Аутотренинг — тоже фигня, потому что не помогает! Я полдня твердила себе, что все фигня, но бесполезно. Нет, кое-какая польза от этого, похоже, есть: вот Рон с самого утра обжимается с Лавандой, а мне все равно. Фигня! Чтобы осознать это, аутотренинг не нужен. Так, раз-два-три, Грейнджер, признавайся: ты просто обижена, что после вашего с Рыжим расставания он не стал заламывать руки и напиваться с горя, а на предложение остаться друзьями радостно заявил: «Давай!» Все просто, как стырить у Снейпа шкурку бумсланга!
Книжку в библиотеке увели прямо из-под носа? Ту самую, по нумерологии, которая нужна для доклада на понедельник? Фигня! Раскинуть мозгами, поскрести по сусекам знаний с прошлого курса, разбавить маггловскими терминами — и доклад готов. Главное, побольше умных непонятных слов. Можно даже экспромтом. Пять минут труднопроизносимого зубодробительного бреда, и двадцать баллов Гриффиндору за глубокое масштабное исследование. У профессора Вектор пройдет на ура, это вам не Снейп.
Ремешок сумки опять оторвался? Фигня!
Бежала на урок, споткнулась, коленку разбила? Фигня!
Снейп назначил взыскание непонятно за что? Фиг… нет. Все фигня, кроме Снейпа. Впрочем, Снейп — тоже фигня, с точки зрения общемировой суетности бытия. А вот с точки зрения бытия одной отдельно взятой меня…
В принципе, я знаю, как назвать то, что со мной происходит. И как бы назвал это дедушка Фрейд. О нет, я не обманываюсь насчет нашего Великого и Ужасного. Терновый венец ему, конечно, к лицу, но сволочь — он и есть сволочь, и могила не исправила. Возможно, если бы он хоть как-то проявил благодарность за то, что мы с Гарри для него сделали, я бы так не бесилась. Но это же Снейп! Туча тучей, на что ни глянет — все вянет. За благодарностями — это вы дверью ошиблись, это вам не в Подземелья точно.
И вообще, все это глупости и полная фигня. За что ему меня благодарить? За качественно организованный Долг Жизни? Сомнительное приобретение. И чего я ждала? Что черный и колючий Снейп, вернувшись с того света, станет белым и пушистым? Да я б его тогда сама в психиатрическое отделение Мунго упекла.
Так что все в порядке, все нормально, все хорошо… все фигня. Раз самовнушение не помогает, перейдем к более серьезным средствам. Вот отработка у Снейпа — лучший тренинг по практическому пофигизму. Котелки подраим, пол помоем, посадим семь розовых кустов, познаем самое себя, и все проблемы покажутся сущей фигней. Все, кроме одной. Снейп.
И беда не в том, что он завалит меня грязной работой и едкими комментариями. Наоборот, комментариев, скорее всего, не будет: он вообще старается не отсвечивать у меня перед глазами. Знай я его хуже, предположила бы, что он от меня бегает. А что ему, за мной бегать, что ли? Беда в другом.
Снейпа легко ненавидеть. Так легко, так естественно, что все окружающие именно это и делают. Со вкусом, с чувством, с толком, с расстановкой. Методично ненавидят Северуса Снейпа. А любить не пробовали? Нет? И правильно, и не пытайтесь, себе дороже. Я вот попробовала… Получилось. Да так хорошо получилось, основательно, что я теперь не знаю, куда мне деваться.
Нет, в подушку я не реву, над колдографией его не вздыхаю, и честно стараюсь не мечтать. О чем? Чтобы мечтать, надо представить себе хоть примерный сценарий желаемых событий. А я его не представляю. На отсутствие фантазии я не жалуюсь, но вообразить Снейпа, объясняющегося в любви… бред. Ведь бред же? Вот.
Иногда я даже сомневаюсь, что это любовь. Да что там, часто сомневаюсь. Все время, пока его не вижу. Но стоит профессору попасть в поле моего зрения — все, счастья полные штаны, и радость бурлит такая, что я под этим кайфом даже на метлу сесть готова. Наверное, мне и не нужно от него ничего, никаких признаний, ахов-вздохов, поцелуев при луне и прочей романтической дребедени. Я точно извращенка: ну кто еще способен получить заряд положительных эмоций от созерцания мрачной снейповской физиономии? А я щас кааак получу…
Ну, вот и дверь. Все фигня, все фигня…
— Профессор?..
О Мерлин! Что это?! Неужели…
— Профессор, у вас вся рубашка в крови! — спокойней, Грейнджер, спокойней! — Я могу чем-то помочь?
Ну на кой я его спрашиваю?! А то не видно, что у него швы опять разошлись! Хоть ступефаем его и Больничное крыло… и чем ему помогут в Больничном крыле?
— Можете. Вон отсюда!
Еле дышит, а еще рявкать пытается…
— Но, сэр…
— Пошла вон!
— Уже восемь…
— Брысь!
Профессор МакГонагалл бы обиделась.
Ишь, какие мы гордые! Ну и ладно, я уже один раз поработала службой спасения Северуса Снейпа, дело это оказалось неблагодарным! Подыхай, гад ползучий, если так хочется!
— …отработка отменяется?
«Отработка» — волшебное слово. Чтобы Снейп и отработку отменил! Или ему помирать среди вычищенных котлов приятнее?
— Нет.
А может, не надо вставать? Вы же на ногах еле держитесь!
Нет, поднимается — герой, тоже мне, — пинает дверь в лабораторию. Батюшки, что за… что он там… экспериментатор… вонища какая! Сквозь собственный кашель слышу:
— Вот вам фронт работ. Приступайте.
Понимаю, в отместку за то, что я спасла вам жизнь, вы меня хотите уморить в этой душегубке.
— Без магии!
Кто бы сомневался…
— Но, профессор…
— Марш! Тряпки в шкафу, вода в раковине, общественно полезный труд — в лаборатории.
Ну, ребята, если я не вернусь, считайте меня гриффиндорцем.
Вот и называй Высшую Трансфигурацию чистым искусством. Да ее стоит изучать хотя бы ради того, чтобы на случай провалившегося эксперимента в лаборатории Снейпа преобразовать носовой платок в респиратор.
Оооо… да тут все красиво! Неужели у профессора зелье взорвалось? Такой раскардаш устроить! Вот вам и общественно облезлый труд. Так, ну что у нас сперва, котлы или мусор? Наверное, мусор. Акцио веник… кто сказал «без магии»? К венику «безмагия» не относится, я ж его не волшебством по полу буду гонять, а ручками.
Машу веником, прислушиваюсь. Шаги Снейпа медленные, неровные. Скотина… ладно, пусть слишком гордый, чтобы просить о помощи, ну так не отвергай ее хотя бы! Дурак. Ага, дотопал до кресла, уселся… Ладно, в конце концов, что я над ним трясусь? Он ведь и спасибо не скажет.
Под мерное шуршание вениковых прутьев по полу вспоминаю дурацкую песенку, которую мы сочинили в лесу в один из самых тоскливых вечеров:
«Наш бравый аврор Шеклболт
Сказал, что в Париж удрал Волдеморт,
Двадцать аппараций подряд —
И в Париже наш отряд.
В Париже танки, наши танки,
И в ихней Сене тонут янки,
И нас ласкают парижанки,
А на дворе стоит весна!»
Как я пыталась объяснить Рону, что такое танк… даже нарисовала на земле какую-то крокозябру, больше похожую на Нору в разрезе. Рон, естественно, прелесть маггловской техники не оценил.
Увлекшись, начинаю напевать уже вслух:
— В Париже танки, наши танки,
Кругом растут грибы-поганки,
А к небу валит черный дым,
А в Антарктиде тают льды!
И все-таки… все-таки… Я не хочу, я не собираюсь верить, что у Северуса Снейпа вместо сердца ледяной ком. Безнравственность и бесчувственность — самое простое объяснение поведения профессора, а простые объяснения не для меня. Я не понимаю, ни умом ни сердцем, почему он что делает. Может, это просто не для средних умов? Мне кажется, что ответ лежит совсем близко, на поверхности, а я по дурости природной его не вижу. Ох, Грейнджер, все у тебя не как у людей, даже влюбиться не смогла по-человечески. Обязательно надо, чтобы экшен и головоломки, иначе не интересно. Да я могу собой гордиться: такую головоломную любовь себе нашла! Лучше не придумаешь.
— Сорок аппараций подряд,
И в Тиране наш отряд,
В Тиране танки, наши танки...
И к нам ласкаются албанки…
Одно меня радует и удивляет одновременно: я совершенно не страдаю. Даже как-то… неприлично. Если есть безответная любовь, то все должно быть по полной программе, сопли на глюкозе, мокрая с двух сторон подушка, душераздирающие излияния лучшей подруге (место вакантно, кстати, принимаю заявки каждый второй четверг месяца вечером в гриффиндорской гостиной), двадцать видов амортенции и «пойду я на болото, наемся жабанят». Видимо, у меня в организме какая-то функция отключена? Или меня маме в роддоме некомплектную выдали? Или во мне все нормальное девчачье атрофировалось за ненадобностью?
— Кругом растут грибы-поганки…
А остальное все фигня…
Стоп. Что это? Снейп?!
Бросаю недомытый котел и мчусь в кабинет, не раздумывая: спасать Снейпа скоро у меня превратится в инстинкт.
Боже…
Профессор полулежит в кресле, и кровь из разошедшихся швов на шее сбегает за воротник рубашки, снова окрашивая ткань красным. Вдох — выдох, бегом назад, в кладовку, руки трясутся, не побить бы склянки…
…не то, не то…
…вот, сгодится…
…из чего бы трансфигурировать вату…
Мерлин, Мерлин, сколько он уже так? Чертов гордец! Ну где у него мозги? Яд Нагайны разлагает серое вещество в черепной коробке?!
Какое счастье, что у Снейпа бездонные запасы всякой всячины! Сейчас, сейчас, я быстро, будете как новенький, я вам еще кроветворного сварю свежего, не помешает… Елки-моталки! Он ЭТИМ кровь останавливал?! Решено: завтра же напишу на двери класса зельеварения «Снейп — кретин!» и подпишусь.
Он что-то шепчет, тянется рукой к ране…
— Да уберите ж вы руки, Мерлин вас…
Вот так, я аккуратненько… Вокруг раны обожжена кожа — а все из-за этой адской настойки, будь она неладна! Профессор окаянный… что ж ты с собой делаешь… сволочь подземельная… себя не жалеешь — меня хоть пожалей… гад…
Он приоткрывает глаза, пытается приподняться.
— Тихо-тихо, не двигайтесь…
Прижимаю его голову к спинке кресла. Удивительное дело — Снейп не сопротивляется. Не очухался еще, наверное. На миг его лицо расслабляется, и горькие складки у губ становятся почему-то глубже — так хочется разгладить их пальцами. Несколько черных прядей упали на лоб, и я едва удерживаюсь, чтобы не пригладить ему волосы. Сможешь ли ты простить мне, что вижу тебя в минуту твоей слабости, железный ты человек? Но как же быть, если судьба неизменно приводит меня к тебе всякий раз, когда ты нуждаешься в помощи? Гордый, невыносимый упрямец, неужели ты тоже считаешь, что быть сильным — значит, быть глупым? Что любить — значит, требовать?
Вот, зелье впиталось, теперь заклинание… Формула заучена до автоматизма, и я почти касаюсь губами — это не необходимо, но так приятно. Пожалуй, только сейчас я могу позволить себе помечтать: как могла бы поцеловать тебя здесь, над ключицей, а кожа у тебя гладкая и нежно-теплая, и пахнет немного потом и немного шалфеем… Не отвлекаться.
Не сразу понимаю, что профессор открыл глаза и смотрит на меня в упор.
— Мисс Грейнджер, вы…
Слова вырываются прежде, чем я успеваю подумать:
— Ох, сэр, слава Мерлину! Как вы меня напугали!
— Мерлин здесь, похоже, ни при чем…
С недовольной миной ощупывает шею. Зря стараетесь, сэр, за качество отвечаю. Заклинание и лечебную смесь против яда Нагайны изобретала сама, комар носу не подточит.
В его глазах удивление, а я, еще затуманенная своими наивными мечтами, несу всякую чушь, лишь бы прогнать тоску по неуместному наваждению, плоду моей бурной фантазии:
— Профессор, ну нельзя же так на себя плевать! Вы взрослый человек, выдающийся Мастер, Герой войны, а ведете себя хуже Гарри, честное слово! Вот мужики… вечно найдут самый идиотский способ самоутвердиться! Вы от этой адской настойки чуть химический ожог не получили! Зельевар, называется… Вы б еще каленым железом себе раны прижгли…
Ой. Что-то я разошлась. Вот к чему приводят мечты. Кажется, один элемент обязательной программы безответно влюбленных дурочек — промокшая подушка — я все-таки выполню. Прямо сегодня. Извините меня, профессор… Я забылась. Больше не буду, обещаю.
Что-что?
— Я по вашим ранениям могу диссертацию защитить, профессор. Благодаря вам о яде Нагайны я теперь знаю больше, чем сама Нагайна.
Я только хочу убедиться, что с вами все в порядке. Всего-навсего. Мне больше-то и не надо. А то, что я, простите, вас люблю — это так, досадный побочный эффект, пройдет со временем. Надеюсь, царь Соломон был прав.
Не смотрите так. Я понимаю, вы еще не отошли от заклинания… возможно, боль еще осталась… не надо, не смотрите так. Вы меня с кем-то перепутали, наверное. Это я, Гермиона Грейнджер, несносная выскочка и всезнайка, которая бросается спасать все, что шевелится, даже если оно в спасении не нуждается, а то, что не шевелится — шевелит и спасает.
Ну пожалуйста… зачем вы так смотрите?
— Я там… все сделала… только шкаф не успела починить.
— Вы свободны, мисс Грейнджер. Со шкафом я сам разберусь.
Что и требовалось доказать. Ладно, как там… А на дворе стоит фигня… Подарите мне, кто-нибудь, соломоново колечко. Очень нужно.
Снейп встает, идет в лабораторию. Я бы сбежала, но…
— Я отпустил вас, мисс Грейнджер.
— У меня там мантия.
Надеюсь, он заметит невымытый котел, когда меня уже здесь не будет. А то упреков не оберешься. Еще ведь флаконы в кладовку нести… Вот. Кладовка. Почему она не запаролена? Нет, это грандиозное счастье, сломать снейпов пароль у меня бы никаких мозгов не хватило, и истек бы профессор кровью прямо у меня на глазах. Где отвар зверобоя стоял, вспомнить бы…
Нельзя мечтать, нельзя, Грейнджер, очухайся. Трансфигурировала себе платоническую любовь из жалости, восхищения и восторга, вот и сиди с ней в обнимку. Реальный Снейп — это тебе не фунт изюму, скорее, фунт презрения. И ноль внимания. Расставляй снадобья и выметайся, как тот мусор, поганым веником. Фигня, все фигня, и Снейп — тоже фигня…
За дверью раздается страшный грохот, и я — рефлекс! — снова кидаюсь на помощь, хотя даже не догадываюсь, что там произошло в лаборатории…
Стена огня заставляет взвизгнуть и отступить назад. Что за… Северус! Там огонь! Там Снейп! Господи… Я распахиваю дверь и ору первое, что приходит в голову:
— Глациус!
Кажется, даже осипла. Зато заклинание получилось мощное: лаборатория мало отличается от сталактитовой пещеры, на полу слой льда по щиколотку, и мороз, как в холодильнике.
— Грейнджер, твою мать!
Да не за что, профессор…
— А вы не трожьте мою мать! Она ничего вам не сделала!
— Она сделала вас, и этого достаточно!
Снейп в своем репертуаре. И я применяю запрещенный прием.
— Этого достаточно, чтобы дважды спасти вам жизнь!
— И достаточно, чтоб потом едва меня не убить! Вы непоследовательны, мисс.
Кто видел картину более идиотскую, чем два обындевелых, вмерзших ногами в лед и при этом самозабвенно ругающихся человека? Профессор, вы только баллы с Гриффиндора не снимайте… я же как лучше хотела… это просто мне глупые мечты мозг застили…
— Locum Facere!
Ух ты! А я этого заклинания на знаю… Обойдемся тем, что знаем.
— Loco Movere!
Меня выдавливает на поверхность подтаявшего льда, а в голове одна мысль: Снейп весь в инее, а после этого приключения со швами ему не то что экстремальные фриз-процедуры, ему легкий сквознячок — гарантированная простуда…
— Сэр, вам надо согреться! У вас и так организм ослаблен, воспаление легких еще…
Инстинкты — страшная вещь. В здравом рассудке я бы ни за что не позволила себе в таком тоне обращаться к Мастеру Зелий, и уж тем более под страхом Авады не рискнула бы тащить его за руку из лаборатории, как провинившегося первокурсника.
Взрыв раздался, едва я захлопнула дверь лаборатории.
Меня колотит, не то от потрясения, не то от холода. Единственное тепло — от локтя профессора, в который я вцепилась мертвой хваткой… как тогда — сто лет назад! — цеплялась за его плечи в Визжащей хижине, заслоняя собой от смерти и от жизни, исступленно моля всех на свете богов оставить ему еще хоть один вздох… и еще один… и еще…
Даже не сразу сообразила, что Снейп… смеется! Хохочет, почти всхлипывает. А я… реву. Рыдания клокочут, я не в силах остановить этот позор, и только прижимаюсь теснее к мужскому плечу, растеряв всякий стыд. Ну, останови же меня, окати градом насмешек, верни меня на землю! Я и без того позволила себе сегодня слишком много!
— Мисс Грейнджер!
Что? Ни презрения, ни издевки, — я боюсь поверить в это! — легкий грудной рокот, выдающий его с головой: забота, обеспокоенность… Поднимаю голову… и встречаю его губы. Еле уловимое, мимолетное касание, такое робкое, словно случайность…
— Простите, мисс Грейнджер. Адреналин.
Спасибо. Теперь я оправдана.
— Адреналин, — полуосознанно шепчу, не давая ему отстраниться.
Закидываю руки ему за шею, почти вешаюсь, тяну его к себе, сильно, настойчиво, я хочу больше, дольше, крепче — как будто это может что-то значить!
Этого не может быть.
Но это происходит.
Пожалуйста, умоляю тебя, целуй еще, целуй, я никогда не позволила себе мечтать о таком, не думала даже, и оттого твои губы еще слаще, еще пьянее, дай тобой насладиться хоть самую малость… Пусть это мимолетное безумие, пусть миг спустя все станет как раньше, только сейчас держи меня, только это мгновение!
В шальной смелости я укладываюсь затылком в его сильную уверенную ладонь и понимаю: если не теперь, то никогда. Пальцы дрожат, путаются в пуговицах рубашки, и я снова почти плачу — прошу, не одумайся, не остановись, я знаю, ты это можешь! Но ты не знаешь, что я уже не могу, не хочу твоей трезвости и рассудительности, и принципов, и запретов, и я чувствую губами, как бьется твое сердце здесь, под шероховатой полосой шрама на груди. Пробую кожу на вкус — прохладная, влажная, солоноватая, такая гладкая…
Не сомневайся. Не осторожничай. Пусть я ничего не умею, но я так хочу, чтобы ты потерял голову, ты мне нужен, очень нужен сейчас! У меня в животе все трясется, и колени подкашиваются, и джинсы, кажется, промокли насквозь между ног — но мне ничуть не стыдно.
Я скольжу ладонью по его плоскому напряженному животу, пробираюсь пальцами под ремень — и слышу хриплый прерывистый вздох, какое-то ругательство сквозь зубы, а в следующий миг профессор буквально вытряхивает меня из свитера, стаскивает майку… Грудь обдает холодом, и сразу — теплом его языка и дыхания. Я не успеваю поймать удовольствие от этой лихорадочной быстрой ласки, а он уже сдирает с меня джинсы, снова тихо ругается — профессор, если бы я знала, что так получится, надела бы юбку, честное слово!
Он даже не целует, скользит губами, почти не отрываясь, по животу, бедрам, касается коленей, горячие чуть шершавые ладони накрывают ягодицы, сжимают — я почти хнычу, моему телу нужно больше, я хочу больше!
Я уже готова показать, где мне так нужны его руки и губы, но он поднимается рывком, сгребает меня в охапку — да! Да! Еще крепче, вжаться, втиснуться, впечататься в него, обхватить ногами, бесстыже потереться лобком о его живот, вызвать яростное шипение в ответ…
Он чуть ли не швыряет меня на стол — короткий безумный взгляд — падает на колени, и… Наконец-то! Я жалею, что не могу раздвинуть ноги еще шире, чтобы позволить его языку и губам творить все, что угодно… Откинуться на столешницу, запустить пальцы в его волосы — нет! Нет! Не прекращай! Мне нужно еще!
Отталкивает мои руки, и мне уже наплевать, что я ною и извиваюсь перед ним, как последняя шлюшка — хочу его так, что темнеет в глазах. Лязг пряжки ремня — хватает за бедра — рывком притягивает ближе — ну же, ну же — не медли, пожалуйста, пожалуйста — хочу тебя — сейчас — давай…
— Дав-в-вай!
Мама! Больно, больно, мамочки, как больно!
Подожди, остановись!
Не надо!!!
Быстро — сильно — грубо — жадно — снова и снова — лопатки упираются в жесткую поверхность стола — резко, жестко, глубоко — каждое движение вышибает крик, но я не могу сдержаться…
Расслабиться… не больно, не больно, все хорошо, это нормально…
Вцепиться пальцами в его запястья.
На живот падают холодные капли — не то пот, не то талая вода с его волос…
Не больно… Не больно?
— Кричи, маленькая, кричи для меня!
Не больно! Хорошо?
Подхватывает мои ноги, укладывает себе на плечи…
Мало! Мало! Что-то отзывается внутри, едва заметными колючими искорками, раскрывается навстречу его толчкам, наливается томительной сладкой жаждой… кажется… кажется, я…
Сдавленный рык — выгибается, кусает губы — пальцы оставляют на щиколотках синяки — бьется, задыхается — хватает ртом воздух… Замирает на миг… и медленно, словно обессиленно, накрывает меня собой, легко целует ключицу, утыкается лбом в плечо.
Вот то, что было так нужно мне. Совсем немного его нежности.
Руки сами тянутся обнять, глажу его влажную, вздымающуюся от тяжелого дыхания спину. Мой. Пусть только сейчас, на эти несколько бешеных, сумасшедших мгновений. Я с тоскливым ужасом думаю, что будет, когда он придет в себя и осознает, что мы натворили. Но пока он со мной, пока он во мне — он мой.
Профессор кажется немного смущенным, когда отстраняется, подается назад — саднящая боль между ног и внутри заставляет меня непроизвольно зашипеть. Он смотрит вниз. Потом на меня.
Он что, не понял?..
* * *
Боги, что я наделала… что же я наделала…
Стою в ванной, смотрю на себя в зеркало. Волосы дыбом, глаза блестят, губы припухли… душераздирающее зрелище. По ногам стекает теплое — понятно, что.
Грейнджер, Грейнджер, ты такая дура…
Как же ты теперь жить собираешься? Мир изменился, но только для тебя. Раньше ты тихонько любила себе профессора, ничего не хотела, ни о чем не мечтала, и было тебе хорошо. А сейчас?
Ему все равно — ты или другая. Так уж вышло, что именно Гермиона Грейнджер оказалась в неподходящее время в неподходящем месте. А твоя любовь неземная — твоя личная проблема.
Дура, дура… Зачем ты это сделала?
За что боролась, на то и напоролась. Видела его лицо, когда он тебя сюда нес? Вот. Каменное. Зато теперь причин для страданий хоть отбавляй, за три дня норму перевыполнишь.
Ну же! Приди в себя! Ты здесь не для того, чтобы сопли на кулак наматывать, а чтоб удалить внешние признаки совершенной глупости. Внутренние, увы, реставрации не поддаются. А слинять желательно так, чтобы тебя даже не заметили… нет, не получится — одежда-то в кабинете осталась. У стола. Как-то теперь профессору за этим столом работаться будет?
Где там волшебная мантра? Все фигня… фигня все… эх, если бы…
Забираюсь в душ и пускаю воду прежде, чем первые слезинки покатились по щекам. Они смешались со струями воды, и можно считать, что я не плачу. Наверное, дело просто в том, что я не получила удовольствия. Чистая физиология: при оргазме в кровь выбрасывается дикое количество гормонов, вот настроение и поднимается. Кончила бы — и ускакала довольная, как валдайская коза…
Долго плескаться нельзя, да и не хочется. Из одежды в ванной только черный профессорский халат — в него и заворачиваюсь. Теплая махровая ткань окутывает меня запахом мыла и мужского одеколона. Давлю слезы. Простите, профессор. Я больше не буду. Честное гриффиндорское.
Дверь даже не скрипнула, но улизнуть по-тихому не получится: Снейп сидит в кресле у камина и смотрит так, будто я на уроке зелье взорвала. Вертит в пальцах бокал, на столике — початая бутылка. Пьянство в одиночку — верный путь к алкоголизму.
— Почему не сказала?
Ээээ… а что я должна была сказать? «Знаете, профессор, я чуть-чуть немножечко девственница, так что вы там поаккуратнее»?
— А разве что-то изменилось бы?
Невразумительно пожимает плечами: ничего бы не изменилось, и мы оба это знаем.
— Я… пойду…
Голос подводит, срывается на шепот.
— Куда?
А вам-то какая разница? Отправлюсь топиться в самой большой лейке Хагрида.
— К себе… в спальню…
— А что, там камин подключен к сети?
— Н-нет, — а при чем тут камин?
— Тогда как, интересно, ты собралась туда попасть? Пойдешь через всю школу в моем халате? Твоя одежда, мягко говоря, не в лучшем виде. Ей надо хотя бы высохнуть.
А магией просушить никак? Или для него это не аргумент?
— Но как же… Мне завтра на уроки…
— Завтра воскресенье.
— А… действительно.
Я все-таки намереваюсь уйти, но Снейп с громким стуком отставляет бокал, встает и в два шага пересекает комнату. Сдергивает с кровати покрывало. То есть? Карнавал продолжается?
— Спи. Все остальное завтра.
Он предлагает мне… остаться? Поспать? Джентльменство по-снейповски?
— Укладывайся. Как говорится, будет день — будет пища.
— Неудобно как-то…
Фыркает и отворачивается. Ну да, я уже поняла, что я дура.
— Неудобно штаны через голову надевать. Спи.
А еще зонтик в кармане раскрывать неудобно… И спать в кровати своего профессора: она узкая, односпальная, и вдвоем мы на ней не поместимся — или где он собирается?.. Ну и пусть, его проблемы.
— Ну, если…
— Спи уже!
Ладно-ладно… Вряд ли, конечно, я смогу уснуть после всех сегодняшних приключений. Да еще в чужой постели. Да еще в постели того, с кем только что… ну, посчитаю розовых слонов. Нет, лучше зеленых: я в комнате слизеринского декана все-таки. Что, Грейнджер? Уже шутить пытаешься? Значит, прав был царь Соломон…
Про Соломона я додумать не успела: подушка на кровати пахла Снейпом. И одеяло, в которое я укуталась с головой. Как хорошо… Только теперь поняла, до чего устала. Словно на мне воду возили. Никогда бы не подумала, что секс — настолько утомительное занятие…
* * *
Просыпаюсь от холода. И от того, что меня во что-то укутывают. Спросонья не сразу соображаю, где и почему нахожусь. Зато когда соображаю… Мерлин! Так, только не шевелиться, я вроде как бы сплю. Боже, боже, боже… я ж теперь не то что на профессора — на собственное отражение без стыда смотреть не смогу!
Снейп тихонько ходит по комнате, разжигает камин. Слышу, как он усаживается в кресло. Как звякает стекло. Продолжает пить? Часы отщелкивают три. Как же далеко еще до утра…
Трещат дрова, становится теплее. Приоткрываю глаза и вижу на своем плече край черной ткани с характерной застежкой-змеей. Мантия! Он понял, что я замерзла во сне и укрыл… своей мантией. Машинально поглаживаю пальцами металлическую змейку, а мысли скачут и вертятся, как ужи на сковородке.
Назначил отработку на пустом месте, так? Позволил залечить злосчастные швы только потому, что был почти без сознания, так? Едва не спалил в лаборатории, так? А потом слетел с катушек (ну, не без моего деятельного участия, правда) и отымел прямо на учительском столе. Да-да, отымел — по-другому это не назовешь.
Где логика, спрашивается?
Ну, кое-какая присутствует… хиленькая, правда, и поверить в нее страшно.
Но ведь он предложил мне остаться, а мог бы отчитать и прогнать — я бы не удивилась.
А еще укрыл своей мантией. Почему-то эта мантия кажется мне самым главным аргументом.
На самом деле, то, чем я сейчас пытаюсь заниматься — полный идиотизм, гадание на кофейной гуще. Привет профессору Трелони. Я за точные науки и однозначные решения. И в данном случае самым точным решением будет… Да. Просто спросить.
Остоюбилеела эта фигня на постном масле. Вот сейчас пойду и спрошу! Хуже точно не будет, терять нечего.
Он замечает меня, когда я подхожу к креслу. Задремал, а я его разбудила? За то время, пока он вопросительно смотрит снизу вверх, я успеваю три раза подавить в себе желание убежать и пять раз отказаться от решения спросить о том, что меня так волнует. А он вдруг приподнимается и обнимает меня за талию, тянет к себе.
Кажется, это ответ.
Как здорово забраться к нему на колени и с полным правом прижаться к груди.
— Пол холодный…
Ну надо же было что-то сказать, а пол действительно очень холодный. Ноги вот замерзли.
Слушаю, как гулко бухает его сердце — словно бегом до гриффиндорской башни бежал.
— Сердце бьется…
Скажи что-нибудь, а?
Молчит. Поочередно греет в ладони мои замерзшие ступни. Это все доказывает. Так что пускай молчит, если ему так нравится. Я все ответы уже получила.
А Северус, похоже, не все…
Я едва удерживаюсь от смеха, когда слышу его вопрос. Профессор Снейп, ты дурак… Но отвечаю.
— Если бы все, кого я люблю, внезапно умерли, и остался только ты, мне было бы очень плохо, но я бы пережила это. Если бы остались все, кроме тебя, я бы умерла сама.
Я что-то не так сказала? Откуда этот растерянный, озадаченный взгляд? Наверное, надо объяснить, что я не собираюсь бегать за ним хвостиком, не буду ничего требовать, обязывать ни к чему не стану…
Он не дает договорить.
Он потрясающе целуется.
Сравнивать особо не с чем, но мне нравится. Очень-очень нравится. До такой степени, что в животе опять скручивается теплый дрожащий комок, ноги предательски слабеют, а между ног снова горячо, мокро и томительно… Тело моментально вспоминает, что не получило свою долю наслаждения, и я с радостью ощущаю уверенную ладонь, неторопливо пробирающуюся под халатом вверх по моему бедру.
Ой… ах… что же ты делаешь…
Его пальцы касаются аккуратно, нежно, медленно. Поглаживают, ласкают, надавливают… Я почему-то стесняюсь смотреть на него, закрываю глаза, слышу его смешок. Сейчас он творит с моим телом что-то совершенно невообразимое, и я даже стонать не в силах, только тихо мурлычу, отдаваясь во власть его нахальной умелой руке. Да… да… да, здесь… еще… еще-еще-еще!
Я уже не контролирую себя, покачиваю бедрами навстречу ласке — ну, вот-вот-вот… сильный толчок — чувствую в себе его пальцы — еще раз… Да! Да! Да! Внутри все сжимается, пульсирует, ликует, стискиваю бедрами его руку — как же хорошо, как хорошо…
Когда оглушающая волна удовольствия схлынула, я потрясенно наблюдаю, как он облизывает пальцы. С ума сойти… И как я на вкус, интересно? Народная мудрость правду про селедку говорит?
Вместо того, чтобы спросить по селедку, я спрашиваю про ванную.
— Воды нет.
— Была же… — мне совершенно не хочется покидать его колени, поэтому обойдемся очищающим.
Северус улыбается. Ну, для него это можно считать улыбкой. Легко провожу пальцем по его губам. Как здорово — теперь я могу это сделать… И поцеловать тоже могу. И еще много чего! Но пока не буду.
Кто бы знал, до чего тепло и уютно свернуться калачиком в объятиях язвительного и мрачного Мастера Зелий! Как удобно прижаться щекой к его груди, как хорошо убаюкаться в его руках, и засыпая, понимать: когда тебя так обнимают, весь мир можно смело считать полной фигней…
* * *
Я просыпалась еще пару раз — когда Северус перекладывал меня кровать, и когда он с чувством орал на кого-то матом. В камине мне привиделась голова МакГонагалл — спросонья, не иначе.
А потом я снова задремывала, прижимаясь к груди моего профессора. Он гладил меня по голове и что-то ворчал про Минерву и Устав школы.
Все фигня. Все, кроме Снейпа. А МакГонагалл… МакГонагалл — тоже фигня.
19.05.2010
546 Прочтений • [Методическое руководство по прикладному пофигизму ] [17.10.2012] [Комментариев: 0]
Vova
