Я знаю, он меня любит! Я в этом уверен: он всегда старался не выделять меня из толпы студентов, но ошибся. Его излишняя ненависть, а подчас равнодушие, выделяли его отношение ко мне…
Но в одном вопросе я смущаюсь дать себе правильный ответ, такой, чтобы все его приняли: и Рон, и Гермиона, и даже я… и ОН…
Все началось на седьмом курсе. Это была, кажется, среда… Ладно, неважно… В тот день расписание немного изменилось, и все гриффиндорцы, в том числе и я, должны были идти на Зельеварение, вместо того, чтобы прохлаждаться на квиддичном поле.
В общем, моя нерешительность не позволила мне пропустить лекции у Снейпа, в то время как многим она уступила место на площадке, скользкой, узкой, так близко от края; стоишь и кажется, сейчас потеряешь равновесие и упадешь вниз-вниз-вниз, но чьи-то руки хватают тебя в этот момент, не давая попрощаться с жизнью, когда ты готов просить прощенья у всех подряд за все те глупости, что совершил в молодости. Да-да, в молодости, хотя, сейчас мне 17 лет, я — Гарри Поттер, мальчик-который-полюбил-своего-профессора.
Тот переломный момент в своей жизни я помню, будто это произошло вчера или несколько часов назад. Так, будто это было не со мной, а я стоял в стороне и наблюдал: «Когда он прыгнет? Неужели он так и будет стоять, выпрямившись, на бортике стены?»
Я отлично помню соленый привкус на моих губах, молнии, сверкающие в линзах очков, боль в шраме, моей отличительной черте, которую оставил мне заклятый, предсказанный враг, Волдеморт.
Тогда я думал, что покончить жизнь таким лестным способом будет очень… легко, правильно. Но… ОН ВСЕ ИСПОРТИЛ!
Хотя, если бы не ОН, я бы так и стоял в нерешительности на борту, не поднимая руку над бездной.
Бездна — что это? Не знаю… Понимаю, что это не правильно, ведь у любой пропасти есть дно, но никто не решался проверить, испытать на себе. Может быть, его глаза — бездна? Я тону в них без возможности выбраться на сушу, без способности вдохнуть на глубине.
Я не хотел, чтобы он видел Гарри Поттера в таком состоянии, с заплаканным лицом, красными глазами, опухшим носом. Без кровинки в лице. Конечно, я был не в таком состоянии: мне было еще хуже. И выглядело это совсем не привлекательно.
Но мистер Сн… нет, он… не замедлил появиться на пороге лестницы. Иногда я спрашиваю себя, зачем он это сделал? Нет, он не стоял, а действовал, не смотрел, а умолял не отпускать его руку, которой он держал меня за ворот мантии.
И мне стало страшно… Я в первый раз испугался, — не Волдеморта, не боли от прикосновений Темного Лорда, нет, не его, — я испугался будущего.
Я испугался. И я боялся показать свой страх суровому профессору. Я просто протянул руку в ответ на протянутую ладонь. Я просто упал в объятья. Я просто вытирал слезы рукавами. Я просто признался в любви…
Я признался в своей привязанности. В долге, ставшим необходимостью. Я просил… нет, я умолял его остаться там, в башне. Я умолял не прекращать гладить меня по спине, голове, волосам; умолял шептать ласковые утешения, нежные просьбы, потому что это был единственный наш столь продолжительный разговор, без теней студентов, без кривых усмешек; потому что в его голосе было так много бархата. А бархат — такой мягкий…
Но он не послушал мои просьбы: он просто отстранился и ушел. Навсегда. А я так и остался стоять и сотрясаться от рыданий, остался без жилетки, в которую можно поплакать, остался без опоры, на которую можно положиться в любом случае.
Прости меня. Пожалуйста, Северус. Прости меня… Отпусти меня, оставь меня, Северус. Мне не нужна жалость, мне просто надо остаться в тишине. Прости, Северус. Прости за мою любовь…
* * *
— Десять баллов с Гриффиндора, Поттер! За ваше ротозейство.
И больше ничего. Больше он ничего не меняет в формулировке. Только количество баллов. Один раз дошло до пятидесяти.
Больше он ничего не говорит, обращаясь ко мне. Он уделяет внимание всем, только не мне. Всем, но только не Гарри-чертову-Поттеру…
Я больше так не могу! Не могу видеть его усмешки, зная каким он может быть… обжигающим. Страстным. Нежным. Добрым… Красивым, когда улыбается, обнажая белоснежные зубы, и улыбка отражается не только на губах, но и в глазах.
Я не могу слышать этот тон, в котором скользит, переливаясь на солнце, ядовитая гадюка, когда помню, каким бархатным он может быть. А бархат — такой мягкий…
Занятие почти закончилось, а я ничего не сотворил из ассортимента компонентов. Я уже начал резать какую-то деревяшку, когда услышал голос:
— Поттер, останьтесь после урока.
И ответил, как можно более увереннее:
— Да, сэр…
Я заставлю его полюбить меня… Любым способом…
Звонок прозвучал неожиданно, в виде спасительного сигнала окончания моих мучений. Рон, куда ты? Подожди…
— Поттер, вы что, глухи? Останьтесь.
Спасибо, Рон, удача мне сейчас пригодится. Нет, меня не надо ждать. Ох… Нет, я остался один, с ним наедине. Что это значит для меня? А для него?
Как пронзителен его взгляд… Как звенит тишина, возникнувшая между нами. Как глубока пропасть его глаз. И правда — бездна. Без возможности выбраться на берег, потонув в океане… нерешительности.
Я и не заметил, как покраснел. Хотел унять румянец, но Снейп так резко дернул рукой, что я не посмел опустить голову.
Затем он подошел ко мне вплотную, подцепил мой подборок двумя пальцами и спросил:
— Почему вы краснеете, Поттер? Вы стесняетесь меня? Казалось бы, вам больше нечего стесняться…
Я не знал, что ответить на его вопрос. Я просто посмотрел в его черные глаза, которые стали еще темнее. Что это — в его глазах, — страсть, жалость?
— Не надо меня жалеть, профессор.
— Кто сказал, что тебя жалеют, глупый мальчишка? Я просто, — он облизнул губы, — я просто не могу больше ждать. Семь лет я терпел, чтобы насладиться этим моментом
И он… он наклонился и поцеловал мои губы, лаская их языком, прикусывая зубами.
Мэрлин, за что мне такая пытка? За что?...
— Зачем это все? Почему? Ты ведь ушел…
А Снейп только улыбнулся своей кривой ухмылкой, которая больше ни на чьем лице не выглядела бы улыбкой, и провел пальцами по моей щеке:
— Вы всегда отличались крайней проницательностью, Поттер. Так что же вам мешает проявить ее сейчас?
Vova
