Каждую ночь один и тот же сон. Нет сил даже на то, чтобы просто проснуться. Даже просто открыть глаза — уже какое-то действие. Нет сил ни на что, он может лишь бездумно смотреть в потолок и ждать, когда же день закончится, и он снова провалится в сон. Тот же самый сон, каждый раз переживать чувства заново. Пожалуй, это единственное, на что у него хватает смелости. Прыгнуть в прошлое, искупаться в когда-то пережитом снова. Когда он начинает терять суть происходящего, когда сознание уплывает в легкую, долгожданную темноту. И начинаются эти яркие образы подсознания. Именно тогда он понимает что, в нем столько силы, что хватит на весь мир.
Но когда сон заканчивается очередным его криком, или просто он просыпается от того, что трудно дышать — тогда силы вновь покидают его. У него нет ничего кроме личного призрака, следующего за ним позади правого плеча, где бы он ни был. Призрака, которого видит только он.
— Хватит рыдать, Поттер, — прошелестел где-то над ухом голос. Вот он, его персональный призрак. Вновь пришел, чтобы насладиться его страданиями. Гарри промолчал, как обычно не обращая на него внимания. Но порой бывает, накатывает словно волна, которой не избежать. Надо хоть что-то сказать, надо нарушить эту вечную тишину, хоть слово, пусть не ответит, но услышит. Потом он пытался бежать от этого. Чья-то идиотская шутка, когда призраки явились в его дом, потом исчезая по одному, неожиданно, без объяснений. Зачем они приходят, почему исчезают? Но призраки молчат. И в итоге остался Он.
Гарри пытался бежать. Он все время твердил себе, что спит, что ему просто кажется, и прочее. Но Призрак не уходил, лишь усмехался, наблюдая за бесплодными попытками. Потом была стадия игнорирования. Они всегда были рядом, но почти никогда не разговаривали друг с другом, взаимоигнор. Гарри было неуютно, он постоянно срывался, дергался, нервничал. Его нервировал этот призрак. Сколько лет прошло? Пять, шесть? Одиннадцать?
Утро было пасмурное, ни Гарри, ни Он не любили такую погоду. Дождь лил с такой силой, что, казалось, вот-вот выбьет все окна, а крыша прогнется. Гарри с трудом заставил себя подняться и перекочевать на кухню. Крепкий горячий кофе, бутерброды и окно вместо телевизора. Призрак сидел в стороне на другом стуле (как будто ему надо сидеть), закутанный в мантию, хмуро щурясь, искоса поглядывая в окно. Ему такая погода не нравилась никогда. А тем более, сегодня.
Когда кофе в чашке закончилось, Гарри еще долго сидел и отказывался вставать из-за стола, доедая оставшиеся бутерброды на тарелке. Он просто тянул время, он боялся выходить из дома, боялся вновь встретить призраков.
Через три часа Гарри Поттер отправился на кладбище, поминать своих друзей и товарищей. Сколько лет прошло? 10, 20, 50? Казалось, для него время замерло, когда последний друг умер на его руках. Когда он сам выжил, спрятанный за спинами товарищей, храбро павших во имя его.
Он не любил кладбища, это место, где сны становятся реальность, когда ты думаешь о смерти. Это место, где только ты один ничего не слышишь, считая, что разговариваешь с трупом, погребенным несколькими метрами ниже. Гарри всегда думал о том, где была бы неуспокоенная душа, не призрак, не отблеск прошлого. А именно душа, не нашедшая себе покоя. Почему-то он считал, что где угодно, но только не на кладбище.
В этот день, с самого утра кладбище было забито живыми людьми. Сегодня все поминали погибших героев войны, сегодня, обычно погребенное в серый цвет кладбище, пестрило цветами разных сортов и окрасок. Непривычно шумно, непривычно оживленно, сразу же захотелось сбежать в свой дом, где нет никаких звуков, где только Призрак и тишина его комнаты.
Гарри проталкивался сквозь толпы рыдающих, грустно улыбающихся людей, пробивал себе путь к могилам своих друзей. Вот уже восемь лет подряд он говорит прощальную речь, врет сам себе и уходит с кладбища самым последним. Призрак спокойно, словно это столпотворение не было для него проблемой, следовал за Гарри.
Ближе к вечеру кладбище начало пустеть. Гарри же не уходил. Он с таким трудом заставил себя выйти из дома, что был уверен, еще не скоро вновь выберется на улицу. Когда последний цветок в его руке был брошен на плиту, Призрак неожиданно громко вздохнул.
— Прощайте, Поттер, — почти выплюнул он, словно наконец-то избавился от цепей. Гарри вздрогнул и перевел взгляд на призрака. Но его уже там не было. Должен ли он был радоваться? Ведь он искренне ненавидел призрака. Самое ненавистное, и в тоже время самое желанное его сердцу просто исчезло. Гарри облегченно вздохнул, словно сбросил тяжкий груз с сердца. Последняя могильная плита, была Его плитой.
-Ваше время пришло, да, профессор? — Поттер развернулся и быстрым шагом направился к главным воротам кладбища.
Он попал в цирк, состоящий из готики и индастриала. Мрак, грязь, разбитый мрамор, острое битое стекло. Уродливые клоуны, предлагающие повеселиться, показывают в круг, где рвут на части истошно кричащего человека зеленые твари. Может бокал крови и сигарету из крика умирающего младенца? Нет? Что ж, вы сами отказываетесь от такого удовольствия. Воздух пропитан кровью, невозможно дышать, приходится задерживать дыхание на какое-то время, терпеть, выдыхать и тут же снова задерживать дыхание. Столько грязи он не видел еще никогда, столько боли и отчаяния ему не приходилось испытывать. Цирк, называемый войной. Здесь все роли ненастоящие, искусственные, нереальные. Люди — марионетки под руководством высшей силы. А кто руководит? Чья сторона верная? Кто прав? Кто зло, а кто добро? Победителя нет, есть лишь жертвы чьей-то жестокой игры. Победитель получает право жить. Проигравший попадает на арену к вечно голодным зеленым тварям.
И каждую ночь цирк открывает для него свои двери, и даже если он того не хочет, по неволе сам там оказывается, поневоле становится свидетелем этой жестокой игры, и даже более — он хозяин. И когда эта мысль доходит до него, клоуны уже знают это, как тонкая цепь, связывающая их всех. Что знает один — то знает и другой. И шепоты, тихие, благоговейные, восхищенные, или наполненные презрения и отвращения. «Хозяин, хозяин, хозяин…» Его клоуны, его рабы, часть его сознания, падают перед ним на колени, целуют землю по которой он ступал, скалят лица в хищной улыбке. Кто они — друзья или враги? Кем может быть плод больного воображения? Ведь он уверен, что это галлюцинации, просто они который год не проходят, как бы он не старался.
Небо выложено из прозрачного стекла, ловя на себе блики солнца, а горизонт выложен из зеркал, и каждый шаг повторяется твоей тенью в зеркале. Дым в зеркале обретает краски, очертания. И вот он слышит, как что-то совсем рядом позвякивает при каждом его шаге. И стоило только повернуть голову, как его встретил клоун, наряженный в белый смокинг, заляпанный темно-красной краской, белые лакированные туфли испачканы в грязи, и гримм на лице, но кажется, что он вот-вот заплачет. Кто это? Кто этот человек, который, коснувшись пальцами цилиндра, слегка склонил голову. И не смотря на выражение его лица из-за грима, улыбка его была далеко не добродушной и не вызывающей жалости. Она была страшной, от такой улыбки по коже пробежали мурашки.
И только изумрудный блеск в глазах кажется знакомым. Незнакомец рассыпался в пыль, взорвался золотым песком, дотлел, и песчинки не упало на землю. Гарри моргнул, и вот перед ним еще один клоун. Этот клоун был уродлив настолько, что даже смотреть было неприятно. Длинные лоскуты ткани разных цветов. Неровной выкройки, разноцветными нитками, и в тоже время черно-белое, сливающееся с темнотой, не привлекающее к себе внимание. И только золотистые бубенчики на шляпе по-настоящему блестели золотом. Этот клоун с легкостью, как если бы он совсем не весил ничего, прыгал по воздуху в зеркалах, таял в цвете горизонта и появлялся из стекла, разбитого в его личном пространстве. Он прыгает, перескакивая из одного зеркала в другое, отпускал в небо черные воздушные шары, лопал их, посылая вслед зеленых тварей, стоило ему только указать на цель, и земля снова обагрялась кровью. И крики, истошные нечеловеческие крики преследовали Его и клоуна. Но только клоун наслаждался этим фарсом.
В конце его пути, когда вместо грязи и слякоти его нога ступила на мягкий, ворсистый красный ковер, и праздничная зала, окрашенная в ослепительно-золотые тона. И эти люди, наряженные в маскарадные костюмы, склоняющие голову, когда он проходит мимо. Что это?
И снова это слово «хозяин, хозяин, хозяин». В его руке оказался скиперт; а на голове не по размерам большая корона, украшенная изумрудами и рубинами, сползла по самые глаза, закрывая обзор; на его плечи легла императорская мантия, тяжелее, чем он сам, ему казалось что он не выдержит этой тяжести и рухнет на пол. По залу прокатился смех, и слышно было поздравления. Танцоры растворялись в нотах, даря свое сиянье гостям. А гости вожделели Его. И он улыбался, он не хотел, но тело его не слушало. Он улыбался, он смеялся, громко, победоносно.
— Подайте мне трон! — кричал он, и эхо разнесло его приказ.
Но вместо ложа, где надлежало быть императорам, ему поставили огромное зеркало. И стихли звуки, исчез смех счастливых детей, неслышно музыки, и прекратился стук каблучков. Страх снова окутывал его. Хозяин. Уродливый клоун, старик, наряженный в разноцветную одежду, не по размерам огромную, висящую на нем. В руке воздушный шар, а вместо короны шутовская шляпа с бубенчиками. Лицо, изрисованное гримом, на белой краске черные капли слез и красный шрам на лбу в виде молнии. Кто это?
Это он сам. Схватившись за раму, он пытался вглядеться в черты этого старика, что занял его отражение. Теперь он кричал от страха. Исчезли краски, растворились в мраморе, потухли в разбитом стекле, растаяли в зеркале. И вместо зала поле боя. Шуты в последний раз склонившись до земли исчезли, осыпались и ветер подхватил их прах.
Остались призраки. Смутно-знакомые лица… Они тянули к нему свои руки и улыбались, они хотели дать ему свободу и забрать с собой. Но он испугался. Опять оставшись в этом темном мире, опять один. Трава чахнет под его ногами, в воздухе витает тошнотворный запах мертвых тел. Никого больше нет. Цирк окончил свое представление и гордо удалился, наслаждаясь маленькой победой.
Но призраки остались. Но ему нужен был только один. Плевать что призрак, плевать, что нельзя дотронуться. Но он знает, что не отпустит, не даст уйти как всем остальным. Схватившись за голову, он рухнул на камень, сгорбился словно старик. Можно было услышать, как он нечленораздельно выговаривает имена, молитвы, последние слова и через каждое слово «не отпущу. Не отдам. Ненавижу.»
Гарри Поттер.
Тот-Самый-Мальчик-Который-Нужен-Всем.
-А кто нужен тебе?— Тихий, наполненный усмешкой, шепот ветра у самого уха. Чуть прохладный ласковый воздух щекочет чувствительную в этом месте кожу.
Опять галлюцинация. Гарри уткнулся лбом в стену, созерцая мелкие трещинки, которых с каждым годом было все больше и больше. Он устал. Прятаться от призраков прошлого не так легко как казалось бы на первый взгляд. Тогда было все. И смех, и веселье и радость… И все семь грехов и все палитры чувств. А сейчас лишь отчаяние. Он был один, окруженный своими выцветшими палитрами — Призраками. Все нуждаются в нем, Призраки отказываются отпускать его.
Уже через неделю Поттер сходил с ума. Абсолютная тишина его убивала, не было тех редких фраз и коротких предложений, скрашивающих иногда его жизнь. Он привык к этой нелепой, совершенно не подходящей жизни для героя. Он привык просыпаться и слушать, как над ним издеваются, привык слушать критику в свой адрес, привык, когда позади правого плеча всегда немного холоднее, потому что от призрака веяло холодом. Сейчас этого нет. Гарри пытался себя отвлечь, в магловском мире много способ развеяться. Алкоголь, наркотики, секс, азартные игры. Он начал с малого, просто изредка напиваясь до невменяемого состояния, порой заказывал себе дешевую шлюху, разнообразить вечер, доставал легкие наркотики и накуривался. Если бы его кто нибудь увидел в обкуренном состоянии, то подумал бы, что Гарри Поттер сошел с ума. Многие так и пророчили, но не в серьез. Гарри действительно сходил с ума. И даже это быстро надоело. Ничто не могло заменить его вечного компаньона, человека, который большую часть его жизнь не боялся открыто презирать и ненавидеть.
Холодная зимняя ночь, снег почти полностью засыпал кладбище, но Гарри мог найти нужные ему плиты даже с закрытыми глазами. Никакого волшебства, никаких заклинаний. На улице было настолько холодно, что он ничего не чувствовал. Сидел прямо на плите, сгорбившись словно старик, как в своем сне и, не скрываясь, рыдал.
— Бросьте, Поттер, я не стою того, чтобы рыдать у моего же надгробия. Пожалуй, вы должны были знать, что отчаяние — это грех, — знакомый, бархатный, глубокий, притягательный голос. Его бы призраки могли прикасаться, то Гарри бы почувствовал, как ледяная, прозрачная, почти незаметная на фоне белого снега рука, ерошит его волосы. Но ни пряди не шевельнулось. Призрак все так же хмурился, но скорее от беспокойства, неизменно кутаясь в мантию. — Вы были правы, Поттер. Мертвые не питают теплых чувств к кладбищам.
Vova
