"Да, я предвижу страданья, кровь и смерть. И думаю, что
трудно расстаться телу с душой. Но, Прекрасная, хвала тебе!
Страстная хвала и тихая любовь. Да святится имя Твое!"
А.И. Куприн "Гранатовый браслет"
В подземельях было также темно и мрачно, как и всегда. Факелы на стенах слабо освещали коридор, по которому шли Гарри и Гермиона. Эта часть замка пострадала во время битвы несколько меньше других, потому не заметно было особых следов разрушения — только кое-где осыпались камни и стены были покрыты копотью. Несмотря на это, под ноги то и дело попадались осколки, щепки, отколовшиеся куски мрамора...Здесь было настолько пусто, что все шаги гулко отдавались. Повсюду царила призрачная тишина, как будто все дыхание жизни, что еще оставалось здесь, стеклось в Большой Зал, где выжившие оплакивали своих мертвецов. Там давно уже собрались все преподаватели и ученики, а также прочие участники битвы. С минуты на минуту должна была начаться траурная церемония. Гарри и Гермиона, взявшись за руки шагали по длинному коридору. Душой оба были там, рядом со своими друзьями и близкими, рядом с просто занкомыми и даже совершенно незнакомыми им людьми. Со всеми, кто собрался сейчас, чтобы проститься с погибшими. Наконец, подходя к концу коридора Гарри и Гермиона замедлили шаг. Они подошли к хорошо знакомой обоим двери. Двери кабинета, который у большинства учеников Хогвартса, а особенно у Гарри, был связан с самыми неприятными чувствами, хотя причина такого отношения заключалась не в самом кабинете, а в человеке его занимавшем...
Трудно было представить себе, что еще только чуть больше суток назад профессор Северус Снейп, последний директор Хогвартса, был для них врагом, изменником и узурпатором. Правда о нем, рассказанная Гарри, вызвала очень неоднозначную реакцию. Да, те слова, которые сказал Гарри Волдеморту во время их поединка, слышал весь Орден Феникса, все ученики и учителя, все кто в тот момент находился в Зале. Но подробная история тайной неразделенной любви, история жизни, ошибок и обращения этого человека, шокировала волшебников и волшебниц. Слагхорн, например, разохался и разахался, а потом неразборчиво пробормотал что-то вроде того, что, якобы, в душе он никогда не сомневался в своем бывшем ученике. Макгонагалл, Флитвик и Спраут слушали рассказ Гарри с напряженным вниманием и во взглядах их сквозило искреннее уважение и благодарность. Другие члены Ордена были более сдержаны в выражении чувств, хотя кое-кто из женщин не мог сдержать слез, когда Гарри поведал им о разгадке Патронуса и письма. Хотя некоторым это не помешало остаться при мнении, что мера добрых дел, сделанных этим человеком была прямо пропорциональна тяжести его вины, и он всего лишь честно искупил зло, сотворенное им в годы юности. Тем не менее никто не возразил, когда Гарри объявил, что считает его заслуживающим таких же почестей, как и прочие доблестные бойцы, героически погибшие в бою. Тело его, вместе с телами других убитых, должны были сегодня торжественно предать земле.
Но в вопросе с письмом Гарри занял твердую позицию. Этот листок и фотография принадлежат ему по праву. Поступок Снейпа являлся, по его мнению, ничем иным, как кражей его законного имущества. Поэтому он вознамерился найти и то, и другое. Воспоминания Снейпа не дали юноше никакого ключа к тому, где покойный профессор мог хранить вещи, похищенные им на площади Гриммо на память о возлюбленной. В кабинете директора? Едва ли. Туда в любую минутут мог войти кто-то из учителей, или отчаянные головы вроде Невилла, Джинни и Луны, чудом вызволенных Снейпом из лап Кэрроу, после попытки стащить фальшивый меч Гриффиндора. Подумав, Гарри вспомнил о его старом кабинете, которым сейчас никто не пользовался. Как узнал Гарри — он весь год оставался запертым и туда никто не входил. Впрочем, ни у кого не возникало особого желания посещать бывшее логово предателя и убийцы. Так что если и искать — то именно там. Гермиона долго уговаривала Гарри подождать до конца церемонии, но он настоял на своем. Тогда она предложила пойти с ним и помочь ему обыскать кабинет, уверяя, что вдвоем они смогут быстрее найти письмо и фотографию, чтобы не задерживаться чересчур долго...
Гарри толкнул дверь и она неожиданно легко поддалась. Он на мгновение удивился этому, но потом понял в чем причина. "Я запечатываю свой кабинет заклинанием, которое может снять только волшебник". Эта фраза возникла в памяти Гарри сама собой и на него вновь накатило ощущение невозвратимости потери — совсем, как после смерти Дамблдора.
Внутри все было также, как запомнил Гарри. Стоял такой же тусклый полумрак и такой же пронизывающий холод. На полках, правда, уже не было столь знакомых банок со склизкими существами, а книги в шкафах и столы были покрыты толстым слоем пыли. В углу грудой громоздились ящики со старой картотекой Филча, которую Гарри разбирал в прошлом году, камин выглядел так, словно его не зажигали уже много месяцев, а стрелки часов застыли в каменной неподвижности. Гарри медленно двинулся вперед, осторожно касаясь руками разных предметов. Гермиона робко следовала за ним. Подойдя к столу, он зажег палочкой единственную наполовину сожженную свечу. Гермиона взяла ее и отошла с нею в угол. Пока Гермиона со свечой в руках рылась в коробках, Гарри открывал и закрывал ящики столов. Вдруг он обратил внимание, что на письменном столе почти нет пыли. Присмотревшись к перу и чернильнице, Гарри, к своему изумлению, обнаружил, что и тем и другим совсем недавно пользовались. Повинуясь какому-то странному наитию, он раскрыл лежавшую рядом толстую книгу в ветхом черном переплете. Сердце его пропустило удар: перед ним лежал сложенный вчетверо листок. Подозвав Гермиону, Гарри развернул его...
Листок был исписан мелким почерком, но это не был тонкий, слегка закругленный почерк его матери. Эта рука была ему хорошо знакома. Он видел этот почерк столько раз, что сбился со счета, но это не помешало ему в прошлом году не узнать его в учебнике Принца-Полукровки. И вот сейчас Гарри видел его снова. Затаив дыхание он побежал глазами по строчкам. Через плечо его заглядывала потрясенная Гермиона.
02.10.2010 Глава 2.
"Любовь моя, — читал Гарри, и ему казалось, что он снова слышит наяву холодный язвительный голос. Но сейчас этот голос звучал совсем иначе, незнакомо. Гарри и представить себе не мог, что он может звучать вот так: с нежностью и волнением, каких не слышал в нем почти ни один человек.
"Любовь моя, сейчас я в очередной раз задаю себе вопрос: зачем я пишу это письмо и не нахожу на него ответа. Быть может я и в самом деле начинаю сходить с ума — иначе чем же объяснить, что я говорю с тобой, как с живой и обращаюсь к тебе, словно ты можешь ответить. Но моя интуиция подсказывает, что эта ночь будет для меня последней, а я привык доверять своему внутреннему голосу — он ни разу еще меня не подводил. Что ж, как говорил Дамблдор: "для высокоогранизованного ума смерть — всего лишь очередное приключение". А для меня это еще к тому же и надежда снова увидеться с тобой. Кажется странным, что мы, как и маглы, верим в жизнь после смерти. И еще удивительней то, что я понимаю тех из них, кто не может жить без этой веры...
Знаешь, Лили, мне сейчас вспомнилось, как в детстве, таская у своих родителей книги, я однажды наткнулся на старую Библию. Насколько я помню, она когда-то принадлежала матери моего отца, хотя этот пьяница, естественно, ни разу в жизни даже не заглянул в нее. Моя мать, конечно, тоже. Я прочел тогда одну страницу, из чистого любопытства. То, что там было написано показалось мне просто феноменальным бредом. В основном там подробно и красочно описывались различные грехи и грешникам грозили страшным Небесным судом. Я тогда долго смеялся над этим, а сейчас, когда я чувствую, что все скоро кончится, мне кажется, что я согласился бы предстать перед любым Небесным судом, если б моим судьей была ты, Лили. Я верю, что ты выслушала бы меня.
Поверь, я не собираюсь искать себе оправдания. Если даже ты — самое прекрасное и доброе создание на свете не смогла найти их, значит их действительно нет. Говорят, мертвые знают все. Не знаю, правда ли это. В любом случае, я чувствую, что должен все тебе объяснить и повиниться перед тобой во всем...
Хорошо, что после смерти Дамблдора я оставил за собой этот кабинет. Все же в положении директора есть свои преимущества. Например, ты всегда можешь свалить черную работу на подчиненных. Я передал этим гнусным тварям Кэрроу все распоряжения Темного Лорда, я четко растолковал им, что они должны делать, а дальше пусть напрягаются сами. Надеюсь, они окажутся достаточно глупы, чтобы сообщить остальным преподавателям, что нам приказано выследить твоего сына. Тогда можно не сомневаться, что когда он появится в замке, ему окажут любую помощь. Каждый, разумеется, сделает все, чтобы посодействовать ему. Особенно я надеюсь в этом плане на Минерву Макгонагалл. Можно быть уверенным, что она не растеряется в решительной ситуации. Нужно только, чтобы эти доморощенные повстанцы во главе с Лонгботтомом не высовывались раньше времени. За год мне удалось добиться того, чтобы большинство студентов возненавидели меня. Так что они с удовольствием сделают для твоего сына все, что угодно. Вообще-то мне иногда не хватает злости на Дамблдора. Ты знаешь, что я всегда считал его своим спасителем, но после того, как я узнал, какую судьбу он готовил твоему сыну, мне бывает трудно сдерживаться в разговорах с ним. Ингода хочется искромсать его холст на мелкие кусочки. Особенно выводит из себя философское спокойствие, с которым он всегда воспринимает мой гнев. И в этом я искренне признаюсь тебе, Лили.
Так вот, пока эти мрази носятся по замку, я пишу тебе это письмо. Я не знаю, где сейчас Гарри, но, судя по опаснеиям Темного Лорда, явно неподалеку. Стоит лишь порадоваться, что с ним Уизли и Грейнджер. После их безумной выходки с Гринготтсом я уже не сомневаюсь, что даже несмотря на Сигнальные чары над Хогсмидом и дементоров, расставленных по всему периметру школы, эти трое отыщут способ пробраться в замок. Лили, мой небесный судья — самая тяжкая моя вина перед тобой заключается в том, что я так и не смог полюбить Гарри. Прости меня за это, если можешь. Слишком мало в нем было от тебя и слишком много от...Поттера. Да, прости меня, любимая, но даже сейчас я не могу назвать твоего мужа по имени. Даже сейчас я ненавижу его за то, что он отнял у меня самое дорогое -тебя. Я знаю, ты скажешь, что я во всем виноват сам. Это правда. Поэтому я даже не дерзаю просить о снисхождении и могу только склонить голову, признавая свою вину.
Как я узнал от Люциуса, Темный Лорд сейчас в худшем своем состоянии. Как только станет известно, что твой сын здесь — он мгновенно появится рядом со школой. Мне снова придется предстать перед ним, отгородив свое сознание стеной алмазной прочности. Знаешь, я всегда гордился тем, что мало кто может сравниться со мной в этом искусстве, но сейчас я отдал бы все время, которое у меня осталось, (пусть даже это всего несколько часов), за возможность бросить проклятому психопату правду в лицо. О том, до какой степени я ненавижу его. Но лишь одного человека на всей земле я ненавижу больше чем Темного Лорда. Самого себя.
Когда я стою перед ним, меня поддерживает то, что со мной твое письмо и твоя фотография. Да, я признаюсь тебе и в этом отвратительном поступке. Это то самое письмо и та самая фотография, что я нашел в доме Блэка прошлым летом. Я не смог устоять перед искушением — ты была так прекрасна, и совершил кражу. Второй раз в жизни. Нет, я не ошибаюсь, именно второй. Помнишь твою любимую шелковую ленту, которой ты часто заплетала волосы в школе? Да, синюю с блестками? Это я украл ее во время выпускного бала, пробравшись под Дезиллюминационными чарами в вашу гостиную. Я нашел ее на спинке кресла. До сих пор не пойму, как она туда попала. Ты, должно быть, бросила ее там, наряжаясь к балу, а после забыла о ней. И я украл ее, поскольку не мог вынести мысли, что завтра я навсегда лишусь даже счастья видеть тебя каждый день. Счастья, которым жил последние полтора года. Говорят, ты потом долго искала эту ленту, но так и не смогла найти. И признаваясь в этой краже, я признаюсь также и в том, что с этими тремя реликвиями я с тех пор не расставался ни на секунду и не расстанусь никогда. Я ношу их с собой в потайном кармане одежды. Мои сокровища останутся со мной до конца.
Мне кажется, я слышу какой-то шум... Дверь приотворена. Похоже, что это голос Минервы Макгонагалл. Значит, времени у меня остается меньше, чем я думал. Но я и так рассказал тебе все, что хотел. Когда я встречусь с тобой, то покаюсь и во всем остальном. И каков бы ни был твой приговор — я приму его с радостью, ведь он будет исходить от тебя. Прощай, мой небесный судья. Мертвые знают все, а значит, мне незачем говорить, что я люблю тебя.
Вечно твой
Северус Снейп."
Дочитав письмо до конца, Гарри оглянулся на замершую у него за спиной Гермиону. Ее лицо было мокрым от слез. Гарри вдруг понял, что он тоже плачет. Плачет, сжимая в руках последнее письмо влюбленного, обращенное к его мертвой возлюбленной. Он хотел сказать что-то, но ком в горле не давал ему произнести ни слова...Он просто стоял, глядя в освещенное слабым мерцанием свечи лицо своей подруги, даже не пытаясь сдерживать текущие слезы...
— Пойдем, сказал он наконец, справившись с собой, — Нас наверняка уже ждут в Большом Зале.
— Но как же письмо и портрет? — шопотом спросила Гермиона, — Они же принадлежат тебе.
— Нет,— Голос Гарри стал твердым. Он пересек кабинет, зажег волшебной палочкой огонь в камине, подождал, пока пламя разгорится и, не обращая внимания на вырвавшийся у Гермионы возмущенный возглас, бросил письмо в камин.
— Эти вещи принадлежат ему, — говорил он, глядя, на пожирающий письмо огонь, — И никому другому. Они достались ему дорогой ценой и теперь принадлежат ему по праву. И я клянусь, что они останутся с ним до конца, как он того хотел. А теперь идем...
Траурная церемония в Большом Зале еще не начиналась. Все ожидали Гарри. Его появление встретили дружными овациями, смешанными с всхлипываниями и сдавленными рыданиями родственников убитых. Поднявшись на возвышение, с которого так часто произносил речи Дамблдор, Гарри начал говорить... Люди слушали его, затаив дыхание. Сотни пар глаз ловили каждое его движение. Их взгляды всматривались в него так пристально, что ему становилось неловко и он то и дело боялся сбиться...Ему все время казалось, что слов, которые он говорит, недостаточно, чтобы выразить все, что переполняло его сердце: всю скорбь, благодарность, радость и любовь к ним. Он говорил о героизме и доблестной жизни погибших, выражал соболезнования их семьям, обещал, что память о них навсегда останется в сердце каждого из присутствующих. Зрители плакали не стесняясь...
Наконец, когда он отдал дань каждому члену Ордена, каждому участнику Отряда Дамблдора, каждому ученику, эльфу, кентавру — каждому существу, участвовавшему в битве, Гарри возвысил голос:
— А теперь, я хочу просить вас почтить память человека, который был бы оскрблен, если бы я стал произносить здесь пафосные речи. Более всего убедило меня в этом последнее написанное им письмо. Его никогда уже не прочтет никто, кроме той, кому оно адресовано, ибо судить влюбленного имеет право лишь один человек. Тот, кто им любим. А для тех, кто все же ждет от меня решения, свой личный приговор по этому делу я вынесу прямо сейчас.
Он быстрым жестом поднял в воздух сжатую ладонь и ударив ею по кафедре, наподобие судейского молотка, громко произнес на весь напряженно молчавший зал:
Vova
