Капля души

«Старинные розы

За мной не пойдет».

Мне казалось, что в природе не может существовать настолько сильной боли. Я смотрела на него, на то, как он с силой сжимает кулаки и стискивает зубы, как пытается сдержать глухой хрип, вырывающийся из горла, и мое сердце переставало биться. Иногда мне казалось, что я сама на его месте и в любой момент могу закричать от непонятной агонии, но, конечно же, это было только иллюзией — только он один знал, насколько сильны его страдания.

Уже который день он молчал, совсем не глядя в мою сторону, словно меня и не было рядом. Может быть, он действительно меня не видел, спрятавшись в своей оболочке и боясь увидеть реальный мир. Его пустые глаза всегда были устремлены куда-то вдаль, где черные верхушки леса сливались с серым горизонтом, а тяжелые тучи протыкались голыми покрученными ветками дубов. Он мог сутками сидеть вот так у окна, смотря вперед отстраненным взглядом, словно надеясь, что в небе внезапно появится спасение. И лишь иногда, очень редко, мне казалось, что его губы беззвучно двигаются, как будто шепчeт какое-то длинное и уже не действующее заклинание. А после этого он откидывался на спинку своего кресла, запрокидывал голову и тяжело вздыхал, словно это был последний вздох в его жизни.

Это было для меня невыносимым, и я не могла не выходить из своего темного угла, чтобы не посмотреть на его лицо и не убедиться, что ему не стало хуже. Но его лицо всегда оставалось неизменно бледным и равнодушным, как у бесчувственной статуи. Тогда я долго-долго сидела на полу у его кресла и всматривалась в пустые черты — пусть не такие совершенные, как двадцать лет назад, но не менее желанные для меня. Я бессмысленно надеялась, что на его губах появиться легкая снисходительна усмешка, а в глазах заблестит прежний багровый огонек. Но теперь я все сильнее убеждалась, что те времена в далеком прошлом, а нам осталось собирать осколки того, что было раньше в наших руках. Эту скудное существование запертыми в особняке давило со всех сторон, не давало дышать и вызывало желание уснуть и не проснуться. Но каждый раз я пробуждалась от наступления серого утра, шла к нему и так же сидела рядом до самого вечера, надеясь, что в его бесцветных глазах появится хоть какое-нибудь выражение. Но проходили дни и недели, ничего не менялось, а в мою душу закрадывались первые нотки отчаяния.

А все началось в сентябре, когда внезапно выяснилось, что Снейп вовсе не преданный слуга Темного Лорда, а тайный шпион Дамблдора. Казалось, что этот инцидент стал толчком к череде несчастий, постигших моего господина и его окружение. После побега Снейпа и его открытого перехода на сторону Ордена Феникса, Милорда одолел такой гнев, что в его присутствии не могли находиться даже привидения. Возможно, именно это послужило причиной для предательства Малфоев. Очень скоро за ними ушли и Нотты, и Креббы, и Гойлы и многие другие. Они бежали в другие страны, уходили под защиту Ордена, но в любом случае Пожирателей Смерти становилось все меньше и меньше. А после одной из жестоких стычек с аврорами, из Пожирателей Смерти остались только Амикус Керроу, братья Лестрейнджи и я. Что можно было говорить о победе или хотя бы о каком-то спасении? Конечно же, было принято решение отступать, и в то же время на нас началась охота.

В этом я убедилась очень скоро, когда однажды ночью я без сна сидела в гостиной Логова, и туда спустился Темный Лорд, его лицо было бледнее, чем обычно, а губы плотно сжаты, как будто бы он изо всех сил сдерживал крик.

— Это конец, — сказал он тогда, опускаясь в кресло.

Никогда прежде в его голосе не было столько отчаяния, что мне впервые в жизни стало страшно в присутствии своего Лорда. Если он был в таком состоянии, то, что можно было говорить о нас?

А потом у него был первый приступ. Тогда мне на какое-то время даже показалось, что он непременно погибнет, и лишь в тот миг, когда Милорд перестал биться в судорогах, а его дыхание выровнялось, он прошептал, что ему нужно спасать свою жизнь. Этот приступ говорил об уничтожении одной из его частичек души — оказалось, что Поттер узнал о тайне бессмертия Милорда и делал все, дабы его можно было убить обычным способом.

На следующий день он отправил Лестрейнджей и Керроу за хоркруксами, готовясь к обряду восстановления души. Он говорил, что если остальные частички будут уничтожены, то он станет слишком слабым, а подвергать себя риску больше не мог. Возможно тогда, когда он снова станет человеком, то сможет противостоять охоте на себя и не жить в вечном страхе за разбросанные по миру капли души.

Удалось вернуть хоркруксы, но не сохранить жизни Рудольфусу, Рабастану и Амикусу. Последние погибли в случайных схватках с врагами, и только Руди удалось аппарировать в Логово, истекая кровью, но прижимая к себе сверток с нужными Темному Лорду предметами. Руди умер у меня на руках, захлебываясь собственной кровью и не разжимая моих ладоней. Я помню, как медленно теряли цвет его глаза, как он пытался что-то сказать, но уже не мог произнести и слова, из его горла вырывался только хрип вперемешку с кровавой пеной. Он прижимался ко мне, надеясь, что я смогу спасти его, но было слишком поздно — ни одно зелье не могло вылечить такие глубокие раны на горле и в области сердца. Тогда я еще несколько часов вот так просидела посреди холла, корчась от рыданий и не обращая внимания на слова Темного Лорда, говорящего мне вернуться в комнату. Тогда он просто стоял позади меня и наблюдал за тем, как я пытаюсь привести свои мысли в порядок и взять себя в руки, и каждый раз мои попытки терпели крах. Не помню, как в ту ночь оказалась в своей комнате, не помню, как уснула, могу сказать только то, что Милорд всегда был рядом, а перед моими глазами стояло безжизненное тело Руди на моих руках.

Я опомнилась лишь через несколько дней после того, как Темный Лорд провел обряд восстановления. До этого он предупреждал, что это слишком опасно, болезненно и может вызвать любые последствия. Но я была то ли так убита горем, то ли так верила в своего Лорда, что не могла даже подумать, что все будет так, как происходит сейчас. Что Милорд превратиться в безжизненную куклу, которая способна лишь смотреть в окно, тяжело дышать и время от времени сжимать мою руку, словно прося поддержки или помощи. Нет, он не сошел с ума, я чувствовала, что он прекрасно осознавал все происходящее, но, видимо, оно давило на него так сильно, что у него не получалось ничего осознавать, кроме своей боли. Она была вовсе не физической — ее я бы заметила, Темного Лорда терзало что-то внутренне. Но если бы я могла помочь, если бы могла забрать себе хотя бы частичку его страданий!

И приходилось только часами наблюдать за его безмолвием и неподвижностью, под вечер задвигать шторы в гостиной и смотреть, как он поднимается в свою спальню, где плотно запирает двери и остается наедине со своими мыслями. А я целую ночь бродила по пустому и холодному особняку, слушала вой ветра в щелях, куталась в тонкие мантии и пряталась от реальности в темных углах сырых комнат. Тогда я позволяла себе плакать — долго и безутешно. Я закрывала глаза и видела безжизненно сидящего в кресле Лорда, умирающего Руди, и мною овладевала такая безысходность, что хотелось только умереть. Я скучала по прежним временам сражений и чувству собственной значимости, по властному и сильному Темному Лорду, по веселому и терпеливому Руди…

Любые мои размышления заканчивались воспоминаниями о смерти мужа, и тогда я кричала, разрывая на себе одежду, царапая лицо и выкрикивая проклятия в адрес всех, кто был по ту сторону баррикады. Нет, я никогда не была влюблена в своего мужа, мы были вместе по воле родителей и из-за долга перед чистой кровью, но знала его с самого рождения, и если кого-то могла называть своим другом, то только Рудольфуса. Я знала, насколько он любил меня, видела это в его глазах, чувствовала в его объятьях, но он ни разу ничего не говорил по поводу моей нездоровой привязанности к Темному Лорду. И даже тогда, когда я не возвращалась домой по ночам, он встречал меня утром, даже не намекая, что что-то произошло. А я только дивилась его выдержке и испытывала непередаваемое тепло, когда осознавала, что всегда рядом есть тот, кто всегда будет рядом. Как и в жизни, так и в Азкабане, так и в самый трудный момент.

Но теперь жизнь перевернулась, все стало до неправдоподобности не так, как всегда, и почему-то казалось, что в любой момент я проснусь от этого кошмара, и все будет так, как было раньше. Я снова сидела в какой-то темной комнате, насквозь пронизываемой сквозняком, и вздрагивала от каждого скрипа ветки на улице или вскрика птицы. Моя рука с силой сжимала волшебную палочку, будто в помещении внезапно могли появиться авроры, хоть и понимала, что это невозможно — защитные чары Темного Лорда, пусть и не такие сильные, как раньше, все же оберегали особняк от вторжения. Но это не избавляло меня от какой-то неясной тревоги. Хотя, можно ли в такой ситуации испытывать что-то другое?

А потом я поднялась, отряхнула мантию, поправила складки на платье и снова бродила по коридорам и лестницам, не понимая цели этого бессмысленного блуждания. Хотелось заставить себя разучиться думать и нагнать хоть какой-нибудь сон. Но приходилось только снова и снова стирать со щек слезы и подавлять всхлипы. Я ненавидела плакать, и прежде никогда себе не позволяла этого, а сейчас, казалось, будто рыдания отделялись от меня, провоцируя резкую боль в груди, которая с каждой секундой все быстрее распространялась по телу. И чтобы сделать следующий вдох, мне пришлось прислониться спиной к стенке и сильно обхватить себя руками — было так невыносимо сдерживать себя, но я твердила, что должна была быть сильной, и что Милорд не одобрит мои истерики. Но внутренний голос тут же говорил, что сейчас ему откровенно плевать на то, что происходит со мной, и он не посмотрит на меня, даже если я при нем буду биться в агонии.

Мое дыхание участилось, а платье под мантией неприятно прилипло к телу. И тогда же я подняла голову, с удивлением отметив, что нахожусь в западном крыле дома, на втором этаже, и всего в нескольких шагах от меня спальня Темного Лорда. Что-то дернуло меня подойти к двери и неуверенно толкнуть ее. К моему удивлению, она быстро поддалась и с легким скрипом приотворилась, пропуская меня в темноту холодной комнаты. Там на меня тут же обрушился порыв ветра — он ворвался в дом сквозь настежь открытое окно и принес запах снега, земли и прелых листьев. А когда я тихонько прикрыла входную дверь, то рама с громким стуком захлопнулась, оставив комнату в странной тишине и кромешной темноте. Я, не зажигая волшебной палочки, сделала несколько шагов внутрь помещения и застыла на месте. Мой взгляд, постепенно начавший привыкать к темноте, нарисовал мне очертания широкой кровати под темным запыленным балдахином, а на ее краю — сидящего человека, устало склонившего голову и обхватившего себя руками, словно бы его мучил невыносимый холод. От этой картины мое сердце снова сжалось — хотелось, чтобы он прямо сейчас поднялся, посмотрел на меня своим обычным властным взглядом и снова стал тем великим волшебником, которым я привыкла его видеть. Но он даже не обратил внимания на мои приход, хоть и не мог не почувствовать сквозняк и не услышать хлопок оконной рамы. А я даже не понимала, что делаю — шагнула к нему, протянула руку вперед и прикоснулась к его волосам. Они были на ощупь жесткими; Милорд никак не отреагировал на мое прикосновение. А я провела ладонью по его голове, дотронулась до лица, села рядом. Он так же молчал, и только мне показалось, что его дыхание стало тяжелее и резче.

— Если бы я знала, как вам помочь, то сделала все, что в моих силах, — прошептала я так тихо, не уверенная, что он меня услышит.

Но это было и не так важно, ведь я все равно ничем не могла помочь. Могла только вот так сидеть рядом, согревать его холодные руки в своих ладонях и тяжело вздыхать, ожидая, когда же все закончится. Милорд говорил, что это не навсегда, что нужно просто выдержать наплыв всех эмоций, которые сдерживались магией, когда его душа была разбита на части, и от этого в первое время ему будет особенно тяжело. А мне казалось, что это «первое время» уже давно должно было пройти, но он никак не приходил в себя.

Я сжала его руки в своих и не сразу почувствовала, как он переплетает наши пальцы. Раньше он никогда так не делал, только иногда сам тянулся ко мне, видимо, прося, чтобы я не уходила. Может быть, сейчас он хотел того же.

А мое сердце то замирало в груди, то начинало стучать с такой силой, и его стук отдавался во всех частях тела, что я не могла нормально дышать. Эти чувства были такими знакомыми, как будто кто-то услышал мои молитвы и повернул время вспять, заставив прочувствовать все, что было раньше. Тогда любое прикосновение Милорда сводило меня с ума, заставляя забыть обо всем на свете, и каждый раз я ожидала чего-то большего, но он лишь спокойно отстранялся от меня и отходил в сторону, оставляя задыхаться от чувства разочарования. А сейчас он казался мне таким близким, каким не был никогда, я могла протянуть руку и провести по его лицу, могла даже прижать его к себе и уткнуться лицом в его плечо. Прежде он никогда не позволял мне такого, единственное, на что я могла претендовать — это его мимолетное прикосновение к моей голове, когда он проводил по моим волосам и быстро отстранялся, словно его что-то сдерживало от дальнейшего исследования моего тела. И я осознавала, что ему просто не нужно что-то большее, что боги не нуждаются в плотских утехах, но все же надеялась, что когда-нибудь смогу отдаться ему без остатка, окончательно доказав, что буду принадлежать ему вечно.

И в ту минуту, когда я прижимала его к себе, а мое сердце, как сумасшедшее, стучало в груди, все мои страхи и тоску перекрыло чувство непреодолимой надежды, что, возможно, все не так уж и страшно, и хотя бы на несколько минут я смогу быть ближе к Милорду, чем обычно. Может, смогу хоть ненадолго отвлечь его и защитить от этой апатии.

Мои руки сомкнулись вокруг его спины, стараясь прижать к себе как можно ближе, и я даже не сразу ощутила на себе его сильные объятья — он подался вперед и прижался ко мне. Это мне почему-то напомнило жест испуганного ребенка, ищущего утешения у своей матери. Конечно, подобное сравнение было совсем неподходящим для Темного Лорда, но сейчас он выглядел как никогда уставшим и беззащитным.

— Это ненадолго, — шептала я, гладя его по голове. — Скоро будет легче…

В моем голосе совсем не было уверенности, была только какая-то странная обреченность, от чего мне хотелось сесть и заплакать, уткнувшись носом в его рубашку и наплевав на все свои принципы. Но я только глубоко вдыхала его пряный запах, пряча лицо на его плече и крепче обнимая его. А потом ощутила его руку на своей спине — он легко поглаживал меня, как будто пытаясь успокоить. Он ничего не говорил, а когда я отстранилась, чтобы заглянуть в его лицо, то увидела там всю ту же обреченность. И тогда я даже не обратила внимания, как из моих глаз брызнули слезы, не подняла руку, чтобы вытереть их и не набрала в легкие воздуха, чтобы сдержать всхлип. Это было так странно — страдал он, а плакала я. И уже через несколько секунд меня было невозможно остановить. Мой взгляд заполонила пелена соленых слез, из горла вырвался тихий всхлип, а тело затряслось от рыданий. Я плакала совсем тихо, но уже не пыталась сдержаться, зная, что это бессмысленно. А Милорд не сводил с меня хмурого взгляда, а когда поднял руку и прикоснулся к моей щеке, я опять прижалась к нему, шепча что-то сквозь слезы.

Успокоилась я почти так же внезапно, как и расплакалась, а Милорд не отпускал меня, устроив в своих сильных руках. Раньше эти объятия были пределом моих мечтаний, и если бы я только могла представить, что буду плакать у него на плече, а он меня укачивать, чтобы я успокоилась…

— Сейчас мне бы больше всего не хотелось понимать тебя, — послышался шепот, от чего я, как ужаленная, подскочила и от неожиданности отстранилась от него.

Он смотрел на меня так же, как и прежде, и невозможно было поверить, что он заговорил со мной, если бы я не слышала его голоса.

— Мне начинает казаться, что тебе не менее трудно, чем мне, — снова произнес он. И это было сказано таким бесцветным и безжизненным тоном, что я невольно задрожала. Милорд еще сильнее напомнил мне привидение, и от осознания этого по телу разливался непреодолимый страх.

— Я… я так бы хотела взять все, что с вами происходит, на себя, — прошептала я одними губами, не сводя взгляда с лица Темного Лорда.

Сейчас, в темноте, его кожа казалась еще бледнее, чем была на самом деле, под глазами залегли синие круги, вокруг них выступили легкие морщинки, а на бескровных губах тонкой корочкой запеклись следы крови.

— Это слишком сильно даже для двоих, — сказал он, делая тяжелый вдох и на несколько секунды закрывая глаза.

А я ничего не ответила. Долгое время рассматривала его лицо, после чего протянула руку вперед и дотронулась кончиками холодных пальцев до его подбородка, шеи, провела вниз, к груди, которая виднелась сквозь расстегнутые пуговицы рубашки. Это было для меня так ново и непривычно — дотрагиваться его гладкой кожи, чувствовать, как от моих прикосновений напрягаются его мышцы, а по моему телу проходит дрожь. Ощущения были такими захватывающими, что я на несколько мгновений забыла обо всем на свете. Милорд еще никогда не был так близко от меня, а я не могла так просто исследовать прикосновениями его тело.

Моя рука опустилась ниже, но наткнулась на неожиданную преграду в виде застегнутых пуговиц рубашки, и я едва подавила в себе желание разорвать ткань, чтобы приникнуть к его телу. Темный Лорд не шевелился, только тяжело дышал, смотря куда-то в сгустившуюся темноту комнаты. А мне так хотелось помочь, хотя бы этими прикосновениями заставить его забыться…

Тогда я на свой страх и риск медленно, одной рукой расстегнула крохотную пуговицу рубашки, и, не увидев протестов, прислонила ладонь к его мускулистому животу, чувствуя, как в тот же миг он вздрогнул. Подняв глаза к его лицу, я поняла, что он в упор смотрит на меня, словно подгоняя к следующим действиям. Может, он тоже считал, что от моей близости ему станет легче?

Добравшись руками до низа его живота, я снова подняла их вверх, и уже более смело дотронулась до плеч под рубашкой, чувствуя, что с каждой секундой его тело все сильнее покрывается дрожью и сжимается, реагируя на меня. Я придвинулась еще ближе, и теперь нас разделяло всего несколько сантиметров. Темный Лорд протянул ко мне руки, задержав их на плечах, перешел на ключицу, через ткань одежды прикоснулся к груди. От этого меня бросило в жар и больше всего на свете захотелось избавиться от одежды. Но он не спешил, а я не смела дернуться, чтобы не испортить момент. Еще через несколько несколько мгновений почувствовала на себе его дыхание и пряный запах тела. Я не стала медлить, первой коснувшись губами его лица — сначала где-то рядышком с губами, потом щек, подбородка, скул, глаз… Он обнимал меня за талию, и от этого я чувствовала, как по телу разливается жар. У меня перехватило дыхание, и я тянулась к своему Лорду, что бы снова и снова целовать его, нежно водить руками по обнаженной груди и согревать своим теплом. Он не отвечал на мои ласки, но в то же время и не казался бесчувственным — когда я целовала его в губы, он слегка приоткрывал их, от чего я чувствовала на своем лице его теплое дыхание, а когда мои руки касались низа его живота, где начинался пояс брюк, то вздрагивал и подавался ко мне вперед. В моем теле образовалась нестерпимая тяжесть, а соски затвердели, касаясь ткани платья и заставляя меня дрожать всем телом.

Сколько раз за свою жизнь просыпалась в подобном состоянии от невыносимых сновидений, где Темный Лорд был точно так же близко! А теперь казалось, будто это продолжение одного из снов, который по какому-то волшебству перешел в реальность.

Милорд в какой-то миг поймал мои губы и резко впился в них таким поцелуем, что я потеряла возможность и думать, и дышать. Первые несколько секунд меня не было сил даже ответить, и тогда я просто обвила руками его шею и подчинилась его рту, проворному языку и терпкому вкусу. Его руки схватили меня за плечи и принялись стаскивать мантию, а когда она не пожелала поддаваться, то послышался звук разрываемой ткани, после чего я уже осталась в тонком льняном платье. Милорд провел руками вниз по моей талии, положил ладонь на мое бедро, сквозь ткань сжимая нежную кожу, после чего просто скомкал юбку и коснулся влажных трусиков. Провел своими длинными холодными пальцами по изгибам, от чего я тут же подалась ему навстречу, желая чтобы эти прикосновения стали более дерзкими и настойчивыми. Но Милорд лишь легонько погладил мою разгоряченную плоть сквозь тонкое кружево, размазал по бедрам теплую влагу, просочившуюся на пальцы, после чего потянулся прикосновениями вверх, к животу, талии и груди. Но поняв, что платье так же упорно не желает покидать мое тело, как и мантия, он принялся поспешно расстегивать застежки и развязывать банты за моей спиной. Я чувствовала, как дрожат его руки пока они неумело возились с моей одеждой, а когда Милорд случайно касался моей спины, я тут же замирала, не в состоянии совладать с нарастающим желанием. В итоге я сама завела руки назад и помогла ему избавиться от замысловатых крючков, а потом накрыла его ладони своими, что бы сделать его касания более ощутимыми.

Его дыхание участилось, а сердцебиение, как мне показалось, стало еще сильнее. Я приникла к нему своим торсом, задевая его кожу набухшими сосками, от чего он только сильнее прижался ко мне, а еще через миг его руки коснулись моей груди — сначала легко и почти неуверенно, но уже через несколько секунд эти движения стали властными и жадными. Я отодвинула голову назад, чтобы посмотреть на Милорда, но его лицо скрывал полумрак комнаты, и мне удалось разглядеть только блестящие глаза, прикованные к моему лицу. Их взгляд был спокоен, вполне осмыслен, но в то же время в нем было что-то, что заставляло меня еще сильнее сжиматься в его руках и тянуться к его губам с поцелуем. Милорд тут же завладел моим ртом, целуя лицо, переходя на шею, водя губами и языком по плечам, при этом сжимая руками грудь. Он играл пальцами с сосками, то сжимая их, то легонько поглаживая, от чего мое тонкое белье промокло насквозь, а по телу разносились сладкие конвульсии возбуждения. Никогда прежде я не хотела никого так сильно, как сейчас своего Милорда, и готова была кричать от предвкушения.

Темный Лорд соскользнул ниже и принялся целовать мою грудь, закусывая кожу и посасывая соски, а мои руки невольно потянулись к трусикам, намереваясь избавиться от этой ненужной детали. Милорд тут же подался мне помогать, запустив пальцы под резинку и став стягивать их вниз. Для этого мне пришлось немного сдвинуть ноги и приподняться на диване, и, воспользовавшись этим, он взял меня за ягодицы и усадил к себе на колени. Сквозь грубую ткань брюк я ощутила затвердевший и поднявшийся член, от чего едва слышно застонала и потянулась руками к застежке пояса. В тот же миг руки Милорда на моей талии сжались, захватив мою кожу. Я справилась с ремнем, несколько секунд провозилась с пуговицами брюк и вскоре ощутила тепло и твердость его плоти. Какое-то время я просто держала ее, привыкая к ощущениям, затем стала водить вверх вниз рукой, нежно поглаживая и теребя. Темный Лорд поднял голову и не сводил с меня взгляда, но сейчас он перестал быть осмысленным, в нем читалась непреодолимая страсть, а губы искривились в полуулыбке, и только она могла свидетельствовать о том, как ему сейчас хорошо. А от той мысли, что это из-за меня, я готова была кричать от радости. Мне удалось отвлечь его от грустных мыслей, удалось хоть как-то создать видимость жизни и спокойствия.

В комнате стало немыслимо жарко, несмотря на то, что еще несколько минут назад я не могла найти себе места от холода, занесенного в комнату сквозняком. Только ледяные пальцы Темного Лорда, скользящие по моей коже порой вызывали в теле волны дрожи, но она только усиливала наслаждение. Я почувствовала, как руки Темного Лорда перебрались на мою талию, последовали к бедрам, на несколько секунд задержались на изгибе. Я изогнулась, чуть сильнее стиснула его член, а он раздвинул пальцами мои складки, стал растирать рукой клитор, от чего я запрокинула голову, закрыла глаза и сильнее вцепилась руками в его шею. Темный Лорд начал покрывать поцелуями мою шею, обжигая кожу своим дыханием.

И вдруг он резко отвел руки от моих раздвинутых бедер, взял за талию и проворно перевернул, положив на кровать спиной. Моя спина соприкоснулась с прохладными простынями, я инстинктивно вздрогнула и тут же подалась вперед, в объятья Темного Лорда. На секунду мне показалось, что он усмехнулся и прошептал «Беллс», но раздумывать над этим я не могла, так как почувствовала, как его член уперся в низ моего живота, готовый в любой момент ворваться в меня. Я осторожно подалась вперед, еще шире раздвигая ноги, готовая пропустить его в себя, но Милорд прикоснулся к моему входу пальцами, легонько помассировав его, растянув нежную кожу. Я чувствовала, что истекаю, что больше не могу терпеть и невольно заерзала на кровати. Теперь я точно могла сказать, что Темный Лорд издал легкий смешок, после чего, не убирая пальцев, прошел в меня. Это было ощущение легкости и пустоты, и я подалась вперед, что было расценено Повелителем как мое одобрение. Тогда он одним движением наполнил меня собой, так, что мне даже стало немного больно. Но Милорд замер, и за эти пару секунд я успела привыкнуть к новому чувству, а потом потянулась к его губам и легонько поцеловала, тем самым дав ему разрешение продолжать. Он начал делать ритмичные движения, с каждой секундой увеличивая темп и сильнее вдавливая меня в кровать. Я закусила губу и прикрыла глаза, но все равно не могла сдерживать стоны.

Сквозь пелену ресниц я все еще видела его лицо, и отголосок моего сознания понимал, как же в тот момент Милорд красив. Мне даже на несколько мгновений показалось, будто он похож на того прекрасного человека, которого я встретила много лет назад и из-за его взгляда, улыбки и голоса поняла, что буду готова ради него на все. А сейчас он сжимал меня в своих объятьях так, словно боялся, что сможет меня потерять и готов был цепляться за каждую секунду, лишь бы я пробыла с ним как можно дольше.

Я сжала руками его плечи, а он поглаживал своими пальцами каждый участок моего тела, до которого только мог дотянуться. В определенный момент я почувствовала, что ритм его движений стал более сбивчивым и медленным, а мне вдруг стало невыносимо жарко, словно все тело горело изнутри. Вскоре сосредоточением этого немыслимого жара стал низ живота, и когда по телу стали разноситься приятные разряды, разносящие удовольствие по каждой клеточке, я забилась в конвульсиях. Мои руки изо всех сил сжали плечи Милорда, а когда влажные пальцы стали соскальзывать с его кожи, я загнала в нее ногти, совсем не заботясь, что оставляю на его теле глубокие царапины. Он зарычал, но вскоре я поняла, что не от боли. Еще через миг я ощутила, что он уже вышел из меня, а на моих ногах появилась горячая липкая субстанция.

Темный Лорд резко выдохнул и лег рядом со мной, прижимаясь настолько тесно, что я едва могла набрать в легкие воздух. Тогда я слегка отодвинулась, но тут же обхватила его руками и прижалась губами к ключице — первому месту, до которого могла дотянуться.

Не знаю, сколько времени мы молча лежали, обнимая друг друга; я уткнулась носом в его шею, а он зарылся лицом в мои волосы. Я водила рукой по его спине, словно выводила на ней узоры, и слушала его отрывистое дыхание. Когда почувствовала, что он начинает дрожать, то потянулась рукой к отброшенному в сторону одеялу и заботливо укутала его, после чего снова тесно прижалась к его телу, заключив в плотное кольцо своих объятий.

Почему-то снова захотелось расплакаться, роняя слезы на его плечо. Но это показалось таким неуместным, ведь больше всего мне хотелось хоть немного забрать печали Милорда, а не делиться своими. Я ощутила, как он сжимает мою ладонь, переплетая наши пальцы, и это было расценено как просьба не уходить и не оставлять его одного в тот момент, когда я могу согревать своим теплом и шептать какие-то глупости по поводу того, что завтра все изменится.

* * *

Утро подкралось совсем незаметно, словно продолжалось уже несколько часов, а я только заметила его. Просто в какой-то момент я поняла, что небо за окном из густо-черного стало дымчато-серым, сгустившись над особняком большими снежными тучами. Они заглядывали в окно, как будто хотели поглумиться, и это вызывало какое-то странное ощущение тревоги. Когда я встала в постели, то почувствовала, что мое сердце стучит, как бешенное. Казалось бы, что я и вовсе не спала, и помню, как всю ночь лежала в постели, глядя в серый потолок.

Милорд лежал рядом, ровно дыша, и перевернувшись на бок так, что я могла видеть только половину его лица. Сейчас он казался таким спокойным и тихим, что невозможно было поверить, что представляет из себя этот человек, и что с ним сейчас происходит. Мне вдруг показалось, что я со своей странной нервозностью не имею права находиться с ним и смотреть в его лицо, ожидая чего-то ужасного.

Я встала с кровати и тут же почувствовала, как мое тело охватила дрожь от свежего воздуха, блуждающего по комнате. Мой сожалеющий взгляд упал на уютное место рядом со спящим темным волшебником, и я тут же вспомнила, как было бы уютно и хорошо лежать сейчас в его теплых объятьях и водить пальцем по его небритой щеке. С трудом поборов в себе желание подойти и коснуться губами тонких бледных губ, я принялась собирать одежду, стараясь не оборачиваться.

Что-то мне подсказывало, что сейчас самое время уйти, но было так трудно сдвинуться с места, покинуть его комнату. Я знала, что вернусь, что обязана вернуться, чтобы быть рядом и в любой момент быть готовой прийти на помощь, но только не сейчас. Возможно, через несколько часов, может быть днем… Но только после того, как я смогу прийти в себя, понять, что происходит и хоть как-то унять свою непонятную тревогу. Я знала, куда идти и что делать, пусть сейчас это было так неуместно. Но это было единственным выходом, который хоть немного бы успокоил мою совесть перед ним.

Мой взгляд всего на одно мгновение упал на спящего Милорда, который даже ничего не подозревал, после чего я резко отвернулась, вытирая выступившие на глазах слезы. Дверь его комнаты тихонько скрипнула и закрылась с наружной стороны.

«…И где, запоздалый,

Сыщу я ночлег?

Лишь розы на талый

Падают снег.

Лишь слезы на алый

Падают снег.

Тоскуя смертельно,

Помочь не могу.

Он розы бесцельно

Затопчет в снегу».

Я проснулся на рассвете, почувствовав непонятную пустоту, охватившую мое тело и сознание. Мне даже не нужно было открывать глаза, чтобы понять, что именно не так, достаточно было только провести рукой по простыне рядом с собой и ощутить смятые складки ткани и легкое тепло, оставшееся от ее тела. В комнате еще слышался какой-то шорох, и я ощущал ее присутствие, но почему-то не пожелал поднять голову и открыть глаза, чтобы увидеть, что происходит. Мне казалось, что она смотрит на меня, а в ней играет чувство пустоты и сожаления, а, может, это были не ее, а мои ощущения, которые теперь должны будут преследовать меня неизвестно сколько времени.

Это было так непривычно и одновременно болезненно — чувствовать, понимать и страдать, тогда как всю свою жизнь я намеренно избегал этого и использовал любую магию, лишь бы очистить себя от всяческих эмоций. Тогда мне и не могло прийти в голову, что когда-нибудь моя оболочка разрушится и мне придется испытать все чувства, которые я избегал на протяжении всей жизни. Я был вынужден отказаться от бессмертия, загнать себя в ловушку из-за каких-то маггловских выродков и предателей и прозябать свои дни в вечном страхе, что в любой момент смогу умереть. Это было одновременно невероятно и ужасно. Конечно, я должен был злиться, рвать и метать, излучать ненависть, но уже через несколько дней после обряда понял, что выдохся. Во мне нарастали печаль, сожаление, тоска, горечь, боль, злоба, страсть, страх, жалость, и я не мог с этим справляться. Чувствовал только беспомощность, уходил в себя и просто ждал, когда же все закончится. Но оно не заканчивалось, а становилось только сильнее. Раньше я полагал, что невозможно испытывать столько чувств одновременно, но сейчас убедился в обратном. Оказалось, что это очень болезненно, словно миллионы невидимых духов вселились в мое тело и пытаются занять в нем как можно больше места. Мне хотелось кричать от боли, тоски и рушить все, что попадается под руки, но всю жизнь я привык к тому, что тренировал в себе разум, заставляя его брать верх над всем остальным. Возможно, это и стало для меня спасением — я смог загнать себя в оболочку собственного тела и просто ждать, с каждым днем все меньше веря, что процесс возвращения моей души когда-нибудь закончится.

Но была и еще одна причина, которая заставляла держать меня в руках. Беллатрикс. Она, как и прежде, всегда была рядом, смотрела на меня преданным взглядом, пыталась хоть как-то растормошить, даже не понимая, что это опасно, и в первую очередь — для нее. В любой момент я мог сорваться и обрушить на нее все, что во мне накопилось. А она с каждым днем становилась все печальнее, отчаяннее и молчаливее, каждое утро приходила ко мне, садилась рядом и долго-долго смотрела в мое лицо, словно чего-то от меня ожидая. Мне снова приходилось сдерживать себя, делать вид, что мною владеет апатия, а все только для того, чтобы не причинить ей вред. Я был уверен, что если с ней что-то случится, то я этого не вынесу.

Почему так? Почему я вдруг стал испытывать к ней такой трепет, который каждый раз граничил с обжигающим гневом? Что могло значить мое желание причинить ей боль и одновременно обнять и никогда не отпускать от себя? Когда я слышал тихий скрип двери, в комнату проникал легкий сквозняк, а позади меня раздавались приглушенные ковром шаги, то сразу же появлялась какая-то надежда. Иногда она сжимала мои руки, иногда касалась ладонями щеки и что-то шептала, а я никак не реагировал, хоть внутри меня все горело.

А в один вечер, когда уже темнело, а в комнате еще не зажглись свечи, она опять зашла ко мне, в ее глазах блестели слезы, руки дрожали, но я видела, что Белла изо всех сил пытается сдержать слезы. Тогда мне впервые в жизни захотелось к ней прикоснуться, шепнуть что все будет хорошо, но я не двинулся с места. Это до сих пор казалось мне противоестественным, я не мог себя представить рядом с ней, пусть и в тот момент внутри меня все кричало, что это мое единственное спасение. Наверное, от страданий Беллы мое сердце сжималось еще сильнее, чем от боли после проведенного обряда.

Она страдала из-за потери мужа, я знал это. Почему-то именно от этого мне больше всего было не по себе. За все годы, что она была со мной, когда служила мне и была единственной, кто по-настоящему был верен мне, я слишком привык к ней, ведь это была та Белла, которую я так хорошо знал. Только почему тогда я никогда не замечал, какая она красивая? Несмотря на ее усталость, на измученное лицо и глаза, полные тоски, я видел в ней что-то невероятно притягательное и одновременно родное. Это как вернуться домой после долгих странствий. Вот только все равно меня что-то держало, я не мог к ней приблизиться — возможно, все дело было в моем состоянии, хотя мне казалось, что проблема кроется где-то глубже. И при этом я не хотел всерьез об этом задумываться, дабы избежать новой путаницы в самом себе.

Но тогда, когда она однажды задремала, сидя на полу у моего кресла и опустив голову на его ручку, я не смог сдержаться и принялся исследовать кончиками пальцев ее лицо, водя по нежной коже, кое-где исполосованной тонкими морщинами. Почему-то именно такой вот, спящей и спокойной она нравилась мне больше всего, и от этого хотелось поскорее превозмочь свою нестерпимую боль.

В одну из ночей, которая поначалу казалась мне самой холодной и промозглой за всю зиму, она пришла ко мне. Просто отворила дверь моей спальни, которую я намеренно не закрывал, в глубине вновь обретенной души надеясь, что она все же когда-нибудь придет. Сквозняк, ворвавшийся в помещение с ее приходом, поверг меня еще в больший транс, и я не мог пошевелиться, чувствуя, как во мне снова начинают смешиваться все возможные чувства. Приходилось прятать свое лицо, наклонив голову, чтобы она не видела гримасу боли и безысходности, перекосившую черты. Она подошла, устроилась рядом, а потом потянулась ко мне, прижавшись всем телом, и я ощущал, как дрожат ее плечи, как сильно стучит сердце, как сбивчиво она дышит, не в состоянии взять себя в руки. Она плакала, по ее бледным щекам струились прозрачные слезы, и я даже не заметил, как поднял руку и начал их стирать. В тот миг во мне снова что-то болезненно сжалось, и это чувство было похоже на страх и одновременно напоминало ожидание чего-то хорошего и радостного. Это было ново и невероятно для меня, забирало воздух и кружило голову, заставляя млеть от близости Беллы. В тот момент захотелось назвать ее своей, сказать ей что-то хорошее, но вместо этого я принялся говорить какие-то глупости.

Она сама сделала первые шаги, сблизив нас, забирая у меня последние попытки к отступлению. Когда я почувствовал в своих объятьях ее хрупкое тело, когда полными легкими вдохнул аромат ее волос, то больше не смог держать себя в руках. Для меня перестало существовать все, кроме ее податливых губ и собственного чувства голода.

Я думал, что как только она окажется рядом, а я не смогу себя контролировать, то непременно причиню ей вред, но оказалось, что я просто хотел ее, как бы это банально не звучало. Все те годы, когда я был закрыт в собственном коконе холодности, я тайно, даже от самого себя, мечтал сделать ее своей. И вот только тогда, когда потерял все, она сама пришла и отдалась мне, хоть все время, что мы были знакомы, думала обо мне.

Утром, когда она ушла, я почувствовал в себе непонятную пустоту. Прежде всего, я попытался успокоиться, как делал это сотни раз прежде при какой-то неудаче. Но чем больше я говорил себе, что все будет хорошо, тем сильнее возрастала непонятная тревога. Первое время я просто метался по комнате, пытаясь понять, что делать и что происходит, а через какое-то время снова провалился в сон.

Проснувшись снова, я увидел, что за окном больше невозможно различить очертаний ни парка, ни леса. Все пространство заполонила снежная дымка, зависая в воздухе и превращаясь в белую стену. Даже в комнате ощущался резкий запах мороза и зимы. Было уже позднее утро, но Беллы в своей комнате я не обнаружил.

Тогда я встал, и, собирая все свои силы в кулак, чтобы не поддаваться этим ненавистным чувствам, оделся и покинул свою спальню. В коридоре было холодно — каменные стены дома не сохраняли тепла, а только задерживали в себе холод. Я спустился в гостиную, уже ни на что не надеясь и намереваясь провести день так же, как и многие предыдущие. Мои смутные подозрения, что после этой ночи что-то изменится, начисто испарились, остался только осадок незавершенности, как будто бы я чего-то не успел сделать. Вероятнее всего, так и было, но мне больше не хотелось ни о чем задумываться.

Вот только когда я появился в гостиной, мой взгляд тут же приковался к камину. В нем играли языки пламени, разносясь легким треском по всему помещению и издавая легкое тепло. А она сидела на мягком ковре возле очага, вытянув босые ноги, виднеющиеся из-под серой юбки платья, а мокрые распущенные волосы покрывали плечи и спину — видимо, она сушила их от снега возле огня. Эта картина почему-то выбила меня из колеи и на несколько секунд лишила дара речи. В женщине, сидящей на полу в гостиной, трудно было узнать воительницу Беллатрикс Лестрейндж, и если бы не яркая Черная Метка, виднеющаяся на голом запястье, я мог бы подумать, что это кто-то другой. Она не смотрела на меня, взгляд ее черных глаз был устремлен куда-то в пустоту, как будто в воздухе рисовались видимые только ей картины. В тот момент она не казалась ни уставшей, ни печальной, наоборот — легкий румянец на щеках говорил, что она вполне неплохо себя чувствует. Это вызвало во мне прилив сил, которые, впрочем, через пару мгновений снова сменились незнакомым мне чувством, так похожим на тоску.

Больше не в силах скрывать свое присутствие, я вышел из темноты и тихонько подошел к Белле. Она даже не подняла голову и не посмотрела на меня, хоть и знала, что я рядом — я чувствовал это. Стараясь двигаться как можно незаметнее и тише, я опустился рядом с ней на ковер, чувствуя, как в меня врезается тепло, исходящее от камина. Белла вздрогнула и задышала чуть тяжелее, но снова не подала виду, что заметила меня.

А мой взгляд прошелся по ее высокой шее, переходящей в покатые плечи, виднеющиеся из-под ослабленного платья, по выступающим косточкам ключицы, ниже, где лиф скрывал ее грудь. Все-таки вблизи она оказалась такой же измученной, как и вчера, но все же что-то изменилось, а что именно — я не знал. Тогда я протянул руку к ней, коснулся щеки (Беллатрикс снова содрогнулась) и провел рукой по тонкой коже. Мои пальцы задержались около ее уха, легли на затылок, и, совсем не думая, что делаю, я притянул ее к себе и легонько поцеловал. Ее губы были сухими, теплыми и почему-то солоноватыми, от чего мне тут же вспомнился вкус крови. Белла снова задрожала, потом, наконец, устремила на меня свои широко открытые глаза и приоткрыла рот, впуская в него мой язык.

Я прекратил поцелуй только тогда, когда мы оба стали задыхаться, но не выпустил ее голову из своих рук. Белла смотрела на меня, не скрывая удивления, а я запустил руку в ее волосы, перебирая ее локоны, пока не наткнулся на что-то влажное, вязкое и липкое. Тут же отдернул руку и заметил на своих пальцах красную субстанцию. Белла тут же отпрянула от меня, а ее лицо теперь выражало страх и чувство вины. Прежде такой взгляд свидетельствовал о проваленных заданиях или каких-то других прегрешениях, но что же могло произойти сейчас? Разве она не привыкла к моей жалкой пародии на жизнь?

–¬ П-простите, Милорд, — прошептала она, и было видно, что слова даются ей с трудом.

— За что ты извиняешься, Белла? — я говорил скорей устало, чем угрожающе, но она, видимо, восприняла мои тихие слова, как выражение гнева.

Она отвернулась к камину и принялась заламывать руки, как делала всегда, когда нервничала. Я заметил на ее пальцах и под ногтями следы запекшейся крови. И почему-то был уверен, что она принадлежала не ей.

— Я ходила в город, хоть и понимала, что вы не позволили бы этого, — прошептала она. — Я… мне просто это нужно было, иначе я сошла бы с ума, мне… Мне нужно было куда-то вылить все, что во мне накопилось… Простите, пожалуйста…

Белла, кажется, хотела сказать что-то еще, но я поспешно приложил к ее губам палец, и она тут же замолчала. И этот жест был отнюдь не строгий, в нем можно было различить интимность, что, скорей всего, и заставило Беллатрикс удивиться.

— Не проси прошения, — шепнул я ей на ухо, легко задевая ее кожу губами. — Ты могла бы сбежать, могла бы уйти от меня, но осталась, несмотря не на что. У меня больше нет власти, и я не могу тебе наказать, если бы даже захотел.

В ответ Белла только что-то прохрипела. Я тут же убрал пальцы с ее губ и заглянул в ее лицо.

— Скажи, тебя никто не видел? — серьезно спросил я.

Она покачала головой.

— Они все мертвы, Милорд, — сказала она, почему-то опустив глаза.

Она до сих пор чувствовала себя виноватой, а я ничего не мог изменить и даже не знал, как показать ей, что я вовсе не злюсь.

— Больше не делай так, — произнес я. — Это слишком… рискованно.

Белла только кивнула и снова отвернулась к камину. В ее черных глазах заплясали яркие отблески пламени, и это почему-то так заворожило меня, что я последующие несколько мгновений неподвижно сидел рядом с Беллатрикс и просто смотрел на нее. Рассматривал ее правильный профиль, небольшой аккуратный нос, сухие тонкие губы, огромные глаза, обрамленные пушистыми ресницами, от которых на скулы падали едва уловимые тени. Она спокойно дышала, ее грудь вздымалась от глубоких вдохов, а руки нервно теребили оборку платья, что свидетельствовало о том, что Белла чувствует себя в моей компании отнюдь не раскованно.

— Ты боишься меня, Беллс? — прошептал я, вытянув руку и коснувшись ее волос.

Прежде я очень редко называл ее сокращенным именем, не говоря уже о ласкательном. И самое странное было в том, что мне это понравилось. «Беллс» — звучало так же звонко и нежно, как колокольчики, и так шло Белле.

Она обернулась на мой вопрос, а я придвинулся к ней, приникнув к ней телом, ощущая, как она дрожит и тяжело дышит. Мое тело мгновенно отреагировало на ее близость — в низу живота образовалась тяжесть, а брюки стали теснее.

— Не стоит, — прошептал я ей на ухо. — Если тебе не нравится, я просто уйду, и мы обо всем забудем.

Я не мог поверить, что сказал вот такую глупость. Я помнил вчерашнее выражение лица Беллы, и помнил, как она стонала от удовольствия от моих прикосновений. А еще где-то на задворках сознания у меня возникали страшные мысли, что она высвободится из моих объятий и, извинившись, уйдет. Но она не ушла, а еще теснее прижалась ко мне, вцепилась тонкими дрожащими пальцами в ворот моей рубашки и уткнулась носом в грудь. Вскоре я ощутил, как тонкая ткань пропитывается ее теплыми слезами. Она плакала, а я неподвижно сидел и смотрел перед собой, не зная, что делать. Прежде я просто-напросто достал бы волшебную палочку и применил Пыточное проклятье, но сейчас мне больше всего хотелось, чтобы она успокоилась не из-за страха перед физической болью, а из-за моего присутствия.

Я неуверенно поднял руку и неловко положил на ее вздрагивающую спину. Путаясь в волосах, провел ее вниз, легонько задевая застежки платья. От этого Белла со временем перестала дрожать, а потом и прекратила лить слезы, только изредка всхлипывая. Я почти физически чувствовал, как ей больно и как ей трудно воспринимать происходящее. Но я мысленно дал себе обещание, что сделаю все, лишь бы она перестала меня бояться.

А Белла отстранилась и внимательно посмотрела на меня заплаканными, но от этого не менее прекрасными глазами. Я обвел пальцем контуры ее губ, дотронулся до ее шеи, слегка задержал прикосновение на яремной впадине, потом перешел на плечи. Немного поддел тонкую ткань платья, спуская его с плеч и жадным взглядом поглощая каждый новый открывшийся участок ее оголенного тела. Вчера в темноте я не смог рассмотреть, насколько она красива, а сейчас это все просто завораживало меня, лишая возможности думать. Это одновременно и раздражало меня, и разжигало во мне еще большую страсть.

Было так трудно сдерживаться, когда я обнажил ее грудь — светлую, как молоко с темными горошинами набухших сосков. Стоило мне только протянуть руку, как я коснулся ее, пропуская середину полушарий между пальцами. На губах Беллатрикс появилась отстраненная улыбка, а ее руки потянулись ко мне, легли на плечи, и еще через несколько секунд я почувствовал на своей щеке ее горячее дыхание. Закрыв глаза, я нашел ее губы и тут же ощутил их сладкий вкус. Кажется, Беллатрикс усмехнулась сквозь поцелуй и приникла ко мне еще плотнее. Ее руки потянулись к пуговицам на моей рубашке и принялись проворно расстегивать их, при этом ласково прикасаясь к моей обнаженной коже. От этого мое дыхание участилось, а брюки уже готовы были треснуть от напора плоти. Беллатрикс это как будто бы почувствовала и спустилась прикосновениями к низу моего живота, задела пояс, принявшись его медленно расстегивать, а справившись с застежкой, медленно стянула брюки. Ее тонкая рука с интересом, словно исследуя, скользнула по члену, и я тут же отреагировал на это прикосновение — шумно вдохнул воздух и вцепился руками в ее волосы. Белла оторвалась от моих губ и стала спускаться поцелуями ниже, водя язычком по шее, груди, прикусывая кожу. Несколько дольше она задержалась губами на сосках — легонько прижалась к ним зубами, обвела вокруг языком, легонько пососала. При этом ее рука двигалась вверх и вниз по основанию члена, заставляя меня едва не терять сознание от наслаждения, а понимание того, что это моя Белла, моя прекрасная Беллатрикс, делали меня похожим на одержимого.

— Беллс… — выдохнул я, когда понял, что через минуту больше не смогу себя сдерживать.

Моя рука накрыла ее ладонь, и Беллатрикс остановилась, заглянула в мои глаза, и в ее взгляде я смог различить знакомое мне слепое поклонение, но только теперь оно было смешанно с какой-то неистовой нежностью. Потом ее губы растянулись в легкой улыбке, после чего она легонько уперлась ладошкой мне в грудь, толкая меня назад. Я очутился на спине, а она устроилась между моих ног. Тут же я почувствовал, как ее тонкие губы коснулись моей плоти, язык прошелся по всему основанию и задержался на головке, после чего быстро зашевелился, и вскоре ее ротик обхватил его полностью. Белла посасывала, потом принялась снова водить рукой вверх и вниз, при этом, не забывая делать движения ртом. Я откинулся назад, не в состоянии ни дышать, ни закрыть глаза, и смотрел в темный потолок, сжимая кулаки и понимая, что уже на исходе.

Это было так ново для меня и так необычно, что раньше я едва мог представить, что может быть так хорошо. Всю свою жизнь я посвящал себя магии, науке и ведению войны, и даже не мог себе представить, что в мире существует такое наслаждение. Когда-то в молодости у меня были девушки, но скорей просто для интереса. Позже я полностью ушел в составление планов захвата волшебного мира, а секс ушел из моей жизни. Я видел, какими глазами на меня смотрит Беллатрикс, чувствовал ее вспыхнувшую надежду, когда мы оставались наедине, и мне так нравилось видеть ее разочарование и неутолимые желания. И как я мог быть такими слепым дураком?

После хриплого вздоха я излился, прямо на нее, совершенно не заботясь, что испачкал ее платье. Но, по-моему, Беллу это ни капли не волновало. Она довольно усмехнулась, вытерлась и положила голову мне на живот, водя пальцами по коже, словно вырисовывая на ней какие-то руны. Я коснулся рукам ее волос и стал перебирать локоны, удивляясь, какие же они мягкие и шелковистые.

Мне удалось успокоиться, страхи притихли, и я чувствовал себя почти прежним. Почти — потому что разве я мог раньше наслаждаться присутствием Беллы, которая вроде бы всегда была рядом? Только сейчас она мне почему-то казалась совсем новой, и от этого какой-то далекой. И неважно, что она лежала рядом и обнимала меня, главное, что она была другой.

Она привстала, опершись локтем о пол, и заглянула в мое лицо. На ней все еще было полуспущенное платье, которое открывало только ее великолепную грудь с уже не такими напряженными сосками, но по-прежнему такой же бледной кожей. Длинные черные волосы спадали на плечи, струились по спине, а распухшие губы мгновенно разошлись в улыбке. Она провела рукой по моему торсу, посылая по всему телу новый прилив возбуждения. Я взял ее за талию, притянул к себе и принялся расстегивать крючки на ее платье. Оказалось, что в мире нет ничего труднее этого занятия. Мои пальцы то и дело путались в шнуровке и готовы были ее просто разорвать, но ленты были настолько прочными, что на руках выступали кровавые следы. Белла нежно отвела в сторону мои ладони и сама избавилась от корсета за считанные секунды, и я тут же приник голым торсом к ее телу и нежной коже. От этого почувствовал прикосновения ее твердых сосков и опустил руки ниже, принявшись их разминать.

Белла что-то прошептала сквозь поцелуй, и мне показалось, что она рада тому, что происходит. Я усмехнулся и коснулся губами ее шеи, чувствуя сладкий запах ванили, исходящий от кожи, потом провел языком по ключице, остановившись на груди. В то время, пока исследовал губами ее полушария, мои руки направились ниже, окончательно избавляя Беллатрикс от одежды, оставляя в тонком кружевном белье. Сначала я просто завел руку под слабую резинку ее трусиков, затем прошел вниз, перебирая шелковистые волоски, развел двумя пальцами складки и наткнулся на разгоряченный и набухший бугорок. От этого касания Белла мгновенно выгнулась, задышала еще тяжелее.

Она молчала, сдерживала дрожь, видимо, боясь, что это меня разозлит, и тщетно, что я каждым жестом давал ей понять, что для меня главное ее удовольствие и ее хрупкое тело в моих руках.

Когда ее трусики окончательно промокли от влаги, я просто сорвал их с ее ног и отбросил в сторону. Белла села на пол, а я устроился между ее слегка разведенных ног, опустив голову и уже целуя ее живот и спускаясь ниже. При этом мои пальцы продолжали ласкать ее плоть, опускаясь все ниже и разводя кожу в стороны, проникая в глубину ее тела.

Белла провела рукой по моим волосам и в какой-то момент вцепилась в них руками, отводя мою голову в сторону. А когда наши лица оказались на одной уровне, она поцеловала меня в губы — так же неуверенно и боязно, как и вчера вечером, но я быстро подхватил ее поцелуй, углубляя его и делая более страстным.

Не прерывая поцелуя, Белла помогла мне улечься на пол, а сама устроилось верхом на мне, крепко обхватив мои бедра ногами. Мой твердый член упирал ей в живот, и я понимал, что если в следующий момент Беллатрикс не предпримет никаких действий, то мне придется взять ее силой. Но она коснулась его руками, слегка провела пальцем по основанию, на несколько секунд дольше задержала прикосновения на головке, после чего приподнялась и принялась медленно насаживаться. Как только я начал чувствовать себя в ней, то мгновенно проник в ее тело без остатка, чувствуя, как горячая и влажная плоть обхватывает меня. Белла начала двигаться первой, с бешеным ритмом, то вверх, то вниз. Я откинул голову назад, уже не видя ничего вокруг, чувствуя только ее узкое, горячее и такое желанное тело. При каждом глубоком погружении в нее мне казалось, что перед моими глазами рассыпаются миллионы разноцветных осколков, оседая вокруг нас, а позже оказывалось, что это просто отблески камина, у которого, как оказалось, мы были очень близко.

Ничего не было более странным, чем ощущать такое мгновенное облегчение, как будто до этого момента я жил самой обычной жизнью, а Белла была рядом и давала мне новую надежду. И только через большой промежуток времени, когда волна нахлынувшего наслаждения стала стихать, я стал вновь ощущать тяжесть в груди, дыхание задерживалось, а голова начинала трещать, словно в ней роились миллионы беспорядочных мыслей. Я жался к Белле, вдыхая запах ее тела и стараясь быть к ней ближе, а она обнимала меня своими тонкими руками и поглаживала пальцами по спине. Не знаю, сколько мы времени лежали вот так у камина, не разговаривая и размышляя над своим настоящим. Это были тяжелые, непонятные мысли, которые каждую минуту сменивались на что-то новое и более сумбурное, но каждое мимолетное прикосновение посылало по телу приятные разряды тепла и на какие-то мгновения успокаивали царивший в нас хаос.

Я не сразу обнаружил, что Белла смотрит на меня — пристально, но и грустно и неуверенно, боясь, что я поднимусь и уйду. Я знал, что она хочет спросить, знал все, что она хочет сказать, но не может решиться, и при этом молчал, боясь все испортить. Любой неосмотрительный жест мог бы обернуться для меня новым приступом боли, и тогда в ближайшие часы помутнения рассудка мне не помогла бы даже близость Беллы.

— Нам нужно сбежать, — прошептала она еще через какое-то время.

К тому моменту за окном поднялась настолько сильная метель, что невозможно было различить даже гигантские силуэты вековых деревьев за окном, а в комнате стало темно, как в сумерках. Услышав голос Беллатрикс, я вздрогнул, и поднял голову. Долгое время я ничего не говорил, но при этом остатки моего разума подсказывали, что Белла права, и в любом случае нельзя оставаться в Логове, не смотря на все, что с нами происходит.

— Даже я чувствую, как слабеет магия, — прошептала Белла, тем самым озвучивая мои мысли. — А вам… нам не хотелось бы, что бы авроры застали нас в подобном состоянии, правда?

Это она прошептала испугано, и я почувствовал, как она сжалась в моих объятьях. Я обнял ее за плечи, потянувшись руками вверх, и Белла приникла ко мне еще теснее, оплетшись о мое тело руками и ногами.

— Не хотелось, — отозвался я только тогда, когда почувствовал, что Белла успокоилась.

В тот момент лицо Беллатрикс неожиданно тронула тень улыбки, которая очень быстро стала более широкой и довольной. Она подняла на меня глаза, и в этот раз в них был только знакомый мне энтузиазм, смешанный с таким же привычным фанатизмом.

— Я знаю, куда мы можем переправиться и где нас никогда не найдут, — сказала она.

Встретив мой выжидающий взгляд, еще по старой привычке приказывающий продолжать, Белла оживилась еще сильнее и вдалась в объяснения:

— Это небольшой коттедж в лесах Шотландии. Он много лет принадлежал роду Лестрейнджей и защищен фамильной магией крови, которую невозможно сломить даже отряду самых сильных авроров. И, думаю, что раз я последняя, кто носит фамилию…

На этом она осеклась. Я и вовсе забыл, что она недавно потеряла мужа, а если и помнил, то не предавал этому значения. А теперь на ее лице ясно отражалось что-то малодоступное мне, но одновременно и понятное, от чего хотелось еще крепче обнимать ее и закрывать от всего внешнего мира. Вот только в тот самый момент, когда на глаза Беллы навернулись слезы, которые она с такой силой пыталась сдержать, во мне что-то больно кольнуло и тут же превратилось в злость, которая запросто могла смениться безудержной яростью. А я никогда не слыл слишком сдержанным, и сейчас больше всего не хотелось выражать на Белле свою ярость, которая непременно бы стала лишним свидетельством моей слабости.

Беллатрикс хотела отвернуться, но я не дал ей этого сделать — обхватил лицо руками и заставил смотреть в свои глаза. Теперь слезы катились по ее щекам, губам, а я должен был их как-то остановить, но даже не представлял, как это сделать. Нужно было что-то сказать или предпринять, но единственное, на что я смог — это убрать губами несколько слезинок с ее губ и скул. Правда, вероятнее всего, было совсем неуместно целовать ее в тот момент, когда она горевала о муже. И от этой мысли меня начинало снова трясти, хоть я и понимал, что нет ничего глупее ревности, а особенно, к мертвому человеку, который ничего не стоит.

— Беллс, — тихонько произнес я ее имя, надеясь, что это звучит достаточно мягко. — Нам лучше уходить прямо сейчас, чего бы это нам не стоило, ты меня слышишь?

Белла кивнула и опустила глаза, хоть из них больше и не текли слезы. Наслаждаясь последними секундами прикосновений к ее телу, я еще раз уткнулся носом в ее шею, легонько прикоснулся губами к ароматной коже и быстро отстранился. Без нее вновь стало холодно и пусто, но я всеми силами убеждал себя, что так куда привычнее и проще. Белла поднялась на ноги первой и стала собирать свою одежду. Ей было слегка не по себе — мне не нужна была даже леггилименция, я понимал это по ее нахмуренному и напряженному лицу.

Я оделся очень быстро, и, сев в кресло, наблюдал, как она все еще возилась с застежками своего платья. Это порядком забавило меня, хоть и сейчас веселье было более, чем неуместным. Белла казалась слишком задумчивой и вряд ли замечала все, что происходит вокруг, и поэтому я первым услышал какие-то посторонние звуки со стороны холла. Это был грохот, какие-то удары, похожие на шаги тяжелых сапог по паркету и внезапный свист ветра, который поднимался каждый раз, когда открывалась входная дверь, а где-то наверху оставались распахнутые окна. И впервые в жизни меня сковал страх перед опасностью, который на несколько секунд полностью нейтрализовал мои движения. А когда я снова опомнился и достал волшебную палочку, было почти поздно — послышались громкие голоса, топот десятков ног, Белла издала какой-то странный звук, граничащий между боевым кличем и криком ужаса.

Я подскочил на ноги, чувствуя, что тело слушается меня с большим трудом, и при этом, стараясь не обращать внимания на все свое отчаяние и тоску. Моя волшебная палочка, как миллионы раз прежде, поднялась вверх, с губ привычно сорвалось Смертельное проклятье, и первый аврор, попавший в гостиную, замертво распростерся на пороге. Следующие действовали куда осторожнее, но это не помешало им укрыться от зеленых лучей Беллы. Радовало, что, несмотря на все, что происходило в последние дни, наши умения и магические способности остались прежними, а старый опыт их только укреплял. Но, стоило признать, что авроров было несколько десятков, а нас — всего двое, а и здесь не могла помочь ни наша хватка, ни даже Темная Магия.

Авроры прибывали в гостиную один за другим, все поднимали волшебные палочки, что-то выкрикивали, но не смели произнести проклятия. Это было и странно, и почему-то обнадеживало. Но ничего не могло нас больше убедить в том, что мы окружены, а они ждут, пока мы сдадимся. Но могли ли их ожидания быть оправданными? Думаю, что они должны были догадаться, что ни я, ни Белла сдаваться не собираемся. Стоило мне хотя бы посмотреть на нее, на ее горящие глаза, боевую стойку и позу, полную решимости идти до конца, я начинал чувствовать себя прежним, безжалостным и коварным Темным Лордом, для которого главное — победа. А в данном случае победой могло быть только одно — жизнь.

Авроры сходились все плотнее и плотнее, а Белла стояла по левую руку от меня и решительно направляла волшебную палочку в грудь какого-то рыжего мальчишки, бестолковый вид которого подтверждал, что он из клана Уизли. Было видно, как он дрожит, даже не осознавая, что Беллатрикс никак не может применить заклинание — это автоматически подпишет ей смертный приговор. Тогда она незаметно сделала шаг в сторону меня, и с виду можно было сказать, что ей страшно, и она ищет поддержки. Но не была бы она Беллатрикс Лестрейндж, если бы могла испытать хотя бы долю страха, и я хорошо знал это, поэтому только незаметно придвинулся к ней ближе.

— Вам нужно выбраться, — шепнула она. — Я могу отвлечь их, а вы выбегайте на улицу и аппарируйте в Шотландию. Там вы сможете найти то место, о котором я вам говорила. Пароль — «Dum spiro, spero»*.

Мое лицо на миг отразило замешательство, после чего я мимолетно посмотрел на Беллу и покачал головой, показывая, что без нее не уйду. Это было вовсе не желание спасти, и мною не двигало проклятое гриффиндорское благородство, я просто не мог представить, что будет со мной без Беллы. Еще вчера вечером я решил, что она будет со мной, и не собирался отказываться от этих желаний, как, впрочем, и от всех других. Для меня главным было выбраться, и выбраться так, чтобы она не пострадала. Только для того, чтобы снова испытать ее близость, и не более того (по крайней мере, эта причина моей самоотверженности казалась мне самой приличной).

Авроры замерли, явно не зная, как объяснить наше смирное поведение и несколько мимолетных взглядов, которые вполне могли быть игрой света. Я незаметно потянулся к ее руке и сжал ее запястье, давая понять, что не брошу здесь на растерзание авроров. Белла попыталась высвободиться, но моя хватка была железной, и наша короткая борьба не ускользнула от аврора Уизли. Он мгновенно что-то крикнул, среди работников Министерства пронеслись взволнованные голоса, и так же внезапно стихли. Из холла послышались новые шаги, и вскоре появился человек, которого я смог бы узнать из тысячи. Тот, кто был целью последних лет моей жизни, тот, кого я проклинал каждую секунду после поражения, и тот, кого больше всего на свете мечтал убить самой жестокой смертью. Невысокий худощавый мальчишка с растрепанными волосами, болезненно-бледным лицом, нелепыми круглыми очками и ярко выделяющимся на лице шрамом, который когда-то оставила моя волшебная палочка. И какая сейчас была отличная возможность отомстить за все свои беды, но при этом мой разум вовремя напомнил мне, что сейчас главное — выжить.

Поттер что-то прокричал, его острые черты перекосились от гнева, а я даже не обращал внимания на это, лихорадочно соображая, что же делать. И в тот же момент Беллатрикс перестала сопротивляться моему прикосновению, а сама сжала мою руку, переплела наши пальцы и подняла голову. В ее глазах стояли слезы, а взгляд был умоляющим. И прежде, чем я сообразил, что она собирается сделать, она прошептала:

— Простите меня, — в ее голосе слышалось отчаяние, и он срывался от нахлынувших рыданий.

Уже наплевав на авроров, на Поттера, на неминуемую смерть, я потянул ее на себя, и мы оба, не удержав равновесия, принялись падать на пол, а в нас в тот же миг полетело несколько красных лучей. Беллатрикс закричала, отскакивая от меня, и еще через миг я понял, что это не просто крик, а одно из длинных заклинаний. Комната тут же наполнилась чем-то похожим на пыль, стены замка задрожали, и где-то на втором этаже послышался оглушительный грохот. Авроры заметались по залу, ослепленные и ошеломленные, Белла с силой толкнула меня к окну, которое почти в ту же секунду пошло трещинами, а сама попыталась встать на ноги, но опять упала, парализованная желтой вспышкой. Послышался ее крик, чья-то ругань, кто-то завопил от боли, а я бросился к Белле, сам не видя, что происходит впереди. Наткнулся на какого-то аврора, но мгновенно выкрикнул «Авада Кедавра», после чего он упал замертво. Точно так же повторилось еще несколько раз, но Беллы я найти не мог. Зато увидел, как мраморный пол гостиной покрывается тонкими трещинами, которые расходятся от середины, как лучи солнца, а с потока уже падают глыбы камня и мрамора, придавливая авроров и чудом не попадая на меня.

Лишь только добравшись до камина, я увидел знакомое серое платье. Белла лежала без сознания, и как только я схватил ее за плечи и затряс, она закашлялась и открыла глаза. Ничего не говоря, я попытался поднять ее на руки, но она оказалась неожиданно тяжелой, и бежать с ней, лавируя между падающими глыбами и аврорами, грозящимися в любой момент нас прикончить, было невозможно. Применив «Вингардиум Левиоса», я поднял Беллу в воздух. Она протестующее вскрикнула, но я даже не обратил на это внимание.

Воздух полностью заполонила пыль, и было невозможно рассмотреть, куда я иду, поэтому я несколько раз натыкался на стенку, а еще несколько раз приходилось руками, без магии, отталкивать авроров в сторону. И в какой-то миг передо мной засиял снегом оконный проем, где виднелся спасительный сад без антиаппарационного барьера. Я ступил на снег, чувствуя, как под ногами хрустят снежинки, а в лицо дует морозный воздух, и в тот же миг прямо за моей спиной послышался голос:

— Ступефай!

Я не успел отклониться, а волшебная палочка все еще направляла Беллу к выходу, и я тут же потерял равновесие, упав спиной на снег.

— Ты не убежишь, — прошипели прямо над моим ухом, и теперь я узнал говорившего.

Это был тот самый Уизли, дружок Поттера. Кто еще мог говорить с такой ненавистью и жестокостью, при этом, будучи таким бестолковым? Я попытался дотянуться до волшебной палочки, лежащей всего в полшага от меня, но Уизли быстро откинул ее в сторону, не давая мне снова вооружиться. Тогда я сосредоточился на невербальное заклятье, но ничего не получилось — обряд восстановления души забрал у меня слишком много сил.

— Ну, попробуй, Уизли, — услышал я собственный голос. — Посмотрим, как тебе удастся произнести Смертельное проклятье.

Я это буквально выплюнул, желая оскорбить его своим презрительным и неуважительным тоном, взглядом, полным ненависти.

— Это не будет убийством, — процедил гриффиндорец. — Это будет спасением волшебного мира.

В ответ на это я только расхохотался, вполне искренне и весело. В этом был любой выпускник Гриффиндора — еще в раннем детстве сдвинутый на спасении мира, и теперь считающий, что в тот момент, когда я, в, общем-то, беспомощный и безоружный, и вряд ли когда-нибудь смогу снова собрать былую армию. А ему нужно спасти мир даже тогда, когда его спасать не от чего.

Уизли на несколько секунд был сбит с толку моим поведением, и этого времени хватило, чтобы произнести два заветных слова и выпустить зеленый луч. Гриффиндорец на несколько мгновений замер, удивленно глядя на миг ярко-синими глазами и стал медленно оседать на землю, уже никогда не будучи в состоянии подняться. Я быстро вскочил с земли и увидел Беллу с поднятой волшебной палочкой и широкой улыбкой на лице. В тот момент мне совсем неуместно захотелось обнять ее и прокричать слова благодарности за свое спасение, но позади нас послышались крики — авроры заметили смерть своего сообщника и изо всех сил бежали в нашу сторону. В нас полетели сотни искр, от которых пока еще удавалось ставить щиты, но по мере того, как они приближались, заклинания все чаще почти попадали в цель. Я заметил, как Белле ранили руку, и алые капли крови разбрызгались по белому снегу. Она повернулась ко мне, и на ее лице по-прежнему виднелась решительность.

— Я задержу их, беги скорее в сад, — пробормотала она, снова поворачиваясь к аврорам и посылая в одного из них Аваду.

Я хотел возмутиться, запротестовать, но видя, что это единственный способ действительно спастись, а через несколько секунд, возможно, не будет такой возможности сбежать, я принялся пятиться назад, не сводя взгляда с Беллы. Невозможно было вытащить ее, но и как можно было бежать без нее, такой прекрасной воительницы, которая ради меня без лишних слов готова отдать свою жизнь? Наверное, эти мгновения должны будут мне запомниться на всю жизнь — ее хрупкая фигурка, выдерживающая такой напор заклинаний, воинственное лицо, растрепанные волосы и серое тонкое платье, забрызганное багряной кровью. И то, как она отдаляется от меня, как хочется протянуть руку и призвать ее к себе банальным манящими чарами, и само осознание, что, возможно, больше никогда не увижу ее печального лица и не смогу продолжить упиваться ее красотой.

Это были мои последние мысли перед аппарацией, и если бы не проклятый зеленый луч Поттера, летящий в меня через весь сад, я смог бы вернуться, забрать ее и не проклинать себя за трусость, которой прежде, вроде бы, никогда и не отличался. А потом очнуться посреди незнакомого леса с такой невыносимой пустотой внутри себя, которая вызывала желание только залечь в снегах и забыться с ее именем в мыслях. Закрыть глаза и видеть ее взгляд, полный все еще непонятных мне чувств, видеть, как она с босыми ногами бегает по снегу, а платье, которое она так и не успела до конца застегнуть, развевается позади нее. И тогда, идти вперед только потому, что так хотела она, только потому что я все еще тот, кто я есть, пусть без самого главного, что было за все годы моей жизни. Зато с каплей души, которая совсем внезапно появилась во мне как раз в тот момент, когда десятки авроров оттесняли меня от моей Беллы.

___

* Пока дышу, надеюсь (лат)

Там всегда было холодно, шел снег, а низкие тучи двигались с такой скоростью, словно боялись задержаться над лесом на несколько лишних секунд. А еще там всегда было трудно понять, когда какое время суток — если смотреть в окно, то снаружи было одинаково серо, пасмурно и снежно, не зависимо от того, ночь это или день. От этого каждый раз становилось необыкновенно зябко и неуютно, а вся обстановка вызывала желание сбежать как можно дальше, что в данный момент было совершенно невозможным.

Прежде я всегда полагал, что способен привыкнуть ко всему, но что можно было ожидать от человека, который не знал, ничего, кроме своего разума? И тогда, когда приходилось сжимать до боли зубы и до крови расцарапывать себе руки от непонятной боли, возникающей где-то в районе сердца, хотелось все вернуть обратно. Стать непоколебимым темным волшебником, которого не касались бы никакие человеческие проблемы и печали. Но тот же разум говорил, что это невозможно, что прежнее время прошло и никогда не вернется. Поэтому приходилось просто смотреть, как медленно чахнут последние частички души, так некстати вновь воссоединившиеся с телом, и чем-то напоминая угольки в камине, которые так же не спеша сгорают, терзаемые огнем.

Иногда я кричал. Просто просыпался ночью в холодной постели и кричал до тех пор, пока не срывал голос. А порой просто напивался — посылал старого эльфа Лестрейнджей за огневиски и вином, а потом сутками сидел в кресле, ничего не соображая и не желая приходить в себя. За это приходилось платить головными болями, раздражением и сдерживаемым желанием выйти в ближайшее селение и прикончить там всех, кто попадется на глаза. И от этого шага меня сдерживали только недавние воспоминания о Логове.

Я даже не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я покинул его. Домик, некогда принадлежавший семейству Лестрейндж, я нашел без проблем, как только произнес пароль и сосредоточился на его нахождении. А магия, видимо, пропустила меня только потому, что так хотела последняя, кто носил эту французскую фамилию. Это снова вселяло в меня слабую надежду, что когда-нибудь я все еще смогу ее увидеть. Сам коттедж был небольшим, деревянным, но в нем были все удобства и старый домовой эльф, который испокон веков служил Лестрейнджам и понимал только французский язык. Он уже столько лет был заточен в одиночестве в этом доме, что был несказанно рад моему появлению и с радостью принял за своего нового хозяина, тем более я сказал, что меня сюда отправила она.

А потом пошли дни — одинаковые, холодные, снежные и серые. И чем больше проходило времени, тем сильнее я напоминал себе безумного. Моя слабость росла, внутренняя борьба не прекращалась, а боль только увеличивалась. Я мог часам сидеть у портрета Беллатрикс, висевшего в холле второго этажа, но как не пытался с ним заговорить, он молчал, хоть и был нарисован волшебником. Столько раз хотелось растерзать его на мелкие клочки, и столько же раз меня что-то сдерживало. Это граничило между ненавистью и чем-то совершенно противоположным, что прежде меня никогда не касалось, а теперь стало походить на какую-то болезнь.

Я больше не чувствовал себя тем, кем был на самом деле. Все войны ушли куда-то на затворки сознания, а каждое воспоминание о них отдавались в сердце болезненными спазмами, так как каждая битва, каждая победа была связана с ней. Я вздрагивал от каждого звука внизу, мог по нескольку раз на ночь выбегать на лестницу и зажигать свет, думая, что увижу перед собой Беллатрикс. Но это были лишь ветки, навязчиво стучащиеся в стекла окон первого этажа.

Часто я ловил себя на мысли, что начинаю ненавидеть Беллу. За то, что всегда была рядом, за то, что со мной сделала, за то, что бросила одного, и каждый раз проклятия в ее адрес превращаются в неумолимую надежду на ее возвращение.

И лишь тогда, когда я окончательно отчаялся, когда отбросил прочь все книги, найденные в коттедже, а огневиски не больше не затрагивало мое сознание, я сквозь забытье услышал голос домашнего эльфа. Он что-то радостно выкрикивал своим скрипучим голосом, а дом почему-то совсем внезапно наполнился запахом мороза и прелых листьев. Я даже не знал, был это день или ночь, в целом мне было на это наплевать, но в тот момент, когда я, шатаясь, спустился на первый этаж и увидел высокую худую фигуру, укутанную в грязный и порванный плащ, то на несколько секунд замер, уже не воспринимая происходящее как реальность. Я не помнил, как подбежал к ней, как скинул капюшон с ее головы, как долго и жадно всматривался в знакомое лицо, покрытое от мороза румянцем. И в тот миг мне было откровенно наплевать на ужасное и жалкое зрелище, открывшееся моим глазам: на платье, превращенное в лохмотья, на мокрые спутанные волосы, лицо, покрытое каплями пота, запекшейся крови и грязи, и даже на глубокую царапину, пересекающую ее щеку и отбирающую часть былой красоты. Очнулся я только тогда, когда обнимал ее, крепко прижимая к себе дрожащее тело и попутно приказывая эльфу, чтобы он срочно готовил ванну и все возможные целебные зелья, которые можно было найти в запасах Лестрейнджей. Мою мантию пропитывали ее теплые слезы, она слабо пыталась меня обнять и что-то прошептать, но сил не хватало даже на это. И мне пришлось мягко приложить палец к ее губам, заставляя замолчать и не тратить силы на пустые разговоры, после чего повел ее в ванную, где сам раздел и окунул в теплую воду. Легонько коснулся руками исхудавшего тела, отмывая кровавую корочку, растирая по прозрачной коже травяные мази, наблюдал, как постепенно стихает ее дрожь, а на губах появляется легкая улыбка.

Принес ее в спальню, положил на кровать, и она почти сразу же уснула, а я всю ночь просидел рядом, рассматривая ее лицо. Мне был безразличен ее шрам, что тянулся от виска до подбородка, и покусанные синие губы. В любом случае, она казалась мне самой прекрасной. И в тот же момент я снова корил себя за эти мысли, за излишне трепетное отношение к Беллатрикс, но ничего не мог поделать со своими порывами, и оставалось только гасить в себе омерзение к самому себе. Но когда я снова поворачивался к ее спящему образу, то тут же понимал, что мне незачем знать причины того, что со мной происходило. У меня не было выбора, и это почему-то вызывало только мысли о том, что

она рядом и цела, а я смогу каждый день любоваться ее глазами и слушать звонкий смех.

Утром я проснулся уже тогда, когда дневной свет залил небольшую комнату, и впервые заметил чистое ясное небо за окном и лучи солнца, пробивающиеся сквозь ветки сосен. Крошечными бликами они отбивались от снежинок и проникали в комнату, почти как рождественские фонарики. А Белла сидела посреди кровати, укутавшись в одеяло, и просто смотрела на меня. Когда я приподнялся, она просто приблизилась ко мне и сжала в объятьях так, что я едва не задохнулся. Внезапный приступ кашля, заставляющий ее тело сжиматься в судорожных спазмах, подтвердил, что она все еще слаба.

Пришлось аккуратно ее от себя отстранить, потянуться к тумбочке и взять с нее сосуд с нужным зельем. Белла выпила залпом светло-зеленый напиток, после чего без сил упала на кровать, но глаза не закрыла — смотрела в потолок, а ее губы мелено расходились в легкой усмешке.

К вечеру она уже могла встать на ноги, и мы вместе спустились в гостиную, где домашний эльф камин и приготовил чай. Белла куталась в шерстяной плед и рассказывала обо всем, что ей довелось пережить за последние две недели. Рассказывала об окончательном разрушении Логова, как под его руинами погибло большее количество авроров за всю войну в целом, а в том числе и Гарри Поттер. Многие посчитали, что под камнями остался и я, а вскоре в эту версию моего исчезновения поверил весь волшебным мир. Волшебникам было намного удобнее думать так, чем снова ждать нападения от меня. Вот только Белле сбежать не удалось. Оставшиеся в живых авроры схватили ее и доставили в Азкабан, где она провела последующие полторы недели, и только тогда, когда ее доставляли на суд, у нее получилось обвести вокруг пальца незадачливых авроров, которые могли отличиться только гриффиндорским безрассудством и хаффлапфской глупостью. Свою роль, конечно, сыграло отсутствие дементоров, которые больше не стерегли Азкабан. Белла обзавелась волшебной палочкой и хотела аппарировать, но ее снова настигли другие работники Министерства, с которыми завязалась драка, но Пожирательница Смерти вышла из нее победительницей (когда она об этом рассказывала, я чувствовал прилив гордости, который испытывал почти всегда, когда видел успехи своих учеников). И только тогда она смогла аппарировать сюда.

Я слушал ее тихий, немного хриплый от простуды голос и понимал, что спокоен, что первый раз в жизни чувствую себя так умиротворенно. Голос Беллы действовал на меня успокаивающе, и когда я клал голову ей на колени, глаза закрывались сами по себе. И даже так я видел ее улыбающееся лицо и блестящие глаза, а ее легкие прикосновения сводили с ума. К своему удивлению, я понимал, что все хорошо, что больше нет ни страха, ни тоски, ни невыносимой боли после обряда. Все прошло, вот только мы с Беллой стали другими, и совсем не хотелось возвращаться к прошлой жизни, состоящей из войны, крови и сомнительной власти. Сейчас меня вполне устраивало то, что есть — Белла, дом вдали от всего, старый домовой эльф и несколько запыленных книг.

Когда-нибудь мы умрем, и я до сих пор страшусь этого, но лучше тихая и спокойная смерть, чем смерть от руки Поттера. А кончину Мальчика-Который-Выжил, я все же считал в какой-то степени и собственной заслугой — он погиб под обвалом, который вызвала Белла, чтобы спасти меня. Правильно говорилось в Пророчестве: «Они не смогут жить спокойно, пока жив кто-то один». Все сбылось, хоть и мне не нужно было убивать его собственноручно, достаточно было стать просто причиной его смерти.

Но победа никак не может сравниться с частью обретенной души. Пусть это всего лишь маленькая капля, но мне достаточно и ее, чтобы основательно привязаться к Белле и не злиться на этот факт. Ведь можно его не отрицать, а просто жить так, как получается само по себе. Это намного проще и кажется более правильным. Каждое утро просыпаться в комнате, которая кажется теперь самой светлой на свете, смотреть на все еще спящую Беллу рядом, легонько целовать ее в шрам и спускаться в гостиную. А потом просто сидеть в кресле, ожидая ее пробуждения, а после этого тихонько беседовать, рассказывать бесчисленные истории из своей бесконечной жизни, которые прежде никогда не звучали из его моих уст, или читать вслух какую-нибудь книгу на французском языке и вместе с Беллой смеяться с моего ужасного произношения. Каждый вечер до умопомрачения заниматься любовью, и однажды в запале страсти услышать странное «Я тебя люблю» и все понять. Все свои терзания без нее, всю силу привязанности и злость на собственные чувства. После этого несколько дней молчать, пугать ее своей хмуростью, но внутри сгорать от ответного чувства, которое, если говорить честно, никогда не будет превращено в слова, никогда не будет превращено в слова. По крайней мере, я думаю так сейчас. Я сумел полюбить, но никогда не смогу признаться в этом презренном чувстве, которое сделало из меня такое жалкое существо. Но что это по сравнению с тем, что у меня есть?

Это воскрешение, это настоящее, живая душа, бьющаяся в теле, а не в куске железа. То, что заставляет жить и бояться смерти. Но это я пойму только через много-много лет, заглянув в посветлевшие глаза Беллы, ее лицо, обрамленное поседевшими волосами, а сейчас… можно просто существовать, и кто знает, быть может, в будущем мы вместе чего-нибудь добьемся?