Коллаж к циклу "Сны" от chouette-e http://chouette-e.deviantart.com/art/Dreams-184302702
Небо над Хогвартсом — застиранный бледно-синий лоскут с надраенной до блеска медной пуговицей — солнцем. Пуговица медленно и неуклонно смещается к западному карману, в воздухе колышется знойное марево, и слышно, как стонут цикады в сухой, побуревшей траве. В этом году в Шотландии небывало жаркое лето. Такого лета не припомнят даже старожилы, если под старожилами понимать Кровавого Барона и Почти-Безголового Ника. Вода в Черном Озере похожа на рыбный суп — и температурой и запахом. Гигантский Кальмар прячется на самом дне, где сохранилось хоть немного прохлады — боится, как бы ему не пришлось свариться заживо.
Драко Малфой лежит под раскидистым платаном у самой кромки воды и думает о том, что он больше ничего не боится. Все его страхи остались в прошлом, сгорели вместе с Выручай-комнатой, развеялись по ветру как следы Темной Метки в воздухе, обрушились, словно обломки древних хогвартсовских стен. Он не боится за себя — надоело, за родителей — уже ни к чему, за свою репутацию и честь рода — бесполезно. Война окончилась, Вольдеморт повержен благодаря Мальчику-который-снова-выжил, Малфоям посчастливилось уцелеть и даже получить оправдательный приговор, спасибо ему же; павшие похоронены, героям возданы почести, Нарцисса и Люциус во Франции, Драко вместе с остальными студентами восстанавливает разрушенный Хогвартс, чтобы в сентябре вновь прийти сюда учиться. Смешно звучит — Драко Малфой — второгодник. Впрочем, Гарри Поттер — второгодник — звучит еще смешнее.
Может, Малфой и смеялся бы, но сил нет. Работать в такую жару — просто пытка. Раньше он сказал бы «адская пытка», но с некоторых пор обо всем, что касается ада, шутить не получается — Адское Пламя уничтожило Винса, и воспоминание об этом до сих пор отзывается тупой болью, засевшей, словно магловская игла, где-то чуть левее солнечного сплетения.
Невыносимо хочется пить, но воды нет. То есть, с одной стороны, конечно, можно наколдовать, но нет сил шевелиться. С другой стороны, можно и не колдовать — воды полно, вон, целое озеро под боком. Впрочем, Драко скорее умрет от обезвоживания, чем выпьет хоть глоток теплой, остро пахнущей водорослями, жидкости. В другое время он сказал бы «я скорее зааважусь», но это время было слишком давно, когда Авада Кедавра воспринималась как нечто далекое и отстраненное, вроде созвездия на ночном небосклоне — его можно увидеть, пересчитать в нем звезды, измерить их яркость, определить расстояние до них и, при желании, даже подарить любимой девушке. Но какое отношение это созвездие имеет к тебе?
Малфой давно уже не видел звезд. Даже когда ночью он запрокидывает голову в небо и жадно вглядывается в опрокинутый над ним купол из черного бархата, он не видит звездной россыпи на нем. Для этого надо быть романтиком и на что-то надеяться, а еще лучше — верить. В романтизме Драко никогда замечен не был, и надежд у него не осталось так же, как и страхов. А веры он никогда и не имел. Самоуверенность, это было, никто не спорит. Глупая, беспредельная, густо замешанная на комплексах заносчивого, эгоистичного ребенка — было, было, он не отрицает. А вот веры не было никогда. Ни в себя, ни в свои силы, ни уж тем более, во что-то более могущественное и менее объяснимое. Вера в деньги и всесильность рода Малфоев не считается. Для того чтобы ее подорвать, достаточно оказалось одной встречи с Темным Лордом. После этого вера испарилась вместе с надеждами, а остался только страх. Впрочем, сейчас и страха тоже не осталось. Ничего не осталось. Ни-че-го.
Малфой пробует это слово на вкус, повторяет про себя на все лады, убеждает самого себя не впадать в отчаяние, но все это бессмысленно и зря — от жары мысли превратились в кисель, и на отчаяние сил не осталось точно так же, как и на все остальное. Хотя нет, кое на что силы все-таки есть…
Поттер подходит неслышно, мягко переступая босыми смуглыми ногами по траве и песку, по-кошачьи изгибаясь, стягивает с себя выгоревшую майку и небрежно плюхается рядом с Драко. От него пахнет жарой, цементом и полынью — так же, как и от всего вокруг. И еще немного — сандалом и корицей. Это его личный, поттеровский запах, который невозможно перепутать с чьим-то еще. Для Малфоя, во всяком случае, невозможно.
Драко лежит на спине, не раскрывая глаз, и никак не реагирует на присутствие Поттера, только дышать перестает, и кожа сама по себе покрывается щекотными мурашками, хотя, в отличие от гриффиндорца, слизеринец майку с себя так и не снял. Кисель в голове начинает потихоньку густеть и застывать, формируя связные мысли, вернее одну только мысль. Она еще недооформлена, Драко и сам до конца не понимает, как назвать то, чего он сейчас хочет, но Мальчик-которому-не-ведомы-сомнения, кажется, понимает Малфоя гораздо лучше, чем тот сам себя.
Рядом слышится глубокий вздох, тихий шелест сухой травы, и через мгновение сильная поттеровская рука нашаривает узкую малфоевскую ладонь, и их пальцы переплетаются сами собой, стискиваясь до боли. Еще через несколько мгновений и пару шелестящих движений, в левое плечо Драко, обтянутое тонкой тканью хлопковой рубашки с коротким рукавом, утыкается нечто лохматое и нагретое солнцем — по всей вероятности, поттеровская растрепанная макушка. Несвязная мысль внутри, наконец, обретает свои четкие контуры, Малфой резко открывает глаза, поворачивается на бок и сгребает Гарри в охапку, всего, насколько хватает рук. А руки у него всегда были длинные. Поттер в ответ тоже обнимает его и притягивает к себе так, что между их горячими худыми телами не остается ни единого зазора. Дышать невозможно уже физически, даже если бы и хотелось. Но Драко не хочется. Рядом с Поттером ему никогда не нужен воздух, и он даже забывает о том, что еще минуту назад мучительно хотелось пить. Поттер и есть — его персональный воздух, вода и прочие необходимые для жизни вещества.
Объятия распадаются внезапно. Если в тени платана окажется сейчас случайно забредший студент или, того хуже, кто-то из профессоров, он не увидит ничего предосудительного — двое мальчишек лежат на земле, спасаясь под раскидистыми ветвями от невыносимо палящего послеполуденного солнца. А то, что эти мальчишки всю жизнь смертельно враждовали друг с другом — это уже детали и частности.
— А где твои? — спрашивает Малфой, подразумевая, конечно же, грязнокровку, нищеброда Уизли и прочий хвост поттеровских фанатов, без устали таскающихся день-деньской за своим героем.
— В библиотеке, — Поттер усталым жестом снимает очки и кладет их куда-то в траву позади себя. — Там сейчас самое прохладное место. Не считая, конечно, ваших подземелий.
— Это точно, — соглашается Малфой. С тех пор как все его страхи и надежды остались в прошлом, он предпочитает не вступать в споры даже по пустякам. Соглашаться — это так легко. Так просто. Тем более, в такую жару.
Гарри поворачивает голову и смотрит на Малфоя. Без очков его лицо приобретает странное выражение — более беззащитное, но в то же время и более упрямое, чем обычно. Если, конечно, представить себе, что обычное выражение поттеровского лица — это не квинтэссенция нечеловеческого упрямства, а что-то другое. Что? Драко не знает ответа на этот вопрос, он вообще больше никаких ответов не знает, поэтому молча протягивает руку и касается кончиками пальцев горячей и смуглой щеки Золотого мальчика. Прикосновение выходит нежным, словно Малфой боится вспугнуть Поттера.
— Я не бабочка, — шепчет Поттер.
— Что? — непонимающим шепотом отвечает Малфой.
— Говорю — я не бабочка. Меня можно трогать и не так нежно.
Драко тут же отдергивает руку и смотрит вверх, где в просветах между резными листьями видны линялые небесные лоскуты. С той стороны, где лежит Поттер, доносится горестный вздох.
— Ты пойдешь завтра в Хогсмит? — спрашивает он через пару минут молчания, в котором слышен только стук их сердец, пытающихся выпрыгнуть из грудных клеток.
— Пойду, — говорит Малфой, не отрывая взгляда от листвы.
— Я имею в виду — пойдешь со мной, Малфой?
Сердце Малфоя взламывает ребра и разрывается на миллионы крошечных кусочков. Он медленно поворачивает голову и обнаруживает, что гриффиндорец подобрался совсем близко. Запах сандала и корицы становится невыносимым.
— Ты перегрелся на солнце, Поттер? — криво улыбается Драко, пытаясь не отводить взгляда от поттеровских зеленых глаз. — Немудрено. Такой жары не было лет триста.
Поттер ухмыляется, и от этой ухмылки Малфоя бросает в ледяную дрожь, а сложенное из миллиона кусочков сердце неожиданно обнаруживается в самом низу живота.
— Так и знал, что ты трус, Малфой, — горячо выдыхает Гарри прямо в сухие, потрескавшиеся губы Драко.
Малфоя захлестывает горячая волна ярости, отчаяния и чего-то еще, чему он не сразу может подобрать название. Хочется опрокинуть Поттера на спину, подмять под себя, сжать пальцами запястья и орать прямо в это упрямое лицо, так, чтобы он услышал, наконец: «Я! Не! Трус!». Но ничего этого Драко не делает. Он лежит, не шевелясь, и смотрит на нависающего над ним Гарри, а потом облизывает губы кончиком языка и притягивает гриффиндорца к себе.
Поцелуй выходит сухим и горьким и отдает привкусом полыни и лишь чуть-чуть — сандалом и корицей. Еще немного — и Драко возненавидит эти запахи. В такую жару хочется чего-нибудь освежающего. Лимона, например. Точно — он подарит Поттеру новую туалетную воду, с каким-нибудь цитрусовым ароматом. Вот сходит с ним завтра в Хогсмит, выберет нужный запах в парфюмерной лавке и подарит. Интересно, кто выбирал ему прежний парфюм — мелкая Уизли? Или Грейнджер расстаралась?
Мысли проносятся в голове с пугающей скоростью, пока язык Поттера хозяйничает во рту, а руки запутываются в волосах. Его, малфоевских волосах, пахнущих морским бризом и грейпфрутом.
— С ума сойти, как ты пахнешь, — бормочет Гарри, оторвавшись, наконец, от малфоевского рта. — И ты мне не ответил — да или нет?
— Ты восхитительно нелогичен, Поттер, — фыркает Драко. — Что — да или нет? Говори понятным мне английским языком, пожалуйста.
Его взгляд презрителен и высокомерен, но Поттер без очков, и потому вряд ли замечает это.
— На английском я уже сказал, — Золотой мальчик почти невозмутим, вот только тяжелое сбивчивое дыхание портит всю картину, а жар, исходящий от его обнаженной кожи, пожалуй, сведет Малфоя с ума.
— Может, мне на парселтанге повторить? — и смотрит в глаза так, как будто он собравшийся пообедать удав. Вот только Малфой не кролик. Трус, может быть. Слабак — вполне возможно. Но не кролик. Нет. Кролики не набрасываются на удавов с поцелуями и не подминают их все-таки под себя.
Сидя сверху на несопротивляющемся гриффиндорце, обхватив ногами его узкие бедра в сползающих джинсах, Драко ни одной секунды не чувствует себя победителем. Он с силой проводит ладонями по разгоряченной смуглой коже и с удовольствием слушает почти змеиное шипение Поттера, сорвавшееся у того с губ. Малфой изо всех сил пытается себя сдерживать и контролировать, но получается это с каждым днем все хуже и хуже. Граница, отделяющая его от подступающего безумия, лежит чуть ниже потертого кожаного ремня в ужасных магловских штанах Гарри Поттера. Однажды Драко не сможет себя удержать и нарушит эту границу. Самое страшное, что Гарри не будет против, и что из этого выйдет, даже страшно себе представить. И вряд ли это «что-то» будет чем-то хорошим. У Малфоя еще никогда ничего хорошего не выходило…
Эта предательская мысль действует не хуже ведра с ледяной водой, в которой так отчаянно сейчас нуждается Драко. Он резко скатывается с Поттера, садится и тянется к своей летней мантии из тонкой ткани, валяющейся на выступающих из земли толстых и узловатых корнях платана.
— Малфой, что случилось? — бормочет Золотой мальчик, растерянно приподнимаясь, но Драко не отвечает. Он вытаскивает из кармана мантии свою палочку, шепчет пересохшими губами: «Агуаменти минима», и немедленно получает в руки тонкостенный прозрачный стакан, до краев наполненный чистой, ледяной водой.
— Ты что, пить хочешь? — глупо спрашивает Поттер, напяливает на себя свои дурацкие круглые очки и недоуменно пожимает плечами. — Ну, так сказал бы, зачем же вскакивать?
Поттеру, для того чтобы наколдовать себе второй стакан, такой же, как у Драко, палочка не нужна. И заклинание он произносит не вслух, а про себя. Драко это не удивляет. Он знает, что в этом мире роли распределены именно таким образом: Гарри Поттер — победитель Вольдеморта и самый сильный из всех живущих ныне магов, Драко Малфой — несостоявшийся убийца Дамблдора, неудачливый Упивающийся Смертью, проигравший в этой войне слабак. Вот так, и никак иначе.
Драко упивается ледяной водой и жалостью к себе, даже перестает краем глаза следить за Гарри, и ему немедленно приходится расплачиваться за такое преступное легкомыслие. Поттер вдруг оказывается сзади, прижимается обнаженным торсом к напряженной малфоевской спине, обвивает руками, а ноги разводит широко, так, что Драко оказывается сидящим как раз между ними, вынимает из рук пустой стакан и отставляет его в сторону, успокаивающе гладит плечи, жарко дышит в шею и говорит ласково, но твердо:
— Не психуй, Дрей. Один псих в нашей паре уже есть, давай хоть ты останешься здравомыслящим, ладно? Ты же слизеринец, вы там все вроде хладнокровные.
— Ты еще скажи — земноводные, — начинает было Драко, но вдруг обрывает сам себя и испуганно застывает. Очень хочется повернуться к Поттеру лицом, но он так уютно устроился сейчас сзади, так успокаивающе-надежно его присутствие за спиной… И Малфой спрашивает, не поворачиваясь и очень стараясь, чтобы голос не слишком дрожал:
— Что ты сказал, Поттер? В нашей паре? Это ты кого имел в виду?
Гарри тихонько хмыкает и прихватывает губами мочку левого малфоевского уха:
— Вроде тупостью ты никогда не отличался. Зловредностью — да, конечно. Мерзким характером — пожалуйста, сколько угодно. Но тупым ты вроде раньше не был, Малфой, не был, это точно.
Драко возмущенно сопит и пытается вырваться, но хватка у Поттера стальная.
— Ну куда ты все время вырываешься? — не пускает Гарри. — Тебе, что, не нравится вот так сидеть, а?
— Нравится, — сдается Малфой и приходит, наконец, в себя, насколько это вообще возможно, имея жаркую поттеровскую грудь за своей спиной, его сильные руки вокруг собственного тела, его ноги по обе стороны от своих ног, его бедра, соприкасающиеся с…
— Нравится — значит, сиди, — подытоживает Поттер, и, судя по голосу, он ухмыляется.
— Почему? — спрашивает Драко, чуть повернув голову назад, чтобы хоть немного видеть поттеровское лицо. — Почему ты… ты назвал нас парой и предлагаешь мне пойти с тобой завтра в Хогсмит? Ты сошел с ума, Поттер?
— Сошел, Малфой, — спокойно констатирует гриффиндорец. — Я даже могу тебе рассказать, когда именно сошел. Хочешь?
— Хочу, — покорно соглашается Драко.
— Когда из Выручай-комнаты тебя спасал, вот тогда и сошел, — спокойно отвечает Гарри. — Я, конечно, не сразу это понял — ну, ты сам знаешь, до нас, гриффиндорцев, с первого раза не всегда доходит, да и момент был не самый подходящий, у меня было полно дел — Вольдеморта там убить, то да се. Но, в общем, именно тогда я все про нас понял.
— Что «все»?
— Все, — безмятежно отвечает победитель Вольдеморта. — Абсолютно. Как будто пелена с глаз спала. Все эти драки, вечное соперничество, ненависть… какая, в задницу, ненависть, если я обрыдался под дверью больничного крыла после того, как запустил в тебя Сектусемпрой!
— Ты рыдал под дверью больничного крыла? — неверяще спрашивает Драко.
Поттер вздыхает и укладывает свою лохматую башку ему на плечо. Очень уютно, надо сказать, укладывает. Как будто, так и надо.
— Рыдал, рыдал, можешь гордиться. Я тогда думал — это от ужаса. Оттого, что чуть не убил человека. Только сейчас понял — это оттого, что именно ты был этим человеком…
— Гарри, я… — начинает Малфой, в первый раз назвав Поттера по имени и еще сам не зная, что хочет сказать, но Гарри прерывает его.
— Подожди, дай я доскажу, ладно? Собственно, немного осталось. Я просто подумал — сколько мы уже с тобой тут встречаемся, под этим деревом, три недели, месяц?
— Тридцать два дня, — говорит Малфой и поворачивается, наконец, так, чтобы взглянуть Поттеру в глаза. Тот поднимает голову с малфоевского плеча и смотрит на него с нежностью.
— Считал?
Малфой кивает. Гарри тянется к нему и целует. Просто прижимается чуть влажными после выпитой воды губами к губам Малфоя и замирает на несколько секунд, но Драко чувствует, что от этого целомудренного поцелуя крышу у него сносит даже больше, чем от их бурных ласк десять минут назад.
— Считал… — улыбается Гарри, отстраняясь немного. — Вот и я считал. И понял, что я так больше не могу. Я не умею лгать, прятаться, обманывать дорогих мне людей. Я расстался с Джинни, Драко, и я хочу, чтобы мы с тобой пошли завтра в Хогсмит вместе. Как пара. Мне наплевать, кто и что будет обо мне думать. Я выиграл эту войну, и я имею право делать то, чего по-настоящему хочу. Скажешь, нет?
Поттер смотрит прямо в глаза Малфою. От недавней нежности не осталось и следа. Перед Драко сидит не семнадцатилетний, вспыльчивый и застенчивый мальчик, а молодой и сильный мужчина, уверенный в себе, знающий, чего он хочет, и привыкший рассчитывать только на себя самого. Драко несколько секунд прикидывает, сможет ли он пережить этот год в Хогвартсе, то и дело попадаясь на глаза Джинни и Рону Уизли, и отвечает:
— Я скажу «да», Поттер. Да.
Его «да» относится ко всему — и к тому, что Гарри имеет право на то, чтобы теперь, после победы, все оставили его в покое; и к тому, что он пойдет с Поттером завтра в Хогсмит; и к тому, что они теперь — пара. Малфой так много вкладывает в это «да», отчаянно надеясь, что Поттер поймет его. Ему столько всего хочется сказать Гарри, столько всего объяснить — что сам-то он «все» про них понял давным-давно, еще когда на пятом курсе случайно наткнулся на гриффиндорца, целующегося с Чжоу Чанг, и чуть не заавадился сначала от жгучего, разрывающего все внутренности, непонятного чувства, а потом — от осознания того, что чувство, которое он испытывает — это самая настоящая ревность. И о том, что больше всего на свете после финальной битвы ему хотелось сказать Гарри «спасибо» за спасенную жизнь, за показания, данные в пользу родителей, за то, что избавил мир от красноглазого урода, а его самого — Драко Малфоя — от бесчисленных страхов. Но что-то мешало просто подойти к герою и произнести слова благодарности, и когда тридцать два дня назад, в час небывалой послеполуденной жары, Гарри Поттер волею Мерлина или случая наткнулся на лежащего в сухой рыжей траве под старым платаном Драко Малфоя, слизеринец так и не смог выдавить из себя «спасибо», но неожиданно для самого себя вдруг ткнулся сухими искусанными губами в точно такие же губы Поттера, а тот, вместо того чтобы оттолкнуть, возмутиться и, выхватив волшебную палочку, заавадить Малфоя на месте, глухо и коротко застонал, притягивая его к себе ближе, ближе, опаляя горячим дыханием, жаром кожи и легким ароматом корицы и сандала…
Всего этого Драко не говорит — он просто не в состоянии сейчас разговаривать так долго, он физически не сможет столько разговаривать, только повторяет как заведенный: «Да, Поттер, да». Гарри ощутимо расслабляется, придвигается к Малфою вплотную и буквально сминает его губы своими, целуясь так неистово, словно финальная битва не произошла два месяца назад, а начнется вот-вот сейчас, и их обоих подстерегает смертельная опасность. Впрочем, кто сказал, что Летучемышиный сглаз мелкой Уизли — не смертельная опасность?
Поттеровские пальцы уже проникают под хлопковую рубашку Драко, обжигая прикосновениями, и Малфой понимает, что вот сейчас, посреди этой безумной жары, плавящей душу и тело, под старым раскидистым платаном, на берегу отвратительно теплого Черного Озера, изменится вся его малфоевская жизнь, и, возможно, в этом случае, для разнообразия, перемены в ней будут к лучшему…
Малфой открывает глаза и некоторое время недоуменно рассматривает клочки белесого неба и тяжелые ветви платана над своей головой. Во рту пересохло, а в душном воздухе щедро разлит горький запах полыни, к которому примешивается еще какой-то, едва уловимый, пряно-сладковатый аромат.
— Ну и сон, Мерлин спаси, — бормочет Драко, потягиваясь, усаживаясь на траве и наколдовывая себе стакан, полный холодной воды — точно так же, как в своем собственном, смущающем до дрожи, горячем сне. Малфой долго и с наслаждением пьет, старательно отгоняя мысли о том, что этот сон снится ему уже не в первый раз, что Поттер таращится на него своими зелеными глазищами всюду, где только не увидит — на строительных работах, за обедом в Большом зале, в парке во время вечерней прогулки — и о том, что в тонких, летних брюках, сшитых на заказ лучшим портным в магическом Париже, внезапно стало очень-очень тесно.
Пытаясь успокоить самого себя, Малфой вспоминает, как чуть не сгорел заживо в Выручай-комнате, и в брюках опять становится немного свободнее, но вслед за мыслью о Выручай-комнате немедленно приходит воспоминание и о том, кто его оттуда вытащил, и, испугавшись новой вспышки возбуждения, Драко дематериализует пустой стакан и вскакивает на ноги. От резкого движения в густом безвоздушном пространстве кружится голова и ноги подкашиваются, словно у новорожденного жеребенка. Малфой летит навзничь, но в миллиметре от земли его подхватывают чьи-то сильные руки, и сандалово-коричный аромат становится слишком осязаемым, чтобы его игнорировать.
«Я все еще сплю», — думает Драко, неловко усаживаясь на траву и встречаясь глазами с внимательным поттеровским взглядом.
— Ты спал, — говорит Поттер, как ни в чем не бывало, — и во сне стонал мое имя. Что скажешь, Малфой?
— А ты что скажешь, Поттер? — говорит Малфой, отстраненно думая, что терять ему вроде бы уже и нечего.
— Скажу, что ты кое-что задолжал мне, — жестко и уверенно чеканит Гарри, но в тот же миг его щеки заливаются предательским румянцем.
— Что же это? — спрашивает Малфой, растягивая слова, как давно уже этого не делал, и вновь ощущая тесноту в брюках при виде румянца на смуглых щеках Золотого гриффиндорского мальчика.
— Пару слов благодарности, скажешь, нет, Мал…Драко? — выпаливает Поттер и замирает, ошеломленный послевкусием малфоевского имени, впервые произнесенного им вслух.
— Я скажу «да», Гарри, — низким и хриплым со сна голосом отвечает Малфой и ни о чем уже больше не думая, с жадностью припадает к поттеровским губам, словно к живительному источнику влаги в этот немыслимо знойный день.
Гриффиндорец дергается как от удара магловским электрическим током, а потом решительно обхватывает Малфоя за шею и притягивает к себе. При этом он бормочет что-то подозрительно похожее на «Иди сюда» и «Наконец-то». Драко Малфой удобно укладывает свою ладонь поперек шеи Гарри Поттера и думает, что в качестве первого подарка он преподнесет Избранному новый парфюм — с ароматом кедра, лимона и бергамота…
Примечания автора: парфюмеры считают, что по выбору аромата можно определить характер человека. Так, парфюм с запахом корицы и сандала выберет сильный, независимый мужчина, привыкший в делах полагаться только на самого себя. Хладнокровный, уверенный в себе человек предпочтет прохладные, океанические ароматы с тонкой примесью цитрусовых, а страстному, нежному любовнику подойдут древесные и, опять же, цитрусовые нотки…
Vova
