Просто поверь мне

Пролог.

— Ты мне веришь? Ты должна жить! Слышишь! Просто обязана!!!

— Зачем? Ради чего? — обреченный, полый отчаянья взгляд.

— Для него… или ее… Ради вас… Ради нас… Черт, что я такое говорю! Я все понимаю, — он нервно ходит по комнате, — тебе больно… И жизнь, кажется, закончилась. Нет, она только начинается. Посмотри на себя — вот она — жизнь!

Он подталкивает меня к зеркалу.

Я смотрю на свое отражение: чужое, измученное лицо, темные круги под покрасневшими от слез и бессонницы глазами… Он медленно кладет руку на мой еще плоский живот.

— Я знал, что все так будет… Я предупреждал его… — он отворачивается. Заметно, что внутри все кипит от возмущения и предательства, но внешне спокоен, как никогда. — Что ж, это дело чести, долг перед родителями, перед семьей и все такое…

Все это я уже слышала сотни раз.

В камине догорает смятая газета, со страниц которой улыбается отвратительно счастливый Драко.

* * *

— Мисс Паркинсон… Пэнси, мне очень жаль, — врач виновато отводит взгляд, — я предупреждал: прерывание беременности на столь позднем сроке очень опасно, а в твоем возрасте — вдвойне. Скорее всего, ты не сможешь иметь детей… никогда.

Жизнь разваливается на мелкие кусочки. Все кончено… Дома ждет Блэйз…

На столе в приемной лежит «Пророк»… А до омерзения радостный Малфой ведет под венец до безобразия счастливую невесту…

* * *

Все кончено: и эта глупая война, и дурацкие уроки, и кошмарные экзамены. Вот только эти презрительные взгляды, постоянные перешептывания за спиной, кажется, никогда не иссякнут.

— Все пройдет, Пэнс, и это тоже забудется, — твердит Забини. Драко смотрит на него исподлобья и молчит.

Легко ему говорить: у Блэйза нет ни темной метки, ни славы главного предателя. Он преспокойненько живет в матушкином доме, тратит ее деньги и готовится к поступлению в экономическую школу при Гринготтсе. А мы с Малфоем снимаем эту крохотную комнатенку под самой крышей ветхого многоэтажного дома в Лютном переулке и со дня на день ждем ареста. И от этого ожидания все внутри сжимается в клубок, состоящий, похоже, из одних нервных окончаний.

Драко угрюм и молчалив, круглые сутки он может лежать, отвернувшись к стене, и разглядывать микроскопические трещинки на краске, словно пытаясь прочитать в них свою судьбу. А мне тошно. Чтобы отвлечься от всего этого, я с деланным оживлением ношусь по комнате: мою, чищу, убираю, готовлю. Домовой эльф, право слово! Тщетно пытаюсь вытащить Малфоя на улицу, но он в очередной раз притворяется спящим, пряча под одеяло початую бутылку огневиски.

* * *

— Блэйз, я не знаю, что делать! Драко забрали, — едва сдерживаю слезы, чтобы не разреветься, закусываю губу.

— Все обойдется, милая, поверь, — он обнимает и гладит по голове, как мать успокаивающая расхныкавшегося ребенка. — У меня есть связи в Министерстве, мы вытащим его, обещаю.

И так хочется верить этим словам. Предательский комок, поселившийся внутри меня с недавних пор, разжимается и отпускает на волю накопившиеся за все это время эмоции. Забини строит планы по вызволению Малфоя из Азкабана, от его бредовых идей мне почему-то легко и весело.

— Как ты думаешь, когда придут за мной?

Он неожиданно осекся, и всю его браваду как ветром сдуло.

* * *

В зале суда холодно и мрачно. Если посмотреть на присяжных, кажется, что попал на гриффиндорскую трибуну во время финала чемпионата школы по квиддичу. Что собственно не так далеко от истины. Кингсли Шеклболт — Министр Магии и глава Визенгамота — смотрит на нас осуждающе, с презрением.

Драко сегодня бледнее обычного, лицо осунулось, похудело. Хочется броситься к нему, прижаться к бескровным губам и не отпускать никогда. Он сидит, уставившись в одну точку, односложно отвечает на вопросы.

Хочется крикнуть:

— Что же ты, идиот, делаешь?

— Роет сам себе могилу, — отвечает Забини, и это похоже на правду.

Все окружающие настроены решительно и агрессивно, только Поттер вещает с трибуны о любви, равенстве и всепрощении. Глупые дамблдоровские присказки! Но, возможно, именно слова «золотого мальчика» играют решающую роль — Драко Малфой осужден на два года заключения в Азкабане.

— Два года! — мне становится дурно.

— Всего два года, — успокаивает Блейз, — представляешь, как ему повезло, Грэгу дали пять.

* * *

— Персефона Присцилла Паркинсон, вы обвиняетесь в причастности к заговору лорда Волдеморта, пособничестве Пожирателям Смерти и предательстве Гарри Джеймса Поттера. Вы согласны с предъявляемыми обвинениями?

В висках стучит, кровь отлила от лица, мысли мечутся в голове, а на горло словно «Силенцио» наложили. Неловко пытаюсь что-то возразить, но получается нечто нечленораздельное.

— Суду достоверно известно из показаний многочисленных свидетелей, что вы…

И длиннющая речь на сорок минут. Где-то на тридцать пятой секунде внимание и слух отключаются и засыпают мирным сном младенца. Сижу, сосредоточенно разглядывая свои колени, коротко остриженные ногти, микроскопическую дырочку на мантии, мыски новых лодочек, купленных еще до войны, щербинки на каменном полу.

Вновь что-то с пеной у рта доказывает судьям Поттер, Забини нетерпеливо елозит на холодной скамье, пытаясь вставить свои замечания и возражения, только мне, кажется, все равно.

— Персефона Присцилла Паркинсон! Встаньте, когда к вам обращается судья! Вы приговариваетесь к году исправительных работ в клинике Святого Мунго.

Присяжные покидают зал заседаний, а я стою не в силах сделать хотя бы шаг. Подбегает счастливый Блэйз и сжимает в объятьях до слез, до одури.

— Всегда знал, что тебе пойдет мантия колдомедика, — шепчет он на ухо, а потом резко отстраняется. — Поттер, подожди!

«Спаситель мира» останавливается:

— Чего тебе, Забини?

— Спасибо, — и протягивает руку.

Поттер непонимающе разглядывает его ладонь, как будто пытается прочитать будущее, а потом крепко жмет со словами:

— За что?

— За понимание.

— Просто так было нужно.

— Кому?

— Мне, — Гарри пожимает плечами и уходит.

* * *

С дежурства возвращаюсь голодная и злая, мечтая о горячей ванне и чистой постели. Уже два года бегаю по этажам то со шваброй, то с утками, а все никак не привыкну. В эти ноябрьские дни стоит крепкий морозец, и комната за день превращается в ледяную пещеру. Забини постоянно спрашивает, почему я не найду квартиру поприличнее, но отсюда забрали Драко, сюда он и должен вернуться. Невольно заглядываю на свои окна — свет. Мерлиновы подштанники, задолбал уже Поттер со своими обысками! Сколько раз можно обыскивать эту халупу, в которой ничего кроме старого скрипучего дивана, полуразвалившегося шкафа, стола да пары колченогих стульев нет! Только Поттер привычно пожимает плечами и отвечает: «Паркинсон, это — мой долг. Искренне советую тебе отыскать того, кто еженедельно строчит на тебя доносы в аврорат», — бегло оглядывает помещение и уходит.

По привычке палочка на изготовке, легкий скрип двери, и я дома. В комнате удивительно тепло и пахнет чем-то восхитительно домашним — чистотой, цветами и тыквенными пирожками. Осторожно выбираюсь из прихожей. На столе горят свечи, потрескивают дрова в камине, а на диване под старым выцветшим пледом спит Драко. За эти два года он заметно похудел, возмужал и стал каким-то непривычно чужим, но не менее любимым. Кончиками пальцев провожу по его лицу, по едва заметной складочке между бровями, по бледному шраму на скуле — след от поттеровской Сектумсемпры, по небритой щеке. От прикосновений он просыпается и долго рассматривает меня.

— Ты изменилась, Пэнс.

— Надеюсь, в лучшую сторону?

* * *

— Драко, кажется, ты скоро станешь папой, — все так просто и легко, напрасно я мучилась, подбирая слова.

Малфой продолжает спокойно и бесстрастно разрезать мясо в своей тарелке и даже не поднимает на меня взгляд.

— Драко, ты меня слышал?

— Да, Пэнс, я понял — ты беременна, — он откладывает в сторону вилку и нож, вытирает губы, аккуратно сворачивает салфетку и кладет ее на край стола. — Что ж, значит, пришло время поговорить. Я давно хотел тебе сказать… Я женюсь.

— Я рада, — на душе становится так радостно, что хочется рассказать об этом счастье всему миру.

— Знал, что ты все правильно поймешь. Думаю, что перееду сегодня же.

И все рассыпается, как карточный домик. А я даже не спросила ее имени.

* * *

Декабрь в этом году на удивление теплый и снежный. В канун Рождества Косая Аллея похожа на слащавую новогоднюю открытку: толстые шапки снега на крышах, разноцветные фонарики на деревьях, гирлянды из остролиста, увитые золотыми, серебряными лентами, хвойные венки, щедро сдобренные шарами, колокольцами и прочей сусальной дребеденью, над дверями — пучки омелы… Кажется, в эти предпраздничные дни все магическое сообщество устремилось сюда, с целью скупить в многочисленных магазинчиках все, что попадется под руку. Из Дырявого котла доносятся неровное пение (кто-то явно решил перещеголять Селестину Уорлок), разговоры и смех.

Вот только мне и дела нет до всех этих хлопот. Замотавшись до ушей в старый серо-зеленый шарф, я спешу домой после ночного дежурства в Мунго, мечтая о чашке какао, теплых носках и чистой постели. Под ногами хлюпает то, что еще совсем недавно было снегом, влага так и норовит просочиться внутрь старых растоптанных ботинок, и уже через пятнадцать минут они промокают насквозь. Опять непредвиденные расходы — придется покупать новую обувь. Размышляя о предстоящих тратах, ругая Министерство Магии за копеечную зарплату, я нос к носу сталкиваюсь с ними: Дафна Гринграсс удивленно смотрит на меня, брезгливо морщится и отворачивается. Что ж, не велика потеря.

— Это же Паркинсон, — шепчет она сестре.

Астория даже не глядит в мою сторону. Вскинув голову, повыше задрав подбородок, она тащит сестру к кафе Флориана Фортескью, гордо выпятив огромный живот. Непонятное, давно забытое чувство вдруг накатывает жаркой, удушающей волной, нестерпимо хочется напиться так, чтоб забыть, все так некстати всплывшее в памяти, и умереть.

Эпилог .

Ветер на мосту пробирает до самых костей, пальцы сводит от холода, и даже верная боевая подруга — бутылка первосортного огневиски — не спасает. Перила ограждения предательски покачиваются: одно неловкое движение — и ты летишь в бездну.

Говорят, перед смертью вспоминается вся жизнь, а мне нечего больше вспоминать: остался всего лишь один шаг — шаг в пустоту. И становится нестерпимо жаль и себя, и свою загубленную жизнь, и мою нерожденную малышку.

— Мама! — кажется, у меня начинаются слуховые галлюцинации. — Мамочка!

Я оборачиваюсь: маленькая девочка в мертвой хваткой вцепляется в мою руку.

— Мамочка! Я знала, что я тебя найду! Не оставляй меня, ну, пожалуйста! — она смотрит мне в глаза и плачет, размазывая слезы по грязным щекам. У нее темные, чуть вьющиеся волосы, серо-зеленые глаза и чуть вздернутый нос, от чего она немного похожа на забавного щенка мопса.

— Ты чья, девочка? Ты потерялась?

Она мотает головой:

— Нет, я нашлась.

— Паркинсон! Ты с ума сошла? — через улицу бежит Забини. Он хватает меня в охапку и оттаскивает подальше от литой чугунной решетки-ограждения.

— Дурочка, жизнь только начинается! Ты мне веришь? — я смотрю на него, чувствую теплую детскую ручонку в своей ладони и, кажется, начинаю верить.