Проснувшись очень рано, когда рассвет едва забрезжил за крышами домов, Северус Снейп знал, что ему придется сегодня совершить очередную глупость. А во всем было виновато дурацкое предчувствие.
Предвидение, или что бы это ни было, открылось в нем, когда ему было двадцать восемь лет. Никаких предпосылок, особенных способностей, необычной судьбы или чего-то подобного не было. Просто однажды он проснулся, зная, что сегодня ему надо выйти из дома на пятнадцать минут позже — как раз тогда, когда приходил следующий автобус после того, которым он обычно ездил. Глупость, чушь и ерунда — какая разница, когда выходить, главное прийти вовремя, но, непонятно почему, он послушался. А через час, чувствуя, как под шарф забирается ледяной ветер, а пальто засыпает смесью дождя и мокрого снега, он смотрел на груду покореженного и вывернутого наизнанку металла, которое совсем недавно было автобусом.
Тем самым, в котором он должен был ехать.
Именно с тех пор всякого рода предчувствия поселились в нем. Не было снов, не было голосов, знаков… Просто знание, которое в нем жило. Абсолютное, беспринципное и естественное — как работающее сердце, цикл сезонов или мелкий дождь осенним утром. И это знание чрезвычайно мешало ему жить.
Оно поднимало его посреди ночи, гнало самым ранним поездом в другой город, всего лишь для того, чтобы проводить домой какую-то совершенно незнакомую девушку. Причем, именно такой дорогой, и никакой другой.
Оно заставляло его говорить совершенно определенные слова чужим людям, получая за это либо удивленные улыбки, либо, в лучшем случае, злобные пощечины. В худшем — переломанные кости и два месяца в гипсе.
Оно заставляло манипулировать людьми, совершать подлости, заводить дружбы и рвать уже имеющиеся привязанности. Он не знал, зачем всё это делает, не понимал, ради чего. Ему никогда не было дано узнать о последствиях.
Оно сводило его с ума. И однажды он взбунтовался. Гораздо быстрее, чем сам мог бы предположить.
Он просто перестал исполнять то, что, как он знал, должен был делать. Стал принимать решения самостоятельно, по своему разумению, а не зову, идущему изнутри. Это было очень сложно, но главное — переждать первые непереносимые несколько часов, когда знание о действии вступало в конфликт с его собственным выбором. В эти моменты его словно разрывало на части, в голове нарастал злобный, тревожный гул, а глазам становилось невыносимо больно смотреть. Приходилось уходить на балкон и трясущимися руками зажигать бесчисленные сигареты. А потом очень долго стоять, стоять-стоять-стоять, вцепившись пальцами в перила и наблюдать кровавые и ярко-оранжевые всполохи за мучительно сомкнутыми веками.
На работе знали о его странностях и считали неизлечимо больным. За глаза жалели, и при каждом удобном случае тактично советовали разнообразных врачей. Он же методично отказывался, дико раздражаясь сочувствующим взглядам, и продолжал свою маленькую личную борьбу за собственную судьбу.
Но, в конце концов, проиграл. Потому что потом пришли образы. Это были как сны наяву. Они затягивали в самую середцевину, быстро и неотвратимо, и отпускали только когда им самим вздумается. Эти сны были о том, что так и не случилось по его вине. И о последствиях, часто настолько страшных, что когда он приходил в себя, то неделями не мог спать, чувствуя, как вместе с кровью пульсируют страх и сожаление.
Он был нужен для того, чтобы предотвращать. Выводя теми или иными путями на нужную, безопасную дорогу. Фразой, случайным взглядом, действием — собой он уводил прочь от неизбежного.
Жертвуя при этом правом на свой выбор и свою судьбу.
Северус Снейп безумно, больше всего на свете, хотел жить собственной жизнью. Но он не мог принять на себя ответственность за всех тех, кого обрек на страшную судьбу своим решением о невмешательстве. Потому как именно у него был шанс изменить хоть что-то. Шанс, которым он обязан был воспользоваться, если мог это сделать.
У него, а не у кого-то другого. А значит, нужно было научиться с этим жить.
Он и пытался научиться, учился как мог, каждый раз перешагивая через себя и свои желания. Выходило далеко не всегда, и очень часто, после очередного выбора, совершенного кем-то неведомым за него, он в бессильной ярости пинал стены собственной квартиры, разбивал стеллажи и посуду, разрывал в клочья бесчисленные книги.
Это ни черта не помогало, но хотя бы изредка давало возможность чувствовать себя живым. Не маленькой шахматной фигуркой, послушной неизвестной чужой воле. Даже то, что воля была явно свыше, ничуть не облегчало положения. Разве что вместо простой марионетки он мог называться марионеткой провидения.
Как будто это что-то меняло.
С годами этот странный зов стал немного ослабевать. Сумасшедшее, противоестественное знание стало появляться не так часто. Не каждый день, а раз в несколько недель, и в нем начала прорастать надежда — а вдруг это когда-нибудь закончится?
Может, настанет день, и он отработает всё, что должен?
… Но сейчас надо было подниматься и ехать. Он знал, куда.
Северус позволил себе не торопясь потянуться, и еще некоторое время полежать. В данном случае время было не критично.
Он закурил, не вставая с постели, и расслаблено глядел в потолок. Не то, чтобы он не изучил его за все годы до малейших выпуклостей, просто сегодня — выходной, в его кровати кроме него никого нет, и не надо никому объяснять, отчего это он поедет в начале шестого утра неизвестно куда и для чего. Если бы он сам знал…
Неторопливая затяжка, сбросить пепел в стоящую на животе пепельницу, еще одна сигарета… Теперь можно вставать.
Его небольшой и потасканный жизнью форд послушно отсчитывал километры, за окном мелькали поля и деревья, радио играло что-то по-утреннему ненавязчивое, и Северус удовлетворенно откинулся на сиденье. Что бы ни предстояло там, куда он едет, дорога всегда доставляла ему удовольствие. То самое состояние "между", когда еще ничего не решено, всё только предстоит, и можно в полной мере насладиться мгновениями нежданно выпавшего покоя.
Дорога сделала крутой поворот, и Северус выпал из своей задумчивости. Так, здесь нужно быть очень внимательным: теперь предстоит полагаться исключительно на знание, потому как дальше путь ему совершенно неизвестен.
Ехать пришлось еще несколько часов, но знание ни разу не подвело. Сколько уже лет прошло, а он всё неосознанно удивлялся — ну откуда ему известно, что за тем деревом надо проехать еще пару километров, обогнуть холм, и за деревней повернуть направо? В конце-концов, уже изрядно устав вести машину на голодный желудок (в пять утра завтракать ничуть не хотелось), он остановил автомобиль возле небольшой развилки. Если бы он не знал, что ему непременно нужно свернуть здесь, обязательно проехал бы мимо, даже не заметив, что влево от главной дороги отходит еще одна, совсем узкая, без асфальта. По такой едва проедет самая маленькая машина. Деревья плотно росли по обе её стороны, смыкаясь сверху живым зеленым туннелем и пропуская солнечный свет только в маленькие зазоры между ветками.
Здравый смысл подсказывал, что ехать туда явно не стоило.
Но что он мог сделать?
Дорога была по-настоящему отвратительной. За всю свою жизнь он не видел подобной ни разу. Грунтовые дороги даже в самых глухих селах были хорошо укатанными, здесь же не было и намека на ровную поверхность. Форд немилосердно трясло, Северуса мотало из стороны в сторону, и он ругался сквозь зубы, надеясь, что автомобиль после этой поездки не придется сдавать в ремонт. Еще пару раз подпрыгнув вместе с машиной на ухабах, он заметил, что деревья стали расступаться, открывая взгляду крышу и кусок фасада небольшого каменного дома, прятавшегося за необъятным древним дубом на залитой солнцем поляне.
Приехал.
Оставив машину в тени древнего дерева, он выбрался наружу.
Дом производил странное, иррациональное впечатление. Моментально, с первого взгляда он поражал своей какой-то абсолютной уютностью. Каменные стены, плотно увитые темно-зеленым плющом, шоколадного цвета черепица, деревянная веранда, широкое крыльцо и вьющийся из трубы дым… Даже окна смотрели на окружающее пространство спокойно и дружелюбно. Казалось, что дом стоял здесь всегда. Вот как ни вспомнишь — абсолютно всегда, — сто, двести, пятьсот лет назад…
Северус вздохнул. Господи, и что теперь? Это было крайне неожиданно, но знание молчало. Ни кусочка, ни намека. Оно закончилось при въезде на эту странную дорогу. Он просто знал, что ему надо доехать до конца. И всё. Что делать дальше — совершенно непонятно. Достал было пачку сигарет, но тут же положил обратно. Курить в этом месте почему-то казалось кощунственным. Здесь даже воздух был другим, не таким как везде — прозрачнее, чище, невесомее. Северусу тут легче дышалось, а на душе, чуть ли не впервые за невероятно долгое время, было совершенно спокойно. Как у человека, на которого больше ничего не давит.
Северус подумал еще немного, поднялся на крыльцо и постучал в широкую деревянную дверь. Очень долго изнутри не издавалось ни звука, а потом дверь отворилась без какого-либо предупреждения. Ни шагов внутри, ни шороха, только мягкий скрип петель — и он уже смотрит в удивленные ярко-зеленые глаза юноши, стоящего по ту сторону порога.
— Что… что вы здесь делаете? — выдохнул парень, явно не веря своим глазам.
— Я… — Северус явно не ожидал подобной реакции. — Я проезжал мимо и хотел попросить разрешения отдохнуть здесь несколько часов — очень устал в дороге.
Парень на секунду опустил взгляд, а когда снова посмотрел на Северуса, в глазах не было и тени растерянности.
— Конечно, проходите. Сюда просто нечасто кто-то заезжает. — Он был явно рад гостю.
Они прошли в гостиную, а парень по дороге представился:
— Я Гарри.
— Северус.
Гарри кивнул. Никаких замечаний из разряда "ах, какое интересное имя", как будто не было ничего более естественного, чем приехавший ранним воскресным утром странный худой человек со странным именем. Как будто так и должно быть.
Северусу это нравилось.
Гостиная была самая что ни на есть располагающая — просторная, с камином, облицованным светлым камнем, креслами, большим темным ковром, тяжелыми шторами на окнах, несколькими столиками, множеством книжных полок и со вкусом подобранных безделушек.
— Северус, хочешь чего-нибудь?
— Да, чаю, если можно.
— Конечно, — юноша кивнул и взлохматил ладонью и без того растрепанные волосы. — Устраивайся пока.
Гарри бесшумно скрылся на кухне, а Северус сел в кресло. Оно было невероятно удобным: в таком, должно быть, шикарно сидеть вечерами. Да и атмосфера в комнате была настолько умиротворяющей, что моментально навевала дрему.
Он прислонил голову на выпуклую спинку и прикрыл глаза всего на мгновение.
А когда Гарри так же бесшумно вернулся с полным подносом, Северус Снейп уже крепко спал. Молодой человек поставил ношу на стол и умостился в соседнем кресле, подогнув под себя ноги.
В мягкой густой тишине, под мерное тиканье часов он долго смотрел на спящего мужчину и легко улыбался своим мыслям.
* * *
Северус находился в этом странном доме уже несколько дней, и, самое удивительное, ему было здесь невероятно комфортно. Пожалуй даже, он был в какой-то мере счастлив. Такое впечатление, что когда за ним сомкнулись темные своды древесного туннеля, зов отступил. Как будто его никогда и не было.
Это было совершенно невозможно, но он наслаждался каждым мгновением неожиданно подаренного покоя. И понимал — если он уедет из этого дома, всё может вернуться. Но он не торопился — отсюда совсем не хотелось уезжать.
Ему нравилось это место — настолько необычное и уединенное, что складывалось впечатление, будто оно находится совсем в другом измерении. Во-первых, тут не работал мобильный телефон. А также, как оказалось — телевизор, радио и прочая техника. Во-вторых, здесь совсем не было слышно шума дороги, даже отдаленного. И пусть до неё было минут семь езды, какие-то звуки всё равно должны были доноситься… Однажды Северус не выдержал и сходил к самому выезду на трассу.
Стоя у края туннеля, в тени деревьев, он неверяще смотрел на дорогу.
Ничего не было слышно.
Машины проезжали одна за другой быстро и совершенно бесшумно, будто призраки. Словно там — не настоящий мир, а экран с фильмом, у которого по недоразумению выключили звук. Здесь в деревьях пели птицы, шевелились листья от ветра и в пробивающихся солнечных лучах летали пылинки. Впереди же не было ничего. Только картинка. Стерильная и ненастоящая. На мгновение ему дико захотелось выйти и удостовериться, что всё не так, что там тоже есть живое, что оно звучит. Он почти сделал шаг наружу, но тут его посетила странная уверенность — выйди он сейчас, ему уже не вернуться обратно. Совсем. Это было не знание — что-то другое, но столь же безапелляционное.
А он не хотел этого. И жаль было отнюдь не оставленный под дубом форд.
Северус постоял еще немного, глядя на снующие автомобили, развернулся, прикурил сигарету и пошел обратно. Под его ногами похрустывали камешки.
* * *
Странным, собственно, здесь было всё — и дом, и лес, и сам Гарри.
Даже день был не такой, как везде — он был как будто длиннее обычного. Он всё длился и длился, но ни на мгновение не тяготил — и многое можно было успеть. Каждое утро было кристально прозрачным, с мягким теплым ветром и яркими-яркими красками. Он никогда не видел таких цветов.
Такое впечатление, что до этого он совсем и не умел видеть.
Всё внезапно обрело смысл и наполненность. Стало простым. Дом — это дом, деревья вокруг — лишь деревья. Всё стало только тем, чем оно является на самом деле. Не больше.
Но и ничуть не меньше.
А Лес… Он был живым в гораздо большей степени, чем можно было ожидать от среднестатистического леса. Он жил и дышал. Когда Северус по утрам и вечерам курил на веранде, то, закрывая глаза, слышал, как деревья шелестят в одном им ведомом ритме. Вздыхают, шумят. Разговаривают на своем, невыразимом, но таком простом и понятном языке.
А ночью, если потушить свет в окнах, можно было увидеть, как мерцают контуры растений. Очерчиваются бледно-желтые линии коры и веток, неяркими салатовыми линиями идут волны по траве, тускло-синим светятся ободки листьев.
На это можно было смотреть бесконечно.
А еще в Лесу жили совы. Бесчисленное количество сов. Северус всю жизнь считал, что если где-то совы и живут, то там их один, максимум несколько видов. Здесь были десятки их разновидностей. Большие, маленькие, разных расцветок, ушастые, белые полярные… Вопреки обыкновению, они летали как ночью, так и днем, и совсем не боялись ни Северуса, ни Гарри, даже охотно шли к рукам.
Гарри любил их, с удовольствием кормил и гладил, а совы жмурили свои ярко-оранжевые глаза или смотрели взглядом, в котором было куда больше ума и понимания, чем у многих людей.
* * *
Иногда они ходили в Лес на прогулку. И тогда Северус смотрел на юношу совсем другими глазами. Каждый раз он видел что-то новое.
Казалось, Гарри был плоть от плоти этого Леса; он обожал его, и Лес отвечал взаимностью. Когда они приходили, Гарри сразу как-то менялся — лицо становилось спокойнее, движения плавнее и грациознее, глаза обретали мечтательную прозрачность…
Гарри показывал ему Лес, как достопримечательность. Водил к разным диковинкам, очень много рассказывал. Знакомил с ним.
Однажды Северус даже заметил за собой, что перед тем, как войти под его свод, он почтительно склонил голову. И Лес прошелестел что-то ободряющее.
— Здесь всё другое, — говорил Гарри, сидя прямо на земле, прислонившись спиной к ясеню. — В Лесу полно каких-то совсем чудных существ. Я даже не решусь ко многим из них подойти.
— Каких, например? — спросил Северус, присаживаясь рядом. — Про духов ты мне уже рассказывал. Что там еще может быть?
Не то, чтобы он не верил. После всего того, что он тут видел, поверишь и не в такое… Просто он был скептиком.
— Духи тоже живые, как и любое растение или камень! — глаза Гарри засверкали практически с вызовом. — Этот лес — такой, каким мог быть в древности, во времена друидов. Тут ничего не изменилось. Нет техники, нет людей, врагов… Никто их не тревожит, не гонит. Они здесь живут. Возможно, уже только здесь…
Голос Гарри затих. Они немного помолчали, и Северус осторожно тронул его за руку:
— Так кого ты там еще видел?
— Ты не поверишь… — вздыхает.
— А ты попробуй.
— Единорога.
— Не поверю, — Северус усмехается.
— Я серьезно!
— Я тоже.
Гарри вскидывает голову, но разглядев улыбку в черных глазах, улыбается в ответ. Немного задумчиво проводит рукой по ясеневому стволу и внезапно резко поднимается.
— Пошли, покажу.
— Кого, единорога? — изумляется Северус.
— Если повезет, — серьезно кивает Гарри. — Но, вообще-то, кое-что другое.
Они идут сначала по какой-то совершенно незнакомой Северусу тропе, а потом и вовсе без дороги. Долго идут. Но он не спрашивает ничего, глядя на то, как сосредоточено лицо парня.
А потом деревья внезапно расступаются, и Северус застывает, забыв даже дышать.
Перед ним расстилается широкая озерная гладь, с ярко-голубой, небесного цвета водой. А за озером — руины самого большого замка, который он мог бы себе когда-либо представить.
Он даже вообразить не мог, что в Великобритании есть нечто подобное. Почему об этой красоте никто никогда не говорил?
Замок был огромен. Даже в таком состоянии — с полуразрушенными башнями, развалившимися стенами, без крыши, он поражал своим величием и изяществом. От одного только взгляда на него захватывало дух и в горле возникал комок, как от соприкосновения с чем-то несоизмеримо древним и прекрасным. В таком могли жить только волшебники, на худой конец — великие короли прошлого или герои.
Северус потрясенно оборачивается к Гарри.
Тот кивает:
— Да, когда я его впервые увидел, он произвел на меня примерно такое же впечатление.
— Ты не знаешь, что это за место?
— Нет. Но мне рассказывали, что в этом замке когда-то была школа, или что-то вроде того.
— Школа? Кому нужно делать школу в таком месте? И что здесь изучали?
— Не знаю. Мне когда-то сказали только, что здесь была школа. И что её разрушили лет триста назад, из-за распрей между основателями. Вроде, кстати, школа была какая-то не совсем обычная… Это всё, что я знаю.
Они помолчали немного, вбирая в себя захватывающую дух красоту, а потом Гарри осторожно потянул Северуса за рукав, и они пошли обратно. И ветер дул им в спину.
* * *
— Здесь почти никогда никого не бывает, сюда просто никто не заезжает. Никто не видит это место.
Они сидели на крыльце, рассеяно смотрели на стремительно меняющееся небо, и Гарри положил ему голову на плечо.
— Что, совсем никто? Я же, например, увидел. — Пальцы почти против воли прошлись по мягким прядям.
— За всё время здесь было всего несколько человек. Но все они рано или поздно уезжали.
— И не вернулись?
— Нет, хотя и обещали. Мне кажется, они просто забыли, когда ушли отсюда.
Северус чуть было не вздрогнул при этих словах. Именно это он почувствовал, стоя перед трассой, но тогда не смог дать названия своему чувству. Стоило бы ему сделать шаг — и он забыл бы о том, что когда-либо видел эту дорогу и дом за ней.
Гарри говорил об этом спокойно, без горечи, но Северус понял, где-то внутри него всё-таки живет тщательно скрываемое сожаление. И несказанное: "Ты тоже уйдешь".
Ему нечего было ответить.
— А ты сам как здесь появился?
— Я… я здесь всегда был, — рассеянно ответил Гарри, щекоча ему шею своим дыханием.
— Как это — всегда?
— Ну так. Я родился в этом доме. Здесь жили мои родители, но они умерли, когда мне было восемь.
— Как же ты сам здесь выжил без какой-либо коммуникации?
— Не знаю. Просто жил, и всё. Мне никогда не было тяжело жить здесь.
— А одиноко?
— Что? — Гарри медленно приподнял голову и внимательно посмотрел Северусу в глаза.
— Тебе не было тяжело, а одиноко — было?
— Мне не бывает одиноко. Одиноко — это когда кого-нибудь не хватает. У меня, по сути, никогда никого и не было, — очень серьезно сказал Гарри и снова положил голову ему на плечо.
Северус несколько мгновений сидел очень прямо, а потом прислонился щекой к макушке парня и едва слышно вздохнул.
* * *
Ему было очень легко жить с Гарри. С ним вообще всё было легко.
Гарри был очень гармоничной личностью. Как у него вышло при полном отсутствии людей рядом вырасти именно таким — для Северуса оставалось загадкой. Но он был умен, порывист, и как ни парадоксально, при этом спокоен. И очень легок. Во всем. Его присутствие никогда не раздражало, он был ненавязчив как в разговоре, так и в молчании. И даже ходил совершенно бесшумно, как большая кошка.
А еще, он был красив. Особенной, нетипичной красотой. Яркими и вдумчивыми глазами, растрепанными волосами, манерой двигаться, внутренней уравновешенностью.
Северусу нравилось наблюдать за ним, когда они гуляли на воздухе, когда сидели вечерами в гостиной или на кухне, когда Гарри готовил еду из неизвестно откуда появляющихся продуктов, работал в саду на заднем дворе, дремал…
С ним всё было очень естественно.
Естественно говорить о самом сокровенном, курить при нем заканчивающиеся уже сигареты, читать книги у камина, лежать на поляне в Лесу, голова к голове, перекрестив руки и ноги, кормить никогда не наедающихся птиц…
Естественно было спорить, изредка беззлобно переругиваясь.
Естественно — хранить тишину уходящего дня и умываться утром из бочки с дождевой водой.
Точно так же естественно было ответить, когда Гарри однажды его поцеловал.
И заниматься с ним любовью тоже было естественно.
Для Северуса это было внове — когда на сердце ничего не давит, голову не стискивает мучительное предчувствие зова, и есть только двое.
А потом — только одно.
Он и не подозревал даже, что это может быть настолько прекрасно.
* * *
Он совсем потерял счет времени, и очнулся от сладкого дурмана только когда однажды заметил, что его форд почти полностью засыпало листьями.
В тот же день он заявил Гарри:
— Мне надо уехать.
Он не поднял глаз, только устало вздохнул и спросил:
— Зачем?
— Я хочу закончить там все свои дела и вернуться сюда. Насовсем.
— Ты не понимаешь. Сюда уже невозможно возвратиться.
— Я вернусь, — твердо ответил Северус.
Когда за ним закрылась дверь, а на улице послышался треск заводимого мотора, Гарри закрыл книгу, которую держал в руках.
— Прощай, Северус.
* * *
Прошло уже очень много времени.
Он так и не вернулся. Гарри знал, что так и будет, но впервые он понял, что одиночество предназначено и для него. Как будто хоть кто-то может его избежать.
Он даже думал выйти туда, наружу, и искать его. Потом понял, что не найдет.
И прекратил надеяться, просто проживал каждый новый день. И еще один.
И еще.
И так — до бесконечности.
Он не знал, сколько их прошло. Просто много, непозволительно много.
И в доме, до сих пор хранящем безупречную тишину, начали скрипеть половицы и дверные петли.
Он больше не мог этого терпеть.
* * *
И когда однажды он услышал с улицы шум мотора, то просто не поверил своим ушам. Слишком много времени. Слишком.
Гарри тихо подошел к окну и слегка отодвинул задернутую штору.
Из машины вылез Северус с выражением лица, ясно показывающим, что он ненавидит все дороги в мире.
Он всё-таки вернулся…
Ну конечно.
Гарри вышел навстречу, легко ступая по отчаянно скрипящим половицам.
Vova
