Стыдно. Мерлин, как мне стыдно. Я и подумать не мог, что бывает на свете такой одуряющий, такой всепоглощающий стыд.
Сейчас Гермиона придет на завтрак, и я должен, я просто обязан извиниться перед ней за нас — за весь Гриффиндор целиком и за каждого в отдельности. Но я даже за себя извиниться не могу. Ведь тогда придется объяснять.
Сейчас она придет. Гордо прошествует к столу, игнорируя осуждающие взгляды, молча усядется на свое место… Она теперь всегда такая — горделивая и молчаливая. С тех самых пор, как слух о том, что она спит со Снейпом, поставил на уши всю школу, Министерство, Визенгамот и любителей «клубнички» в светской хронике.
Мы почему-то сразу все поверили. И учинили ей форменный допрос с пристрастием. Стадо тупоголовых идиотов… Гермиона не отпиралась и не оправдывалась. Пожала плечом и как-то уж очень спокойно заявила: «Да. И что?» Потом стояла посреди гостиной и внимательно слушала, как вопит Рон, разочарованно бубнит Невилл, Симус шипит не хуже заправской гадюки… Джинни — так та просто визжала на зависть любой мандрагоре. Я не разобрал, кто крикнул: «Слизеринская подстилка!» Мог и Рон. Гермиона тогда в упор посмотрела на меня, а я…
Я опустил глаза.
И Гермиона ушла к себе, гордо вздернув подбородок и не сказав больше ни слова. Она просила помощи и защиты, а я — малодушная скотина! — опустил глаза.
В следующую секунду я уже готов был заавадиться. Разогнал, конечно, весь этот хай в гостиной, наорал и на Рона, и на Джинни, всем досталось. Но толку? Пролитого не соберешь.
Гермиона не открыла, сколько я ни ломился в ее дверь. И правильно. Я не заступился за нее, когда это было нужно, а запоздалая помощь не стоит ломаного сикля.
И утром на нее лавиной обрушились оскорбления и пошлые шутки, и за каждым углом шептались и хихикали, и поглядывали на нее со смесью любопытства и презрения. Гермиона выбрала единственно верный вариант поведения: стала смотреть на нас, как на пустое место. На меня тоже, хотя я без конца приставал к ней, пытаясь вызвать на разговор.
В тот же день, встретив Гермиону в Большом зале, Рон бросил в ее адрес очередную мерзость. Тогда, с громким стуком отставив чашку, из-за слизеринского стола поднялся Малфой. Демонстративно, едва не печатая шаг, подошел, забрал у Гермионы сумку и, поддерживая за локоть, увел нашу старосту к столу Зеленого факультета. И Паркинсон подвинулась, уступая ей место. И Забини поцеловал ей руку.
А я съездил по морде Рону и поругался с Джинни. Вот и все, на что способен Герой войны Гарри Поттер, когда при нем оскорбляют его друзей.
Гермиона и Снейп. Я не знал, как к этому относиться. Осуждать не мог — ну не мог, и все. Кто я такой, чтобы осуждать? А хлопнуть Гермиону по плечу и сказать что-то вроде: «Совет да любовь!»… Это было бы смешно, если б не было так грустно. Вот я и бегал за ней, как привязанный, чтобы провести разъяснительную работу, но бесполезно — она обходила меня десятыми коридорами, а если мне удавалось ее поймать, шарахалась, как от прокаженного.
Гермиона теперь, если приходит в Большой зал, садится со слизеринцами. Бывает, тихо переговаривается о чем-то с Малфоем, и порой даже улыбается. В Гриффиндорскую башню она возвращается поздно вечером, иногда не возвращается вообще. И на зельях больше не появляется. Рон, которого мой кулак ничему не научил, брякнул по этому поводу, что Гермиона, мол, экзамен Снейпу уже сдала, и многозначительно подвигал языком за щекой. Я не сдержался и снова расквасил ему нос. Прямо на уроке. Правда, Рон теперь мне этого не спустил, и мы устроили бы вторую Великую битву, если бы не Снейп. Он расшвырял нас, здоровых семнадцатилетних лбов, по углам, как слепых котят, и даже не запыхался. Содрал с факультета туеву хучу баллов и выгнал на отработку едва не пинками.
Что ж, профессор может радоваться: он наконец-то развалил «Золотое трио».
Самой здравомыслящей в этой ситуации оказалась, как ни странно, Джинни. Сначала усадила нас с Роном на диван в гостиной и битых полтора часа подробно объясняла, с какими представителями волшебной и неволшебной фауны мы находимся в близком родстве. Потом, когда Рон ушел, обидевшись на весь мир, устроилась у меня под боком и выдала:
— Слушай, я вот все думаю… Ведь не могла же Гермиона по собственной воле с этим… с ним! Может, он ее Амортенцией накачал? Или пригрозил чем? Или под Империо держит?
На первый взгляд мне это показалось бредом. Гермионе пригрозишь, как же. После всех наших приключений ее — как и меня, кстати! — можно напугать только точным их повторением. А такое счастье нам, я надеюсь, не светит. Империо? Вот это совсем вряд ли. Снейп, конечно, тот еще гад, но не дурак же. Мы его от Азкабана еле отмазали, и то — условно. Так он и станет при этом раскладе Непростительными разбрасываться. Зелье… Ему что, делать больше нечего? Новые привороты изобретает на досуге и на героических гриффиндорках испытывает?
В общем, я промямлил что-то типа: «Да ну, брось!», но Джинни свое дело сделала — заставила меня сомневаться.
И я досомневался до того, что вчера вечером взял мантию-невидимку, подкараулил Гермиону у библиотеки и спустился вместе с ней в Подземелья. Через дверь едва успел протиснуться… Мелькнула мысль: я за семнадцать лет наворотил столько глупых поступков, сколько нормальный человек за три жизни не совершит. А то, что я творю в данный момент — мой личный рекорд по глупости…
Но, Мерлин, я должен был знать!
Теперь знаю. И кому от этого легче?
… Гермиона сгрузила сумку на профессорский стол и уверенно прошла в лабораторию, я за ней. Снейп склонился над котлом, и на ее негромкое: «Привет…» даже не оглянулся, лишь бросил:
— Угу. Златоглазку принеси.
Гермиона покорно отправилась в кладовую. Притаившись в углу за дверью, я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать: «Сволочь!»
Профессор секунду смотрит на принесенную Гермионой банку и отставляет ее в сторону:
— Что случилось?
— Ничего.
Снейп глядит на Гермиону, а Гермиона глядит в пол.
— Ты вместо лепестков златоглазки принесла крылья златобрюшки. Что случилось?
— Ничего не случилось. Что, я уже ошибиться не могу?
Гермиона возмущается неубедительно. Снейп хватает ее за подбородок и заставляет поднять голову.
— У тебя глаза красные.
— Не выспалась.
— И нос хлюпает.
— Простыла.
— Ревела.
Проницательность на грани фантастики! Я чуть не фыркнул, но вовремя опомнился.
Гермиона вдруг резко всхлипнула, как вскрикнула, и уткнулась лицом в рубашку Снейпа. Он обнимает ее дрожащие плечи, легонько целует кудрявую макушку, приглаживает растрепанные волосы. И говорит еле слышно и так горько, что мне тут же захотелось съесть кусок сахара:
— Зачем тебе это, олененок?
Как-как он ее назвал?!
— Я ведь говорил, что легко не будет.
А кому сейчас легко?
— Я не стою твоих мучений.
Да уж конечно, не стоишь, гад!
— У меня от презрения такой панцирь нарос, что я сам с трудом его таскаю. Но тебе-то разве хочется того же?
Гермиона поднимает голову и шепчет прерывисто, но убежденно:
— Нет! Ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать!
— Идеалистка…
Что? Вот это вот что сейчас было в его голосе?! Нежность…
Кусаю себя за палец. Нет, не сплю. Значит, схожу с ума.
— Люди живут по принципу «свой-чужой». Своим стать — сложно и долго, чужим — быстро и запросто. Стоит лишь на шаг отступить от правил. Все люди таковы, и ты, и я, и твои… кхм, друзья тоже. Это нормально, олененок.
Философ, блин…
Гермиона судорожно вздыхает:
— Да, я знаю… И Драко вот тоже говорит — нормально… Просто… просто мы с ними… мы же…
Она снова начинает всхлипывать.
— И столько всего… пере… жили… и вместе, и… а теперь! Как будто я… хуже… хуже Хвоста!
Последние слова она почти кричит и опять заливается слезами. Определенно, мир перевернулся с ног на голову: Гриффиндорская Всезнайка, обиженная Поттером и Уизли, ищет утешения у профессора Снейпа. Докатились… Мы докатились — это ж как надо было довести Гермиону, чтобы она истерила в лучших традициях Лаванды Браун!
Впервые в жизни согласен со Снейпом: я — самодовольный осел и редкостный тупица. Гермиона не предавала нас, это мы ее предали, все как один. Мы поступили так подло, как не снилось даже Малфою.
От самобичевания меня отвлекает голос Снейпа. Он все так же стоит, прижимая к себе Гермиону, и гладит ее по голове.
— Ну хочешь, я тебя громко и по-свински брошу? Сразу станешь вместо предательницы страдалицей.
— Что-о?!
— Вот, хоть рыдать перестала.
Гермиона действительно перестала плакать. А я, кажется, сейчас начну. Потому что профессор наклоняется и, едва касаясь губами, сцеловывает с ее щек слезы.
Чувствую себя мерзко. Словно решил покопаться в книжках Гермионы и обнаружил среди томов ее трусики. Словно нашел в личных вещах Снейпа пижаму с розовыми сердечками.
Они целуются, а я с трудом верю, что это происходит наяву.
Внезапно Гермиона тихо охает и отталкивает Снейпа:
— Северус, зелье!
«Северус» коротко и досадливо ругнулся, бросаясь к котлу, но тут же отпрянул: из металлического нутра вырвался клуб молочно-густой взвеси и с легким чпоком рассыпался сотней крошечных капелек.
У Снейпа взорвалось зелье! Где бы записать!
— Ты как ни придешь, у меня обязательно что-нибудь взрывается…
— Не вижу связи, — Гермиона, как мышонок, возит кулачками по лицу, стирая остатки слез.
— Не видишь? Ну-ну…
— А что это было?
— Понятия не имею. Должно было быть «Глазом Орла».
— Опять?!
— Не опять, а снова, — Снейп критически разглядывает котел, скрестив руки на груди. — Не судьба Минерве поправить зрение.
Гермиона слегка улыбается, подходит к нему сзади, обнимает, прижимаясь к спине. Снейп накрывает ее руки своими:
— Это тяжелей, чем мы думали, да?
Это «мы» дергает меня, словно током.
Гермиона переплетает свои пальцы с его:
— Что есть тяжесть, вопрошает выносливый дух… Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать свое высокомерие? Заставить блистать свое безумие, чтобы осмеять свою мудрость?
Снейп подносит к губам ее ладонь:
— Или это значит: больным быть и отослать утешителей и заключить дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего ты хочешь?
Гермиона трется щекой о его рубашку:
— Или это значит: опуститься в грязную воду, если это вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и теплых жаб?
Снейп резко разворачивается в ее руках:
— Или это значит: тех любить, кто нас презирает, и простирать руку привидению, когда оно собирается пугать нас…
Ее лицо в его ладонях. Губы встречают губы, тишина в лаборатории нарушается лишь влажным звуком поцелуя и тихим хриплым стоном… Его? Ее?
Ощущаю себя так, словно смотрю порнуху в присутствии взрослых: страшно неловко, но так интересно… По-хорошему, сваливать надо, причем быстро и не оглядываясь. Но дверь лаборатории закрыта, и мне остается только прикинуться ветошью и ждать, пока кто-нибудь из них ее не отворит. Ужасно чешется нос, а я боюсь пошевелиться, чтоб не выдать себя. Хотя, судя по всему, они настолько увлечены друг другом, что я могу спокойно танцевать макарену — все равно не заметят.
Гермиона с коротким нежным вздохом откидывает голову назад, и профессор припадает губами к ее шее. Тонкие девчоночьи руки обхватывают его плечи, тянут воротник рубашки: снимай! Чуть отстранившись, Снейп стаскивает с нее мантию и снова привлекает к себе. Так, будто имеет на это право. Гермиона едва достает ему до плеча — и она приподнимается на цыпочки, тянется к его губам, но Снейп уже сам склонился к ней, уже целует, заставляя выгнуться назад… легко подхватывает, усаживает на стол…
Нет. Годрик и все Основатели, нет. Это ж они сейчас…
Я с трудом отвожу взгляд от узкой ладошки, вжавшейся в спину профессора, и замечаю краем глаза: дверь-то приоткрыта! Нешироко, дак и я, слава Мерлину, не Гойл, протиснусь. Бочком, дюймовыми шажками пробираюсь к заветной двери, подавляя желание заткнуть уши: негромкий мурчащий стон Гермионы прошибает меня от пят до темечка каким-то незнакомым ощущением, похожим на… не-не-не! Осторожно вдвигаюсь плечом в щель между дверью и косяком — петли коротко и пронзительно скрипят. Я в ужасе замираю, косясь на самую скандальную пару года, но как раз в этот момент Снейп избавил Гермиону от свитера, и она снова откинулась назад, подставляя грудь мужским ласкам. На ней тонкая белая маечка, напряженные темные соски просвечивают сквозь ткань, кажется, вот-вот прорвут ее…
Отвернуться. Убежать. Подальше от Снейпа и этой Гермионы. Ужом проползаю в спасительный проем, успев двадцать раз покрыться холодным потом. Вот, блин, не наприключался еще! Стоп, а почему в кабинете так темно?
Иногда я могу думать очень быстро, но недолго. Вот и теперь мне хватило полсекунды, чтобы понять — это вовсе не кабинет. Остальное далось гораздо сложнее. Помнится, войдя следом за Гермионой в лабораторию, я схоронился за дверью, слева… и была та дверь плотно закрыта. А вот эта — эта была справа! Мантикора меня раздери, куда я попал?! Нащупав стену, медленно продвигаюсь вдоль нее: мало ли какие во владениях Снейпа могут быть сюрпризы. Шаг, еще шаг, сердце замирает, как на первом курсе… Дверь с грохотом распахивается, чуть не припечатав меня к стене.
Полоса света из дверного проема выхватывает из темноты высокую спинку кровати, край покрывала непонятного цвета, маленький столик у изголовья… Спальня! Твою мать, сбежал, называется!
— Нет уж, хватит с меня столов! — Снейп вваливается в комнату, держа Гермиону на руках, и захлопывает дверь ногой. Все. Путь к отступлению отрезан. Завтра утром здесь найдут мой хладный труп, потому что рано или поздно мое присутствие будет раскрыто.
Профессор опускает свою ношу на кровать бережно, как хрустальную вазу. На столике вспыхивают несколько свечей. Наслаждайся, Поттер! Когда еще доведется посмотреть порно с самым ужасным преподавателем и самой лучшей ученицей Хогвартса в главных ролях!
А Снейп становится на колени у кровати. Стягивает с Гермионы гольфы — медленно, словно священнодействуя, целует узенькие щиколотки, прижимается щекой к ее коленке. Его ладони скользят вверх по девичьим бедрам, поднимают подол юбки, губы следуют за руками… Гермиона раскинулась на кровати, открываясь, раскрываясь перед ним…
Не смотреть!
Торопливо зажмуриваюсь, но картина — стройные женские ноги на обнаженных плечах Снейпа, его голова между ее бедер — стоит перед глазами. Гермиона стонет так сладко и томно, что у меня сводит живот жестокой горячей судорогой. Эге, Поттер, да ты завелся! Бушующие гормоны плюс неуемная фантазия — вот вам готовый вуайерист.
— Иди… Иди ко мне…
Животное возбуждение и жаркий человеческий стыд захлестывают меня с головой, я не могу удержаться и снова смотрю туда, где мерцающие блики свечного огня озаряют стоящего у кровати мужчину и женщину, с довольным смешком освобождающую любовника от брюк.
Этот хрипловатый, низкий, бархатный смех не может принадлежать Гермионе. Это не она мурлычет в предвкушении, не ее руки уверенно ложатся на напряженные мужские ягодицы, притягивая ближе, не она облизывается, склоняясь к его бедрам… И тот человек, что сейчас придушенно стонет сквозь зубы, и запрокидывает голову, и закусывает губы, наслаждаясь изысканной страстной лаской — он просто не может, не может быть Снейпом!
Меня трясет от желания. Но я не в силах не смотреть.
Снейп кладет руку на затылок Гермионы, направляя, подталкивая… Джинни терпеть не может, когда я так делаю с ней, говорит, что давится. А Гермиона, похоже, получает удовольствие. Ее губы размеренно скользят по влажному от слюны члену, она вбирает его глубоко в горло, заставляя Снейпа почти выть от удовольствия. Ей вкусно… Такому по книжкам не научишься. Практика нужна. Дайте угадаю, кто был «научным руководителем».
Циничные мысли и мыслишки не спасают от железобетонного стояка, я никогда так не заводился, до дрожи в коленях, до головокружения. Стыд жжет уши и щеки, от этого стыда мне хочется тут же на месте и умереть… но сначала кончить, чтобы умереть не мучаясь.
— Не увлекайся…
Качнувшись назад, профессор подхватывает Гермиону под мышки, рывком поднимает на ноги, и оба валятся в кровать, сплетаясь, сливаясь, нетерпеливо постанывая… Короткая, но нешуточная борьба — Гермиона оказывается сверху, сильно толкает Снейпа в грудь:
— Лег к ногам — вот и лежи!
И Снейп, сдаваясь, поднимает руки, откидывается на подушки.
Империо, говорите?..
Гермиона выпрямляется, медленно снимает через голову ту полупрозрачную маечку — единственный оставшийся на ней предмет одежды. Облизывает кончики пальцев. Сама ласкает свою грудь, сжимает, пощипывает соски. Дразнит. Распаляет. Доводит «до кондиции»…
На лице Снейпа — ярость и восхищение. Некоторые другие части тела тоже очень красноречиво свидетельствуют о его эмоциях. А уж мои-то части в каком восторге!
— Ты великолепна… — шепчет Снейп, и я второй раз в жизни с ним согласен.
Почему я никогда не замечал, какие у Гермионы длинные ноги? Какая тонкая талия — кажется, если обхватить ее, сомкнутся пальцы! Какая нежная, плавно очерченная шея! А грудь… я не думал, что грудь у нее вообще есть! И не думал, что наша Гермиона может быть вот такой… такой… умопомрачительно сексуальной, такой невыносимо соблазнительной и такой желанной.
Все мужское население Хогвартса — сборище слепошарых глупцов. Все, кроме мрачного язвительного профессора. Снейп один разглядел и оценил это сокровище, и теперь она принадлежит ему. Это его бока стиснуты округлыми изящными коленками, это его рукам дано право касаться матово-белой кожи, это его губы принимают легкий поцелуй-обещание…
Пот льется с меня ручьями, холодными, как талая вода. В штанах чугунная тяжесть и уже болезненная теснота. Сцепляю руки в замок, не позволяя себе шевельнуться, а раскаленный воздух, густой и вязкий, никак не хочет проходить в легкие, и каждый вдох дается с невероятным трудом. Погибающая моя стыдливость вопит: «Не смотри! Не смей!», но глаза не слушаются.
— Не заставляй меня просить! — наверное, Снейп хотел фирменно прошипеть эти слова, но у него получился сдавленный хрип.
Гермиона тихо смеется — это снова тот незнакомый грудной смех, которого никто, кроме Снейпа (а теперь и меня), от нее не слышал. Она приподнимается, кладет его руки на свои бедра:
— Покажи… чего ты хочешь?... Как ты хочешь…
И Снейп с коротким рыком насаживает ее на себя, заставив громко вскрикнуть и прогнуться назад. На несколько томительно долгих секунд они замирают, и стук собственного сердца кажется мне оглушительным грохотом в дрожащей от напряжения тишине.
Но вот Гермиона снова выпрямилась, качнулась, проверяя, примериваясь, пробуя… приподнялась, помедлила, скользнула вниз… и опять вверх, и вниз… и вверх… медленно, невыносимо медленно… Снейп тихо ругается, что-то яростно шипит, пытается ускорить темп, но Гермиона бьет его по рукам и продолжает неторопливые плавные движения. Дорого бы я заплатил за то, чтобы оказаться сейчас на месте профессора! Нужно признаться хотя бы самому себе: именно этого я сейчас желаю больше всего на свете. Уж я бы такую пытку терпеть не стал…
И Снейп не терпит. Резко дергает Гермиону к себе, она с удивленным возгласом падает ему на грудь. Миг — и она прижата к постели сильным мужским телом, но не возражает, не пытается вырваться, обхватывает Снейпа ногами, вцепляется в его плечи и надрывно стонет:
— Ну! Давай!
У меня внутри все завязывается тугим узлом, руки мелко дрожат.
Амортенция, говорите?.. И кто кого опоил? Кто из них в этой постели главный — еще вопрос!
Профессор двигается мощно и размашисто, и на каждый его толчок Гермиона отзывается благодарным стоном, криком, всхлипом:
— Боже!.. Мерлин!.. Мама!.. Да… Да, еще…
Ее крики отдаются у меня в паху острыми вспышками боли. Гермиона запускает пальцы в волосы Снейпа, а я не могу отделаться от мысли: если бы мы все были повнимательнее, то на месте профессора мог оказаться другой, и пряди под пальцами Гермионы могли бы быть рыжими, могли бы — русыми, и даже, чем черт не шутит, платиновыми… а могли бы — черными. Только не его, а…
Но сейчас с ней — он, Снейп. И на его спине остаются красные полосы от ее ногтей. Он заставляет ее кричать, задыхаясь от наслаждения:
— Ну!.. Сильнее!.. Еще!.. Вот так, да!..
Она просит, приказывает, умоляет, требует… На миг замолкает — и взрывается исступленным восторженным воплем. Еще миг — ей вторит хриплый торжествующий рев. У меня темнеет в глазах, и я сползаю по стенке на пол, уже не боясь быть услышанным.
В реальность возвращает ленивый голос Гермионы:
— Я останусь? Не хочу… туда.
— Умгм…
Гермиона приподнимается на локте, смотрит на разметавшегося по кровати Снейпа:
— Эй, ты здесь?
— Частично…
Гермиона довольно смеется, устраиваясь у него на плече, сладко зевает:
— Спать хочется…
— Спи.
— Нельзя. Еще нумерологию делать на завтра…
— Всезнайка.
— Стараюсь. Я к тебе в библиотеку залезу? Видела там Родригеса «Теория и практика построения вероятностных кривых».
— Лезь. Только не Родригес, а Гонзалес. Третья полка у камина, четвертый том справа.
Чтобы не ржать, я закусываю палец. Эти двое кого угодно доведут до истерики: даже в койке обсуждают книжки!
— Гонзалес — это «Практические вопросы сочетания пространственно-временных континуумов». Вторая полка у двери, двенадцатый том слева.
— Ты невыносима…
— Сказал Северус Снейп человеческим голосом!
Гермиона потянулась кошкой и выпрыгнула из постели:
— А где халат?
— На кресле. — Профессор свесился с кровати, разыскивая одежду. — Сдался тебе мой халат…
На цыпочках пробежав через комнату, — я рефлекторно сжался в углу — она схватила с кресельной спинки черный мужской халат и закуталась в него, урча от удовольствия:
— Он тобой пахнет. Говорят, запах любимого мужчины убивает на корню все женские недомогания.
Понятно теперь, почему Джинни вечно таскает мои рубашки…
Снейп, уже в брюках сидящий на кровати, вздрогнул и застыл. Он смотрит на Гермиону, и что-то неуловимо меняется в его лице.
Наверное, затем я и пришел сюда: увидеть, как этот жесткий, несгибаемый, непрошибаемый человек вмиг становится беспомощным и растерянным, узнав, что любим.
Гермиона подходит к нему, придерживая руками полы халата. Ворошит его волосы, прижимает его голову к своей груди. Снейп крепко обнимает ее за талию, и тогда Гермиона произносит очень тихо:
— Привыкай…
По сравнению с этим все, что я лицезрел здесь только что — ерунда и мелкое хулиганство. Подсмотреть за двумя людьми в постели, в общем, просто шалость. Но вот это — этого никто не должен был видеть. Ни я, ни один человек в мире не имеет на это права. Это принадлежит только им. Их душевная нагота — только друг для друга. Мое, пусть невидимое, присутствие здесь — кощунство. А сам я мерзавец, каких мало.
Часы бьют девять.
— Дежурить не пойдешь?
Снейп нехотя отстраняется от Гермионы, но не разжимает рук.
— Нет. Я больше не дежурю.
— Почему?
— А как ты себе это представляешь? «Двадцать баллов с Гриффиндора за обжимания в коридоре!» — «На себя посмотри, старый развратник!»
Я бы точно так и ответил, случись Снейпу застукать нас с Джинни в школьном коридоре.
— А чего сразу с Гриффиндора?! И потом, мы с тобой в коридоре не обжимаемся.
— Это география. Кстати, о Гриффиндоре. Минерва ждет свое зелье. Хотя вряд ли «Глаз Орла» обрадует ее больше, чем мое увольнение.
— Ты уходишь?! А…
— Спокойно. Через месяц, после экзаменов. Заявление уже подписано.
Гермиона облегченно вздыхает:
— Я от твоих шуток скоро заикой стану. Тебе помочь?
— Нет! — Снейп вскочил, хватая рубашку. — Ни носа в лабораторию! У Минервы столько глаз нет, сколько зелий я из-за тебя взорвал. У тебя там что, нумерология? Вот иди, грызи гранит. А я на три часа умер.
Гермиону передернуло при слове «умер», или мне показалось?..
— Северус, не говори так. Ты обещал.
Не показалось.
— Извини. Зелья будешь сдавать Слагхорну.
Гермиона фыркнула:
— Напугал заучку лишней книжкой…
Но вот он, момент истины: дверь открыта, Гермиона копошится в книгах, Снейп колдует в лаборатории, путь свободен! Затекшие ноги разгибаются с трудом, напрочь отказываются двигаться. Но никуда не девшееся возбуждение и навалившийся с утроенной силой стыд притупляют во мне чувство опасности. Стараясь двигаться одновременно с шуршанием книжных листов, на четвереньках, задом наперед выползаю из спальни. Дожидаюсь, пока профессор уйдет в кладовку, и опрометью — прочь, в кабинет, оттуда в коридор, вверх по лестнице, бегом, словно за мной гонится стадо голодных акромантулов. Стыд и непонятно откуда взявшаяся злость распирают меня, срываю мантию-невидимку и на бегу намеренно бьюсь об стены, чтобы хоть как-то прочухаться…
На площадке первого этажа налетел на Джинни, которая караулила меня у выхода из Подземелий в надежде первой услышать, что я разведал…
— Гарри! Что та…
Вот тогда у меня окончательно «упала шторка». Зажав Рыжей рот ладонью, я втолкнул ее в ближайшую нишу и тупо, глупо и грубо выдрал. Кажется, в угаре оргазма выкрикнул имя нашей опальной старосты. Джинни не издала ни звука, только тихо плакала, а когда все закончилось, оправила юбку и ушла, так и не сказав ни слова. Я остался. Колотиться лбом в стену и понимать, что никогда — никогда! — теперь не перестану мечтать о длинных ногах, смелых губах и упоительном грудном смехе Гермионы Грейнджер.
* * *
Студенты, позевывая, сползаются в Большой зал к завтраку. Не глядя в мою сторону, прошла к гриффиндорскому столу Джинни. Милая моя, нежная, веселая Рыжка, как мне теперь оправдаться перед тобой?! Как объяснить, что за совершенную мной подлость, за свою беспросветную глупость я получил такое наказание, которого не пожелал бы злейшему врагу — вожделеть женщину, принадлежащую другому.
Сейчас она придет. Гордо прошествует к столу, игнорируя осуждающие взгляды, молча усядется на свое место…
Vova
