Проклятый этот праздник, дери его соплохвост! Проклятая эта Минерва, чтоб ей до конца дней икалось! Проклятая эта толпа, сплошь состоящая из поощренных непричастных ни к войне, ни к победе! Поттер, проклятущий этот Поттер, метлу его ему в задницу — и никуда от него не деться, вон, мелькает перед глазами, лыбится, малолетняя скотина, ни дна ему ни покрышки!
Проклятье! Уберите софит, он мне в глаза светит! Нет, я непременно подолью Минерве слабительного в вискарь! И ее невыносимой стажерке тоже! За то, что затащили меня на это проклятое празднество. Или они не пьют виски? А, неважно. Чтобы я — и не нашел, что во что подмешать? На худой конец, можно навесить на обеих какое-нибудь мерзкое проклятье, этого добра у меня в арсенале тоже хватает. Да, проклятье! Проклятье! Пррррр…
— Профессор Снейп!
Так, сделать лицо, повернуться к Министру.
— Позвольте вас поздравить…
Не позволю! Пошел к троллям, тупое рыло!
— Взаимно, господин Министр…
— Как ваше здоровье драгоценное?
Не дождешься! Здоровье мое воистину драгоценное, ибо, когда я наконец соизволю издохнуть, Министерство на радостях будет неделю бухать, а потом месяц похмеляться, так никакой казны не напасешься. Как истинный патриот, я обязан заботиться о материальном благополучии своей страны, поэтому умирать пока воздержусь — в целях экономии. Закатай губу назад, с-с-с…
— С-спасибо, не жалуюсь.
— Рад, очень рад!
Двухметровая чернокожая махина, именуемая Министром Магии, рассекла толпу танцующих подобно атомному ледоколу и взяла прямой курс на стол с напитками. Профессор ЗОТИ посмотрел ему вслед с нескрываемым отвращением: он был уверен, что стоит Министру только дать волю — тот на руках доставит бывшего шпиона в Азкабан и самолично устроит там со всем возможным комфортом на ближайшие лет этак двести.
Снейп раздраженно поморщился, отворачиваясь от бьющего прямо в лицо света. Утомительное «тыц-тыц-тыдыдыц» действовало на нервы и грозило в скором времени вызвать головную боль. К головной боли профессор был категорически не готов: на фоне застарелого остеохондроза мигрень могла мучить его по нескольку дней кряду, заставляя едва не лезть на стену. Лицезреть скопище вспотевших, красных и ошалевших от скачки студентов тоже не доставляло ни малейшего эстетического удовольствия.
Профессор быстро оглядел зал в поисках взрослых и адекватных людей. Кингсли не считается. Минерва, Флитвик — эти уже навеселе, но еще вполне вменяемы, чтоб приглядеть за беснующимися подростками. Тут самое криминальное, что может случиться — передоз Веселящего зелья да пронесенное в рукаве огневиски. Уж с этим как-нибудь справятся и без его, профессора, участия.
Воспользовавшись моментом благодатной тишины между двумя танцами, — если этот экстатический беспредел, достойный обожравшихся пейотом индейских шаманов, можно назвать танцами! — Снейп ринулся к выходу из Большого зала. Ринулся преимущественно по плинтусу, мимолетно пожалев, что его анимагическая форма — не таракан. Несознательная молодежь отрывалась на полную катушку, справедливо полагая, что Праздник Победы — единственный день в году, когда можно не просто не бояться Великого и Ужасного замдиректора, а еще и не уступать ему дорогу: баллы в честь праздника не снимались и отработки не назначались. О том, что преподаватель ЗОТИ отыграется за это на следующий же день, никто не думал в силу юношеской восторженной наивности. Кому охота портить Праздник Победы такими низменными материями, как соблюдение школьных правил!
Профессор одолел уже половину пути до выхода, когда музыка зазвучала снова. Первые же легкие, игривые удары тамтамов с лукавым «цссс-цссс» маленьких маракасов и нервным «шк-шк-шк» больших заставили Снейпа замереть на месте. Этот порхающий, смеющийся ритм с нежными высокими напевами гармоники совершенно не походил на однообразный навязчивый «бум-бум-бум», по недоразумению именуемый музыкой. Сочный женский голос с характерной латинской сипотцой вкрадчиво затянул: «Cho-оrando se foi quem un dia so me fez chorar…»
Танцпол взорвался. Роскошные вечерние платья студенток вмиг трансфигурировались в легкомысленно коротенькие наряды, и зал всколыхнулся, закружился, замелькал оголенными животами и коленками. Плотно прижавшись друг к другу, танцующие выписывали совершенно непристойные движения бедрами, вихлялись и крутились, подпрыгивали — ну прямо бабуины в брачный период. Упоительно сладкий голос поощрял это безобразие: «Chorando estara ao lembrar de un amor Que un dia nao soube cuida-аr…», тамтамы поддакивали, маракасы подзуживали, гармоника заливалась, вторя голосу. «A-а-а recordacao vai estar com ele aonde fo-оr…»
Снейп едва не плюнул в сердцах и развернулся с твердым намерением покинуть-таки это буйство похабщины. «Ой-ой-ой! — тут же хмыкнул язвительно внутренний голос. — На себя посмотри, образец нравственности и человеколюбия! Похабщина… Ишь, Фенелон выискался! Ты хоть один бордель найди, где тебя не знают. Скажи уж прямо, что не можешь на эти ножки и попки спокойно смотреть, как и любой нормальный мужик!» Внутренний голос был прав, но профессора это не взбодрило. Мысленно послав внутренний голос по всем известным и очень далеким адресам, Снейп шагнул было в сторону выхода, но тут неопознанный ботинок ощутимо наступил ему на ногу, а прядь чьих-то волос больно хлестнула по лицу. Не сдержавшись, профессор злобно выругался и обернулся, чтоб задать наглецам хорошую трепку, но осекся на полуслове: в нескольких шагах от него извивались в танце Поттер и… Гермиона Грейнджер.
Босая, в такой же легкомысленной одежке, растрепанная и счастливая Грейнджер. Смуглая поттеровская лапа уверенно лежала на ее обнаженной спине. Золотой мальчик прижимал девушку к себе гораздо крепче, нежели это было необходимо для танца — во всяком случае, так показалось Снейпу. Покачивая бедрами на зависть любой стрипизерше, Грейнджер изящно переступала на носочках точно в такт пульсирующему «там-тагадам-там-там», и Герой всея магической общественности выглядел рядом с ней натуральным бегемотом. Мелькнула мысль: как этот неуклюжий тупица еще не отдавил ей ноги? После знакомства с поттеровским ботинком размер обуви у нее может существенно увеличиться…
Гармоника залилась исступленной витиеватой руладой, и Поттер лихо крутанул подругу вправо, потом влево, снова вправо, влево… Непристойно короткая юбчонка взлетела до самой талии, обнажая фарфоровую гладкость девичьих ягодиц. Профессор непроизвольно зажмурился и тряхнул головой: ему показалось, что на Грейнджер нет белья. В следующую секунду выяснилось, что белье таки есть. Но выглядел этот крохотный треугольничек алой ткани с двумя тонкими веревочками так… вызывающе, что лучше б его не было вовсе. Оголенная срамота вызывает лишь пренебрежение, а вот едва прикрытое в нужных местах юное женское тело — изысканный соблазн, устоять перед которым решительно невозможно, если только ты не импотент. Нет, ну кое-что, конечно, при таком зрелище стоит непокобелимо. Буквально столбом. А кое-что разжижается до консистенции супа с фрикадельками.
Стойкость профессор ощущал очень хорошо. А тот факт, что он даже не подумал отвести взгляд от прелестей своей бывшей ученицы, явно свидетельствовал о прогрессирующем разжижении всего, что стоять не могло.
Тамтамы бесновались. Грейнджер, широко расставив ноги, вдруг оседлала бедро Поттера и откинулась назад, выгнулась, едва не коснувшись затылком собственных пяток, распущенные волосы подмели пол. Поттер резко дернул ее на себя, — каштановая грива взметнулась и рассыпалась по розовым от жары плечикам, — потом снова опрокинул, придерживая за талию, и снова рванул к себе… То, что творили эти двое, нельзя было назвать даже развратом. Это был восторженный угар, гремучая смесь полудетской непосредственности, полувзрослой дерзости и юной, всепоглощающей, ни к кому не обращенной страсти. Когда в воображении профессора Поттер плавно трансформировался в пилон, стало понятно, что трындец не за горами.
Мысленно перебрав все известные ругательства и придумав еще парочку новых, Снейп понесся прочь из Большого зала с такой скоростью, что едва не выпрыгнул из собственной мантии. «Cancao riso e dor melo-оdia de amor,
Un momento que tica no ma-а-аr!» — издевался за его спиной томный голос. А в голове одинокой фрикаделькой бултыхалась единственная мысль: у Грейнджер даже трусы гриффиндорского цвета.
Нетерпеливый стук в дверь убил последние надежды на отдых.
Час назад, вломившись в свои покои, профессор сначала ходил из угла в угол, потом рухнул в кресло, одним духом высадил почти полбутылки огневиски прямо из горла и еще долго порыкивал вполголоса, как недовольный зверь под кустом. Теперь, когда алкоголь наконец-то «догнал», накатила приятная расслабленность, клонило в сон, и ничего хуже визитеров в этот момент вообразить было невозможно. Снейп категорически не желал выныривать из блаженной полудремы, и даже почти убедил себя, что стук ему приснился. В заблуждении он пребывал ровно полминуты — до тех пор, пока снова не постучали.
Раздражение вспыхнуло такое, что даже ругательства застряли в горле. Профессор издал невнятный звук типа «А-аррргх!», подлетел к двери и распахнул ее злым пинком. Из коридора раздался звонкий: «Ой!», и появилась держащаяся за лоб Гермиона Грейнджер.
Какого поттера она тут ошивается?!
— Профессор МакГонагалл просила передать — сейчас Рон и Джордж будут праздничный салют устраивать! — тяжело переводя дух, выпалила она. — Велела вас позвать.
Встрепанная, запыхавшаяся, румяная, все в том же неприличном полуголом виде, с огромными сияющими глазами, Грейнджер смотрелась в зябком мраке Подземелий так же неуместно, как невеста на кладбище. Плохо, что нельзя снять баллы. За разгуливание по школе в таком облачении полагается содрать не меньше сотни. А за гриффиндорские трусы — еще пятьдесят. А за то, что выставила их на всеобщее обозрение — еще двести!!!
— Сэр, так вы идете?
Застрявшая было брань высвободилась и теперь прямо-таки рвалась наружу. Снейп неснейповским усилием обуздал свой некстати воспрявший темперамент и лишь бросил короткое:
— Нет!
— Но, сэр! — девчоночье плечо беспардонно вклинилось между закрывающейся дверью и косяком. — ДИРЕКТОР МакГонагалл очень просила вас прийти!
Директор? Пардонэ муа, чей отказ от этого поста сделал Минерву Директором Хогвартса? Так что пусть несносная гриффиндорская выскочка стоит в почетном карауле вместо горгульи, пока ее бесстыжие гриффиндорские трусы не позеленеют.
— Мисс Грейнджер, — голос профессора стал подозрительно вежливым. — Директор МакГонагалл просила вас позвать меня? Вы позвали. Я вас не задерживаю!
Снейп уже приготовился вновь созерцать алый клочок ткани, заменяющий гриффиндорке белье: когда Грейнджер развернется и бросится в позорное бегство, другой кусок ткани, служащий подобием юбки, непременно задерется. Хотя профессор давно вышел из того счастливого возраста, когда считается великим геройством заглянуть девчонке под юбку, наблюдать попку Грейнджер было для него несравнимо приятнее, чем ее же вечно поднятую на уроке руку.
Однако Мисс-я-знаю-все даже не думала убегать. Она приосанилась, поправила на переносице несуществующие очки, поджала губы — точь-в-точь Минерва! — и отчеканила фирменным макгонагалловским тоном:
— Гермиона, я разрешаю вам делать все, что посчитаете нужным, но профессор Снейп должен присутствовать при праздничном фейерверке. Понадобится — приведите его за нос!
Грейнджер так точно скопировала директорские интонации и выражение лица, что Снейп неожиданно для самого себя фыркнул. Впрочем, его отношение к самой директрисе, празднику и фейерверку от этого ничуть не изменилось.
— Мисс Грейнджер, вряд ли вам удастся так же успешно изобразить меня. Во всяком случае, передайте вашей руководительнице, что, по моему скромному разумению, сегодняшний день больше подходит для скорби, чем для радости. Если кто-то забыл, чего нам стоила эта победа, я готов безвозмездно напомнить.
По всем законам формальной и неформальной логики, теперь лохматая надоеда должна была совершенно точно убраться восвояси. Но Грейнджер подняла на профессора удивительно спокойный, ясный взгляд и сказала очень просто:
— Никто не забыл, и вы лучше меня это знаете. Мы помним о войне триста шестьдесят четыре дня в году. А в День Победы делаем вид, что забыли.
Снейп знал. Но не признавать же правоту настырной соплячки.
— Это не оправдывает вашу разнузданность, мисс. Прикройтесь, вы выглядите, как последняя шлюха с Лютного.
Должна была оскорбиться. Возмутиться должна была.
Но вместо этого улыбнулась иронично и, как показалось, понимающе:
— Разнузданность? Это всего лишь ламбада, профессор. Просто танец.
— Танец? Вы эту пошлятину называете танцем?
— Танец, сэр, — в спокойном голосе Грейнджер появилась нотка провокационного менторства, — вид искусства, в котором художественные образы создаются средствами пластических движений и ритмически четкой и непрерывной смены выразительных положений человеческого тела. Танец существовал и существует в культурных традициях всех человеческих обществ. Марта Грэхем определяла танец как подлинное выражение глубочайших душевных чувств, высвобождаемое через движение тела.
— Подлинное, говорите? В таком случае, после вашего представления в Большом зале мне даже подумать страшно, какие у вас глубочайшие душевные чувства!
— При всем моем уважении, сэр, фрейдистские наклонности вам не к лицу.
Привычный тон прилежной ученицы настолько диссонировал с непотребным внешним видом Грейнджер, что Снейп на миг оторопел. Это что, она хамить пытается?
— Фрейдизм тут ни при чем, мисс Грейнджер, не подменяйте понятия. Эта ваша — как ее, лямбда?
— Ламбада, сэр. Лямбда — это одиннадцатая буква греческого алфавита.
— Неважно. Так вот, танцы, движения которых недвусмысленно имитируют половой акт, вряд ли можно считать культурным явлением. Скорее, вопиющим бескультурием.
— Сэр, такое ханжество скорее подойдет радикальному исламисту, но не вам. Вы, случаем, не мусульманин?
Хамит? Какое там! Нагло издевается!
— Вы забываетесь, мисс Грейнджер!
— Да, наверное. А вы, профессор? — Грейнджер подошла близко-близко, заглянула в глаза, словно пытаясь высмотреть что-то знакомое и очень важное. — Неужели вам никогда не хотелось… забыться?
Снейп ошалело глядел сверху вниз на лучшую ученицу школы, а она медленно и осторожно взяла его руку и положила себе на талию.
— Представьте… Солнце, пляж … — Грейнджер переступила на месте, скидывая туфли. — Песок под ногами… белый, теплый…
Она еще не остыла после танцев, и нежная кожа под пальцами профессора была горячей и чуть влажной. Или это ладонь вспотела от прикосновения к юному трепещущему телу?
— Море шепчет… — девчонка слегка расставила ноги и откровенно прижалась лобком к мужскому бедру. — И пальмы на ветру шшухх… шшухх…
В горле пересохло, рот наполнился густой тягучей слюной, когда Грейнджер качнулась из стороны в сторону, немного откинулась назад, приподняла волосы, открывая профессорскому взору изящную шею и трогательную ямочку меж ключиц. В следующий миг тонкие проворные пальцы сверху вниз пробежались по груди и бокам Снейпа и уверенно остановились на его бедрах:
Взъярившаяся кровь забарабанила в висках, гулко забухала в груди знакомым «там-тадам-там-там». Грейнджер направляла его, увлекала за собой, бесстыже льнула, оглаживала плечи и руки, еле слышно мурлыкая: «Dancando lambada-ey, danсando lambada-la, danсando lambada…»
Страсть без порочности, откровенность без пошлости, веселье без буйства — ламбада…
Внезапно девчонка уселась на его колено, вцепилась в локоть и резко выгнулась назад, почти вставая на «мостик». Снейп едва успел подхватить ее, потерял от неожиданности равновесие и резко дернул ее на себя, чтобы не упасть… слишком сильно дернул. С изумленным вскриком Грейнджер повисла у профессора на шее, теплое дыхание обдало ключицу, руки сами собой стиснулись вокруг ее талии, скользнули по обнаженной спине, привлекая еще ближе, прижимая еще крепче. Мимолетное прикосновение нежных губ к шее над самым воротником лишило остатков самоконтроля.
Инстинкты, гормоны, желание — взревело все, кроме стыда и совести. С коротким прерывистым вздохом Грейнджер закинула ногу на его бедро — это уже что-то из танго, мелькнула неуместная мысль, — и запрокинула голову, подставляя шею горячим лихорадочным поцелуям.
Будоражащий ритм ламбады завывал в крови, ловкие девичьи пальцы торопливо стягивали с мужских плеч мантию, путались в пуговицах сюртука, пробирались под рубашку, зарывались в черные волосы. Нетерпеливые мужские руки скользили по стройным бедрам, сжимали крепкие ягодицы, жадные губы ласкали высокую упругую грудь.
Morena cintura de mola…
Нежное нахальство языка, танцующего вокруг сосков.
…seu jeitinho me faz relaxar…
Стыдливая доверчивость ответной ласки.
Сom jeitinho neguinha me diz…
Головокружительное безумие вседозволенности.
…bem juntinho escorregando dа…
Ослепительная вечность между мигом предвкушения и мигом наслаждения.
Где-то далеко гремел взрывами фейерверка, шипел и плевался разноцветными искрами праздничный салют, но неподвижную тишину школьных подземелий нарушали иные звуки — тяжелое дыхание, неясный сбивчивый шепот и протяжный требовательный стон: «Еще…»
Losenta lambada!
И когда до «маленькой смерти» остался один удар сердца, Северус Снейп открыл глаза.
* * *
«Бывают просто сны», — напоминал себе профессор ЗОТИ, подпирая плечом стену Большого зала, хотя стена в его поддержке совершенно не нуждалась.
Просто сны.
Вот и празднование Дня Победы проходило совсем не так, как привиделось профессору нынче ночью. Никакой ламбады — венский вальс и фокстрот. Никакого разгула — сдержанная радость и светлая печаль. И святой Поттер забился в угол, делая вид, что его тут вообще нет. И Кингсли всего лишь церемонно раскланялся и отошел к Минерве, потому что знает, как не любит Снейп повышенного внимания к своей персоне. И Грейнджер мелькнула где-то сбоку, почти неразличимая в своем скромном платьице среди протокольной строгости министерских мантий. Мелькнула и скрылась в дверях, и никто не заметил ее ухода.
Бывают просто сны.
Снейп нашел взглядом МакГонагалл. Встретившись с ней глазами, дотронулся до виска: «Голова болит». Минерва обеспокоенно нахмурилась, кивнула: «Иди, отдыхай». И ухватила за локоть Риту Скитер, отвлекая ее придуманной на ходу сплетней, чтобы профессор беспрепятственно покинул празднество.
Не то чтобы Снейп целенаправленно искал свою бывшую ученицу.
Не то чтобы он совсем не хотел ее случайно найти.
Мисс Грейнджер обнаружилась в одном из коридоров у окна, совсем недалеко от Большого зала. Какая-то совсем невзрачная, словно ощипанный воробьенок, ни следа той дерзкой юной прелести, что так измучила профессора во сне. Простенький наряд, чуть сутулые плечи, растрепанные волосы. Глазу не за что зацепиться.
— Что же вы ушли с праздника, мисс Грейнджер?
Девушка вздрогнула и обернулась.
— Ох, профессор… как вы меня напугали.
Напугал? Значит, есть еще порох в пороховницах.
— Так почему вы не на празднике, мисс?
— А вы почему не там?
— Отвечать вопросом на вопрос — дурной тон, мисс Грейнджер.
Девчонка улыбнулась. Призадумалась.
— Наверное, мне просто нечего там делать, сэр. Позировать для фото я не умею, раздавать дежурные улыбки — тоже, произносить речи не хочу, вести пустые разговоры не собираюсь. Да и не праздник это вовсе. Повод для официального сборища. Помнить о павших нужно постоянно, а не раз в году.
Северус на миг даже онемел. Грейнджер почти повторила его собственные слова — те, произнесенные во сне. Ну, меняться ролями — так меняться.
— Мисс Грейнджер, павшим не нужна наша скорбь. Знаете, в древности запрещалось плакать на могилах. Считалось, что от наших слез мертвым будет тоскливо на небесах, поэтому ушедших в иные миры нужно вспоминать с улыбкой. Оттуда и выражение: «О мертвых либо хорошо, либо ничего». Возвращайтесь в зал, потанцуйте, что ли. Так вы лучше почтите память погибших.
— Да я бы рада, сэр. Но танцевать не умею.
— Как?
Образы из сна завертелись перед глазами: невинная обольстительница в непристойной пляжной юбчонке, изящная и гибкая, легко порхающая в умелых руках партнера…
— Никак. Вообще никак не умею. В последние годы не до танцев было…— Грейнджер деланно безразлично пожала плечами. — Да и не приглашает никто.
Северус Снейп так никогда потом и не смог понять, где были его мозги, когда губы самопроизвольно брякнули:
— Ну, вот я вас приглашаю.
Грейнджер похлопала глазами и издала несколько нечленораздельных звуков, прежде чем вымолвить:
— О… профессор… вы умеете танцевать?
— Нет. У меня, как и у вас, было мало поводов для танцев. И, поскольку вы танцевать тоже не умеете, я могу вас пригласить без риска быть осмеянным.
— Логично, — Грейнджер растерянно огляделась, словно боялась быть застуканной на танцах со Снейпом. — Самое страшное, что может случиться — оттопчем друг другу ноги.
Но она не двинулась с места.
— Смелее, мисс Грейнджер, я не кусаюсь.
— И ядом плеваться не будете?
Снейп еле подавил смешок.
— Я постараюсь.
— Честное снейповское?
— Честное… принцевское.
Она подошла медленно, настороженно. Остановилась на гриффиндорском расстоянии, взглянула вопросительно, замялась. Снейп с трудом удержался, чтобы не приподнять по привычке бровь.
Решилась наконец. Шагнула ближе. Чтобы дотянуться до плеч профессора, ей пришлось приподняться на цыпочки. Во сне она казалась ему выше… Положила на плечи ладошки так робко, что Северус даже не сразу почувствовал их прикосновение. Так, а теперь-то что? Ну, обнять за талию, наверное, надо…
Его пальцы уже почти коснулись ткани девичьего платья, уже совсем почти… когда за окном бахнуло, вспыхнуло и затрещало. Грейнджер испуганно ойкнула и рефлекторно подалась вперед — первый и такой женский порыв найти защиту.
— Что это?!
— Фейерверк.
Вот теперь все было как надо. Как хотелось. Как во сне.
Грейнджер доверчиво прижималась щекой к профессорской груди, Северус крепко обнимал ее, тонкую и легкую, а за окном грохотал праздничный салют.
Не нужно ламбады: танцевать можно и не двигаясь.
Не нужно откровенных нарядов, и цвет белья не имеет значения.
Нужно только, чтобы сны хоть на один момент совпали с явью.
Vova
