильно, то коренным образом поменяю свою жизнь.

— Ваша субъективность никогда не будет оправдана, ибо мое детство не соответствует Вашему мнению, — решаюсь я. Ему же нет дела до моего детства.

— Причем тут Ваше детство, Поттер, — кривится он, и я сам на себя зол. — Я считаю, что я объективен относительно Вас, и каждый раз Вы мне это доказываете.

— Если Вы имеете в виду правила, то их нарушают все, — взрываюсь я и тут же понимаю собственную ошибку.

— Вы совершенно не хотите думать, — заключает Снейп и обращается к двери:

— Люпин, будь добр, не стой за дверью и не понижай моего настроения еще больше, не съел я твоего щенка.

И профессор скрывается в дальней двери своего кабинета. А второй профессор нерешительно заглядывает в кабинет, оглядывает его и натыкается на меня.

— Гарри, ты опаздываешь на ужин, и тебя обыскался мистер Вуд, — улыбается он и ждет меня за дверью. А я ухожу из кабинета с чувством того, что только что получил какую-то важную информацию, которую нужно срочно переварить.

— Профессор Люпин, а что случилось с профессором Снейпом? — я сама учтивость. И самоуверенность. А еще он сейчас скажет, что все нормально, и это не мое дело.

— Гарри, тяжело соответствовать общепринятому мнению, — тихо отвечает он.

Кажется (и это тоже слишком часто), я жил раньше не иначе, как в танке. Я вижу ясно, что и Ремус, и Снейп еще совсем молоды, но, видимо, это соответствие мнению выматывает их действительно сильно. Но это для меня много непонятнее. Нежели было до этого.

А еще мороженое Оливера напоминает мне общим впечатлением профессора Люпина.

— Почему ему нужно соответствовать?

— Потому что это дает иллюзию спокойствия и гармонии с собой тогда, когда вся остальная жизнь — хаос, бесконечный и мрачный, — он грустно улыбается, а затем подталкивает меня вперед. — Вот твоя потеряшка, Оливер.

— Благодарю, профессор, — а вот Вуд много грустнее, нежели был до тренировки. И закончил раньше.

Люпин извиняется и уходит, а мы стоим друг против друга, и я не знаю, что ему сказать.

— Гарри, какой я? — спрашивает он, и в темноте кажется, что он утомленно щуриться, хотя я знаю, что это из-за особенностей его глаз.

— Какой — понятие растяжимое. Как капитан, как человек?

— Как человек и как парень, пожалуй.

— Спроси лучше девчонку какую-нибудь, — ошарашено отвечаю я. В самом деле, не мне судить его как парня. Я и девочек то судить не могу.

— Это не то, чего мне надо. Хорошо, я буду просто задавать вопросы. Я красивый?

Как отвечать? Согласно общепринятым стандартам — нет. И глаза косоватые (я знаю, что слишком часто их упоминаю), и цвет кожи темнее, и лохматый весь, но… милый? Обаятельный? Я ж даже слов таких не знаю.

— Да, наверное… то есть, с точки зрения девчонок.

— Я не тупой?

Откуда мне знать, я не учусь с тобой на одном курсе. Я вообще о тебе ничего не знаю.

— Помоги мне, Гарри. Мне кажется, что я чем-то болен.

— С чего ты взял?

— Потому что я влюблен.

— И почему это так пугает тебя?

— Потому что я влюблен в профессора Люпина.

И мы стоим в молчании посередине темного коридора. Оливер смотрит в пол, а я на него. А над нами в канделябре колеблется огонек свечи, и где-то далеко обычные люди, вот только нас от них отделяют толстые стены. Толстые каменные стены непонимания.

— Знаешь, было бы хуже, если бы ты влюбился в Плаксу Миртл.

И Вуд облегченно улыбается. Надеюсь, он не собирается дарить мне в благодарность весь мир.

Мы идем в общую гостиную Гриффиндора. Идем в тишине, но на каждый шаг Оливера — бренчание чего-то непонятного на сумке, которая ввиду длинного ремешка болтается где-то в районе коленей. Мне такое кажется неудобным, но за вкусы мы подеремся как-нибудь в другой раз.

— Э, Гарри…

Протягивает он со скорбным выражением лица, но я же вижу, черт возьми, что его это все искренне забавляет.

— Я тебя внимательно слушаю.

Я надеюсь, что мое выражение лица еще более скорбное, нежели у него.

— Может, скажешь уже, что я ненормальный и все такое? — он переводит взгляд на потолок. А мне смешно наблюдать за тем, как он идет, не смотря под ноги и каждый раз мужественно ругаясь, когда сумка толкает его под колено.

— Я не люблю лезть в чужие дела, — пожимаю я плечами.

— Господи, Поттер, вы врете и не краснеете! — с искренним восхищением обращается ко мне Снейп, которого только что тут вроде не было.

А я стою с открытым ртом, да наивно хлопаю глазами. Не привык я к вниманию «злобного профессора», но вот мое внутреннее «я» было отчего-то крайне радо поспорить.

Открыл я, было, рот…

— Профессор, вы подслушивали нас?! — восхищенно-заинтересованно спрашивает Вуд. И до меня только доходит, что, собственно, девушкам простительно обсуждать свои влюбленности, даже в преподавателей, но серьезному пятикурснику… Но это возмущение, а отчего появилась заинтересованность, я так и не понял.

— У меня и без вас достаточно информации, — и он уходит в свои подземелья.

— А если бы подслушал? — интересуюсь я.

— Мне кажется, что лучше он узнает так, чем не узнает вообще.

Я не знаток, но в романах действительно должны быть такие фразы. Я крайне заинтересован каменной кладкой стены…

— Тебе, наверное, неприятно слышать обо…мне? — неверно истолковывает мой взгляд.

— Нет, — признаюсь я. — Просто вдруг подумал, что ты имел в виду, возможно, любовь как…Ну, знаешь, на старших курсах…

Он замирает, и я понимаю, что сказал что-то не то. Я судорожно подбираю в голове слова извинения, но все усложняется тем, что я не знаю, чем обидел Вуда.

А мимо нас снуют ученики. Я знаю многих из них, все они знают Вуда, но кроме улыбок и «приветов», лимит дневной которых ограничен, им нечего нам сказать. У них своя, обыкновенная жизнь, проблемы и семья, и все они кажутся такими легкими. Для нас.

— Представляешь, я даже не думал об.. этом, — вдруг краснеет храбрый, в общем-то, капитан команды.

-Тогда какое развитие событий ты предполагал? — хихикаю я.

Просто мне легко от того, что я не сказал ничего такого, что могло бы его обидеть. Это, наверное, та дружба, которая нужна мне, когда я не обязан ему, а он не обязан мне, но желание…помочь? Это не те друзья, которые считают, что прекрасно знают тебя. Это как…братья, когда понимаешь всю безнадежность ситуации — родственные связи не исчезнут — и не стараешься выглядеть лучше или следить за своими словами. Хотя тут я вру — только что не уследил.

— Я не так быстро думаю, как ты думаешь, — смеется он и вновь возобновляет прерванный путь. — Я и понял то только сегодня утром.

— И как ты это понял?

Мне действительно интересно. Хотя я и не понимаю пока всей этой мороки с любовью и сердечками. Это же противно просто.

Оливер щуриться, кивает проходящей мимо Кэти — я был уверен, что они друзья, кстати говоря, а затем отвечает:

— А я не понимал.

— То есть как?

Мы поднимаемся по лестнице, уворачиваемся от летящих сверху таинственных предметов близнецов, привычно ловим какого-нибудь маленького бедняку, так и не запомнившего того, как тут встречают всех…

— Ну, так, — он треплет пострадавшую девчушку по волосам и передает ее с рук на руки прибежавшим близнецам. Они, на самом деле, не хотели ранить малышку, но, как говориться, «хотели как лучше, а получилось как всегда». — Я даже не уверен в том, что правильно понимаю это слово. То есть… Ух, не мастер я объяснять что-то, что выходит за рамки управления командой…

Он толкает портрет, морщиться, когда Алисия хватает его за запястье и тянет куда-то в компанию хихикающих девчонок сразу за портретом, выворачивается, спешно извиняется, но одной только улыбкой, а Спиннет закатывает глаза, но совсем не обижается. Оливер умеет держать дистанцию.

— Ты уверен, что тебе стоит поговорить об этом со мной, а не с кем-то, кто лучше во всем этом разбирается? Я даже не влюблялся ни разу, — признаюсь я, оглядывая гостиную в поисках свободного кресла, подальше от своих приятелей-кроликов, чтобы избежать неприятных разговоров и тягостного молчания. Не моя вина, и не их, что в Вуде я почему-то нахожу то, чего нет в них.

— А ты знаешь подходящего на эту роль кандидата?

Я задумываюсь. Я в последнее время вообще на редкость много думаю. Никогда так не было. А еще у меня сроду не было таких безумных идей.

— Вообще-то, мне кажется, что я знаю, но это будет самое безумное, что мы когда-либо делали.

Оливер непонимающе смотрит на меня, по привычке ища поддержки в волосах. В смысле, руку в волосы запустил и стоит вот так. А мы оба недоразумения.

— Ну, в конце концов, не станешь же ты отрицать то, что один из самых умных тут людей, если ты, конечно, не хочешь сходить к Дамблдору и поболтать о любви.

Вуд морщиться и с ужасом произносит:

— Тогда я до конца жизни смогу влюбиться только в лимонные дольки. Так что я согласен, к кому бы ты меня ни повел.

И мы снова отправляемся в путь. А я стараюсь не думать о том, на что, собственно, надеюсь.

* * *

Оливер молчит всю дорогу до знакомого кабинета. А я вообще сюда слишком зачастил.

— Еще не поздно по-быстрому отсюда свалить…

Я предчувствую что-то грандиозное. Но ведь это может быть и нечто отрицательное. И это все-таки Снейп, которого мы совсем не знаем. Но я сердцем чувствую, что он поймет. Однако надо успеть не испортить все до того, как это произойдет.

— Да нет, ты прав, это единственный человек, который выведет нас из тупика. Тут или пан, или пропал.

Наверное, у меня на лице что-то такое отразилось, что Вуд разразился громким смехом.

— Я ж не говорю, что я не боюсь.

Распахивается дверь, а я от неожиданности подскакиваю до самого потолка. Комичное, наверное, зрелище. Хорош герой, который от простой двери шарахается.

— Чем обязан? — профессор смотрит на нас совершенно невозмутимо.

А я думаю о том, что он много примечательнее Вуда — его черты лица вообще никак друг с другом не вяжутся. Куда ж я только смотрел-то три года? Я даже лицо Рона вообразить себе не могу. Расплывчатые образы, цвет волос да одежда, может голос. Я всех так почему-то воспринимал.

Профессор поднимает бровь, а Вуд нагло дезертирует, всем видом указывая, что его сюда я притащил.

— Нам нужна ваша объективность, — как перед прыжком в воду. Быстро, побольше воздуха и чтобы побыстрее закончилось. Я боюсь плавать.

Он молча кивает и пропускает нас в кабинет. В ту его часть, куда вряд ли ступала нога ученика обычного, существа необразованного. Но от этого мало что меняется — все равно чувствуешь себя под микроскопом и знаешь, что сейчас скажешь абсолютно неправильный рецепт зелья. Потому что боишься оказаться верным, а тогда будет много, много хуже.

А еще за спиной Оливер явно веселиться. Очками чувствую, его все это не волнует, но мы, вообще-то, его проблемы пришли сюда решать. Да, я сам понимаю, что решение было не ахти какое, но надо же что-то делать.

— Профессор, что такое…

Я останавливаюсь, потому что он не слушает. То есть смотрит на нас внимательно и все такое, нор не слушает. Или… просто знает, что мы ему собираемся от него узнать?

— Хорош бы я был, проработав несколько лет шпионом без умения читать людей, Поттер. Да, я прекрасно знаю, что вы себе напридумывали, и если вы за столько лет жизни не научились думать, все, что я скажу, может оказаться совершенно бесполезным. Начиная с того, что я, по-хорошему, должен был бы доложить директору и все такое, однако я прекрасно знаю, что даже ради своей великой «любви» пойдет против правил, но ту цену, что вам за его помощь придется заплатить, не охватит ваша, как вы ее назвали, влюбленность.

Он сидит в кресле, поставив руку на подлокотник, склонив голову так, что пальцы едва касаются щеки. Я думаю о том, как долго он учился так вот двигаться. Не родился же он таким.

— Профессор, мы уже забыли, зачем пришли, — во все тридцать два улыбается Вуд.

Я готов стать его врагом, потому что дико завидую этой вот способности их не иметь.

— Я не сомневаюсь в ваших умственных способностях, мистер Вуд, но я готов признаться, что надеюсь на то, что мистер Поттер хоть что-то уяснит. Иначе вы натворите великое множество дел этой вашей гриффиндорской энергией.

Я могу быть фантазером, но мне кажется, что профессор Снейп, оказывается, не обращает внимания на тех, кто его не сможет оправдать. Так я что, могу? Ух ты.

— Я не знаю причины того, что вы так усиленно ищете в себе. Но я в качестве дано предположу, что вы осознаете некоторые факты, что стоят на вашем пути. Прежде всего, я вряд ли тот человек, кто способен объяснить вам счастливую сторону жизни, но, опять же, я осознаю то, что я единственный, кто сможет удержаться и не вмешаться со своей «помощью и сочувствием» в вашу личную жизнь.

В самом деле, сколько раз мы злились на равнодушие Снейпа, на его придирчивость и язвительные намеки, но домашнее растение никогда не вырастет в диких условиях, и если бы каждый учитель бегал за нами и вытирал сопли, Волдеморт мог убить тысячи одной зубочисткой, какая уж тут магия. Кажется, я забрел совсем в далекие дебри и перенапряг мозги. Думай, Гарри. Снейп не станет разбрасываться словами просто так, значит даже в бредовом вступлении есть смысл. Даже если он там единственный и все такое, для вмешательства должен быть резон, а, значит, ему не все равно, и единственное, что его может касаться, это сама тема любви. Да ну, что я за бред несу…

— Сие чувство, — он морщиться, — бывает разным. Необходимо твердо различать оттенки вашей любви. Это может быть и восхищение, и благодарность, и простая потребность, и интерес, но обычно люди вкладывают в это слово совсем иной смысл, и вас могут неправильно понять. Хотя я уверен, что понял вас правильно.

О, это уже лекция. Профессор, можно пять баллов с Гриффиндора и мы пойдем?

— Вас может привлечь тайна или же способность предоставить защиту, но настоящее чувство никогда не позволит определить, что именно не дает вам покоя в этом человеке.

— Это относится ко всем чувствам? — рискую спросить я.

— Ко всем настоящим, Поттер. Настоящее чувство всегда обходит разум, и идет «из сердца», как обычно говорят. Вы никогда не сможете сформулировать, отчего же тот или иной человек заставляет вас чувствовать презрение или необъяснимую злость. Это не решается за секунду, мистер Вуд, но это либо есть, либо нет. Разберите человека на части, на качества, на свойства, и если ничто из этого не пробудит в вас испытываемое чувство, то оно действительно настоящее.

А я не знаю, за что вас так ненавидел, профессор. И да, уже ненавидел. Прошедшее время.

— Поттер, прекратите громко думать, — замечает мне Снейп, но я вроде слышу, что он доволен? — Настоящие чувства стаду не подчиняются никогда. Если вы невзлюбили за компанию, то это не может считаться даже просто чувством. Однако причиной гнева всегда является зависть или непонимание.

Любите вы, сэр, быть правым. Меня просто бесит то, что я вас не понимаю.

— Мистер Вуд, каковы ваши суждения по первому пункту?

Я оборачиваюсь на капитана. Он кажется глубоко в себе находящимся, глаза его смотрят в никуда, он даже не слышит вопроса.

— Вас это волнует, мистер Вуд. Можете не переживать, при такой реакции чувство всегда настоящее.

Он усмехается. А меня раздражает, что он сидит, а мы стоим.

— Поттер, я не запрещал вам садиться, но если пригласил войти, значит, автоматически разрешил. К тому же вряд ли вы ко мне пришли как к учителю.

Интересно, у меня у одного такое чувство, что профессора заразили вирусом спокойствия? Тем не менее, мы сели на диван напротив него.

— Приди вы к профессору Люпину, он вряд ли стал касаться этой темы, но она и есть самая опасная.

А ему нравиться читать реакцию по лицам. Только вот Оливер его вряд ли слушает, и на подколку не реагирует.

— Физическое влечение всегда следствие, но никогда не причина. Однако, я не думаю, что мистеру Вуду следует об этом говорить.

А, ну если не ему, то стопудово мне. Только я-то с какого боку? И меня раздражает, что лекцию он читает Оливеру, но смотрит на меня. Я вроде бы не заражен вирусом любви.

— Но это все слова, все вы предпочитаете практику. Заговорить с человеком легко — общие темы есть всегда. При забавном стечении обстоятельств я мог бы и с мистером Поттером проговорить несколько часов. Хотя, конечно, не поговорить, а поспорить. Это наследственное.

Забавном? Мне стоит прийти и поболтать с вами, профессор? Вы зелья лишнего не выпили?

— Вы знаете много, несмотря на свои слова. Подростки лучше подмечают детали, мистер Вуд. Если вы напряжете ваши прекрасные знания стратегии и великолепную память, то сможете собрать и расставить в верном положении некоторые наблюдения. Даже если вы специально не наблюдали и вообще осознали себя только вчера-сегодня.

— Но… — вскидывается Оливер, и вот тогда я из разговора вылетаю. Я беспомощно хлопаю глазами, ведь понять их мысленного диалога не могу. Кажется, в пятом классе учительница называла это «войти в резонанс».

В глазах Оливера огонь, настоящий и неудержимый. Он точно против чего-то, о чем говорит ему профессор. Который, кстати, знает обо всех проблемах, но прямым текстом сказать! Мне, между прочим, тоже когда-нибудь предстоит влюбиться, а я тут все и прослушал!

— Допустим, — упрямо говорит Оливер. — Но я понятия обо всем этом не имею.

— Свяжите с тем понятием, что требует книг, мистер Вуд. Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

— А могу ли я сделать так?

— А почему бы и нет?

Снейп улыбается. А я вот это вижу. Жуть. В смысле, улыбается он нормально, но это же ненормально? Я классно выразился.

— Насколько я знаю человеческую природу, у вас будет много шансов разобраться в самом себе да и не только…Это крайне неприлично, убегать посередине разговора.

— А куда он?

Я растеряно смотрю на раскрытую дверь, в которую только что вылетел Оливер. Он убежал, словно на пожар.

— Учиться думать собственными мозгами, — пожимает плечами Снейп и устало откидывает голову на спинку кресла.

А вот я влюблен. Здорово.

Когда только успел?

Я поторопился. То есть, я хотел сказать, что… Да что ж такое, я всегда с головой дружил, но сейчас не знаю, как это сказать. Восхищаюсь? Нет. Интересуюсь? Да. Я не знаю, как это назвать. Вернее, знаю, но для меня это звучит иначе, нежели для остальных. И у Оливера тоже. Я знаю. Это чувство, когда все вокруг прекрасно и чудесно. Будет, если ты сможешь сам себе открыть глаза. Или дверь. Как кто себе представляет.

И я не влюблялся прямо сейчас и сразу в собственного учителя. Хотя даже если бы так и сделал, то вряд ли бы стал об этом жалеть. Мне все больше кажется, что я пошел не в маму в этом плане. И даже не в папу. В кого-то другого. Не в смысле влюбленности в собственного учителя. Нет.

Вот передо мной усталый Снейп. Обычно он выглядит так, словно сам за каждой своей частью тела внимательно следит. Но сейчас… Он такой обычный. Нет, я совершенно точно перестал дружить со словами.

«Настоящее чувство не имеет точной причины». Да, я понимаю. Теперь. Профессор, вы уж извините, что сейчас смотрю на вас, и во мне растет что-то белое и пушистое. Господи, самому страшно от этой фразы. Я имел в виду, что это «что-то» нарастает и тянет за сердце. Легко так, ненавязчиво. Это же любовь, да? Нет, мне срочно нужен Оливер.

И, пробормотав извинения, я выбегаю точно так же, как несколькими минутами ранее Оливер. И я знаю, где комнаты Ремуса. Я бывал у него, но в последнее время он совсем плохо себя чувствует. Ремус вообще крайне противоречив. Я знаю, что он — образец тишины и спокойствия, но внутри него есть свой вулкан. И я боюсь его. Потому что не знаю, отчего он так добр ко мне. Люпин, не вулкан. Я знаю, он дружил с моими родителями, но в то же время его от меня тоже отделяет стена. Не непонимания, нет, но чего-то… другого.

Я довольно быстро добрался до его комнат. И был крайне удивлен, обнаружив, что Оливер так и не зашел в нее, а стоит с мертвенно-бледным лицом перед дверью.

— Оливер?

— Гарри… Тебе не стоит здесь быть, — он качает головой.

Меня пугает это выражение его лица. Он словно под гнетом какой-то информации.

— Почему…

Я обрываю сам себя. Потому что я слышу гневные крики из комнат Люпина. Подхожу ближе…

— Почему я должен верить тебе, Сириус? — это наш профессор, непривычно громкий. Я вдруг думаю о том, что в нем есть сила. С которой он борется, и оттого постоянно тихий. Мне не нравиться, когда он повышает тон, потому что тогда его голос лишается основы. Сам не знаю, что имел в виду.

— Потому что, — незнакомый, хриплый голос. Человек громко кашляет. — Луни, я не убийца. Никогда им не был. Возьми у нашего…

— Профессор Люпин?! — стучусь я в комнаты. Мне важно знать этого человека.

— Гарри… — это два голоса хором.

— Прошу вас, мне нужно поговорить. И не дайте уйти мистеру Блэку….

Оливер смотрит на меня с немым вопросом. А я ожидал от него укора и просьбы остановиться. Я просто забыл, что он не знает, кем Блэк приходиться мне. Дверь не открывается. И меня это раздражает. Я волшебник, или фикусы выращиваю?

Совсем обнаглел я, конечно. За взлом личных комнат профессора меня по головке не погладят.

На меня глядит забавное существо. То есть, ничего забавного там нет, просто такой человек не может быть сумасшедшим убийцей. Он истощен, я вижу это по впалым щекам, болен, судя по красным глазам, но еще держится, потому что нагло ухмыляется.

А вот профессор Люпин преобразился. То есть я знал, что вечно он в дурацких кофтах не ходит (да кто бы про кофты-то говорил!). Ух ты, а я думал, что только в присутствии Снейпа с языком не дружу. А я вообще… не дружу. Наверное, если переодеть Снейпа во что-нибудь…ну, нормальное, это будет примерно так же. Господи, Гарри, причем тут Снейп! Ты еще Дамблдора в пижаме представь?! Да без конфет.

— Не подходи к ребенку, Сириус.

Ладно, я верю, профессор, вы могли моего отца на место ставить. Постойте, ребенка? Мне тринадцать лет. А Оливеру пятнадцать. Вы ему сейчас сердце разбили. Кстати, где он? Я оборачиваюсь, но не нахожу его. Куда же он мог побежать?

— Гарри, ты знаешь, кто я?

— Знаю, не молитвами добрых людей, — расхрабрился я. — Мне никто не удосужился сказать, что вы мне приходитесь далеким дядей и крестным.

Думали, что я в библиотеку не хожу и книг родословных не читаю. Ну, я и не читаю, просто на глаза попалась.

Сириус Блэк снова улыбается. А затем склоняется в три погибели и пытается откашляться.

— Святые ежики, Снейпа бы сюда.

Я сначала думаю, причем тут ежики, и почему святые, а потом понимаю, что у него просто манера такая разговаривать. И еще я хвалю себя за то, что сначала подумал о ежиках, потом о Снейпе. Мне вообще об учебе полагается думать.

— Ты не сможешь спуститься к нему без разоблачения, — качает головой Ремус. А я все еще ищу связь между белой рубашкой с закатанными руками и как минимум десяти скинутых лет.

— А гора к Магомету не придет, — смеется Блэк. И падает в обморок.

И я, и профессор одновременно бросаемся к нему и поднимаем. У меня в голове совершенно пусто.

Распахивается дверь, а на лице Ремуса мелькает мрачная решимость. Я не знаю, на что он хотел решиться. Но при виде Снейпа Ремус успокаивается, только молча смотрит на него. Мне с этого ракурса плохо видно, и я не знаю, как профессор его упросил помочь.

Я отхожу к Оливеру. Мы стоим рядом с дверью, а я то и дело поглядываю на него. Как он догадался привести Снейпа? Почему его? Почему именно сейчас?

— Гарри, кто это?

Он кивает на Сириуса.

— Мой крестный и дядя в какой-то степени, — честно отвечаю я. Начинаю думать, что он ревнует Ремуса.

— Ты похож на него, — внезапно заявляет он, а у меня снова в голове ветер свистит. Я не могу понять его логику.

Снейп долго колдует над Блэком. Оливер извиняется и уходит на тренировку, а меня метлой не выгонишь, я знаю. И еще — полезно дружить с капитаном, оказывается. Оливер отпустил меня, но со строгим наказом каким-то образом показать мне воспоминания о событиях. А еще мне нравится выражение про «святых ежиков».

Я не заметил, как спустился вечер. Я сидел за маленьким столом у стены напротив кровати, которую сейчас занимал порозовевший и крепко спящий Блэк, а Ремус только что вернулся откуда-то с целым подносом еды.

— Гарри, прости меня.

Профессор, вы за какую из тридцати провинностей сейчас извиняетесь? За сегодняшние? Так я еще вчера простил.

Он выглядит усталым. Побледневшим, и я готов об заклад биться, что он не от внезапно нагрянувшего друга такой. И еще у него глаза блестят. Не как у больного, но серебрятся, что ли. Это жуткое зрелище, в темноте комнаты. Я ничего о нем и Блэке не знаю. Почему я здесь?

— Профессор.

Я не знаю, что мне сказать. В голове просто пусто.

— Что такое любовь? — вот нашел, что спросить. У нас на кровати человек умирает (утрирую — обнимает подушку и вообще здоровым выглядит), а я бред спрашиваю.

Но Люпин. С его понимающе-жутким видом, садиться рядом, открывает рот…

— Любовь это фигня.

Ремус закатывает глаза и прикладывает руку ко лбу. А я сижу и наивно хлопаю газами. Я всегда думал, что Блэки — аристократы. А этот, видимо, дефективный получился.

— Сириус, мальчик серьезно спрашивает, — улыбается Ремус.

Но ему плохо. Я же вижу.

Более ли менее отмывшийся Блэк тоже это замечает. А в окно заглядывает почти полная луна. Я ее вижу со своего места. И Блэк ее видит. А профессор Люпин громко вздыхает и обнимает себя руками. Его колотит дрожь.

— Атас, — тихо произносит Блэк. — Нам кранты.

Я, в своем репертуаре, размышляю над словом «кранты». А на меня тем временем смотрит большой, пушистый и рыжий волк. Святые ежики.

Господи, сколько зубов. А еще мне больно, когда хватают за шкирку, знаете ли, мистер Блэк. И оборотень не вопрос откроет дверь. Зря вы нас в ванной заперли. Мы не позовем на помощь.

— Ремус — оборотень, — убедительно заявляет Сириус.

— Да я вижу, — снисходительно отвечаю я. Собаке.

Господи, я жаловался на необычность своей жизни? Забудьте. У меня в родственниках целый зверинец, я просто многого не знал. Разглядываю собаку. Большая, красивая. У меня вообще дефицит слов. Красивых тоже. А из-за двери вообще-то тихо.

— А я не оборотень, — хихикает Блэк.

Нам вообще-то смертельная опасность угрожает, дядя, почему вы такой довольный-то?

— Вижу я, да, — киваю.

Дружно, с опаской выглядываем за дверь. Я снизу, Блэк надо мной нависает.

Романтичная картина. Камин горит, потрескивает, а комната в темноте, звезды и луна за окном. А прямо посередине комнаты лежит большой волк, положив голову на колени мальчику.

— Шухер миновал, — вздыхает Сириус и выходит за дверь. Я следом за ним.

В мальчике узнаю Оливера. На его щеке огромная царапина, а в остальном он такой довольный, словно только что получил крупный подарок на Рождество. Растрепанный, с помятым свитером, но со счастливой улыбкой на лице чешет волка.

— Всю жизнь хотел себе питомца.

— Поосторожней, парень, Ремус не любит, когда его считают личной собственностью, — подмигивает Блэк. Мне кажется, что он очень странный. Господи, каким же был мой отец?

— Я никогда не стал бы думать так.

— Гарри, тебе все еще интересно, что такое любовь? — ухмыляется Сириус. Да я вроде вижу, спасибо.

— Попробуйте.

— Я не так стар, чтобы меня на «вы» называть.

Да, не стар. Теперь я это вижу.

— Не возражаешь, если походу повествования я буду возвращать себе человеческий облик? Не с курорта вернулся, — я равнодушно пожимаю плечами.

Он идет в ванную.

— Во-первых, узнавай всегда недостатки. Если они тебя не пугают, то ты сделал полдела.

Мыть голову в присутствии другого человека нерилично. Хотя какие приличия могут быть в тюрьме?

— А как их узнать?

— Другой вопрос. Зависит от возраста избранника. В моем возрасте нормальные люди к ним внимательнее относятся, но всегда оставляют на виду. Их не так тяжело увидеть. Вот Лунатик, например, вроде тихий-тихий, а боишься и слушаешься. Зверя видно сразу, но с ним он пока не совладал.

Интересно, он случайно заговорил про людей своего возраста? Даже если так, как я могу увидеть что-то у человека, который работал шпионом? Да, я снова про Снейпа. Чисто теоретически.

— Даже у Снейпа можно их увидеть, несмотря на его крутость в управлении эмоциями и всякое такое. Ему тяжело сходиться с людьми, много думает, критичен и крайне тяжел тогда, когда чего-то не знает.

Он читает мысли? Гарри, придурок, прекрати думать не о том, тебе запоминать надо.

А крестный тем временем высушил голову, каким-то образом без палочки, прибрал к своим рукам одежду профессора и с видом «ну так оно и надо» в нее облачился, пока я додумывал большую и наглую мысль. Ни фига себе у меня крестный красивый. А если б мы сейчас дружной семьей жили, а он бы трансфигурацию преподавал у меня, я бы точно себе девушку не нашел. Ну, нет, не в тринадцать лет. А его руки выдают. Они… старые. Хотя ему всего тридцать один год. Блин, и Снейпу всего тридцать один?! Господи, почему я думал, что ему за пятьдесят когда-то?

— Я могу много и долго болтать, но смысл, короче говоря, в том, что если ты знаешь все и ко всему готов, то лучше рискнуть, чем остаться без ответа. Ну, типа, безответная любовь. Хреновая такая штука, особенно когда не отвечаешь ты. Но не суть, в общем. Только рискуй, Гарри, правильно и с умом. Я не знаю, покажи ему что ли, насколько ценишь, превзойди себя.

— Ему?!

Блин, я вслух сказал.

— Я вслух сказал? Иногда забываешь о том, что думать надо про себя.

— Почему ты думал про «его»?

Тишина. И где-то громко тикают часы. А меня обнимают как маленького ребенка.

— Потому что я не совсем дурак, наверное, — говорят мне куда-то в макушку.

А я и есть ребенок. Потому что мне нужен отец, даже в тринадцать лет. Пусть я и взрослый.

— Когда вся заварушка закончиться с этой тюрьмой… Ты стал бы жить со мной, Гарри? — он смотрит на меня с такой надеждой. Наверное, мы нуждаемся в друг друге одинаково сильно.

— А я, может, тоже хочу с Гарри жить, — встревает Оливер. У него как-то крышу снесло от послушного пушистого преподавателя на коленях. Я думал, они уже заснули там на коврике.

— Живи, — пожимает плечами Блэк. — Только у тебя есть свои родители.

— Ну, вообще-то… Они меня не хотят знать.

Я и Сириус без комментариев смотрим на него.

— Когда я понял… В общем, Гарри, я пришел к тебе потому, что получил ответ от родителей. Мне казалось, что они поймут меня и помогут, — тихо пробормотал Вуд. Подняв глаза, воскликнул. — Вот только не надо меня жалеть!

Мы закатили глаза. Да мы и не собирались, собственно говоря.

— Окей. Большая шведская или какая там семья, так пусть такая и будет, — заключил Сириус. — Только Гарри, будь добр, предупреди нас, когда решишь притащить Снейпа.

Да ну блин, совесть надо иметь. Дай мне помучиться от осознания влюбленности в учителя, разобраться в себе и пр.

— Поживем, увидим, — сердито бурчу я.

И все же мне кажется, что у нас сейчас грёзофарс.

Это ночь перед решающей игрой третьего курса. Весь день Оливер ходил как на иголках, и впервые все его мысли не содержали в себе бежево-рыжих цветов. Ореховых, да каких хотите. Но вот от его возвращения в норму страдал я — на тренировках.

Я стою под дождем на открытой северной башне. Это как-то… прочищает мозги, наверное. Только что мы простились с Сириусом. Он обещал вернуться к экзаменам, чтобы разобраться с Питером. Я так и не знаю, почему именно здесь и именно сейчас. Но, тем не менее, Сириуса я отпускал с некоторой грустью. За те несколько дней, что он теснил Люпина в профессорских покоях, я успел к нему здорово привязаться. Ох, и отлупил он нас с Оливером подушками. Что бы он ни говорил, а из него получился бы прекрасный отец. Хотя, конечно, и не обремененный моралью, принципами и всякими другими словами. Он просто «в доску свой».

Ту ночь мы провели вместе с Люпиным, потому что Сириус считал, что обратная трансформация дастся ему труднее. Перед самым ее началом выгнали беднягу Оливера, но того, похоже, это избавило от немедленного принятия какого-то решения. Будь я заинтересован оборотнем, я бы, наверное, хоть как-то волновался по этому поводу. А ему было равнозначно даже в том случае, если он пострадает. Я помню, мы разговаривали в общей гостиной ранним утром.

— Олли, а, Олли, — протянул я. Начал разговор первым.

Вуд поморщился, но возмущаться не стал. Так его Сириус назвал, кстати.

— Чего тебе, Гарри?

Капитан погружен в какие-то свои думы. Недавно он заявил, что хочет большую и уютную семью на берегу моря. Никогда не подозревал в нем такой романтики. Наверное, он и сейчас думает о шуме волн и прочих глупостях.

— Тебя не волнует, что Ремус… в смысле, профессор Люпин — оборотень?

— Да нет вроде, — отмахивается Оливер.

— И ты не волнуешься о том, что он может навредить себе во время трансформации? Или даже тебе.

-Нет, он болен так долго, что вряд ли так и не справился со стремлением нападать. Тем более, на себя. Хотя Сириус рассказал мне, как он кусал и царапал сам себя, только чтобы не позволить зверю добраться до других. Это сила, Гарри. Которой я хочу подчиниться.

Само собой, непривычно такое выслушивать от капитана команды и старосты своего курса.

— Да, знаю, я капитан, значит привык командовать. Привык, что ж делать, но я управлял чем-то всю жизнь, и теперь я хочу отдать это право кому-нибудь другому и не волноваться о том, как и что будет лучше. Это эгоистично, но только в том случае, если твой избранник так же не хочет не о чем думать. А у Ремуса это в крови.

Он улыбнулся. У него ямочки на щеках. Совсем маленькие.

— И это все? — разочарованно протянул я.

— А тебе мало? Гарри, не зря тебе Снейп говорил, что никогда не знаешь, за что любишь, ровно как и вопреки. Ты же не спрашиваешь, как магглы, зачем тебе нужно дышать. Важно то, что надо.

— Снейп вообще много болтает, — пробурчал я и отвел взгляд за окно.

— И тебе это нравиться, ведь ты любопытен. Много любопытнее Гермионы, но тебе лень лезть в книги.

— Ремус тоже много знает, но я к нему восхищением не воспылал, — показываю я капитану язык.

— Вы похожи. То есть одинаковое детство и все такое, он знает и понимает все то, что нужно высказать тебе. Ты не любишь высказывать, поэтому он часто делает это за тебя. Может, в этом виновато еще то, что тебе нужна забота и опека. А профессор только этим, на мой взгляд, и занимается…

— Бла-бла-бла, — рассердился я. — Сам же говоришь, что у чувств нет причины, а тут сам себе перечишь. Лучше представь, ну признался ты ему, что дальше?

Оливер молчит. Я бы тоже молчал на его месте. Крутит в руках маленький снитч.

— Я не знаю. Не хочу знать. Мне не нужно этого знать, потому что пока мне еще только пятнадцать. Сейчас мне важно присутствие и обещание, но потом, возможно, потребуется большее.

— То есть это нормально, что ничего, ну, такого не нужно?

Я покраснел.

— Это тебе не меня спрашивать надо.

И он громко смеется.

Что бы было со мной, не найди меня Оливер в тот день. Я не знаю.

Но не надо думать, что я не чувствую вашего присутствия, профессор.

— Поттер, почему вы так стремитесь заболеть? — спрашивает он.

— Если я не буду об этом думать, я не заболею, сэр.

Я не поворачиваюсь к нему. И его забота не кажется мне странной. Потому что я вроде как понял то, что хотел сказать мне Сириус.

Это произошло буквально вчера. Когда на Зельях профессор диктовал нам последовательность действий, а я осмелился поправить его. Это было по-настоящему страшно. Возразить Снейпу. Но я был уверен в правдивости собственных слов, и даже легко бы попробовал на себе то, что получиться вследствие моего улучшения. И он это увидел и принял. И впервые добавил очки Гриффиндору. Это обсуждали все и весь день. Но ведь в этом нет ничего странного, правда, профессор? Вас никто не поправлял, вы никому и не добавляли баллов. Это логично.

Вы признали меня. И мне даже не пришлось что-то портить, чтобы получить отработку и попасть к вам на вечер. Я просто пришел спросить о том, каким образом мое улучшение, собственно, улучшает. И это было интересно. Когда вы сидели со мною рядом и объясняли, показывали. Знаете же, что мне важна практическая сторона дела.

— Зачем вам нужна гармония с собой в данный момент?

А еще я обрел дружбу с собственным языком. Я бросил попытки что-то понять, найти. Я просто принял то, что мне приятно ваше присутствие. Что мне интересно знать и понять вас. Мне снилось, как я заболел, а вы лечите меня. Я не помню вкус зелий, помню лишь то, с каким вниманием, волнением и нежностью вы это делали. Ваши эмоции никогда не показываются на вашем необычном лице, я знаю, это защитная реакция. Я не хочу лезть в ваши дела, в ваше детство, но мне важно знать, могу ли я здесь чем-то помочь. Хотя бы тем, что не буду касаться чего-либо в таком роде проблем.

— Потому что я хочу быть счастлив, хочу жить вместе с крестным. Но проблемы мешают мне. Его разыскивают, сэр.

— Полагаю, я прослушал некоторые слова, — он уверенно говорит об этом. Я знаю, что Снейп — самый тактичный и осторожный человек на свете. Я восхищаюсь этим. — Но вы меня разочаровали, Поттер. Вся моя лекция прошла мимо ваших ушей, а я ведь к этому все и вел. Счастье — не есть отсутствие проблем, но наличие того, с кем их можно и нужно решать.

— Тогда с кем же вы их решаете, профессор?

Я осознаю то, что скрыто под словами. Вы мне IQ повышаете, профессор. И с чего-то я начал думать, обращаясь к вам. Мне было бы стыдно, но я знаю, что вы знаете о моих мыслях. Нет, все же до приличного уровня общения мне далеко. Я бы предпочел остаться на уровне Сириуса. Это легче и приятнее. И я знаю, что вам, сэр, тоже нравиться такая манера общения, она интересна вашему консервативному мышлению.

— Я привык быть один, Поттер.

Я понимаю. Мне придется нарушить множество ваших убеждений.

— Тогда могу ли я помочь вам с ними?

О, я сама скрытность и непрямолинейность. Только он все равно прочтет меня, как открытую книгу. Он сам ее открыл.

— Пожалуй, но только тогда, когда это будет допустимо.

Спорим, что ты позволишь мне быть рядом еще на третьем курсе, Северус?

— Тогда обещайте мне, что это место я застолбил.

И ты закатываешь глаза.

Я еще не знаю, люблю ли тебя, но лучше не упущу, а разбираться потом буду. Мы, Поттеры, всегда сначала думаем, а потом делаем.

* * *

На матче Оливер упал с огромной высоты. Бладжер Флинта с огромной скоростью врезался в него и сбил с метлы. И тогда для всех нас время остановилось. Для меня, для испуганного Ремуса, для решительного Северуса. Потому что Вуд стал дорог нам. И Ремусу, пусть он еще не все знает, и Северусу, потому что тот откровенно считает, что природа ошиблась, не сделав нас братьями. Я тоже жалею об этом, Оливер.

Капитана отнесли в больничное крыло без моего участия. Когда я сумел к нему пробиться, Оливер улыбался во все тридцать два и принимал поздравления, ведь мы все же выиграли. И не важно, что у него была сломана нога и вывихнуто плечо, квиддич стоял для него сейчас на первом месте.

Команда ушла, остался только я и Ремус.

— Мистер Вуд, будь моя воля, я запретил бы вам играть в квиддич когда бы то ни было, — укоризненно проговорил профессор и тоже поспешил уйти. Я видел, как он волновался.

Оливер казался смущенным. Он недолго думал, я-то на него со снисхождением посматривал и все ждал, когда он поймет, что профессор только что признал свое за него волнение. Дело оставалось лишь за малым. И если у Оливера хватит духу, он справиться.

И вот он поднимает голову. Я вижу, вижу, знаю, что он будет делать и что он сделает, поэтому посвистываю, гляжу в потолок и усиленно не вижу, как он сам себе вправляет вывихи и обезболивает сломанную ногу. Я помогаю ему подняться, и мы довольно резво бежим вслед за ушедшим профессором.

Мы находим его в кабинете, где он сидит в своей странной рубашке и о чем-то тихо разговаривает со Снейпом. Когда мы входим… Словом, это решающий момент. Я чувствую это.

Но Оливер не торопиться, он молчит и даже, кажется, ни о чем не думает. Ремус поднимается, и я знаю, все мы знаем, что он хочет сказать. Мол, почему вы не в больничном крыле.

А ведь и он сам знает, почему. Ведь не дурак же профессор. Все они, тридцатилетние, умные. Но, вероятно, он не хочет в это верить и успешно игнорирует.

— Профессор.

Оливер опирается на косяк, и у меня есть возможность отойди подальше, чтобы создать хотя бы видимость того, что они одни. Краем глаза вижу, что Снейп делает то же самое.

— Прежде чем вы возразите хоть что-нибудь, профессор, позвольте мне сказать вам то, что некоторое время назад я осознал в себе к вам привязанность. Возможно, я пока не знаю, что имею в виду, возможно, я недостаточно взрослый для этого, но я хотел бы сказать вам, что люблю вас.

Ремус хочет что-то возразить, но Оливер не дает ему, властно подняв руку и склонив голову.

— Мне вообще тяжело это говорить. Но, тем не менее, мне плевать, что вы оборотень, что раз в месяц вы представляете опасность. Тем более, что одну из них я провел с вами.

А вот теперь профессор поражен. Он похож на милого плюшевого мишку Дадли, на самом деле.

— Прошу вас, дослушайте. Меня нисколько не волнует то, сколько вам лет. Так случилось, что ваше развитие подходит под мои потребности, да не прозвучит это эгоистично. Я хотел бы вечно слушать вас, говорить с вами, быть с вами. Да, сейчас я не осознаю всего того, что говорю, вы можете не так понять, но одно я знаю точно. Я что-то чувствую к вам, и это чувство совершенно точно настоящее — я не могу понять, почему ваше присутствие так действует на меня. Я не могу выразить словами почему вы, почему сейчас, но вряд ли когда-нибудь я смогу найти такого же человека. Я могу говорить много и долго, я все равно не смогу вас переубедить, но я надеюсь, что сумел подобрать правильные слова. Я романтик, но это совсем не значит, что я верю, что все будет сразу. Мне не нужно сразу. Я хочу понять и знать вас. Потому что вы просто мне нужны.

Лицо Оливера совершенно белое. Его обезболивающее начало проходить, и стоять ему становиться все труднее и труднее. Я порываюсь подойти к нему, но Северус удерживает меня за руку. Это не наше дело, и не нам вмешиваться.

Ремус думает меньше. Хотя, казалось бы, именно его совесть самая мудрая из всех наших.

— Я не прошу вас ни о чем сейчас. Просто дайте обещание… Нет, вы мне ничего не должны, и своим присутствием, своим признанием я наверняка …

Оливер замолкает, потому что профессор склонился над ним. Его лицо настолько безэмоционально, что Северус ему просто завидует. Это я тоже чувствую, хотя моя волна на его еще не так настроена.

А потом — совсем не наше дело. Но я, между прочим, тоже хочу, чтобы меня так обняли и на руках отнесли в лазарет.

Думаю, никакое оправдание не заставит сделать так Северуса. Он не сторонник отношений на публике.

* * *

Я давно уже не проговаривал мысли в собственном сознании. Все, о чем я думал, я выговаривал Северусу, и, может быть, именно эта практика позволила мне написать книгу по психологии. С тех пор прошло много лет, и сейчас все те события я помню совершенно плохо. Однако сейчас я — самый счастливый человек на свете, потому что все проблемы — от болезней до гадостей на работе — я решаю вместе с Северусом, который со временем научился относиться к ним с юмором. Я знаю, что Оливер и Ремус (хотя мы жили вместе некоторое время на пятом курсе) уехали куда-то далеко, и совсем недавно сумели объявить о своем открытии относительно ликантропии. Мы решили в свое время множество проблем, но сейчас мы получили право спокойно просыпаться по утрам от солнечных лучей, от очередного сумасбродного желания Тома, нашего приемного сына.

О том, как сын великого Темного Лорда у нас на попечении, я рассажу как-нибудь в другой раз. Но ведь главное в том, что сейчас он самый умный мальчик своего возраста. Мы взяли его совсем младенцем, поэтому мы официальные «папы». Я знаю, что втихаря от меня Северус дает мальчику для экспериментов опасные зелья, но я закрываю на это глаза. Потому что сам втихаря от Северуса учу ребенка квиддичу.

Иногда мы не сходимся во мнениях, но Северус всегда славился талантом разумно решать споры. По выходным к нам забегает Сириус, когда у него есть свободное время. Почему-то я воспринимаю его совершенно другим, хотя понимаю, что и он, и Северус одного возраста.

Еще я знаю, что Сириус тоже отчаянно любит, но у него сложилось все много хуже, нежели у нас. Хотя мы помогаем ему чем можем. Но никто никогда не поверит в то, что Темный Лорд совершал все оттого, что в детстве получил моральную травму. Пока еще крестный не отчаивается, но я не знаю, сколько он еще продержится. Ему тяжело каждый раз приходить в Азкабан, но он исправно там бывает. Потому что любит Тома.

Я много раз жалел о том, что позволил Министерству его забрать. Ведь он — троюродный брат моей мамы. Его детство было ужасным. А я так поздно понял это.

Но мы стараемся. Изо всех сил.

И рано или поздно все будет хорошо. Потому что маленький Том пообещал стать министром Магии и освободить взрослого Тома. А обещаниям Поттера-Снейпа надо верить обязательно.

Вы никогда не сможете управлять этим чувством. А оно вами — запросто. Во имя святых ежиков.

На самом деле, хэппи-энд.