Мелочи. Драбблы в подарок

Снарри, романс.

Гарри прокрался в спальню, поправил занавески, чтобы полоса света не беспокоила спящего. Потом прилёг на живот на край необъятной блэковской кровати, подпёр подбородок кулаками и стал смотреть на Снейпа. Тот обычно никак не реагировал на то, что Гарри любит вот так его разглядывать. Когда спал, не реагировал. А когда бодрствовал, то ворчал.

«А почему мне нельзя смотреть на тебя, если мне приятно?» — возмущался Гарри. — «Потому что незачем смущать пожилого ветерана магических войн, мистер Поттер. И к тому же, когда ты на меня так смотришь, то это меня… дезориентирует»

Разглядывания обычно заканчивались одним и тем же, а иногда нужно было и делом заниматься. Повернувшись на бок, Гарри протянул руку и погладил шею Северуса. Точнее рубцы на шее — кожа там практически утратила чувствительность. Никто их не видел, кроме Гарри: Снейп по-прежнему отдавал предпочтение глухим воротникам под самый подбородок.

Рубцы затрагивали даже ключицу — пасть у змеи Лорда была огромная. Но Гарри смотрел на эти шрамы без сожаления. Его взгляд просто скользнул по ним, чтобы ещё раз окинуть чётко вырезанный профиль, сейчас несколько расслабленный, немного приоткрытые губы, волосы, рассыпавшиеся по подушке — соль с перцем. Седина да шрамы — вот всё, что напоминало о Визжащей Хижине.

И Гарри абсолютно всё равно, что за окнами вовсе не Лондон, не площадь Гриммо, а бесконечная равнина, которая только-только начинает меняться, засаживаться одинокими деревьями. Гарри безразличны упрёки Альбуса, что нельзя засиживаться в своём маленьком мирке, надо идти выше, и выше. И что слишком недалеко оба они отъехали от призрачного вокзала Кинг-Кросс.

Юмор, джен

— Слушай, Чарли, а как там поживает Норберт? — спросил Гарри, приканчивая вторую стопку огневиски и со стуком опуская её на барную стойку.

— В силу вошёл, — ответил спец по драконам, тряхнув рыжей гривой. — У него этой весной брачный сезон начнётся. Так что на следующий год от него будем потомства ждать, если он выживет, конечно.

— Если он что? — Гарри вернул челюсть на место и оглядел гостей на своём мальчишнике, словно выбирая, к кому бежать: завтра предстояла регистрация и первая брачная ночь.

Чарли заржал:

— А ты не знал, что драконихи сцепляются с самцами всеми четырьмя лапами и вместе они падают головами вниз, пока у земли самка не отпускает претендента, если он не вырвется раньше — и проиграет, и если он не разобьётся о землю — ну, тогда понятно, что на корм пойдёт.

— А я Джинни на днях новую метлу подарил! — взвыл Гарри и ухватился за свои лохмы.

Гарилюц, преслэш

— Мистер Поттер, я, мы… — Люциус взял себя в руки и процедил, — наша семья чрезвычайно вам признательны на спасение жизни Драко. И я теперь ваш должник.

— Ах, ну что вы, мистер Малфой, — Гарри разглядывал дверь зала суда, откуда они только что вышли, и где Гарри неожиданно для себя отмазал Малфоя-старшего по полной программе, — не стоит благодарности, сэр. Ваша жена, по сути, спасла мне жизнь, так что мы квиты.

— Нет, мистер Поттер, это совсем другое, — упрямо гнул Люциус, скосив взгляд на героя магического мира, — и потом вас никто не обязывал давать показания в мою пользу сегодня. Право, не знаю, чем вызвано такое расположение…

— О, не стоит благодарности, и потом, я это сделал ради… ради… ради вашей жены, — выпалил Гарри и перевёл взгляд на конец трости Малфоя, которой тот чертил какие-то линии на каменных плитах пола, — то есть, чтобы её поблагодарить… ну, в общем, вы меня поняли…

— Кретинизмом никогда не страдал, — промолвил Люциус с некоторой вальяжностью, беря Гарри под руку и бросая на того хитрый взгляд, — какого чёрта, мистер Поттер, мы с вами прекрасно друг друга поняли, не правда ли?

Слизнорт, Люциум Малфой, преслэш

«Ёлочную мишуру теперь сиди и в коробки укладывай, глупый мальчишка — на полку он захотел, маленький честолюбец».

Профессор расхаживает по комнате, раздаёт указания: высокий, осанистый, с пышными усами — в самом расцвете сил мужчина, но при этом расстроенный и недоумевающий.

Ревниво посматривает в угол, где сидит недовольный Люциус Малфой, которого Гораций не пригласил на вечеринку, а определил в число помощников и обслуги.

Сколько раз он намекал упрямому мальчишке, что желал бы видеть не его колдографию на полке, а его самого у себя в постели, тем более что Люциус уже был совершеннолетним, да и на невесту, которую нашёл его отец, в сущности, наплевать (когда и кого это останавливало?); сам же в прошлом году делал профессору недвусмысленные намёки, и вдруг пошёл на попятный.

Толстый клубок мишуры отправлен Люциусом в коробку, и он откидывается на стуле и, прежде чем взяться за конец следующей блестящей змеи, задумчиво поглаживает зачем-то левое предплечье.

Сириус, Джеймс, романс, преслэш

Шаг вправо, поворот, шаг влево; пыхтение, чертыхание, смех, шарканье подошв по полу.

— Какого чёрта, Сириус? Почему ты опять ведёшь, а? Мне же на выпускном не девочкой танцевать, а с девочкой.

— Ола-ла, Поттер, — смеётся Сириус, — ну раз ты такой щепетильный, то давай — веди. Обними меня за талию для начала. Руку мне дай. Ну что ты на таком почтительном расстоянии держишься? Обними посущественнее, обхвати. Вот.

Ладонь Джеймса замирает на талии Сириуса, но как-то нерешительно, как будто она собирается скользнуть или вверх, или даже вниз.

А пластинка на старом граммофоне уже доиграла до конца, и игла скачет с шипением и треском всё на последней дорожке, но про неё забыли уже.

Снейп, Гермиона, как бы преснейджер

— Вас интересуют старые газеты, мисс Грейнджер? — раздаётся язвительный голос, и Гермиона вздрагивает.

Изыскания её в поисках таинственного Принца-полукровки приняли довольно неожиданный оборот.

Рука спокойно поворачивает газетный лист, прикрывая заметку о бракосочетании Эйлин Принц, подбородок решительно вздёргивается, и Гермиона спокойно встречает взгляд чёрных глаз.

Усталый взгляд, в котором читается так много сожалений об утраченном, а ещё больше сожалений об упущенных возможностях; о том, что никогда не сбудется; о дружбе и уважении маленькой всезнайки, красавицы и умницы, о которых он даже и думать забыл.

Снейп чувствует, что ещё немного, и Гермиона не выдержит, и опустит взгляд, и уголки его губ чуть заметно дёргаются:

— Десять баллов Гриффиндору, мисс Грейнджер, — произносит он и, резко развернувшись, обычным своим быстрым шагом покидает библиотеку.

Снарри, преслэш

— Любому человеку свойственно ошибаться, мистер Поттер. Но очень немногие готовы признать свои ошибки. Вы пишите, не отвлекайтесь, карточек ещё много, — солнце припекает спину под чёрной мантией, врываясь в стрельчатое окно.

«А не пошли бы вы…лесом? Профессор. Сэр» — на пергамент падает с пера жирная клякса, и Гарри берёт чистую карточку, чтобы занести в неё очередное нарушение Сириуса.

— Вот вы сидите тут, и вам не приходит в голову совершенно логичная мысль, что за то, что вы сделали с Драко Малфоем, вас бы следовало исключить из школы, а вы тут карточки переписываете.

— Если бы Малфой меня Круцио угостил, вы бы его как наказали? — у кляксы на испорченной карточке под ленивым движением пера появляется крючковатый нос. — Поставили вопрос об исключении?

Раздаётся недовольное ворчание со стороны конторки, за которой сидит Снейп, чьё перо уже давно рисует второе лицо, повёрнутое в три четверти, только вот очков на портрете не хватает, зато очень тщательно прорисованы глаза.

Люциус, Северус, романс, джен

— Севви, ну что же ты, не бойся! — Люциус протягивает руку трясущемуся на предпоследней ступеньке башни Малфой-мэнора Снейпу.

Еле передвигая ватные ноги, тот взбирается на площадку, где на него набрасывается зимний колючий ветер, и Северус испуганно прижимается к праздничной мантии Люциуса, которая пахнет ёлкой, свечным духом, и вообще Рождеством.

Ветер свистит, оплетая ледяными змеями каменную аркаду, он пытается сдуть мальчишку, подхватить его и унести неведомо куда, и тот крепко обхватывает старшего друга за талию и тихонько подвывает от страха в такт вьюге.

— Ей-Мерлин, ты как маленький, Севви, — тихо смеётся Люциус, чувствуя, как острый нос мальчишки уткнулся ему куда-то в солнечное сплетение.

Расстегнув мантию, он запахивает её полы, пряча упрямца и насильно разворачивая его спиной к себе, укрывает, согревая, и шепчет ему в ухо, наклонившись:

— Посмотри, какая красота, посмотри, — и нос высовывается наружу, а чёрные беспокойные глаза начинают обозревать занесённый снегом парк.

Гарри, Драко, джен

Стоя на платформе, Драко смотрел в след удаляющемуся поезду, который увозил его сына в Хогвартс.

Уже второй курс, и опять Скорпиус возвращается в ту же компанию: Поттер-младший, Уизли-младший, и этот волчонок, приёмыш Уизли, — и Драко ничего не мог сделать, а может, и не хотел, только иногда просил сына перестать загружать его мозг рассказами о том, какой Альбус-Северус замечательный, а особенно тем, какой замечательный у него отец.

Поттер — старший Поттер — стоял неподалёку, почему-то так же один сегодня, без жены; все уже аппарировали, в том числе и его шурин со своей благоверной, которую в школе Драко называл грязнокровкой.

Если их взгляды и встретились, то только случайно: это ведь так естественно, что взгляд цепляется за одинокую фигуру человека, который стоит неподалёку от тебя, и который уже дыру провертел у тебя в затылке — чёртов Поттер!

Разве есть что-то странное в том, что они пошли друг к другу навстречу, собираясь уже по привычке обменяться колкими фразами, хотя у обоих с языка уже готово было сорваться совсем иное?

Снейп, Лили, романс

Каникулы. Все разъехались по домам, и Мародёры в том числе: Блэк укатил к Поттеру, Люпин к родителям, Петтигрю — к мамочке под крылышко, крысюк облезлый. Лично видел из окна, как они садились в сани — конечно, вчетвером заняли одни и ржали, как лошади.

Людей в замке почти не осталось, что меня несказанно радовало, а в спальне я вообще остался один и мог наконец-то обложиться книгами, и никто меня не шпынял и не подначивал, что я слишком умный для полукровки. Домой я не поехал: там дожди, слякоть, вечно недовольный отец и не менее недовольная мать. Что я там забыл?

Если бы ещё не праздничный ужин для оставшихся, на который придётся тащиться и сидеть за одним большим столом с преподавателями, слушать их шуточки, изображать веселье, было бы вообще замечательно. Поэтому я постарался опоздать настолько, насколько позволяли приличия.

Войдя в зал, я подумал, что мне только кажется, и это не она сидит рядом с профессором Слагхорном, улыбается и посыпает его голову конфетти. А место рядом с ней было свободно, и я почти бегом кинулся к столу, здороваясь со всеми, не обращая внимания ни на хитрую усмешку Дамблдора, ни на то, как мой декан многозначительно поглаживает свои усы.

— Если бы ты не опаздывал, цены бы тебе не было, Северус, — недовольно промолвила Лили, однако кивнула на свободный стул рядом, — садись. Что ты на меня так смотришь? Да, я не поехала домой, ну и что? Держи меню, закажи что-нибудь. А я тебе место заняла, а тебя всё нет. Думала, что ты совсем не придёшь. Что? Северус, прожуй сначала, пожалуйста. Я не понимаю. Да, конечно, что толку в веселье, зануда ты эдакий. После ужина не прогуляешься со мной? Да, хотя бы во дворе: снежок идет, погода отличная. Пойдём?

Ради Мерлина, скажите мне: что со мной такое? Почему я сижу тут, как полный идиот, давлюсь рождественским гусем и пудингом, потому что кусок мне в горло не лезет? Почему я улыбаюсь, слушая эту болтовню, и виновато киваю, когда меня отчитывают за плохое поведение? Почему я напяливаю этот дурацкий, бумажный рыцарский шлем, который вылетел из хлопушки? Зачем я беру Лили за руку, под длинной скатертью? И почему потом Большой Зал начинает кружиться у меня перед глазами, свечи горят тускло, а кто-то хлопает меня по щекам и брызгает мне в лицо водой?

Северус, Люциус, джен

Они сидели на трибуне для преподавателей и гостей, который собрались посмотреть на матч Гриффиндор-Слизерин, ознаменованный тем, что за обе команды ловцами сражаются всего лишь второкурсники.

Было тесновато, и они почти касались друг друга плечами, а ноздри Снейпа иногда подрагивали, когда ветер дул в его сторону и он чувствовал запах ненавязчивого парфюма Люциуса Малфоя.

Малфой собирался отпраздновать после матча победу Слизерина, в которой он не сомневался, подкрепив свою уверенность покупкой новых мётел на всю команду, что влетело ему в кругленькую сумму, хотя Снейп по старой дружбе его отговаривал, скрепя сердце признавая, что Поттер может летать и на венике, и если несносному мальчишке не заедут бладжером, то и на венике он поймает снитч; и профессор не слишком-то рассчитывал на то, что эти посиделки после матча состоятся.

А меж тем на поле происходило именно то, чего в глубине души желали страстно оба: сбесившийся бладжер гонялся за Поттером, а тот только успевал уворачиваться, и, казалось, что победа у слизеринцев уже в кармане.

Но когда Поттер рухнул на поле со сломанной рукой, успев правда поймать снитч, сердце у Снейпа нехорошо кольнуло, и он с трудом удержался от того, чтобы не вскочить на ноги, а потом Люциус важно поднялся со скамьи и стал пробираться к лестнице, даже не обернувшись.

Снарри, агнст.

Владеть им — всего лишь разменивать одну вину на другую: легче посыпать голову пеплом от того, что ты совратил своего ученика, чем от того, что по твоей милости он остался сиротой.

Его ли отца я вижу, его ли мать я вижу? — нет никого и ничего, кроме него, но…

Так легче: притворяться, что не замечаешь его взглядов; притворяться, что тебя это не касается; притворяться, что это ты выбрал место и время, а не дошёл до состояния полного помешательства; доводить его до жалоб и стонов, воровато прижимая к стене в укромном углу; доводить его до жалоб и стонов поцелуями, чтобы он не понял, что это я дрожу, а не его колотит.

Его губы — это его лишь губы, его глаза — это его лишь глаза; его тело под моими ладонями горячее и юное, и не вижу я выхода, и прощения себе я не нахожу.

Родной мой, родной мой, потерпи немного, потерпи, и скоро я уйду — далеко уйду, и проклинай меня потом, если сможешь — я надеюсь, что сможешь, тогда я буду знать, что ты помнишь обо мне.

Снарри, романс, юст

-Омела. Представляете? — спрашивает юный наглец и смотрит мне в глаза, и добавляет. — Сэр…

Мне нужно возмутиться, но это его «сэр» звучит так необычно, так странно он его тянет и произносит с придыханием, а не цедит сквозь зубы, как всегда, и я пытаюсь сделать вид, что пропустил его слова мимо ушей, но сам задираю голову вверх и смотрю на висящую над нами омелу.

Если бы он хотел, он бы давно ушёл, или не стал обращать моё внимание на то, что мы стоит под этим рождественским веником. И что делать? Обратить всё это в шутку?

— Ладно, сами напросились, Поттер, — говорю я, а он напрашивается ещё больше, и даже очки снимает и прячет их в карман мантии, а я обнимаю его и целую — не спеша, глубоко, смакуя, растягивая время…

…А потом мальчишка падает коленями на каменный пол моего кабинета, пытаясь хоть как-то не дать мне подсмотреть, как он неумело тычется губами в губы этой маленькой китаянки с Равенкло.

Гарри, Снейп, драма, джен

Вот по этому коридору я дойду до лестничной площадки, посмотрю, как движутся неутомимые хогвартские лестницы — туда-сюда, туда-сюда — и буду долго подниматься по пустынным пролётам, и шаги мои будут эхом отдаваться в тишине: лето, и школа пуста.

Оглядываться не хочу — смотрю только перед собой.

Затем на шестом этаже я прерву своё восхождение, и направлюсь в башню, и у горгульи произнесу пароль (Минерва будет так добра, что скажет мне его), а потом войду в старый кабинет.

Вот так всё и будет.

Редко когда я не подхожу зачем-то к двери и не прикрываю её за собой плотно, а потом начинаю осматриваться, хотя уже изучил комнату вдоль и поперёк, и с закрытыми глазами могу указать, где что располагается, — я просто тяну время.

А потом я подойду к портрету на стене, и встречусь взглядом с таким странно спокойным взглядом чёрных глаз, и буду молчать, и человек на портрете будет молчать и смотреть на меня — и так происходит раз за разом.

Щёку холодит: ветер из приоткрытого окна быстро высушивает мокрую дорожку, остаётся только холод, и больше ничего.

Если бы я мог сказать, если бы я мог произнести хотя бы одно слово, ведь это так просто — вдохнуть и выдохнуть «прости».

Не молчи, не молчи и ты: ты же старше, мудрее, ты через столько прошёл — хоть что-то скажи, хотя бы назови меня, как раньше, несносным мальчишкой, обругай меня; можешь и отца моего помянуть всуе — я не обижусь.

И я пытаюсь найти какие-то приметы, что ты хотя бы понимаешь, зачем я пришёл сюда; я пытаюсь, но перед глазами дрожит влажная пелена, а потом я радуюсь, потому что мне мерещится, что ты улыбнулся.

Если бы я мог поверить, что прощение есть, я не искал бы его здесь, вглядываясь в кусок холста в раме, и не кричал бы твоему соседу справа «замолчи!», слыша «Гарри, мой мальчик».

Альбус, Геллерт, AU, слэш, PG, драма.

Поезд прибыл на Западный вокзал, из вагона вышел молодой рыжеволосый мужчина с аккуратно подстриженной бородой и в очках, и бросился к стоящему на платформе светловолосому господину примерно своих лет.

— Oh, mein Gott! Альбус! — тихо промолвил встречающий, обнимая подошедшего за плечи. — Я не думал, что ты и, правда, приедешь. Неужели ты меня простил?

— Здравствуй, Геллерт, — только и ответил рыжеволосый, крепко прижимая друга к себе и целуя.

Дрогнуло мироздание, осыпалось с тихим шорохом и опять восстало карточным домиком, а те двое ничего не замечали вокруг себя.

Раннее утро нового мира: вместо тарахтения моторов — цокот копыт лошадей по брусчатке, дома, взметнувшиеся к небу и собранные воедино каким-то чудом.

А солнце всходило всё выше, и двое шли по улице, не замечая вокруг себя ничего: людей, которые видели в них отличных от себя и кланялись; тумбу с афишами, одна из которых возвещала под названием галереи: «Адольф Шикльгрубер. Живые акварели»

В далёком Лондоне эсквайр Том Реддл проснулся рядом со своей женой ведьмой, которая осчастливила его тем, что выбрала в качестве отца для будущего мага.

Люди, которые должны были умереть, оставались жить, а иные навсегда стирались из списков долженствования.

— Я люблю тебя, Геллерт, — произносит Альбус, когда они останавливаются ненадолго, и тут же вздрагивает, заметив в витрине странное отражение: фиолетовая мантия, седая борода.

… Южный ветер гонит волну на проснувшемся озере, на берегу стоит Дамблдор, глядя на маленький золотой предмет на ладони — последний хроноворот; он размахивается и кидает его в воду, и снова, и снова, и, как в бесконечном зеркальном коридоре, его жест повторяется в вечности.

Белла, Сириус, джен, драма

Наконец-то скучные взрослые закончили свои глупые разговоры, закончили восторгаться Нарциссой (ах, она похожа на вейлу!) — Белла развлекалась тем, что показывала ей язык, пока не поймала взгляд отца, который обещал: дома ей будет.

Если Белле и было что-то интересно в мрачном доме дяди Ориона, так это посмотреть на братика (на кузена, Беллатрикс, на кузена!), она ещё никогда не видела младенцев, или не помнила, что видела.

Жена дяди Ориона вышла к гостям и пригласила их в детскую: взрослые наклонялись над колыбелью, ахали, цокали языками, восклицали «какой красивый мальчик!», приподняли Нарциссу, чтобы та посмотрела (как было на лице сестрички вечно тупое выражение, так и осталось), Андромеда лишь пожала плечами и не стала смотреть, а Беллу от колыбели оттеснили.

«Нарци, деточка!» — Белле осточертело за ужином слушать эти сюсюканья, и она попросила разрешение выйти из-за стола, и ей никто не препятствовал.

Одиноко побродила по коридору, пощёлкала по пятачку сушёной головы домовика, которая висела ниже прочих, потом как-то незаметно поднялась на второй этаж и заглянула в детскую, а потом подкралась к колыбельке, подставила стул и забралась на него коленками.

Сириус спал, а Белла его рассматривала, и никакой особой красоты не находила, зато он был такой крошечный, как кукла, но при этом живой, и девочка протянула руку и потрогала пальцем маленький кулачок.

— Тьма её подери, где эта девчонка? — раздался в коридоре гневный голос отца, и младенец тут же проснулся и захныкал, а Белла испуганно спрыгнула со стула и заметалась по комнате в поисках угла, куда бы можно было спрятаться.

СС/РЛ, слэш, пьяный романс с элементами стёба.

— Северус, к вам можно? — дверь открылась, и я увидел Люпина: он пропустил Рождественский ужин, болел — его счастье, а то бы я ему припомнил колпак, который выпал из хлопушки.

— Входите, Люпин, — в конце концов, не исключено, что он решил извиниться за ту глупую шутку на уроке, и видимо, это он так понимает извинение — в руках у него была бутылка медовухи. Вот глупец: ему же нежелательно пить. Но я решил поиграть в гостеприимство и достал два бокала.

Если есть для меня что-то страшнее ядов, то это именно алкоголь: конечно, оборотень влил в меня практически всю бутылку, сам ограничился бокалом и чуть на донышке, а я под конец даже вежливо улыбался, слушая его байки — они были вполне забавны в его исполнении, но даже под шафе я чувствовал там подтекст, который говорил, что Люпину туго пришлось в жизни. От улыбки моей Люпин не дох: видимо, только на мух она действует губительно, как утверждают некоторые гриффиндорцы. Настолько не дох, что начал улыбаться в ответ, и даже пару раз тронул меня за руку.

— Чёрт возь-ми, Лю…пин, — пробормотал я, — не надо меня трогать. А то — как трону…

И я поставил бокал — куда-то поставил. И, кажется, два раза прозвучало «репаро», а потом Люпин был повален на диванную подушку, и оказалось, что он хорошо целуется (кто его только научил? Блэк? Убью кобеля. Кто ревнует? Я?). И я тронул, и ещё тронул, и голова кружилась, и Люпин был таким горячим, и вообще вдруг стало наплевать на всё.

И последнее, что я запомнил из того вечера, как после всего я притиснул Люпина к спинке дивана и накрыл нас обоих своей необъятной мантией.

Гет, преслэш, чистый стёб

Чёрные стволы вековых деревьев отбрасывали такие же чёрные тени на сверкающий под луной снег, а они летели вперёд на одной метле, и Люциус про себя подсчитывал количество Круциатусов, которые он получит потом от Хозяина за то, что сейчас сидит у него за спиной, крепко прижавшись и так же крепко обняв его за талию.

Тяжёлые тучи гнал по небу почти неощутимый в чаще ветер, и луна иногда скрывалась за ними — наступала полная темнота, а в чаще кто-то принимался жутко завывать. Лорд тогда поднимал палочку и освещал путь. Впереди по снегу катился какой-то странный артефакт, представляющий из себя простой клубок ниток.

О, милая старушка Европа! О, эти милые безобидные великаны, душки-оборотни! Просто праздник сердца какой-то! Но Лорду приспичило отправиться в дикую Россию, чтобы обменяться опытом по созданию крестражей с каким-то местным тёмным магом со странным именем Кощей, который без ложной скромности именовал себя Бессмертным.

Этапы путешествия запомнились, как один непрекращающийся кошмар: сначала пустынный остров на Севере, куда их аппарировал Долохов, и куда за ними прилетела какая-то его дальняя родственница, сидя в странном сооружении, напоминающем ступку из лаборатории зельевара, только увеличенную до таких размеров, что в ней, пусть и с трудом, но уместились все трое. Долохов называл родственницу «babusia». «Бабуся» Долохова доставила Лорда и Люциуса в глухую чащу, где у неё был дом, окружённый высоким частоколом с понатыканными поверху черепами. «Какая женщина!» — пробормотал Лорд, а Люциус ревниво воззрился на него. Бабуся сразу повела обоих путников в какой-то домишко, где было страшно жарко и почти ничего не видно от пара. Велела им раздеваться, нахлобучила на головы войлочные колпаки. И мало того — сама разделась. Люциус упал на широкую деревянную полку и зажмурился от страха, увидев, что одна нога у старушенции — просто голая кость. Так и лежал, вопя от ужаса, когда старуха била его вениками из берёзовых веток. «Это чтобы ты помягше стал, милок!» — приговаривала она бедному Малфою, перед путешествием употребившему зелье для понимания языка аборигенов. Лорд же мужественно молчал всё время, пока старуха и его охаживала. «Ох, силён ты! — наконец вымолвила она, шлёпнув напоследок Лорда по заду веником. — Уморил совсем!» После чего бабуся, видимо покорённая стойкостью Вольдеморта, сменила гнев на милость, и как-то сумела отвести чуть живых (или вечно живых) путников в дом, где их неожиданно ждал роскошный стол. Лорд не подкачал и здесь: он бодро испил из плоской чаши, куда бабуся плеснула чего-то мутного из большой бутыли. А у Люциуса от этого зелья глаза сначала полезли на лоб, потом собрались к переносице, а потом он чуть не упал лицом в гречневую кашу с мясом.

— А и зачем вам, мадам, такая большая ступа? — поинтересовался он между делом.

— Как зачем, милок? А кости перемалывать в муку.

— Чьи кости, мадам?

-Человечьи, милок.

И Люциус свалился под стол без чувств.

Тяжело приподняв голову посреди ночи, которая никак не кончалась, и чувствуя дурноту, он услышал странные звуки, доносящиеся с печки: что-то методично стучало по дереву, молодо и страстно стонала и вскрикивала какая-то женщина, а ещё раздавалось пыхтение мужчины, который усердно трудится. Когда до Люциуса дошло, что происходит на печи, он скукожился на лавке и всплакнул от обиды. Утром, которое больше напоминало вечер, Лорд угостил его первым Круцио — за нечестивые мысли и критику интимных предпочтений Хозяина. Сонная и довольная бабуся дала им поисковый артефакт, и они пустились в дальнейший путь.

…Однако Люциус отвлёкся от невесёлых мыслей, потому что метла вдруг остановилась. Перед путешественниками выросла высоченная каменная стена, и клубочек бодро покатился по ней вверх, а Лорд направил метлу за ним следом. Люциус ещё крепче вцепился в Хозяина. Перевалив через стену, Вольдеморт пустил метлу в пике и за клубком влетел в распахнувшиеся двери огромного дворца. Там-то оба мага наконец смогли соскочить с метлы на пол.

На троне в дальнем конце зала сидел Кощей. «Мама», — подумал Люциус, хотя покойная леди Малфой была не при чём. Кощей поразительно напоминал Лорда: чёрный балахон с капюшоном скрывал его лицо, и виден был только бледный подбородок и тонкие, сжатые в одну линию губы. Клубок докатился до трона и замер.

Кощей посмотрел на клубок, поднялся на ноги и сошёл по ступеням навстречу гостям. Он постоял-постоял, молча разглядывая обоих, а потом вдруг протянул руку Люциусу и снял с головы капюшон. «Мама», — леди Малфой уже икалось на том свете. А что ещё мог подумать Люциус, когда обнаружилось, что под капюшоном скрывается не лысая змееподобная голова, а вполне привлекательная и очень мужественная физиономия? Хмыкнув, Малфой принял руку Кощея и победно взглянул на совершенно шокированного Лорда, которого, правда, с поклонами просили следовать за ними появившиеся слуги.

— Завтра поговорим, — бросил на ходу Кощей, уводя Малфоя в личные покои.

Дикая Русь начинала Люциусу нравиться.

Том/Минерва

Из-за закрытой двери кабинета трансфигурации доносятся негромкие голоса. "Пройди мимо. Ну что тебе стоит пройти мимо?" Она опускает ручку и открывает дверь. Так и есть. Опять они: Эйвери, Долохов и этот ужасный Том Реддл.

— Вы что здесь делаете после отбоя?

Трое оборачиваются в её сторону.

— А что ты делаешь в такое время в коридоре МакГонагалл?

Реддл выглядит старше своих однокурскников, практически её ровесником. Он очень красив и на редкость неприятен. Как такое может быть? Она слышала, что по нему не только слизеринки с ума сходят, но даже кое-кто с её факультета.

— Я задержалась на дополнительном занятии у профессора Дамблдора.

"Зачем я ему это говорю? Почему бы просто не сказать, что его это не касается?"

— Это теперь так называется, а, парни? "Дополнительные занятия".

В ответ раздаётся дружное ржание.

— Я не знаю, на что ты намекаешь, Реддл, но если вы сейчас же не уберётесь отсюда, я сниму со Слизерина очки.

Эйвери и Долохов смотрят на Реддла. "Ждут реакции, лизоблюды"

— Идите-ка в Подземелья, мне нужно потолковать со старостой школы.

"Послушные мальчики". Уходят. Лучше бы они не были такими послушными. Ей почему-то становится страшно остаться наедине с мальчишкой, который младше её на два года.

— Что ты сделаешь, МакГонагалл? — улыбается, змея. — Снимешь очки со Слизерина? Это как?

Он подходит ближе, и она против воли вжимается спиной в стену.

— Так как же?

Две тонкие руки приближаются к её лицу. Аккуратно берутся за дужки её очков. Она почему-то зажмуривается. Медленно Реддл снимает с неё очки с металлической оправе. Его лицо слишком близко. Он ничего больше не делает, но ощущения такие, словно он уже...

Не торопясь сложив очки, он неожиданно опускает их в вырез её мантии. Ахнув, от испуга и от ощущения холода металла на коже, она против воли прижимает руку к груди. Тихий смех.

— Знаешь, — он приближает губы к её уху и шепчет, — тебе очень подходит твоё имя. Минерва. Твои родители были очень неосмотрительны, когда выбирали его.

Он тихо выходит из кабинета, прикрыв за собой дверь.

Альбус, Северус, джен

И что делает директор вечером в лесу? Северус Снейп крался за кустами, стараясь не упустить из вида спину Дамблдора в тёмно-фиолетовой мантии. Его мучило любопытство, его мучил страх — а вдруг поймают? Конечно, директор его не накажет, но он может и посмеяться, а этого Северус боялся больше, чем наказания.

Директор меж тем дошёл до лесного озерца, над которым раздавался дружный хор лягушек. Северус затаился, улегшись на землю под прикрытием порослей ивняка.

Он подпёр голову руками и стал наблюдать.

Дамблдор, достал из кармана палочку и какой-то предмет, который потом увеличил заклинанием, превратив в сачок. Так же он увеличил пузырёк, превратив его в большую банку. Потом Дамблдор скинул мантию (тут Снейп зажмурился и пожелал провалиться сквозь землю), оставшись к большому облегчению своего соглядатая в штанах на подтяжках и рубахе. Брюки он закатал до колен, разулся, взял сачок и… полез в воду.

У Северуса отвисла челюсть.

После того, как директор поймал двух лягушек и посадил их в банку, он не выдержал, достал палочку из кармана и тихонько направил одну из лягушек в пруду прямиком в директорский сачок.

— Так-так, — усмехнулся Дамблдор, — это кто мне портит всё удовольствие? А ну, выходи!

Северус выполз из своего укрытия и встал руки по швам, понурив голову.

— А! Юный Северус Снейп, сующий везде свой длинный нос? Ну-ну, не обижайся. Как видишь, мой нос ничуть не меньше твоего.

— Мне просто…

— Просто было любопытно? Понимаю.

— Сэр, — набрался наглости Северус, — а зачем вам лягушки? Для опытов?

— Видишь ли, Фоукс у меня захандрил. Вот решил его побаловать лягушатинкой.

— А разве фениксы едят лягушек?

— Фениксы едят мясо — ты видел, какой у этой птицы клюв? Они ловят в местах своего обитания всякую мелочь: грызунов, змей. Лягушатина — это деликатес.

— А зачем вы ловите так? Почему вы не применяете Акцио?

— Потому что мне приятно сделать это самому. Фоукс — мой друг. Понимаешь?

— Неа, — Северус помотал головой.

Дамблдор задумчиво посмотрел на юного слизеринца. Он смотрел так внимательно и так удручённо, что тому стало не по себе.

— Может, ты мне поможешь? — он окинул взглядом тощую фигуру в слизеринской мантии.

— Я не хочу… — поспешно возразил Снейп и поправил, — не хочу в воду, сэр!

— Подержи-ка банку тогда. А потом мы выпьем у меня чаю.

Северус подошёл поближе, почти к самой воде. Он обнял банку обеими руками, чтобы не уронить, стараясь не смотреть на такого непонятного директора. А тот стоял, замерев, держа сачок наготове. Кап-кап… С длинного носа Снейпа в банку капали слёзы. Он не любил и стеснялся чего-то не понимать.

Снарри, PG, романс.

Когда наступил август, они передвинули кровать поближе к окну, и каждый вечер открывали ставни и поднимали раму, лёжа на животе поперёк кровати и глядя на улицу и сквер внизу.

Ритуал повторялся вплоть до мелочей: Северус, как обычно, закуривал сигарету, забывая о пепельнице, Кричер забывал о ней принципиально; Гарри терпеливо убирал из поддона цветочного горшка, стоящего на подоконнике, пепел и окурок. Когда было жарко, они лежали так нагишом, когда прохладно — забирались под одно одеяло.

Оба по большей части молчали, в полудрёме следя взглядами за одинокими прохожими; потом, убедившись, что мир за стенами дома на месте и что до него нет никакого дела, ложились нормально, долго устраивались, пытаясь спать обнявшись, но под конец каждый принимал ту позу, к которой привык: один калачиком, другой — на животе, обняв подушку.

Хороший был август — уже второй после войны. Оба застыли в повседневной неподвижности, совершенно отгородившись ото всех: у одного была слава, от которой он бежал; друзья, которых он избегал вот уже год; у другого — посмертная реабилитация и Гарри. И был дом, в котором они закрылись.

И хотя оба понимали, что так не может продолжаться долго, что придётся учиться жить заново, — всё же радовались долгому августу, каждый вечер открывали окно, потому что с улицы дом номер двенадцать на площади Гриммо всё равно никому не был виден. Нет его, их тоже нет — пока они оба не захотят противоположного и перестанут бояться, что, выйдя из дома, они могут разойтись в разные стороны.

Снарри, преслэш

Само собой, что Гермиона сразу выскочила за Рона, как только наступил мир и Хогвартс остался позади. Само собой, что Джинни по зрелому размышлению решила, что к чертям ей такое счастье, как юный герой магического мира, у которого совсем сорвало башню, а бутылка с огневиски стала лучшим другом. Не то чтобы я уходил в запои или напивался до поросячьего визга. Мне много-то было и не надо. Парочка стаканов, и в голове что-то тихо щёлкало. Приступы ненависти ко всему миру, скандалы с рукоприкладством заканчивались слезливой жалостью к самому себе.

Такой я жутко нравился журналистам, которые слетались на меня, как мухи на органическое удобрение. Протрезвев, я читал в газетах то, что наплёл в очередной раз, обливался холодным потом, сгорал со стыда, давал себе самые страшные клятвы, но потом всё начиналось снова. Частенько в таких интервью я поминал Снейпа, с пьяным пафосом расписывая его заслуги: «Да если бы не он, да я бы… да они (дальше списочно) ему и в подмётки не годятся». Почему меня так заносило, я логически себе объяснить не мог. Гермиона предполагала чувство вины. Пока я был трезвым, я с ней соглашался. Когда бывал пьяным — посылал подальше.

А потом мне пришло письмо. Подписи не было, обратного адреса не было. Я плохо помнил со школы почерк, да и рука писавшего не была тверда. «Мистер Поттер, я был бы вам очень признателен, если бы вы не делали меня персонажем своих пьяных инсинуаций». И всё. Вот тут я напился до пресловутого поросячьего визга. На следующее утро, проснувшись и убедившись, что бедняга Кикимер отдраил изгаженный мною вчера унитаз, я кое-как привёл себя в порядок и ринулся в Мунго — сдаваться целителям.

Начались долгие поиски, которые я не стремился афишировать, посвящая в них только Гермиону, взбаламученных мною Малфоев и дорогого нашего старину-министра (дай ему Мерлин долгих лет).

Дом нашёлся в Западном Уэльсе. Лучше бы я был пьяным, честное слово — было бы какое-то оправдание тому, что я ворвался туда, чуть не снеся с петель дверь, и застыл, как баран, глядя на своего бывшего профессора. Хотели Снейпа? Распишитесь. Он был слегка измождён, но в целом жив и даже вполне здоров.

— А, мистер Поттер! Я всегда знал, что если вы не вгоните меня в могилу, то точно не дадите умереть спокойно! — вот только голос стал хрипловатым. — Не могу отрицать: вы много сделали для моей посмертной реабилитации. Но у меня нет желания лицезреть вас у себя дома.

Рядом не оказалось стула, и я сполз по стеночке на пол. Сидел и смотрел на Снейпа, а тот не повторял своё предложение удалиться. Мы долго смотрели друг на друга; я запоздало вспомнил, что он легилимент, слишком громко думая о том, что боюсь возвращаться домой, что совершенно не знаю, что мне делать со своей жизнью, да и желания что-то делать уже нет.

— Там, на кухне, — медленно и как-то неуверенно произнёс Снейп, махнув рукой в нужном направлении, — там чайник на плите. Кажется, он уже кипит. Выключите его, Поттер. Вы завтракали сегодня?

Снарри, без рейтинга. По сути продолжение предыдущего драббла

31 июля 2010 года

— Когда помешиваешь, Гарри, движения должны быть более плавными. — Он накрывает мою руку своей и не спеша водит ею по кругу, а я зажмуриваюсь и мягко приваливаюсь к нему. — Такой большой мальчик, а до сих пор не научился. И не шали, нам нельзя отвлекаться. — Мимолётное прикосновение щеки к щеке, и он отстраняется.

Отвлекаться нельзя — это точно: масса должна быть правильной консистенции и без комков. У большого мальчика сегодня будет много гостей. Конечно, это «много» — понятие относительное. Будут только свои, но все разом. Денис Криви обязательно расскажет, где и что про меня понаписали в очередной раз — мы же ничего, кроме «Пророка», не выписываем. Мне и так хватает икоты на все мало-мальски значимые даты, связанные с той войной. Будут Рон с Гермионой, Джинни с Дином, Невилл с Полумной. И будет куча детей — лето же. Собственно, ради детей я сейчас и страдаю, размешивая массу для пропитки огромного торта.

Торт, то есть коржи, мы заказываем, а вот всё, что касается кремов, пропиток, глазурей — тут Северус никому не доверяет. Всё это получается у него немного волшебным: чуть-чуть эйфории, чуть-чуть внезапных вспышек смеха, чуть-чуть грустного послевкусия, потому что праздник уже кончился.

Ёрничать по поводу «большого мальчика» уже не получается. Чем мальчик старше, тем Северус старее. Он уже подбирается вплотную к тому, чтобы разменять седьмой десяток. Отцовская кровь даёт о себе знать: прежде чёрные волосы начали стремительно седеть. Внешних примет приближающейся старости я не боюсь — боюсь того, что Северус вдруг притихнет, смирится с нею. Для мага это плохо, очень плохо. Если мне и снятся иногда страшные сны, что его больше нет, то в этих снах он не умирает: он просто перестаёт быть, растворяется, как туман, задумчиво и мягко улыбаясь и помахивая мне на прощание рукой, — уже белый, как лунь, с морщинами, сутулый, и даже глаза его кажутся не чёрными, а каким-то выцветшими и сероватыми.

Ложка отправляется в мойку, я провожу пальцем по краю большой миски, собирая немного крема — он, как всегда, вкусный. Вторую порцию предотвращает шлепок полотенцем по заду и окрик «Брысь!». После недолгих препираний, я забиваюсь в угол кухни, курю и молча наблюдаю за Северусом — как он колдует над тортом, иронично усмехаясь своим мыслям. Я улыбаюсь, глаза щиплет (не люблю дни рождений — одно расстройство от них). Я по-прежнему буду его большим мальчиком, маленьким мальчиком, сыном, любовником, хоть чёртом лысым — и к тому же лысому чёрту все рассуждения о зацикленности и прочей чепухе, про что вещают на кушетке под призывы «поговорить об этом».

Снарри, R, немного стёба, немного принуждения.

— Поттер, ты рехнулся? Ты что творишь, а? Я же сказал — нет! Прекрати! Я боюсь высоты! Поттер!

Однако вопли не помогают. Гарри, с трудом уговорил Северуса немного полетать на метле (совсем невысоко и на приличной скорости), но коварно усадил впереди себя, хотя метла-то слушалась его.

— Любовь моя, — тянет мальчишка с неожиданно откуда взявшимися лордовскими интонациями, бойко забираясь Снейпу в расстёгнутую ширинку и в шустром темпе доводя изнывающего от страха и адреналина профессора до внушительного стояка.

Ёлки и чуть зеленеющие по весне деревья внизу уже давно слились перед глазами Северуса в одну зыбкую массу; смирившись со своей участью, он прижимается к Поттеру и позволяет тому измываться над собой, вцепившись обеими руками в метловище, а потом дрожит, тихо подвывает и кончает мальчишке в ладонь.

— Твоя взяла.— Раздаётся радостный вопль: Поттер получил наконец согласие Снейпа переехать к нему на Гриммо.

Рон/Гермиона, пост-Хогвартс, джен.

— Зачем вы это делаете? — спросил Рон загорелого парня, которого звали довольно по-простецки — Пабло. Их тут было так же много, как Педро, Хуанов и тому подобного.

С помощью специального зелья Рон, хотя и коряво, но всё же мог объясняться по-испански. На уровне разговорника, как называла эти магловские книжки Гермиона.

— Так можно свернуть себе шею.

Пабло засмеялся, глядя на рыжего гринго, белокожего, со сгоревшими плечами. Вот жена его была классная цыпочка, и фигурка — что надо.

— Это круто. Понимаешь? Круто.

Тут ещё один местный сиганул с высоченной скалы в море. Красиво летел, ничего не скажешь, и вошёл в воду точно.

Парни прыгали для собственного развлечения, но поодаль всегда крутилась стайка девушек, которые поглядывали на загорелые торсы и на то, что пониже, с нескрываемым интересом.

— Да уж, круто, — Рон почесал в затылке.

Ему случалось падать с метлы, быть сбитым квоффлом. Но всегда есть команда, есть судья. Уж вратаря всегда подстрахуют. Правда, пока летишь, в штанишки наложишь от страха.

— Понимаешь, друг, ты как будто рождаешься заново, — сказал Пабло с пафосом, который так из испанцев и пёр к месту и не к месту.

Была его очередь прыгать, и Рон не успел возмутиться от этого постоянного «понимаешь», как будто он идиот какой-то, и ему всё время надо это повторять.

— Рон!

Обернувшись, он увидел Гермиону, которая махала ему рукой снизу. Закинув рубашку на плечо, он побежал по тропинке к подножию скалы.

— Я уж думала, ты прыгнуть решил.

— Ну да, — фыркнул Рон, — я пока ещё не рехнулся.

Утром, очень рано, он аппарировал на верхушку скалы. Море было тихим. Подойдя к краю, Рон посмотрел вниз, на тёмную воду. Там было глубоко, место уже проверенное. И камней там не было. Вообще-то он плавал хорошо, но вот прыгать. И всё же слова парня чем-то зацепили.

Рон хлопнул себя ладонью по лбу. Он сбрендил, и Гермиона его точно убьёт. Если будет кого убивать, конечно. Он разулся, снял майку и шорты.

Может, стоит записку оставить?

«А, может, стоит пойти обратно в домик?»

— Аааа! — заорал Рон с вызовом куда-то в пространство. Потом прыгнул вниз.

Он падал очень быстро, еле успел принять нужное положение, но за эти секунды, он вспомнил маму, жену, всю семью по порядку, Гарри, коллег по аврорату, покойного директора и Лорда лысого. Когда он вошёл в воду, подняв тучу брызг, ему показалось, что он оглох. Хорошо, что глаза вовремя зажмурил. Рон вынырнул, отплёвываясь, и, чертыхаясь, поплыл к берегу.

На скалу он предпочёл аппарировать. Быстро оделся и припустил к домику бегом, чтобы согреться.

На крылечке стояла сонная Гермиона.

— Утёночек мой, ты чего проснулась? — противным бодрым голосом спросил Рон, чмокая её в щёку. — Я тут решил с утра немного освежиться, пока никого на пляже нет.

Жена ласково взяла Рона за уши, потянула его голову к себе и шепнула:

— Ole, Ронни.

И хлопнула его по заднице, когда он, краснея от удовольствия, заходил в дом.

Снарри, R

— Поттер, что ты задумал?

— Поттер, значит?

Он сделал движение, чтобы соскочить с постели.

— Гарри! Гарри…

Снейп схватил его за руку и потянул обратно.

Большего от него и не стоит требовать — он уже, как говорится, сожалеет.

— Закрой глаза.

— Зачем?

Гарри хихикнул и посмотрел на Снейпа, как на чудака. Что за вопросы?

— Ну, закрой. У меня такое событие всё же. Пожалуйста, — дальше последовал убойный аргумент. — Я вымою котёл. В следующий раз.

Снейп хмыкнул, стараясь не улыбаться, что у него получалось с трудом, но глаза закрыл.

— Это чтобы ты не подглядывал, — услышал он, и поверх век лёг прохладный шёлк.

Гарри завязал узел на его затылке.

Глубоко вздохнув, Снейп даже руки раскинул в стороны для чистоты эксперимента.

Надо сказать, это было хорошо. Так неожиданно приятно — просто лежать, чувствовать, как тёплые губы путешествуют по телу, постепенно возбуждаться всё больше. То, что глаза были завязаны, как-то странно расхолаживало, и Снейп откровенно стонал, чувствуя, что это доставляет Гарри удовольствие, судя по тому, как сильнее смыкаются его губы.

— Что это ты вдруг? — пробормотал наконец ублажённый донельзя Снейп, поглаживая одной рукой на ощупь вихры Гарри, который, расчувствовавшись, обнимал его за талию.

Другой рукой он снял с глаз повязку.

— Поттер!

Гарри засмеялся и спрыгнул с постели.

— Два котла! — заявил Снейп.

Он скомкал в кулаке и бросил в мальчишку, то есть в новоиспечённого аврора, его старый гриффиндорский галстук.

Снарри, без рейтинга, по логике событий продолжение драббла "Само собой".

После того, как я нашёл Снейпа, живого и даже вполне здорового, я самым наглым образом стал навещать его каждый день. Снейп не спрашивал, зачем это делаю, видимо, давно для себя решив, что от меня никогда не добиться внятного ответа.

Я таскался в его маленький коттедж, пил чай. Мы молчали, по большей части, или говорили о последних новостях, хотя все эти новости всё равно для обоих были, что называется, мимо. Мы оба были отставники, бывшие, вышедшие в тираж. Во всяком случае, мне доставляло удовольствие думать, что не только я такой.

Некоторое время я не притрагивался к спиртному, но однажды заявился к Снейпу пьяным — в той стадии, когда я становился агрессивным и обычно нарывался на ссоры. Слово за слово, я что-то брякнул, он указал мне на дверь, а я его послал. Тогда он достал палочку. Ну, вы можете себе представить, что это было. Оказавшись за порогом его дома, прямо в луже, я встал, матюкнулся, и аппарировал к чёрту на кулички, то есть в подходящий магловский бар, где я решил добавить ещё.

А когда я дошёл уже до ручки, он вдруг появился в каком-то пальтишке — откуда оно у него взялось-то? — вокруг шеи шарф замотан. Расплатился за меня, взял за локоть и вывел из бара — ну, просто заботливый папаша, который разыскал своего опустившегося сынка. Мне показалось, что местные пьяницы смотрели на него даже с сочувствием. Стадия агрессии у меня прошла, поэтому я не трепыхался, позволил себя аппарировать обратно в дом, потом послушно выпил то, что мне Снейп подсунул, а когда протрезвел немного, мне стало совсем паршиво.

— Сдохнуть хочу, — буркнул я, с пафосом падая головой на скрещенные на столе руки. — Веришь?

— Верю, — спокойно ответил Снейп, — и даже разделяю твои стремления, Поттер.

— А чего до сих пор торчишь тут? Утратил навыки варения ядов? — осклабился я.

— Разумеется не утратил. Только вот… — на лице Снейпа появилось выражение, которое я раньше никогда не видел: слишком живое выражение, попахивающее самоглумлением. О, это я мог понять и всецело разделял. — Твой отец не так уж был неправ, когда считал меня трусом. Одному уходить страшно, Поттер. Очень страшно. Ты вот по сути убиваешь себя медленно. Только при этом ты теряешь твоё лицо, теряешь остатки достоинства. А я их потерять не хочу, хотя мне чертовски хочется покончить с этой каторгой. Я ведь с самого начала понял, зачем ты ко мне пришёл — ведь за этим, правда?

Пока он это говорил, его лицо стало таким спокойным, почти умиротворённым, и мне стало легче.

— Наверное, ты прав, — сказал я. — Так у тебя припасено на всякий случай?

Он кивнул.

— Хочешь вместе? — спросил я.

— Да. Мы просто заснём и не проснёмся.

Я подумал, но почему же тогда страшно? Почему?

— Ты боишься застрять в этом мире? — предположил я.

— Очень боюсь, Поттер. Заснуть, а потом вечно порхать здесь, но место слизеринского привидения уже занято.

У меня мелькнула мысль, что он просто надо мной издевается. Но потом я вспомнил наших призраков, хотя не совсем понял, в чём подвох? Идея меня уже захватила. А что, правда: мне тут делать нечего, ему тоже, видимо, делать нечего. Меня, конечно, немного тревожила мысль о том, что у маглов самоубийство считается чем-то ужасным. Но не у всех.

— Наливай, — сказал я и тут же захохотал, так это прозвучало.

Снейп никак не мой смех не отреагировал. Он достал два стакана и ушёл в комнаты. Вернулся со склянкой, куда была налита жидкость желтоватого оттенка. Он наполнил стаканы водой до половины и стал отмерять количество яда.

— А почему себе больше льёшь? — спросил я.

— Потому что у меня другая масса тела, Поттер, — усмехнулся он. — Я не хочу проснуться возле твоего трупа.

Он всегда был логичен.

Мы выпили, так сказать, на брудершафт, потом разделись до брюк и рубашек и завалились к нему на постель. И стали ждать.

— Ничего не чувствую.

— Подожди, Поттер. Ещё почувствуешь, — усмехнулся он.

— И всё-таки, почему страшно?

— А как ты думаешь? Инстинкт самосохранения ещё никто не отменял. Мы ведь с тобой не совсем дошли до ручки. Оба в принципе относительно здоровы, у обоих вполне могли бы найтись поводы жить, просто мы не хотим их искать — наша жизнь осталась вся там, на войне. Мы ведь не какие-то там Уизли, или рядовые члены Ордена. Ключевые фигуры, так сказать.

— Что? — возмутился я, вспомнив, сколько пережила семья Рона, вспомнив о других — о том же Невилле.

Мне захотелось дать Снейпу по физиономии, заткнуть его рот, но у меня не было сил пошевелиться — тело стало совершенно ватным, хотя голова ещё работала.

— Наверное, они все не пережили столько, сколько мы с тобой, — продолжил он, не обращая внимания на мои протесты. — Раз у них хватило сил жить дальше, жить обычной серой жизнью. Те, кто молоды, нарожают детей, и всё завертится заново. Наш маленький магический мирок, Поттер. Проблемы глобального значения — толщина стенок котлов или ввозить летающие ковры или не ввозить.

— Но ведь столько всего ещё… — еле произнёс я.

Язык уже плохо слушался, зато вот у Снейпа молол бойко, даже слишком. Была бы у меня палочка под рукой, я бы повторил отцовский подвиг и вымыл его рот с мылом.

— Пусть и разбираются сами. Без нас, — хмыкнул он.

— Ты отравил меня! — это был не крик, а какой-то слабый писк придушенного цыплёнка.

— Ты сам этого хотел, — услышал я, а глаза мои уже закрывались сами собой, и вскоре я перестал чувствовать своё тело.

Когда я разлепил веки, было светло. Наступило утро, и я был жив. Я был жив, чёрт меня подери! И даже бодр, как никогда раньше за последние три года.

-Ааа! — завопил я от восторга, а потом вспомнил, что рядом по идее лежит Снейп.

Змеюка слизеринская. Он меня надул, но я сейчас был готов его расцеловать. Повернув голову, я похолодел: Снейп лежал рядом бледный, и не дышал, кажется.

Я тихонько потряс его за плечо, которое показалось мне холодным.

— Эй, ты чего? Не вздумай, слышишь?

Как же так? Он же наливал из одной склянки. Мы же пили одно и то же. Или он раньше умудрился? Подбородок у меня затрясся.

— Не реви, Поттер, — услышал я немного скрипучий ото сна голос. — С утра не хватало только…

Я не дал ему продолжить, кинулся на шею, целуя ещё не бритые щёки. Я с такой силой прижимался губами, что мог ими наставить синяков.

— Скажи мне, что я идиот, — пролепетал я, и если Снейп раньше не отравился, то теперь он рисковал быть задушенным.

— С превеликим удовольствием! Ты идиот, Поттер, — сказал он, поглаживая меня по спине. — Веришь?

— Верю!

Когда тебе шестнадцать и ты красивая, но не очень популярная, приходится выбирать между двух зол меньшее. Один — друг детства, умён, но связался с плохой компанией. Второй — не то чтобы особо умён, но весь из себя звезда, и не называет при всех грязнокровкой.

Когда ты ни в кого не влюблена, выбирать становится легче. Это очень просто — пойти погулять с самым крутым мальчиком факультета. Довольно просто — слушать и слушать про квиддич. Немного сложнее не болтать о зельеварении и не казаться слишком умной.

Очень трудно поначалу, входя в класс к профессору Слагхорну, не становиться за свой прежний стол — с краю, ближе к проходу, через который выстраиваются у котлов слизеринцы; не поглядывать весь урок налево, подмечая, кто быстрее, кто удачливее на этот раз, обмениваться исподтишка взглядами; иногда поднимать с пола старый потрёпанный учебник с закладкой на нужной странице и, прежде чем отдать его владельцу, посмотреть на пометку, сделанную мелким убористым почерком. У неё теперь другое место, в первом ряду, потому что звезда норовит встать к Слагхорну поближе. Она честно подсказывает, но это бесполезно.

— Джеймс, смотри, что в котёл кладёшь, а не на меня.

Без толку. А всё же приятно и совсем не раздражает. И звёзды тоже приручаемы, оказывается.

— Мисс Эванс, вы как всегда превосходны!

— Спасибо, профессор.

А рука с сумкой уже сама тянется вбок, и можно спокойно разжимать пальцы — ловец подхватит, взвалит на плечо и пойдёт следом, прочь из класса. Главное не посмотреть в сторону серебристо-зелёных мантий.

Гермиона — выдумщица. Она придумывает сны. Чудесные сны. В Лощине она бывает со мной дважды в год — летом и накануне Самайна. А сны все такие летние.

Вот сядем мы на скамью напротив двух могил — на одной выбита надпись "Последний же враг истребится — смерть", на другой — только имя и даты. Сядем, и она расскажет мне свой сон.

— Мы выбрались из воды, а тут он идёт. И мы уже как будто знаем, что он на нашей стороне. Только Рон, как всегда, ершитый, пытается меня прикрыть собой и достаёт палочку.

— А дальше?

— Он усмехнулся и говорит: "Да как вам вообще пришло в голову украсть дракона?" Ты ответил, что это была моя идея, — тут она слегка смутится. Ну, что же, в своих снах мы редко выглядим бледно — это нормально. — Потом мы немного поругались с Роном, а ты ему сказал, что профессору Снейпу можно доверять. Потом мы пошли в Хогвартс, а там все как будто спали — стояли в коридорах неподвижно. Дальше я плохо помню.

— Ну, как же?

— Погоди. До того момента, когда мы оказалась в кабинете директора. Это же он нас в школу провёл.

— И что было там?

— Вы с ним разговаривали, а Рон мне не давал на вас смотреть. Он сказал, что когда двум мужчинам так плохо… в общем, что вам надо поговорить и всё такое…

— А чем закончилось?

— Почти ничем. Мне потом всегда снится только бой за школу… Но там его уже нет.

Я хочу верить, что она их выдумывает, всё выдумывает, и однажды она поймёт, какой мне нужен сон. Мне такой не выдумать, как бы я ни старался. Если мне и снится о нём, то только кровь и пыль, и волнистый след в пыли, а я всё смотрю и смотрю на его лицо, как он и просил.

Самоанализ – хорошая вещь, спасающая от глупостей, о которых человек моего возраста, положения, биографии станет сожалеть уже через минуту после того, как эта глупость забрезжила в мозгу. Тонкие по-мальчишески запястья, широкие плечи, крепкая (а не цыплячья, как раньше) шея, прочие внешние качества – всё это принадлежит среднестатистическому парню, вылезающему из пубертатного периода, и не имеет никакого конкретного отношения к Поттеру вообще. Остаётся прийти к неутешительному выводу, что бес в ребро случился у меня раньше, чем седина бросилась в несуществующую бороду, а это уже поправимо. Но даже с дюжиной бесов легко справиться. Изучение проблемы со всех сторон, кроме цвета поттеровских глаз (это совершенно не имеет никакого отношения к делу, и даже создаёт дополнительные сложности), убедило меня, что нет никаких особых причин переживать, когда мальчишка, тяжело дыша от злости, смотрит на меня из-за слегка запотевших очков, упрямо наклоняет голову, говорит всякие дерзости, а в глазах читается «какого чёрта, что я вам сделал?» Кажется, так просто избавиться от напасти: цыкнуть, снять баллы, съязвить (это уже стало лучшим моим профессиональным навыком) – он уходит, иногда гордо вскинув голову, упиваясь почти бунтарским пафосом, и это облегчает моё положение. Но порой голова слегка опущена, плечи чуть сгорблены – он не замечает, а я вижу. Мои выкладки летят к чертям – мы оба чудовищно, непоправимо одиноки, каждый перед лицом своей судьбы. Чего проще – окликнуть и остановить? И всё изменится – грандиозно, страшно и восхитительно. Сказать лишь – «я тебя понимаю».

— Северус, признайте: всё началось с того, что вы полезли в чужие дела.Я готов признать, что угодно. Мне до смерти надоел этот разговор. Директор не собирается разогнать весёлую компанию, и уж, конечно, его больше интересует своя собственная репутация, чем то, что студента со Слизерина чуть не сожрал оборотень. Я готов признать, что Люпин сам по себе ни в чём не виноват – он просто связался не с теми людьми. Моя компания не лучше, но вот в чём разница: из неё можно извлечь практическую пользу, а какую пользу может Люпин извлечь из дружбы с Блэком и Поттером? Никакой. — Вы не слушаете меня, Северус.— Я вас внимательно слушаю, господин директор. Вы только что прибегли к такому стандартному аргументу, как «будьте сами умнее». Это звучит особенно ободряюще из уст бывшего гриффиндорца в адрес слизеринца. Я жду, что он просто рассердится и выгонит меня. Клятвенное обещание молчать он уже с меня взял, так что я не вижу причин для продолжения разговора. Но директор с интересом разглядывает меня – как некий редкий экземпляр перепончатокрылого. — Помню себя в ваши годы, Северус, — начинает он.О! Ещё один избитый педагогический приём. Держу пари, он приведёт парочку примеров своего неблаговидного поведения, закончив тем, что из него всё-таки вышел толк.— Я хорошо вас понимаю. В юности мы всегда играем только по своим правилам, даже если нам кажется, что мы играем по чужим. — Зато я вас не понимаю. — Встречаются люди слабые, ведомые, — продолжает он. — Речь не о них. Сядьте.Лучше не спорить, и я сажусь на стул, готовясь к долгой и нудной лекции. — Так, — киваю я, — речь не о Люпине.— Ну, а что Люпин? Вы же понимаете, почему я взял его в школу. И почему я хочу, чтобы он её закончил. Я не предлагаю вам, Северус, проникаться к нему сочувствием. Но вы можете понять мои мотивы, верно? — Понимаю и уже обещал, что буду молчать. Что ему ещё от меня надо? Чтобы я простил Мародёров, потому что умнее? Я усмехнулся своим мыслям.— Прощать или нет – это ваше дело. Но поверьте: ничто так не портит жизнь человеку, как долго вынашиваемая обида. — Обида, сэр? – Я даже не возмущаюсь, что он влез в мои мысли. — Обиду можно забыть. Оскорбление – никогда. Унижение – никогда. Директор хмурится, но молчит. Я тоже замолкаю. Даже мысленно я не пытаюсь облекать в слова то, что давно решил для себя. Поттер – любимчик родителей, балованный. Сириус – сын древнего рода, ненавидящий своих родных. Да я бы руку отдал на отсечение, чтобы иметь таких. И плевать на свои взгляды, на амбиции, на всё плевать. У него было то, чего у меня никогда не будет – принадлежность семье, роду, возможность быть своим. На что он это всё променял? А у меня есть только убеждение, что я чего-то стою. — Я не буду спорить с вами, Северус, — говорит Дамблдор. – Но хочу сказать вам вот что: можно сколько угодно лелеять оскорблённую честь. Лишь бы потом не пришлось каяться. Есть вещи намного ужаснее, Северус. — Какие?— Угрызения совести. Нет, я не говорю о вас нынешнем, — отметает он моё возможное возражение. – Вы всего лишь юноша. Вас бьют – вы даёте сдачи. Но вы умны, честолюбивы и талантливы. Честолюбие может завести очень далеко. Я не хочу, чтобы вы совершили в жизни такое, что сломает вас. И вы будете всю жизнь нести на плечах этот груз. Мне кажется, или в его словах есть что-то личное? Но я тут же отметаю это мысль. Что может быть нелепее, чем представить себе Дамблдора, мучимого совестью. Скорее всего, он хочет вызвать меня на откровенность, чтобы я проговорился. Конечно, он следит за мной, и за Эйвери. И уж, конечно, его должно интересовать, что за письма я получаю от Малфоя. — Спасибо, сэр, — говорю я, вставая. – Ценю вашу заботу. Простите, но мне пора к профессору Слизнорту. У меня отработка. — Идите, Северус, — вздыхает он. Тоже мне, святоша. Крест на мне поставил? Ну, и хорошо. Не хватало мне душеспасительных бесед. Покинув директорский кабинет, я с облегчением выдыхаю. Отработка? У меня? Я лечу по коридору, притормаживая у ближайших часов. Кажется, я не опаздываю, и Лили не придётся ждать во дворе замка.

Гермиона вышла в Косой Переулок и посмотрела по сторонам. Погода под Рождество выдалась, как по заказу, – падал лёгкий снежок, между домами ветра не было. Конечно, на мостовой снег тут же вытаптывался ногами многочисленных прохожих, но на магазинных навесах, карнизах и крышах он не таял, а лежал, словно сахарная пудра на пончиках. Гермионе тут же захотелось выпить горячего шоколада и съесть что-нибудь сладкое. Она ужасно боялась располнеть больше положенного, но все калории куда-то бесследно уходили, а девочка (колдомедики, а заодно магловское УЗИ, которое Гермиона сделала втайне от Рона, уверили, что будет дочь) всё время требовала сладкого. У Джинни вот всё протекало классически – тянуло на солёное. Задумчиво вздохнув, Гермиона отправилась к Флореану.— Здравствуйте, миссис Уизли! – хозяин подлетел к ней, проводил за столик – и чтобы удобнее, чтобы никто не тревожил, не мешал и не толкнул, — заботливо отодвинул стул и усадил лицом к залу. – Вам как всегда? — Да, мистер Фортескью, как всегда, — ответила Гермиона и, когда хозяин отошёл, достала из сумочки платок и вытерла глаза. Она стала такой сентиментальной – иногда совершенно незначительные вещи вдруг умиляли до слёз. Забота Флореана её растрогала. Посмотрев на себя в зеркало и припудрив нос, Гермиона убрала в сумочку платок и зеркальце и оглядела зал. Народ всё прибывал. Хорошо, что она сначала зашла сюда – магазины не убегут, да и купить осталось совсем немного – подарки уже не для семьи, не для близких друзей, а для знакомых, которых неудобно оставить без сюрприза на Рождество. Принесли заказ. Гермиона задумчиво подцепила ложечкой кусок торта с шоколадной крошкой, обдумывая, что бы ей такого подарить своей колдомедичке. Кафе постепенно всё больше заполнялось народом. Гермиона почувствовала потребность в уединении, но уходить не хотелось. Ещё торт оставался недоеденным и чай не выпитым. Гермиона заметила, что в таких ситуациях включается какая-то странная магия, словно неосязаемое стекло отгораживает её от остального мира, хотя она и не достаёт палочку и не навешивает барьеры. Она придумала, что это её девочка колдует и что у них такой маленький секрет на двоих. В кафе вкатилась шумная компания – несколько девушек, в толпе которых еле угадывался невысокий парень. Присмотревшись, Гермиона узнала Виктора Крама. Они давно не общались – с самой победы. Крам стал звездой мировой величины, но поговаривали, что карьера его клонится к закату – для ловца он был уже слишком возмужавшим и тяжёлым. Впрочем, его уже, наверняка, ждало тёплое место в Министерстве. Гермиона хотела окликнуть Виктора, но потом передумала, глядя, как девицы на него вешаются. Компания села за стол, так что девушки задевали друг друга плечами. Виктор оказался лицом к Гермионе. Он скучающим взглядом скользнул поверх голов, но её не заметил. Девушки болтали, шутили и сплетничали, а Виктор сидел с кислым выражением лица. Отвечал редко и тихо, словно цедил по слову сквозь зубы. Потом он обнял сидящую рядом с ним девицу и что-то зашептал ей на ухо. Щёки у неё зарделись — остальные захихикали. Гермиона поморщилась, вытерла салфеткой пальцы, потом, подозвав официантку, расплатилась и покинула кафе. Не успела она пройти несколько шагов, как услышала знакомое «Гермивона!». Оглянувшись, она увидела Крама, который стоял у входа в кафе и озирался, не замечая её. «Показаться или нет? Пожалуй, не стоит». Гермиона отправилась дальше – к празднично изукрашенным витринам. Зазвенело совсем рядом – мелодично и нежно. Она рассмеялась, услышав следящие чары, обернулась, глядя как к ней, расталкивая толпу, бежит Рон. — Я же оставила записку и время, когда ушла, указала, — сказала она, беря мужа под руку.— А я всё равно волновался. Вернулся с работы, а тебя нет, — ласково пробасил Рон. – Погуляем вместе? Гермиона обняла его, встав в пол-оборота. Иначе мужа руками было уже не обхватить – мешал живот. Под курткой у него был свитер, связанный ей самой, – без всяких инициалов и картинок, мягкий, с ирландскими косами. От него пахло Роном, домом и немного шерстью, прихваченной зимним холодом. — Не устала? — Нет, — весело отозвалась Гермиона. – Пойдём гулять. Ты знаешь, я тут придумала, что подарить миссис…Предпраздничная толпа вскоре скрыла их от взгляда молодого сутулого мужчины с густыми бровями и крючковатым носом. Он засунул руки в карманы, сгорбился ещё больше и пошёл в другую сторону.

Продолжение драбблов "Окно", "Юбилей", "Веришь".

Поттер вернулся домой, и дом встретил его гулкой тишиной. На полу в прихожей валялась газета ― словно её бросили сюда намеренно. На первой странице он сам, собственной персоной, недовольно смотрел с колдографии под жирным заголовком: «Начальник аврората подал в отставку». Ниже вездесущая пресса задавалась вопросом, с чем связан внезапный уход со службы героя магического мира? Никакой политики ― только личное. В сорок, конечно, глупо, крайне глупо ставить на карьере крест, когда Кингсли уже откровенно устал, а ты занимаешь такую должность, с которой стартовала добрая треть всех Министров магии. Сорок лет ― расцвет даже для магла. Но он всегда был… да: «Поттер ― вы всегда были идиотом», «Гарри, не будь идиотом, какого чёрта ты портишь себе жизнь, связываясь со мной?», «Гарри, зачем ты купил этот дом? Ты хочешь съехаться? Ты всегда был маленьким кретином». И вот так уже практически двадцать лет ― ещё немного, и серебряный юбилей. Если, конечно, он состоится ― брошенная на полу газета намекала совсем на другое.

* * *

Снейп вошёл в старый дом в Тупике прядильщика ― здесь пахло брошенным жилищем и старостью. Вот тут ему самое место ― в паучьем углу, а не рядом с молодым мужчиной, который вдруг из жалости к нему бросил службу. Опять не посоветовался, опять всё решил за двоих. Когда Гарри нашёл его ― живым и даже вполне здоровым, а его стараниями ― и полностью оправданным, «посмертно» награждённым всеми полагающимися званиями и орденами, когда позже они сошлись, то какое-то время Снейп жил здесь. Гарри, если ночевал у него, по утрам аппарировал в Лондон, где доучивался в академии авроров, потом так же стал аппарировать на службу. Потом господину аврору это надоело, он продал наследство Блэков за очень хорошую цену, купил магловский дом в Гринвиче и вручил Снейпу вторую связку ключей, со словами: «Какого чёрта, нам уже давно все кости перемыли, журналисты наплевали ― мне надоело быть твоим любовником. Мы или сходимся, как нормальные люди, или…» «Или» Снейпа не устраивало совершенно, и он тут же сдался, тем более о его позорно быстрой капитуляции всё равно никто бы не узнал.

* * *

Никакими чарами не отследить ― обнаружит и отсечёт, так что придётся ждать, когда господин мастер зелий соизволит вернуться домой. Он же вернётся? Вещи не собирал, записку не оставлял ― просто рассердился и отправился проветриться. Но всё же на душе было как-то противно. Гарри достал полотенце из ящика старинного комода, привезённого, как и некоторые другие предметы мебели, с площади Гриммо. Он долго лежал в ванне, пока от тёплой воды его не разморило и он чуть не сполз с головой под воду. Смыв с себя министерские запахи, Гарри пошёл варить кофе, заодно проверил содержимое холодильника ― ужин сегодня предстояло, кажется, готовить ему. Когда-то готовил Кричер ― те двенадцать лет, что он прожил после переселения с Гриммо в магловский дом. В общем-то, старый эльф стоически воспринял перемены: обжился в чулане под лестницей, поладил с некоторыми электроприборами, особенно полюбил стиральную машину ― когда стал совсем старым, то включив её, ложился в корзину для белья и медитировал на вращающийся барабан. После смерти эльфа Снейп решительно выгнал Гарри с кухни, пресекая его робкие попытки приблизиться к плите. Это и логично, ведь Снейп работал на дому по вдохновению, хотя успешно и даже с выгодой, но слегка обидно: всё-таки Гарри не безрукий неумеха, годы жизни с тёткой многому научили. Гарри любил дом, где они жили. Когда магловские риэлторы замучили предложениями о продаже, потому что Гринвич начал дорожать, они сделали со зданием то же, что когда-то Блэки со своим домом. Для двоих места даже слишком много, но это не напрягало ― зато было куда упрятать многочисленных маленьких Уизли (и по фамилии, и по цвету волос), чтобы те хоть час-другой поиграли одни и оставили старших в покое, как говаривал Северус. Был ли Гарри счастлив все эти годы? Он не задумывался. Он любил Снейпа, друзей, работу. Первые годы получились бурными ― с темпераментными выяснениями отношений, горячими примирениями. Постепенно бури утихли, или Гарри стал старше, и дома захотелось тишины. Как всё менялось, как он сам менялся, или Северус, Гарри не пытался понять.Он поздновато спохватился, когда у Снейпа стал ощутимо портиться характер ― появилась раздражительность вроде бы на пустом месте, привычка работать по ночам. Снейп мог разбудить Гарри в любое время, чтобы показать какое-то навороченное зелье, которое только что сварил. Притом что на таком высоком уровне Гарри чувствовал себя совершенным профаном. Но он искренне радовался, даже не сердился за прерванный сон ― и в результате получал кучу упрёков в пустых отговорках. Он всё не мог понять, что же не так? А потом разговорился как-то с Малфоем ― давно уже хорошим знакомым, и тот намекнул, что кровь всё же имеет значение ― хотя бы для долголетия, и для полукровки шестьдесят ― это уже немало. Гарри испугался внезапно истекших двадцати лет; ему показалось, что он упустил слишком многое. Он не привык долго продумывать следующий шаг и подал в отставку решительно, с ожесточением отметая все попытки его отговорить.

* * *

Понемногу Северус стал успокаиваться ― экскурсия по оставленному дому не давала долго предаваться мрачным мыслям: он то и дело натыкался на что-нибудь, напоминающее о Гарри, о том времени, что они провели здесь. Разгильдяй, он позабывал тут, оставил за ненадобностью или просто раскидал старые футболки, книги, по которым учился в аврорате, какие-то вырезки из газет, магловские буклеты о продаже недвижимости. Снейп машинально погладил мятый трикотаж футболки ― когда-то она была велика и висела мешком, сейчас бы оказалась в самый раз. Тут представилась невысокая, но ладная фигура Гарри, и Снейп усмехнулся ― как же быстро улетучилось его раздражение. Потянуло назад ― к маленьким бурям, к каждодневным заботам, к тёплому сопению под боком по ночам. Вернулся ли уже Гарри домой? Снейп знал, что магией его искать не станут ― какому-то воспитанию несносный мальчишка поддавался. Правда, уже сорокалетний мальчишка.

* * *

Услышав в прихожей хлопок аппарации, Гарри не торопясь вышел из кухни. Готовить не получилось ― пришлось купить еды в Косом переулке. Снейп как раз поднимал с пола газету, качая головой. ― Да что уж… ― пробормотал он. ― Только вот зачем?― Я боюсь.― Ты глупый мальчишка, и так им и останешься. Чего ты боишься? Ну, что у меня за возраст для мага? Нашёл, кого слушать.Гарри не обижался, что в его голове копаются, ― иначе бы пришлось тянуть каждое слово клещами. Он уныло поплёлся за Северусом в гостиную. ― Ушёл бы на пенсию вовремя ― ещё сто раз успели бы надоесть друг другу, ― продолжал ворчать Снейп.― Надоесть?!― Болван! Тебе сорок уже, а ты как ребёнок… ― запнувшись, он грубовато притянул к себе бывшего главного автора и крепко обнял.― Не могу поверить, что прошло столько лет. ― Отрадно знать, что ты меня всё ещё любишь, и за столько лет я тебе ещё не надоел. Не надо на меня так смотреть ― я не умею говорить пафосные речи, ты же знаешь. Небольшой отдых пойдёт тебе на пользу. А потом…― Нет. ― Минерва ведь не станет дожидаться лета, и письма…― Нет. Только не Хогвартс. Когда Гарри говорил «нет» таким тоном, с ним можно было не спорить. И что делать с сорокалетним мальчиком, который вдруг испугался быстротекущего времени? ― Хорошо, не будет Хогвартса. Снейп снял с него очки и сунул в нагрудный карман рубашки. Целуя упрямца, он думал, что время ― странная штука. Они думают о времени друг друга и боятся уйти раньше или не успеть, а, возможно, им надо подумать о времени кого-то третьего. Тогда их время тоже продлится, и жизнь продлится. Найти ребёнка-мага где-то в приюте сложно, конечно, но разве для них было что-то невозможное? Вот только господин бывший аврор немного отдохнёт.