«А ты, должно быть, Гермиона Грейнджер? Невилл про тебя рассказывал».
Августа Лонгботтом, «Гарри Поттер и Орден Феникса».
— Невилл, я же тебе сказала, что желчь броненосца надо добавлять после листьев папоротника! — раздраженно шипела Гермиона Грейнджер, тряся перед моим носом учебником Сивиллы Джонсон «Продвинутое зельеварение, пятый курс».
— Прости, я просто переволновался и забыл, — я старательно изобразил растерянность и послал ей извиняющуюся улыбку.
— Ладно, — ее голос смягчился, — а теперь надо помешать пять раз вправо, добавить сок чемерицы и … — бормотала она.
Если честно, объяснений Гермионы я никогда не слушаю, пропуская мимо ушей большую часть того, что она говорит. Да и зачем это мне, если я досконально изучил учебник летом. Я просто любуюсь ею, благодарю Мерлина, что на правах друга могу наклоняться к ней, чтобы узнать точное количество паучьих лапок для зелий, могу коснуться руки, ощущая ответное пожатие. Могу закружить в танце, якобы благодаря за помощь в зельеварении, могу, шагая вместе с ней по коридорам Хогвартса, обсуждать период цветения трясучки дрожащей. Могу просто быть рядом.
Если подумать, вся моя жизнь — череда случайностей и казусов. Начнем, пожалуй, с того, как я пытался избавиться от Тревора. Да, и не смотрите на меня так. В одиннадцать лет я был очень импульсивным и изобретательным ребенком. Специально оставил этот склизкий неприятный комок в хвосте поезда. Такое желание возникло у меня после того, как я перед отъездом в Хогвартс сильно поругался с дядей. Сейчас уже и не помню из-за чего, но по моим тогдашним меркам он заслуживал немедленной и, желательно, крайне мучительной смерти. Отомстить дядюшке я не мог, так как был уже на полпути в школу, и мне пришло в голову отыграться на бедной невинной животинке. Бедной, правда, я считаю ее сейчас, а тогда Тревор был лишним напоминанием о дяде. Я невольно содрогался, представляя какие шутки могут придумать мои будущие сокурсники об этом животном антиквариате.
До сих пор не пойму: почему дядя подарил именно жабу? Почему не сову, самую полезную и величественную из всех животных, разрешенных в школе волшебства? Не кота, которого так приятно гладить? Не крысу, которая хотя бы пушистая и у нее есть шерстка, а не противные пупурышки? Нет, он выбрал самый дурацкий вариант — мерзкое бесполезное земноводное. Хотя… лягушачьи лапки — да и жабьи тоже — используются в ряде сложнейших зелий. Впрочем, нет! Таким способом дядя мог воспитать кровожадного фанатика–зельевара, а он явно хотел иметь адекватного племянника.
В тот момент, когда я довольно шел обратно, поздравляя себя с избавлением от этого скучного питомца, я наткнулся на нее. Девочку с густыми каштановыми волосами и большими карими глазами, уже переодетую в школьную мантию. В руках она держала три книжки, судя по корешкам и толщине, не входящие в учебную программу для первокурсников, и коробку шоколадных лягушек. Видимо, добродушная продавщица сладостей совсем недавно совершила свой обход, пока меня не было.
Именно глаза Гермионы поразили меня в то мгновение. Большие, окаймленные густыми пушистыми ресницами. Позже я нередко замечал, что они удивительным образом меняют цвет. Иногда, когда Гермиона в хорошем настроении, они медовые, а по краям более темные, и на свету отчетливо видна их глубина и необычный оттенок. А порой, когда Рон Уизли грубит ей, они становятся кофейного цвета.
Я никогда не верил в любовь с первого взгляда, а в одиннадцать лет тем более об этом не задумывался. Но внезапно мир уменьшился, закрутился вокруг своей оси и ушел из-под ног. Сердце пропустило несколько ударов, а ноги онемели. Что-то новое заполнило меня до краев и потекло по венам. Все вокруг стало двигаться в замедленном темпе.
Со стороны, наверное, могло показаться, что я стал жертвой «Конфундуса». Рассредоточенный взгляд, мечтательное выражение лица, застывшая поза. Неудивительно, что она ко мне обратилась:
— Привет, я Гермиона Грейнджер, — улыбнулась она и помахала рукой. — Эй, ты меня слышишь?
Меня воспитывала бабушка, человек устоявшихся моральных принципов, строгая до невозможности, что у меня самого стали формироваться такие черты характера, как решительность и твердость. Я всегда говорил то, что думаю, хотя это нередко служило поводом для скандала с бабулей, которая также следовала этому принципу и не желала признавать чью-то точку зрения. Дескать, есть только два мнения: ее и неправильное.
Так какого Мерлина я застеснялся так, что не мог вымолвить ни слова, только стоял, хлопая глазами, как филин? Девочка скептически подняла бровь — видимо, у нее уже сложилось не очень лестное мнение обо мне. Окончательно смутившись, я ответил:
— Невилл Лонгботтом, приятно познакомиться, — и, не зная, как еще поддержать разговор, сдуру ляпнул первое, что пришло в голову: — Я ищу свою жабу.
— О, давай я тебе помогу! — оживилась девочка. — Ты же один не сможешь ее отыскать! Только я сейчас положу вещи и приду. Никуда не уходи. Я мигом, — безапелляционно заявила Гермиона и, протиснувшись мимо меня, скрылась в своем купе, которое оказалось рядом с моим.
За те пару минут, что я ее ждал (Гермиона всегда пунктуальна — если она сказала быстро, значит, так оно и будет), я успел много всего обдумать. Помню, я с тревогой размышлял о том, как бы ее увести от заветного купе, чтобы ненароком не найти это животное. Я уговаривал себя не смущаться в самый неподходящий момент и не краснеть до кончиков волос — был у меня такой дар, и перебирал в уме все темы, которые можно было бы с ней обсудить.
Однако, вопреки моим опасениям, мы с ней сразу подружились, и с первых минут общения я расслабился и спокойно мог поддержать разговор. Видимо, она не чувствовала никакого напряжения, потому что мы успели поболтать и о факультетах, и об уроках, и даже посплетничали о Гарри Поттере, который, как оказалось, тоже ехал в этом поезде. Позже мы даже заметили его — он сидел в компании одного рыжеволосого мальчика. Разумеется, они не видели никакой жабы (я ее хорошо спрятал и, когда уходил, плотно прикрыл дверь), и я было собрался уходить, но Гермиона решила остаться и немного поболтать. Меня поразило, как свободно и легко она разговаривала со Звездой всего магического мира. Я уже выяснил, что Гермиона была магглорожденной, и она просто, видимо, не понимала, что значит находиться рядом с тем, про кого тебе столько раз рассказывали с самого детства. Бабушка часто говорила о Гарри в самых восторженных тонах и красочных эпитетах. До нашей встречи я представлял себе его напыщенным заносчивым мальчишкой, которому слава вскружила голову, поэтому застенчивость и скромность Гарри была для меня полнейшим сюрпризом, но я так и не решился тогда в поезде заговорить.
Еще одной неожиданностью, правда, неприятной, стало то, что, когда мы с Гермионой вернулись в купе — она решила перейти в мое, сославшись на то, что с соседками ей неинтересно, — кто-то, по-видимому, услышав о моей пропаже, принес жабу. Иначе как объяснить появление Тревора, радостно квакающего в своей коробке? Гермиона немедленно поздравила меня, радуясь, что «кто-то все-таки нашел твоего любимца».
Вторая попытка избавиться от старой жабы тоже с треском провалилась. Сопровождающий нас великан по имени Хагрид заметил ее в одной из лодок. Пришлось разыграть маленький спектакль и шумно порадоваться очередному возвращению блудной животинки, про себя кипя и негодуя: «Чтоб тебя в аду черти заели!». Ничего, замок большой, решил я, мало ли что могло случиться… Впрочем, насколько помню, злость на дядю Элджи вскоре улетучилась, и Тревор вздохнул свободно.
У каждого человека три характера: тот, который ему приписывают, тот, который он сам себе приписывает, и тот, который есть в действительности. Кто я для всех? Неуклюжий растяпа, увалень, спотыкающийся о собственные ноги и умудряющийся находить неприятности не хуже Золотого трио, трусишка, пугающийся любой тени. Я нередко слышу в свой адрес такие высказывания: «Это неминуемо, как взрыв котла у Невилла», «Второй Лонгботтом», «Ты танцуешь, как тот неуклюжий гриффиндорец».
Мне не нужна такая известность! Я не спотыкаюсь и не скажу, что постоянно теряю вещи. Конечно, я что-то забываю, например, период войны между Густавом Великим и Кюхелем Злым, и порой попадаю в нелепые ситуации. Но в остальном я ничем не отличаюсь от других. Однако вы не знаете, как трудно бороться с общественным мнением!
Люди с удовольствием подхватывают какую-нибудь мысль, и ее уже не вырвать с корнем из их сознания. Окружающим в любой ситуации нужен человек, на которого сыплются все шишки
Бывает, одна ошибка, один неверный шаг направит твою жизнь в другое русло. Пара пустяковых случаев и ко мне с первых дней приклеилось звание самого неуклюжего ученика Хогвартса. Масло в огонь подливала бабушка, присылая мне напоминалки и громовещатели. Я не был изгоем и легко вписался в коллектив, имея со всеми дружеские отношения. Но я стал местным клоуном и гриффиндорской отдушиной.
Вскоре слава обо мне распространилась за пределы гостиной Гриффиндора, и меня, кажется, собирались вписать в «Предания Хогвартса» как самого неуклюжего ученика за последние сто лет. И сколько я ни старался изменить свою репутацию, все было впустую, поэтому через некоторое время я махнул рукой и вошел в образ.
Я даже нарочно иронизирую, бывая слишком неуклюжим, возможно, втайне надеясь, что кто-нибудь обратится ко мне со словами: «Ты переигрываешь, друг». Но ничего подобного не происходит, и все, какие бы нелепости я ни совершил, воспринимают это как должное. Ведь от Лонгботтома можно ожидать чего угодно. Но разве найдется на свете такой неумеха, который расплавил бы десять котлов за два месяца? Я сам его с трудом представляю.
Кто-нибудь видит меня настоящего за толщей тех масок, что я ношу? Я гляжу в зеркало и вижу круглолицего паренька с добрыми карими глазами, забавными веснушками, мягкими волосами и большими руками.
Бабушка, тяжело вздыхая, часто мне говорит, что я не похож на отца. Даже она не знает меня настоящего, доверяя той цветной обертке, которую я показываю всему миру. Люди так предсказуемы и не хотят смотреть дальше своего носа. Поэтому-то, видимо, никто до сих пор меня не раскусил.
На каникулах мы каждый понедельник посещаем больницу святого Мунго. Я ненавижу это унылое здание. Как только я оказываюсь там, у меня по всему телу начинают распространяться неприятные ледяные паутинки, которые стягивают горло, мешая дышать, и делают походку деревянной и неуверенной. Я с тяжелым сердцем поднимаюсь на пятый этаж, отчаянно желая оттянуть мгновение встречи с родителями и лишь усилием воли заставляя себя не показывать волнения.
На самом деле это бесконечная пытка — понимать, что они рядом и живы, но никогда не будут с тобой. Смотреть на мерно раскачивающегося на кровати отца, на неловкие мамины шаги и ее безумную улыбку, зная, что она могла бы улыбаться совсем по-другому. Безжизненные пустые оболочки, мертвые души… Лучше бы они умерли! Конечно, то, что я говорю, — кощунство, но все же... Так было бы легче всем — и бабушке и мне.
Я всегда поражался железной воле и силе характера бабушки. Видеть своего сына в таком состоянии много лет подряд без каких-либо изменений, любимую невестку, все также расхаживающую по палате с остекленевшим взглядом…
Я думаю, мы существовали только благодаря друг другу, были взаимной опорой. Для бабушки я стал смыслом жизни, она понимала, что оставлять меня одного нельзя, что мне будет очень одиноко, и поэтому никогда не опускала руки. Я же, глядя на выдержку самого близкого мне человека, осознавая, что ее внутренний стержень по-прежнему несгибаем, заставлял себя быть сильным и в минуты отчаяния идти вперед, несмотря ни на что.
Бабушка начала водить меня к родителям, едва я научился ходить, и с детства развивала гордость во мне, рассказывая об их храбрости и мужестве. Я думал, что если буду хорошо себя вести и слушаться бабушку, то они покинут эту странную палату и перестанут делать вид, что не замечают и не узнают меня. Я надеялся, что наступит миг и родители тепло обнимут меня, назовут по имени, взгляд отца прояснится, а мама перестанет давать мне фантики. Но, взрослея, я осознавал, что это пустая иллюзия: ничто не вернет их в наш мир.
Каждый в своей жизни становится убийцей. Одни убивают в себе человека, другие — мечту или надежду. Я как раз из таких. И каждый раз, навещая родителей, вскрывается и кровоточит так и не заживающая рана в душе. Я задыхаюсь от отчаяния и тоски.
Вы скажете: «Ты не любишь своих родителей». Нет, я люблю их, в глубине души, маленьким, но упрямым огонечком. Тех, с кем я никогда не разговаривал, и которых знаю только по воспоминаниям родственников и друзей. Все, что я могу сделать, — это смотреть на выцветшие колдографии вечно молодых родителей и представлять их звонкие голоса и заразительный смех, незаметно смахивая слезы. Пусть от каждого слова сжимается сердце, пусть мне больно и унизительно видеть, в кого они превратились, — они мои родители.
И мне не стыдно. Благодаря таким героям, как мама и папа, этот мир будет держаться¸ балансировать на грани, но никогда не погрузится во тьму. Но я не хочу ловить жалостливые взгляды окружающих — целителей, учителей, родственников и особенно моих друзей. Поэтому я никогда никому не говорил, что случилось с мамой и папой и почему я вырос с бабушкой.
Я был необычным ребенком с весьма странными увлечениями. Мне кажется, я рано повзрослел, лишенный нормального детства и привыкший к самостоятельности. По крайней мере, я чувствую себя старше своего возраста. Бабушка, конечно, создавала все условия для счастливого детства, покупая игрушки и вкусные сладости, но в тоже же время не слишком балуя, чтобы из меня не вырос капризный ребенок. Многочисленные родственники создавали иллюзию семьи, но в душе я был одинок, и все окружавшее меня не более чем антураж, дымовая завеса. Я не знал теплых маминых рук, наставительных бесед с папой, братьев или сестер, в конце концов.
Разумеется, главной моей особенностью было то, что во мне очень поздно проснулись магические способности. На фоне моих сверстников, у которых вовсю бушевали неконтролируемые выбросы магии, я выглядел самым настоящем сквибом. Бабушка из-за этого очень расстраивалась и часто жаловалась на такую несправедливость дяде Элджи и тете Энид. Я нечаянно подслушал один их разговор и с тех пор во мне поселился страх быть хуже всех. Из-за этого комплекса за что бы я ни брался, все выходило глупо и нелепо. Я смущался, стеснялся, переживал. Постепенно я избавился от этого недостатка, но за этим стояла тяжелая кропотливая работа. Сейчас я уже не боюсь быть хуже всех и уверен в своих силах, в себе.
В ответ на бабушкины жалобы дядя и тетя решили действовать. Магия, как кровь, струится и пульсирует в теле маленького чародея, впитывается с молоком матери и обычно проявляется уже в двухлетнем возрасте. В редких случаях, таких как у меня, магическую сущность в ребенке заставляет высвободиться какое-то сильное потрясение, в основном, конечно, страх. Основываясь на этом знании, мои «любимые родственнички» и направили свою кипучую деятельность, делая все возможное, чтобы во мне проснулся волшебник. С неиссякаемой энергией и фантазией они имитировали ведьм-банши, подсовывали мне в постель игрушки в виде уродливых зверей, сталкивали в воду. Сколько раз мое сердце замирало от страха, и я обливался потом, но ничего не происходило!
Однажды дядя натравил на меня своего крупа (1). Терьер выскочил как раз в тот момент, когда я шел из своей комнаты поприветствовать прибывших гостей. Ужасная тварь со зловонной пастью и раздвоенным хвостом еще долго виделась мне в кошмарах.
В другой раз, помнится, тетя подарила мне игрушечную метлу. Я тогда уже столько всего натерпелся от дяди, что стал сторониться его, чтобы опять не вляпаться в неприятности. Не ожидая от тети никакого подвоха — на что, несомненно, и рассчитывал мой коварный дядюшка, — я благодарно принял подарок и сразу оседлал метлу, внутренне все же готовый к тому, чтобы, в случае чего, мгновенно соскочить на землю. Так как ничего необычного не происходило, я расслабился и принялся с удовольствием летать туда-сюда, наслаждаясь небывалыми ощущениями. Почувствовав, что он все-таки усыпил мою бдительность, дядя заколдовал метлу, и она мгновенно взбесилась. Возможно, он использовал смягченный вариант заклятия, которым на первом курсе профессор Квирелл проклял метлу Гарри. Меня так же, как и его, мотало из стороны в сторону. Метла то внезапно увеличивала скорость, то резко останавливалась, что я чуть не слетал с нее. Несколько раз я крутился вокруг своей оси, от чего меня стало даже подташнивать. Последней каплей оказалось крутое пике, когда метла, взмыв вверх метров на двадцать, в конце концов, сбросила меня. Я кричал изо всех сил, мысленно прощаясь с белым светом и прося прощения у бабушки за то, что я часто ее не слушался, но дядя успел подстраховать меня у самой земли.
Что меня по-настоящему возмущало, так это то, что бабушка полностью одобряла эти странные и порой опасные для жизни методы. Я даже один раз пожаловался на дядю, но тяжелый взгляд бабушки остановил меня, и хоть она ничего не сказала, я понял, что ябедничать — удел трусов. Больше бабушка не слышала от меня никаких жалобных слов, а если я и плакал, то так, чтобы никто этого не видел.
Кульминационный момент наступил, когда дядя высунул меня за окно. Додумался же до этого — взрослый человек, а вел себя как ребенок! Родственник проявил потрясающую невнимательность: когда тетушка предложила ему пирожные, он, беря их, выпустил мои лодыжки из рук.
Я полетел со второго этажа и, отскочив от земли, попрыгал вниз по дорожке. Все были в восторге, а бабушка, обычно скупая на эмоции, даже расплакалась от счастья. Я и сам был безумно счастлив, причем не оттого, что во мне проснулись, наконец, волшебные силы, а потому, что дядя больше не будет устраивать мне проверки. Он же на радостях ― и, возможно, искупая свое глупое поведение, ― подарил мне жабу.
Я, кстати, вспомнил, почему на первом курсе повздорил с дядей и совершил несколько покушений на подаренную им жабу. Все дело в том, что дядя Элджи утверждал, будто я непременно попаду в Пуффендуй, якобы у меня нет ни храбрости гриффиндорцев, ни изворотливости слизеринцев, ни ума когтерванцев. Я воспринял это как оскорбление и смертельную обиду и даже запустил в него парочку весьма неприятных заклятий (от одного у него бы выросли волосы на зубах, а от другого тело покрылось бы желтоватой сыпью). Разумеется, одиннадцатилетний мальчуган никак не мог справиться с взрослым волшебником, поэтому все, чего я смог добиться — наказания от бабушки. И, сидя у себя в комнате, я еще долго слышал, как она рассыпалась в извинениях перед гостем.
Никакого предвзятого отношения к «барсукам» у меня не было, просто я знал, что попаду в Гриффиндор, как мои родители, и мне даже не приходило в голову, что кто-то в этом мог сомневаться. Только потом я осознал, что дядюшка специально меня подначивал, пытаясь выявить мой истинный характер, и думаю, эта проверка его вполне удовлетворила.
Хотя, если честно, на распределении Волшебная шляпа так задумалась не потому, что хотела отправить меня в Пуффендуй, как подумали все, включая мою бабушку. Нет, она размышляла, не место ли мне в Слизерине. Вот такой парадокс! Расскажи я сейчас кому-нибудь, не поверят, и только живот надорвут от смеха. Мне же тогда, сидя на высоком стуле и споря с распределяющей шляпой, было не до смеха.
Всем известно, что гриффиндорцы и слизеринцы — заклятые враги, и если бы мы с Гермионой попали во враждующие факультеты, то наши дружеские отношения сошли бы на нет. Потому-то я вел дискуссию с Распределяющей шляпой, прося ее не отправлять меня в слизеринский гадюшник, и был безумно счастлив, когда она выкрикнула: «Гриффиндор», что от радости даже забыл снять шляпу. Видимо, именно тогда, опозорившись перед всеми, я окончательно утвердил свой ярлык неуклюжего растяпы.
Моя любовь к травологии была другой особенностью. С раннего детства я серьезно увлекался растениями. Пока сверстники радостно бегали за пикси, играли в мракоборцев и летали на метлах, я сидел в своей комнате с огромным тяжелым томом «Сборника тысячи волшебных трав и растений» в руках и увлеченно читал о свойствах мандрагоры. На Рождество моим самым желанным подарком был не набор шахмат или новая усовершенствованная гоночная метла, как у всех мальчишек, а горшочек с дьявольскими силками.
Сейчас эта страсть не прошла, с каждым годом она только крепнет. Меня до сих пор завораживает любое, даже порой невзрачное, на первый взгляд, растение.
Нужно иметь неистощимое терпение, чтобы день за днем ухаживать за растениями, следить, чтобы каждый питомец получил достаточное количество света и влаги. Возможно, нежность заставляет моих подопечных расти крепкими и здоровыми. Бабушка говорит, что я могу выходить любое, даже самое слабое растение. Иначе дела обстояли с Зельеварением. Я никогда не думал, что эта наука настолько интересная. Возможно, большую роль сыграла вступительная речь мастера зелий. Сразу было видно, что он в своей стихии, и, несмотря на некоторый дискомфорт, я был впечатлен словами профессора. Разбуди кто меня сейчас ночью, я повторю слово в слово все то, что сказал тогда Снейп: «Я могу научить вас, как разлить по флаконам известность, как сварить триумф, как заткнуть пробкой смерть».
Хоть профессор Снейп сомневался, что кто-то из первокурсников мог оценить «красоту медленно кипящего котла, источающего тончайшие запахи», мне кажется, в тот момент я понимал его как никто другой. От восторга у меня перехватывало дыхание практически на каждом уроке. Я даже упросил бабушку выделить комнату для лаборатории у нас в особняке. И меня ужасно злило, что я никому не мог об этом рассказать. Вот ведь какая ирония судьбы. На самом любимом предмете я вынужден прикидываться болваном.
И опять, как всегда, нелепый случай. С первого урока моя репутация была погублена. Причем тогда взрыв произошел вовсе не по моей вине. Мы варили зелье от фурункулов, и когда я как раз собирался снять котел с огня, Симус, мой напарник, из-за невнимательности добавил иглы дикобраза. В результате испортилось не только зелье, но и мнение о моих способностях у зельевара. Самое интересное, что Симус так и не понял, что это была его ошибка. Когда я вернулся из больничного крыла, он подошел среди прочих подбодрить меня. Больше всех усердствовала Гермиона и благодаря ее усилиям злость на Финнигана ―для всех, конечно, грусть из-за испорченного зелья и расплавленного котла ― прошла. В тот момент, ощущая сочувствующее поглаживание Гермионы, меня озарило: жалость — одно из тех чувств, с помощью которого можно легко манипулировать людьми. И, как известно, от жалости до симпатии, как и от ненависти до любви, один шаг. Я стал прикидываться неумехой, надеясь на ответное чувство. Знаю, я дурак. Ну что делать, если только так я могу быть ближе к Гермионе? Я ни за что не променяю ту улыбку, что она мне посылает, входя в кабинет Зельеварения, ту искреннюю заботу, которую она мне дарит, когда я возвращаюсь из больничного крыла после очередного инцидента на зельях.
Странно… что бы я ни говорил, получается, я обманываю самого дорогого мне человека. От этой мысли становится дурно, но ничего изменить нельзя.
Представляю, если «Пророк» выпустил бы статью «Разоблачение года: Невилл Лонгботтом — один из самых выдающихся молодых зельеваров», как у всех бы вытянулись лица! Наверное, одним из неопровержимых доказательств было бы то, что половина книжных полок у нас в доме занята дорогущими толстыми томами по Зельеварению — другая, соответственно, по Травологии, и с каждым годом моя коллекция редких книг все пополняется. В магазине ингредиентов меня знают в лицо, и я частенько подолгу болтаю с добродушным владельцем аптеки мистером Тобиасом, с самого детства пропадая среди всех эти склянок.
Бабушка, прекрасно зная о моем увлечении, была невероятно удивлена, получая от профессора МакГонагалл отчеты о моей полнейшей неуспеваемости по зельям. Разумеется, моя дотошная бабулька потребовала объяснений, но ограничилась моим якобы чистосердечным признанием: «При профессоре Снейпе я ужасно нервничаю и пытаюсь слиться с котлом. С ним я не могу вымолвить ни слова». Видимо, от профессора МакГонагалл она была наслышана о несправедливости и предвзятости мастера зелий и не стала больше допытываться. Что ж, мне на руку! Однако я попросил бабушку не распространяться о моей страсти, и она пообещала выполнить мою просьбу.
На самом деле, я поистине уважаю Северуса Снейпа — он гениальный зельевар, но мало кто может оценить объем его знаний.
И мне жалко, что профессору приходится растрачивать свой талант на моих одноклассников, которые не могут даже не то что отличить зелье Живучести от зелья Рассеянности, но и просто правильно следовать инструкциям. В учебнике же все поэтапно расписано — почему люди не могут быть элементарно внимательны? Впрочем, больше всех порчу ему кровь я. Вы бы знали, как приходится изворачиваться, чтобы расплавить котел, и как на самом деле трудно устраивать взрывы. Приходиться призывать всю свою фантазию! Это только со стороны кажется, что добавил не тот ингредиент, какой указан в рецепте, и оп-ля! Нет, нужно заранее просчитать варианты, чтобы превратить зелье во что-то неопасное. Помню, один раз у меня чуть не получилось зелье Слепоты, и если бы котел взорвался, все могли ослепнуть навсегда. К счастью, до того, как зелье закипело, я успел добавить горсточку хвои, и зелье превратилось в обычное Раздувающее. Я мысленно смахнул бисеринки пота с лица и поаплодировал своей находчивости, наблюдая за носами-тыквами и руками-дубинками у одноклассников. Правда, за мгновение до того, как Снейп разразился тирадой, у меня возникло неприятное ощущение, будто он следил за моими действиями и прекрасно понял, что к чему. Я даже почувствовал противное покалывание у кончиков волос и, заподозрив, что профессор Снейп умеет читать мысли, быстро отвел глаза в сторону.
И мне все равно, что все думают, будто на третьем курсе на уроке у Люпина мой боггарт превратился в профессора Снейпа, потому что я, дескать, его боюсь. Он, конечно, неприятный человек, со своим заповедником тараканов в голове, и у него весьма странные методы преподавания, но… Я боялся не мастера зелий, а его разоблачения. Что он разгадал во мне неплохого зельевара и разрушил весь мой замысел. Увидел в якобы неловких взмахах руки плавные отточенные опытом движения. Я с содроганием представляю, что произойдет, если все узнают правду. Окружающие меня попросту не поймут и осудят за двуличие. В голове сразу возникает картина: все сокурсники замерли с открытыми от удивления ртами, напрочь забыв о зельях. Северус Снейп наслаждается произведенным эффектом, скрестив руки на груди, с гнусной ухмылкой взирает на всех. Сначала стоит гнетущая вязкая тишина, которую буквально можно потрогать рукой и которая оседает невидимой пылью, а потом что-то лопается и всех прорывает. Лаванда Браун немедленно начинает обсуждать меня с Парвати Патил, беззвучно хохоча. Рон недоверчиво переглядывается с Гарри и пытается ущипнуть себя в надежде, что он все-таки спит.
Малфой тоже потрясен, но все же злорадно делает какое-нибудь замечание, а Крэбб и Гойл глупо хихикают, так и не поняв, что происходит. Шепот, крики, сплетни, смех. И… удивленная Гермиона, с замешательством и обидой во взгляде. «Невилл, а зачем тогда весь этот спектакль?» — читался бы вопрос в ее глазах. Меня бы все дружно отправили в больницу Святого Мунго и были бы правы. В жизни не видел такого глупого и бессмысленного плана завоевать девушку. То есть, опять же, сначала это был не план, а просто стечение обстоятельств — мое поведение так и тянется с первого курса. Впрочем, со временем я ввел в него некоторые изменения — решил подтянуть остальные предметы, чтобы порадовать бабулю, а Зельеварение оставить как есть. Наверняка все удивятся, когда я получу на ЖАБА по зельям Превосходно. Мистер-не-умеющий-приготовить-даже-обычное-Бодроперцовое-зелье вдруг принялся конкурировать с Гермионой Грейнджер в отметках по зельеварению. Я даже несколько раз представлял себе, как от радости завопит Гермиона и бросится мне на шею, а я, смущенно улыбаясь, буду благодарить за помощь. Да, в этом я лицемер — но больше ни в чем, поверьте!
До сих пор, кстати, вспоминаю Гермиону во время Святочного бала. Она была великолепна! В небесно-голубой мантии, с сияющими глазами, обворожительной улыбкой и гордо расправленными плечами — этот образ навсегда, наверное, запечалится в моей памяти.
А как я боялся пригласить ее на бал! Несколько дней репетировал речь, но в удачный момент все заранее подготовленные слова вылетели из головы, поэтому, заикаясь, я проговорил стандартную формулировку приглашения на бал, чтобы услышать: «Невилл, прости, но у меня уже есть пара!».
В тот момент, отчаянно краснея, я даже подумал, что она отказывает мне, потому что страшится моей якобы феноменальной неуклюжести и просто не хочет идти со мной. Правда мгновение спустя я устыдился своих предположений и укорил себя за такие мысли.
Если Гермиона говорит, что она приглашена, значит, так оно и есть, ведь она один из самых честных и искренних людей, с которыми я когда-либо был знаком. Отзывчивость и забота — в ее характере, потому что сразу же девушка принялась поднимать мне настроение, желая смягчить свой отказ. Она предложила пригласить Джинни Уизли, скромную и добрую девочку. По правде говоря, Джинни мне всегда нравилась. Мы с ней были похожи — оба безнадежно влюблены. Она — в героя всего магического сообщества, я же — в самую блестящую ученицу Хогвартса, чье сердце, к тому же, было уже занято, хотя вполне возможно, она сама еще об этом не догадывалась. Занято Роном Уизли.
Наверное, только проницательный человек мог угадать, что за этими постоянными ссорами на всю гостиную Гриффиндора кроется взаимная симпатия и любовь. Я понял и завидовал ему, сильно и обжигающе, но по-хорошему. Я же все-таки гриффиндорец.
Нет, я не хочу сказать, что он плохой или что с ним она будет несчастна. Их жизнь будет безоблачной, хотя Рон еще не осознает, какое сокровище ему досталось, и не ценит его. И хотя не на меня она будет смотреть с любовью и восхищением, не меня обнимать после тяжелого дня, не меня поддерживать в трудную минуту, я более чем уверен, что Гермиона будет счастлива.
Я буду рад за нее... Но в груди почему-то болезненно сжимается сердце и становится пусто в душе.
"Некоторым линиям не суждено пересечься", — грустно повторяю про себя.
Я пытаюсь не думать об этом, но порой, когда все прочие мысли растворяются, в голове начинает пульсировать единственная мысль: «Она уедет. Мы расстанемся после школы». Поэтому я наслаждаюсь каждым мгновением, проведенным в компании Гермионы, ловлю каждое ее слово и по-прежнему смеюсь над ее привычкой морщить лоб и в задумчивости посасывать кончик пера.
Один из великих чародеев сказал, что худший способ скучать по человеку — это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим (2). Мне достаточно касаться ее взглядом, улыбаться и видеть в ответ улыбку и сияющие глаза, весело хохотать над ее ворчанием. Просто находиться рядом. И если ценой всеобщего осмеяния я буду с Гермионой — пусть так. Я буду играть свою роль. Ради нее…
— Невилл, ты меня совсем не слушаешь!
1 — круп взят из книги Джоан Роулинг «Волшебные твари и где их искать».
Vova
