Это тихое

И снова то непонятное ощущение… еле различимая боль. Неожиданно пересыхает во рту. Кажется, что это вовсе не он стоит сейчас здесь и тщётно пытается взять себя в руки, чтобы не показать свою мимолётную слабость, не выдать свой маленький секрет.

"Я верил тебе…"

Маг медленно поднимает палочку и смотрит прямо в синие, полыхающие гневом, глаза.

"Я любил тебя …"

Словно говорят они. И там, в глубине этих странных, словно неземных, омутов, убийца видит столько обиды и страданий, что палочка немного подрагивает в его загорелой сильной руке.

"Я не мог быть с тобой…"

Волшебник хочет невольно отпрянуть, ибо это чистейшая правда. Но он не имеет права. Не смеет. Он должен.

"Я всегда безошибочно знал, чего ты боишься…"

И теперь они оба понимают, что смерть рано или поздно поглотит одного из этой комнаты.

— Пусть буду я… — шепчет кто-то и, закрыв глаза, добавляет, — Только оставь попытки убить ЕГО…

Брюнет пристально вглядывается в лицо человека, которого не пощадит запрещённое заклятье.

— Как пожелаешь… — холодно и отрешённо, будто издалека, — Пока, учти, пока он будет жив.

— Пусть так, — уверенно, без тени сомнения.

"Не лги мне, хоть сейчас будь откровенен…"

На миг он опускает палочку и делает шаг навстречу мужчине. Сократив расстояние, он проводит рукой по бледной щеке "обречённого" и, немного наклонившись, целует в полуоткрытые губы.

"Как тогда…" — проносится в голове совершенно несуразная мысль.

— Вот и всё… Сейчас…

Оба знают, каково это — быть одним из немногих, быть самим собой, быть наедине и при этом осознавать, что по разные стороны…

Брюнет направляет оружие и произносит два слова, оставляющие навсегда след в его заледеневшей, уродливой душе.

Синие глаза, некогда весёлые и такие страстные, становятся безжизненными и пустыми.

— Прости… прости, Джеймс! — и тот, кто по праву стал Тёмным Лордом, роняет одну скупую слезинку над мёртвым телом своего бывшего любовника.

Его душа умерла вместе с этим мужчиной, осевшим на пол и забравшим его чёрное сердце с собой.

Он подходит к кроватке.

— Ты просил меня никогда не трогать твоего сына, Джеймс, но я хочу хоть раз подержать в руках это маленькое чудо, ради которого ты был готов отдать свою собственную жизнь.

Том оборачивается назад, где на полу в неестественной позе лежит Лили и где не так давно мужественно принял судьбу её муж.

— А ты даже не показал мне эту маленькую частичку себя, мой славный. Но я хочу, чтобы этот малыш вобрал в себя и какую-то долю моей силы… не вини меня, дорогой, за такие низменные желания.

Мальчик кричит в руках самого сильного мага в мире.

— Не плачь, Гарри, я всегда буду с тобой… — и он неразборчиво произносит слова древнего проклятья, от которого сгибается чуть ли не пополам. Однако стойко держит маленькую ручку в своей исчерченной шрамами ладони и одними губами воспроизводит нечленораздельные звуки, значение которых кроме него никто никогда не узнает.

Лишь только боль немного затихает, отступая на второй план, Риддл внимательно вглядывается в лицо неспокойного ребёнка, так похожего на НЕГО, что даже захватывает дух, и отмечает, что на лобике младшего представителя Поттеров красуется небольшой шрам в виде молнии.

Том бережно кладёт хрупкое тельце обратно в кроватку и в последний раз подходит к Джеймсу.

— Ты знал… ты всегда знал, что будет именно так…

Он целует умершего в холодный лоб и вдруг невесело улыбается:

— Здесь, — он проводит своими губами по гладкой коже, — я оставил свою метку. И если ты никогда не принадлежал Волдеморту, то твой сын навсегда будет связан со мной, как бы тебе не было от этого противно…

— Прости… — извинение, адресованное Гарри Поттеру, тонет в тишине ночи, словно бы заранее заглушая в маленьком наивном сердечке те муки, которые впоследствии тому причинят.

Гарри просыпается от очередного кошмара и никак не может представить, что же на самом деле ему приснилось. Он напрягает память, силясь вспомнить что-то главное, что-то очень важное, но нить истины всё дальше ускользает от него, путая в голове все мысли и оставляя странное чувство опустошения.

И лишь какое-то тихое " Прости…" эхом отдается в уставшем от переживаний сознании.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Они стоят лицом друг к другу, и две пары глаз изо всех сил стараются не выразить тех чувств, которые таятся в глубине раненой души. Жаль, что это плохо удаётся.

"Уходи, чего же ты ждёшь…" — шепчут тёмные, как ночь.

"Ещё миг, ещё минуту…" — повторяют, словно заклинание, голубые, подобные лазури.

Тишину комнаты не прерывает ни один звук. Никто не делает ни шагу, чтобы подойти ближе, никто не роняет пока ни единой фразы, чтобы не испортить то чарующее безмолвие, которое легло между ними.

"Ты же знаешь, что напрасно тянешь время, ничего не изменить!" — казалось, умоляют тёмные.

И снова "Подожди!" — кричат голубые.

Тонкие пальцы неожиданно тянутся к бледной щеке мужчины, стоящего напротив. Он проводит ровную полоску по коже и, кажется, будто делает это впервые, потом, резко отдёрнув руку, резко и жестоко произносит:

— Я давно сказал, что больше не нуждаюсь в твоих услугах, Джеймс! Не стоит меня больше задерживать.

И отворачивается, чтобы никто не увидел тени горечи и тоски, промелькнувших за эти несколько секунд.

Собеседник вздрагивает и пристально наблюдает за нервными движениями брюнета, стараясь запечатлеть каждый шрам, каждую чёрточку молодого лица.

Так и не услышав желанного звука шагов, он одним движением поворачивается. Поттер всё так же стоит на одном месте, как будто не слышал последних слов.

— Сколько… — подозрительно спокойно звучит голос, но тот, кто знает этого человека, несомненно, угадает в его тоне толику нетерпения.

Вдруг до сих пор хранивший молчание Джеймс наклоняется и целует несговорчивого парня в губы.

Удивление. Сладость. Боль от осознания того, что этот раз — последний.

— Том… — повторяет голубоглазый после каждого касания их тел.

Наконец, найдя в себе силы, Риддл отстраняет любовника и неторопливо, скорее для себя, чем для него, тихо говорит:

— Мы ошибались, Поттер, это только секс и… поэтому ты мне больше не нужен, я устал от тебя…

"И мы оба знаем, что это ложь…"

— Ты был моей игрушкой в течение нескольких лет, теперь у меня есть другая… лучше, чувственнее… умнее…

И про себя добавляет: "Хотя зачем она мне?"

— Я знаю… — Джеймс лишь понимающе кивает и ещё раз тянется к нему.

— Нет! — Риддл поспешно отстраняется.

— Нет, — уже спокойнее и увереннее, — ты должен уйти. Прощай, Джеймс.

Поттер сомневается, но уверенно подходит к Тёмному Лорду и в самое ухо нежно говорит: " Прощай, Том…", как больше никто никогда не скажет…

Проходит пятнадцать минут, но Том Риддл всё ещё беззвучно повторяет одно и тоже слово. Ему хочется догнать, уверить, что всё неправда… Но он не имеет права. Не смеет. Не должен.

Гарри открывает глаза и бессмысленно смотрит в потолок. Он не может понять, почему ему хочется кричать и почему сердце, словно он пробежал километр, трепещет и вырывается из груди. Парень вновь пытается вспомнить, что же произошло в очередном его кошмаре, но кто-то, словно специально не позволяет приоткрыть невидимую завесу воспоминаний.

И лишь какое-то тихое "Прощай…" ещё долго преследует его на протяжении ночи.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

Он в первый раз чувствует себя прекрасно. Он переворачивается на другой бок и смотрит на спящего любовника. О, как впечатляет это зрелище! Чёрные волосы в беспорядке лежат на подушке, улыбка сияет на чуть приоткрытых губах, щёки заливает здоровый, "невинный" румянец. Руки и ноги их переплетены и, если смотреть на пару издалека, то невольно можно залюбоваться таким ошеломляющим контрастом…

Теперь неважно, кто учился в Слизерине, а кто в Гриффиндоре, главное, что играет роль — это ласки, поцелуи, вздохи и сладостно-ищущие стоны в самые губы…

— Я… — и глаза цвета лазури беспрестанно ловят взгляд тёмных, — я…

Но ему не дают закончить, бесцеремонно отрывают от расшитого золотом покрывала и переворачивают на живот.

"Слишком быстро!"

Он лишь моргает, но упорно молчит.

Грубые руки партнёра исчезают так же внезапно, как и появились, но вместо них появляются не менее настойчивые губы.

— Подожди…

Срывается с его уст и, не достигнув нужного эффекта, тонет в тишине комнаты.

— Стой… — получается неуверенно и немного глухо.

Подушка заглушит последовавшие за этим вскрики. Да и нужно ли сейчас изображать из себя саму-скромность, когда столь приятно, тепло и уютно в кольце таких надёжных, уверенных и сильных рук?

А губы тем временем чертят замысловатые иероглифы на светлой коже, они, будто бы утверждая свою власть, целуют каждый участочек ставшего почти безвольным тела и выражают немой приказ: " Не сейчас!"

И он, как будто уловив тайный смысл этого "заклинания" о молчании, которое повторяет про себя любовник, пытается сдержать ещё один стон.

"Только не останавливайся… только будь со мной. Сейчас. Всегда. Вечно…"

Зачем говорить вслух, зачем нарушать оковы безмолвия в этой наполненной ароматом ванили и цветов комнате? Зачем им говорить словами, когда язык любви всё объясняет намного точнее, красивее, мягче?

"О, Мерлин, да…"

Выгибается как кошка. Темноглазый мужчина, что лишь сдержанно ухмыляется и, не останавливаясь ни на миг, продолжает своё занятное исследование. Когда же парень под ним вздрагивает и ещё больше стремится вжаться в ласкающую ладонь, когда он неожиданно переворачивается и смотрит затуманенным взглядом в его глаза, Волдеморт понимает, что его партнёр не просто очередная игрушка, а… что-то более… занятное…

— Я люблю тебя.

Просто и без пафоса. Просто и откровенно. Просто и с чувством. ТАК, как ещё никто не говорил.

Джеймс изливается, повторяя имя, как молитву:

— ТомТомТомТомТомТОМ

Его не заботит, что, возможно, слова, сказанные в порыве страсти, приведут к смертельным последствиям. Он не знает, что, быть может, потом, глядя в пустоту, Великий Тёмный Лорд вспомнит не изысканного любовника, расчетливого и нахально-отзывчивого, а странного гриффиндорца, который вот так ПРОСТО признался ему в своих чувствах, что вспомнит он это и почувствует неожиданную тоску, непривычную для сильного, могущественного человека.

Утро застало их всё в той же позе: прижатыми друг к другу, как две половинки целого.

— Джеймс… — он впервые назвал его по имени. Странно. До этого ни один парень, ночевавший в этой постели, не удостаивался такого снисхождения.

Голубоглазый поднимает руку и лишь тихо шепчет:

— Не сейчас. Мне так хорошо. Потом скажешь, что это было глупо, распинаться о чём-то, чем наши отношения не являются. Всё потом. А сейчас пусть будем только МЫ… только МЫ…

И уже в который раз между ними ложится тишина, окутывая многообещающим, светлым одеялом.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

А жизнь идёт дальше.

Гарри в холодном поту открывает глаза, вновь подозревая, что забудет очередной кошмар, передёргивает плечами и пристально вглядывается в темноту.

Протяжно скрипит кресло-качалка в углу, создавая видимость, что там кто-то сидит, за окном бушует буря, унося в ночь стенания юной души, а Поттер всё никак не может уловить что-то важное, терзающее и не дающее мыслить рационально.

Очередная молния блестит и озаряет комнату бледным сиянием.

Гарри замирает.

Действительно, немного сгорбившись и что-то бормоча в кресле сидит ОН, Волдеморт. И вмиг вспоминается абсолютно всё. Вплоть до ощущений, которых в избытке хватало в убивающе-изнурительных сновидениях.

Как хорошо, что сейчас лето и никто не сможет помешать. Как хорошо, что домик, напоминающий ему дом Дурслей, находится на приличном расстоянии от города…

— Я помню.

И зелёные глаза непрерывно смотрят в красные.

"Как Джеймс…"

Волшебник, чьё имя боятся произносить, не отвечает, как будто взвешивая что-то, решая что-то про себя. И, наконец, неожиданно поднимается.

Мальчишка безоружен.

Только глаза, как два обжигающих клинка следят за каждым неторопливым движением.

Он спокоен.

"Как Джеймс" — снова сухое воспоминание.

— Гарри…

— Не смей меня так называть… Я… я тебя ненавижу… ты…

Слёзы обиды катятся по бледным щекам. Слёзы обиды и сожаления.

— Нет. Это ложь. Всё было не так. Папа не мог. Это ты подстроил, чтобы вновь сделать мне больно. Скажи, зачем?..

Слова, не менее колкие, чем взгляды, сыплются одно за другим.

А, действительно, зачем? Зачем он показывал Мальчику-Который-Выжил картины из давно забытого прошлого?

— Я хотел, чтобы ты знал правду. Как всё было, — тихо, еле слышно. Но собеседник слишком близко.

Он сопротивляется, не хочет верить.

— Нет! Нет! Ты — чудовище…

"Сейчас. Или никогда!"

Ладонь тянется к молодому личику, чтобы собрать слезинки, капающие на грязный пол. Солёная влага течет вниз, заставляя чёрную мантию намокнуть. Гарри мотает головой, но не для того, чтобы смахнуть руку, а лишь чтобы удобней устроить её на своей щеке.

— Ты же знаешь, я не могу быть нежным… или добрым. Всё, что я могу тебе сказать — это, что Ты — Его отражение, поэтому я хочу, чтобы ты был жив.

Гарри кивает. Он понял. Он понял, что теперь ИХ война изменилась. Теперь Волдеморт, тот ненавистный Волдеморт, которого он рьяно хотел убить, всего лишь обычный человек.

— Нет, Гарри, в этом ты ошибся.

Том без труда прочёл его мысли.

— Я не человек, я животное, ибо только животное может хотеть тебя так сильно, как я.

Гриффиндорец не пугается, лишь пушистые ресницы, взметнувшись, опускаются вниз, закрывая "живые изумруды".

Лорд исчезает так же внезапно, как и появился, оставляя возможность подростку всё обдумать без его присутствия.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

Это так странно — просыпаться в странном месте, разукрашенном в странно-чёрный цвет. Это так странно — когда на тебя смотрят завораживающе-карие глаза и пытаются выпить твою душу, оставив в сердце странно-сладкий холодок.

Странно.

Гарри открывает глаза и вспоминает поочерёдно каждый из своих снов. Постепенно приходит осознание того, что и сам он давно живёт в непроходимо-пугающем кошмаре, из которого невозможно вырваться. Либо ты живёшь, либо нет. На твой выбор. Но Гарри уже сделал свой.

Он — охотник.

Блеснули зубы. Их белая полоска так странно выделялась на фоне розовых губ, сжавшихся в тонкую линию…

— Том!

Часом позже он стоит около неизвестного дома неизвестной улицы и зовёт по имени своего врага.

На его окрик отвечает тишина.

Дверь протяжно скрипит. Раздаётся каркающий звук. Приходит запоздалая мысль: "Нужно было аппарировать…"

— Я знал, что ты придёшь. Ты не мог иначе.

И чуть позже:

— Гарри…

У окна с выцветшими занавесками стоит поникшая фигура. Голос доносится до Поттера еле-еле. Он тщётно напрягает слух, чтобы услышать конец фразы.

— Я здесь, Волдеморт…

Фигура замирает и вздрагивает. Оборачивается лицом к посетителю.

— О Мерлин!

Да, он видел, он видел это когда-то. Он боялся. Боялся, что Волдеморт на самом деле всего-навсего человек… но…

— Что тебя смущает, Поттер? Моя внешность? Могу её поменять. Хочешь? Могу стать Сириусом, Ремусом, Джейм…

Его слова отчего-то прерываются, но ненадолго:

— Могу даже тебя продемонстрировать. Хочешь?

И помимо воли Гарри отвечает:

— Нет!

А что, действительно, в этом такого? Есть анимаги, в конце концов, их волшебство признано во всём мире, отчего же сильный волшебник не может вот так запросто переменить свою форму?

— Я здесь не за этим. Я хочу знать всё.

Риддл следит за тем, как парень устраивается поудобней в единственно целом кресле, как закидывает ногу на ногу и как лёгким движением палочки даёт себе насладиться крепким красным вином. Том не может не сдержать улыбки. Ребёнок и вправду подрос. Это мастерство — одним движением сделать приятное себе и показать противнику, что он не безоружен.

"Осторожнее! — как бы говорят все его движения, — Я опасен!"

Наивный Гарри Поттер. Неужели он думает, что Тёмный Лорд не владеет беспалочковой магией? Однако всё, что остаётся Волдеморту, это нехотя переспросить:

— Что именно?

И снова исчерпывающий ответ:

— Всё!

Взмах ресниц. Взмах палочки. Везде зажигаются невидимые доселе свечи, обстановка разом меняется. Теперь комната вряд ли походит на дешевую забегаловку из маггловского мира, она преображается до неузнаваемости. Диваны, занавеси, паркет, изысканные кресла, бледно-зелёный балдахин огромной кровати, лакомства на столах, картины на стенах — всё, чего так не хватало Гарри в детстве. Здесь царит мир и уют. Наверное, год тому назад он отдал бы за это пол жизни. Теперь с отстранённой грустью понимает, что никогда бы не был счастлив, если бы имел это.

— Всё началось с того памятного вечера в Косом переулке, когда я его увидел, — врывается в мысли Поттера хриплый тихий голос, — только не надо делать поспешных выводов, — видя издевательскую ухмылку на лице своего гостя предупреждает Волдеморт.

— Тогда, в сиянии своей молодости, тщеславия и непомерного чувства свободы Поттер не знал, какое аппетитное блюдо собой представляет. Может, это и прозвучит глупо, но я запомнил Джеймса, вопреки своему желанию, не на закате жизни — подставляющим грудь под смертельное проклятье, а с гордо поднятой головой, улыбкой, предназначенной кому-то и палочкой в руке… таким, как вот здесь… — рассказчик протягивает притихшему Гарри снимок, где растрёпанный подросток тянет за руку девушку с каштановыми волосами к магазину сладостей. На фотографии отец кажется моложе самого Гарри года на два, но глаза… глаза завораживают, они кажутся живыми, вселяющими надежду, обещающими…

Том обращает внимание на то, как юный Поттер разглядывает колдографию и любуется тусклой улыбкой на губах паренька. Конечно, Гарри никогда не мог улыбаться так же заразительно, как Джеймс, но и в улыбке юного гриффиндорца есть что-то такое… нежное, невинное, искреннее, что невольно хочется полюбоваться ещё минутку. Но Гарри прекращает своё занятие и аккуратно кладёт дорогую его сердцу вещь на стол, говоря своими действиями "продолжай".

— Тот год был сложным: всё меньше людей вступало в ряды моих верных слуг, всё больше предателей появлялось… И, естественно, я испытывал чувство подозрения к каждому, кто меня знал. Избавиться от этого приторно-ненужного состояния можно было лишь одним способом — завести любовницу. Но проблема заключалась вот в чём: ни одна из женщин не пробуждала во мне желания, только жалость. Эти маленькие создания так боялись меня, что готовы были стоять на коленях вечность у моих ног, проливая ручьи никому ненужных слёз, умоляя пощадить их… С каждым днём моё настроение становилось всё пасмурнее и, конечно, приходилось хоть как-то себя развлекать… убивая. Думаю, не стоит травмировать твою психику такими… развлечениями.

Всё изменилось, когда Пожирателем Смерти стал Малфой. Он отличался от остальной массы своей изворотливостью и манерностью. Подобной фигуры высшего света, пожалуй, я бы никогда не хотел встретить на великосветском приёме, но он был идеальной машиной для убийства. Стоило только назвать имя… и я называл, но вскоре и этого стало мало. Казни больше не приносили должного удовлетворения, а вынужденность скрываться начинала раздражать ещё больше. И вот однажды "моя правая рука", как теперь принято называть Люциуса, не смог выполнить очередное задание. По правилам хорошего тона я обязан был наказать его и наказал… Не знаю, вряд ли этот подонок пустил хоть одну слезинку, но он тщательно позаботился, чтобы никто не видел его лица, пока заклятье Круциатуса не прекратило своё действие. Эти белые длинные волосы сыграли ведущую роль в его судьбе на тот момент. Как я и предполагал, ослушаться он не решился, молча согласился со своим приговором. С того момента и началось новое видение мира для меня. Сострадание стало неведомо, а совесть полностью поглотилась разумом, безумно жаждущим завоевать мир. Новая игрушка безропотно сносила все приказы и смотрела на своего господина с присущим только Малфоям немым негодованием. Когда я поднимал палочку, чтобы произнести "Авада Кедавра", его стальные глаза, неотрывно следящие за каждым моим шагом, становились темнее. Такими, будто от вида мёртвого тела, оседающего на пол, он возбуждался. И я бы не удивился, если бы это действительно было так, хотя сам, признаться, в такие моменты не чувствовал ничего. Малфой знал, что после дуэлей и состязаний в магии я более уступчив, чем во время коротких затиший и поэтому выбрал такой день, когда я был измотан одним из последних нападений на Орден, чтобы попросить об одном маленьком одолжении. Я удивился, когда он спросил позволения избавиться от мародёров. Не совсем понимая, о чём идёт речь, но в силу хорошего расположения духа, я кивнул головой и повалил его на кровать. В ту ночь тело Малфоя казалось мне более податливым и мягким, нежели раньше, и я решил, что стоит сделать ему подарок, тем более, что он редко чего-либо требовал.

Планы изменились только тогда, когда я увидел твоего отца. Он светился и несмотря на трудные времена, которые приходилось переживать волшебникам, был радостен и приветлив со своими друзьями. Со стороны создавалось такое впечатление, будто он жил в своём собственном мире, необременённом постоянными нападениями Тёмного Лорда. Я перевёл взгляд на Люциуса, беспрестанно следовавшего за мной попятам и удивился той ненависти и презрению, что исходили от него. Я спросил себя: "Можно ли ненавидеть так рьяно и необузданно?", но так и не нашёл ответа. Люциус очнулся от своих грязных дум и посмотрел на меня, взглядом указывая на веселящуюся парочку. С одной стороны, я обещал выполнить желание моего кровожадного любовника, но с другой, внутри пробуждалось любопытство, за что Малфой хочет разделаться с голубоглазым парнем в очках.

Позже, отдав распоряжение просто захватить их в плен, не причиняя физического вреда, за что имел честь получить в свой адрес первый упрёк от шокированного блондина, впрочем последующие пять минут пыток под непростительным заклятьем послужили уроком на будущее не перечить Волдеморту, я удалился с "поля боя".

Джеймс Поттер был великолепен даже с цепями на запястьях и порванной одеждой. Я не оставил ему выбора, кроме как стать моим новым любовником. Не смотри на меня укоряюще, Гарри, — вспомнил Риддл о присутствии зеленоглазого Спасителя Волшебного Мира, — кто смог отказаться? Я обещал отпустить Эванс взамен на… оказываемые мне услуги. Кто бы мог подумать, что после холодного надменного Люциуса меня охватит такое пламя? Джеймс в самую первую ночь поразил меня. Он отказался ложиться в кровать до того дня, пока Лили не будет на свободе и пока он лично в этом не убедится. Когда первая просьба была исполнена, я второй раз за свою жизнь был изумлён настолько, что не мог вымолвить и слова. Джеймс, Джеймс, который был самым тихим и спокойным из когда-либо виданных мною узников, Джеймс, который всегда отводил глаза в сторону, когда я присутствовал в комнате, этот самый Джеймс выхватил у меня палочку и приготовился уже произносить, не дрогнувши, "Авада Кедавра", вдруг улыбнулся — чисто, открыто, как не мог улыбаться ни один мой верный раб. Мгновение я смотрел на его губы, потом призвал палочку к себе. Но даже тогда он не смутился и не испугался. Глупый мальчишка приготовился умирать. Умирать, чтобы избежать более унизительного наказания, которое ему приготовила жизнь. Однако я не был таким идиотом, чтобы лишиться желаемого.

Я не имел права привязываться к нему или даже жалеть, но за тот месяц, который он прожил в нашем убежище, ни разу не был подвержен каким-либо истязаниям, ибо его тело служило для самого Джеймса выигрышным билетом, билетом неприкосновенности, а жгучий пыл и сильный характер только добавляли его персоне должного шарма. Кто мог прикоснуться к этому гордому созданию?

А дальше… я отпустил его, зная, что прощанием не решишь ничего. Благодаря твоему отцу стало известно тайное место, где проходили собрания Пожирателей и я был вынужден искать новое, не менее безопасное прибежище, остановив непрекращающуюся войну с Дамблдором.

У Джеймса появилась семья, у меня не было никого, кто бы понимал, а не боялся. У него родился сын, а я всё меньше внимания стал уделять тактикам и стратегии. У него были друзья. У меня был Люциус, который так и не простил помилования Поттера. Интуитивно я знал, что Пожиратели затеяли свергнуть меня с того пьедестала, на который я с таким трудом взбирался. Я понял, что мой престиж падает, а соратники не считают меня столь грозным и жестоким, каким я казался раньше.

И я решился.

Теперь Джеймса больше нет. Люциус в тюрьме и вряд ли оттуда выберется, а остальные Пожиратели Смерти благоговейно ждут моих приказаний.

Гарри вздыхает и залпом опрокидывает в себя очередную порцию алкоголя.

— Это всё? — спрашивает он нерешительно, но твёрдо.

— Остальное ты видел сам…

В комнате становится прохладно, свечи отбрасывают тени на дорогой ковёр, а Том всё также застыл у окна, как будто лёгкий вечерний ветерок придаёт ему уверенности.

— Что ж… ты исповедался.

Гарри никогда ещё не был настолько уверен в своём поступке, как сейчас. Палочка не дрожит в его руке, а голос не срывается от ужаса. Он спокоен. Впервые.

— Видишь, папа, я сумел сделать то, что ты не довёл до конца.

Волдеморт наконец нашёл ответ на свой самый заветный вопрос: "Можно ли ненавидеть так рьяно и необузданно?"

Конец.