Заставь меня жить

Зима в этом году наступила слишком рано. Снежный покров надёжно укрывал в своих объятиях промёрзшую землю, окутывал голые ветки деревьев, создавая обманчивое впечатление, что сейчас февраль месяц, но никак не 17 августа. Да и холод был совсем уж не осенний.

Я осторожно пробирался среди аккуратных рядов одинаковых каменных плит, частично, а то и вовсе погребённых под снегом. Здесь легко можно было заблудиться, но только не мне. Потому что я абсолютно точно знал, где находится их могила.

На гладком прямоугольном надгробии высечены аккуратные буквы:

«Джеймс Поттер. 27 марта 1960 года — 17 августа 1997 года.

Последний же враг истребится — смерть».

Мама и папа. Пять лет уже прошло. Так мало, чтобы оправиться от потрясения.

И слепое чувство вины. Это из-за меня их нет в живых. И ещё из-за одного человека. Хотя его даже существом трудно назвать.

Как я надеялся, что, одолев Волдеморта, я наконец-то почувствую облегчение от исполненной мести. Но вместо этого — только тупая боль и возросшее в геометрической прогрессии отчаянье от мысли, что смертью заклятого врага я ничего не изменил. Да, мир был спасён. Но не мои родители.

Присев на корточки, стираю снег с холодного камня, обвожу подушечками пальцев каждую букву. Кладу рядом две белые розы.

Сильный порыв ветра распутывает мой шарф, и я в последнюю секунду успеваю ухватиться за его край. Обернувшись через плечо, устремляю взор к человеку у ворот. Печально и едва заметно улыбаюсь, хотя и прекрасно осознаю, что с такого расстояния он не различит мою улыбку.

Вновь закутываясь в тёплый шарф, в который раз пробегаю глазами по надписи.

— Я счастлив, мам, как ты и желала… — из груди вырывается тяжкий вздох, — только мне безумно не хватает вас…

Усиливающаяся с каждой секундой буря и пришедшая с ней мысль, что ещё чуть-чуть, и мы уже не сможем выбраться отсюда, заставляет меня уйти немного раньше, чем я хотел. Бросив прощальный взгляд на могилу, разворачиваюсь и иду в сторону выхода, сунув руки в карманы куртки и борясь с разрастающейся внутри щемящей болью.

Он лишь вопросительно кивнул, когда я поравнялся с ним. Лицо практически ничего не выражает, но в его глазах я вижу почти ту же смертельную тоску, что сжимает и моё сердце.

Ещё один сильный порыв ветра словно подталкивает меня к нему, и я утыкаюсь носом во влажную от снега чёрную ткань его пальто, изо всех сил сдерживая рвущиеся наружу слёзы. Чувствую, как его губы прижимаются к моей макушке.

Да, он есть у меня. Иначе я просто не представляю, с какой целью я смог бы жить дальше.

*пятью годами ранее*

Наверно, счастливей меня никого в этом мире не найти. Да, я понимаю, что звучит это по-детски наивно и даже смешно, но именно так я и думал всю свою сознательную жизнь. И на это были причины.

Огромный волшебный мир, про который ты, казалось, знаешь уже практически всё, но каждый раз он снова приподнимает свои завесы, открывая твоему жадному взору очередные удивительные вещи. Хогвартс, мой второй дом. Рон с Гермионой, Невилл, Джинни, Полумна и другие мои замечательные и верные друзья. И, наконец, моя семья. Мама и папа. Мои два самых близких и любимых человека во всём мире.

Дни, когда мне удавалось вырваться из школы и приехать в родной дом, были самыми лучшими днями в моей жизни.

Мамина невообразимо огненная, шикарная копна волос всегда блестит на солнце, когда она бежит от самого порога навстречу, стоит мне только свернуть на нашу улицу. Сначала я поражался, как ей удавалось настолько точно предугадывать момент моего появления. Но, как оказалось, после очередного лета, проведённого у семьи наших рыжеволосых друзей в Норе, мама тоже обзавелась подобными волшебными часами, точь-в-точь как у Молли Уизли, только с изображением меня и папы.

Мама всегда кидается в мои распахивающиеся объятия, и каждый раз я только и мог удивляться её поразительной миниатюрности, ощущая себя чуть ли не настоящим гигантом, хотя высоким ростом я не отличался, а грудой мышц и подавно.

В такой момент мои губы трогает, пожалуй самая дурацкая и в то же время самая счастливая улыбка, так, что потом ещё минут сорок сводит скулы.

— Гарри, детка, я так скучала… — звучит возле уха, изящные пальцы зарываются в непослушные вихры моих волос, чуть отстраняя от себя, и я встречаюсь с отражением своих собственных глаз на прекрасном лице. Та же зелень весенней травы, те же озорные искорки.

Спустя пару мгновений из двора показывается отец.

Вот тут уж просто моя ходячая копия. Точней я — его. Те же непослушные волосы, та же лучезарная улыбка до ушей, та же круглая смешная оправа очков.

И как всегда — с двумя мётлами подмышкой. У нас с папой за все эти годы сложилась традиция — как только я приезжаю домой, мы садимся на мётлы и устремляемся погонять над полями, ловя снитч. Тот самый, что отец забрал себе ещё во времена Мародёров.

— Сынок! — стремительно подбегая к нам с мамой, он одним махом обнимает нас двоих, да так, что мы начинаем сдавленно охать вперемешку с хихиканьем, — мы же полетаем, да? Лили, ты не против?

— А как же ужин? — с наигранным недовольством произносит мама, лукаво прищуриваясь.

— Лили, милая, мы же недолго. Полчасика, и будем на месте… — ласково отвечает отец, любовно заправляя выбившуюся рыжую прядку за аккуратное ухо мамы. Она снисходительно улыбается в ответ и, поцеловав каждого, отпускает нас.

Оседлав мётлы, мы отрываемся от земли и ближайшие полчаса играем на близлежащем поле, точней даже больше дурачимся, то летая наперегонки, то гоняясь за снитчем, не переставая хохотать, до тех пор, пока живот не начнут мучить колики и в ушах не зазвенит от свиста ветра.

Налетавшись, уставшие, но довольные, мы возвращаемся домой, где царит такой приятный и аппетитный аромат, что голодный желудок тут же даёт о себе знать.

Притягиваемые сводящим с ума запахом, мы влетаем на кухню и готовы буквально тут же наброситься на еду, но оказываемся выпровоженными мамой в ванную комнату.

— А ну-ка быстренько руки мыть! И будет вам ужин, — весело щебечет она, перемежая слова звонким смехом, подгоняя нас шуточными шлепками кухонным полотенцем.

Даже самая вкусная еда Хогвартса не сравнится с тем, что готовит мама. Потому что это просто божественно.

Так, наевшись до отвала, чувствуя себя самыми настоящими кабанами на убой, мы располагаемся в гостиной и весь вечер проводим на большом мягком диване. Я рассказываю о своей школьной жизни, либо прошу маму наколдовать что-то интересное, в который раз восхищаясь её исключительным талантом и способности к магии. Потом, несмотря на наши с отцом стенания, под строгим надзором мамы дружно отправляемся спать.

Отпуская Буклю на ночную охоту, я провожаю сову взглядом до тех пор, пока она не превращается в маленькую тёмную точку на фоне луны, а в груди разливается такое нежное и приятное тепло от ощущения, что я как никогда счастлив…

* * *

Пожалуй во всей этой идиллии был лишь один слегка острый угол. Профессор Снейп. Я знал, что по молодости он был влюблён в мою маму, но в силу некоторых обстоятельств (каких именно, мама отказывалась мне поведать, отец тоже, ну а у Снейпа я, естественно, и спрашивать не стал) их отношения на время испортились, и мама сделала выбор в пользу моего отца. Также мне было известно, что между папой и профессором была давняя неприязнь, несколько смягчившаяся благодаря маме, которая не хотела, чтобы её любимый муж и лучший друг детства враждовали. Так что между ними двоими с давних пор воцарилось относительное перемирие. Или, по крайней мере, они искусно маскировали обоюдную неприязнь.

Так или иначе, отец и Снейп могли находиться в одном помещении, причём на довольно-таки сдержанно-снисходительной ноте.

В такие моменты они даже чем-то становились похожи. Выражением лиц, манерой разговора. Это выглядело несколько забавно.

Наше присутствие со Снейпом в Годриковой впадине практически всегда совпадало, оно и не удивительно, ибо что у меня, что у профессора время так называемых каникул одно и то же. И чаще всего это происходило летом. В рождественские каникулы он не появлялся у нас, потому что, как он однажды сам выразился в ответ на соответствующий вопрос мамы, «Рождество — это семейный праздник, и я не хочу создавать вам лишних неудобств». Не смотря на все уговоры со стороны мамы, Снейп не почтил нашу семью своим присутствием и в Сочельник, чему папа втайне был несказанно рад.

Зато летом он частенько появлялся у нас, максимум недели на три.

Также нас радовал своим присутствием мой дорогой крёстный, лучший друг моего отца и просто великолепный человек, Сириус Блэк. Он был для меня как второй отец.

Реже появлялся профессор Ремус Люпин, добрейшей души человек, который всегда приходил мне на помощь в моменты необоснованной депрессии. Да, он был оборотень, но это ничуть не делало его хуже. Плюс Снейп каждый месяц варил ему зелье, помогающее Ремусу не так остро и болезненно переживать полнолуния.

Среди учеников Хогвартса ходил слух, что он прекрасно умеет вызывать заклинание Патронуса, и мне безумно хотелось этому у него научиться. Сразу после каникул я как раз планировал зайти к Люпину в кабинет, чтобы договориться о дополнительных уроках по ЗОТиС.

Был ещё один друг нашей семьи, последний из четвёрки Мародёров, Питер Петтигрю по кличке Хвост. Он и вправду напоминал крыску — такой же маленький, толстенький, с острым носиком и бегающими глазками. Всегда безумно восхищался моими уникальными способностями в квидиче, как когда-то восхищался отцовскими. Правда у меня почему-то особого доверия и дружелюбия этот человек не вызывал, но ради отца я старался не выказывать своего предвзятого отношения.

И вот в разгар летних каникул мы собирались подобной компанией. Со стороны это выглядело как минимум забавно. Полный состав Мародёров, жена и сын одного из них, и Снейп, который по молодости не отличался особым дружелюбием по отношению к четвёрке. Но это было так давно, что старые обиды и неприязнь были позабыты.

В такие дни мама словно светилась каким-то особенным счастьем, буквально порхая между нами всеми.

— Вы — мои самые близкие и дорогие люди… — частенько повторяла она, поочерёдно заглядывая каждому из нас в глаза и мягко сжимая ладони. От моего внимания не ускользало, как уголок рта Снейпа трогала лёгкая, едва различимая, но всё же тёплая улыбка. Так странно было видеть отражение простых человеческих эмоций на этом, казалось, высеченном из мрамора, лице.

Что до моего отношения к профессору, то тут всё было предельно просто. Он был моим учителем, человеком, старше меня на приличное количество лет, и годился мне в отцы. Внешне холодный и рассудительный, не такой, как, например, профессор Люпин, или даже Сириус, с капелькой высокомерия, впрочем, не выходящего за рамки. Но ко мне он относился вполне нормально. Да и с чего бы нам быть в плохих отношениях. Порой он даже делал путные замечания и одаривал полезными советами. Правда частенько подшучивал надо мной в области зельеварения, где он был царь и бог, а я — жалкое ничтожество. Причём подшучивал в своей особенной манере. Но я не обижался, иногда даже хихикал в ответ. И мотал себе на ус очередные факты и тонкости этой науки.

Вообще, я в некоторой степени симпатизировал этому образованному человеку. С ним интересно общаться. Да, конечно и с Ремусом мы порой вели занимательные беседы долгими зимними вечерами в стенах замка, и Сириус мне был близок так же, как и отец, но Снейп… Он — это другое. С ним я не мог поболтать о насущном, поделиться какими-то забавными историями из школьной жизни, но в плане интеллектуальных разговоров ему просто не было равных. Его трезвый ум, абсолютно специфичный взгляд на многие вещи, холодная рассудительность и необычайная твёрдость характера восхищала меня не первый год. Хоть он и был деканом чужого факультета, это, тем не менее, не ставило между нами барьеров.

Сириус порой обижался на меня за то, что я предпочитал компанию Снейпа, и я сам не раз удивлялся подобному своему поведению, но что-то тянуло меня в общество этого загадочного человека. И еще я замечал, как радовалась мама. Потому что она, всё-таки украдкой, но переживала из-за порой шаткого перемирия между отцом и профессором. А я словно перекидывал спасительный мостик между двумя берегами.

* * *

Было лето 1997 года. Я закончил предпоследний год обучения в школе чародейства и магии Хогвартс и, как всегда, приехал на лето домой. Та же тёплая встреча, тот же традиционный полёт на мётлах с отцом, тот же праздничный ужин. Да, из года в год ничего не менялось, но это не приедалось, а наоборот, радовало и грело душу.

В этом году было лишь одно изменение. Я приехал домой несколько позже, потому что заезжал на пару недель в Нору погостить у семейства Уизли, и только после этого направился в Годрикову впадину. И был приятно удивлён, обнаружив, что я — далеко не первый приехавший сюда. Ремус, Сириус, Снейп — все они уже были здесь. Лишь две вещи были удивительны для меня: почему Снейп практически сразу приехал к нам, обычно он приезжал где-то в конце июля, и почему нет Питера. Ну да ладно, разузнаю попозже.

Ужин проходит в особо радостной атмосфере. Наевшись, я брожу вдоль полок в гостиной, разглядывая столь знакомые колдографии, в то время как Сириус с Ремусом и отцом устраивают мини фейерверки под аккомпанемент звонкого смеха мамы. Периодически оборачиваясь, я любуюсь разноцветными вспышками, тепло улыбаясь родным мне людям.

Проходя мимо окна, бросаю короткий взгляд на улицу и замечаю чёрный силуэт в мягком свете половинки-луны.

Обернувшись на увлечённых фейерверками родных, я тихонько выскальзываю во внутренний дворик.

Снейп сидит в одном из плетёных кресел, лицом к луне, в расслабленно-блаженной позе, закинув ногу на ногу, с бокалом в руках и с закрытыми глазами. На лице его застыло такое спокойное выражение лица, не как всегда, без набежавших морщин на переносице и привычно чуть поджатых губ, что я на несколько секунд теряю дар речи.

— Кхм…можно к вам присоединиться, профессор? — неуверенно спрашиваю я. Почему-то мне кажется преступлением нарушать одиночество этого человека. Но он, открыв глаза, устремляет на меня абсолютно нормальный, без высокомерия или раздражения, взгляд, и лишь коротко кивает в знак согласия.

Всё ещё чувствуя себя несколько неловко, я чуть топчусь на месте, но потом всё же шагаю ко второму свободному креслу, стоявшему сбоку от кресла Снейпа.

Присев на край, начинаю возиться с кедами. Почему-то хочется снять обувь и залезть с ногами. Наконец, расправившись со шнурками, сбрасываю обувь и забираюсь в невероятно удобное кресло, расправив плечи и чуть откинув голову на спинку.

— Почему вы не развлекаетесь с родственниками? — неожиданно звучит вопрос.

— Ну… я просто хотел поговорить с Вами, — пожимаю плечами.

— О чём же? — он вопросительно изгибает бровь.

— Для начала, почему нет Питера? Он же всегда приезжал чуть ли не в первых рядах… — задумчиво отвечаю я, изучая черты лица мужчины рядом.

— Я не могу дать тебе ответа на этот вопрос, поскольку Петтигрю не соизволил известить меня о причине своего отсутствия, — спокойно отвечает Снейп, задержав на мне взгляд и пригубив чуть напитка из своего бокала.

— Хм, ладно. Тогда ещё вопрос. Почему Вы…ну…приехали раньше, чем обычно?

Я чуть разворачиваюсь в кресле, садясь вполоборота, чтобы не приходилось каждый раз поворачивать голову в попытке посмотреть на профессора и, облокотившись, подпираю подбородок ладонью, задумчиво постукивая указательным пальцам себе по губам.

— На то у меня были свои личные причины, — отзывается Снейп, снова задерживая на мне взгляд, причём дольше, чем позволяют нормы этикета.

— И какие?

— Поттер, что именно тебе непонятно в смысле слова «личные», м? — с оттенком раздражения в голосе переспрашивает Снейп, чуть подавшись вперёд ко мне, так что волосы падают ему на лицо, скрывая от мягкого света луны.

— Эм…да в принципе всё понятно… — как можно более непринуждённо отвечаю я, в который раз пожимая плечами. Что-то он темнит. Ну да ладно, сейчас не совсем подходящее время для выяснений. Узнаю завтра. В конце концов, можно спросить у мамы.

— Гарри, милый, где ты?

Раздавшийся со стороны дома голос мамы заставляет меня невольно вздрогнуть и обернуться.

— О…вы с Северусом, — её красивое лицо озаряет тёплая улыбка.

— Да, беседовали малость, — отвечает Снейп, так же оборачиваясь к маме и чуть улыбаясь ей в ответ.

— Это хорошо… Гарри, солнышко, уже пора спать, время позднее.

— Конечно, мам, — ныряя назад в кеды, даже не потрудившись зашнуровать их, подбегаю к ней и, чмокнув её в щёку, уже хочу зайти в дом, но в последнюю секунду оборачиваюсь:

— Спокойной ночи, профессор.

И уже в миг до того, как я закрыл за собой дверь, до меня донеслось тихое «Спокойной ночи, Гарри».

Ночью мне снится кошмар. Всё как в тумане, голоса и образы настолько неясные, так что мне приходится напрягать слух и зрение, чтобы что-то понять.

Мне снится наш дом поздним вечером, я словно наблюдаю за ним с улицы. Всё тихо и спокойно, как вдруг тёмные до этого проёмы окон второго этажа озаряются ярко-изумрудной вспышкой. Я бросаюсь к входу, буквально взлетая вверх по лестнице, и как часто бывает во сне, складывается впечатление, что я бегу на одном месте, хотя стараюсь изо всех сил. Чувство отчаяния охватывает меня, дыхание сбивается, и вдруг сновидение растворяется, как дым, и на смену ему тут же приходит новая картинка.

Я уже в своей спальне на втором этаже, сижу на полу, а в моих руках лежит женщина, но лица не видно, словно перед моими глазами пелена. Я начинаю щуриться и различаю огненно-рыжую копну волос. В душу закрадывается ледяной страх, потому что в следующую секунду я узнаю в этой женщине собственную маму, неподвижную и бездыханную. Я хочу закричать, но вдруг обнаруживаю, что не могу издать даже писка. Отчаянно силясь привести маму в сознание, то похлопывая по щекам, то тряся за плечи, я вдруг краем глаза замечаю фигуру стоящего неподалёку высокого человека, облачённого в длинную чёрную мантию. В его руке волшебная палочка, на конце которой затухает зелёный огонёк. Лицо волшебника скрыто капюшоном, но стоило мне присмотреться, как всё моё внимание вмиг оказывается приковано к ярко-красным глазам с вертикальными зрачками. В них плескается столько ненависти и лютой злобы, что я скорее слышу, чем понимаю, что кричу, и мой отчаянный крик заполняет всё пространство, оглушая и лишая чувств.

В следующий миг перед глазами снова возникает мама, только уже более реальная, чем пару секунд назад, и живая.

— Гарри, Гарри, милый! Господи, что с тобой? — взволнованно говорит она, глядя мне в лицо, трогает за лоб, и только сейчас до меня доходит, что кричал я наяву и поднял весь дом.

Потому что из-за маминой спины выглядывают испуганные лица папы, Сириуса и Ремуса.

Какое-то неземное облегчение от того, что это был лишь сон, накрывает меня с головой, и я, так ничего и не ответив, просто утыкаюсь лицом в мамино плечо, крепко сжимая её в своих объятиях. Она бормочет над моим ухом что-то абсолютно бессвязное, но успокаивающее.

— Всё в порядке, Гарри? — слышу я голос Сириуса.

Подняв голову, я обвожу троих мужчин взглядом, и вдруг позади всех замечаю прислонившегося к дверному косяку Снейпа, скрестившего руки на груди в своей излюбленной манере. С такого расстояния, да ещё и без очков я не могу рассмотреть выражения его лица.

С лёгким вздохом утвердительно киваю в ответ на папин вопрос.

Все тоже облегчённо вздыхают, и только мама ещё раза три переспрашивает, точно ли всё хорошо. Убедившись, она вместе со всеми покидает мою спальню.

Мягко опустившись на спину, провожу ладонью по простыни и обнаруживаю, что она абсолютно сырая от пота. Нет, так дело не пойдет.

Опускаю ноги на пол и осторожно встаю. Чувствую, как меня слегка пошатывает.

Нацепив очки на переносицу, я подхожу к бельевому шкафу и выуживаю оттуда чистую глаженую простынь. Заново перестилаю постель, стараясь не скрипеть половицами, как вдруг чуть не подпрыгиваю от хоть и не громкого, но неожиданного стука в окно.

— Букля…— белая полярная сова сидит на подоконнике и постукивает клювом по стеклу.

Я впускаю сову и только сейчас обнаруживаю, что к лапке птицы привязано письмо. Ах да, я же писал друзьям на днях. Должно быть, они ответили.

Осторожно отвязав почту и напоив Буклю, теперь довольно ухающую где-то сверху шкафа, я присаживаюсь на край кровати и, включив ночник, разворачиваю письмо.

Аккуратный каллиграфичный почерк Гермионы нельзя спутать ни с чьим другим. Подруга очень подробно и в богатых красках описывает её весёлое времяпровождение в гостях у семейства Уизли. Конечно, Гермиона не удержалась от того, чтобы напомнить мне о той толстенной книге о зельях, которую она однажды приобрела в магазине на Косом Переулке и торжественно вручила мне, чтобы я «наконец стал разбираться в этой столь тонкой и весьма занимательной науке». В тот момент она мне так ясно напомнила Снейпа с его фанатичным увлечением зельеварением. Хотя нет, «фанатично» — это громко сказано. Он просто любит свою работу. Наверно больше жизни. Но Снейп — не фанатик. Я вряд ли когда-либо смогу увидеть его в подобном приступе слепой любви к зельям, как когда-то наблюдал профессора Трелони с её одержимостью Прорицанием. Нет уж, увольте, Северус Снейп с одуревшим взглядом и мечтательными нотками в голосе — это будет слишком…низко для него. Этому человеку не надо выказывать свою любовь к науке, она и так понятна всем и каждому, кто хоть чуть с ним общался, ну или как минимум бывал на его уроках. К тому же интересы Снейпа весьма разнообразны, и с ним можно поговорить абсолютно на любую тему. Я понятия не имею, откуда этот человек столько всего знает, причём порой про такие тёмные и опасные вещи, что у меня мурашки по коже бегают.

У него всегда есть своя, замечу, особенная точка зрения. Порой даже непонятная мне, но, тем не менее, заслуживающая уважения. Потому что у Снейпа на всё найдётся объяснение. Абсолютно на всё. Однако, глядя на него, язык даже не повернётся сказать, что этот человек зазнайка, или что он хочет объять необъятное. Нет, он абсолютно не такой. Снаружи он твёрд, как сталь, почти всегда нелюдим, но если к нему найти подход, то откроется острый ум и просто неисчерпаемый кладезь знаний.

Я каким-то образом смог заглянуть за его маску. Ну, или может мне так только кажется. По крайней мере, ко мне он относится снисходительно и вполне не прочь поддержать беседу и ответить на интересующие меня вопросы. А это уже многого стоит.

Конечно, наши с ним столь сакраментальные беседы имеют место быть лишь на территории родительского дома, когда между нами стирается грань «учитель — ученик». В школе было немного по-другому. Он не выделяет меня из общей массы учеников, не даёт поблажек и уж тем более не начисляет баллов на мой факультет. Принципиально. Будто бы его Слизеринцы знают больший толк в приготовлении зелий, ага.

Я однажды деликатно поинтересовался о столь странном факте, на что он мне ответил: «Ещё не родился тот Гриффиндорец, который будет достоин хотя бы одного балла по зельеварению». Я брякнул что-то про Гермиону, в ответ на что он лишь снисходительно ухмыльнулся. Про себя я вообще промолчал. Мне как-то Защита от Тёмных Искусств более по душе, нежели зелья. В связи с этим я иногда надоедаю Ремусу, да так, что тот уже начинает отшучиваться со словами «Гарри, всё, на сегодня хватит нам Защиты!». Нравится она мне, что я могу поделать.

Я встряхиваю головой, удивлённо обнаруживая, что в процессе чтения погрузился в собственные мысли. Перечитав письмо ещё раз и, наконец-таки уловив суть написанного, аккуратно складываю его и прячу в ящик стола.

Спать вроде не хочется, поэтому, натянув штаны и футболку, я устраиваюсь на подоконнике и скольжу взглядом по пустынному пейзажу за окном. Наш дом последний на улице, поэтому из моей спальни открывается чудесный вид на широкое поле с кромкой леса почти у самого горизонта. Спорхнувшая со шкафа Букля с громким уханьем опускается рядом со мной на подоконник. Поглаживая белые пёрышки птицы, я и сам не замечаю, как погружаюсь в сон.

* * *

Просыпаюсь я от яркого света, бьющего прямо в глаза. Подслеповато щурясь, с удивлением обнаруживаю, что я так и заснул на подоконнике, и теперь озорное солнце играет яркими бликами на моих очках, заставляя раскрыть глаза. Букля уже спит в открытой клетке, спрятав голову под крылом, а снизу раздаются приглушённые звуки голосов и звон посуды.

Спустившись с подоконника, я почти немедленно чувствую, как затекли плечи и шея от сна в неудобном положении. И вообще такое чувство, что я всю ночь не спал, потому что ощущаю себя полностью разбитым и невыспавшимся. Всё эти дурацкие сны…

Осторожно спускаясь вниз по лестнице, я на ходу протираю стёклышки очков. В гостиной спиной ко мне сидят Сириус с отцом, и о чём-то оживлённо беседуют. Остановившись почти на середине лестницы, я перегибаюсь через перила и заглядываю на кухню. Мама суетится вокруг плиты, попутно левитируя ярко-оранжевые тарелки на стол, Ремус читает Ежедневный Пророк, изредка покачивая головой.

Моего появления никто не замечает, и я продолжаю висеть на перилах, наблюдая за всеми, как вдруг чуть не скатываюсь с оставшейся части ступенек от неожиданного звука низкого бархатного голоса, раздавшегося прямо над моим ухом.

— Поттер, ведь вам всего через полтора месяца стукнет 17 лет, а ведёте себя, как ребёнок.

Резко обернувшись на голос, который весьма трудно спутать с каким-либо другим, натыкаюсь на искорки усмешки в чёрных глазах, чей обладатель стоит на ступеньку выше меня, облокотившись на перила и подперев подбородок кулаком.

— Это почему «как ребёнок»? — наконец, нахожусь что ответить, вопросительно выгибая брови и еле сдерживаясь, чтобы не покраснеть. Меня почему-то всегда тянет залиться краской под пристальным взором этого человека.

— Потому что висеть на перилах и подслушивать взрослые разговоры — это весьма по-детски, — отвечает мне Снейп с каплей иронии в голосе, и я всё-таки ощущаю, как пылают мои щёки. Вот чёрт, теперь я себя чувствую нашкодившим ребёнком. Хотя, что такого я сделал?

— Профессор, я всего лишь…

— Ладно, Гарри, если ты с утра плохо воспринимаешь шутки, то оставим это для более подходящего случая, — вдруг заявляет зельевар, и уголок его рта ползёт вверх в лукавой полуулыбке.

Мерлин. Снейп — и шутит. Ну это просто нонсенс какой-то.

Брякнув что-то невразумительное в ответ, слетаю вниз по оставшемуся отрезку лестницы. Причём довольно-таки громко топоча. Странно, раньше за собой не наблюдал такого. И, естественно, моё появление тут же оказывается замеченным. Кто бы сомневался, так топать.

Завтрак проходит в мирной атмосфере, только мама несколько раз интересуется моим самочувствием. Да нормально я себя чувствую. Я же ночью сказал.

Какой-то я сегодня раздражённый. С надеждой сваливаю всё на дурной сон.

Кстати о сне. Надо бы выяснить некоторые не особо понятные мне аспекты. Нет, конечно я не собираюсь досконально копаться в ночном кошмаре, с дрожью в коленках считая, что это какое-то предзнаменование. И всё же, не каждую ночь на твоих руках умирает родная мать. У меня подобное впервые.

Сразу как-то в наилучшую кандидатуру для подобных «выяснений» я выбираю профессора Люпина. Потому что родителей я не хочу лишний раз волновать, мама и так вон как на меня поглядывает всё утро, к Снейпу с подобными «сентиментальными вещами» я не полезу, к Сириусу тоже, как-никак крёстный, и волнуется не меньше, чем родители. Конечно, Ремус заботится обо мне в той же степени. Но если быть до конца честным, порой меня начинает напрягать столь повышенная опека со стороны близких людей. В конце-концов, я взрослый человек, способный сам о себе позаботиться и защититься в случае чего. Потому что иногда со мной начинают носиться ну совсем как с трёхлетним ребёнком. И это, мягко говоря, раздражает. Разве что Снейп никогда не проявляет заботы по отношению ко мне… Он для меня — в первую очередь учитель, и человек, с которым приятно поговорить.

Ладно, что я скромничаю. Да, он для меня авторитет. Правда, не на сто процентов. Во взглядах на жизнь — да. В твёрдости характера, силе воли, непоколебимой преданности своим идеалам и ценностям — да. А вот насчёт манеры, так сказать, поведения я бы ещё подумал. Потому что я абсолютно не такой. Я как взрыв, как вихрь, которому всё время надо куда-то бежать, во мне столько необузданных эмоций, и когда какая-либо из них занимает главенствующее положение в моей душе, всё, пиши — пропало. Если я радуюсь — то до боли в животе и скулах, если грущу — то до полной депрессии и отрешения от внешнего мира. Я не могу делать что-либо наполовину.

Снейп — он не такой. У него словно есть своя неповторимая оболочка, как панцирь, за твёрдой стеной которого, возможно, прячется такое же горячее сердце и целый калейдоскоп эмоций. Хотя я вполне могу ошибаться.

По окончании завтрака я встречаюсь с Ремусом во дворе, желая поговорить с глазу на глаз.

— Профессор, тут такое дело…

Мысли никак не хотят оформляться в связную речь, я переминаюсь с ноги, дёргая край ни в чём не повинной футболки.

Люпин, прищурившись в своей манере, внимательно смотрит на меня, затем бросает взгляд на распахнутые окна и выводит меня за пределы двора. В ответ на мой удивлённый взгляд Ремус лишь добродушно улыбается, и, похлопав меня по плечу, спокойно объясняет:

— Я понял, что предстоит серьёзный разговор, поэтому и отошёл туда, где нам никто не помешает.

— Вы угадали,— я медленно киваю, мысленно ставя галочку поработать над своей мимикой.

Я подробно излагаю Ремусу содержание сна, он не прерывает меня, лишь изредка хмурит брови.

— Поэтому я хотел узнать, может ли этот сон быть вещим? Ведь там мою маму…убили. Авада Кедавра, я узнал её изумрудное сияние. И тот человек в мантии. И его глаза. Я в жизни не видел таких глаз.

— И дай Мерлин не увидеть,— рассеянно роняет Люпин, всё ещё пребывая в задумчивом состоянии.

— Ремус…— я смотрю на мужчину, — кто это был?

— Я не знаю, Гарри. Честное слово не знаю, — добавляет мужчина в ответ на мой недоверчивый взгляд, и звучит это вполне убедительно.

— Значит это не вещий сон?

И с каких, интересно, пор я стал верить в подобную суеверную чушь?

Ремус выдёргивает былинку и начинает жевать её кончик, чуть вскинув голову и щурясь на солнце, поэтому отвечает не сразу.

— Я думаю, что нет. Не вещий. Гарри, ты просто любишь своих родителей и сильно боишься их потерять, как любой нормальный человек.

Это обнадёживает. Пока что.

— Вряд ли. Ты испытываешь чувство страха, опасаешься за жизнь родителей, что вполне объяснимо в свете последних событий. Звучит убедительно? — губы Люпина изгибаются в намёке на лёгкую улыбку.

— Вполне, — возвращаю ему улыбку.

— В таком случае, пора вернуться в дом, пока нас не потеряли.

Ну что ж, Ремус утверждает, что я понапрасну забиваю голову всякой ерундой. Хотелось бы мне в это верить…

Недели сменяют друг друга в сумасшедшем ритме. Вроде бы один день не похож на следующий, каждый раз мама придумывает новые развлечения, дабы расшевелить всех нас, и всё равно, не успеваю я оглянуться, как наступает июль. Палящее солнце не щадит Годрикову Впадину, и все буквально умирают от жары, спасаясь в приятной прохладе дома или под зонтиками в уютных плетёных креслах, со стаканом охлаждающего сока в руках. Лично я стараюсь всё своё свободное время (а его у меня хоть отбавляй) проводить на улице, но, к сожалению, в относительном бездействии. Мама запрещает нам с отцом рассекать на мётлах в такую жару, и поэтому я частенько коротаю время во внутреннем дворике под деревянным навесом, в любимом кресле и с книгой в руках.

Сегодня всё моё внимание посвящено той самой книге о зельеварении, подаренной мне Гермионой. Открыв первую страницу и просмотрев несколько абзацев, я понимаю, что у меня голова сейчас на две части разломится. Неужели нельзя написать всё то же самое, только нормальным языком?! Вздохнув, снимаю очки — вблизи я прекрасно вижу и без них, нечего лишний раз ухудшать и без того плохое зрение. Пристроив очки на краешке стола, я углубляюсь в чтение.

После третьего прочтения до меня мало-помалу дошёл смысл написанного. Спустя пять минут я вполне улавливаю суть первой страницы. М-да, это тебе не Историю Квиддича читать, Поттер. Хотя, стоит отметить, даже зельеварение — не менее занимательная штука. Только более сложная. Да куда там, она просто невероятно сложная, с такой уймой тонкостей и нюансов, что впору сойти с ума от столь безграничного количества информации.

Но, за неимением другой литературы, приходится довольствоваться тем, что есть. В конце-концов, я более чем уверен, что в сентябре Гермиона первым делом поинтересуется, открывал ли я вообще книгу, не то, что читал. Уф, и как только Рон с ней справляется? Ведь он вообще не переваривает литературу, да и вряд ли ее когда-либо полюбит.

Кстати, о Роне с Гермионой. Туманные намёки друга и многочисленные факты, собравшиеся воедино в моей голове, дают мне понять, что между ними уже далеко не дружба. Хотя официальной огласки их отношения ещё не получили, для меня-то всё ясно, как светлый день.

Со стороны Рона я уверен на все сто процентов, что ему нравится Гермиона, причём года так три — четыре кряду. Что касается чувств со стороны моей подруги, то тут я вообще ничего не могу понять. Да, она — прекрасный друг, как для меня, так и для Рона, просто «спасательный круг» в области знаний опять же, для нас обоих. Но то, как она, скажем, смотрит на меня, и какие иногда взгляды бросает на Рона… Однозначно, это уже не дружба.

Тем не менее, я не всегда понимаю мотивы её действий, сказанные слова, а уж ход мыслей или видение какой-либо ситуации — тут Запретный лес с его тёмными рощами и загадочными тайнами и рядом не стоит. Правду говорят, душа девушки — потёмки. Никогда их не понимал.

И всё же, несмотря ни на что, они вместе. Хоть и пытаются это скрывать от меня. Точнее, Гермиона пытается. Рон-то мне уже давно всё выложил на блюдечке с голубой каёмочкой. Верней, я всё понял. Он-то в праведной уверенности, что я ни о чём не догадываюсь. Ну что ж, тем лучше для них.

Что касается моего опыта в амурных делах, то тут я не могу особо похвастаться. На пятом курсе была Чжоу Чанг. Милая, симпатичная девушка. Да, она мне нравилась какое-то время. Всё-таки первые чувства к противоположному полу, интрига, интерес перед неизведанным. Но, сблизившись с ней, я потихоньку стал понимать, что это — не мой человек. Я не мог толком объяснить, что именно меня в ней не устраивало. Но что-то было не так. И мы разошлись. Без скандалов, без истерик. Даже общались потом. И, в принципе, дружим до сих пор.

В этом учебном году была Джинни. Начиналось всё вдвойне интересно. Я знал, что девушка была в меня влюблена ещё с малых лет, до сих пор помню, как она краснела и теряла дар речи всякий раз, как я оказывался в поле её зрения. Повзрослев, я думал, что эта детская влюблённость у неё прошла, но нет, этим Рождеством, когда я вместе с семьёй проводил каникулы в гостях у Уизли, между мной и Джинни завязался роман.

Конечно, тут было всё по-другому, нежели с Чжоу. Уже не было той неловкости и скованности, когда я оставался с девушкой один на один. Да и вообще, какой-никакой, а опыт всё-таки уже был. Единственное, что меня смущало, так это то, как к нашим отношениям отнесётся Рон. Но мой друг был настолько увлечён хоть и неуклюжим, но всё же ухаживанием за Гермионой, что ему попросту было не до личной жизни сестры.

Помню, как я впервые решился её поцеловать. Причём, вышло это на глазах у всех, и абсолютно спонтанно.

Рождественская ночь, все раздают друг другу подарки, обмениваясь тёплыми поздравлениями и объятиями, и вот я подхожу к Джинни. А она в этот вечер особенно красива: коротенькое изумрудное платье, так хорошо оттеняющее её роскошную огненную гриву, загадочный взгляд из-под полуопущенных густых ресниц, бледно-коралловая помада на красивых губах, которые она неуверенно прикусывает всякий раз, как смотрит на меня. И ещё, она постоянно накручивает прядку волос на изящный пальчик, поблёскивая наманикюренными ноготками. В общем, сказать, что она прекрасна — это не сказать ничего.

Её особенное обаяние в этот вечер и пара бокалов огневиски, которые мы втайне от родителей выдули с Роном и близнецами на чердаке, придают мне уверенности, и я, подхватив небольшую коробочку с подарком, приближаюсь к девушке.

Стоит сказать, что на тот момент мои намерения относительно Джинни были самые что ни на есть серьёзные. Я долго ломал голову, что же выбрать ей в качестве подарка, даже подключил к этому процессу Гермиону. И не прогадал.

Джинни, заметив моё приближение среди всеобщей радостной атмосферы, ставит бокал с вином, который до этого перекатывала в ладонях, обратно на стол и неотрывно смотрит на меня до тех пор, пока я не останавливаюсь напротив неё. Пару секунд прикидывая, что же сказать, наконец, я решаю, что краткость — сестра таланта, и просто произношу:

— С Рождеством, Джинни.

Банально, но со вкусом. Особенно если это приправить тёплым взглядом из-под чёлки и низкими нотками в голосе.

Ах да, и протягиваю ей небольшую аккуратную коробочку, завёрнутую в красную блестящую упаковку с золотой ленточкой, на концах которых позвякивают маленькие зачарованные колокольчики.

Джинни улыбается, принимая подарок, и с интересом разворачивает упаковку.

— Гарри… — с восхищением слетает моя имя с губ девушки, когда внутри коробочки она обнаруживает аккуратное тонкое колечко, благородно поблёскивающее в свете множества разноцветных ламп на потолке.

— У меня второе такое же, — произношу я, демонстрируя Джинни точно такое же кольцо на своей левой руке, — и это не совсем простые кольца.

Осторожно извлекая колечко из коробочки, беру левую кисть девушки и надеваю украшение. В тот же миг я чувствую приятное тепло металла своего кольца.

— Чувствуешь? — я заглядываю девушке в глаза, и она утвердительно кивает, — всякий раз, когда мы будем думать друг о друге, кольца моментально среагируют, вот как сейчас.

— Это так…романтично, Гарри, — во взгляде Джинни плещутся восхищение и нежность, и тут я, ведомый каким-то шестым чувством, притягиваю её за руку ещё ближе, почти вплотную, и целую.

Это был совсем не такой поцелуй, как с Чжоу. Этот был более уверенный, более чувственный, но вместе с тем почти невинно-нежный. Вот такое необычное сочетание.

И, как всегда бывает, нас тут же замечают остальные. Я чувствую, как по моему затылку ползут приятные мурашки от осознания, что все сейчас откровенно и удивлённо пялятся на нас, и меня так и раздирает желание увидеть выражение лица Рона. Всего на пару мгновений повисает тишина, нарушаемая лишь звуком музыки, лившейся из колонок со второго этажа, да жужжанием летающих волшебных Санта-Клаусов.

Спасибо Фреду и Джорджу, разбившим это молчание громкими возгласами и улюлюканьями. И, как ни удивительно, к ним вскоре присоединяются все остальные. Когда поцелуй прекращается, мы с Джинни почти одновременно начинаем смеяться, немного смущённо опуская глаза.

Зато потом весь вечер братья неоднозначно подмигивали мне и похлопывали по плечу, чем приводили в некоторое смущение. А вот Рон…хм, сначала какое-то время он просто молча поглядывал на меня, но после шиканий Гермионы всё же подошёл ко мне и сказал, что не против наших с Джинни отношений. Ага, будто бы я стал у него спрашивать. Этого я ему, конечно, не сказал.

Ещё мама с папой восторженно обнимали меня, особенно мама улыбалась, как никогда, всё время повторяя, что мы с Джинни будем великолепной парой. Да и Молли Уизли не отставала от мамы.

Мерлин, такое чувство, будто я Джинни уже замужество предложил, и послезавтра у нас свадьба. Да уж, мои близкие любят всё преувеличивать.

Потом были две недели каникул, проведённые в Норе. Бесконечное веселье, звонкий смех девчонок, рождественские сладости, горы белоснежного снега, фейерверки близнецов, лица самых родных и близких, и Джинни, прекрасная Джинни, и наша с ней волшебная любовь. Мы были словно под наркотической зависимостью друг от друга, целовались при любом удобном случае, а что уж говорить о моих тайных вылазках в её комнату по ночам… Правда, я чуть пару раз не попался, причём самым глупым образом. Близнецы, зная о моих ночных похождениях, ибо от них просто нереально было что-либо скрыть, поставили Охранные чары на дверь девушки, и как только я коснулся ручки, коридор наполнился душераздирающим визгом.

На меня как будто ведро ледяной воды вывернули. Чертыхаясь и проклиная близнецов, я, спотыкаясь и переворачивая всё на своём пути, от чего яростно шипел и ругался ещё неистовей, ввалился в нашу с Роном комнату. В миг, когда я закрыл дверь и привалился к ней спиной, в коридоре раздались взволнованные голоса Молли Уизли и мамы. Сердце так и стремилось проломить рёбра, дыхание оставляло желать лучшего. Еще и, который восседал на кровати и прикрывал рот двумя ладонями, сдерживая смех, только ещё сильнее разозлил меня.

Буркнув что-то не очень культурное себе под нос, я с разгона упал на свою кровать, и с головой укрылся одеялом, даже не потрудившись снять очки. И весьма вовремя, потому что в следующий миг распахнулась дверь, заливая комнату ярким светом. В проёме материализовалась Молли Уизли, с обеспокоенным видом интересовавшаяся, всё ли у нас в порядке. И тут на заднем плане появились две физиономии близнецов. Причём самым наглым образом ухмылявшихся. «Ничего, я вам ещё припомню», — отчаянно пульсирует в моей голове, как вдруг я перевожу взгляд на Рона, не успевшего лечь обратно в постель.

— Рон, сынок, с тобой всё в порядке? — Молли смерила парня тем же озабоченным взглядом.

Рон тут же принял горизонтальное положение, укрывшись с головой, и пробурчал из-под одеяла:

— Да, мам, всё отлично!

— Точно? — обеспокоенность во взгляде женщины сменилась подозрительностью, в то время как близнецы за её спиной сгибались в приступах беззвучного хохота. Да мне уже и самому хотелось рассмеяться от разыгравшейся ситуации, но я стойко держался. Рон откидывает одеяло, и я отмечаю, что сам он уже кирпичного цвета и для полноты картины не хватает только слёз из глаз.

— Да-да, точно, мам.

Молли ещё минут пять доставала Рона вопросами, пока, видимо, не поняла, что у моего друга был всего лишь приступ истерического смеха.

После этого случая Рон со мной и близнецами дня три не разговаривал. А я стал носить с собой волшебную палочку каждый раз, как ходил к Джинни.

И всё бы ничего, но как-то и эти отношения сошли на нет. Сейчас я даже не могу объяснить, по какой именно причине. Видимо, прошёл тот первый запал, постепенно мы остыли друг к другу. Но я не жалею. Да, нам было хорошо вместе, и я благодарен Джинни за всё, что было. Хорошо, что она оказалась весьма разумной девушкой и не стала держать на меня зла. Наверно, тоже осознавала, что между нами не может быть длительных отношений.

На этом мои любовные истории и заканчиваются. Не очень-то богатенький опыт.

Я откидываю налипшие на лоб пряди чёлки, в который раз пробегая взглядом по одной и той же строчке и совершенно не улавливая её смысла. И дело вовсе не в сложности формулировки, будь передо мной сейчас даже что-то самое тривиальное, я бы всё равно не понял, о чём только что прочитал. Так часто бывает, когда думаешь о совершенно посторонних вещах.

Нет, что-то читать меня сейчас абсолютно не тянет. Отложив книгу, я откидываюсь на спинку кресла, подкладывая ладони под голову, и щурюсь на яркое солнце. Сразу как-то потянуло в сон, но я абсолютно не хочу тратить на него время. Поборовшись с организмом минут пять, всё же сокрушённо вздыхаю и прикрываю глаза. В конце концов, от того, что я посплю полчаса — часик, ничего не изменится. Просто я не люблю спать днём, принципиально. Мне всегда так жалко изводить драгоценные часы на сон, если их можно потратить на что-либо более интересное.

Уже сквозь лёгкую дымку сновидения мне почудилось, словно кто-то нежно и едва ощутимо погладил меня по руке и поправил упавшую на глаза чёлку. Тут же захотелось раскрыть глаза и посмотреть на этого человека, но сон был такой сладкий… А идентифицировать личность нарушителя моего отдыха можно и потом. Ведь вполне возможно, что мне всего лишь показалось.

Из сна меня вырывает опять же чьё-то прикосновение, только не приятное, а очень даже назойливое и болезненное. Поморщившись, я раскрываю глаза и обнаруживаю сидящую на подлокотнике моего кресла взъерошенную сову. Это она и разбудила меня, теребя острым клювом фалангу указательного пальца.

К лапке совы привязано письмо.

«Такая жара, сова наверно хочет пить», — мелькает в моей голове. Отвязав аккуратно сложенный пергамент, я тут же подпрыгиваю с кресла и убегаю на кухню за водой.

Напившись, птица уже довольно ухает и, взмахнув крыльями, улетает.

Пишет Гермиона. В самом начале подруга интересуется о моих делах, как я понял, чисто ради приличия, потому что дальше она в богатых красках описывает своё волнение и возмущение по поводу неожиданных взрывов в нескольких деревушках, в том числе неподалёку от Годриковой Впадины. Оп-па, а вот это уже интересно…

Она прочитала об этом в утреннем номере Ежедневного Пророка. Хм, что-то я давно не читал газет.

Так и не дочитав письмо, складываю его и прячу в карман джинсов, сам захожу в дом в поисках сегодняшней газеты. И как на зло, нигде не могу её найти.

— Сириус, ты не видел Пророк?

Крёстный с большим полотенцем через плечо направляется в душ.

— М-м…нет, а зачем он тебе? — Сириус внимательно смотрит на меня, и в его взгляде мелькает что-то весьма странное.

— Ну, почитать. Давно ничего не слышал о событиях в волшебном мире…— неуверенно отвечаю я, абсолютно сбитый с толку вопросом крёстного.

— Я не видел его сегодня, Гарри,— задумчиво роняет Сириус и тут же скрывается за дверью ванной комнаты.

Газету я обнаруживаю в одной из комнат для гостей на втором этаже, в которой сейчас живёт Снейп. Один тот факт, что я без спроса и разрешения зашёл на его личную территорию, был мне неприятен и мог принести некоторые проблемы. Но я, по всей видимости, обладаю волшебным талантом попадать в щекотливые ситуации и с блеском из них выкручиваться. Признаюсь, что я частенько злоупотребляю своим везением. Вот как сейчас, например. Но попытка — не пытка, в доме я Снейпа не видел, значит, он где-нибудь на улице, либо его вообще нет на месте, потому что на завтраке его не было, и потом тоже, значит он мог ещё утром аппарировать куда-то. Хм, и я до сих пор не поинтересовался, куда он делся.

Так, ладно, если я буду стоять посреди комнаты и гадать, куда же делся её хозяин, то вполне могу дождаться его появления и оказаться застуканным. Конечно, я ничего такого не делаю, всего лишь ищу газету. Только вот попробуй докажи это Снейпу.

Гарри, шевелись!

Подхватив сложенную газету со стола, ухожу из комнаты и возвращаюсь на улицу. Спускаясь по лестнице, вдруг ощущаю приятное тепло вокруг безымянного пальца на правой руке. Джинни вспоминает обо мне? Какой-то сегодня день сюрпризов.

Оказавшись на улице, я обнаруживаю ещё одну сову на подлокотнике кресла. Чувствую, как расплываюсь в глупой улыбке. М-да, меня сегодня решили закидать письмами.

Кто бы сомневался, от кого письмо. Джинни, походу вспоминает меня и думает, получил ли я её письмо.

Когда я пробегаю глазами по аккуратным строчкам, тут мне уже становится не до смеха. Девушка описывает тот же случай со взрывами и волнуется, всё ли у меня в порядке.

Нахмурившись, я откладываю письмо на край столика и разворачиваю газету.

На первой полосе огромными буквами пестрит яркий заголовок, ниже — колдографии с моментами сокрушительных, как видно даже здесь, взрывов.

Прочитав статью, я ощущаю, как хмурюсь ещё сильнее, всю сонливость как рукой снимает. Серия взрывов произошла в четырёх разных местах одновременно, в жилых домах магов. Естественно, никто не выжил. Также приводятся имена погибших, судя по датам рождения я понял, что все четыре случая — магические семьи. Хм, интересная закономерность. Во всех случаях — семья в количестве трёх членов — мать, отец и сын…

Вздохнув, складываю газету пополам и отбрасываю на тот же столик.

Сняв очки, потираю переносицу. Непонятно только одно, почему Джинни и Гермиона так волнуются? Тем более за меня? Я — всего лишь Гарри Поттер, не знаменитость, не великий волшебник, а такой же парень, как и многие другие молодые люди, и каким боком эти взрывы могут относиться ко мне?

Конечно, сам факт произошедшего уже возмутителен и удивителен. Потому что, на моей памяти, за все пока что прожитые годы не было ни одного подобного случая. Магический мир был спокоен. И тут такое…

И главное, кому понадобилось убивать ни в чём не повинных людей? Тем более таким странным способом. Не Авада Кедавра, не ещё там что-нибудь в этом роде, а взрыв. Убийца боялся оставить после себя следы?

Взрыв — откровенно маггловский способ насилия. У них это, по-моему, называют терактами. Хотя, насколько я помню, теракт — это массовое уничтожение ни в чём не повинных людей. А тут — прямо целенаправленное убийство. Что за сумасшедший смог решиться на такое?..

Так, надо разобраться с беспричинным волнением девушек.

Пока я вытягиваю письмо Джинни из-под газеты, мой взгляд снова скользит по тексту статьи…и что-то там такое мелькнуло странное. Какие-то до боли знакомые цифры.

Уже более внимательно пробегаю взглядом по тексту. Хм, наверно показалось.

И всё же странное чувство. Какое-то волнение, узлом скручивающее живот. Да что такое-то…

Вновь смотрю на статью, уже более внимательно. Взгляд бежит вниз по строчкам, пока не доходит до списка имён погибших и дат их рождения.

О, Мерлин.

Зажмурив глаза и мотнув головой, резко откидываюсь на спинку кресла и замираю в таком положении. Нет-нет, мне всего лишь показалось. Устал, перегрелся на солнце, тем более читал без очков, мало ли что там могло померещиться.

Я так и продолжаю сидеть с закрытыми глазами, чувствуя, как непроизвольно сжимаются кулаки и быстрее стучит сердце.

Ну вот, и что я как маленький? Гарри, давай, просто посмотри ещё раз, удостоверься, что тебе всего лишь показалось.

Распахнув глаза, вновь медленно склоняюсь над газетой, одновременно надевая очки.

Нет, не показалось.

Моя дата рождения.

У всех четверых погибших парней.

Сердце словно гулко ударяется и падает куда-то вниз.

Нет, это всего лишь совпадение. Странное стечение обстоятельств.

Так, ладно, что там с письмами? Надо себя как-то отвлечь…

Сначала я дочитываю письмо Джинни, в котором она помимо вопросов о том, читал ли я сегодняшний Пророк, вскользь интересуется, всё ли у меня хорошо. Чего-то она не договаривает.

А вот Гермиона уже просто рубит сплеча.

Вот чёрт, она тоже, как и я, заметила странное совпадение дат рождения. Значит, я не один страдаю паранойей.

Но как теперь трудно убедить себя в том, что это всего лишь совпадение. Два человека одновременно с ума не сходят.

И что самое интересное — так это почему я с таким трудом отыскал газету в доме, и главное где — в комнате у Снейпа? Что значит тот странный взгляд Сириуса? Они что, тоже о чём-то догадываются? И прячут газету от меня, тем самым пытаясь меня оградить? А я так ненавижу быть в неведении.

Всё, хватит, Гарри. Слишком много информации за раз. Ты точно перегрелся на солнце. И куда все подевались?

Я порю горячку на ровном месте. Ещё ничего страшного не случилось.

Почему-то от последней мысли меня неприятно передёргивает.

Ещё ничего страшного не случилось.

И не случится, — твержу я себе, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Надо бы поговорить с кем-нибудь по поводу этих взрывов. Вот только с кем… От Сириуса вряд ли чего добьёшься, от родителей тоже. Даже в профессоре Люпине я не уверен.

Северус Снейп, ну где вас носит, когда вы так нужны?

Хочется запереться в своей комнате и не выходить оттуда дня три как минимум, потому что душу щемит от детской обиды на самых близких людей. Зачем пытаться что-то скрыть от меня? В любом случае я всё узнал бы. Тем более такую вещь, как серия взрывов, вряд ли можно долго держать в тайне.

В доме все как будто вымерли. Совсем недавно я видел родителей, полчаса назад столкнулся с Сириусом, а сейчас ни одной живой души. Наверное, стоит начать волноваться, но меня накрывает такое чувство апатии ко всему, что я просто поднимаюсь в свою комнату, падаю на кровать и начинаю думать. Долго и нудно взвешивать факты, свои догадки, все «за» и «против».

Спустя неопределённое количество времени в моей голове складывается возможная версия произошедшего: все эти взрывы — не случайное совпадение, причём между погибшими семьями прослеживается закономерная связь. И самое главное, что у всех четверых парней такая же дата рождения, как и у меня. Что больше всего и пугает.

На самом деле, я в редких случаях верю в подобные совпадения. Но когда дело касается тебя самого… Это заставляет задуматься.

И главным номером программы остаётся таинственное поведение близких людей. Вот тут моему возмущению просто нет предела. Как только объявятся, я всё выясню.

За окном опускаются сумерки. Чтобы хоть как-то отвлечься от назойливых мыслей и возрастающего волнения, я вновь погружаюсь в чтение, предварительно спустившись вниз и забрав книгу с улицы.

По прошествии пары часов до моего слуха доносится приглушённый звук нескольких голосов с первого этажа. Подняв голову от книги, я мгновенно ощущаю, насколько затекли шея и плечи.

Разминая онемевшие мышцы, я выхожу из комнаты и собираюсь спуститься вниз, как вдруг любопытство берёт вверх и заставляет тихонько подкрасться к краю лестницы и напрячь слух.

Голосов четверо и, насколько можно разобрать, их обладатели стоят в прихожей и негромко переговариваются.

— Что же теперь нам делать? — с волнением в голосе шепчет мама.

— Лили, ты слышала, что сказал Альбус. Надо последовать его совету, и сделать всё в точности так, как он предложил, — это уже профессор Люпин.

— Но кого нам выбрать в качестве хранителя? — подаёт голос отец.

— Джеймс, какой хранитель, ты что? Я не хочу уезжать отсюда! — вновь говорит мама, немного повышая голос, но её тут же перебивает Сириус.

— Лили, потише! Разве ты не понимаешь, что всё настолько серьёзно? Находиться здесь становится всё опасней с каждым днём! Подумай о себе и Джеймсе. Подумай о Гарри в первую очередь.

Голос крёстного понижается до шёпота, и мне приходится подойти ещё ближе к лестнице, чтобы расслышать ответ мамы:

— Я всё понимаю, и волнуюсь за Гарри гораздо больше вашего. Но вдруг это всё-таки неправда? Насколько мне известны способности этой…

Раздаётся чьё-то шиканье, после чего мама, так же как и Сириус, переходит на шёпот. Если я попытаюсь спуститься, то в любом случае выдам себя скрипом ступеней. Но мне так необходимо узнать, про чьи способности говорит мама.

Осторожно спускаясь ниже, я пытаюсь вновь прислушаться, как вдруг мерзкий и непозволительно громкий скрип ступеньки разрезает тишину моего укрытия. Вот дьявол.

Глухо выругавшись, я понимаю, что терять мне уже нечего, поэтому быстро выхожу в прихожую.

У них даже выражения лиц одинаковые: удивление, смешанное с вопросом, не услышал ли я что-нибудь не то. В другой ситуации это выглядело бы забавно, только мне сейчас совсем не до смеха.

— Где вы были?

Четвёрка мельком переглядывается, словно ищет поддержки друг у друга, и через какое-то время отец нарушает молчание:

— Гарри, мы были…

— У профессора Дамблдора, да? — с откуда-то взявшейся горечью в голосе я перебиваю отца.

— Да, у него… — отрывисто отвечает папа, и по его лицу видно, что в мыслях у него идёт ожесточённая борьба.

— И что он вам сказал? Зачем нам надо уезжать? Какой ещё хранитель?

С каждым мгновением я всё ясней ощущаю разрастающийся в душе праведный гнев.

— Гарри, ты и так услышал слишком много, тебе вообще не стоило знать даже этого! — мама вдруг начинает умолять, только вот меня уже понесло.

— Ах, не стоило? С каких, интересно, пор я вышел из числа ближайшего окружения? С какого момента появилась информация, предназначенная для всех, кроме меня?!

Я изо всех сил стараюсь сдерживать себя, не говорить слишком громко, но волны злости и горькой обиды захлёстывают меня с головой, и даже мама, для которой мои слова сейчас сродни пощёчины, даже она не смогла бы утихомирить бурю в моей душе.

— Ты не так всё понял, Гарри! — восклицает Сириус.

— Ну так объясните!!! — я не выдерживаю и перехожу на повышенный тон.

Снова это дурацкое молчание.

— Мы не можем. Гарри, прости,— хрипло произносит мама, но окончания фразы я уже не слышу, потому что круто разворачиваюсь и буквально взлетаю вверх по лестнице, громко хлопнув дверью своей комнаты и наложив на неё Запирающее заклятие.

Не могут они. Обалдеть. Это уже ни в какие ворота.

Что сказал им Дамблдор? Какая опасность грозит нашей семье, и неужели всё настолько серьёзно, что нам надо покинуть дом? А как же Хогвартс?

Голову словно стягивает железным обручем, но я не обращаю внимания на боль, только сжимаю пальцами виски и думаю, стараюсь из обрывков фраз собрать воедино цельную картинку. Но это так трудно…

Через полчаса раздаётся короткий и неуверенный стук в дверь. Затем голос мамы. Вроде как требует открыть ей.

Прости мам, но я не могу. Я всё в состоянии понять, я даже смогу принять любую опасность, я уверен в этом. Но только не предательство. А ваше молчание никак иначе, как только предательством не назовёшь.

Спустя какое-то время мне приходится смириться с тем, что сам я ни до чего не додумаюсь. Потому что мне катастрофически не хватает информации. Лишь в одном я стопроцентно уверен — что всё это самым прямым образом связано с теми взрывами.

Глаза начинают слипаться, тело становится словно ватным. За окном уже совсем темно. Взглянув на часы, я удивлённо вскидываю брови — полдвенадцатого.

За дверью периодически раздаются перешёптывания, но больше никто не решается меня потревожить.

Выпустив Буклю на ночную охоту, я оставляю окно открытым и ложусь спать. Вернее, пытаюсь поспать хотя бы несколько часов, потому что сумбурные мысли не дают покоя.

С огромным трудом я дожидаюсь первых лучей солнца.

Выскользнув из своей комнаты, я осторожно и по возможности бесшумно выхожу на улицу. Солнце только-только встаёт над горизонтом, поэтому довольно-таки прохладно, но мне лень возвращаться в дом за одеждой потеплее.

Чувство обиды несколько притупляется, на смену ему приходит пугающее безразличие и разочарование.

Почему им так трудно рассказать мне обо всём? Особенно маме. Ведь она редко скрывает что-либо от меня, потому что между нами сложились на редкость доверительные отношения, что не характерно, к примеру, для Рона и Молли.

Я всегда мог прийти к маме, ну или, по крайней мере, написать письмо, рассказать о том, что меня волнует. Может, кому-то это могло показаться странным, но она всегда была для меня самым близким другом, ближе, чем Рон и Гермиона. Правда, в большинстве случаев я предпочитал держать всё в себе. Этому меня учил отец ещё с самого детства: я должен быть сильным и не должен выпускать своих внутренних демонов на волю. Я старался, но всё же самоконтроль иногда давал слабину.

Порой всё происходило с точностью до наоборот: я бывал слишком добр к своим школьным обидчикам, а их у меня предостаточно. Отец сетовал по этому поводу, а вот мама как-то странно улыбалась. Как сказал позже профессор Люпин, я перенял её безграничную доброту ко всем людям. Ох, не знаю, не всегда это чувство берёт верх во мне.

Раздавшийся невдалеке лёгкий хлопок, словно кто-то аппарировал, заставляет меня обернуться.

Только через несколько мгновений я осознаю, что стою и наблюдаю с тёплой улыбкой на губах за приближением Северуса Снейпа. И в голове ненавязчиво блуждает мысль, что я ждал его появления как никогда раньше.

Только вот не хватало сейчас ещё начать копаться в самом себе, поэтому, запихнув странные позывы воспалённого сознания куда подальше, я стираю улыбку с лица и приветствую мужчину сразу, как только он поравнялся со мной.

Что-то с ним не то. Походка не такая летящая и стремительная, поникшие плечи, и эта смертельная тоска, промелькнувшая в чёрных глазах до того, как Снейп успевает замаскировать её привычным безразличием.

Чувствую, как ледяные мурашки рассыпаются по позвоночнику, заставляя передёрнуть плечами, и причина вовсе не в холоде.

Так, пока я не растерял оставшуюся храбрость, надо выяснить у Снейпа всё, что меня волнует.

— Сэр, какая связь между мной и теми взрывами?

Ого, я сам не ожидал, что озвучу мучающий меня вопрос столь буквально.

Снейп впивается в меня фирменным внимательным взглядом.

Не могу я, когда он так смотрит на меня. Под прицелом этих глаз я чувствую себя неловко.

Профессор видимо это замечает и учтиво отворачивается, повернув голову так, что набирающие силу солнечные лучи падают на его лицо. И только сейчас я отмечаю, что волосы его отливают глубоким тёмно-синим цветом, как вороново крыло, а опущенные ресницы дают густую тень. Так интересно… Снейп далеко не красавец, но подобные детали внешности, и характерные черты лица придают ему аристократичную привлекательность. Плюс его манера говорить, довольно сдержанная мимика, гордо вздёрнутый подбородок, — всё это завершает образ этакого неприступно-циничного мужчины.

И о чём я только думаю сейчас?!

— Нашли-таки вчерашний номер Ежедневного Пророка? — голос Снейпа возвращает меня на землю.

— Мм…да, — неуверенно начинаю я, параллельно пытаясь додуматься до скрытого подтекста вопроса.

— Я им так и сказал, что от тебя ничего не скрыть.

Мне кажется, или я слышу усмешку?

— Угу. Так какая связь? — как можно более небрежно спрашиваю я, прищурив один глаз от солнечных лучей и задумчиво ероша волосы.

Замечаю, как взгляд Снейпа устремляется на кисть моей руки, путающуюся в прядях.

— Как тебе объяснить…— медленно произносит профессор и умолкает, продолжая наблюдать за моим занятием. Сам он при этом задумчиво постукивает указательным пальцем по своим губам. Я не нарушаю тишину и дожидаюсь ответа.

— Думаю, ты заметил некоторое совпадение.

— Да, день рождения.

— Верно. Причём, ты — не единственный.

— В смысле? — я не понимаю, куда клонит Снейп, — Не единственный, кто заметил?

— Не совсем. Понимаешь, среди волшебников, так же как и среди магглов, много парней, родившихся 31 июля 1980 года. И когда вдруг происходит серия убийств, где среди погибших обнаруживаются молодые люди с таким интересным совпадением, — это наводит на некоторые подозрения. Следовательно, другие юные волшебники с точно такой же датой рождения, проживающие в Англии, начинают беспокоиться за свою жизнь и подсознательно заносить себя в список следующих жертв.

— Глупость какая, — бурчу я под нос, но Снейп тотчас перебивает меня.

— Сегодня утром было ещё два взрыва.

Мои брови ползут вверх.

— И?

— Тоже магические семьи, и тоже два парня с датой рождения 31 июля 1980 года.

— Но откуда вам это известно? Ведь сегодняшний Пророк ещё не вышел.

— Я был у профессора Дамблдора. А он, сам понимаешь, в курсе всех событий.

— Ясно. Но кому могла прийти в голову такая безумная идея? Убивать ни в чём не повинных людей? Причём с такой закономерностью? И почему именно с такой датой рождения? — я пытаюсь совладать с нарастающим волнением, поэтому всячески отвлекаю себя вопросами, чтобы хоть как-то увести свои мысли в другое русло. Чтобы не думать, что я и моя семья, — что мы можем стать следующими.

— Гарри, — Снейп хмурит брови и как-то странно смотрит на меня, словно принимая важное решение. Ну уж нет, ему-то я не позволю молчать.

— Профессор Снейп, прошу вас, скажите! Я ненавижу быть в неведении, — со вздохом произношу я, встречаясь с пытливым взглядом. Что-то похожее на волнение мелькает во взгляде Снейпа, но вдруг мужчина прикрывает глаза, буквально на пару мгновений, а когда открывает вновь, в них уже нет и тени былого чувства.

— Гарри, обещаю, что я расскажу тебе всё. Как только придёт время.

— Но…

— Я что, так часто разбрасываюсь обещаниями? — перебивает меня профессор, и я слышу нотки неприкрытого раздражения в низком голосе.

— Нет, — получилось смущённо.

— В таком случае, стоит принять на веру моё обещание. И ещё — постарайся не вмешиваться, — небрежно произносит Снейп, и, заметив мой раскрывающийся в попытке возражения рот, добавляет уже гораздо твёрже, чётко выговаривая каждое слово:

— Я сказал «не вмешиваться», а это значит не задавать никому лишних вопросов, не подслушивать, не устраивать скандалов и ссор. Потому что сейчас как никогда нужна собранность, трезвость ума и серьёзность в принятии важных решений.

— Получается, моя семья может стать следующей? — озвучиваю я свой сокровенный страх.

Снейп снова сканирует меня внимательным взглядом и отвечает:

— Не факт. Но и расслабляться тоже не стоит. И, если ты ещё не в курсе, наш разговор перестал быть конфиденциальным, — заканчивает Снейп, и я понимаю, что он краем глаза наблюдает за кем-то за моей спиной.

Обернувшись, я замечаю отца, и по его выражению лица можно сказать, что он не очень-то доволен. Интересно, чем? Что я разговариваю со Снейпом? Вот новость то…

Но отец ничего не произносит, лишь как-то странно смотрит на профессора. Ну, тут уж они пусть сами разбираются. Зельевар молча провожает отца взглядом и скрывается в доме.

Мама оправдывает мои ожидания и, только завидев меня, тут же кидается на шею с характерным щебетанием на тему: «Как хорошо, что я всё понял». Да ничего я не понял, мам. Точней понял, но с чьей подачи… Я-то надеялся от вас всё услышать.

Хотя умом я прекрасно понимаю, что родители просто волнуются за меня.

И, тем не менее, это не облегчает груз их вины. Лучше уж горькая правда. Чтобы потом не было сюрпризов, тем более неприятных.

Вот Снейп рассказал мне, не всё конечно, но на первое время достаточно. И что, мне от этого хуже стало? Естественно, радости мало от полученной информации. Но это лучше, чем слепое неведенье.

По всей видимости, родители замечают моё не особо радостное настроение. На лице обоих мелькает выражение, отдалённо похожее на виноватое.

— Почему вы не можете рассказать? — в который раз я задаю тот же вопрос. Да, я знаю, что сейчас веду себя хуже малого дитя, который никак не поймёт, почему родители не купили ему игрушку. Но я ничего не могу с собой поделать.

Отец бросает взгляд на маму, шумно выдыхает и присаживается на край скамейки. Он не спешит отвечать, ибо понимает, что разговор предстоит не из лёгких.

— Понимаешь, Гарри, сейчас в волшебном мире происходит множество странных вещей, природу которых до конца не понимает даже Альбус Дамблдор, — начинает отец, старательно подбирая слова. — Что уж говорить о нас… Мы сами во многом запутались, и не хотим втягивать в это ещё и тебя.

— Ничего, что я — ваш сын? И я имею точно такое же право на то, чтобы быть в курсе того, что творится, — скептически произношу я, скрестив руки на груди.

Отец морщится и вновь смотрит на маму, ища у неё поддержки. Да, я знаю, как он не любит подобные разговоры. По своей сути папа — не конфликтный человек. Он всегда ловко может увильнуть от неприятной беседы, крайне редко вступает в споры и уж тем более не принимает участия в скандалах. Многие могут принять это за слабость духа, но я так не считаю. По моему мнению, за годы семейной жизни он перенял у мамы лояльность по отношению к другим и толику снисходительности к людским недостаткам.

— Ты прав, Гарри, — наконец, находится мама. Она заправляет выбившуюся прядь за ухо, обводит взглядом окружающие нас цветочные клумбы, затем останавливает на мне свой серьёзный взгляд. — Но твой отец также прав. Мы сами мало понимаем из того, что творится. Когда всё станет ясно, ты первый узнаешь об этом.

— Ну конечно. А то, что уже все живущие в этом доме посвящены в тайну, все, кроме меня — это как понимать?! — с горечью отвечаю я, пнув маленький камешек. Я не могу сдержать себя, и в моём голосе ясно различаются железные ноты.

— Будь так добр, говори без металла в голосе, — спокойно, но очень строго произносит мама, с недовольством взирая на меня.

Я виновато опускаю глаза, но какая-то необъяснимая злость и не думает покидать меня. Замечаю, как отец неловко ёрзает на скамье. Он всегда ведёт себя подобным образом, когда мама отчитывает меня. А я чувствую себя провинившимся первоклассником.

— Гарри, можешь подойти ко мне на минутку? — раздаётся спасительный голос Сириуса с порога.

Я поднимаю голову и смотрю на маму. Она оборачивается на крёстного, потом возвращает взгляд мне и не сразу, но кивает. Я вижу, как она слегка недовольно поджимает губы. Чуть ли не в припрыжку я ухожу к Сириусу.

— Что тебе рассказал Снейп? — в лоб спрашивает он у меня.

— В каком смысле «что»? — я недоумённо изгибаю бровь. Ох, не одна беда, так другая…

— Ну в прямом. Что?

— Ага, значит, есть что рассказать? — саркастически подмечаю я.

— Гарри, отвечай, — серьёзно произносит Сириус. Вздохнув, я произношу:

— Ничего такого криминального. Мы просто поговорили о взрывах. И всё.

— Ясно. Я вот что тебе скажу. Ты поменьше слушай его, Снейпа. Он ещё и не такого может тебе наплести.

— Это в смысле? — я откровенно начинаю возмущаться

— А в том, что я на твоём месте не слишком бы ему верил.

— Ты не на моём месте. И позволь мне самому выбирать, кому верить, а кому нет. По крайней мере, он разъяснил для меня многое из того, чего вы вчера так и не смогли мне рассказать. И вообще, пора бы вам вместе с отцом и Люпином оставить в прошлом Мародёрскую ненависть к Снейпу.

В который раз за последние сутки меня посещает чувство злости и обиды.

— Прости, Гарри, но это уже не твоё дело, — как можно более сдержанно произносит крёстный, но я вижу, что на самом деле он всеми силами сдерживает себя, чтобы просто не сорваться.

— Ну и отлично. В таком случае и вы тоже не лезьте не в своё дело, — бросаю я в лицо Сириусу и устремляюсь в свою комнату.

Да, тут я, конечно, переборщил. Но что поделать. Нечего выводить меня из себя.

Ох, чувствую, такими темпами к своему дню рождения я рассорюсь со всеми, с кем только можно.

* * *

Палящее солнце нисколько не радует меня, плюс напряжённая атмосфера в последние несколько дней только усиливает странное чувство дискомфорта. Впервые в жизни мне неуютно у себя же дома.

На днях Люпин аппарирует к своей возлюбленной, Нимфадоре Тонкс, Сириус всячески старается избегать разговоров со мной, да я и сам не стремлюсь пообщаться с крёстным. Снейп пропадает у себя наверху, появляется лишь во время обеда, и то, забирая свою порцию еды и снова скрываясь с ней на втором этаже.

Недавний разговор не сдвинул с мёртвой точки мои отношения с родителями ни в лучшую, ни в худшую сторону. Мне начинает казаться, что я схожу с ума. Мне даже поговорить не с кем.

Куда подевалась мамина лучезарная улыбка, её искрящийся любовью взгляд? Она, всегда она одна была стержнем нашей семьи, пропал её, казалось бы, негасимый запал. Теперь я всё чаще вижу задумчивое выражение, застывшее на её лице. Она молча готовит завтрак, обед, ужин, молча выполняет различные дела по дому. Волосы перехвачены тонкой зелёной лентой, и иногда я замечаю, как нервно она перебирает пальцами какую-нибудь салфетку, уставившись недвижимым взглядом в одну видимую только ей точку.

Отец часами пропадает либо на заднем дворе, либо в спальне. Когда я сталкиваюсь с ним, он поднимает на меня затуманенный взгляд, словно не сразу узнавая, потом вдруг осекается и пытается подобрать слова, но так и не найдя их, покидает меня в неизвестном направлении. Я с комом в горле провожаю взглядом его широкую спину и сетую на метаморфозы собственного тела. Почему у меня самого словно язык прилипает к нёбу? Почему мне вдруг становится неуютно в обществе собственных родителей?

С болью и ещё каким-то необъяснимым чувством я понимаю, что неосознанно избегаю их. Когда такое было? Немыслимо…

Больше нет ежевечерних фейерверков, нет задушевных разговоров, нет полётов на мётлах, ничего этого нет. Наш дом словно погрузился в сон, он застыл во времени. Каждую ночь мне снится, что комнаты наполнены густым туманом, и я на ощупь брожу по ним, а иногда мне становится так холодно, что зуб на зуб не попадает. Липкое чувство страха заполняет мою душу, но я продолжаю бродить по дому, словно в поисках чего-то. Иногда я сталкиваюсь с мамой или папой, но они не замечают меня, словно я — невидимый призрак. Оба бледные, а взгляд — стеклянный. И тогда мне становится так одиноко, что я опускаюсь на пол и накрываю голову руками.

Обычно после этого я просыпаюсь и понимаю, что это — всего лишь очередной кошмар. Точней, один мой единственный кошмар, который мучает меня каждую ночь. Конечно, он не страшней того, где мама умирает, но всё же…

Однажды я увидел родителей, о чём-то беседовавших на кухне. Они сидели за столом, держась за руки, и говорили настолько тихо, что я не мог разобрать ни единого слова. Отец явно успокаивал чем-то расстроенную маму, я видел это по тому, как крепко он сжимал её ладонь и периодически гладил по волосам. Она явно храбрилась, старалась не выдать волнения, постоянно прикусывая губы и морща лоб. Папа что-то настойчиво ей говорил, чуть подавшись вперёд и неотрывно глядя в глаза, мама изредка согласно кивала, сдувала падающую на глаза прядь волос.

— Потом он всё поймёт, поверь. Он напуган неизвестностью, но сейчас это — лучший вариант. Просто дай ему время…

Мама внимательно посмотрела на отца, явно колеблясь, но потом сдалась и согласилась.

Сначала я не совсем понял, о ком шла речь. А потом догадался, что они говорили обо мне. Что я должен, по их мнению, понять? То, что они мне не доверяют?

По прошествии нескольких дней я прихожу к выводу, что они из чувства страха ничего не хотят мне рассказывать. Неужели нам и в самом деле грозит смертельная опасность? Видимо, сами родители напуганы настолько, что боятся что-либо говорить мне. Знали бы они, как я и без этого боюсь…

В очередной вечер я сижу в глубоком мягком кресле, стоящем возле лестницы, отгородившись от всех тем самым номером Ежедневного Пророка, в котором впервые опубликовали новость о взрывах. Я не сразу замечаю, что уже минут десять не читаю, а тупо вожу глазами по одной и той же строчке. За спинкой происходит какое-то движение, словно кто-то стремительно прошёл мимо, тем самым потревожив вихры на моём затылке. Я резко оборачиваюсь и успеваю заметить Снейпа, буквально взлетевшего вверх по лестнице.

Ох, а я уже успел забыть о присутствии профессора в доме. В последние несколько дней он не показывался из своей комнаты.

Подняться к нему что ли?

Вот уж ирония судьбы, Северус Снейп оказывается сейчас ближе и роднее, чем собственные родители. Хоть смейся, хоть плачь.

Я всерьёз задумываюсь над идеей подняться к нему, но тут же оказываюсь остановлен собственными предубеждениями. Как-то слабо я себе представляю всю эту картину. Что, просто взять и заявиться к нему со словами: «Здрасьте, профессор Снейп, можно я у вас тут посижу?». Нет, я так не могу. Мало ли, чем он там занят. Вдруг будет недоволен моим появлением? Особенно, учитывая то, что пару дней назад я проник в его комнату без разрешения.

Кстати о проникновении. Вот дьявол!

Меня так и обдало холодом. Тогда утром он сказал, что я всё-таки смог найти газету, а учитывая то, где она лежала…

Значит, он знает, что я был в его комнате. Без разрешения хозяина. И он ничего мне не сказал по этому поводу. Ни замечания, ни выговора, ничего. Весьма странно.

Зато сейчас данный факт прибавляет мне смелости.

Сложив газету, но не оставив её, я поднимаюсь на второй этаж и, пока не успеваю передумать, стучу в дверь комнаты Снейпа.

Долгое время оттуда не доносится ни звука, и я уже успеваю засомневаться в своих намерениях, как вдруг дверь приоткрывается, и в образовавшемся просвете появляется сам хозяин комнаты.

— Это ты. Ну заходи, — открыв пошире дверь, он впускает меня в комнату.

Я, абсолютно обескураженный, протискиваюсь в промежутке между ним и дверью, на ходу размышляя, как же он догадался о моих намерениях.

— Ваши мысли просто кричат об этом, — раздаётся почти нам моим ухом, и я передёргиваю плечами от неожиданности, моментально оборачиваясь назад.

Оказывается, я так и застыл всего в метре от двери, поглощённый собственными размышлениями, вот Снейп и оказался так близко.

Что-что он там сказал? Мои мысли кричали об этом?!

— Профессор, вы что, умеете читать мысли? — потрясающая догадка озаряет моё сознание, и я с удивлением смотрю на непроницаемое лицо напротив.

Снейп, поведя бровью, выгибает уголок рта в усмешке и, обогнув меня, подходит к столу. Склонившись над развёрнутым пергаментом, он пробегает взглядом по тексту и, взяв в руки перо, что-то дописывает на полях, параллельно отвечая мне:

— Представьте себе, да.

— Как вы это делаете? — спрашиваю я, абсолютно бестактно присаживаясь на край аккуратно застеленной кровати, и сжимаю в руках свёрнутую валиком газету.

— Вы слышали о таком понятии, как «легилименция», Поттер? — всё так же не отрываясь от пергамента, отвечает Снейп.

— Мм…да, слышал. Никогда бы не подумал, что вы владеете ею.

— Ну, теперь будете знать, — с тенью улыбки в голосе произносит зельевар и, опершись свободной ладонью о столешницу, лениво-изящным движением отбрасывает пряди чёрных волос с лица, сканируя меня загадочным взглядом.

Чёрт, как-то мне некомфортно сразу становится.

— Не надо сейчас их читать, мысли мои, — немного смущённо произношу я, закрываясь от профессора всё той же газетой, Снейп слегка прищуривается, улыбаясь уголком рта, и отводит взгляд.

— Мне даже не надо прилагать усилия. Они и так, как раскрытая книга для меня.

— А не проще ли общаться со мной, вместо того, чтобы слушать мои кричащие мысли? И вообще, это преступление. Мало ли, что я там думаю. Это только моё личное дело, — обиженно заявляю я, скрестив руки на груди.

— Так и быть, уговорили. В конце-концов есть такая вещь, как окклюменция, — будничным тоном произносит Снейп, пожимая плечами.

— Угу, кто бы только научил, — бубню я себе под нос, опустив голову и изучая геометрический узор на покрывале.

— А что, вам есть, что скрывать? — вот сейчас он явно смотрит на меня. Я ощущаю его взгляд.

— Да нет, нечего. Тем более, как я уже сказал, мои мысли — это моя личная территория.

— Я и не возражаю. Просто может настать время, когда умение защитить свои мысли от чужого проникновения окажется весьма кстати.

Хотелось спросить, откуда у него такие прогнозы на будущее, но снова выглядеть дураком и рисковать благосклонностью профессора я не стал.

Я провожу в его обществе часа два как минимум. Вспомнив о нескольких непонятных мне моментах в книге по зельеварению, я интересуюсь у Снейпа, в ответ на что получаю весьма изумлённый, с тенью уважения, взгляд и полноценный ответ на каждый мой вопрос. И ещё профессор с усмешкой замечает, что я теперь повсюду таскаю с собой эту газету.

К теме взрывов и странного поведения моей семьи мы больше не возвращаемся. Да и незачем, в принципе. Он сам дал мне обещание рассказать всё позже. И, я уверен, что Снейп сдержит его. Он же сам поделился со мной частью информации.

Видимо, он как никто другой понимает меня.

* * *

Июль приближается к концу, жара немного спадает, как и напряжённая атмосфера в доме. Нет, родители так и не желают делиться со мной информацией. Просто я, получив обещание от Снейпа, временно успокаиваюсь.

Только я не могу не замечать косых взглядов Сириуса, когда я подолгу беседую с зельеваром во внутреннем дворе или вовсе часами пропадаю в его комнате. Как я уже посоветовал крёстному, пора бы ему отказаться от сложившихся ещё в школьное время стереотипов.

На мой семнадцатый день рождения приезжает чета Уизли в полном составе, ну и, конечно же, Гермиона. Я потом ещё долго удивлялся, как наш сравнительно небольшой домик смог вместить такое количество народа. Без магии тут в любом случае не обошлось.

День рождения праздновали громко и с размахом. Совершеннолетие, как-никак. Даже пропадает и не спешит возвращаться та напряжённость, что стеной выросла между мной и родителями. Либо это праздник так подействовал, встряхнув нас, либо я наконец-то научился понимать хоть что-то в этой жизни. По крайней мере, чувство обиды больше не мучает меня, ну только если совсем чуть-чуть. Да и мама стала чаще улыбаться, и я почти узнаю её такую, какой она была все эти годы. Отец словно ждал моего дня рождения как повод, чтобы подступиться ко мне, и вот впервые за несколько недель мы летали с ним на мётлах, он вспоминал очередные забавные случаи из его школьной жизни, а я почувствовал настоящее облегчение. К тому же, меня перестали мучить странные сны.

Взрывы на время прекращаются. Именно «на время», потому что, как считаю я сам, наступило так называемое затишье перед бурей.

Через несколько дней Уизли покидают наш дом, остаются лишь Рон с Гермионой. Таким образом, практически всё своё время я посвящаю друзьям. Вот уж мы с Роном не знаем печали. Гермиона иногда пытается нас утихомирить, но в основном частенько бросает свои книги и веселится вместе с нами.

В начале августа приезжает Питер Петтигрю. Если я и раньше был не особо расположен к этому человеку, то сейчас моя подозрительность к нему усиливается в разы. Потому что с момента нашей последней встречи он несколько изменился. Да, это был всё тот же маленький пухленький человек с крысиной мордочкой, сюсюкающейся манерой речи и бегающим взглядом. Только вот ко всему этому сейчас добавилась зашуганность, пугающая нелюдимость и странные огоньки в маленьких глазках.

Один вопрос не даёт мне покоя: где был этот человек два месяца? Когда я лично интересуюсь у Питера, он как-то невнятно объясняется, и убегает в другой конец дома под абсолютно невразумительным предлогом.

Однажды я решаюсь поговорить о странном поведении Петтигрю с отцом, но тот лишь удивлённо смотрит на меня, потом переходит в стадию раздражения, пока окончательно не впадает в праведный гнев. На этом наш разговор и заканчивается.

А в один августовский вечер мы с Роном и Гермионой становимся случайными свидетелями рокового разговора, точнее спора на грани ругани между моим отцом и Снейпом.

Время давно за полночь, мы втроём сидим в моей комнате, спать абсолютно не хочется, поэтому развлекаем себя любыми возможными способами. В какой-то момент Гермиона предлагает выйти во двор и наколдовать мини-фейерверки. Откровенно удивившись новоприобретённому умению девушки, мы с Роном, конечно же, принимаем предложение.

Моя комната находится в самом конце второго этажа, и, чтобы добраться до лестницы, нужно миновать ещё три спальни.

Когда мы проходим мимо родительской комнаты, из-за чуть приоткрытой двери до нас доносятся приглушённые голоса. Я не придаю этому никакого значения, пока вдруг не различаю голос Снейпа. Вот тут мне уже становится интересно. Снейп — и в родительской спальне?

Друзья тоже замечают эту странность и вопросительно смотрят на меня.

Интерес накрывает с головой, и мы как можно тише подкрадываемся поближе к двери и слушаем.

Кроме Снейпа в комнате ещё мой отец. Судя по всему, они там вдвоём. И разговор далеко не дружелюбный.

— Джеймс, ты вообще в своём уме? — довольно-таки тихо, но с неприкрытым возмущением говорит Снейп.

— Не тебе интересоваться состоянием моего ума, и уж тем более не тебе указывать, с кем мне дружить, — раздражённо отвечает отец.

— Мне абсолютно всё равно, кого ты выбираешь себе в друзья, Поттер, но когда дело касается безопасности Лили и Гарри…

— Я не обязан отчитываться перед тобой в своих действиях и принятых решениях, Снейп. Тем более, мы вместе с Лили выбрали Питера в качестве хранителя тайны.

— Значит, вы оба выжили из ума. Да это же полное безрассудство, доверять свои жизни в руки этого мелкого гадёныша!

— Да что ты знаешь про него?!

Мне жутко интересно взглянуть на это действо, поэтому я, не смотря на сдавленные шиканья Гермионы, подвигаюсь чуть ближе и осторожно заглядываю в просвет между косяком и дверью. Отец со Снейпом стоят посреди комнаты боком ко мне, на достаточно близком расстоянии друг к другу, и даже с моего укрытия заметна напряжённая, словно перед грозой, атмосфера, царившая между двумя мужчинами.

— Достаточно для того, чтобы сомневаться в верности Питера вашей семье, — губы Снейпа почти не шевелятся, подбородок вздёрнут, и всем своим видом он выказывает полнейшую неприязнь к собеседнику. Впрочем, это чувство взаимно.

— Может, поделишься, раз ты такой просвещённый в этой области, а? — пытается съязвить отец в ответ, и я вижу, как он сжимает кулаки, усилием воли сдерживая свой гнев.

В ответ Снейп лишь кривит губы и отчётливо произносит:

— Ничем я делиться с тобой не обязан. А на твоём месте я бы пересмотрел кандидатуру хранителя.

— И кого же мне выбрать, тебя что ли? — отвечает отец с издёвкой в голосе.

— Причём тут я. Кого угодно, но только не Петтигрю.

Тут Снейп разворачивается и направляется в сторону выхода, и я вдруг с отчаяньем осознаю, что мы не успеем убежать. Профессор замирает на месте, и я бьюсь об заклад, что в этот момент он смотрит точно на меня, причём так пристально, что у меня скручивает желудок от страха. «Ну всё, попались», — звенит в моей голове.

— Вот увидишь, Джеймс, ты ещё вспомнишь мои слова, — вдруг произносит Снейп, всё так же смотря на меня, и я понимаю, что он даёт нам шанс убраться с места подслушивания. Какая-то сумасшедшая радость пополам с откровенным удивлением переполняют меня, и я, стараясь не топать, достигаю лестницы и быстро спускаюсь на первый этаж. Друзья не отстают от меня ни на шаг.

Только в дальнем углу двора мы решаемся заговорить. Вопросов миллион, и ни одного ответа. Особенно у меня. И без того нерешённых задач выше крыши, теперь ещё одной больше.

Снова какой-то хранитель тайны. На роль которого мама и папа выбрали Питера. Вот тут я солидарен со Снейпом. Не знаю, конечно, что там за тайна, но неужели не нашлось кандидатуры получше? Взять того же Сириуса.

И что я теперь ясно осознаю — так это то, что нашей семье грозит опасность.

Мерлин, неужели и мы теперь в чёрном списке сумасшедшего палача?!

Мне просто необходимо поговорить со Снейпом.

Причём немедленно.

Пожелав Рону и Гермионе спокойной ночи, я врываюсь в комнату Снейпа и поспешно прикрываю за собой дверь.

Вот чёрт. Только сейчас до меня, наконец, доходит, что я только что сделал.

Хуже ситуации просто не придумаешь. Настолько бестактно ворваться на личную территорию человека, причём посреди ночи. Ух, Снейп мне этого не простит.

Надо обернуться. Потому что меня пугает эта зловещая тишина.

Мерлин, как же заставить себя выпустить ручку двери и просто обернуться?

— Поттер, может, вы всё-таки соизволите вернуть своё красноречие и объясниться? — звучит за моей спиной, и металла в этом голосе сейчас не меньше, чем в моём сознании панического страха.

Неимоверными усилиями я заставляю себя развернуться на сто восемьдесят градусов, низко опустить голову и пробубнить:

— Прошу прощения, профессор Снейп, но я хотел бы спросить…узнать кое-что…

— Что вы там бурчите, Поттер? Будьте так любезны, повторить всё то же самое, только гораздо громче и членораздельней, и поднимите вы, наконец, голову! — в каждом слове мужчины так и сквозит раздражение, я вскидываю голову и встречаюсь с недовольным взглядом.

«Хорошо хоть он не спал ещё, а то было бы мне»… — мелькает в моей голове, пока я затравленно посматриваю на Снейпа, стоящего посреди комнаты с запечатанным письмом в руках. Интересно, это он его получил или только собирается отправлять?

— Прошу прощения, профессор, что помешал вам, но я хотел бы кое-что спросить у вас.

Ого, получилось вполне неплохо.

— Ваши вопросы подождут до завтрашнего утра.

Я прямо оторопел.

— Но…

— Вы слышали, Поттер! — с нажимом перебивает меня Снейп, бросая в мою сторону почти яростный взгляд, затем подходит к раскрытому окну и привязывает письмо к лапке совы, присутствие которой я замечаю только сейчас.

— Хорошо, профессор, — сокрушённо бурчу я, кивнув головой и, не дожидаясь ответа, выхожу из комнаты.

М-да, неудобно как-то вышло. Ворвался посреди ночи без стука, без спроса, и ещё требую ответов на какие-то там вопросы. Конечно, Гарри, держи карман шире.

Уже гася свет на прикроватной тумбочке и взбивая подушку, я задаюсь вопросом: кому Снейп отправил письмо?

Скорее всего, Дамблдору. Хотя не факт.

Так, ладно, как сказал Снейп, все вопросы завтра. А сейчас я так хочу спать…

* * *

Пробуждение происходит долго и мучительно. За всю ночь я ни разу не проснулся, а сейчас так гудит голова, будто я проспал часов двенадцать.

Ещё как-то подозрительно ярко светит солнце за окном. Нашарив на столе свои наручные часы, я смотрю на время и охаю от удивления. Полвторого. Теперь понятно, почему мне в черепную коробку словно налили расплавленного олова.

Даже никто и не разбудил. Ну и ладно.

Видимо, слишком резко приняв сидячее положение, я почти сразу падаю назад на подушку, сдавленно мыча. Ну вот, ещё и головокружение. Великолепно.

Через какое-то время я, весь помятый, взлохмаченный, сонный и злой, выхожу из комнаты. На втором этаже никого нет. Зато с внутреннего двора до моего слуха долетает несколько голосов. Получается, я один такой соня. Отметка настроения скатывается на уровень «жизнь прекрасна, пойду удавлюсь».

Не прошло, наверное, и получаса с момента моего пробуждения, а меня уже всё вокруг бесит. Начиная от яркого солнца и заканчивая цветом собственной футболки.

Лучше мне, наверное, никого не видеть сегодня, а то сорвусь и накричу из-за какой-нибудь мелочи. А мне так не хочется ругаться.

Я устал от ругани и недомолвок, от недоверия, надёжно засевшего в глубине моей души, да вообще от всего того, что происходит сейчас в семье. Куда всё подевалось? В какой момент что-то неумолимо поменялось и отдалило меня от родителей? Когда между нами успела появиться невидимая граница? Как давно в моей душе не разливалось то тёплое чувство всякий раз, когда я думал о доме?

Мне надо отвлечься, сменить обстановку. Может, вдали от дома я смогу посмотреть на ситуацию со стороны, сделать какие-то выводы и принять правильное решение? Вполне возможно, что я сам делаю что-то не так, неправильно веду себя.

Да, мне просто необходимо побыть одному. Вот только надо выбрать место.

Стараясь по возможности никому не попасться на глаза, я беру тёплую кофту с капюшоном и уже без колебаний аппарирую в Лондон.

Там есть один небольшой сквер, в котором я иногда люблю побыть в одиночестве. Ни родители, ни друзья не знают об этом месте.

Это почти что окраина города, и сквер примыкает к старому кладбищу с небольшой колокольней на территории.

Не то, чтобы меня тянуло к подобного рода местам, просто вид старинного здания, некая спокойная, почти благодатная аура, царившая здесь, — всё это успокаивало меня в особо сложные периоды жизни. Хоть их и было совсем немного. Вот сейчас как раз один из таких случаев. Есть у меня тут любимая скамейка, с которой открывается прекрасный вид на сквер и колокольню.

Обычно это место дарит мне умиротворение. Но сейчас, глядя на неясные очертания колокольни, размытые густым туманом, я ощущаю, как живот почему-то начинает неприятно крутить, а в глубине души зарождаются волны беспокойства.

Умирать — это, наверное, так страшно…

Так, что-то не нравится мне ход собственных мыслей. Встав со скамейки, я быстрым шагом ухожу прочь. Подсознательно чувствую, что собраться с мыслями и аппарировать домой я не смогу. Надо мне успокоиться.

Сейчас бы бокальчик того же сливочного пива, но в этом районе Лондона я вряд ли смогу найти более-менее приличную кафешку. К тому же сомневаюсь, что в маггловских заведениях продают подобное.

Ко всему прочему ещё и дождь пошёл. Ну вообще шикарно. Сидел бы я лучше дома…

Промокнув до нитки и замёрзнув до посинения, я, наконец, заскакиваю в какой-то малопримечательный бар с абсолютно странным названием.

Сказать, что обстановка тут убогая, значит ничего не сказать. Короткая грязная стойка, заклеенные газетными вырезками стены, старый бильярдный стол в углу, и неприветливый бармен в придачу.

Кроме меня ещё три посетителя, два из них играют в бильярд, а третий сидит за стойкой и потягивает янтарную жидкость из гранёного стакана.

Отступать было поздно, тем более дождь за окном только усиливается с каждой минутой, поэтому я приближаюсь к стойке и усаживаюсь на шаткий стул. Порывшись в кармане, обнаруживаю там немного маггловских денег, которых как раз хватает на стакан дешёвого портвейна. Да уж, забегаловка так себе, а цены как в шикарном ресторане в центре Лондона.

Бармен окидывает меня подозрительным взглядом, видимо, гадая сколько мне лет и можно ли мне продавать алкоголь. Ловлю себя на мысли, что на моём лице застывает абсолютно снейповская усмешка.

Через несколько секунд передо мной появляется стакан с портвейном. Причём по внешнему виду сам стакан последний раз встречался с водой полгода назад так точно. И с полотенцем, видимо, тоже.

Да и портвейном эту гадость вряд ли назовёшь. Я еле удерживаю себя от того, чтобы не закашляться. Мерлин, да что за день такой сегодня?

Сбоку от меня происходит какое-то шевеление. Чуть повернув голову, я замечаю того самого посетителя со стаканом виски в руках, сейчас он покинул своё прежнее место и пересел на соседний стул.

— Не против? — спрашивает он низким хрипловатым голосом.

Я мотаю головой. Что уж мне терять. Может, с этим мужчиной будет интересно пообщаться, иначе я совсем разочаруюсь в сегодняшнем дне. А ведь я хотел расспросить Снейпа по поводу вчерашнего случая. Ну да ладно, вернусь и всё выясню. А пока можно позволить себе немного расслабиться.

— Какими судьбами занесло в такую дыру? — вполне дружелюбно интересуется мой новоиспечённый собеседник, и я смотрю ему в лицо. Ничего особенного, не красавец, но и не ужасен, тёмные волосы, резкие черты лица.

— Если честно, я и сам не понял, — пожав плечами, отвечаю я, параллельно изучая лицо моего собеседника. Что-то в нём не так, только вот что именно, не могу понять.

— Да уж, так бывает, — усмехается мужчина, делая большой глоток из своего стакана, — Ну, как тебя зовут-то хоть, парень?

Вот зараза. Не люблю я рассказывать о себе малознакомым людям. И не откажешь ему, потому что сейчас мне это кажется не слишком хорошей затеей.

— Гарри меня зовут, — я нехотя отвечаю и чуть отпиваю той мутноватой баланды из своего стакана, которая по определению должна быть портвейном. Боже, ну и гадость же эта штука! Судя по всему, организм оказывается солидарен со мной в данном вопросе, потому что в следующую секунду я захожусь хриплым кашлем. Мой собеседник несильно хлопает меня между лопаток.

— Ну что, Гарри, так легче?

«Да уж, не то слово, как легче».

Я лишь коротко киваю и, смахнув набежавшие от кашля слёзы, наконец, задаю вопрос:

— Так как твоё имя?

— Рудольфус.

— Омм…довольно редкое имя, — киваю я, улыбнувшись уголком губ, — не то, что моё.

— Ну, тут уж кому как повезло, — Рудольфус улыбается мне в ответ, и тут я понимаю, что мне в нём не нравится. Глаза. Единственное, что не меняется в лице мужчины. Да, улыбка вполне искренняя, но вот глаза остаются такими же холодными и внимательными. Как-то неуютно мне под этим взглядом.

Украдкой заведя руку за спину, я нащупываю свою волшебную палочку под кофтой. Да уж, сколько раз мне говорила Гермиона, что носить палочку в заднем кармане — не очень хорошо. Зато доставать её оттуда гораздо проще и быстрее. Единственное, увеличивается шанс потерять её. Хотя со мной такого ещё не случалось.

— Ты в Лондоне живёшь? — снова подаёт голос Рудольфус, облокотившись на грязную стойку, и продолжает изучать меня взглядом.

Я что, на допросе что ли?!

— Не совсем… — туманно отвечаю я, пряча взгляд на дне своего стакана.

— В пригороде?

— Типа того. А что? — я резко поднимаю глаза на мужчину.

Тот вскидывает ладони вверх, мотнув головой и расплывшись в неестественной улыбке.

— Да я просто интересуюсь, Гарри, ничего личного.

Я только хочу что-то сказать в ответ, как чувство сквозняка и звук громко скрипнувшей входной двери заставляет меня обернуться.

В бар заходит новый посетитель, из-за длинного одеяния и низко надвинутого капюшона невозможно понять какого он пола.

Но уже в следующую секунду человек снимает капюшон, и я вижу, что это женщина. Красавицей её не назовёшь, тяжёлые веки и брезгливо поджатые губы явно не придают ей шарма, но пышная копна тёмных кудрявых волос, рассыпавшаяся по узким плечам, перекрывает все вышеперечисленные недостатки.

Женщина быстро обводит взглядом помещение, меня она даже не замечает, но вот Рудольфус ей явно знаком.

Небрежной походкой она пересекает пространство бара, одновременно обращаясь к мужчине:

— Так-так, вот ты где, мой дорогой. А Тёмный Лорд уже чуть ли с ног не сбился, разыскивая тебя и твоих дружков, — женщина презрительно кивает в сторону двух мужчин за бильярдным столом. — Вы, как всегда, в своём репертуаре, чуть выдастся свободная минутка, так тут же бежите в бар заливаться, вместо того, чтобы пытаться выйти на нужный след, найти того, кого так ищет Тёмный Лорд, и…

Но дальнейший словесный поток женщины пресекается Рудольфусом, который выглядит сейчас несколько взволнованным. Я же настолько поражён появлением этой странной женщины, её словами и вообще всей ситуацией, что просто застываю, как изваяние, не в силах пошевелиться или вздохнуть, и только лишь жадно внимаю происходящему.

— Белла, прекрати! Мы же в общественном месте! — Рудольфус как-то затравленно поглядывает на меня, а я даже и слова из себя выдавить не могу.

— Ой, да кого ты тут видишь чужого? Эти два идиота и так в одной связке с нами, бармена я знаю… — но вдруг женщина, заметив меня, так и замирает с раскрытым на полуслове ртом. Пару мгновений она пристально разглядывает меня, и в её глазах вспыхивает что-то недоброе, но уже в следующую секунду расплывается в улыбке, которой я почему-то не верю, и лелейным голоском произносит:

— Оу, а тебя-то я и не заметила, дорогой. Что, мой муж уже всю голову тебе забил своими жалобами о том, как несправедливо обошлась с ним жизнь, да? — она снова коротко смеётся, и от её смеха у меня что-то сжимается внутри.

Женщина небрежно хлопает притихшего Рудольфуса по плечу:

— Давай, представь мне своего собеседника.

— Это… Гарри,— запнувшись, произносит мужчина, — Гарри, познакомься — Белла, моя жена.

— Вообще-то моё полное имя — Беллатриса, но можешь звать меня и Беллой, дорогой, — неправдоподобно сладким голоском произносит Белла, опираясь на стойку, а другая рука женщины осторожно проскальзывает в складки её длинного одеяния.

Что-то не нравится мне этот её жест. И её голос, и взгляд. Неприятная во всех отношениях особа. Какой же дурной день вышел…

Я осторожно и как можно более небрежно поворачиваюсь на стуле так, чтобы никто не видел мою спину, затем облокачиваюсь на стойку, и завожу согнутую в локте руку за спину, под ткань кофты, сжимая волшебную палочку.

— Весьма приятно познакомиться, Белла, — отрывисто произношу я, мысленно проклиная себя за неуверенные нотки в голосе. Но Беллатрису это, похоже, не интересует. Она лишь мимолётно улыбается мне, потом переводит взгляд на своего мужа, и с её лица вмиг исчезает вся доброжелательность, так же как и мягкие нотки из голоса:

— Он очень недоволен вашей отлучкой. Ты прекрасно знаешь его характер и что может быть, если, — Белла делает паузу, и в следующий миг её голос вновь наигранно ласковый, — Впрочем, времени с момента вашего исчезновения прошло не так уж и много, поэтому, думаю, он не сильно разозлится. Ну, получите всего-то по парочке Круциатусов! — последнее предложение она произносит с саркастической усмешкой в голосе.

По парочке Круциатусов.

Она что, волшебница?!

Эта мысль заставляет меня вскочить на ноги.

— Оу, ты что, уже уходишь? — спрашивает Белла и притворно надувает губы.

— Да, я тут вспомнил о кое-каком деле. Надо срочно бежать. Уж вы меня извините, — быстро произношу я, переступая с ноги на ногу и молясь, чтобы женщина ничего не заподозрила.

Но Белла лишь отмахивается и, улыбнувшись, произносит:

— Ну конечно, беги, раз надо. Должен же хоть кто-то выполнять свои обязательства, — это похоже уже камень в огород Рудольфуса.

Распрощавшись с супругами, я стараюсь как можно спокойней выйти из проклятого бара.

Убедившись, что за мной никто не следит, я сворачиваю в первый переулок и оттуда уже аппарирую домой.

Я специально трансгрессирую в самое начало улицы, и таким образом у меня появляется минут пять на размышления.

Значит, эта Белла — волшебница. Так же, как и Рудольфус. И та парочка у бильярдного стола, получается, тоже волшебники. И вся четвёрка в одной связке.

Женщина говорила о каком-то Тёмном Лорде. Кто же это мог дать самому себе такой титул? Видимо, весьма высокомерный и горделивый человек, стремящийся к власти.

И что меня больше всего повергло в шок, так это упоминание о Круциатусе. Беллатриса говорила об этом непростительном заклятии, как о праздничном фейерверке на Рождество. Мерлин, да что это за люди такие?

Чувство страха странным образом смешивается во мне с неподдельным интересом и желанием докопаться до истины.

Когда я захожу в дом, в моей голове выстраивается чёткий план действий: о моих новоиспечённых знакомых я никому рассказывать не буду, завтра примерно в то же время вновь аппарирую в Лондон, вдруг повезёт вновь встретить Рудольфуса. Вот чёрт, надо было хотя бы его фамилию узнать! Я нутром ощущаю, что нечистые дела вершит эта четвёрка во главе с неким Тёмным Лордом.

Буду надеяться, что в следующий раз мне улыбнётся удача.

— Где ты был вообще?!

— Гарри, мы тебя обыскались!!!

— Ты в своём уме, исчезнуть и никого не предупредить?!

Волна упрёков обрушивается на меня сразу, как только я оказываюсь дома. Кто бы сомневался в составе участников со стороны обвинения: мама, Гермиона и…Тонкс? Она-то когда успела здесь оказаться?

От меня, видимо, ждут ответов, причём незамедлительных, но я лишь неопределённо пожимаю плечами и иду к лестнице. Мне вслед тут же сыплется ещё одна щедрая порция упрёков.

Я недовольно отмахиваюсь и буквально взлетаю по ступенькам на второй этаж. Догонять меня никто не стал. Ох уж эти женщины.

В комнате, как я и предполагал, меня ожидает Рон.

— Если ты тоже хочешь возмутиться по поводу моего отсутствия, то лучше сразу уходи, и желательно молча, — с порога произношу я, даже не взглянув на друга; через голову снимаю толстовку вместе с футболкой, скидываю обувь, оставаясь в одних джинсах, и падаю на кровать.

— Да я и не собирался ничего такого говорить, — неуверенно отвечает Рон, пожав плечами и скривив губы в извиняющейся улыбке.

— О, ну а что тогда? — я откровенно удивляюсь, приподнимаясь на локте.

— Просто я подумал, что и без меня найдутся те, кто будет тебя ругать.

— Спасибо за одолжение, Рон, — кисло улыбаюсь я, снимая очки и пристраивая их на край тумбочки.

— Гарри, это не одолжение. Я на самом деле не вижу причин, чтобы упрекать тебя. Ты вправе распоряжаться своим свободным временем так, как тебе того хочется, и не обязан ни перед кем отчитываться.

Ну что ж, звучит вполне убедительно. Я поднимаю взгляд на друга. Вот что-что, а врать он не умеет. Удовлетворённо улыбнувшись, я переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в подушку, устало прикрывая глаза.

— А где ты был? — доносится до моего слуха спустя какое-то время.

— Рооон! — возмущённо восклицаю я, вновь переворачиваясь на спину и удивлённо взирая на засмущавшегося друга.

— Ну я же просто интересуюсь, что ты сразу заводишься? Да никому я не расскажу!

— Это тебя Гермиона подослала что ли? — подозрительно прищуриваясь, я изучаю малейшие изменения в мимике Рона.

— Да причём тут Гермиона? Она вообще хотела, чтобы я вместе с ней, Тонкс и твоей мамой встречал тебя с порога! Ты понял, о чём я…

— Это было бы слишком, — отвечаю я с добродушной усмешкой.

— Вот видишь. Думаю, я заслуживаю твоего доверия.

Так и есть. Потому что Рон как раз один из тех немногих людей, которым я полностью и безоговорочно доверяю. Поэтому я рассказываю ему всё о своём сегодняшнем визите в Лондон.

— Да, странные люди эти Рудольфус и Белла. Я бы даже сказал, опасные и загадочные.

— Вот именно поэтому я планирую встретиться с ними ещё раз, — рассеянно произношу я, принимая сидячее положение.

Ответ я слышу не сразу.

—…Что ты сказал?! Гарри, нет! Ты что, мало ли, кто эти люди? — Рон даже вскакивает со стула.

— Вот только не бери пример с Гермионы! Если ты сейчас же не прекратишь, то вылетишь из этой комнаты, как пробка!

Друг тут же затихает, залившись краской, и снова садится на стул.

— Рон, пойми, мне надо разузнать как можно больше про этих людей, потому что мне кажется, что они связаны с теми самыми взрывами.

— Ты действительно так считаешь? — с сомнением в голосе спрашивает Рон, косясь на меня.

— Чёрт возьми, да! Я именно так и считаю! Скажи мне, Рон, много ли ты встречал людей в Лондоне, для которых Круциатус — это не средство пытки, а развлечение, м?

Рон сокрушённо вздыхает и отрицательно мотает головой.

— Вот видишь. Поэтому мне необходимо всё разузнать.

— Но твои шансы вновь встретиться с ними ничтожно малы!

— Я знаю. И всё же я попробую.

Стук в дверь пресекает очередную попытку Рона переубедить меня.

— Кого там черти принесли! — ругнувшись, я встаю с кровати и распахиваю дверь.

За дверью оказывается Снейп, немного удивлённо меня разглядывающий. Я не сразу догадываюсь о причине столь пристального внимания к собственной персоне. И потом вдруг осеняет. Рубашка, точнее её отсутствие на мне.

— Надеюсь, я не помешал вашему времяпровождению, — сдержанно произносит профессор, заглядывая вглубь комнаты, — но нам необходимо поговорить, наедине.

— Ну, я тогда зайду попозже, — натянуто улыбается Рон и выходит из комнаты.

Кивком пригласив профессора войти, я подхватываю клетчатую рубашку со спинки стула и поспешно надеваю её. Вот уж неудобно вышло. В следующий раз буду одеваться прежде, чем открыть дверь, а не наоборот.

— Так о чём вы хотели со мной поговорить? — как можно более непринуждённо спрашиваю я, жестом приглашая зельевара присесть.

— О вашей утренней отлучке, — отвечает Снейп, опускаясь на стул, и в его голосе столько спокойствия, что я просто не нахожу в себе наглости возразить.

Я присаживаюсь на соседний стул, одновременно думая над ответом. Хотелось возмутиться, сказать что-то вроде: «Да какое вам дело до того, куда я хожу по утрам?», но встречаясь с абсолютно серьёзным, без намёка на возмущение, взглядом, я к собственному удивлению, выкладываю Снейпу все события моего утреннего путешествия в Лондон.

Его реакция на только что услышанное поражает меня. Всё то время, пока я рассказываю, мужчина не произносит ни слова, изредка кивая и не поднимая взгляда. В тот момент, когда я дохожу до эпизода с Рудольфусом, Снейп заметно напрягается. Стоит мне заговорить про Беллатрису, как вдруг профессор стремительно сокращает расстояние между нами, и это получается настолько неожиданно для меня, что я рефлекторно подаюсь назад на стуле и упираюсь спиной в ребро столешницы. Снейп грозовой тучей нависает надо мной, отчего я вжимаю голову в плечи и затравленно смотрю в глаза напротив, которые сейчас близко, как никогда.

— Вы запомнили её фамилию, Поттер? — звучный голос вырывает меня из лёгкого забытья, в которое я незаметно для самого себя успеваю провалиться.

— Чью фамилию? — неуверенно переспрашиваю я, изучая черты лица Снейпа. Причём, сейчас я могу делать это откруто, не боясь оказаться в неловком положении.

Профессор на пару мгновений прикрывает глаза, видимо сдерживая себя от парочки язвительных фраз в адрес моей невнимательности, и на это короткое время расходятся, казалось бы, вечные морщинки на высоком лбу и в уголках губ.

Вот такого Снейпа я не видел никогда.

Додумать я не успеваю.

— Фамилию Беллатрисы, чью же ещё. Вы мне только что про неё рассказывали.

Пожав плечами, я тихо отвечаю:

— Я не интересовался её фамилией.

— А вот зря, Поттер. Это — первое, что вы должны были узнать.

— Но я же не собирался составлять досье на эту женщину! И как вы себе это представляете? «Приятно познакомиться, Белла, но мне хотелось бы узнать и вашу фамилию». Думаете, она ничего не заподозрила бы, после подобных расспросов?

Секунды три Снейп внимательно смотрит мне в глаза, мысленно что-то прикидывая, и я успеваю почувствовать себя неловко под этим взглядом. Как всегда.

— Что же, ты прав, — профессор отстраняется так же неожиданно, как и приблизился, отходит к окну и, скрестив руки на груди, продолжает, — хотя бы потому, что от Беллы ты получил бы точно такой же вопрос.

Я откровенно не понимаю, о чём он.

— И что в этом такого?

— А то, что будет неплохо, если в ближайшее время ты не будешь называть свою фамилию малознакомым людям, — отвечает Снейп и устремляет на меня взгляд, в котором так и читается: «Ослушаешься — убью».

— С каких пор моя фамилия стала столь секретной информацией? — я удивлённо вскидываю брови.

— С тех самых, когда прогремели первые взрывы и погибли молодые люди с точно такой же датой рождения, как и у вас, Поттер, и будьте так любезны, прислушайтесь к моему настоятельному совету и не болтайте лишнего.

В моей голове мелькает догадка.

— Вы знаете этих людей? Знаете Беллу и Рудольфуса?!

Снейп неопределённо пожимает плечами.

— Это не столь важно.

— Нет, это важно! Вы даже не представляете, насколько! — я вскакиваю, подходя к профессору, и пытаюсь перехватить его взгляд. — Мне необходимо знать, кто эти люди.

— Зачем? — лаконично спрашивает Снейп.

— Мне просто надо.

— «Просто надо», — профессор насмешливо повторяет мои слова, изучая меня взглядом, затем обходит меня и, по всей видимости, хочет покинуть помещение, но я в необъяснимом порыве хватаю его за рукав и тяну на себя. Снейп останавливается и, обернувшись, одаривает меня таким изумлённым взглядом, что я на пару мгновений забываю всё, что хотел сказать. Но прежде чем красноречие возвращается ко мне, профессор коротко вздыхает и произносит:

— Гарри, постарайся не вмешиваться туда, куда не следует, потому что потом ты можешь пожалеть о содеянном. Грядут страшные времена, и лучшим решением сейчас будет сидеть тихо и не высовываться. Ты всё поймёшь потом.

Надо бы спросить, откуда ему известно о приближающейся опасности, и как всё это связано со мной, но я лишь киваю в ответ и выпускаю рукав Снейпа, предоставляя ему возможность уйти.

Когда я вновь остаюсь один, в моей голове начинает роиться втрое больше мыслей и вопросов.

Ведь жилось же мне спокойно все предыдущие семнадцать лет, и я наивно полагал, что так будет всегда.

Сообразив, что если я пробуду наедине со своими размышлениями ещё хотя бы минуту, то целой моя голова точно не останется, я ничего не придумываю лучше, как спуститься на первый этаж и объясниться с семьёй.

Как только я оказываюсь в гостиной, то сразу же натыкаюсь на недовольный взгляд отца. Он отвлекается от разговора с Сириусом, тот прячет за пазуху сложенный лист пергамента и спешит оставить нас наедине.

— Ты должен пойти и извиниться перед мамой, — произносит отец серьёзным тоном.

Не глядя на меня, он поднимается с дивана и подходит к каминной полке, без особого интереса разглядывая наши семейные колдографии.

— За что? — спрашиваю я бесцветным тоном.

Папа вновь устремляет на меня тяжёлый взгляд поверх круглых очков.

— За своё утреннее поведение, — отвечает он тоном, не терпящим возражений.

Я помню всего один случай, когда отец разговаривал со мной так, как сейчас. Много лет назад, когда я учился на первом курсе. Были Рождественские каникулы, и мне пришло в голову полетать на метле. На улице — жуткий мороз, время перевалило за полночь, темно, хоть глаз коли. Несмотря на мамины запреты, я всё же выбрался на улицу тайком. Когда я пролетал низко над крышей дома, край тёплой мантии зацепился за флигель. Метла по инерции резко дёрнулась вверх, я мгновенно соскользнул с наполированной ручки, кубарем покатившись вниз по кровле. Каким-то чудом я успел ухватиться за покрывшийся льдом водосток и избежать падения.

После этого случая отец впервые в жизни повысил на меня голос. Сейчас-то я понимаю, что в нём говорил страх за моё здоровье, но тогда это было весьма обидно.

Обычно мама отчитывала меня за непослушание, которая, как любая нормальная мать, втройне переживает за своё чадо. Особенно если оно такое взбалмошное, каким я был в детстве.

Вплоть до сегодняшнего дня она может прикрикнуть на меня, сделать замечание, или ещё что-то в этом роде.

Отец же, по сути своей, не такой строгий. Скорей всего, в нём осталась та несколько легкомысленная жила ещё со времён Хогвартса, капелька безрассудства и радужное виденье окружающего мира. Конечно, повзрослев и обзаведясь семьёй, он стал намного серьезней и ответственней. Но, видя меня, свою точную копию, он закрывает глаза на мою необузданную и независимую натуру. Потому что где-то в глубине души он испытывает гордость за меня, за то, что я пошёл по его стопам и, как результат, являюсь лучшим ловцом Хогвартса, за нашу неразлучную Гриффиндорскую троицу, напоминающую ему о школьных временах Мародёров. Он гордится всем этим, естественно, втайне от всегда строгой и рассудительной мамы.

Я ненадолго успеваю отгородиться от реальности, поэтому несколько раз моргаю и смотрю на отца.

— Ты аппарировал из дома в неизвестном направлении, никого не предупредив. Что мы могли думать?

Я виновато опускаю взгляд, неловко почесав затылок.

— Хорошо, пап. Я обязательно поговорю с мамой.

Уже развернувшись в сторону выхода во двор, как вдруг замираю и, немного погодя, оборачиваюсь.

— И ещё… Пап, ты тоже меня прости. Я не подумал…

Отец не сразу, но отвечает мне немного грустной улыбкой. Я благодарно киваю в ответ и выхожу во двор.

Что мне нравится в папе, так это то, как быстро он отходит от обид.

Теперь осталось извиниться перед мамой. Уф, это уже несколько сложней.

Я нахожу её возле цветочных клумб, по обе стороны украшающие дорожку, ведущую прямо к дому.

Мама делает короткие замысловатые взмахи волшебной палочкой, одновременно что-то нашёптывая себе под нос с таким сосредоточенным видом, что в моей голове невольно возникает ассоциация с художником, который пишет свой очередной шедевр.

Я останавливаюсь на месте и заворожено наблюдаю за процессом.

Изящная рука неожиданно замирает в воздухе, на лице мамы появляется скептическое выражение лица. Пару мгновений она мзучает ярко-жёлтые гладиолусы, задумчивым и таким привычным движением наматывая прядку волос на указательный палец. Потом вдруг делает резкий взмах палочкой, и цветы вмиг окрашиваются в нежно-персиковый цвет. Таким бывает небо на рассвете, едва тронутое первыми лучами восходящего солнца.

Ещё раз взглянув на результат проделанной работы, мама расправляет плечи и только сейчас замечает моё присутствие. Она мягко улыбается мне, но я успеваю заметить горечь, затаившуюся в глубине зелёных глаз.

— Красивые цветы… — выдыхаю я, подходя поближе. Прячу ладони в передних карманах джинсов, разглядывая носки своих кед. Когда я не смотрю прямо в лицо собеседнику, мне легче просить прощения.

— Я хотел извиниться за сегодняшнее утро, — неразборчиво бурчу я, но мама всё понимает.

Спрятав волшебную палочку в карман кофты бледно-оливкового цвета, она коротко вздыхает и прохаживается вдоль края клумбы. Я терпеливо молчу.

— Ты должен, наконец, научиться отвечать за свои поступки. Да и сами поступки должны соответствовать твоему возрасту. Тебе семнадцать лет, а то, что было утром, и до одиннадцати не дотягивает.

Она останавливается прямо напротив меня и подцепляет кончиками пальцев подбородок, принуждая встретиться с её взглядом.

— Пойми, мы с папой волнуемся за тебя.

Я смотрю ей в лицо, и вижу перед собой не просто ту добрую и милую маму, какой она всегда была, а взрослую, уверенную в себе женщину, ту, которая своим вроде бы ненавязчивым вниманием способна держать на плаву всю семью. Именно от её решения зависит всё в этом доме, вплоть до цвета гладиолусов на клумбе.

— Я осознал, что поступил неправильно, мам. И постараюсь больше так не делать.

Мама внимательно смотрит на меня, потом притягивает к себе, обнимает за плечи и отвечает уже более мягким тоном:

— Уж постарайся, дорогой. Прежде чем что-то совершить, несколько раз подумай о последствиях.

Я покорно мычу в ответ. Она отстраняется и, коротко улыбнувшись, говорит, что ей надо ещё немного поработать.

Весь оставшийся день я подавляю в себе желание аппарировать в Лондон и разыскать этого самого Рудольфуса. Множество вопросов не оставляет меня в покое ни на минуту, и чем больше я силюсь докопаться до ответов, тем сильнее во мне разгорается это самое желание всё узнать. И всё меньше меня останавливает данное родителям обещание не совершать подобных поступков.

К вечеру я не выдерживаю. В ближайшие несколько часов я кровь из носу, но аппарирую в Лондон. Только надо постараться сделать это как можно более незаметно.

В восьмом часу меня подлавливает отец.

— Гарри, мне надо кое-что сказать тебе.

— Ну так говори, — отвечаю я, немного напрягшись.

Не люблю, когда люди начинают разговор со слов: «Я тебе сейчас что-то скажу, но только ты не злись», или вот как отец сейчас.

— Нет, это должно быть наедине. Пошли в нашу с Лили комнату.

Кивнув, я следую за отцом.

Когда мы оказываемся в родительской спальне, отец замыкает за мной дверь и подходит к шкафу. Оттуда он достаёт небольшой бумажный свёрток и протягивает его мне со словами:

— Вот, Гарри, это — мой подарок тебе. Я хотел отдать его ещё в день твоего рождения, но посчитал, что из-за обилия других подарков ты не сможешь по достоинству оценить мой.

Я, несколько заинтригованный, принимаю свёрток и аккуратно разворачиваю его, в то время как отец продолжает:

— Я пользовался ею ещё со времён Мародёров, она не раз меня спасала от ночных патрулей. Теперь, я считаю, пришла пора передать это сокровище по наследству.

Внутри оказывается странная на вид, сложенная в несколько раз ткань.

— Это мантия, но не совсем простая. Давай, доставай, — с азартом в голосе произносит отец, нетерпеливо кивнув в сторону подарка.

Я провожу кончиками пальцев по мантии, удивляясь качеству материала, из которого она сделана: тонкий, струящийся и гладкий, словно вода. Развернув её, я поражаюсь ещё больше — под её покровом смело могут поместиться человека три.

— Но как она спасала тебя от ночных патрулей? Что в ней такого…

Я не успеваю договорить, потому что мой словарный запас вмиг иссякает, когда я накидываю мантию себе на плечи, и всё моё тело, кроме головы, становится невидимым.

— Да-да, Гарри, — отец широко улыбается в ответ на моё изумлённое выражение лица, а в его глазах пляшут задорные огоньки. Сейчас он выглядит так, словно ему снова семнадцать лет, и он всё ещё неунывающий Гриффиндорец. — Это мантия-невидимка. И теперь она твоя. Используй её с умом.

— Пап… Я не знаю, что и сказать. Это поистине самый лучший подарок на семнадцатилетие. — моему восхищению нет конца, а глаза отказываются верить в происходящее, — спасибо тебе большое.

— Не за что, сын. Мне она безукоризненно служила много лет, надеюсь, так же прослужит и тебе.

Рассыпаясь в благодарностях, я обнимаю отца и вылетаю из комнаты в поисках Рона и Гермионы, чтобы поделиться с ними великолепной новостью.

Друзья по достоинству оценивают мантию-невидимку: Рон не перестаёт восхищённо вздыхать, Гермиона с усмешкой на губах качает головой, скорее всего понимая, что теперь наши ночные вылазки будут случаться гораздо чаще.

После ужина я улучаю момент и незаметно для всех выхожу во двор.

Я так подозреваю, что теперь мантия-невидимка будет моим постоянным спутником. При своих немаленьких размерах она обладает удивительной лёгкостью, а если её сложить, то занимает совсем немного места. Так что можно спокойно спрятать её за ремнём брюк под рубашкой.

Оглянувшись на дом и удостоверившись, что за мной нет слежки, я закрываю глаза и аппарирую на окраину Лондона.

Я появляюсь точно в том переулке, из которого трансгрессировал сегодняшним утром. Сейчас здесь хозяйничает холодный ветер, и я сожалею о том, что не догадался взять с собой куртку.

Удостоверившись, что мантия-невидимка на месте, я выхожу из переулка и оглядываюсь по сторонам. На улице бесчинствует пронизывающий ветер, его сильные порывы колышут вывески над магазинчиками и барами, гоняют разбросанный мусор. Я поднимаю взгляд на небо, затянутое серыми тучами, и поёживаюсь от холода. Да, лучше погоды и не придумаешь.

Сунув руки в карманы джинсов, я без труда нахожу уже знакомый мне бар и толкаю плечом входную дверь.

Внутри всё так же грязно и неприглядно, да и что тут могло поменяться за несколько часов. Разве что отсутствие тех, кого я так жажду увидеть.

Вздохнув, я прохожу к стойке и присаживаюсь на стул. По выражению лица бармена не поймёшь, узнал он меня или нет. Подозрительный тип.

Я заказываю себе всё тот же портвейн, и со второго раза он уже не кажется таким противным. Глядишь, скоро распробую.

Яркая вспышка за окном и последовавший за ней гулкий раскат грома заставляет меня вздрогнуть. Что-то природа совсем разбушевалась. И это в августе месяце.

Проходит примерно минут сорок, а Рудольфус так и не объявляется. Хотя, с какой стати я вообще решил, что он непременно придёт сюда сегодня вечером? Ну да ладно, попытка — не пытка.

За окном — самая настоящая гроза, небо становится тёмно-свинцового цвета, сильный дождь барабанит по окнам. И как прикажете по такой погоде возвращаться? Ох, Поттер, правильно сказал Снейп, сидел бы ты лучше дома и не совал свой любопытный нос куда не просят.

Допив портвейн, я отставляю от себя стакан и смотрю на бармена, занятого протиркой рюмок. Обалдеть, а мне почему-то достаются исключительно грязные стаканы. Вдруг в моей голове вспыхивает неожиданная идея.

— Простите, пожалуйста, — неуверенно обращаюсь я к бармену.

Тот отрывается от своего занятия и поднимает на меня ничего не выражающий взгляд. А я-то думал, что у Снейпа отсутствуют эмоции. Да куда там, вот прямо передо мной — живое воплощение не человека, а машины-робота.

— Я бы хотел узнать, как часто сюда заглядывает Рудольфус со своей компанией?

Услышать ответ я почему-то и не надеюсь. Но нет, мужчина ставит рюмку на стол и, опершись ладонью о стойку, говорит абсолютно бесцветным тоном:

— Когда как. Обычно — раз в два-три дня. В последнее время стали чаще захаживать.

— Понятно, — киваю я и уже собираюсь счесть диалог оконченным, но бармен чуть подаётся вперед и уже гораздо тише продолжает:

—Эти их делишки во главе с Тёмным Лордом, — мужчина делает паузу, и в его взгляде загорается огонёк. — Думаю, парень, ты слышал о взрывах. Так вот, как ты думаешь, кто за всем этим стоит?

Сердце начинает учащённей биться в моей груди, и я весь обращаюсь в слух. Запихивая куда подальше вопросы о мотивах действий этого человека, я тоже чуть подаюсь вперёд и почти что шёпотом отвечаю:

— Неужели это их рук дело?

— Именно.

— Но зачем им это надо? Убивать ни в чём не повинных людей? И что это ещё за Тёмный Лорд такой?

Бармен бросает взгляд через моё плечо, я тут же оборачиваюсь назад. Видимо, лишняя проверка того, что нас никто не подслушивает.

— С какой целью они всё это делают, я не знаю. Но вот в последние несколько месяцев среди определённых кругов волшебников ходят слухи насчёт этого Тёмного Лорда.

Я изумлённо распахиваю глаза. Он сказал «волшебников»? Бармен, видимо, замечает моё замешательство и усмехается:

— Да, парень, я знаю про существование волшебного мира,— я всё ещё немного непонимающе взираю на своего собеседника, и тот со вздохом добавляет, — я сквиб. Думаю, ты знаешь, кто это.

— Постойте, но как вы догадались о том, что я тоже имею прямое отношение к волшебному миру?

— Сегодня утром от моего взгляда не ускользнуло то, как ты нащупал свою волшебную палочку под одеждой, — мужчина подмигивает мне.

— О, вот оно что.

— Кстати, меня Ларри зовут, — мужчина протягивает мне ладонь.

Я легонько пожимаю её.

— Очень приятно, Ларри. Почему ты утром не заговорил со мной? Да и вообще я никогда бы не подумал, что ты можешь быть таким….

Я не знаю, каким именно словом охарактеризовать своего собеседника, но тот приходит мне на помощь:

— Общительным? Ну, Гарри, сам подумай — когда рядом с тобой находятся столь опасные люди, как Рудольфус и Беллатриса, невольно станешь молчаливым и сдержанным.

— «Столь опасные»? Да кто они такие?

— Они — Пожиратели Смерти.

— Мерлин, это ещё что за чертовщина? — я морщусь, как от лимона. — Впервые слышу о подобной «организации».

— Эти люди — аристократы, волшебная элита, собравшаяся под предводительством Тёмного Лорда. О нём самом ничего толком неизвестно, за исключением того, что ещё в школьные года мог похвастаться удивительными успехами в магии. А ещё испытывал интерес к её запретной и, порой, весьма опасной стороне.

— И смерть для него, видимо, средство достижения той самой власти, а Круциатус — развлечение, — угрюмо произношу я.

Ларри сокрушённо кивает в ответ.

— А как фамилия Рудольфуса и Беллатрисы?

— Лестрейндж. Мой тебе совет, Гарри. Если хочешь остаться в живых, держись подальше от этой парочки. Рудольфус-то ещё ладно, он порой и сам-то не очень доволен своей судьбой, а вот Беллатриса… Опаснее её, пожалуй, только сам Тёмный Лорд.

Я перевожу взгляд на улицу за окном. Гроза почти что закончилась.

— Спасибо, Ларри, за информацию, я наверно пойду, — кивнув бармену, я встаю со стула и направляюсь к выходу. Уже у самой двери в моей голове возникает ещё один вопрос:

— Ларри, а как его настоящее имя, этого Тёмного Лорда?

— Волдеморт.

— Какое странное имя…Спасибо ещё раз.

Ларри кивает мне в знак прощания, я покидаю бар и сворачиваю в переулок, откуда аппарирую домой.

Да, правду говорят магглы, пути господни неисповедимы. Разве мог я предположить, что получу такое количество информации от самого неразговорчивого бармена в мире? Ага, вот тебе и неразговорчивый.

Только легче почему-то не стало. Полученные ответы нисколько не разъясняли ситуации, а только порождали новые вопросы.

Сейчас мне ещё и влетит за отлучку. Опять на те же грабли, Гарри. Поскорее бы, что ли, в Хогвартс вернуться…

К моему удивлению, мама ничего у меня не выясняет. Видимо, у меня всё на лице написано. Она как-то странно на меня смотрит, качает головой и произносит что-то вроде: «Вы с отцом одной породы», и возвращается к приготовлению чая. Не скрою, что мимолётная улыбка трогает мои губы, когда я слышу эти слова.

С виноватым выражением лица я выпрашиваю одну кружечку ароматного напитка с лёгкими медовыми нотками и спешу ретироваться на второй этаж.

Там я нахожу Гермиону и рассказываю ей всё, что узнал от Ларри. Уже в следующую минуту я успеваю пожалеть, что поделился новой информацией именно с ней, а не с Роном.

На лице подруги застывает выражение шока и панического страха.

— Гарри, ты совсем ненормальный! Как ты мог связаться с такими опасными людьми! — восклицает Гермиона.

— Знаешь, Герми, меня тревожит смутное предчувствие, что я ещё не раз встречусь лицом к лицу с семейством Лестрейндж, — задумчиво отвечаю я подруге, и она недоверчиво хмурится.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сама посуди: сначала эти взрывы, странные совпадения дат рождения, затем неоднозначные предупреждения Снейпа, моё знакомство с Лестрейнджами, которые в итоге оказываются Пожирателями Смерти, а именно они стоят за всеми этими убийствами. Я больше чем уверен, что ещё сыграю свою роль во всех этих событиях.

— Гарри, пойми, сейчас не время геройствовать, — с опаской произносит Гермиона, и я вдруг срываюсь почти что на крик:

— Герми, да о каком геройстве может быть речь?! Если ты до сих пор не в курсе, то спешу тебя просветить: я никогда, слышишь, никогда не стремился к героическим поступкам! Мне это не надо! Я прекрасно могу жить без этого так же, как и без славы, богатства и тому подобного!

— Гарри, прости, я погорячилась… — подруга виновато улыбается и подсаживается ко мне на край кровати, взявшись за мою ладонь, — просто я переживаю за тебя. И это вполне нормально — испытывать чувство волнения и страха за безопасность близких людей.

— Я понимаю, но ты же знаешь — я не люблю, когда другие указывают, как мне жить.

— Знаю. Живи так, как считаешь нужным, только береги себя.

— Я постараюсь.

Гермиона мягко улыбается и прижимается губами к моей щеке, и, пожелав спокойной ночи, выходит из моей комнаты.

Переодевшись в спальные штаны, я укладываюсь спать и уже почти проваливаюсь в сон, как вдруг тишину комнаты разрезает недовольное уханье Букли. Чёрт, как я мог забыть выпустить её на охоту?

Злой на самого себя, я откидываю покрывало и встаю на ноги. Зевая, открываю клетку и выпускаю сову в распахнутое окно.

Обнажённая кожа на моих руках и спине тут же покрывается пупырышками от холодного ветра с улицы. Но я не закрываю окно, а присаживаюсь на подоконник и разглядываю затянутое густыми тучами небо, в небольшом просвете которых виднеется луна.

Тонкое кольцо, блеснувшее в холодном свете луны на моей руке, цепляет взор и уносит мысли к рыжеволосой девушке. Хотел бы я…

Хм, а чего бы, собственно, я хотел? Вновь оказаться в её объятиях?

Да, я хотел бы. Только, скорей всего, с кем-нибудь другим, а не с Джинни.

Ладно, Гарри, хватит беседовать с самим собой, иди-ка ты ложись и спи.

Уже на задворках одурманенного сном сознания мелькает мысль о том, что я так и не поговорил со Снейпом.

Судя по восходящему солнцу, просыпаюсь я довольно-таки рано. Легко встав с постели, я выхожу из своей комнаты, заглядываю в ванную и минут сорок нежусь под тёплыми струями воды.

Окончив водные процедуры, я возвращаюсь в свою комнату, переодеваюсь в привычные рубашку и штаны и спускаюсь на первый этаж.

Профессор Люпин, наверное, такая же ранняя пташка, как и я. Потому что кроме нас двоих все остальные, видимо, ещё спят.

— Доброе утро, профессор, — я захожу на кухню и первым делом заглядываю в холодильник.

— О, доброе утро, Гарри, — Ремус широко улыбается мне, складывая Ежедневный Пророк и небрежно бросая его на кухонный стол.

— Судя по всему, мы — единственные, кто уже на ногах, — подмечаю я, доставая из холодильника ингредиенты для сэндвича.

Люпин улыбается, и я принимаю это за положительный ответ.

— Что нового в волшебном мире? — я киваю в сторону Ежедневного Пророка.

— Очередные взрывы, — неожиданно тихо произносит Ремус.

Я устремляю на него ошарашенный взгляд. На лице мужчины очень ясно читается горечь, смешанная с ещё одним непонятным мне чувством.

— Опять?! — выдыхаю я, вглядываясь в лицо Люпина. Внутри профессора, видимо, происходит какая-то борьба, и проходит несколько мгновений, прежде чем он решается поднять на меня глаза.

— Гарри, я обещал Лили и Джеймсу, что ни о чём не расскажу тебе, но по моему мнению, держать тебя в неведении — это крайне подло. В конечном счёте, ты всё узнаешь. И лучше будет, если ты услышишь обо всём не от десятого лица, а от кого-то, кто располагает достоверной информацией.

Я вмиг забываю о чувстве голода.

Господи, ну неужели дождался?!

Я во все глаза смотрю на Люпина, ожидая продолжения.

— Ты, конечно же, знаешь, что в нашем мире есть тёмные маги. Но до определённого момента их было незначительное количество, или просто ещё не было того, кто смог бы собрать их под своим предводительством.

— И вот это время настало. Тёмный Лорд стал во главе падкой до убийств шайки колдунов, громко величающих себя Пожирателями Смерти, — шёпотом произношу я, и Ремус даже не удивляется.

— Я знал, что ты догадываешься о многих вещах, Гарри. От тебя сложно что-либо утаить. И всё же, думаю, у тебя ещё есть вопросы.

— Да, есть. Каким образом я связан со взрывами?

Люпин опирается о столешницу, опустив взгляд вниз, и у меня складывается впечатление, что он собирается ретироваться. Ну уж нет, я не позволю. Но вот профессор снова поднимает глаза, внимательно смотря мне в лицо, и спокойно отвечает:

— В июле было предсказано Пророчество о том, что на свете есть лишь один человек, способный помешать восхождению Тёмного Лорда.

— Неужели вы и вправду считаете, что я могу быть тем, кому под силу остановить Волдеморта? — я удивлённо вскидываю брови и нервно тереблю край рубашки.

— И нет, и да. Понимаешь, Тёмному Лорду каким-то образом удалось узнать о Пророчестве. Естественно, он бросил все силы на поиски и уничтожение своего потенциального врага. Неизвестно, откуда он располагает информацией о столь конкретной дате рождения. Теперь он просто стремится истребить всех молодых волшебников, родившихся 31 июля 1980 года.

— И меня в том числе… — с горечью добавляю я.

Ноги вдруг становятся ватными. Не в силах больше стоять, я тяжело опускаюсь на стул.

— Верно, Гарри.

— Но ведь тот, кто остановит Тёмного Лорда, наверняка должен обладать огромной магической силой.

— Да, об этом тоже говорится в Пророчестве.

— Но у меня вполне заурядные… — я обрываю себя на полуслове, беспомощно взирая на Люпина. — Я не могу быть тем, кто сможет противостоять Волдеморту.

— Во-первых, Гарри, не вешай на себя преждевременные ярлыки. А во-вторых, дай бог, если тем самым человеком окажешься не ты.

Тут я согласен с Ремусом. Не потому, что боюсь за свою шкуру, нет, а потому, что я не хочу подвергать опасности своих родителей.

— В тот вечер, когда ты подслушал разговор в гостиной, нас вызвал к себе профессор Дамблдор и обрисовал сложившуюся ситуацию. Твоим родителям необходимо было выбрать Хранителя Тайны.

— Что за Хранитель? — бесцветным голосом спрашиваю я, смотря в одну точку на полу.

— Человек, на которого возлагается ответственность хранить в секрете новое местоположение твоей семьи.

— И они выбрали этого Петтигрю.

— Гарри, что ты имеешь против Питера? — спокойно интересуется Ремус.

Я еле заметно пожимаю плечами. Сейчас на что-то большее у меня просто не хватит сил.

— Да ничего в принципе. То есть, мы должны переехать?

— Именно так.

— Зачем вообще это всё?

— О чём ты говоришь?

— О том, что я не понимаю, для чего тот, про кого Пророчество, непременно должен остановить Тёмного Лорда?

Люпин отвечает мне не сразу.

— Дело в том, Гарри, что в Пророчестве есть ещё кое-что.

— И что там? — я поднимаю взгляд на профессора и читаю буквально смертную тоску в его глазах.

Мерлин, что же там такого может быть?

— Гарри, ты так рано встал? — звонкий голос мамы, неожиданно раздавшийся прямо за спиной, заставляет меня вздрогнуть всем телом. Я резко оборачиваюсь назад и успеваю перехватить суровый взгляд мамы, адресованный Люпину. Затем так же быстро поворачиваюсь к притихшему профессору. В его глазах что-то неумолимо меняется, словно захлопывается перед моим пытливым взором.

Вот так всегда. Только я до чего-то начинаю докапываться, кто-то обязательно мне мешает. Фыркнув, я возвращаюсь к своему завтраку.

В течение всего утра меня мучает излишняя подозрительность к маме. Такое чувство, что она подслушала разговор и специально появилась в самый неподходящий момент.

Я хочу подловить профессора Люпина сразу после завтрака, но мама не даёт мне самостоятельно и шагу ступить — всё время даёт различные поручения по дому.

Я тяжело вздыхаю, безмолвно возмущаясь, исподтишка бросаю недовольные взгляды на неё. Но мама делает вид, что ничего этого не замечает и с самым невозмутимым выражением лица посылает во двор для выполнения очередного «задания».

А, я понял. Это всё в отместку за моё «плохое» поведение. Такой своеобразный урок послушания. И я ничего не могу с этим поделать.

А ещё приходят письма из Хогвартса со списком учебников и других необходимых принадлежностей для седьмого года обучения. На этот раз маме приходится смириться с безвыходным положением и отпустить меня.

После обеда мы вместе с Роном и Гермионой через каминную сеть попадаем в Косой Переулок и отправляемся в поход по магазинам, после которого я предлагаю друзьями аппарировать в Хогсмид. Уже через час мы с полными сумками самых разнообразных учебников, наборами перьев и пергаментов появляемся в деревушке. Гермиона предлагает заглянуть в Кабанью Голову, вдруг встретим кого-нибудь из однокурсников, и мы с Роном соглашаемся.

В трактире оказывается не очень много посетителей, из которых только лишь трое — ученики шестого курса Райвенкло. Рон с Гермионой берут по кружке сливочного пива и располагаются за дальним столиком в углу, а я задерживаюсь возле стойки над Ежедневным Пророком, изучая первую полосу:

«Очередной взрыв прогремел 17 августа ранним утром в спальном районе Лондона, в доме номер семь по улице Флайстрит. В результате погибла семья волшебников в составе трёх человек…»

Имена и даты рождения погибших я читать не стал, потому что всё и так предсказуемо. Хотя, вдруг…

Я ради интереса пробегаю взглядом дальше по тексту, и горькая усмешка трогает мои губы. Так и есть, 31 июля 1980 года.

Отложив газету, я беру своё сливочное пиво и так и застываю на полушаге, заметив входящего в помещение Рудольфуса в компании одного из тех мужчин, что были с ним в баре на окраине Лондона.

Мысль в моей голове срабатывает молниеносно, я поспешно возвращаю кружку с пивом на стойку, выуживаю мантию-невидимку из-за пазухи и ловко накидываю её на себя. Конечно, стоило бы позаботиться о нервных клетках других посетителей, но судя по всему, никто не замечает моего внезапного исчезновения. Только Рон с Гермионой озадаченно оглядываются по сторонам.

Я ловко ухожу с пути Рудольфуса, который вместе со своим спутником подходит к стойке.

— Привет, Джейк, — кивает он бармену, — дай мне чего покрепче.

— Что, Руд, денёк не из лучших? — интересуется бармен, беря с полки бутылку с янтарной жидкостью и разливая её по двум стаканам.

— Не то слово. Начальство неистовствует как никогда, — фыркает Рудольфус и указывает на свою щёку, скрытую от моего взора.

— Да я уже заметил. Твой начальник, кто бы он там ни был, просто зверствует. Так изувечить.

Интерес подталкивает меня, я осторожно обхожу двух мужчин и захожу с противоположной стороны. Желудок моментально скручивает от зрелища, открывшегося моему взору: лицо Рудольфуса от переносицы до подбородка пересекает глубокий уродливый шрам. Судя по вывернувшейся коже и красноте, наскоро залеченный шрам ещё совсем свежий.

— Ладно, давай не будем о работе, Джейк, она и так у меня в печёнках сидит, — отмахивается Руд и делает большой глоток из своего стакана.

— О твоей жене такого не скажешь, — бармен ухмыляется, попутно натирая бокалы.

— Ты прав. Я порой не могу понять, кого она любит больше — меня или нашего начальника, — Рудольфус хрипло смеётся, а затем спрашивает что-то несущественное у пришедшего вместе с ним рослого Пожирателя.

Не снимая мантии, я пробираюсь к Рону с Гермионой и шёпотом произношу:

— Ребята, надо поговорить, выходите на улицу.

Друзья сначала вздрагивают, но потом, догадавшись, что это я под мантией-невидимкой, синхронно кивают и выходят на улицу. Догадливая Гермиона сворачивает в первый переулок, я — следом за ней.

Стянув мантию, я рассказываю друзьям о появлении Рудольфуса в Кабаньей Голове.

— Получается, тот мужчина со шрамом через всё лицо — это и есть тот самый Пожиратель Смерти?! — восклицает Рон.

Я утвердительно киваю в ответ.

— Ты узнал что-нибудь новое?

— Нет. Руд, видимо, предпочитает особо не распространяться в общественных местах о делах Тёмного Лорда. Сегодня утром прогремел новый взрыв и погибла ещё одна семья волшебников.

— Да, я читала в Ежедневном Пророке, — Гермиона задумчиво прикусывает губу, — так получается, что бармен тоже в сговоре с Пожирателями?

— Насчёт Джейкоба я не уверен. Но тот факт, что Рудольфус каким-то образом провинился перед Волдемортом и в результате заработал себе шрам… — я многозначительно изгибаю бровь.

— Тут не поспоришь. Так что насчёт вашего переезда? — интересуется Рон и выглядывает в улицу, чтобы удостовериться, что нас не подслушивают.

— Я не знаю. Родители мне ничего не говорили по этому поводу, профессор Люпин тоже. К тому же, я так и не узнал о второй части Пророчества, — я тяжело вздыхаю и со злости пинаю небольшой камешек.

— Гарри, не переживай. Я уверен, у тебя ещё будет шанс всё разузнать. В конце-концов, ты можешь поговорить с профессором Снейпом, — произносит Рон и по-дружески хлопает меня по плечу.

— Да, только вот Снейпа я со вчерашнего вечера ещё ни разу не видел. Куда он исчез?

— Без понятия, — Гермиона пожимает плечами, — видимо, аппарировал из дома, куда-то по своим делам.

— И как всегда, без предупреждения, — я усмехаюсь, — ладно, нам пора возвращаться.

Кивнув друзьям, я выхожу из тёмного переулка на свет широкой улицы.

Рон с Гермионой не отстают от меня ни на шаг, пока вдруг я не останавливаюсь, как вкопанный, второй раз за день. Подруга врезается мне в спину, сдавленно охнув.

— Гарри, в чём дело?

— А вот и Снейп, — тихо, но разборчиво отвечаю я, кивая в направлении входа в Кабанью Голову.

— Интересно, что он тут делает? — шёпотом произносит Рон, провожая взглядом зельевара.

— Давайте узнаем, — с азартом в голосе отвечает Гермиона, выуживая у меня из-за пазухи мантию-невидимку и накрывая ею нас троих.

Нам с Роном остаётся лишь изумлённо переглянуться.

Прошмыгнув в помещение бара вслед за какой-то рослой волшебницей, мы располагаемся неподалёку от стойки, за которой по-прежнему восседает уже порядком надравшийся Рудольфус, его спутник отсутствует. Освободившийся стул занимает Снейп, перекинувшийся с барменом парой фраз и теперь попивающий виски.

— С какой целью Снейп… — начинает шептать Гермиона, но вдруг обескуражено охает, причём это выходит настолько громко, что пара посетителей недоумённо оборачивается в сторону нашего укрытия.

Я быстро прижимаю ладонь ко рту девушки и поднимаю глаза на Снейпа. Нет, он ничего не замечает, потому что увлечён разговором с…

Оп-па, так вот что удивило Гермиону.

Наш уважаемый профессор зельеварения беседует с Пожирателем Смерти. Хотя дружеской беседой это вовсе не назовёшь. Я замечаю, как Рудольфус втягивает голову в плечи и неуверенно оглядывается по сторонам. Зато поведение Снейпа полностью противоположно нелепым ужимкам Пожирателя: высокомерно вздёрнутый подбородок, плотно поджатые губы, еле заметно шевелящиеся, когда зельевар что-то говорит.

Вдруг Рудольфус резко вскидывает голову и пристально вглядывается в лицо своего собеседника.

Моё терпение лопается и я осторожно начинаю двигаться в сторону стойки, стараясь не задеть столы по пути. Друзьям ничего не остаётся, как безропотно следовать за мной.

Только мы прижимаемся к краю стойки, буквально молясь, чтобы никто на нас не наткнулся, как Рудольфус переходит почти на шипение, и его слова так и сквозят отчаяньем на грани безысходности:

— Ты хоть понимаешь, Снейп, что теперь с этой дрянью на руке мы вовек от него не отделаемся!

Зельевар бросает на Рудольфуса презрительный взгляд и отчеканивает каждое слово:

— Перестань ныть, Лестрейндж. Разве ты и твоя жена не этого хотели — вечной преданности своему Лорду? Вот и получили. Да, благодаря метке он теперь вас из-под земли достанет. Обратного пути нет.

— Ты так говоришь, словно у тебя самого нет Чёрной Метки! — Руд буквально выплевывает свои слова.

— Я так говорю, потому что не смотрю на мир через призму своей наивности и глупости, как ты.

— Да пошёл ты знаешь куда, Снейп!

— Тише, Руд. Я бы не советовал тебе разбрасываться подобными словами. Кто знает, как пересекутся наши пути в дальнейшем. А теперь извини, но у меня совсем нет времени с тобой беседовать, — заканчивает Снейп и, не прощаясь ни с кем, встаёт со стула и вихрем проносится мимо нас в сторону выхода.

Мы с друзьями еле успеваем вжаться в стойку, чтобы зельевар мимоходом не задел нас.

С минуту мы находимся в состоянии шока от сумасшедшей догадки.

Первой оживает Гермиона. Легонько толкнув меня и Рона в бок, она двигается в сторону выхода, и мы шаг в шаг идём за ней.

В том же самом переулке мы скидываем мантию-невидимку и читаем во взглядах друг друга отражение одного единственного вопроса.

— Так, все догадки огласим дома, — заключает Гермиона.

Причём она произносит это таким будничным тоном, словно говорит не о чём-то из ряда вон выходящем, а об абсолютно заурядных вещах.

Мы аппарируем прямо к дому. Проигнорировав предложение Тонкс поужинать, все трое поспешно поднимаемся на второй этаж.

А у меня всю дорогу от Кабаньей Головы в голове надрывно звенит невообразимая догадка: Северус Снейп — также Пожиратель Смерти.

— Гарри, постой! — раздаётся голос Сириуса с кухни. Я останавливаюсь почти на середине лестницы и вопросительно смотрю на друзей, успевших подняться на второй этаж.

— Мы будем в твоей комнате, — шепчет Гермиона и уводит Рона.

Я вздыхаю и спускаюсь вниз на кухню.

— Гарри, сегодня ты и твои родители должны переехать в Лондон, — произносит Сириус и выжидающе смотрит на меня.

— Понимаю, — я киваю в ответ.

В глазах крёстного мелькает недоумение:

— Понимаешь?

— Да, я знаю всё о Пророчестве, и о том, что моей семье грозит опасность.

Сириус прислоняется к холодильнику, скрестив руки на груди.

— Я всегда знал, что ты пойдёшь в Джеймса, — отвечает крёстный, и я с удивлением отмечаю весёлые нотки в его голосе и задорные искорки в глазах.

— Это почему? — чувствую, как расплываюсь в широкой улыбке.

— В твоём возрасте он тоже был в курсе всех событий, зачастую даже тех, которые ему и знать не надо было.

— О, — я понимающе киваю. — В таком случае да, я весь в отца.

Сириус подходит ближе и взъерошивает мои и без того непослушные волосы. Затем опускает ладони мне на плечи и, заглядывая в глаза, тихо произносит:

— Сегодня вы в целях дополнительной безопасности переберётесь в Лондон, и вечером состоится собрание.

— Какое собрание? — заинтересованно спрашиваю я.

— Вот вечером и узнаешь. На самом деле, Джеймс и Лили против твоего присутствия, но не волнуйся, — Сириус загадочно улыбается, — я всё сделаю для того, чтобы и ты там был. Потому что тебя это касается в первую очередь. А пока иди, собирай вещи. И Рона с Гермионой тоже предупреди.

Я послушно киваю в ответ и, покинув кухню, устремляюсь в свою комнату.

— Что хотел Сириус? — с порога спрашивает меня Гермиона.

— Сказал, чтобы мы собирали вещи. Через полчаса переезжаем.

Друзья переглядываются, а затем снова смотрят на меня, но ни один из них так и не решается заговорить.

— Что? — нервно спрашиваю я, бросая короткий взгляд на друзей, попутно распахивая створки шкафа.

— Просто с вашей-то семьёй всё понятно, — неуверенно произносит Гермиона, переступая с ноги на ногу и упорно отводя взгляд.

Я распрямляюсь со школьной мантией в руках и внимательно смотрю на подругу. Та закусывает губу и поднимает на меня глаза.

— Нам с Роном, наверное, придётся покинуть тебя, — наконец, очень тихо и неуверенно произносит Гермиона, и поспешно отворачивается к окну.

— С чего вдруг? — изумлённо восклицаю я, и теперь смотрю Рона. Тот пожимает плечами и присаживается на край кровати, вдруг заинтересовавшись узором на обоях.

— Ну, Гарри, как ты не понимаешь? Твоя семья в опасности, вы перебираетесь в другое место, и наше с Роном присутствие может оказаться… — Гермиона запинается, — лишним.

Я выпускаю мантию из рук и прислоняюсь к дверце шкафа. Воцаряется гробовая тишина, Гермиона так и стоит спиной ко мне, Рон упорно разглядывает обои.

— Ну вы и ненормальные, скажу я вам, — цежу я, нервным движением пропуская пряди волос между пальцев, — Герми, ты же мне сама не раз говорила, что мы — команда, единое целое. Куда я — туда и вы. Так было, и так будет всегда. И никаких «но».

Я замечаю, как напрягаются плечи Гермионы, но спустя пару секунд она разворачивается ко мне лицом, и на её губах играет тёплая улыбка.

— Гарри… — выдыхает подруга, сокращает между нами расстояние и обнимает меня, прижимаясь щекой к моей щеке.

Я провожу рукой по спине Гермионы и спрашиваю наигранно недовольным тоном:

— И к чему было всё это представление?

Герми отстраняется и смущённо опускает ресницы.

— А вдруг мы вышли из числа твоего ближайшего окружения, — слабо улыбается Рон.

— Ага, не дождётесь, — усмехаюсь я и вновь возвращаюсь к сбору своих вещей.

— Давай, я тебе помогу, — вдруг предлагает Гермиона, за локоть оттягивая меня от шкафа. Я вопросительно взираю на подругу. Та, со столь знакомым видом всезнайки, достаёт волшебную палочку из кармана кофты и, взмахнув ей, произносит неизвестное мне заклинание. В следующий миг мои одежда, обувь, школьные принадлежности и прочее, самостоятельно перемещаются в раскрывшийся чемодан. Я с восхищением слежу за тем, как аккуратно складываются мои рубашки, собираются учебники, сворачиваются листы пергамента. Заключительным штрихом становится клетка с недовольно ухнувшей Буклей, опустившаяся прямо на собранный и закрытый чемодан.

— Вау! — синхронно выдыхаем мы с Роном.

Гермиона ухмыляется и, со словами: «Учитесь, мальчики», выходит из комнаты. Рон уходит следом за ней, удивлённо присвистнув напоследок.

Я подхватываю клетку с Буклей в одну руку, чемодан — в другую, и ухожу вместе с Роном.

Оказывается, не одна Гермиона знает подобное заклинание, потому что в прихожей уже стоит несколько собранных чемоданов. Взяв на заметку узнать у подруги о чарах, я пристраиваю свой багаж к остальному и выхожу на улицу.

Во дворе переговариваются мама с Ремусом. Пока я подхожу к ним, до меня успевает долететь обрывок фразы профессора:

— …А Снейп уже отправился в Хогвартс известить Дамблдора о вашем переезде.

Я застываю в полушаге. Дьявол, и когда я успел забыть о Снейпе?!

В первую секунду во мне проснулось безумное желание прямо сейчас рассказать маме и Ремусу об истинной роли зельевара. Но здравый ум реагирует быстрее, чем длинный язык, я захлопываю рот и, по возможности, стараюсь не думать о Снейпе.

— О, Гарри, ты уже собрался? — с улыбкой спрашивает мама, как только замечает моё появление.

— Не без помощи Гермионы, — я улыбаюсь в ответ.

Когда я проходил мимо благоухающих клумб, мой взгляд невольно упал на те самые гладиолусы, и сердце сжалось от печали.

Дом, родной дом. В нём прошло всё моё детство. Горько расставаться с ним.

Конечно, меня утешает мысль, что это — вынужденный отъезд, но всё же…

Я перехватываю взгляд мамы. Она словно невзначай озирается на тёмные окна, и её глаза потухают от грусти.

Всё, абсолютно всё, что есть в нашем доме — ко всему притронулась её заботливая рука. Ей, наверное, ещё тяжелей, чем мне.

Вскоре появляются Сириус с отцом и Рон с Гермионой. Только сейчас я замечаю отсутствие Питера.

— Куда подевался Петтигрю? — шёпотом я спрашиваю у Гермионы, пока остальные заняты портключом.

Пару мгновений подруга непонимающе смотрит на меня, затем её брови ползут удивлённо вверх.

— Я сама только заметила его отсутствие, — медленно произносит Гермиона, потерянно озираясь по сторонам, словно в поисках Питера.

Отец подходит к маме, находит её ладонь и чуть сжимает тонкие пальцы. Она тут же переводит взгляд на своего мужа. Они долго смотрят друг на друга, понимая всё без слов. Наконец, мама едва заметно кивает, и этот жест словно говорит: «Ничего страшного, когда-нибудь мы вернёмся сюда». Папа обнимает её узкие плечи, заботливо прижимая к себе. Его взгляд устремляется куда-то в сторону горизонта, где медленно опускается солнце. Он бездумно проводит кончиками пальцев по рыжей волне волос, рассыпавшейся по его плечу, потом поворачивает голову в мою сторону.

Я киваю, в точности как мама, и чувствую, как в груди разливается странное щемящее чувство. Отец улыбается той самой грустной улыбкой, которая не так часто появляется на его лице. Сейчас он совсем не похож на того папу, которого я привык видеть большую часть времени. Он будто разом повзрослел лет на двадцать, даже ушли из его глаз задорные огоньки.

Я не успеваю додумать, потому что Сириус громко подзывает нас подойти поближе.

В качестве портключа используется старая металлическая шестерёнка, покрытая ржавчиной в нескольких местах.

— Итак, портключ сработает ровно через две минуты. По моей команде все прикасаемся к нему. Он перебросит нас точно к дому в Лондоне, в котором вы и поселитесь, — быстро объясняет Ремус, переводя взгляд с родителей на меня.

Портключом я пользовался лишь раз, два года назад, чтобы попасть на Всемирный чемпионат по Квиддичу. Ощущения не самые приятные. Но ради того, чтобы посмотреть на блистательную игру Виктора Крама — знаменитого ловца болгарской сборной, — я был согласен на лишнее испытание для своего вестибулярного аппарата. Кстати, я до сих пор помню, как Рон ещё недели две дулся на Гермиону за то, что она всего-то восхитилась ловкостью Крама на одном из матчей. А Рон тут же впал в депрессию, плавно переходящую в агрессию. Но закончилось всё довольно-таки забавно: в конечном счёте, уже Рон бегал и умолял Гермиону простить его за необоснованную ревность.

Из воспоминаний меня вырывает неприятный толчок локтём между рёбер.

— Гарри, хватайся, — отец кивает в сторону шестерёнки. Я тихо фыркаю и прикасаюсь к портключу.

Через пару мгновений нас резко отрывает от земли и уносит в круговерть, а затем самым наглым образом скидывает прямо на твёрдую мостовую Лондона.

Вставая и потирая ушибленную ягодицу, я озираюсь по сторонам и с удивлением отмечаю, что ни один человек не является свидетелем нашего внезапного появления прямо посреди улицы. Я помогаю Гермионе подняться с грязной брусчатки, заботливо отряхнув её джинсы, на что подруга лишь смущённо краснеет. Улыбнувшись ей, я заинтересованно оглядываюсь по сторонам, и незамедлительно узнаю площадь Гриммо.

— Сириус, мы что — будем жить у тебя? — восхищённо выпаливаю я на одном дыхании, останавливая свой взгляд на хорошо знакомом доме.

Крёстный лишь широко улыбается мне в ответ и поднимается на крыльцо.

Родители заходят последними и немного медлят на пороге.

— Мам, пап, что такое? — я заглядываю в родные лица.

Они переглядываются, папа покрепче обнимает маму за плечо, второй рукой поправляет очки (в точности как я) и опускает глаза.

— Просто…немного непривычно, вот и всё, — с печальной улыбкой отвечает мама и уныло поглядывает снизу вверх на отца.

Он встречается с её взглядом, потом смотрит на меня. Тень сомнения проскальзывает в выражении его лица.

Потом отец расплывается в привычной задорной улыбке, ерошит волосы на затылке, восклицая:

— Ну подумаешь! Мы же будем жить у Сириуса, а это уже чего-то стоит! Не расстраивайтесь!

Он звонко целует маму в щёку, дружелюбно треплет меня за пряди волос и, оставив нас, догоняет Сириуса в конце коридора.

Мы провожаем его взглядом, мама усмехается и, покачав головой, с лёгкой улыбкой произносит:

— Храбрится, как всегда. Неуёмный Гриффиндорец.

Я улыбаюсь в ответ, полностью соглашаясь с мамой.

Конечно, я не ожидал, что оставшиеся две недели до учёбы я проведу в доме Сириуса. Конечно, эта новость несколько омрачается причиной нашего вынужденного пребывания здесь. Но я успокаиваю себя мыслью, что ничего страшного моей семье пока что не грозит. В конечном счёте, мама с папой выбрали Хранителя Тайны, и я даже готов закрыть глаза на кандидатуру.

Практически сразу вслед за нами прибывают близнецы Уизли и Джинни. Меня это не может не радовать — всем вместе будет гораздо веселее коротать длинные вечера. Такое чувство, что близнецы стали ещё выше с того момента, когда я видел их в прошлый раз. Джинни, в принципе, не изменилась, только вот при взгляде на меня в её глазах мелькает такое же тщательно завуалированное сострадание, как и у Гермионы. Боже мой, ну что меня раньше времени-то жалеть? Хотя мне такого счастья и потом не надо будет.

Во второй половине дня я созываю своё собственное неофициальное собрание, участниками которого становятся мои рыжеволосые друзья, Гермиона, Джинни, ну и собственно, я сам. Закрывшись на чердаке, мы рассаживаемся кругом.

— Гарри, о чём ты хотел рассказать нам? — спрашивает Джинни, с интересом меня разглядывая.

— Сегодня утром мы с Роном и Гермионой стали свидетелями одной весьма странной сцены, — отвечаю я, медленно обводя взглядом всех присутствующих. — Я опущу многие подробности. В общем, суть в том, что профессор Снейп — Пожиратель Смерти.

— Это ещё что за «Пожиратели Смерти»? — морщится Джордж, вопросительно склонив голову.

Я не мастер складывать слова в достойные объяснения, поэтому поочерёдно смотрю на Рона с Гермионой, ища у них поддержки.

Гермиона приходит мне на помощь. Она обнимает себя за плечи и

и вкратце повествует друзьям о семье Лестрейнджей, Тёмном Лорде и Пожирателях Смерти. При этом подруга прячет взгляд ото всех, и запинается в нескольких местах своего рассказа. Я скорей чувствую, чем понимаю, что ей нужна поддержка, поэтому протягиваю руку и прикасаюсь к её ладони.

— Значит, Снейп с ними заодно? — почти шёпотом произносит Джинни и прижимает подушечки пальцев к губам.

Я еле заметно киваю и вдруг ощущаю себя некомфортно под пристальными взглядами друзей. Проведя неожиданно вспотевшими ладонями по коленям, я встаю с места и несколько неуклюже отхожу к большому круглому окну, из которого открывается вид прямо на площадь.

— Сириус сказал, что сегодня вечером состоится какое-то важное собрание. И я приложу все силы, чтобы Снейп не попал на него.

Я оборачиваюсь на друзей.

— Ты прав, Гарри. Мы должны предупредить всех, — произносит Джинни, уверенным движением руки откидывая волосы назад и расправляя плечи. В ответ я улыбаюсь краешком губ.

— И в первую очередь, Дамблдора, — подытоживаю я, разглядывая через загрязнённое стекло статную фигуру директора, приближающегося к парадному входу дома.

— Дамблдор здесь? — с неожиданной надеждой в голосе восклицает Гермиона, вскакивая со стула и оказываясь рядом со мной. Подруга прослеживает направление моего взгляда, и её губы трогает улыбка, сама она мелко кивает собственным мыслям.

— Ну так что мы сидим? — спрашивает Фрэд, поднимаясь со стула и подбадривающими движениями призывая остальных последовать его примеру.

— Только с директором я сам поговорю, — заявляю я, подходя к люку, ведущему на этажи ниже. Друзья единогласно соглашаются со мной.

Я обнаруживаю Дамблдора в одной из комнат малоизведанного мной ответвления коридора. Поздоровавшись, я проскальзываю в помещение и бесшумно прикрываю за собой дверь.

— Профессор Дамблдор, я хотел бы поговорить с вами, — произношу я, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо.

Мой взгляд падает на витиеватый узор, раскинувшийся по поверхности всех четырёх стен.

— Это фамильное древо семейства Блэков, одного из самых древних и знатных в волшебном мире, — неожиданно произносит директор, проводя длинными морщинистыми пальцами по одной из нарисованных ветвей, и неясный свет засаленной лампы, одиноко висящей в центре комнаты, отражается в гранях драгоценных камней, украшающих перстни старика.

— Я и не знал, что нечто подобное есть здесь, — слова почти шёпотом срываются с моих губ, я делаю несколько шагов вдоль стены, отыскивая взглядом изображение Сириуса. И вместо этого обнаруживаю выжженное пятно.

Сдавленное «Кто?» вырывается из горла, а ногти непроизвольно впиваются в ладонь.

— Мать Сириуса. Твой крёстный ещё в юношеском возрасте сбежал из дома.

— Немыслимо, — бурчу я, резко втягивая воздух и с усилием расслабляя затвердевшие мышцы рук и плеч. Что же это за мать такая?

Утихомиривая волны гнева, я пытаюсь отвлечь себя созерцанием фамильного древа, местами уже выцветшего и затёртого.

— А она что тут делает?! — вырывается у меня прежде, чем я успеваю остановить себя. Так тщательно сглаживаемое возмущение поднимается во мне с новой силой, когда взгляд натыкается на изображение Беллатрисы Лестрейндж.

— Белла — кузина Сириуса, — подозрительно спокойно отвечает Дамблдор.

Я бросаю удивлённый взгляд на директора. Нет, я не ослышался.

Ноги подводят меня и мне приходится неуклюже привалиться к стене. Профессор сцепляет руки в замок, поджимая губы и упорно отводя взгляд.

— Директор, вам известно, что Беллатриса — Пожиратель Смерти? — свистящим шёпотом слова рождаются на свет, в голове словно трещат гаечки замысловатого механизма, грозясь развалиться.

Вот теперь директор, заметно подобравшийся, смотрит на меня пронзительным взглядом, и под скулами на худощавом лице ходят желваки.

— Мне это доподлинно известно уже сравнительно давно. Но откуда ты располагаешь подобной информацией? — вкрадчивым тоном спрашивает директор, сделав один шаг в мою сторону.

— Это…неважно, — я делаю глубокий вдох и зажмуриваю глаза на миг, подталкивая себя к тому, чтобы произнести то, зачем я и пришёл сюда. Мерлин, как же это трудно…

Дамблдор сохраняет подозрительное молчание, и я вдруг так ясно осознаю, что абсолютно не знаю такого директора: угрожающе тихого, со взглядом, пронизывающим насквозь, и незнакомыми нотками в голосе, от которых волосы на затылке встают дыбом.

— Директор, а то, что профессор Снейп… — я запинаюсь на полуслове, поднимая отяжелевшие веки, но не решаясь встретиться взглядом с волшебником, — что профессор Снейп — также Пожиратель Смерти. Это вам известно?

Повисает невыносимая тишина, я сверлю взглядом точку в затянутом паутиной углу комнаты, обнимая себя за плечи в неком защитном жесте.

— Я даже боюсь предположить, откуда у тебя могут быть такие сведения, Гарри. Но я хочу дать тебе один совет: оставь профессора Снейпа в покое. Потому что он — один из тех людей, кому я полностью и безоговорочно доверяю.

Словно предупреждая мой возмущённый возглас, директор вскидывает руку ладонью вперёд и продолжает стальным тоном:

— И я не позволю, чтобы мои же собственные ученики усомнились в моём доверии другим людям.

От скованности не остаётся и следа, и я срываюсь на крик:

— Но ведь он же — Пожиратель Смерти! Как вы не понимаете?! Его присутствие смертельно опасно для моей семьи! А что, если он расскажет Тёмному Лорду о нашем новом местонахождении?!

— Гарри Поттер!!! — громогласный возглас волшебника заставляет меня внезапно умолкнуть. Голубые глаза так и сверкают холодным угрожающим блеском, губы директора сжаты в одну тонкую линию, и морщины на лице кажутся более резкими. Даже воздух вокруг наэлектризовался и покалывает щёки.

«Нарвался», — мелькает в моей голове.

— Северус Снейп — не только преподаватель зельеварения в Хогвартсе, но ещё и самый преданный мне человек. Даже если его личность каким-то образом соприкасается с тёмной и запретной стороной магии, он в любом случае знает, с имеет дело, и знает цену риска. Поэтому я никому не позволю усомниться в его верности мне и, тем более тебе, Гарри.

Сказав это, директор резко разворачивается и покидает комнату, потревожив тонкий слой пыли на полу взметнувшимися полами мантии. Наэлектризованность пространства вмиг рассеивается, становится значительно легче дышать.

Поговорил, называется.

Я шумно выдыхаю воздух сквозь зубы, прислоняясь спиной к стене и пропуская волосы сквозь пальцы.

Вот и что мне теперь делать? Против Дамблдора не попрёшь, это однозначно. Но как теперь быть со Снейпом?

Снейп. Чёрт, чёрт, чёрт!

Я понимаю, что вымученно и независимо от желания выдыхаю фамилию зельевара, сползая вниз по стенке и замирая на корточках.

Как же трудно низвергать человека с пьедестала, куда ты его собственноручно вознёс. Снейп был для меня всем — идеалом, примером для подражания. И что осталось теперь?

Тяжело вздохнув, я поднимаюсь на ноги и выхожу в коридор, не забыв прикрыть дверь за собой.

— Гарри! — резкий взвизг прямо над ухом и упругая преграда, в которую я практически сразу врезаюсь, заставляет меня смутиться. Что за день такой?

Преградой оказывается Невилл Лонгботтом. Он-то что тут забыл?!

— Невилл? — удивляюсь я, словно впервые разглядывая заметно вытянувшегося за лето друга. Теперь он на целых полголовы выше меня.

— Ты, наверное, удивляешься, как я тут оказался? Если честно, я сам не ожидал, но это всё профессор Дамблдор, прислал сову с указанием немедленно явиться на площадь Гриммо, говорит, какое-то важное собрание будет. Наш директор — ещё тот интриган, как считаешь? — с доброй улыбкой тарахтит парень, ответно разглядывая меня.

Я неопределённо пожимаю плечами и останавливаю свой взгляд на безукоризненно отполированных чёрных туфлях Невилла и ощущаю совестливый укол за свои порядком изношенные кеды. Друг замечает моё замешательство, и, смущённо хихикнув, топчется на одном месте, приговаривая:

— Это родители купили мне, зная мою страсть к танцам.

— Танцам? — мои брови непроизвольно взлетают вверх. Невилл становится пунцовым, покусывая губы, и полушёпотом произносит:

— Я узнал, что в этом году в Хогвартсе откроют клуб занятий по бальным танцам. Только я тебе ничего не говорил, — громче добавляет друг, подмигнув мне.

— Мерлин с ними, с танцами. Как ты тут оказался?

Лицо Невилла вмиг мрачнеет, а между бровей залегает глубокая мимическая морщинка.

— Всё эти взрывы. Наша семья в группе риска.

Сначала я не понимаю. Но после секундной заминки до меня вдруг доходит.

— Господи, Невилл! Я совсем забыл, — хлопаю себя по лбу, — что у тебя день рождения тоже в конце июля! Мерлин, вот я дурак…

Мне становится невыносимо стыдно перед другом, так стыдно, что я абсолютно не знаю, куда себя деть. Я настолько был озабочен собственной безопасностью, что совсем забыл про Невилла. А ведь он не меньше моего переживает за свою семью.

Хоть бы догадался письмо написать ему. Дурак, какой же я дурак.

— Гарри, не переживай! — Тёплая ладонь опускается на моё плечо, пока я вцепляюсь пальцами в собственные волосы. — Ничего страшного, что ты забыл. Учитывая то, что сейчас творится в Англии, немудрено замкнуться в своём мире и забыть о существовании других людей.

Я улыбаюсь другу какой-то вымученной улыбкой.

— Ты один или с родителями?

— С родителями, и ещё с бабушкой, — на последнем слове Невилл корчит кислую мину, забавно прищуривая один глаз, и я оказываюсь не в силах сдержать короткий смешок. Зная безмерную опеку бабушки над внуком, неудивительно, почему он так «рад» её присутствию.

До собрания остаются считанные часы, я всеми силами гоню от себя навязчивые мысли о Снейпе и странное чувство чуть ли не детской обиды на этого человека. Друзья только ухудшают моё состояние беспрерывным обсуждением идей и предложений, как попытаться не допустить зельевара до собрания.

Наконец, я не выдерживаю, и пересказываю им свой разговор с Дамблдором.

Оставшийся до собрания час компания обсуждает самые различные, ничего не значащие темы, обходя вниманием личность Снейпа и намеренно не разговаривая со мной. Лишь молчание сидящего рядом со мной Невилла не раздражает меня. Потому что в его глазах та же грусть, и пальцы так же изредка впиваются в покрывало на кровати. Потому что с этого момента мы с ним — в одной тарелке. Наша боль — одна на два сердца

Я медленно подаюсь вперёд, опираясь локтями на колени и пристраивая подбородок на подставленные ладони. Ребята во что-то играют, но мне неинтересно. Я искоса наблюдаю за непривычно тихим Невиллом. И почему многие его недооценивают? Может, в этом парне заключено гораздо больше смелости и стойкости, чем во всех нас вместе взятых.

Второй раз меня посещает странное чувство, словно я заново узнаю близкого мне человека.

Невилл. Жизнерадостный, никогда не унывающий Невилл. Только сейчас я понимаю, каким заводным стержнем нашей школьной компании он является. Забавный в своей неуклюжести и забывчивости, и в то же время сильный и несгибаемый духом.

Друг замечает моё внимание и накрывает мою ладонь своей, тёплой и слегка вспотевшей. Моей руке передаётся едва различимая дрожь, и я собираюсь сказать что-то успокаивающее, но Невилл предупредительно качает головой. Затем прищуривает глаза в манере, свойственной ему одному, и растягивает губы в той самой невинной тёплой улыбке, которую я однажды видел на одной из его детских колдографий.

Почему именно таким людям жизнь посылает самые тяжкие испытания? Отчего именно их она стремится сломать, уничтожить?

Обида. Липкая, как смола, и болезненная, как нарыв, заполняет мою душу.

И единственно правильным кажется то, что я сейчас обнимаю своего друга, без слов пытаясь передать свои чувства, и свою веру в то, что всё ещё образуется. И получаю в ответ еле слышное: «Мы справимся», и почти нежное прикосновение горячей ладони к затылку.

Я перехватываю взгляд Джинни, в котором так ясно читается понимание, замечаю её лёгкий кивок. Я смотрю на Гермиону, на её губы, изгибающиеся в слабом подобии улыбки. Сейчас девочки так похожи, как родные сёстры. И как всего пару минут назад я мог обижаться на них из-за какой-то мелочи? Девочки, простите меня, я круглый дурак.

Слишком много неоднозначных чувств сразу. Я осторожно разрываю объятие, киваю в сторону двери и прикусываю нижнюю губу. Невилл понимающе кивает, и я бесшумно покидаю помещение.

Колокольчик, приглушённо звякнувший где-то в недрах длинного коридора, извещает о посетителе. Странное ватное чувство, до этого момента заполнявшее меня, рассеивается.

В считанные секунды я оказываюсь в проходе и чуть не сталкиваюсь нос к носу с профессором Снейпом.

Хм, что-то новое. Никогда прежде у меня не перехватывало дыхание, как только зельевар оказывался в поле моего зрения. И в моём личном пространстве. Потому что коридор слишком узок, и двум людям невозможно разойтись, не соприкоснувшись телами.

Ни слова ни говоря, я вжимаюсь спиной в стенку, словно желаю с ней слиться, внимательным взглядом провожаю Снейпа. Он делает вид, что не замечает моего появления, и, как ни в чём не бывало, проскальзывает мимо. Мои обонятельные рецепторы успевают ухватиться за едва уловимый, и тем не менее не потерявший своей резкости запах лекарственных трав. Да-да, именно лекарственных, точной такой же запах обитает в больничном крыле Хогвартса.

Я громко втягиваю носом воздух, вслушиваясь в горьковато-ментоловые нотки аромата, и неожиданно Снейп замирает прямо напротив меня, резко поворачивая голову в мою сторону. Теперь запах лекарственных трав окутывает меня, я как завороженный смотрю на нахмурившегося профессора. Только сейчас я замечаю серые тени, залёгшие под глазами Снейпа, более резко очерченные морщины и тускло поблёскивающую одинокую седую прядку, скрывающуюся в вихре иссиня-чёрных волос.

И вдруг меня осеняет.

— Профессор, зачем вам понадобилась заживляющая мазь?

— Это вас не касается, Поттер, — едва шевеля губами, словно это доставляет ему неимоверную боль, отвечает зельевар, но уходить не торопится.

Даже в блёклом свете закопченных ламп я прекрасно вижу, что профессор болен, но всё же подливаю масла в огонь.

— И то, что вы — Пожиратель Смерти — это меня тоже не касается? — едва слышно произношу я, и внутри всё моментально холодеет, желудок скручивает в спазме. Я медленно моргаю и смотрю на профессора.

Лицо Снейпа становится бескровным, губы поджимаются, а между бровей залегает глубокая морщина. Медленным движением он опирается ладонью на стену возле моего плеча, преграждая путь к отступлению, и подаётся вперёд, сокращая расстояние между нашими лицами до катастрофически малого. Резкий запах лечебных трав теперь явственно ударяет в нос. Пальцами второй руки профессор едва ощутимо сжимает мой подбородок, чуть приподнимая лицо, заставляя смотреть прямо в глаза.

Я с такой силой вжимаюсь спиной в стену, отчаянно желая провалиться сквозь неё, но чуда не происходит, и леденящий душу страх пригвождает меня к одному месту. А в голове, словно зверь в капкане, отчаянно бьётся мысль: «Он же — Пожиратель Смерти. Он может прямо тут по-тихому прибить тебя, а ты даже пискнуть не успеешь. Гарри, какой же ты неосторожный баран!».

— Держи язык за зубами, особенно в обществе своего отца, — медленно, слишком медленно, выговаривает Снейп мне в лицо.

У меня мурашки бегут вверх по позвоночнику от хриплых ноток в этом низком голосе, но я собираю всю свою волю в кулак, наплевав на страх, и так же тихо бормочу в ответ, ни на секунду не отводя глаз:

— А то что будет? Вас раскусят и отстранят из круга приближённых? Или что ещё хуже — закинут в Азкабан? Думаете, вам удалось обвести вокруг пальца Дамблдора? Может быть и так, но только не всех остальных. Вы — Пожиратель Смерти, и я сделаю всё для того, чтобы защитить себя и свою семью от вас.

Глаза Снейпа сужаются от ярости, сам он становится ещё бледнее, хотя больше уже, по-моему, некуда.

Слабо сжав мои плечи, он легко встряхивает меня, вжимая в стену, скалой нависая надо мной. Я вцепляюсь в ворот одежды Снейпа, задыхаясь от отсутствия свободного пространства вокруг, и отталкиваю профессора от себя. Получается не слишком сильно, но зельевар всё же отстраняется, но руку со стены не убирает, так и продолжая преграждать мне путь к отступлению.

— Не от того стараетесь защититься, Поттер, совсем не от того. Вы — как ваш отец, ослеплённый собственным невежеством и глупыми предубеждениями, ищете врагов там, где их нет, закрывая глаза на очевидное, — с неприкрытой брезгливостью в голосе шипит Снейп в паре дюймов от моего лица. Я непроизвольно съёживаюсь от острого чувства обиды за столь нелестное замечание.

— Что вы подразумеваете под «очевидным»? — фыркаю я, бросая взгляд исподлобья на профессора.

— Вы на самом деле так слепы, что не замечаете отлучек Питера Петтигрю, которые, смею заметить, абсолютно синхронны с моим собственным отсутствием? Ни на какие мысли не наводит?

Новая пища для размышлений заставляет меня внимательней вглядеться в лицо Снейпа. Я буквально слышу, с каким надрывным усердием щёлкают мозги в моей голове, стараясь докопаться до тайного смысла слов профессора, как вдруг безумная догадка бросает меня в холод.

— Только не говорите мне, что Петтигрю — тоже… — шёпотом выдыхаю я, всматриваясь во внезапно смягчившиеся черты лица зельевара. На мгновение он прикрывает глаза, разрывая зрительный контакт, и по лёгким складочкам морщин, набежавшим вокруг уголка его рта, я понимаю, что профессор улыбается. Сказать, что я удивлён последним, — значит не сказать ничего.

— Какой догадливый, — наконец, произносит Снейп абсолютно спокойным тоном, резко контрастирующим с грозными нотками в его голосе, звучавшими всего пару мгновений назад.

— Но как… ведь он же… а что теперь… — мысли никак не хотят формироваться в связную речь, и я безнадёжно выдыхаю, вновь распахивая глаза и изучая лицо напротив. На нём — ни тени прошлой мимолётной улыбки, только холодная сосредоточенность.

Снейп прислоняется к противоположной стене, чуть запрокинув голову и сложив руки за спиной. Я замечаю, как напряжены его плечи и слишком быстро бьётся жилка на шее.

Я глубоко и по возможности незаметно вздыхаю полной грудью, несказанно радуясь тому, что моё личное пространство теперь свободно от присутствия Снейпа.

— Не устаю поражаться вашему словарному запасу, Поттер, но, возвращаясь к теме, хочу сказать, что на вашем месте я серьёзно поговорил бы с родителями по поводу Питера.

Я переступаю с ноги на ногу.

— Почему я должен вам верить? Почему я должен верить одному Пожирателю, и при этом не верить другому? — скептически спрашиваю я, изгибая бровь.

— Потому что это — единственный разумный выход из ситуации. Потому что от этого зависит жизнь вашей семьи. Тебе привести ещё несколько «потому что»?

Теперь Снейп распрямляется и скрещивает руки на груди, брови полувопросительно приподняты. Ни следа от прошлого болезненного вида.

— Нет, не надо больше примеров. Я…мне надо подумать, — выкручиваюсь я из ситуации и ухожу прочь от профессора, не проронившего и слова в ответ.

С кухни доносится приглушённый гул множества голосов.

Чёрт бы побрал это собрание. Чёрт бы побрал этого Снейпа. И Тёмного Лорда. И это дурацкое Пророчество.

Досчитав до десяти, я приоткрываю дверь и прошмыгиваю в кухню. Собрались практически все, есть только несколько неизвестных мне людей.

Завидев меня, Невилл машет рукой, приглашая сесть рядом с собой. Я поспешно занимаю место и почти с облегчением слушаю лёгкую болтовню друга, отрешаясь от всего остального.

Сколько мыслей в голове. Такое чувство, что она сейчас не выдержит и лопнет, как мыльный пузырь. Поэтому увлечённое повествование Невилла о каких-то там уникальных водорослях на время спасает меня от синдрома Шерлока Холмса. Я блаженно прикрываю глаза, сложив руки на животе, и изредка киваю в такт свистящему монологу оживившегося Невилла.

Спустя пару минут мысль о вот-вот начинающемся собрании уже не так претит мне. В конце-концов, может именно здесь я смогу получить хотя бы часть ответов на свои вопросы.

Отец окликает меня и Невилла:

— Мальчики, знакомьтесь. Это — Кингсли Шеклбот, глава отдела мракоборцев в Министерстве.

Я оборачиваюсь на высокого темнокожего мага, облачённого в мантию насыщенно-сиреневого цвета. Словно сговорившись, мы с Невиллом одновременно вскакиваем со стульев и протягиваем ладони в знак приветствия. До моего слуха тут же доносятся сдавленные смешки Фрэда и Джорджа.

— Очень приятно познакомиться, я — Гарри, — с улыбкой произношу я.

Мельком взглянув на вдруг засмущавшегося друга, тут же добавляю:

— А это Невилл, мы с ним учимся на одном курсе.

Кингсли поочерёдно пожимает наши ладони и отвечает:

— Рад знакомству с вами, ребята, — улыбка волшебника гаснет. — Боюсь, что в свете последних событий мы будем чаще общаться. И, скорее всего, это будут далеко не дружеские беседы.

Я перехватываю тревожный взгляд Невилла. Кингсли, похоже, тоже это замечает и оптимистично добавляет:

— Но не волнуйтесь, ваши семьи в полной безопасности.

Невилл через силу улыбается и опускается на свой стул.

Извинившись, я покидаю Кингсли и, обогнув стол, подхожу к маме, беседующей с Молли.

— Мам, надо поговорить.

Она поднимает на меня изумрудные глаза.

— Гарри, милый, что-то случилось? — между тонких бровей залегает морщинка.

Я сжимаю губы и утвердительно киваю в ответ.

Она берёт мою ладонь и с тревогой смотрит на меня.

— Давай выйдем, а то слишком много свидетелей, — я киваю в сторону двери.

Я жду, пока мама выберется из-за стола и, взяв её за руку, покидаю кухню и отхожу на приличное расстояние от двери.

— Гарри? — окликает меня мама и заглядывает в лицо. Её тонкие пальцы нервно теребят прядку рыжих волос.

— Я хотел поговорить с тобой по поводу Питера.

— Питера? С ним что-то случилось?

— Дело в том, что он… — я обрываю себя на полуслове и шумно выдыхаю. Давай же, Гарри, скажи это.

Мама недоумённо наблюдает за моей неловкостью, жестом руки приглашая закончить предложение.

Я топчусь на одном месте, снова вздыхаю.

— Что он — Пожиратель Смерти.

Ответом мне становится тишина.

— Что ты сказал? — едва слышный шёпот раздаётся спустя десять секунд.

— Мам, ты слышала. Вы с папой не того человека выбрали в качестве Хранителя.

Видимо, состояние шока отступает, и мама вцепляется в мои плечи, разворачивая, заставляя посмотреть в глаза.

— Гарри, как такая мысль вообще могла забрести в твою голову? Питер — наш друг, и…

Я сбрасываю её руки со своих плеч, глядя в исказившееся, словно от боли, лицо.

— Он не друг нашей семье! Он — предатель, лживая и изворотливая крыса, вот кто он.

— Что ты такое говоришь? Как Питер может быть Пожирателем Смерти? — произносит мама недоверчивым тоном.

— А вот представь себе, может. И не только он один кстати.

— Кого ещё ты посмеешь обвинить в подобном?

— Профессора Снейпа.

Повисает напряжённая пауза. Мама неотрывно смотрит на меня, её глаза медленно сужаются, руки скрещиваются на груди.

— Гарри, ты хоть понимаешь, что ты говоришь? — неожиданно тихо произносит она, плечом прислоняясь к стене.

— Конечно, я понимаю! Что Снейп, что Петтигрю — Пожиратели Смерти. Мы должны избавиться от них, защитить семью и друзей, чтобы потом не было беды.

Мои последние слова сквозят неприкрытым отчаянием. Я вглядываюсь в тонкие черты маминого лица и с ужасом понимаю, что она мне не верит.

— Я знаю профессора практически всю свою сознательную жизнь, и если когда-то давно он мог впутаться в поистине тёмные и опасные вещи, то сейчас… И вообще, как ты мог до такого додуматься?

Я медленно поднимаю тяжёлый взгляд и молчу, потому что неожиданно сам понимаю, что для обвинений мне явно не хватает фактов.

—Пойми: они не способны на предательство.

— Ты слишком добра ко всем, — я обиженно отворачиваюсь.

— Гарри, не веди себя, как маленький ребёнок, — с укором произносит мама и поворачивает меня лицом к себе. — Пойми, я не могу иначе.

— И в этом вся ты… — с лёгкой досадой произношу я.

— А насчёт профессора…

— Я всё понял, мам, — перебиваю я маму, проводя пальцами по рыжей волне волос.

Пару мгновений она пытливо смотрит на меня, но потом, видимо, сдаётся.

Дверь, ведущая в кухню, открывается, из-за неё показывается отец.

— Гарри, Лили, вы идёте? Собрание сейчас начнётся.

— Ты иди, я сейчас тоже подойду, — киваю я маме.

Она выпускает меня из объятий и возвращается.

В моей голове — полнейший кавардак. Да, я согласен, что поторопился с выводами, но ведь сам Снейп не отрицает того, что он — Пожиратель Смерти. А это уже, как минимум, странно. Но тогда почему он подставляет Петтигрю?! По моему мнению, истинный Пожиратель, преданный Тёмному Лорду, никогда не сдаст своего соратника.

А может профессор зельеварения не такой уж и Пожиратель? Хм, как там сказал Дамблдор? «Он знает, с чем имеет дело?» Скорей всего, так оно и есть. Иначе этот непредсказуемый человек не стал бы давать мне всякого рода предостережения в попытке уберечь от смерти.

В другом конце длинного коридора раздаётся позвякивание колокольчика. Ох, не к добру для меня этот звук сегодня.

Через некоторое время из темноты появляется силуэт, в котором я безошибочно угадываю предателя семьи.

— Опаздываешь, Питер, — громко произношу я.

Петтигрю резко вздрагивает, как от разряда тока, и замирает на месте, подслеповато разглядывая меня.

— Ой, Гарри, это ты. Ты меня напугал…

Снова его отвратительное лицемерие. Вон как семенит своими короткими ногами, сокращая расстояние между нами, а одна его наигранная улыбочка чего стоит.

— Где ты пропадал, а? — я вздёргиваю подбородок и внимательно слежу за каждым движением крысёнка.

Питер выставляет руки ладонями вперёд, сощурив глаза, и начинает оправдываться:

— Я бегал по делам, к одному своему знакомому, так, маленькое дельце и всего-то!

— Твоего знакомого случайно не Лорд Волдеморт зовут? — с нажимом произношу я, ощущая всё возрастающий гнев.

Маленькие глазки Питера расширяются до предела, короткие толстые пальцы прижимаются к тонким губам.

— Гарри, что ты, как ты мог подумать… — заикаясь, выдавливает из себя Петтигрю, чем ещё больше злит меня.

Я хватаю его за грудки, рывком вдавливая в стену.

— А что, разве я не прав? Ты — жалкий, скользкий прихвостень Тёмного Лорда, вот кто ты! Обвёл вокруг пальца моих родителей, которые доверили тебе хранить Тайну, а сам выслуживаешься перед Волдемортом и ждёшь удобного случая, чтобы сдать мою семью, да? Прикидываешься недалёким идиотом, тихим и незаметным, но я-то тебя знаю, я вижу насквозь твою гнилую душонку. И не пытайся мне перечить! — рявкаю я, локтём прижимая Питера к стене, второй рукой вцепляюсь в его левое запястье.

— Может, и Метку мне покажешь?

Застывший, как изваяние, Питер вдруг начинает вырываться из захвата, что-то тоненько вереща. Но я не позволяю ему сдвинуться ни на дюйм, пытаясь задрать рукав его одежды. Петтигрю отчаянно машет руками, пару раз ему удаётся заехать мне по лицу, чуть не сбив очки. Ярость захлёстывает меня. Метнув ненавистный взгляд на крысёныша, я не без удовольствия отмечаю неподдельный страх в слезящихся глазах. Неимоверных усилий мне стоит сдерживать себя, чтобы не дать Петтигрю в ответ.

И тут происходит невероятное. В момент, когда я уже почти задираю его рукав и вот-вот надеюсь увидеть Метку, Питер, как по мановению волшебной палочки, начинает уменьшаться в размерах. В буквальном смысле слова. И всего через пару мгновений в моих руках остаётся только груда одежды.

Самообладание возвращается ко мне в тот момент, когда из штанины Петтигрю выскакивает больших размеров крыса и бросается наутёк. Одновременно распахивается дверь кухни, и оттуда высыпает человек шесть, видимо, сбежавшиеся на шум в коридоре.

— Держите его!!! — кричу я, указывая на убегающую крысу, бросаюсь вслед за ней.

Крыса ловко прошмыгивает между ног присутствующих прямо на кухню.

— Да что же вы стоите, ловите его!!! — отчаянно кричу я, расталкивая всех локтями. Сбоку от меня кто-то вскрикивает, но мне сейчас не до этого, главное — не дать уйти Питеру.

Первым реагирует Рон. Он срывается с места и устремляется за крысой, проскочившей на кухню и скрывшейся под столом. К нему присоединяются Фрэд с Джорджем. Гомон стоит невыносимый, отовсюду летят вопросы наподобие: «Что происходит?». Я подлетаю к столу, ни на кого не обращая внимания. Там происходит настоящая возня, но спустя пару мгновений оттуда раздаётся победный клич.

— Держите крепче! — выдыхает Рон, выползая из-под стола и оборачиваясь на братьев.

Я подскакиваю к другу, помогаю близнецам выбраться из-под стола и не упустить извивающегося и отчаянно попискивающего крысёныша.

— Гарри, зачем тебе эта крыса? — задорно восклицает Фрэд, передавая мне грызуна.

— Потому что эта тварь — Питер Петтигрю, — сквозь зубы цежу я.

Раздаются удивлённые вздохи. Я обвожу глазами присутствующих, останавливаю внимательный взгляд на отце, Сириусе и Ремусе. Как-то подозрительно они переглядываются. Ладно, с ними я потом разберусь.

— Профессор Дамблдор, вы наверняка знаете, как вернуть Питеру человеческий облик, — обращаюсь я к директору.

Дамблдор кивает в знак согласия. Я едва заметно улыбаюсь, подхожу к столу и осторожно опускаю на него крысу, так и норовившую укусить меня.

В миг, когда я отпускаю грызуна, директор делает резкий взмах палочкой, и крыса чудесным образом вновь превращается в Питера. Я благодарно киваю близнецам, когда они догадываются схватить и усадить его на стул, лишая повторной возможности скрыться.

— Гарри, что произошло между вами в коридоре, из-за чего Петтигрю превратился в крысу? — спрашивает у меня Дамблдор, внимательно изучая человека, корчащегося на стуле.

— Я беседовал с ним на предмет… — я обрываю предложение и мотаю головой, непонимающе взирая на директора. — Профессор, как Питер смог принять обличье крысы?

— Он — анимаг, — справа раздаётся женский голос.

Я поворачиваю голову и замечаю Тонкс. Девушка подходит ко мне и произносит в ответ на мой заинтересованный взгляд:

— Анимаг может принимать обличие какого-либо животного тогда, когда пожелает. В этом его отличие от оборотней.

Я благодарно киваю Нимфадоре.

— Гарри, ты не ответил на мой вопрос… — напоминает Дамблдор, терпеливо взирающий на меня.

— Ах да. Когда Питер появился, я подловил его в коридоре и…

Дар речи на мгновение покидает меня, когда я замечаю Снейпа, промелькнувшего за спинами присутствующих. Он бесшумно проходит в помещение и становится немного поодаль от всех, скрестив руки на груди и наблюдая за разыгравшимся представлением с беспристрастным выражением лица. Сейчас он выглядит более здоровым, нежели когда я столкнулся с ним в коридоре.

— И? — директор вопросительно склоняет голову.

Я сглатываю неожиданно образовавшийся комок в горле. Чёрт, как же я не люблю быть в центре всеобщего внимания. А именно это сейчас и происходит.

— Я попытался задрать рукав его одежды, желая собственными глазами увидеть подтверждение тому, что Питер — Пожиратель Смерти. Что было дальше, вы знаете.

— Это неправда! — вдруг восклицает Сириус, выступая вперёд. — Питер не может быть Пожирателем, это исключено!

Раздаётся одобрительный ропот со стороны отца и Люпина, мама задумчиво склоняет голову и хмурит брови.

— Почему ты так уверен в этом, Блэк? — раздаётся насмешливый голос, я тут же пользуюсь моментом и ускользаю к группке друзей.

Снейп выходит из тени, плавным шагом приближаясь к Петтигрю. Тот мгновенно вжимается в спинку стула и направляет свой чересчур наигранный жалобный взгляд на отца. Мерлин, в который раз за вечер меня одолевает желание заехать этой изворотливой крысе по роже!

— Предлагаю удовлетворить интерес Поттера-младшего к определённой части тела Петтигрю, а потом уже кричать о том, что правда, а что — нет.

С этими словами Снейп резким движением задирает левый рукав одежды Питера, выставляя на всеобщее обозрение Метку.

Я смотрю на маму и вижу, как на её лице маской застывает выражение тихого шока. Она перехватывает мой взгляд и в отрицании быстро и неверяще качает головой, прижимая ладонь ко рту, всё еще не желая признавать происходящее.

Впрочем, подобное выражение немого шока наблюдается почти у всех присутствующих.

— Гарри, это правда?! — раздаётся громкий шёпот Невилла над моим ухом.

— Ты же видел Метку.

— Но как ты догадался? — Джинни недоумённо выгибает брови.

Я не отвечаю и лишь киваю в сторону Снейпа. Сейчас он о чём-то разговаривает с Дамблдором.

В это время кухня наполняется гомоном голосов, Кингсли и неизвестный мне маг с сигарой в зубах озираются на Петтигрю, до нашей компании долетает обрывок фразы Шеклбота:

— Мракоборцы уже в пути…

— Зачем Снейпу выдавать своего же соратника? — задумчиво произносит Рон, наблюдая за тем, как Фрэнк, отец Невилла, заламывает руки Питера за спину.

— Именно это и остаётся для меня самой большой загадкой… — отстранённо отвечаю я, вновь возвращаясь взглядом к зельевару. Сколько раз за сегодняшний день его поступки вводили меня в заблуждение, как сейчас? Я уже сбился со счета.

— Главное, что Петтигрю разоблачён. Ваша семья теперь в безопасности, — словно издалека доносится до меня голос Гермионы. Я поднимаю на подругу затуманенный взгляд и медленно качаю головой.

— А как же Хранитель Тайны? Что теперь — искать нового?

Гермиона морщится, словно стараясь что-то вспомнить.

— Настолько я понимаю, дом защищён заклятием Фиделиус. Это — очень сильная магия, Гарри. Я не знаю, возможен ли повторный выбор Хранителя…

Меня сбивает с мысли появление женщины, в которой я угадываю Алису Лонгботтом, маму Невилла, в сопровождении трех мужчин. Судя по всему, это и есть мракоборцы.

Завидев их, Питер начинает извиваться в руках Фрэнка, яростно пытаясь вырваться, но авроры быстро подхватывают его под руки и уводят в сторону выхода.

— И куда его, как вы думаете? — заинтересованно спрашивает Рон, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею.

— В Азкабан, наверное, куда же ещё, — хмыкает Фрэд, пожимая плечами.

— Что прямо вот так сразу, без суда и следствия? — удивляется Рон.

Гермиона что-то отвечает ему, но её голос перекрывается коротким взвизгом Питера и последующим отчаянным монологом:

— Меня-то вы схватили, но среди вас есть ещё один Пожиратель Смерти! Так что не я, а он предаст Поттеров, он заманит их прямо в цепкие лапы моего Повелителя!

Петтигрю заливается хриплым смехом, мракоборцы замирают, вопросительно оглядываясь на Кингсли.

— Хватит твоих дешёвых представлений, Питер! Уведите его! — недовольно произносит Шеклбот, нетерпеливо взмахнув рукой.

— Нет, постойте!

Мы с друзьями одновременно поворачиваемся на голос моего отца. Он взволнованно ерошит волосы, пересекает пространство кухни и склоняется над теперь уже бывшим другом.

— Кого ты имеешь в виду, Питер? — с опаской спрашивает отец у Петтигрю.

Тот довольно ухмыляется и многозначительно кивает в сторону Снейпа. Отец замирает, поражённый неожиданной новостью, пару мгновений вглядывается в лицо друга, что-то спрашивает у него, понизив голос до шёпота. С такого расстояния, плюс из-за нарастающего гула множества голосов, мы с друзьями не можем расслышать его слов.

— Я сказал, уведите его! — повторяет Кингсли, вновь взмахивая рукой, и на этот раз мракоборцы подчиняются.

Я снова отыскиваю взглядом маму, но она не замечает моего внимания. Её глаза закрыты, веки подрагивают, а губы поджаты. Изящные пальцы путаются в складках тонкой кофты.

Только сейчас до меня, наконец, доходит то, как болезненно она переживёт утрату, пожалуй, своего самого близкого друга, каким для неё является Снейп. Сам профессор вновь стоит в отдалении от всех, словно и не замечая всеобщего внимания к своей персоне. Прищуренные глаза и лёгкая сутулость, столь непривычная для зельевара, наводят меня на мысль, что его опять беспокоит какая-то болезнь.

Я чувствую, как чьи-то пальцы впиваются мне в локоть. Это Джинни. Я накрываю её ладонь своей, успокаивающе поглаживая тонкие пальчики.

Когда стихает взволнованный гомон голосов, Дамблдор выходит вперёд и отчеканивает непреклонным тоном:

— Некогда профессор Снейп действительно принадлежал к числу Пожирателей Смерти, но уже довольно-таки долгое время он честно служит на стороне света. К тому же, он был полностью оправдан Визенгамотом, и любые доводы о его тёмном прошлом теперь бессильны.

— Ложь!!!

Всё происходит слишком быстро. Отец молниеносно вскидывает свою волшебную палочку, посылая заклятие в Снейпа. Яркая вспышка на миг озаряет кухню, заставляя всех зажмуриться, раздаётся несколько вскриков.

— Джеймс Поттер!!! — гремит профессор Дамблдор, совсем точно так же, как пару часов назад в комнате с фамильным древом, и взмахивает своей палочкой.

Очередная яркая вспышка озаряет помещение, вызывая ещё пару женских вскриков. Магия волнами расходится в стороны, легонько покалывая кожу и шевеля волосы, а когда всё стихает, я раскрываю глаза и не могу сообразить. Как это я сумел оказаться возле директора? И когда я достал свою волшебную палочку? Причём, направленную на… о, Мерлин! На собственного отца!

Я роняю руку и хочу сгореть со стыда перед папой, с непониманием взирающего на меня.

Хотя, это ещё что. Вот когда я неожиданно слышу прямо сзади себя тихое: «Поттер», произнесённое с вопросительной интонацией, вот тогда я всем своим существом отчаянно желаю провалиться сквозь землю! Потому что это долбанное «Поттер» принадлежит не кому-то там, а Снейпу, ради спасения которого я поднял палочку на собственного отца.

Я медленно поворачиваю голову в сторону Дамблдора, с ужасом читаю на его лице выражение полнейшего замешательства и капли интереса. Это ещё что, директор, ваше замешательство в сравнении с моим собственным — пустяки. И ещё я упорно избегаю встречи со взглядом Снейпа, хотя замечаю боковым зрением, как неотрывно он смотрит на меня. Да я бы многое отдал, чтобы узнать, какие чувства испытывает сейчас профессор, осознав, кто кинулся его защищать.

Друзья застывают, как изваяния, на лице Рона словно написано: «Гарри, ну ты и дурак!»

Нужные слова сами собой приходят на ум.

— Я не желаю, чтобы в этом доме вершилось насилие.

— Гарри прав…

Большинство присутствующих поворачивает головы в сторону профессора Люпина. Он подходит ко мне и опускает ладонь на моё плечо.

— Если мы перестанем доверять друг другу, то это сделает нас ещё более уязвимыми. А это только сыграет на руку Тёмному Лорду.

Боже, спасибо-спасибо-спасибо! Мне хочется буквально расцеловать Ремуса за удачное вмешательство. Вместо этого я лишь коротко киваю профессору.

Дамблдор призывает всех вернуть самообладание, потому что пора начинать первое собрание Ордена Феникса, который, как оказалось, организован самим директором в целях борьбы с Волдемортом и Пожирателями Смерти.

Рон как-то косо поглядывает на меня в течение всего собрания. Удосужился я сесть напротив него…

Зато многие одаривают меня такими обескураженными взглядами, и всё, что я могу сделать — это потупить взор и возжелать слиться с цветом обоев. Чувствую, по окончании собрания меня ожидает полный разбор полётов и допрос с пристрастием от друзей.

Мысли выруливают в неприятном направлении, как только на глаза мне попадается отец, сидящий в другом конце стола. Он ни за что не простит меня…

Сириус искоса поглядывает на меня и что-то шепчет отцу на ухо. Тот отмахивается и бросает короткий взгляд в мою сторону, но как только замечает моё внимание, тут же прячет лицо за ладонью. Но я успел заметить, в какой горькой усмешке скривились его губы.

Сначала это поражает меня. Я ожидал увидеть разочарование, обиду, даже злость, но никак не усмешку. Вдруг до меня доходит.

Собственный сын кинулся защищать твоего школьного недруга…

Слух отключается, голос о чём-то говорящего Дамблдора доносится до меня словно издалека, и мне грозит погрязнуть в самобичевании, как вдруг свистящий шёпот Невилла возвращает меня к реальности:

— Послушай, это очень важно.

Я переключаю внимание на Дамблдора.

— …В Хогвартсе учится пять молодых волшебников, подходящих под описание Пророчества. Ответственность за сохранность их жизней лежит на моих плечах. Все семьи, попавшие в группу риска, поменяли место жительства. Четверо из новых домов, в том числе дома Поттеров и Лонгботтомов, уже находятся под защитой заклятия Фиделиус, а все присутствующие здесь посвящены в Тайну. Но в свете последних событий Поттеры должны выбрать нового Хранителя, и я перенастрою чары на него.

— Значит, всё-таки можно менять, — шепчет сидящая рядом Гермиона.

— В Министерстве появились новые сводки. Пожиратели Смерти надают на магглов. Всего пару часов назад они взорвали несколько поездов в городском метро. Магглы в панике, они ссылаются на террористические акты. И что самое печальное — сегодня в магическом квартале Лондона, всего в десяти минутах ходьбы отсюда было применено непростительное заклинание Авада Кедавра. Убита семья Блэров, они работали в аврорате и вели активную борьбу с Пожирателями. Сегодня вечером мы должны были защитить их дом заклятием Фиделиус. Только Пожиратели оказались проворней, и Чёрная Метка, повисшая над крышей дома… — Дамблдор останавливается, тяжело вздыхая, проводит длинными пальцами по серебристой бороде. — Их сын, в этом году он должен был перейти на седьмой курс.

— Подождите, это тот самый Дэни, ловец команды Райвенкло по квиддичу? Гарри, помнишь?! — восклицает Фрэд.

Я невольно вздрагиваю, пытаясь вспомнить, и вдруг перед глазами мелькает картинка. Шёл финальный матч за Кубок, стояла невыносимая жара, солнце нещадно припекало голову, и я был буквально на грани солнечного удара, паря высоко над полем в поисках снитча. Когда золотой отблеск мелькнул у ворот противника, я молнией рванул туда, рассекая воздух, и почти сразу услышал свист ещё одной метлы за спиной. Это был тот самый Дэни, ловец Райвенкло, весьма сильный игрок. Только я оказался быстрее. Когда я осторожно приземлился на газон со снитчем в ладони, Дэниэл опустился рядом и, улыбаясь, поздравил с победой. А ещё он сказал мне тогда, что это была весьма увлекательная игра, потому что всегда интересней играть с более сильным ловцом.

Возможно, в тот раз он польстил мне, но я не скрываю, что это было приятно.

Сейчас его лицо, едва тронутое загаром, в обрамлении пепельных волос так и стоит перед моими глазами, а воспоминание об искренней белозубой улыбке и задорных смешинках в голубых глазах бередит душу и заставляет сердце сжаться в приступе щемящей боли.

Да, мы вовсе не были друзьями, и тот случай — единственный опыт нашего общения, но тот факт, что знакомого тебе человека больше нет в живых…

Я хрипло вздыхаю и пытаюсь протолкнуть застрявший в горле комок, с удивлением отмечая, что в неопределённый момент вновь успеваю погрузиться в собственные мысли, тогда как вокруг разыгрывается самая настоящая ругань. Гомон голосов, отчаянная жестикуляция вводит меня в секундный ступор. Гермиона потерянно заглядывает в лицо спорящих взрослых, вскочивших со стульев, Невилл болезненно поджимает губы и так вцепляется в край стола, что белеют костяшки на его пальцах.

— Что происходит? — я перегибаюсь через стол к Джинни.

— Твоя мама предложила новую кандидатуру Хранителя.

Я искренне удивляюсь и не нахожусь, что сказать в ответ. Рон сбрасывает с себя маску обиженного на весь мир, кривит губы и произносит:

— Да, только дело в том, что предложила-то она Снейпа.

Резкий грохот заставляет нашу группку стремительно повернуть головы в сторону источника шума. Оказывается, Ремус вскакивает на ноги, да с такой прытью, что его стул не выдерживает и падает на спинку. Что самое поразительное — всё тот же профессор Люпин, спокойный и рассудительный, никогда не ввязывающийся в скандалы и решающий всё дипломатичными методами, — этот человек сейчас хватает Сириуса за плечи и как следует его встряхивает, затем силой усаживает на стул, при этом очень громко что-то втолковывая крёстному.

Недолго думая, я киваю друзьям, и мы продвигаемся вдоль стола, чтобы в случае чего оказаться как можно ближе.

Отец продолжает буйствовать, нападая с криками на Снейпа. Мама отчаянно пытается вставить хотя бы слово, когда рядом с ней оказывается Дамблдор. Беря её под руку, директор испепеляет взглядом отца и Сириуса.

— Все прекрасно слышали, что нам сказал профессор Люпин. К тому же, я не потерплю столь хамского отношения к самому себе, а именно это некоторые из присутствующих здесь наглядно демонстрируют, пренебрегая моим доверием к определённым участникам собрания.

Воцаряется тишина, и я отчётливо слышу взволнованное дыхание Гермионы за своей спиной. Директор немного сбавляет свой пыл, опуская глаза и разглаживая бороду, отец заметно расслабляет плечи.

Моя мама застывает на месте, продолжая крепко держаться за руку Дамблдора. Я вижу, как сильно сжаты её губы, взгляд опущен вниз. Всем своим видом она старается не выдать волнения.

К ней подходит отец и что-то шепчет на ухо. Она долго смотрит на него, затем медленно кивает. Папа заметно расслабляется, разводит плечи в стороны и привычным движением ерошит свои волосы.

— Я, как человек, создавший защиту для этого дома, и как глава Ордена Феникса, даю вам час на раздумья.

Альбус ещё пару мгновений изучает моих родителей, качает головой, словно в ответ на собственные мысли, и вновь превращается в того директора, каким я знал его все эти годы: с добродушной и немного хитрой улыбкой, мягким тембром голоса и сверкающим взглядом из-за очков-половинок. Как ни в чём не бывало, он подходит к Молли и просит сделать ему чашечку чая. Первые несколько мгновений женщина смотрит на директора с явным недоумением, но быстро берёт себя в руки и несколько скованно начинает хлопотать над плитой.

Я только и могу, что поразиться удивительным метаморфозам настроения Дамблдора. Ну или, по крайней мере, его способности менять маски, как на карнавале.

Всего через пару минут перед волшебником появляется керамическая кружка с благоухающим липовым чаем. От соблазнительного аромата у меня сводит желудок, заставляя задуматься о времени последнего приёма пищи.

Директор предлагает составить ему компанию, близнецы тут же соглашаются, уговорив и девочек. Я ловлю виноватый взгляд Гермионы. Отказываюсь от участия в этом поистине безумном чаепитии.

Сейчас такой важный и ответственный момент, а Дамблдор…

Впрочем, а причём тут профессор? Он дал время на то, чтобы мы выбрали нового Хранителя. Ага.

Вот именно, Гарри!

Я мысленно одёргиваю себя, ругая за то, что стою как истукан посреди кухни. Подхожу к переговаривающимся в стороне родителям. Отец молча смотрит на меня, и по его выражению лица я не могу понять, что он думает. Мне отчего-то становится не по себе от этой гнетущей тишины.

Мама переводит взгляд на меня, потом на отца, затем снова на меня. Наконец, она ощутимо толкает его в бок, поджав губы и требовательно кивнув головой в мою сторону. Он тихо откашливается, зачем-то одёргивает свитер (в этом движении я неожиданно узнаю самого себя) и, поправив очки на переносице, неуверенно произносит:

— Гарри, ты придумал, кого хочешь видеть в роли Хранителя?

Вопрос застаёт меня врасплох. Я переминаюсь с ноги на ногу, переводя взгляд с одного родителя на другого.

— Знаете, я как-то особо и не думал об этом… Но было бы неплохо, если бы это был Сириус.

Не успеваю я поразиться тому, как быстро решение пришло ко мне, потому что резко преобразившееся выражение отцовского лица заставляет меня улыбнуться. Буквально на миг там появляется удивление, но ему на смену быстро приходит неподдельное удовлетворение пополам с лёгким недоверием.

— Ты действительно так считаешь? — возможно, мне кажется, но я слышу нотки гордости. Интересно, за что? За своего сына, который, наконец-то, оправдал отцовские ожидания?

Я киваю в ответ, улыбаясь ещё шире, не до конца осознавая причину собственной искренней радости.

А потом вдруг понимаю, когда отец с точно такой же улыбкой от уха до уха как-то неуклюже сгребает меня в охапку и устраивает ещё большее безобразие на моей голове. Он рад, он по-настоящему рад тому, что я впервые за столь долгое время поддерживаю его, оказываюсь на его стороне.

В моей голове так ясно вспыхивает яркая картинка из прошлого: мы с отцом вдвоём на заднем дворе, я бросаю мётлы, которые до этого начищал, и с разбегу запрыгиваю отцу на спину. Он смеётся и, подхватив меня под колени, начинает катать. Появляется мама с блюдцем на ладони, на котором лежит два небольших аппетитных пирожных — очередное кулинарное изобретение. Она подзывает нас попробовать лакомство, я подхватываю одно и целиком запихиваю в рот, вторым мама кормит отца с рук. Звонкий смех разливается по двору, крошки от безе летят на траву, мама укоризненно качает головой, но не удерживается от лёгкого смешка, и снова скрывается на кухне. А мы с отцом так и продолжаем дурачиться, как малые дети.

Тогда не было этих взрывов, недомолвок, непонимания, стеной ставшего между мной и родителями. Тогда всё было по-другому. И будет ли так ещё когда-нибудь?

— Да, я действительно так считаю, — отвечаю я, внимательно разглядывая отца, и вдруг запинаюсь. Только сейчас я замечаю морщину между бровей, глубже врезавшуюся в загорелую кожу, и немного потемневшие веки, словно от безмерной усталости и недосыпа.

Мерлин, как я мог не замечать этого раньше? Это ж надо было зациклиться на собственных переживаниях и предрассудках…

— В общем, вы решайте, а я пока пойду наверх, разберу оставшиеся вещи.

Я поднимаюсь в нашу с Роном комнату, достаю коробку из-под кровати, которую не успел разобрать днём.

Внутри оказываются новые учебники, несколько перьев, чернильница. Осторожно приподнимая книги, я замечаю тоненькую тетрадку, местами истрёпанную, без одной скрепки и краешка обложки. Странно, у меня такой не было.

Между страниц заложена колдография, который тут же выскальзывает и скрывается под кроватью, как только я переворачиваю тетрадь лицевой стороной вверх. Положив её на покрывало, я спускаюсь на четвереньки и с трудом дотягиваюсь до снимка. Отряхнув его от паутины, смотрю на оборот. 1975 год.

На фоне Хогвартса запечатлены четверо подростков. Крайний левый — взлохмаченный тёмноволосый парень в очках и с метлой подмышкой. Его пихает в бок статный Гриффиндорец с шикарной волной угольно-чёрных волос и плутовской улыбкой на красивом лице. Рядом с ним стоит светловолосый худощавый паренёк, спрятавший руки в карманах брюк и несколько смущённо улыбающийся в камеру. Из-за левого края колдографии выбегает невысокий полноватый ученик, будто не сразу заметивший фотографа, вдруг расплывается в улыбке от уха до уха и, обежав троицу, пристраивается сбоку от первого парня в очках.

В четвёрке я безошибочно отца, Сириуса, Ремуса и Питера. Я никогда не видел этот снимок раньше.

Отложив колдографию, я раскрываю тетрадку. На обратной стороне обложки каллиграфическим почерком выведены мамины инициалы. Пролистав несколько страниц, я обнаруживаю, что это вовсе не школьные лекции, как я предположил, а что-то вроде дневника. Да, девочки любят вести подобные записи, и я всегда относился к этому несколько пренебрежительно, но когда тебе в руки попадает то, что некогда принадлежало собственной матери…

Стоп, а как это могло оказаться в одном ящике с моими школьными принадлежностями? Вещи собирала Гермиона магическим способом. Но даже если и так, то я не помню подобной тетрадки у себя в комнате.

Раздаётся стук в дверь, и я дёргаюсь от неожиданности. Быстро закинув тетрадь вместе с фотографией в верхний ящик прикроватной тумбочки, я разрешаю войти.

— Можно?

Это Сириус. Киваю в знак согласия, и крёстный проходит в комнату, заинтересованно разглядывая обновившуюся обстановку.

— Люблю, когда мой дом полон людей. Тогда он словно просыпается ото сна, и в нём кипит жизнь, как когда-то давно, в моём раннем детстве, — с воодушевлением произносит крёстный, разглядывая полки, заставленные книгами, небольшой бардак на кровати Рона и обувь, сдвинутую в кучу возле шкафа.

Затем он подходит к подоконнику и берёт оттуда небольшую замысловатую вещицу: маленькая полупрозрачная сфера, чудесным образом парящая над деревянной подставкой, окружённая множеством металлических колец. Если щёлкнуть по ним пальцем, то они придут в движение, завертятся вокруг сферы, издавая при этом тихий, совсем не раздражающий свист, а сама сфера начнёт излучать мягкое сияние.

Сириус замечает моё внимание и легонько ударяет по кольцам.

— Эту вещицу когда-то давно мне подарила одна девушка. Она сказала, что случайно наткнулась на эту безделушку на блошином рынке в маггловском районе Лондона. Это вроде как был небольшой сувенирный глобус. Она вытащила стержень, на котором держался шар, наложила чары, — и вот что получилось в итоге. Такое маленькое чудо.

Незаметно для самого себя, крёстный погружается в воспоминания, взгляд из-под низко опущенных ресниц, прикованный к подарку, затуманивается, лицо выражает глубокую задумчивость.

И я, не в силах отвести глаз от этого человека, вдруг осознаю, понимаю и ругаю себя за то, что я совсем не знаю его. Где я был все эти семнадцать лет? Да, я всегда знал, что у него было нелёгкое отрочество, что он рано ушёл из дома. Почему он это сделал, какой была его семья, его мать, раз позволила собственному ребёнку покинуть родной дом — ничего этого я не знал. Что мне мешало взять и просто поговорить, расспросить?

— Кто была та девушка? — выдавливаю я из себя, буквально сгорая от невыносимого чувства стыда.

Крёстный едва заметно вздрагивает, словно очнувшись ото сна, и направляет на меня взгляд, всё ещё затуманенный картинами прошлого. Потом неожиданно резко встряхивает головой, потревожив волну блестящих, ровно лежащих волос, медленно опускает вращающуюся сферу обратно.

— Моя двоюродная сестра Беллатриса.

Сириус улыбается, видимо заметив, как удивлённо вытягивается моё лицо.

— Гарри, нам тогда было всего по двенадцать лет. Она училась на факультете Слизерина, а я — в Гриффиндоре, но мы были одной семьёй. Каждое лето, вплоть до шестого курса, мы приезжали в этот дом. Большинство свободного времени я проводил в компании своих сестёр, Беллы и Нарциссы. Конечно, у нас было множество разногласий, одна одержимость моей матери чистотой крови чего стоила, и девочки, к сожалению, переняли это от неё.

Он замолкает и присаживается на край подоконника, вглядываясь в серое небо.

— Потом я стал дружить с твоим отцом, а они — с Томом Риддлом, сейчас он более известен под именем Волдеморта. На шестом курсе между нами всё чаще возникало непонимание, со временем превратившееся в неприязнь и откровенную вражду. Я больше не мог жить в доме, где меня ненавидела даже собственная мать, всего лишь за то, что я дружу с полукровками и оборотнями — твоей мамой и Ремусом, соответственно. Поэтому я ушёл в дом твоего отца. И лишь спустя десять лет, когда моей матери не стало, а Белла и Нарцисса вышли замуж, я смог вернуться обратно. Теперь вы — Джеймс, Лили, ты, — вы моя семья.

— Сириус… — шепчу я и не знаю, что сказать ещё. Я никогда в жизни не слышал ничего подобного от него. Он редко признавался в своих чувствах, да оно и не нужно было, я всегда чувствовал его любовь и привязанность к моей семье. Точнее, он и есть один из членов нашей семьи, так же, как и профессор Люпин, как Северус Снейп. Даже тот же Питер Петтигрю, оказавшийся жалким предателем, тем не менее, многие годы входил в наше ближайшее окружение.

Крёстный, видимо, тоже понимает, что сейчас сказал столько всего, сколько не говорил за целую жизнь. Он запускает пальцы в волосы, несколько нервным движением откидывая их назад, и произносит с напускной живостью:

— Гарри, всё, что я сейчас сказал…

— Ничего страшного! — я спешу перебить крёстного, вскакивая на ноги, и неловко тереблю его за рукав, внимательно наблюдая за движениями собственных пальцев. — Тебе было необходимо сказать это. Сириус, пойми, нельзя держать внутри себя столько всего. Наверное, это так ужасно — иметь большую семью, прекрасный дом, и вдруг в одночасье потерять всё это. Я не представляю, как ты смог жить после этого…

Не поднимая глаз, я выпускаю мягкую ткань из пальцев и опираюсь ладонями на подоконник.

— Я бы не смог жить без родителей.

Я не уверен, расслышал ли меня Сириус, и произнёс ли я эти слова вслух, или они всего лишь пронеслись в моих мыслях. Груз вины пополам с чувством страха навалились на меня. Я отчётливо помню, что выкрикнул Петтигрю, прежде чем навсегда покинуть наш дом. Что найдется тот, кто сдаст с потрохами нашу семью, если, конечно, он сам уже этого не сделал. Сегодня убили ещё одну семью, которую я знал. Кто следующий? Мы? Лонгботтомы?

Голова становится тяжёлой, словно я проспал часов двенадцать, кровь неприятно пульсирует в висках.

Крёстный присаживается на край стола, опустив сплетённые пальцы на колено, и внимательно вглядывается в моё лицо, словно желая докопаться до мыслей.

— Сириус, понимаешь, я чувствую себя таким…беспомощным. Нет-нет, я не жалуюсь, о себе я думаю не в первую очередь. Я думаю о маме и папе. Я боюсь, что с ними может случиться то же самое, что и с родителями Дэни, и я не смогу их защитить. Ведь они абсолютно ни при чём. В Пророчестве говорится об одном человеке, но никак не о целой семье.

Не знаю, что увидел Сириус на моём лице в этот момент, но он крепко сжимает моё плечо, словно удерживая от чего-то, не позволяя окончательно потеряться в чувстве страха.

— Гарри, ты очень храбрый и бесстрашный человек, и не пытайся отговориться. Да, это именно так, просто ты пока что сам ещё не знаешь, на что способен. Ты никому не позволишь забрать жизни твоих родителей. И помни — я всегда рядом, я также приложу все усилия для того, чтобы защитить тебя и нашу семью.

Я заглядываю в кристально чистую глубину синих глаз в обрамлении чёрных ресниц, смотрю на тонкие мимические морщины, на тронутые загаром высокие скулы. Потом просто обнимаю крёстного за плечи и шепчу одно слово: «Спасибо». Чувствую, как за моей спиной смыкаются сильные руки.

— Джеймс сказал мне, ты хочешь, чтобы новым Хранителем стал я? — не без гордости произносит Сириус над моим плечом.

Я утвердительно мычу в ответ, он продолжает:

— Честно говоря, что я, что твой отец — мы оба были удивлены твоим выбором, — я отчётливо слышу улыбку в голосе крёстного.

— Почему это?

— Ну, понимаешь, учитывая последний…инцидент, — он отстраняется от меня и недвусмысленно пожимает плечами.

Я хмурюсь и, потерев пальцами подбородок, спокойно отвечаю:

— Сириус, я же сказал. Я не желаю видеть стычки между близкими мне людьми. Притом, возмущение отца было абсолютно необоснованным.

— Но Гарри…

Крёстный не успевает договорить, потому что в комнату заглядывает Гермиона. Её лицо слегка раскраснелось, и вообще у подруги такой потерянный вид, что мне сразу становится не по себе.

— Гарри… В Хогсмиде… Профессор Дамблдор…

Я быстро пересекаю небольшую комнату, аккуратно беру Гермиону за плечи и как можно более твёрдо произношу:

— Герми, что случилось?

Она сдувает упавшую на лицо прядь волос, поджимает губы, закрывает глаза. Делает пару глубоких вдохов, возвращая самообладание. Я терпеливо жду.

Когда она вновь смотрит на меня, уже нет и следа от того состояния, близкого к панике, лишь голос немного дрожит.

— Профессор МакГонагалл прислала сову со срочным сообщением. На Хогсмид напали Пожиратели Смерти. Дамблдор, Люпин, Снейп и многие другие отправились туда. Гарри, директор не успел перенастроить защиту дома…

— О, Мерлин… — раздаётся сдавленное восклицание со стороны Сириуса.

Я отпускаю Гермиону и тут же вылетаю в коридор, на лестнице сталкиваюсь с не менее взволнованным Невиллом. Он дёргается, пару минут тупо смотрит на меня, явно не узнавая, потом встряхивает головой и медленно бледнеет.

— Эй, Невилл, что с тобой? — я подхватываю внезапно осевшего друга под руку, помогая ему присесть на ступеньку. Он словно сжимается в комок, втянув голову в плечи и обхватив руками колени.

Холод пронзает позвоночник, на ватных ногах я опускаюсь на пару ступенек ниже и присаживаюсь на корточки.

— Невилл? — я шёпотом зову его, очень осторожно потрогав за плечо. Стеклянный взгляд больших глаз останавливается на мне.

— Я боюсь, Гарри. Я боюсь.

— Тебе-то чего бояться? Ваш дом защищён заклятием… — вздыхаю я, прислоняясь спиной к стене.

С Невилла словно спадает оцепенение, он перебирается на мою ступеньку и, схватив меня за плечи, резко притягивает к себе на расстояние пары дюймов, и твёрдо произносит:

— Я за тебя переживаю, глупый. Это твой дом сейчас не защищён, твоя семья в опасности, и ты — в первую очередь. Потому что Хранителем до сих пор остаётся Петтигрю.

— Но ведь его забрали авроры, он уже не сможет сделать ничего дурного… — неуверенно лепечу я, хотя и понимаю абсурдность собственных слов.

— Если не сделал до того, как появиться тут, — Невилл озвучивает мои мысли и разжимает пальцы, позволяя мне вновь прижаться к спасительной стене.

— Отец вместе с аврорами конвоирует Петтигрю, а мама настаивает, чтобы мы вернулись в наш защищённый дом, — добавляет друг спустя пару мгновений и как-то странно на меня смотрит. — Гарри, я знаю, ты можешь подумать, что я бросаю тебя…

Он шумно выдыхает и сжимает виски, подбирая слова. Я молча и неотрывно смотрю на Невилла, ожидая продолжения.

— Я знаю, что бы я сейчас не сказал — всё это не сможет оправдать меня. Я действительно хочу остаться, хочу поддержать тебя. Потому что мы понимаем друг друга так, как не смогут понять другие. Но сейчас…

— Сейчас обстоятельства оказываются сильнее нас и наших желаний, — глухо договариваю я и тут же ловлю на себе виноватый взгляд.

Издалека доносится раскат грома.

— Снова гроза…

— Как всегда в последнее время. Это странно даже для столь дождливого Лондона, — замечаю я.

С кухни уже не доносится привычный гул множества голосов, во всём доме воцарилась гнетущая тишина, прерываемая лишь отголосками грозы, эхом раскатывающиеся по дому. Чувство вины и страха словно пронизывает стены, узором вплетается в обои и крепко врастает в души всех, кто находится здесь.

— Когда дом защищён заклятием Фиделиус, разве совы могут доставлять в него почту? — спрашиваю я, чтобы хоть как-то разбавить тяжёлое молчание.

— Насколько мне известно, да, совы могут находить адресатов в доме с такой защитой, — вдруг отвечает бесшумно появившаяся Гермиона. Она также присаживается на край ступени, опустив подбородок на прижатые к груди колени.

В конце длинного коридора рядом с входной дверью — одно единственное вытянутое вверх окно. Мы с друзьями вглядываемся в стремительно сгущающиеся тучи, темнота поглощает узкую улочку, видневшуюся из окна. Гроза удивительным образом разыгрывается буквально за несколько мгновений, и вот в стекло уже вовсю барабанит сильный дождь, а резкие изгибы молний то и дело рассекают мрачное небо.

Невилл отчего-то морщится и поднимается на второй этаж. Я решаю разыскать родителей.

В дверях я встречаюсь с Артуром и Молли. Они спрашивают, не видел ли я их детей, Гермиона говорит, что они в комнатах наверху.

В кухне никого, кроме родителей. Они сидят за столом, друг напротив друга, держась за руки, и о чём-то разговаривают. Я замираю в проёме, и странное чувство пустоты внутри живота возвращается ко мне, разливаясь по всему телу ледяными волнами, так что волосы на затылке встают дыбом.

Отец замечает моё появление, улыбается и, выпустив мамины пальцы, жестом руки просит меня подойти к ним. На негнущихся ногах я достигаю стола и неловко опускаюсь на ближайший стул.

— Почему Дамблдор не перенастроил чары?

— Гарри, он не успел. В Хогсмиде нападение… — начинает отец, но я не выдерживаю и перебиваю его.

— В том-то и дело. А если Пожиратели всё подстроили? Чтобы отвлечь директора от дома! Чтобы легче было напасть на нас! — волнение переполняет меня, голос дрожит, грозясь сойти на нет. Я сцепляю пальцы в замок и прячу руки под столом.

Родители переглядываются, папа привычным жестом ерошит волосы, что говорит о сильном волнении, поправляет очки на переносице. Мама приходит ему на помощь:

— Милый, пойми: решение Дамблдора нельзя оспаривать, ты и сам это знаешь. Он решил, что сейчас важнее спасти Хогсмид. Это займёт всего пару часов, с ним другие преподаватели и отряд мракоборцев. И как только всё уладится, он сразу же приедет сюда и восстановит защиту.

Очередной раскат грома с треском обрушивается на несчастный Лондон, заставляя меня непроизвольно вздрогнуть.

— Но ведь он подставляет нашу семью под удар… — уже без особого энтузиазма произношу я, опуская голову на подставленные ладони.

— Да, это большой риск, — отец отвечает не сразу. Он откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди. Я вижу, как сильно он нервничает, его выдаёт слишком быстро пульсирующая вена на шее и то, как он периодически поправляет падающую на глаза чёлку.

— Но нам приходится на него пойти, — добавляет мама, протягивает ко мне руку и легонько сжимает запястье.

— Просто я так боюсь вас потерять… — слова рождаются на свет прежде, чем я успеваю подумать.

Родители вновь переглядываются. После секундной заминки отец пересаживается на соседний стул и обнимает меня за одно плечо, прижимая к себе.

— Сын, а мы никуда и не денемся! — с напускной улыбкой восклицает он. — Мы всегда будем рядом, вот увидишь.

Затем сильно лохматит мои волосы и шутливо щёлкает по носу. С его лица не сходит улыбка, которой я не верю. Храбрится, как может. Боится расстроить меня. Но я же его знаю, я вижу, что он испытывает тот же панический страх за свою семью, только старается не выдать себя.

Я просто обнимаю его и утыкаюсь лицом в грудь. Знакомый родной запах ударяет в нос, окутывает меня, я закрываю глаза и вдруг понимаю, как давно я не делал подобного: просто так не обнимал своих родителей, почти как в детстве. Почему когда мы взрослеем, в нас притупляется эта детская непосредственность? Почему мы забываем, каково это — по-настоящему выражать собственные эмоции и чувства?

На душе становится совсем гадко. Я думал, что хуже уже просто не бывает. Чувствую себя виноватым перед всеми — родителями, Сириусом, Невиллом. Даже перед Снейпом. Потому что я не поверил ему. А ведь он с самого начала защищал меня и всех нас, только я, глупец, этого не замечал.

— Гарри, мы уезжаем, — раздаётся откуда-то голос Рона.

Я нехотя раскрываю глаза и отстраняюсь от отца.

Друг выглядывает из-за двери. Смысл только что услышанного не сразу доходит до меня.

— Как уезжаете? — я недоверчиво смотрю на него, моргнув несколько раз подряд.

— Родители так сказали. И Гермиона едет с нами.

— И Гермиона?! — восклицаю я. Они что — решили разом меня покинуть?!

Рон смотрит на меня так, словно это он виноват в их внезапном отъезде, неловко откашливается и бурчит:

— Она так решила… Да и мама утверждает, что вам сейчас нужно уединение.

Последнее он произносит такой скороговоркой, будто дословно цитирует Молли. В другой ситуации я бы усмехнулся, но сейчас лишь возмущённо фыркаю.

— Вы мне абсолютно не мешаете.

Повисает неловкая пауза, Рон не знает что сказать в ответ, уйти тоже не решается.

— Гарри, милый, если хочешь, можешь проводить наших друзей до станции метро, — находится мама и смотрит на отца, словно ища у него поддержки.

Папа привстаёт со стула, расправляет плечи и кивает, сопровождая всё это словами:

— Да-да, конечно! Правда, там настоящая непогода, но ты же знаешь Водоотталкивающие чары.

— Мам, пап. Вообще-то я считаю это не лучшей затеей, — с негодованием произношу я, нахмурив брови. — Покидать дом, пока он не защищён…

— Это займёт не более получаса. Гарри, сходи, — мама продолжает убеждать меня, и я понимаю, что сегодня я её не переспорю.

Наверное, я в самом деле так плохо выгляжу, и все мои переживания отражаются на лице, поэтому нехотя, но соглашаюсь.

— Твои родители просто-напросто боятся оставлять вас в незащищённом доме. Боятся подставлять вас под удар, — произношу я сразу же, как оказываюсь наедине с Роном, и не могу скрыть горечь в голосе.

Ответом мне становится тишина. А что ещё можно сказать в оправдание? Безусловно, я понимаю страх мистера и миссис Уизли, только никак не могу заглушить ту обиду, что поселилась в моей душе ещё с момента разговора с Невиллом. Который, кстати, вместе с мамой тоже отправляется домой. Они выходят вместе с нами и аппарируют

— Гарри, я поеду вместе с ними, надеюсь, ты меня поймешь и не будешь обижаться, — вполголоса говорит мне Гермиона, когда мы оказываемся на улице. Она берёт меня под руку и немного отстаёт от всех.

— Конечно, не буду, о чём ты говоришь, — отвечаю я бесцветным тоном.

Подруга замечает это и уже собирается броситься в извинения, но я опережаю её:

— Нет, ничего не говори, — я качаю головой и ускоряю шаг.

Поговорить, что ли, с Роном? А то вон как идёт с поникшими плечами впереди всех.

— Кстати, а почему вы не можете просто аппарировать? — тихо говорю я, поравнявшись с ним. Он озирается на родителей, идущих сзади, и так же тихо отвечает:

— Потому что вокруг вашего дома профессор Дамблдор возвёл антиаппарационный щит, то же самое в целях безопасности сделали и мы со своим домом. Поэтому возле вокзала стоит наша машина, на которой мы и отправимся домой.

Я сухо киваю в ответ.

Всю дорогу меня не оставляет чувство неправильности того, что я сейчас делаю, и чем дальше я отхожу от дома, тем сильней оно одолевает. Я пытаюсь разобраться, в чём дело, но не нахожу ни единого объяснения своему всё возрастающему волнению.

— Гарри, всё в порядке? — с другой стороны появляется Джинни и так же, как и Гермиона, берёт меня под руку.

Я вымученно вздыхаю и вежливо снимаю руки девочек, прячу сжатые кулаки в карманах куртки. Они переглядываются и немного отстают. Только Рон, идущий в ногу со мной, не тревожит расспросами, в чём я ему непомерно благодарен. Шумящие где-то далеко позади близнецы нарушают общую серую картину, но мне почему-то не до смеха.

Вернуться… а смысл? Мама же попросила меня… Может, там мне будет спокойней? Не знаю. Я совсем запутался.

К тому моменту, как мы вышли из дома, гроза внезапно прекращается, но тучи так и продолжают нависать над городом, клубясь и вздуваясь, словно желая вот-вот прорваться и вновь оросить дождём серый город.

— Гарри, милый, как только всё уляжется, мы приедем вас навестить, — жизнерадостно произносит Молли, одной рукой обнимая меня за плечи.

У меня язык словно прилип к нёбу. Натянуто улыбаюсь в ответ.

Наконец, сразу за очередным изгибом улицы появляется мерцающая вывеска спуска в метро.

Распрощавшись с друзьями, я устремляюсь в обратный путь.

И как назло, очередная порция сильного дождя опускается на спящий город. Такое чувство, что кто-то управляет грозой, вызывая её в самый неподходящий момент. Втянув голову в плечи и проклиная всех богов, я перепрыгиваю через лужи, подгоняемый ветром.

Решив срезать, я ныряю в узкий длинный переулок. Здесь оказывается темновато, но я не решаюсь зажечь Люмос. В такую погоду вряд ли маггл покажет нос из дома, но мало ли, а попасть под статью об Использовании магии в присутствии обычного человека как-то не очень хочется.

Преодолевая очередную лужу, я неудачно приземляюсь, и моя нога поскальзывается на толстом слое вязкой грязи. Я не успеваю выдернуть руки из карманов, чтобы попытаться сохранить равновесие. Вдруг земля и небо резко меняются местами, в глазах темнеет, а в ушах начинает невыносимо звенеть. Я пытаюсь открыть глаза и сфокусировать зрение, но мне это не удаётся. По затылку разливается ноющая боль. Проморгавшись, я слабо различаю устремляющиеся с двух сторон вверх тёмные силуэты домов и прорезь свинцового неба между ними. Дождь хлещет по лицу, неприятно заливаясь в глаза и за шиворот.

Только сейчас я, наконец, осознаю, что упал на спину и сильно ударился затылком о брусчатку. Опираясь ладонью о скользкий и грязный камень, я с трудом принимаю сидячее положение, постанывая от боли. Очки слетели с носа в неизвестном направлении, голова болит безбожно. Ощупав пальцами ушибленное место, я натыкаюсь на горячую субстанцию. Поднеся ладонь к лицу, с ужасом обнаруживаю кровь.

Мысль об очках не даёт мне покоя. Подавшись вперёд и таким образом встав на четвереньки, я ощупываю грязную брусчатку, но всё тщетно. Усиливающийся дождь порядком начинает меня бесить.

Злобно выругавшись, я выдёргиваю из кармана волшебную палочку и зажигаю Люмос. Плевал я на этих магглов, для меня сейчас важнее отыскать очки.

Я обнаруживаю их в нескольких футах от себя. Одно стёклышко треснуло, видимо, от удара, но это можно будет починить потом. Всё потом.

Теперь — добраться до дома. Потушив Люмос, я по стенке неуклюже подымаюсь на ноги, и вмиг к горлу подкатывает такая тошнота, что я прижимаю ладонь ко рту и стараюсь подавить рвотные позывы. Видимо, это от удара головой.

Надо бы остановить кровотечение, но у меня складывается такое впечатление, что вместе с ударом о землю из моей головы вылетели все заклинания, пожалуй, кроме одного единственного Люмоса. Благо, адрес дома хоть не забыл…

Перед глазами всё плывёт, ноги не слушаются, но у меня словно открылось второе дыхание, и я заставляю себя идти вперёд.

Когда в конце улицы вырисовывается силуэт дома Сириуса, я замираю на месте, как громом поражённый. И желаю, чтобы он поразил меня по-настоящему.

Потому что прямо над крышей дома 12 на площади Гриммо сияет ядовито-зеленоватым светом Чёрная Метка.

Резкая боль в коленях эхом отдаётся во всём теле, оказывается, я упал на них, но я не обращаю на неё внимания. Зажмуриваю глаза, но Метка всё равно не исчезает, когда я открываю их вновь.

Слабая мысль мелькает в сознании. А вдруг, убийство произошло не в нашем доме. Ведь рядом с ним — множество маггловских квартир. Только ужасающие догадки оказываются сильней.

Я подрываюсь с места и бегу к дому. По пути я несколько раз поскальзываюсь, злобно откидываю налипшую на глаза чёлку. В голове одна сумасшедшая мысль сменяет другую, как в калейдоскопе.

Как Пожиратели смогли войти в дом? Ох, ведь директор не успел подправить заклятие! И Хранителем до сих пор остаётся Питер.

Кто оставался дома? Дамблдор, Люпин, Снейп, Шеклбот, Лонгботтомы, мракоборцы, Уизли — все, абсолютно все покинули дом! Остались лишь мои родители и Сириус.

Мерлин, почему же именно в этот момент Пожиратели появились на площади Гриммо?

Я же говорил, я говорил, что нападение на Хогсмид было специально подстроено!

Я так не хотел покидать дом…

Несомненно, это Петтигрю. Это всё он, он выдал наше местоположение Волдеморту ещё до того, как оказаться разоблачённым!

Я заскакиваю в дом, предварительно выхватив палочку, и почти мгновенно получаю мощный Ступефай, ударивший прямо в грудь. Резко налетев на дверь, я зажмуриваю глаза от боли, хриплый стон сам собой вырывается из горла.

— Так-так, а вот и малыш Поттер, — раздаётся елейный и такой знакомый женский голос прямо над моим ухом.

В миг, когда я узнаю в этом голосе Беллатрису, что-то тяжёлое прикладывается к ушибленному затылку, и я неумолимо теряю связь с миром. Последнее, что я успеваю выхватить измученным сознанием — это копну тёмных кудрявых волос женщины в изумрудном ореоле заклинания, брошенного ею вглубь коридора.

До меня доносится несколько голосов, но они настолько приглушённые, что складывается впечатление, будто уши заткнуты ватой. Я с трудом раскрываю глаза, но изображение упрямо не хочет появляться. Ориентация в пространстве полностью отсутствует, я даже не могу понять, в каком положении находится моё тело.

— Похоже, он приходит в себя. — Женский голос звучит над моим ухом неожиданно громко.

— Поставьте его на ноги, — раздаётся совершенно незнакомый шелестящий шепот.

Меня резко дёргают за шиворот, и только сейчас я понимаю, что до этого момента лежал на полу. Голова моментально мстит за столь безжалостное обращение, наполняясь оглушающим звоном, и сознание грозится вновь покинуть меня.

— Не трогайте его! — ещё один женский голос надрывно восклицает где-то справа.

Я распахиваю глаза. На этот раз я кое-как вижу очертания предметов и нескольких человек вокруг. Правда, всё такое расплывчатое, словно под водой. Неосознанным движением руки хочу поправить очки на переносице, но тут же обнаруживаю их отсутствие. В следующий миг что-то проскальзывает по полу с характерным металлическим звоном и врезается в мою ногу. Вот и треснутые очки. Надевая их одной рукой, второй я пытаюсь исподтишка нащупать палочку в заднем кармане, но её там не оказывается. Ну конечно же, наивный дурак, её у меня отобрали.

Сознание полностью проясняется, и кровь уже практически остановилась, единственное, ушибленный затылок доставляет дискомфорт.

Осмотревшись по сторонам, я обнаруживаю, что нахожусь всё в той же судьбоносной кухне. В голове возникает картина чаепития, устроенного директором, и у меня складывается ощущение, что это было несколько месяцев назад.

Неподалёку от меня — мама, застывшая в какой-то неестественной позе на полу. Она прижимает ладонь к животу, из-под пальцев на поцарапанный паркет вытекают крупные капли крови. Мама неотрывно смотрит на меня, по щекам сбегают слёзы, нижняя губа рассечена. Над ней грозно нависает Беллатриса, нацелившись кончиком волшебной палочки прямо в висок.

Отца и Сириуса нет. Живы ли они?!

Из Пожирателей также присутствует один из дружков Рудольфуса, один неизвестный молодой волшебник, за шкирку удерживающий меня, и… Сердце пропускает удар, когда я вижу высокого мужчину, стоящего ко мне спиной. Неужели это и есть Волдеморт?

Я хочу кинуться к маме, но Пожиратель не позволяет мне сдвинуться ни на дюйм, вцепившись в плечо и ощутимо вдавив кончик своей волшебной палочки в шею.

— Куда собрался? — вкрадчиво спрашивает он у меня.

Я поворачиваю голову. Худощавые черты лица, светлые волосы, острый подбородок, абсолютно безумный блеск глаз и улыбка, от которой меня бросает в озноб.

— Мы тебя заждались, Гарри.

Вновь этот шёпот, леденящий душу и больше похожий на шорох змеиной кожи.

— Твоя семья такая негостеприимная, Гарри, — тот, кто был повёрнут спиной, разворачивается, подтверждая мою безумную догадку. Волдеморт.

Медленными шагами он приближается ко мне. Края тяжёлой мантии волочатся по полу вслед за своим хозяином, подобно крыльям раненного ворона, бледное лицо — словно бескровная маска, короткие тёмные волосы, худые руки с длинными пальцами…

Он совсем не такой, каким я его представлял. Он даже не похож на того Волдеморта, которого я видел во сне. Я думал, раз он — безжалостный монстр, совершающий чудовищные убийства, то и его внешность должна быть соответствующая. А тут — вполне обычный человек. Встреть такого случайно на улице, никогда не подумаешь, что он — опаснейший тёмный маг.

— С порога сыпать заклинаниями… — Волдеморт цокает языком и качает головой, перекатывая волшебную палочку между тонких пальцев. — Так гостей не принимают.

Внезапно приглушённый шум и треск доносятся с верхних этажей, стены сотрясаются, словно от мощного заклинания, где-то наверху со звоном разбиваются стёкла. С потолка кухни хлопьями начинает осыпаться побелка.

Я не успеваю задуматься над причиной только что произошедшего, потому что в сознании вспыхивает услышанная фраза: «Гости не убивают хозяев!». И Чёрная метка, парящая в небе над домом…

Мозаика в моей голове собирается с молниеносной скоростью.

Неожиданно мама стонет от боли, и меня переполняет такая ненависть, что я выкручиваюсь из захвата светловолосого Пожирателя и кидаюсь в сторону Беллатрисы.

Заклятие тут же ударяет мне в спину, и я падаю на пол, едва успев подставить руки, чтобы не разбить себе нос. Падение так гулко отдаётся в пострадавшей голове, что я до боли в скулах стискиваю зубы.

Но мне не дают возможности утихомирить шум в ушах от второго по счёту Ступефая, вновь отрывая от пола и ставя на ноги.

Виски ноют нещадно, тело вновь становится ватным, и я с трудом удерживаю себя от того, чтобы не провалиться в забытьё.

— А он симпатичный — прямо жалко убивать, — раздаётся совсем близко от моего уха. Чьё-то горячее дыхание обдаёт шею, и я непроизвольно отшатываюсь в сторону.

— Извини, Барти, но я не могу позволить себе такой роскоши. Будь на месте Гарри кто-либо другой, я бы не раздумывая, отдал его тебе, — шелестит Волдеморт, расплываясь в зловещей улыбке.

Со стороны Беллатрисы раздаётся сдавленный смешок, она покрепче перехватывает мамину копну волос, наматывая её себе на кулак, отчего мама болезненно морщится и цепляется пальцами за руку женщины, но она брезгливо отталкивает её.

А я даже боюсь подумать, в каких целях мог бы понадобиться Барти, который обходит сейчас меня кругом, разглядывая так, словно я — товар на рабовладельческом рынке.

Очередная волна мощного заклятия прокатывается в дальнем коридоре первого этажа. Я слышу, как разбиваются вдребезги старинные часы в прихожей.

Не один я обеспокоен шумом — Волдеморт и Пожиратели почти синхронно озираются в сторону закрытых дверей.

Похоже, одного лишь Барти мало интересует происходящее. Он выше меня на полголовы, и потому сильные пальцы грубо сжимают мой подбородок, заставляя поднять лицо. Я поджимаю губы и стараюсь без страха смотреть в безумные глаза напротив.

— Ладно, Гарри. Не в этой жизни, — Барти проводит кончиком языка по верхнему ряду ровных зубов и, смерив меня ещё одним оценивающим взглядом, отходит за спину. Я тут же ощущаю, как между лопатками утыкается кончик волшебной палочки.

От сильного порыва ветра резко распахиваются створки окна, ударившись о стену так, что чуть не выбивает стёкла, звуки буйствующей грозы усиливаются в несколько раз.

Я замечаю, как нервно дёргается угол рта Волдеморта. Нетерпеливо махнув рукой в сторону двери, он окликает на знакомого мне рослого Пожирателя:

— МакНейр! Иди, разберись, что там Рудольфус возится?! Никак не может прикончить этого Блэка?!

Сириус жив! Но… боже, тогда получается, что отец…

Словно в унисон моим кричащим мыслям, прямо из коридора доносится жуткий грохот и треск, как будто там только что сошла снежная лавина, двери с силой распахиваются, чуть не слетев с петель, и в кухню летит сразу несколько ярко-красных заклятий.

Яростный крик МакНейра, отразившего атаку, заглушается очередным раскатом грома. Беллатриса отталкивает маму и с дьявольской ухмылкой на лице бросает смертоносное заклятие в распахнутый дверной проём, но тут же отлетает в сторону кухонных шкафов от ударившего в грудь заклятия, посланного с коридора.

Воспользовавшись секундным замешательством Барти, я изворачиваюсь и вырываю из его пальцев волшебную палочку, с размаху ударив кулаком ему по лицу.

В следующий миг в кухню забегает Сириус, посылающий заклятия направо и налево, одним из них он попадает в МакНейра, отбрасывая его прямо на массивный стол. Оказавшаяся свободной мама подбирает укатившуюся волшебную палочку Пожирателя. В этот же момент Волдеморт кричит что-то Беллатрисе, выкарабкивающейся из-под обломков кухонной мебели, затем резко разворачивается лицом к маме. На его бледном лице застывает улыбка. Словно он наконец-то достиг своей самой желанной цели.

Почти лениво он взмахивает рукой, и палочка со свистом вылетает из маминой ладони.

Ледяной взор перемещается на меня. А я даже пошевелиться не могу, потому что вновь оказываюсь в захвате Барти, успевшего прийти в себя после полученного удара. Между нами происходит короткая и безнадёжная для меня борьба. Пожиратель крепко обхватывает меня за плечи и поперёк живота, лишая любой возможности двигаться.

Не сразу я замечаю, что Волдеморт стоит передо мной, не опуская волшебной палочки, нацеленной мне в переносицу. Лицо его — без единой морщины, без малейшего пятнышка или родинки, вновь застывает подобно недвижимой маске, будто этот человек постепенно лишается всего…человеческого, что есть в нём.

Тяжёлый взгляд тёмных глаз направлен на меня. Таким взглядом можно превращать людей в камень. Там нет злости или ненависти, там — лишь холодный расчёт и непоколебимая решительность. Его глаза словно стеклянные, искусственные, потому что у нормальных людей не бывает таких глаз.

— Я убью тебя, Гарри Поттер. Я уничтожу тебя так, как сделал это с другими. Возможно, именно ты окажешься тем, кто являет собой угрозу моей жизни, тем будет лучше для меня. А возможно, я вновь ошибусь, и тем будет хуже для тебя.

Поразительно высокий голос заполняет меня, каждое слово эхом отдаётся в сознании, неустанно повторяющем лишь одно: «Вот и всё».

— Нет, не трогай его!!!

Отчаянный мамин крик сливается с шумом грозы и треском заклятий, но я услышал его.

И вдруг происходит то, чего я меньше всего ожидал увидеть. Невероятная картина, в которую я отказываюсь верить и не желаю понять даже спустя много лет.

Мама, перепачканная в собственной крови, не в силах подняться на ноги, подползает ближе и оказывается между мной и Волдемортом. Она стоит на коленях, оторвав руку от сочащейся раны, выставляет окровавленные дрожащие ладони вперёд, словно преграждая путь, защищая меня.

— Не трогай его, — громко и чётко произносит мама, но ещё голос всё же дрожит, — оставь его. Возьми лучше мою жизнь. Но только не его.

Я замираю. Мышцы, как заговорённые, расслабляются, и Барти даже не нужно меня удерживать. Потому что я буквально врастаю в пол. А взгляд не желает отрываться от маминого затылка, от слипшихся в крови прядей волос, от сгорбленной узкой спины и маленькой лужицы крови, набежавшей из раны.

Но ещё больше меня поражает Волдеморт. Он удивлён. И это мягко сказано. Чёрные брови медленно ползут вверх, бескровные губы растягиваются в улыбке.

— Это… — он старательно подбирает слова, и его рука с палочкой опускается на пару дюймов вниз, — невероятно. Я никогда прежде не встречался с таким самопожертвованием.

Восхищение. Вот что означает его улыбка.

Сердце в груди работает так быстро, и мне кажется, что удары бешеного пульса превращаются в один сплошной гул.

— Этого, порой, не достаёт моим приближённым, — волшебник делает небрежный взмах свободной рукой в сторону Пожирателей. — У вас, поистине, уникальная семья. Джеймс Поттер, погибший сразу на пороге, но успевший известить вас о нашем пришествии. И ты, Лили, прекрасная Лили Эванс, — шелестит Волдеморт, и его голос понижается почти до вкрадчивого шёпота.

Я не слышу его дальнейших слов, моё внимание переключается на Сириуса, который ведёт настоящую дуэль сразу против двух Пожирателей: Беллы и МакНейра. Куда подевался Рудольфус, мне неизвестно.

Мама отвечает так тихо, чтобы её мог услышать лишь Волдеморт, его губы вновь трогает недобрая ухмылка, а в глазах появляется непробиваемый лёд.

И тут мама оборачивается на меня. Я жадно ловлю её взгляд и с отчаяньем чувствую себя беспомощным. Барти держит меня слишком крепко, тело словно сыграло со мной злую шутку, лишившись последних сил, и её глаза… Отражение моих собственных глаз, и там внутри — такая безграничная любовь, непонятное мне чувство вины, и слёзы. Кожа на щеках такая бледная, словно из неё выкачали все соки, а бровь рассечена глубокой раной.

Горло сжимается от подкатывающих слёз, я во все глаза смотрю, как мама улыбается мне странной улыбкой и отворачивается.

Вдруг всё происходит, как в замедленной съёмке: позади нас победно вскрикивает Беллатриса, наградив Сириуса неизвестным заклятием. Поражённый крёстный оседает на пол, хватаясь за грудь, и на тёмной рубашке проступают огромные багровые пятна. Внезапно в кухню вбегает группа авроров, среди них я успеваю заметить Фрэнка Лонгботтома. Появляется профессор Люпин, первым делом кинувшийся к истекающему кровью Сириусу, вытаскивая его в коридор под прикрытием мракоборцев.

В этот же момент из клубов чёрного дыма возникает четвёрка Пожирателей, присоединившаяся к обороняющимся Беллатрисе и МакНейру.

Звенит посуда в настенных шкафах, разбивающаяся вдребезги от мощных заклятий, пролетевших мимо своих целей, громыхает гроза, яркие вспышки магии то и дело ослепляют глаза.

Я зажмуриваюсь от яркой и сокрушительной атаки Пожирателей, и наугад бью локтём Барти. По всей видимости, я попадаю ему прямо в солнечное сплетение, потому что его пальцы сразу же разжимаются, и я выпутываюсь из захвата, отбираю волшебную палочку и сразу же толкаю Пожирателя в грудь. Сначала я хочу наложить на него Петрификус Тоталус, но когда я вижу маму, без чувств лежащую на полу, я забываю обо всём и кидаюсь к ней. Тут же щупаю пульс и облегчённо выдыхаю. Мерлин, отца я уже потерял, если умрёт и она…

Невыносимый жар и крики заставляют меня резко обернуться и в ужасе уставиться на, поистине, адское зрелище: прибывшие на помощь авроры окружены огненным кольцом и поэтому находятся в самой настоящей западне. Беллатриса выкрикивает неизвестное мне заклинание, в результате чего появляется огромный огненный шар. Он вращается вокруг волшебницы и, набрав скорость, с диким свистом летит в сторону мракоборцев. Кто-то из них, кому удалось разорвать огненное кольцо, успевает отскочить в сторону, но удар всё же приходится по большей части людей.

Кухня наполняется душераздирающими воплями, всё вокруг вспыхивает в огне, жар от которого обжигает кожу, и мне начинает казаться, что я схожу с ума. Потому что такого не может быть на самом деле. Тут и там пылает пламя, всюду кровь, заклятия свистят над головой, и гроза, своим грохотом перекрывающая всю какофонию звуков. Это самый настоящий ад.

— Барти, уводи его!!! — возглас Волдеморта доносится до меня. Я отыскиваю его слезящимися от дыма глазами. Он явно не ожидал, что наткнётся на такое сопротивление. Ярость искажает его лицо, но вместе с тем он так виртуозно взмахивает палочкой, посылая смертельные заклятия в своих и без того обречённых врагов, что я с ужасом понимаю: этот человек рождён для того, чтобы убивать.

Вдруг окружающее пространство распадается на мелкие части, всё исчезает в тёмной круговерти, я чувствую рывок и с ужасом понимаю, что насильно аппарирую неизвестно куда.

Внезапно я чуть не срываюсь с края обрыва прямо вниз, на острые скалы и в бушующее море. Кто-то спасает меня от падения, не очень дружелюбно оттягивая за шиворот назад, на твёрдую землю. Нескончаемый ледяной дождь хлещет по лицу, застилая стёкла очков — всё та же дурацкая гроза разворачивается прямо над головой, вокруг — одни только безжизненные каменные глыбы и нагоняющий дурноту крутой обрыв. И тёмная вода, бескрайнее бушующее море, волны которого разбиваются у подножия самой высокой скалы, на которой я и стою.

Я срываю очки с переносицы, бесполезные в такую погоду, и почти сразу чьи-то пальцы больно впиваются мне в плечо, разворачивая вокруг своей оси. От дикого ужаса, заставляющего кровь стынуть в жилах, я забываю, как дышать, потому что передо мной — Барти.

Я абсолютно сбит с толку. Зачем он утянул меня сюда?! Там же Сириус, там мама!!!

Он правильно истолковывает моё замешательство и, схватив за локоть, резко притягивает к себе и громко, стараясь перекричать грохотание над головой, говорит прямо в лицо:

— Вижу, ты удивлён?

— Зачем ты притащил меня сюда? — слова рождаются на свет хриплым шёпотом, лёгкие словно перетягивает жгутом, так, что я не могу сделать и вдоха. Тело колотит, словно в лихорадке, и я больше чем уверен, что причиной тому далеко не холод.

Недобрая ухмылка трогает тонкие губы Пожирателя, развевающиеся края его мантии бьют по моим бокам, а я не могу даже отшатнуться, потому что за спиной — обрыв.

— Тёмный Лорд сейчас покончит с этой жалкой кучкой идиотов и прибудет сюда. Он считает, что именно ты — Избранный. Потому что ты подходишь по всем параметрам: рождён в конце июля теми, кто не единожды вставлял палки в колёса Тёмному Лорду. Хотя я очень сильно сомневаюсь насчёт какой-то там уникальной магической силы, о которой, якобы, никто не догадывается. Гарри, Гарри… — на лице Барти появляется скучающее выражение, — ты хоть сам веришь в то, что в состоянии противостоять Великому Тёмному Лорду и даже больше — можешь убить его?

Я неотрывно смотрю в хитро прищуренные глаза Пожирателя, и одна мысль проскальзывает в моём сознании: он не так то прост, как кажется на первый взгляд. За внешним безумием, видимо, кроется необычайно изворотливый ум. На что, скорей всего, и обратил внимание Волдеморт.

Судя по тому, кого привёл с собой Тёмный Лорд сегодня, эти волшебники — лучшие из лучших. О да, там одна Беллатриса чего стоит…

— Конечно, ему виднее. Но в случае, если он опять ошибётся, будет весьма жалко терять такой ценный экземпляр, — тем временем продолжает Барти, а я снова задаюсь вопросом — что во мне так привлекло его?

Пальцы безжалостно дёргают меня за волосы на затылке. Вскрикнув от новой волны обжигающей боли, разлившейся по вновь кровоточащему затылку, я непроизвольно откидываю голову назад. Горячее дыхание моментально опаляет кожу на шее, похолодевшую от дождя, ощутимый укус заставляет меня дёрнуться и что есть силы оттолкнуть обезумевшего Пожирателя.

Барти чуть не падает навзничь, и теперь нас разделяет приличное расстояние. Светлые глаза наливаются кровью, губы кривятся от ярости, и я уже готов распрощаться с жизнью, потому что палочки у меня нет, а за спиной — верная смерть на острых скалах, как вдруг всего в паре шагов материализуются Снейп и Сириус.

Я не успеваю охнуть от удивления, как крёстный посылает заклятие в Барти, но тот чудесным образом растворяется в густом чёрном дыме. Не веря собственным глазам, я бросаюсь к двум мужчинам, поскальзываюсь на гладких камнях и падаю в спасительные объятия Сириуса.

— Мерлин, Сириус, ты жив!!! — я лихорадочно ощупываю грудь крёстного, чтобы убедиться, что он в самом деле невредим.

Как такое возможно?! Я же видел, как его грудь рассекли раны, как хлынула кровь… И когда успел появиться Снейп? А Дамблдор с ним? Столько вопросов, но нет сил даже на один из них.

— Гарри, с тобой всё в порядке?! — слишком громко спрашивает Сириус, в его голосе — страх на грани паники.

Я раскрываю рот, но слова застревают у меня в горле в тот момент, когда я поднимаю глаза. Лицо крёстного — всё в ранах и порезах, кожа на скуле сожжена, в глазах — полопавшиеся сосуды, волосы прилипли к шее, и вовсе не от дождя, как мне сначала показалось, а от крови.

— Сириус… — в ужасе выдыхаю я.

Холодные пальцы осторожно прикасаются к моему больному затылку, я перехватываю настороженный взгляд стоящего рядом Снейпа. Он пару мгновений разглядывает следы крови на подушечках своих пальцев, потом осторожно берёт меня за голову и поворачивает её вбок.

— Сириус… — снова зову крёстного, временно лишенный возможности видеть его. Я вглядываюсь в сероё море, раскинувшееся вокруг, и почти что сливающееся с таким же мрачным небом на линии горизонта. Мысли неугомонным роем мечутся в моей голове, к горлу подкатывает дурнота, но я всё же собираюсь с силами и задаю самый страшный вопрос в моей жизни:

— Что с мамой?

Крёстный и Снейп хранят молчание, профессор продолжает осматривать мою рану, осторожно шевеля волосы.

Мне кажется, что даже гроза — не такая громкая, как была до этого момента. Вся природа словно затихла в мучительном ожидании ответа.

Я высвобождаю голову из рук Снейпа, поворачиваюсь лицом к Сириусу. Всего на мгновение я успеваю встретиться с его взглядом, и то, что я там вижу, ужасает меня. Он моментально отводит глаза, прикусывает изнутри нижнюю губу. Против воли из груди крёстного вырывается тяжкий вздох, ледяными мурашками отразившийся в моём теле.

— Откуда у тебя эта рана? — вдруг спрашивает профессор. Я резко вскидываю глаза, внимательно глядя на профессора. Сильные капли дождя бьют по бледным щекам, заставляя Снейпа прищуриться, бескровные губы еле различимо подрагивают, мокрые пряди волос налипают на щёки и лоб.

Впервые в жизни он не выдерживает и отводит глаза. Впервые в жизни я побеждаю в этой схватке взглядов.

Удивительным образом это подстёгивает меня, и я позволяю себе непростительную вольность: вцепляюсь в воротник зельевара, рывком притягиваю его к себе, чётко и требовательно произношу:

— Что с моей мамой?

Профессор никак не реагирует на моё возмутительное поведение. Просто внимательно смотрит на меня своими тёмными глазами, настолько внимательно, что странный холодок пробегает по затылку и плечам. Что он хочет увидеть в моих глазах?

И вдруг я всё понимаю. Слабая догадка в один миг превращается в кристально-чистую уверенность.

Отец был убит ещё у самого порога. О господи, эти два слова: «отец» и «убит» — просто не могут стоять рядом.

И мама…

Ослабевшие пальцы разжимаются, я делаю пару шагов назад, переводя взгляд с подозрительно бледного крёстного на напрягшегося Снейпа.

«Умирать — это, наверное, так страшно».

Эти мысль появилась в моей голове в один летний вечер. Тогда я думал, что так оно и есть. Тогда мама и папа были живы.

Но теперь я знаю, что действительно страшней всего на свете.

Страшно — это когда мертвы все, кто тебе дорог, а ты всё ещё жив.

Грохот грозы сменяется монотонным надоедливым шумом в ушах. Я не понимаю, когда успеваю оказаться на коленях, запускаю пальцы в мокрые волосы. Этот дурацкий дождь, которому нет ни конца, ни края, бьёт по затылку и плечам, словно хочет ещё сильней прижать меня к земле.

Знание наваливается на меня со всей своей сокрушительной силой.

Я хочу кричать, рыдать, я хочу встать и отомстить, но я ничего, ничего не могу сделать! Измученное тело не в состоянии подчиниться приказам мозга.

Поэтому просто молчу. Не плачу. Я отрешённо слушаю гудение в собственных ушах, нарастающее с каждой секундой. Кажется, оно сейчас дойдёт до ультразвука и оглушит меня, принесёт с собой спасительную тишину.

Я поворачиваю отяжелевшую голову и смотрю вниз, туда, где разбиваются волны об острые каменные глыбы.

И не верю.

Гул в ушах резко прекращается, шум дождя набрасывается на меня со всей силой, а щеку неожиданно обжигает болью. Прижав пальцы к коже, я понимаю, что только что заработал пощёчину.

Чувствую на своём плече тяжесть чьей-то ладони.

— Гарри, нам надо уходить, — медленно произносит Снейп, опустившийся на корточки рядом со мной.

Я тупо смотрю на профессора. Смысл только что услышанного отказывается доходить до меня.

Он это замечает и, терпеливо вздохнув, пододвигается ближе. Я непроизвольно сжимаюсь, боясь получить ещё одну пощёчину, хотя и не отрицаю, что она немного стряхнула меня оцепенение. Но нет, уже двумя руками профессор берёт меня за плечи, внимательно смотрит в глаза.

— Всего через пару минут тут появятся оставшиеся Пожиратели Смерти во главе с Тёмным Лордом. Мы должны уйти как можно скорее.

Я с минуту смотрю на Снейпа, на закоулках затуманенного сознания поражаясь его выдержке. Потом перевожу взгляд за его спину, на далёкую ломаную линию скал. Странное ватное состояние вновь возвращается, но зельевар не позволяет мне полностью погрузиться в него.

Он резко встряхивает меня за плечи, но это не приносит никакого результата. Апатия неумолимо затягивает в свои липкие сети, заполняет каждую клеточку моего тела. Мам, пап, как же я теперь буду без вас? Вы хоть об этом подумали-то?

Холодные ладони прижимаются к моим щекам, и это удивляет меня сильней, чем недавняя пощёчина. Чувство отрешённости даёт трещину, я изгибаю брови, вновь возвращаясь взглядом к лицу профессора.

Он сосредоточенно смотрит на меня, вздёрнутая бровь говорит о тщательно сдерживаемом желании как следует наподдать мне.

Сильный ветер ударяет в бок, заставляя меня пошатнуться, но Снейп притягивает меня ближе к себе, я покачиваюсь и подаюсь следом, опираясь ладонями на его колени.

— Слушай, Гарри, — твёрдо произносит он, заглядывая прямо в глаза. — Их слишком много. Вдвоём нам не выстоять. К тому же, твой крёстный ранен. Ему нужна помощь.

Последняя фраза заставляет что-то живое шевельнуться внутри меня, я медленно и осознанно киваю. Профессор коротко кивает в ответ, берёт меня за руки и помогает подняться.

Сириус привалился плечом к выступу скалы, болезненно бледный, с часто вздымающейся грудью. Я вижу, что он храбрится, старается не показать того, как ему плохо. В этом он так явно напомнил мне отца, что я на мгновение зажмуриваюсь от ноющей боли в груди.

— Держись, Блэк, — Снейп тихо бурчит себе под нос, но я успеваю расслышать эту фразу, и непрошенная улыбка едва трогает мои губы, как тут же пропадает. Возможно, они будут терпимей относиться друг к другу. Только вот какой ценой…

Я буквально повисаю на руке профессора, прижавшись ноющим виском к его плечу. Сил осталось ровно на то, чтобы держать себя в вертикальном положении. Я закрываю глаза, и наполняюсь шумом моря далеко внизу. Гроза успокоилась, дождь еле накрапывает.

В ушах всё ещё тихо гудит от долгого нахождения в шумном месте. Я ощущаю, что мы только что аппарировали, отстраняюсь от крепкой руки, медленно поднимаю веки.

Дом на площади Гриммо. Весь в огне. Огромные языки пламени вылизывают фасад, удивительным образом не прикасаясь к плотно прилегающим маггловским домам. Окна без стёкол зияют чёрными пятнами.

И люди. Много-много людей. Все в мантиях, одни суетливо снуют туда-сюда, другие стоят и тихо переговариваются. Это мельтешение перед глазами начинает меня раздражать. Что они все тут делают? Им что, дома не сидится?

Невдалеке — группка выживших в сражении мракоборцев. Практически у всех — сильные ожоги. Мерлин, я представляю, какая это адская боль. Замечаю отца Невилла, у него сожжено полщеки и практически вся грудь. Наверняка останутся шрамы, но это ничего, главное, что он остался жив.

Меня резко обдаёт холодом, какая-то неведомая сила толкает меня в спину, я срываюсь с места и бегу в сторону полыхающего дома.

Как только я оказываюсь на проезжей части, кто-то сильно дёргает меня назад, и в следующую секунду перед моими глазами всё темнеет, а нос утыкается в приятное тепло человеческого тела.

— Тихо, Гарри, тихо… — еле слышное бормотание раздаётся над моим ухом.

Профессор Люпин.

Сначала я хочу вырваться, но силы вновь покидают меня так же неожиданно, как и появились. Я лишь заставляю себя вцепиться пальцами в мягкий свитер и спрятать лицо на груди Ремуса. Он крепко держит меня, словно боится, что я вновь попробую убежать, но я не собираюсь делать ничего подобного. Я так устал…

— Ремус, но как же мама с папой… — всхлипываю я, поднимая голову и вглядываясь в лицо профессора сквозь стёкла очков, запачканные разводами от дождя.

— Они… — Люпин, видимо, хочет соврать на благо мне, но я предупредительно качаю головой. Он морщится, как от боли, устремляет взгляд на пожарище за моей спиной.

— Их тела не успели вытащить.

Он всё так же смотрит на то, что раньше называлось домом Сириуса, а я тупо утыкаюсь стеклянным взглядом в ямочку на щеке профессора, покрытую лёгкой щетиной.

На плечо Ремусу опускается чья-то ладонь, и я узнаю перстни Дамблдора, украшающие длинные пальцы.

Тот кивает директору и внимательно смотрит на меня, чётко выговаривая каждое слово:

— Сейчас находиться здесь — небезопасно. Конечно, пока с нами директор и отряд мракоборцев — бояться нечего, Волдеморт не посмеет вновь появиться здесь со своей шайкой. Но сейчас мы должны доставить тебя в Хогвартс.

— Зачем? — безразлично спрашиваю я.

— Это самое безопасное место для тебя.

— Я не хочу, — произношу я таким тоном, словно говорю о погоде.

Потому что я на самом деле ничего не хочу. Я не хочу в Хогвартс, я не хочу вообще никуда, не хочу ни есть, ни спать, совсем ничего.

— А что ты хочешь? — словно прочитав мои мысли, спокойно спрашивает Люпин и немного ослабляет удерживающие меня объятия.

— Ремус, — я пронзительно заглядываю в светлые глаза и произношу одними губами, — я хочу умереть.

Он гладит меня по голове и отвечает:

— Все мы когда-то умрём. Но не сегодня, Гарри.

И, как ни странно, я с ним соглашаюсь. Отыскиваю взглядом бледного Сириуса, ловлю его вымученную улыбку, словно уверявшую меня, что с ним всё в порядке. Перехватываю внимательный взгляд Снейпа, которым он награждает меня в перерыве между разговором с Министерским работником. Молча киваю вновь подошедшему Дамблдору, без возражений берусь за его руку, и мы аппарируем в Хогвартс.

— Скажи мне, Ремус, как ты справляешься?

Я срываю небольшой цветок, ещё не успевший закрыться с первыми лучами солнца. Самый простой луноцвет. Он растёт у стен Хогвартса и цветёт, насколько мне известно, с середины лета и до первых заморозков. Небольшие белые фонарики, которые раскрываются ночью и источают приятный аромат.

— С чем? — тихо спрашивает Люпин, подпирая подбородок кулаком.

— Со знанием того, что моих родителей больше нет в живых, — также тихо отвечаю я, вертя луноцвет между большим и указательным пальцем.

Ремус отвечает не сразу. Он долго и внимательно наблюдает за тем, как медленно поднимается солнечный диск из-за горизонта, и тёмно-синее небо постепенно окрашивается в оранжевый цвет.

Мы сидим на лужайке у восточных стен замка. Почти каждое утро вместе встречаем рассвет: я из-за того, что страдаю бессонницей, а Люпин… даже не знаю, почему. Всякий раз, когда я, безрезультатно провалявшись в постели, в пятом часу прихожу сюда, он уже ждёт меня. По какой-то причине я не удивляюсь этому факту. Просто принимаю, как должное. Без слов благодарен за его присутствие, за то, что мы можем сидеть и молча наблюдать, как начинается новый день, и это молчание совсем не в тягость. Реже мы разговариваем, и то — о незначительных вещах, скорее всего потому, что все мои мысли заняты только одним: смертью родителей.

Я не могу поверить до конца в то, что их больше нет. Где-то в подсознании мне кажется, что они уехали куда-то очень далеко и почему-то не взяли меня с собой. Иногда я даже начинаю в это верить. До тех пор, пока не задумываюсь над абсурдностью выдумки собственного разума, который в последнее время не видит нужным считаться со мной.

И тогда всё тот же беспощадный разум услужливо подсовывает картины воспоминаний: взгляд мамы, пылающий дом на площади Гриммо, похоронная церемония в Годриковой впадине. Последнее я помню какими-то урывками. В то утро я как будто выпал из реальности. Жуткий холод, такой, что у меня зуб на зуб не попадал, хоть и светило солнце, которое я по какой-то причине ненавидел. Кто-то, вроде как Люпин, сунул мне в руки флягу с требованием выпить, я несколько удивился, но всё же сделал один большой глоток. Не знаю, что за гадость там была, но вкуса никакого, лишь жуткое обжигающее чувство, от которого из глаз потекли слёзы, но стало теплей и несколько притупилось восприятие. Да-да, это точно был Ремус, в столь непривычной для него чёрной мантии, какой-то весь взлохмаченный и уставший. Потом бесконечная прямая дорога до кладбища, люди, чьих лиц я не запомнил, тихие всхлипы Молли Уизли, и гнетущая тишина, нарушаемая лишь нестройным шорохом подошв о гравий да мерным скрипом колёс катафалков.

Дальше — два закрытых гроба, мрачным пятном выделяющихся на фоне бесстыже-зелёного газона, глубоко вырытая квадратная яма, в которую я впился неподвижным взглядом, и чьё-то присутствие рядом со мной. То был не профессор Люпин, а кто-то другой, и я совсем не могу вспомнить, чьё именно плечо, укрытое мантией, было сбоку, совсем рядом со мной, ведь абсолютно все были в чёрном. Этот человек изредка сжимал мой локоть, причём точно в те моменты, когда я незаметно для самого себя закрывал глаза и отрешался от всего происходящего, едва находя в себе силы стоять ровно и не падать от ватного чувства в ногах. Этим самым он возвращал меня в страшную реальность. Я не понимал, зачем ему это надо, а главное — зачем это надо мне, раз я был не против такого обращения.

А потом я полностью проигнорировал ещё одно настойчивое прикосновение, потому что не в моих силах было видеть то, что происходило дальше. Всё то же плечо было так близко, и я осторожно прислонился к нему виском, потому что человек был явно выше меня. Плечо едва ощутимо дёрнулось, и в следующее мгновение мягкие пальцы коснулись моей ладони, и я вцепился в них, как утопающий в спасательный круг.

Только после того, как всё стихло, я медленно поднял отяжелевшие веки и взглянул на лужайку, поросшую ровно состриженной травой, словно так всегда и было, и на прямоугольный гладкий камень, на котором высечены два имени. Неожиданно вспомнил про цветы в другой руке, две белых розы, спохватился и опустил их на газон. Когда я распрямился, того человека уже не было рядом — люди медленно возвращались по аллее.

Это — самый ужасный кошмар в жизни, кошмар наяву, который никогда не забудется. Он только глубже засядет в моём мозгу, вылезая и напоминая о себе в моменты плохого настроения, когда никого не окажется рядом, и я смогу дать волю своим эмоциям.

Я будто повзрослел разом лет на пять. Да, мне всё так же семнадцать лет, но внутренне я ощущаю себя гораздо старше. Что-то тонкое, хрупкое и ранимое сломалось во мне, а на этом месте вырос более крепкий, надёжный стержень. Тот, что помогает держаться, абстрагироваться от порой невыносимого знания. Лишь маленькая трещинка на нём, вроде такая незначительная, но болезненно напоминающая о себе, не даёт покоя. Периодически она затягивается, заживает уродливым рубцом, хоть отголоски боли и сожаления не покидают меня, но иногда прорывается, как случайно задетая и вновь разодранная рана. Тогда мне нечем дышать, а перед невидящим взором так и мелькают жуткие картины, в ушах звучит скрип колёс о гравий, и всё тот же невыносимый холод сковывает мышцы в спазме.

Я встряхиваю головой, усилием воли отгоняя от себя нахлынувшие воспоминания. Глаза жжёт от невыплаканных слёз, я снимаю очки, положив их на колени, долго тру глаза, пока неприятное чувство не проходит. Затем склоняю голову к подставленной ладони и задумчиво разглядываю профессора, отмечая ввалившиеся щёки и потемневшие веки. Лунный цикл подходит к концу, и через несколько дней Люпину придётся несладко.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — напоминаю я, покосившись на лежавший у моих ног сорванный цветок луноцвета. Даже не могу припомнить момент, когда я уронил его.

— Я не знаю, что тебе сказать, — Ремус поворачивает голову в мою сторону. — У меня нет какого-то чётко выверенного шаблона, по которому я живу, стараясь справиться с болью. Наверное, меня больше волнует состояние другого человека, нежели собственное…

Я понимаю, что речь идёт обо мне. Шумно выдохнув, я запускаю все десять пальцев в волосы, медленно проводя ладонями по голове.

— Я ни в коем случае тебя не жалею, — профессор правильно истолковывает мой упрекающий взгляд и подсаживается ближе. — Пойми, Гарри. Ты — единственное, что осталось у меня и Сириуса после смерти Лили и Джеймса, их сын, и мы обязаны беречь тебя вовсе не для исполнения Пророчества, а просто потому, что мы — самые близкие друг другу люди.

Я внимательно смотрю на Люпина и словно слышу недавние слова крёстного, которые он сказал мне в тот роковой вечер. Что все мы — одна семья.

— Ты прав…

— Поэтому мы и должны держаться друг за друга.

Я медленно киваю, остановив взгляд на закрывающихся луноцветах. Вдруг Ремус мягко обнимает меня за плечи и, гладя по затылку, выдыхает куда-то в макушку:

— Эй, не проваливайся в эти страшные воспоминания. Не дай им завладеть тобой.

Я изумлённо выгибаю брови, но тут же ловлю себя на том, что в самом деле погрузился в свои мысли, крутящиеся преимущественно вокруг похорон.

— Спасибо, — благодарно шепчу я, прижавшись щекой к плечу профессора.

Яркий солнечный свет заливает спускающийся к озеру лес, отражается в окнах высоких башен величественного замка и путается в волосах мужчины, которые щекочут мой нос. Я фыркаю и тру его кончик, Ремус отстраняется и с легким извиняющимся оттенком в голосе произносит:

— Мне надо к Северусу, возможно, моё зелье уже готово.

— Да, конечно, никаких проблем. Я пойду, проведаю Сириуса, — убедительно отвечаю я, надеваю очки, поднимаюсь на ноги и отряхиваю джинсы от травы.

Вместе с Люпином мы доходим до главного входа и расстаёмся возле Большого зала. Он спускается вниз в подземелья, я же по двигающимся лестницам попадаю на нужный этаж, устремляюсь по длинному коридору и оказываюсь в больничном крыле. Знакомый горьковато-мятный запах лекарственных трав ударяет в нос, я бесшумно раскрываю двери и заглядываю в ярко освещённую палату.

— Как ты? — задаю я банальный вопрос.

Сириус поднимает глаза от раскрытой газеты, и его лицо тут же озаряет такая тёплая и искренняя улыбка, что я не удерживаюсь и улыбаюсь в ответ. Скулы немного сводит от столь непривычной мимики.

— Я уже успел забыть, как выглядит твоя улыбка, — мягко произносит крёстный, нетерпеливым жестом приглашая подойти поближе.

Я захожу в помещение, прикрыв за собой дверь. Мои шаги тихим эхом отдаются под сводчатым потолком, которое сменяется приглушённым скрипом пружин кровати, прогнувшихся под весом моего тела, пока привычная для этого места тишина вновь не заполняет палату.

Я кошусь на страницу перевёрнутого Ежедневного Пророка и вижу большую, на четверть страницы, колдографию, на которой запечатлён пылающий дом на площади Гриммо. Ниже ещё один снимок. Я тяну газету за угол и, повернув её в нормальное положение, смотрю на родные лица мамы и папы. Как же больно и горько видеть и знать…

— Гарри.

Я не обращаю внимания на голос Сириуса: он словно влетает в одно ухо, тут же вылетая из другого. Знакомый холод пробегает по плечам, каждый последующий вздох даётся всё труднее, и окружающий мир словно плывёт, стирается, остаётся чёткой одна лишь чёрно-белая колдография.

— Гарри!

Неожиданно, газета исчезает из моего поля зрения, и этот факт невольно стряхивает с меня оцепенение. Я хрипло втягиваю воздух и поднимаю затуманенный взгляд на крёстного. Он сворачивает газету, прячет её в верхнем ящике прикроватной тумбочки, затем откидывается на подушку и, сцепив пальцы в замок, слишком пристально смотрит на меня.

— Вчера вечером мне стали известны подробности допроса Петтигрю в аврорате.

Он произносит это с расстановкой, чётко выговаривая каждое слово. Так общаются с психически нездоровыми пациентами. Я тут же хмурюсь. Сириус замечает это и продолжает уже в обычном тоне:

— В тот вечер он был у Волдеморта и раскрыл ему тайну нашего местонахождения. Ты оказался прав, Гарри. Питер — самый настоящий предатель.

С последними словами лицо крёстного приобретает такое горестное выражение, что я, не в силах смотреть на него, сгибаюсь, и прижимаюсь лбом к коленям.

— Я не смог спасти их, Сириус...

Сильные руки заставляют меня подняться, встретиться с неожиданно серьёзным взглядом:

— Гарри, это не только твоя вина. Я был там, в тот момент, когда они ворвались в дом. Джеймс… — крестный вдруг запинается, слова даются ему с трудом, — погиб у меня на глазах. Не дай Мерлин кому-нибудь увидеть смерть близкого человека.

Его голос срывается, пальцы судорожно цепляются за рубашку на моих плечах, а в глазах — отчаянье, и я перехватываю его ладони, прижимая их к своей груди, и бормочу что-то абсолютно бессвязное, но явно успокаивающее.

Через минуту Сириус медленно хмурится, взгляд становится более осмысленным, и он без слов отодвигается к спинке кровати, пряча руки под покрывалом. Губы почти презрительно поджаты, а между бровей залегает глубокая морщина. Он словно сам не понимает, что на него нашло, и мне кажется, он стыдится своего поведения.

— Прости меня, Гарри, ради бога, прости. Я же должен поддерживать тебя, а я… — так и не договорив, он прикрывает глаза ладонью, и я вижу, как плотно он стискивает зубы.

Ему действительно стыдно. Господи, но за что? За то, что он такой же человек, как и я, который потерял родных людей?

— Сириус, ну что за бред… — устало выдыхаю я, присаживаясь поближе и убирая руку от лица крёстного. Он упорно отводит взгляд, но я беру его за подбородок, заставляя посмотреть в глаза, и чётко произношу:

— Ты имеешь такое же право на переживания, на минутную слабость, как я, и нечего этого стыдиться.

Он медленно кивает и вымученно улыбается.

— Меня выпишут уже сегодня. Ожоги вылечены, — Сириус меняет тему, и я мысленно ему благодарен.

Я помню, как он протестовал по поводу нежелания мадам Помфри отпускать его на похороны. И всё же ему удалось вырваться, иначе это был бы не Сириус.

— Вот и хорошо.

Я прощаюсь с крёстным и выхожу из палаты. Прикрывая за собой двери, я думаю о том, что теперь он — мой единственный родной человек. Ближе его у меня никого не осталось. И я помогу ему справиться с постигшим нас горем. Хотя бы потому, что мне самому тогда легче дышать, когда есть о ком волноваться. Тогда у меня нет времени зациклиться на собственной боли, которая словно ходит за мной по пятам, выглядывает из-за угла, так и ждёт удобного случая, чтобы наброситься на меня. Иногда ей это удаётся. В моменты, когда никого нет рядом, когда я наедине с собой и своими мыслями. Или вот как сегодня утром, рядом с Люпином. Если так пойдет и дальше…

Ещё я боюсь ночей. Тёмных, душных ночей в безлюдной спальне. Каждый вечер я с замиранием сердца отсчитываю часы до сна, с содроганием наблюдая, как солнечный диск закатывается за горизонт, и замок погружается во тьму, принося с собой липкое чувство страха и одиночества. Я стараюсь гнать от себя плохие мысли, отвлекаясь на что-то более позитивное, но мне начинает казаться, что кто-то следит за мной. Пока я поднимаюсь в Гриффиндорскую башню, дохожу до спальни, пока раздеваюсь и вешаю одежду на спинку стула, снимаю очки и пристраиваю их на тумбочку, ложусь в кровать, — всё это время я как будто чувствую ещё чьё-то присутствие. Я бросаю взгляд на соседние пустые кровати, на полуопущенные пологи, под которыми образуется густая непроглядная тень, пугающая меня. Зажмурив глаза, опускаю свой полог и только тогда ощущаю сомнительное спокойствие. Только вот сон долго не хочет принимать меня в свои спасительные объятия, я долго лежу и прислушиваюсь к шорохам и приглушённым звукам, доносящимся с улицы. Наконец, засыпаю, но и это не приносит облегчения, потому что каждую ночь меня мучают самые настоящие кошмары. Проснувшись наутро в холодном поту и с колотящимся сердцем, не могу вспомнить хотя бы эпизода из того, что мне снилось. Естественно, о том, что я высыпаюсь и прекрасно себя чувствую, не может быть и речи.

Каждое утро во время завтрака в Большом зале я ловлю на себе пытливые взгляды Снейпа, после которых у меня кусок в горло не лезет. Конечно же, он обо всём догадывается. Да все догадываются: Люпин, который просто посчитает некорректным расспрашивать меня, Дамблдор, у которого есть дела и поважнее, чем мои недосыпы. Снейпа же ничего не остановит, в этом я уверен. Он просто ждёт удобного случая, когда я доведу себя до такого состояния, что буду не в силах противиться его нравоучениям. Вот этого я как раз больше всего и опасаюсь.

Сегодняшнее утро не является исключением, так что порция овсянки с мёдом и яблоком проходит мимо меня в прямом смысле. В Большом зале стоит один-единственный стол, за которым завтракает, обедает и ужинает полный преподавательский состав, прибывший за неделю до начала учебного года, я и Сириус в качестве бонуса.

Лениво ковыряю ложкой в тарелке, отгородившись ото всех ладонью, козырьком приставленной ко лбу и скрывающей взгляд. Вяло текущие мысли крутятся вокруг крёстного и его выздоровления. Мадам Помфри сказала, что он везунчик. Ожоги были настолько сильные, что ещё чуть-чуть — и вместо живого тела было бы кровавое месиво, и без шрамов не обошлось бы. Спасибо профессору Люпину, если бы не он, неизвестно, смог бы крёстный выжить вообще.

Чьи-то пальцы легко сжимают моё плечо, я убираю руку от лица и оборачиваюсь к тому, кто потревожил моё одиночество.

— После завтрака жду вас на Мощёном дворе, Поттер, — требовательно произносит Снейп, мельком взглянув на меня, и тут же удаляется из зала, даже не предоставив мне шанса отказаться.

Я с негодованием провожаю взглядом его высокую фигуру до самых дверей, облачённую в профессорскую мантию, от которой я успел отвыкнуть за лето, отбрасываю ложку, со звоном прокатившуюся через стол, перекидываю ноги через скамейку и быстрым шагом удаляюсь вслед за зельеваром.

Только на улице я замечаю, что комкаю в ладони ни в чём не повинную салфетку.

И как я умудрился пропустить тот момент, когда меня стало раздражать всё вокруг?

Резкая, ничем не обоснованная смена настроения не перестаёт удивлять меня. Потрясающая флегматичность и апатия в одно мгновение превращаются в нервную озлобленность. И наоборот. Причём вне зависимости от моего желания.

В данный момент я как раз пребываю во втором состоянии. И это тогда, когда учебный год даже не начался. Я боюсь представить, что будет со мной, когда в Хогвартс приедут ученики, их соболезнования и жалостливые взгляды будут преследовать меня на каждом шагу. Мне и без того своих переживаний хватает.

А ещё я без волшебной палочки. Вообще замечательно. Просто нет слов. Наверняка, она у Беллатрисы или Барти, а, может, и у самого Волдеморта.

При воспоминании о молодом Пожирателе и аппарации на скалистый берег меня словно прошивает разрядом тока. Если бы тогда не появились Снейп с Сириусом…

Кстати о профессоре. Как только я открываю одну створку двери, ведущую на Мощёный двор, тут же натыкаюсь на зельевара, прислонившегося к второй створке.

Из дворика доносится умиротворяющее журчание фонтанов, солнечные лучи преломляются сквозь мелкие бисеринки влаги, витающие в воздухе, и превращаются в красивую радугу. Ни капли магии, лишь чудеса природы.

Я небрежно приваливаюсь плечом к холодной каменной стене, ещё не успевшей вобрать в себя тепло солнца, поднимаю глаза на Снейпа и бесцветно спрашиваю:

— Вы что-то хотели от меня, профессор?

Апатия вновь заполняет всё моё существо, и лишь какая-то маленькая часть сознания криво усмехается от посетившей её странной мысли: ещё немного подобных перепадов настроения, и я отлично впишусь в число пациентов Госпиталя имени Святого Мунго. Там наверняка есть отделение для таких душевнобольных, как я.

— Верно, Поттер. Объяснения, — привычным железным тоном отвечает Снейп, внимательно разглядывая меня, словно ожидая малейших изменений в моём лице.

Ну что ж, спешу его огорчить, он не дождётся.

Я почти неслышно хмыкаю, изучая свои кеды, словно нет ничего интересней в этом мире.

— Ваше поведение не соответствует тому, что…

— А кто сказал, чему именно должно соответствовать моё поведение? — мой тихие слова в одну секунду прерывают речь профессора.

Я медленно поднимаю на него стеклянный взгляд. Только бровь вопросительно приподнимается вверх, и я даже умудряюсь удивиться скупости своей обычно богатой мимики.

Мой вопрос застаёт Снейпа врасплох. Всего на мгновение его выдержка даёт сбой, и рот удивлённо приоткрывается. Ой, нет, ничуть не удивлённо.

— Как ты не понимаешь, что Волдеморт не остановится на достигнутом? Не твои родители, а ты сам — вот его главная цель! Он так одержим идеей убить тебя, как не был одержим предыдущими. Ваша семья пришлась ему не по зубам, он не ожидал такого сопротивления, но Тёмный Лорд — игрок по своей натуре, который, кстати говоря, не привык проигрывать. Не столько из чувства страха перед Избранным, сколько из-за захлестнувшего его азарта он будет продолжать охотиться за тобой.

Говоря всё это быстро, но предельно чётко, профессор легко отталкивается от двери, приблизившись, несильно давит на плечо, чтобы я прижался спиной к стене, и нависает грозовой тучей. В голове лениво так, неохотно вырисовывается похожий эпизод, когда я, столкнувшись со Снейпом в коридоре дома на площади Гриммо, обвинял того в предательстве.

Только тогда мне было страшно, а сейчас — как об стенку горох. Слова доходят до сознания, будто сквозь несколько слоёв плотной ваты, разум настолько отягощён длинными тирадами и невыносимыми воспоминаниями, вновь нахлынувшими на меня при словосочетании «ваша семья», что попросту отключается.

— Поттер, ты вообще слышишь, что я тебе говорю?!

Несильное, но резкое встряхивание за плечи сбрасывает с меня «вакуумное» состояние. Я несколько раз моргаю, отрицательно качаю головой. Вот зачем он так кричит?

— Тебе грозит опасность, глупый ты мальчишка! — терпению Снейпа явно приходит конец, его пальцы продолжают впиваться в мои плечи, но я не чувствую боли или хотя бы дискомфорта. Я вообще ничего не чувствую, кроме одного желания: чтобы все, включая зельевара, оставили меня в покое.

— Пока я тут, ничего мне не грозит, — наконец-то безвкусные, пресные слова срываются с моих губ.

Он смотрит на меня так, словно я — последний идиот на этой планете. С откровенным недоумением. Я вижу, как ползут вверх чёрные брови, как вдоль высокого лба залегают две глубокие морщины.

Вдруг Снейп разжимает пальцы, убирая ладони, медленными шагами отходит в сторону фонтанов, пару раз обернувшись на меня и смерив подозрительным взглядом. Я откровенно не понимаю, что из сказанного мною могло вызвать такую реакцию. Да мне это и неинтересно. Я медленно выдыхаю сквозь стиснутые зубы, прикрывая глаза и прижимаясь затылком к камню, впитывающему в себя солнечное тепло. Изнанка век рисует мне лица родителей, они улыбаются мне, и я дарю им ответную улыбку. Странно, но они почему-то никогда не разговаривают со мной. Ни во снах, ни в моём воображении. Только улыбаются, реже с грустью смотрят на меня.

И ещё я боюсь, что могу навсегда забыть их голоса.

Я силюсь вспомнить мамино заботливое щебетание, но вдруг отчаянно осознаю, что не могу. В ледяном ужасе я распахиваю глаза, пытаюсь вздохнуть, но лёгкие категорически отказываются работать. Паника поселяется в моей душе, я медленно сползаю вниз по стене на ослабевших ногах.

Раздаётся лёгкий шорох чужой мантии, и в следующую секунду передо мной также на корточках оказывается Снейп. Прямо как тогда возле обрыва.

— Профессор… родители… я не могу вспомнить…

Вот и всё, на что меня хватает.

Чёрные глаза медленно сужаются, в них мелькает что-то странное, он хватает меня за рубашку, нетерпеливо встряхивая, поджатые до этого губы раскрываются, и вдруг:

— Насколько надо быть эгоистичным, зациклившимся на своих переживаниях юнцом, чтобы сидеть здесь, строить из себя жертву всемирного несчастья, взращивать и лелеять свою боль, упиваться своим горем, абсолютно не желая понимать простейших вещей! Со смертью ваших родителей не рухнул весь мир, Поттер. Я считал, что даже ваше близорукое и ограниченное мышление в состоянии принять подобную горькую истину, но, к сожалению, ошибся. Что ж, в таком случае, оставляю вас наедине с вашим идиотизмом.

Он почти брезгливо убирает руки, встаёт и, даже не удостоив меня взглядом, скрывается за массивной дверью. А я попросту застываю, как продолжение каменной стены. Каждое слово, произнесённое с таким презрением, какого я никогда не слышал, хлыстом полоснуло меня по лицу, ядом растеклось по венам. Шум нарастает в ушах, горькая обида отравляет сознание.

Как вдруг чувство оскорблённой гордости приходит на смену обиде, гул в ушах резко прекращается, кровь разгоняется по жилам от такой злости, что начинают трястись ладони. С почти забытой прытью я вскакиваю на ноги и бросаюсь вдогонку Снейпу для того, чтобы настигнуть его в замке за очередным поворотом коридора, резко развернуть за плечи и толкнуть в грудь с такой силой, что он едва не ударяется затылком об гладкое дерево удачно подвернувшихся дверей. Его глаза распахиваются от вопиющей наглости, что я себе позволяю, но прежде чем его рот раскроется, чтобы наградить меня очередной порцией унижений, я хватаю его за грудки и злостно выговариваю прямо в лицо:

— Да как вы смеете произносить такие слова?! Отец был прав, когда считал вас подлым и безжалостным человеком, а я, дурак, не верил ему! Это же каким надо быть бессердечным, чтобы так говорить о смерти моих родителей?! Вам не понять, как мне тяжело!

Резко убрав руки, я одариваю профессора злобным взглядом и устремляюсь в обратный путь до Мощёного двора, желая как можно скорее скрыться там, где меня никто не найдет. Спиной я чувствую прожигающий взгляд Снейпа, но только прибавляю шагу, при этом абсолютно уверенный, что профессор так просто этого не оставит. Кровь шумит в ушах, и я впервые за последнюю неделю чувствую такой эмоциональный, хоть и со знаком минус, подъём, какого не было давно.

Моя догадка подтверждается практически незамедлительно. Как только я оказываюсь на свежем воздухе, зельевар, бесшумно появившийся из-за двери, хватает меня за запястье, ловко разворачивая лицом к себе, и неприятно заламывает руку мне за спину. Второй рукой он вцепляется в ворот моей рубашки и дёргает на себя так сильно, что только швы не трещат. Сейчас он оказывается так близко, ещё ближе, чем тогда в доме Сириуса, почти что вплотную, и вот теперь мне становится по-настоящему страшно. Ведь Снейп явно сильнее меня, а то, как угрожающе сузились его глаза и трепещут крылья носа, очень красноречиво подтверждает, что он еле сдерживается, чтобы не ударить меня, хоть я и пытаюсь верить в то, что профессор не опустится до подобного.

— Не тебе судить меня, Поттер, и уж тем более не твоему отцу. О мёртвых говорят либо хорошо, либо вообще никак, а восхвалять Джеймса меня что-то не тянет, но дело сейчас совсем в другом. Ты должен быть сильным, как никогда, потому что, повторюсь, твоей жизни грозит смертельная опасность.

Мой рот удивлённо раскрывается. Я ожидал услышать ругань, оскорбления или ещё что-то в этом роде, но только не то, что сказал зельевар, причём так тихо, но, тем не менее, твёрдо, что я тут же теряюсь.

— Но я и так сильный… — я пытаюсь возмутиться, но тут же замолкаю, когда вижу, как морщится Снейп, словно услышал какую-то мерзость.

— Депрессия, переходящая в агрессию, причём в самые неожиданные моменты не есть показатель силы духа, Поттер. Тебя боятся люди. Да-да, и не делай такое недоумённое лицо. Ты бы видел себя со стороны — бледнее Кровавого Барона, молчаливый, с затравленным взглядом и такими чёрными кругами под глазами, будто не спал уже месяца два. Или что ещё хуже — истеричный, неуравновешенный, озлобленный подросток, похожий больше на капризную кисейную барышню, а никак не на семнадцатилетнего молодого человека, который только что потерял родителей.

— Меня мучает бессонница, — с недовольством в голосе оправдываюсь я, весьма оскорблённый последним высказыванием зельевара, хоть где-то в глубине души и согласный с ним.

Черты лица профессора смягчаются, лицо постепенно приобретает привычную бледность, нет того румянца, тронувшего его щёки как признак сдерживаемой ярости, исчезают морщины на переносице и губы не поджаты больше в презрительном негодовании.

Как ни странно, такая перемена в мимике профессора, а точнее её, какое-никакое, но проявление, немного успокаивает меня. Значит, всё не так уж и плохо.

— Так почему ты молчишь? Неужели трудно обратиться к мадам Помфри, ко мне в конце концов? — его голос можно счесть спокойным, если не обращать внимание на лёгкую вибрацию, говорившую об остатках былого гнева. Теперь его взгляд немного усталый, вот только пальцы продолжают крепко держать мой воротник, так же как и ноющее запястье заломленной за спину руки.

Я легонько шевелю ею и Снейп, словно опомнившись, отпускает меня и отступает на шаг назад, предоставив возможность поправить рубашку и размять онемевший сустав. Его губы изгибаются в подобии извиняющейся улыбки, но всего на одно мгновение.

— То, что я не могу заснуть — полбеды. Мне кажется, что у меня развивается паранойя, — тихо говорю я, низко опустив голову. Мне трудно признавать собственные слабости и проблемы, и слов не хватает на то, чтобы как можно точней выразить свои мысли.

Я продолжаю разминать запястье, из-за длинной чёлки не видя лица профессора. Вдруг он вновь приближается, берёт мою ладонь и со словами: «Дай взглянуть», начинает самостоятельно массировать её основание круговыми движениями большого пальца. Я заворожено наблюдаю за его действиями пару секунд, потом поднимаю голову и вижу, с каким сосредоточенным выражением лица Снейп делает это. Он не смотрит на меня, будто вовсе и не замечая моего присутствия. Пряди чёрных волос, достающие ему до подбородка, падают на опущенное лицо, закрывая скулы, угол рта едва заметно дёргается, словно зельевар думает о чём-то, решает какую-то сложную задачу, и это решение не очень приятно для него.

А я впервые за последнюю неделю так ясно вижу окружающий мир, что мысленно присвистываю. Это чувство, или состояние, если выразиться точнее, завладело мною ещё в тот момент, когда я догнал Снейпа в коридоре, но тогда я не обратил на него должного внимания. До этого всё было как будто в лёгкой дымке, позволяющей разглядеть предметы, но отнимающей ощущение реальности происходящего. Голоса приглушённые, образы неясные, а чувства и впечатления — неестественные.

Я поворачиваю голову вбок, устремляю взгляд на линию горизонта и поражаюсь тому многообразию цветов, в которые окрашена природа. Будто какой-то художник щедро провёл своей кистью по кромке зелёного леса, по ярко-голубому небу и солнечно-жёлтому полю цветов, раскинувшемуся далеко у подножия высокого холма.

Необъяснимое чувство разливается в груди, сердце бьётся быстрее, отдаваясь гулкими ударами в горле, и хочется поделиться с кем-нибудь теплом, что нежданно поселилось в моей душе.

Когда я смотрю на Снейпа, радостно бившееся до этого сердце падает куда-то вниз и замирает там, а кончики пальцев моментально холодеют. Потому что я внезапно предельно ясно понимаю, к чему было всё это представление с острыми, как лезвие ножа, словами, выворачиванием запястий и злостными взглядами. Он хотел растолкать меня, стряхнуть это гнетущее состояние, пока оно не привело меня к саморазрушению. Во второй раз именно Снейп догадался, как помочь мне. Он как будто взял меня за руку и отвёл от края бездны, в которую я был готов вот-вот шагнуть.

Мне хочется перевернуть руку, всё ещё покоившуюся в тепле его ладоней, тыльной стороной вниз и сжать его пальцы. Не знаю зачем.

Этот человек спасает меня раз за разом, причём ухитряется делать это такими… радикальными методами, что я диву даюсь.

Чёрные ресницы вздрагивают, и серьёзный взгляд впивается в моё лицо.

— Спасибо вам, — очень тихо, но искренне произношу я, вглядываясь в тёмную глубину его глаз.

Он хмурится, непонимающе сузив глаза, чуть склоняет голову набок, бросает взгляд на мою ладонь в своей руке. Потом выпускает её, а я прислушиваюсь к малейшим изменениям собственных чувств. Неужели разочарование?

Вот уж кто не умеет принимать благодарность, так это профессор зельеварения:

— Не стоит, — слишком сухо отвечает Снейп, тряхнув головой так, чтобы волосы открыли его лицо.

Лицо, успевшее вновь стать безразличным. Или всё же?.. Да-да, я вижу маленькую морщинку, появившуюся между бровей, и то, как быстро он прячет руки за спиной, словно боится… а чего, собственно, боится? Хотя нет, вряд ли Снейп может бояться того, что каким-либо образом связано со мной. Абсурд.

И всё же, какие мысли одолевают вас, профессор? Это мысленно, про себя, а вслух:

— Я про то, что… вытянули меня. Ну, вы понимаете, — я поправляю очки на переносице, путаюсь пальцами в волосах. Так и слышу его насмешливый вопрос: «Неужели волнуешься, Поттер?»

Он замечает моё волнение, но никак не констатирует его. Задумчиво трогает свой подбородок и произносит явно не то, что хотел сказать на самом деле:

— Теперь это наш долг: мой, Дамблдора, Люпина, Блэка — защищать тебя.

Я смотрю на него и понимаю, что всё должно быть не так. Слишком скованно, слишком неестественно. От этого я даже недовольно пристукиваю носком кед, сжимая и разжимая пальцы, но тут же осекаюсь. Ещё не хватало, чтобы Снейп заметил. А ведь он заметил! Вот дьявол!

— Если запястье будет болеть, придёшь ко мне, я дам мазь от растяжения связок.

И ни «прости» тебе, ни «извини». Ведь по его же милости мне теперь больно ладонь поворачивать. Ну да, как я мог забыть, профессор Снейп не из тех, кто привык просить прощения. В основном этой мой удел — извиняться, думать непонятно о чём, а потом обалдевать от собственных мыслей.

Нахмурившись, я киваю зельевару и поспешно прошмыгиваю за дверь, благо, мы стояли прямо возле неё. Не оглядываясь, быстрым шагом я попадаю в помещение с двигающимися лестницами, забегаю на первую попавшуюся. Пока она поворачивается, я размышляю над тем, чем занять себя до обеда, и ещё прокручиваю в голове разговор со Снейпом. Хм, конечно, если то, что было, можно назвать «разговором».

Последние события всё чаще сталкивают нас, причём максимально приближенно к смыслу данного слова. До этого лета Снейп никогда, замечу, никогда не оказывался ко мне ближе, чем на расстояние вытянутой руки. А тут — получай. Звонкие пощёчины на краю обрыва и почти что сразу — неожиданные прикосновения этих же ладоней к пылающим щекам. Яростные выкручивания рук, такая близость, что я ощущаю, как гнев волнами исходит от него, и тут же — чуть ли не самое настоящее проявление заботы к ноющим запястьям. Я не понимаю. Откровенно, отчаянно не понимаю мотивацию Снейпа. Хотя, возможно, этому есть объяснение, и я совсем недавно озвучил его в своих мыслях. Он спасает меня всякий раз, когда я оказываюсь на краю. Потому что он каким-то образом сумел найти способ. Причём тот, о котором сам я даже не подозревал. Опомнившись, я взбегаю по оставшимся ступенькам давным-давно остановившейся лестницы и с удивлением отмечаю, что она привела меня в сторону библиотеки. Хмыкнув, я толкаю кованые двери и, проходя между устремившимися высоко вверх стеллажами, не менее удивлённо реагирую на очередное умозаключение: одному единственному инциденту в Мощёном дворе удалось сделать то, что оказалось не под силу даже Сириусу с его затянувшимся тяжёлым выздоровлением. А именно: временно заглушить невыносимые воспоминания смерти родителей мыслями о другом человеке. Мог ли я подумать, что этим самым человеком окажется Снейп.

Мерные шаги за спиной заставляют меня резко захлопнуть книгу. Слишком резко.

— Ты должен предельно ясно осознавать, что никакая магия не вернёт твоих родителей к жизни.

Я не оборачиваюсь, потому что и так прекрасно знаю, кому принадлежит этот голос. Вместо этого я смотрю на микроскопические пылинки, слетевшие со страниц книги и теперь витающие в воздухе в свете утренних лучей солнца.

— Прошу прощения, профессор, но вы что — следите за мной? — тихо спрашиваю, поворачиваясь всем корпусом.

Снейп прислоняется к боковой стенке стеллажа, разглядывая меня с неожиданным спокойствием.

— Может быть и так, но не делай вид, что не услышал моих слов.

— С чего вы вообще…

— С того, что шанс встретить Гарри Поттера, изучающего трактат по некромантии в запретной секции библиотеки, практически равен нулю, — хмыкает зельевар, указав подбородком на толстую книгу в моих руках, обложка которой обтянута чёрной и мягкой на ощупь кожей.

Я верчу книгу, потом опускаю её на стол с таким видом, будто не понимаю, как она оказалась у меня.

— Может, у меня чисто научный интерес, или я захотел подготовиться к новому учебному году.

— Поттер, некромантия не входит в школьную программу, — резко заявляет Снейп, сократив между нами расстояние, берёт книгу и ставит именно на ту полку, с которой я её взял.

Я понимаю, что спорить нет смысла. Профессор несколько удовлетворённо хмыкает и переключает внимание на ровный ряд книг на нижней полке.

«Может быть и так», значит? Значит, он и вправду ходит за мной по пятам. Интересно, зачем? Боится, что я вновь сорвусь? Профессор, поверьте, я тоже боюсь, но в опекунстве не нуждаюсь.

— Расскажите мне про Чёрную метку.

Лицо Снейпа удивлённо вытягивается, но отказывать мне он, видимо, не собирается. Скрестив руки на груди, медленным шагом он достигает окна, заходя в полосу солнечного света. Говорит негромко, но ровно настолько, чтобы я мог услышать с такого расстояния, не напрягая слуха. Тон профессора сейчас точно такой же, как в давние летние вечера, когда я увлечённо слушал его подробные рассказы о свойствах каких-либо сложных зелий — спокойный и немного уставший. И я не могу отвлечься, не в силах перебить и задать внезапно возникший вопрос, а лишь молчаливо внемлю каждому сказанному слову.

— Она наносится на предплечье левой руки лично Тёмным Лордом. Это знак отличия, один Пожиратель может узнать другого благодаря метке, к тому же она служит для связи между её обладателями.

— Каким образом работает эта связь? — спрашиваю я через некоторое время, опираясь одной ладонью на стол. Заинтересованно склонив голову набок, рассматриваю мрачную фигуру Снейпа в ореоле яркого оконного света.

— Если прикоснуться волшебной палочкой к метке одного из Пожирателей, в этот же миг все остальные почувствуют характерное жжение на предплечье. Именно таким способом Тёмный Лорд призывает своих приближённых.

Ещё несколько минут проходит в молчании, прежде чем я решаюсь задать ещё один вопрос:

— Вы покажете мне её?

Снейп тут же оборачивается и одаривает меня таким изумлённым взглядом, что я в который раз грешу на свой слишком длинный язык.

— Ты же видел метку у Петтигрю.

— Я хочу увидеть вашу, — пожимаю плечами.

— Совсем страх потерял, Поттер? — пугающе тихо говорит Снейп, и его голос сейчас похож на шипение гадюки.

Чёрт, а ведь он прав, потерял.

— Но ведь она же есть у вас, не так ли? — заговорщицким тоном отвечаю я, уменьшив разделяющее нас расстояние и прищурившись от яркого солнечного света, ударившего прямо в глаза.

Вот это я зря сказал. Потому что взгляд профессора мечет молнии, а губы поджимаются от негодования. Приподняв лежащий на полу край мантии, он уже собирается развернуться и оставить меня наедине с моим «идиотизмом», как было сказано им же часом раньше, но я успеваю вцепиться в его левое запястье, останавливая и быстро-быстро бормоча:

— Прошу прощения, профессор, что говорю полнейшую чушь, но я слышал…

И тут же резко замолкаю, чуть не проболтавшись о том, как я подслушал его давний разговор с Рудольфусом в Дырявом Котле.

— Что ты слышал? — отчеканивает зельевар, делая значительную паузу после каждого слова, и выдёргивает руку из моего захвата.

— Э… неважно, — бормочу я, прикусывая нижнюю губу, но тут же замечаю недобрый огонёк в чёрных глазах и моментально исправляюсь, — я случайно услышал то, что сказал Рудольфус Лестрейндж по поводу Чёрной метки.

— А случайно ли? — иронично подмечает Снейп, странным образом развеселившись. Если, конечно, пронзительный взгляд, вздёрнутая бровь и едва дрогнувшие в намёке на улыбку губы могут быть свидетельством очередной неожиданной смены настроения. Он склоняет голову к плечу так, чтобы волосы упали на его лицо, закрывая от солнца и образуя неровную тень.

Я ловлю себя на мысли, что мне нравится такой Снейп: без его неприступности, язвительности и что ещё лучше — без ярости, от которой меня бросает в холод. Когда он такой, как сейчас, с ним можно нормально общаться, но подобные проблески в его настроении случаются ой как редко.

— По поводу Рудольфуса можешь не волноваться, он мёртв, — хмыкает зельевар, отводя взгляд и запуская ладонь между складок своей мантии, будто в поисках кармана.

Чувствую, как округляются мои глаза.

— Как мёртв?

— Блэк его убил, ещё тогда, на площади Гриммо, — сухо отвечает Снейп, но бросает на меня короткий пытливый взгляд.

Я только и могу произнести тягучее: «О…», ощущая, как меня начинает трясти от волнения, поэтому прячу руки в передних карманах брюк и стараюсь сделать как можно более нормальное выражение лица.

Сириус… Беллатриса теперь будет охотиться за ним.

Пальцы неожиданно натыкаются на что-то маленькое и круглое в правом кармане. Странно, что бы это могло быть?

— То есть вы не покажете мне метку? — повторяю я вопрос в попытке увести собственные мысли из неприятного русла.

Мерлин, его взгляд будто говорит: «Ну ты и твердолобый, Поттер». Это уже не изумление, не недоумение, это что-то похуже. Да-да, профессор, вот с такими учениками вам приходится контактировать.

В то время, пока я философствую над собственным поведением (как дитё малое, ей богу!), Снейп вновь напускает на себя привычную неприступность и, чуть задрав подбородок, произносит слегка раздражённым тоном:

— Я вам не музейный экспонат, Поттер.

Вот и всё. Сейчас он точно развернётся и уйдёт. Я опускаю голову, разочарованно поморщившись, поворачиваюсь боком к зельевару и беру с полки первую попавшуюся книгу. Это оказывается «История инквизиции в Испании», местами потрёпанная и обветшалая.

Вторая ладонь так и сжимает круглую вещицу в кармане. Я достаю её и опускаю на обложку.

Загадочным предметом оказывается чёрная пуговица полусферической формы на ножке. Самая простая на вид, у меня такой никогда не было.

Главное — как она могла оказаться в моём кармане? Опускаю взгляд вниз и только сейчас обнаруживаю, что на мне надеты те чёрные брюки, в которых я был на похоронах. Когда я перестал замечать, в чём хожу? Не то чтобы мне принципиально важно, какая на мне сегодня рубашка или джинсы, но всё же.

И ещё я обнаруживаю, что Снейп не ушёл. Стоит в паре футов от меня у противоположного стеллажа, заинтересованно листая толстенную книгу. Он что, всегда теперь будет крутиться возле меня?

Профессор оборачивается, видимо, почувствовав мой взгляд.

— Случайно не ваше? — произношу я первое, что приходит на ум в данной ситуации, и указываю на пуговицу.

Он смотрит на неё всего мгновение и вдруг меняется в лице, словно только что нашёл ответ на какой-то волнующий его вопрос, затем медленно кивает.

— Откуда она у вас? — спрашивает зельевар. Вот что-что, а голос его никогда не подводит. Мне бы так уметь.

— Даже не знаю… она лежала у меня в кармане брюк, — отвечаю я, поразмыслив, делаю шаг по направлению к Снейпу и протягиваю пуговицу.

Он вновь бросает на меня свой коронный пристальный взгляд, но быстро принимает потерю и отворачивается к раскрытой на столе книге.

И тут я вспоминаю. Годрикова Впадина, кладбище, глухой звук, когда гробы коснулись дна ямы, показавшийся невыносимо громким в тишине, и человек, за чью ладонь я крепко держался, зажмурив глаза. В этот момент я так сильно вцепился второй рукой в запястье мужчины, что похолодели собственные пальцы, под которыми я ощутил ровный ряд маленьких пуговичек. Ему наверняка было неприятно, но он молчал и не совершал попыток ослабить мою хватку, словно понимал, что только так я сдерживал себя от истерики, в которую был готов вот-вот впасть. И потом, когда всё закончилось, в моей ладони осталась эта самая оторванная чёрная пуговица.

Пуговица Снейпа. Это был он.

И я абсолютно не знаю, что мне делать сейчас. Ума не приложу, как мне его поблагодарить, зная нелюбовь профессора к подобным «сентиментальным и бессмысленным вещам» и то, что он делает всё не ради благодарности. Но ради чего тогда?

— Кстати, я вызвал тебя на Мощёный двор не столько за тем, чтобы поговорить, сколько для того, чтобы отдать вот это.

Зельевар спасает меня от неловкого положения, достав из кармана, спрятанного в складках мантии, небольшой пузырёк с тёмной сиропообразной жидкостью. Затем протягивает его мне с самым невозмутимым видом, а я глубоко сожалею о том, что мне неизвестны мысли Снейпа. Ведь должен же он как-то отнестись к тому факту, что я вспомнил его.

Так, стоп. Разве я говорил ему, что у меня большие прорехи в воспоминаниях о похоронах? Нет, не говорил. Из этого следует, что…

— Поттер, берите же! Я не буду стоять здесь до вечера и ждать, когда ты очнёшься от состояния глубочайшей задумчивости, — нетерпеливо бросает зельевар, и я встряхиваю головой, принимая флакон и бурча что-то наподобие извинений за свою невнимательность.

— Оставь свои извинения при себе, и подумай лучше вот над чем. Как я уже говорил, твоё настроение метается от агрессивного к подавленному со скоростью загнанной лани. Ты злишься на себя из-за того, что не можешь ничего изменить, и на мир за то, что он повернулся к тебе тем местом, каким обычно поворачивался к другим людям. Но жизнь — штука жутко несправедливая, а твоя была абсолютно безоблачной все предыдущие семнадцать лет. Теперь ты должен пройти через те испытания, что она тебе преподнесла и доказать, что ты — слабый и безвольный маменькин сынок, а взрослый человек, способный стойко перенести даже такую вещь, как утрата родителей.

Да, если бы в моей голове всё было так же ясно и просто, как в его.

— Спасибо, профессор, я, конечно, постараюсь… — раздражённо цежу я, но зельевар взмахом руки останавливает мой несостоявшийся протест. Затем, уперев кулак в бок и опершись кончиками растопыренных пальцев другой руки о лакированный стол, смотрит на меня так, словно всем своим видом хочет сказать: «Как же я устал с тобой возиться».

— Пойми, Поттер, не в моих правилах вешать лапшу на уши или сулить счастливое будущее, как это умеет делать Дамблдор. Правда, какой бы она ни была, в любом случае лучше самой приторной лжи.

Я немного ошалело распахиваю глаза, переваривая смысл только что услышанного, бездумно верчу пальцами прохладный флакон с зельем.

— Почему вы так отзываетесь о директоре?

— Потому что тебе ещё предстоит столкнуться с подобным его поведением, — тихо отвечает Снейп, затем поднимает ладонь и устало трёт виски подушечками пальцев, прикрывая глаза на пару мгновений.

Я смотрю на профессора, догадываясь о том, что он тоже не спит по ночам, только явно не из-за бессонницы.

— Это слабое снотворное и успокоительное в одном флаконе, — кивает зельевар в сторону пузырька в моих ладонях, перестав массировать виски.

— Вы варили его специально для меня? — спрашиваю, не в силах скрыть улыбку.

— Нет, Поттер, нечем было заняться ночью, — язвит Снейп, но без оттенка злости или недовольства. — Десять капель перед сном будет достаточно.

— Благодарю вас, — снова улыбаюсь, в этот раз слабее, на что профессор лишь отмахивается.

— Как, кстати, твоя рука?

Я не сразу понимаю, о чём он, а когда до меня доходит, тушуюсь и невнятно заверяю, что с рукой всё в порядке.

Опустив флакон с зельем в карман, я решаю дойти до гостиной Гриффиндора и написать Рону и Гермионе. Я получил от подруги одно-единственное, но очень длинное письмо на следующий день после похорон. Она проводит оставшееся до учёбы время у семьи Уизли, и я представляю её состояние, потому что в каждом слове в письме сквозило неприкрытое волнение за моё душевное состояние. Гермиона взяла с меня обещание писать ей раза три в неделю, как минимум. Делать нечего, пришлось пойти на уступки, хотя все мои письма ограничиваются простым: «Со мной всё хорошо» и ещё плюс два-три предложения.

Я обхожу Снейпа, и до моего обоняния долетает едва уловимый аромат, но всё же отличный от царящего в библиотеке приятного запаха старого пергамента: тонкие ноты перечной мяты и сладковатый, ни с чем не сравнимый, дурман чабреца. Последний очень хорошо знаком мне, потому что много лет назад это растение кустилось на заднем дворе дома в Годриковой впадине, и мама частенько заваривала с ним чай, аромат которого доходил до второго этажа. Именно с этим чаем она подавала маленькие сладкие булочки, которые так приятно пахли ванилью. О, мы с папой их просто обожали.

Да-да, именно этот коктейль из ароматов мяты и чабреца был на кладбище, и принадлежал он опять-таки Снейпу. Только профессор, скорее всего, варил зелье с использованием этих лечебных трав, но тот факт, что это — ароматы моего детства…

Я иду на поводу у подозрительного щемящего чувства в груди и утыкаюсь носом в плечо профессора. Даже боюсь представить, как всё выглядит со стороны, но не задумываюсь об этом. Запахи ударяют в нос, настолько родные и близкие, что я прикрываю глаза, ладони сами собой тянутся к напрягшейся руке зельевара, пальцы одной руки пробегают вверх до локтя и замирают там.

В сознании проплывают яркие и солнечные картины прошлого: я вспоминаю мамину огненную гриву, папину лучезарную улыбку и смешинки в глазах, тонкие женские пальцы, сжимающие мою ладонь, и крепкие отцовские объятия, подарочный свёрток с мантией-невидимкой внутри и вкус свежеиспечённого малинового бисквита.

Детали, сумбурные и хаотичные, но не менее драгоценные, чем цельные картины.

Чужие пальцы мягко, но настойчиво теребят мою ладонь, сжатую на локте Снейпа, и воспоминания, спугнутые прикосновением, растворяются в сознании.

Я медленно открываю глаза, но руку не убираю. Профессор внимательно смотрит на меня, его пальцы смыкаются вокруг моего запястья. Он так близко, и я понимаю, что медленно и мучительно краснею, но в то же время ещё одна мысль неспешно доходит до разума: мне спокойно. По-настоящему спокойно рядом со Снейпом.

Он молчит, и я ничего не говорю, только смотрю в глубину его тёмных глаз, которая может пугать, и собственные глаза уже жжёт, потому что я боюсь даже моргнуть. Умом понимаю, что надо бы разжать пальцы на его локте, но ведь если бы ему было неприятно, он дал бы мне знать, ведь так?

— У тебя… — тихая, как шелест страниц, фраза слетает с его губ и растворяется в воздухе, пахнущем книжной пылью.

Я понимаю, что прямо сейчас переступаю какую-то черту, выхожу за допустимые рамки, но мне плевать. Потому как мне до одури важно знать, что «у меня» такого есть. Это явно не то, что он когда-либо говорил мне, что-то, что я услышу о себе впервые и, чёрт побери, я должен это услышать, ибо второго шанса просто может не быть.

Я привстаю на цыпочках, чтобы быть выше, уже двумя руками держась за руку профессора, и опираюсь подбородком на его плечо.

— У меня?.. — повторяю я максимально тихо, но он слышит. Суставы на пальцах немного затекли, но больше я не позволяю себе пошевелиться, замерев, как статуя, чтобы не спугнуть откровенность Снейпа.

Он медленно хмурится и отвечает таким тоном, будто сам удивлён тем, что он это говорит:

— Глаза, как у твоей матери.

И я понимаю. Глаза, как у Лили. Как у женщины, которую он некогда любил, и которая погибла.

Он не привык жаловаться на судьбу, не пытается прятаться за чужие спины, не приемлет ничьей помощи и уж тем более не признаётся в собственных слабостях. Да, я всё это прекрасно знаю, а то, что он сейчас произнёс, красноречиво подтверждает его переживания из-за потери близкого человека. Я абсолютно не понимаю, как ему удаётся держать это в себе.

Он снова хмурится. Только не так, как до этого, а более чем осознанно. Будто до него доходит всё то, что сейчас происходит. То, что мы так близко друг другу, и он мягко сжимает моё запястье, что я стою на цыпочках и опираюсь подбородком на его плечо, а между нашими лицами ничтожные дюймы.

— Десять капель. Перед сном. Не забудь, — произносит Снейп отрывисто и совсем без эмоций, его пальцы исчезают с моего запястья так же неожиданно, как и их хозяин, отстранившийся от меня и затем уже вихрем скрывшийся за стеллажом.

Гулкий звук быстро удаляющихся шагов, скрип двери — и тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом зачарованных учебников, летающих где-то под сводчатым потолком, вновь воцаряется в библиотеке.

Потрясающе. Ученик, у которого мозги в последнее время набекрень, настойчиво цепляется за своего профессора, как репейник за мантию. Хм, или профессор делает всё для того, чтобы этот самый ученик привязался к нему?

Я фыркаю. Мерлин, нет, ну что за бред? Чтобы Снейп — и…

Нет, определённо и безоговорочно, нет.

Ведь рядом с Сириусом я не чувствую ничего такого, как со Снейпом. Или с Люпином. Они защищают меня, хотя я не просил их об этом, и всего-то.

В таком случае, от чего защищает меня Снейп? На этот вопрос я не знаю ответа, но в другом я точно уверен: он говорит всё так, как есть, не боясь произнести вслух порой даже самых жестоких, но правдивых слов. Ни от кого другого я не дождусь ничего подобного, потому что они страшатся ранить меня или потревожить болезненные воспоминания.

А Снейпу неизвестен страх. Да, слова — самое страшное, но в то же время действенное оружие. И он знает, что нужно сказать, чтобы воздействовать на меня.

Или, что ещё удивительнее, иногда он выдаёт такие сугубо личные факты, от которых я впадаю в ступор и делаю то, чего абсолютно не ожидаю даже сам от себя.

Только теперь меня гложет очередная проблема. Я хочу помочь ему.

— Обалдеть, — выдыхаю, отодвинув стул и упав на сиденье всей тяжестью своего тела.

Да, я знаю, как глупо и смешно это звучит! Взрослый мужчина не нуждается в помощи семнадцатилетнего мальчишки. Но у нас беда — одна на всех. Если я могу достучаться до Сириуса, до Люпина, то до Снейпа — никак. Я не верю, что он ничего не чувствует, что не страдает в глубине души. Он же не каменный, в конце концов.

Я знаю, что сделаю. Я подкараулю его после отбоя. У меня же есть мантия-невидимка.

Грустная улыбка появляется на моих губах. Подарок отца…

Ох, боюсь, что нарвусь на град упрёков и замечаний по поводу того, что не сплю ночью, а, следовательно — не пью зелье, но ничего. Оно того стоит. В конце концов, мне какого-то чёрта понадобилось увидеть его Чёрную метку. Я сам не понимаю, почему это так важно для меня, но нутром чую, что, если он сможет показать её мне, то я найду в себе силы задать самый главный вопрос: что происходило на собрании Пожирателей в тот роковой вечер.

* * *

Жуткая новость, которую я узнаю из письма Невилла, приводит меня в оцепенение. Большая хохлатая сова приносит мне почту во время ужина в Большом зале. Я писал другу пару дней назад, и вот получаю от него ответ.

Оторвавшись от морковной запеканки, разворачиваю небольшого размера пергамент и вижу четыре предложения, написанные явно дрожащей рукой:

«Сегодня Пожиратели Смерти схватили моих родителей. Беллатриса Лестрейнж и Барти Крауч-младший пытали их заклятием Круциатус, пытаясь выведать моё местоположение. Сейчас мама и папа в Госпитале им. Св. Мунго. Гарри, мне страшно».

Ниже стоит вчерашняя дата.

— Господи, Невилл…

Ложка выпадает из моей руки, я вскидываю глаза и впиваюсь потерянным взглядом в профессора Люпина, сидящего напротив. Он встречает мой взгляд, хмурится, медленно опускает вилку на стол, потом разжимает мои пальцы, забирая пергамент, и читает. Когда он вновь поднимает глаза, я вижу, что в них читается почти такой же шок, какой одолевает меня.

Сидящий рядом с ним Сириус тоже изучает письмо. Теперь мы уже втроём видим отражение немого ужаса в лицах друг друга.

Алиса и Фрэнк в Госпитале имени Святого Мунго? Значит, они живы. И что означает фраза «пытаясь выведать моё местоположение»? Он что, в момент нападения не был с родителями?

Барти Крауч-младший. Так вот как его зовут. Я снова и снова прокручиваю фамилию в своей голове, пытаясь вспомнить, где я мог слышать её, только без окончания, а просто Крауч. Не в Министерстве ли есть человек с такой фамилией?

С ума сойти, если моя догадка подтвердится, и окажется, что Барти, Пожиратель Смерти, — сын какого-либо министерского работника… Откуда тогда взяться порядку в волшебном мире?

Люпин встаёт с места и, подойдя к Дамблдору, что-то шепчет ему на ухо. Выслушав, директор размышляет буквально пару мгновений, бросает взгляд в мою сторону и только после этого отвечает Ремусу. Тот кивает и возвращается за стол.

Видимо, я слишком явно сверлю профессора вопросительным взглядом, отчего он сдаётся и тихо произносит:

— Дамблдор собирает нас в своём кабинете после обеда.

— Я тоже пойду, — произношу настолько громко, чтобы директор мог услышать меня.

Люпин лишь неопределённо пожимает плечами и возвращается к принятию пищи.

У меня же аппетит пропадает. Лениво размешивая сахар в чае, я думаю о Невилле. Где он сейчас? И, наконец, что сделали Пожиратели с его родителями, раз они в Госпитале имени Святого Мунго?

Директор встаёт со своего места и быстрым шагом покидает Большой зал. Ремус, Сириус, МакГонагалл и Снейп следуют за ним. Выждав буквально минуту, я выхожу следом, направляясь в сторону директорского кабинета, как вдруг понимаю, что не знаю пароля.

Прибавив шагу, догоняю взрослых и тихо пристраиваюсь сбоку крёстного. Он бросает на меня короткий взгляд, мимолётно улыбается, и его лицо вновь возвращает сосредоточенное выражение.

Дамблдор ничего не говорит по поводу моего незваного присутствия и вообще ведёт себя так, словно он один в кабинете и на него не направлены пять внимательных взглядов. Старый волшебник садится в своё кресло, ставит согнутую в локте руку на резной подлокотник и задумчиво водит длинными пальцами по седой бороде. Никто больше не садится, да и кресел всего два, профессор МакГонагалл стоит по одну сторону массивного стола, рядом с ней Снейп, я же с Сириусом и Люпином — по другую сторону.

Остановившись за крёстным, исподтишка разглядываю кабинет. Я редко здесь бывал, всего-то пару раз, и то по случаю весьма серьёзных проделок нашей Гриффиндорской компании в младших классах.

Никто не решается заговорить первым, не желая тревожить раздумья директора. Даже портреты на стенах сохраняют молчание, а многочисленные замысловатые механизмы, расставленные всюду, куда не посмотришь, жужжат тише обычного.

Время уже перевалило за полдень, яркое солнце заливает кабинет, отражаясь в металлических кольцах вращающегося на подоконнике прибора, преломляясь в стекле большой лупы на столе и рассыпаясь задорными зайчиками по каменному полу. Один из них как раз дрожит возле моей ноги, я смотрю на него, и мне почему-то становится грустно. Такой солнечный день — а мы собрались здесь в попытке решить страшные, даже непоправимые проблемы. Не то чтобы они меня не волнуют, скорей, наоборот…

— Гарри, подойди к столу.

Встрепенувшись, я поднимаю голову и выглядываю из-за плеча Сириуса. Дамблдор неотрывно смотрит на меня. Я-то зачем ему понадобился?

Я не привык к столь явному вниманию директора к своей персоне. Не было у нас с ним подобного рода бесед, да и с чего бы им быть? Поэтому в данный момент чувствую себя не в своей тарелке, даже успеваю пожалеть о том, что увязался вслед за всеми.

Поджав губы, выхожу из-за спины крёстного на солнечный свет.

— Сядь, пожалуйста, — спокойным тоном произносит волшебник, кивая в сторону одного из кресел.

Скованно пожав плечами, я присаживаюсь на край сиденья и перебираю пальцами. Не нравится мне всё это.

— Я должен был ещё неделю назад поговорить с тобой, но всё время откладывал разговор, и в этом моя вина. Теперь настал такой момент, что не имею права тянуть время и дальше. Я был абсолютно уверен, что сегодня ты последуешь за нами, в конечном счёте, именно тебе Невилл Лонгботтом прислал письмо.

Да, мне это совсем не нравится.

Дамблдор подаётся вперёд, опершись локтями на стол, соединяет кончики пальцев и внимательно смотрит сквозь половинчатые стёкла очков прямо мне в глаза. Луч солнца попадает на его седую бороду, и на просвет она оказывается блестяще-серебристой.

— Джеймс и Лили погибли, защищая тебя, но Волдеморт не остановится ни перед чем в своём желании убить их сына, потому что ты — потенциальный Избранный. Пока ты в Хогвартсе, никакая опасность тебе не грозит. Я опережу твой вопрос и скажу, что да, Невилл Лонгботтом также в безопасности, его дом по-прежнему защищён заклятием Фиделиус, но Пожиратели Смерти сумели схватить его родителей вчера вечером, когда те возвращались домой после окончания рабочего дня. О Фрэнке и Алисе не было никаких известий, пока сегодняшним утром их случайно не обнаружили прямо у входа в Министерство.

— Кто их нашёл? — подаёт голос Минерва, подошедшая к креслу, в котором я сижу.

— Берта Джоркинс, что, в принципе, неудивительно, — отвечает директор, несколько пренебрежительно махнув худощавой кистью. — Ей присуще исключительное любопытство и страсть совать свой нос порой даже туда, куда не следует. Хотя в этот раз её любознательность нам помогла.

— И что было потом? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Началась шумиха. Берта разболтала всем и вся о неожиданной «находке», съехались репортёры Ежедневного Пророка, и я не удивлюсь, если завтра же на первой полосе огромными буквами будет опубликована ошеломляющая новость о том, что Фрэнк и Алиса Лонгботтомы сошли с ума по вине Пожирателей Смерти.

— Как сошли с ума? — недоверчиво спрашивает Снейп.

— Вот так, Северус, в прямом смысле этих слов. Пожиратели настолько увлеклись пытками Империусом, желая вытянуть правду из супругов, что попросту довели их до полной невменяемости и сумасшествия.

Профессор МакГонагалл ахает за моей спиной, директор качает головой, а у меня в мыслях полнейшая несостыковка:

— Простите, директор, но почему Пожиратели не… убили их?

— Я не совсем понимаю тебя, Гарри, — Дамблдор хмурится.

Я кусаю нижнюю губу с внутренней стороны, нетерпеливо ероша волосы на затылке. Как же мне объяснить?

Встав с кресла, сцепляю пальцы в замок и меряю кабинет шагами, не поднимая глаз от пола.

— Просто я считаю, что это — не их стиль, или метод, называйте, как хотите, — отвечаю через некоторое время, остановившись возле Люпина и взирая на директора. — Пожиратели скорей сразу убили бы Лонгботтомов, как только те оказались ненужными, а не оставляли полуживыми у входа в Министерство.

— В таком случае, Поттер, вам мало что известно об амбициях Тёмного Лорда и его приближённых, — подозрительно ровным голосом произносит Снейп, медленным шагом приближаясь ко мне. — Волдеморт относится к тому малому числу волшебников, которые желают продемонстрировать всем свою беспощадность. Только убивая, он уже зарабатывает себе звание опасного мага, но доводя людей до сумасшествия, превращая их в безвольных кукол…

Его голос постепенно понижается до вкрадчивого шёпота, и эта его манера говорить вызывает стаю ледяных мурашек вдоль позвоночника. Снейп останавливается напротив меня, так что мне приходится чуть запрокинуть голову, чтобы заглянуть в непроницаемое лицо,

— Одним словом, Северус хотел сказать, что случай с родителями Невилла — способ привлечь к себе внимание. Волдеморт стремится к тому, чтобы о нём узнали все, он хочет держать в страхе всю магическую общественность Великобритании. Потому что страх — это своего рода особый вид власти, к которой он так стремится.

— Но неужели власть — его единственная цель? — медленно выговариваю я, переваривая полученную информацию, сам смотрю на сосредоточенного Снейпа. Он, так и не потрудившись отойти на почтительное расстояние, продолжает сверлить взглядом дырку у меня во лбу.

— К сожалению, нет, — вздыхает Дамблдор.

Я перевожу взгляд на пронзительно-голубые глаза волшебника, ожидая продолжения, которого, судя по всему, не будет. Поэтому я задаю ещё один волнующий меня вопрос, предварительно обогнув зельевара и остановившись возле стола директора:

— Где сейчас Невилл?

— Он у себя дома вместе со своей бабушкой Августой.

— И никто ничего не предпримет? — спрашиваю я, скептически изогнув бровь.

— Гарри, как я уже сказал… — устало начинает Дамблдор, но я нахожу в себе смелость перебить волшебника, чуть подаваясь вперёд и опираясь ладонями о гладкую столешницу.

— Сколько вам нужно ещё смертей или покалеченных людей, директор? Сколько так может продолжаться? Несколько семей уже погибло, мои родители мертвы, я чудом остался жив, Невилл в опасности, я уже не говорю про его маму и папу…

Я начинаю задыхаться от возрастающего гнева, делаю паузу и набираю в лёгкие воздуха, чтобы продолжить свою отповедь, но Сириус опережает меня, оказываясь сбоку и опуская ладонь на моё плечо. Я чувствую, как несильно сжимаются его пальцы, словно в попытке утихомирить мой пыл.

— Гарри прав. Нельзя всё это так оставлять. Мы должны привезти Невилла в Хогвартс так же, как сделали это с Гарри. Здесь они оба будут в безопасности. Здесь им будет легче справляться со своей болью.

Я поворачиваю голову к Сириусу, пытаясь безмолвно передать ему свою благодарность. Он слегка покачивается в мою сторону, его рука скользит по моей спине к другому плечу, обнимая и едва ощутимо прижимая к себе.

— Профессор Дамблдор? — зову директора, так и не удостоившего ответом ни меня, ни Сириуса. Он поднимает глаза и пару мгновений изучает нас всех, будто только что заметив чужое присутствие. Очередная попытка, теперь уже Минервы, достучаться до волшебника прерывается нетерпеливым взмахом руки.

Мерлин, он что, решает какие-то стратегические планы, известные ему одному?

— Директор, у меня есть предложение, — подаёт голос Ремус, делая шаг вперёд и останавливаясь с другого бока от меня. Таким образом, я оказываюсь заключённым между двумя мужчинами.

— Я могу вместе с Сириусом отправиться за Невиллом. Так мы не привлечём к себе лишнего внимания ни со стороны прессы, ни со стороны Пожирателей, что ещё хуже.

— Нет, только не вы! — восклицаю я раньше, чем успеваю остановить себя. Я снимаю руку крёстного со своего плеча, разворачиваясь лицом к Люпину и Сириусу, перевожу взгляд с одного на другого. — Я не позволю сделать это вам.

Крёстный опускает голову, но я успеваю заметить улыбку, какая обычно появляется на лице родителей в моменты капризов их детей, отчего прихожу в ещё большее негодование.

— Гарри, это на самом деле будет безопасней, чем если мы вышлем отряд мракоборцев из Министерства, — раздаётся мягкий голос Дамблдора за моей спиной, и я понимаю, что имел ввиду Снейп, когда говорил о любви директора к приукрашиванию событий.

Я пропускаю последнюю реплику мимо ушей, вцепляюсь пальцами в плечи Сириуса, быстро качаю головой, не желая мириться с происходящим.

— Сириус, пожалуйста, прошу тебя, останься, — шепчу так тихо, что мои слова могут слышать лишь крёстный и стоящий рядом Ремус.

Я понимаю, что выгляжу сейчас как минимум смешно, так как все мои попытки напрасны, но, дьявол, я не хочу потерять последнего родственника!

Он как-то странно улыбается, будто не осознаёт опасности того, что они с Люпином задумали, и от этого я готов впасть в отчаянье.

— Гарри, не волнуйся, мы будем осторожны, — он расцепляет мои пальцы и гладит по голове, как маленького, а меня буквально трясёт от злости.

Я ни за что в жизни его не переспорю. Чёртово гриффиндорское упрямство.

Остаток уже не столь значительной беседы я не слушаю, отойдя к самому выходу и привалившись плечом к массивному серванту, полки которого заставлены стеклянными и хрупкими на вид фигурками самой разнообразной геометрической формы.

Я уже начинаю привыкать к коротким взволнованным взглядам МакГонагалл и длинным задумчивым — Снейпа. Дожился, называется.

Как только всё заканчивается, я первым покидаю кабинет директора, чувствуя себя как никогда отвратительно. Скорости моей походки сейчас мог бы позавидовать сам зельевар.

— Гарри, постой! — запыхавшийся Сириус догоняет меня у портрета, за которым кроется вход в башню Гриффиндора. — Куда ты так стремительно умчался?

Я молча изучаю взглядом полную даму на гобелене, ожидающую пароля.

Вот и что мне ответить крёстному? Что он — единственный, кто остался у меня после смерти родителей? Что я переживаю за него так, как ни за кого больше в этом мире? Что я, в конце концов, был не в силах слушать остаток того, лишенного всякого смысла, разговора?

— А что мне оставалось делать? — недовольно заявляю, поворачиваясь лицом к Сириусу и не обращая ни малейшего внимания на возмущённые возгласы дамы с портрета. — Ты даже не представляешь, насколько это может быть опасно!

Крёстный вздыхает, подходит ближе и обнимает меня за плечи, прижимая к себе и поглаживая затылок пальцами другой руки.

— Я всё понимаю, Гарри, но и ты пойми меня: Невилл в опасности, и я не верю словам Дамблдора о том, что парню ничего не грозит. Дом на площади Гриммо тоже был защищён — и что от него осталось… — он чуть отстраняет меня от себя, заглядывая в лицо, — да дело даже не в доме, хоть я и провёл там своё детство, а в Лили и Джеймсе, в тебе, наконец. Ты остался жив, и я благодарен судьбе за это.

— Вот и не шути с этой самой судьбой, потому что во второй раз она может оказаться не столь благосклонной, — настойчиво произношу, но Сириус отмахивается и, отпустив меня, произносит пароль.

Портрет отъезжает в сторону, при этом дама не удерживается от фырканья, крёстный проскальзывает в овальный проём, я — вслед за ним, и мы оказываемся в гостиной.

Он опускается в стоящее рядом с камином кресло. Я присаживаюсь на его подлокотник, за счёт чего получаюсь выше Сириуса, и выжидающе выгибаю брови.

Он должен понимать, что не отделается от меня, пока не предоставит убедительное объяснение.

Шумно выдохнув, крёстный пропускает сквозь растопыренные пальцы волну иссиня-чёрных волос, блеснувших в слабом свете заходящего солнца и вновь рассыпавшихся по плечам мужчины, после чего накрывает своей ладонью мою ладонь, покоящуюся на колене.

— Невилл — твой друг, и я не верю, что ты не переживаешь за него, — серьёзно произносит Сириус, легонько сжимая мои пальцы.

— Конечно же, я переживаю, но причём тут это? — я недоверчиво хмурюсь, облокачиваясь на изголовье кресла свободной рукой и смотря на крёстного сверху вниз.

— Притом, что кто-то должен забрать его из дома и привезти сюда, пока не случилась ещё одна беда. Ты, как никто другой, должен понимать, как тяжело ему, потому что парень, считай, тоже остался без родителей.

— Понимаю… — произношу я неожиданно севшим голосом, устремляю затуманенный взор через плечо крёсиного в окно, нервно постукивая пальцами по спинке кресла.

Сириус не даёт паузе затянуться и продолжает:

— Вдвоём вам будет хоть немного, но легче. Касаемо меня — я же выжил после нападения Волдеморта, что уж говорить о простой вылазке в Лондон… Эй, Гарри, где сейчас твои мысли? — он переходит на шёпот, легко пошевелив мою ладонь.

Я возвращаюсь взглядом к его загорелому лицу.

— Они здесь, с тобой, — слабо улыбаюсь.

Он выпускает мои пальцы для того, чтобы обнять за талию, при этом чуть запрокинув голову и заглянув в глаза. На этот раз тишина не тяготит нас, и я позволяю себе расслабиться, впервые с момента получения почты в Большом зале. Я опускаю голову на плечо руки, лежащей вдоль спинки кресла, сгибаю её в локте и зарываюсь пальцами в жёсткие волосы на затылке. Дужка очков прижимается к скуле, и они, соскочив с носа, немного съезжают вбок, но я не обращаю внимания, потому что не хочу портить момент.

— У тебя глаза, как у Лили, — голос Сириуса мягко нарушает молчание.

Что-то вздрагивает у меня внутри, и я смотрю на крёстного уже более осознанно, чем пару мгновений назад. Лёгкая улыбка трогает его губы, создавая маленькие мимические морщины в уголках — единственные на всём загорелом лице. Он красив так же, как на фотографии, выпавшей из маминого дневника, возможно, даже ещё красивее. На снимке был мальчишка, а сейчас передо мной — весьма привлекательный мужчина, тем не менее, сохранивший юношеское обаяние и особенный магнетический взгляд из-под густых чёрных ресниц. Только сейчас в моей голове появляется вопрос, почему крёстный так и не обзавёлся семьёй.

— Знаю, мне уже сказал это один человек, — задумчиво отвечаю, размышляя над своим вопросом, и подцепляю прядь волнистых волос Сириуса пальцами другой руки.

— Кто же? — заинтересованно спрашивает он, отодвигая чёлку, упавшую мне на глаза.

Встречаю его взгляд. Затем пожимаю плечами и тоном, будто говорю о погоде, произношу:

— Профессор Снейп.

К моему удивлению, Сириус понимающе улыбается. Слишком понимающе.

— Что? — восклицаю я с наигранным недовольством, еле сдерживая себя от того, чтобы не расплыться в смущённой улыбке. Вот зачем он так меня разглядывает?

— Он хороший человек.

Я чуть не падаю с подлокотника прямо на густой ковёр.

— Мерлин, завтра настанет конец света! — тяну я, резко распрямляясь и театрально всплескивая руками.

Сириус смеётся, шутливо толкает меня в плечо, и в этот раз я на самом деле сваливаюсь на пол. Крёстный спохватывается, но я отмахиваюсь от него, смеясь, усаживаюсь по-турецки и замираю в таком положении.

— И как я пропустил тот момент, когда профессор Снейп перестал быть врагом номер один для тебя? — спрашиваю с нескрываемым задором в голосе, подпирая подбородок кулаками и стараясь не расплыться в коварной улыбке.

Сириус откидывается на спинку кресла, проводя ладонями по мягким подлокотникам, загадочно улыбается и отвечает:

— Когда я оказался в больничном крыле Хогвартса, а он самостоятельно варил лекарственные зелья, чтобы ускорить моё выздоровление. Конечно, я понимаю, что кроме него и мадам Помфри никто другой не смог бы спасти меня, но я проникся такой благодарностью к нему, которое позже переросло в уважение, что и не заметил, как отношения между нами существенно изменились.

— Не прошло и семнадцати лет, — усмехаюсь, качая головой.

— Ну, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Кстати, я хотел кое-что подарить тебе, — вспоминает Сириус, и его глаза загораются особенным огоньком, таким, какой я часто видел у отца.

Он поднимается с кресла, пересекает гостиную, прытко взбегает по лестнице, скрываясь за дверью спальни.

С интересом наблюдаю, как крёстный возвращается через минуту со свёртком пергамента, какой я видел у него несколько недель назад, когда мы ещё жили в Годриковой Впадине.

— Это — очень полезная вещица, Гарри. Конечно, мне надо было отдать её тебе гораздо раньше, но Лили запрещала, и вот, в общем, держи.

Сириус опускается на ковёр напротив меня, протягивает мне свёрток.

Я с интересом начинаю раскрывать его, но крёстный останавливает меня. Подмигнув, он достаёт волшебную палочку из внутреннего кармана пиджака, прикасается кончиком к середине сгиба и произносит:

— Торжественно клянусь, что замышляю шалость и только шалость!

Я не успеваю усмехнуться странным словам, как на чистом до этого пергаменте начинают появляться узоры, будто кто-то невидимый рисует чернилами.

— Господа Лунатик, Бродяга, Сохатый и Хвост, поставщики вспомогательных средств для волшебников-шалунов с гордостью представляют свое новое изобретение — Карту Мародеров… — с нарастающим удивлением читаю постепенно вырисовывающиеся слова, от которых во все стороны расползаются чёрные линии, и всего через несколько мгновений передо мной появляется карта Хогвартса. Стоп, а это ещё что такое?

Я приближаю карту к лицу, всматриваясь в двигающуюся точку с подписью, и ахаю.

На лице Сириуса расцветает лучезарная улыбка.

— Да-да, это профессор МакГонагалл идёт по коридору в сторону своего кабинета.

— То есть карта показывает любого, кто в данный момент находится в замке? — быстро выговариваю я, всё ещё не веря своим глазам, и разглядываю теперь точку с фамилией Дамблдора, замершую посреди директорского кабинета.

— Абсолютно любого. И не только на территории Хогвартса. Ещё Хогсмид и тайные проходы к нему.

— Сириус, это просто… невообразимо! — выдыхаю я, не в силах отвести взгляд от чудо-карты.

— Я рад, что тебе понравилось. И ещё кое-что для твоего спокойствия, — добавляет крёстный и протягивает мне маленькое круглое зеркальце.

— Что это? — спрашиваю, вертя в руках полученный предмет.

— Сквозное зеркало. У меня есть такое же. По нему можно связаться друг с другом в любой момент, нужно только чётко произнести имя владельца другого зеркала. Раньше оно было у твоего отца, теперь же оно твоё.

— Такое чувство, что вы решили передать мне по наследству всё, что некогда принадлежало вам, — подмечаю я, пряча зеркало в карман брюк.

— А кому же ещё теперь отдавать всё? — он улыбается и, спохватившись, добавляет, — Кстати, да, чтобы карта вновь исчезла, надо дотронуться до неё кончиком волшебной палочки и произнести: «Шалость удалась». И ещё: надеюсь, теперь, когда у тебя есть зеркало, ты со спокойной душой сможешь отпустить меня за Невиллом.

Я перевожу взгляд с карты на Сириуса, коротко вздыхаю.

— Насчёт спокойствия я не уверен, но отпустить — отпущу, — опережая ответ крёстного, добавляю, — и то только потому, что тебя не удержат никакие доводы.

Сириус мягко улыбается в ответ, растягиваясь на ковре и глядя в высокий потолок. Я распрямляю затёкшие ноги, одёргивая штанины, затем ложусь на бок, подперев голову согнутой в локте рукой. Раскрытая карта разделяет нас, я лениво путаюсь пальцами другой руки в густом ворсе, наблюдая за тем, как маленькая чернильная точка с надписью: «Северус Снейп» медленно движется по крытому мосту, ведущему к стадиону. Не доходя до конца, она замирает на пару мгновений, потом начинает такое же неспешное движение в обратную сторону.

— В школьные года мы часто так проводили время с твоим отцом: лёжа на этом самом ковре и болтая обо всём на свете.

Поднимаю глаза на крёстного, немного удивлённо выгнув брови.

— Он никогда мне об этом не рассказывал…

Сириус подкладывает руки под голову, не отрывая взгляда от массивной люстры со свечами, шумно выдыхает и тихо произносит:

— Мне так не хватает Джеймса…

— Сириус, — бурчу я с едва различимым укором в голосе, снимая очки и потирая переносицу, — давай не будем трогать рану, которая ещё не успела затянуться.

Он качает головой настолько, насколько это возможно в его лежачем положении, затем поворачивает лицо в мою сторону.

— Ты так похож на него.

Затем вытягивает руку и прикасается костяшками пальцев к моей щеке. Сомнение мелькает в его красивых глазах, неожиданно он убирает руку и как можно убедительней добавляет:

— Ты не подумай, что я вижу в тебе только Джеймса. Ты — это ты, Гарри, и можешь не сомневаться в моей привязанности к тебе.

— И в мыслях не было, — чуть улыбаюсь вдобавок.

Теперь я знаю, что у меня есть ещё один человек, с которым мне может быть так же спокойно, как со Снейпом.

— Вот проклятье!

Я вскакиваю на ноги и, вцепившись пальцами в волосы, начинаю мерить быстрыми шагами пространство между камином и окном.

— Что случилось?

Сириус, удивлённый моим странным поведением, встаёт следом за мной и присаживается на подлокотник кресла, сцепив пальцы в замок и вопросительно взирая меня.

— Дневник…

Я замираю возле окна, останавливаю взгляд на багровом солнечном диске, медленно закатывающемся за горизонт.

Мамин дневник. Сгорел вместе с домом. Как я мог оставить столь ценную вещь в ящике прикроватной тумбочки, а не взять его с собой? Тетрадка была тонкая и могла свободно поместиться за пазухой.

Знай я, что случится в тот вечер, сделал бы всё абсолютно по-другому.

По волшебству загораются свечи на канделябрах и люстре, гостиная тут же наполняется теплом мягкого света. Я слышу, как вспыхивает огонь в камине за спиной, но не думаю оборачиваться. Вместо этого я закрываю глаза и слушаю, как тихо потрескивают разгорающиеся поленья, как отдалённо звучат чьи-то быстрые шаги по коридору. За ними следует скрип отъехавшего портрета, едва различимый шорох чужой мантии и:

— Блэк, есть разговор.

Вновь ни единого звука, кроме негромкого шёпота пламени — крёстный не спешит с ответом. Спиной ощущаю, как он смотрит на меня, но не позволяю себе открыть глаза и обернуться. Меня затопляет горечь по той причине, что я не в силах изменить ход времени для того, чтобы не позволить нашей семье переехать в дом на площади Гриммо.

Раздаётся короткий вздох, звук шагов по направлению к выходу, потом невнятная речь полной дамы — и вот я остаюсь наедине с самим собой.

Медленно приподнимаю веки и смотрю в окно. Солнце наполовину скрыто за горизонтом. Сумеречная темнота медленно обступает красный диск, словно стремясь захватить его в плен. Ещё полчаса — и светило прячется за спасительной кромкой леса, весело подмигнув напоследок, будто намекая на то, что утром возьмёт реванш. Ночь принимает уснувшую природу в свои владения, торжественно рассыпая горсти сияющих звёзд по небу, окрашенному в глубокий тёмно-синий цвет.

Впервые это время суток не пробуждает во мне чувство дискомфорта, как было всю предыдущую неделю, и я абсолютно уверен, что сегодня буду спать спокойно.

Не знаю, что послужило тому причиной. Может, тот факт, что у меня теперь есть зелье, а может, переживания немного улеглись.

Я опускаю ладони на гладкий камень подоконника, подаваясь вперёд и прижимаясь лбом к прохладному стеклу.

Улеглись. Как же. Я всего лишь научился их блокировать. Такое никогда не забудется. Только если по прошествии нескольких лет, и то я в этом не уверен.

— О чём профессор Снейп хотел поговорить с тобой? — спрашиваю, как только слышу, что кто-то вошёл в гостиную.

— О том, чтобы профессор Снейп, кем я являюсь, пресёк на корню твои попытки совершить глупости, когда Блэк с Люпином отправятся за Лонгботтомом.

М-да, в следующий раз мне не стоит быть столь самонадеянным при определении личности вошедшего, полагаясь только на собственный слух.

— Вот как… — смутившись, произношу я, разворачиваясь всем телом и присаживаясь на край подоконника.

Зельевар неопределённо мычит, уставившись на что-то, лежащее на полу и отгороженное от моего взора спинкой кресла. Вытянув шею, я обнаруживаю карту Мародёров и чуть не ахаю. Она до сих пор отображает всех, кто есть в замке, и у меня даже нет палочки, чтобы заставить карту исчезнуть.

Я отталкиваюсь от подоконника, ловко обогнув кресло, буквально подлетаю к Снейпу, хватаю карту с пола, одновременно как можно более бодро произнося:

— Не обращайте внимания, сэр, это просто…

— Просто карта Мародёров? — профессор перебивает меня, и у меня отвисает челюсть.

— Откуда Вы?..

— Оттуда же, откуда я знаю и про мантию-невидимку.

Он хмыкает, а я, наконец, захлопываю рот, торопливо складывая карту и запихивая её в карман брюк. Впрочем, Снейпа она мало интересует, поэтому моя спешка оказывается лишней.

— Мама? — высказываю первую догадку.

— Абсолютно верно, — в его глазах мелькает тень уважения, адресованного моей догадливости.

— Она что, выдавала Вам все тайны моего отца? — недоверчиво хмурюсь.

— Частично.

— Замечательно. Получается, что про эти предметы знали все, кроме меня, — недовольно бурчу, уже не удивляясь собственной неосведомлённости и скрытности родителей. Ещё стараюсь не обращать внимания на странное выражение лица Снейпа, точного определения которому я не в силах подобрать.

— Ты как твой отец: тот всегда хотел быть в курсе всех событий, поэтому совал свой нос везде, где не надо, — произносит профессор, к моему удивлению абсолютно беззлобно.

Он делает движение рукой, и в следующий миг я раздумываю над тем, можно ли удивиться ещё больше, чем сейчас, потому как пальцы зельевара подцепляют прядь моих волос над виском и вертят её между подушечками.

— Ты очень похож на него внешне, — продолжает Снейп тоном, будто между прочим, и смотрит куда-то поверх моей головы.

Что-то подталкивает меня на очередной рискованный поступок, и я прекрасно осознаю, что мои слова поставят в неловкое положение нас обоих, но мне жутко интересно: убежит ли профессор на этот раз, или всё же?..

— Да, вот только глаза, как у мамы.

По-моему, я даже перестаю дышать, наблюдая за реакцией Снейпа, которая не заставляет себя ждать. Пытливый взгляд слегка прищуренных глаз резко фокусируется на мне, пальцы оставляют мои волосы. Он понимает, что я намеренно возвращаюсь к тому эпизоду в библиотеке, так как читаю подозрение и вместе с тем непонимание на его лице. Что самое смешное — я сам не имею и малейшего понятия, зачем делаю всё это.

— И не только. Ещё настойчивость, а точнее, упёртость. Это у тебя тоже от Лили.

Вот что он делает, мне не ясно. Мерлин, ведь я совсем не такой ответ ожидал.

— Какой есть. Тем более, родителей не выбирают, — пожимаю плечами и, не подав вида, отхожу к камину, опираясь локтём о полку и зачарованно наблюдая за языками согревающего пламени. — Кстати, я впервые вижу вас в гостиной Гриффиндора.

Не в силах сдержаться, расплываюсь в улыбке и с усмешкой добавляю:

— Рон мне не поверит.

Зельевар игнорирует мои слова, неопределённо разведя руками, неспешно пересекает просторное помещение и опускается на низкий диван у противоположной стены, закидывая ногу на ногу и, по всей видимости, чувствуя себя весьма комфортно.

У меня сразу складывается впечатление, что он здесь надолго. Подозрительно.

— Куда подевался Сириус? — осторожно спрашиваю, нахмурив брови.

— А ты хорошенько подумай, — заговорщицким тоном отвечает зельевар, и уголок его рта вздрагивает в намёке на ухмылку.

Я не понимаю. Смотрю на профессора, перевариваю события сегодняшнего вечера и вновь не понимаю.

Вдруг догадка озаряет моё сознание:

— Неужели?..

И прислоняюсь спиной к стене, стараясь справиться с нарастающим волнением. Нет-нет, они не могли отправиться за Невиллом прямо сейчас, в ночь. Это же истинное безумие!

Судя по кивку зельевара, моя версия очень даже правильная.

— И поэтому они подослали Вас ко мне? — возмущённо спрашиваю я, повысив голос.

— Во-первых, не подослали, а во-вторых, изволь разговаривать в подобающем тоне, — с металлом в голосе произносит Снейп.

— И снова мне ничего не сказали, — произношу гораздо спокойней.

— Тебе известна маггловская поговорка «Меньше знаешь — лучше спишь»? — он вопросительно выгибает бровь, бросив на меня мимолётный взгляд.

Я вздыхаю в ответ, а Снейп вызывает домового эльфа, что-то тихо говорит ему, тот исчезает и всего через мгновение появляется с толстенным старым фолиантом.

При виде маленького, худенького эльфа, чуть не падающего под весом тяжеленной книженции, я оказываюсь солидарен с Гермионой в вопросе по защите прав домовиков.

— Проблема в том, что при таком раскладе я глаз не сомкну, — с размаху падаю в кресло, развёрнутое к камину таким образом, что я получаюсь недосягаем для взора Снейпа.

С его стороны доносится пренебрежительное фырканье, но я не решаюсь обернуться или хотя бы возмутиться подобной реакцией, а углубляюсь в собственные мысли.

Значит, какой расклад: спорить с зельеваром так же бесполезно, как пытаться отправиться вслед за Сириусом и Ремусом. Остаётся положиться на шаткую веру в то, что всё обойдётся.

Зажмурив глаза, я несколько раз ударяюсь затылком о спинку кресла, но мягкая обивка заглушает звуки и пружинит мою голову, поэтому я подаюсь вперёд и утыкаюсь лбом в колени, при этом безнадёжно мыча. Мерлин, ну не могу я сидеть, сложа руки, в то время как близкие люди, возможно, рискуют жизнью!

Сердце уносится в бешеный скач, когда разум озаряет спасительная идея. Нашарив в кармане брюк подаренное зеркальце, я заглядываю в него и произношу имя крёстного.

Тишина. Ни ответа, ни лица Сириуса в зеркале — ничего.

Спокойно, Гарри, только не паникуй.

Я повторяю попытку, абсолютно не обращая внимания на притихшего зельевара, переставшего листать страницы своей книги.

И вновь — никакого результата.

Засунув зеркальце обратно в карман, барабаню пальцами по мягкой обивке, перескакивая взглядом с предмета на предмет и закусив нижнюю губу. Теперь у меня только один выход.

Собравшись с мыслями, вскакиваю с места и уже почти достигаю проёма, как вдруг Снейп, невесть когда успевший оказаться рядом, хватает меня за шиворот и оттаскивает от выхода, бесцеремонно швырнув обратно в кресло. Я не успеваю и глазом моргнуть, как он преграждает мне путь, опираясь руками на оба подлокотника и вставляя колено между моих ног. От его резких и уверенных движений у меня застревает ком в горле, и я лишь хлопаю глазами, безмолвно наблюдая, как Снейп склоняется к моему лицу, гипнотизируя взглядом, и почти что шепчет, и от этого вкрадчивого шёпота волоски встают дыбом на спине и руках.

— Не делай глупостей, если, конечно, ты не хочешь навредить себе, а вместе с тем и Блэку с Люпином. У меня нет ни малейшего желания воспитывать тебя заново и ставить на место, как младшекурсника, который абсолютно не ведает, что творит. Ты не глупый, Поттер, далеко не глупый, поэтому, будь добр, не создавай ложное впечатление о том, что находишься в ссоре с собственным разумом.

— Но ведь это может быть опасно, они же…

Попытка вставить хоть одно слово оканчивается неудачей: я физически оказываюсь неспособен говорить по той простой причине, что Снейп закрывает мой рот ладонью и шипит прямо в лицо:

— Заруби себе на носу: никогда, слышишь, никогда не повышай на меня голос. Не имеешь ни малейшего права. Возможно, это моё личное упущение, я слишком много тебе позволял, и не стоило общаться с тобой более непринуждённо, чем подобает профессору и его ученику. Дай тебе палец — так ты всю руку откусишь.

Я что, кричал? Мерлиновы тапки, Снейп прав, я не заметил, как перешёл на крик.

Он говорит и дальше, но я уже не слушаю, а размышляю над собственным поведением.

Неожиданно воцарившаяся тишина режет уши. Я несколько раз моргаю, концентрируя своё внимание на скривившемся от негодования профессоре. Прохладная ладонь исчезает с моего лица. Очевидно, Снейп понял, что окончание его отповеди не дошло до моего слуха.

Распрямившись, он покидает поле моего зрения, но не скрывается за портретом, как я мог предположить, а возвращается на диван в дальнем углу гостиной и вновь уделяет всё своё безраздельное внимание книге. Причём, делает это с таким видом, будто инцидента не было и в помине.

Я в шоке. По меньшей мере.

Лениво расшнуровывая кеды и отбрасывая их под стол, забираюсь в кресло с ногами, ощущая, как всё ещё взволнованно стучит сердце в груди. Набрав полные лёгкие воздуха, медленно выдыхаю, тем самым стараясь утихомирить сердцебиение.

— Поттер, успокойтесь, — обречённо вздыхает зельевар, судя по звукам, вновь призывает эльфа, и через пару мгновений передо мной на столе появляется ароматный чёрный чай.

Покачав головой, тянусь за кружкой, делаю небольшой глоток и останавливаю свой взгляд на огне в камине.

Вот теперь я точно не в силах что-либо изменить. Был бы умнее, сразу бы это понял. Так что, профессор, возможно, Вы и ошибались, когда говорили о том, что я далеко не глуп.

Кстати, о профессоре.

Я осторожно поворачиваюсь в кресле и, стараясь не разлить чай, выглядываю из-за спинки. Снейп замер в точно такой же позе, какую принял несколько минут назад, только изредка переворачивает страницы и водит кончиками пальцев по строчкам.

Допустим, я перегнул палку. Не стоило пытаться предпринять, поистине, ребяческих попыток как-нибудь подействовать на ход абсолютно не зависящих от меня событий. Но эта его фраза про нашу, якобы, недопустимую манеру общения и про то, что он мне слишком многое было дозволено, причём, как он выразился, с его личного согласия…

Я полностью разворачиваюсь в кресле, опускаясь на коленки и прижимаясь щекой к изголовью, ставлю кружку на спинку, придерживая её ладонью, и продолжаю наблюдать за тем, как зельевар читает.

То, что он сказал… в самом деле, чушь какая-то. Что он подразумевает под фразой «не стоило общаться с тобой более непринуждённо»? То, что мы могли поговорить практически на любые темы? Что почти каждое лето я мог сидеть в тени на крыльце и слушать его рассказы о зельях? Или что он оказал мне, пожалуй, самую огромную поддержку после смерти родителей? Что именно он был рядом со мной на кладбище?

Не понимаю и не хочу понимать подобные глупости.

Отпивая из кружки, вижу, как Снейп поднимает ладонь от книги и заправляет за ухо упавшую на глаза прядь волос.

Не знаю почему, но этот жест вызывает во мне удивление, граничащее с каким-то необъяснимым чувством, причём в природе последнего я абсолютно не хочу разбираться. Просто я впервые вижу подобное. Сейчас Снейп такой естественный, без напускного безразличия, что я невольно продолжаю наблюдать, потому что никогда не знал его таким.

— И долго ты будешь прожигать меня взглядом? — неожиданно спрашивает он, однако, не подав ни единого признака того, что вопрос адресован мне. Он не поднял голову, не пошевелился — вообще ничего.

Кстати, ещё один момент настораживает меня: почему, когда он задаёт мне вопросы, я не сразу нахожусь, что ответить? Не то чтобы он спросил у меня, каково расстояние от Земли до Луны, и всё же нужные слова далеко не сразу приходят на ум.

— Прошу прощения, — кашлянув, я отворачиваюсь и нормально сажусь в кресло, вытягивая скрещенные в лодыжках ноги вперёд и допивая чай.

Не нравится ему, значит. Будто бы мне нравится, что он постоянно таскает меня то за руку, то за шиворот, впечатывает в стены, вжимает в кресло, причём в последнем случае ещё и…

Я опускаю взгляд на свои ноги, вспоминая, как всего десять минут назад между ними было колено Снейпа. И его руки на подлокотниках, и лицо вблизи от моего.

В другом случае, при других обстоятельствах и других участниках это могло выглядеть весьма возбуждающе.

Я сползаю вниз на спину, прикрывая рот ладонью.

Обалдеть. Теперь я ещё считаю, что при множестве «но» такая ситуация могла бы возбудить меня?

С ума сойти. Я впадаю из крайности в крайность: то я злюсь и нервничаю, то сижу и рассуждаю о таком, что становится стыдно за собственные мысли. И вновь Снейп оказался прав, когда сказал, что моё настроение меняется с неимоверной скоростью и непредсказуемой периодичностью.

До гостиной долетает далёкий бой часов, оповестивший о том, что сейчас ровно полночь. Немного хочется спать, что и неудивительно в тишине, нарушаемой лишь нестройным шипением обуглившихся поленьев и шорохом переворачиваемых страниц.

Почему-то я не решаюсь встать и подняться в спальню. Тут ещё возникает вопрос о том, долго ли Снейп будет «охранять» меня?

Уставившись на огонь, я не замечаю, как через какое-то время веки опускаются, и я клюю носом во сне и чуть не роняю кружку из ослабевших пальцев, что заставляет меня резко вздрогнуть и проснуться.

Поставив кружку на стол, снимаю очки и устало тру глаза, одновременно прислушиваясь. Странно, но от зельевара не доносится никаких звуков. Нацепив очки обратно, оборачиваюсь назад.

Мерлин. Он заснул.

Данный факт настолько веселит меня, что я оказываюсь не в силах удержать себя от того, чтобы подойти поближе. Как можно тише встав, медленно пересекаю гостиную, мысленно восхваляя ковёр за то, что он заглушает мои шаги.

Остановившись напротив стола, за которым и сидит Снейп, я наклоняюсь вперёд и заглядываю в лицо профессора. Он действительно спит, подперев висок рукой, локоть которой опирается на страницы раскрытой книги. Волосы упали на его лицо, скрывая глаза и переносицу, виден только кончик носа и слегка приоткрытые губы.

Мой взгляд опускается ниже, на шею, где под бледной кожей видно, как спокойно пульсирует голубоватая артерия.

Я плюю на осторожность и подаюсь ещё вперёд, прислушиваясь к размеренному дыханию зельевара.

Сегодня прямо аттракцион невиданной щедрости под названием «То, что я раньше не видел», и в главной роли — профессор Снейп.

Пальцы второй руки профессора, покоящейся на странице, неожиданно вздрагивают, и у меня чуть сердце не уходит в пятки от боязни, что он проснётся, но нет, это оказывается ложной тревогой.

Я глубоко вдыхаю. В конце концов, я ничего такого страшного и запрещённого не делаю. Самое большое — могу нарваться на очередную порцию упрёков, но мне не в первый раз.

Обойдя стол, я как можно тише и аккуратней присаживаюсь рядом со Снейпом, непроизвольно зажмуриваясь и морщась от того, как скрипит и прогибается подо мной сиденье дивана. Всё же «посадка» проходит успешно, и я, покосившись на склонённую в мою сторону макушку зельевара, наклоняюсь к столу и пробегаю взглядом по строчкам книги. Судя по всему, она посвящена весьма древней магии, потому как половину терминов я вижу впервые и с трудом понимаю, о чём вообще ведётся речь в этом огромном трактате.

Я не могу полностью уделить внимание книге, потому что практически каждую минуту мельком поглядываю на Снейпа. Я слышал кое-что о том, что если долго и неотрывно смотреть на спящего человека, то он проснётся, поэтому особо не злоупотребляю продолжительностью взглядов, а то мало ли.

Огонь в камине уже практически погас, и в гостиной начинает ощутимо холодать. Самое время нырнуть в тёплую кровать, но я не могу позволить себе уснуть по той причине, что жутко переживаю за Сириуса, хотя и стараюсь всячески гнать от себя плохие мысли.

Ещё Снейп рядом. Я чувствую, как от него исходит тепло. Странно, я думал, что он давным-давно превратился в хладнокровного человека благодаря своим подземельям, так нет же.

Конечно, последнее — всего лишь глупая шутка, но то, что меня неумолимо клонит в сон — самая настоящая правда. И никакие тут мысли и переживания не помогут. Моя бессонница привела к определённым результатам: теперь буду спать на ходу.

Подниматься и идти в спальню не хочется принципиально, там я засну до утра, а мне это сейчас ни к чему. Во мне откуда-то полная уверенность в том, что Сириус с Ремусом появятся через пару часов, и я ни в коем разе не должен пропустить их возвращения.

Поэтому если я прямо тут прикорну на полчаса, ничего страшного не случится.

Осторожно, стараясь не потревожить профессора, я откидываюсь на спинку дивана и мысленно усмехаюсь, представляя вид спящего себя и Снейпа со стороны. Да уж, зрелище ещё то.

* * *

Холод пробивается сквозь крепкий сон, сковывая мышцы. С трудом стараясь разлепить веки, которые никак не хотят поддаваться на уговоры замёрзшего тела, я рассеянно вожу ладонью по дивану в поисках чего-либо, чем можно укрыться. Это «что-либо», оказавшееся весьма мягким и приятным на ощупь одеялом, почти сразу попадает в мои руки, но тут же ускользает из пальцев. Мне всё же удаётся приоткрыть один глаз, но, как оказалось, абсолютно бесполезно. Очков на переносице нет, поэтому видимость фактически нулевая, поэтому я плюю на бесполезную затею и опускаю тяжёлые веки, переворачиваясь на другой бок и вновь погружаясь в приятную негу сна. Одурманенный разум отмечает, что кто-то накрывает меня тем самым уютным и пышным, как облако, одеялом, осторожно подоткнув бока, а моя голова уже лежит на подушке. Зарываясь в неё носом, я притягиваю колени к груди и в миг до того, как вновь отдаться во власть сновидений, ощущаю мимолётное прикосновение чужих пальцев к своей щеке.

* * *

«Надо было заставить себя проснуться. Надо было поймать ту ладонь. Мерлин, мне необходимо узнать, кто это был».

Такие мысли крутятся в моей голове всё то время, пока я лежу на спине и смотрю всё ещё сонным взором в сводчатый потолок. Солнце уже высоко, его ослепительный свет заливает помещение, отражается в небольшом зеркале на стене, заключенном в резную деревянную раму, перепрыгивает с портрета на портрет, в конечном счете, набрасывается на меня, выгоняя из-под тёплого одеяла на холод гостиной. Одеяло с подушкой я отнесу наверх немного позже, сейчас есть дело поважней.

Вытянув кеды из-под стола, обуваю их, быстро зашнуровывая, устремляюсь в сторону выхода, попутно разглаживая складки, появившиеся на рубашке ото сна.

Вот наивный. Думал, что если останусь в гостиной, то потрачу на сон не более часа. Да куда там.

Снейп где-то пропадает. Неизвестно, вернулся ли Сириус с Ремусом.

— Гарри!

Не успеваю я выскочить в коридор, как тут же натыкаюсь на Невилла.

— Господи, Невилл! — выдыхаю, вздрогнув от неожиданного появления друга, и чуть не задыхаюсь от крепких объятий парня. Он, видимо, решил раздавить мне рёбра, поэтому я ослабляю его хватку, немного отстраняясь, но искренняя улыбка от уха до уха не собирается сходить с моего лица, когда я окидываю Невилла беглым взглядом в поисках каких-нибудь нехороших признаков не особо удачной дороги до Хогвартса.

Мои опасения оказываются напрасными, потому что друг чуть ли не блестит, как начищенная монета.

— Я так рад тебя видеть, Гарри!

— Я тоже рад, что вы добрались… ведь вы все добрались?

Он незамедлительно кивает, быстро отвечая:

— Конечно, все. Сириус и профессор Люпин — молодцы, всё обошлось без происшествий. Единственное, бабушка сильно возмущалась, но им удалось убедить её, что в Хогвартсе я буду в безопасности.

Невилл хватает меня под руку и тянет в сторону Большого Зала, не замолкая ни на секунду, так что мне только и остаётся, что подстроиться под его быстрый размашистый шаг и успеть переваривать информацию:

— Ты не представляешь, сколько всего я должен тебе рассказать! Про Тёмного Лорда, про Пожирателей, про Барти Крауча-младшего и про Петтигрю, про его допрос, под Веритасерумом он выдал такое, что у тебя волосы дыбом станут! Ты ведь знаешь, что его присудили к пожизненному заключению в Азкабан и в последний момент неожиданно отпустили? А ещё…

Я застываю на месте, отчего Невилл проскакивает вперёд на два шага и резко тормозит, оборачиваясь на меня с недоумённым выражением лица.

— Как…отпустили? — запнувшись, произношу я, не веря собственным ушам.

— О, чёрт. И правда, откуда ты мог знать… — друг как-то стыдливо опускает голову, подходя ко мне. — Что-то странное происходит в Министерстве, и я уверен, что в этом непременно замешаны Пожиратели. Мои родители тайно пытались разобраться, что к чему, и, видимо, кто-то узнал об этом, а дальше… дальше ты сам знаешь.

Невилл отворачивается, прикусив нижнюю губу изнутри, но я останавливаю его, опустив ладонь ему на плечо и, заглядывая в глаза, твёрдо произношу:

— Давай поговорим об этом позже, подробно и без спешки, а то у меня полнейшая каша в голове.

Он не сразу, но кивает, нарочито бодро расправляет плечи и, упомянув про обед (оказывается, завтрак я проспал), предлагает всё же дойти до Большого Зала.

Там я встречаюсь с Сириусом и Ремусом. Не в силах совладать с эмоциями и чувством, будто камень упал с моего сердца, я долго и крепко обнимаю обоих прямо на глазах у всего преподавательского состава.

— Никогда больше так не делай, — украдкой шепчу на ухо Сириусу, в ответ он тепло улыбается и дружелюбно треплет меня за волосы. — Ах да, и отдельное «спасибо» за охрану в лице профессора зельеварения.

Состроив вдобавок наигранно-недовольное выражение лица, я зарабатываю шутливый подзатыльник от сидящего рядом со мной Люпина.

— Что вы с ним, не поладили?

Я резко тушуюсь, почесав затылок и бросив короткий взгляд на сидящего по другую сторону стола Снейпа, которого, по всей видимости, абсолютно не интересует происходящее.

— Да нет, просто… — перехватив хитрые взгляды двух мужчин, я фыркаю, толкнув обоих в плечо, и шёпотом добавляю, — эй, в чём дело? Я всего лишь хотел отправиться следом за вами, а он поставил меня на место.

— О, уж он это умеет, — Сириус улыбается, как ни в чём не бывало, пододвигая ко мне блюдо с варёным картофелем и жареными куриными ножками.

— Уж я это знаю, — отвечаю в тон крёстному, исподтишка ещё раз глянув на зельевара, беседующего с директором.

Уж не Снейп ли укрыл меня ночью?

Кто же ещё мог это сделать? Конечно, он. Никого больше рядом не было.

Вилка с наколотым кусочком картофеля так и замирает на полпути к моему раскрытому рту.

Вот это…забота.

За каким-то дьяволом я вновь смотрю на зельевара как раз в тот момент, когда Дамблдор уже заканчивает обед и, выйдя из-за стола, скрывается за небольшой дверью в конце зала. На этот раз Снейп переводит взгляд на меня, и я не успеваю отвернуться. Мои брови против воли вопросительно ползут вверх, отчего профессор хмурится, но почти что сразу понимает скрытый смысл моей мимики. Неопределённо поведя уголком рта, он опускает взгляд в свою тарелку.

И как прикажете понимать это?

— Гарри, ты давай, ешь, — с еле сдерживаемой улыбкой произносит Сириус, и я, скорчив недовольную мину, придвигаю свою тарелку поближе и разминаю несчастный картофель в пюре.

Почему меня раздражает тот факт, что я оказался пойманным на разглядывании Снейпа? По большому счёту, в этом нет ничего предосудительного.

Странности, да и только.

Значит, получается, что если это Снейп укрыл меня ночью, то и по щеке тоже он меня гладил?

Я уже не знаю, что ещё мне растолочь в кашу от очередного открытия.

Или мне всё-таки приснилось?

Хм, Гарри, а какой ответ тебя больше устраивает? Вот тут я без понятия.

Ага, раз так, то я всё-таки допускаю мысль о том, что это мог быть именно профессор?

К чёрту, я запутался.

С грустью посмотрев на растолчённый картофель, я съедаю одну куриную ножку, набираюсь храбрости (заодно и наглости), встаю со своего места и под прицелом заинтересованных взглядов Ремуса и Сириуса обхожу стол по направлению к Снейпу, с каждым шагом всё больше лишаясь уверенности в правильности последующих действий. Ещё и зельевар не отводит от меня своих тёмных глаз, будто хочет загипнотизировать и повернуть мои шаги вспять. Ну уж нет, я разберусь со всем прямо сегодня.

— Профессор, можно с Вами поговорить наедине?

Боже, как он сейчас на меня смотрит. Будто я — тот, кто получился в результате неудавшегося эксперимента по клонированию соплохвоста. Недоумённо и с подозрением.

Наконец, он возвращает привычное спокойное выражение лица и коротко кивает в ответ. Этого оказывается вполне достаточно для того, чтобы я смог развернуться и покинуть Большой Зал, поставив себе на заметку дать Сириусу щелбан за его ухмылку.

* * *

— Зачем Вы это сделали?

Я провожаю взглядом небольшую стаю птиц, летящих в сторону южных ворот замка.

Снейп присаживается на высокий круглый камень, заворачиваясь в свою мантию.

После обеда резко холодает, густые облака затягивают небо, с Запретного леса долетает сильный ветер.

— Ты можешь конкретизировать? — устало вздыхает профессор, и я догадываюсь, что мысленно он вновь сетует на моё неумение складывать слова в достойные и развёрнутые предложения.

Знал бы он, как мне трудно произнести это вслух: «Профессор, скажите, зачем вы погладили мою щёку этой ночью?».

Мерлин, это звучит невыносимо глупо даже в собственных мыслях.

— Зачем вы… сказали, что нам не стоит общаться более непринуждённо?

Однако, неплохой поворот. Умею я выкрутиться из ситуации, хотя и нарываюсь на не менее трудный разговор.

Я прижимаюсь спиной к высокому камню, грызя сорванную былинку.

Мы сидим на спуске к хижине Хагрида. Сейчас здесь никто не ходит, и я подумал, что это место отлично подходит для разговора с глазу на глаз.

— Тебе пересказать события вчерашнего вечера или сам вспомнишь?

— Нет, не стоит. Просто я хотел сказать, что… — я делаю паузу, поморщив лоб и стараясь подобрать более подходящие слова, — меня вполне устраивают те отношения, что сложились между нами.

О боже, нет, совсем не то! Как-то двусмысленно получилось.

Удивлённый взгляд Снейпа становится последней каплей, и я, чувствуя, как к щекам медленно приливает кровь, откидываю голову назад, прислоняясь затылком к холодному камню, и вообще желаю провалиться сквозь землю.

— Хм, вот как… — задумчиво откликается зельевар.

Сидел бы ты, Поттер, в Большом Зале и дальше, а не позорился тут.

— Прошу прощения, профессор, я глупость сморозил, — и уже собираюсь попрощаться и поскорее уйти куда подальше, как вдруг Снейп, вглядываясь куда-то в даль Запретного леса, произносит тихо, но крайне отчётливо:

— В следующий раз, когда захочешь спать, лучше сразу поднимайся в спальню, а не ютись на диване, чтобы потом другим не пришлось ходить за подушкой и одеялом для тебя.

В его голосе слышится недовольная нотка, и я чуть не округляю глаза от возмущения.

— Да вы сами вчера заснули!

Яркий луч внезапно появившегося в просвете облаков солнца ударяет мне в глаза, так что я не могу разглядеть выражение лица Снейпа.

— То-то я не мог вспомнить, когда ты успел оказаться рядом, причём, самым наглым образом посапывая у меня на плече, — медленно произносит он, потирая подбородок подушечками пальцев.

Я спал у него на плече?! Нет-нет, какая-то несостыковка. Я же засыпал, откинувшись на спинку дивана.

— И в благодарность вы решили укрыть меня одеялом и погладить по щеке? — ехидно интересуюсь, скрестив руки на груди и склонив голову к плечу, потому что только так я могу скрыть своё неизвестно откуда взявшееся волнение.

— Да, только забыл сказку на ночь рассказать и поцеловать, — не глядя на меня, с сарказмом отвечает Снейп, затем вновь отворачивается лицом к выглянувшему солнцу.

— Какое…упущение.

Это я верно подметил. Упущение в том, что я странно реагирую на подобные высказывания профессора.

Отвечать мне он, по всей видимости, не собирается, и вообще ведёт себя так, будто меня вовсе нет рядом, и он просто вышел на прогулку. Легко у него это получается, игнорировать меня.

— И всё же, зачем вы это сделали? — глухо повторяю свой самый первый вопрос и на этот раз не сомневаюсь: он поймёт, о чём я веду речь.

— А ты как думаешь? — переспрашивает Снейп, втягивая голову в плечи и пряча подбородок в складках шарфа. Он щурится на яркое солнце, по-ребячески выглядывающее из-за облаков, хмурит брови, и у меня складывается впечатление, что профессор не очень любит такую погоду.

Не хочу отвечать только потому, что боюсь оказаться в неудобном положении из-за своих ненормальных версий. Поэтому я, сохраняя молчание, отбрасываю былинку и присаживаюсь на тот же камень, на котором сидит Снейп, спиной к спине, не прикасаясь к зельевару, опираюсь локтями о разведённые колени и обвожу взглядом величественный замок.

Я спал у него на плече. Невообразимо. Точней, не то чтобы невообразимо, представить подобную картину не составляет труда, но вот поверить и принять… Боже, как неловко-то вышло.

С другой стороны, вспомнить моё «великолепное» поведение вчера в библиотеке — вот за что должно быть неловко. Только тогда всё казалось правильным и нужным. Таким же правильным и нужным, как моё желание сейчас откинуться назад и прижаться своей спиной к его спине, сползти чуть ниже, так, чтобы можно было немного отклониться вбок и опустить голову ему на плечо. Чтобы вновь ощутить столь необходимое сейчас спокойствие, обрести душевное равновесие, потому как я буду знать, что есть тот, на кого я могу положиться, тот, кто сможет встряхнуть меня при необходимости.

Плевал я на все предрассудки.

Прикрыв глаза и доверившись осязанию, уверенно делаю всё то, что захотелось пару мгновений назад.

Он никак не реагирует на мои действия: не напрягается, не останавливает меня, не уходит. Он молчит, а я прижимаюсь щекой к острому плечу, скрытому под складками мантии, сразу снимаю очки, так и норовящие съехать вбок, и прячу их в нагрудном кармане рубашки.

Боюсь, что я постепенно начинаю привыкать, более того — нуждаться в столь близком присутствии этого человека. Нет, «нуждаться» — слишком громко сказано. Здесь должно быть другое слово. Какое именно — я пока ещё не могу подобрать.

Ветер со стороны Запретного леса долетает до нас и шевелит волосы Снейпа, отдельные пряди щекочут мой висок.

— Почему у вас нет семьи?

Класс. Хотел задать этот вопрос Сириусу — в итоге спросил у зельевара.

— Это слишком личное.

Лопатками я ощущаю, как вибрирует его низкий голос в груди.

— Прошу прощения… — мысленно даю себе оплеуху.

В ответ — тишина. Что, и всё? Он не одёрнет меня, не отчитает за то, что я выхожу за рамки и веду себя непозволительно бестактно?

Хм, или всё дело в том, что я такая неисправимая бестолочь, что со мной бесполезно бороться?

Почему он молчит? Я не привык к такому странному Снейпу. Своим поведением, точней, его полным отсутствием, он вводит меня в разного рода заблуждения. О чём он сейчас думает?

— О том, что ты переплюнул собственного отца в количестве необдуманных поступков за последние двое суток.

Неужели я произнёс вслух последний вопрос?!

— И что вы подразумеваете под необдуманными поступками? — я качаю свисающей ногой, сцепив пальцы в замок на животе и не замечая, что переношу всю тяжесть тела на спину Снейпа.

Его плечи шевелятся, и я понимаю, что он скрещивает руки на груди, затем склоняет голову набок, противоположный тому плечу, на котором лежит моя голова.

— Дай подумать: крики посреди Мощёного двора и в гостиной Гриффиндора, повисание на моей руке в библиотеке, рвение помочь там, где это вовсе не нужно, и так далее. Мне продолжить список?

Он разворачивает торс так, чтобы посмотреть мне в лицо, и мне приходится поднять голову и опереться на одну ладонь в целях сохранения равновесия. Во взгляде профессора и в слегка поджатых губах читается тщательно скрываемая усмешка.

— Продолжать не надо только потому, что все поступки были вполне обдуманны, — отвечаю серьёзным тоном, забираясь чуть повыше на камень и прижимая к груди согнутые колени.

Теперь мы сидим рядом, почти соприкасаясь бёдрами.

— Разве? — Снейп скептически вздёргивает бровь.

Ветер шевелит кроны деревьев в лесу, обдувает хижину Хагрида, вздымает пыль с узкой тропинки и резким порывом распахивает один край мантии Снейпа как раз с моей стороны, который тут же опускается красивыми складками прямо мне на колени. Мои пальцы против воли прикасаются к гладкой ткани, теребя и изучая её на мягкость.

Конечно, большинство из перечисленных действий происходили под влиянием определённых эмоциональных порывов, но я не могу понять: что он так прицепился? Сам же хотел научить меня уму-разуму, а теперь попинает этим при каждом удобном случае.

— Мне так хотелось. Ответ вас устраивает? — бурчу, не отрывая взгляда от краешка мантии в моих руках.

— Не все наши желания могут быть уместны в действительности, и нет, не устраивает.

Я поднимаю на Снейпа обречённый взгляд.

— Я не могу понять, почему они напрямую связаны с моей личностью?

О, вот оно что.

Каков вариант моего ответа? «Потому что Вы спасли меня от самоуничтожения?», «Потому что Вы — единственный, кому это оказалось под силу?», «Потому что рядом с Вами я ощущаю себя почти так же, как до смерти родителей?», наконец, «Потому что только Вы можете заставить меня продолжать жить дальше?».

Хм, последнее — неожиданное открытие даже для меня.

Получается, что ни один из вариантов мне не подходит. Я в жизни не произнесу вслух ничего подобного. Он не поймёт. Он не примет подобный ответ, так как с моей стороны это будет выглядеть не слишком уж по-мужски. Снейп вновь обвинит меня в малодушии и отсутствии силы духа, а я вовсе этого не хочу.

— Так получилось.

— Перестань что-то там шептать себе под нос и ответь чётко.

Он что, издевается?

Я выпускаю из пальцев его мантию, недовольно свожу брови, но всё же терпеливо повторяю свой ответ.

— Просто так ничего не происходит в этой жизни, Поттер, — он наклоняется вперёд и выдёргивает из земли длинную травинку и, вернувшись в прежнее положение, медленно и сосредоточенно наматывает её на свой указательный палец.

Я закатываю глаза и еле сдерживаю себя от того, чтобы не издать характерный обречённый стон.

— Скажите мне, профессор, вы когда-нибудь перестанете разговаривать заумными фразами? — произношу, намеренно подчёркивая слово «профессор».

— Не вижу в этом смысла, — хмыкает он и, сделав паузу, добавляет уже совсем другим, более снисходительным тоном. — Тебе надо на что-то переключиться. Через несколько дней начнётся новый учебный год, приедут твои друзья и однокурсники. Найди себе девушку, наконец. Тогда будет некогда копаться в самом себе, пытаясь зацепиться за очередную причину для страданий.

Я теряю дар речи. Вот так номер.

— Послушайте, причём тут друзья? Какая ещё девушка? И вообще, если вы опять клоните к моему так называемому эгоцентризму и зацикленности на собственных переживаниях и проблемах…

Одного тяжёлого взгляда хватает, чтобы я замолк.

— Как ты выражаешься, я клоню к тому, что с приходом осени не смогу постоянно быть возле тебя, не смогу предотвратить очередной твой эмоциональный срыв, а он, поверь, ещё будет, и не один. Блэку придётся покинуть Хогвартс, Люпин так же, как и я, окажется занятым профессорской деятельностью, я уже молчу про природу его «особенного» поведения. Ты фактически останешься один, Гарри. Поэтому тебе уже сейчас необходимо искать кого-то, кто будет рядом с тобой. Верней, я не так выразился. В Грейнджер и Лонгботтоме с Уизли я не сомневаюсь — они не оставят тебя одного. Суть в другом — захочешь ли ты, чтобы они помогли тебе? Да-да, и не делай такое несчастное лицо, иногда в жизни наступает момент, когда мы просто обязаны принять чужую помощь. Ты — не стожильный, и не стоит лишний раз геройствовать, стремясь показать всем то, что смерть родителей не сломала тебя. Конечно, не сломала, но причинила тяжкий вред, скрытый от чужого взора.

— Я не могу понять вас…

Это всё, что я могу сказать. Дело не в том, что до меня не доходит смысл только что услышанных слов, нет, я осознаю всё предельно чётко, и даже не в том, что от нового, казалось бы, столь очевидного, но почему-то недоступного до этого момента, знания становится немного не по себе.

Я не понимаю самого Снейпа, мне не хватает сил и изворотливости ума для того, чтобы раскусить его, поистине незаурядную и, главное, абсолютно непредсказуемую личность. Сколько раз я ломал голову над тем, чтобы понять ход его мыслей, сколько раз впадал в ступор от его ответов на мои вопросы, в то время как ожидал услышать совсем другое?

Я сбился со счёта.

Я знаю его всю свою сознательную жизнь, столько же, сколько знаю Люпина и Сириуса. Почему они для меня, как раскрытая книга, а Снейп — тайна за семью печатями?

Он долго смотрит на меня, а мне становится некомфортно от такого пристального взгляда, и я разрываю зрительный контакт, отвернувшись в сторону замка.

Такое чувство, что профессор хочет докопаться до смысла моей последней фразы. Что ж, я тоже иногда загадочно изъясняюсь.

Интересно, сам Снейп не путается в том, что говорит? То он ругает меня и учит быть сильным, то утверждает, что я не должен пытаться прыгнуть выше головы и обязан положиться на помощь друзей. Что самое интересное — оба варианта вполне приемлемы. Вопрос лишь в том, какой выбрать? Или же использовать сразу два, но для каждого отдельного случая — свой вариант? Уф, у меня сейчас мозг взорвётся.

Я опускаю взгляд на ладони Снейпа, разрывающие травинку на мелкие кусочки. Взгляд зельевара прикован к этому процессу, опущенное лицо спрятано в шарфе по самый нос, упавшие пряди волос скрывают глаза от моего взора. Я не замечаю, как улыбаюсь от странной ассоциации, возникшей в моей голове: сейчас Снейп похож на большую птицу, недовольно нахохлившуюся, у которой на фоне чёрного оперения выделяется один лишь клюв (в данном случае — нос зельевара).

То ли он чувствует мой взгляд, то ли ещё что-то, но я не успеваю стереть улыбку со своего лица в миг, когда он резко поворачивается в мою сторону.

Часы на башне бьют три раза, и я вспоминаю, что именно в это время обещал встретиться с Невиллом. Мы собираемся отправиться в Хогсмид, посидеть в трактире, заодно друг обещает рассказать мне всё, что успел узнать от родителей о Волдеморте и о странных обстоятельствах допроса и освобождения Петтигрю.

Проклятье, конец августа, три часа дня — и такой холод! Облака вновь нагнали солнце и спрятали его от нас. Может, всё дело в том, что одет я, мягко говоря, не по погоде. Надо было прихватить куртку, а то тонкая рубашка совсем не греет.

Передёрнув плечами от особенно сильного порыва ветра, я с грустью поглядываю на мантию и шарф Снейпа. Когда я сидел, прижавшись к нему спиной, было гораздо теплей.

Да, Гарри, давай ещё напросись в объятия своего профессора, глядишь — повезёт, пригреет на груди.

— Ты бы одевался потеплей, — произносит зельевар, высунув лицо из шарфа и искоса поглядывая на меня.

Сначала я не понимаю, как он догадался, но потом замечаю, что сижу и бездумно тру ладонью о ладонь, разгоняя кровь по венам.

Кисло улыбнувшись, сползаю с камня, достаю очки из кармана рубашки и, надев их, прячу руки в карманах брюк, втянув голову в плечи.

— Позвольте, я пойду — мы с Невиллом идём в Хогсмид.

Снейп медленно кивает с отрешённым видом. Я так явно ощущаю, что хочу сказать что-то ещё, но что именно — никак не пойму. Вздохнув, бросаю ещё один взгляд на задумчивого профессора и начинаю спускаться вниз по вьющейся тропинке.

— Поттер!

Я останавливаюсь на полушаге и оборачиваюсь назад. Снейп уже стоит, плотно закутавшись в мантию, и, нахмурившись, смотрит на меня.

— Ты что — так и пойдёшь раздетый?

— …Я об этом не подумал, — не сразу отвечаю, озадаченно почесав затылок.

Профессор кривит губы в безмолвном «Я так и знал», спускается ко мне, на ходу разматывая свой шарф. Остановившись напротив, протягивает его мне с беспристрастным выражением лица, лишь вздёрнутая бровь красноречиво подтверждает то, что отказа Снейп не примет.

— Благодарю, — почти одними губами.

Он задумывается буквально на мгновение, потом достаёт свою палочку из кармана мантии и, коротко взмахнув ею, призывает мою куртку.

Принимаю всё, не поднимая глаз. Тихо попрощавшись, тут же разворачиваюсь, сбегаю вниз по оставшемуся отрезку тропинки, попутно надевая куртку и оборачивая вокруг шеи мягкий и всё ещё хранящий тепло чужого тела шарф.

Снейп точно заботится обо мне. Вне всяких сомнений.

Глава 15

В Хогсмиде тихо и безлюдно, что характерно для конца августа. Ветер скрывается в закоулках, сгребает клубы пыли и листьев для того, чтобы неожиданно

наброситься на нас из-за очередного поворота и осыпать этим самым мусором. Потом, торжественно взметнув полы плаща Невилла и размотав мой шарф, ветер обгоняет нас и со свистом уносится вверх по дороге, продолжая бесчинствовать и дальше, раскрывая наспех прикрытые ставни и раскачивая вывески магазинчиков.

Мы заходим в «Три метлы» и присаживаемся за дальний столик, расположенный возле лестницы, ведущей на второй этаж. Мадам Розмерта с улыбкой приветствует нас и приносит сливочное пиво. Правда, она не такая жизнерадостная и сияющая, как обычно, и это вполне объясняется отсутствием посетителей. Когда начнётся новый учебный год, и в Хогсмиде вновь закипит жизнь — сразу появятся желающие зайти в её трактир. Сейчас же кроме нас больше никого нет.

Невилл молчит, медленно потягивая напиток, старается не встречаться со мной взглядом, и у меня складывается впечатление, что друг уже успел пожалеть о проявленном желании поделиться последними новостями с Министерства.

— В день, когда мы переехали на площадь Гриммо, я разбирал свои вещи…

Невилл поднимает взгляд, а я делаю паузу, бездумно поглаживая кончиками пальцев мягкий шарф Снейпа, лежащий у меня на коленях.

— В одной коробке я нашёл тетрадку, она принадлежала моей маме. Это был своего рода дневник, я не знал о его существовании ранее. К сожалению, он сгорел…

На лице друга медленно расцветает улыбка, неуместная в данной ситуации.

— Нет, он остался цел.

Резко подавшись вперёд, я чуть не смахиваю свой бокал со стола.

— Как «остался цел»?

— Родители сказали, когда потушили пожар, от дома остался один каркас с обугленными стенами. Конструкция оказалась достаточно крепкая, поэтому здание не обрушилось. Пожар охватил нижние этажи и практически не тронул верхние, поэтому удалось спасти фамильные ценности Блэков и вещи из спальни, которую ты делил с Роном. Благодаря отцу, я смог кое-что забрать с целью возвращения тебе. Если я не ошибаюсь, та обгоревшая тетрадка и есть дневник твоей мамы.

Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на Невилла, не моргая. Оцепенение не сразу отпускает меня, и когда дар речи возвращается, я тихо произношу:

— Друг, даже не знаю, как отблагодарить тебя.

Он фыркает, глядя на меня так, словно я только что с Луны свалился.

— Что за чушь, Гарри, я сделал это не для того, чтобы заслужить благодарность.

Расплывшись в благодарной улыбке, я прячу взгляд на дне бокала.

— Это была хорошая новость, — говорит Невилл и, кашлянув, потирает наморщенный лоб подушечками пальцев.

Следующие слова даются ему с трудом, он начинает запинаться — так, как это случается с ним всякий раз, когда речь идёт о чём-то важном и не особо радостном.

— Я начну с Пророчества. Тебе и мне много про него рассказывали, поэтому я не буду заново вдаваться в суть. Дело в том, что есть один момент, о котором мне не было известно. Наверное, ты тоже не знал, но… я считаю, что просто обязан тебе рассказать, так как… ну, я просто должен это сделать.

Невилл шумно выдыхает, на его щеках медленно выступает румянец.

— Так вот. В Пророчестве говорится, что ни Волдеморт, ни тот, кто сможет остановить его восхождение — ни один из них не может жить, пока…

Я вздрагиваю. Оказывается, я так сильно сжимаю кулак, что вгоняю полумесяцы ногтей в мякоть ладони.

— …пока жив другой.

Всё оказалось до обидного просто.

— Получается, что кто-то из них должен погибнуть. В любом случае, конец один, — произношу и удивляюсь тому, как равнодушно звучат мои слова. Неужели мне настолько безразлично?

— Гарри, понимаешь, это тупик? Глухая стена, — практически шепчет Невилл, и его голос дрожит, хотя друг старается не подавать вида.

— Я знаю…

Собственный голос неожиданно срывается, и мы с Невиллом одновременно поднимаем взгляд друг на друга.

Нет, это не безразличие. Это шок, чистый и неподдельный.

— Что там про Петтигрю? — я опускаю голову на ладонь, приставляя её козырьком ко лбу, смотрю на сливочное пиво, пить которое совсем не хочется.

Невилл, по всей видимости, рад смене темы, хотя другая не менее проблематичная.

— Его допрашивали под Веритасерумом. Он мигом выложил всё про Волдеморта и его планы. Нападение на Хогсмид было специально спланировано для того, чтобы увести всех с площади Гриммо…чтобы ваша семья оказалась беззащитной перед толпой Пожирателей. Утром того же дня Питер успел сообщить Тёмному Лорду о вашем переезде и планируемом собрании.

— Я так и знал, — произношу с горечью в голосе, комкая шарф пальцами одной руки.

— Да, Гарри, ты был прав во всём. Почему никто никогда не верит подросткам? — вздыхает Невилл, и я понимаю, что вопрос риторический.

— Где до этого был Волдеморт? До этого лета я никогда не слышал о нём.

— Никто точно не знает, но в Министерстве есть сведения о некоем волшебнике, собиравшем под своим предводительством таких же тёмных магов, как и он сам.

— И никто ничего не предпринял? — спрашиваю с ноткой недовольства.

— Понимаешь, это происходило в Албании много лет назад, мы с тобой только-только на свет появились.

— В Албании? — я убираю руку от лица и изумлённо выгибаю брови, внимательно глядя на Невилла.

Друг кивает и, обхватив свой бокал обеими ладонями, отвечает:

— Именно. Мои родители хорошо общались с одним человеком, который работает в министерском отделе международного магического сотрудничества. Именно с его помощью отец смог поднять архивы почти двадцатилетней давности и разузнать об этом самом волшебнике. Сведений катастрофически мало, к тому же магическое общество Албании наверняка не выдаёт все факты и нельзя быть до конца уверенным, полагаясь только на пару совпадений, но всё же…

Друг отпивает из кружки и продолжает свой рассказ. Его глаза загораются знакомым мне огоньком, который появляется всякий раз, когда Невилл делится чем-то, что может принести пользу другим людям. В этом весь Невилл — готовый вывернуть душу наизнанку, лишь бы помочь своим друзьям.

— По словам одного очевидца, возраст и описание внешности волшебника в точности совпадает с личностью Волдеморта.

— Что именно за очевидец? — я заинтересованно подаюсь вперёд.

— Его имя неизвестно, но я точно знаю, он — торговец в лавке магических артефактов. Подобные есть у нас в Лютном переулке. Интересно то, что он — единственный, кто остался в живых после встречи с Тёмным Лордом, который, кстати говоря, посещал эту лавку не один и даже не два раза.

Я хмурюсь, отодвигаю стул и закидываю ногу на ногу, задумчиво переваривая полученную информацию. Что-то меня смущает, и я никак не могу понять, что именно.

— То, что он оставил его в живых, в принципе, неудивительно, особенно если учесть то, что Волдеморт собирал сторонников. Меня настораживает вот что: если всё то, что ты говоришь — верно, и именно Волдеморт ходил в лавку загадочного инкогнито, то почему тогда торговец рассказал всё магическим властям Албании?

Невилл непонимающе морщится.

— Я не совсем понимаю, к чему ты клонишь.

— Сомневаюсь, что тёмный маг — а этот торговец по-любому тёмный, потому как, согласись, светлый волшебник не будет держать столь сомнительный магазинчик — может пойти и выложить на блюдечке всё о своём, считай, соратнике.

Лицо друга изумлённо вытягивается. Хлопнув ладонью по лбу, он резко подаётся вперёд, прижимаясь грудью к ребру столешницы, направляет на меня ошарашенный взгляд своих больших глаз:

— Мерлин, и как я раньше до этого не додумался?! Я подозревал, что в этой истории что-то нечисто, но что именно — оказалось для меня загадкой.

— Вот и я о том же… — выдыхаю, сползая вниз по стулу в полулежащее положение.

Воцаряется тишина, и я почти могу услышать, как напряжённо щёлкают мои мозги, пытаясь найти подвох.

— Это всё, что известно?

Невилл поспешно кивает, по его сосредоточенному лицу видно, что друг находится в процессе мозгового штурма. Я сам силюсь понять, что не так во всей этой истории, но за неимением достаточного количества достоверных фактов ничего не могу сообразить.

— Насколько мне известно, Том Риддл родился здесь, учился в Хогвартсе, а потом, если речь идёт именно о нём, уехал в Албанию? Когда именно, а главное — зачем он вернулся в Англию?

— Точной даты нет, но примерно полгода назад. Зачем? Вот уж не знаю…

— Странно… — я задумчиво вожу кончиком указательного пальца по подбородку. — Сидел в Албании практически всю свою сознательную жизнь, как вдруг сорвался и вернулся на историческую родину.

— Может, из-за Пророчества? — предполагает Невилл, поведя бровью.

— Как он может быть точно уверен в том, что Пророчество про него?

— Тут, скорей всего, дело в его личных амбициях. Сам посуди — слышал ли ты о каком-либо другом тёмном волшебнике, подобном ему?

Я отрицательно мотаю головой, и Невилл победно взмахивает руками.

— Вот видишь. Том Риддл — очень незаурядная личность. Он готов идти до конца ради достижения поставленной цели, а главное, он не поскупится на средства, даже такие, как многочисленные человеческие жертвы.

Я мысленно ещё раз прокручиваю услышанные факты, пытаясь собрать воедино модель возможного поведения Волдеморта.

Кто-то однажды сказал мне, что величие обретается двумя путями — либо оно сваливается на тебя, как снег на голову, либо долго и кропотливо взращивается, дюйм за дюймом. Второй вариант — это как раз про Волдеморта. Первый же — про Избранного. Один годами стремится к нему, второму величие задаром не нужно.

Один из них должен стать убийцей. Для Риддла это не проблема, а очередное представление с целью устранения вражеской пешки в хитроумной шахматной партии, для Избранного — тяжёлое испытание, от которого он не имеет права отказаться.

— Что ещё стало известно из допроса Питера? — я переключаюсь на другую тему, сжимая ноющие виски.

— М… — Невиллу требуется несколько мгновений, чтобы выйти из состояния задумчивости и ответить на мой вопрос. — Он выдал полный список Пожирателей Смерти, среди которых известный тебе Барти Крауч-младший.

— Почему «младший»? — сразу задаю волнующий меня вопрос.

— Тут ещё более туманная история, — друг допивает своё сливочное пиво и, отставив пустой бокал, сцепляет пальцы в замок. — Как выяснилось, молодой Пожиратель — сын Барти Крауча-старшего, который является никем иным, как главой Департамента международного магического сотрудничества.

Профессор Трелони может мною гордиться.

— И он не в курсе, что его сын — Пожиратель Смерти?!

— В том-то и дело! Неизвестно, как он относится к этому факту. Вообще, Барти Крауч-старший ведёт себя крайне странно в последнее время, будто его подменили… — Невилл делает паузу и вздыхает так, словно никак не может решить сложную задачу.

Мимо пробегает мадам Розмерта, бросает взгляд в нашу сторону и поднимается вверх по лестнице. Через несколько секунд на втором этаже хлопает дверь, и снова всё вокруг стихает.

Я поворачиваюсь в сторону выхода и смотрю на то, как за окном теряют листья и шевелятся, потревоженные ветром, ветки деревьев. Осень явно хочет поскорее завладеть природой.

— На протяжении последних недель меня преследует одна и та же мысль…

Я перевожу взгляд на Невилла. Он низко опускает голову, круглый подбородок практически касается мерно вздымающейся груди, руки спрятаны под столом. При всём желании я не могу увидеть выражение лица друга, поэтому мне остаётся лишь подождать продолжения его речи.

— А что, если всё оказалось напрасно? Точнее... вдруг ты, я — никакие мы не Избранные? Что тогда, Гарри?

Он вскидывает голову и впивается в меня взглядом своих глаз, блестящих от сдерживаемых слёз. Вот тебе и стойкий, несгибаемый Невилл.

— Что, если твои родители погибли зря, а мои родители напрасно лишились разума? Что, если мы с тобой также погибнем, не оказавшись теми, за кого нас принимают?

Я чувствую, как кровь резко холодеет в ногах, а в горле совсем некстати застревает ком.

— Невилл, погоди, не пори горячку…

Придвинувшись к столу, я вытягиваю руку и сжимаю плечо друга, неотрывно глядя в глаза. Мне надо успокоить его, не позволить сорваться и впасть в панику, в конце концов, надо стараться контролировать самого себя, потому что если сломаюсь и я, то кто подумает о Невилле?

Он часто моргает, потом долго трёт глаза подушечками пальцев. Проходит несколько минут, друг возвращает самообладание и переключает внимание на погоду за окном.

На этом наш разговор заканчивается. Либо Невилл рассказал всё, что знал, либо не желает продолжать, и я его прекрасно понимаю.

Его последние слова поднимают неприятный осадок со дна моей души. Сколько раз я задавался теми же вопросами, что озвучил Невилл? Столько же, сколько пытался гнать от себя безрадостные мысли. Всё бы хорошо, да вот только я плохо старался.

— Ты как? — поднимаю взгляд на притихшего Невилла.

— В порядке, — он поджимает губы и выходит из-за стола.

Я следую его за ним.

Погода совсем испортилась. Сейчас около пяти часов, а такое впечатление, что время близится к полуночи. Несчастное солнце безуспешно силится прорезать слабыми лучами густые облака, мрачные тени накрыли крыши домов, ветер совсем потерял совесть. Как это напоминает мне вечер, когда погибли мама с папой, только тогда ещё была гроза.

— Ты куда это? — друг удивлённо смотрит на меня, когда я, попрощавшись, сворачиваю в улицу, ведущую в противоположную от замка сторону.

— Мне надо кое-куда попасть.

Невилл приближается ко мне. Я кутаюсь в тёплый шарф по самый нос, щурясь от ветра.

— Куда?

— К родителям на кладбище, — и тут же быстро добавляю. — Не спрашивай, зачем.

Друг вздыхает, задумчиво прикусывая губу изнутри.

— Я так понимаю, тот факт, что скоро совсем стемнеет, тебя не останавливает.

Он хорошо меня знает.

— Только директор установил антиаппарационный щит вокруг Хогвартса и ближайших его окрестностей.

— Вот чёрт… — неконтролируемо ругаюсь сквозь зубы.

— Но есть такая вещь, как каминная сеть.

Мои брови против воли ползут вверх.

— То есть, ты не будешь меня останавливать?

Невилл опускает ладонь на моё плечо, заглядывая в глаза.

— Если бы мои родители умерли, я бы, наверное, жил на кладбище. Поэтому, нет, я не буду останавливать тебя. Только будь осторожен, Гарри.

Да, это мне не Гермиона, которая в лепёшку бы разбилась, но не позволила мне уйти.

— Никому ни слова о моей отлучке, хорошо? Ни Сириусу и, уж тем более, Снейпу. Тот меня на месте убьёт, если узнает, — прошу я друга, когда мы уже входим в замок и направляемся в сторону учительской. В такое время года, пока ещё на начался учебный год, она пуста, что значительно упрощает задачу.

Невилл клянётся, что он будет нем, как рыба, пока я беру горсть летучего пороха.

— Будь осторожен, — повторяет друг, смотря на меня во все глаза.

— Всё будет хорошо, не волнуйся.

Теперь уже я ободрительно сжимаю плечо Невилла, и тот поддакивает, скорее для того, чтобы убедить самого себя в правильности ситуации и в том, что он так скоропалительно согласился отпустить меня.

Перешагнув через каминную решётку, я чётко произношу адрес родительского дома и меня тут же затягивает в стремительную круговерть.

* * *

Я не мог предположить, что настолько болезненно отреагирую на возвращение домой.

Всё здесь напоминает о родителях: посуда, расставленная в серванте, книги на полках, вафельное полотенце на вешалке в кухне, мамин фартук, отцовский свитер, забытый на спинке кресла.

В доме царит полумрак и слабый запах пыли. По какой-то причине я не решаюсь зажечь свет, на ощупь поднимаясь по лестнице. Из-под двери, ведущей в родительскую спальню, виднеется полоска неяркого тёмно-оранжевого света, такая же полоска выглядывает из-под двери моей комнаты.

Дом погружён в сон, но в то же время он словно ждёт возвращения своих хозяев. Нужно только немного прибраться, зажечь свечи, приготовить ароматный ужин, собрать близких друзей — и дом вновь заживёт своей жизнью. Только этому не суждено сбыться.

Со странным чувством на сердце я покидаю дом, пару раз оглянувшись на тёмные окна. Взгляд падает на клумбу с поникшими цветами и к горлу подступают удушающие слёзы, но я не даю воли своим эмоциям, плотнее кутаясь в шарф и устремляясь вверх по улице до главной площади.

На Годрикову Впадину опускается сизый туман. Всё вокруг замерло в ожидании чего-то, и даже неясный свет окон соседних домов, говорящий о бодрствующих волшебниках, не обнадёживает меня.

Ноги безошибочно приводят меня в низину, где расположена небольшая церквушка с примыкающим к нему кладбищем. Скрипучая калитка поддаётся под лёгким толчком. Здесь туман более густой, не пропускающий слабые лучи заходящего солнца, воздух влажный и странно покалывающий открытые участки кожи.

Длинная дорога в тишине, почему-то не внушающей доверия, и вот я стою напротив могильного камня.

Две белые розы, будто только что срезанные, лежат на траве. Розы, которые я принёс в день похорон. Не сразу догадываюсь, что цветы зачарованы против засыхания. Интересно, кто догадался сделать это?

Медленно опустившись на корточки, протягиваю руку и прикасаюсь к холодному камню. Неужели прямо там, внизу, под толстым слоем земли лежат мои родители, вернее то, что осталось от их тел после пожара?

Осознание давит на горло, сила, что помогала мне держаться все эти дни, ослабевает, и я зажмуриваю глаза, по горящим щекам тут же скатываются прохладные слёзы. Прижимаю кулак к губам, стараясь хоть как-то заглушить хриплые рыдания, зарождающиеся в груди, но ничего хорошего из этого не выходит.

Видимо, я слишком долго держал всё в себе, злился, нервничал, впадал в депрессию, но не давал воли слезам. Я так боялся выглядеть слабым в глазах других, что, в конечном счёте, устал от собственной маски.

Кто сказал, что мужчины не плачут?

Ещё как плачут. Только когда никто не видит этого.

* * *

— Не плачь, Поттер, скоро всё закончится, — шёпот, который я меньше всего ожидал услышать, раздаётся прямо над моим ухом.

Я не успеваю пошевелиться, как чужая рука крепко обхватывает меня за плечи, лишая возможности встать на ноги, в щёку вжимается кончик волшебной палочки и всё тот же голос вкрадчиво продолжает:

— Глупо было приходить сюда. Тёмный Лорд не такой дурак, как ты думаешь, — дыхание шевелит волосы на моём виске, спиной я чувствую тепло чужого тела.

Меня бросает в холод, я не могу и пальцем пошевелить, потому что суставы сковывает от страха.

— Он весьма предусмотрительно наложил на кладбище охранные чары, настроенные на тебя. Он знал, что ты обязательно появишься здесь, и появишься совершенно один.

Единственная мысль, которая крутится в моей голове сейчас, это: «Господи, какой же я дурак, какой дурак!».

Я не вижу ещё кого-либо в поле зрения, значит, Барти появился один. Будь у меня волшебная палочка, может, я смог бы что-то предпринять, а так…

— Я заметил, ты любишь поболтать, — произношу в надежде отвлечь Пожирателя и не узнаю собственный голос.

Раздаётся хмыканье, затем какое-то движение — я уже стою на ногах, смотрю в безумные голубые глаза, неприятное воспоминание о которых ещё слишком свежо.

— А ты любишь совершать легкомысленные поступки, что, впрочем, только на руку Тёмному Лорду.

— Что же твой Лорд сам не пришёл сюда, чтобы убить меня? — я фактически выплёвываю слова в лицо Крауча, чувствуя, как подрагивают пальцы заломленных за спину рук.

— Не волнуйся, ты ещё успеешь умереть, но не здесь, — тонкие губы искривляются в пугающей улыбке, острый конец волшебной палочки больно давит на горло, и я незамедлительно кашляю.

Он крепко держит меня за вывернутые запястья, но я могу вырваться, если очень постараться. В процессе короткой возни мне удаётся высвободить одну руку, я хочу отобрать палочку, но не успеваю, потому что кто-то другой посылает заклятие мне в спину, и я чуть не сбиваю с ног Барти, благодаря которому не падаю на землю.

Как мне знаком этот заливистый высокий смех. Беллатриса.

— Что-то ты долго, Барти. Тёмный Лорд уже заждался, — голос волшебницы звучит всё ближе, я встряхиваю головой, пытаясь восстановить ориентацию в пространстве. Чёртов Ступефай.

— Я уже собирался аппарировать, пока… — огрызается Крауч, но Беллатриса перебивает его.

— Пока безоружный Гарри чуть не одолел Пожирателя Смерти, да?

Тонкие женские пальцы больно сжимают моё плечо, и я непроизвольно вскрикиваю. Барти сдерживает себя от того, чтобы не вступить в перепалку с волшебницей, которая делает вид, что вовсе не замечает направленного на неё прожигающего взгляда.

— Он ждёт, — повторяет Беллатриса и в её голосе отчётливо звучит металл. — И без шуток, — она обращается ко мне, вцепившись в волосы на затылке, и тыкает палочкой между лопаток.

Аппарация, усилившееся после неё головокружение, яркий свет ударяет в глаза, отчего приходится зажмуриться. Меня уже никто не держит, я прижимаю ладони к лицу, выглядывая в просветы между пальцами, чтобы свет не так резал глаза, сквозь стёкла очков различаю человека, стоящего в десяти футах от меня.

— Вот мы и встретились вновь.

Я медленно убираю руки от лица, немного сощурившись, смотрю на Волдеморта. Его лицо спокойно, почти умиротворённо, рука с волшебной палочкой полусогнута, но не направлена в мою сторону. Тяжёлая мантия ниспадает складками на гладкий белый пол.

— Ты мне кое-что задолжал, знаешь ли. Свою жизнь.

Краем глаза замечаю Пожирателей Смерти. Их много, гораздо больше, чем я мог представить. Десятки. Все в чёрных мантиях, в серебряных масках, неподвижные, безмолвные, безликие, одинаковые.

Меня начинает подташнивать, но не от страха, а от отвращения. Мне противно. Противно от их безвольности, отсутствия силы духа, от их якобы величия, от того, что они возомнили себя теми, кто может повелевать человеческими судьбами, кому дано право распоряжаться чужими жизнями. Они — лишь бледная тень их Лорда. Они жалки. И я их не боюсь.

Головокружение проходит. Встряхнув головой, я задираю подбородок и расправляю плечи.

— Наверное, это так увлекательно: напасть на человека в момент, когда он слаб, затащить его в ловушку, а потом поставить в центре величественного и, несомненно, пафосного сооружения, окружить и убить его, безоружного. Да, это в стиле Пожирателей Смерти.

Мои слова, эхом отразившись от высокого сводчатого потолка, затихают. Воцаряется такая гробовая тишина, от которой начинает звенеть в ушах.

Никто не решается заговорить. Даже Волдеморт замер, его неподвижный взгляд направлен на меня.

По меньшей мере, я их шокировал. Редкое, однако, достижение. Теперь можно спокойно умирать в изумрудных лучах заклинания.

— Я не зря выделил тебя среди всех остальных, — шелестящий шёпот благодаря потрясающей акустике здания разливается в пространстве и звучит довольно-таки громко.

Волдеморт мягко двигается с места и обходит меня по кругу, не сокращая расстояния между нами.

— Ты особенный, Гарри Поттер. Твои амбиции порой бегут впереди тебя, а твоя смелость заставляет безмолвствовать моих приближённых, — тонкие губы Волдеморта вздрагивают в намёке на улыбку, худощавая рука обводит Пожирателей.

К чувству отвращения подмешивается раздражение. Ещё один любитель поболтать. Мерлин, сразу бы прикончил меня и не надрывался, пытаясь впечатлить высокопарными речами.

К собственному удивлению отмечаю, что говорить он перестал. Волдеморт вновь оказывается напротив меня с той лишь разницей, что теперь его волшебная палочка направлена мне в грудь.

Почему я не боюсь?

Потому что один из нас в любом случае умрёт, окажись я Избранным? Почему же я так легко сдаюсь? Почему подставляюсь под Аваду Кедавру? Потому что у меня нет палочки? Нет, это не оправдание. Здесь что-то более серьёзное, более глубокое…

Потому что мои родители мертвы? Потому что мне незачем жить? Нет, тоже не то, так как я помню, что сказал мне однажды Люпин: «Джеймс и Лили отдали свои жизни ради твоего спасения, и риск собственной жизнью — не лучшая благодарность родителям». Поэтому, при всех моих неврозах до смертника мне всё-таки далеко.

Или просто потому, что у меня нет ни малейшего шанса, ни малейшей надежды на то, что на этот раз мне удастся выпутаться из ситуации и обхитрить смерть, как получилось на площади Гриммо?

Холодный белый свет, заливающий просторное помещение, вдруг становится ярче настолько, что слепит глаза, не позволяя разглядеть фигуры взволновавшихся волшебников. Далекий свист постепенно нарастает, потоки воздуха рассекают пространство, один из которых задевает моё плечо в попытке сбить с ног, но мне удаётся выстоять. Слышатся крики Пожирателей, ослепительно-белое пространство тут и там озаряется цветными вспышками заклинаний. Как слепой, я выставляю ладони вперёд и пытаюсь найти выход из этого странного места. Сбоку мелькает край чьей-то чёрной мантии, я оборачиваюсь и тут же встречаюсь с холодным и острым, как лезвие ножа, взглядом Волдеморта.

На этот раз он не медлит и делает резкий взмах палочкой, при этом не проронив ни слова, да я бы и так ничего не смог разобрать среди царящего шума.

У меня нет шансов.

И вдруг я понимаю, почему я не боялся. Авада Кедавра — самый безболезненный способ ухода в мир иной. Правда, раньше я считал, что наступает мгновенная смерть.

Оказывается, нет.

Яркое изумрудное сияние окутывает меня, постепенно превращается в белый свет, и я удивляюсь: «Разве может свет быть ещё белее, чем есть сейчас?». Может. Наверное, такое происходит только один раз, на разделительной черте между жизнью и смертью. Интересно, родители тоже видели этот свет?..

Мне совсем не больно. Только необыкновенная лёгкость во всем теле. Мир словно погружается в вакуум, звуки приглушаются, пока вовсе не замолкают, только лёгкое, не раздражающее шуршание, похожее на шелест листьев на ветру, нарушает эту идиллию.

Хотя нет, всё-таки немного больно в области лба. Я хочу рефлекторно потереть ноющее место, но вдруг понимаю, что не чувствую своих рук. Они будто забыли самые простые движения. Скорее всего, потому, что на том свете они будут мне не нужны.

Свет постепенно начинает меркнуть, воздушное чувство покидает тело, и я понимаю, что скоро всё закончится. Барти Крауч как в воду глядел.

Сладкий вкус воздуха, наполненного ароматом перечной мяты и чабреца, касается моих щёк и опущенных век. Странно. Никогда бы не подумал, что воздух может быть таким мягким. Воздух не настолько…осязаемый.

О, я понял. Догадался крупицами ещё не угасшего разума. Это поцелуй. Поцелуй моей ласковой смерти.

Глупо осознать на пороге своей кончины, что в душе ты, оказывается, самый настоящий романтик.

Снейпа это бы рассмешило.

Лоб жжёт нестерпимо, эта боль убивает последнюю мысль в теперь уже опустошённой голове, убивает меня самого. Это конец. Теперь это точно конец.

"Ехали мы ехали и, наконец, приехали".

Поэтому, читайте и оставляйте ваши отзывы, они греют мою душу.

Нелепая мысль о том, что я всё ещё жив, проносится в моей голове.

Нет-нет, этого не может быть. Это просто невозможно!

Но как тогда объяснить то, что я до сих пор могу мыслить? Дышать? Чувствовать температуру окружающей среды и наполняющие её запахи? Видеть яркий свет сквозь тонкую кожу прикрытых век?

Мерлин, нет, не может быть.

Едва приоткрыв глаза, я тут же крепко зажмуриваю их. Я жив, жив! Но как?!

Слишком правдоподобная паника поселяется в сознании, сердце срывается на бешеный ритм, неприятно стуча в горле, и от этого становится трудно дышать.

Нет, нельзя так шутить.

Опять распахнув глаза, я не удерживаюсь от изумлённого стона, но тут же захожусь противным кашлем. Голосовые связки явно объявили мне бойкот. Резко принимая сидячее положение, чуть не падаю обратно от сумасшедшего головокружения, но продолжаю откашливаться до хрипоты, а в голове сумбурные мысли с космической скоростью сменяют друг друга, самая громкая из которых — это вопрос: «Как?».

Как жив? Не может быть такого! Я же собственными глазами видел, как в меня попало смертельное заклятие, я же чувствовал, что умираю. Чёрт возьми, это же Авада Кедавра. От неё люди умирают, другого просто не дано.

Наконец, горло, до этого сжимавшееся в спазме, успокаивается, я смахиваю набежавшие слёзы и окидываю взором помещение. Ну разве можно изумиться ещё больше, чем уже есть?

Потому что то, что я вижу, вообще непостижимо. Больничное крыло Хогвартса! Определённо, рай не может выглядеть подобным образом.

С каждой секундой моё неверие перерастает в откровенное смятение. Я так и сижу на краю койки, свесив ноги и тупо озираясь по сторонам. Щупаю себя, с каждым прикосновением находя очередное подтверждение тому, что я реален, как вдруг прихожу в откровенный ужас.

Раз я жив (пусть даже в это безумие не верится до сих пор), как же мне влетит от всех!

Мерлин, да меня с костями съедят и не подавятся. Гермиона отчитает по полной, Люпин и Сириус задушат, а Снейп...

Жалобно проскулив, я падаю обратно на койку, закрывая лицо ладонями. Да Снейп меня на месте прибьёт, и даже бровью не поведёт.

Лучше уж снова попытаться умереть, чем пережить то, что мне ещё только предстоит.

Первое мне, судя по всему, не светит, а вот второе…

Отголоски далёкого эха доносятся до моего слуха. Звук раскрывшихся дверей, затем быстрые шаги. О нет, кто-то идёт сюда. Сумасшедшая мысль: «Хоть бы не Снейп!» мелькает в окончательно запутавшемся сознании, в то время как я судорожно забираюсь обратно под покрывало и закрываю глаза, стараясь дышать не так шумно.

Лязг дверного замка, совсем неподалёку — я натягиваю покрывало до самого носа, несколько секунд звенящей тишины — кажется, тот, кто пришёл, даже затаил дыхание. Шаги, медленные и тихие, всё ближе и ближе, звук пододвигаемого стула, шорох — и вновь тишина.

К запаху лекарств примешивается лёгкий аромат цветов с примесью запаха скошенной травы. Учащённое дыхание посетителя выдает то, что ему пришлось бегом преодолевать путь.

Хочется открыть глаза, увидеть, кто же это, но другой интерес заставляет лежать и, затаив дыхание, изучать окружающий мир непривычным способом.

Едва ощутимое шевеление воздуха — чья-то маленькая ладонь опускается на мой лоб, и я обнаруживаю, что тонкая, слегка шершавая материя разделяет это прикосновение.

— Гарри… — тихий шёпот на выдохе.

Нет, я не в силах больше лежать, как бесчувственное бревно. Какие бы крики меня ни ждали, я не могу не открыть глаз, я просто не имею на это права!

Глубокий вдох.

— Гермиона, — откликаюсь, принимая сидячее положение, и наблюдаю за тем, как расширяются глаза подруги, которая, издав по-детски радостный вскрик, падает мне на грудь и крепко обнимает за шею.

Она ничего не говорит, а я глажу её по дрожащей от слёз спине, не в силах раскрыть рот и вымолвить ещё хотя бы одно слово. Предательское горло сдавливает в спазме второй раз за последние несколько минут, нос нещадно щиплет — я вот-вот расплачусь сам, и мне совсем не будет стыдно за это.

Наконец, Гермиона отстраняется от меня, вытирая слёзы и возвращаясь на свой стул. Рвано вдохнув, она снова вытирает уже сухие щёки и произносит:

— Вообще мне запрещено к тебе приходить, но я не могла не убедиться, что ты жив.

Она замолкает и закусывает губу, неверяще качая головой. Потом вновь вскакивает с места, резко опускается на край койки и сгребает меня в охапку, отрывисто гладит по волосам, плечам и спине. При этом она не перестаёт сбивчиво, чуть ли не взахлёб что-то говорить. Из общей массы слов я могу разобрать только: «Это самое настоящее чудо» и «Гарри», которая она произносит раз десять, как минимум. Звук моего имени, тихий, пугливый, будто Гермиона не до конца верит в то, что она произносит имя своего выжившего друга.

Её дрожащий голос срывается на шёпот, а пальцы вцепляются в мою пижаму.

— Я не представляю, что было бы, если бы ты погиб…

Выдохнув мне в шею, Гермиона опускает голову на моё плечо и замирает в таком положении. Она шмыгает заложенным носом, а её вновь хлынувшие слёзы впитываются в мою рубашку, прилипшую к коже, но это сейчас неважно.

Ещё несколько минут назад я не знал, радоваться мне или пойти сразу разбить голову об стенку, когда обнаружил, что остался жив. Сейчас же я понимаю: возможно, я абсолютно безнадёжный болван, раз на меня даже Авада не подействовала, но стоит мне хотя бы на короткий миг представить, что было бы с Гермионой, если бы я умер…

От этой мысли становится жутко не по себе, страх скручивает живот морским узлом, а предательские мысли, которые подсовывают воспоминания о похоронах родителей, проводят аналогию.

Неосознанно сжимаю плечи Гермионы крепче, чувствую, как она откликается, отвечает тем же самым. Потом вдруг отстраняется, но ровно настолько, чтобы взять моё лицо в ладони и посмотреть в глаза.

— Ты такой дурак, Гарри. Но такой везучий дурак.

Её покрасневшие от слёз глаза сейчас насыщенного медового оттенка, и то ли это их цвет, то ли освещение, но в них сейчас столько тепла и доброты, что я невольно улыбаюсь. Наверняка, улыбка получается грустная, но она — первая с тех пор, как я очнулся.

— Нет, Герм, ты меня недооцениваешь. Я самый настоящий идиот. Безрассудный идиот.

— Я рада, что ты это осознаешь, — едва заметная улыбка приподнимает уголки её губ.

Во взгляде Гермионы вновь появляется тревога.

— Я боюсь, как бы ни вышло так, что смертельное заклятие каким-либо образом повлияло на тебя.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю с беспокойством.

Подруга старательно подбирает слова, гладя пальцами мои волосы над висками.

— Ты остался жив, и это просто замечательно, но в то же время вызывает подозрение, — Гермиона вздыхает и, взяв в ладони мою руку, продолжает на тон ниже, будто нас могут услышать. — Никто ещё не выживал после Авады Кедавры. Ни в одной книге нет упоминания о подобном случае и, по логике, это — абсолютно не исследованный феномен, чьи последствия неизвестны. Мне страшно, Гарри. Страшно, что это может изменить тебя, нанести вред.

Об этом я не подумал.

Волна ледяного страха заставляет волоски на коже встать дыбом. Мерлин, Гермиона тысячу раз права!

Уронив голову на подставленную ладонь, я натыкаюсь на повязку, обхватывающую лоб, сжимаю её пальцами.

— Ну почему я такой недоумок, раз даже Авада Кедавра меня не берёт?

Подруга резко встряхивает меня за плечи, заново беря моё лицо в ладони, настойчиво ловит взгляд и твёрдо произносит:

— Чтобы я больше никогда такого от тебя не слышала, ты понял? То, что ты выжил — большое чудо. Не допускай даже мысли о смерти!

— Я и не собираюсь умирать. Просто ничего не могу понять… — качаю головой.

Гермиона убирает руки, а я снимаю повязку, на ощупь исследуя свой лоб. Обнаружив опухший участок кожи, сосредоточенно трогаю его. Не болит. Ещё словно какая-то рана с тонкой нитеобразной корочкой. Странно.

— Это ещё что за…

Гермиона резко перебивает меня

— Мадам Помфри пыталась залечить его, но… — вдруг осекается, округляя глаза на краткий миг так, будто чуть не сказала лишнего, однако быстро берёт себя в руки и переключается на другую мысль. — Надеюсь, что он не представляет особой угрозы для тебя.

— «Он»? — уточняю, внимательно отслеживая кончиком пальца изгибающуюся ранку.

— Шрам.

— Шрам? Хочешь сказать, у меня на лбу шрам? И… мадам Помфри не смогла его вылечить? — я не верю собственным словам. — Если это не под силу ей, то…

Не договорив, срываю с себя покрывало, даже не обув тапочек, бегу по скользкому полу в сторону уборной, стараясь не обращать внимания на остатки былого головокружения.

Распахнув дверь, останавливаюсь напротив резного зеркала и ошеломлённо выдыхаю.

Нездоровая бледность лица и тёмные круги под глазами — ничто по сравнению с тем, что над бровью «красуется» молниевидный шрам, чётко вычерченный, тёмно-багрового цвета. Кожа вокруг него припухла и покраснела.

Опираясь руками о бортики раковины, наклоняюсь ближе к зеркалу, озадаченно разглядывая отметину.

Это что же получается — он будет у меня всю оставшуюся жизнь? Хотя, это ещё не самое страшное.

Дверь бесшумно приоткрывается и в помещение заглядывает Гермиона. Я вижу её отражение в зеркале — выражение лица подруги абсолютно необъяснимое.

— Он появился у меня после нападения Волдеморта, да? — мои слова глухо звучат в небольшой комнатке.

Гермиона не сразу, но кивает. Она будто хочет что-то сказать, но сомневается, поджимает губы, тонкие линии бровей горестно изламываются. Не выдержав, она оказывается рядом со мной, обнимая за поясницу, утыкается лицом в плечо и уже в таком положении, наконец, произносит упавшим голосом:

— Гарри, я боюсь, что все мои опасения подтверждаются этим шрамом…

Я ничего не говорю в ответ. Только смотрю на себя в зеркале, на свои огромные напуганные глаза, на шрам, пересекающий лоб.

Не хочу верить. Господи, не хочу принимать всё это молчаливо и безропотно!

Но я ничего не могу поделать. Не могу изменить прошлое, не могу перемотать время и не пойти на кладбище, не могу стереть со лба этот дурацкий шрам.

Беспомощность. Безнадёжность. Полнейшее неведенье, которое пугает похуже самой смерти.

Страх. Сковывающий, парализующий.

Голос Гермионы, откуда-то издалека, хотя она всё так же рядом.

— Гарри, мы с тобой, слышишь? Мы с тобой…

* * *

Тихие голоса о чём-то беседующих друзей вмиг замолкают, как только мы с Гермионой входим в гостиную. Звук задвинувшегося портрета кажется особенно громким в повисшем безмолвии. Все, как один, затаили дыхание, и в пяти направленных на меня взглядах я вижу то же смешанное чувство радости и тревоги, какое было в глазах Гермионы.

А потом…все одновременно начинают выкрикивать моё имя, кинувшись ко мне, отпихивать друг друга в порыве обнять первым, сжать в своих объятиях, чуть ли не расцеловать. Я задыхаюсь от такого количества внимания, воздуха катастрофически не хватает для того, чтобы выразить весь свой восторг от того, что я жив и могу видеть родные лица друзей.

Рон прилипает ко мне, обнимая своими большими руками за плечи и даже не думая отпускать. Я чувствую себя безумно маленьким по сравнению с ним и, Мерлин, второй раз за утро мне хочется стать сентиментальным хотя бы на несколько минут.

— Я рад, что ты с нами…ну, ты понял, о чём я, — серьёзно произносит друг, отстраняясь от меня и скованно пряча руки в карманах.

— Спасибо, Рон, — я растягиваю губы в благодарной улыбке, кивнув вдобавок. Как всегда, у нас обоих одновременно заканчивается словарный запас, что, впрочем, никогда не мешает нам понимать друг друга.

Джинни почти в точности повторяет реакцию Гермионы, обнимая и целуя меня, а потом чуть ли не всё время находясь рядом, обозначая своё внимание то лёгкими прикосновениями к моей ладони, то мягкими поцелуями в щёку. Она так ясно напоминает саму себя на первом курсе: веснушчатая девочка с огромными глазами и смущённой улыбкой. Только сейчас взгляд её красивых глаз цвета виски не по-детски проницателен. Она совсем как взрослая женщина, смотрит на меня с лёгким упрёком и нежностью одновременно.

Как моя мама. Джинни так похожа на неё сейчас, даже не столько она сама, сколько её взгляд… Пусть даже у неё и не зелёные глаза.

Это может стать последней каплей. Слишком много сегодня потрясений.

Зажмурившись, я тру переносицу, гоня от себя тяжёлые воспоминания. Джинни опускает руку мне на плечо, спрашивая, в порядке ли я. Киваю в знак согласия, поднимая взгляд на подругу. Нет, скорее всего, мне просто показалось.

Фрэд с Джорджем не такие шумные, какими я привык их видеть. Конечно, ничто не сотрёт улыбку с их лиц, только сегодня она непривычно грустная, а в глазах парней не взрываются фейерверки, говорящие о безостановочном процессе придумывания новых шалостей.

С Невиллом вообще отдельная история. Таким напуганным я не видел его никогда. Его фраза о том, что это он во всём виноват, выбивает меня из колеи на несколько секунд. Пока я силюсь понять смысл этих слов, друг отрывисто обнимает меня, трогая мои плечи так, словно хочет удостовериться в том, что я — не мираж. Когда до меня, наконец, доходит, я фыркаю и беру с него обещание никогда не произносить подобного.

Оказывается, друзья приехали сразу, как только узнали о случившемся, потому что, по словам Джинни: «Мы не могли сидеть вдали от тебя, сложа руки».

Скорее всего, ребята хотели отвлечь меня от печальных мыслей и самокопания, и я очень благодарен им за это. Они не дают мне замкнуться в себе, не отходят от меня ни на минуту — постоянно хотя бы один человек, но рядом.

Ближе к обеду появляется Сириус. Нет, «появляется» — это мягко сказано. Возникает, как тайфун, отыскав меня взглядом, подбегает с абсолютно сумасшедшим блеском в глазах, хватает за воротник и сжимает в объятиях так, что, кажется, хочет меня задушить. Мой нос оказывается вжатым в грудь Сириуса, поэтому я ничего не могу разглядеть, но руки автоматически смыкаются за спиной крёстного, который притворно-бодрым голосом произносит:

— Я, конечно, не понимаю жизни без риска, но не настолько же, Гарри!

Когда он немного отодвигается, я вижу, как блестят от слёз синие глаза. Боже, Сириус. Чем я думал, когда отправлялся в Годрикову впадину?

По мне плачут Снейповы нравоучения.

Приближается время обеда, друзья и Сириус уговаривают меня спуститься в Большой зал.

Сомневаюсь, что мне хочется попадаться сейчас на глаза преподавателей. Мысли о вот-вот приближающемся учебном годе, о том, что через пару дней здесь будут десятки учеников, я успешно блокирую.

Поэтому долго упираюсь, но один против шестерых — вариант такой же проигрышный и незавидный, как и все мои попытки не обращать внимание на резкие и пронзительные взгляды Снейпа, который, как назло, сидит прямо напротив меня.

Опустив голову максимально низко, я через силу ем картофельную запеканку, которая совсем в меня не лезет, зачем-то поправляю чёлку, прикрывая ею шрам. Стоит мне взглянуть исподлобья на профессора, как тут же натыкаюсь на острый взор тёмных глаз. От него разве что воздух не электризуется.

Неожиданно давлюсь едой, проклиная про себя запеканку, откашливаюсь, проталкивая злополучный кусок несколькими глотками тыквенного сока.

Снейп снова смотрит на меня, вздёрнув бровь, а выражение лица без слов говорит: «Ну что, олух, понял, наконец, что своим кретинизмом ты впечатлил даже меня?».

Ребята как-то быстро заканчивают обед и уходят, шепнув напоследок, что будут ждать меня в гостиной, профессора постепенно покидают Большой зал, а я сижу, словно пригвождённый к месту, и боюсь даже голову повернуть в сторону выхода.

Снейп совсем не торопится оставлять меня.

Когда количество обедающих становится катастрофически малым, я спешу удалиться, но тут же замираю под грозным Снейповым: «Стоять, Поттер», даже не успев перекинуть ноги через скамью.

Сдержанно попрощавшись с профессором Стебль, которая уходит последней, зельевар отодвигает свою пустую тарелку (я даже не удосужился посмотреть, ел ли он вообще или сидел с целью подкараулить меня), сцепляет пальцы в замок и изучает меня ледяным взглядом, от которого мне незамедлительно становится не по себе.

— Итак, Поттер. Что мы имеем на этот раз: почувствовав запах свободы в Хогсмиде, ты тут же поступаешь, как самый безрассудный болван, легкомысленно попав по каминной сети в Годрикову впадину. Затем весьма опрометчиво посещаешь кладбище, где, по несчастливому стечению обстоятельств, предусмотрительные Пожиратели Смерти расставили Охранные чары. Ты попадаешься в них, как глупая птичка в клетку, прямиком в цепкие руки Тёмного Лорда. Но, как говорится, дуракам везёт, а таким безмозглым, как ты — подавно. Ты оказываешься жив. Все рады, все счастливы. Но меня интересует вот что: когда ты, наконец, научишься осознавать серьёзность своих действий?

Как он сразу подошёл к главному вопросу. Я раскрываю рот, но тут же захлопываю его, так как абсолютно не знаю, что ответить. Снейп предельно чётко разложил все мои, несомненно, неосторожные поступки по полочкам, так что мне нечего добавить. Я не собираюсь защищаться, потому что всё сказанное им — чистая правда.

— Поттер, ты и дальше будешь демонстрировать своё невежество, или всё же соизволишь произнести хотя бы одно умное слово?

Он чуть склоняет голову к плечу, холодно взирая на меня, а я догадываюсь, что всё то, что происходит сейчас — наверняка излюбленный вид особо изощрённой моральной пытки, изобретённой самим Снейпом.

Шумно выдохнув, прячу ладони под столом, туда же опускаю взгляд и бурчу.

— Мне нечего добавить, сэр.

— Ах, нечего? — его голос неожиданно вибрирует от гнева. — Смотри на меня, Поттер!

Я совсем не хочу поднимать глаза, но это будет не так плохо, чем если я ослушаюсь.

Чувствуя, как колючие мурашки бегут вверх по позвоночнику, встречаюсь с прожигающим насквозь взглядом.

— О чём ты думал, когда решался на такой поступок? Ты вообще думал, или действовал, сломя голову?! Возникла ли в твоём бестолковом мозгу простая мысль о том, что будет с остальными, если ты умрёшь? Я уже не говорю про чувство самосохранения, которое, по всей видимости, у тебя полностью отсутствует, но хотя бы одна унция здравого ума должна быть!

— Да, я не отрицаю, что действовал, не подумав, но ведь всё хорошо закончилось…ну, относительно хорошо, — невнятно произношу в ответ, потерев шрам на последних словах, а Снейп буквально взрывается.

— По-твоему, это хорошо?! — его возмущённый тон режет по ушам, сам зельевар резко привстаёт с места, опираясь ладонями о стол, благо, он достаточно широкий и нужно постараться, чтобы дотянуться друг до друга. — То, что ты неизвестным способом остался жив, что Тёмный Лорд, наоборот, исчез, что теперь Пожиратели ослеплены жаждой мести и в несколько раз усиленней охотятся за тобой, что общественность взорвалась от новой сенсации, считая тебя Избранным? Что скоро, в конце концов, начнётся новый учебный год, и ты не сможешь скрыться от всеобщего внимания! Всё это, по-твоему, хорошо?!

Последнее эхо растворяется высоко под сводчатым потолком и устанавливается такая тишина, что я даже слышу, как с едва различимым хлопком использованные тарелки исчезают со стола.

Слишком много информации за раз. Мой и без того измученный загадками ум выходит из строя, и отказывается как-либо реагировать на призвание к ещё одному мозговому штурму.

Сжав виски, я выделяю первую попавшуюся мысль и задаю вопрос:

— Они сильно волновались?

Вот это спросил, так спросил. Глупее вопроса свет ещё не видывал.

Опять у Снейпа лицо а-ля: «Поттер, ну ты и кретин».

— Нет, дурья твоя башка, совсем не волновались! — зельевар демонстративно всплескивает руками. — Блэк разрывался между Хогвартсом и домом Люпина, у которого лунный цикл подошёл к концу, Грейнджер с Лонгботтомом и младшими Уизли вообще с катушек слетели, мы с мадам Помфри только и успевали, что готовить бесконечное количество успокоительных зелий. Больничное крыло стало местом проведения чуть ли не боевых действий, потому как все порывались увидеть тебя, и самому Дамблдору приходилось разгонять твоих обезумевших друзей. И это — лишь небольшая часть всего, что происходило за последние три дня, в течение которых любой боялся допустить хотя бы мысль о том, что ты можешь вообще не очнуться!

Понимание накрывает меня с головой. Три дня. Господи, три чёртовых дня! Я в ужасе прижимаю ладонь ко рту. Потом вцепляюсь в волосы, до скрипа сжимая зубы. Какой идиот, ведь я на самом деле мог вообще не прийти в себя!

— Поздно раскаиваться, Поттер, дело сделано — остаётся только расхлёбывать последствия, какие именно — я перечислил, — с ядом в голосе цедит Снейп, облокотившись на стол и прошивая меня ещё одним своим особо острым взглядом.

Ненавистный мною сарказм. С титаническим усилием пропускаю иголки мимо ушей.

— Как так вышло, что я остался жив, а Волдеморт исчез? Куда исчез?

— Исчез в прямом смысле. В одну секунду, будто растворился в воздухе. Причина никому не известна, так же как никто не в курсе, каким образом тебе удалось выжить.

Он произносит это неожиданно сухо, словно рассказывает сводку нудного гороскопа с последней страницы Ежедневного Пророка. Когда дело касается моей дурости — тут он кричит так, что у меня уши закладывает, стоит завести речь о моём чудесном спасении — всё, выражение его лица надменно-утомлённое. Как же меня это начинает раздражать…

— Если бы ты слушал внимательнее, то смог бы заметить, что Пожиратели Смерти в ярости. Особенно Беллатриса, с которой ты имеешь несчастье быть знакомым. Она никому не простит пропажи её обожаемого Лорда. На тебя объявлена охота, Поттер. Пожиратели вербуют сторонников, и мы не можем быть до конца уверены, кому можно доверять, а кому нет.

— Что вы хотите этим сказать? — я недоверчиво смотрю на Снейпа.

— То, что ты по уши в проблемах. И всё из-за твоей…

— Прошу, не произносите это ещё раз. Я уже прекрасно понял, какой я кретин.

— Я буду повторять это до тех пор, пока хотя бы маленькая частица того, что я стараюсь до тебя донести, не задержится в твоей дырявой голове дольше, чем на миллисекунду.

С трудом игнорирую его очередной выпад. Мысль об исчезновении Волдеморта не оставляет меня в покое. Этот факт не менее странный и загадочный, чем моё спасение. По логике всё должно было произойти с точностью до наоборот: я погибаю, а он остаётся жив и празднует свою очередную победу.

И в довершение всей картины меня опять хотят убить. Я выжил от одной Авады, смогу ли выжить от второй? Да что далеко ходить, сама мысль о том, что меня могут прикончить в любой момент, проберись Пожиратели в Хогвартс, приводит меня в ещё больший ужас.

Другой не менее важный вопрос никак не желает оставить меня в покое. Почему именно я выжил? Почему не кто-то другой, ведь столько семей погибло! Все эти взрывы — лишь прикрытие, сначала он собственноручно убивал каждого, а потом просто поджигал дом, заметал следы. Ему удалось добраться и до моей семьи, моих родителей, но как так вышло, что меня он не смог убить? Как?

Это непостижимо.

— Неужели ради этого должны были умереть столько людей? Я же всех их знал… Неужели смерть моих родителей была необходима?

— Я не совсем понимаю, куда ты клонишь, — осторожно произносит профессор.

Сжав ладони в кулаки, закусываю губу. Как же мне объяснить?

— Дело в том, что…я чувствую себя бесконечно виноватым. Из-за меня погибли люди, из-за меня родители отдали свои жизни. Все, абсолютно все! Только ради того, чтобы я остался в живых. И то не факт, что моя жизнь будет долгой, потому что на меня охотятся Пожиратели.

Это невыносимо. Я не могу так больше. Не могу терпеть.

Быстро перекинув ноги через скамью, разворачиваюсь спиной к профессору, сдёргиваю очки и утыкаюсь лицом в ладони. Слёзы душат, не дают нормально дышать, они против воли катятся по щекам, а в мыслях я сейчас кричу, как ребёнок, потому что не хочу переносить всё, что свалилось на меня. Я бы всё сейчас отдал за то, чтобы вернуться к привычной жизни, чтобы родители остались живы, и не было никакого Пророчества и Волдеморта! Ну почему всё сложилось именно так? Я не смогу, я не переживу, слишком тяжёл груз новых проблем.

— Глупый мальчишка.

Он оказывается рядом, настойчиво, но не больно, сжимает моё плечо. Видимо, хочет, чтобы я убрал руки от лица, распрямился, но я не могу, Мерлин, я ни за что не сделаю этого!

Да что такое-то? Неужели я не смог найти более подходящее время для того, чтобы раскиснуть? Надо что-то с этим делать, причём, немедленно.

Отвернувшись, поспешно вытираю слёзы с лица, надеваю очки, злясь на себя за прогрессирующую чувствительность, на своё судорожно сжимающееся горло. Хотя о чём я говорю? Да тут любой бы уже бился в припадке, узнай, что он по какой-то не очень счастливой случайности не помер, заработал странный шрам и к тому же является объектом номер один в списке очередных жертв обезумевших тёмных волшебников. Участь совсем незавидная. Я уже молчу про гнетущее чувство вины перед всеми погибшими, особенно перед родителями.

Попробуй в такой ситуации остаться уравновешенным и адекватным.

Тем не менее, нужно как можно скорее исчезнуть из поля зрения зельевара. Только как бы это сделать…корректно. Тем более, Снейп вряд ли считает, что наш разговор окончен.

— Успокоился? — спрашивает он, и в его голосе, к счастью, нет ни капли раздражения.

Коротко киваю, нахмурившись. Чувствую себя жутко неловко. Позор-то какой.

— Поттер, у тебя такой вид, будто ты хочешь сквозь землю провалиться.

Да ладно. А я-то думал, что всего лишь хочу пойти удавиться.

— И не хмыкай. Не конец света.

— Вам не понять… — бубню себе под нос. У меня нет сил спорить с ним. Я просто хочу подняться в свою спальню. Просто хочу лечь и заснуть.

— Конечно, куда мне, — фыркает Снейп и останавливается передо мной. Я задерживаю свой взгляд на носках его ботинок, выглядывающих из-под длинной мантии, но он задирает мою голову за подбородок так, что я встречаю его взгляд.

— Слушай, Гарри. Ты виноват в том, что поступил неразумно и подверг свою жизнь опасности, и только. Перестань заниматься самоуничтожением и соберись с мыслями.

— Легко сказать, «соберись с мыслями». У меня полнейший кавардак в голове! Как, по-вашему, я должен собраться с мыслями, когда столько всего произошло?

Я вновь начинаю заводиться. Он что, совсем не понимает?

Взволнованно вздохнув, я поднимаюсь на ноги. Профессор отступает на шаг, скрестив руки на груди, освобождает мне путь для отступления. Что, неужели так просто? Или со мной бесполезно спорить?

— Возвращайся в башню. Никуда не выходи за пределы замка. Про Хогсмид вообще забудь. И не пытайся меня обмануть — если что, я сразу узнаю.

— Будете следить за мной? — тихо спрашиваю и грешу на неуверенный тембр своего голоса.

— У меня свои методы, — загадочно отзывается Снейп.

Собственно, чего я ожидал? После случившегося он с меня глаз не будет спускать. Будет ходить по пятам? Нет, вряд ли.

Возразить Снейпу — всё равно, что добровольно залезть в пасть дракона. Что самое удивительное — так это то, что мне совсем не хочется противоречить ему.

— Как скажете, сэр, — кисло говорю и уже направляюсь в сторону двери, но он окликает меня и, поведя бровями, протягивает мою волшебную палочку.

Стоп. Мою волшебную палочку? Откуда он?..

Слова благодарности застревают в горле, когда я принимаю драгоценную пропажу и, всё ещё не веря, верчу её, проверяя на предмет повреждений. К счастью, она цела и невредима.

— Профессор, спасибо вам… — еле слышно произношу, не зная, как выразить свою признательность.

В ответ он снисходительно склоняет голову, а уголки его губ дёргаются в намёке на улыбку.

Нет сил думать, как он смог забрать мою палочку у Пожирателей. Усталость давит на плечи, но капля восторга отгоняет сонливость и вызывает некие метаморфозы в моём сознании. В другой ситуации это показалось бы странным, но сейчас, когда куда ни глянь — всё из ряда вон плохо, даже самые маленькие радости могут раскрасить мир вокруг в яркие цвета. Возможно, моя реакция на многие вещи сейчас гипертрофированная, я отвечаю на те или иные положительные события с несвойственной мне непосредственностью, не скрывая истинных чувств. В то же время я довожу себя чуть ли не до нервного срыва, но я не могу иначе, когда столько всего свалилось на меня.

Веду себя как ребёнок. Как взрослый ребёнок.

Я предельно искренен с друзьями, когда распахиваю свою душу перед ними и, может быть, потом я пожалею об этом, но ведь Гермиона наверняка была права, когда говорила: «Мы с тобой, Гарри». Если я могу быть таким с ними, то почему нельзя со Снейпом? Он один сделал для меня больше, чем кто-либо другой, так почему я превращаюсь в тюфяк, когда он рядом? Непонятно кем выдуманные принципы ограничивают мою искренность, но зачем?

Я позволю себе быть честным. Всего на несколько минут. Если захочет, пусть потом списывает всё на моё помешательство, как последствие Авады Кедавры.

Сжимая палочку за спиной, прислоняюсь к Снейпу. Да куда там, я чуть ли не наваливаюсь на него, только его скрещенные руки упираются мне в грудь, сохраняя незначительное пространство между нами, но это не мешает мне прижаться щекой к его плечу.

Знакомые ароматы трав щекочут обоняние, и в мыслях на короткий миг возникает странная картина, будто кто-то целует меня, но ослепительно-белый свет мешает разобрать, кто это.

Я приоткрываю веки — и картинка тут же исчезает. На смену ей приходит вполне реальное ощущение дежа-вю, словно мы опять находимся в библиотеке, как тогда. Тогда я ещё не успел натворить глупостей. Тогда мои мысли были в относительной упорядоченности. Тогда мне было не страшно.

Он — мой источник, из которого я черпаю новые силы.

Я бы так и стоял, приткнувшись к тёплому профессору, только вот Снейпу, по всей видимости, данное положение не очень нравится.

Он медленно расцепляет руки и, не убирая их, мягко давит на мою грудь, так что мне приходится отстраниться. Печально, а то я был бы не против заснуть на его плече.

— Иди к себе. И будь осторожен.

Смотрю на него и чувствую, что что-то не так. Прикусываю губу, но покорно киваю и направляюсь в сторону выхода.

Он больше не окликает меня.

Чем ближе к Гриффиндорской башне и дальше от него, тем отчётливее я понимаю, что какая-то важная деталь ускользнула от моего понимания. Что-то осталось в пределах Большого зала.

Возвращаюсь к тому загадочному видению. Может, это воспоминание? Настоящее оно или выдуманное? Оно так похоже на…

Я ахаю, замерев посреди лестничного пролёта — последнего перед входом в гостиную.

Это было на самом деле. Меня действительно кто-то поцеловал. Кто-то реальный, осязаемый, но кто? Причём, поцеловал, считая, что я уже мёртв... Но зачем тогда? Для чего целовать того, кто уже не сможет почувствовать?

Что мог означать тот поцелуй?..

С беспокойным чувством попадаю в гостиную, сообщаю ребятам, что хочу немного поспать. Собственные мысли удивляют ещё раз, подсовывая недавнее желание заснуть на плече Снейпа.

Я повредился умом, не меньше.

Раздевшись, ныряю под уютное одеяло, отгородившись бархатным пологом от солнечного света, зарываюсь носом в подушку.

Какая-то часть сознания за миг до того, как провалиться в сон, успевает решить, что человеком из воспоминания является Снейп.

Как так получается, что я соглашаюсь с этим? Соглашаюсь с тем, что это мой профессор.

Мой профессор. Не сразу понимаю, что произношу это вслух тихим полушёпотом.

Против воли улыбаюсь и засыпаю.

— Что делает моя фотография на первой полосе Ежедневного Пророка?!

Мой гневный возглас заполняет гостиную и получается, видимо, слишком громким, раз люди на многих портретах недовольно затыкают уши.

— Ты только сильно не злись. Всему виной последние события, — Рон поспешно вырывает газету из моих рук, пряча её за спиной с самым испуганным видом.

Я успеваю перехватить его взгляд, посланный в сторону растерявшейся Гермионы.

— Рон, отдай, — требовательно вытягиваю руку ладонью вверх.

Друг пятится, но я тут же сокращаю расстояние, даже не собираясь отступать.

— Отдай ему. Он всё равно узнает, — вздыхает Невилл, сидящий в кресле у окна.

Газета, наконец, попадает в мои руки.

— «Гарри Поттер — новая знаменитость»? Это ещё что за чушь? — изумлённо выдыхаю и неверяще смотрю на собственную колдографию размером в две трети страницы.

— Это всё Рита Скитер, — произносит Гермиона, поморщившись так, словно учуяла скверный запах. — Она известна своими шокирующими и обличающими статьями.

— Я, конечно, понимаю, что вокруг моей личности теперь нешуточная шумиха, но чтобы называть меня… знаменитостью?! — задыхаюсь на последнем слове, отбрасывая дурацкую газетёнку на стол. — Мои родители погибли, я сам чудом остался жив, и то неизвестно, надолго ли, вокруг творится самый настоящий ужас — и они смеют называть меня подобным образом? Это возмутительно! Как давно это началось?

— На следующее утро после нападения Волдеморта, — неохотно произносит Гермиона, скрещивая руки на груди, и присаживается на край дивана. — Теперь это любимая тема практически для всех статей.

— Это не самое страшное, — отмахивается Рон, опускаясь рядом с Гермионой. — Самое печальное то, что большой популярностью пользуются именно статьи Риты Скитер, которая через каждые три строчки твердит о том, что ты Избранный. Что ещё возмутительней — она утверждает, что якобы брала у тебя интервью сразу после того, как ты пришёл в себя. Ты там такого «наговорил», — друг присвистывает, закатывая глаза к потолку.

— Бред какой-то. Неужели люди этому верят? — недовольно качаю головой, пропуская пряди волос сквозь растопыренные пальцы.

— Получается, что да. Общественность очень падка на подобные сенсации, — отвечает Гермиона не без сожаления в голосе, рассматривая моё чёрно-белое изображение на первой странице.

Да уж, с каждым днём всё интереснее и интереснее. Тяжело выдохнув, забираюсь с ногами в ближайшее к камину кресло, долго смотрю на огонь.

Меньше всего на свете я мечтал о подобной славе. Да что далеко ходить — я вообще никогда её не желал. Пусть она останется для кого-то другого, но только не для меня. Только теперь мне никуда не деться.

— Что происходило, пока я был без сознания? — спрашиваю бесцветным голосом, не отводя невидящего взора от извивающихся языков пламени.

— Знаешь, мы сейчас не сможем в точности объяснить — все были так напуганы, так боялись, что ты никогда больше не придёшь в себя…

Голос Гермионы вздрагивает, отчего она замолкает, поэтому вместо неё продолжает Рон:

— Мы хотели увидеть тебя, но Снейп нас не пускал. Главное, сам мотался от подземелий до больничного крыла со скоростью бладжера, а нас прогонял. Потом, видимо, ему надоело, ну он и позвал Дамблдора. Тот оказался хитрее, и просто поставил пароль на вход, который мы, сам понимаешь, не знали. Вот так и прошли три дня — как в тумане, пока ты не очнулся.

— Ещё дурацкие статьи в газете, кучи сов с письмами директору от родителей учеников о том, что они не намерены отпускать в Хогвартс своих детей до тех пор, пока ты находишься здесь, — с отвращением в голосе добавляет Гермиона, а я резко оборачиваюсь, изумлённо выгнув брови.

— Тут-то я причём?

Подруга поджимает губы так, как делает в моменты, когда ей не хочется говорить о чём-либо. На помощь ей приходит Невилл. Продолжая прижимать к груди учебник по Травологии, он подаётся вперёд:

— Они знают, в чём дело. Конечно, не во всех подробностях, более поверхностно, но тем не менее, боятся отпускать своих детей в школу, потому что считают её далеко не безопасным местом.

— Хогвартс — одно из самых безопасных мест, — возражаю я, и Гермиона вновь включается в разговор:

— Конечно, это так, но попробуй доказать это другим. Не все понимают, что пока Дамблдор рядом с нами, никакая опасность нам не грозит. Он оградил замок и его предместье всевозможными защитными чарами, разрушить которые практически невозможно, перекрыл Каминную Сеть, возвёл антиаппарационный щит на много миль вокруг. Меры предосторожности наилучшие, но…

Гермиона разводит руками, сделав паузу, чтобы вдохнуть побольше воздуха и продолжить:

— Многие волшебные семьи бегут из Лондона в другие города и даже страны. Все напуганы. Магглам ещё хуже — они вообще не могут понять, что происходит. Пожиратели Смерти зверствуют, взрывая метро, круша здания и мосты. Страна на грани чрезвычайного положения, в Министерстве Магии, судя по всему, тоже не всё в порядке, но главное — всё внимание сейчас приковано к твоей личности, Гарри. Ты — тот, кто выжил после Авады Кедавры, тот, кто явился причиной исчезновения Тёмного Лорда. Теперь они не оставят тебя в покое.

— Спасибо, Гермиона, — кисло заключаю, вновь отворачиваясь к огню и зябко обнимая себя за плечи.

Ребята шёпотом переговариваются, но я даже не пытаюсь вслушаться. Нечто сродни омерзению поселяется в моём сознании, не давая возможности думать о чём-либо другом, кроме того, что я сейчас услышал. Мерлин, как это всё можно перенести?

Тут ещё Сириус с недавней новостью о своём отъезде вогнал меня в состояние окончательной растерянности. Ему приходится покинуть Хогвартс с началом учебного года, что оказывается вполне логично. Только я об этом не подумал. Даже не хочу вспоминать, какими глазами он смотрел на меня сегодня утром, иначе на душе станет ещё паршивее, хотя больше уже некуда.

Завтра первое сентября — день, прихода которого я боюсь как никогда.

Я загнан в угол, выхода из которого нет и в помине.

Единственное светлое пятно на фоне всепоглощающей тьмы — это то, что Невилл вернул мне дневник моей мамы, как и обещал. Прочтение первой страницы вызвало неприятное жжение в горле и покалывание в носу, поэтому я спрятал тетрадку на дно своего чемодана в надежде, что когда-нибудь смогу спокойно прочитать её.

Сириус заинтриговал меня, обещав рассказать мне кое-что интересное о Лестрейнджах в первом же письме. Нет, мне ни в коем случае нельзя думать о крёстном, нельзя гадать, где он сейчас находится, нельзя допускать хотя бы мимолётной мысли о том, что он не в безопасности, иначе я полезу на стену от невыносимого чувства безысходности, разъедающего мой разум.

— Ты куда? — с неприкрытым волнением в голосе спрашивает Рон, когда я поднимаюсь на ноги.

— Пройдусь по коридорам, успокою мысли, — пожимаю плечами.

Друзья кивают, и я ныряю в проём отъехавшего портрета.

С успокоением, конечно, погорячился, потому как не вижу ни единого способа добиться внутреннего равновесия. Одна гнетущая мысль сменяется другой, та, в свою очередь, сменяется третьей — и так до бесконечности, по замкнутому кругу. Порой доходит до того, что я желаю повернуть время вспять и всё-таки погибнуть от Смертельного заклинания, потому как это легче. Проще сразу умереть, а не пытаться вынести всё то, что в одночасье свалилось на меня.

Извечный вопрос «Почему именно я?» даже не думает оставлять меня наедине с самим собой, а настойчиво стучится в мою голову, вызывая почти невыносимую боль. Сжимая пальцы до побледнения суставов, я часами напролёт сижу на холодном подоконнике, силясь найти ответ, но каждый раз он неумолимо ускользает от меня, вызывая новые приливы раздражения и разочарования.

Единственное, в такие моменты меня несколько удивляет странная закономерность, которая заключается в том, что по прошествии неопределённого количества времени, когда я успеваю отсидеть себе все бока и замёрзнуть от соприкосновения с ледяными стенами — тогда из-за поворота коридора появляется тёмная фигура, в которой я безошибочно угадываю Снейпа. Причём, его приходы не зависят от моего местоположения, особенно если учесть то, что сижу я каждый раз в разных местах: он всегда находит меня. Не произнося ни слова, он присаживается на противоположный край подоконника, складывая сцеплённые в замок ладони на колено, и прямой взгляд бездонных глаз замирает на моём лице.

Мы можем заговорить не сразу. Его это не раздражает так же, как не напрягает меня. Я даже не стараюсь догадаться, что он делает, когда молчание затягивается на добрые полчаса, потому как варианты, приходящие на ум, настолько оригинальные и никак не вяжутся с характером и манерой поведения профессора. Ну не будет же он сидеть и смотреть на то, как я с застывшим выражением лица безмолвно терзаюсь сомнениями и попытками отыскать ответы на мучающие меня вопросы? Это было бы…удивительно.

Потом я начинаю говорить: долго, много и безостановочно. Я выливаю на него всё то, что накопилось внутри, что настойчиво заполняло меня до краёв, и мне становится легче, хоть и ненадолго. По крайней мере, я могу спокойно спать по ночам, ощущая себя на утро не раздавленным флоббер-червём, а нормальным человеком. Ну, относительно нормальным.

В сегодняшний третий по счёту вечер я бессознательно жду его прихода. Я нуждаюсь в его присутствии не меньше, чем в необходимости узнать правду, выяснить которую очень и очень проблематично. Не спрошу же прямо в лоб: «Скажите, профессор, случайно не Вы поцеловали меня, когда я чуть не погиб?» Если хочу выставить себя посмешищем — именно так и стоит поступить.

Надо как-то извернуться и обыграть ситуацию таким образом, чтобы он ответил, но в то же время не посчитал, что незачем больше тратить своё время по вечерам на такого идиота, как я. Только как?..

— Я увидел ту чушь, которую пишут про меня в Ежедневном Пророке.

— Верно подметил: иначе, как чушью, эти статьи не назовёшь.

Усмехаюсь, но как-то вяло, а он встряхивает головой, откидывая назад волну чёрных волос.

За два предыдущих вечера я рассказал ему всё, что только можно. Своей способностью говорить поразил даже самого себя, однако сам Снейп не посчитал это чем-то ненормальным. Он ни разу не упрекнул меня в излишней болтливости, ни разу в его взгляде не промелькнуло недовольство. Он словно понимает, что мне необходимо выговориться, хотя с другой стороны — оно ему надо? Слушать о переживаниях собственного, пусть даже более близкого, чем другие, ученика, разъяснять ту или иную ситуацию, более того — успокаивать, если это потребуется? Я оставил все попытки разгадать этого человека ввиду бесполезности затеи.

Снейп смотрит на меня с таким уравновешенным спокойствием, что мне остаётся только позавидовать. Правда, не могу не заметить, что раньше он не позволял себе быть столь умиротворённым. Интересно, не эта ли его сущность, случайно, истинная? Конечно, у каждого из нас много масок, и мой профессор — не исключение, и всё же почему-то хочется верить в то, что сейчас он — неподдельный, такой, какой есть на самом деле.

Если то, что я сейчас подумал, правда, и окажется, что он настолько доверяет мне, раз показывает себя настоящего…

Что-то дёргается слева под рёбрами, так странно и непривычно, отчего я не сразу понимаю, что это сердце, пропустившее удар, а затем резко и громко бухнувшее где-то в горле.

Стараясь не выдать себя, запускаю пальцы в жёсткие волосы, сжимая их у самых корней, вглядываюсь в одинокую луну, печальный свет которой скользит по зеркальной глади Озера.

Он мог быть тем человеком. Он мог поцеловать меня.

Остаётся только безнадёжно гадать, откуда во мне святая уверенность — такая же неприкосновенная, какая была несколько дней назад, на грани между реальностью и сном.

С изумлением вслушиваюсь в нежданно разволновавшееся сердцебиение, изо всех сил контролирую свою мимику, потому что к спокойствию в его взгляде примешивается внимательность в союзе с настороженностью. Неужели я слишком громко дышу? Здесь так тихо, что он вполне может слышать, как колотится моё неугомонное сердце.

— Скажите, профессор… — и задыхаюсь.

Мерлин, лучше бы я вообще не раскрывал свой рот — голос дрожит, как у провинившегося домового эльфа под яростным взглядом хозяина.

Снейп, похоже, даже не догадывается о причинах моего поведения, как минимум, странного, как максимум — о, я даже боюсь думать, на что это вообще может быть похоже со стороны.

Чёткая линия бровей зельевара вопросительно выгибается в ожидании продолжения, а я пытаюсь придумать, что говорить дальше, но мысли настолько сумбурные, что найти среди них одну мало-мальски убедительную совершенно нереально.

Вдруг меня осеняет. Идея напрочь лишена всякого здравого смысла, и если всё пойдёт не так — результат будет равносилен катастрофе мирового масштаба, но рискнуть стоит. Хотя бы ради интереса, тем более, терять мне уже нечего и хуже, чем есть, не будет.

Прыти во мне сейчас больше, чем в огромной стае пикси, к тому же эффект неожиданности — штука весьма и весьма действенная.

Отслоняюсь от стены, перемещаюсь на колени, делаю один шаг на четвереньках по ужасно твёрдому подоконнику, при этом стараясь не растерять уверенность под подозрительным взглядом, и…

Целую своего профессора. Слишком скованно, слишком скромно, но этого достаточно, чтобы понять, что именно эти губы касались моих в тот вечер.

Этого совсем недостаточно.

Мои действия не получают отпор, но одновременно и не встречают поддержки. Воодушевлённый одним из этих явлений, отстраняюсь всего на пару дюймов, и то только для того, чтобы в следующий миг повторить свои действия с большим энтузиазмом. Снять бы очки, которые мешают, но мне по какой-то причине страшно пошевелить руками или открыть глаза, потому как я внезапно осознаю, что он…отвечает. Он целует меня в ответ. Он…

Что-то оглушительно шумит в ушах, обрывая последнюю связь с внешним, хоть и погружённым в сон, миром. Ощущение тепла — до дрожи знакомое, почти успевшее стать родным — обволакивает меня, когда я, рухнув на грудь Снейпу, вцепляюсь в его напряжённые предплечья прежде, чем он успеет отгородиться от меня замком скрещённых рук. Да, из-за этого я получаюсь гораздо ниже и шея выгибается под не совсем комфортным углом, да, я теряю всякий стыд и беззастенчиво располагаюсь на коленях своего профессора — всё это взрывается и безвозвратно меркнет перед тем фактом, что я оказываюсь не в силах оторваться. Никакими способами я не могу заставить себя отодвинуться от этого человека, в чём окончательно убеждаюсь в момент, когда за моей спиной замыкается своеобразное кольцо объятий. Мерлин, мне никогда ещё не было так уютно.

Только когда лёгкая прохлада касается влажной поверхности губ, я понимаю, что поцелуй закончился. Малодушничаю, открывая глаза лишь тогда, когда пристраиваю голову на плече профессора, тем самым увиливаю от возможности встретиться взглядами. Некоторое время ничего не происходит, пока он не поднимает руку и не проводит ладонью по моим волосам, останавливаясь у основания шеи. Может, я слишком мнительный, но это движение настолько необычно и ново, что я теряюсь. Правда, необходимость подумать над ответной реакцией отпадает практически мгновенно из-за того, что мне тривиально не хочется думать. В голове такая приятная пустота, какой не было уже очень и очень давно, а тело максимально расслаблено, отчего нет желания даже просто моргать.

Прикрывая глаза и не обращая внимания на съехавшие набок очки, обвиваю одной рукой шею Снейпа и слушаю его тихое и размеренное дыхание.

Вот он, долгожданный покой.

* * *

— Гарри, ты вообще слушаешь меня?

Резкий и от этого ещё более неприятный щелчок перед самым носом заставляет меня вздрогнуть всем телом. Автоматическим движением поправив очки на переносице, фокусирую взгляд на недовольном лице Гермионы.

— Конечно, слушаю. Что ты там говорила?

Подруга возводит глаза к потолку в безмолвном вопросе «И в кого же он такой невнимательный?», затем вновь впивается в меня своим фирменным недовольным взглядом и нетерпеливо постукивает пальцами по странице раскрытой книги.

— Ты сегодня весь день витаешь в облаках. Конечно, это гораздо лучше, чем состояние депрессии, только в данный момент мне очень необходимо твоё внимание.

Про облака она предельно точно подметила.

Поёрзав на неудобном стуле, поджимаю под себя одну ногу и всеми силами стараюсь изобразить на лице выражение крайней заинтересованности. Видимо, получается убедительно, раз Гермиона заправляет пушистые волосы за ухо и с серьёзным видом произносит:

— Когда ты лежал в больничном крыле, Невилл рассказал нам о том волшебнике из Албании, который, по его словам, был знаком с Волдемортом. Опустив тонкости взаимоотношений родителей Рона со своими коллегами в Министерстве Магии, хочу сказать, что нам удалось выяснить один очень интересный факт.

— И какой же?

— Этот самый волшебник, которого, кстати, зовут Леотрим, фамилию я не запомнил — так вот, он ни о каком Волдеморте и в помине не слышал, — отвечает Невилл и всплескивает кистями рук.

— Как такое возможно? — теперь мне на самом деле становится интересно.

— Пока неясно, особенно если учитывать то, что до этого он давал кардинально другие показания, — хмыкает Гермиона, пожав плечами.

Повисает напряжённая тишина, в течение которой каждый из нас пытается найти отгадку, пока Рон не хлопает себя по лбу, восклицая так громко, что мы подпрыгиваем на месте:

— Заклятие Забвения! Что, если Волдеморт наложил на этого Леотрима заклятие Забвения и по-тихому вернулся в Англию? Замёл следы? Такое может быть?

— Вполне, только подозрительно всё это… — задумчиво тянет Гермиона, водя подушечкой указательного пальца по подбородку. — Зачем ему стирать память тому, у кого он длительное время учился?

— Учился? — я откровенно удивляюсь, а подруга утвердительно кивает.

— Да, есть сведения о том, что Волдеморт, в то время ещё Том Реддл, жил и учился у Леотрима, который славился на всю Албанию своими выдающимися способностями в области магии и зельеварения. Последнее было его козырем. Я осторожно расспросила по этому поводу профессора Дамблдора, но тот отказался что-либо говорить, намекнув лишь, что ещё в Хогвартсе у Тома был великолепный учитель.

— Я так понимаю — учитель по зельеварению? — встревает Невилл, и Гермиона повторно кивает, продолжая с энтузиазмом, который присущ ей всякий раз, когда дело касается каких-то неразгаданных тайн.

— Раз Том учился в одно время с Сириусом, то нетрудно было узнать у него, кто преподавал зельеварение в то время.

— Ты просто умница, — восхищённо выдыхает Рон, подпирая щёку кулаком, чем сбивает Гермиону, которая, слегка покраснев, продолжает с ноткой улыбки в голосе.

— На самом деле, это было элементарно. Так вот, этим человеком оказался профессор Слизнорт, а он, в свою очередь, известен любовью к «коллекционированию» успешных учеников, и Реддл был одним из них. Далее рассуждаем логически: Том оканчивает Хогвартс и лишается возможности заниматься со своим учителем, но это, по всей видимости, не очень его расстраивает, раз он практически два года живёт в Лондоне, работая в магазине в Лютном Переулке.

— Он работал в магазине в Лютном Переулке? — моему удивлению, кажется, нет границ.

— Именно. Пока в один прекрасный момент не срывается с места и не отправляется в Албанию.

— Знакомится с этим самым Леотримом, в течение восьми лет учится у него всему, чему только можно, который потом по непонятным причинам доносит на собственного ученика местному Министерству, за что и получает благодарность от Реддла в виде Обливиэйта, — заканчивает Рон.

— А что стало с самим Томом?

— Неизвестно. Он словно канул в небытие на добрые семь лет до момента предсказания Пророчества.

Задумчиво склоняю голову к лакированной поверхности стола. Всё так сложно и запутанно, что мозг категорически отказывается работать.

— Мы не можем быть на сто процентов уверены во всём этом, но…да, сейчас это самый правдоподобный вариант, — вздыхает Гермиона, уделяя внимание витиеватым строчкам в раскрытой перед ней книге.

— Слишком мало фактов, одни лишь наши догадки, — раздражённо подмечаю, теребя маленькие пуговички на манжетах своей рубашки.

— Я знаю, Гарри, но пока что у нас нет выхода. Будь мы хотя бы за пределами школы, было бы гораздо легче раздобыть информацию, а так… — подруга разводит руками в беспомощном жесте, закрывает книгу и удаляется в сторону стеллажей.

Я откидываюсь на спинку стула, задрав голову вверх, провожаю взглядом зачарованные книги, лениво кружащиеся под самым потолком. Мы сидим в самом дальнем, а значит, малопосещаемом углу библиотеки, так что оказываемся недосягаемыми для чужих ушей.

Сегодня первое сентября — ещё один день в списке тех, которые я желаю забыть.

Всё начиналось вполне безобидно: церемония распределения в Большом зале, торжественная речь Дамблдора, шикарный праздничный пир, но потом кто-то со стороны стола Пуффендуйцев заметил мою скромную персону и стал выкрикивать, что это «тот самый Гарри Поттер, который теперь считается Избранным» — вот тут мне стало действительно не по себе. Чуть ли не все взгляды вмиг оказались прикованы ко мне, отчего я ощутил острую потребность спрятаться под своей мантией-невидимкой.

На помощь пришёл директор, чудесным образом исправивший ситуацию. Как именно это ему удалось, я не понял, потому что не старался услышать его громких слов. На меня вмиг накатило столь знакомое чувство отвращения пополам с негодованием, что я предпочёл уставиться в свою тарелку и подождать, пока все утихомирятся. О том, что мне удалось спокойно завершить ужин, не могло быть и речи. Наплевав на всё, я удалился из Большого зала в сопровождении десятков заинтересованных взглядов.

Верните мне кто-нибудь июль месяц, чтобы я смог всё исправить. Мерлин, разрешите мне добраться до мерзавца Петтигрю, и я уничтожу его собственными руками.

Кстати, о Питере. Его на самом деле выпустили из Азкабана. Хотел бы я посмотреть на этого очень «умного» человека, который оправдал преступника, обвинявшегося фактически в покушении на двойное убийство. Ах да, это же Барти Крауч, отец печально известного мне Пожирателя Смерти, управлял судебным процессом. Вот уж по кому точно плачет тюрьма.

Не сразу замечаю, как гневно сжимаются и разжимаются мои пальцы под столом.

В последние дни внутри меня поднимается такая злость на окружающий мир, какой не было ни разу за семнадцать лет жизни. Да, я мог гневаться из-за чего-либо, но, как правило, это состояние быстро проходило. Оно не было таким сильным, как сейчас.

Злость такая всепоглощающая и разрушительная, что в какой-то момент я со страхом ловлю себя на мысли, что получаю удовольствие от этого чувства. И когда её уровень почти зашкаливает за все допустимые нормы, что-то с оглушительным треском разлетается на части прямо на столе, за которым мы сидим.

Шокировано моргая, Невилл с Роном отшатываются назад, чуть не попадав со стульев, пугливо разглядывают стеклянные осколки, секунду назад бывшие резной подставкой под перья.

Я напуган не меньше, хотя непонимание всё же перевешивает.

Прибежавшая на шум Гермиона с толстой книгой в руках перескакивает взглядом с наших лиц на груду стекла.

— Что здесь произошло? — спрашивает она дрожащим голосом.

— Мы сами не поймём… — неуверенно начинает Рон, зачем-то оборачиваясь по сторонам. — Сидели тихо-смирно, как вдруг подставка разлетелась на мелкие кусочки сама собой.

— Сама собой? — теперь подруга недоверчиво щурится.

— Конечно же! — выдыхает Невилл тоном, будто говорит о чём-то само собой разумеющимся и не понимает, как в это можно не верить.

— Не может предмет разлететься сам собой… — терпеливо поясняет Гермиона, но я перебиваю её, и мой голос звучит неожиданно мрачно:

— Это я виноват.

Три пары глаз моментально обращаются ко мне. Гермиона сглатывает, перехватывает книгу покрепче и интересуется:

— Гарри, зачем тебе понадобилось причинять вред школьному имуществу?

Я выхожу из-за стола, неосознанным движением взлохмачиваю волосы, начинаю ходить взад-вперёд. Как же мне объяснить эту, поистине, несусветную чушь?

— Понимаете, я просто задумался о Петтигрю, разозлился, только это была не та злость, какая бывает обычно. Не знаю, как это может быть связано между собой, но от того, что я был в гневном состоянии, оно, видимо, передалось подставке, которая не выдержала и лопнула, и… — бросив короткий взгляд на странные лица друзей, я останавливаюсь на месте, разом замолкнув.

Мне не верят. Не верят ни единому сказанному слову. Конечно, это звучит, как самый безумный бред, но что ещё я могу сказать?

— Гарри, ты уверен? — осторожно спрашивает Гермиона.

— Абсолютно. Последние дни меня одолевает такая беспощадная злость, что я сам не могу понять, откуда это…

Никто не пытается заговорить вновь. Я успеваю заметить почти испуганный взгляд Гермионы к Рону, как мне тут же всё становится понятно.

Они боятся меня. Мои же собственные лучшие друзья боятся меня.

Это непостижимо. Это — тот недостающий кусочек безумной мозаики, которая расщепляет мой разум, лишая его адекватности.

Я не знаю, что сказать. Я даже не могу больше смотреть на них.

Круто развернувшись на каблуках, уношусь в сторону выхода, не обращая ни малейшего внимания на такие же пугливые взгляды учеников из-за высоченных стеллажей.

Мне срочно надо успокоиться, иначе я не ручаюсь за остальные стеклянные предметы.

Успокоиться.

Покой.

Я знаю, где могу найти его.

— Лили была…неповторимой, ты и сам прекрасно знаешь это. — Профессор ставит передо мной чашку из тонкого фарфора с чаем приятного медового цвета.

Поднеся её к лицу, вдыхаю богатый аромат множества трав. Уж не добавил ли он туда чего-нибудь успокоительного, потому как мне не очень нравится чувство волнения в направленном на меня взгляде.

Наверняка, думает, что я не в порядке. Конечно, я не в порядке, но поить меня всякого рода настоями лучше не стоит.

— Там нет ничего такого, что смогло бы повлиять на твою нервную систему.

Вот чёрт, заметил моё недоверие.

Делаю небольшой глоток, наслаждаясь необычным сладковатым привкусом чая, а Снейп садится по другую сторону стола и серьёзно спрашивает:

— А почему ты, собственно, интересуешься этим?

Осторожно вернув чашку на тоненькое блюдце, разминаю суставы пальцев и объясняю:

— Просто мне интересно побольше узнать о ней. Я помню её уже взрослой женщиной, но вы знали её с самого детства. — Прямой взгляд на хмурое лицо профессора и заключительное: «Расскажите».

Снейп смотрит на меня пару мгновений, смотрит внимательно, почти пытливо. Наконец, он встаёт и, скрестив руки на груди, медленными шагами начинает кружить по своему кабинету. Голова слегка запрокинута, взгляд теряется где-то под каменным потолком, а голос тихий и переливчатый.

— Она выделялась из большинства. Смешная, задорная, она в то же время обладала острым умом и поразительной серьёзностью. Могла часами напролёт рассказывать о какой-то несусветной глупости, а потом резко менять тему и рассуждать о причинах существования сквибов в волшебных семьях. Могла грустить, но не называть причин, бесконечно радоваться пятёрке по травологии, хотя была блестящей ученицей и отличные отметки — не новость для неё. И что самое главное — я не встречал более доброго человека, чем она. Это чувство распространялось на всех вокруг без исключения, порой даже на тех, кто совсем этого не заслуживал. Она умела находить хорошее даже в самом ужасном человеке. Рядом с ней мы все становились чуточку лучше…

Слова растворяются в небольшом помещении, оставляя после себя неописуемое чувство тоски. Я не сразу понимаю, что сижу, сжавшись в комок, а грудь сдавливает от недостатка кислорода — в какой-то момент я перестал дышать. Хрипло вдохнув, морщусь от жжения в глотке, невероятным усилием держу себя в руках, потому что последний случай, когда я дал слабину, не принёс ничего хорошего.

Зажмурившись на несколько долгих мгновений, медленно открываю сухие глаза и смотрю на Снейпа. Он стоит вполоборота в противоположном конце кабинета, склонив голову так, что за упавшими волосами не видно лица. Пальцы одной руки сжимают острый подбородок, другая рука служит подставкой для согнутого локтя. У меня сразу складывается впечатление, будто он забыл о моём присутствии.

Одно неверное движение — скрипит кресло — и с профессора тут же спадает временное оцепенение. Обернувшись, он хмурится так, словно не понимает, что я делаю в его кабинете. Потом, встряхнув головой, слишком быстро подходит ко мне, слишком резко склоняется над креслом, опираясь на подлокотники, вжимает меня своим пронзительным взглядом в обивку.

— Тебе много раз говорили, что ты похож на неё?

Я теряюсь. Задумчиво прикусываю нижнюю губу, затем неуверенно отвечаю, нервно теребя мягкую ткань на подлокотнике всего в двух дюймах от руки Снейпа.

— В основном только то, что я похож на отца.

Он возводит глаза к потолку, а потом произносит:

— Я не говорю про внешнее сходство, хотя то, что ты — почти его точная копия, за исключением глаз — это у тебя не отнять.

Я ещё больше запутываюсь.

— Откуда же мне знать… — скованно пожимаю плечами, ненароком задеваю его прохладные пальцы своими. — Со стороны виднее, но, отвечая на ваш вопрос: да, говорили, но нечасто.

— А ты не смей противоречить, потому что люди говорят правду. Ты унаследовал от Лили много чего хорошего.

— К чему вы клоните? — спрашиваю, потому что откровенно недоумеваю, почему он завёл разговор на эту тему.

Снейп терпеливо вздыхает, отрывает одну руку от подлокотника и мягко сжимает моё плечо, отчего необъяснимое волнение поднимается внутри меня.

— К тому, что заканчивай с копанием в самом себе. Ты слишком много анализируешь себя и свои поступки, пытаясь отыскать изъян. Поверь, причина кроется не в тебе, Гарри.

— А в чём тогда? — получается почти шёпотом, и то ли причина в том, что он каким-то образом догадывается о моём самобичевании, то ли в его ладони, до сих пор покоящейся на моём напряжённом плече.

— Причин много, и все они загадочны, но то, что они никоим образом не связаны с твоими личностными качествами — правда.

И как только ему удаётся вселять в меня непоколебимую уверенность в произнесённых словах? Хочется сказать: «Спасибо», но я опять-таки повторюсь в словах благодарности, не зная, как выразить всё то, что возникает в моих мыслях всякий раз, когда он не позволяет мне окончательно упасть духом. Я давно оставил все попытки понять, зачем он это делает, но всё же его неподдельный интерес не оставляет меня в покое.

Стоит мне вспомнить случай в библиотеке, из-за которого я и спустился в подземелья Хогвартса, как былая уверенность начинает стремительно таять, как пушистый снег под лучами весеннего солнца.

— Только мои друзья так не считают, — тяжело выдыхаю, опускаю глаза. — Они боятся меня. Нет, вы представляете? Меня боятся собственные друзья. И то, только потому, что неведомым образом лопнула стеклянная подставка как раз в тот момент, когда я испытывал чувство ярости.

Он замирает. Я не решаюсь поднять взгляд, потому что больше всего на свете боюсь, что увижу в тёмных глазах чувство, отдалённо напоминающее то, что читалось во взглядах друзей.

Кто угодно, но только не мой профессор.

— И давно это происходит?

В его голосе нет ни капли подозрительности или ещё чего-то, что могло бы насторожить меня. Чистый, ровный тембр.

— С того самого дня, как я пришёл в сознание, причём исключительно в тех случаях, когда я жутко зол.

Наши глаза неожиданно оказываются практически на одном уровне. Нет, Снейп не заставил меня посмотреть на себя, он каким-то чудесным образом понял, что сейчас я не приму насилия ни в какой, даже самой малой, форме. Он разворачивает стоящее рядом кресло так, чтобы сесть напротив меня, настолько близко, что мои прижатые друг к другу колени устраиваются между разведёнными ногами зельевара.

Но когда он подаётся вперёд, облокачиваясь на подлокотники моего кресла, когда прохладные ладони останавливаются на моих щеках, а острый взгляд прошивает насквозь…

Тогда я понимаю, что в моей, поистине, безумной голове крутится мысль об одном единственно-верном продолжении его действий. Мысль, по своей силе заглушающая все остальные, настолько яркая и всепоглощающая, что я не сразу улавливаю смысл сказанных профессором слов:

— Опиши подробнее свои ощущения до того момента, как лопнула подставка.

С каких, интересно, пор слова разлетаются в моей голове, не желая рождаться на свет под прицелом внимательного взгляда Снейпа?

Снейпа, который своей близостью так отчётливо напоминает мне недавний случай ночью.

Горло не желает расслабляться, поэтому речь получается несколько хриплая:

— Я испытывал злость…жуткую, сильную. Она такая непривычная, нехарактерная мне. Я никогда прежде не был в такой…ярости. Это чувство новое, чужеродное. Раньше его не было у меня, а сейчас… Я словно упиваюсь им, и это…пугает.

Чёрные брови Снейпа сдвигаются к переносице, взгляд на полминуты теряет свою концентрацию, словно зельевар уходит мыслями куда-то далеко, и в это время его пальцы зачем-то прощупывают мои виски, скорее неосознанно, чем с какой-то определённой целью.

Едва успеваю остановить себя от того, чтобы блаженно прикрыть глаза, потому что я просто не представляю, как это будет выглядеть со стороны. Вернее, очень даже представляю. Нет, лучше не представлять, иначе…

Никак не могу взять в толк, почему я становлюсь несобранным и жутко нелогичным человеком, когда Снейп рядом?

— Я не могу дать объяснения подобным метаморфозам в твоих ощущениях прямо сейчас. Думаю, мне надо посоветоваться с Дамблдором. Ты рассказывал об этом кому-нибудь ещё?.. Эй, Поттер!

Вздрагиваю, возвращаясь из губительного мира мыслей и чувств в мир реальный. Немного удивлённо выгибаю брови, пытаясь собрать воедино только что услышанные слова. Медленно качаю головой, поджав губы, и только потом отвечаю:

— Нет, не рассказывал.

И, прежде чем я успеваю добавить ещё что-либо, Снейп убирает свои чудесные руки от моего лица и начинает отодвигать кресло. Необъяснимый порыв оказывается проворнее здравого смысла, так что я на долю секунды становлюсь наглым и, почти переместившись на колени к профессору, целую его, а потом…

А потом уже поздно давать откат и грешить на свою наглость, потому что совершенно невероятно заставить себя открыть глаза, убрать руки и отодвинуться. Просто нереально выпутать пальцы из чёрных волос, когда вдруг я ощущаю, как его ладони сжимают ткань форменного джемпера на моей талии.

Это конец. Конец моих сил.

Словно что-то невидимое разом ударяет по всем мышцам, и я не сразу понимаю, что это уже я отвечаю на его поцелуй, а не он — на мой. Тепло его рук перемещается на спину, и я почти успеваю потеряться в окружающем пространстве, как всё заканчивается.

— Поттер, открой глаза, — непривычная бархатная мягкость появляется в тембре голоса Снейпа.

Теперь самое время начать ругать себя за свою наглость, только, признаюсь, не очень хочется.

Поднимаю веки и, как можно тише выдохнув, встречаюсь со спокойным взглядом. На миг становится некомфортно сидеть на коленях собственного профессора, но я тут же одёргиваю себя. Гарри, ты целовался с ним, причём дважды, что уж говорить о сидении на коленях. Даже трижды. Почти трижды. Первый раз он сам целовал меня, думая, что я уже мёртв.

Резко бросает в холод.

— Скажите, почему вы тогда поцеловали меня? Надеялись, что я не почувствую?

Он неопределённо ведёт плечами, и я больше склоняюсь к положительному ответу, при этом Снейпу немыслимым образом удаётся сохранить практически непроницаемое выражение лица, в то время как за своё я совсем не ручаюсь.

— Смысл тогда целовать человека, зная, что он не сможет отреагировать? — откровенное непонимание звучит в моём голосе, профессор хмурится и, наконец, отвечает привычным ровным тоном:

— Не советую думать о подобных вещах, всё равно не сможешь найти правильный ответ.

Как ни странно, я нисколько не обижаюсь, потому что Снейп прав: понять мотивы его действий — всё равно, что пытаться обмануть смерть.

* * *

— Где ты был всё это время? — подозрение во взгляде Рона переливается через край, грозясь превратиться в настоящую бурю.

— С каких пор тебя это интересует? — отвечаю в тон, застыв посреди спальни над раскрытым чемоданом.

Друг явно размышляет над тем, что ответить, а потом вздыхает и со словами: «Ладно, забудь, только не злись», отворачивается к своей кровати.

Я не выдерживаю. Схватив подушку с кровати, со всей силы швыряю её в спину Рона, тот незамедлительно оборачивается с изумлённым выражением лица. Я опережаю его и выкрикиваю, чувствуя, как меня начинает трясти изнутри от обиды:

— Только не злиться, значит? Что, боишься, да? И не пытайся отрицать это, я вижу, какой страх плещется в ваших глазах всякий раз, когда вы смотрите на меня, вы все: ты, Гермиона, Невилл — все, абсолютно все! Вы — те, кого я считал своими друзьями, и вы предаёте меня самым непостижимым образом! Это…немыслимо.

Мой голос ломается на последнем слове, затухает, так же как и весь мой запал. Тяжело опустившись на край кровати, я низко опускаю голову, с силой сжимаю кулаки. Обида, горькая, липкая, заполняет меня, вызывает чувство отвращения.

Со стороны Рона раздаётся непонятный шорох, потом звук глухой поступи, кровать слегка прогибается рядом.

— Друг, прости нас. Мы были…напуганы. Ведь, согласись, не каждый день видишь подобное. И это вовсе не значит, что мы боимся или, тем более, предали тебя. Правда, прости нас…

Широкая ладонь опускается на моё вздрогнувшее плечо. Поворачиваю голову, глядя на виноватую полуулыбку Рона, на его слегка покрасневшие щёки.

— «Друг», значит?

Тот кивает так, как если бы желал подтвердить что-то очевидное.

— Хорошо, прощаю, но если такое повторится ещё раз…

— Нет, ни в коем случае, — Рон начинает мотать головой, но я вовремя перебиваю его:

— Не зарекайся. Просто вы должны понять, что вы — одни из самых близких мне людей. Из оставшихся у меня людей.

Рон вздыхает так, как будто два часа таскал на себе огромного тролля.

— Гермиона вообще распереживалась. Ты так резко ушёл и пропал на целый час, мы не знали, что и думать…

— Рон, не начинай, — с укоризной смотрю на друга, а тот примирительно машет ладонями. — Это твоё дело, где ходить и с кем быть. Главное, береги себя.

Непроизвольно перестаю дышать на последней фразе друга: то же самое произнёс Снейп перед тем, как я покинул его кабинет.

* * *

Жизнь в Хогвартсе день ото дня становится всё более невыносимой. То, что происходило в начале сентября, было лишь слабым намёком на грядущие проблемы.

Студенты Слизерина откровенно ненавидят меня из чувства зависти. Как так — какой-то Гарри Поттер, студент Гриффиндора — и вдруг Избранный? Несомненно, я шарахаюсь от этого слова, как дементор от Патронуса. Хотя выходки Слизеринцев — ничто по сравнению с тем, что мне приходится выслушивать от Гриффиндорцев.

Находиться по вечерам в гостиной стало просто нереально. Взгляды: косые, завистливые, ненавидящие — прожигают дырки в моём лбу и затылке, особо «смелые» решаются высказывать колкие реплики по поводу очередной статьи в Ежедневном Пророке, который я с недавних пор даже в руки не беру.

Несчастная газетёнка — это вообще отдельная история. Возмущению директора нет предела, когда в одно октябрьское утро по другую сторону ворот появляется целая толпа репортёров с объективами колдокамер и блокнотами. При попытке прогнать их они возмущаются, требуя «предоставить им доступ к Гарри Поттеру с целью получения у него интервью». С огромным трудом преподавательскому составу удаётся выпроводить журналистов. Такого хамства стены этого замка, пожалуй, ещё не видели.

Зато статья, вышедшая следующим утром на первой полосе газеты, ни для кого не становится неожиданностью. В ней поливается грязью и Дамблдор, и я сам, и школа в том числе. Видимо, Ежедневный Пророк оказывает сильное влияние на умы Министерства, раз в тот же вечер директор получает сову от министра с обвинительной речью, в которой основной упор делается на «устаревшую систему образования с её первобытными методами». Проходит слух, что школу даже могут закрыть, если Дамблдор не подпустит ко мне репортёров. Абсурд полнейший.

Правда, далеко не все придерживаются того же мнения.

Апогей сумасшествия приходится как раз на середину октября, когда перед ужином директор выступает с речью, общий смысл которой заключается в том, что он не допустит проникновения министерских козней в Хогвартс. По столам проходит нехороший шепот, пока слова одного из Слизеринцев не перекрывают общего гула:

— Пусть уж Гарри Поттер покажется журналистам, а не будет прятаться за спиной директора, или он просто так носит звание Избранного?

Тишина, которая воцаряется после этих слов, не свойственна даже кладбищу в ночное время.

Возможно, это становится моей роковой ошибкой, а может, приносит временное спасение, но я взрываюсь. Со звоном уронив вилку на тарелку, резко вскакиваю на ноги и с горячностью произношу, не очень громко, но тишина и высокий сводчатый потолок играют мне на руку:

— Как легко говорить о моей Избранности вам, никоим образом не соприкоснувшимся с этой проблемой! Легко тыкать в меня пальцем, обвинять, обзывать! Даже завидовать! — злобный взгляд в сторону Слизеринского стола. — Думаете, я рад тому, что меня считают Избранным? Думаете, это так здорово? Если кому-то из вас хочется, то я с радостью поменяюсь местами с любым желающим, только подумайте: вы готовы стать жертвой номер один в списке Пожирателей Смерти? Готовы потерять своих родителей? Готовы распрощаться со спокойной, обычной жизнью ради сомнительной славы?..

Тишина, что была до этого — ничто по сравнению с той, что повисает сейчас. Ни единого шороха, ни малейшего шума чьего-либо дыхания. Глухое эхо растворяется где-то под зачарованным потолком, где сейчас плавают свинцовые тучи, а наэлектризованный воздух наполняется почти осязаемым напряжением.

Перешагнув через скамейку, быстрым шагом покидаю Большой зал под аккомпанемент невыносимо-громких отголосков моих шагов.

Закрыв массивные двери, приваливаюсь к ним спиной, запрокидываю голову вверх. Срываю очки с лица, с силой сжимаю переносицу. Участившееся сердцебиение никак не желает униматься.

Если так и будет продолжаться, то я превращусь в законченного психопата. Как только ещё бокалы не полопались на преподавательском столе? Видимо, слишком далеко стояли, потому что злость во мне была неописуемая. Правда, она практически сразу сменилась горьким отчаяньем.

Почти Безголовый Ник, проплывающий мимо по воздуху, провожает меня долгим печальным взглядом, а я шумно выдыхаю, пропуская волосы сквозь пальцы.

Впоследствии данный случай принёс почти феноменальный результат: меня перестали задевать. Слизерин не в счёт. А так — ни единого выпада в мою сторону, ни единого плохого слова. В принципе, так же, как и хорошего.

Ко мне больше не относятся так, как это было раньше, за исключением близких друзей, хотя и здесь появляются свои ощутимые изменения. Мы разучились радоваться, разучились смеяться. Даже редкие вылазки в Хогсмид с его магазинами сладостей и сливочным пивом в «Трёх мётлах» — ничто не может вернуть того былого задора и веселья, какое было в прошлом учебном году.

Я очень надеюсь на Рождественские каникулы, предвещающие поездку в Нору — Рон ещё в сентябре сказал мне, что Молли очень ждёт меня к ним на Рождество. Я даю обещание, что приеду, хотя никак не могу отделаться от жуткой мысли о том, что это будет первый праздник без родителей.

С грустью вспоминаю наш дом зимой, увешанный мерцающими разноцветными огнями, полный гостей и близких людей, традиционный рождественский пудинг, миниатюрных летающих Санта-Клаусов, подарки и особенную тёплую атмосферу, свойственную только Рождеству. Как жутко жить и не знать, что когда-то всё то, что было тебе дорого, оборвётся в одно мгновение.

На днях я получаю письмо от Сириуса, испытывая неземное чувство облегчения от того, что с крёстным всё в порядке. Оказывается, сейчас он живёт у родителей Рона. Как и обещал, он делится со мной историей о Лестрейнджах, я же, в свою очередь, спешу пересказать всё это ребятам.

— То есть Сириус утверждает, что Лестрейнджи практически сразу после окончания школы уехали в Албанию? — лицо Гермионы недоумённо вытягивается, в то время как Рон и Невилл внимательно изучают содержание письма.

— Да, а что тебя удивляет? — я перекатываю в ладонях пустой стакан из-под тыквенного сока, вопросительно глядя на подругу.

Сейчас около восьми вечера, час назад закончился ужин, и мы решаем остаться в Большом Зале. Здесь мало людей: только два человека за столом Рейвенкло — так что наша компания остаётся вне досягаемости для чужих ушей.

— Я так понимаю, Беллатриса, окончив Хогвартс, выходит замуж за Рудольфуса и по прошествии полугода уезжает вместе с ним в Албанию к тому самому Леотриму? — я утвердительно киваю, и Гермиона, заправив прядь волос за ухо, продолжает рассуждать. — Тогда почему же Том отправляется вслед за ними только спустя полтора года? Как такое возможно? Они же очень тесно общались ещё в Хогвартсе — и тут вдруг разбегаются в разные стороны.

— Видимо, на то у него были свои причины… — медленно произносит Рон, передавая письмо Невиллу, устало трёт глаза и, подперев подбородок ладонью, спрашивает. — Меня больше интересует, как по возвращению в Лондон ему удалось семь лет оставаться в тени, а потом резко объявиться? Спрашивается, где он был всё это время? Прятался под мантией-невидимкой?

Невилл усмехается, да и я невольно расплываюсь в улыбке, которая быстро сходит с моего лица в миг, когда Гермиона недовольно шикает на нас и, сложив ладони на столе, с крайне серьёзным видом заявляет:

— Нам нужен кто-то, кто сможет рассказать обо всём этом подробнее.

— Ещё скажи, чтобы мы съездили к Леотриму, вдруг к нему память вернулась, — вздыхает Невилл, возвращая мне письмо.

Какое-то время мы молчим, на лице каждого из нас отражается бурная мозговая деятельность. Мои мысли возвращаются в лето, если точнее — в день моего знакомства с Лестрейнджами. До сих пор помню слова бармена Ларри о Беллатрисе: «Опаснее её, пожалуй, только сам Тёмный Лорд».

Ларри…

— Я знаю, к кому мы можем обратиться! — восклицаю, резко хлопая ладонью по столу, чем привлекаю ненужное внимание пары учеников.

Друзья содрогаются от неожиданности, почти синхронно округлив глаза, а я разве что не подпрыгиваю от нетерпения, но продолжаю, значительно понизив голос:

— Ларри — бармен в одном малоизвестном баре Лондона, где я летом познакомился с Лестрейнджами, он мне и рассказал о Тёмном Лорде. Мы можем спросить у него, вдруг, он что-нибудь знает.

Сокрушённый вздох Невилла и разочарованный взгляд Гермионы настораживают меня, но когда Рон произносит: «Да, только мы полностью отрезаны от внешнего мира», — всё сразу встаёт на свои места.

— Защитные чары вокруг Хогвартса и Хогсмида, антиаппарационный щит, я уже не говорю про перекрытую каминную сеть и прочие меры безопасности. Как ты мог забыть про всё это? — Рон констатирует факты, безнадёжно разводя руками.

— Тем более, тебе вряд ли удастся исчезнуть незамеченным. К тебе приковано внимание всей магической Британии, — подмечает Гермиона, чем вгоняет меня в состояние окончательной удручённости.

Мы печально переглядываемся. Сжав пальцами виски, я пытаюсь найти лазейку в сложившейся ситуации.

— Помните, что директор говорил про Хэллоуин? — вдруг выдаёт Рон, обводя нас сияющим взглядом. Гермиона заинтересованно смотрит на него, а мы с Невиллом переглядываемся, заметив отражение надежды во взглядах друг друга. — Что к нам приедут гости из Франции. Ради этого на пять минут будут сняты защитные чары с замка и его окрестностей.

— Откуда такая уверенность в последнем? — настороженно спрашивает Гермиона, в то время как я уже готов чуть ли не в пляс пуститься, принимая на веру слова друга.

— Мне отец сказал это за пару дней до моего отъезда в Хогвартс. Он услышал об этом в Министерстве.

— Значит, у нас есть шанс, — произношу шёпотом, словно боюсь спугнуть забрезжившую вдалеке удачу.

Рон и Невилл с широкими улыбками трепят друг друга за плечи, потом принимаются за меня, а вот Гермиона, похоже, не собирается радоваться.

— Как вы успеете исчезнуть за пять минут? — недовольно спрашивает она, скрещивая руки на груди.

Рон отмахивается от неё и деловито отвечает:

— Укрыться под мантией-невидимкой от глаз людских очень легко, а там дело останется за аппарацией.

— Не думаю, что нам это удастся. Нас слишком много, все мы не поместимся под мантией Гарри, — подмечает девушка, постукивая пальцами по учебнику, который она зачем-то принесла с собой на ужин.

Три голоса сливаются в один изумлённый:

— «Нам»?

Гермиона закатывает глаза, бурча себе под нос что-то про «тупоголовость мальчишек», затем подаётся вперёд и практически шепчет:

— Думаете, я позволю вам одним отправиться в Лондон? Мечтайте больше.

От моего внимания не ускользают искорки авантюризма, промелькнувшие во взгляде подруги на последних словах.

— Тем не менее, мантия-невидимка мала для четверых, — развожу руками, а Невилл предлагает другой вариант:

— А как же твоя Карта Мародёров? С её помощью у нас получится не попасться на глаза посторонним людям!

Мне становится не по себе. Игнорируя вопросительные взгляды друзей, пытаюсь вспомнить, где Карта. Последний раз она точно была при мне в день, когда я отправился в Годрикову Впадину. Нападение Волдеморта, три дня в Больничном крыле — и карта исчезла, а я совсем забыл про неё!

— Я не знаю, где она. Кто-нибудь из вас забрал её себе, пока я был без сознания?

Друзья переглядываются и отрицательно качают головами.

— Нас не пускали к тебе, Гарри, поэтому мы ничего не смогли бы забрать, — вздыхает Невилл, а я разочарованно кусаю губы.

Карта Мародёров. Подарок Сириуса.

— Тогда как мы это сделаем? — Рон откровенно недоумевает, а Гермиона с таким хорошо знакомым выражением лица «Я всё знаю, а вы нет», проводит ладонью по обложке учебника, загадочно улыбается и произносит одну-единственную фразу:

— Положитесь на меня.

Какая-то часть моего сознания смутно подозревает, что я получу по первое число от Снейпа за то, что решился на подобное безумие, но информация о Волдеморте сейчас важна и необходима, как никогда.

* * *

Проходит неделя, до Хэллоуина остаётся ровно столько же. Наш план «побега» практически готов. «Практически» — потому, что большая его часть опирается на волю случая и имеет жуткие прорехи. Ладно, что кривить душой, он совсем не готов, а это, в свою очередь, совсем не устраивает Гермиону.

Хотя, её сообразительность — это вообще нечто. В тот же вечер, когда мы решаем выбраться в Лондон, подруга приступает к мозговому штурму, взявшему своё начало, конечно же, в библиотеке. Спустя двадцать минут Гермиона додумывается до оборотного зелья, но тут же отбрасывает данный вариант: на тот момент на всё про всё у нас было две недели, а на приготовление нужен целый месяц. Ещё через полчаса она вычитывает в толстенной энциклопедии про очередное зелье, при приёме которого появляются все симптомы лже-аллергии, выражающиеся в покраснении кожи и высыпании. Только и здесь нашлась загвоздка в лице противоядия: оно жутко сложное и содержит ингредиенты, которые нам и не снились.

Вариант с ложным заболеванием в канун прибытия гостей из Франции, попаданием в Больничное крыло, принятием противоядия и аппарацией в Лондон — самый приемлемый, только как это всё сделать…

Выход находится именно за неделю до Хэллоуина. В субботу после обеда мы с друзьями отправляемся в холл, чтобы посмотреть расписание. В это время здесь вряд ли можно найти свободный квадратный метр, тут и там снуют неугомонные ученики, то и дело хлопают входные двери, ведущие во двор, а на парадную лестницу лучше вообще не соваться. Всё же нам удаётся обойти группку первокурсников, записывающих изменившееся расписание в волшебные блокноты, и остановиться практически возле самой доски.

Пока Рон мечтательно разглядывает огромные песочные часы с красными рубинами, сравнивая их количество с числом зелёных изумрудов, я пробегаюсь взглядом по расписанию в поисках занятий по травологии, которые должны были перенести с понедельника на вторник. Гермиона тихо охает — какой-то первокурсник нечаянно наступает ей на ногу — и, подвинувшись почти вплотную ко мне, говорит так тихо, чтобы её мог услышать только я один:

— Я не перестаю размышлять над тем, какое выбрать зелье. Их просто бесчисленное количество и достигаемые результаты поражают воображение, но для всех предусмотрено безумно сложное противоядие. Боюсь, я могу не так его приготовить, и плакал наш план…

— А ведь это — единственная возможность выбраться в Лондон, — вздыхаю, стараясь как можно незаметнее озираться по сторонам, чтобы убедиться, что нас не подслушивают.

Гул множества голосов перекрывает ответную реплику Гермионы: в другом конце коридора появляется команда Пуффендуя по квиддичу, сегодня выигравшая у Рейвенкло. Мы провожаем взглядами ликующих победителей, в то время как к нам подходит Рон, произнося с едва заметным волнением в голосе:

— Хорошо им, у них уже всё позади. Нам же ещё только предстоит встретиться со Слизерином в ноябре.

— Не забывай, Пуффендую придётся играть с теми, кто выиграет в ноябре, — замечает Гермиона, беря меня под руку, и вновь переходит почти на шёпот. — Так вот, Рональд Уизли, пока ты глазел на песочные часы, мы с Гарри рассуждали о нашем плане.

— Да ладно тебе, что я там не слышал? Всё равно он уже неделю не сдвигается с мёртвой точки, — фыркает друг, не обращая внимания на колкий взгляд девушки.

— Найти бы более лёгкий способ сделать всё это… — тихо выдыхаю, скользя безразличным взглядом по мелькающим лицам учеников, пока мне на глаза не попадаются Фрэд с Джорджем.

Завидев нас, близнецы радостно вскидывают руки и, съехав по перилам лестницы, подбегают к нашей троице, стараясь перекричать друг друга. Гермиона отпускает меня, морща нос, и просит ребят говорить по очереди.

— Мы придумали новые пастилки! Блевательные батончики в прошлом, новинка этого сезона: чесоточная пастила! — хором, вторя друг другу, выдают братья, и только после этого демонстрируют нам квадратные пастилки аппетитного малинового цвета. — Отличный повод, чтобы отпроситься с урока!

— Ага, и расчесать себе всю кожу до кости? — недоумевает Рон, с подозрением разглядывая «лакомство», а Гермиона странно застывает на месте, задумчиво водя кончиком пальца по нижней губе.

Близнецы смотрят на младшего брата, как на сумасшедшего, а потом Фрэд достаёт из кармана брюк другую, почти такую же пастилку, только посередине её проходит ярко-зелёная полоса.

— Стоит тебе съесть вот эту конфетку, то чесотки как не бывало! И не единой раны или покраснения! Как новенький!

Не успеваю я изумиться изобретательности братьев, как вдруг Гермиона с выражением невероятного озарения на лице спрашивает, действительно ли эти пастилки действуют.

Мы с Роном ошарашено оборачиваемся на подругу, потому как это первый случай, когда она интересуется изобретениями Фрэда и Джорджа.

— Несомненно! Только что проверяли! — в один голос выдают братья, а Гермиона расплывается в лучезарной улыбке.

Радостно хлопнув в ладоши, она буквально вцепляется в наши с Роном руки, с азартом щебеча:

— Мальчики, я придумала! Не надо варить никакое зелье, мы возьмём у Фрэда с Джорджем эти пастилки и таким образом попадём в Больничное крыло, а потом…

Что там «потом», я уже не слышу, потому что Рон подхватывает Гермиону под руки, кружа её по более-менее освободившемуся холлу и целуя в обе щёки, а та смеётся, мгновенно краснея. Братья хохочут, выкрикивая что-то своему брату, который не обращает на них ни малейшего внимания, а я с искренней улыбкой смотрю на друзей, ощущая, как в груди разливается тёплое чувство — непривычное, почти забытое, но такое родное и необходимое. Чувство это не полное, не цельное, потому что два его кусочка навсегда остались в Годриковой Впадине на кладбище, а ещё один носит при себе мой незаменимый профессор. И если я с бесконечным, но таким безнадёжным желанием хочу вернуть, возродить те два кусочка, то я вовсе не против того, чтобы третий хранился у Снейпа, пусть он даже и не догадывается об этом.

Чувство беспокойства не покидает меня уже третий день. Дело в том, что в тот же вечер, когда мы, казалось, окончательно продумали наш план, позаимствовав у Фрэда с Джорджем чудо-пастилки, Гермиона обескураживает нас очевидным открытием:

— Исчезнуть мы исчезнем, но как, скажите, нам удастся попасть обратно в Хогвартс?

С этого момента всё начинается по-новому: идеи, сомнения, опровержения, вновь идеи — и так до бесконечности, а время идёт, количество дней до Хэллоуина уменьшается с неумолимой скоростью, и чем их меньше, тем отчётливее читается потерянность во взглядах ребят.

Где бы я ни был, что бы ни делал, мои мысли далеки от происходящего. Себя-то я со стороны не вижу, но отсутствующий вид Рона и Невилла, хмурое лицо Гермионы говорят о том, что не я один нахожусь на грани паники.

Ещё одно утро, ещё один завтрак перед занятиями, короткие взгляды друзей, которыми они периодически награждают друг друга, не решаясь заговорить о плане в присутствии однокурсников, а мне опять не по себе. Я обзавожусь привычкой тереть шрам на лбу, как только ощущаю чувство внутреннего дискомфорта. Гермиона реагирует на это весьма странно: в волнении хмурит брови и спрашивает, не болит ли мой шрам. В первый такой случай я откровенно недоумеваю: с чего бы ему болеть?

Вот и сейчас, когда во время Зельеварения я вновь неосознанно прижимаю подушечки пальцев ко лбу, подруга настороженно смотрит на меня и почти успевает задать ожидаемый вопрос, но я опережаю её и отмахиваюсь.

— Может, нам лучше забыть об идее посещения Лондона? — спрашиваю у стоящих рядом Рона и Гермионы, не отрываясь от наблюдения за шипящим в котле зельем.

Первым дар речи возвращается к Рону.

— Ты в своём уме?

— Это слишком опасно, — вздыхаю, царапая кончиком ножа деревянную доску.

За спиной раздаётся шорох: Невилл улавливает наш разговор. Пока профессор Снейп ходит вдоль ряда Слизеринцев, друг осторожно перегибается через свой стол и шепчет над моим плечом:

— Ведь это была твоя идея, не забывай. Ты сам предложил посетить Ларри, а теперь говоришь, что это слишком опасно?

Мельком взглянув на непреклонное выражение лица Невилла, растерянно шевелю пальцами волосы на затылке. Рон и Гермиона на время отрываются от своих котлов и пытливо смотрят на меня.

— Я подумал: неужели на территории Хогвартса нет человека, который смог бы рассказать нам о Волдеморте? Тогда нам не придётся ломать голову, пытаясь придумать, как обмануть время.

— На территории Хогвартса? — громко шипит Рон, за что получает тычок под рёбра от своей девушки. — Ещё скажи, не сходить ли нам к директору?

Снейп замечает, что четверо его студентов заняты явно не зельями, поэтому я демонстративно утыкаюсь взглядом в свой котёл, а друзья, быстро сообразив, в чём дело, повторяют мой манёвр. Когда профессор достигает нашего ряда и внимательно изучает содержимое котлов, меня посещает чувство, что он догадывается о наших планах. Не знаю, откуда это во мне, но когда Снейп уходит, я выжидаю полминуты и, вновь привлекая внимание друзей, тихо произношу:

— Кажется, я знаю, с кем можно поговорить.

Рон вопросительно склоняет голову, а я киваю в сторону зельевара.

— Так он всё тебе и рассказал, — хмыкает друг, отмеряет необходимую дозу настойки полыни и отправляет её в бурлящий котёл.

Хмыкаю в свою очередь, помешиваю почти сварившееся зелье, буквально чувствую на себе вопросительные взгляды. Прикрутив огонь, наконец, поворачиваю голову в сторону друзей и шепчу:

— Думаю, что-нибудь, но расскажет.

Стоит нам уйти с Трансфигурации, последовавшей за Зельеварением, пуститься в длинный извилистый путь по коридорам и лестницам замка, как Гермиона тут же атакует меня градом вопросов и предположений.

— Я бы на твоём месте не отказывалась от нашего плана. У нас ещё четыре дня, мы точно что-нибудь придумаем, ведь так?

Она смотрит почти умоляюще, а я обречённо приваливаюсь к резным перилам лестницы, пока та медленно плывёт ко входу на нужный этаж. Выражение лица Рона не менее озадаченное, чем у девушки, а Невилл даже отрывается от толстой книги о земноводных растениях.

— Не смотрите так на меня, — морщусь, и парни отводят взгляд в сторону многочисленных портретов и картин, лишь Гермиона остаётся непреклонной. — Хорошо, если ты так настаиваешь…

— Отлично, тогда я вновь пересмотрю наш план, поищу выход из сложившейся ситуации, — с готовностью отзывается подруга, а ребята вымученно стонут, и я прекрасно понимаю, по какому поводу. Гермиона вряд ли будет «искать выход» в одиночку. Она подключит к этому процессу нас троих.

— Спасибо тебе, Гарри. Она теперь от нас не отстанет, — бубнит Рон, а я чуть не выпускаю сумку из рук.

— Послушай, я же беспокоюсь о всех нас! Вдруг, что не так пойдёт, и мы окажемся в опасности? Лондон — это не Хогвартс, там нет защитных чар, нет преподавателей и директора. Мы будем там одни.

— Откуда взяться опасности на окраине Лондона? Ты же сам говорил, что тот бар — богом забытое место!

Кошусь на друга и мрачно отвечаю:

— Да, только в тот раз мне «посчастливилось» встретиться с четырьмя Пожирателями Смерти. Тогда они не знали, что я и есть тот самый Гарри Поттер, которого они так искали, теперь же это не так. Появись я там ещё раз… Дело даже не в этом. Я буду не один, а с вами, и в случае чего вы тоже окажетесь в…

Я не успеваю договорить из-за того, что меня резко перебивает Гермиона:

— Хочешь сказать, нам не стоит отправляться с тобой?

Её голос дрожит от тщательно скрываемого негодования, на скулах выступает лёгкий румянец.

— Что ты справишься один? — продолжает она, нервно постукивая пальцами по перилам, а я пытаюсь вспомнить последний случай, когда видел подругу в таком состоянии. — Обойдёшься без нашей помощи? Я прекрасно помню все случаи твоих самостоятельных вылазок куда-либо и не менее отчётливо помню последствия.

Вдруг Гермиона сменяет гнев на милость и, шумно выдохнув, придаёт своему лицу вполне миролюбивое выражение, только во взгляде остается непоколебимая решимость, а тембр голоса не лишён стальных ноток:

— Тебе без нас не справиться, Гарри. И вообще: мы отвлеклись от главной проблемы.

Что мне остаётся? Молча и безропотно согласиться. Пока что.

Лишь какая-то часть моего сознания понимает, что я всё равно не пущу это дело на самотёк.

* * *

Меня не оставляет в покое вопрос о том, куда могла пропасть Карта Мародёров? Как некстати потерялась, она так пригодилась бы в канун Хэллоуина…

После занятий я хочу зайти к Снейпу, попытать счастья в расспросах о Волдеморте, но и тут всё складывается не в мою пользу: именно сегодня ставят отборочные тренировки по квиддичу перед ноябрьским матчем со Слизерином.

Тут ещё и Гермиона подливает масла в огонь, напомнив о том, что вечером у нас занятия по Астрономии. Получается, после тренировки остаётся время на то, чтобы переодеться, сходить на ужин и через два часа идти на занятия. Конечно, я могу наведаться в подземелья в эти два часа, но не факт, что мой визит не помешает Снейпу.

— Эй, Гарри, идёшь? — Джинни легонько трогает меня за плечо.

Выныривая из своих мыслей, я киваю и, взяв метлу, направляюсь в сторону выхода на стадион.

Сегодня погода не жалует нас своим теплом: холодный осенний ветер забирается под мантию, серые тучи залепляют небо, надёжно пряча солнце. Густой туман стелется в самом низу поля, скрывая от глаз влажный газон, подползает к основанию трибун, на которых сидят студенты Гриффиндора с разных курсов. Одного из них я сразу узнаю по небольшой колдокамере в руках, увенчанной массивной вспышкой. Колин Криви, с недавних пор преследующий меня на каждом шагу. С сентября я становлюсь излюбленной персоной для объектива его камеры, и этот факт неизменно вызывает во мне сильное раздражение. Пару раз я порываюсь сделать замечание горе-фотографу, да только вид у него настолько добродушный и даже какой-то невинно-одухотворённый, что язык попросту не поворачивается произнести что-нибудь неприятное.

Дав последние напутствия членам команды, я взмываю вверх над полем, чтобы было видно каждого из игроков. Повернувшись и зафиксировав положение метлы так, чтобы мелкие капли дождя не попадали на стёкла очков, слежу за перемещениями ребят по полю. Как ни странно, ни один из них за время летних каникул не потерял сноровки и прыти, все уверенно чувствуют себя на мётлах и с лёгкостью обходят противника.

Все хороши, и всё же мне ещё предстоит отобрать членов новой команды для матчей в этом учебном году.

Медленно паря в прохладном воздухе, я думаю о намечающейся вылазке в Лондон. Самое важное и первостепенное — это то, что я до потемнения в глазах не хочу подвергать опасности своих друзей. Затем проблема с ограниченным временем. Весьма ограниченным временем и я просто не представляю, что можно придумать. И, наконец, всё, что произошло — только моя проблема и больше ничья. С другой стороны, я не могу не согласиться с тем, что вчетвером действовать лучше, чем в одиночку.

Однако, это не может дать полной гарантии того, что с ребятами ничего не случится. «Ты всё время думаешь о плохом», — сказал мне однажды Рон. Возможно, он прав, но как иначе? После всего, что случилось, я не могу не думать о подобном, так как каждое моё действие, каждое решение сопровождается жутким чувством страха за близких мне людей. За оставшихся людей. Вспоминая события августа, хочется рвать волосы из-за своей неосторожности и легкомысленности. Как часто я совершал безответственные поступки, из-за которых другим приходилось расплачиваться собственным спокойствием и безопасностью! Собственной жизнью…

Гермиона говорит, что я должен учиться на своих ошибках, но, Мерлин, не такой же ценой! Смерть родителей, сгоревший дом Сириуса, сам крёстный, вынужденный прятаться у Уизли, ненавистный шрам и исковерканная, извращённая слава Избранного — неужели я могу расплатиться с жизнью только такой жестокой монетой?..

— Рон, крепче сиди на метле! — кричу другу после того, как тот чуть не соскальзывает с полированного дерева в попытке дотянуться до летящего в одно из колец квоффла.

Подуставший Рон вскидывает голову, взглянув на меня, кивает и надёжнее сжимает коленями ствол метлы, внимательно следя за коричневым мячом.

Смахнув перчаткой несколько капель дождя, всё же попавших на стёкла очков, делаю круг над полем, поглядываю на часы. Ещё пять минут и конец. Я даже не заметил, как пролетело время.

Когда ребята, уставшие и вымокшие, опускаются на землю и укрываются под спасительной крышей раздевалок, я вышагиваю вдоль ровного ряда шкафчиков, даже не потрудившись снять влажную мантию. Мысли кружатся в голове, в который раз отрывая меня от окружающего мира.

— Гарри, ты почему до сих пор не переоделся? Ужин нас ждать не будет, — лицо Рона, выглянувшего из-за приоткрытой дверцы шкафчика, недоумённо вытягивается.

Друг уже успел избавиться от мокрой формы, и я, опомнившись, стягиваю с себя мантию.

Весь путь до замка проходит в молчании. Отнеся мётлы в Гриффиндорскую башню и приняв душ, мы спускаемся на ужин в Большой Зал, где нас уже ждут Гермиона и Невилл.

— Я подумала, — начинает Гермиона, откладывая вилку в сторону, — как насчёт Хогсмида? Разве мы не сможем аппарировать туда из Лондона?

— Если бы мы могли аппарировать из Хогсмида, то для чего тогда весь наш план с Хэллоуином, чесоточными пастилками и Больничным Крылом? — подозрительно прищуриваюсь. — Если всё так просто, давайте отправимся в Хогсмид и оттуда трансгрессируем.

— Ты уверен, что на него не распространяется антиаппарационный щит? — Гермиона смеряет меня вопросительным взглядом, а я развожу руками.

— Вот именно, Хогсмид — это магическая деревня, и запрет на аппарацию для её жителей вводится только в самых крайних случаях… — словно между делом, заявляет Рон, ковыряя ложкой в малиновом желе. Заметив наши взгляды а-ля: «Откуда ты это знаешь?», он немного тушуется и добавляет:

— Мне папа сказал.

— А вдруг сейчас как раз «самый крайний случай»? — не унимается Гермиона, а я замечаю, как нервно она теребит салфетку. — Вдруг мы отправимся в Хогсмид, а там запрет на аппарацию, и те пять минут, на которые мы возлагаем надежды, уже пройдут? Что тогда?

— Не обязательно ждать Хэллоуина. Можно отправиться в любой день, — предлагает Невилл.

Гермиона, только сейчас заметив измятую салфетку в своих руках, торопливо откладывает её и слегка дрожащим от волнения голосом заключает:

— Для начала надо проверить, действительно ли Хогсмид открыт для трансгрессии.

Рон смотрит на неё, как на сбежавшую из Госпиталя Святого Мунго.

— Это как, интересно? Попробовать аппарировать? Ты в курсе, что все аппарации отслеживаются в Министерстве? Сделай мы это единожды, вряд ли нам позволят повторить это ещё раз, поэтому надо решать здесь и сейчас: либо Хогсмид, либо наш план.

— Зачем повторять ещё раз, если в случае удачи можно сразу пойти к Ларри? — недоумеваю, и, по всей видимости, это получается слишком громко, раз несколько второкурсников косятся в нашу сторону.

Гермиона шикает на меня, а Рон, слегка раскрасневшийся от волнения, вновь отрывается от десерта и шепчет с чувством крайнего возмущения:

— Я же сказал вам, что все аппарации отслеживаются в Министерстве. Проще трансгрессировать в Хэллоуин, когда помимо нас будет ещё несколько десятков волшебников, желающих попасть в Хогвартс.

— Это всё понятно, — кривится Гермиона. — Но как мы попадём обратно, если аппарация в замок уже будет перекрыта?

Воцаряется напряжённая пауза. До слуха тут же долетает щебетание десятков голосов учеников, звон вилок и ложек. Подперев подбородок кулаком, я кошусь на свечи, парящие высоко в воздухе. Их тёплый свет заливает просторное помещение, завораживая и немного успокаивая.

— Полагаться на Хогсмид слишком рискованно.

Взгляд трёх пар глаз замирает на моём лице. Обводя кончиком пальца ободок стакана, заканчиваю мысль:

— Рон прав, проверить мы не можем. Поэтому пока остановимся на нашем плане, а про обратный путь ещё подумаем.

— Осталось четыре дня, Гарри, — тихо вздыхает Гермиона, и это так контрастирует с её утренней уверенностью в своих силах.

Осторожно оглянувшись на преподавательский стол, сокрушённо качаю головой:

— Я знаю, но мы что-нибудь придумаем. Обязательно.

* * *

Я не зря обращаю внимание на преподавательский стол. Ещё одно чувство из списка тех, что с недавних пор преследуют меня, вновь посещает меня во время ужина. Чувство, что кто-то внимательно следит за мной. Его невозможно охарактеризовать определёнными словами, но странный дискомфорт и жжение где-то между лопаток нельзя игнорировать, потому что на меня теперь часто смотрят. Только на этот раз я стал предметом внимания не для какого-либо ученика, а для профессора Снейпа.

В принципе, это неудивительно, так как наша четвёрка, отсевшая от общей массы Гриффиндорцев, занятая явно не поглощением пищи, а разговором на грани спора — поистине подозрительная картина.

Мой энтузиазм поговорить с профессором после ужина тает на глазах, особенно когда тот провожает меня долгим взглядом до самых дверей. Однако я сталкиваюсь с проблемой: попытка расспросить Снейпа опасна тем, что мне ни в коем случае нельзя раскалываться. Никто, кроме нас четверых, не должен знать о плане, но смотреть ему в глаза и при этом врать… Это нереально. Поведение выдаёт меня с головой даже перед друзьями, что уж говорить о Снейпе…

Но я пообещал, что поговорю с ним.

— Не переживай, Гарри. Не расскажет, что поделать… — заявляет Рон нарочито-бодрым тоном, абсолютно противоположным его выражению лица.

Отпускаю немного галстук, который вдруг стал душить, долго и целенаправленно вожу пальцами по голове, стараясь успокоиться. Мерлин, что я вправду, как девушка перед первым свиданием?

Вмиг одёргиваю себя. Кивнув в знак прощания, проскальзываю в открывающийся проём. До занятий по Астрономии у меня есть полтора часа.

Только удача вновь отворачивается от меня. Смешно, но я не нашёл Снейпа. Ни в классе Зельеварения, ни в его личном кабинете: профессор словно испарился. Есть, конечно, вариант, что он где-то в замке, но найти его в бесконечных коридорах не представляется возможным. Остаётся кусать губы от безысходности и вспоминать Карту Мародёров. Будь она у меня, я бы в два счёта отыскал Снейпа, а так…

Пробегая мимо Большого Зала, я сталкиваюсь нос к носу с директором. Тот едва заметно улыбается в пушистую бороду и добродушно произносит:

— Гарри, я как раз собирался послать к тебе домового эльфа с просьбой зайти в мой кабинет.

— Неужели? — удивлённо выдаю, но тут же смутившись, исправляюсь. — Извините, сэр, просто это весьма неожиданно.

Старик окидывает меня загадочным взором и, опустив ладонь на моё плечо, ведёт меня в сторону своего кабинета.

— Я давно собираюсь побеседовать с тобой.

— О чём же? — кошусь на директора, а он ухмыляется и отвечает:

— Поверь, тем для разговоров набралось предостаточно.

Когда я уже сижу за высоким дубовым столом, украдкой бросая взгляды на небо за окном, а Дамблдор занимает своё массивное кресло с резными подлокотниками, я в одну секунду теряюсь, абсолютно не зная, как вести себя с директором. Это не Люпин или даже не Снейп: я провёл достаточно времени в общении с ними, здесь же кардинально противоположная ситуация. В памяти сразу всплывает эпизод в доме Сириуса, когда я, вконец потеряв голову, позволил себе повысить голос в разговоре с Дамблдором. И по какому поводу: решил, что Снейп, являясь Пожирателем Смерти, сможет предать мою семью, выдать Тайну Волдеморту. Мерлин, какой я был дурак…

Становится стыдно настолько, что я не нахожу в себе сил поднять взгляд на сидящего напротив директора. Видимо, он замечает моё смятение и, бросив два кубика сахара в кружку с чаем, пододвигает её ко мне и интересуется миролюбивым тоном:

— Ты чем-то опечален, Гарри?

Почему-то дёргаюсь, тру шрам, мысленно ругая себя за это действие, хватаю ложку с блюдца и начинаю размешивать сахар. Наконец, собравшись с мыслями, встречаю прямой, но вовсе не тяжёлый взгляд волшебника и отвечаю:

— Нет, сэр, просто вспоминаю свои прошлые ошибки.

Дамблдор понимающе кивает, помешивает ложкой в своей кружке, а я задаюсь вопросом: интересно, он со всеми учениками, кому довелось побывать в этом кабинете, ведёт себя настолько непринуждённо?

С долей удивления обнаруживаю, как напряжены мои плечи. Пытаюсь расслабиться, немного оседая в удобном кресле.

— Знаешь, Гарри, всем нам свойственно ошибаться. Вопрос лишь в том, сможет ли человек сделать соответствующие выводы, чтобы впредь не совершать тех же ошибок.

— А если эти ошибки повлекли за собой… необратимые последствия? — запинаюсь на последних словах, и Дамблдор, похоже, догадывается, что именно я имею в виду.

— Ты не виновен в смерти родителей.

Качаю головой, сжимая пальцы вокруг фарфоровой кружки.

— Прошу прощения, сэр, но я думаю, что вы не правы. Всё дело в Пророчестве, и я, к сожалению, оказался тем самым человеком, который должен противостоять Волдеморту. Не мои родители… Я должен был погибнуть, не они…

Замолкаю, занимая себя чаем, прячу взгляд на дне кружки, лишь бы только не продолжать говорить.

Директор облокачивается на стол и тихо отвечает:

— Раз уж ты затронул эту тему, то я скажу вот что: ни я, ни ты, ни твои родители, ни кто-либо другой не знал, про кого говорилось в Пророчестве. Я стремился защитить каждого, кто подходил под описание, хотел сохранить их жизни, и заклятие Фиделиус — лучшее средство защиты. Здесь дело в другом: вопрос доверия. Люди выбирают Хранителем Тайны того, кому действительно доверяют.

Сделав паузу, директор поднимается и, медленно кружа по своему кабинету, продолжает громче, чем раньше. Речь его звучит настолько убедительно, что я не решаюсь прервать её, а сижу, продолжая греть ладони о тонкие стенки кружки, и неотрывно смотрю на высокую фигуру волшебника.

— К сожалению, не все могут разглядеть в близком друге предателя, а если и могут, то в большинстве случаев делают это слишком поздно. Твои родители доверили свои жизни не тому человеку, хоть я и пытался убедить их в том, что Петтигрю — не лучший кандидат на роль Хранителя.

Поставив кружку на край стола, я разве что не привстаю в кресле, в волнении поправляя очки на переносице.

— Вы пытались отговорить их? Пытались переубедить, а они вас не послушали? — я несколько раз провожу ладонями по подлокотникам, разрываясь между чувствами изумления и разочарования одновременно.

Директор замирает возле высокого стеллажа, долго смотрит на меня, сцепив пальцы рук за спиной, затем медленно кивает в знак подтверждения моих слов.

— Лили испытывала по отношению к Питеру то доверие, которого он, к сожалению, не заслуживал, а Джеймс считал его своим лучшим другом. Заставить их передумать было равносильно борьбе с ветряными мельницами. Я даже не могу предположить, почему они выбрали именно его, а не, предположим, Сириуса или Ремуса.

— Я тоже не знаю, сэр… — выдыхаю, бездумно водя кончиками пальцев по растительным узорам на подлокотниках кресла. — Думаете, я не старался повлиять на их решение? Мало того, что они выбрали Петтигрю, не посоветовавшись со мной, они ещё долгое время держали меня в неведении, словно меня это никоим образом не касается.

Дамблдор опускается в соседнее кресло и, дотронувшись до моей руки своей тонкой ладонью, с мягкой улыбкой произносит:

— Не стоит держать обиды на них. Лили и Джеймс, как любые родители, старались уберечь тебя от опасности.

— Не думаю, что молчание являлось лучшим способом сохранения моей жизни, — горько усмехаюсь и встречаюсь с взглядом небесно-голубых глаз.

Директор неопределённо качает головой, отчего последние лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь высокое окно, отражаются в половинчатых стёклах его очков. Погладив бороду, он, наконец, отвечает:

— В тебе говорит семнадцатилетний подросток, Гарри. Когда-нибудь ты всё поймёшь, — Дамблдор возвращается в своё кресло и продолжает: — А пока оставим эту тему, в ней много тёмных пятен, об истинной сущности которых я пока что не могу судить, и поговорим вот о чём. Твоё чудесное спасение, которое стоило тебе шрама, а Волдеморту — загадочного исчезновения. Волей судьбы ты становишься первым человеком, которому удалось выжить после Авады Кедавры. К тому же, профессор Снейп рассказал мне о твоих перепадах настроения, и я бы рад списать это на твой возраст, да только не у всех лопаются стаканы от приливов злости.

Я теряю дар речи на несколько мгновений, стараясь не показать это Дамблдору. Интересно, что ещё Снейп поведал директору? Хотя, почему бы и нет? Я рассказываю Снейпу всё это только потому, что доверяю ему, а раз он делится этим с Дамблдором, значит он, в свою очередь, доверяет ему.

— Надеюсь, ты должен понимать, что всё это — более чем странно и подобных случаев я не встречал, а живу я на этом свете долго. Стараясь докопаться до первопричин, я изучил не один том древней и очень ценной литературы, но в итоге — ничего.

Дамблдор разводит руками, а я подаюсь вперёд, глухо повторяя:

— Что значит «ничего», сэр?

— То и значит, Гарри. Как я уже сказал, выживание после Авады Кедавры — феноменальный случай, и такого в истории магического общества не было ни разу. Соответственно, ни одна известная нам книга не может располагать подобной информацией. Я откровенно потерялся, Гарри…

Последняя фраза звучит настолько безнадёжно и потерянно, что я даже напрягаю слух, задумываясь о том, не ослышался ли я. Взглянув на Дамблдора, я понимаю, что не ошибся, потому что уравновешенность и спокойствие старика вмиг куда-то исчезают. Трогая серебристые ниточки своей бороды, он жуёт губами, перескакивая взором с одного замысловатого прибора на другой, седые брови то и дело сходятся к переносице или, наоборот, озадаченно взмывают вверх.

— Я наблюдаю за тобой всё это время, замечаю, как кардинально поменялась твоя жизнь в Хогвартсе. Теперь ты — центр всеобщего внимания, и я отчётливо вижу, что это не приносит тебе удовольствия, что немудрено. Наверняка, внутри тебя идёт борьба с новым знанием, с его странными и, порой, пугающими сторонами. Я сам загнан в тупик и пока что не представляю, с чего начать, от чего оттолкнуться в своих поисках.

Тихо вздыхаю, ощущая, как дрожит моё дыхание. Сложив ладони на коленях, опускаю взгляд вниз и стараюсь произнести как можно более спокойно:

— Может, стоит начать с истории Волдеморта? Я подумал: ведь он узнал о Пророчестве и почему-то решил, что в нём говорится именно о нём, что он и есть — Тёмный Лорд.

— Теперь люди его так и зовут. Некоторые даже боятся произносить его имя, только я считаю это глупостью, — хмыкает Дамблдор, а я удивлённо выгибаю брови.

Одно дело бояться волшебника, а другое — его имени. Действительно, несусветная глупость.

Директор пожимает плечами в ответ на моё выражение лица. Соединив кончики пальцев, он прогоняет былую растерянность и продолжает почти деловым тоном:

— Я понимаю твою мысль и считаю твой интерес к личности Волдеморта вполне закономерным. Кстати говоря, я сам задумывался над этим вопросом. Если мы хотим решить какую-либо проблему, необходимо смотреть в корень, в нашем случае это — история жизни Тома Реддла. Но, боюсь, нам придётся прервать наш разговор, потому как, если я не ошибаюсь, тебе пора на занятия, Гарри.

Встрепенувшись, я бросаю взгляд на большие напольные часы, негромко тикающие у противоположной стены, и обнаруживаю, что через пятнадцать минут начнётся занятие по Астрономии.

— Вы правы, сэр. Значит, я пойду?

Дамблдор поднимается с кресла, я спешу сделать то же самое. Обойдя стол, волшебник одной рукой аккуратно обнимает меня за плечи и, неторопливо шагая в сторону выхода, произносит тем добродушным тоном, какой был, когда мы столкнулись возле Большого Зала:

— Иди, но я думаю, наш разговор пока что не окончен, а ты как считаешь?

Я согласно киваю, а директор одаривает меня тёплой улыбкой.

— Поэтому, жди от меня домового эльфа в ближайшие дни.

— Конечно, сэр. Спасибо вам.

Я уже толкаю массивную деревянную дверь, как Дамблдор окликает меня. Обернувшись, вижу, что он застывает возле большого напольного глобуса, водя длинными пальцами по его полированной поверхности.

— Держись ближе к своим друзьям, Гарри.

Зачем-то поджав губы, я вновь киваю и повторяюсь в словах благодарности, а старик провожает меня долгим беспокойным взглядом.

* * *

— Почему ты не спросил у Дамблдора, куда Снейп подевался? — Рон сверяет карту звёздного неба с тем, что видит в телескопе.

Удивлённо кошусь на него, плотнее закутываюсь в мантию.

— Смеёшься? Мне кажется, я пока что не имею права задавать директору подобные вопросы.

Друг закатывает глаза, а я отмахиваюсь, не желая продолжать этот бессмысленный разговор.

Сегодня особенно холодный вечер: чувствуется медленное, но неумолимое приближение зимы. Того ветра, что был днём во время тренировки, уже нет, но недвижимый воздух настолько колючий и, кажется, даже звенит. Небо абсолютно чистое, без единой тучки, его насыщенный оттенок схож с цветом чернил. Дрожащее сияние звёзд притягивает взор, заставляя забыть об истинной причине нахождения на верхней площадке Астрономической башни.

— Мальчики, не отвлекаемся, — профессор делает замечание нам с Роном, и мы тут же утыкаемся в свои карты.

— Гермиона, что это за звезда? — друг тыкает пальцем куда-то в небо. Девушка недовольно поджимает губы и, покачав головой, выдыхает: «Вообще-то, Рональд, это Венера».

— И всё же, его отсутствие несколько… странно. Даже завтрашнее занятие по Зельеварению убрали из расписания, — заключает Рон, не отрываясь от нанесения вышеупомянутой Венеры на карту.

Задумчиво вожу кончиком пера по губам, подкручиваю окуляры на телескопе. Чешу затылок и, наконец, соглашаюсь.

— Ты прав, это очень странно.

Гермиона не участвует в нашем разговоре, но я вижу, как периодически шевелятся её брови в знак той или иной реакции на услышанные слова.

— Кстати, пока ты был у директора, тебя профессор Люпин разыскивал, — вспоминает Невилл, выглядывая из-за плеча Рона.

— Он сказал, зачем?

Друг отрицательно мотает головой, а я неосознанно вздыхаю. Отчего-то становится печально. Я нужен кому угодно, только нет того, кто нужен мне.

Отложив перо и подперев щёку кулаком, смотрю на небо поверх очков. Маленькие и чёткие точки звёзд превращаются в расплывчатые пятна круглой формы, отнюдь не лишённые своего особого дрожащего мерцания.

— Раз Дамблдор согласился с твоим предложением разузнать историю жизни Тома Реддла, то, может, мы откажемся от идеи отправиться в Лондон? — подаёт голос Гермиона, а мы втроём ахаем чуть ли не синхронно.

— Что значит «откажемся»? — переспрашивает Рон, потерянно глядя на девушку.

Она поджимает губы, трёт кончик носа и неуверенно произносит:

— Смысл рисковать, если всё можно узнать в пределах Хогвартса?

Мы не успеваем ответить, так как профессор предупреждает всех, что урок окончен. Поспешно собрав свитки в сумку, я подхватываю Гермиону под локоть, второй рукой вцепляюсь в край мантии Рона, даю знак, чтобы они немного задержались.

Мы немного отстаём ото всех и, подождав, пока остальные ученики отдалятся на приличное расстояние, начинаем медленный спуск по винтовой лестнице.

— Зачем тогда мы всё придумали? — возмущается Рон, оживлённо жестикулируя и постоянно озираясь на Гермиону, идущую позади всех.

— Это было до того, как Гарри встретился с Дамблдором, — подмечает она, перехватывая покрепче сумку.

Рон резко останавливается на одной из ступенек, отчего я чуть не наступаю ему на ногу.

— Знаете, мне это всё уже порядком поднадоело. Давайте решим прямо здесь и прямо сейчас, что мы будем делать. До Хэллоуина осталось четыре дня, а у меня уже голова болит.

Мы с Невиллом смотрим сначала на друга, затем одновременно переводим взгляд на Гермиону. Та устало вздыхает, сбрасывает сумку с плеча и, подобрав края мантии, опускается на край ступеньки. Осознав, что мы действительно не уйдём с этой лестницы до тех пор, пока не придём к согласию, я следую примеру подруги, присаживаясь на две ступени ниже. Рон же не сдвигается с места ни на дюйм.

— Однозначно, Дамблдор знает больше всех нас вместе взятых, но вряд ли он расскажет мне всё и сразу. Снейпа сейчас в школе нет, когда он появится — неизвестно. Остаётся единственно-возможный вариант: наш план, — Невилл приваливается плечом к стене и разводит руками в знак очевидности ответа.

— План, в котором с сегодняшнего дня появились жуткие недочёты, — фыркает Гермиона, пристраивает сумку себе на колени и опирается на неё локтями. Прижав ладони к щекам, она прикрывает глаза и хмурится, погружаясь в собственные неспокойные мысли.

Я поднимаю взгляд на Рона, скрестившего руки на груди. Вид у него уже не такой решительный, как несколько минут назад: рыжие пряди волос над висками торчат в разные стороны, словно он запускал в них пальцы, а так Рон делает только в том случае, если сильно волнуется.

— Ребят, до отбоя осталось полчаса, — напоминает Невилл тоном, словно просит прощения.

Как по команде, мы хватаемся за свои сумки. Дорога до входа в Гриффиндорскую башню — сплошное тягостное молчание, тихие вздохи и виноватые взгляды. Даже когда мы расстаёмся с Гермионой у лестницы, ведущей в спальню девочек, у нас нет ответа.

Симус, с которым мы вчетвером делим спальню, к счастью, уже спит, нас же сон не спешит порадовать своим визитом. Лёжа на спине, я пытаюсь придумать выход из сложившейся ситуации и не обращаю внимания на скрип чужой кровати и шлепки босых ног по голому полу. Когда же опущенный полог содрогается, и тихое: «Гарри, не спишь?» достигает моего слуха, я сажусь и, отодвигая мягкую ткань, вопросительно взираю на слегка смущённого Рона.

— Может, продолжим обсуждение? Вон Невилл тоже не спит, — друг указывает куда-то вбок, я подслеповато прищуриваюсь и различаю в полумраке фигуру Невилла.

Недолго думая, сажусь в изголовье кровати, кивая друзьям на освободившееся место. Когда они забираются с ногами, я задвигаю полог и на всякий случай накладываю на него Заглушающие чары. Невилл прислоняется к резному деревянному столбику кровати, Рон устраивается возле другого, обняв мою подушку.

— До утра мы должны решить, что нам делать, — твёрдо отчеканиваю, притягиваю колени к груди и обхватываю их руками.

Не могу сказать точно, сколько минут или часов проходит в обсуждениях, но когда достаточно резкий хлопок нарушает относительную тишину, мы втроём судорожно вздрагиваем. Кто-то снаружи тревожит бархатный полог, а когда ткань приподнимается, то в образовавшемся просвете появляется остренькая мордочка домового эльфа. Мы не успеваем изумиться, как эльф начинает говорить тоненьким голосом, при этом взволнованно шевеля большими ушами:

— Гарри Поттер, сэр, меня послал к вам профессор Снейп. Он извиняется за то, что тревожит вас в столь поздний час, но просит передать, чтобы вы незамедлительно явились к нему в кабинет.

Эльф произносит это так быстро, словно в точности повторяет слова зельевара и боится забыть их формулировку. Его уши, почти прозрачные в ярком лунном свете, начинают дрожать ещё сильнее, а взгляд огромных голубых глаз перескакивает с меня на Рона, затем на Невилла и вновь возвращается ко мне.

— Спасибо… — запинаюсь, вопросительно смотрю на эльфа, желая узнать его имя.

Тот разглаживает свою чистую белую рубаху и отвечает надтреснутым голосом:

— Добби, сэр. Меня зовут Добби.

— Спасибо, Добби, — киваю в знак благодарности, а у эльфа разве что коленки не подкашиваются. — Отправляйся к профессору Снейпу и передай, что я буду через десять минут.

Эльф откланивается нам троим и, неуклюже шаркнув, с резким щелчком исчезает.

Я озадаченно откидываюсь назад, позабыв, что нет подушки, и ребро изголовья больно впивается в позвоночник. Охнув, тру ушибленное место, а друзья хлопают глазами, почти как этот домовой эльф Добби.

— Вот это дела… Вернулся. И сразу тебя к себе вызывает, — тянет Рон и озадаченно чешет за ухом.

— Думаю, он не стал бы без особой надобности посылать ко мне домового эльфа в два часа ночи, — надев очки, бросаю взгляд на часы на тумбочке, полностью отодвигаю полог и, спустившись с кровати, начинаю переодеваться в школьную форму.

— Неужели что-то случилось? — спрашивает Невилл с опаской.

Просунув голову в вырез горловины джемпера, оборачиваюсь на внезапно притихших друзей и смутно догадываюсь, что на моём лице читается такое же чувство страха, как и на их.

Взяв брюки, перекинутые через спинку стула, надеваю их, и только после этого отвечаю:

— Как мне хочется верить, что нет.

Ребята обещают подождать моего возвращения, и я как можно тише выскальзываю из спальни, а затем уже из башни и с нехорошим предчувствием устремляюсь в подземелья.

Заранее приношу читателям свои извинения за столь долгое отсутствие обновлений. Я по горло завалена учёбой и прочими делами, требующими незамедлительного выполнения, поэтому времени на то, чтобы спокойно сесть и написать новую главу просто не остаётся. Эта глава не бечена, потому как мои бета и гамма так же, как и я, в ворохе дел, поэтому на ошибки неграмотного автора внимания не обращаем.

ЗЫЫ. Возможно, новая глава появится не скоро, автор ещё занимается перебежничеством в мир другого фандома, который, стоит заметить, слишком захватывает и не отпускает. Но про свой фик я не забуду.

* * *

— Ты слышишь меня?

Нет, профессор, я вас не слышу. Лучше бы я не слышал вас вообще.

Стягиваю очки с переносицы, опускаю их на край дубового стола, закрываю ладонями лицо. Нет, слёз нет, да и с чего им быть, если Сириус спасён, и это действительно так, иначе, зачем Снейпу врать мне? Он, пожалуй, единственный, кто всегда говорит мне правду, пусть даже порой туманную.

— Я хочу понять только одно…

В ответ — терпеливый вздох и: «Не мог бы ты убрать руки от лица и повторить ещё раз?». Опускаю ладони на колени.

— Я хочу понять только одно: когда это всё закончится? Когда они, наконец, перестанут истреблять близких мне людей?

Это даже не вопрос, а крик измотанной души.

Щёки начинают гореть от волнения, пальцы словно становятся деревянными, сжимаясь на ткани брюк. Ощущаю безмерную усталость — не физическую, а эмоциональную. Я устал, действительно устал, у меня не осталось ни малейших сил принимать жестокую действительность.

Кошусь на Снейпа. Коротко взглянув на меня, он выходит из-за стола, захватив с собой горку аккуратно скрученных свитков, относит их на ближайшую деревянную полку. Затем пересекает кабинет и изучает корешки книг на каминной полке. Он не обращает на меня никакого внимания, что, казалось бы, должно раздражать, но я слежу за его действиями из-под отяжелевших век — либо нарушенный режим сна в сочетании с эмоциональным истощением даёт о себе знать, либо ещё что-то — и понимаю, что начинаю потихоньку успокаиваться.

Когда буря в моей душе практически затихает, профессор вдруг начинает говорить:

— Пожиратели Смерти стремятся выманить тебя из Хогвартса всеми возможными способами, и самый действенный из них: поставить под угрозу жизнь близких тебе людей, в данном случае — жизнь Сириуса.

Неприятная дрожь пробегает по телу. Мы с друзьями ещё умудряемся строить планы «путешествия» в Лондон… Пожиратели этого только и ждут.

Коротким взмахом волшебной палочки зельевар приглушает свет свечей, горячих в кованых канделябрах на стенах, собирает книги со стола и отправляет их в высокий стеллаж из лакированного тёмного дерева. Закончив наводить порядок, он вновь садится за стол, пододвигает стул поближе, и я понимаю, что намечается серьёзная беседа.

— Как я уже сказал, твоему крёстному повезло. Если бы Орден Феникса не был в курсе готовящегося нападения, Блэк и старшие Уизли вряд ли справились бы с пятью Пожирателями в одиночку.

— Когда это произошло? — спрашиваю севшим голосом, разглядывая оловянную подставку под перья.

— Сегодня после обеда.

Слова вырываются раньше, чем я успеваю подумать.

— Так вот почему вас не было в замке!

— Ты меня разыскивал? — с ноткой подозрения в интонации.

Лёгкое смущение заставляет меня прикусить край губы.

— Да, но…я явно глупость сказал. Ваше отсутствие и нападение на Сириуса вряд ли может быть как-то связано.

Снейп неопределённо качает головой, останавливая взгляд на своих соединённых пальцах. Теперь уже в моё подсознание закрадывается подозрение, но очередной вопрос перебивает все мысли.

— Зачем я тебе понадобился? — с полным отсутствием заинтересованности в моём ответе.

— Хотел расспросить вас о Волдеморте, но…

Его тёмные глаза, в отличие от тембра голоса, сейчас полны изумления.

— Я думал, ты сможешь обратиться с этим вопросом к директору, не зря же он вызывал тебя к себе.

Настаёт мой черёд удивляться, а профессор отмахивается от меня в знак очевидности ответа. Пользуюсь моментом и переключаюсь на другую тему.

— Скажите, Сириус ранен?

Выражение лица зельевара подозрительно застывает всего на мгновение, но этого оказывается достаточно для того, чтобы я вновь начал нервничать.

— Сейчас он уже практически в полном порядке.

«Практически». Мерлин, что же было-то?!

— Профессор, почему вы говорите со мной загадками? — Мой голос звучит слишком потерянно.

Он как-то странно хмурится, трёт кончик подбородка, а у меня всё холодеет внутри.

— У него были многочисленные раны и потеря крови, несколько часов пролежал без сознания, но сейчас он чувствует себя гораздо лучше, тем более, что Молли Уизли…

Договорить профессор не успевает. Резкий и неприятный звон разбившегося стекла вынуждает Снейпа замолчать.

Изящная фигурка змеи, ранее красовавшаяся на краю стола, разлетается на множество мелких осколков.

Это уже слишком.

Вымученный стон вырывается между плотно сжатых губ, ладони сами собой вновь закрывают лицо. Последние крохи злости в виде мелко подрагивающих пальцев и учащённое сердцебиение становятся красочным подтверждением тому, что уничтожилась статуэтка из-за меня.

В первый и последний такой случай друзья стали бояться меня. Интересно, как профессор…

Руки принудительно отодвигают от моего лица, чужие прохладные пальцы щупают виски. Я не открываю глаза, лишь усиленно вслушиваюсь в его ровное дыхание, а в голове вырисовывается настойчивая мысль: «Кто угодно, но только не Снейп», успевшая стать привычной для моего сознания.

Никогда бы не мог подумать, что с закрытыми глазами гораздо проще сказать то, что больше всего волнует.

— Знаете, я так устал от всего, что меня постигло. Я устал постоянно бояться за жизнь близких мне людей, опасаться того, что их может стать ещё меньше. Иногда я хочу лечь, заснуть и чтобы на утро всё стало лучше, чтобы у меня появилась уверенность в том, что они больше не посмеют никого убить, но они возвращаются и причиняют мне боль тем, что лишают меня семьи.

Глаза распахиваются сами собой, наверняка безумный взгляд впивается в сосредоточенное лицо Снейпа, склонившегося надо мной.

— Они лишили меня семьи, понимаете? У меня не осталось никого, кроме Сириуса, но им этого мало! Они попытались убить и его. Неужели им недостаточно того, что они уже сделали с моей жизнью?

Я говорю и говорю, уже не отдавая отчёт собственной речи, которая то и дело обрывается и путается, так же как и не контролируя то, что вцепляюсь в предплечья профессора, выливая на него всю свою обиду и боль.

Замолкаю лишь тогда, когда осознаю, что он крепко прижимает меня к себе, а мой нос прячется в просвете между чёрным воротом и бледной шеей Снейпа.

Я сказал всё, что хотел. Наверное, должно стать легче, только пока не пойму, какого рода чувство заполняет меня. А ещё…

Он знает, как успокоить меня, и он впервые обнимает меня так, как я этого бессознательно желал.

Ни одно слово не слетает с его губ, которые абсолютно безошибочно чувствуются на моей макушке — ровное и такое тёплое дыхание не может обманывать меня.

И не будет ничего ужасного в том, если я осмелюсь обхватить руками того, кто дарит мне ни с чем несравнимое спокойствие. Одно лишь неугомонное сердце не стремится сбавлять обороты.

— Прошу вас, не надо… — выдыхаю ему в шею, когда он пытается отстраниться. Если бы он знал, насколько мне комфортно рядом с ним, он бы никогда не отпускал меня, так как я точно знаю, что моя уравновешенность очень важна для него.

Каким-то чудом он соглашается, даже проводит ладонью по моим волосам, спускаясь на шею, отчего у меня что-то приятно подпрыгивает в животе.

— Всё будет в порядке, только если ты, конечно же, своими поступками не подаришь Пожирателям ещё один шанс лишить тебя близких людей.

Мысли о том, что Снейп неведомым образом догадывается о плане, опять начинают угнетать меня и, по всей видимости, это заметно не только мне.

— Тебе есть, что рассказать мне? — В голосе профессора звучит настойчивость, совсем не совместимая с лёгким прикосновением ладоней к моим напряжённым плечам.

В состоянии, близкому к паническому, понимаю, что если он сейчас же не отодвинется от меня, то я выложу перед ним всё, как на большом подносе.

— Нет, сэр.

Он отступает во всех смыслах этого слова, только пытливый взгляд слегка прищуренных глаз, которым он смеряет меня, прежде чем скрыться за дверцей одного из высоких сервантов, свидетельствует о том, что зельевар так просто это не оставит.

Тяжёлой ношей падаю обратно в своё кресло, распускаю галстук, дышу медленно и глубоко, слушая, как тихо позвякивают стеклянные флаконы, которые Снейп перебирает на полке.

Взгляд останавливается на собственных очках, которые так и лежат на краю стола, затем перемещается на изумрудные осколки статуэтки. Не успеваю я подумать, что надо бы убрать их, как возле меня с резким хлопком появляется домовой эльф Добби.

Пошевелив ушами, он шаркает ногой в подобии неуклюжего поклона.

— Профессор Снейп, сэр, — затем, взглянув на меня уже не так испуганно, добавляет, — Гарри Поттер, сэр.

Зельевар оборачивается на звук тоненького голоса, сжимая в ладони прозрачный флакон, кивает в сторону стола.

— Убери мусор.

Эльф усиленно кивает, отчего его большая голова опасно вихляется на худенькой шее, чудесным образом достаёт совок и щётку откуда-то из-за спины (я даже с интересом перегибаюсь через ручку кресла) и как можно осторожнее, стараясь не упустить ни малейшей стеклянной пылинки, собирает осколки. Закончив, он спешит откланяться, но Снейп окликает его.

— И ещё: принеси мистеру Поттеру чёрный чай с мёдом.

Я не успеваю открыть рот в попытке что-либо сказать, как Добби уже след простыл.

— Спасибо вам, но боюсь, что…

— Это я боюсь, что ты сегодня вряд ли сможешь заснуть собственными усилиями. — Профессор перебивает меня тоном, каким разговаривает с учениками на занятиях.

Запоздало понимаю, что я не люблю этот тон. Другое дело, когда он говорит спокойно, не выделяя интонацией чуть ли не каждый слог.

Вновь крупно вздрагиваю, когда рядом резко вырастает Добби с чашкой ароматного чая в руках. Принимаю её и благодарю эльфа, в ответ на что тот округляет свои и без того огромные глаза и, заикаясь, выдаёт что-то совсем неразборчивое, но, покосившись на угрюмого Снейпа, спешит испариться.

— Что это с ним? — медленно спрашиваю, продолжая смотреть на то место, где всего секунду назад топтался эльф.

Зельевар присаживается на край стола с моей стороны, хмыкает с лёгкой полуулыбкой на губах и отвечает именно с той размеренной интонацией, которую я так люблю:

— Домовые эльфы не привыкли слышать благодарность от волшебников.

Забываю проглотить чай. Взгляд профессора немного веселеет — видимо, у меня сейчас смешное выражение лица. Он откупоривает флакон и добавляет несколько капель прозрачного зелья в мой чай.

— По крайней мере, ты — первый, от кого я слышу: «Спасибо», адресованное эльфу.

Помешав ложкой в кружке, делаю небольшой глоток — вкус такой же, как и прежде. Допиваю до дна, отставляю кружку. Водя кончиками пальцев по гладкой материи галстука, перекинутого через подлокотник, наконец, отвечаю:

— Странно... Неужели так трудно поблагодарить?

Не ответив, Снейп наблюдает за движениями моих пальцев, чуть склонив голову к плечу. Несколько прядей волос выбиваются из-за уха и падают ему на глаза, кончики достают до уголка губ.

Начинает клонить в сон. Я даже боюсь предположить, сколько сейчас времени и через сколько часов мне вставать на занятия. Тихо потрескивающий огонь в камине, ранее приятно согревавший, разгорается сильнее. Пальцы другой руки сами тянутся к воротнику рубашки, расстёгивая две верхних пуговицы. Веки неумолимо опускаются, внимание и слух притупляются, но я всё же различаю прикосновение к собственной ладони.

— Пока ты совсем не уснул, отправляйся в Гриффиндорскую башню.

Сначала дать мне снотворное зелье, а потом отправить в путь через весь замок. Гениально, профессор!

Недовольно мычу, когда чужие руки проскальзывают мне за спину и пытаются поднять. Мои возражения не принимаются, и я оказываюсь в вертикальном положении.

Ну уж нет.

Покачнувшись, утыкаюсь лицом в твёрдую профессорскую грудь, без зазрения совести перемещаю центр тяжести своего тела на Снейпа и едва удерживаю себя от того, чтобы вновь не замычать, но уже с удовольствием: он обнимает меня под руки. Усиленно изображаю из себя крепко спящего человека, хотя на самом деле я вполне смог бы дойти до постели в Гриффиндорской башне, но я хочу остаться здесь.

Видимость сна выходит убедительная, раз меня целуют в висок. Не успеваю проконтролировать своё дыхание, резко втягиваю носом воздух, улавливая столь знакомый аромат трав.

Непонятное шевеление, затем меня осторожно укладывают на практически горизонтальную и такую мягкую поверхность, накрывают чем-то не менее мягким. Легчайшее прикосновение к щеке и фраза, полная неприкрытого, хоть и безобидного, сарказма, от которой я не нахожу себе места:

— А теперь, Поттер, можете спать по-настоящему.

Звук удаляющихся шагов, шорох закрывшейся двери, и я остаюсь наедине с самим собой и мыслями о том, что он знал о моём смехотворном обмане.

* * *

Неизвестно, сколько времени проходит с тех пор, как Снейп оставил меня, но я подрываюсь с яркой мыслью о том, что Рон и Невилл обещали дождаться моего возвращения. Сорвав с себя покрывало, вдруг обнаруживаю, что спал я на неком подобии удобной лежанки. Одного кресла нет, значит, профессор трансфигурировал его.

Подпирая кулаком тяжёлую от недосыпа голову, вяло размышляю над тем, что друзья наверняка легли спать, иначе стали бы они ждать меня всю ночь?

Вздохнув, возвращаюсь в горизонтальное положение, подкладываю руки под затылок и, сонно разглядывая каменный потолок, думаю о Сириусе.

Мерлин, как мне необходимо увидеть его, самому удостовериться в том, что он идёт на поправку.

Несмотря на вновь навалившуюся дрёму, я вспоминаю о сквозном зеркале, которое крёстный подарил мне незадолго до своего отъезда. Оно лежит в моём чемодане.

Удовлетворённо улыбнувшись, переворачиваюсь на бок, спиной к согревающему камину, и вновь засыпаю.

* * *

Я долго наблюдаю за Снейпом из-под опущенных век. Спрятав лицо в сгибе локтя, ловлю каждое движение профессора, как только он оказывается в поле моего зрения.

Проснувшись, я заметил его в противоположном конце кабинета. Он стоял спиной ко мне, медленно листая какую-то книгу. Услышав, как я шевелюсь, он резко обернулся, но я успел закрыть глаза.

Сейчас он сидит за столом, чёрный кончик пера дрожит в его руках, характерный скрип свидетельствует о том, что профессор что-то пишет. Выражение лица умиротворённое. Таким я никогда его не видел.

Хочется «проснуться», привлечь его внимание, но вместе с тем хочется подольше наблюдать его, такого непривычного.

Рука затекает в неудобном положении, так же как и бок. Мышцы теряют свою чувствительность, и мне ничего не остаётся, как перевернуться на спину (стоит заметить, не без удовольствия) и растянуться на лежанке.

Тишина заставляет усомниться в присутствии Снейпа, но он явно не успел бы исчезнуть за столь короткое время. Камин уже давно потух, но помещение всё ещё хранит его тепло, а под покрывалом становится жарко. Одним движением откидываю его, радуясь поступлению воздуха, подкладываю ладонь под щёку, но мне не дают расслабиться.

— Просыпайся, иначе опоздаешь на завтрак.

Как всегда.

Пробурчав что-то недовольным тоном, переворачиваюсь на живот, свешиваю одну ногу вниз. Даже не думаю вставать.

Нисколько не удивлённое хмыканье раздаётся со стороны профессора, который, судя по звукам, покидает своё место. Мне же интересно, что он предпримет.

Результат совершенно неожиданный. Лёгкая, но такая невыносимо-смешная щекотка пробегает по обнажённому участку шеи. Задохнувшись в приступе смеха, отмахиваюсь от неизвестного предмета, но уже настойчивые руки берут меня за плечи и заставляют принять сидячее положение. На несколько секунд потолок меняется местами с полом, но всё возвращается на свои законные места, стоит мне открыть глаза: и стены, и ухмыляющийся Снейп, и чёрное перо в его руке.

Лицо удивлённо вытягивается независимо от желания. Он щекотал меня этим самым пером.

Пока я пытаюсь вернуть себе способность говорить, профессор садится рядом и, вложив в мою ладонь флакон со вчерашним зельем, кивает куда-то в сторону одного из шкафов, возле которого я обнаруживаю свою сумку для учебников и письменных принадлежностей.

Вторая попытка произнести хотя бы слово также не увенчивается успехом из-за того, что его пальцы на миг прикасаются к моему лбу и вискам. Не то чтобы я отличался красноречием, но моё подобное безмолвие в присутствии Снейпа повторяется всё чаще и чаще.

— Как ты себя чувствуешь?

Различаю намёк на волнение в тихом голосе. Приятный для меня намёк.

— Не совсем хорошо.

Его вопросительный взгляд загоняет меня в тупик, правда, не такой тёмный и безвыходный, как тот, в котором я нахожусь по вине близости этого невероятного человека.

— Голова ноет, не выспался.

Собственно, это является правдой.

Быстро поднявшись, прячу флакон с зельем в боковом кармане сумки, уже собираюсь уйти, но в последний миг передумываю. Не выпуская сумки из рук, опускаюсь рядом со Снейпом, и на этот раз с красноречием у меня нет никаких проблем:

— Если вы поцелуете меня, как вчера перед сном, боль наверняка уйдёт.

Знаю, такой наглости свет ещё не видел. И Снейп в том числе. Он медленно сощуривает глаза, словно подлавливает меня на хитрости, уголок губ неумолимо ползёт вверх, хотя видно, что профессор очень желает не допускать этой улыбки.

Не знаю, откуда во мне столько сил, но я терпеливо жду продолжения, тогда как внутри меня словно что-то трясётся.

Веки опускаются как раз в тот момент, когда его губы прикасаются к скуле. Рот, как назло, приоткрывается именно тогда, когда эти же губы перемещаются немного ниже, а неведомая сила поворачивает моё лицо так, чтобы…

Всё моё существо начинает изворачиваться в нетерпении: он не целует меня. Он останавливается, смотрит на меня сверху вниз, взгляд тёмных глаз затуманен, к сожалению, неизвестными мне раздумьями, а узкие ладони исчезают с моих коленей.

Я в растерянности. Я хочу, чтобы он сам поцеловал меня. Смог же он сделать это однажды, но почему ему так трудно поцеловать меня — живого?

Глупо сидеть и ждать, но ещё глупее уходить отсюда. Какая разница, что я опаздываю на завтрак? Какая разница, что друзья будут спрашивать, почему я не вернулся в башню этой ночью? Важно лишь то, чего я никак не могу получить от своего профессора.

Тут он забирает сумку из моих рук и, аккуратно опустив её на пол, произносит странным тоном, оттенок которого я не успеваю понять:

— Учти, Поттер, ты можешь привыкнуть к этому.

Скорее чувствую, чем понимаю, что он целует меня, даже несмотря на то, что чувства — совершенно непонятные и смазанные, буйные, бьющие через край. Ладони сами собой находят место на мерно вздымающейся груди, его же руки возвращаются на мои колени, подтягивая ближе к себе. Я запутываюсь, не зная, что делать: думать о странных откликах сознания или не думать вообще.

Вскоре осознаю, что единственно верным решением может быть только второй вариант.

* * *

К счастью, после рассказа о Сириусе друзья даже не думают докучать мне вопросами о том, почему я не ночевал в башне. Только моему состоянию это мало помогает. Моё восприятие действительности значительно притупляется, когда в голове, как стая спугнутых птиц, раз за разом пролетает вихрь образов сегодняшнего утра в кабинете профессора зельеварения или когда ледяные мурашки бегут вдоль позвоночника при малейшей мысли о крёстном. Я как между двух огней.

Никогда бы не подумал, что мысли могут быть настолько неотступными.

Во время Защиты от Тёмных Искусств профессор Люпин то и дело косится на меня, что немудрено: вид у меня, наверняка, не от мира сего. Даже Рон, обычно не отличающийся внимательностью, замечает мою рассеянность. Хотя состояние друга, который сейчас бледнее Почти Безголового Ника, ничуть не лучше. Он до сих пор не может отойти от того, что Пожиратели Смерти подобрались так близко к дому его родителей.

Ещё мне не дают покоя слова Снейпа. Что значит: «Ты можешь привыкнуть к этому?». Либо он искренне не догадывается о том, что я уже привык, либо искусно притворяется. Причём, больше верится во второе.

Ремус просит меня задержаться после урока. Он выглядит усталым: сероватый цвет лица, более резко очерченные морщины на лбу и в уголках глаз не придают ему здоровый вид, но, по крайней мере, это — лучше, чем то, каким я видел его пару недель назад. Только в глазах больше нет той доброй и тёплой искринки, что всегда была до момента смерти моих родителей.

Профессор достаёт из ящика своего стола аккуратно сложенный пергамент, при виде которого у меня непроизвольно перехватывает дыхание. Практически выпрыгиваю из кресла и забираю из рук мужчины драгоценную Карту Мародёров.

— Ремус, но…как? Получается, это ты забрал её у меня? — быстро произношу, перескакивая взглядом с карты на улыбающегося Люпина.

— Именно. Я не хотел, чтобы её обнаружил Дамблдор или ещё кто-нибудь. Всё-таки, это весьма ценная рукотворная вещица.

Возвращаюсь в своё кресло, не переставая улыбаться, но стоит мне взглянуть на внезапно помрачневшего Люпина, моя радость мигом сходит на нет. Конечно, он позвал меня не только за этим…

Присев на край стола, он прикрывает нижнюю часть лица ладонью, сосредоточенно и задумчиво хмурит светлые брови. Я не понимаю его поведение, которое с каждой секундой вселяет в меня всё большую тревогу.

— Что-то не так с Сириусом? — спрашиваю, желая и одновременно опасаясь услышать ответ.

Он мелко вздрагивает: я вырываю его из размышлений. Спрятав руки в карманах брюк, Люпин отрицательно качает головой.

— Я хочу полного доверия по отношению к себе, понимаешь? — произношу как можно более убедительно.

Ремус кивает, подходит ко мне и, опустив ладони на мои плечи, заставляет взглянуть на себя.

— Дело не в том, что я тебе не доверяю, Гарри, а в том, что я не знаю, как ты отреагируешь на услышанное.

На пару мгновений смыкаю пальцы вокруг худых запястий, вглядываюсь в такое, казалось бы, спокойное лицо Люпина, да только морщина возле уголка слегка поджатых губ и потухший взгляд выдают хозяина с головой.

Он что-то решает для себя мысленно, наконец, вздыхает и, оставив меня, отходит к окну, щурится от яркого солнечного света.

— Неспроста мы в курсе практически всех планов Пожирателей Смерти, — начинает Ремус, но вдруг замолкает.

— Ну, тут я и сам догадался, — осторожно произношу, как бы подталкивая профессора к продолжению.

Он приглаживает волосы надо лбом, и этот жест я хорошо знаю: Люпин всегда так делает, когда ему предстоит сказать что-то не очень приятное.

— Пойми, Гарри, я не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное впечатление о произошедших событиях и роли некоторых людей в них.

Тру лоб в непонимании, ёрзаю в кресле.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ты сможешь увидеть Сириуса на Рождественские каникулы. Что бы он тебе не сказал, как бы не отозвался о знакомых тебе людях, не принимай это на безоговорочную веру. Он пострадал и из-за этого может видеть случившееся в несколько искажённом свете…

Ремус останавливает взгляд на моём лице. Я примерно догадываюсь, какое у него сейчас выражение.

— Я же просил полного доверия. Что мешает тебе сказать всё, как есть, а не говорить загадками, смысл которых я вообще не могу понять?

Полный пытливости, взгляд, тихий выдох и:

— Всё дело в профессоре Снейпе. Он знал о предстоящем нападении Пожирателей Смерти. Он сам был среди них, потому как у него не было другого выхода, но атаковала Сириуса Беллатриса, он чудом уклонился от Авады Кедавры, но пара боевых заклинаний всё же попала в него.

И всё застывает внутри меня. Я только и смог, что вдохнуть и забыть, как дышать дальше. Странная, подозрительная тишина в сознании, в животе такое чувство, будто всё сжимается в комок, решая, что делать дальше: всё-таки расслабиться или взорваться в оглушительной истерике.

Он сам вызвал меня к себе. Он сам рассказал мне о нападении, но умолчал о самом главном. Он заставил меня взять себя в руки, в то время как ни словом не обмолвился о, чёрт возьми, том, что был на одной стороне с потенциальной убийцей моего крёстного. Он так целовал меня, и я просто не могу верить в то, что этот человек способен причинить боль мне или моим близким.

И вновь в мыслях единственная фраза, всё время одна и та же, яркая и неотступная: «Кто угодно, но только не Снейп».

Ухожу от Люпина под предлогом обеда, правда, он не старается меня задержать, лишь награждает напоследок характерным долгим взглядом.

Надо постараться успокоиться, надо отключить чувства и эмоции, трезво оценить ситуацию.

Да, он действительно Пожиратель Смерти, он искусно играет роль верного последователя Волдеморта даже после загадочного исчезновения последнего, он является тем единственным человеком, который способен сделать со мной всё, что угодно: и встряхнуть, и успокоить, и поругать, и окончательно запутать своей, казалось бы, незаметной и почти завораживающей заботой.

И он впервые что-то скрывает от меня. Или, скорее всего, я наивно полагаю, что до сегодняшнего дня профессор рассказывал мне абсолютно всё. Конечно же, не всё. Только то, что мне необходимо было знать, не более.

И он участвует в нападении на Сириуса, на последнего родного мне человека, которого сейчас уже могло не быть в числе живых.

Мерлин, моя голова сейчас лопнет.

Обед идёт насмарку в полном смысле этого слова, так как думаю я не о еде. Вилка замирает на полпути ко рту, а всё внимание сейчас нацелено на фигуру мастера зельеварения, который с присущей ему отрешённостью от окружающего мира заканчивает обед, будто нет в этом огромном зале десятков гудящих учеников. Пока Невилл жалуется на сложность и невыполнимость домашнего задания, я прокручиваю в памяти сегодняшнее утро. Какая всё-таки у Снейпа выдержка. Ходить вокруг да около, не затрагивая скользкую тему. Но если взглянуть на ситуацию с противоположной стороны, то его участие в нападении, по сути, не самое главное. У него действительно не было выхода. Именно он предупредил Орден о нападении на Нору. Если бы не он, тогда Сириус точно мог погибнуть. И, возможно, не только Сириус, ведь там были и родители Рона…

С силой сжимаю виски, абсолютно забывая о том, что я не один и наверняка привлекаю внимание друзей своим странным поведением.

Просто не могу понять: я правда верю в то, что Снейп не рассказал мне всего только из побуждений заботы о моей нервной системе или я стараюсь любым способом оправдать его?

Хотел бы я заглянуть в его мысли. Надо обладать великой проницательностью, чтобы по его поведению, выражению лица, интонации голоса, движениям и взглядам можно было хотя бы предположить, что он думает на самом деле, чем руководствуется, совершая тот или иной поступок.

Он — величайшая загадка, которую я страстно желаю разгадать.

* * *

Жар огня опаляет лицо, кажется, что даже выжигает меня изнутри. Я кричу изо всех сил, но не слышу собственного голоса. Я пытаюсь бежать, достигнуть пылающего дома, но не могу ступить и шагу. Я рву на себе волосы, слыша сводящие с ума крики мамы и папы, но ничего, совсем ничего не могу поделать…

Теперь же мой крик слышит вся спальня. Большие дрожащие ладони прижимаются к моему вспотевшему лбу, слева раздаётся чей-то свистящий шёпот, постоянно повторяя моё имя, сквозь тонкую кожу опущенных век замечаю, как справа вспыхивает маленький огонёк.

Дёргаюсь, как от сильнейшего Круциатуса.

— Потушите свет… — всё, на что хватает моих сил.

Тихое шиканье, ругань сквозь зубы — и вновь спальня погружается во тьму.

Только сейчас решаюсь открыть глаза. Испуганные Рон и Невилл по обе стороны моей кровати, ничего не понимающий Симус так и не смог подняться со своей.

— Мне приснился страшный сон. — Голос хрипит, а сердце стучит, как бешеное.

Друзья переглядываются, после чего Невилл качает головой и бредёт обратно к своей кровати. Рон о чём-то задумывается — я никогда ещё не видел его настолько удручённым — и, только когда он укрывается одеялом, раздаётся его негромкая фраза:

— Ты звал своих родителей.

Только это было лишь начало. Мой кошмар перекочевывает в реальность.

Сегодня Хэллоуин. Сегодня я говорю друзьям, что наш план с посещением Лондона отменяется. Много чего следует за этим: и непонимание, и недоумение, даже претензии, жестокие и обидные слова, обвинение в трусости и малодушии. Ситуацию спасает Гермиона, которая сразу же становится на мою сторону и убеждает Рона в том, что идея изначально была обречена на провал, что в плане были огромные недочёты и строился он в основном на одних лишь предположениях и надежде на удачу, а это весьма ненадёжно. Рон сдаётся, но весь вечер старается держаться от меня подальше.

Сейчас, когда только-только заканчивается праздничный ужин и все выходят на улицу, я сижу на камне и наблюдаю за тем, как ученики разжигают большой костёр, чтобы стало немного теплее, потому как вечера уже довольно-таки холодные. Неподалёку топчется Рон, усиленно разглядывая высохшую жёлтую траву, в то время как Гермиона что-то говорит ему с крайне обеспокоенным видом, то и дело бросая на меня короткие взгляды. Отворачиваюсь и запускаю пальцы в спутавшиеся пряди волос, едва заметно раскачиваюсь из стороны в сторону.

Дело не в том, что я испугался и даже не в том, что я опасаюсь за собственную жизнь. Конечно же, как любой нормальный человек, во мне есть чувство самосохранения, но помимо этого я до безумия боюсь, что с моими друзьями может что-нибудь случиться. Тем более, Гермиона, как всегда, права: наш план ужасно ненадёжный. Только это всё меркнет рядом с одной-единственной мыслью: мне пора научиться отвечать за свои поступки. Я остался один, у меня больше нет родителей, которые могли бы быть в ответе за меня. Теперь я и лишь я один должен осознавать всю серьёзность принятых решений и их возможные последствия. У меня больше нет права на ошибку — слишком многие я уже совершил в своей жизни: разрешил выбрать Петтигрю Хранителем, не поверил в то, что Снейп всё-таки на светлой стороне, легкомысленно отправился в Годрикову Впадину и попался в руки Волдеморту, заработал шрам, целый ворох пугающих изменений на эмоциональном и магическом уровне и дурацкую, искорёженную славу. Поэтому никакого Лондона, никаких бессмысленных рисков. В конечном счёте, Дамблдор обещал рассказать мне всё, что ему известно о Томе Риддле.

Чьё-то мощное Инсендио с треском поджигает огромную кучу дров, языки пламени взмывают высоко в ультрамариновое небо, принося с собой тепло и яркий свет. Ученики ликуют и хлопают в ладоши, откуда-то издалека начинает звучать музыка и голоса подпевающих, а я впиваюсь взглядом в огромный костёр, не в силах пошевелиться. Уже не различаю, где заканчивается реальность и начинается моё сумасшедшее воображение, рисующее пылающий дом Сириуса. Внутри разливается невыносимо-колючий холод, сжимающий внутренности, а в голове звучат крики родителей из моего сна.

Истинным чудом становится то, что рядом со мной оказывается Люпин, который крепко обнимает меня за плечи, прижимает к себе, прячет моё лицо у себя на груди. Совсем как в тот день. Уже когда массивные двери замка обрывают все звуки, доносящиеся с улицы, а спасительные тишина и полумрак замка обступают нас со всех сторон, я понимаю, что с сегодняшнего вечера ненавижу огонь.

* * *

Вздрагиваю от неожиданности, прищуриваюсь, вглядываясь в густую темноту, обступившую мой освещённый уголок. Мгновение — в мягком свете Люмоса появляется тот, кто занимает мои мысли весь сегодняшний день.

В отличие от строгого, почти назидательного тона, вид у Снейпа вполне миролюбивый: высокий лоб не перечёркнут полоской хмурых морщин, волосы откинуты от узкого лица, даже ладони не сложены на груди в привычном жесте закрытости ото всех, а лениво перебирают тонкий свиток. Разве что гордая постановка головы остаётся неизменна.

— Простите, я не заметил ваше приближение, — скромно улыбаюсь, киваю на Карту Мародёров, разложенную на каменном основании рыцарских доспехов.

Он тихо хмыкает и присаживается рядом со мной.

Рассеянно почесав затылок, подталкиваю себя к тому, чтобы задать интересующий меня вопрос:

— Почему вы сами не сказали мне о том, что были там?

Не знаю, что именно не так со мной: может, вид по-детски обиженный или голос слишком глухо звучит, но профессор, однозначно, удивлён.

— Позволь спросить, что для тебя важнее: услышать, что последний близкий тебе человек чудом выжил или то, что один из твоих многочисленных профессоров, как и другие волшебники, борется с опасностью, только несколько нестандартным способом?

Не могу понять, что задевает меня сильнее: общая постановка вопроса или формулировка «один из твоих многочисленных профессоров» применительно к Снейпу, хотя готов поклясться, что он прекрасно знает, насколько для меня важно его присутствие в моей жизни и что он — не просто «один из моих многочисленных профессоров».

Прижимаюсь спиной к прохладной стене, обиженно хмурюсь.

— Но ведь это именно благодаря вам стало известно о нападении.

Секундный острый взгляд вызывает во мне волну дрожи, так что я успеваю пожалеть о сказанных словах, хотя сказанные слова вовсе не подразумевали ничего плохого.

— Даже не думай делать из меня героя, — знакомым стальным, не терпящим возражений, тоном.

Опускаю голову, почти касаясь подбородком груди, как в поле моего зрения появляется тот свиток, что Снейп принёс с собой.

— Письмо от Сириуса. Он просил передать тебе.

Чувствую, как на губах расцветает счастливая улыбка. Принимаю свиток, осторожно пристраиваю его рядом с Картой и, пока не успеваю передумать, благодарно сжимаю в своей ладони профессорские пальцы. Ничего не меняется в его лице ровным счётом, но я, как ни странно, уже и не жду подобного. Мне важно, что он слушает меня, когда мне это необходимо, что он просто находится рядом, даже сейчас, когда всего несколько минут назад часы пробили три часа ночи, все спят, а я брожу в северной части замка, не в силах больше видеть один и тот же кошмар, повторяющийся вот уже на протяжении целой недели.

Что-то знакомо вздрагивает где-то в районе солнечного сплетения, когда он сжимает мои пальцы в ответ.

— Тебе надо высыпаться.

Как всегда, он знает всё, даже если я ничего ему не говорю. И ещё это намёк на то, что мне пора возвращаться в свою постель.

Медленно качаю головой, скривив губы. Отодвигаю чёлку ото лба, не упускаю из вида то, с каким беспокойством Снейп смотрит на мой шрам. Он часто делает так в последнее время. Только это не то беспокойство, какое, например, у Гермионы, это нечто другое. Он словно пытается понять, что принесла с собой эта зигзагообразная метка, как она повлияла на меня, но главное, я вижу, что он волнуется за меня, а я не могу передать, насколько приятно осознавать это.

— Только если в вашем кабинете, как вчера ночью.

Он тянет меня на себя. Обнимая за шею, касается губами лба. Тревожит дыханием волосы над ухом.

Мерлин Всемогущий. На большее моих мыслей сейчас не хватает.

— Я предупреждал тебя, что ты можешь привыкнуть.

— Прошу прощения, но я уже привык, — закрадываюсь руками на идеально-ровную спину.

Характерный выдох куда-то в макушку свидетельствует о том, что мои слова не становятся открытием для профессора.

— Я бы не советовал привыкать спать не в своей постели.

— Прошу прощения ещё раз, но боюсь, что к этому я даже рад привыкнуть.

Мучительно кусаю губы, когда он аккуратно отстраняет меня от себя. Либо это дрожащие тени играют со мной злую шутку, либо он на самом деле улыбается: мимолётно и почти тепло. Может, это слишком самонадеянно с моей стороны, но я истолковываю его поведение как положительный ответ.

Белые хлопья снега цепляются за узорную решётку по ту сторону стекла, загораживают живописный вид внутреннего дворика замка, где частенько собираются ученики во время длинных перерывов между занятиями. Сейчас он пустует, от высоких колонн по вековой брусчатке тянутся длинные тени насыщенного синего оттенка, увлекают взгляд следом за собой, к лохматым кустам, таким мрачным в сравнении со снежными шапками, мерцающими в свете заходящего солнца.

Неделю назад наступила зима.

Проходит чуть больше месяца с тех пор, как я отказываюсь от идеи посетить бармена — Ларри. Впрочем, без сожаления: впервые в жизни я чувствую себя действительно взрослым человеком, который принял серьёзное, а главное, правильное решение. Это стоило кратковременной обиды Рона и Невилла, стоило потраченных впустую усилий.

Относительное спокойствие воцаряется в моей жизни: друзья рядом, Сириус в доме Уизли, я общаюсь с ним посредством совиной почты. Ко всему прочему, Пожиратели Смерти давно не дают о себе знать, по крайней мере, в Ежедневном пророке о них ни слова. Безусловно, не стоит надеяться на то, что они так просто возьмут и откажутся от идеи выманить меня из Хогвартса. В это не верит ни Дамблдор, ни я сам, ни уж тем более Снейп, который продолжает периодически пропадать из школы на несколько дней. В подобные дни я не сразу замечаю, как отрешаюсь от окружающего мира, действую, словно на автомате: учу уроки, хожу на занятия, ем, сплю. Друзья перестают как-либо реагировать на это, молчаливо сносят мои странности, за что я им безмерно благодарен, поскольку мне и так хватает одной-единственной проблемы, которая занимает мой разум в последнее время. Связана она целиком и полностью со Снейпом, точнее, с отсутствием этого человека в школе.

Вчерашний вечер не становится исключением.

Возвращаясь с занятий по Травологии, мы с друзьями немного отстаём от общей массы Гриффиндорцев и Когтевранцев, так как Невилл по случайности забывает свою сумку в теплице. Гермиона терпеливо вздыхает и присаживается на один из невысоких камней, мы тут же следуем её примеру. В ожидании пристроив подбородок на согнутые колени, я поворачиваюсь в сторону ворот и безошибочно узнаю профессора зельеварения, стремительно спускающегося вниз по широкой аллее. Он же вернулся только вчера, а сегодня вновь уходит…

Видимо, я вздыхаю слишком громко.

— Что, он опять к Пожирателям? — Рон озадаченно чешет свою рыжую макушку.

Медленно киваю, а уже через полминуты возвращается Невилл.

Беспокойное чувство надёжным узлом скручивается в животе и лишает аппетита всякий раз, когда я оказываюсь в Большом Зале, в то время как друзья увлечённо поглощают завтраки, обеды и ужины. Только Гермиона и Джинни изредка бросают на меня встревоженные взгляды, но я делаю вид, что ничего не замечаю.

Дело не только в том, что подобные отлучки профессора пробуждают во мне страх, успевший стать привычным. Он начинает соблюдать дистанцию в общении со мной. Резко, внезапно. Не то чтобы моё поведение становится тому причиной, хотя отчасти так оно и есть. Однажды он посетовал на то, что позволил мне слишком многое, так как результат не заставил себя ждать. Как ни печально, но Снейп оказался прав. Я вижу то, чего на самом деле нет. Я думаю о том, о чём не может быть и речи. Что с того, что он допускает меня в своё личное пространство? Это ещё не значит, что между нами больше не существует грани: «Учитель — ученик» и что мне дозволено вести себя неподобающим данной границе образом.

Правда, я не сразу смог принять данное знание, но стоит профессору исчезнуть из школы на долгие три дня, как всё в моей голове мигом расставляется по полочкам. Я злоупотребляю его расположением, перегибаю палку — названий может быть много, но суть одна: я позволяю себе непростительную наглость, слишком явно проявляя интерес к нему. В редкие минуты во мне пробуждается обиженный ребёнок, который вопит о том, что сам профессор был не очень-то и против, но здравый смысл всё-таки берёт верх. Неважно, что его присутствие — самое действенное и самое востребованное, неважно, что только ему одному под силу утихомирить моих внутренних демонов, неважно, что лишь рядом с ним мне на короткое время удаётся забыть об ужасных событиях недавнего прошлого.

Всё это становится неважным в миг, когда я слышу: «Не обольщайтесь, Поттер. Я разрешаю вам быть рядом со мной, чего никогда бы не позволил ни одному из своих учеников, только потому, что вы находитесь в чрезвычайно трудном положении и нуждаетесь в присутствии более сильного человека. О моих личных желаниях не может быть и речи».

Да, Снейп, как всегда, проницателен. В данном случае, даже слишком.

Другими словами, он очень тактично ставит меня на место, а я не смею возражать. В конечном счёте, что я могу предпринять?..

Абсолютно ничего. Мой профессор закрылся от меня, но в те дни, когда он в школе, я чувствую, как он осторожно наблюдает за мной и этот факт…обнадёживает. Не знаю, во что именно я верю, но моя судьба, определённо, ему не безразлична. До сих пор.

Скрип двери и шаркающие шаги заставляют меня оторваться от созерцания снежной идиллии за окном.

— Гарри, ты идёшь с нами?

Передо мной стоит Невилл в чёрных брюках, форменном сером свитере и тех самых начищенных туфлях, которые были на нём в момент нашей встречи на площади Гриммо. Учитывая то, что друг всё время ходит в кедах, данная смена обуви не предвещает ничего хорошего, плюс мрачное лицо Рона, маячащее за спиной Невилла, подтверждает самую худшую догадку.

— С сегодняшнего дня, а точнее, вечера, открывается Клуб бальных танцев.

— И что это значит? — с подозрением тяну я, хотя всё ясно, как белый день.

— Как что?! Это значит, что мы должны пойти туда!

— Подожди, «мы» — это кто? — недоверчиво кошусь на сияющего друга, творческим запалом которого можно зажигать факелы в коридорах замка.

— Мы — это ты, я и Рон! Правда, здорово?

Не успеваю я рот раскрыть, как друг вихрем уносится в гостиную с обещанием «найти ещё кого-нибудь, кто пойдёт с нами».

Рон тяжело выдыхает, присаживаясь на край своей кровати, возводит очи горе к потолку.

— М-да, здорово — не то слово, — расправляю складки мантии, перекинутой через спинку стула, вопросительно смотрю на друга. — Ты-то как докатился до того, что согласился на подобное?

Едва успеваю пригнуться от подушки, посланной «заботливой» рукой Рона. Та пролетает у меня над макушкой, глухо ударяется о стекло и приземляется на подоконник, на котором я сидел несколько минут назад.

— Я не соглашался, Гарри! По-твоему, я похож, на идиота, который жаждет танцевать? — Рон даже округляет глаза от возмущения.

— Не думаю, — рассеянно вожу ладонями по пушистому покрывалу. — Но я также не думаю, что Невилл — идиот.

Могли ли мы подумать, что через двадцать минут будем топтаться в дверях просторного зала и наблюдать за стайкой девушек, собравшихся возле огромных размеров граммофона? Таких смелых парней, как Невилл, оказывается человек десять. Каково наше удивление, когда к этим десяти присоединяется ещё шесть. Чувство, что я и Рон — два дурака, которые сами не понимают, что они тут забыли, усиливается в разы, стоит появиться Филчу. Бурча ругательства в адрес собравшихся со свойственной ему брюзгливостью и вредностью, он прогоняет девочек от граммофона и начинает натирать массивную металлическую трубу с поразительной внимательностью и заботой в каждом движении. Верная кошка крутится у ног хозяина, при виде которой мы с Роном синхронно хмуримся: именно миссис Норрис в большинстве случаев замечает нас в коридорах замка после отбоя.

Нашему с Роном ужасу нет предела, когда в зал заходит профессор МакГонагалл. Деловито оглянувшись по сторонам, волшебница привлекает внимание присутствующих, а я тут же вспоминаю четвёртый курс: именно она учила нас танцам во время Турнира трёх волшебников. Наше счастье, что мы являлись лишь сторонними наблюдателями и, в отличие от участников турнира, не обязаны были танцевать на праздничном балу. Тем не менее, тогда, три года назад, каждый юноша и каждая девушка должны были найти себе пару и обучиться этому отнюдь нелёгкому искусству, а дальше дело оставалось за малым: хочешь — танцуй, не хочешь — не танцуй.

Сейчас же посещение Клуба — дело добровольное.

Будто только осознав сей очевидный факт, тыкаю Рона в бок и предлагаю ему по-тихому уйти отсюда. Нам это почти удаётся. «Почти» потому, что кто-то окликает меня. Обернувшись, я с лёгким удивлением обнаруживаю перед собой миловидную девушку. Глядя на её, казалось бы, знакомое лицо в обрамлении пушистых тёмных волос, я пытаюсь вспомнить имя, но безуспешно. Видимо, она замечает моё смятение и, приветственно протянув ладонь, мягко произносит:

— Меня зовут Ромильда Вейн.

Неуклюже сжимаю тонкие пальцы, краем глаза отмечаю, как вытягивается лицо Рона.

— Очень приятно, Ромильда. Я…

— Гарри Поттер, знаю, — произносит она прежде меня и улыбается, а во взгляде карие глаз мелькают лукавые искорки. Затем, слегка склонив голову, добавляет. — Я подумала, не согласишься ли ты быть моим партнёром?

Откровенно теряюсь. Танцевать я практически не умею, желание научиться отсутствует полностью, но совесть не позволяет отказать девушке. В конечном счёте, пропустив мимо колкий взгляд друга, соглашаюсь. Ромильда одаривает меня лучезарной улыбкой и, властно взяв под руку, уводит в сторону других учеников, уже успевших разбиться на пары.

* * *

Пожалуй, довольным остаётся один лишь Невилл. Ещё бы, ведь я пошёл с ним, более того, нашёл себе пару (точнее, это меня нашли) и теперь точно не смогу увильнуть от следующего похода в Клуб. Рон усиленно изображает из себя обиженного, нападает на меня, пытаясь отговорить идти туда снова. Не то чтобы я испытываю желание в очередной раз оттоптать ноги несчастной, тем не менее, весьма довольной Ромильде, но…

— Да ведь она специально подошла к тебе, Гарри! — Возмущению друга нет предела. Отчаянно жестикулируя, он расхаживает по спальне, в то время как я переодеваюсь из рубашки в тёплый свитер. — Ты раньше общался с ней? Нет! С чего бы ей сегодня ни с того ни с сего предлагать тебе потанцевать?

Просунув голову в вырез свитера, одеваю очки, задумчиво прикусываю нижнюю губу.

— Не знаю, Рон… Кто их поймёт, этих девчонок.

— Тут и так всё ясно! Ведь ты, Гарри, теперь Избранный! — Даже мой резкий взгляд не может заставить друга замолчать. — Она решает завладеть твоим вниманием.

Я даже перестаю застёгивать мантию.

— Завладеть моим вниманием? Рон, откуда такие формулировки?.. И вообще, почему это так задевает тебя?

Рон резко замирает на одном месте, неожиданно краснеет и опускает взгляд. Отвечать он, видимо, не собирается. Ничего не понимаю.

Этим же вечером, когда мы с друзьями располагаемся в гостиной Гриффиндора поближе к камину и обрастаем учебниками в процессе учёбы, до моего слуха долетает обрывок чьей-то фразы:

— …видимо, никто действительно не знает, куда пропал Тот-кого-нельзя-называть.

Поправив очки, смотрю поверх учебника на группу третьекурсников, только что прошмыгнувших в проём отъехавшей картины. В руках одного из них — утренний номер Ежедневного пророка.

Гермиона не сразу обращает внимание на моё прикосновение. Отводя волосы от лица, она медленно подаётся в мою сторону, но её внимательный взгляд до сих пор остаётся прикован к листу пергамента, а перо так и дрожит в умелой руке, выводя последний завиток под буквой «g».

— Да, Гарри?

— Скажи, чьё это имя теперь боятся произносить вслух?

Кончик пера замирает. Внимательный взгляд подруги скользит по моему лицу и останавливается на лбу, там, где теперь шрам.

Всё понятно и без слов.

Откладываю своё перо, провожу ладонями по лицу.

— Что за несусветная глупость? — тихо произношу, делая значительную паузу после каждого слова.

Рон отвлекается от учебника, как-то странно смотрит на меня. Следующие слова рождаются на свет незамедлительно:

— Даже не думайте брать пример с них.

Гермиона выпрямляется, гордо расправляет плечи.

— Я не боюсь его имени.

Рон тут же кивает, полностью соглашаясь с Гермионой.

Закончив уроки, я собираю свои вещи и отправляюсь спать пораньше, так как завтра утром нас ждёт матч по квиддичу со Слизерином.

Единственное, выспаться мне не удаётся, потому что закон подлости, по всей видимости, самый действенный в мире. Утром, когда спальня наполняется голосами парней, а спустя пять минут ладонь Рона тормошит меня за плечо в попытках разбудить, я принимаю сидячее положение и мигом ощущаю, какой адской болью разражается моя голова. Отодвинув полог, тут же запахиваю его обратно — яркое солнце, как назло, ударяет в глаза, вызывая новую волну обжигающей боли.

— Эй, Гарри, что ты там копаешься? Нам пора на завтрак, а затем на матч! — звонкий голос друга перемещается по спальне, сопровождаемый тихим хлопком закрывшегося чемодана, а затем и скрипом двери, ведущей в душ.

Вторая попытка выйти на солнечный свет оказывается успешнее первой, но боль не покидает меня, даже когда мы спускаемся в Большой зал. Она странным образом концентрируется в области лба, словно выжигает голову изнутри. Очки давят на переносицу так, словно весят сотню фунтов. Зажмурившись, сдёргиваю оправу, когда чей-то безмятежный голос доходит до притуплённого сознания.

— Гарри, ты в порядке?

Даже тривиальное моргание вызывает всполохи боли, поэтому моего и без того плохого зрения хватает лишь на незначительные детали внешности собеседника: меланхоличная улыбка, светлые глаза, длинные белые волосы, смешные серьги-редиски. Это Полумна Лавгуд присаживается рядом со мной и участливо заглядывает в лицо. Мой взгляд останавливается на огромной и пушистой маске рыжего льва в руках девушки, которую она одевает на каждый матч, в котором участвует наш факультет.

— Не совсем, — с трудом проталкиваю в себя кусочек омлета, запиваю тыквенным соком.

Гермиона мгновенно отвлекается от завтрака, долго оценивает мой внешний вид. Поморщившись, объясняю, в чём дело:

— Голова болит, не выспался. Всю ночь снилась огромная змея, просто гигантских размеров. Она что-то шипела, но никто не мог понять её, кроме меня. Точнее, я сам был этой змеёй…

Осознав глупость только что произнесённых слов, начинаю выбираться из-за стола, попутно продолжая нарочито-бодрым тоном:

— Впрочем, не обращайте внимания. Это всего лишь сон. Пойдём, Рон, нам пора.

Долгий путь до стадиона проходит в молчании, нарушаемом лишь нестройным хрустом снега под ботинками да шорохом мантий: команда волнуется перед ответственным матчем, а я просто физически не могу произнести ни единого слова. Сегодня удивительно ясная погода, что хорошо для предстоящего матча, но ужасно плохо для моей головы. Белоснежный покров, окутывающий холмы и деревья, в ярких лучах солнца превращается в почти зеркальную поверхность, от малейшего взгляда на которую режет глаза, а это, в свою очередь, сильнее распаляет головную боль. Мерлин, если так будет продолжаться и дальше, я серьёзно боюсь за исход матча.

В отличие от прошлых разов, когда я давал команде долгие и серьёзные напутствия, я говорю что-то короткое и, по всей видимости, не очень убедительное, раз ребята молча переглядываются и удивлённо пожимают плечами. Взяв свою метлу, выхожу в узкий коридор и иду в сторону деревянных ворот, ведущих в самое сердце игрового поля. Гулкие шаги следующей за мной команды отражаются от низкого потолка. В какой-то момент к ним примешивается ещё добрый десяток шагов — Слизеринцы выходят из своей раздевалки. Тут и там солнечный свет проскальзывает в узкие щёлочки между досками, сияющими нитями перечёркивает пол. Замираю у самых ворот, разглядываю причудливую, но геометрически точную паутину света на полу, как возле моих ботинок появляется ещё одна пара ног, частично скрытых под изумрудной мантией. Взгляд сам собой плывёт вверх по стройной фигуре, пока не останавливается на худом лице. Эту лёгкую высокомерную ухмылку я хорошо знаю.

— Здравствуй, Поттер.

Отвечаю на рукопожатие, едва ощутимое сквозь толстые кожаные перчатки.

— Ну, здравствуй, Малфой.

Солнечные нити странным образом начинают колебаться, неровно пляшут по стенам и по форме Слизеринского ловца. Голос комментатора, приглушённый нетерпеливым гулом толпы болельщиков, доносится до нашего слуха. Считанные секунды — и мы на поле, но прежде команды успевают обменяться пожеланием хорошей игры, а Малфой снисходит до того, что улыбается мне в свойственной ему утомлённой манере. Видимо, сегодня он пребывает в хорошем расположении духа, чего не скажешь обо мне с моей беспощадной головной болью.

Ничего не предвещало бури, но так оно и есть — сильнейший снегопад становится неприятным сюрпризом, от которого один-единственный плюс: он застилает небесное светило, чьё сияние теперь не так режет глаза.

Поднявшись высоко в небо, я медленно кружу над полем в ожидании золотого мячика и едва ли могу различить кольца наших ворот. Рон превращается в расплывчатое серое пятнышко, периодически приближающееся к тому или иному кольцу, что уж говорить об остальных игроках. Примерно на моей высоте с противоположного края поля появляется ещё одно серое пятно — Драко Малфой, наверняка, так же, как и я, не обрадованный резкой переменой погоды. Буря шумит в ушах, из-за неё я совсем не могу расслышать текущий счёт. Для меня игра превращается в вяло текущее действо, пока, наконец, Малфой резко не срывается с места и не устремляется в сторону Гриффиндорских трибун. Крепче сжав коленями ствол метлы, я лечу вслед за ловцом и вскоре различаю среди непрекращающейся снежной стены золотое сияние у самого основания трибуны. Снег хлещет по лицу и залепляет очки, боль обжигает лоб, лишая возможности нормально видеть, и когда, кажется, больнее быть не может, перед внутренним взором возникает неясное видение просторного помещения и людей в длинных чёрных одеяниях, склонившихся над прямоугольным столом. Сильный порыв ветра на несколько мгновений выводит метлу из строя, ледяной страх затопляет сознание и одно лишь чудо удерживает меня в воздухе, спасая от столкновения с трибуной. Шокированные охи и вскрики раздаются со стороны гриффиндорцев, когда я из последних сил тяну ствол метлы вверх и взмываю высоко в воздух прямо над головами болельщиков. К счастью, боль на время отступает, видение рассеивается, полностью возвращая меня в реальность, и я вновь могу вернуться в борьбу за снитч. Некогда думать о пугающем поведении собственного организма.

Уже через пять минут я отчётливо различаю трепет золотых крыльев в десятке дюймов от вытянутой ладони, но резкий толчок вбок сбивает меня с верного курса. Торжествующий Малфой прибавляет скорости и почти касается снитча, но я направляю свою метлу ниже и, поднырнув под ловца, выхватываю заветный мячик прямо у него из-под носа, задев хвостом метлы его ладонь.

Именно в это мгновение боль возвращается, усиленная в стократ. Скорее ощущаю, чем понимаю, что подошвы касаются скользкого грунта, метла выскальзывает из ослабевших рук, а стадион резко переворачивается с ног на голову. Только когда что-то холодное и мокрое резко ударяет в лицо и живот, я понимаю, что секунду назад совершил самое настоящее падение. Подбородок саднит, боль бесчинствует во лбу, но это всё неважно, потому что золотой мячик надёжно прижат к моей груди.

Два часа спустя я расслабленно разглядываю отблески свечей в высоких окнах Большого зала и как никогда чувствую себя бесконечно счастливым оттого, что у меня ничего не болит, а подозрительные видения, к счастью, оставляют в покое. К счастью, рана на подбородке оказывается пустяковой, а головная боль проходит так же быстро, как и появилась. О том, что она не давала мне покоя во время матча, я никому не говорю.

Рон и близнецы восторженно обсуждают матч и уже грезят о победе над Пуффендуем в конце ноября. Гермиона и Джинни переговариваются в полголоса, то и дело поглядывая на шумных парней с искренними улыбками на губах.

От бесцельного созерцания меня отвлекает чьё-то деликатное прикосновение к плечу. Прежде чем обернуться, я отмечаю, как одновременно замолкают друзья и с каким подозрением они смотрят на того, кто потревожил меня.

Хм, а ведь, действительно, необычно.

— Поздравляю с победой, Поттер. Ловко ты меня обыграл.

Уголок губ Малфоя вздрагивает в намёке на вежливую улыбку, но он тут же возвращает своему лицу привычное выражение лёгкого высокомерия.

Благодарю слизеринца, а когда он возвращается к столу «изумрудного» факультета гордой походкой, возмущённое шипение Рона наверняка слышат все присутствующие в зале:

— Ему-то что понадобилось от тебя?

Друг слишком явно пялится на кого-то за моей спиной — к гадалке не ходи, так легко понять, чья персона возбуждает в нём столь неприкрытое негодование.

Осознав, что спокойно поесть мне не удастся, я не без сожаления смотрю на полные блюда еды и выхожу из-за стола. Вне всяких сомнений, Рон неотступно следует за мной, ибо он не оставит меня в покое, пока не получит объяснение, способное его удовлетворить.

Я решаюсь вновь заговорить, только когда за нашими спинами закрываются двери Большого зала:

— С чего ты взял, что Малфой разговаривает со мной только из корыстных побуждений? Ты же слышал, он…

Мне не удаётся закончить мысль — нетерпеливый взмах широкой ладони и последовавшая за ним гневная речь окончательно обескураживают меня:

— Ты что, не замечаешь? Они все — самые настоящие лицемеры! И Ромильда, и Малфой! Пытаются подружиться, втереться в доверие, а всё из-за того…

— Что я — Избранный, да? Это ты вновь хотел сказать? — перебиваю друга не без яда в голосе, выделяя ударением слово «избранный».

Рон замирает на нижней ступени парадной лестницы. К счастью, кроме нас, здесь больше никого нет.

— Угадал. Пойми, Гарри, так оно и есть. Слишком явен их интерес к тебе.

Голос Рона резко падает на последней фразе, кажется, затухает весь его гневный запал. Буркнув: «Хотя это тебе решать, с кем дружить», он обходит меня и тяжело поднимается по лестнице, а я провожаю взглядом его широкую спину.

Истина медленно открывается мне. Он боится, что я в силу своего, якобы, тщеславия, начну общаться с аристократом Малфоем и красавицей Вейн, забыв о старых друзьях. Поразительно, откуда в его рыжей голове подобные мысли?..

Немного повременив, возвращаюсь в башню Гриффиндора. Видимо, Рон уже в спальне. Тихо вздохнув, призываю пергамент, перо и чернильницу, устраиваюсь в кресле, стоящем в дальнем углу гостиной. Расправив бумагу на коленях, задумчиво грызу кончик пера.

Никогда ранее шрам не беспокоил меня. Конечно, я не сразу привык к нему и первое время хмурился, глядя на своё отражение в зеркале, но чтобы он болел…

Да, именно шрам становится источником утренней головной боли. Я понимаю это, когда бессознательно прикасаюсь к нему в раздевалке после матча и, стоит заметить, данное открытие нисколько не радует меня. Не зря Гермиона переживала за меня, ох, не зря…

Никто из ныне присутствующих в Хогвартсе не знает о моей проблеме, а тот единственный человек, кому я мог бы рассказать о ней, сейчас отсутствует. Что уж говорить о видениях…

Но ведь если я не могу поговорить с Сириусом с глазу на глаз, я могу написать ему письмо. Чем, собственно, и занимаю себя в ближайшие двадцать минут. Далеко не в первый раз сталкиваюсь с проблемой изложения собственных мыслей на бумаге, тем более таких необычных, как мои, но вскоре складываю пергамент втрое и, призвав тёплую мантию, отправляюсь в совятню.

Густые сумерки окутывают окрестности замка, снежное одеяло переливается россыпью драгоценных сапфиров — жаль разрушать такую красоту, но я запахиваю мантию и прокладываю извилистый путь среди снежного «моря», пересекаю замёрзший ручей, а затем поднимаюсь в гору прямиком к высокой башне с множеством маленьких окошек. Тёмные фигурки сов, отправляющихся на ночную охоту, то и дело возникают на ультрамариновом небе, их крики растворяются в морозном воздухе, а нестройный шорох крыльев слышен даже с расстояния десятка шагов.

Букля спархивает вниз из-под самого потолка и радостно ухает в знак приветствия. Птица опускается мне на плечо, сужает свои невероятные жёлтые глаза, поглядывает на холодный свет Люмоса. Погладив сову за ушком, надёжно привязываю письмо к лапе и желаю ей удачного полёта. Однако Букля, по всей видимости, не торопится отправляться в долгий путь, а забавно топчется на моём плече, как вдруг наклоняется и ласково щипает за ухо.

— Моя хорошая, ты соскучилась? — ласково перебираю белоснежные перья, отчего птица довольно ухает.

Недолго думая, выхожу из совятни вместе со своей спутницей. Присев на верхнюю ступеньку, прячу подбородок в вороте свитера. Букля осторожно перемещается с моего плеча на колено, слегка оттопыривает левое крыло и чистит клювом и без того идеальные пёрышки. Я смотрю на пушистые уши совы и думаю о своём сне, в котором странностей, хоть отбавляй.

То, что я как будто был змеёй — чистейшая правда. Необычно было ощущать себя существом без конечностей, но вместе с тем чувства были настолько естественны, что даже удивительно. Второй странностью было то, что я следовал за каким-то человеком. Да что там следовал… Откровенно полз по полу вслед за чёрной мантией, слыша лишь шорох собственной кожи о гладкий пол и стук каблуков идущего впереди меня человека. Шипение заполняло вытянутое пространство, отражалось от каменных стен, и вскоре я осознал, что это не просто шипение, которое издаёт змея, а слова на каком-то странном языке и я понимал их смысл…

Непоколебимая уверенность, что мой сон и видение во время матча связаны между собой, настораживает и удивляет одновременно. Ещё и шрам ни с того, ни с сего начинает напоминать о себе. Это определённо связано с Волдемортом. Ох, не нравится мне всё это.

Букля привлекает моё внимание негромким уханьем. Моргнув, трясу головой, отгоняя нехорошие мысли, осознанно смотрю на свою птицу. Сложив крылья, она перемещается по моей ноге короткими приставными шагами и замирает так близко, что я ощущаю её тепло даже сквозь толстую мантию. В больших жёлтых глазах столько мудрости и понимания, что я невольно изумляюсь проницательности этих замечательных птиц. Острые коготки мягко сжимаются на ткани брюк, небольшой свёрток прячется под мягким оперением. Поколебавшись, всё-таки отвязываю письмо от лапки совы, удивлённо ухнувшей, когда пергамент безвозвратно исчезает в пламени Инсендио.

— Я передумал, так что ты можешь отправляться на охоту.

Коротко улыбнувшись, отпускаю Буклю и ещё долго смотрю на её удаляющийся силуэт, пока он окончательно не сливается с тёмными кронами деревьев Запретного леса.

Это только моя проблема. Не стоит волновать Сириуса лишний раз, который только недавно смог оправиться от нападения Пожирателей на Нору.

Отряхнув полы мантии от снега, возвращаюсь в замок размеренным шагом, смутно осознавая, что я успеваю войти в высокие двери до отбоя, но буквально на самом пороге новое видение принимает меня в свои неласковые болезненные объятия. Всё тот же зал, погружённый в полумрак, тот же длинный дубовый стол, те же люди в чёрных мантиях. Картина смазывается, ускользает от меня, но я силюсь ухватиться за неё, досмотреть, понять. Глаза закрываются скорее бессознательно, чем намеренно, ноги подкашиваются, но спина почти мгновенно находит опору. Уже неважно, что происходит в реальности, я весь там, в том зале…

Точка зрения неестественная, низко-низко над уровнем пола. Смутно знакомый шорох и шипение. Мерлин, я вновь змея…

Видение вновь расплывается, но через мгновение обретает чёткость: я уже на столе, подползаю к огромному и по виду весьма древнему фолианту, страницы которого исписаны очень мелким и убористым подчерком. От книги исходит зло, но змею это, как ни странно, не пугает, наоборот, я буквально ощущаю её радость — ту радость, на какую вообще может быть способно пресмыкающееся. В поле зрения попадает множество человеческих рук: одни, судя по длинным ногтям и дорогим украшениям, принадлежат женщине, которая почти благоговейно гладит уголок страницы, другие, явно мужские, с тонкими аристократичными пальцами водят по строчкам, третьи, тоже мужские, но отнюдь не лишённые лоска и изящества, теребят наконечник трости в форме головы змеи, словно в предвкушении чего-то.

— Видите, мой Лорд, мы нашли способ!

Этот высокий женский голос. Беллатриса Лестрейндж. И эти слова… «Мой Лорд».

Взгляд змеи фокусируется на лицах волшебников, и прежде чем я успеваю что-либо подумать, видение резко прерывается, боль несколько притупляется, но пока что не думает оставлять меня.

Реальность наваливается со всей присущей ей силой, разом ударяя в глаза дрожащим светом факелов и холодом каменного пола. Не с первого раза мне удаётся сконцентрировать внимание и понять, где я нахожусь. Мысли обрывками скачут в моей голове, как пикси в клетке: страшная книга, змея, Лестрейндж, Крауч-младший, Петтигрю, Макнейр, Малфой-старший, Снейп и незримый Тёмный Лорд. Безумный коктейль, который отшибает последние крохи здравого рассудка.

Я абсолютно уверен, что это не просто безумная фантазия моего сознания и даже не просто видение. Это — то, что происходит прямо сейчас, именно в эту секунду, потому что всё слишком реалистично, слишком правдоподобно. Будто я сам присутствовал в том зале среди Пожирателей Смерти.

И вопрос без ответа: как я смог подсмотреть? Почему я — змея? И где же Тёмный Лорд? Я не видел его в том зале, но он определённо был там, раз Беллатриса обращалась к нему. Получается, он вернулся?..

Моё счастье, что в такое время в коридорах замка нет ни единого ученика и никто не может стать свидетелем моих приступов.

Стоит мне опереться на стену в попытке подняться на ноги, как парадные двери, в которые я вошёл неопределённое время назад, с тяжёлым гулом распахиваются, впуская в замок…

О, Мерлин Всемогущий, нет, только не он! Я не мог предположить, что он может так быстро вернуться.

Стискиваю зубы до неприятного скрипа, резко отнимаю руку ото лба в надежде, что Снейп не заметит этот жест, но боль и не думает отступать, неприятно пульсирует в голове, не такая невыносимая, как прежде, но всё же.

— Поттер, что вы здесь делаете? — холодный голос эхом отражается от каменных стен, а сам мастер зельеварения замирает на полушаге, сверля меня возмущённым взглядом.

Ругаясь про себя, прикладываю неимоверные усилия для того, чтобы всё-таки подняться на ноги. Тело играет со мной злую шутку, и с очередной волной боли ладонь инстинктивно прижимается к разбушевавшемуся шраму, а лицо наверняка искажается в болезненных муках.

В ужасе замечаю, как разглаживаются мимические морщины над переносицей профессора и сквозь напускное недовольство на краткий миг пробивается неподдельное беспокойство. В другой ситуации я бы только порадовался, но не сейчас, когда мне всеми фибрами души хочется поскорее убраться отсюда.

Надеюсь, Снейп простит моё неподобающее поведение, так как я, не удостоив профессора ответом, отталкиваюсь от стены и начинаю движение в сторону спасительной Гриффиндорской башни.

Но мне не позволяют.

— Гарри, в чём дело? — ни капли былой стали в голосе, ни грамма возмущения во взгляде. Сквозь тёплую мантию я чувствую прикосновение его замёрзших рук к моим плечам. Ноги совсем не слушаются меня, а тело так и тянет в спасительные сети его объятий, но я пытаюсь держаться из последних сил. Он же сам сказал, он же дал понять, что мы больше не имеем права на подобные взаимоотношения.

Какое, к чёрту, «мы»?..

— Ни в чём, профессор, просто не выспался, — бурчу первое, что приходит на ум, упорно пряча взгляд.

Я не собираюсь сдаваться. Я не хочу жаловаться и, тем более, не хочу выглядеть слабым в его глазах. Он достаточно насмотрелся и наслушался. В конце концов, он — не моя жилетка.

— Не лги мне. Я же вижу, что ты не в порядке.

Отворачиваюсь, когда Снейп пытается взять моё лицо в свои ладони, отступаю на шаг в сторону лестницы, но он не позволяет мне уйти. Какая-то эмоция, видимо, понижает нотки его голоса, который звучит так близко, но я не осмеливаюсь поднять взгляд выше уровня профессорской груди.

— Убери своё упрямство куда подальше и посмотри на меня.

Не знаю, что действует на меня сильнее: низкий, словно бархатный, но не лишённый настойчивого оттенка, голос или холодные пальцы, сжавшие мои предплечья. Я повинуюсь и с замершим сердцем встречаюсь взглядом с тёмными глазами.

Что-то переворачивается в животе, когда он долго и внимательно изучает мой шрам. Чёрт-чёрт-чёрт, надо вырваться, надо убежать, лишь бы не рассказывать, в чём дело. Я достаточно вылил негатива на этого человека, я переступил границу и не имею права продолжать в том же духе.

Только его согревшиеся ладони не думают отпускать меня, слегка запрокидывают мою голову и одним движением отодвигают чёлку. Шрам отзывается на осторожное прикосновение лёгкой, но всё же неприятной болью, а я мысленно кляну себя за излишнюю чувствительность. Конечно же, Снейп замечает, как я морщусь и неосознанно сжимаю пальцы на его мантии в безмолвной просьбе прекратить прикосновение, вызывающее дискомфорт. Возможно, у меня галлюцинации на болевой почве, но на лице профессора появляется выражение такой обеспокоенности, какого я не видел никогда ранее. Да, это действительно галлюцинации, иначе быть не может.

Стараясь не показаться совсем уж бестактным, отступаю на два шага, и на этот раз он отпускает меня.

— Прошу прощения, профессор, мне пора возвращаться в башню, скоро отбой.

К моему удивлению, Снейп задумчиво кивает, но не думает отводить от меня странный во всех пониманиях взгляд. Поджав губы, скованно желаю ему спокойной ночи и спешу возвратиться в башню Гриффиндора, почему-то чувствуя себя безумно паршиво, и дело вовсе не в шраме, который успевает успокоиться.

* * *

Будь он проклят. Будь он проклят вместе с Пожирателями и Пророчеством. Будь он проклят…

— Не помешаю?

Встрепенувшись, поправляю очки и встречаюсь с усмешкой в серых глазах. Мерлин всемогущий, я что, ругался вслух при Драко Малфое?

— Нет, нисколько.

Резво соскакиваю с подоконника, из-за чего становлюсь значительно ниже ухмыляющегося слизеринца. Он прислоняется к стене, прячет руки в карманах брюк.

— Мне на короткое мгновение показалось, что ты кого-то проклинаешь, — белокурая голова вопросительно склоняется, из-за чего тонкая прядка волос выбивается из идеальной причёски.

Кусаю губы, растерянно терзаю ни в чём не повинный край джемпера. Проницательный взгляд неожиданного собеседника несколько смущает меня.

— В том-то и дело, что тебе всего лишь показалось, — натянуто улыбаюсь, а ухмылка Малфоя превращается во вполне безобидную улыбку.

— Расслабься, Поттер, я не сделаю тебе ничего плохого. Многие ошибочно полагают, что мы, слизеринцы — редкостные злодеи и изворотливые змеи. Конечно, в силу своего факультета мы наделены хитростью и весомой долей изворотливости, ведь не зря же Распределительная шляпа определяет нас на Слизерин? — Малфой хитро прищуривается и продолжает. — Тем не менее, каждый из нас — аристократ с соответственным воспитанием, не обделённый благородством и утончёнными манерами.

Только сейчас замечаю, что у него необычная манера разговора, словно он делает великое одолжение тем, что разговаривает с тобой — медленно, растягивая некоторые гласные, но при этом его речь чёткая и не скомканная, какая порой бывает у меня.

— Тем не менее, некоторые из вас опускаются до далеко не лестных высказываний в мою сторону, — отвечаю в тон блондину, а он лишь пожимает плечами.

— Всем мил не будешь.

Согласно киваю, поворачиваюсь лицом к окну, щурюсь на расплывчатый солнечный диск, свет которого способен лишь отражаться от снежной глади, но не более. Ни грамма тепла.

Тихий шорох ткани о каменную поверхность — Малфой следует моему примеру, замирает на почтительном расстоянии, но всё же достаточно близко, чтобы я смог почувствовать необычность ситуации. Некоторое время проходит в молчании, слышны лишь отдалённые голоса детей с улицы да тихий гул двигающихся лестниц. Мы находимся в одном из крыльев пятого этажа, куда редко заходят ученики.

— Том Реддл… Он же выпускник Слизерина и наверняка его знает твой отец.

Пытливо всматриваюсь в тонкий, даже изящный профиль слизеринца. Не спорю, я лицемерю, ибо отлично знаю, что отец Драко, Люциус Малфой, является Пожирателем Смерти, иначе, что он делал вчера на собрании подданных Тёмного Лорда? Просто мне интересно, что ответит Малфой-младший.

Драко заговаривает не сразу, а когда делает это, то в его лице не меняется ровным счётом ничего. Смутно размышляю над тем, что, возможно, подобная непробиваемость является общей чертой всех слизеринцев.

— Безусловно, мой отец учился вместе с Реддлом. Зачем ты спрашиваешь? — Последняя фраза получается несколько жёстче, к тому же Малфой поворачивает своё лицо ко мне и вопросительно изгибает бровь.

— Думаю, мой интерес легко объяснить, — уверенно отвечаю, нисколько не проигрывая в войне наших взглядов.

Вскоре напор слизеринца смягчается и он, вновь обратив свой взор на красоту за окном, произносит с едва различимой усмешкой в голосе:

— Не в правилах слизеринцев сдавать своих же. Думаю, гриффиндорцы придерживаются того же мнения.

На этом мы и расходимся, а я впервые серьёзно задумываюсь над истинными причинами его внезапного интереса к моей персоне.

Жизнь научила меня тому, что не стоит верить ложным стереотипам. Да, его отец — Пожиратель Смерти, но кто сказал, что Малфой — тоже? Или, по крайней мере, желает пойти по стопам своего отца. Бесспорно, в аристократичных семьях всё несколько по-иному, но стоит вспомнить о Снейпе, как я наотрез отказываюсь думать что-либо плохое о Драко. Как говорится, до первой бури.

От мыслей меня отвлекает голубое сияние в конце коридора, которое вскоре трансформируется в большого Патронуса — феникса. Птица подлетает ко мне, гордо расправив крылья, и голосом Дамблдора извещает о том, что директор желает видеть меня в своём кабинете как можно скорее.

Патронус тает на глазах, а я ещё раз смотрю в окно на фигурки первокурсников далеко внизу, которые лепят снеговиков и заливисто смеются, бросая друг в друга снежки.

Мог ли я в их возрасте предположить, каким «весёлым» получится мой седьмой год обучения в Хогвартсе?..

Конечно же, не мог.

Шумно выдохнув, прячу руки в карманах и бреду в сторону кабинета Дамблдора, непоколебимо уверенный в том, что мой визит не сулит ничего хорошего.

Маленькое и очень аккуратное изделие на тонкой цепочке. Загадочный предмет можно принять за кулон, но вряд ли подобная безделушка будет лежать на краю стола директора, да и «безделушкой» это не назовешь. Исключительно мастерски выполненный механизм, о природе которого я, к сожалению, ничего не знаю.

Внезапный дерзкий порыв толкает мою ладонь к вещице, когда голос Дамблдора пронзает тело разрядом испуга:

— Странная штука время. Своенравное и неумолимое, оно меняет свою скорость вне зависимости от наших желаний: то бежит слишком быстро, то тянется, как малиновая жевательная резинка из Сладкого Королевства. Однако если мы не имеем возможности повлиять на его ход, мы можем прокручивать уже случившиеся эпизоды в надежде что-либо исправить.

Мягкая улыбка волшебника, вышедшего из тени высокого стеллажа, и жест, которым он приглашает меня занять одно из кресел для посетителей кабинета, обнадёживают меня. Я с радостью перевожу дух и опускаюсь на мягко пружинящее сидение.

Янтарное сияние свечей приятно контрастирует с синевой вечернего небосклона за окном — это только усиливает ощущение уюта и радости от того, что я нахожусь в тёплом кабинете вне досягаемости намечающейся бури. Передо мной источает соблазнительный аромат чашка травяного чая, а директор выглядит так добродушно.

В неверном свете его лицо кажется ещё старше, только в мудрых глазах, окружённых сеточкой мимических морщин, можно разглядеть озорной блеск и лукавинку.

Сегодня волшебник облачён в мантию аметистового цвета, на роскошной ткани серебряными нитями вышиты шестиконечные звёзды, точно такие же украшают колпак на седовласой голове.

Дамблдор пододвигает ко мне хрустальную вазочку с засахаренным мармеладом. Вздыхаю и беру угощение, кошусь на постепенно сгущающуюся темноту за окном. Директор размешивает сахар в своей чашке, пристраивает ложечку на блюдце и, соединив кончики пальцев, миролюбиво спрашивает:

— Как твои дела, Гарри?

Прожёвываю мармелад и нарочито бодро отвечаю:

— Всё хорошо, сэр.

Дамблдор ведёт подбородком, пламя свечей отражается в стёклышках-полумесяцах, отчего я не успеваю понять характер его взгляда.

— Что ж, это радует. Однако я не думаю, что тебе стоит скрывать что-либо от меня, — сделав значительную паузу, директор добавляет. — Тебе есть, что рассказать мне?

Где-то я уже слышал подобный вопрос. Не без волнения встречаю внимательный взгляд волшебника и отмечаю, как затихают многочисленные подвижные механизмы, расставленные тут и там по всему кабинету.

Он прав, нет смысла скрывать, и я более чем уверен, что Снейп успел поделиться с Дамблдором своими опасениями насчёт моего состояния.

Сжимаю пальцами подлокотники и очень надеюсь на то, что мой голос не будет звучать испугано.

— Шрам…он беспокоит меня. К тому же, меня мучают необычные видения.

Что ж, моё откровение нисколько не удивляет волшебника, а я, в свою очередь, не удивляюсь отсутствию у него реакции. Конечно же, это мой замечательный профессор поставил директора в известность.

Но вот пушистые брови Дамблдора сходятся к переносице, а рассеянный взгляд устремляется в бесцельное путешествие по затенённому кабинету. Конечно, Снейп ничего не знает о видениях, и подобная новость становится неожиданностью для директора. Я стараюсь утихомирить эмоции, готовые вот-вот разбушеваться от неизвестности, которая может таить в себе самые ужасные ответы на один-единственный вопрос.

— Не буду обнадёживать тебя, Гарри, но и пугать тоже не стану. Я действительно не знаю причину подобного поведения твоего шрама. Если ты расскажешь мне подробнее, я, возможно, смогу развеять твои сомнения или…

Оборвав предложение на полуслове, он указывает на чай, к которому я даже не успел притронуться. Когда я смыкаю ладони вокруг тёплой, но не обжигающей чашки и вдыхаю чудесный аромат, мне действительно становится немного легче. Может, там какие-то особые травы успокаивающие?..

— Итак, расскажи мне, в чём выражается твоё беспокойство?

Сделав большой глоток, я делюсь с Дамблдором своими воспоминаниями и ощущениями. Когда я, наконец, замолкаю, директор медленно откидывается на спинку своего кресла. В этот раз на его лице застывает крайне озадаченное, даже хмурое выражение. Поразмыслив над чем-то, мне неведомым, он вновь обращает на меня своё внимание.

— Ты действительно уверен в том, что видения — не просто фантазии твоего разума?

— Безусловно, сэр! Видения были настолько ясные и правдоподобные, будто я — на самом деле змея! Более того, профессор Снейп вошёл в главные ворота замка через несколько минут после того, как я видел его в том зале. Это ли не доказательство реальности видений?

Я так горячо отстаиваю свою правоту, что даже не замечаю, как несколько капель чая проливаются через край и приземляются на брюки.

Директор обдумывает мои слова. Он покидает своё кресло и поднимается по каменным ступеням на высокий подиум, откуда хорошо обозревать круглый кабинет, устремляет свой взор в высокое стрельчатое окно. Отсюда снизу мне, к сожалению, не видно его лица, которое наверняка освещается сиянием полной луны, выглянувшей из-за тёмных туч. Опустив подбородок на сцепленные в замок ладони, я замечаю, как серебрятся пушистые волосы на виске волшебника и как благородно переливается бархат богатой мантии.

— Магия — очень тонкая материя, Гарри. Даже сейчас, спустя тысячи сменивших друг друга поколений, волшебники не могут сказать, что они знают о магии абсолютно всё. Она меняется вместе с нами, становится более прекрасной или ужасающей — в зависимости от волшебников, но непременно захватывает дух и загадывает нам всё более неразрешимые загадки. С одной из таких загадок мы столкнулись лицом к лицу.

Дамблдор оборачивается. Я смотрю на него и ощущаю, как сердце пропускает удар. Сейчас, в холодном свете луны, не разбавленном мягким свечением фитилей восковых свеч, директор выглядит как истинный волшебник в полном смысле слова. В невероятной красоты мантии, с длинными пушистыми бородой и волосами, словно сплетёнными из сияющих нитей, которые хочется потрогать, чтобы убедиться в их реальности, в глубоком колпаке и очках-половинках, с ясным взглядом и едва заметной улыбкой. Именно таких волшебников я видел в детских книжках. Именно таких волшебников я видел в своих мыслях, и что-то близкое к благоговению возникало в моей детской восторженной душе перед таким добрым и светлым магом.

Тем временем, Дамблдор вновь отворачивается к окну и продолжает свою речь. Говорит он не очень громко, но достаточно для того, чтобы я мог слышать его, не напрягая слух. Голос его мягкий, обволакивающий, кажется, его даже можно потрогать. Поразительно, но одновременно он звучит убедительно и — так же, как в случае со Снейпом — заставляет внимать, не решаясь прервать своими неуместными комментариями.

— Только магия, особенно тёмная, оставляет следы. Так, Волдеморт не мог исчезнуть бесследно, и я считаю, что он оставил напоминание о себе не только в виде шрама на твоём лбу, Гарри, но и что-то ещё. Мы должны узнать, что это, должны быть чрезвычайно внимательны, чтобы не пропустить ни единой зацепки, ни единого знака. Возвращаясь к твоим видениям, я не без стыда могу сказать, что теряюсь в догадках. То, что ты неизвестным образом смог проникнуть в сознание другого живого существа на большом расстоянии… Подобное доступно только весьма и весьма опытным магам — легилименторам.

Конечно, стремительность Дамблдора никогда не сможет поспорить со стремительностью Снейпа, но даже для своего возраста директор двигается очень быстро. Ловко спустившись с подиума, он вновь занимает своё кресло. Опустив ладони тыльными сторонами на стол, волшебник подаётся вперёд, и я вижу, как решительность и уверенность в собственной правоте преображает его лицо.

— Тело каждого из нас — это своеобразный сосуд для магии. Подобно тому, как родитель воспитывает те или иные качества в своём ребёнке, каждый волшебник растит и дисциплинирует свою магию. Чем больше он прикладывает усилий, тем могущественнее она становится. Бесспорно, многое зависит от способностей, заложенных при рождении, от природного дара. Я веду к тому, что магическая сила Волдеморта не могла просто раствориться в воздухе, она непременно должна была найти себе новый сосуд.

С последним словом Дамблдора тишина разбрасывает свои задумчивые сети. Я ясно понимаю, что имеет в виду директор, но медленно открывающаяся истина не вселяет надежду в моё разволновавшееся сознание. Сглотнув, провожу влажными ладонями по коленям, перебираю стопами под креслом, не в силах найти удобное положение.

Мысль о новом «сосуде», абсолютно безумная и неприемлемая, мелькает в голове, но я мгновенно отметаю её. Видимо, смятение отражается на моём лице, раз Дамблдор несколько виновато улыбается в бороду и, подливая в кружку чай, который чудесным образом не остывает, говорит тихо и мягко:

— Я обещал не пугать тебя, но, насколько могу судить, не сдержал своего слова. Прости меня, Гарри. Я строю предположения, которые, к несчастью, находят подтверждения в книгах. Тем не менее, не стоит заранее отчаиваться и думать о худшем. Истина, столь надёжно скрытая, не откроется нам сразу, да и я из-за должности директора Хогвартса не могу покидать замок на длительный период в попытках добыть ценную информацию. Правда, у нас есть Орден, подавляющая часть которого работает в Министерстве Магии, а оно — первейший источник информации.

Волшебник подмигивает мне, а я вновь принимаюсь за чай, который действительно успокаивает нервы.

— Время уже позднее, но, думаю, у нас ещё есть полчаса для того, чтобы я успел рассказать тебе кое-что важное. Надеюсь, ты не будешь против, если мы расположимся вон там? — он указывает в сторону подиума. — Оттуда открывается изумительный вид.

Директор не обманул меня, вид поистине чудесный. Высокое стрельчатое окно в пол выходит на восточную сторону замка. Наверняка, отсюда можно наблюдать рассвет. Сейчас природа не скупится на цвета и щедро окрашивает снежные сугробы в интенсивные оттенки синего. Сумеречная вуаль укрывает холмы, далёкие и величественные, они подпирают своими покатыми плечами пышные снежные тучи, завораживающие своей загадочностью и угрюмостью.

В центре подиума оказывается круглый кофейный столик в компании двух уютных на вид кресел, обитых кремового цвета тканью.

Завороженный красотой за окном, не сразу замечаю, как бесшумно к нам подплывает фарфоровый чайник, две чашки и вазочка с аппетитным мармеладом. С тихим стуком они касаются поверхности стола.

— Я помню Тома Реддла ещё с его школьных времён. Тогда я занимал должность преподавателя Истории магии и всегда с интересом наблюдал за тем, как маленькие дети, которые, казалось, только вчера были на церемонии распределения по факультетам, постепенно вырастают во взрослых самостоятельных волшебников. Они дружат, влюбляются, учатся, радуются и разочаровываются — как каждый из нас. Том был интересной, заметной личностью, и я неустанно наблюдал за ним с повышенным интересом и вниманием. Харизматичный и талантливый, успешный и целеустремлённый, он собрал вокруг себя лучших из лучших учеников Слизерина, многих из которых ты знаешь не понаслышке: Беллатриса и Нарцисса Лестрейндж, Люциус Малфой, Северус Снейп — они являли собой ближайшее окружение Тома. Поверь, тогда, много лет назад, ничто не указывало на то, что этот молодой человек сможет вершить настолько страшные дела. Даже после того, как он покинул стены Хогвартса, я слышал о нём много чего интересного.

— Например? — устраиваюсь удобнее в кресле и весь превращаюсь в слух.

Дамблдор проводит пальцами по густой бахроме у основания подлокотников и продолжает:

— Например, то, что он два года работал в лавке зелий в Лютном переулке. Хоть она и располагалась в столь необычном месте, овеянном тёмной магией, лавка пользовалась успехом, поскольку в ней можно было найти такие составы, каких не сыщешь во всей Великобритании. Я не знаю всей правды, но подозреваю, что за изготовлением многих из них стоял очень талантливый и опытный мастер.

Я понимаю, что Дамблдор скромничает, говоря о своей неосведомлённости, и нахожу подтверждение в его лёгкой улыбке.

— Профессор Снейп?

Я даже отставляю чашку с недопитым чаем, когда директор делает утвердительный кивок.

— Именно. Правда, сам он воздерживается от комментариев на данную тему.

Едва удерживаюсь от того, чтобы не хмыкнуть: это в его стиле.

— Однако я слишком долго живу на этом свете, чтобы не суметь разглядеть истину даже за самой нерушимой маской.

Чего и следовало ожидать.

На этом Дамблдор замолкает и, судя по всему, не ждёт от меня ответа. Без особого интереса наблюдаю за тем, как неумолимо раздуваются тучи, как дюйм за дюймом они скрывают темнеющее небо.

— Что заставило его в одночасье сорваться с места и покинуть Великобританию? Да, он уезжает в Албанию для того, чтобы обучаться у одного выдающегося волшебника. Тогда почему спустя несколько лет он накладывает на него Заклятие Забвения и возвращается оттуда совершенно другим человеком, раз вы утверждаете, что тот Том Реддл, которого вы знали, не был способен на убийство? Почему он величает се6я Тёмным Лордом, почему превращает лучших друзей в Пожирателей Смерти и начинает убивать каждого, кто подходит под описание Избранного?

Я резко замолкаю, медленно осознавая, что я только что наговорил, и каменею под пронзительным и неоднозначным взглядом директора. Помрачнев, он бездумно гладит бороду, шевелит губами, которые выдают его лёгкую растерянность, но вскоре берёт себя в руки.

— Вижу, ты многое успел разузнать. Что ж, это несколько облегчает мою задачу.

Тяжело и даже как-то по-старчески вздохнув, Дамблдор отходит к краю подиума и замирает в таком положении, что я могу видеть лишь его спину, укрытую мантией и пышными нитями седых волос. Когда он всё-таки поворачивается ко мне лицом, я вижу отражение растерянности и глубочайшей усталости в выражении его лица, в постановке головы и даже интонации голоса. Не то чтобы я испытал шок в тот момент, но увидеть директора, Дамблдора, одного из самых могущественных волшебников в момент слабости…

— Можешь ли ты представить себе, Гарри, скольких людей мне пришлось подвергнуть опасности? Десятки рискуют своими жизнями для того, чтобы раздобыть достоверную информацию о планах Реддла с того момента, как у меня появились первые подозрения на его счёт. Летним вечером я пригласил твоих родителей и поведал им о Пророчестве. Лили долго не могла поверить в то, что именно Том Реддл, которого она хоть поверхностно, но знала, совершает эти чудовищные нападения на семьи магов.

— Я всегда говорил ей, что она слишком добра к тем, кто этого не заслуживает, — подавленно бормочу и опускаю подбородок на подставленные ладони.

Дамблдор отвечает не сразу, видимо, подбирает нужные слова, но когда он подходит ко мне и касается рукава джемпера, его мягкий, почти бархатный голос окутывает меня:

— Не буду спорить с тобой, Гарри, потому что ты прав, но именно это и отличало её от всех остальных. Её светлая душа не могла мириться с тем, что кто-то способен убивать других людей, а кому-то приходится служить на стороне зла во имя добра для самых близких людей.

Догадка наверняка вспыхивает в моём вмиг взметнувшемся взгляде, раз директор горько качает головой. Очень осторожно похлопав по моей ладони, он безмолвно приглашает меня следовать за ним.

Мы спускаемся с подиума, удаляемся вглубь кабинета, где за стройными стеллажами, рядом с большой, но утончённой моделью Солнечной системы, выполненной из почернённого серебра, на золотой жёрдочке гордо восседает любимая птица Дамблдора, феникс Фоукс. Это чудесное создание ещё с детства вызывало во мне трепет и восхищение, к тому же, Фоукс — первый и последний феникс, которого я видел собственными глазами, а не на страницах детских книжек.

Увидев своего хозяина, птица приосанивается и, слегка расправив крылья, склоняет огненную голову, увенчанную тонким веером солнечно-жёлтых перьев, в приветственном и одновременно уважительном жесте.

— Да, Лили плохо переносила то, что Северус общался с Томом, а в последствии стал Пожирателем Смерти, хотя и из благих побуждений, если можно так выразиться. Именно ему мы обязаны первейшей информацией о делах Волдеморта, и именно его она хотела сделать Хранителем.

Спрятав руки в карманах, я склоняю голову на один бок и заворожено смотрю на то, с какой лаской Дамблдор гладит нежное оперение на грудке феникса.

— Так почему не сделали? — глухо отзываюсь.

Волшебник поворачивает голову в мою сторону и улыбается так, как обычно делают взрослые, объясняя детям простые истины.

— Мой мальчик, стань Северус Хранителем, это сразу бы увеличило шанс того, что Волдеморт смог бы проникнуть в ваш новый дом. Заклятие Фиделиус — одно из самых сложных, а сложная магия, как правило, штука хитрая. Чтобы тебе было понятно, вспомни о Выручай-Комнате: очень многое зависит от того, что ты просишь у неё, поэтому даже самая, казалось бы, точная формулировка может оставить лазейку для нежелательных гостей. Тоже самое и с заклятием Фиделиус.

Медленно приблизив ладонь к чудо-птице, я касаюсь изящного изгиба сложенных крыльев.

— С заклинанием мне всё понятно, но, директор, насчёт профессора Снейпа…Это же настоящий абсурд! То, что Хранителем стал не он, а этот жалкий трусливый Питер Петтигрю, — это разве не рискованно? Да, они оба — Пожиратели Смерти, но в отличие от профессора Питер — самый настоящий предатель. Профессор ни за что не выдал бы мою семью… Прошу прощения.

Поморщившись от дискомфорта в резко сжавшемся горле, я возвращаюсь к директорскому столу и сажусь в кресло, которое занимал ранее. За окном прямо на уровне глаз луну поглощает снежная туча, отбрасывающая густую и мрачную тень на снежный покров, тускнеют мелкие кристаллики снега, облепившие узкий подоконник. Складывается такое впечатление, что туча намеренно бездействует, осторожно подкрадывается к замку, чтобы уже потом обрушиться на него непрекращающимся снегопадом.

Тихий шелест ткани о каменный пол извещает меня о том, что директор приближается ко мне, а уже спустя мгновение я ощущаю тяжесть его ладоней на своих плечах.

— Жизнь очень загадочна и непредсказуема, Гарри. Она способна настроить друг против друга лучших школьных друзей или заставить одних подчиниться другим. Она может незаслуженно отбирать целые года, десятки лет, а может даровать спасение в лице тех, от кого мы меньше всего этого ждём. Не вороши прошлое, Гарри, не ищи виноватых и, уж тем более, не таи в себе чувство ненависти и мести — это делает нас хуже тех, из-за кого нам приходится страдать. В конечном итоге, все наши деяния — плохие и хорошие — возвращаются к нам зачастую в несколько необычном виде.

Я старательно храню молчание, ибо слишком многое томится в моей душе, переворачивается, как в калейдоскопе, в голове, и, боюсь, мне не удастся придать осмысленную форму хотя бы одной из мыслей.

То ли отсутствие зрительного контакта с Дамблдором, то ли его тёплые ладони, до сих пор покоящиеся на моих плечах, так действуют на меня, но мне удаётся выудить самую яркую, а оттого самую болезненную мысль. Голос резко садится, словно я до этого кричал часа два, не умолкая:

— Только однажды это не сработало. Мама пожертвовала собой ради меня. Тогда она встала между мной и Волдемортом, раненая, опустилась на колени, закрывая меня собою, и просила о том, чтобы он убил её, но только не меня. Она отдала свою жизнь в обмен на мою…

Чувство, словно все внутренние органы разом окаменели, возвращается ко мне, а перед внутренним взором так и стоят влажные глаза мамы, когда она обернулась, чтобы взглянуть на меня в последний раз.

Впоследствии я долго не могу вспомнить, чем закончился разговор и когда директор успел проводить меня до двери, так как я прихожу в себя только возле статуи горгульи. В ужасно избирательной памяти всплывают слова Дамблдора о том, что он знаком с тем самым Леотримом, у которого учился Реддл, и не более того. На этом нить разговора обрывается.

Сколько раз я зарекался не вести ни с кем разговоры на тему смерти родителей. У меня получается держать себя в руках, а память словно покрывается тонкой плёнкой забытья, похожей на вакуум, но стоит кому-то затронуть эту тему, плёнка рвётся, оголяя живые нервы, и меня уносит. Три месяца уже прошло, а чувство потери такое же сильное, как и прежде.

Шаги сбиваются на последних ступеньках, когда я замечаю одинокую мрачную фигуру профессора зельеварения возле горгульи. Скованно пожелав доброй ночи, я уже хочу обогнуть Снейпа, но его ответ останавливает меня:

— Отнюдь, Поттер, я здесь исключительно по вашу душу.

Мой раскрытый в немом удивлении рот заставляет профессора устало закатить глаза. Не удостоив меня ещё хотя бы словом, он едва различимо хмыкает и обходит меня. Гладкая чёрная ткань его мантии скользит по моей ладони и неумолимо устремляется вслед за своим строгим хозяином. Гулкое эхо стремительно удаляющихся шагов приводит меня в чувства.

Тяжело выдохнув, оборачиваюсь вокруг своей оси и догоняю Снейпа, с трудом подстраиваюсь под его широкий шаг, но не решаюсь поравняться с ним, а следую с небольшим отставанием. Как и следовало ожидать, наш путь лежит в сторону Гриффиндорской башни. Глядя на его прямую спину и гордо расправленные плечи, вспоминаю слова Дамблдора о вынужденной роли Снейпа. В голове не укладывается, как ему удалось не утратить самообладания, да и вообще, как ему удалось не потерять самого себя, не сломаться, потому что такой судьбы, какая выпала ему, даже врагу не пожелаешь. Я ни за что бы так не смог. Я едва ли выдерживаю действительность после смерти родителей.

Ладони начинают гореть от того, что мне до скрипа зубов хочется вновь дотронуться до его мантии в попытке привлечь внимание, хочется спрятаться в тепле его рук, как маленькому обиженному ребёнку. Я никогда не смогу стать таким же сильным, как он, но я хочу, чтобы он просто был рядом, а не отдалялся от меня, не объясняя причины.

Просто он — моя последняя зацепка в этой жизни. Больше мне не за что держаться.

Мысль, которую по праву можно назвать гениальной, озаряет моё сознание.

— Прошу прощения, профессор, но ведь вы, насколько я помню, владеете искусством легилименции?

Мерлинова борода, одно только чудо тормозит меня в паре дюймов от профессорской спины, когда тот резко останавливается посреди лестничного марша, ведущего прямиком к портрету Полной Дамы. Кашлянув, неловко спускаюсь на три ступени, что ещё больше усугубляет разницу в росте, которая и без того велика.

Книга, раскрытая наподобие «птички» страницами вниз, лениво проплывает мимо (наверняка, кто-то из Гриффиндорцев зачаровал) и привлекает внимание Снейпа. Задев краями тихо шуршащих страниц волосы на моей макушке, она ныряет под лестницу, а взгляд профессора останавливается на моём лице.

— Память тебя не подвела, — медленно отвечает он, и я различаю нотки подозрения в низком голосе.

— Может, вы сможете объяснить мне мои видения и то, как я смог…

Мигом помрачневший Снейп растаптывает все мои попытки связать слова в осмысленные предложения.

Он мягко ступает на нижнюю ступень, и теперь нас разделяет ещё две точно таких же.

— Видения?

Тру двумя пальцами переносицу, поправляю съехавшие очки. Не найдя места собственным рукам, просто прячу их за спиной.

До нас долетает гул наконец разыгравшейся бури: буйный ветер со всего размаха наваливается на окна, заставляя стёкла надрывно гудеть от подобного напора.

— Именно видения. Я говорил об этом с директором. Он сказал, что подобное проникновение в чужой разум доступно лишь очень опытным легилименторам. Очень сомневаюсь, что я отношусь к их числу, поэтому и спрашиваю у вас…

Окончание моей речи перекрывается резким и оглушительным звоном стекла: особо крупная ветка, видимо, отломившаяся от дерева с Запретного леса, подхватывается вихрями урагана и ударяет точно в витражное окно. Ветер в сопровождении мокрого снега, присвистывая и улюлюкая, торжественно вваливается в башню и мигом задувает ближайшие к окну факелы. Полумрак закутывает лестницу в тёмное одеяло, стирая светотени с лица профессора, который так же, как и я, оборачивается в сторону источника шума.

Всё замирает во мне в ожидании. Собственный голос в мыслях убедительно нашёптывает подняться на две ступени, как тут же перебивает самого себя и надрывно кричит о том, что не стоит этого делать.

К чертям.

Темнота сомкнувшихся век. Ноги проявляют чудеса координации и безошибочно перешагивают через одну ступень.

К чертям все мои убеждения в том, что я действительно перехожу границы допустимого. К чертям все его слова о том, что он делает это исключительно ради моего блага и что о его личных чувствах не может быть и речи. Если бы у него не было чувств, он бы вообще не реагировал на меня и мои слова. Опыт же показал, что ему вовсе не безразлично моё душевное состояние.

Язык становится недееспособным, так же, как и пальцы, сомкнувшиеся на мантии профессора. Дужка соскочивших с переносицы очков прижимается к виску, и я с вмиг пересохшим горлом ощущаю, как замирает его грудь под моей щекой — он перестаёт дышать. Вдруг диафрагма приподнимается и, прежде чем Снейп успевает что-нибудь произнести, я резко отстраняюсь от него, одновременно открывая глаза, насильно отворачиваю голову в другую сторону и чуть ли не вприпрыжку преодолеваю оставшуюся часть лестничного марша.

Звук плавно отъехавшего портрета совпадает с тихим треском вновь вспыхнувших факелов.

* * *

Наступившее утро становится переломным для Невилла. Сегодня воскресенье, поэтому мы с друзьями планируем пойти в Хогсмид. Правда, последствия вчерашней бури несколько корректируют наши планы: всех студентов задерживают в замке до тех пор, пока с территории не уберут вырванные с корнями деревья и обломки веток. К счастью, процесс уборки занимает немного времени, и уже сразу после завтрака шумная толпа галдящих студентов высыпает из южных ворот замка и направляется в сторону магической деревни.

Рон и Гермиона идут впереди, держась за руки, и о чём-то тихо переговариваются, за ними Джинни, закутанная в гриффиндорский шарф, и Полумна в ярко-бирюзовой куртке и канареечного цвета шарфе, их смешат и поддразнивают одинаково одетые близнецы. Позади всех идёт Невилл, и вид у него, в отличие от всех, далеко не одухотворённый. Низко опустив голову, друг бездумно следует за остальными, как хвост. От его шаркающих шагов кучки свежего снега, ещё не притоптанного десятками ног, рассыпаются в морозном воздухе и оседают на носках ботинок Невилла.

— Что-то случилось? — равняюсь с другом, смотрю на него и разве что не охаю от удивления. Такого выражения я никогда не видел на его привычном жизнерадостном лице: неподвижное, будто застывшее, без малейшего намёка на нормальные человеческие эмоции. От стеклянного взгляда неприятный холодок пробегает вдоль позвоночника.

— Случилось, Гарри. Случилось ещё давно.

Его голос подозрительно хрипит, грозясь сорваться. Я подозреваю, в чём дело, но впервые в жизни не знаю, как подступиться к Невиллу. Он спасает меня от мук и продолжает таким же безжизненным тоном:

— Мои родители…их уже не спасти. Беллатриса хорошо постаралась, колдомедики оказались бессильны. Бабушка скрывала от меня правду. Они почти мертвы, с той лишь разницей, что всё ещё дышат и немного ходят. Живые растения… Они никогда не смогут покинуть Госпиталь.

Мне кажется, что я глохну. Звуки, наполняющие улицы магической деревни, разом приглушаются. Становится дурно от того, что я оказываюсь бессилен перед лицом открывшейся правды. Я ничего не могу сделать, даже поддержать Невилла, потому что осознание того, что друг теперь фактически становится сиротой, как и я, убивает тихо и медленно.

— Ребята, давайте зайдём в Три Метлы? — предлагает Рон, и все сразу же соглашаются.

Я суечусь, бросаю беспомощные взгляды на спины ничего не замечающих друзей, пока не останавливаюсь на волнистых белокурых волосах. Полумна, вот кто мне нужен. Задерживаю её возле самого входа, пообещав друзьям, что мы сейчас к ним подойдём.

— Что ты хотел, Гарри? — просветлённый взгляд больших глаз скользит по моему лицу, слабая улыбка трогает слегка обветрившиеся губы девушки.

— Полумна, ты бы не могла поговорить с Невиллом? Ему сейчас очень тяжело, а я…

Кончики пальцев совсем замерзают, и я прячу ладони в карманах куртки, в то время как подругу, по-видимому, холод нисколько не беспокоит. Белокурая голова плавно склоняется к плечу в понимании, улыбка тает, а на белокожем лице Полумны появляется столь несвойственная ей серьёзность.

— Конечно, Гарри, я обязательно поговорю с ним.

Поблагодарив подругу, я придерживаю дверь, пропускаю её в тёплый зал Трёх Мётел и только потом вхожу сам. Ребята уже сидят за одним из самых больших столов, перед ними поблёскивают наполированными бочками кружки со сливочным пивом. Джинни и Рон звонко смеются, видимо, над шутками близнецов, Гермиона нетерпеливо постукивает пальцами по столешнице, но, заметив меня, немного расслабляется.

— Куда вы пропали? — шепчет она, когда я занимаю свободный стул рядом с ней, а Полумна садится рядом с поникшим Невиллом.

Делаю несколько глотков сливочного пива и ненамеренно передёргиваю плечами от прохладного напитка. Джинни замечает это, почему-то покидает своё место и удаляется в сторону барной стойки, за которой хлопочет мадам Розмерта.

— Надо было кое-что обсудить с Полумной. Давай всё потом, в замке.

Подруга не возражает и быстро включается в завязавшийся разговор о предстоящих рождественских каникулах.

Сегодня в Трёх Мётлах много людей, все столики заняты, в их лакированной поверхности отражаются мягкие ореолы зачарованных свечей, плавно покачивающихся в такт приятной музыке, которая льётся откуда-то из-под высокого потолка. Я немного отклоняюсь вбок и выискиваю глазами Джинни, что удаётся мне не сразу, но вот рыжая волна волос мелькает между широкополыми шляпами двух волшебников — увлекательный разговор застаёт их прямо в проходе между двумя рядами столов, — а уже через две минуты подруга возвращается к нам не с пустыми руками. Вопросительно выгибаю брови, когда она ставит передо мной кружку горячего пунша.

— Тебе надо согреться, — свой ответ Джинни сопровождает заботливым прикосновением тёплых пальцев к моей замёрзшей ладони.

Мне только и остаётся, что благодарно посмотреть на неё и приняться за напиток, с огромным удовольствием ощущая, как тепло растекается от горла и желудка по всему телу.

Когда я откидываюсь на высокую спинку стула, согревая ладони о кружку, и плавно скольжу взглядом по лицам друзей, я понимаю, что не только физическое тепло окутывает меня, но и тепло душевное. Джинни, без привычной в дни занятий косички, рыжие гладкие пряди соскальзывают с узких плеч и переливаются золотом, когда она, смеясь, слегка запрокидывает голову назад. Невилл, чьё лицо приобретает осмысленность, прежде бледные щёки оживляются нежно-розовым румянцем и сидящая к нему вполоборота Полумна, её маленькая бледная ладошка соединена с ладонью Невилла. Фред и Джордж, похожие, как две капли воды, в одинаковых шарфах и куртках, одинаково подпирают щёки и стараются перекричать друг друга в желании рассказать лучшие шутки. Я всегда откровенно завидовал неугасимому оптимизму парней и их способности верить в чудеса, невозможные даже в нашем волшебном мире. Яркий пример тому, что два года назад, по окончании Хогвартса, они не стали Министерскими работниками, как того желали Молли и Артур, а открыли свой магазинчик Весёлых и Полезных товаров от Уизли прямо в Хогсмиде, который составляет неслабую конкуренцию Сладкому Королевству. Более того, одну из комнат, не смежную с просторным двухуровневым помещением магазина, они приспособили под жильё и теперь могут заниматься любимым делом, не выходя из дома в полном смысле слова. Сами они объясняют эту идею тем, что не представляют скучной жизни в Министерском болоте, и я абсолютно с ними согласен. К тому же, мы все очень довольны их решением, потому как можем видеться с близнецами до сих пор. Даже учителя оказываются не в силах усмирить огонь, который волнами расходится от братьев, стоит им переступить порог школы. Остаётся только удивляться, как им это удаётся — насколько мне известно, бывшим ученикам не разрешается посещать школу без особой надобности. Да, и откуда они взяли деньги на магазин — это тоже загадка.

Гермиона смущённо поджимает губы в попытке скрыть сияющую счастьем улыбку, когда Рон, увлечённый шутливым спором с Фредом, пододвигает свой стул поближе и обнимает девушку. Кстати, он уже не выглядит таким обиженным, как пару дней назад. Видимо, осознал глупость своей ревности (иначе это никак нельзя назвать) и понял, что, несмотря ни на что, он и остальные всегда будут моими бесценными друзьями.

— Гарри, ты же поедешь к нам на рождественские каникулы, ведь так? — вдруг спрашивает Рон с каплей сомнения в голосе.

Оставляю кружку, прячу ладони под столом и вцепляюсь пальцами в штанины. Заметив, что ребята в мгновение ока прекращают разговор и поворачивают головы в мою сторону, скованно откашливаюсь и утвердительно киваю.

Моё первое Рождество без родителей…

Через полчаса улица встречает нас красивейшим снегопадом. Запрокинув голову, я прикрываю глаза и позволяю крупным снежинкам оседать на моё лицо и очки. Тут и там раздаётся хруст десятков чужих шагов, гудение множества голосов, в конце улицы задорно играет флейта, и только ощущение близкого тепла человеческого тела говорит о том, что я здесь не один, а с друзьями.

Кто-то слабо тянет меня за рукав, и мне приходится открыть глаза.

— Ребята решили зайти в Магазинчик близнецов, чтобы купить сахарные перья, но прежде я хотела сказать тебе, что Невилл чувствует себя немного лучше.

Добрая улыбка трогает губы Полумны, когда я искренне благодарю её. От сердца отлегает, когда я вижу более-менее ожившего друга.

Дорога занимает большой промежуток времени, хотя идти от силы минут десять: неугомонные Фред и Джордж то и дело забрасывают нас снежками, вызывая приступы неудержимого смеха даже у Невилла, а потом и вовсе начинают дёргать за края шарфов со спины, стараясь если не задушить, то как минимум повалить на заснеженную дорогу.

Дойдя до пункта назначения, мы почти в один голос ахаем и, как большинство случайных прохожих, прилипаем к стеклянной витрине. Маленькие снеговички, выполненные из нежнейшего безе, с карамельными руками и глазами из разноцветного сахарного драже, ютятся тут и там на мармеладных холмиках, обсыпанных сахарной пудрой — точно такой же, какая медленно падает из-под импровизированного куполообразного небосвода, фигурные звёзды на котором слеплены из румяного песочного теста.

Здесь действительно есть, на что полюбоваться. Ребята постарались на славу.

Насмотревшись, девочки спешат к входу, их глаза буквально сияют в предвкушении, Рон с Невиллом не отстают ни на шаг. Я восхищённо присвистываю и мгновенно перехватываю довольные улыбки братьев, которые, обняв меня за плечи с обеих сторон, пускаются в красочный рассказ о своих новых изобретениях.

Правда, попасть вовнутрь нам удаётся не сразу: группа гриффиндорцев-третьекурсников создаёт неразбериху прямо посреди крыльца, стараясь как можно быстрее собрать разноцветные сладости, просыпавшиеся через край доверху наполненных бумажных пакетов. Сквозь гомон детских голосов я различаю нетерпеливое бурчание Рона, который первым ступил на крыльцо. Зазевавшись, вырисовываю носком ботинка круги на свежем снегу, бросаю короткий незаинтересованный взгляд вглубь улицы, которая узкой и стремительной змейкой убегает вверх между пряничными домиками, и замираю на полувдохе.

Он такой…необыкновенный. Пушистый белый снег на чёрных-чёрных волосах и такой же идеально-чёрной мантии становится чем-то сюрреалистическим, иррациональным в строгом образе мастера зельеварения. Не то чтобы он выделялся из общей массы волшебников, также облачённых в длинные чёрные мантии, окропленные бесстыдно-сияющим снегом, но именно его образ вызывает во мне безмолвное восхищение.

Каково моё удивление, когда он, едва заприметив меня, начинает уверенно двигаться в мою сторону.

— Можете не сомневаться, Поттер, я совершенно реален, — он верно расценивает моё замешательство и снисходительно приподнимает брови, чем заставляет меня стушеваться. — Прошу следовать за мной, нас ждёт небольшая прогулка.

Подобрав край мантии, он ловко разворачивается, отчего снег недовольно скрипит под его каблуками, и начинает движение в ту сторону, откуда пришёл.

Прихожу в себя, сетуя на собственную растерянность и привычку пялиться на своего профессора дольше, чем позволяют приличия, бегло прощаюсь с растерянными друзьями и бегом нагоняю Снейпа. Косясь на своего высокого спутника и учащённо дыша, я диву даюсь. То, как ему удаётся не задевать встречных прохожих, — загадка. В отличие от меня, путающегося под ногами волшебников, он изящно проскальзывает между людьми, как солнечные лучи в просветы прохудившихся досок, при этом не замедляя и не сбивая свой важный, умеренно быстрый шаг.

Громко вздыхаю, не стремясь скрыть облегчения, когда оживлённая часть деревушки остаётся позади. Впереди белыми ручейками растекаются узкие улочки, чьи русла надёжно удерживаются невысокими каменными домишками с резными ставнями, деревянными балкончиками и миниатюрными дымовыми трубами, многие из которых выпускают сизые облачка дыма.

Здесь совсем немного прохожих, не более десяти, а на той улице, какую выбирает Снейп, — вообще никого. К счастью, он замедляет шаг, и я могу спокойно идти бок о бок с ним.

Лёгкий и непривычно ласковый для зимы ветерок теребит пряди волос профессора, открывая моему взору его вполне умиротворённое лицо. Острый подбородок не задран, но даже сейчас его голова сохраняет гордую посадку. Только в том, как он с лёгким интересом созерцает медленно проплывающие мимо фасады, как расслаблены его лицевые мышцы, не усиливающие чёткость мимических морщин, не сжимающие губы в недовольную полосу, как его привычно-бледная кожа становится благородного оттенка слоновой кости в рассеянном свете послеобеденного солнца, в драгоценном сиянии снежных кристалликов… Во всём этом есть нечто чарующее, отчего я вновь без малейшего укора мирно посапывающей совести всматриваюсь в этого многогранного и притягательного для меня человека и с трудом верю в то, что нас по-прежнему разделяют и будут разделять более чем пятнадцать лет жизни, прожитой им до моего появления на свет.

Он плавно и незаметно переводит взгляд с остроконечной кирпичной башенки на моё наверняка мечтательное лицо. Запоздало захлопываю приоткрытый рот, чем зарабатываю насмешливый, но совершенно безобидный взгляд.

— Директор посвятил меня в детали вашего разговора. Однако я желаю услышать всё, так сказать, от первоисточника.

В горьком сожалении пинаю ни в чём не повинную шишку — одну из тех, что темнеют на снегу неподалёку от раскидистой ели. Снейп полностью поворачивает ко мне лицо, вытянутое в святом удивлении:

— Неужели ты полагал, что я ничего не узнаю?

Как оказывается, его удивление наигранное, потому как в глубоком голосе слышится не особо тщательно замаскированная улыбка.

Взглянув на профессора поверх очков, кривлю губы и отрицательно качаю головой.

— Нет, потому как я знаю, что это бесполезно.

Мой ответ его вполне устраивает, а я спешу добавить, предварительно оглянувшись по сторонам:

— Думаете, нас никто не услышит?

Он тоже смотрит по сторонам, скорее для вида, и отвечает:

— Я уверен, что нас никто не услышит.

С трудом контролирую мимику, когда профессор выделяет интонацией слово «уверен».

Когда я заканчиваю свой рассказ, узкая улица резко врезается в поляну, по форме напоминающую то ли неправильный круг, то ли слегка кривой овал. Ближе к центру поляны располагается круглый фонтанчик, замёрзший и покрытый приличным слоем снега, в компании одинокой деревянной скамейки. Место это тупиковое, к тому же глухие стены домов с одной стороны и линия соснового леса с другой служат надёжной защитой от зимних ветров, поэтому здесь удивительно тихо и даже немного теплее.

Я никогда не бывал здесь прежде, но моментально влюбляюсь в это местечко. Снейпу оно тоже приходится по душе, раз он глубоко вдыхает необычайно свежий воздух и присаживается на скамейку, предварительно смахнув с неё снежинки.

То ли это пунш всему виной, то ли необычный магнетизм данной поляны, но, когда я сажусь рядом с профессором и принимаю расслабленную позу, моментально погружаюсь в тягучее, как засахаренный мёд, ощущение тепла и комфорта. Сейчас причина, по которой мне пришлось покинуть весёлую компанию друзей, кажется не такой уж печальной.

Тихо крякнув, я ёрзаю на месте и пристраиваю ступни вытянутых ног на бортике фонтанчика. Реакция Снейпа не заставляет себя ждать.

— Изящества манер тебе не занимать, — хмыкает он, но, опять-таки, беззлобно, в ответ на что я театрально развожу руками: мол, куда мне до вас.

А ведь это чистая правда: мне только остаётся восхищаться тем, как ему удаётся сохранять аристократичное достоинство в расслабленных плечах, в закинутой ноге на ногу и ладонях, покоящихся на верхнем колене.

— Ответьте, профессор, почему я вижу всё глазами змеи? Неужели она — всего лишь плод моей буйной фантазии?

Что-то необычное мелькает в выражении лица Снейпа. На какую-то долю секунды мне кажется, что он вот-вот раскроет тайну. Всё замирает во мне в томительном ожидании, но вот он отворачивается и нагоняет на себя привычную сдержанность.

— Пойми, не все вещи и события однозначны. Природа многих из них настолько туманна и необъяснима, что мы не всегда можем давать им определённую оценку.

Его голос. Тихий и глубокий — он использует его, как искусные чары. Ничего импульсивного, непродуманного. Как тонкая незримая паутина, он окутывает и обволакивает ничего не подозревающую жертву, и я бы рад отдаться в его власть, но что-то настойчиво дёргается в моей груди, из последних сил подавая знаки протеста.

Я покидаю своё место и останавливаюсь напротив него.

— Вы говорите совсем как директор.

Мне не удаётся скрыть негодование, что, конечно же, не ускользает от внимательного Снейпа. Не привыкнув смотреть на собеседника снизу вверх, он тоже встаёт, чем стремительно восполняет разницу в росте, и коротко спрашивает:

— То есть?

— Загадками. Совершенно непонятными.

Он лишь снисходительно кривит губы. Спрятав руки за спиной, неспешно огибает фонтанчик и откликается, только лишь когда останавливается у его противоположного края:

— На что, позволь узнать, ты надеялся?

Тон его осторожный, как поступь хищника, завидевшего жертву. Опускаю голову и разочарованно вздыхаю: всё опустилось до той отметки, на которой мы остановились вчера, на лестнице башни Гриффиндора. А я надеялся…

— На откровенность и понимание. На доверие.

Он смотрит на меня так, будто знает чуточку больше, чем нужно. Чуточку больше, чем я сказал. Внимательный прищур не сулит ничего хорошего, а тон, хоть и вежливый, означает, что ему приходится говорить о том, что не доставляет ему ни малейшего удовольствия:

— Хочешь откровенность? Хорошо. Ничего нет хорошего в том, что подобный вид ментальной связи установился между тобой и другим живым существом. Если ты, хоть и ненамеренно, но можешь проникать в чужое сознание, соответственно, то же самое может случиться в обратном направлении. Ты должен научиться контролировать свои эмоции, дисциплинировать свои мысли — в противном случае ты становишься весьма и весьма уязвимым. Я обсужу с Дамблдором этот вопрос. И ещё: думаю, что в семнадцатилетнем возрасте ты можешь ясно осознавать такую простую истину, как то, что не всё случается так, как нам того хочется.

Я откровенно теряюсь. Последняя его фраза настолько разнится по смыслу и содержанию со всем предыдущим, что я начинаю сомневаться, правильно ли я её истолковал. Ни один мускул не вздрагивает на его лице под моим пристальным и, боюсь, наглым взглядом. В подсознании зарождается несмелая мысль о том, что Снейпу наверняка не впервой сталкиваться с подобным зрительным контактом.

— Говоря простыми словами, вы не желаете, чтобы я докучал вам излишним вниманием?

Мои слова вводят его в состояние крайнего изумления, но он быстро берёт себя в руки и, возведя глаза к небу, беззвучно шевелит губами, будто ища у самого Мерлина ответ на вопрос, почему я такой дурак. Снежный пейзаж обступает его мрачную фигуру, заблудившийся ветерок играет краем мантии, катает его по полу, как котёнок — клубок шерстяных ниток.

— Из всего сказанного мною ты уделил внимание самой малозначительной вещи.

Он не спрашивает, он констатирует факт с самым обречённым видом, на какой он вообще способен. М-да, с догадкой о вопросе к Мерлину я не ошибся.

— Вы можете назвать причину?

Фонтанчик разделяет нас, такой же холодный и покрытый надёжной коркой льда, как и Снейп. Ума не приложу: он действительно считает факт своего отдаления от меня самой малозначительной вещью или только говорит так?

Сконфуженно моргаю, когда мне каким-то образом удаётся пропустить момент приближения профессора. Взвесив все «за» и «против», он устало цокает языком.

Имя моей матери, прозвучавшее очень тихо в установившемся безмолвии, ставит жирную точку в разговоре и вместе с тем огромный знак вопроса в моей голове.

* * *

— Как ты думаешь, что бы это могло быть? — в надежде смотрю в лицо отчего-то смутившейся Гермионы. Почти беззвучно откашлявшись, она загибает уголок странички справочника по Астрономии и, отложив его, задумчиво потирает ладони. Видимо, заметив моё непонимание, подруга всё-таки подаёт голос.

— Гарри, я более чем уверена, что знаю, о каком предмете ты ведёшь речь, но, боюсь, что…

Её и без того слабый потенциал угасает. Не в силах смотреть на меня, Гермиона покидает своё кресло и отходит к ближайшему окну.

По возвращении в замок после…хм, весьма странной беседы со Снейпом я вспоминаю о необычном миниатюрном механизме, который заметил на директорском столе и, не раздумывая, обращаюсь за помощью к Гермионе. В точности описав его внешний вид, я ожидаю услышать что угодно вплоть до того, что подруга и знать не знает о подобном предмете, но только не то, что выходит в итоге.

Оглянувшись на тех самых третьекурсников, шуршащих обёртками от сладостей возле камина и не обращающих на нас ни малейшего внимания, я также покидаю своё место. Опираясь коленом о мягкий подлокотник, подаюсь немного вперёд для того, чтобы положить ладони на прохладный подоконник и заглянуть в лицо Гермионе. Я никак не могу взять в толк, что могло настолько сильно смутить её, и стараюсь это выяснить. После недолгих уговоров она, наконец, сдаётся: Гермиона в принципе не умеет долго давать отпор. Это как в случае со списыванием её домашних заданий по тому или иному предмету.

— Устройство именуется Хроноворотом. Штука довольно редкая в руках рядового волшебника, все экземпляры хранятся в Министерстве Магии. В противном случае особым Отделом строго регулируется, где, у кого и в течение какого срока находится каждый из них.

— С чего вдруг такое повышенное внимание к столь маленькой штуковине? — удивляюсь я, пока плохо понимая, в чём заключён подвох.

Гермиона оседает на край подоконника, растерянно и в неверии глядя на меня широко распахнутыми глазами.

— Ты в своём уме? Эта маленькая штуковина, как ты выражаешься, позволяет владельцу перемещаться в прошлое, даря ему возможность несколько корректировать уже случившиеся события!

Настаёт мой черёд теряться. Из ног уходит вся сила, отчего я спешу присесть в кресло. Так вот что имел в виду Дамблдор, когда говорил о возможности что-либо исправлять в прошлом!..

Перекинув ноги через подлокотник, скрещиваю лодыжки и с внезапно охватившим меня волнением задаю вопрос:

— Я так понимаю, этот Хроноворот может перенести меня на сколь угодно большой промежуток времени?

Гермиона заметно мрачнеет.

— Именно этого я и боялась. Время — очень хитрое и переменчивое, Гарри, у него есть свои правила и законы, которым ты обязан следовать, — затем, продвинувшись по подоконнику, она протягивает руку и накрывает мою ладонь своей, а её лицо приобретает то примирительное выражение, какое я часто наблюдал у мамы. — Я знаю, о чём ты подумал, и также знаю то, что даже Хроноворот не поможет тебе оживить своих родителей.

Убираю ладонь и отворачиваюсь, борясь с чувством горького разочарования, хотя прекрасно понимаю, что Гермиона права: никакая магия не вернёт их.

Чтобы хоть как-то приободрить меня, подруга легонько касается моего плеча и произносит привычным уверенным тоном:

— Признаюсь, у меня был один Хроноворот на третьем курсе, — опережая мою изумлённую реплику, она ведёт бровями и добавляет. — Профессор МакГонагалл дала мне свой, чтобы я успевала быть на двух разных занятиях одновременно, но это весьма и весьма сложно: человеку нельзя попадаться на глаза другому-самому-себе и людям, чтобы не вводить их в замешательство своим присутствием в двух местах одновременно. В общем, я чуть с ума не сошла, но оно того стоило.

Я чуть не вскакиваю на ноги, в осознании сделав губы в форме правильной буквы «О».

— Так вот как тебе удавалось осилить столько предметов сразу! А мы с Роном головы ломали! — хлопаю себя по лбу и как нельзя кстати вспоминаю про лучшего друга. — Кстати, где он?

Гермиона медленно хмурится, словно в её мыслях происходит какая-то нестыковка, как вдруг громко вскрикивает:

— Он же пошёл встречать тебя с занятий в Клубе Танцев, но, я так понимаю, тебя там не было?..

Отрицательно качаю головой, а Гермиона очень деликатно спрашивает, что Снейпу потребовалось от меня. Я ограничиваюсь туманными объяснениями о Пророчестве, но по виду Гермионы понимаю, что мой ответ её не удовлетворил. Выкручиваюсь из ситуации и предлагаю отыскать Рона, подруге ничего не остаётся, кроме как согласиться.

Покинув башню Гриффиндора, быстрым шагом мы устремляемся в зал с двигающимися лестницами — время уже близится к полудню, а я хочу отыскать Рона раньше, чем однокурсники успеют съесть большую часть обеда. Ступив на квадратную площадку, Гермиона крепко берётся за каменный поручень, я следую её примеру, потому что лестница начинает поворачиваться влево. Стоит ей коснуться нижней площадки, на которой расположена нужная нам дверь, как эта самая дверь резко распахивается, и оттуда выскакивает отчего-то раскрасневшийся Рон. Завидев нас, он закатывает глаза в облегчении, и мы начинаем движение навстречу друг другу. Пушистые волосы Гермионы частично закрывают обзор, к тому же я стараюсь не наступить ей на пятки, а потому опускаю голову вниз, поэтому не сразу обращаю внимание на щебетание множества девичьих голосов. Мало ли, кто это может быть, ведь сегодня воскресенье, замок и его окрестности полны бездельничающих учеников. Только когда чья-то узкая ладонь перегораживает мой путь, я замираю на одной ноге, не успев ступить на ступеньку ниже.

— Здравствуй, Гарри.

— Здравствуй, Ромильда, — отвечаю немного невпопад, бросая стремительный взгляд через плечо девушки на возмущённую Гермиону, которую Ромильда потеснила без зазрения совести.

— Почему ты сегодня не пришёл на занятия? — продолжает Ромильда без нажима, её речь, как карамельный сироп, течёт мягко и неторопливо, сама она не обращает ни малейшего внимания ни на кого, кроме меня.

Что-то отталкивающее шевелится в моей груди, когда я замечаю группу девушек из пяти человек, столпившихся внизу у лестничного марша с одинаковым выражением крайней заинтересованности происходящим. Рон, которого также нагло оттеснили в самый угол площадки, делает мне невербальные и отчаянные знаки, чтобы я заканчивал этот цирк. Гермиона театрально откашливается и старается подвинуть невозмутимую Ромильду.

И тут происходит то, что впоследствии аукнется мне ещё не раз. Лестница, которой наскучило стоять на одном месте, резко дёргается и неумолимо начинает уплывать вбок от площадки, оставляя вскрикнувших от неожиданности девочек и обалдевшего Рона вне досягаемости. Мы с Гермионой едва ли успеваем ухватиться за изящные ограждения, чтобы не упасть, а Ромильда молниеносно пользуется положением и буквально падает на меня, ловко целуя в губы под нестройный шорох ахнувших людей с портретов. По инерции и от неожиданности я слегка отшатываюсь назад, но девушка обвивает мою шею руками. Гермиона, уже не стесняясь, говорит что-то в полный голос, и это «что-то» звучит не очень дружелюбно, а я понимаю, что уже на ужине об этом поцелуе будет знать вся школа.

Так оно и случается. Не успеваем мы сесть на скамью и дотянуться до блюд, источающих сводящий с ума аромат, как немалая часть учеников начинает смотреть на меня с неподдельным интересом. Сжав челюсти, мне всё же удаётся сделать вид, что я ничего не замечаю, но в том-то и дело: это — только внешний вид. Внутри меня всё бунтует и возмущается. Какого Мерлина им всем так интересно, с кем я целуюсь? Пускай этот поцелуй был далеко не желанный, но даже если и так — кому какая разница?

Тыквенный сок попадает в дыхательные пути, и я с величайшим трудом подавляю кашель, когда Гермиона, отделяя кусочки куриного мяса от кости с неприсущим ей остервенением и нетерпеливостью, указывает подбородком в сторону чужого стола и небрежно произносит:

— Вы только посмотрите на неё. Она разве что не светится от осознания, что вся школа в курсе её поцелуя с Избранным.

Сидящая рядом Джинни странным образом напрягается, что не ускользает от моего внимания. Смахнув набежавшие слёзы, бросаю себе в тарелку немного брокколи и отрезаю:

— Даже не желаю видеть это, — за что получаю одобрительный взгляд подруги. — Похоже, ты был прав насчёт неё.

Последняя реплика обращена уже к Рону, который чуть ли не расцветает, как алый мак в выгоревшем на солнце поле.

— Так ты веришь мне? — шепчет он, едва ли скрывая своё ликование и совершенно не замечая укоризненного взгляда Гермионы.

— Конечно, верит, дурья твоя башка. Если ты не забыл, мы с Гарри — лучшие друзья, — сухо констатирует факт подруга, накалывая на зубчики вилки семена консервированной кукурузы.

Даже это не способно усмирить пыл моего рыжего друга, который принимается за еду с удвоенной силой и радостно жуёт, чем зарабатывает ещё один брезгливый взгляд аккуратной во всём Гермионы.

Таким образом, между мной и Роном устанавливается окончательный и непоколебимый мир.

Когда из-под высоких каменных сводов, скрытых жемчужными облаками, доносятся крики множества сов, я даже не поднимаю голову, как это делают многие, а смотрю туда, куда уж точно никто не будет смотреть в данный момент: в сторону преподавательского стола. Объект моего внимания сидит по правую руку от Дамблдора, аккуратно помешивает чай или кофе — в зависимости от того, что он предпочитает — и совсем как я не замечает всеобщего волнения по поводу получения почты. Впрочем, с грустью думаю я, точно так же он не замечает меня.

Мог ли я предположить, что причина его неожиданной отстранённости кроется в моей матери? И в мыслях не было. Более того, когда я услышал её имя, казалось бы, всё должно было стать на свои места. Не тут-то было. Ясности новое знание не добавило, а лишь преумножило количество вопросов.

Да, я — её сын. Сын той женщины, которую он любил и которая погибла. И теперь этот сын прицепился к нему, как назойливый репейник к полам мантии, и не желает отцепляться. Чёрт побери, а что он до этого думал?! Ведь позволял же и цепляться, и не только…

Я пока что смог сформулировать лишь один вариант ответа на все вопросы: он считает, что подобными отношениями оскверняет память о моей матери. На большее мой юношеский мозг пока что не способен.

Бессилие застилает мою душу, как грозовые тучи — лучезарное небо. В такие моменты я превращаюсь в беспомощного ребёнка, который взбирается на шаткий табурет и становится на цыпочки в бесполезной попытке дотянуться до самой верхней полки серванта, где спрятана вазочка с лакомством. Мне тяжело признаваться в этом, но от правды не скроешься: я сам себя боюсь. Меня пугают перемены в собственном сознании, вспышки неконтролируемой злости, боль в шраме и эти треклятые видения. Чем больше я знаю о последних, тем печальнее моё положение. Дамблдор и Снейп — единственные люди, которые могут внести ясность, обнадёжить или же подготовить к худшему. Если с директором всё понятно — я уверен, со временем он всё расскажет мне, то в случае с профессором зельеварения всё гораздо сложнее. Чем дальше, тем я становлюсь всё более и более зависим от Снейпа, который, в свою очередь, вновь превращается в того человека, каким я знал его предыдущие шесть лет: просто «один из моих профессоров», как он сам выразился однажды.

Я не спорю, со смертью родителей многое во мне изменилось. Что-то сломалось и ушло безвозвратно, а на этом месте выросло нечто новое, но пока что не очень крепкое. Это касается и моего восприятия внешнего мира и общества, в котором я живу. Возможно, я слишком нуждаюсь в ребятах и друзьях моей некогда полноценной семьи. Возможно, я требую от людей невыполнимых вещей. Я не исключаю ни единого «возможно», ибо, как показала жизнь, иногда возможны даже самые нереальные вещи, такие как выживание после Авады Кедавры.

В своих мыслях о Снейпе я будто бреду по мутной воде, сквозь которую не видно дна, поскальзываюсь на толстом слое ила из домыслов и недосказанности. Профессор утверждает, что я нуждаюсь в присутствии более сильного человека, более того, сам позиционирует себя в этой роли. Я более чем уверен, что он по возможности старается не выпускать меня из поля своего внимания, особенно сейчас, когда узнал о видениях. Я видел, какое неподдельное беспокойство мелькнуло в его глазах, когда я впервые обмолвился о них. Я даже готов понять его отчуждённость, так как со стороны вся ситуация выглядит невероятно и чудовищно. Всё равно что Невилл, который теперь так же, как и я, фактически остался без родителей, будет вешаться на одного из своих преподавателей мужского пола.

Но я отнюдь не вешаюсь на Снейпа, как Ромильда — на меня, да и вообще не стараюсь классифицировать наши отношения. Я просто нуждаюсь в нём, как ни в ком другом из присутствующих в этом замке. Просто рядом с ним мне нечего бояться, будь то мои внутренние демоны или сам Волдеморт, даже если он каким-нибудь чудом вернётся.

Что-то стремительно падает сверху и задевает чёлку. Резко и неприятно вздрогнув, я моментально теряю нить своих размышлений и не без подозрения смотрю на огромные буквы заголовка Ежедневного Пророка, свёрнутого в тугую трубочку.

— Гарри Поттер: герой или марионетка в чужих руках? — тяну я в удивлении.

— Это ещё что за бред? — морщится Рон словно от приступа тошноты, наблюдая за тем, как я разворачиваю газету.

— Сейчас посмотрим, — откликается Джинни и начинает тихо зачитывать начало статьи. — «Гарри Поттер, известный магическому миру Великобритании как Избранный и Мальчик-Который-Выжил»…

На этот раз я давлюсь по-настоящему.

— Мальчик, который…что?! — восклицаю и дёргаю край газеты на себя.

Друзья как-то странно тушуются, чем вводят меня в состояние ещё большего недовольства. Первой подаёт голос Гермиона.

— Ты не знал, да? Ах, да, ты же не читаешь Пророк… Пресса окрестила тебя подобным образом, — осторожно поясняет девушка, но даже ей не удаётся скрыть брезгливую интонацию на слове «окрестила».

— Это отвратительно, — комментирую я свои чувства и веду плечами.

— Мы думаем точно так же, Гарри, — соглашается Рон, подтверждая свои слова уверенным кивком. Джинни уже собирается вернуться к статье, но её брат не даёт ей и рта раскрыть.

— У нас же тренировка сразу после обеда!

Он произносит это так громко, что я непроизвольно дёргаюсь. Обменявшись с Джинни вопросительными взглядами, спокойно отвечаю:

— Не волнуйся, Рон, но я прекрасно помню об этом.

Друг раскрывает и закрывает рот, быстро моргает и, наконец, расслабляется. Немного смущённо почесав кончик носа, он заявляет нарочито-беззаботным тоном:

— Это хорошо. Просто ты в последнее время немного…

— «Немного» что? — настаёт мой черёд напрягаться.

Рон задыхается от слишком сильного тычка в бок от Гермионы, но всё же отвечает:

— Немного в другой реальности, будто не с нами, а в своих мыслях.

Тактичная Джинни избавляет меня от необходимости отвечать, вытягивая из-за стола, тем более что большая часть студентов Гриффиндора, сидящих рядом с нашей компанией, навострила уши, а мне совсем не хочется объясняться в чужом присутствии. Рон запоздало осознаёт свою ошибку и, чтобы скрыть смущение, подгоняет остальных членов команды, увлёкшихся обедом.

Впрочем, я не горю желанием вообще что-либо рассказывать своим друзьям о мучающей меня боли в шраме и видениях по одной простой причине: им и без того хватает забот и волнений со мной. Шесть лет у них был нормальный друг Гарри, просто Гарри, а на седьмой они получают «знаменитого» Гарри Поттера с ворохом странностей и проблем в придачу.

Вернувшись в башню Гриффиндора за мётлами и формой, команда в почти полном составе — Фред и Джордж будут ждать нас возле стадиона — отправляется на тренировку. Подходя к величественному сооружению, я думаю о том, что всего через две недели воздух на милю вокруг наполнится радостными криками болельщиков, а две команды столкнутся в борьбе за победу в матче — последнем перед Рождеством.

Высоко-высоко, тревожа тяжёлую материю разноцветных флагов, свистит ветер, коварно нагоняет лёгкие облачка на солнечный диск, не такой яркий, как летом. Издалека доносится приглушённое перешёптывание деревьев Запретного леса, а под ногами Рона хрустит ветка.

Близнецы, как всегда, полны решимости и не устают подшучивать по поводу бладжеров, обещая не дать им возможности переломать десяток-другой «Гриффиндорских косточек».

Тренировка обходится без приключений, что не может не радовать: чувство страха на миг опаляет сознание, стоит пальцам сомкнуться вокруг древка метлы. К счастью, видения решают дать мне передышку.

Уже на подходе к замку Рон привлекает моё внимание и показывает куда-то вбок. Заинтересованный, я поворачиваю голову и замечаю Драко Малфоя. Облачённый в слегка укороченную мантию, без слизеринского шарфа, он мерно вышагивает по дороге, ведущей в Хогсмид. Заметив наше появление, он останавливает загадочный взгляд на мне, а я каким-то образом понимаю, что блондин — по мою душу.

Я отделяюсь от своей команды. Мы пожимаем ладони друг друга в знак приветствия и почти одновременно устремляем взоры на величественный замок. Хулиган-ветер сдувает внушительную горку снега с лохматой лапы ели и осыпает нас мельчайшими и влажными песчинками.

Малфой плавно перекатывается с пятки на носок, отчего бледные солнечные блики играют на поверхности его начищенных туфлей.

— Прогуляемся?

Я незамедлительно соглашаюсь. Мы отправляемся в небольшую прогулку вокруг Хогвартса, почти сразу подстраиваемся под шаг друг друга. Слева гордо возвышается замок, чьи острые кончики башен и башенок разрывают молочное небо, справа расстилаются живописные виды природы, погружённой в глубокий и спокойный сон, а далеко впереди дышит сизым дымом Хогсмид.

— Скажи мне, Поттер, случалось ли в твоей семье такое, что за тебя решали твою дальнейшую судьбу?

Вопрос звучит неожиданно, но в ровном голосе Малфоя только чистое любопытство, а уголки губ изгибаются в вежливой полуулыбке.

— Нет, с подобным я не сталкивался.

— Нетрудно догадаться, что сейчас — тем более, — беззлобно замечает блондин, я лишь пожимаю плечами.

Он прав, сейчас я предоставлен сам себе, только радости от этого нет никакой.

— У вас, аристократов, наверняка всё немного сложнее, — осторожно произношу я и не без облегчения замечаю, что Малфоя моё высказывание нисколько не задевает.

— У нас, аристократов, всё гораздо сложнее, — поморщившись, как от зубной боли, он добавляет, отчеканивая каждое слово твёрдым шагом. — Фамильные ценности, чистота крови, родовые традиции…

Высокое небо наполняется криком совы, важно пролетевшей над нашими головами в сторону совятни, что отвлекает внимание блондина всего на несколько мгновений.

— Как следствие из всего вышеперечисленного — полная ограниченность свободы действий.

Услышав это, я вспоминаю, как Сириус вскользь упоминал о своей матери, одержимой чистотой крови. Неудивительно, почему она отдалилась от собственного сына, вынудив его сбежать из родительского дома. Бунтарь-Сириус попросту не походил на того, из кого можно вить аристократичные верёвки.

— Беру на себя смелость предположить, что здесь, в Хогвартсе, ты отдыхаешь от всего этого.

Драко невесело усмехается, проводит подушечками пальцев по волосам над виском, а я успеваю заметить на безымянном пальце золотое кольцо–печатку с выгравированным фамильным гербом.

— Возможно, ты прав. Не хочу вводить тебя в заблуждение: у меня замечательная мать, которая дала мне отличное воспитание, и хороший отец. Правда, с ним порой трудно найти общий язык, но это поправимо.

Я внимательно смотрю на тонкий профиль Малфоя, отмечаю, как подрагивают светлые ресницы. Скорее всего, он озабочен проблемами с отцом в большей мере, чем хочет показать.

— Твою маму я знаю не понаслышке. Мой крёстный, Сириус, — её двоюродный брат.

Драко согласно кивает.

— Сириус Блэк. Да, я знаю его. Мама мне про него рассказывала, но и только. Я не помню, чтобы он появлялся в нашем доме, так же, как мы никогда не бывали в его.

Внезапно его тон меняется на более серьёзный, а истолковать загадочный прямой взгляд не представляется возможным.

— Я хочу дать тебе небольшой совет. Твоё положение не завиднее моего, скорее даже наоборот. Однако ты можешь выбирать, за что тебе бороться. Цени это, Поттер.

Учтиво кивнув в знак прощания, Малфой расправляет плечи и сворачивает на более узкую тропинку, представляющую из себя кратчайший путь до подземелий. Проводив его долгим задумчивым взглядом, я качаю головой в ответ на туманные мысли и не спеша поднимаюсь к замку.

Проскользнув в узкий просвет приоткрытых Главных ворот, я чуть не падаю с ног от резкого столкновения с кем-то на самом пороге. Рыжий всполох застилает глаза, а в следующий миг я озадаченно смотрю в лицо запыхавшейся Джинни, которая так же, как и я, до сих пор облачена в квиддичную форму.

— Гарри, я тебя искала! — радостно вскрикивает она, обнимая меня, слегка оторопевшего, за шею.

— Зачем, интересно? — медленно спрашиваю, когда девушка отстраняется от меня и начинает поправлять растрепавшуюся косичку.

— Там прилетела сова Сириуса с письмом для тебя, только она никому не разрешает отвязывать его, так и норовит клюнуть.

— От Сириуса? — повторяю я, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу.

— Именно! Пошли скорее!

Я бегом устремляюсь за Джинни, а когда мы попадаем в Большой зал, мне требуется добрых две минуты, чтобы привести дыхание в норму.

Сейчас зал практически пуст: за каждым из четырёх столов сидит от силы человек по пять. С самого края стола нашего факультета расположились Рон и Гермиона, а посреди столешницы, прямо подле свитков пергамента и небольших стопочек учебников, деловито восседает чёрный как смоль филин с пушистыми ушами. Зазевавшиеся первокурсники Рейвенкло с интересом смотрят на птицу, в то время как она изредка косится на булочки в их руках. Только птица Сириуса слишком гордая, как моя Букля, чтобы просить угощение у незнакомцев.

— Мы узнали про него у третьекурсников, когда вернулись в башню. Оказывается, филин ждёт тебя ещё с самого обеда. Видимо, он прилетел несколько позже, чем другие совы, — объясняет Рон, стоит мне приблизиться к ребятам.

Кивнув другу, я опираюсь коленом о скамью и плавно протягиваю руку к маленькому свёртку, выглядывающему из-под густого оперения птицы.

— Здравствуй, друг, — ласково произношу я, когда филин вначале недоверчиво смотрит на меня, даже отчуждённо хохлится, но вскоре вполне миролюбиво разрешает погладить себя и отвязать письмо.

Опустив свёрток в карман брюк, я прошу у любопытных первокурсников кусочек булочки. Насытившись, филин довольно ухает и резко спархивает со стола, задев широким крылом горку аккуратно сложенных пергаментов. Они тут же резво скатываются на каменный пол, чем вызывают недовольное бурчание Гермионы. Рон бросается подбирать свитки, прихватывает учебники своей девушки, и мы вчетвером возвращаемся в башню.

Быстро переодевшись в повседневную одежду, я забираюсь с ногами на свою кровать и погружаюсь в чтение письма. Сириус пишет о том, что с ним всё в порядке, интересуется моим душевным состоянием. Подавляющую часть письма составляют далеко не радостные новости. Нора с недавних пор является штабом Ордена Феникса. Его члены — такие как Кингсли и мистер Уизли — делятся своими опасениями насчёт того, что в Министерство просочились Пожиратели Смерти. Иначе как можно объяснить возмутительную некомпетентность и нелогичность Визенгамота, который чуть ли не каждый день оправдывает самых опасных преступников и выпускает их из Азкабана? Что самое удивительное, Министра магии Корнелиуса Фаджа никто не видел вот уже как две недели, а попасть в его кабинет не представляется возможным: чтобы добиться личной аудиенции, необходимо записаться на приём у его личного секретаря, но в том-то и дело, что все причины они называют «несущественными» и отказывают во встрече с Министром.

Также, пишет Сириус, у членов Ордена складывается такое впечатление, что Фадж боится возвращения Волдеморта как никто другой и всеми силами старается не допустить утечки малейшей информации о действиях его последователей. Ещё немного подобного бездействия, и Британия может оказаться перед лицом большой опасности.

Крёстный обещает, что будет делиться со мной всей информацией, и просит непременно посвящать его во все странные события, если такие имели место быть.

Складывая письмо несколько раз, я спускаюсь в гостиную, где меня ждут друзья. Присев на подлокотник кресла, в котором Гермиона учит уроки, я пересказываю им содержание письма.

— Значит, Пожиратели Смерти вовсе не уходили на дно, просто Фадж перекрывает информацию на всех уровнях. Такое наплевательское отношение к собственной стране не то чтобы удивляет… — недовольно произносит подруга, не отрываясь от изучения длинного содержания книги о ядах.

Рон и Джинни что-то бормочут в ответ в знак согласия, а в моей памяти вмиг всплывает картина видения, в ушах звучит ликующий голос Беллатрисы: «Мы нашли способ!». Какой ещё способ?..

Мерлин, неужели Дамблдор действительно оказался прав в том, что Волдеморт не мог исчезнуть бесследно, и Пожиратели нашли способ, который поможет им вернуть к жизни их Тёмного Лорда?

Вовсе не паника поселяется в моей душе, когда я обдумываю последнюю мысль. Переводя взгляд с лиц друзей на тёмно-красную стену, я чувствую, как что-то сродни ступору сковывает меня невидимыми цепями, не позволяя пошевелить даже кончиками пальцев.

Всё дело в том, что Снейп в последние дни так странно на меня смотрит: быстро, отрывисто, нет больше этого долгого пронизывающего взгляда, от которого начинало подозрительно скручивать живот. Он будто опасается, что я могу успеть увидеть в его глазах что-то, не предназначенное для моего внимания.

Оцепенение резко помножается на страх, когда я вспоминаю о расписании, которое вместе с друзьями изучал сегодня утром: завтра должно было быть сдвоенное со Слизерином занятие по зельеварению, но на его месте красовался ровный и аккуратный прочерк.

«Если не будет зельеварения», — думаю я, перескакивая взглядом с картин на кованые канделябры, с канделябров на расписные гобелены, с гобеленов на лица увлечённых разговором друзей, словно я ищу что-то и никак не могу отыскать, — «это означает только то, что его не будет в школе». Учитывая последние новости, активность Пожирателей, прибавляя частые отлучки Снейпа и странное даже для него самого поведение в отдельные моменты, можно прийти к выводу, что…

Вспышка.

Ярчайшая вспышка белейшего света застилает глаза, крупная дрожь сотрясает всё тело.

Едва ли понимаю, что резко теряю координацию, до слуха долетает потрясённый женский вскрик, но вскоре опаляющая боль полностью накрывает меня и вырывает из действительности, резко перебрасывает в тело змеи.

Приглушённый свет. Отблески в высоких зеркалах. Гобелен со смутно знакомым гербом. Густой ворс ковра, по которому скользит гладкое тело змеи, чьи движения сопровождаются странным хлюпающим звуком. В определённый момент света становится больше, и я различаю пятна крови на изумрудного цвета ковре — большие и маленькие, они повсюду, даже на идеально начищенном паркете. Змея изловчается и заползает на низкую тахту, подтягивает свой длинный хвост, за которым тянется кровавый след. Я чувствую ещё чьё-то присутствие в этом адском месте, силюсь отыскать ещё хоть кого-то. Змея словно слышит мои мысли и поворачивает голову в сторону. В поле зрения попадает огромный потухший камин и Пожиратели Смерти. Первое, что бросается в глаза, — это их позы, выдающие физический дискомфорт. Самое большое количество кровавых пятен подступает к их длинным одеяниям. Беллатриса бессильно приваливается к стенке камина, её роскошные кудри прилипают к окровавленному плечу. Малфой тяжело опирается на свою трость, по бледным пальцам стекают тонкие багровые струйки. Здоровой рукой он придерживает Нарциссу, чей широкий подол на уровне бедра насквозь пропитан кровью. Безумно бледный Барти облокачивается о каминную полку и прижимает ладонь к сочащейся ране в районе рёбер. Петтигрю падает на колени и выставляет вперёд ладони в примирительном жесте, крупные капли крови падают с его правого локтя прямо на паркет. Макнейр замирает в самом тёмном углу, тяжело приваливается к стене и морщится от боли, которую вызывает рана на предплечье. И Снейп, ссутуленный, старается стоять прямо, едва заметно покачивается из стороны в сторону, а за отодвинутым краем мантии на уровне живота я с ужасом вижу больших размеров тёмно-красное пятно.

Новая безумно-белая вспышка на секунду ослепляет меня, и я понимаю, что змея испытывает жутчайшее и неконтролируемое чувство ярости. За миг до того, как всё канет в пустоту, я отмечаю одинаковое выражение почти животного страха и безвыходного послушания в глазах каждого из Пожирателей.

Видение растворяется, на смену ему приходит, хоть и не сразу, реальный мир, почему-то наполненный громкими голосами. Веки разлепляются неохотно, сориентироваться в пространстве, как и в прошлый раз, удаётся с трудом.

Кто-то настойчиво тормошит меня за плечи, ещё чьи-то ледяные пальцы прижимаются к щекам. Когда они перемещаются на излишне-чувствительный шрам, я резко вскрикиваю и отталкиваю чужие руки. Отголоски былой боли дают о себе знать.

Моргая очень медленно, я постепенно узнаю гостиную Гриффиндора и не на шутку перепуганные лица друзей, склонившихся надо мной. Когда я, едва ворочая языком, говорю, что со мной всё в порядке, они одновременно выдыхают и помогают мне принять сидячее положение. Как и в прошлый раз, я не заметил, как упал на пол.

Девочки говорят одновременно, речь их взволнованная и путанная, глаза красные от слёз, Рон нездорово бледный и не может связать даже двух слов — я боюсь представить, что им пришлось лицезреть, я-то свои приступы со стороны не вижу.

Вдруг в чьей-то речи мелькает имя Снейпа — я не понимаю, каким образом он может быть причастен к данной ситуации, но кровавые картины видения разом предстают перед моим внутренним взором.

Резко вскочив на ноги, я направляю свои нетвёрдые шаги в сторону выхода, не обращаю внимания на головокружение, отталкиваю руки Джинни, по-моему, даже повышаю голос на Гермиону. Никто, чёрт возьми, не сможет меня остановить, даже собственное сознание, грозящееся вот-вот покинуть ослабленное тело, потому что лишь одна звенящая, как воздух на сорокаградусном морозе, мысль, что Снейп может не вернуться живым, способна гнать меня по бесконечным коридорам прямиком до подземелий.

Вниз, по винтовой лестнице башни Гриффиндора, перепрыгивая через три ступени, затем прямо по короткому коридору, свернуть налево, оказаться в бесконечно высоком помещении. Едва успеть вскочить на уже отъехавшую лестницу — к счастью, пустую, в отличие от многих других — съехать по гладким перилам под недовольные вскрики волшебников с ближайших портретов, чудом умудрившись встать на ноги. Столкнуться с девушкой, даже не обратив внимания, с какого она факультета. Услышать в свой адрес нелицеприятное высказывание — конечно, я даже не помог ей подобрать оброненные учебники. С тяжело бухающим сердцем прошмыгнуть в узкий проход, бежать и бежать по коридорам, не замечая никого вокруг, слышать лишь шум крови в ушах и гулкую дробь стука подошв о каменный пол. Задохнуться от испуга, столкнувшись с профессором МакГонагалл за очередным поворотом. Она бледнеет, как смерть, когда я перекрываю её возмущённую речь бурным потоком несвязных слов о том, что профессору Снейпу может потребоваться помощь. Хочу вновь пуститься в бег, но она останавливает меня и настаивает на том, чтобы я всё ей объяснил. Смотря в её испуганное лицо, разрываюсь на несколько частей: я не имею права противоречить собственному декану, но и не удостовериться в том, вернулся ли Снейп в подземелья, тоже не могу. Вцепившись в ворот собственной рубашки, который внезапно начинает душить горло, подавляю разочарованный стон и уже открываю рот для того, чтобы быстро объясниться с МакГонагалл, как она берёт меня за запястье и уверенно ведёт в неизвестном направлении. Провожая взглядом факелы, я, словно в бреду, не узнаю эту часть замка, но когда перед нами появляется массивная дубовая дверь, немного успокаиваюсь: мы возле кабинета моего декана.

Как маленького, она подводит меня к высокому столу, усаживает в кресло, сама опускается в соседнее.

— А теперь, мистер Поттер, расскажите, что произошло? На вас лица нет… — её голос дрожит от волнения, а в светлых глазах появляется тревога, такая явная и непривычная в строгом образе волшебницы.

Не с первого раза мне удаётся собрать разлетающиеся, как фейерверки близнецов Уизли, мысли, к тому же я не знаю, могу ли говорить о видениях с МакГонагалл. Думать мне некогда, поэтому рассказываю всё как есть, при этом на лице профессора успевает смениться целая серия эмоций: от откровенного непонимания вплоть до неподдельного ужаса.

Словно забывшись, волшебница вскакивает с места, начинает мерить кабинет быстрыми шагами, при этом её тонкие руки не могут найти покой: то нервно перебирают кружева по краю широких рукавов тёмно-изумрудной мантии, а то и вовсе смыкают пальцы замком.

Изнывая от неизвестности, я молю МакГонагалл о том, чтобы она отпустила меня. Минерва резко останавливается, словно натыкается на невидимую преграду, бросает на меня абсолютно нечитабельный взгляд.

— Нет, нам нужна помощь директора, и пока он не прибудет в мой кабинет, вы никуда не уйдёте.

Мне хочется удариться головой о стол. Вместо этого стискиваю зубы и прижимаю подушечки пальцев к бешено пульсирующим вискам. Благодаря этому жесту я ловлю на себе по-матерински взволнованный взгляд.

— Поттер, вам нехорошо?

— Да, голова болит… — киваю, ухватившись за подвернувшуюся возможность покинуть кабинет.

Она колеблется, то и дело поглядывая на камин. Наконец, она велит мне отправляться в больничное крыло, а мне едва удаётся скрыть своё ликование и не сорваться на бег. Прикрывая за собой дверь, я успеваю услышать голос Минервы, которая вызывает директора через каминную сеть.

От секундной радости не остаётся и следа, стоит мне продолжить свой сумасшедший марафон.

Частое мелькание факелов, небольшой проём, узкая винтовая лестница, усилившаяся влажность воздуха, густая темнота в неосвещённых углах, гулкое эхо, бесконечные повороты и перекрещивающиеся тоннели, заветная дверь личного кабинета Снейпа. Толкаю её плечом с чувством смертельного страха в душе.

Приглушённый свет из-под низкого потолка, отблески в посеребренных боках канделябров и…пустота.

Его здесь нет.

Кружу по кабинету, как безумный зверь в слишком маленькой клетке. Руки дрожат, будто в лихорадке.

Почти физическая боль прошивает голову насквозь, но это не шрам. Шрам спокоен.

Бессильный стон вырывается сквозь плотно сжатые губы, когда я попадаю в такой же пустующий кабинет зельеварения.

Может, он не успел вернуться?

Загоняю дыхание в ловушку удушья, не щажу сердце и ноги, когда на пределе своих возможностей покидаю замок и бегу далеко вниз до самых ворот, где заканчивается антиаппарационный барьер. Слабая искра надежды на миг озаряет затуманенное сознание, когда я достаю Карту Мародёров, которую всегда держу при себе, но и эта искра тонет в солёном океане реальности, потому что Снейпа нет ни на территории Хогвартса, ни в Хогсмиде.

Дурацкая мысль, как плохо заточенный нож, цепляется острыми засечками за растерянный разум.

Мысль о том, что он может вообще не вернуться.

Мир, который с таким неимоверным трудом смог обрести цвета и эмоции, вновь падает, разбивается о мою голову и осыпается пеплом сгоревших надежд на то, что я смогу научиться жить. Какие-то бестолковые у меня надежды…

Собравшись с силами, отталкиваюсь от железных прутьев и начинаю длинный подъём вверх по главной аллее, но резко останавливаюсь почти на первых шагах. Жуткая злость охватывает меня, причём злость на самого себя. Мерлин Всемогущий, да что я, в самом деле?! Заранее хороню Снейпа! Ведь прошло совсем немного времени. Он же ранен. Наверняка он решил залечить их, потому как аппарация в подобном состоянии невозможна и, более того, опасна.

Он вернется. Он обязательно вернется.

Стоит мне возвратиться в башню, как испуганные друзья не дают мне и шага ступить. Оказывается, они ждали меня в гостиной всё время, что я отсутствовал. Не знаю, что именно им удаётся понять по моему лицу, но когда я внезапно севшим голосом рассказываю о своём видении и том, что раненый Снейп до сих пор не вернулся в Хогвартс…

Гермиона падает в ближайшее кресло, случайно столкнув чернильницу с подлокотника. Рон прижимает ладонь ко рту, Джинни зябко обнимает себя за плечи, а Невилл прислоняется к спинке кресла, в котором замирает Гермиона, в неверии качая головой.

Я тупо наблюдаю за тем, как чернильное пятно медленно расползается по ворсу ковра, прислушиваюсь к собственным чувствам и эмоциям.

— Что ты сейчас сказал? — голос Гермионы звучит пугающе тихо.

— У меня болит шрам. Я вижу явно то, что явно не предназначено для моих глаз. Эта змея имеет самое прямое отношение к Волдеморту, а Пожиратели наверняка нашли способ, как оживить его. Только они в чём-то провинились перед ним…

Я слышу себя, словно со стороны, и поражаюсь тому, как спокойно и ровно звучит моя речь. Нехорошее предчувствие, что со мной что-то не так, поселяется в душе, особенно когда я читаю чистейшей страх в лицах друзей. Мерлин, нет, только не это. Если сейчас всё вернётся к тому периоду, когда меня боялись собственные друзья…

Я не вынесу.

Чьё-то прикосновение мягко вытягивает из прострации. Подняв уплывающий взгляд, я смотрю на Джинни и не могу понять, зачем мне надо куда-то идти. Наконец, девушка разочаровывается во всех попытках достучаться до меня и настойчиво тянет на себя, заставляя подняться на ноги. Когда мы вчетвером покидаем башню и начинаем спуск по лестнице, Джинни берёт меня под руку с одной стороны, а Гермиона — с другой. Рон идёт немного впереди и постоянно оборачивается, кивая в знак согласия со словами девушек. Правда, я плохо воспринимаю информацию из-за того, что впервые с того момента, как я попал во власть видения, понимаю природу своих мыслей и чувств.

Тишина. Такая же, как в кабинете Снейпа. Внутри себя я не слышу ровным счётом ничего, кроме гула пугающей тишины. Всё замирает в ожидании либо спасения, либо катастрофы, от которой мне попросту не удастся скрыться.

Мы оказываемся на улице. Я теряю ощущение времени и только по солнечному диску, медленно приближающемуся к водной глади озера, могу понять, как долго мы находимся на свежем воздухе. Девочки догадываются, что сейчас мне бесполезно что-либо говорить, поэтому они просто молчат, устроившись на высоком камне и закутавшись в тёплые мантии. Рон спускается к кромке воды, где снег неумолимо тает, смешивается с грязью и илом, неприятно чавкает под ногами. Осторожно, стараясь не поскользнуться, подхожу к другу. Он выбирает плоские камешки и бросает их в озеро под особым углом. Слегка прищурившись от солнечных лучей, я смотрю на круги, плавно расходящиеся от тех мест, где камешек коснулся поверхности воды.

— Они переживают за тебя, — подаёт голос Рон. — Особенно Джинни.

Встрепенувшись, как воробей, перевожу взгляд на друга. Он совершенно серьёзен, усыпанный веснушками лоб пересекается двумя неглубокими полосами мимических морщин, а прямой взгляд из-под подсвеченных солнцем светлых ресниц выражает уверенность и настойчивость.

— Друг, ты очень дорог нам. Если плохо тебе, то плохо и нам. Не держи всё в себе, тебе есть, с кем поделиться своими переживаниями.

Я вдыхаю и задерживаю дыхание, оборачиваюсь на девочек, взявшихся за руки. Заметив моё внимание, они улыбаются тепло, но с лёгкой грустью.

Что-то вздрагивает в районе солнечного сплетения, поэтому я спешу отвернуться. Глядя во все глаза на мягко сияющее солнце, долго борюсь с колючим комом в горле и только потом очень тихо произношу простое:

— Спасибо вам.

* * *

Около четырёх часов этого же дня происходит ещё один инцидент. Девочки заканчивают домашнюю работу, Рон долго уговаривает меня на одну шахматную партию, но я отказываюсь, мотивируя это тем, что хочу прогуляться (при этом не обходится без обещания, что я в порядке и вполне могу ходить по замку в одиночестве).

Завтра начнётся очередная учебная неделя, и, возможно, я смогу хоть как-то отвлечься от невесёлых мыслей. Сейчас же, ничем не занятый, я хожу по длинной галерее, которая огибает круглый дворик у подножия башни Хаффлпафа. Солнце, наполовину скрывшееся за горизонтом, заливает галерею и дворик ярко-оранжевым светом, поджигающим рыхлый и смешанный с грязью снег, стройные колонны отбрасывают длинные тени цвета тёмного янтаря. Тут и там виднеются студенты, похожие на жуков в чёрных мантиях и полосатых шарфах. Гул их голосов также похож на жужжание вышеупомянутых насекомых. Это сравнение вызывает у меня короткий смешок и на какое-то время отвлекает от изучения Карты Мародёров, с которой я отныне не расстаюсь. Сложив её пополам, прислоняюсь плечом к колонне, с лёгкой улыбкой наблюдаю за двумя юными учениками, которые прячутся за одним из каменных драконов, украшающих вход в замок, и намереваются подбросить маленькие бомбочки-шутихи группе щебечущих девочек. С громким хлопком бомбочки взрываются, пускают голубоватый дым и золотые искры, девочки дружно вскрикивают и бегут врассыпную, а «нарушители покоя», смеясь, проворно скрываются за дубовыми дверьми замка.

Усмехнувшись, я уже хочу вернуться к Карте, как замечаю профессора Трелони в конце галереи. Закутанная в свои многочисленные шали, она рассеянно озирается по сторонам, а на её лице застывает самая меланхоличная улыбка, какая только может быть у человека.

Я приветствую её, когда она проходит мимо меня, и даже успеваю подумать, как хорошо, что Прорицание было так давно. Профессор застывает на одном месте, внезапно встревоженный взгляд из-за толстых линз массивных очков останавливается на моём лице. На душе мгновенно становится нехорошо, особенно когда она начинает произносить невероятные вещи абсолютно замогильным голосом:

— Твоя аура всколыхнулась, мальчик! Я помню тебя, да… — она подходит ближе и внезапно вцепляется в мою руку повыше локтя. — Ты — Гарри Поттер, конечно, я знаю тебя. Твоя аура слабеет, я вижу, как медленно и неумолимо её покоряет тьма — часть того, кто гораздо сильнее и могущественнее, кто превзошёл всех, но пропал, оставив этот знак!

В животе что-то резко подпрыгивает и замирает в состоянии невесомости, когда трясущийся палец, украшенный вычурным перстнем, замирает на уровне моего лба, а сама Трелони продолжает вещать:

— Ты не сможешь ей сопротивляться, она поглотит тебя, потому что только Тёмный Лорд…

Окончание её пылкой речи прерывается недовольным голосом профессора МакГонагалл. Моргнув, в оцепенении смотрю на своего декана, которая что-то выговаривает Трелони, слегка заторможенной на вид, как если бы её резко вырвали из состояния транса.

— Поттер, вы в порядке? — интересуется Минерва, а я не сразу реагирую на вопрос, так как нахожусь в ступоре после подобных «пророчеств», но, опомнившись, вяло киваю.

Наградив меня взволнованным взглядом, профессор уводит Трелони в неизвестном направлении, а я обескуражено оседаю на резное ограждение, бездумно водя кончиками пальцев по холодному камню. Я знаю, что не стоит принимать слова безумной прорицательницы на безоговорочную веру, тем более, всем известна её страсть к фатализму, но она говорила так, как если бы часть Волдеморта жила внутри меня.

Жила, поглощала, убивала.

Но ведь собственные чувства не могут обманывать. Я изменился, и изменился не в лучшую сторону. Во мне будто появилось что-то инородное, злое и беспощадное, что порой берёт верх над всеми остальными ощущениями и застилает глаза белой пеленой ярости. А лопающиеся стаканы? А змея, чьими глазами я могу видеть? Это пугает и настораживает.

Холод крадётся от ступней вверх по ногам, к горлу подкатывает неприятная тошнота. Вместе с ужасом ко мне приходит осознание того, что Дамблдор и Трелони были правы и во мне действительно может жить часть души Волдеморта.

Перед глазами резко плывёт, а сердце заходится тяжёлым стуком, но мне всё же удаётся направить свои шаги в сторону кабинета директора. Несобранность обходится мне дорого: только у статуи горгульи я понимаю, что не знаю пароля. Кусая губы от бессилия, сползаю вниз по стене и вцепляюсь в жёсткие волосы над висками.

Гул мыслей в голове смешивается с шумом голосов снующих туда-сюда студентов, в чьей речи я не раз слышу своё имя. Неудивительно, какую ещё реакцию может вызвать вид с недавних пор «знаменитого Гарри Поттера», сидящего на полу возле кабинета директора с потерянным выражением лица?

Только когда поле зрения заполняет бархатная мантия сапфирового цвета, я рывком встаю на ноги и сталкиваюсь со слегка растерянным взглядом Дамбдлора, который даже не успевает рта раскрыть.

— Директор, скажите, что вы имели в виду, когда говорили о новом сосуде для магической силы Волдеморта?

Я произношу это так громко, что проходящие мимо нас ученики разом оборачиваются на имя тёмного волшебника. К моей же зависти, Дамблдор ведёт себя очень сдержанно и делает вид, словно мы здесь одни. Едва заметно кивнув мне, он переводит взгляд на хмурую горгулью.

— Ванильное суфле, — произносит волшебник полушёпотом, каменная статуя покорно отпрыгивает в сторону, и мы ступаем на узкие ступеньки.

Мне не терпится засыпать Дамблдора вопросами, но я не осмеливаюсь заговорить, пока он не даст мне знак. Директор намеренно тянет время, стирает кончиками пальцев несуществующую пыль с металлической ручки серванта, задумчиво жуёт губами и совсем не смотрит в мою сторону. Я же изнываю от неизвестности, переминаюсь с ноги на ногу на пороге, тереблю край свитера, даже откашливаюсь, силясь обратить на себя внимание.

Наконец, Дамблдор подходит ко мне. Спрятав руки за спиной, он склоняет голову и пристально вглядывается в моё лицо.

— Думаю, ты — неглупый юноша и сам догадываешься о том, что я имел в виду.

Посчитав это сигналом, я набираю побольше воздуха в лёгкие и начинаю:

— Понимаете, я чувствую, что со мной что-то не так. Какую-то часть меня словно подменили. Всё чаще я ощущаю несвойственную мне злость, она такая яркая и сильная, что я боюсь самого себя. Я недавно столкнулся с профессором Трелони, и она подтвердила мои худшие опасения, а ещё эти видения — ведь это же ненормально? Я сам знаю, что это ненормально, тем более профессор Снейп…

И всё. Я замолкаю с открытым ртом, лихорадочно всматриваясь в едва различимо переменившееся лицо Дамблдора. Всего лишь разгладились хмурые складки мимических морщин на узкой переносице, всего лишь немного сильнее распахнулись светлые глаза, всего лишь бледная тень страха промелькнула в направленном на меня взгляде.

Этого оказывается достаточно для того, чтобы я смог найти в себе силы задать самый важный вопрос:

— Он исчез?

Его взгляд уплывает, прячется за острыми спицами мудрёного механизма, изящные бока которого вспыхивают в прощальных лучах солнца. Директор разворачивается слишком стремительно, тяжёлая мантия шуршит, не успевая за шагами своего хозяина, которые уводят его вглубь кабинета. Фоукс тревожно вскрикивает, крутя огненной головой, а модель Солнечной системы начинает вращаться немного быстрее, механизмы разом сходят с ума и также ускоряют свои движения, а вместе с тем усиливается их гул. Металлический скрежет затопляет помещение, вдруг показавшееся безумно маленьким и тесным, разрывает барабанные перепонки, и, когда мне начинает казаться, что ещё чуть-чуть — и я сойду с ума, Дамблдор оборачивается.

Глухая тишина, ни единого движения и совершенно потерянное:

— Мой Патронус не нашёл его.

* * *

Спустя неделю мы выигрываем в матче у Хаффлпафа.

Ещё спустя неделю разговоры друзей крутятся преимущественно вокруг Рождества, до которого остаётся ровно двадцать пять дней.

Только мне всё равно. Когда я смотрю на трепет тонких крылышек золотого снитча, покоящегося на моей ладони, когда я растягиваю губы в дежурной улыбке в ответ на радостные восклицания моей команды и преданных болельщиков, я не чувствую ровным счётом ничего. За две недели неизвестности во мне успевает перегореть множество чувств: от отчаянья до бессилия. Перегореть и осыпаться серым пеплом невыносимой тоски. Будто незримый дементор следует за мной по пятам рука об руку с моим личным боггартом, ежесекундно и неустанно демонстрирующим мой самый сокровенный страх — жизнь без любимых и дорогих людей.

К концу второй недели во мне что-то незримо меняется: всё словно покрывается тяжёлым слоем пыли. Такую можно найти на чердаке или в подвале — она серая и густая, укрывает кованые узоры сундуков и цветные витражи окон. Точно так же что-то необъяснимое скрывает все мои переживания, слабость и неуязвимость, но стоит притронуться — и обманчиво-надёжная защита сотрётся, оголяя ржавый от старости металл и потрескавшееся цветное стекло.

Но пока что пыль в моей душе никто не тревожит.

Директор понимает, что я слишком уязвим, и чуть ли не каждый вечер приглашает меня в свой кабинет. За длинными разговорами я постепенно понимаю своё исключительно невыгодное положение.

Момент, когда я однажды дал слабину и заговорил о сцене, развернувшейся в доме Сириуса в день нападения, подтолкнул размышления Дамблдора в верном направлении. Я даже не смею предположить, какого рода литература помогла ему, однако то, что он рассказал мне, вряд ли можно отыскать в школьной библиотеке. Оказывается, моя мама, узнав о Пророчестве, стала искать дополнительный способ защитить меня. Уж где она отыскала информацию о подобной магии — тайна, которую я никогда не узнаю, но то, что она сделала…

Ещё со времён Создателя существует сложнейший магический обряд, проведя который мать может даровать защиту своему ребёнку от любого проклятия, в том числе и от Непростительных заклинаний. Только цена подобной защиты — жизнь матери в обмен на жизнь ребёнка. Какая бы опасность ему не грозила, он выживет — более того, защита продолжит действовать даже после смерти матери.

Именно поэтому она произносила эти пугающие слова о том, чтобы он забрал её жизнь, но только не мою. Именно поэтому я выжил после Авады Кедавры, даже когда мама уже была мертва. Я отчётливо помню слова Дамблдора о том, что «Лили была не только сильной волшебницей, но и самой настоящей матерью, которая любила тебя без оглядки и, не раздумывая, отдала свою жизнь».

Что касается Волдеморта, здесь вопросов стало хоть не намного, но меньше. Активность Пожирателей, утаивание правды Министерством — всё это говорит о том, что Тёмный Лорд не исчез бесследно. По словам директора, он изучил огромное количество информации о перемещении магической энергии в другое тело, и информация эта неутешительная. Как оказалось, сильное волшебство, в том числе и мощная магическая защита, может обратить заклятие против того мага, которым оно было послано. Последствия могут быть самые разнообразные — в зависимости от того, какое заклятие маг использовал. Так, большинство боевых заклинаний могут отражаться от жертвы, как от Протего. В случае с Непростительными всё значительно усложняется. Проблема только в том, что история за всё время существования волшебников не знала подобных случаев. Я первый, кто выжил после Авады Кедавры.

Но зная, что меня спасло, уже можно предположить, что Непростительное обернулось против самого Волдеморта. Вполне возможно, что оно уничтожило лишь его телесную оболочку, в то время как душа продолжила своё существование в другом «сосуде».

Кстати, насчёт «сосуда». С того самого вечера, когда пропал Снейп, Дамблдор ни разу не выставлял на обсуждение тему существования части души Волдеморта внутри меня. Я не знаю мотивов старого волшебника, но данный факт более чем очевиден: Трелони второй раз сказала правду. Иначе как объяснить резкие перемены в моём настроении, эмоциях и мироощущении? Как объяснить ментальную связь со змеёй, чьё тело — я более чем уверен — также является новым временным пристанищем для ещё одной части души тёмного волшебника? Ответ как на ладони. Единственное, что однажды сказал Дамблдор: «Я никогда прежде не сталкивался с подобным расщеплением человеческой души». Если он не знает самого корня проблемы, то как, скажите, нам бороться с её плодами? Никак.

И последнее. Две недели меня не посещают никакие видения. Возможно, это удивительно, но я ждал их как надежду на то, что я могу что-нибудь узнать о Снейпе. Как назло, шрам спокоен, ни Дамблдор, ни Орден не знают, что случилось с профессором. Я был последним, кто видел его живым, тогда, в том затенённом зале, среди раненых Пожирателей…

Он известил директора о том, что в обеденное время воскресенья будет собрание Пожирателей Смерти, обещал вернуться вечером понедельника. И исчез. Он не оставил ни малейшего знака своего присутствия где-либо, не появился ни в Хогвартсе, ни в штабе Ордена, ни даже у себя дома. До сих пор.

О спокойном сне не может быть и речи. Стоит мне сомкнуть глаза, как на внутренней стороне век вырисовывается бледное лицо Снейпа из видения. Борясь с собственным воображением, мне едва ли удаётся заснуть, но беспокойные сновидения не дарят организму отдых: либо я блуждаю в неизвестном городе, окружённый безжизненными домами и полумраком, либо резко падаю с огромной высоты и, как следствие, просыпаюсь в холодном поту и с рвущимся из груди сердцем. В несобранном сознании успевает проплыть такая привычная мысль о том, что надо бы обратиться за помощью к Снейпу, но в следующий миг что-то нестерпимо начинает ныть в груди, и мне остаётся надеяться на то, что от подобного не умирают.

Нет, я ни в коем случае не желаю умирать, так как навсегда запомнил слова Ремуса о том, что родители не просто так отдали свои жизни за меня и я не имею ни малейшего права бездумно распоряжаться своей. Только в том-то и дело. Я никогда не смогу смириться с тем, что кто-то расстаётся с жизнью из-за меня. Я не могу допустить, чтобы близкие и родные люди умирали ради моего спасения.

Поэтому, когда первые лучи солнца подсвечивают ярко-красным светом опущенный полог моей кровати утром первого декабря, во мне поселяется непоколебимая вера в то, что в нужный момент я смогу поднять палочку и произнести всего два слова, которые раз и навсегда оборвут жизнь того, кто лишает меня семьи.

Ежедневно я подхожу к расписанию в надежде, что там появятся занятия по зельеварению, но моим надеждам не суждено сбыться: в местах пробелов — лишь дополнительные занятия для подготовки к выпускным экзаменам, которые ждут нас весной. Скрепя сердце, я пытаюсь жить нормальной жизнью, ходить на занятия, учить уроки, посещать с друзьями Хогсмид, бывать в кабинете директора и, главное, не думать о том, что, возможно, я больше никогда не смогу увидеть того, кто стал дороже всего золота Гринготтса. По этому поводу Дамблдор не устаёт повторять: «Мы не должны строить предположения без весомых фактов». Поэтому я стараюсь держать себя в руках, но, видимо, это плохо получается.

Я так отчётливо слышу в голове голос Снейпа, некогда сказавшего мне, что я похож на призрака, и немудрено, что от меня все шарахаются, ведь именно так и есть: многие смотрят на меня так, будто я — ходячий мертвец. Однажды, разглядев себя в зеркало, я понимаю, в чём дело. Вернулись былые тени под глазами и затравленный взгляд.

Только друзья стараются быть чаще рядом со мной, оберегать от отрицательных эмоций. Я даже слегка теряюсь, когда Рон рьяно начинает заступаться за меня прямо посреди Гриффиндорской гостиной в ответ на нелицеприятный комментарий в мой адрес на основе новой статьи в «Ежедневном пророке» — очередной чуши, приправленной щедрой порцией ложных фактов обо мне и моей семье. Не то чтобы я не могу самостоятельно постоять за себя, нет, я могу, просто мне совершенно безразлично, что пишут в этой несчастной газетёнке.

Каждую неделю чёрный филин приносит письма от Сириуса, в которых он не забывает делиться последними новостями из Ордена. Также крёстный не устаёт повторять, что совсем скоро Рождество, и мы сможем, наконец, увидеться. Пожалуй, это — единственная радостная мысль, так как мне просто необходимо присутствие близкого человека, с кем можно поделиться своими переживаниями.

Я не расстаюсь с Картой Мародёров, время от времени проверяю её в надежде увидеть маленькую чернильную точку с заветным именем, но старый пергамент оказывается не в силах ответить взаимностью моей надежде.

Со временем воображаемый слой пыли превращается в нечто более прочное, похожее на скорлупу, которая сдерживает все мои эмоции, как положительные, так и отрицательные. Я этому отчасти рад, только друзья не всегда понимают меня. Особенно болезненно на это реагирует Рон, который находится рядом со мной подавляющую часть времени. К своему же стыду я упускаю момент, когда друг начинает обиженно дуться на меня, а потом и вовсе заявляет, что я совсем не похож на того Гарри, каким он знал меня всю свою жизнь. Что самое поразительное, я не отвечаю ровным счётом ничего. Просто пожимаю плечами и возвращаюсь к чтению учебника, да и что я могу ответить? Я действительно изменился, и далеко не в лучшую сторону. Удивляюсь, как друзья ещё терпят меня.

Мой персональный ад возвращается в утро второго декабря, когда вся школа узнаёт о смене преподавателя зельеварения. Данная новость доходит до учеников в промежутке между завтраком и обедом. Гул множества голосов со стороны расписания привлекает всеобщее внимание. С нехорошим предчувствием попадаю в вестибюль, чуть ли не до отказа заполненный студентами. Шума от них столько, что разобраться, в чём дело, не представляется возможным, а пробиться к расписанию — тем более. Вдруг в поле зрения попадает группа Слизеринцев, собравшихся возле песочных часов четырёх факультетов. Вид у них откровенно растерянный, что так несвойственно им, и именно это привлекает моё внимание. Завидев белокурую голову, я протискиваюсь между второкурсниками, уронившими свои письменные принадлежности, и подхожу к Малфою, вполголоса переговаривающемуся с высоким темнокожим студентом.

— Доброе утро, Малфой. Не в курсе, что произошло?

Драко отвлекается. Кивнув в знак приветствия, он наклоняется ко мне и отвечает необычно тихо:

— Ты ещё не знаешь? Отныне у нас новый преподаватель зельеварения.

Слова Слизеринца замораживают всё живое, что ещё оставалось во мне.

— Новый преподаватель?.. — глухо повторяю я, и голос внезапно обрывается.

— Представь себе, — мрачно кивает Драко. — Наверняка теперь он будет нашим новым деканом.

— А кто был им эти две недели? — откликаюсь, плохо понимая происходящее.

Малфой пожимает плечами и сухо отвечает: «Профессор МакГонагалл. На то время, пока ничего не было известно о профессоре Снейпе».

А теперь, значит, известно?..

Скорлупа трескается, как стена ветхого здания, с оглушительным шумом бешеной крови в ушах. Пол подозрительно плывёт, и будто какая-то сила толкает меня прочь, в главные ворота и прямо на холодную улицу. Сорвав шарф, я запускаю морозный воздух за шиворот и совсем не боюсь простудиться, потому что опасение насчёт того, жив ли Снейп, вырастает в геометрической прогрессии и становится сильнее любого страха. Ноги едва ли повинуются командам мозга, одно лишь чудо уберегает меня от падения, когда я стремительно сбегаю вниз по извилистой дорожке и попадаю к хижине лесничего Хагрида. Обогнув её, я прижимаюсь спиной к неровной стене. Словно получив команду, тело начинает сотрясаться в приступе беззвучных рыданий, хотя я вовсе не плачу. Да, горло сжимается от нехватки кислорода, перед глазами всё расплывается, как сквозь толщу воды, но я тривиально разучился плакать. Последний опыт едва ли стоил мне жизни, когда слёзы накрыли меня на кладбище возле могилы родителей. Я отучил себя от слёз, потому что они не могут дать ничего, кроме головной боли и расшатанных нервов.

Глубоко дыша, я стараюсь утихомирить чувства, одновременно злясь на себя за излишнюю эмоциональность. Поднявшись на ноги, отряхиваю подол мантии и осторожно спускаюсь вниз, к границе Запретного леса. Здесь такая тишина, нарушаемая лишь едва различимым перешёптыванием ветра и верхушек деревьев, что слух отдыхает от шумного замка. Я и сам не замечаю, как тишина наполняет меня изнутри, только это не та жуткая и опасная тишина, что была две недели назад, — она дарит спокойствие и отрезвляет разум.

С чего я решил, что, раз у нас новый преподаватель, значит, Снейпа нет в живых? Ученикам необходимо зельеварение, только и всего.

Непримиримый, я до последнего отрицаю и буду отрицать то, что моего профессора нет в живых. Мерлина ради, это же Снейп! Это человек, которому удаётся невозможное, который балансирует на тонкой грани между добром и злом, хотя эти понятия слишком условны. Однажды я понял: нет добра и зла в чистом виде. Как день не может существовать без ночи, так и добро не может без зла. В каждом из нас есть и то, и другое. Смешиваясь, они превращаются в серую массу, из которой мы, как скульпторы, вылепливаем то, что называем жизнью. Северус Снейп — блестящий скульптор, ему удалось вылепить шедевр, который устроил и Волдеморта, и Дамблдора. Он не может так просто умереть. Он не может умереть от ран, нанесённых этой проклятой змеёй. Таких людей не должна постигать столь недостойная смерть…

Взглянув последний раз на пышные снежные шапки, украшающие кроны деревьев, я разворачиваюсь и неспешно возвращаюсь в замок. К счастью, основная часть студентов рассредоточилась по коридорам, и теперь я могу свободно подойти к расписанию.

Так и есть, завтра два первых занятия — зельеварение. На миг чувства пережимают горло цепкой рукой, но я подавляю этот приступ прежде, чем кто-нибудь успеет заметить мою слабость.

— Гарри, как ты?

Голос Джинни раздаётся практически над самым ухом, отчего я слегка вздрагиваю. Скосив глаза на девушку, я киваю в знак того, что всё в порядке, как вдруг она перекрещивает наши пальцы и осторожно сжимает мою ладонь. На этот раз я полностью поворачиваю к ней голову и отмечаю необычный блеск в её глазах цвета изысканного виски. Белые зубы в неуверенности прихватывают край бледно-розовых губ, светлые ресницы вздрагивают, прерывая зрительный контакт, и я чувствую, как ладонь Джинни постепенно становится влажной.

Прежде чем я успеваю как-либо истолковать её странное поведение, она целует меня.

* * *

— Так пускай он объяснит, в чём дело!

— Да, пускай, а то очень интересно получается!

И ещё с десяток подобных высказываний, суть которых сводится к одному: против меня ополчился практически весь факультет Гриффиндора за исключением пары-тройки тех, кто предпочитает отмалчиваться, и друзей, беспомощно взирающих на меня с дивана.

— Что именно вам всем непонятно? — медленно цежу сквозь зубы, невероятными усилиями сдерживая волны гнева, разливающиеся внутри меня.

Остановившись у лестницы, ведущей в спальню мальчиков — семикурсников, я ощущаю себя быком на родео, перед самым носом которого машут огромной красной тряпкой.

— Что с того, что ты — Избранный? Почему-то мы ничего не слышим о Тёмном Лорде и так называемой угрозе, которая может нависнуть над всеми? Мой друг погиб от его руки вместе со своей семьёй, а ты остался жив, только каков смысл? Может, вся эта история — один большой и хитроумный трюк, сделанный для того, чтобы ты в один миг стал знаменит. и никакого Тёмного Лорда и в помине нет?

Симус Финниган — небольшого роста, светловолосый, с округлым лицом и совершенно невыносимым характером. Жуткий пример седьмого курса Гриффиндора — видимо, шляпа что-то напутала в момент его распределения.

Именно он поднял «бунт на корабле», устроив бурное обсуждение моей персоны в гостиной перед завтраком на следующее утро. Ума не приложу, как Гриффиндорцы повелись на его провокацию, но факт остаётся фактом: единовременно я нажил себе огромное количество врагов.

Я ещё могу понять его обиду за собственного друга, того самого Дэниела, вышего ловца команды Рейвенкло, но последняя фраза о трюке…

— Ты вообще в своём уме?! — голос резко подскакивает на две октавы, я более не сдерживаю себя, буквально ощущая волны гнева, наконец вырвавшегося наружу. — Как в твоём несчастном мозгу могла зародиться подобная мысль?!

Симуса моя бурная реакция раззадоривает, подталкивает к более активным действиям. Под одобрительное жужжание студентов, он делает шаг по направлению ко мне (я автоматически сжимаю кулаки) и, встав в позу боевой готовности, задирает подбородок и буквально выплёвывает следующие слова:

— Разве я не прав? Видимо, ты настолько тщеславен, что даже пожертвовал родителями ради собственной славы!

Словно в тумане, я вижу Гермиону, с чьих губ слетает шокированный вскрик, Джинни, воинственно вскочившую с подлокотника кресла, и Рона, который следует примеру сестры и всем своим видом выражает намерение как следует надавать Финнигану.

Только меня уже не остановить. Кровь приливает к голове, кончики пальцев начинает колоть от концентрации отрицательной энергии, и я…

Прыгаю на своего обидчика. Валю его с ног под нестройные вскрики учеников, сквозь пелену ярости едва успеваю заметить всполох страха в распахнувшихся глазах и, наплевав на всех и вся, заряжаю кулаком по широкой скуле.

Туман рассеивается, когда я с чужой помощью оказываюсь на ногах, костяшки рук саднит, а прямо на меня смотрит рассерженная МакГонагалл. Оказывается, именно Рон оттащил меня от Финнигана, над лицом которого я хорошенько постарался: нос разбит и кровоточит, а на скуле медленно наливается внушительный синяк. Он то и дело утирает кровь рукавом форменной рубашки, бросает на меня острые, как нож, взгляды и тяжело дышит. Гермиона и Джинни успели покинуть свои места и сейчас стоят немного поодаль в компании Невилла, на лицах троих — выражение чистейшего страха и ужаса.

— Раньше я полагала, что вы, Поттер, — воспитанный юноша, но сегодняшний инцидент доказывает обратное, — голос Минервы дрожит от негодования, она сверлит меня оскорблённым взглядом. — И дело вовсе не в ваших манерах, а в том, что своим поведением вы порочите гордое имя Годрика Гриффиндора. Как декан его факультета, я не могу оставить это безнаказанным. И вы, и мистер Финниган отныне будете посещать мой кабинет в целях отработки вплоть до самого Рождества. И ещё: если я узнаю о том, что вы попробуете вновь применить физическую силу по отношению друг к другу, клянусь, я доведу это дело до директора. Сейчас же, мистер Финниган, следуйте за мной, я провожу вас до Больничного крыла.

Прежде чем уйти, МакГонагалл одаривает меня печальным взглядом, а тонкие губы изгибаются в таком неподдельном разочаровании, что я сдуваюсь, как проткнутый шарик. Мерлин, какой я дурак…

Раньше, чем за нашим деканом успевает закрыться проём, ученики быстро расходятся по углам гостиной и спальням, дружно покосившись на меня, а от парочки я даже успеваю услышать тихое: «Да он самый настоящий псих». Симус же награждает меня таким ледяным взглядом, что я понимаю: он меня в покое не оставит.

— Друг, ты здорово нас напугал, — произносит Рон как можно более осторожно, когда я падаю в ближайшее кресло и прячу лицо в ладонях.

— Гарри, в самом деле, нельзя так реагировать на неадекватные выпады в твою сторону, — присоединяется Гермиона, только в её голосе различимо слышится упрёк.

— Они же все теперь ополчились против тебя, — подводит итог Невилл, мне же хочется, чтобы они замолчали, а не нагнетали и без того ужасную обстановку.

Тут ещё и Джинни вносит свою лепту, но я резко отнимаю руки от лица и возмущаюсь:

— Может, уже хватит?! Я и без вас прекрасно понимаю, в каком положении оказался!

Гермиона недовольно скрещивает руки на груди, Джинни в оскорблении хмурит лоб, а у парней недоумённо вытягиваются лица.

— Эй, ты чего? Мы же тебе помочь хотим, — не понимает Рон, а я поднимаюсь на ноги и, протиснувшись между окруживших меня друзей, в отчаянии бросаю:

— Я сам себе помочь не могу, куда уж вам… Сомневаюсь, что вы ничего не предприняли бы, если бы он сказал так же о ваших родителях.

Они не догоняют меня, когда я выскакиваю из гостиной. Стремительно удаляясь в неизвестном направлении, с горечью думаю о том, что чем дальше, тем хуже: я потерял Снейпа, а вместе с ним — и веру в будущее, против меня настроен весь факультет Гриффиндора, к тому же, я нагрубил друзьям — единственным людям, которые по-прежнему рядом со мной.

Я круглый дурак, и это, видимо, не лечится. А ещё я свой самый злейший враг, страшнее Волдеморта, потому что меня пугает собственная непредсказуемость и вспыльчивость. Интересно, когда-нибудь всему этому придёт конец?..

Хочется немедленно попасть на свежий воздух, и мне почти удаётся претворить своё желание в жизнь, как вдруг возле самого выхода из замка среди небольшой группы девушек я замечаю Ромильду. Нет-нет, только её мне сейчас не хватало.

Быстро свернув в ближайший коридор, я понимаю, что он приведёт меня прямиком к кабинету Защиты от Тёмных искусств, а это значит, что там я смогу увидеть профессора Люпина.

Немного приободрённый данной мыслью, ускоряю шаг и уже через три минуты уверенно стучу по гладкой лакированной двери. Приглушённое «Войдите!» говорит о том, что Ремус на месте, и я тяну на себя металлическую ручку.

— Гарри? Рад тебя видеть. Входи, — он приветливо улыбается мне из-за высокой ширмы.

Прикрыв за собой дверь, медленно пересекаю высокий кабинет, чьи стены плавно смыкаются куполообразным сводом где-то далеко вверху (думаю, без заклятия магического расширения пространства здесь не обошлось). Узкое стрельчатое окно дарит обилие солнечного света даже в зимнюю пору, а воздух, наполненный запахом пергамента, создаёт ощущение нахождения в библиотеке, что немудрено: у Люпина очень много книг, аккуратно расставленных в двух высоких стеллажах по правую сторону окна. Почётное место в кабинете занимает массивный стол из светлого дерева, заставленный стопками книг и свитками, среди которых виднеется стеклянная чернильница и стакан для перьев. Над столом медленно кружится замысловатая гирлянда из стеклянных шариков: большие и маленькие, они нанизаны на полупрозрачные нити, прикреплённые к металлическому кольцу. Солнечные лучи преломляются в них, отчего десятки солнечных зайчиков прыгают по каменным стенам и корешкам книг. Завершает общий антураж высокая ширма, пристроившаяся к левой стене так, что она не позволяет солнцу заглядывать туда, откуда раздаётся голос Ремуса в сочетании с подозрительным хлюпаньем воды.

— Ты прочитал мои мысли, я как раз хотел послать за тобой эльфа, чтобы… — но вот он резко замолкает, бурчит себе под нос нечто неразборчивое, но явно недовольное, а шум воды при этом усиливается.

Я почти успеваю сесть в кресло для посетителей, как странное стрекотание, раздавшееся из-за ширмы, заставляет меня изумлённо спросить:

— Ремус, что это было?

Когда интерес пересиливает, и я заглядываю за ширму, то вопрос отпадает сам собой.

— Мерлин Всемогущий, только не говори, что ты вновь решил пугать третьекурсников этой тварью! — восклицаю с улыбкой в голосе, глядя на создание, недовольно мечущегося по квадратному стеклянному аквариуму. Я помню точно такое на занятиях по Защите от Тёмных сил на третьем курсе, только, к сожалению, забыл его название.

Ремус проверяет, плотно ли закрыта крышка, и только после этого поворачивается ко мне лицом, а мне с трудом удаётся подавить вздох: тёмные круги под глазами, заострившиеся скулы и почти земляной цвет лица не придают Люпину шарма.

— Совсем плохо выгляжу, да? — усмехается он, видимо, в ответ на мой взволнованный взгляд, одной рукой обнимает меня за плечи и выводит из-за ширмы. — К великому сожалению, нет того мастера, который варил для меня Ликантропное зелье, и, боюсь, скоро мне придётся несладко. Хватит обо мне, лучше скажи, что привело тебя в мой кабинет?

Мы останавливаемся возле одного из стеллажей. Сейчас, в свете солнца, я отчётливо вижу, что Ремусу уже несладко: красные глаза говорят о бессоннице, глубокая морщина между бровей — о тщательно скрываемом недомогании, а в направленном на меня взгляде читается такая безмерная усталость, что в душе моментально просыпается единственное желание: обнять и пожалеть.

— Дело в том, что… — я намеренно растягиваю слова, уже не настолько уверенный в цели своего прихода. Не думаю, что я имею право беспокоить Ремуса в сложившейся ситуации.

Он правильно истолковывает мою заминку. Терпеливо вздохнув, Люпин опускает ладони на мои плечи и очень чётко произносит:

— Помнишь, что ты однажды попросил у меня? Полное доверие. Сейчас я прошу то же самое.

Я киваю несколько неуверенно, но, посмотрев в его открытое лицо, понимаю, что сейчас он — единственный, с кем я могу поделиться своими переживаниями.

— Слишком многое меня беспокоит, Ремус, — начинаю я, в волнении теребя манжет на рубашке. — Началось всё с пропажи профессора Снейпа, потом это плавно перетекло в открывшиеся подробности моего спасения, ещё и профессор Трелони со своими престранными речами о моей изменившейся ауре, к тому же весь Гриффиндор теперь считает меня психом, и я отвернулся от собственных друзей, а ещё…

Я задыхаюсь от смеси обиды и возмущения, а Ремус спешит усадить меня в кресло, сам присаживается на край стола и, глядя на меня сверху вниз, произносит:

— Итак, давай по порядку. Мне, как члену Ордена Феникса, одному из первых стало известно о пропаже профессора Снейпа. Боюсь, здесь я бессилен, потому как никто действительно не знает, что с ним произошло. Все наши Патронусы и совы возвращались обратно, оказавшись не в силах отыскать адресата, к тому же, сам он не подавал никаких признаков своего нахождения где бы то ни было. Последнее, что нам известно, — профессор отправился на собрание Пожирателей Смерти, «чрезвычайно важное и срочное», как сказал он сам, но не вернулся. Директор пересказал мне ваш разговор о твоих видениях, а именно о конкретном из них, когда змея напала на Пожирателей. Это всё очень странно и загадочно, более того, у нас есть предположение, какое отношение она имеет к Волдеморту и тебе, раз между вами установилась связь. Что касается тёмного волшебника, думаю, Сириус ввёл тебя в курс последних событий. Фадж вероломно отмалчивается и не желает предпринимать ни малейших попыток для того, чтобы остановить возвращение Тёмного Лорда.

Видимо, чистейший ужас находит отражение на моём лице, раз Ремус мрачно качает головой и, скрестив руки на груди, продолжает отнюдь не радостным тоном:

— Да, Гарри, они нашли способ, как оживить своего Господина, сам Снейп не раз упоминал об этом. То, что власти бездействуют, только играет им на руку, а Орден слишком мал, чтобы как-то помешать Пожирателям. Пропажа профессора Снейпа — тяжёлая утрата, так как именно благодаря ему мы могли располагать правдивой информацией. Опережу тебя и скажу, что он дорог для всех нас не только как тайный агент, но прежде всего как человек, как близкий друг твоей семьи.

Люпин даёт мне немного времени осмыслить только что услышанное, обходит стол и отмыкает верхний ящик. Достав оттуда плитку шоколада, какими он угощал меня ещё с самого детства, профессор вызывает домового эльфа. В следующий миг возле нас с тихим хлопком материализуется тот самый эльф Добби, который передавал мне слова Снейпа, а после поил ароматным чаем.

— Профессор Люпин, сэр, — раскланивается эльф, при этом его уши резко хлопают, как крылья небольшой птицы. Наконец, он замечает меня. И без того большие глаза увеличиваются до размера десертных блюдец, голубая радужка подсвечивается прямыми солнечными лучами, а озорные зайчики устраиваются на длинной светлой робе эльфа.

— Гарри Поттер, сэр, Добби очень рад вас видеть! — он театрально шаркает и так низко кланяется, разве что не достаёт лбом до худых коленок.

Ремус с интересом наблюдает за восторженным существом, пару раз бросает на меня слегка удивлённый взгляд, но губы, то и дело растягивающиеся в улыбке, говорят о том, что разыгравшаяся картина ещё как раззадоривает профессора.

— Я тоже рад тебя видеть, друг, — улыбаюсь эльфу, а тот открывает рот на слове «друг».

— Добби, будь так добр, принеси мистеру Поттеру что-нибудь поесть, а то он пропустил завтрак, — вежливо просит Люпин, и Добби, рассыпаясь в обещаниях раздобыть самое вкусное, наконец, испаряется.

— Не знал, что этот эльф в восторге от тебя, — усмехается Ремус, откидываясь на спинку стула, а я развожу руками, улыбаясь в ответ. — Подождём его, а потом я продолжу.

Ждать приходится недолго: через минуту эльф появляется вновь с огромным подносом в руках, заставленным таким количеством еды, что здесь смело хватит на трёх, а то и четырёх человек. Поблагодарив эльфа и в который раз заработав его восхищённый взгляд, я принимаюсь за еду.

— Насчёт Трелони я не удивляюсь. Из всех её пророчеств, к счастью, сбылось только одно — ты знаешь, о чём я говорю. Дамблдор только потому и держит её в Хогвартсе — вдруг на неё снизойдёт озарение и она даст ключ к разгадке многих тайн, связанных с Волдемортом. Однако не принимай на веру всё, что она скажет тебе.

Я проглатываю картофель и растерянно смотрю на Люпина.

— Но, Ремус, она права. Я действительно изменился, стал хуже, чем был. Во мне словно живёт ещё кто-то, и этот кто-то становится тем сильнее, чем больше отрицательных эмоций я испытываю. Думаю, ты знаешь о лопнувших стаканах. Ещё более яркий пример: чуть больше, чем полчаса назад, я бросился с кулаками на Симуса, разбил ему нос и тем самым получил отработки у МакГонагалл до самого Рождества.

Уголок рта Ремуса дёргается, сам он подаётся вперёд и, облокотившись о стол, недоверчиво переспрашивает:

— Ты побил Симуса Финнигана? Интересно, по какой причине?

— По той, что он оскорблял память о моих родителях своими крамольными утверждениями. Он говорил, что я якобы пожертвовал ими ради того, чтобы стать знаменитым! — восклицаю, в негодовании отбросив недоеденную куриную ножку.

Люпин хмурит брови, в задумчивости проводит ладонями по волосам.

— Понимаю, подобные слова нельзя оставлять безнаказанными, но я никак не ожидал, что ты пустишь в ход кулаки.

Самое удивительное, я вовсе не обижаюсь, наоборот, даже соглашаюсь.

— Вот и я не ожидал от самого себя. Я никогда не лез в драки, а тут ярость ослепила меня. В подобном состоянии я всё чаще не ведаю, что творю. Пойти, Ремус, это ненормально и очень, очень пугает меня. Что, если в один момент я превращусь в злодея? Что, если я стану похожим на Волдеморта? Что тогда?..

Последние слова звучат так глухо и потерянно, что Ремус покидает своё место. Опустившись передо мной на корточки, он вкладывает в мою ладонь плитку шоколада и, проведя пальцами по непослушным волосам на моей макушке, говорит мягким и успокаивающим тоном:

— С чего ты взял, что должен становиться похожим на него, Гарри? Я знаю тебя с момента твоего рождения, и никто не заставит меня поверить в то, что ты можешь быть злодеем. Все мы не идеальны, нет абсолютно добрых и совсем злых, каждому присущи как положительные, так и отрицательные чувства и эмоции. Вопрос лишь в том, какой стороны хотим придерживаться мы, только и всего.

— В том-то и дело, я не знаю, чего хочу. С одной стороны, мне безумно не хватает родителей, я всё чаще чувствую себя слабым и беспомощным, но порой во мне просыпается такая сокрушительная злость, что я понимаю: если Волдеморт возродится, я готов схватиться за палочку и собственноручно убить его ещё раз за то, что он лишает меня самых близких людей. Понимаешь, Ремус, я допускаю мысль об убийстве живого человека, а Волдеморт, несмотря на все свои ужасающие поступки, всё равно человек. Это чудовищно.

Перевожу взгляд на светлое окно, ощущая настойчивое покалывание в глазах. Пальцы сами собой перебирают обёртку, сквозь шорох которой я различаю тихий вздох Люпина. Из-за ширмы раздаётся всплеск воды, а за окном начинается сильный снегопад, рябью поплывший по глади солнечного света. Солнечные зайчики рассыпаются, в негодовании скачут по всему кабинету, безуспешно стараясь отвоевать потерянное господство.

— Почти весь Гриффиндор — если не вся школа — считает меня психом, и они правы. Я сам уже давным-давно сомневаюсь в собственной адекватности. Скажи, Ремус, всему этому когда-нибудь придёт конец?

Подняв глаза на обеспокоенного Люпина, я чувствую себя маленьким беспомощным ребёнком, который по воле жуткого случая остался без родителей и совсем-совсем не знает, что делать с такой странной и безумно сложной штукой, как жизнь. Профессор в задумчивости трёт подбородок, а потом просто обнимает меня за плечи. Я с чувством какого-то неземного облегчения прижимаюсь щекой к его груди и прикрываю глаза, дышу медленно и глубоко, успокаиваясь.

— Конечно, придёт. Единственное, нам не дано знать, когда. И ещё, Гарри: я долго думал об этой странной связи между твоим сознанием и сознанием змеи. Если ты можешь вторгаться в него в моменты, когда змея испытывает сильные эмоции, не думаешь, что она может делать то же самое, только в обратном направлении? Будь осмотрительнее со своими эмоциями, иначе ты становишься слишком уязвимым.

Словно не веря собственным ушам, я поднимаю голову и долго вглядываюсь в серьёзное лицо Ремуса, на чьих скулах прыгают неугомонные солнечные зайчики.

Тот же смысл вкладывал Снейп в свои слова тогда, у замёрзшего фонтанчика в Хогсмиде.

* * *

И я действительно следую совету двух людей, которые не могли сговориться и намеренно сказать мне одно и то же, только разными словами. Я учусь владеть своими эмоциями, как подобает взрослому человеку. Возможно, дело не столько в страхе, что Волдеморт — или часть его души в змее, — неважно — что он сможет заглянуть в моё сознание, сколько в том, что я должен, я обязан учиться на своих ошибках. Я до конца осознал это ещё в канун Хэллоуина, когда отказался от опасной авантюры путешествия в Лондон, и я не должен противоречить собственным убеждениям. Пускай я изменился далеко не в лучшую сторону, пускай против меня настроена добрая половина школы, пресса и наверняка всё Министерство — у меня до сих пор есть мои друзья, Сириус, Ремус. В конце концов, у меня есть голова на плечах и какие-никакие, но мозги в ней. И ещё у меня есть святая, почти детская вера в то, что мой профессор жив, только в данный момент он живёт по ему одному понятной схеме.

Он не может бросить меня.

— Гарри Поттер, сэр! Простите невнимательного Добби, он не заметил ваше появление!

Звонкий голос домового эльфа вырывает меня из размышлений. Застываю на полушаге в дверном проёме кабинета зельеварения, наблюдая интересную картину: возле самого первого стеллажа, на высокой треноге на самых цыпочках чуть ли не трясётся от страха Добби в обнимку с целой ордой стеклянных флакончиков зелий. Вид у эльфа до того испуганный, что моментально вызывает во мне подозрение и заставляет молниеносно оценить ситуацию: сейчас время обеда, но я не пошёл в Большой зал, так как не испытываю чувство голода, поэтому сразу отправился в кабинет зельеварения раньше остальных. Сегодня как раз первое занятие с новым преподавателем.

И тут картина маслом. Домовой эльф, втайне ворующий зелья из шкафа Снейпа.

Медленным шагом я приближаюсь к ближайшей парте, также медленно снимаю сумку с плеча, ни на мгновение не разрывая зрительный контакт с Добби. Присаживаясь на край столешницы, скрещиваю руки на груди и как можно более беззаботно интересуюсь:

— Ты что-то ищешь, Добби?

При звуке моего голоса эльф вздрагивает всем телом, отчего чуть не роняет половину флаконов, наскоро запихивает их в импровизированный узел из большого белого платка и, спускаясь с треноги, торопливо отвечает:

— Нет-нет, Гарри Поттер, сэр, Добби всё нашёл и уже спешит удалиться…

— Куда это, интересно? Насколько мне известно, все те зелья, что ты забрал, принадлежат профессору Снейпу, — добавляю немного металла в голос и преграждаю путь собравшемуся было ретироваться эльфу.

Он прячет узелок за спину, мелко шевеля ушами, огромные голубые глаза мечутся по моему лицу, в которых так и читается растерянность вперемешку с лихорадочным поиском мысли.

— Конечно, они принадлежат профессору Снейпу, но дело в том, что…

— Что ты взял их без его разрешения, — завершаю я за Добби и недовольно пристукиваю носком кед.

— Да, но… — голос эльфа резко подскакивает на несколько октав, и видно, что бедное создание совсем не знает, как ему выкрутиться, но тут ему на помощь приходит воля случая.

За дверью раздаются громкие голоса студентов, и раньше, чем они успевают зайти в кабинет, эльф щёлкает тонкими пальцами и, к моему разочарованию, в этот же миг растворяется в воздухе.

Слизеринцы и Гриффиндорцы занимают свои места, Рон машет мне, приглашая присесть рядом с ним.

Опускаюсь на жёсткий стул, бездумно разглядываю дно пустого котла, едва слушая весёлую трескотню лучшего друга, а сам думаю о странном поведении Добби.

Он — тот эльф, который выполняет все поручения Снейпа и Люпина. Возможно ли, что на этот раз он оказался в кабинете зельеварения также по заданию Снейпа? Да, Патронусы не в силах отыскать его, совы тоже, но у эльфов своя, особенная, отличная от нашей, магия…

Все мысли в моей голове разом замолкают, когда в кабинет входит не кто иной, как профессор Слизнорт. Тот самый, который преподавал у Тома Реддла. Тот самый, который, возможно, знает о нём гораздо больше, чем кто-либо ещё.

— Думаю, вы в состоянии понять, что этого недостаточно. Это тело… — он выставляет ладонь вперёд и внимательно рассматривает бледные узловатые пальцы. Ни намёка на утончённость и аристократичность, на ладони, что были у него раньше. – Оно чуждо мне, как если бы я надел мантию на три размера меньше.

— Мой Господин, мы делаем всё, что в наших силах… — глубокий женский голос едва различимо вздрагивает и обрывается на полуслове, когда жёсткие пальцы сжимаются на покатом плече.

— Нет, Беллатриса, вы делаете недостаточно. Человек, способный претворить единственно верный замысел в жизнь, пропал, и всё ради чего? Чтобы вы вернулись к тому месту, на котором топтались три месяца назад, вынуждая меня находиться в заточении змеиного тела и дальше?

Заметив тень страха в распахнувшихся глазах, он сменяет гнев на милость: не в его правилах терять самообладание, пускай, даже по столь значительному поводу.

Шипение огня в камине и треск тлеющего дерева отвлекает его внимание на неопределённое время, но вовсе не усыпляет бдительность. Он отчётливо слышит, как шуршат мантии волшебников за его спиной, буквально ощущает волны растерянности, исходящие от его верных, но запутавшихся последователей. Вдохнув полной грудью, он медленно поворачивается к ним лицом и прежде, чем действие Оборотного зелья пойдёт на спад, властно произносит:

— У вас есть ещё две недели. После Рождества я обязан быть в том теле, какое полностью устроит меня.

Поспешные поклоны, а затем тёмные силуэты растворяются на фоне ночного неба в прорезях высоких окон.

Мерлин Всемогущий.

Съехавшее с катушек сердце бьёт по вискам отбойным молотком, безжалостно смешивая и без того разлетающиеся мысли в неразборчивую массу. Рон что-то пытается донести до меня, трясёт за плечи, почему-то сидит на краю моей кровати, залитой светом полной луны.

Бурчу что-то невнятное, отползаю к изголовью кровати, обнимаю подушку, как будто роднее её никого нет на всём белом свете, плотно закрываю глаза и жду, когда организм придёт в норму.

К счастью, спустя несколько минут сердце покорно стучит в груди, не стараясь больше выскочить за её пределы, а в голове воцаряется относительный порядок.

— Друг, ты как? – шёпотом спрашивает Рон, и я медленно поднимаю веки.

— В порядке, — едва заметно киваю и стыдливо откладываю подушку в сторону.

Рон решается и немного сбивчиво спрашивает, при этом взглянув на меня исподлобья:

— Опять видения?

Перевожу дух и утвердительно киваю несколько раз, боясь, что в полумраке Рон попросту не заметит моих скованных жестов. Однако он всё прекрасно замечает и выразительно спрашивает одними глазами: «Ну что?». Озадаченно тру лоб, стараюсь сформулировать предложение так, чтобы оно было одновременно коротким и ёмким. Разочаровавшись в своих ораторских способностях, шумно выдыхаю и выдаю:

— Я был прав насчёт Волдеморта. Он действительно заточён в теле змеи, а Пожиратели ищут способ, как вызволить его оттуда.

— Только на этот раз что-то изменилось, иначе ты не был бы настолько взволнован, — замечает друг, внимательно вглядываясь в моё лицо, а мне ничего не остаётся, как согласно кивнуть.

— Сегодня он был…человеком. Полагаю, Пожиратели напоили змею каким-то зельем, чтобы дать Волдеморту возможность говорить. Наверняка, они и раньше прибегали к этому способу, только он недоволен: ему некомфортно в чужом теле. Ещё он сказал…

Колючий ком, так некстати образовавшийся в горле, обрывает мою речь, а Рону явно не терпится услышать продолжение. Хрипло откашливаюсь и, наконец, отвечаю шёпотом:

— Он сказал: единственный человек, который мог вернуть его нормальное тело, пропал. Думаю, ты понимаешь, кого он имел в виду. Рон, представь, если даже Волдеморт не знает, где Снейп…

Друг предусмотрительно прерывает мою далеко не оптимистичную речь взмахом ладони.

— Только потому, что Волдеморт не знает, где Снейп, нельзя утверждать, что его нет вообще нигде. Он же не сказал, что он мёртв? – дождавшись отрицательного ответа с моей стороны, друг заключает. – Значит, профессор жив.

Стираю со лба мелкие бисеринки пота и, немного повременив, соглашаюсь с внезапно рассудительным Роном, что весьма несвойственно ему, особенно в четыре утра.

Друг ещё какое-то время морщит лоб в задумчивости, а потом начинает говорить с неожиданным напором:

— Раз он действительно заточён в теле змеи, значит, напрямую зависит от её жизненных показателей?

— К чему ты клонишь? – осторожно спрашиваю, склонив голову так, чтобы на лицо упала тень, потому как не могу ручаться за его выражение.

— Если убить змею, значит, Волдеморт тоже будет мёртв? – даже в полумраке замечаю, каким огнём вспыхивает взгляд друга.

Кусаю губы изнутри, затягивая мучительную для меня паузу. Как сказать? Как объяснить, что не всё так просто, как кажется, что он каким-то образом влияет на меня? Неспроста же между моим и его сознанием есть связь…

Может, я — так же, как и змея, – всего лишь сосуд?

Сосуд, который можно уничтожить вместе с гнилым содержимым?..

Как признаться лучшему другу в том, что во мне, скорее всего, живёт монстр?

— Я так не думаю. Ему удалось каким-то образом не умереть после Авады Кедавры и задержаться в теле змеи, но это ещё не значит, что он уязвим настолько, насколько может показаться.

Чувствую, как неосознанно напрягаются все мышцы, но Рон, похоже, ничего не замечает (или, по крайней мере, тактично не подаёт вида).

— Ладно, сейчас мы ничего не решим. Давай вернёмся ко сну, а насчёт твоего видения поговорим завтра? – предлагает он, и я тут же соглашаюсь.

Неясные образы человеческих лиц и звучный голос Волдеморта не оставляют меня в покое в оставшиеся предрассветные часы, а это, как следствие, отражается на моей работоспособности. Несчастные преподаватели вынуждены наблюдать мою макушку в течение всех занятий, в то время как я старательно, но безнадёжно борюсь со сном. Удивляюсь, как ещё Гриффиндор не лишился круглой суммы баллов.

Но самое худшее ожидает меня вечером в кабинете МакГонагалл. Она, конечно же, сдерживает своё обещание: отныне я в компании новоприобретённого врага Симуса Финнигана чищу клетки птиц и стираю пыль с книг, которые у декана имеются в огромном количестве.

Как только за высокой волшебницей закрывается дверь, я тут же хватаюсь за щётку и направляюсь к ближайшему стеллажу. Проверив, надёжна ли хрупкая на вид стремянка, поднимаюсь на четыре ступеньки вверх и провожу щёткой по самой верхней полке. Спорхнувшие хлопья пыли раздражают нос, я громко чихаю и почти сразу слышу неодобрительное фырканье Симуса с противоположного конца кабинета: сегодня ему выпадает участь возиться с клеткой чёрного как смоль ворона.

К моему же облегчению, Симус делает вид, что меня вообще не существует. Возможно, МакГонагалл провела с ним воспитательную беседу, а, может, он сам осознал свою ошибку. Когда я спускаюсь со стремянки для того, чтобы подвинуть её к следующему стеллажу, то успеваю поймать на себе холодный взгляд Гриффиндорца. Нет, ничего он не понял.

Покачав головой, стираю пыль с соседней полки, не обделяя вниманием тёмные углы за книгами, а сам думаю о ночном видении и о разговоре с Дамблдором накануне вечером.

Всё началось вполне безобидно: директор пригласил меня к себе, угостил чаем и мятным мармеладом, поинтересовался успехами в школе — скорее из вежливости — и тем, нравится ли мне новый преподаватель зельеварения. Тут-то всё и началось. Я — не тот человек, который может положительно отзываться о том, кто мне несколько…несимпатичен. Этот Слизнорт немного странноват. Как и большинство профессоров Хогвартса, он знает абсолютно всё о своём предмете, но вскоре я замечаю за ним одну особенность: он не столько любит достижения своих учеников, сколько самих учеников, притом успешных. Кто-то даже говорит, что у него на этот счёт пунктик. Он как бы «коллекционирует» лучших из лучших.

Спустя два занятия Гермиона получает от него приглашение на вечеринку в честь Рождества, которая состоится за день до нашего отъезда. Подруга рада, но почти сразу теряется: туда нужно идти с парой, а взять ей совсем некого, потому как «успехи» Рона нисколько не привлекают мастера зелий.

Однако это ещё не всё. На самом первом занятии я замечаю лёгкую растерянность в его лице всякий раз, когда он ненароком, но косится на меня. Я думаю поделиться этим с Дамблдором, но вскоре необходимость в этом отпадает сама собой: Слизнорт резко начинает вести себя вполне непринуждённо, что даже немного подозрительно. Правда, через пару дней я выбрасываю из головы все странные мысли на счёт нового преподавателя.

Мой рассказ об очередном видении заставляет директора задуматься на добрые пятнадцать минут, в течение которых он кружит по кабинету, скользя невидящим взором по каменным стенам и портретам прошлых директоров, а мне остаётся грызть ногти в ожидании и волнении. Наконец, директор занимает своё кресло и начинает издалека, а именно с истории первых переселений душ в другие тела. Спустя десять минут увлекательного рассказа я, к своему стыду, начинаю чаще моргать в попытке удержать отяжелевшие веки в открытом состоянии, а Дамблдор, наконец, подводит итог:

— Таким образом, подтверждаются наши самые худшие опасения: душа Волдеморта действительно живёт в теле змеи, и он направляет все свои силы и силы своих последователей на то, чтобы вызволить себя оттуда.

Полторы недели.

Дни идут, и у нас остаётся всего полторы недели на то, чтобы придумать, как помешать Волдеморту возродиться.

Полторы недели на то, чтобы Снейп вернулся, иначе я просто не представляю, где мне взять силы. Где мне, чёрт побери, найти силы, чтобы продолжать сдерживать эмоции, то и дело норовящие взбунтоваться. Я никому в этом никогда не признаюсь, но он дорог для меня — немного меньше, чем родители, но Снейп занимает в моей жизни столь значительное место, что в случае потери я просто не знаю, кто сможет его заместить. Говорят, нет незаменимых людей, а я скажу иначе: незаменимые люди есть. Это родители, потому что они дали тебе жизнь, это близкие родственники, потому что они всегда будут рядом, что бы ты ни сотворил, и это те люди, с которыми ты не связан родственными связями, но которые безвозмездно отдают тебе своё тепло и подставляют плечо в трудные минуты. Такие люди – на вес золота, платины, алмазов — да чего угодно, цена неважна и бессмысленна, ведь её нет как таковой. Искренность – вот что главенствует, а Снейп искренне беспокоился и заботился обо мне, хоть всеми силами старался этого не демонстрировать.

В который раз я спрашиваю у директора, нет ли новостей от Снейпа, но ответ неизменен. Единственное, директор не выглядит таким обеспокоенным, каким был в день пропажи Снейпа. Его мимика, жесты, тембр голоса – всё пронизано таким внушительным спокойствием, что мне остаётся только удивляться. Я помню, Снейп говорил мне, что директор не так-то прост, как кажется на первый взгляд, — более того, я практически не знаю старого волшебника...

В любом случае, сам я не бьюсь в истерике, хотя ничего не знаю о мастере зельеварения. Возможно, директор хорошо умеет владеть своими эмоциями, а может, он знает что-то, чего не знает никто другой, но по каким-либо причинам не желает делиться своим знанием. Пока что.

И ещё: он хоть ненамного, но усмирил бурю в моём сознании. Мы твёрдо знаем, что душа Волдеморта, часть или целая, томится в теле змеи, но не можем утверждать, что какая-то иная её часть живёт во мне. Вспышки моей злости – это отголоски боли от потери близких людей. Я запутался и растерялся, я остался практически один. Это всё объясняет, и мне очень хочется верить в это. Остаются только видения, которые не дают мне покоя и природе которых нет никакого разумного истолкования.

Недовольное шипение вырывается прежде, чем я успеваю его подавить: задумавшись, по неосторожности режу подушечку указательного пальца острым краем страницы книги. Я отодвинул её в попытке добраться до дальнего угла полки, а когда ставил обратно, провёл пальцами по страницам. Мелкие бисеринки крови набухают на тонкой линии пореза, я смотрю сквозь них невидящим взором. В голове странным образом всплывает вопрос: интересно, какой именно способ нашли Пожиратели и почему именно Снейп мог претворить его в жизнь?..

Почти сразу я понимаю, что только Снейп может дать ответ на этот вопрос. Ну и Пожиратели Смерти, конечно же.

Правда, с недавних пор у меня есть небольшая, хоть и туманная, надежда на эльфа Добби. Недавний инцидент, когда я застукал его в кабинете, ворующим зелья из шкафа Снейпа, навёл меня на некоторые размышления. Уставший от неизвестности разум охотно зацепился за данный эпизод, буквально воскликнув от радости: «Это доказательство того, что Снейп жив!», но я мгновенно осадил себя, вспомнив мудрые слова Дамблдора: «Мы не можем делать выводы, опираясь на необоснованные факты». Чтобы доказать, что Добби действительно носит зелья Снейпу, нужно очень сильно постараться. Задача усложняется тем, что я попросту не имею возможности отследить его перемещения, к тому же, эльф, чуть что, сразу растворяется в воздухе. Остаётся надеяться, что мне повезёт застать его врасплох в очередной раз.

Как я предполагал, конфликт с Гриффиндорцами оставил неприятный осадок не только в моей душе: однокурсники то и дело косятся на меня, но, к счастью, не проявляют агрессию или ещё какие-либо отрицательные эмоции. И без того узкий круг людей, с которыми я мог мирно общаться, сжимается до катастрофичных размеров, ограничиваясь лишь моими верными друзьями и, как ни удивительно, Малфоем. Радует только то, что через неделю Хогвартс-Экспресс увезёт меня подальше отсюда, хоть и на относительно короткое время.

Школа готовится к Рождеству: вчера утром мы с Роном и Гермионой наблюдали, как лесничий Хагрид волоком тащил гигантских размеров ёлку для того, чтобы установить её в Большом Зале. Всего за несколько дней замок успевает обрасти большим количеством рождественских колокольчиков, припорошенных снегом гирляндами из ярко-красных яблок и пузатых шишек, по коридорам во время перемен то и дело проносятся зачарованные миниатюрные Санта-Клаусы, рассыпая направо и налево золотые конфетти, а порой из-за поворотов торжественно выплывают венки омелы, которые я старательно избегаю. Даже Пивз, который так любит вредить обитателям Хогвартса, важно плавает по коридорам, насвистывает себе под нос рождественские мотивы и никого не трогает.

Волна рождественской суеты постепенно покоряет сердца ребят, но старательно обходит меня стороной, стоит задуматься, в каком месте я встречу этот праздник. Я не отрицаю, семья Уизли — почти как родные, но в том-то и дело, что почти.

Всё же это лучше, чем оставаться на Рождество в Хогвартсе, хоть я и не знаю, что это такое. Просто каждое Рождество в своей жизни я встречал дома, в Годриковой Впадине, в кругу родителей и близких друзей.

Но в Норе тоже будут все самые родные и близкие. Там будет Сириус.

Омрачают грядущую поездку невесёлые новости из «Ежедневного Пророка» — вернее, их полное отсутствие. Даже я, с недавних пор горячо невзлюбивший данную газетёнку, с тревогой разворачиваю новые выпуски только для того, чтобы убедиться в этом. То, что Министерство зависит от Пожирателей, очевидно: по словам Кингсли, все самые опасные преступники спокойно разгуливают на свободе, а в «Ежедневном Пророке» об этом ни слова. Рон пересказал мне содержание последнего письма от родителей: Артур говорит, что Министерство сжало пальцы на их горле в прямом смысле слова. Нетрудно догадаться, кому принадлежат эти пальцы, но то, что членам Ордена Феникса теперь нужно держать язык за зубами и быть как можно осторожнее, неоспоримо. Достоверная информация ускользает, как сон на грани пробуждения, а я с нехорошим чувством на душе понимаю, что мои видения – её единственный источник.

Резкий звук разбившегося стекла заставляет меня вздрогнуть. Быстро моргая, я выныриваю из вакуума мыслей и озадаченно смотрю на осколки стеклянной вазы, которую я по невнимательности задел локтём. Ругаясь сквозь зубы и не обращая внимания на характерное жжение между лопаток (наверняка Симус не сводит с меня глаз), достаю палочку и применяю Репаро к осколкам. С тихим звоном ваза возвращается в первоначальную форму, и как только я задвигаю её поглубже на полку, тяжёлая дверь отворяется, впуская в кабинет серьёзную МакГонагалл. Декан быстрым взглядом оценивает масштабы отработки и коротким кивком даёт понять, что мы свободны. До следующего вечера.

* * *

— Я не понимаю, Джинни. Почему они бунтуют? Почему они ждут от меня каких-то свершений? Никакой я не герой, я человек, который по воле случая — судьбы, неважно, – оказался в ужаснейшем положении. С чего вдруг мне, Гарри Поттеру, о котором предыдущие семнадцать лет никто ничего не знал, становиться героем? Только потому, что какой-то безумный волшебник возомнил себя великим? Пусть так, хотя я не разделяю этого мнения, но я – не великий, и я просто не представляю, как смогу его остановить.

Холодный ветерок омывает наши лица, не в силах противостоять дыханию зимы, слабое солнце наполовину скрывается за кромкой леса в жесте поражения. Далеко сверху доносится гул часового механизма: мы с Джинни стоим у подножия Башни Часов. Девушка встречает меня сразу после отработки у МакГонагалл и предлагает немного прогуляться. До ужина остаётся всего ничего, проголодавшиеся студенты давно устремились в сторону Большого зала, благодаря чему мы можем побыть наедине.

Джинни прячет подбородок в складках шарфа, отводит длинную чёлку от лица и, не вызволяя пальцев из волос, смотрит на огненно-красный краешек солнечного диска.

— Честно говоря, я тоже не знаю, в чём дело. Более того, поведение Гриффиндорцев сильно возмущает меня, но, Гарри, ты должен понять…

Она переводит взгляд на меня и, немного поколебавшись, сжимает мои пальцы в ладони.

— Ты ничего им не докажешь. Нельзя быть хорошим сразу для всех…

— Но я и не хочу быть хорошим для всех, Джинни! Я всего лишь хочу, чтобы… — перебиваю девушку, но она качает головой, давая понять, что не закончила.

— Я прекрасно осознаю, чего ты хочешь, но и ты услышь меня: не все смогут понять тебя. Они и не должны понимать тебя, потому как большинство не знает и пятидесяти процентов всей правды, а от незнания люди начинают творить невообразимые вещи. Абстрагируйся от этого негатива.

— Легко говорить, когда ты не на моём месте… — выдыхаю и, убрав руку, отхожу на несколько шагов. Разглядывая тёмные колючие силуэты голых деревьев, похожие на когтистые лапы неведомого монстра, я внезапно и так остро ощущаю нехватку одного небезызвестного человека – единственного, чьи слова всегда доходили до моего сопротивляющегося разума, — отчего на несколько мгновений пережимает горло и холодеет в ногах.

Паника с недовольным шипением тухнет, когда ладонь Джинни осторожно опускается на моё плечо. Я не вижу её лица, но по голосу смело могу судить, что не такой ответ она ожидала получить.

— Может быть и так. Пойдём.

Не совсем понимаю, куда и зачем она ведёт меня. Проводив взглядом проплывшую мимо каменную арку, символически отделяющую площадку у подножия Башни Часов от покатого холма с узкой дорожкой, бегущей вниз к Главным воротам, в лёгком оцепенении наблюдаю за тем, с какой лёгкостью Джинни сцепляет пальцы в замок за моей шеей и останавливается в моём личном пространстве.

— Послушай, Гарри. Я не привыкла разговаривать на подобные темы, и, тем более, не в моих привычках давить на людей, но ты должен понимать: я, Рон, Гермиона и Невилл – это те люди, которым ты можешь доверить всё, что угодно. Мы поймём и примем тебя любым, а я… — девушка запинается, — я знаю тебя гораздо лучше, чем кто-либо другой.

Мгновенно ощущаю ледяные мурашки, пробежавшие по спине в миг, когда она подвигается немного ближе.

— Понимаешь, Джинн… — неуверенно начинаю, а она тут же замирает, безошибочно почувствовав мои сомнения. – Слишком многое свалилось на меня сейчас, мне трудно разобраться в самом себе. Я хочу сказать, что лучше оставить всё, как есть…

Что-то в её взгляде неумолимо меняется, захлопывается.

— Понимаю, Гарри, понимаю, — отвечает Джинни подозрительно спокойно, одновременно расцепляя пальцы. – Мы опаздываем на ужин.

Отступив на полшага, она прячет замёрзшие ладони в складках шарфа и удаляется в сторону замка. Снег тихо хрустит под её ногами, и я успеваю прижаться затылком к ледяному камню, но внезапно воцарившаяся тишина привлекает моё внимание. Прежде, чем я успеваю обернуться, что-то резко ударяет в плечо и засыпается за шиворот ледяным дождём.

Снежок, метко запущенный мне в спину.

— Что это значит? – кричу вслед быстро удаляющейся Джинни, с чувством омерзения вытряхивая стремительно тающий снег из воротника мантии. – Вряд ли подобным образом приглашают на ужин!

Девушка резко останавливается, будто наткнувшись на невидимую преграду, рывком разворачивается, отчего длинные волосы ярким всполохом рассыпаются по её плечам.

— Я знаю, что не имею права говорить об этом и что мы давно вышли из того возраста, когда смотрели друг на друга, открывши рот, но…

Внезапно она срывается с места, стремительно сокращает разделяющее нас расстояние (я едва удерживаюсь от того, чтобы не отшатнуться) и сжимает пальцы на моей мантии. Её быстрая речь перемежается тяжёлым дыханием, зрачки пульсируют от переполняющих противоречивых чувств:

— Когда я узнала о тебе и Ромильде…

Я резко вдыхаю, как если бы вынырнул на поверхность озера, в котором пробыл без кислорода очень долгое время. Разжав тонкие девичьи пальцы, осторожно произношу:

— Мерлина ради, Джинни, ты решила, что я влюбился? Об этом не может быть и речи, кто угодно, только не Ромильда, но это не главное. Я не понимаю, что всё это значит? Твой поцелуй, снежок? Неужели?..

Глядя в распахнутые глаза девушки, внезапно всё осознаю, хоть и запоздало. Я настолько был занят собственными переживаниями и проблемами, что не заметил очевидного.

Резкий порыв ветра взбивает пряди рыжих волос, закрывая лицо Джинни, играет нашими шарфами, которые, как змеи, извиваются под зимнюю симфонию, что он творит в дуэте с кронами дремлющих деревьев.

Девушка закутывается в мантию и поворачивается так, чтобы я увидел её полный горького сожаления взгляд.

— Вообще-то я не хотела, чтобы ты узнал об этом, но слов не вернёшь. Опережая твою ответную реплику, я скажу: давай оставим всё, как есть, если, конечно, ты не захочешь что-нибудь изменить.

Тихий и на этот раз размеренный хруст снега, а затем скрип входной двери извещает меня о том, что Джинни ушла.

Ноги подгибаются сами собой, и я спешу опуститься на верхнюю ступеньку каменной арки. Запустив пальцы в жёсткие волосы, впиваюсь невидящим взором в бесстыдно-белый снег и думаю о том, каким близоруким я могу быть в столь важных вопросах. Прокручивая в памяти недавние эпизоды с участием Джинни, диву даюсь: как я мог не заметить столь очевидной симпатии? Либо у меня неправильные понятия в голове, либо ещё что-то, но я до последнего момента полагал, что между нами ничего, кроме тёплой дружбы, не может быть.

Хотя бы потому, что что-то большее уже было.

Пальцы замерзают, и мне приходится спрятать их в карманах мантии.

Если я не смог разглядеть истинные чувства Джинни, что говорить о Снейпе?..

Сжав зубы, запрокидываю голову наверх и долго-долго, до лёгкого головокружения, смотрю в бесконечное серое небо, а в голове, независимо от желания, из хаоса мыслей вырастает слово из ровно выстроенных, как на праздничном параде, букв.

«Вернись».

Я стерплю всё, даже необоснованное отчуждение, только пусть он вернётся.

К сожалению, хмурое небо безразлично к моим просьбам.

Конечно же, я опаздываю на ужин, но ничуть не сожалею об этом. В дверях я почти сталкиваюсь с Драко. Тот кивает в знак приветствия и, обогнув меня, удаляется в компании своих друзей, а меня как будто громом поражает.

Какой же я дурак! Да я дважды близорук, если всё это время прямо перед моим носом маячил Малфой, чьи родители были в тот вечер у Волдеморта!

Сердце пропускает один удар и, набравшись сил, пускается в сумасшедшую скачку. Развернувшись на каблуках, нагоняю Драко и прошу его уделить мне немного своего времени. Слегка удивлённый, он обещает друзьям догнать их и, обратив ко мне свой взор, вопросительно выгибает брови. Коротко оглянувшись по сторонам, осторожно беру его за локоть и подвожу ближе к стене, так, чтобы не пересекаться с редкими потоками учеников, покидающих Большой зал.

— Может, ты пошлёшь меня в Азкабан с подобным вопросами, но, Малфой, ты – моя последняя надежда, — говорю я как можно тише, наблюдая за реакцией Слизеринца, которая не заставляет себя ждать.

Светлые брови выгибаются ещё больше, а в серых глазах мелькает интерес.

— Нечасто услышишь подобное от Гриффиндорца, — приняв серьёзный вид, он заключает. – Я тебя слушаю.

Кусаю нижнюю губу изнутри, прячу руки в карманах брюк в надежде скрыть волнение. Мерлин, смогу ли я сформулировать вопрос так, чтобы он не вызвал подозрение? Помучавшись несколько секунд, наконец, выдаю всё, как есть.

— Мне известно – не спрашивай, откуда, — что твои родители были ранены чуть больше двух недель назад. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

Мысленно замираю, когда интерес во взгляде Малфоя сменяется откровенным подозрением. Узкая переносица пересекается мимической морщиной, а его голос понижается до почти угрожающего шёпота.

— Откуда ты?..

— Я же сказал: не спрашивай, — тихо шикаю, оглянувшись по сторонам.

Драко колеблется, и его поведение мне понятно. Не каждый день к тебе подходят с расспросами о том, чего не должен знать вообще никто.

— Прости, Поттер, — сдавленно произносит он и, внезапно вцепившись в рукав моей рубашки, уводит меня туда, где одно из ответвлений коридора заканчивается тупиком с огромным, в пол, окном.

Высокому Малфою не составляет труда воспользоваться моей растерянностью: усадив меня на подоконник и склонившись так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, он опирается на вытянутые кончики пальцев по обе стороны от моих бёдер.

— Говори, откуда ты располагаешь подобной информацией, — чеканит он каждое слово, неотрывно глядя мне в глаза, а у меня по спине ненароком пробегает неприятный холодок.

Пальцы сами собой сжимаются на ткани брюк, сердце подпрыгивает и застревает в горле, давит на голосовые связки, изменяя тембр голоса.

— Послушай, Малфой…

— Я – весь внимание, — отзывается он с каплей яда в голосе (видимо, это – характерная черта всех Слизеринцев).

Медленно набираю полные лёгкие воздуха, смотрю в лицо Драко, ожидая найти в нём хоть какую-либо эмоцию, но всё тщетно: он неприступен, как камень под моими ладонями.

— Я не могу сказать, откуда знаю об этом, и прекрасно понимаю, что подобным вопросом застаю тебя врасплох, но и ты пойми меня: мне очень важно узнать судьбу нашего профессора зельеварения, который тоже был там.

Уголок рта Малфоя вздрагивает всего на мгновение, но этого оказывается достаточно для того, чтобы я немного расслабился и почувствовал себя увереннее.

Драко теряет бдительность, а я спешу незамедлительно воспользоваться этим: соскользнув с подоконника, локтём отодвигаю его руку и покидаю личное пространство блондина.

— Послушай, Малфой, — в который раз начинаю и, немного поколебавшись, опускаю ладонь на плечо немного опешившего Слизеринца. – Я знаю, вся эта ситуация – дикость, но мне действительно необходимо знать, что случилось со Снейпом. Он, как и твои родители, был ранен… Поверь, ты можешь мне доверять.

Драко медленно оборачивается, и наши взгляды встречаются. Всё замирает во мне в ожидании, и я всеми силами стараюсь не отвернуться под напором пытливого взора, но, наконец, напряжение рушится вместе с каменной стеной в серых глазах Малфоя.

Он прислоняется к краю подоконника, скрещивает руки на груди. За окном сгущаются сумерки, их синева мягкой акварелью тонирует изумительно-белые пряди волос.

— Ты прав, безумная дикость, но раз ты настаиваешь, я расскажу тебе, только ответь на один вопрос: почему я должен доверять тебе?

Он поджимает губы и выгибает брови в ожидании. Мягкий звон колокольчиков, висящих на соседней колонне, разбавляет воцарившуюся тишину. Сцепляю пальцы в замок у основания шеи, в задумчивости опускаю веки на несколько секунд и, наконец, произношу единственно-верный ответ:

— Потому что Снейп доверял мне.

Лицо Малфоя проясняется, исчезает хмурость и подозрительность, остаётся только привычное спокойствие и новое, необычное, но такое необходимое доверие.

Слегка одёрнув пиджак, он поворачивается лицом к окну, замирает рядом со мной, почти плечом к плечу.

— Когда я узнал о том, что мои родители ранены…

Мягкий голос растворяется в шорохе крупных хлопьев снега, сталкивающихся с неожиданно стойкой преградой в виде витражного стекла и разочарованно скатывающихся вниз расплывчатыми большими каплями.

— Можешь не объяснять, я знаю, каково это: понимать, что твои родители могли погибнуть. Я столкнулся с этим, и даже с большим.

Малфой слегка поворачивает голову в мою сторону, наши взгляды вновь пересекаются, и в расширенных зрачках, окружённых жемчужно-серой радужкой с бледно-голубыми вкраплениями, я читаю благодарность – правда, слегка завуалированную.

— На следующий день я получил письмо, в котором мама сдержанно известила меня о случившемся. Это не похоже на неё, она более…эмоциональная и чувствительная. Я почувствовал здесь отцовскую руку — наверняка, это он запретил ей рассказывать мне все подробности, да и она сама, вероятно, не хотела волновать меня. В общем, когда я убедился, что они живы, и раны – не смертельны… — Драко вновь замолкает на полминуты, а я понимаю, что ему непривычно выражать свои истинные чувства и переживания. – Что касается профессора Снейпа, тут я ничем не могу тебе помочь. Родители не знают, что произошло с ним после того вечера. Он трансгрессировал, и с тех пор никто ничего о нём не слышал.

Впиваюсь пальцами в холодный камень подоконника, роняю голову так, что подбородок упирается в грудь, смотрю на мелкую снежную рябь, которая постепенно превращается в сильный дождь, настойчиво хлещущий по непреклонному стеклу. Боковым зрением замечаю, что Драко не сводит с меня задумчивого взгляда. Возможно, он задаётся вопросом, почему профессор так дорог мне, но молчит, и я благодарен ему за это.

Повременив, Малфой медленно разворачивается и, сжав пальцы на моём плече на несколько коротких мгновений, тихо произносит:

— Если мне что-нибудь станет известно, я дам тебе знать.

На этом мы прощаемся.

Я возвращаюсь в башню Гриффиндора, поднимаюсь в спальню в надежде пораньше лечь спать, но и тут меня поджидает ещё одно разочарование.

— Как ты мог? – тихий, почти угрожающий шёпот раздаётся со стороны кровати Рона.

Вздрогнув от неожиданности, разворачиваюсь всем телом и сталкиваюсь с неприкрытым недовольством, написанным на лице друга. Складывается впечатление, что он намеренно ожидал моего прихода, спрятавшись под рубиновым балдахином.

— Ты о чём? – отвечаю вопросом на вопрос и, как ни в чём не бывало, взбиваю подушку.

Нечто мягкое ударяет меня по затылку, заставляя резко разогнуться. Всем что, доставляет удовольствие бросать в меня различные предметы?

— Рон, я не понимаю, в чём дело? – повышаю голос, не скрывая возмущения, возвращаю подушку хмурому другу. Он ловит её за миг до того, как она успевает угодить ему по лицу, и бурчит:

— Джинни мне всё рассказала…

Хочется громко рассмеяться. Или заорать.

— Что, она уже успела пожаловаться старшему брату на то, что Гарри Поттер ей отказал?

Я догадываюсь, откуда во мне столько сарказма. Мерлин, я так устал от всего, что свалилось на меня, едва выдерживаю этот тяжёлый груз, но когда против меня восстают собственные друзья…

Тем временем реакция Рона не заставляет себя ждать. Рывком вскочив с кровати, он резко подаётся ко мне, и на микроскопическое мгновение кажется, что он сейчас ударит меня. К счастью, чутьё подводит, и Рон, мгновенно покрасневший от злости, отчаянно сжавший кулаки, медленно выговаривает:

— Да, успела. Я не понимаю, как ты можешь играть её чувствами?

Настаёт мой черёд возмущаться. Рву галстук, внезапно начавший душить горло, буквально ощущаю, как волосы на затылке встают дыбом от отчаяния.

— Я ни с кем не играл, Рон! Какие чувства?! Всё в прошлом, а если с её стороны что-то и было, то я этого не замечал!

— Конечно, ты ничего не замечал! – он горько усмехается, а меня начинает мутить. – Ты не видишь ничего дальше собственного носа! Тебя не интересует ничего, кроме самого себя и собственных проблем!

В голову ударяет жар, окружающий мир подозрительно колышется и плывёт, когда я, не найдя, что ответить, на ватных ногах покидаю спальню, но не тут-то было: Рон, видимо, считает, что мы не договорили. Он догоняет меня на середине лестницы, останавливает, не слишком любезно схватив за локоть, и кричит, кричит на глазах всех Гриффиндорцев, на глазах Гермионы, Невилла и Джинни:

— Я считал тебя своим другом, но после сегодняшнего…

От моего взгляда Рон на несколько мгновений теряет дар речи.

— Что «после сегодняшнего»? Что, Рон?

Пару мгновений пытливо всматриваюсь в лицо своего лучшего…друга ли? Не дождавшись ответа, преодолеваю оставшуюся часть лестничного марша и, совершенно не обращая внимания на воцарившуюся напряжённую тишину, покидаю гостиную, несусь вниз по крутому лестничному маршу, чудом не оступаясь. Гнев и обида застилают глаза густой пеленой, смазывая и без того не ясную картину: за окном уже совсем темно, замок обманчиво безжизнен, и только янтарные ореолы горящих факелов выдают движения людей на портретах или трепетное дрожание веточек омелы, прячущихся за могучими рыцарскими доспехами.

Смахнув непонятно откуда выступившие слёзы, долго вожусь с палочкой, которая никак не хочет выскальзывать из кармана, и, наконец, призываю свою Молнию.

* * *

— Впервые за семнадцать лет своей жизни я не хочу ехать домой на Рождество.

Встрепенувшись от неожиданности, немного испуганно вцепляюсь пальцами в гладкий ствол метлы и оборачиваюсь через плечо.

Малфой кривит уголок рта в подобии приветственной улыбки и останавливается возле меня. Яркий свет луны серебрит его гладко зачёсанные волосы, скользит по высокой скуле и растворяется в черноте форменной мантии.

Тихо выдыхаю и прислоняю метлу к металлическому ограждению, с лёгким интересом разглядывая своего неожиданного собеседника посреди ночи на верхней площадке башни Астрономии.

— Странно, не так ли? Это при живых-то родителях, — он слегка задирает подбородок и щурится на неизменный спутник Земли, царственно расположившийся на середине бархатного небосклона.

— Действительно, странно, — не сразу откликаюсь и чуть поворачиваю голову для того, чтобы столкнуться с непривычно открытым взглядом Драко.

— Когда ты заговорил о моих родителях, честно, я не знал, что и думать, — он коротко усмехается, растягивая губы в лёгкой полуулыбке. – Однако, поразмыслив, я задался вопросом: как ты можешь так спокойно реагировать на то, что мои родители – Пожиратели Смерти? Ведь они верны тому, кто…

— Я знаю, тому, кто убил моих родителей, — заканчиваю за него. Выдержав пытливый взгляд, развожу руками, потому что я действительно понятия не имею, как мне это удаётся.

— По логике, ты должен меня возненавидеть, но нет, ты стоишь рядом со мной и даже не пытаешься наградить каким-нибудь «хорошим» заклятием.

Ощущаю, как губы неумолимо растягиваются в искренней улыбке: мне впервые за последние недели становится действительно смешно, хоть и повод для смеха не самый удачный.

— Ненависти в моей жизни предостаточно, поверь, — шутливо толкаю Драко плечом и ловлю его ответную улыбку. – Кстати, что ты делаешь здесь ночью?

— В связи с последними событиями сон не идёт, — честно признаётся Малфой, а я понимающе киваю. – Ты же, смотрю, упражняешься в полётах?

Без лишних слов качаю головой: что я могу сказать?..

Мы молчим некоторое время, наслаждаясь сдержанной красотой зимней английской природы. Совсем недавно часы пробили два раза, но я не возвращался в башню Гриффиндора с тех пор, как поссорился с лучшим другом. Только благодаря мантии-невидимке, которая всегда со мной, мне удалось избежать ночных дежурных, а Молния без проблем доставила меня на верхнюю площадку башни Астрономии. Сегодня полнолуние, профессор Люпин покинул школу на несколько дней, и мне совсем не к кому пойти.

— По какой причине ты не хочешь ехать домой? – ненавязчиво нарушаю тишину, не глядя на собеседника, прослеживаю кончиком пальца сияющий след лунного света на гладкой поверхности металлического ограждения.

Замечаю боковым зрением, как Малфой поджимает губы, но я не думаю отступать: он неведомым образом нашёл меня, сам заговорил на столь необычную тему, поэтому нет ничего странного в том, что я пытаюсь вникнуть в суть его проблемы, сам не зная, зачем. Я сыт по горло собственными проблемами, но в данный миг необъяснимым образом ощущаю близость этого Слизеринца. Как показала жизнь, представители данного факультета оказываются надёжными и благородными, чего нельзя сказать о подавляющем числе Гриффиндорцев.

— Представляешь, какая «праздничная» атмосфера будет царить там, когда я приеду?

Хмурюсь в непонимании, почти слышу, как натужно щёлкают мои мозги, пытаясь докопаться до скрытого смысла слов. Мой взгляд скользит вбок, по ограждению, по длинным ладоням Малфоя, по музыкальным пальцам, и останавливается на перстне, который я уже видел однажды.

Перстень.

Перстень с фамильным гербом.

Мерлин, неужели?..

Герб, тот же самый, какой был в моём первом видении!

Что же это получается? Собрания Пожирателей Смерти проходят в…доме Малфоя?!

Вскидываю голову как раз в тот миг, когда Драко болезненно морщится и плотно зажмуривает глаза.

Он понял, что я догадался.

Я остро ощущаю: надо что-то сказать, как-то выйти из опасного положения, но все возможные слова застревают в горле колючим комом и мешают нормально дышать.

Малфой распахивает глаза, вернув своему лицу привычное спокойное (но истинное ли?) выражение, долго-долго смотрит на круглую луну широко открытыми глазами, превратившись в мраморное изваяние, а я отчаянно пытаюсь унять сошедший с ума разум. Все мысли в моей голове непостижимым образом объединились под единым знаменем с кричащими лозунгами: «Давай же, это твой шанс! Расскажи об этом, и уже завтра Пожиратели будут в руках Ордена, а вместе с ними и Волдеморт, пока он ещё не представляет существенной опасности!». Соблазн велик настолько, что вгоняет в состояние, близкое к безумию; жажда мести и расправы над самым страшным врагом ослепляет, подталкивая к предательству, к причинению боли тому, кто, возможно, впервые открыл свою душу кому-то постороннему.

Как будто ведро ледяной воды резко обрушивается на голову, стремительно смывая все плохие мысли, заставляя во все глаза посмотреть на того человека, которого я всего несколько секунд назад хотел лишить родителей. Мерлин Великий, да чего я этим добьюсь? Смертью чужих родителей, пусть даже Пожирателей Смерти, я не смогу оживить своих. Я просто не смогу обречь Малфоя на страдания, которые выпали на мою долю. Я – не Волдеморт.

Я – не убийца.

— Тебе нечего бояться, Драко, — осторожно произношу, стараясь максимально наполнить интонацию нотами уверенности и доверия. – Я не выдам твоих родителей. Слово Гриффиндорца.

Он начинает часто моргать и, наконец, направляет на меня нечитабельный взгляд.

— Ты – странный человек, Поттер, во всех отношениях…

Оттолкнувшись от ограждения, мой собеседник удаляется вглубь площадки, шаг его медленный и мягкий, как поступь большого, но изящного зверя. Чернота ночи без остатка поглощает волны форменной мантии, созданные игривым ветерком, только бледная кожа ладоней и шеи и гладкие волосы отсвечивают тусклым сиянием царицы ночи – Луны.

Отхожу немного в сторону, в тень высокого каменного выступа, прислоняюсь к нему лопатками, слегка запрокинув голову и поглядывая из-под ресниц на Малфоя, остановившегося возле одного из телескопов. Подкрутив колесики, он направляет трубу на купол небосклона, усыпанного сияющими крошками звёзд, заглядывает в окуляр.

— Ты переживаешь о судьбе Снейпа не меньше моего, что несколько удивляет меня. Ты спокойно миришься со знанием того, что я – сын Пожирателей Смерти, косвенных виновников смерти твоих родителей. Более того, теперь ты знаешь их так называемое тайное логово. И ты не бежишь сломя голову к директору, желая устроить вполне справедливую расправу. Честное слово, Поттер, ты не то чтобы странный… Ты меня изумляешь.

Малфой отрывается от телескопа, смотрит на меня несколько мгновений, а потом на его лице расцветает искренняя, даже благодарная улыбка.

На душе отчего-то теплеет, и я от всего сердца улыбаюсь в ответ.

* * *

Моему едва установившемуся покою отмерено совсем немного времени: ровно до следующего утра, когда я сталкиваюсь лицом к лицу с новоиспечённой проблемой.

Осуждение. Тотальное осуждение в глазах лучшего друга. Я наивно полагал, что за ночь он перезлится, тем более мы с Джинни вроде как расставили все точки над «i» и решили оставить всё как есть. Однако все мои ожидания рушатся о ледяную глыбу во взгляде и позе Рона, сидящего напротив меня за завтраком. Гермиона пытается виновато улыбнуться, но выходит у неё плохо. Невилл – единственный человек, который, несмотря ни на что, всегда на моей стороне, — явно не находит себе места. Он то хватается за вилку с ножом, которые через некоторое время выскальзывают из окаменевших пальцев, то бездумно отщипывает мелкие кусочки от листа салата и растерянно смотрит на меня.

Рон терзает ни в чём не повинную корочку зернового хлеба, изредка бросая на меня ястребиные взгляды – красноречивое подтверждение тому, что он и не думает просить прощения за вчерашнюю выходку.

Главная виновница произошедшего, Джинни, благоразумно делает вид, что мы вообще не знакомы. Оно и лучше.

Поглядывая исподлобья на всё это, я разрываюсь на несколько частей: одна из них хочет вскочить и закричать на весь Большой зал о том, как я устал от беспрецедентной глупости моего так называемого «друга», а вторая жаждет плюнуть на всё это, иначе никаких нервов не хватит. Недолго думая, я выбираю второй вариант.

Голова сама собой поворачивается в сторону преподавательского стола, взгляд моментально обращается к месту рядом с Дамблдором, но оно занято профессором Слизнортом, чего и следовало ожидать.

Всему виной канун Рождества и наивная, почти детская вера в чудеса.

Утыкаюсь взглядом в свою до сих пор пустующую тарелку, тихо и очень медленно выдыхаю от разочарования — и дело вовсе не в пропаже аппетита.

— Гарри, ты должен принять это… — заговаривает со мной Гермиона, когда завтрак остаётся позади, а седьмой курс Гриффиндора и Рейвенкло размещается в кабинете Трансфигурации.

— О чём ты? – запоздало откликаюсь, без особой надобности изучая высокий книжный шкаф, который мне предстоит очистить от пыли сегодня вечером.

Подруга прижимает учебник к груди в защитном жесте, заправляет прядь волос за ухо. Наконец, она садится так, чтобы закрыть собой шкаф и полностью привлечь моё рассеянное внимание к себе.

— О Снейпе. Прошёл почти месяц с тех пор, как он пропал. Гарри, если бы он был жив, то дал бы о себе знать! Без него Орден бессилен, и профессор прекрасно это знал. Твоя безопасность напрямую зависит от действий Ордена, особенно накануне Рождества, ведь через два дня мы покинем стены Хогвартса, и ты окажешься в потенциальной опасности. Снейп ни за что не допустил бы этого, а раз он до сих пор не объявился, это может означать… — завершает Гермиона тихим шёпотом и в волнении смотрит на меня.

Я в свою очередь бегаю взглядом по её лицу и совершенно ничего не могу понять. Что она такое говорит?

— Хочешь сказать, ты больше не веришь в то, что он жив? – медленно выговариваю и отчётливо слышу в собственном голосе ноты неизвестно откуда взявшейся угрозы.

Видимо, Гермиона тоже слышит их, раз резко откладывает учебник и берёт мои похолодевшие пальцы в свои ладони.

— Вовсе я не перестала верить в это, Гарри, но пойми, факты говорят сами за себя…

— Какие факты, Гермиона? – горячо шепчу я, и мой шёпот больше похож на шипение холодного моря, вылизывающего раскалённые на солнце камни. – Фактов нет! Кто сказал, что он умер? В том-то и дело, никто. Нет официального подтверждения его смерти. Может, сейчас у него нет возможности попасть в Хогвартс? Может, у него есть более важные дела, чем сохранение моей жизни? Может, он по каким-либо причинам вынужден скрываться? В любом случае, ему виднее.

— Но, Гарри, как я сказала, он бы… — в отчаянии шепчет девушка, не замечая, как сильно она сжимает мои пальцы.

— Он бы ни за что не бросил меня, знаю, — резко завершаю за неё, отчего на нас оборачиваются рядом сидящие студенты, в том числе и недовольный Рон, который, кстати, всего два вечера назад убеждал меня, что у нас нет доказательств смерти Снейпа, но сейчас мне плевать. – Раз его нет рядом, значит, так надо.

— Это звучит слишком… — заключает Гермиона, но, так и не договорив, в поражении качает головой.

— «Слишком»?.. – эхом откликаюсь я, вытягивая пальцы из ослабевшего захвата.

Подруга раскрывает учебник на последней главе, опускает взгляд на ровные строчки, хотя я прекрасно знаю, что она всего лишь пытается избежать зрительного контакта.

— Слишком наивно.

Снимаю очки, сжав пальцами переносицу, в усталости зажмуриваю глаза.

— Наивно, значит? – повторяю с горечью в голосе. – По крайней мере, это лучше, чем заживо хоронить человека без весомых доказательств.

Слышу, как Гермиона ахает в изумлении именно в тот момент, когда двери распахиваются и в кабинет входит серьёзная МакГонагалл.

— Знаешь, Гарри… — девушка вновь подаёт голос, когда мы по окончании Трансфигурации покидаем кабинет. – Человек должен суметь найти в себе смелость изменить то, что он может изменить, и мудрость принять то, что ему неподвластно.

Тихо выдохнув от недовольства, натянуто улыбаюсь и сквозь зубы отвечаю:

— У меня смелости хватит на весь седьмой курс Гриффиндора, поверь.

Упругие локоны Гермионы подпрыгивают задорными пружинками, когда она резко останавливается прямо в узком проёме, ведущем в зал с двигающими лестницами, и оборачивается на меня.

— В данном случае я говорила про мудрость.

Однокурсники сетуют на образовавшийся затор, поэтому нам приходится посторониться, пропуская студентов. Когда мы, наконец, остаёмся одни, я опускаю ладони на плечи Гермионы и, внимательно глядя ей в глаза, твёрдо произношу:

— Он жив, и никто меня в этом не разубедит.

Посчитав, что на этом наш бессмысленный разговор окончен, огибаю подругу и почти успеваю шагнуть на лестничный марш, но Гермиона, не отстающая ни на шаг, тянет меня за край рукава. Оглянувшись, я уже хочу отмахнуться, как вдруг сталкиваюсь с виноватым взглядом. Это становится такой неожиданностью, что я приоткрываю рот в изумлении, совершенно позабыв про лестницу, которая уплыла от нас в гордом одиночестве.

— Гарри, прости меня. Сама не знаю, что на меня нашло, заладила одно и то же. Будто бы я не понимаю, как тебе сейчас тяжело. Просто…столько всего случилось. Твои родители мертвы, ты в опасности. Слишком много плохого произошло, отчего так сложно верить во что-то хорошее…Мне страшно, что смерть может настигнуть ещё кого-нибудь из тех, кого я знаю. Пожалуйста, прости меня.

Густые ресницы Гермионы вздрагивают, и с их кончиков спархивают крупные капли слёз, приземляясь точно на обложку местами потрёпанного учебника, который девушка вновь прижимает к груди.

Горло резко сжимается, я шумно вздыхаю и притягиваю поникшую подругу к себе, осторожно обнимаю за плечи и глажу по пушистым волосам, как маленькую девочку. Она содрогается в беззвучных рыданиях, одной рукой обнимает меня за шею. Угол обложки учебника, теперь зажатого между нами, неприятно впивается между рёбер, но это неважно. Влажное дыхание обосновывается пониже плеча, а спустя пару мгновений я слышу тихие, срывающиеся на шёпот слова:

— Только не оставляй нас, Гарри. Однажды мы чуть не потеряли тебя. Не смей повторять.

Немного отстраняю Гермиону от себя, заглядываю в её глаза, сейчас такие большие и по-детски доверчиво распахнутые, тепло улыбаюсь и отвечаю:

— Я никуда не денусь, правда.

Смахнув крупные капли слёз, Гермиона обнимает меня уже двумя руками, совершенно не обратив внимания на оброненный учебник.

Глядя на раскрывшиеся страницы, я обещаю себе больше никогда не причинять боли своим друзьям.

* * *

— Эй, Добби! Ты потерял кое-что.

Осторожно сжимаю в ладони маленький флакон из толстого резного стекла, на дне которого переливается мутным золотистым цветом нечто, напоминающее пыльцу. Он чудом не разбивается, когда эльф по неосмотрительности набирает слишком большое количество зелий, одно из них выскальзывает из сумки и катится по полу, прямо к моим ногам.

Я решаю выследить Добби и всё-таки выяснить у него, кому он носит зелья Снейпа в таком количестве. Удача улыбается мне у входа в кухню, откуда эльф выскальзывает с парой тканевых сумок, с одной из которых приятно пахнет свежеиспечённым хлебом, а с другой как раз и выкатывается заветный флакон.

Увидев меня, эльф вздрагивает всем телом, но всё же начинает приближаться, а трепет больших полупрозрачных ушей выдаёт его страх.

— Гарри Поттер, сэр, Добби так рад вас видеть. К сожалению, Добби немного занят…

Тонкие узловатые пальцы протягиваются к заветному флакону, но я поднимаю его так высоко, чтобы эльф не смог достать, и разглядываю на просвет. Солнечные лучи играют в резных боках флакона, поджигая пыльцу, которая теперь напоминает стружку драгоценного металла.

— Я уже заметил. Так и не признаешься, зачем ты крадёшь зелья и прочие ингредиенты, принадлежащие профессору Снейпу, а сегодня ещё и еду таскаешь с кухни? – намеренно выделяю интонацией глагол «крадёшь», в тихом ликовании наблюдая, как лицо эльфа вытягивается от смеси изумления и оскорбления.

— Добби – честный эльф, он никогда не стал бы брать вещи без разрешения профессора Снейпа! – ноздри длинного носа начинают трепетать от обиды, сам эльф крепче перехватывает свою ношу и прячет её за спиной.

— Значит, он разрешил тебе брать их? Насколько я знаю, профессор никому не позволял притрагиваться к его зельям, а раз тебе разрешил, значит, сам он временно не имеет к ним доступа. Если я всё правильно понял, это может означать только одно: профессор жив, а ты носишь ему зелья. Вопрос лишь в том, куда ты их носишь?

Хитро прищуриваюсь, наблюдая за тем, как эльф явно начинает нервничать, осознав свою ошибку. Не теряя времени даром, делаю короткий, но осторожный шаг по направлению к Добби, но он отшатывается от меня, как от молнии. Чувствуя, что я сам уже начинаю потихоньку заводиться, приседаю на корточки и вцепляюсь пальцами в худые плечи эльфа.

— Скажи мне, Добби, где он прячется? Ведь ты знаешь, где он.

В ясных голубых глазах мелькает панический страх, моим ладоням передаётся крупная дрожь, и мне на долю секунды становится жалко несчастное существо.

— Гарри Поттер, сэр! Добби не имеет права ничего рассказывать, отпустите меня…

— Это он тебе приказал молчать? Снейп, да? – горячо восклицаю я, и, видимо, в моих глазах появляется что-то такое, отчего эльф замирает, только кончики смешных ушей продолжают мелко подрагивать.

— Вы так беспокоитесь о нем… — произносит он тоненьким голоском, а я моментально ощущаю, как к скулам приливает жар. – Мне жаль, сэр, но я действительно не имею права что-либо говорить.

В больших глазах-блюдцах появляется печаль, мои пальцы сами собой разжимаются, и я не предпринимаю ровным счётом ничего, когда Добби забирает у меня флакон и растворяется с коротким щелчком длинных пальцев.

С трудом разгибаю словно налитые свинцом колени, тяжело прислоняюсь к каменной стене, дышу быстро и рвано, взгляд в отчаянии цепляется то за густые тени под самым потолком, то за едва различимые ниточки паутины, дрожащие на кованых канделябрах, освещающих вход в кухню, откуда дразнят обоняние сводящие с ума ароматы ванили и какао.

Моя теория ужасно хромает, но если она верна, получается, Снейп действительно жив.

Злость стремительно разрастается во мне, как грозовая туча, неотвратимо поглощающая ясное небо. Злость на столь скрытного Снейпа, на Дамблдора, который, как и Добби, ничего не хочет мне рассказывать. На самого себя. На своё неукротимое желание найти хотя бы малейшую подсказку, микроскопическую гарантию того, что профессор всё-таки вернётся. Я так свято верю в это, что просто не представляю: а вдруг всё напрасно? Вдруг я впустую трачу силы и нервы, топчусь на одном месте, не способный отыскать в себе силы принять горькую правду?

Только прагматичный ум всё ещё берёт верх. Раз нет доказательств его смерти, значит, надежда есть. Ведь она, как говорится, умирает последней.

Оттолкнувшись от стены, выставляю ногу вперёд для того, чтобы сделать первый шаг, как вдруг…

Резкая и сокрушительная головная боль.

Непроницаемый вакуум в сознании и высокий, властный голос.

Чужой голос в моей будто одеревеневшей голове:

— Гарри Поттер…

Лучи яркого полуденного солнца проникают между шторами кремового цвета, мягкой поступью домашнего кота подкрадываются к серванту, запрыгивают на уютное кресло и задерживаются на крышке старого пианино.

В гостиной пахнет пылью и немного мятой, тонкие ниточки паутины золотятся на солнце в углах под потолком, а на подлокотнике дивана висит кем-то забытый клетчатый плед.

Пальцы ног утопают в густом ворсе ковра, приятно щекочущем ступни, когда я подхожу к пианино. На лакированной поверхности крышки покоятся микроскопические частички пыли, которые пугливо подпрыгивают и начинают кружиться в затейливом танце, стоит подуть на них.

Инструмент расстроен и с неохотой откликается на неумелые прикосновения к пожелтевшим от старости клавишам. Резкие негармоничные звуки разливаются в гостиной, удивительно дополняя яркий и настойчивый образ летнего солнца.

Улыбнувшись собственным мыслям, бесшумно опускаю крышку: к сожалению, я не силён в музыке.

Белая со стеклянными вставками дверь легко поддаётся и выпускает меня на крытую террасу, примыкающую к внутреннему дворику. Розы и астры всех возможных цветов пестрят тут и там, радуя глаз, а густая поросль дикого винограда вьётся по декоративным столбикам, перекидывается на крышу, щедро одаривая тенью.

Деревянные доски немного скрипят под ногами, когда я ступаю на террасу. Закинув за голову соединённые в замок руки, с удовольствием развожу локти максимально в стороны, чувствуя, как сходятся лопатки, и делаю несколько шагов вперёд. Почти поравнявшись с низким ротанговым креслом, делаю глубокий вдох и блаженно прикрываю глаза, наслаждаясь ощущением уюта.

Так хорошо бывает только здесь.

— У тебя хороший дом.

Волна неприятной дрожи проносится по телу, когда я слышу чужой, иррациональный в данной обстановке голос.

— У меня такого не было, — высокий брюнет, вытянувшись в кресле, ухмыляется и приподнимает узкий козырёк кепки, чтобы взглянуть на меня.

Колени подгибаются сами собой, я падаю в соседнее кресло и во все глаза смотрю на Тома Реддла, с достоинством расположившегося на террасе моего дома.

— Что ты здесь делаешь? – выдавливаю, удивляясь звукам собственного голоса, непривычно хриплого и глухого.

— Отец не любил меня, — словно не слыша меня, продолжает Том, устремив ястребиный взор в сторону горизонта. Неосознанно смотрю туда же и с замиранием сердца наблюдаю за тем, как две маленькие точки стремительно приближаются к нам. – Он считал, что я — недостойный пример благородного рода Реддлов. Что бы я ни делал, всё тщетно: он просто не замечал меня.

Щебет птиц из розового куста перекрывает ровный, лишённый эмоций голос Реддла, а я вновь смотрю на его профиль: тонкая ровная переносица, чёткая линия бровей, глубоко посаженные глаза, суженые от яркого солнца, слегка поджатые губы и высокие скулы – ничего лишнего, ничего неаккуратного. Утончённая аристократичная внешность.

Свист ветра привлекает внимание, я слегка поворачиваю голову в сторону источника шума и обмираю.

Я с отцом гоняю снитч на внутреннем дворе.

Между тем, Том чувствует себя вполне комфортно, нисколько не удивляясь счастливому сыну и отцу.

Это какой-то дурной сон.

В надежде вгоняю ногти в ладонь и морщусь от боли, но долгожданное пробуждение не происходит: Том, мой дом, я и отец на мётлах остаются на своих местах и вовсе не собираются исчезать.

— Я помню свою мать…Красивая и воспитанная, кроткая и сдержанная, ей не хватало смелости хотя бы раз поставить отца на место, — сделав паузу, он скрещивает руки на груди и переводит скучающий взгляд на дрожащую тень от листьев дикого винограда. – Она любила меня и вложила в меня всё лучшее, что только могла дать. Она видела во мне талантливого великого волшебника. Она, но не отец. Я же, как любой мальчик, искал поддержки именно у него.

За спиной раздаётся скрип несмазанных петель и чьи-то лёгкие шаги. По плечам и позвоночнику пробегает табун ледяных мурашек, когда в поле зрения попадает моя мама.

Одетая в лёгкое ситцевое платье василькового цвета и белоснежный фартук, она босиком подходит к краю террасы. Она удобнее перехватывает широкое блюдо с пирожными и машет свободной рукой, привлекая внимание двух ловцов.

Руки и ноги словно наливаются свинцом, и всё, что я могу, – это бессильно наблюдать за тем, как мама лучезарно улыбается, когда папа осторожно обнимает её, как я ненастоящий уплетаю пышные пирожные, смазано чмокнув маму и оставив на её щеке крошки от безе.

Картина колышется, расплывается, я смахиваю набежавшие слёзы, а когда открываю глаза вновь, оказываюсь в другом месте: светлые стены, односпальная кровать, высокий шкаф, письменный стол, широкое окно и птичья клетка на подоконнике.

Моя комната.

Карминный закат чарует взгляд, окрашивает помещение в огненные тона. Последний ярко-оранжевый луч солнца оставляет яркий блик на стёклах очков ненастоящего Гарри Поттера. Он по-турецки сидит на полу и осторожно перебирает в руках струящуюся тонкую материю. Мантия-невидимка, подарок отца на семнадцатилетие.

Я прислоняюсь плечом к косяку открытой двери, смотрю на себя со стороны и пытаюсь понять.

Что это такое? Настолько реалистичные видения? Всё, что я вижу, было в реальной жизни, но что тогда здесь делает Реддл?

Который, кстати говоря, скрывается в тени высокого шкафа.

Облачённый в строгий костюм, он прячет руки за спиной и внимательно разглядывает другого Гарри. Он, как и мама с папой в предыдущем видении, совсем не замечает нас.

— У меня было всё, что мог пожелать любой юный волшебник. Всё, кроме одного…

Вновь неприятно вздрагиваю, когда мимо меня проскальзывает папа и окликает другого Гарри. Он оборачивается, а моё горло непроизвольно сжимается: сколько благодарности и любви в этом взгляде. Тогда я ещё не знал, что ждёт мою семью…

Тем временем Том отводит длинные волосы от лица и, слегка задрав подбородок, смотрит уже на меня. Его лицо серьёзное, во взгляде тёмных глаз читается непоколебимая решимость.

— Я поклялся доказать ему, что чего-то стою, что я – не избалованный мальчик-аристократ, а сильный могущественный волшебник, который может добиться многого. Я хотел, чтобы он гордился мною.

Картина вновь вздрагивает, идёт рябью, как вода, в которую брошен камешек, но вместо новой чёткой картинки перед моим взором мелькают чужие воспоминания. Словно яркие вспышки сверхновой, они расцветают тут и там, смешиваясь и растворяясь друг в друге.

Косой переулок, полный волшебников и волшебниц, юных и взрослых, восторженных и серьёзных, а между ними, среди широких мантий, пробирается худой юноша с длинными волосами каштанового цвета и широко распахнутыми на прекрасный мир глазами. Не сразу я узнаю в нём юного Тома. Вот он покупает себе учебники, а в следующий миг сжимает в дрожащей и вспотевшей ладони изящно загнутую длинную палочку. В магазине мадам Малкин он знакомится со смелой девчонкой, чьим неоспоримым достоинством является пышная грива кудрявых волос, и с бледным мальчишкой, в образе которого сразу привлекает внимание не по-детски взрослый взгляд и чёрные как вороново крыло волосы, стянутые в тугой хвост.

Следующие картинки меняются так быстро, что за ними невозможно уследить, но одна из них задерживается перед моим взором. Величавый замок на берегу большого озера и группа волшебников-выпускников в форменных мантиях и изумрудно-серебряных галстуках. Лица многих мне знакомы: Том, Люциус и Нарцисса, Белла и Рудольфус, Северус и Барти. Все смеются и что-то бурно обсуждают, делятся своими мечтами и планами на будущее.

Новая картинка разительно отличается от предыдущих. Неизвестный величественный город, не похожий на города Великобритании, но узкая улочка вьётся почти как родной Косой переулок. Кованая вывеска магазина, седовласый волшебник с вытянутым загорелым лицом, баночки с травами, мерные весы и бурлящие котлы. Затенённое небольшое помещение, единственной мебелью в котором является высокий книжный шкаф и узкая деревянная скамья, где сидят, прижавшись друг к другу, уже взрослые школьные друзья. Одинокая свеча освещает страницы огромного и, видимо, очень древнего фолианта, над которым склонились волшебники. Старый пергамент испещрён узкими строчками на латыни, к красивым буквам тут и там прижимаются необычные рисунки и схемы, некоторые из них стёрлись от времени и не очень разборчивы, но от книги буквально исходят волны сильной тёмной магии.

Картинка растворяется, подобно туману, на смену ей приходит очередная. Отчаянно жестикулирующий Том пытается доказать что-то остальным, его вдохновлённым взглядом можно осветить целый квартал Лондона, но видно, что он немного нервничает, ведь его друзья испуганы. Они боятся того, что он придумал, хотя сама идея весьма соблазнительна, но цена слишком велика…

Следующая картинка мощным эшелоном врывается в ряды других, разметает их как сухие листья на осеннем ветру. То же помещение с книжным шкафом, друзья вновь втайне изучают древний фолиант, только на их лицах явственно читается страх перед этой странной книгой. Один лишь Том выглядит воодушевлённым, как вдруг…Дверь распахивается, и в проёме появляется хозяин магазина с лучиной в одной руке и палочкой на изготовку – в другой. Застуканные волшебники теряются, но только не Том. Он давно всё спланировал. Узкая рука даже не вздрагивает, когда из кончика белой палочки вырывается ослепительный изумрудный луч…

С минуту картинки меняются, как в бешеном калейдоскопе, не позволяя чётко разглядеть их, словно Том намеренно не пускает меня в эту часть своей жизни. От этой «карусели» начинает мутить, но вот окружающее пространство разъясняется, и моему заинтересованному взору предстаёт вполне знакомая картина: Лондон, Лютный переулок, те же друзья, только уже заметно повзрослевшие. Том и Барти Крауч-младший такие, какими я видел их в доме на площади Гриммо. Беллатриса и Рудольфус — какими я узнал их в баре на окраине Лондона. Нарцисса и Люциус, как в одном из моих видений. Северус, словно только вчера мы расстались у замёрзшего фонтанчика. Также я замечаю МакНейра, Петтигрю и ещё несколько неизвестных мне волшебников. Все в длинных чёрных мантиях из дорогой ткани. Только что-то поменялось, но дело не в прошедших годах и не во внешнем виде. Что-то неосязаемое, нематериальное. Они больше не равны, как когда-то. Теперь они – его верные последователи, Том знает это, как и то, что теперь он немного выше их всех. Потому что он не побоялся. Потому что он решился. И теперь на их предплечьях чернеет змея, обвитая вокруг черепа…

И снова картинки устремляются в бешеной скачке, они проносятся мимо, как потоки ураганного ветра: новость о Пророчестве, искажённые ужасом лица каждого юного волшебника, чьим последним зрелищем в этой жизни становится изумрудная вспышка и смеющийся взор потемневших от адреналина глаз. Объятые пламенем дома и кричащие заголовки «Ежедневного Пророка», камин в доме Малфоев и смертельная бледность лиц его последователей, когда новые семьи раз за разом оказывались не теми, кого он искал. Бесчисленное количество страниц запрещённых книг и собственное отражение в зеркале, из которого пронзительно смотрят карие глаза в окружении тёмных теней и источают беспомощность и растерянность. Беспрецедентная ярость, когда в ушах вновь и вновь звучит глубокий и ровный голос Северуса, утверждающий, что Дамблдор знает о его, Тома, планах, и что он тратит все свои силы на то, чтобы защитить другие семьи. Мраморная статуя в Министерстве, которое совсем скоро станет его, и страх, что он – не тот, о ком говорится в Пророчестве. Услужливый вид Петтигрю, того, на кого он меньше всего надеялся, но который помог ему проникнуть в дом Поттеров. Дамблдор проиграет, потому что его Фиделиус – просто детская шалость. И, наконец, удачный момент, они проникают в дом на площади Гриммо, а дальше первая изумрудная вспышка отправляет на тот свет Джеймса, этого задиру с Хогвартса, который любил подшучивать над компанией Тома. И тут появляется главный «виновник торжества»: мальчишка Поттер, безумно похожий на своего уже покойного отца, в дурацких очках и с пылающим взглядом невероятно-зелёных глаз. Всё так предсказуемо и скучно, что немного надоедает, но Лили Эванс…

Да-да, он хорошо помнит её со школьных времён. Её обаянию не поддавались разве что тролли. Когда она встаёт на защиту своего сына, умоляя убить её, а Гарри не трогать…

Он растерян. Он даже не может поднять руку, чтобы свершить свой страшный замысел, потому что внезапно испытывает чувство дежа-вю.

Точно так же его мать встала на защиту уже взрослого Тома, когда тот спустя много лет вернулся домой, в Лондон. Когда он перешагнул порог родительского дома, в нём проснулся тот униженный, лишённый отцовской любви мальчишка, который хотел доказать, что он лучше всех. Он поделился своей радостью с отцом, надеясь, что он, наконец, примет его как равного.

Но он отверг его.

Он отверг и назвал его убийцей. Он хотел выгнать его, но мать встала на защиту сына, которого продолжала любить несмотря ни на что…

Только не для того он прошёл этот сложный извилистый путь.

Мракоборцы врываются в дом, и ему совсем нельзя медлить. Барти растворяется в воздухе вместе с Поттером, ещё одна изумрудная вспышка и странный, чужеродный укол где-то слева в груди, когда из зелёных глаз навсегда исчезает смысл, а волна рыжих волос рассыпается на деревянном полу.

И всё идёт не так: Мракоборцы слишком сильны, а Барти возвращается с новостью, что Поттер вне досягаемости.

Ничего, он ещё вернётся за мальчишкой.

Долгие, бесконечные дни ожидания, расставленные сети сигнальных чар — и, удача, мальчишка в его руках! Эта семья оказалась немного не по зубам, но, может, именно они – те, кого он ищёт.

Теперь всё так просто: поднять руку и, глядя в потухшие зелёные глаза, произнести два слова. Даже немного скучно: парень совсем не желает бороться за свою жизнь.

Вновь чёртов Орден вмешивается в его дела, всё тонет в ослепительно-белом тумане, но ему удаётся отыскать взглядом взлохмаченную голову Поттера, который даже не пошевелился, тем самым облегчая задачу Тому.

Ни секунды сомнения. Торжественное: «Авада Кедавра!», и…

Пустота.

* * *

Резко распахнув глаза, я вглядываюсь в высокий сводчатый потолок. Странный гул в ушах смешивается с шумом собственного дыхания, кончики пальцев дрожат и покалывают, а грудная клетка сотрясается от сильных ударов сердца, явно решившего, что в груди ему больше не место.

Приподнявшись на локтях, перемещаю тяжесть тела на ладони и осторожно принимаю сидячее положение. По лбу скатываются крупные капли пота и попадают прямо в глаза. Зажмурившись, долго тру веки, пока жжение не проходит, затем шарю ладонью по тумбочке в поиске очков. Наконец, наткнувшись на оправу, пытаюсь подхватить её пальцами, но возобновившаяся дрожь подводит меня. Негромкий звон, прокатившийся по каменному полу, извещает о том, что я разбил собственные очки. Тихо ругаясь сквозь зубы, на ощупь нахожу палочку. Наконец, в свете Люмоса я замечаю тусклый блеск круглых стёкол под соседней…койкой.

Только сейчас я понимаю, что нахожусь в Больничном крыле.

Полностью опустившись на пол, опираюсь на локти и дотягиваюсь до очков. С сожалением рассмотрев мелкие трещины, с трудом возвращаюсь на койку. В голове вместо мозгов — будто горячий студень, который неприятно переливается и обжигает обратную сторону черепной коробки. Починив очки, одеваю их скорее по привычке, нежели из необходимости. Взгляд затуманивается, потому что я ухожу в себя, пытаясь восстановить цепочку последних событий.

Так, насколько помню, я выследил Добби возле кухни, он что-то сказал про Снейпа, вернее, про то, как я переживаю за него, а затем исчез. Я решил вернуться в башню, а потом…ничего.

Ни-че-го.

Теперь я открываю глаза и неведомым образом обнаруживаю себя в Больничном крыле. Сейчас ночь, но какое число? Что вообще произошло?

И вдруг я вспоминаю.

Голос в моей голове.

Голос, который звал меня по имени. Видения дома в Годриковой Впадине, родители, события из жизни…и не только из моей.

Том, он был там. Он показал мне свои воспоминания, а это может означать только одно.

Он узнал о ментальной связи его и моего сознания. Узнал и воспользовался этим.

Если я имею крайне ограниченный доступ к его сознанию, при этом не выводя его из строя, то он выбивает все пробки из электрического ящичка моей головы, отключая от внешнего мира, врываясь в моё сознание, контролируя его и манипулируя им.

Открывшаяся правда завязывает неприятный узел в животе и крутит колени. Пальцы непроизвольно сжимаются на больничной пижаме, а на языке внезапно ощущается солоноватый привкус. Прижав подушечки пальцев к губам, в свете убывающей луны с удивлением замечаю смазанные следы крови. Задумавшись, я прокусил нижнюю губу.

Вытирая кровь рукавом, в волнении размышляю над новым знанием.

С другой стороны, если Том, наконец, понял, что он – царь и бог в моей голове, то зачем он показал мне все эти события, начиная с его детства и заканчивая тем, что произошло в августе? Зачем рассказал о своих родителях, о нелюбви отца?

Возможно, он – великолепный актер и сильный волшебник, решил надавить на жалость, но я очень сомневаюсь, что именно этого он добивался. Надеяться на жалость со стороны того, чьих родителей он убил, по меньшей мере, глупо. Он же далеко не глуп, поэтому этот вариант отпадает.

Подозревать его во лжи – тоже не подходит. Очень сложно подделать воспоминания, тем более что все они выглядели настолько живо и реалистично. Кроме того, я уверен, все из них кто-то может подтвердить. Ведь он действительно дружит с теми, кто теперь является Пожирателями Смерти, он действительно был в Албании и учился у Леотрима, а я больше чем уверен, что тот загорелый волшебник – именно он. Том что-то узнал у него, что-то вычитал в том фолианте, но что?

А главное, зачем он показал мне всё это? Зачем?

И тут я понимаю: мне не найти ответа на этот вопрос.

Но и это не самое страшное.

Я более чем уверен: он ещё вернётся в моё сознание.

Так, проведя время в безрезультатных раздумьях, я не замечаю, как высокое помещение постепенно наполняется тёплым солнечным светом.

Наступает ещё одно утро.

Не успеваю я подумать о друзьях, как двустворчатые двери распахиваются, впуская Рона и Невилла, взволнованных и раскрасневшихся от долгого бега.

Невилл сразу падает на край койки, вцепляется в мои плечи и зачем-то трясёт меня, беспрестанно восклицая что-то о моём чудесном возвращении. Рон останавливается у соседней койки. Его пальцы сжимаются на металлической спинке, как на тонкой шее неведомого создания, — он явно взволнован.

— Давай по порядку, — деликатно останавливаю словесный фонтан радостного Невилла, постоянно возвращаясь взглядом к смущённому Рону.

— Тебя без сознания обнаружили эльфы у входа в кухню, сразу же сообщили об этом Дамблдору. Мы, конечно же, поспешили в Больничное крыло. То, что творилось с тобой в эти пять дней…

Я ошарашено выдыхаю и во все глаза смотрю на друзей.

— Пять дней?! Я не ослышался? – переспрашиваю, быстро моргая в неверии.

— Нет, ты не ослышался, — вдруг откликается Рон. Он отталкивается от спинки кровати, прячет руки в карманах джинсов, внезапно посерьёзневший, продолжает. – Дамблдору даже пришлось наложить на тебя Обездвиживающие чары, чтобы ты попросту не упал с больничной койки. Ты никак не хотел приходить в сознание, метался и заламывал руки, зажмуриваясь, мычал что-то совершенно нечленораздельное. Мадам Помфри бессильно опустила руки, потому что ни магия, ни колдомедицина не смогла помочь. Директор предположил самое страшное, и Гермионе удалось узнать, что. Кто-то проник в твоё сознание, очень плотно обосновался там и не желал отпускать. Всё, что нам оставалось, — это только ждать. Вот, мы дождались…

Друг выдыхает, как после длинного забега, и опускается на другой край моей койки.

Мне требуется несколько минут, чтобы переварить только что услышанное.

Скрип многострадальной двери заставляет нас вскинуть головы.

Гермиона врывается в больничное крыло подобно вихрю торнадо. Громко ахнув, она прямой наводкой падает в мои объятия, крепко обнимает меня и шепчет:

— Гарри, хвала Мерлину, ты очнулся! Дважды ты заставляешь меня волноваться под дверями Больничного крыла!

Невилл и Рон тихонько переглядываются и тепло улыбаются, а мне, наконец, удаётся улыбнуться в ответ.

— Кстати, нам надо собираться: завтра утром мы уезжаем в Лондон.

— Не понял? – откликаюсь я, удивлённо выгнув брови.

Гермиона отстраняется, смахнув слёзы, лучезарно улыбается и отвечает:

— Послезавтра Рождество, Гарри. Мы едем в Нору.

* * *

Знание того, что теперь Реддл может в любое время суток стать полноправным хозяином моего сознания, нисколько не радует и ухудшает мой и без того нерадостный настрой. Я не сразу смог осознать всю серьёзность своего положения. Что если это случится посреди Кингс-Кросса? Да, я буду не один, но бедные мои друзья, если им придётся что-то делать с телом, корчащимся в ментальных муках.

Однако и это не самое страшное. Теперь в моей голове есть новый царь и бог. Вот что самое страшное.

Том не давил на мой разум, разве что вызвал из памяти летние воспоминания и показал обрывки своих, но даже это заставило моё тело страдать. Что если в следующий раз он вздумает травмировать моё сознание? Я мало что знаю о подобных вторжениях, но подозреваю, что подобным образом человека можно свести с ума, как минимум. Я уже не говорю о возможности никогда больше не очнуться.

В тот же день, когда я пришёл в себя, Дамблдор приглашает меня в свой кабинет.

— Боюсь, что сейчас мы столкнулись с очень большой угрозой твоей жизни, Гарри. Ещё большей угрозой, чем была в августе, — тяжело произносит директор, едва я опускаюсь в гостевое кресло, уже успевшее стать привычным. – Проникновение в сознание, проведённое столь искусным окклюментором, очень и очень опасно не только для самого сознания, но и для тела. Хорошо, что эльфы обнаружили тебя и мы смогли вовремя прийти на помощь. Волдеморту удалось нащупать твоё уязвимое место, и теперь он сполна воспользуется своим открытием. Даже лишённый постоянной материальной оболочки, он остаётся сильным волшебником.

Механически киваю словам директора, тревожно теребя ни в чём не повинную обёртку от конфеты. Когда я, наконец, замечаю это, то поспешно откладываю обёртку и сжимаю пальцы в кулаки. Конечно же, это действие не ускользает от внимательного взгляда Дамблдора. Поджав губы, он качает головой в ответ на собственные мысли и вкрадчиво интересуется:

— Я вижу, тебя беспокоит ещё что-то.

— Видите ли, директор, я не совсем понимаю… — выдыхаю, ёрзая в, казалось бы, удобном кресле. – Чтобы проникнуть в сознание другого человека, проникающий должен быть в непосредственной близости, так?

Дамблдор медленно кивает, вероятно, понимая, к чему я клоню.

— В данном случае, меня и Реддла разделяет огромное расстояние, более того, он потерял свою телесную оболочку. Я догадываюсь, каких сил ему стоит его сегодняшнее положение, поэтому шанс проникнуть в моё сознание, полностью отключить меня от внешнего мира практически сводится к нулю.

— Теоретически, да, — вздыхает директор через некоторое время, — но на деле картина более чем удручающая.

Мы смотрим друг на друга бесконечное количество секунд, словно боясь озвучить самые страшные догадки. Наконец я не выдерживаю.

Притянув колено к груди, опускаю взгляд на видавшие виды шнурки в кедах и тихо произношу:

— Между нашими сознаниями существует прочная связь. Очень прочная, директор, и мы не можем более это отрицать.

Стоит ли говорить, что никакие доводы Дамблдора не смогли меня переубедить?..

Окончательно поникший, я возвращаюсь в башню Гриффиндора, чтобы собрать чемодан: утром Хогвартс-Экспресс увезёт нас в Лондон. Дамблдор не обмолвился ни словом о предстоящей поездке, но я и так понял, что без присмотра меня не оставят.

— Ты прости меня…за всё.

Голос лучшего друга раздаётся из-за опущённого полога. Бархатная ткань приподнимается и повисает живописными складками на плече хмурого Рона. Окинув его коротким взглядом, я заворачиваю сквозное зеркало, подаренное Сириусом, в мягкий платок и прячу его во внутренний карман чемодана.

— Даже не знаю, что тебе ответить.

Половицы скрипят под ногами Рона, когда он опускается на пружинистый край моей кровати, зачем-то подхватывает сумочку с чернильницей и, бесцельно вертя её в руках, скованно продолжает:

— Нет, правда! Гарри, признаю, я вёл себя как дурак… — отложив сумочку, он хлопает себя по коленям и сокрушённо качает головой. – Да что уж там, я вёл себя как последний кретин. Представляю, каково тебе терпеть всё это…от друга.

— Нет, Рон, не представляешь, — с чувством отвечаю я и тут же перехватываю его отчаянный взгляд.

Размяв затёкшую от неудобного положения шею, я в последний раз проверяю содержимое чемодана и, захлопнув его, разворачиваюсь к Рону всем корпусом.

— Ни ты, ни Гермиона, ни кто-либо другой не представляете, каково это, и я очень рад, что это так.

— Не понимаю, о чём ты, — хмурится друг, а я рывком отодвигаю полог и подхожу к окну.

Необычно яркое солнце царственно располагается над горизонтом, заливая своим светом чистое небо и окрестности замка.

— Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь из вас столкнулся с подобным. Всё, что я хочу, – это чтобы вы постарались понять и принять меня.

Резкий скрип пружин в матраце заставляет обернуться. Поравнявшись со мной, Рон вглядывается в мои глаза, словно пытаясь что-то отыскать в них.

— Гарри, сколько мы знакомы?

Вопрос, настолько неожиданный, выбивает меня из колеи на несколько коротких секунд.

— Почти пятнадцать лет, но причём здесь это?

— Притом, что я и все остальные знают тебя и принимают таким, какой есть.

— «Принимали», Рон, «принимали», — выдыхаю я, щурясь на яркое солнце. – Я не отрицаю того, что изменился не в лучшую сторону. Нужно время, чтобы я сам привык к этим переменам, что уж говорить о вас. Знаешь, я почти принял это как данность — в конце концов, всё здесь, в моей голове, и мне никуда от этого не деться. Иногда бывает трудно, а последние события сильно подорвали мою веру в лучшее.

Отвернувшись от окна, я ухожу вглубь спальни, какое-то время обдумываю то, что собираюсь сказать, а от Рона не слышно ни звука.

Наконец, вдыхаю полной грудью и, прислонившись к столбу своей кровати, серьёзно смотрю на напряжённого друга.

— За последние несколько месяцев мы ругались чаще, чем за всю жизнь. Каждый раз ты просил у меня прощения, но через некоторое время ссоры повторялись вновь и вновь. Понимаешь, мне нужна уверенность, что на этот раз тебе хватит сил более не конфликтовать со мной.

Мы смотрим друг на друга, и я чувствую, что ни один мускул не вздрагивает на моём лице. В какой-то момент Рон отводит взгляд, проводит ладонью по лицу и, кивнув собственным мыслям, произносит:

— Я постараюсь.

Оставшееся до обеда время пролетает незаметно, в одном из коридоров я встречаю МакГонагалл, которая не забывает напомнить мне о том, что даже моё бессознательное состояние не в силах отменить сдачу экзаменов и оставшиеся дни отработки. Её строгий тон смягчает тот факт, что во взгляде декана отчетливо читается искреннее беспокойство. Возможно, именно поэтому я с лёгкостью смиряюсь с невесёлой участью зубрёжки на протяжении всех каникул. К счастью, Гермиона заверяет меня, что поможет с особо трудными предметами. Только Рон говорит, что это скорее к несчастью, так как подруга не даст мне и вздохнуть без её ведома.

Конфликт с Джинни сам собой сходит на нет. Она улыбается мне при первой встрече после того, как я пришёл в себя. Улыбается так, как всегда: тепло и искренне, а у меня, честно, от души отлегает. Джинни – умница, и, хвала Мерлину, чувства ненадолго берут верх над её практичным умом, а я совершенно не люблю объясняться на подобные темы.

Пока я был без сознания, Гермиона успела посетить рождественский приём у Слизнорта. Подруга была несколько опечалена тем, что не смогла пойти с кем-нибудь из нас: Рон не был приглашён, а я, хоть и получил золотую открытку накануне вторжения Волдеморта в сознание, попросту не смог составить пару Гермионе.

Во второй половине дня большая часть учеников отправляется на прогулку в Хогсмид: одни — чтобы купить подарки родственникам, другие — чтобы выпить пару кружечек сливочного пива, третьи ещё по каким-либо причинам. В любом случае, погода благоволит, и мы с друзьями с удовольствием бродим по оживлённым улочкам магической деревушки, предварительно накупив сладостей в магазинчике близнецов Уизли.

— Первое, что я сделаю на каникулах, это хорошенько высплюсь, — вещает Рон, слизывая с пальцев остатки сахарной ваты невообразимого пунцового цвета. – Эти экзамены выпили последние соки из меня.

— А нам с Гарри предстоит подтянуть его по зельеварению, — заявляет Гермиона с чрезвычайно серьёзным видом, чем заслуживает мой удивлённый свист.

— Надеюсь, не в рождественское утро? – восклицаю я, забегая подруге наперёд.

Она только смеётся и шутливо взъерошивает мои волосы, а затем, поправив шарф, ведёт бровями и берёт Джинни под руку.

Девочки уходят немного вперёд и о чём-то переговариваются вполголоса, постоянно оборачиваясь на нас, я же прячу руки в карманах и, поравнявшись с Роном и Невиллом, с опаской произношу:

— Она же это несерьёзно, ведь так?

Друзья переглядываются и одновременно заходятся хохотом, а я фыркаю и отвешиваю им по подзатыльнику.

Лёгкий укол в районе шрама вызывает стаю ледяных мурашек, заставляя моментально прижать слегка замёрзшие пальцы к источнику боли. К счастью, никто из друзей не замечает этого жеста, а боль, не успев разыграться, отступает. Правда, руки подрагивают ещё некоторое время, а сердце гулко бухает где-то в животе. Парализующее чувство страха, что Реддл вновь решил почтить своим присутствием моё сознание, едва успевает оставить меня в послеобеденное время, но возвращается вновь. Хорошее настроение мгновенно улетучивается, и, как бы я ни старался, вернуть его оказывается более чем сложной задачей.

С лёгкой завистью смотрю на лица других ребят, слушаю их беззаботный смех и гадаю: почему именно я? Почему именно на мою долю выпали все эти испытания?

Не замечаю, как небо затягивает белая пелена, и вскоре крупные пушистые снежинки начинают кружиться в морозном воздухе, белыми мухами оседая на чёрных мантиях волшебников. В памяти так чётко вырисовывается образ Снейпа, идущего ко мне сквозь толпу, и белые снежинки, запутавшиеся в тяжёлых складках длинной мантии и угольно-чёрных прядях его волос.

Словно какой-то червь начинает грызть нутро в районе солнечного сплетения, и мне с трудом удаётся подавить болезненный стон, но боль эта не физическая.

Как вдруг блестящая догадка озаряет моё сознание.

— Ребята, давайте зайдём, погреемся, — предлагает Невилл, кивая на входную дверь «Трёх Мётел».

Друзья в один голос соглашаются, я впереди всех проскальзываю в тёплое и светлое помещение и чудом отыскиваю свободный стол. Подождав, когда ребята рассядутся, подрываюсь с места и направляюсь в сторону бара.

— Пять кружек сливочного пива и пергамент с пером и чернильницей, если можно, — выдыхаю и как можно более мило улыбаюсь немного опешившей мадам Розмерте.

Смерив меня заинтригованным взглядом, она разворачивается на каблуках, легко подхватывает с полки пять наполированных бокалов, бережно наполняет их напитком практически краёв. Только после этого она открывает створку маленького шкафчика под столешницей и достаёт оттуда всё то, что я просил.

— За это можешь не платить, — она указывает взглядом на свёрнутый в трубочку пергамент, слегка потрёпанное перо и простую чернильницу. – Хоть ты и первый, кто просит здесь подобное.

Благодарно улыбнувшись, я кое-как прячу всё это в карман, молясь, чтобы чернила не пролились, беру кружки с пивом в обе руки и возвращаюсь к нашему столу.

Сделав маленький глоток, отодвигаю напиток в сторону и извлекаю из кармана письменные принадлежности.

— Зачем это тебе? – удивляется Рон, пока я задумчиво разглаживаю лист пергамента на столе.

— Потом расскажу, — отвечаю вполголоса, а друг каким-то чудом догадывается, что мне сейчас не до разговоров.

Гул множества голосов, звон посуды, отголоски весёлой музыки, частый скрип входной двери, топот ботинок и сапог на лестнице – все звуки сливаются в одну массу, когда я закрываю глаза и умудряюсь сосредоточиться на главном.

Что написать человеку, который пропал без вести?

Что сказать ему, когда не можешь точно полагать, прочтёт ли он твоё послание?

Как выразить всё то, что переворачивается в душе всякий раз, когда ты на микроскопическую долю секунды даёшь слабину и думаешь, что его, возможно, уже нет в живых?

Какие слова смогут передать чувства по отношению к нему, усилившиеся, разросшиеся, как смертельная болезнь, когда его не стало рядом?

Возможно, мне бы не хватило времени и словарного запаса, но самое главное — ему не нужны все те слова, что приходят мне на ум.

Поэтому когда я вновь открываю глаза и сжимаю между пальцев тонкое перо, я твёрдо знаю, что нужно написать.

* * *

— Гарри, в это трудно поверить…

— А ты поверь, Полумна, — чётко отвечаю я, выглядывая из-за поворота, за которым кроется вход в кухню.

— То есть ты действительно считаешь, что этот замечательный эльф носит еду и зелья профессору Снейпу? – девушка заинтересованно склоняет голову к плечу и смотрит на меня своими чистыми, как кусочек льда, глазами.

Я проверяю, надёжно ли заклеен конверт, и только после этого перевожу взгляд на Полумну. Терпеливо вздохнув, я опускаюсь на корточки и прижимаюсь затылком к холодной стене. Немного погодя, подруга повторяет мои действия. В ожидании она разглядывает цветной лак на своих ногтях, а я прижимаю подушечки пальцев к вискам.

Не успел я оторвать перо от пергамента, в «Три метлы» зашла Полумна и присоединилась к нашей компании, а я моментально увидел в ней компаньона, который помог бы мне претворить свой замысел в жизнь.

Тихо откашлявшись, я зарабатываю лёгкую улыбку Полумны.

— Я действительно так считаю, хоть и не уверен на все сто процентов, но эльф выдаёт себя с потрохами, понимаешь? Поэтому я должен передать письмо, так как это мой последний шанс. Завтра утром мы уедем в Лондон, и я ещё не скоро вернусь в школу. Проблема в том, что он наверняка избегает меня, а ты, Полумна, как раз тот человек, который сможет убедить его взять письмо.

— Ты прав, Гарри. Я хорошо знаю этого эльфа, он не раз выручал меня.Только как мы его выследим?

— Близится время ужина, — задумчиво роняю я, вновь подкрадываясь к повороту и выглядывая в ответвление коридора. – Полагаю, это самое подходящее время, чтобы что-нибудь стащить с кухни.

— Надеюсь, что ты не ошибаешься, — выдыхает Полумна, а в следующую секунду указывает в противоположный конец коридора. – Смотри!

Я резко поворачиваю голову в ту сторону и замечаю тоненькую фигурку эльфа.

— Живо под мантию, — шёпотом командую я, извлекая из-за пазухи мантию-невидимку, и накидываю её на нас обоих.

Из осторожности я даже задерживаю дыхание, а Полумна увлечённо изучает призрачные узоры на обратной стороне мантии. Добби проскальзывает мимо нас и, убедившись, что за поворотом никого нет, резво скрывается за дверью кухни.

— Теперь ждём, — произношу я, сворачивая мантию и пряча её за пояс.

Полумна согласно кивает и поправляет рассыпавшиеся по плечам кудри, которые я по неосторожности задел, снимая с нас мантию.

Проходит несколько минут, прежде чем дверь вновь приоткрывается, выпуская Добби с пузатым узелком за спиной.

— Давай, я на тебя надеюсь, — шепчу я подруге.

Она сцепляет ладони на уровне живота в смиренном жесте и плавно выходит из-за поворота.

— Здравствуй, Добби, — шелестит Полумна, склоняя светлую голову в приветственном жесте.

Эльф раскрывает глаза в лёгком удивлении, но всё же тепло улыбается девушке.

— Чем обязан вам, милая Полумна? – в голосе маленького существа отчётливо слышится симпатия.

— У меня есть один друг, которому очень необходима твоя помощь, — мягко отвечает подруга и поворачивает голову в мою сторону.

— Привет, Добби, — осторожно произношу я, выходя из укрытия, и замираю на одном месте, потому как боюсь спугнуть эльфа.

Тот подскакивает на месте, словно вместо меня боггарта увидел.

— Гарри Поттер, сэр, — шепчет эльф, а я замечаю, как начинают дрожать его колени. – К сожалению, я спешу…

— Добби, постой, — откликается Полумна, выставляя ладони вперёд в обезоруживающем жесте. – Он не будет приставать к тебе с расспросами, он просто хочет, чтобы ты взял кое-что.

Она медленно кивает мне, а я напряжённо выдыхаю. Не разрывая зрительного контакта с замершим эльфом, достаю из кармана брюк запечатанное письмо и протягиваю его Добби.

— Знаю, ты до конца будешь отговариваться, что профессор Снейп здесь ни при чём, но я хочу, чтобы ты передал ему моё письмо.

— Но, сэр… — голос эльфа срывается, а во взгляде огромных глаз появляется нечто, похожее на жалость.

Я собираю всю свою волю в кулак, чувствуя, как ни с того ни с сего к горлу подкатывают слёзы.

— Просто возьми его, ладно? Если я прав, и ты действительно ходишь к нему, то отдай письмо. Если же нет, разрешаю тебе уничтожить его.

Длинные редкие ресницы эльфа вздрагивают, маленький рот приоткрывается, но все слова так и не рождаются на свет. Он подходит немного ближе, опускает мешок на пол. Длинные ресницы вздрагивают, неуверенный взгляд останавливается на лице Полумны. Она осторожно сжимает пальцы на моём локте и улыбается Добби так тепло и искренне, что даже я на миг замираю.

Наконец, эльф смыкает пальцы на краешке конверта, грустно улыбается мне и, прежде чем раствориться в воздухе, желает нам счастливого Рождества.

Я смотрю на то место, где всего мгновение назад был эльф, и отвечаю в тон ему:

— С наступающим Рождеством, Добби.

* * *

Когда чемоданы дружно выстраиваются возле выхода из спальни, когда мы прощаемся с Гермионой и Джинни ровно до следующего утра, когда с Роном и Невиллом несколько часов подряд вспоминаем забавные истории из школьной жизни и, наконец, укладываемся спать, одна животрепещущая мысль не даёт мне покоя.

Как Редду удалось проникнуть в моё сознание, если всё, что осталось от него – лишь душа в чужой телесной оболочке?

Я долго верчусь под одеялом, в бессилии прижимаю ладони ко лбу и зажмуриваю глаза, пытаясь отыскать ответ, но всё тщетно. Чувствуя, как голова медленно начинает наливаться свинцом, сдёргиваю с себя одеяло и выскальзываю за полог. К счастью, ребята давно пребывают в мире снов, поэтому мой маленький побег в гостиную остаётся незамеченным. Предварительно захватив тёплый свитер и зеркало, подарённое Сириусом, я пододвигаю одно из кресел максимально близко к неспешно затухающему камину. Уютно устроившись, наконец, замираю в расслабленной позе, осторожно пристроив ступни возле каминной решётки. Водя подушечками пальцев по бархатному чехлу зеркала, как если бы это могло успокоить меня, я долго смотрю на короткие язычки пламени до тех пор, пока не начинаю медленно погружаться в липкую, как мёд, дрёму. Тревожные мысли сами собой растворяются в тихом дыхании спящего замка, в едва различимом треске свеч в настенных канделябрах. Причудливый танец теней на внутренней стенке камина завораживает взгляд, и я как будто выпадаю из течения времени, ненамеренно возвращаясь в уже такой далёкий август, когда почти каждый вечер я проводил здесь, в гостиной. Кажется, стоит обернуться — и я увижу Снейпа, случайно уснувшего на вон том низком диванчике. Как в прошлый раз, любопытство одержит верх над осторожностью, когда я загляну в его книгу и по чистой случайности засну на тёплом профессорском плече. И будет так спокойно и хорошо, так безопасно, как не было уже очень давно.

Собственный тяжёлый вздох мягко выпутывает из воспоминаний, и мне моментально становится холодно. Дело вовсе не в практически потухшем камине и не в том, что я босиком спустился из спальни. Холод скорее душевный, нежели физический.

Может, мне стоит остаться на Рождество здесь, в Хогвартсе? Нет, глупость какая-то. Что я буду делать тут один? Там, в Норе, меня ждёт Сириус, да я и сам соскучился по крёстному.

Предстоящая поездка в Лондон несколько…беспокоит меня. За последние четыре с половиной месяца Хогвартс стал для меня надёжной крепостью, потому что пока я здесь, мне ничего не грозит. Нет, я вовсе не трус, но тот факт, что на все мои расспросы о дороге до Норы директор отвечает стандартное: «Не волнуйся, Гарри, всё в порядке», заставляет нервишки шалить пуще прежнего. Конечно, я верю в этот так называемый «порядок», но всё же мне не улыбается оказаться застигнутым врасплох где-нибудь посреди Кингс-Кросса, потому что я, в первую очередь, боюсь за сохранность жизни своих друзей. Безусловно, мысль о том, что Пожиратели Смерти могут схватить меня, не очень любезно врывается в столь шаткий порядок мыслей в моей голове, но ведь я однажды уже оказался в западне и даже выжил.

Одно я знаю точно: пока Тёмный Лорд не вернул себе тело, меня они не убьют, так как я более чем уверен в том, что Том захочет совершить это лично.

И тут я понимаю.

Плечи содрогаются от волны холода, когда я так ясно осознаю свою ошибку. Вопрос, не оставлявший меня в покое с момента пробуждения, изначально был неправильно поставлен. Не может, просто не может бестелесное существо, осколок души проникать в сознание полноценного и здорового волшебника. Если это утверждение верно, значит, ответ лежит на поверхности.

Волдеморт обрёл новое тело.

Кажется, все звуки, какие наполняли гостиную, разом смолкли, и я слышу лишь тяжёлые и гулкие удары собственного сердца.

Больших сил мне стоит набрать воздуха во внезапно сжавшиеся лёгкие, хоть немного успокоить себя и обдумать предполагаемую информацию. Ведь это – всего лишь моя догадка. Да, Том приказал своим последователям найти способ вернуть его телесную оболочку до Рождества.

Завтра Рождество.

Может, им действительно удалось оправдать надежды своего Повелителя?

В таком случае, где носит Снейпа, горгульи его раздери?

Он – единственный, кто может ответить на большую часть моих вопросов, потому что от Дамблдора вряд ли дождёшься правды, а все остальные члены Ордена пока что вне досягаемости.

Кроме Сириуса.

Будто опомнившись, я извлекаю зеркало из чехла, несколько секунд внимательно смотрю на своё отражение, видя во взгляде непоколебимую решимость, и, наконец, шёпотом произношу имя крёстного.

Как я и думал, моя первая попытка не увенчивается успехом, но я не сдаюсь и зову чуть громче.

На третий раз моё отражение исчезает, и в зеркале появляется лицо Сириуса. Он коротко улыбается, но взгляд, напротив, с головой выдаёт волнение крёстного.

— Гарри, что-то случилось?

— Случилось, только не переживай. Со мной всё в порядке, но одна мысль не даёт мне покоя, — быстро отвечаю я, сжимая ободок зеркала внезапно вспотевшими ладонями.

— Какой вопрос? – крёстный внимательно вглядывается в моё лицо.

— Понимаешь, тут такое дело. С пропажей профессора Снейпа я мало что стал знать о происходящем, и мои видения остались единственным источником информации. Думаю, ты уже в курсе того, что Реддлу удалось подчинить моё сознание на довольно большой промежуток времени. Я практически ничего не знаю об этом, но точно могу полагать, что в том состоянии, в каком он вынужден находиться, ему вряд ли под силу подобное проникновение.

— Я догадываюсь, к чему ты клонишь… — медленно произносит Сириус, хмуря тёмные брови, а я качаю головой и продолжаю, понизив голос до шёпота.

— Что, если он вернулся? Что тогда, Сириус?

Крёстный долго смотрит прямо мне в глаза, сжимает пальцами переносицу, а во мне всё словно переворачивается с ног на голову.

— Честно, Гарри, я не знаю. Положение Ордена ужасно: достоверную информацию рубят на корню, в Азкабане почти не осталось заключённых, потому что многих внезапно оправдали. Кингсли и другие слишком поздно поняли, что вовсе не Барти Крауч-старший отпустил самых опасных преступников на свободу. Его сын под действием Оборотного зелья в течение нескольких месяцев водил за нос Министерских работников, опустошая камеры Азкабана, в том числе и ту, в которой был Петтигрю. Что стало с Краучем-старшим, никому не известно. Министр стал совершенно неуловим: никто не видит, как он приходит в Министерство, а попасть к нему в кабинет не представляется возможным уже несколько недель. И всё это на фоне дальнейшего утаивания правды ото всех. С другой стороны, стань это достоянием общественности, Великобритания окажется на грани магической войны и всеобщей паники. Конечно, те, кто в курсе событий, тайно бегут из страны, другие вступают в ряды Ордена, намереваясь бороться до конца. Только чем дальше, тем опаснее верить окружающим. Повсюду обманщики и предатели, а по-настоящему надёжных людей осталось чуть меньше пяти десятков. Один Северус Снейп стоит половины этого числа. К сожалению, ни мне, ни кому-либо ещё из Ордена до сих пор не известна его судьба. Поэтому всё, что я могу сказать в ответ на твой вопрос, — я не знаю, Гарри, возродился ли он и что будет, если это так.

Поджав губы, я разочарованно качаю головой в ответ на слова Сириуса, который смотрит на меня с бесконечным сожалением.

— Но ведь должен же быть какой-то выход. Я не позволяю себе думать об этом, но что если профессор Снейп не вернётся? Что если Пожиратели захватят всё Министерство? Если они примутся за Хогвартс, в котором находится главная цель всех их свершений, то есть я? Сириус, я более чем уверен: мне надо убраться из замка, и как можно скорее.

В лице крёстного что-то меняется, но из-за плохого освещения я оказываюсь не в силах различить его выражение.

— Ты завтра уедешь из замка, Гарри, но это вовсе не должно означать, что ты обязан находиться в постоянных бегах.

Я теряюсь на мгновение, но отвечаю с ещё большей горячностью:

— Ты думаешь, что я боюсь?

— Нет, вовсе я не считаю, что ты струсил! – оправдывается Сириус, но я перебиваю его.

— Пойми, я боюсь не за себя. Пока я нахожусь здесь, Хогвартс в опасности. Как только я окажусь в Норе, она сразу окажется под ударом.

— Не думаешь ли ты сдаться? – странно изменившимся голосом спрашивает крёстный, а я замолкаю на добрые десять секунд.

— Об этом не может быть и речи, но так не может долго продолжаться, — выдавливаю из себя, борясь с резко сжавшимся горлом. – Всё, чего я хочу, – это почувствовать себя в безопасности и чтобы жизням близких мне людей ничего не угрожало.

— Мы добьёмся этого, вот увидишь. Есть люди, готовые идти с тобой до конца и желающие того же самого для своих близких.

Я медленно, но неубедительно киваю, а Сириус добавляет решительным тоном:

— Верь мне, Гарри, а сейчас иди спать, завтра мы сможем поговорить по-настоящему.

Попрощавшись с крёстным, я прячу зеркало в чехол, бросаю взгляд на потухшие угли и возвращаюсь в спальню с чувством странной, почти детской веры в слова Сириуса.

* * *

Раннее пробуждение тяжело даётся мне, поэтому полностью проснуться выходит лишь под сильными струями прохладной воды. Правда, я слишком увлекаюсь водными процедурами: когда я с друзьями попадаю в Большой зал, где нас уже ждут Гермиона и Джинни, у меня зуб на зуб не попадает.

Спасает чашка горячего какао, любезно преподнесённая Джинни.

Наскоро позавтракав, Рон настойчиво тянет меня за рукав, чтобы я «поторапливался, а то поезд ждать не будет». Уже возле самого выхода, немного отстав от меланхолично улыбающегося Невилла, я оборачиваюсь и отыскиваю взглядом Дамблдора. Почти сразу он замечает моё внимание, на его лице расцветает добрая улыбка, и, кажется, во взгляде мудрых глаз мелькает что-то очень важное, предназначенное мне одному, но вот всё поле зрения занимает мой бесценный рыжий друг, а бурный поток учеников выносит меня прочь из Большого зала.

Закутавшись в мантии, друзья замирают на пороге Хогвартса.

— Надеюсь, что оставшиеся полгода будут значительно проще, — с надеждой вздыхает Рон, окидывая взглядом укрытые снегом холмы.

— И что будет гораздо больше светлых мгновений, — многозначительно добавляет Гермиона, а я оказываюсь не в силах подавить лёгкую улыбку, когда её пальцы сжимаются на моём запястье.

— И что мы будем безоговорочно верны нашей дружбе, — откликается Джинни, взглянув на меня.

— И всегда будем понимать друг друга, — подаёт голос Невилл, покосившись на далёкий силуэт совятни.

— Ладно, хватит фантазировать, пора идти, — заключаю я с улыбкой в голосе, чем зарабатываю дружный смех друзей.

Удобнее перехватив ручки чемоданов, мы начинаем осторожный спуск по вьющейся тропинке, хихикая, когда кто-либо из студентов поскальзывается на плотно утоптанном снеге. Миновав большие ворота, я бросаю короткий взгляд на величественный замок, обещая самому себе, что вернусь сюда другим человеком.

Вскоре впереди показывается платформа, кишащая учениками, торопливо заскакивающими в вагоны ярко-алого поезда. Большой паровоз то и дело пускает клубы пушистого дыма, сверкает ярко-алыми боками в лучах зимнего солнца и задорно гудит, словно приглашая в небольшое путешествие до Лондона.

Набрав полную грудь морозного воздуха, я опускаю ногу на кованую подножку и заскакиваю в вагон. Удача улыбается мне, и я практически сразу отыскиваю свободное купе. Забросив чемодан на верхнюю полку, мы с Роном помогаем девочкам с чемоданами и только после этого занимаем места возле окна.

За незначительными разговорами о Рождестве мы не замечаем, как поезд плавно трогается, и вскоре платформа оказывается далеко позади.

Погода за окном просто чудесная: живописные долины ослепительного белоснежного цвета сменяют друг друга, иногда прерываясь лесом, плотно прижавшимся прямо к железнодорожному полотну. Солнце царит на середине молочно-голубого небосклона, щедро делясь своим слабым теплом со спящей природой, обещая вскоре пробудить её от зимнего сна.

Тележка со сладостями вовремя проплывает мимо, и усилиями пяти кошельков на диванах оказывается целая гора самых разнообразных лакомств.

Съев шоколадную лягушку, которая чудом не выпрыгивает в коридор, я покидаю купе в необъяснимом желании побыть наедине с самим собой. Прижавшись лбом к прохладному стеклу, закрываю глаза, отстранённо слушая весёлое щебетание девочек за стеклянной дверью купе. Тихое покачивание поезда ожидаемо убаюкивает не только тело, но и сознание, на неуловимой грани которого крутится настойчивая мысль: я что-то упустил, только что именно? Почему Реддл, осознав, что имеет полный доступ к моему разуму, не пытается повторить проникновение? Возможно, он чего-то ждёт, но тогда почему проникновение было…деликатным, если можно так выразиться? Да, я был без сознания, но Том не мучил меня — наоборот, по неизвестным причинам поделился картинами своего прошлого. Что кроется под этой плёнкой мнимой вежливости? Наверняка что-то недоброе. Ему нужен я и желательно мёртвым – это неоспоримо, но к чему тогда все эти игры в ментальные кошки-мышки? Может, у него стиль такой извращённый?..

С головой погрузившись в невесёлые, почти болезненные мысли, не замечаю, как подушечки пальцев неосознанно прижимаются к шраму на лбу. Один только факт его существования подтверждает то, что злополучная Авада Кедавра что-то изменила во мне.

— Счастливого Рождества тебе.

Резко вдохнув, я во все глаза смотрю на ухмыляющегося Малфоя, прислонившегося к деревянной панели между окнами.

— Прости, я не заметил, как ты появился. И тебе счастливого Рождества, — спешу ответить, за каким-то дьяволом поправляя чёлку так, чтобы скрыть шрам.

Конечно же, это действие не ускользает от внимания Драко.

— Если бы у меня была подобная штука… — произносит он, задумчиво растягивая слова, а потом отмахивается, мол, забудь. – Скоро увидимся.

Кивнув в знак прощания, Малфой уходит в противоположном направлении, а я ещё какое-то время смотрю на дверь, за которой он скрылся. Почему-то мне показалось неуместным спрашивать окончание фразы, хотя не скрываю: мне очень интересно, как бы вёл себя Драко.

Остаток дороги до Лондона я провожу с друзьями, не проронив ни единого слова.

Кингс-Кросс встречает нас прохладным ветром, запахом дыма и свежих газет. Подхватив чемоданы, друзья вливаются в пёструю толпу спешащих домой студентов, а мой чемодан подводит меня: одно колёсико с громким треском отламывается и, соскользнув с перрона, скрывается между рельсами. Тихо ругаясь сквозь зубы, я вытягиваю шею, чтобы поймать взглядом огненную макушку Рона. Однако уже слишком поздно: друг исчезает из поля зрения. Перехватив ручку сопротивляющегося чемодана, стараюсь не расстраиваться: друзья однозначно дождутся меня по ту сторону каменного барьера.

Тяжело выдохнув, сдуваю чёлку с глаз, сетуя на то, что одел под мантию тёплый свитер: в мгновение ока становится невыносимо жарко, пушистый ворс начинает неприятно натирать основание шеи, вызывая не самые лучшие чувства. Я уже хочу потянуть за ворот мантии в попытке немного ослабить её и тем самым обеспечить доступ кислорода к шее, как вдруг что-то тонкое и жёсткое впивается между лопаток. Совершенно не переношу огромные скопления людей, а именно это имеет место быть на платформе девять и три четверти.

Сжав зубы, уже хочу обернуться и «вежливо» попросить наверняка зазевавшегося студента убрать острое «нечто» от моей спины, как вдруг душу сковывает ледяной ужас от звука голоса, который я меньше всего ожидал сейчас услышать:

— Только дёрнись, и твои друзья тебя не дождутся.

Сглотнув и поморщившись от ощущения внезапно пересохшего горла, я скашиваю глаза на совершенно незнакомого мне мужчину с голосом Барти Крауча-младшего. Из-под длинного рукава его мантии выглядывает волшебная палочка, кончик которой очень удачно обосновывается у меня на спине. Он вплотную прижимается ко мне сбоку, лопаткой я отчётливо ощущаю размеренное биение чужого сердца. Самое ужасное то, что в условиях подобной толкучки его поведение не вызывает ни малейшего подозрения.

Конечно, визуально узнать его не под силу, но этот вкрадчивый голос я не спутаю ни с каким другим.

— Итак, Поттер, пока я провожаю тебя до барьера, слушай внимательно: Тёмный Лорд разгадал тайну твоего чудесного спасения, так что когда вы встретитесь с ним вновь, поверь, он будет готов. Второго шанса выжить не представится. А пока будь хорошим мальчиком и помалкивай о нашем маленьком разговоре, иначе твоим взрослым друзьям придётся несладко.

Неприятное ощущение между лопаток исчезает, зато в следующее мгновение меня толкают в спину, и пока я с трудом восстанавливаю равновесие, попутно извиняясь перед впереди идущими девочками, Барти в чужом обличии растворяется в густой толпе.

Я так и замираю посреди бесконечного потока учеников, бесполезно вглядываясь в чужие лица.

Отличное начало каникул, ничего не скажешь.

По ту сторону барьера меня ждут слегка взволнованные друзья, Фрэд и Джордж, а ещё Молли и Артур Уизли в компании…

— Сириус, – шёпотом выдыхаю, забыв про сломанный чемодан, и чуть ли не с разбегу налетаю на крёстного, который умудряется поймать меня, широко разведя руки в стороны.

Крепко обнимая его за шею, я дышу в волнистые волосы, отчего-то пахнущие свежим сеном и немного корицей, зажмуриваю глаза до белых кругов.

Только сейчас я понимаю, как сильно мне его не хватало.

Сириус без конца говорит что-то, хлопая меня по спине, храбрится, как может, но в уголках улыбающихся губ и во взгляде больших глаз я вижу затаённую тревогу и огромную долю облегчения от осознания, что я жив и здоров.

Дорога до машины проходит в сумбурных разговорах с крёстным, в которых больше эмоций, чем содержания, и даже тарахтящий по брусчатке чемодан и инцидент с Барти не в силах испортить эту временную эйфорию.

— Мне столько всего надо тебе рассказать, — тихо произношу я, когда мы уже переступаем порог Норы, из которой так гостеприимно пахнет свежей выпечкой.

Пробежавшая мимо Гермиона мимолётно касается моей ладони и коротко улыбается, давая понять, что рада за меня. Я улыбаюсь ей в ответ и вновь посвящаю всё своё внимание близкому человеку.

— Ты не представляешь, сколько я должен тебе рассказать, Гарри! – отвечает Сириус, поднимаясь впереди меня по лестнице. – Моё вынужденное нахождение здесь нисколько не радует меня, а в письмах, сам понимаешь, всего не расскажешь.

Я согласно киваю, хотя прекрасно отдаю себе отчёт, что крёстный не видит этого, а в памяти вновь вырисовывается образ мужчины с палочкой в руке, и эти страшные слова… Должен ли я рассказать об этом Сириусу? Я ведь ясно осознаю, кого Барти подразумевал под словами «твои взрослые друзья».

Члены Ордена.

— Там будет твоя комната, — добродушно заявляет крёстный, кивая в сторону двери в самом конце коридора на третьем этаже.

— Я только вещи отнесу и вернусь, хорошо? – произношу как можно более беззаботно и, к счастью, обрадованный встречей Сириус не замечает моего волнения.

Как только за моей спиной закрывается дверь, я роняю чемодан. Затолкнув его под кровать, без сил падаю на мягко пружинящий матрас, запускаю пальцы в волосы и с силой сжимаю их.

От усталости и безысходности хочется выть громче оборотня на луну.

Он знает. Он теперь знает, что я нахожусь под незримой защитой матери, но он нашёл способ, как обхитрить древнюю магию. Да, Реддл склонен к позерству и, возможно, он всего лишь хочет запугать меня, но Барти посреди Кингс-Кросс и угроза, которая может нависнуть над членами Ордена, проболтайся я – это слишком серьёзно.

Сколько тайн я храню уже…

Приняв сидячее положение, дышу медленно и глубоко, затем переодеваюсь в домашние штаны и футболку. Взглянув на себя в зеркало, поймав потухший взгляд, но уверенно толкаю дверь и спускаюсь на кухню.

Время обеда незаметно пролетает за ничего не значащими разговорами о Хогвартсе и предстоящем празднике. Никто и словом не обмолвился о чём-либо, связанном с делами Ордена.

Когда обед остаётся позади, Рон и близнецы приглашают меня подняться наверх, но миссис Уизли касается моего локтя, давая понять, что хочет поговорить со мной.

Парни кивают в знак того, что будут ждать меня наверху, и я остаюсь сидеть на своём месте. Гермиона и Джинни одновременно как-то странно смотрят на меня, отчего я незамедлительно хмурюсь, но спешат удалиться под незначительным предлогом. Артур с Сириусом тоже будто сговорились, и всего через минуту кроме меня и Молли на кухне не остаётся никого.

Наложив чары на грязную посуду, тут же тихо зазвеневшую в раковине, женщина садится рядом со мной, а я пытаюсь придать лицу нормальное выражение. Губы так и норовят поджаться от того, что я не знаю, куда себя деть под столь заботливым взглядом.

— Гарри, дорогой, как ты? – мягкий голос Молли окутывает меня, а я механически выгибаю брови.

— Смотря что вы имеете ввиду.

Добрая улыбка приподнимает уголки губ миссис Уизли. Она проводит ладонью по моим волосам и, положив ладонь на плечо, отвечает:

— Послушай, мой мальчик. Все, кто есть в этом доме, – твои друзья, и ты можешь доверять каждому из нас.

Я мельком заглядываю в глаза понимающей женщине, но тут же отвожу взгляд. Пальцы не могут найти покоя, поэтому я стараюсь как можно незаметнее опустить руки под стол.

— Я прекрасно знаю это, миссис Уизли. Спасибо вам за ваше гостеприимство, вообще за всё…огромное спасибо, — мне удаётся вновь оторвать взгляд от столешницы и посмотреть с благодарностью на Молли. – У меня всё хорошо, поэтому можете не волноваться.

Она делает вдох, словно хочет возразить, но внезапно передумывает. Сомнение на мгновение мелькает в её добром лице, но потом она треплет меня за щёку и лучезарно улыбается.

— Как скажешь, Гарри, но не забывай мои слова, ладно?

Облегчённо улыбнувшись в ответ, я уже начинаю выходить из-за стола, но миссис Уизли притягивает меня к себе и обнимает так, как может обнимать только мама.

Жар резко удаляет в лицо и начинает щипать глаза, но я с невероятным усилием утихомириваю эмоции и, пряча взгляд, быстро взбегаю вверх по лестнице.

* * *

К ужину мы успеваем разобрать чемоданы, несмотря на полнейшее нежелание Рона, а также немного прогуляться на заднем дворике. Погода благоволит, тем более здесь столько снега, что руки так и тянутся слепить снежок-другой и зарядить им в одну из огненно-рыжих макушек.

Незаметно нас увлекает снежный бой, и даже уговоры Сириуса оказываются бессильны. Мы с Роном успеваем возвести снежную баррикаду – правда, немного меньше той, что у братьев. Через час игры мне едва удаётся отодрать комья слипшегося снега от шарфа и вытрясти ледяные крошки из-за шиворота. Рон улыбается во весь рот, его щёки окрашиваются в насыщенный пунцовый оттенок, так смешно дополняющий его цвет волос, и я догадываюсь, что мои щёки нисколько не бледнее. Вкупе с взлохмаченными чёрными волосами и круглыми очками это наверняка выглядит ужасно глупо. Мы настолько увлекаемся игрой, что не замечаем, как промокает обувь и замерзают пальцы на руках. Только когда Молли чуть ли не собственноручно загоняет нас обратно в дом, мы почти синхронно понимаем, что не отказались бы от чего-нибудь горячего.

Нашими спасительницами становятся девочки: они успевают сварить чудесный напиток, от которого весь дом наполняется запахами мёда, корицы и кардамона. Желудок моментально делает сальто, но находит временное успокоение в паре-другой кружек сладкого угощения. Носки с заклинанием подогрева, подготовленные заботливой миссис Уизли, добавляют недостающую каплю в общее ощущение домашнего уюта.

Откинувшись на спинку стула, я грею руки о тёплую кружку и с интересом разглядываю всевозможные украшения, развешенные по всему дому. Особенно мне нравится изящная гирлянда из маленьких стеклянных шариков, будто припорошенных снегом. Она обвивает перила лестницы и мелодично позвякивает, стоит до неё дотронуться.

Складывается ощущение, что меня завернули в мягкий и уютный плед, сотканный из тепла зажженных свечей и сияния глаз близких людей. Приятное чувство неги разливается по венам, я будто тону в густом меду, как неаккуратная муха, но мне так хорошо и спокойно, даже немного клонит в сон. Я молчу, но не потому, что не хочу разговаривать. Просто не хочу разрушать это волшебное состояние, подогреваемое тёплой улыбкой Сириуса, счастливым блеском в глазах Гермионы, открытым и кристально-чистым взглядом Рона.

Не сразу замечаю, как сквозь ватное состояние прорывается далёкий раскат грома. Не успеваю я удивлённо выгнуть брови, как входная дверь открывается, и на пороге появляется профессор Люпин.

Сигнальные чары, вот что это было. Конечно же, дом защищён, как я мог забыть…

Невесёлые мысли не успевают прокрасться в моё сознание, потому что Ремус первым делом подходит ко мне. В уголках его глаз таится такая искренняя тревога, что я мысленно пинаю себя.

— У меня всё хорошо, — едва слышно шепчу, Ремус секунду пытливо смотрит на меня и, наконец, расслабляется.

— Я рад, Гарри, — мимические морщинки сбегаются к уголкам его немного уставших глаз, когда он улыбается мне.

Профессор присоединяется к нашему столу, а я не замечаю, как за окном ночь принимает уснувшую природу в свои заботливые объятия.

Здесь, вдали от Лондона, безумно красивые ночи. Вид бескрайней долины, укрытой мерцающей снежной шубой, чья покатая спина подпирает высокое небо, вызывает во мне чувство восхищения. С самого детства я обожаю устраиваться на подоконнике и долго-долго смотреть на бесчисленную россыпь звёзд, чей неповторимый свет находит отражение в снежном покрове. Дух захватывает от такой красоты. Тот, кто создал это, был большим романтиком и, конечно же, непревзойдённым мастером.

Вот и сейчас я забираюсь с ногами на подоконник и наблюдаю за тихим сном природы. Совсем рядом Рон сопит в подушку, со шкафа раздаётся едва различимый шорох крыльев Хедвиг.

В какой-то момент во рту пересыхает, а в мыслях отчётливо вырисовывается образ кружки, наполненной ароматным чаем с лимоном и мёдом.

Не в силах противиться желанию, бесшумно соскальзываю с подоконника и выхожу из комнаты. К счастью, в коридоре не темно: тут и там мягкий свет красных свечей освещает каждый уголок дома.

Очутившись на кухне, неспешно делаю себе чай. Правда, мёд пришлось поискать, и я не раз успеваю пожалеть, что не прихватил с собой палочку. Наконец нужная баночка отыскивается на одной из высоких полок. Не удержавшись, я съедаю несколько ложек лакомства и только потом беру кружку и начинаю движение в сторону лестницы.

Как вдруг звучный раскат грома, такой же, как за ужином, заставляет меня резко вдохнуть и вздрогнуть всем телом.

Одно лишь чудо уберегло мой чай, но всё же из чувства предосторожности я ставлю кружку на стол.

Сработали сигнальные чары — значит, прибыл кто-то из Ордена.

С верхних этажей раздаются приглушённые голоса Молли и Артура, я опираюсь ладонями на стол и останавливаю взгляд на входной двери, которая вот-вот должна открыться.

Во рту вновь внезапно пересыхает, и дело вовсе не в жажде.

Я волнуюсь. Чёрт побери, я почему-то очень сильно волнуюсь, и это волнение усиливается по мере того, как шорох снега под чужими ногами становится всё громче.

Недоумённо хмурясь в ответ на действия собственного тела, я ещё больше удивляюсь, когда из кончиков пальцев как будто уходит вся кровь.

Сверху раздаётся скрип лестницы одновременно с тихим лязгом провернувшейся металлической ручки. Дверь медленно приоткрывается, дрожащий свет свечей ложится на лицо вошедшего человека, и я плавно оседаю на стул.

Где-то на периферии поплывшего зрения показываются взбудораженные Артур и Молли. Они одновременно застывают на последних ступенях лестничного марша, а я не чувствую ни похолодевших рук, ни ватных ног, потому что прямо на меня смотрит живой Северус Снейп.

Живой. Северус. Снейп.

Мерлин Всемогущий, живой.

Его лицо, такое знакомое, намертво отпечатавшееся на обратной стороне век, едва уловимо меняется под моим взглядом, а я даже не могу моргнуть.

Он не сразу отводит от меня свои невозможные глаза и что-то говорит не менее ошарашенным Артуру и Молли, а я, наконец, моргаю. Глаза нещадно режет и выжигает, и мне приходится с силой прижать подушечки пальцев к векам, отчаянно надеясь, что слёзы – всего лишь последствия высохшей слизистой.

Гулкий звук быстрых шагов не сразу привлекает внимание, а когда я убираю ладони от лица и поворачиваю голову к лестнице, то не вижу ни Артура, ни Молли.

Профессор стоит надо мной, и я понимаю, что оказываюсь не в силах понять выражение его лица. Что-то странное затаилось в слегка опущенных уголках его губ, в мимической морщине между сведёнными бровями, в плотно сжатой челюсти и в бездонных глазах. Мысль, что я никогда не разгадаю это неведомое нечто, почти успевает оформиться в затуманенном разуме, но прохладная ладонь, коснувшаяся моей щеки, разметает все мысли.

— Он вернулся, слышишь? Тёмный Лорд вернулся.

Я слышу и понимаю, что не слушаю.

Да, Волдеморт вернулся, как я и предполагал, но это не главное.

Его лоб разглаживается, а щека едва уловимо дёргается, когда я касаюсь костяшек его пальцев и тихо произношу:

— И вы тоже вернулись.

Пряди чужих волос ложатся на моё лицо, прикосновение сухих губ ко лбу мягко выпутывает из тёплой паутины снов, уютных и спокойных, приносящих с собой чувство отдыха, поэтому мне совсем не хочется просыпаться. Вяло улыбнувшись тому, кто потревожил мой покой, я переворачиваюсь на другой бок и уже готовлюсь вновь погрузиться в пушистую пучину сна, как безумно знакомый аромат трав касается обоняния.

Сердце подпрыгивает до самого горла.

Ночь, сигнальные чары, Снейп.

Шумно вдохнув, резко принимаю сидячее положение.

Снейп стоит у изголовья моей кровати, а холодный свет луны, льющийся из окна, подчёркивает складки мимических морщин, сбежавшихся у уголка его губ.

– Я…не помню, как здесь оказался, – мой глухой голос разрывает тишину.

Некоторое время ничего не происходит, но вот половицы скрипят под ногами профессора, когда онподходит к краю кровати и, поколебавшись несколько мгновений, опускается на твёрдый матрац.

– Мой рассказ о действиях возродившегося Волдеморта быстро усыпил тебя и твоих друзей.

Неосознанно вздрагиваю при звуке его голоса, казалось бы, такого знакомого. Это странное чувство, когда знаешь все переливы низкого тембра в зависимости от характера эмоций, но всё равно кажется, будто слышишь впервые.

Впервые после столь длительного перерыва.

– Точно, вспомнил… – рассеянно отвечаю и вглядываюсь в черты лица профессора, особенно заострившиеся в царящем полумраке.

В следующую секунду меня резко бросает в жар от мысли, что мне до скрипа зубов хочется зажечь свет и рассмотреть его во всех подробностях, освежая незабвенный образ, который, думается, навеки отпечатался на внутренней стороне век.

Видимо, он отмечает перемены в моём лице, раз немного хмурится и перемещается в стоящее неподалёку кресло. Нельзя сказать, что он избегает меня, нет, он ведёт себя так, как всегда.

Будто мы расстались только вчера утром.

Просто это я не могу себя контролировать.

Погладив подлокотники, он направляет ничего не выражающий взгляд на окно. Лунный свет удачно освещает его тонкую фигуру, так что я отчётливо вижу, как вздрагивает кадык на бледной шее, прежде чем профессор произносит:

– Полагаю, у тебя накопилось множество вопросов, и я более чем уверен, что до завтра ты не дотерпишь.

Воодушевлённо ерзаю на кровати, отчего матрас приглушённо скрипит. Сев по-турецки и скрестив руки на обнажённой груди (ночью в доме тепло, поэтому я сплю в одних пижамных штанах), в задумчивости вытягиваю губы трубочкой и вскоре задаю наиболее волнующий вопрос:

– Что произошло с вами после того, как вы были ранены?

Снейп сверкает глазами и едва успевает открыть рот, как я добавляю:

– Нет-нет, разумнее спросить, почему Волдеморт ранил вас и остальных Пожирателей? И только потом: «Куда вы пропали?»

Внутри меня будто прорывается плотина, до этого сдерживавшая поток бессвязных вопросов, и теперь они хлынули в надежде получить ответы. Я даже не замечаю, как распрямляю ноги и сползаю на край кровати, так что кончики пальцев касаются холодного пола.

Профессор выпрямляется в кресле и тоже немного подаётся вперед. Он недолго изучает меня, но вот сцепляет пальцы в замок и начинает рассказывать ровным тоном:

– Часть души Тёмного Лорда чудесным образом оказалась заключена в теле его ручной змеи. Мы смогли отыскать заклинание, позволившее на время трансформировать её телесную оболочку и передать бразды правления разумом и телом в руки Волдеморта. Безусловно, такое положение дел его не устроило. Прошли недели, прежде чем Беллатриса нашла способ вернуть его привычную оболочку.

– Видимо, не очень хороший способ, – осторожно подмечаю, взглянув на мгновенно помрачневшего Снейпа.

– Ты, Гарри, должен был принимать косвенное участие в процессе возрождения Тёмного Лорда.

Я быстро моргаю в неверии.

– То есть?

– Кровь заклятого врага. Угадай, кто должен был раздобыть её.

Почти сразу я догадываюсь. Рот сам собой приоткрывается и наверняка принимает форму буквы «о», когда профессор многозначительно разводит руками и откидывается на спинку кресла. Его голос немного повышается, в нём отчётливо слышатся нотки раздражения:

– Я пытался отговорить их всеми мыслимыми и немыслимыми способами. В ход шли убеждения, что это слишком рискованно, и ты сразу же догадаешься, в чём дело, что я потеряю значимость в Ордене, что, в конце концов, мы не просто так захватили Министерство Магии и оттуда распускаем ложные слухи о собственном «бездействии». Однако мои доводы показались остальным неубедительными, а Тёмный Лорд был слишком нетерпелив. Он всем своим видом демонстрировал, что не намерен больше ждать, ведь на поиски другого варианта могут уйти недели, а то и месяцы. Я оттягивал время, как мог, но всё тщетно: терпение Волдеморта лопнуло, последствия вспышки его ярости ты смог подсмотреть. У меня было два варианта: либо я возвращаюсь в Хогвартс и совершаю то, что он ждёт от меня, либо исчезаю. На раздумья было не больше пары минут.

– И вы исчезли… – шепчу, буквально ощущая, как разрозненные части мозаики в моей голове постепенно складываются в цельную картину.

– Именно. Спрятался в одном очень надёжном месте, оградил себя всевозможными чарами и заклинаниями. Я прекрасно осознавал, что от этого Тёмный Лорд пришёл в ещё большее бешенство, потому что был вынужден смириться со вторым вариантом: искать другой способ.

– Но как вы не побоялись? Ведь вы не из тех людей, которые залегают на дно, наверняка Волдеморт это осознавал.

Я притягиваю колени к груди и во все глаза смотрю на ухмыльнувшегося Снейпа.

– Ты меня недооцениваешь. Представь себе положение Тёмного Лорда: для ритуала есть всё, кроме твоей крови. Единственный человек, который может попасть в Хогвартс и без труда раздобыть недостающий ингредиент, – это я. Моя пропажа сродни катастрофе. Хогвартс очень хорошо защищён, а ближайшим днём, когда ты покинешь его пределы, является…

– Канун Рождества, – заканчиваю за профессора и забываю, как дышать.

Его лицо мгновенно разглаживается.

– В чём дело? – тихо, но требовательно спрашивает он.

Я втягиваю нижнюю губу и перебираю край покрывала, но отвечать не спешу. Снейп одним движением перемещается с кресла на край кровати. Он повторяет вопрос и легко касается моего плеча, тем самым привлекая внимание.

Как будто очнувшись, вскидываю распахнутые глаза и замечаю, как крепко он сжимает челюсть.

– Когда наш поезд прибыл на Кингс-Кросс, я по случайности отстал от друзей и столкнулся с Барти Краучем-младшим. Он не собирался причинять мне вред, но предупредил, что Волдеморт разгадал тайну моего спасения и теперь знает, как убить меня. Ещё он пригрозил, чтобы я никому не рассказывал об этом разговоре, и я молчал до этого момента…

Снейп долго и внимательно смотрит мне в глаза, а во мне словно образовывается неприятная пустота, но вот он отводит взгляд и немного устало произносит:

– Они планировали похитить тебя именно на вокзале Кингс-Кросс. Им нужна была твоя кровь, но Тёмный Лорд не знал, что она могла принести ему не только возрождение, но и защиту от тебя самого.

– Защиту? От меня? – я даже отклоняюсь назад, чтобы вопросительно взглянуть на невозмутимого профессора.

Он коротко кивает и скрещивает руки на груди, продолжая ровным тоном:

– Лили подарила тебе идеальную защиту от любого, кто попытается посягнуть на твою жизнь. Это кровная магия, Гарри. Используй Волдеморт хоть каплю твоей крови в ритуале, часть защиты автоматически распространилась бы на него и он смог бы убить тебя.

Второй раз за ночь я изумлённо раскрываю рот, а профессор лишь пожимает плечами.

– Я не мог допустить подобного, но долго скрываться тоже не мог. Поэтому я появился за неделю до Рождества с новым ритуалом в кармане.

– То есть именно вы нашли, как вернуть Реддла к жизни?

Я не могу избавиться от расстроенной нотки в дрогнувшем голосе, чем зарабатываю долгий возмущённый взгляд.

– Поттер, твоё недоверие просто возмутительно, – раздражённо бросает профессор и вцепляется в мои плечи. Ему приходится слегка ссутулиться, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Волосы падают на его лицо, закрывая высокие скулы, уголок рта дёргается, а мне на долю секунды хочется самому себе отвесить крепкий подзатыльник.

– У меня не было выбора, дурная твоя голова! Либо твоя кровь и беспроигрышный шанс отправиться на тот свет, либо иной способ и твоё спасение.

Я втягиваю голову в плечи, дышу быстро и поверхностно, а голая кожа на плечах внезапно начинает гореть под его прохладными ладонями.

– Понимаю, простите меня…

– Оставь свои извинения, пригодятся для кого-нибудь другого, – отрезает Снейп и убирает руки, а я неосознанно обнимаю себя за плечи и кошусь на его строгий профиль.

– Что вы сказали ему в своё оправдание? Где вы пропадали всё это время?

– Залечивал рану и искал другой, не столь трудоёмкий способ возрождения. Скрытность была нужна для дезориентации Ордена, – хмыкает профессор так, как если бы говорил об элементарных вещах.

– И Добби действительно носил вам зелья и еду? – не удерживаюсь.

Снейп искоса смотрит на меня.

– Твоё письмо он тоже мне принёс.

Мгновенно вспыхиваю и спешу спрятать лицо в ладонях.

– Если бы я знал, что к Рождеству вы вернётесь, ни за что не написал бы его.

Повисшая тишина ещё сильнее угнетает, как вдруг матрац справа тихонько скрипит.

– Откуда такая уверенность, что я собирался возвращаться к Рождеству?

– Как откуда, вы же сами сказали, что… – отвечаю в ладони, но внезапно осекаюсь.

Снейп действительно этого не говорил. Он мог и дальше скрываться от всех нас, незримо оберегая мою жизнь. Найти новый способ оживить Волдеморта и не появляться ещё неизвестно сколько времени.

Убрав руки от лица, я медленно поднимаю голову. Он совсем не поменял своего положения, продолжая сидеть боком ко мне, только голова повёрнута и слегка наклонена – так обычно делают, когда хотят заглянуть в самую душу. Волосы заправлены за ухо, открывая щёку и бледную шею, от носа и надбровных дуг падает густая тень, так что мне сложно понять его взгляд. Мерлин, но он сейчас так близко и настолько реален, не собирается исчезать или растворяться в воздухе, стоит мне моргнуть, что устоять перед собственными слабостями просто нереально.

Меня хватает только на то, чтобы качнуться вбок и приземлиться на его грудь, уткнуться в неё носом, спрятав между нашими телами свои ладони, и вновь ощутить тот сладкий вакуум в животе, когда его пальцы решают утонуть в вихрах на моей макушке.

Некоторое время проходит в тишине, лишь раз прерванной негромким уханьем Хедвиг, пока Снейп не произносит недрогнувшим голосом:

– Ты должен осознавать, что моё исчезновение никоим образом не отразилось на принятом решении.

Я почему-то шмыгаю носом и медленно возвращаюсь в привычное положение.

Он непреклонен, конечно же. Никто не сомневался.

– Скоро рассвет, тебе надо хоть немного поспать, – роняет он будто между делом, одновременно поднимаясь с кровати.

Зябко поджимая пальцы на ногах, я в тягостном молчании провожаю взглядом фигуру профессора, отчего-то задержавшись на его ладонях, сцепленных за спиной. Волнительные мысли не умещаются в голове, вызывая неоднозначные реакции организма, который бросает в холод, как от страха, а в следующий миг обдаёт жаром.

Почти достигнув двери, Снейп вдруг останавливается. Не меняя позы, он лишь немного поворачивает голову и искоса смотрит на меня. С такого расстояния и при таком освещении я не могу разобрать его мотивы, но нервный импульс достигает мозга, и я не успеваю остановить собственный язык:

– Прошу вас, останьтесь.

Сердце трижды вздрагивает в моей груди, прежде чем он отвечает:

– Если тебе от этого будет спокойнее.

При помощи магии он передвигает кресло за изголовье кровати, зажигает одинокую свечу на столе, а через полминуты дверь в мою комнату приоткрывается сама собой, и из зияющего проёма выплывает одна из книг, которые стоят в шкафу мистера Уизли.

Снейп вопросительно выгибает брови в ответ на мой любопытствующий взгляд, отчего я спешу закутаться в одеяло и, тихо выдохнув, опустить голову на подушку.

Сегодня я буду спать спокойно.

По крайней мере, так я думал, когда засыпал под редкий шорох страниц.

– Нет, пожалуйста! Умоляю, не надо! Мой голос, такой тихий и глухой, хотя я кричу что есть мочи, отражается от низких каменных сводов, а эхо странным образом трансформируется в чужой зловещий хохот. Здесь так сыро и холодно, по стенам, облепленным плесенью, вьются пугающего вида ветви какого-то растения, которое разрастается с сумасшедшей скоростью и тянется ко мне. Я пытаюсь убежать, но бегу на одном месте, а в местах, где корявые ветви касаются меня, кожа начинает гореть. Что-то липкое цепляется за руки, и я в ужасе вижу белую непрозрачную паутину, что тянется от моих рук к этому злополучному растению. В следующий миг всё скрывается под пологом паутины, где тут и там чёрными пятнами зияют огромных размеров пауки.

И высокий голос, как раскат грома:

– Гарри Поттер, я достану тебя!

– Гарри Джеймс Поттер!

Щека нещадно горит, я тут же хватаюсь за неё и в ужасе смотрю на склонившегося ко мне Снейпа.

– …профессор? – во рту пересохло, и язык не слушается меня.

Снейп закатывает глаза в облегчении и тихо бурчит:

– Уж явно не королева Великобритании. Что тебе снилось?

Я потираю щёку, смутно догадываясь о том, как именно профессору удалось разбудить меня, и медленно сажусь в кровати. Снейп тут же немного отклоняется от меня, но взгляд всё так же требователен.

– Чушь какая-то. Подвал, паутина, злобное растение и голос Волдеморта. Обычный кошмар.

Небо за окном только начинает светлеть, и я удивлённо добавляю:

– Сколько я проспал?

– Буквально минут двадцать. Потом начал кричать, – отвечает Снейп будничным тоном, а мне становится жутко неудобно перед ним. Конечно, это не ускользает от его внимания. – Часто кошмары снятся?

В голове, наконец, разъяснивается, но о сне не может быть и речи, поэтому я плавно съезжаю с кровати и останавливаюсь напротив окна. Любуясь бесконечным снежным полем, которое у самой кромки горизонта окрашивается в нежный персиковый цвет, я чудом придаю своему голосу уверенность:

– Нечасто.

Дыхание почти не сбивается, когда он равняется со мной, плечом к плечу (это если не считать приличной разницы в росте). По голой коже пробегает озноб, на щеках внезапно превращающийся в пожар, когда Снейп закрывает книгу, которую до этого читал, и произносит:

– Не надо лгать мне.

В этой фразе отчётливо слышится угроза, а мне внезапно хочется вцепиться в волосы и прокричать: «Что мне ещё остаётся?!». Ведь правда, что мне остаётся, когда его столько не было? Когда я боялся даже думать о том, что его, возможно, уже нет в живых? Когда не было ни единой новости, а с каждым днём становилось всё хуже и хуже? Когда на меня столько всего свалилось, и я не знал, к кому бежать за помощью?

И, наконец, он стоит рядом со мной, живой, в который раз спасший мою пропащую шкуру, не принимающий благодарность и искренне негодующий оттого, что я не хочу жаловаться. Не хочу говорить о том, как мне его не хватало. О том, что происходило в моей душе всё это время. Я боялся сам себя, потому что за семнадцать лет жизни никогда не сталкивался с подобным. Нет, дело не в Волдеморте и не в Пророчестве. Не в том, что во мне живёт часть его души. Всё гораздо прозаичнее. В один миг всё это стало не так важно и страшно как то, что я едва не потерял его. Он сам, не спрашивая у меня, взвалил на себя непосильную ношу в лице неуравновешенного и окончательно растерявшегося после смерти родителей юнца, который с каждым днём обрастает всё большим и большим количеством проблем. Мало того, что я быстро привык к роли «якоря», так ещё и злоупотребил поистине неисчерпаемым благородством и самоотдачей человека. Совы и то более независимые создания, хоть без людей и не могут. Мне осталось только ноги свесить и ждать, когда снизу начнут блинчики подавать.

– В последнее время часто, но думаю, теперь эта проблема решена.

Встречаясь с проницательным взглядом тёмных глаз, я тихо удивляюсь сам себе. Наконец-то настал тот момент, когда я могу усилием воли разложить всё по полочкам и прийти к верному решению. Да, не описать словами, как мне было тяжело без него. Да, всего полминуты назад я очень многое хотел сказать. И да, мне по-прежнему хочется повиснуть на его шее и поцеловать так, чтобы в глазах потемнело, но я уважаю его решение, принятое ещё тогда, у замёрзшего фонтанчика в Хогсмиде. Пускай я совершенно не понимаю, какая связь может быть между смертью моей мамы и тем, что происходит между мной и Снейпом, но это – его решение. Моё согласие – самое малое, чем я могу расплатиться в знак благодарности за всё, что профессор делает для меня.

Он некоторое время хмурится, испытующе глядя на меня, но в какой-то момент его лицо разглаживается в понимании. Что именно он понял – загадка, но новое знание его явно устраивает.

Через полчаса я сижу на кухне и в голос смеюсь с шевелюры Рона, которая чудесным образом поменяла цвет с рыжего на изумрудно-зелёный. Моему смеху вторят Гермиона, Джинни и близнецы. Безусловно, все догадываются, что Фрэд и Джордж – виновники внезапных перемен, но братья в своих шутках непреклонны, и даже уговоры миссис Уизли не могут заставить их расколдовать несчастного Рона. Тот злится ещё сильнее, и чем больше он злится, тем зеленее становятся его волосы. Фрэд едва успевает увернуться от подзатыльника, громко заявив, что Рон не на тот факультет попал, ему бы впору быть слизеринцем, отчего кухню накрывает новой волной хохота. Даже Сириус, недавно спустившийся из спальни, не удерживается от короткого смешка, а Ремус расплывается в широкой улыбке, наверняка вспоминая свои школьные проделки с друзьями.

Разномастные кружки одна за другой спархивают с полки и перелетают на длинный стол, входная дверь открывается, впуская морозный воздух и мистера Уизли, а я едва удерживаю себя от радостного возгласа, когда вслед за ним входит Дамблдор. Сегодня на нём мантия глубокого сапфирового цвета, отороченная по подолу серебряной тесьмой, тут и там поблёскивают не успевшие растаять снежинки. Все присутствующие на кухне нестройным хором приветствуют директора, миссис Уизли отрывается от закипевшего чайника, коротко взмахивает палочкой, и ещё одна кружка в компании с блюдцем летит в сторону стола.

Только сейчас я замечаю Снейпа в самом низу лестничного марша: он не успел убрать ладонь с перил и остановился при виде Дамблдора. Ребята, поглощённые делёжкой пирогов и разливанием чая, конечно же, не замечают, какими взглядами обмениваются зельевар и директор. Дамблдор едва заметно кивает Снейпу, как если бы хотел поблагодарить того за что-то. Я ненамеренно хмурюсь, но подозрительные мысли не успевают получить развитие, потому что прямо передо мной резко ударяется о стол блюдце с кусочком черничного пирога. Бросив стремительный взгляд в сторону невозмутимого профессора зельеварения, я немного разочарованно выдыхаю и принимаюсь за завтрак.

Дамблдор делится некоторыми новостями, в основном незначительными и не принесшими ничего нового. Всё по-прежнему: Министерство Магии надёжно оккупировано людьми Волдеморта, новость о его возвращении уже облетела всю Британию, но сам он пока что нигде замечен не был. Снейп добавляет короткий комментарий по этому поводу, что Волдеморт скоро даст о себе знать, но взрослые решают обсудить это после завтрака.

Конечно же, меня с друзьями выпроводили с кухни, как бы я ни упирался. Откровенно не понимаю, почему раньше, когда родители ещё были живы, нас пустили на собрание, а сейчас всё изменилось.

Любопытство пересиливает чувство такта, и мы вшестером, вооружившись удлинителями ушей, осторожно спускаемся на площадку лестницы между первым и вторым этажом.

Судя по интонациям, члены Ордена о чём-то очень увлечённо спорят.

– Молли, вы должны понимать, Гарри не может вечно оставаться у вас, – голос Дамблдора едва различимо вибрирует от волнения.

Звук отодвигаемого стула смешивается с возмущённым возгласом миссис Уизли:

– Но и отправлять его обратно в Хогвартс тоже рискованно! Да, там он будет в полной безопасности, но кто даст гарантию, что в пути на него вновь не нападут, как случилось в этот раз?

Рон и Гермиона синхронно поднимают на меня ошарашенный и вместе с тем изумлённый взгляд, но я отмахиваюсь, что потом всё объясню. Тем временем уже Снейп вступает в разговор, начало его реплики мы, к сожалению, пропускаем:

– …он копается в голове мальчишки, как в хламе из старого сундука, а это не может означать ничего хорошего. Да, нам удалось сохранить кровную защиту Поттера, но это не может продолжаться вечно. Тёмный Лорд весьма изобретателен, рано или поздно он найдёт уязвимое место в нашей обороне, а до тех пор он сведёт парня с ума.

– Это ужасно, ужасно… – вздыхает Молли, но её голос перекрывается почти отчаянным восклицанием Сириуса:

– Я уже не раз говорил: каменные стены Хогвартса не всегда смогут защищать Гарри! Бездействие – не лучшая стратегия.

– Замок окружён самыми сильными защитными чарами, какие только могут быть, мальчик всегда находится рядом с друзьями и профессорами, ему всегда есть, к кому обратиться… – возражает Дамблдор, но крёстный его не слышит:

– К кому он обратился, когда Волдеморт зверствовал в его сознании? Когда Ежедневный Пророк писал о нём ту несусветную чушь, из-за которой против Гарри ополчилось пол-Хогвартса? К кому он обратился?!

Внимательно вслушиваясь во всё разрастающийся спор, я ловлю испуганные взгляды друзей и чувствую, как внутри меня всё сжимается и дрожит.

Сириус говорит и говорит, Дамблдор пытается ему возражать, а сквозь их голоса нам удаётся уловить негромкую, но не терпящую возражений реплику: «Ты не прав, Блэк», произнесённую Снейпом.

На пару мгновений повисает звенящая тишина, в которой моё учащённое дыхание кажется безумно громким, но вот крёстный набрасывается на Снейпа в очередной словесной перепалке, и мне вполне понятен его гнев. Он волнуется за меня, но ведь Снейп всегда был рядом со мной…почти всегда. Ведь именно ему я обязан душевным спокойствием, пускай так тяжело обретённым и на время потерянным вместе с исчезновением профессора. Я начинаю жевать губы, уже не слушая спор, и разрываюсь на части: с одной стороны, мне хочется встать на защиту Снейпа, но, с другой стороны, он ни за что не признается в том, что тратил все свои силы на борьбу с моими внутренними демонами. Упаси Мерлин, если я скажу хоть слово об этом: он проклянёт меня в следующую же секунду, и я раз и навсегда потеряю его доверие.

Не сразу мне удаётся сфокусировать осмысленный взгляд на лице Рона, который настойчиво тянет меня за локоть и что-то шипит.

– Гарри, бежим, они уже закончили!

Изумлённо моргнув, едва успеваю подняться на ноги и преодолеть пару лестничных пролётов, прежде чем в самом низу раздаются шаги расходящихся с собрания взрослых.

Как только за моей спиной закрывается дверь комнаты близнецов, друзья останавливают на мне требовательные взгляды. Конечно же, они не оставят меня в покое, пока я не расскажу им о случае на перроне Кингс-Кросса.

Выдохнув от безысходности, пересказываю им случившееся и, конечно же, выслушиваю непродолжительную лекцию Гермионы о том, что «мне ни в коем случае нельзя скрывать что-либо от своих друзей». Безусловно, я согласен с ней, но ведь я боялся за них и за членов Ордена. С Пожирателями Смерти шутки плохи.

Настроение плавно опускается до низкой отметки, стены светлого и гостеприимного дома внезапно начинают давить, поэтому я решаю немного прогуляться во дворе. Уже перед самой входной дверью меня подлавливает Гермиона. В ответ на вопросительный взгляд она терпеливо поджимает губы, перевязывает мой шарф так, чтобы не задувало за шиворот, и только после этого произносит:

– Гарри, я знаю, насколько важен для тебя профессор Снейп, я вижу это. Ты молодец, что не сорвался вниз и не стал никому ничего доказывать, хотя на долю секунды у тебя был крайне решительный вид. Всё, чего я желаю для тебя как для близкого друга, – чтобы ты был в ладу с самим собой. Сириус – твой крёстный, родной человек, но ему не понять, что кто-то другой, с кем ты не связан кровным родством, может быть так же близок тебе.

– Женскую интуицию не проведёшь, да? – беззлобно усмехаюсь, глядя на Гермиону поверх очков, а она шутливо хлопает меня по плечу и, немного посмеявшись, продолжает прежним проникновенным тоном:

– Ты понял мою мысль. Я действительно хочу, чтобы ты был счастлив.

Заглянув в её доброе лицо, не удерживаюсь и сгребаю подругу в охапку, а она только и может, что сдавленно выдохнуть мне в плечо.

– Спасибо тебе, Гермиона. Что бы я без тебя делал, – искренне откликаюсь, расцепляя объятия, а Гермиона пожимает плечами – мол, «откуда мне знать» – и возвращает мне тёплую улыбку.

Немного приободрённый, я выхожу на заснеженный двор, миную деревянную калитку и останавливаюсь почти у самой границы охранных чар. Набрав полную грудь морозного воздуха, с удовольствием ощущаю, как благодарно раскрываются лёгкие. Вокруг всё такое ослепительно-белоснежное, сияющее в ласковых лучах зимнего солнца, отчего в душе воцаряется какое-то ребяческое настроение. Солнце оставляет блики на стёклах очков, поэтому я предпочитаю закрыть глаза и погрузиться в приятное ватное состояние отрешённости от внешнего мира. Мерлин, мне уже очень давно не было так спокойно. Даже Волдеморт с его возвращением не маячит на первом плане вяло текущих мыслей, чьи потоки неумолимо устремляются к одному человеку, но теперь эти мысли не имеют тревожных оттенков. Они мягкие и пушистые, как накрахмаленный чехол подушки, спокойные, как гладь озера у подножия Хогвартса, пахнут мятой и чабрецом, как пахнет он.

Распахнув глаза, я срываю очки с переносицы и во все глаза смотрю на бескрайний небесный купол молочно-голубого цвета, который не умещается в поле зрения. Его вид умиротворяет, и через какое-то время я почти могу ощущать такую же бесконечную чистоту внутри себя, в своей душе и мыслях.

Как же я хочу, чтобы так было всегда.

Время теряет свои параметры, и только по сдвинувшемуся солнечному диску можно судить, что я провёл на улице не меньше часа. В конце я начинаю замерзать, поэтому спешу направиться в сторону дома со жгучим желанием выпить чёрного чая с корицей и имбирём.

Профессор Дамблдор покидает Нору вместе с Артуром и Ремусом, близнецы и Рон скрываются где-то наверху, отлынивая от подготовки к Рождеству. Впрочем, Молли, Гермиона и Джинни вполне удачно справляются на кухне, откуда по всему дому разносится чарующий аромат разнообразной выпечки. Кивнув им, я поднимаюсь по лестнице и успеваю преодолеть второй этаж, когда одна из дверей открывается, демонстрируя в просвете серьёзного Снейпа.

– Зайди ко мне сейчас же, – сухо произносит он и тут же скрывается за дверью.

Мне остаётся лишь недоумённо пожать плечами и выполнить приказ. Впрочем, мой покорный настрой резко сменяется изумлением, когда я обнаруживаю, что Снейп не один у себя.

– Я устал бороться с непробиваемым идиотизмом твоего крёстного, поэтому, будь добр, объяснитесь с ним сейчас же и как можно скорее покиньте мою комнату, – раздражённо бросает Снейп, не глядя ни на меня, застывшего в проёме, ни на Сириуса, прислонившегося к подоконнику с самым недовольным видом.

– Ну-у… – тяну, переводя взгляд с идеально ровной спины профессора, что-то пишущего за столом, на мрачного Сириуса, который нервным движением откидывает волосы с лица и скрещивает руки на груди.

Подумав, что лучше разговаривать за закрытой дверью, я вхожу в помещение и прислоняюсь к стене, кусаю губы от растерянности, так как Снейп не потрудился уточнить, что именно я должен объяснить крёстному.

Наконец, профессор нервно дёргает плечом и оборачивается ко мне. Я тут же вопросительно выгибаю брови, а Снейп устало возводит глаза к потолку.

Немного развернувшись на стуле, он облокачивается о его спинку и терпеливо произносит:

– Сириус считает, что в Хогвартсе ты подвергаешься гораздо большей опасности, чем здесь.

Я прекрасно понимаю, куда клонит профессор, но вида не подаю: в конечном счёте, никто не должен знать, что мы с ребятами подслушивали.

– Я не совсем понимаю, о чём вы говорите, – откликаюсь как можно более убедительно.

– Там ты оторван от внешнего мира, Гарри, – встревает Сириус, а Снейп морщится, как от лимона.

– От тебя, ты хотел сказать, – бросает он в сторону крёстного, а тот разве что зубами не скрипит.

Я сцепляю пальцы в замок, взгляд мечется от одного мужчины к другому, пока я не прихожу к единственно-верному решению.

– Обещаю, мы сможем разобраться наедине.

Смерив меня внимательным взглядом, профессор взмахивает кистью, давая понять, что больше не задерживает нас.

Я выхожу тут же, а крёстный появляется не сразу: более чем уверен, что они успевают обменяться уничтожающими взглядами. Мерлин Всемогущий, всё вернулось на круги своя. Вроде взрослые, рассудительные люди, а между собой разобраться не могут. Ведь ещё в начале осени Сириус говорил о том, как он благодарен Снейпу за своё спасение в день нападения Пожирателей на его дом.

– Гарри, ты должен понять меня: я безумно волнуюсь, когда ты не рядом, – признаётся Сириус, когда мы располагаемся в его комнате.

Устроив подбородок на прижатых к груди коленях, я немного устало выдыхаю и обвожу пальцами незатейливый узор на покрывале. Крёстный разворачивает стул спинкой вперёд и, опустившись на него, складывает ладони на покатой спинке.

– Ты тоже должен понять меня, Сириус. Мне есть на кого положиться там, в Хогвартсе, – уклончиво отвечаю, неотрывно глядя в хмурое лицо крёстного.

Он проводит подушечками пальцев по чёрным бровям, трёт щёки.

– Знаю, это сложно понять. Я бы на твоём месте тоже волновался, но представь, как переживал я, когда тебя ранили. Нора – далеко не безопасное место. Хогвартс надёжнее.

Сириус качает головой и вдруг понижает голос на одну октаву:

– В своё время я потерял близких мне людей. Потом твои родители. Не хочу, чтобы это повторилось с тобой.

Разгибая колени, я подаюсь вперёд и непонимающе хмурюсь.

– Кого ты имеешь в виду?

– Беллу. Я уже говорил, мы были очень дружны в детстве.

– Да, пока она и Нарцисса не познакомились с Томом, – быстро киваю.

– Но это было не так страшно, как то, чем они занимались после окончания Хогвартса.

Я вновь киваю, побуждая к продолжению, как вдруг Сириус покидает стул и приближается к окну – как когда-то давно, пока родители были ещё живы, а крёстный впервые рассказал мне о том, насколько ему больно осознавать, что некогда близкий ему человек теперь – Пожиратель Смерти.

– Окончание Хогвартса поставило жирную точку в наших отношениях. Я, как и твой отец, мечтал о карьере мракоборца, а Беллатриса с Нарциссой перестали появляться дома. Без конца пропадали где-то в компании Реддла, поползли слухи, что их всё чаще видели в Лютном переулке, а спустя пару лет вообще пропали из страны. Я пытался достучаться до матери, но она не желала даже пальцем пошевелить – более того, мои речи были ей вовсе не по нраву. Одна лишь Тонкс поддерживала меня, но не прошло и года, как нас фактически выгнали из собственного дома. Мы поняли, что мать была в курсе, где сейчас наши сёстры, возможно, даже поддерживала их во всём: имя и положение в обществе было дороже семейных уз. Не передать, как тяжело нам дался разрыв с семьёй. В конечном итоге мы условились никогда более не говорить об этом. Именно поэтому ты ничего не знал о моём родстве с Беллой.

– С ума сойти… – выдыхаю и во все глаза смотрю на профиль крёстного.

Наконец, он поворачивает голову в мою сторону.

– Потом я потерял твоих родителей. Ты, Тонкс и Ремус – единственные близкие мне люди. Не хочу потерять ещё и вас.

Пружиной вскочив с кровати, равняюсь с крёстным и опускаю ладонь на его плечо:

– Я никуда не денусь, поверь. И в Хогвартсе есть люди, на которых я могу положиться.

* * *

Вечером, когда в окнах Норы зажигается по-домашнему тёплый свет, мягко пульсирующий сиянием разноцветных гирлянд, я кутаюсь в пушистый шарф и слушаю нестройный скрип снега под подошвой. Ветра нет, крупные снежинки тихо падают с неба глубокого синего цвета и пугливо приземляются на мою куртку. Те, которые смелее, щекочут нос и щёки, стремятся присесть на стёкла очков. Сняв их, запускаю свободную руку в карман в поисках платка. Громкий хлопок в доме и последовавший за ним взрыв смеха заставляют меня вскинуть голову и улыбнуться: наверняка очередные проделки близнецов.

За спиной приглушённо скрипит дверь. Закончив с очками, водружаю их обратно на переносицу и разворачиваюсь, чтобы посмотреть на того, кто решил присоединиться к моей прогулке.

– Ой, – тушуюсь и спешу отступить назад, когда мой нос чуть не врезается в грудь профессора зельеварения. Несколько снежинок резво спрыгивают с чёлки и метко приземляются на стёкла очков. Опять.

– Мне кажется или ты увлёкся прогулками на свежем воздухе? – ровно спрашивает он, без особого интереса глядя куда-то поверх моей макушки.

– Не волнуйтесь, убегать я не собираюсь, – ворчу скорее не от вопроса, а от проворных снежинок.

Со стороны Снейпа раздаётся хмыканье. Спрятав руки в карманах мантии, он огибает меня и, судя по звукам шагов, не спеша удаляется в сторону курятника.

В который раз очистив стёкла, заталкиваю платок в карман и быстро нагоняю профессора, который тут же скашивает на меня глаза, будто только и ждал моего вопроса:

– Скажите, директор знал о том, где вы? Ведь так?

Как несколько месяцев назад меня завораживает зрелище пушистых снежинок, устроившихся на волосах и мантии серьёзного профессора. Не представляю, что я нашёл в этом...

– Угадал, – коротко отвечает он, совершенно не давая возможности понять его отношение к моему разыгравшемуся любопытству.

– И как давно?

Я почти успеваю втянуть шею в плечи, но Снейп отвечает мгновенно, даже не глянув в мою сторону:

– На следующий же день я отправил ему письмо.

На мгновение захлёстывает чувство обиды: почему он не сказал мне? Ведь он знал, как я отнесусь к его исчезновению.

– Значит, назначение Слизнорта на должность профессора зельеварения – всё это было подстроено? Чтобы окончательно утвердить версию, что вы пропали без вести?

Снейп ведёт подбородком и бросает на меня короткий взгляд. Мы огибаем курятник, так что дом пропадает из вида, и теперь прогуливаемся вдоль невысокого деревянного заборчика на краю участка.

– И это в том числе. Слизнорт преподавал у Тома и общался с ним ещё пару лет после окончания Хогвартса, пока тот не отправился в Албанию.

Глядя себе под ноги, я непонимающе хмурю брови:

– Но зачем нужен Слизнорт, если есть вы? В смысле, вы знаете Реддла, как никто другой.

К моему удивлению, профессор сокрушённо качает головой.

– Он делился со мной далеко не всем. Скажем так, я не всегда испытывал воодушевление от его идей.

– А кто испытывал? – я догадываюсь, куда клонит Снейп, и попадаю в точку.

– Беллатриса, самая преданная его последовательница. С ней он делится абсолютно всем, с остальными, в том числе и со мной, – только некоторым.

– Это плохо… – вздыхаю, случайно задевая боком заснеженный куст смородины.

Некоторое время мы идём в молчании, которое совсем не тяготит, как вдруг яркая мысль озаряет моё сознание.

– Теперь вы вернётесь в Хогвартс?

Видимо, надежда слишком отчётливо читается в моём взгляде, потому что Снейп произносит явно не то, что собирался сказать:

– Но не в роли профессора зельеварения, – и, опережая второй очевидный вопрос, добавляет, – а как профессор по защите от тёмных искусств.

Ему приходится обернуться, потому что я застываю на полушаге с раскрытым ртом. Скривив губы в беззлобном негодовании, он слегка встряхивает волосами, сгоняя стаю снежинок.

– Люпин оставляет эту должность в пользу своей беременной супруги. Но это не значит, что он уходит из Ордена.

Мои губы на мгновение выгибаются в счастливой улыбке за Ремуса и Тонкс.

– И всё же, вы много знаете о Реддле. О том, что он делал в Албании.

Снейп немного замедляет шаг, с интересом взглянув на меня.

– Понимаю, у тебя много вопросов. Я всё тебе расскажу, но не сегодня.

Я смотрю в его лицо, не высокомерное, не снисходительное, не искажённое отрицательными эмоциями, а такое открытое и близкое, что уголки моих губ сами собой приподнимаются в искренней улыбке. Он оценивающе смотрит на меня несколько мгновений, и тонкая морщинка всё же подбирается к узкой переносице, а я только сейчас понимаю, что мы уже несколько минут стоим на одном месте, друг напротив друга на краю участка, а вокруг нас медленно кружатся и опускаются снежинки.

– Мне пора идти, – вдруг заявляет Снейп, расправив плечи и разорвав зрительный контакт. Потом, подумав, добавляет. – На собрание.

Меня мгновенно обдаёт холодом.

– Только не как в тот раз, – не успеваю прикусить язык, но что поделать.

Я слишком сильно боюсь потерять его вновь.

Замечаю, как высоко приподнимается грудь профессора от глубокого вдоха.

– Береги себя, – роняет он, задержав на мне взгляд, и начинает движение в сторону калитки.

Я растерянно топчусь на одном вместе, не замечая, как ладони сами собой сжимаются в кулаки, а дыхание учащается, будто от продолжительного бега. Он покидает зону защитных чар и может трансгрессировать в любое мгновение.

– Но ведь сегодня Рождество, – выдыхаю в морозный воздух, рукавом смахивая налипшие на стёкла снежинки, и во все глаза смотрю на то, как вздымаются полы чёрной мантии профессора.

Он чудом слышит мои слова. То ли здесь слишком тихо, то ли я произношу их слишком громко, но он оборачивается. Я не вижу его лица, слишком темно сейчас, слишком далеко он успел отойти, а он запрокидывает голову и смотрит на небо.

– Оно уже настало.

Недоверчиво хмурюсь и поднимаю взгляд наверх.

Высоко-высоко, почти на середине бархатного небосклона тускло сияет первая звезда.

– С Рождеством, Гарри.

Я моргаю от громкого хлопка, а в следующий миг вглядываюсь в чернеющую пустоту.

Неимоверных усилий стоит прогнать грусть.

В доме царит атмосфера настоящего семейного праздника: тут и там сияют разноцветные гирлянды, высоко под потолком позвякивают золотые колокольчики, янтарное сияние свечей отражается в боках высоких бокалов. Длинный деревянный стол укрывает скатерть насыщенного винного цвета, а посередине красуется замысловатый букет из физалиса, сушёных долек апельсина, анисовых цветов и палочек корицы. Миссис Уизли буквально порхает между столом и плитой, на ней длинное атласное платье изумрудного цвета. Увидев меня, Молли подгоняет меня на второй этаж, чтобы я переоделся во что-то более праздничное. Мимоходом я успеваю бросить долгий взгляд на мило щебечущих девочек, при взгляде на которых глаз радуется. Гермиона наколдовала себе гладкие уложенные локоны, а подол её шифонового платья нежного персикового цвета ниспадает на пол красивыми складками. Джинни, напротив, в коротеньком платье из мягко мерцающей тафты насыщенного сапфирового цвета. Она склоняется к Гермионе, когда подруга что-то шепчет ей на ухо, а в следующую секунду девочки тихо смеются, глядя на Рона. Тот выглядит немного сконфуженным, периодически теребя край свитера ярко-морковного цвета, а в его рыжих волосах проглядывают зеленоватые пряди. Заметив меня, он порывается вскочить со стула, словно я – спасательный круг, а он – утопающий, но я жестом даю понять, что скоро вернусь.

Взлетев на третий этаж, вихрем проношусь по коридору и, не закрывая дверь, останавливаюсь перед шкафом. Недолго думая, скидываю одежду и облачаюсь в хлопковую рубашку синего цвета и чёрные брюки. Хоть я отдаю предпочтение джинсам, всегда буду помнить наставления мамы о том, что на праздники нужно делать исключение.

Пальцы, до этого застёгивавшие пуговицы, останавливаются. Я с грустью смотрю на своё отражение в прямоугольном кусочке зеркала. Взгляд скользит вверх по бледному шраму, и горло сжимается, будто от внезапного приступа удушья.

Как же мне их не хватает, мамы и папы.

Шмыгнув носом, снимаю очки и долго-долго тру глаза до тех пор, пока режущее чувство не проходит. Надев оправу обратно, несколько мгновений вглядываюсь в собственное лицо и, наконец, вздёргиваю подбородок и крепко сжимаю челюсть.

Сегодня праздник, и я должен быть весёлым.

Ради них. Ради родителей.

Когда я спускаюсь вниз, остальные уже все в сборе вокруг праздничного стола. Девочки хором окликают меня, а Сириус протягивает бокал с шампанским. Нестройный звон бокалов, а затем громкий хлопок и посыпавшиеся зачарованные конфетти открывают наше Рождество.

А потом всё сливается в один большой шумный и разноцветный хоровод: шуршание обёртки на подарках, искристый блеск бочков ёлочных украшений, звонкий смех близких людей, вкус рождественского пудинга, запах корицы и цедры. Немного позже, когда все выбираются на улицу, мы стоим с друзьями, обняв друг друга за плечи, и зачарованно любуемся великолепным фейерверком, устроенным Фрэдом и Джорджем. Разноцветные всполохи света отражаются на бархатистых снежных склонах, а где-то далеко, почти на линии горизонта, виднеется подобное свечение: там дом Полумны. Она обещала заглянуть к нам на каникулах.

Сириус, стоящий поодаль с Артуром, оборачивается и широко улыбается мне. Я возвращаю ему улыбку и тихонько вздыхаю. Наверное, так вздыхают, когда обретают душевный покой.

Как я и предполагал, утром приходит Полумна. Девушка приносит с собой коробочку домашнего печенья с миндалём и, пока мы уплетаем лакомства, делится своими последними наблюдениями за мозгошмыгами. Парни снисходительно ухмыляются, а я мягко улыбаюсь Полумне, когда она периодически останавливает на мне свой взгляд. Складывается впечатление, что у неё в голове – свой маленький мир, гораздо более увлекательный и красочный, чем мир реальный, и подруга весьма увлечена пребыванием там. Стыдно признаться, но в моменты слабости я иногда завидую ей. Правда, практически сразу понимаю: уход от реальности – не лучший выход в сложившейся ситуации.

Тем не менее, Полумна – безумно милый человек с открытой нараспашку душой.

– Тебе наверняка грустно от того, что ты не можешь покинуть территорию Норы? – спрашивает она у меня, когда мы с ребятами выходим на послеобеденную прогулку.

Рон машет ладонью из-за раскидистого куста крыжовника, сейчас больше похожего на огромный снежный гриб: видимо, друг хочет, чтобы я присоединился к нему. Кивком даю понять, что подойду немного позже. Рон озадаченно поправляет съехавшую набок шапку и возвращается к Фреду с Джорджем, которые мастерят что-то непонятное из груды сухих веток.

– Отвечая на твой вопрос: нет, в принципе, меня всё устраивает, – пожимаю плечами и смотрю на Полумну.

Она щурится на огромные сугробы, ослепительно мерцающие в лучах солнца, и задумчиво перебирает пушистые кисточки на своём шарфе.

– Просто я успела побывать в Косом Переулке ещё до Рождества. Не представляешь, сколько там всего интересного, – уголки её губ плавно приподнимаются в намёке на мягкую улыбку, а я подавляю завистливый вздох.

Полумна попадает в самую точку. Я теперь в изоляции – и неважно, будь это Хогвартс или Нора. Мне и шагу нельзя ступить, не опасаясь за собственную жизнь.

Раскатистый громкий хлопок раздаётся всё из-за того же куста крыжовника, заставляя нас с Полумной синхронно обернуться. Почти незамедлительно оттуда показывается небольшое облачко дыма, кто-то из ребят громко кашляет, а я не удерживаюсь от короткого смешка.

– Что я могу предпринять в этой ситуации? Ничего. Конечно, мне немного обидно, но…

– Ты необыкновенный человек, Гарри, – вдруг выдаёт Полумна, словно не было этого короткого диалога. – Прямо как моя мама.

Я не нахожу, что ответить на этот неожиданный комплимент, поэтому просто стою, так и не закончив собственную реплику. Полумна же с таким чувством, как растерянность, не знакома. Она смотрит на меня с любопытством и симпатией, однако, не переходящими грани разумного, пока я, наконец, не выдавливаю из себя скромное: «Спасибо».

* * *

Сумерки сгущаются, и с ними возрастает моё беспокойство. Как я ни стараюсь взять себя в руки и обуздать расшалившиеся эмоции, всё тщетно: почти сутки прошли с того момента, как Снейп трансгрессировал на собрание Пожирателей. Мне ведь даже спросить не у кого, как всё прошло: Люпин покинул нас ещё вчера и тоже до сих пор не объявился. Да и куда ему, раз, как оказалось, у них с Тонкс ожидается прибавление. Директор вне досягаемости, а Сириус так же, как и я, остаётся в неведении, пока находится в Норе.

Мы подолгу сидим в его комнате или прогуливаемся по участку, ведя различные беседы: начиная от его школьных времён и заканчивая последними годами жизни в Годриковой Впадине. К счастью, я могу вспоминать про родительский дом без желания сиюминутно раскиснуть. Правда, ноющее чувство где-то в районе сердца и сжимающееся горло никто не отменял, но это – уже что-то. Единственное, это немного пугает. Неужели когда-то настанет момент, что я научусь думать о родителях без щемящей боли и чувства бесконечной потери? Не будет ли это говорить о том, что мне не так уж и сильно не хватает их? Что минувшие дни, годы с момента их смерти ослабили мою любовь к ним?

Не хочется даже думать об этом.

Сириус волнуется обо мне не меньше, чем родители когда-то, и я его прекрасно понимаю. Дело даже вовсе не в недавнем разговоре, я и без него отчётливо осознаю, что мы – единственные родные люди на всём белом свете. Можно подумать, что я слишком всё драматизирую, потому что на нас двоих мир не заканчивается, к тому же, этот самый мир не рухнул после смерти родителей. Нет, он продолжает вертеться вокруг всех, меняя свои оттенки и содержимое. Просто чувства стали острее: боль и ощущение потери, страх за близких людей и ответственность за собственные поступки. Раньше я этого не осознавал, подолгу не задумывался о таких вещах, как смерть и способность принимать серьёзные решения. Только потому, что первое в семнадцать лет не актуально, а о втором могли позаботиться родители. Я и предположить не мог, что в один миг всё станет с ног на голову, от былой беззаботности и легкомыслия не останется следа, и придёт время, когда надо будет взвешивать и обдумывать каждый свой шаг. Вернее, я знал, что это время настанет после окончания Хогвартса. Разница между ожиданием и реальностью в том, что даже повзрослевшего, ставшего мракоборцем, меня всегда бы ждали в Годриковой Впадине, где вновь можно было бы почувствовать себя маленьким ребёнком, так любящим мамину выпечку и папины рассказы о школьных годах.

Реальность оказалась слишком жестокой.

Только я не должен сдаваться. У меня нет права опускать руки, раскисать и жаловаться на то, как несправедливо обошлась со мной судьба. Да, она действительно чертовски несправедлива, но одна и та же пластинка быстро заедает и начинает надоедать окружающим. В конечном счёте, не этому учил меня отец, не это пытался вбить в мою голову Снейп. Не я должен изображать из себя жертву. Я должен быть примером, я обязан показать всем, что значит по-настоящему противостоять злу, пускай даже мне всего семнадцать и я не очень хорош в магических искусствах. Потому что если я не справлюсь со всем, что произошло и происходит до сих пор, то не справится никто. И дело даже вовсе не в моей так называемой «избранности».

Просто за моей спиной слишком много людей, которые верят и сопереживают и которые дороги мне.

Поэтому моё волнение за Снейпа более чем объяснимо. Даже если отставить в сторону довольно-таки сильную симпатию, остаётся внушительный список того, чем я ему обязан, который я не раз прокручивал в своей голове. В моих мыслях главенствует не эгоистичное: «Он дорог мне, и я без него не справлюсь», а: «Он столько всего сделал для меня, и я многим ему обязан». Здесь уже не до юношеских сантиментов и уж тем более не до роли мировой жертвы. Этот человек показал, доказал, а главное – научил меня тому, что я – взрослый человек, который может контролировать себя и свои эмоции, отвечать за свои слова и поступки и вести достойную борьбу. Да, доходило до меня слишком долго, и учился я плохо, но всё же научился.

Вот только со смертельной тоской по нему я пока что ничего не могу поделать.

Ужин проходит в приятной атмосфере, даже мистер Уизли откладывает последние, наверняка безрадостные, новости из Министерства на потом, после чего близнецы и Рон активно начинают звать всех на улицу в стремлении показать кое-что интересное. Я догадываюсь, что дело в загадочном нагромождении веток на краю участка, и попадаю в десятку: как только все оказываются на улице, ребята разжигают огромных размеров костёр, совершенно не опасаясь, что нас заметят. Спасибо охранным чарам.

Миссис Уизли задумывает распить чай прямо у задорно потрескивающего костра, а девочки приносят целую тарелку хлебных квадратиков с сыром и ветчиной. Сириус трансфигурирует небольшое полено в удобное подобие скамейки полукруглой формы, а Артур раздаёт каждому по пушистому пледу с сохраняющими тепло чарами. Кутаясь в него, я с удовольствием снимаю поджаренный бутерброд с прутика и негромко переговариваюсь с сидящим рядом Фредом. По правую сторону от меня Рон с гордостью рассказывает Гермионе и Джинни о том, как он с братьями днём сооружал костёр, а я расплываюсь в ехидной улыбке. Ведь он, конечно же, ни в коем случае не затронет тему того взрыва. Пока Фред нанизывает очередной бутерброд на прутик, я смотрю поочерёдно на каждого из присутствующих и задерживаюсь на Молли. Она греет ладони о глиняные стенки большой кружки, в пол-уха слушая оживлённую беседу Артура и Сириуса, тепло и как-то по-домашнему улыбается мне, заметив моё внимание. Я возвращаю ей улыбку и благодарно киваю, в ответ на это женщина сводит брови, мол, «не стоит», но тут Рон дёргает меня за рукав, призывая прислушаться к рассказу Гермионы.

Наша подруга, слегка приосанившись, указывает ладонью далеко вверх на постепенно светлеющие звёзды, а всполохи костра отражаются в её зрачках, поджигая и без того яркую гордость тем, что нам интересны её знания в области астрономии.

Гермиона рассказывает о созвездии Кассиопеи, когда далеко позади нас раздаётся хлопок аппарации. Сердце предсказуемо бухает в горле, стоит Снейпу задержать на мне взгляд и только потом кивком позвать Артура. Они скрываются в доме, а я с лёгкостью на душе вздыхаю: он вернулся, живой и невредимый.

Молли с Сириусом немного позже покидают нас, а мы с друзьями сидим ещё очень долго, даже когда тарелка с бутербродами и кружки оказываются пусты. Рон принимается строить планы на будущий семестр в Хогвартсе, без конца повторяя, что мы просто обязаны выиграть кубок школы по квиддичу. Гермиона не обращает внимания на его неугомонную болтовлю, поудобнее прислоняется к его плечу спиной и о чём-то секретничает с Джинни.

Лишь когда на небе отчётливо виднеется Млечный путь, Молли зовёт нас в дом. Затушив костёр и собрав посуду, мы возвращаемся, почти мгновенно наслаждаясь домашним теплом, которое ни один плед не заменит.

Быстро расправившись с водными процедурами, я желаю всем спокойной ночи и поднимаюсь на второй этаж. Червячок лёгкой неуверенности проворачивается в желудке, когда я заношу ладонь над заветной дверью, чтобы постучать. Время позднее, и вряд ли Снейп обрадуется моему визиту, особенно если учесть, откуда он недавно вернулся.

Поколебавшись несколько мгновений, я стискиваю зубы и негромко стучу. Ведь он сам сказал, что у меня накопилось множество вопросов, и наверняка догадывается, что мне не терпится получить ответы.

Моё появление нисколько не удивляет Снейпа, чему я рад. Он спокойно пропускает меня в свою комнату, жестом предлагает занять место на стуле, сам же останавливается возле высокого книжного шкафа. Опустившись на мягкое сидение, скидываю тапочки и, притянув колени к груди, не без интереса разглядываю замысловатую маггловскую люстру, которая, кстати, даёт очень яркий свет. В комнате пахнет морозной свежестью – складывается впечатление, будто здесь весь день было открыто окно, поэтому я не удерживаюсь и вдыхаю полной грудью, запоздало различая едва уловимые мятные нотки в воздухе.

– Итак? – Снейп подаёт голос, правда, никоим образом не выражая интерес. Он по-прежнему стоит ко мне в пол-оборота, прислонившись к боковой стенке шкафа. Вся его поза и редкий шорох страниц говорит о полной расслабленности профессора, что не может не радовать.

– Думаю, не стоит интересоваться тем, как прошло собрание, ведь так? – осторожно спрашиваю, готовясь поймать малейшие изменения в мимике загадочного сегодня профессора, но всё напрасно.

Он согласно мычит себе под нос, плавным движением руки возвращая книгу на полку и тут же беря другую, а его лицо выражает такое умиротворение, что я диву даюсь с непривычки.

Раз всё прошло хорошо, то почему его не было целые сутки?..

Я разгибаю одну ногу, отчего пружинки в сидении немного скрипят. Письменный стол привлекает внимание своим идеальным порядком, я разглядываю ровную стопочку бумаг, в задумчивости вытягивая губы трубочкой, как вдруг:

– Ты пришёл сюда, чтобы просто посидеть?

В его голосе нет и намёка на раздражение или нетерпеливость, тем не менее, вопрос заставляет меня напрячься. Не глядя в сторону Снейпа, я глухо спрашиваю то, что волнует меня ещё с конца лета:

– Скажите, как вы стали Пожирателем Смерти?

Воцаряется такая тишина, что я начинаю бояться, как бы профессор не услышал мой внутренний голос, кричащий: «Идиот, Поттер!».

– Я удивлён.

Это уже ни в какие ворота. Профессор сегодня чудеса творит.

– Чем же? – оборачиваюсь и почти тут же встречаюсь с любопытным взглядом.

Он возвращает книгу на полку и, скрестив руки на груди, склоняет тёмную голову к стенке шкафа.

– Тем, что ты не спросил этого раньше.

– О, – только и могу произнести.

Он заходит за мою спину и опускается на второй стул, так что мне приходится развернуться на сидении и замереть, пристроив подбородок на спинке своего стула. Подцепив пальцами чистое перо, он выстукивает кончиком размеренный ритм на гладкой столешнице, неотрывно наблюдая за этим действием. Вторая ладонь профессора покоится на колене, разжатые длинные пальцы и опущенные плечи говорят о том, что ему вовсе не заставляет труда вот так сидеть поздним вечером и рассказывать мне о, возможно, не самых лучших годах своей жизни.

– Как тебе известно, я близко общался с Томом Реддлом ещё в школьные годы. Уже к концу седьмого курса он собрал вокруг себя людей, которые во многом разделяли его взгляды на жизнь. Мы приняли его лидерство, а это крайне необычно для представителей нашего факультета. Окончив Хогвартс, он занялся торговлей в Лютном Переулке, что для человека его рода и положения в обществе было, мягко говоря, удивительно. Как оказалось, делал он это неспроста. Благодаря определённым знакомствам в соседних лавках он узнал об искусном волшебнике из Албании, знаменитом на весь мир своими способностями в зельеварении. Ещё в школе Том увлекался этой наукой, но, к его величайшему сожалению, не смог достичь определённых высот, даже обучаясь у Слизнорта. Да, я помогал ему, но Реддл хотел стать мастером, поэтому новость о некоем волшебнике из Албании, который к тому же обучал других способных магов, буквально окрылила его. К тому моменту с окончания Хогвартса прошло два года, время бежало, а Том, как ты знаешь, не из терпеливых. Ему необходимо было двигаться вперёд, и он предложил поехать с ним.

– И вы поехали, – медленно выговариваю, когда Снейп делает небольшую паузу, и зарабатываю положительный кивок.

– Именно. Мы были молоды и амбициозны, поэтому идея посетить другую страну, да ещё и поучиться у именитого волшебника, пришлась всем по душе. Долгие восемь лет мы жили и учились под его началом, в благодарность работали в его личном магазине. Леотрим почти сразу оценил достоинства и способности каждого из нас.

– Думаю, нетрудно догадаться, чьи способности он оценил больше остальных, – подмечаю, а Снейп откладывает перо и переводит лукавый взгляд на меня.

– Ты прав, нетрудно. Это очень сильно било по самооценке Тома, но наша многолетняя дружба сглаживала этот острый угол. Не пересказать, каким тонкостям зельеварения Леотрим обучил нас. Во всей Великобритании не найти другого такого мастера, – заверяет меня Снейп, а я незаметно для него веду бровями, потому что с последним утверждением я бы поспорил.

Профессор пару мгновений думает о чем-то, затем, приняв решение, делает короткий взмах палочкой в сторону двери. Секунд через десять она отворяется, впуская поднос с двумя кружками чёрного чая с лимоном и вазочкой мармелада, а я диву даюсь. Чтобы я так умел призывать чай.

Снейп делает глоток и, закинув ногу на ногу, продолжает свой рассказ, глядя на заснеженное поле за окном:

– Думаю, ты догадываешься, что за восемь лет мы основательно обжились в Албании, нашли новых единомышленников, возвращение в родную Великобританию откладывалось на всё более неопределённый срок. Так бы и продолжалось, если бы не одно «но». В доме Леотрима имелась огромная библиотека, где мы любили пропадать в свободные от учёбы и работы время. В ней была особая секция, куда он не пускал нас ни под каким предлогом. Несложно представить, как это подстёгивало наше любопытство, а Реддл был буквально одержим идеей проникнуть туда. И вот, в один прекрасный день дверь запретного помещения открылась нам.

Перед моим воображением мгновенно проносятся картины из воспоминаний, которые показывал сам Том: маленькое помещение с книгами, группа волшебников, склонившихся над древним фолиантом, и момент их разоблачения.

Чай быстро заканчивается, вазочка с мармеладом опустошается наполовину, стул нещадно скрипит подо мной от каждого движения, а я не обращаю на всё это ни малейшего внимания, потому что наконец-то слышу полную и правдивую историю, которую хотел услышать уже очень давно.

– Лучше тебе и не знать, какие книги Леотрим хранил там. Дело в том, что он происходил из древнего и знатного рода, который прославился страстью к коллекционированию самых опасных и бесценных книг. Так случилось, что Леотрим оказался единственным наследником и последним представителем своего рода, и к тому же, пошёл против воли отцов и прадедов. Он попросту не хотел связывать свою жизнь с тёмной магией, зельеварение было его единственной страстью, но расставаться с семейной реликвией было бы истинным кощунством и неуважением к предкам. Поэтому он выделил для этих книг отдельное помещение и скрыл его несколькими защитными заклинаниями.

– Но как Реддлу удалось провести его? – изумляюсь я, а Снейп разводит руками.

– Для меня это до сих пор остаётся загадкой, но факт есть факт. Мы проникли туда, и то, что мы там нашли, обрадовало далеко не всех.

– Даже так, – откликаюсь, а профессор вновь переводит взгляд на меня.

– Воодушевление было лишь у Беллатрисы, Нарциссы и самого Тома. Я, Люциус и прочие отнеслись к этим книгам с разумной опаской, но напрямую этого не высказывали.

Я встаю со стула, расправляя затёкшие плечи и шею, делаю несколько шагов по комнате и облокачиваюсь на подоконник. Поток информации захватывает меня и вместе с тем заставляет задуматься над каждой деталью, потому что это – второй случай, когда я получаю уникальную возможность узнать, почему Реддл стал тем, кем является сейчас. Более чем уверен, монстрами не рождаются, ими становятся, и причины могут быть самыми разными. У Реддла их было предостаточно. Одна нелюбовь отца и желание доказать ему, что он чего-то стоит, много о чём говорит.

Профессор покидает своё место, видимо, с тем же желанием размять затёкшие суставы. Я, наконец, разворачиваюсь к нему лицом и прислоняюсь к краю подлокотника, а Снейп принимается мерить комнату шагами, иногда задерживаясь возле книжной полки и, слегка запрокинув голову, изучая корешки книг.

– Именно там мы и наткнулись на очень древний фолиант, рассказывающий о таких мрачных и опасных сторонах магии, что многим и не снилось. Готов поспорить, книга была в единственном экземпляре, другой такой во всём свете не найдёшь. Название ничего тебе не скажет, но посвящена она одной единственной теме: теме бессмертия.

Мне на короткий миг кажется, что я ослышался. Видимо, вид у меня соответственный, раз Снейп сопровождает свои слова утвердительным покачиванием головы. Он останавливается возле стола, принимается перебирать ту ровную стопочку бумаг, которую я недавно рассматривал, и продолжает слегка повышенным тоном, будто то, что он говорит, вызывает в нём, пускай и тщательно скрываемое, недовольство:

– Реддл мгновенно заразился этой идеей, как одержимый, ночами напролёт изучал фолиант, а днём ходил с таким одурманенным видом, что мы не на шутку испугались. Даже те же Белла с Нарциссой уже не так рьяно поддерживали Тома, потому что все прекрасно видели собственными глазами на страницах книги, что необходимо, чтобы обрести бессмертие. Способов сотни, но все они сводятся к одному: человеческие жертвы.

Я ожидал чего угодно: идеи властвования всем миром и Апокалипсиса, бесконечной славы и драконов с золотом, но только не бессмертие.

Оттолкнувшись от балкона, медленно дохожу до середины комнаты, в задумчивости потирая лоб. Снейп молчит, тактично давая мне время переварить новую информацию.

– То есть вы хотите сказать, что Том всерьёз решил стать бессмертным? Серьёзно? Бессмертие, в которое никто не верит и которое не бывает даже в нашем магическом мире, только если ты не Николас Фламель с философским камнем?

Мелко качаю головой в знак того, что не верю собственным словам, но серьёзный вид Снейпа говорит сам за себя.

– Серьёзней некуда. Более того, он агитировал нас на это и искренне недоумевал, почему мы внезапно перестали поддерживать и разделять его новый интерес. Мы – те люди, которые почти все годы жизни были с ним заодно, следовали по пятам и слушали чуть ли не открывши рты. Для Тома это было шоком. Было видно, он действовал уже не столько из побуждения собственных амбиций и желания обрести бессмертие, сколько из бесконечного стремления что-то доказать нам, сделать вопреки. Более того, из всех возможных способов он избрал самый надёжный, но в то же время самый опасный и болезненный. Возможно, со временем нам удалось бы его отговорить, если бы одной ночью…

– …Леотрим не застукал вас на месте преступления, – завершаю за профессора, а картина в моей голове складывается с астрономической скоростью. Старый волшебник узнал о проникновении на запретную территорию, а к тому времени Реддл уже всё спланировал.

– У Тома не поднялась рука убить своего учителя, в этом ему надо отдать должное. Он всегда помнит, кто и что сделал для него. Возможно, именно по этой причине он до сих пор благоволит ко мне. Однако Леотрим видел, какую книгу Том изучал.

– И Реддл «наградил» его заклятием Забвения, – выдыхаю, возвращаясь на свой стул, а Снейп отвечает коротким кивком.

– После чего мы оставили его библиотеку в неприкосновенности и вернулись в родную Великобританию. Стоит отметить, у Леотрима уже были некоторые подозрения на счёт Тома, и, как ты знаешь, он успел донести на него местным мракоборцам, но заклятие Забвения сделало своё дело. Теперь он вообще не помнит нас. Таким образом, мы вернулись домой испуганные и уже испытывающие лёгкий страх от новых сторон личности Реддла. Какое-то время мы не общались, он и не настаивал…

– В это время он убил своего отца, – вставляю я своё предположение, а Снейп завершает за меня, переместившись на край застеленной кровати:

– И таким образом совершил обряд, даровавший ему бессмертие.

Продолжительная тишина повисает в комнате, профессор с хмурым видом пытливо смотрит на меня, я сжимаю пальцы на спинке стула, буквально ощущая, как кипят мои мозги. События чужого далёкого прошлого и моя недавняя жизнь постепенно складываются в одну огромную и ужасающую правду, от осознания которой мне резко становится дурно, бросает в пот, а к горлу подкатывает тошнота.

– Это что тогда получается: вы с самого начала знали, что Волдеморт не может умереть, знали, что моя семья беззащитна, доберись он до нас, и только по какой-то счастливой случайности мне удалось выжить. Вы также знали, что он в любом случае воскреснет, и сколько ни старайся, сколько его не убивай, он всё равно будет жить, а у меня вряд ли будет второй шанс. Вы. Всё. Знали. И молчали, делали вид, что сталкиваетесь с этим впервые, да и не только вы, наверняка Дамблдор и Орден были в курсе всего, лишь один я, как последний дурак, ничего не знал!

Гнев в дуэте с обидой застилает глаза, горло сжимается то ли от подкатывающих слёз, то ли от переизбытка эмоций, постоянно обрывая голос, и я не замечаю, что в конце тирады уже хриплю. Новое знание бешено бьётся о стенки черепной коробки, стремясь выскочить самым нетрадиционным способом и разнести к чёртовой матери вскипевший мозг, бешеный стук сердца оглушает, а колени начинают подгибаться. Как в жарком мареве, я вижу, что Снейп встаёт с кровати, плотно сжимает губы, подходит ко мне и неприятно сдавливает плечи. С трудом мне удаётся понять: моя речь выглядела как неприкрытое обвинение профессора во всех смертных грехах, но как иначе можно истолковать то, что меня намеренно держали в неведении?

– Теперь слушай меня внимательно, – цедит профессор сквозь зубы, и его металлическому тону может позавидовать весь мир, – да, я и Дамблдор действительно знали, что Реддл бессмертен, и только. Ни Орден, ни твои родители, ни кто-либо ещё этого не знал. Мы с директором из кожи вон лезли, чтобы не допустить твоей встречи с Тёмным Лордом. Тебе напомнить, что ты сам спровоцировал её, что твоё безрассудство подставило тебя под смертельный удар? То, что тебе удалось выжить, – огромное везение, которым ты обязан своей матери.

– Но зачем вы всех обманывали? Зачем создавали видимость борьбы с тем, с кем это бессмысленно? – выкрикиваю я, и мой голос вновь предательски срывается на последних словах.

Снейп отпускает меня ровно на столько, чтобы успеть наложить звукоизоляционные чары на комнату и вновь вцепиться в мои плечи.

– Мы защищали вас, а не создавали видимость, дурень!

– Но зачем лгать? Зачем лгать мне?! После того, как я чуть не отправился на тот свет, пускай по собственной вине, а Волдеморт исчез, почему вы говорили, что не знаете, где он и как ему удалось выжить?

Я уже не забочусь о голосе, который дрожит и ломается от переполняющих его эмоций, быстро-быстро моргаю и вглядываюсь в грозное лицо Снейпа.

– По-твоему, было бы лучше, если бы я сказал, что тебе удалось выжить от руки того, кто всё равно не может умереть, и мы пока не знаем, как можно его уничтожить? – его глаза опасно сужаются, отчего по моей спине проносится стая обезумевших мурашек.

– Это лучше, чем лгать, – бурчу, а он так сильно встряхивает меня, что я вцепляюсь в его предплечья и чуть зубами не клацаю.

– Да что же ты заладил?! Пойми, на тот момент это был единственно возможный выход. Или ты забыл, в какой депрессии пребывал? Как чуть не бился в истерике? Как был бледнее самой смерти? Как сходил с ума от нового знания? Тебе надо было ещё добавить «радостную» новость о том, что ты имеешь дело с бессмертным магом, желающим твоей смерти, да? Ты этого хотел?

Я еле дышу и во все глаза смотрю на мрачного профессора, цепляюсь взглядом за жёсткие черты его лица, с трудом осмысливаю услышанные слова, пока собственные губы не начинают предательски дрожать, и я понимаю, что не могу вымолвить ни единого слова.

Видимо, Снейп ожидал это меньше всего, раз его лицо мгновенно разглаживается и всего на секунду приобретает выражение чистейшего замешательства. Правда, он без труда возвращает себе самообладание и ведёт меня к кровати. Я чувствую себя безвольной тряпичной куклой, когда он усаживает меня на твёрдый матрац, зачем-то даёт в руки большую подушку, которую я, впрочем, тут же обнимаю, как самое дорогое создание на свете. Над чем-то поразмыслив, он подходит к письменному столу, с громким скрежетом выдвигает нижний ящик и извлекает оттуда резной пузырёк с зельем.

Я не замечаю, как рядом со мной появляется ещё одна кружка чая с мёдом и лимоном. Профессор присаживается по правую руку, совсем близко, так, что я ощущаю исходящее от него тепло. Он не спешит отставлять флакон с зельем, всё так же держит его в руках, а его голос, неожиданно мягкий и обволакивающий, успокаивает не хуже чудодейственной настойки.

– Послушай меня внимательно, Гарри. Ты прав в том, что мы несправедливо обошлись с тобой, до сегодняшнего дня скрывая правду, но подумай, как бы ты поступил, если бы оказался на нашем месте?

Я поворачиваю голову в его сторону и чуть не задыхаюсь от столь открытого взгляда, от черт его лица, не искажённых отрицательными эмоциями, от волнующего и почти родного тепла и от приятной тяжести руки на моём плече, что создаёт странный эффект защищённости.

– Я бы поступил точно так же, – сокрушённо соглашаюсь, потихоньку успокаиваясь и получая возможность взглянуть на ситуацию под другим углом.

– Поэтому у нас с Дамблдором не было другого выхода. Орден пока что ничего об этом не знает, но со временем мы поделимся с остальными. В любом случае, знают все правду или нет, задача остаётся прежней: защитить тебя и найти способ уничтожить Тёмного Лорда раз и навсегда.

Я ловлю каждое слово, заворожено и немного устало глядя на его спокойное лицо, ссутулившись и не заметив того, что ещё минуту назад успел прислониться к плечу Снейпа.

– Слишком много информации за раз, мне надо всё обдумать, – медленно выговариваю, отворачиваясь и с трудом моргая, едва ли успеваю подавить зевок. Совсем забыл, что у этого зелья ещё и очень хороший снотворный эффект. – Пожалуй, мне пора уходить.

Видимо, Снейп порывается что-то сказать или сделать, но я слишком спешу подняться на ноги, которые тут же меня подводят, и практически падаю обратно. Погрузившись в странное полуобморочное состояние, я понимаю, что профессор укладывает меня на кровать, укрывает тёплым и мягким одеялом, затем гасит свет и вместо «спокойной ночи» произносит риторическое: «Что же мне с тобой делать?» перед тем, как выйти и прикрыть за собой дверь.

* * *

Мне удаётся поспать без единого сновидения несколько часов. То ли доза зелья слишком маленькая, то ли ещё что-то, но я просыпаюсь глубокой ночью, и пробуждение происходит весьма медленно и затруднительно. Я хлопаю ресницами и вглядываюсь в окружающее пространство, явно не угадывая свою комнату, а Снейп, не отрываясь от чтения при свечах, интересуется моим самочувствием. Слеповато щурясь, медленно принимаю сидящее положение и прошу его потушить свет. Уже в темноте мне удаётся разглядеть в его лице то самое спокойствие и умиротворение, что были ещё в самом начале моего визита.

И тут до меня доходит. Я спал в его постели. Мерлин Всемогущий. Я спал в постели своего преподавателя, на его подушке, которая так потрясающе пахнет лавандой, под его одеялом и на его простынях.

В отличие от меня, Снейп не находит в этом ничего предосудительного. Наоборот, у меня на долю секунды появляется безумное предположение, что его такой расклад очень даже устраивает.

В том смысле, что ему спокойнее, когда я в досягаемости и под наблюдением, лишённый возможности натворить глупости.

Окончательно растерявшись от собственных рефлексий, спешу выпутаться из одеяла, но не успеваю я коснуться пола ступнями ног, как профессор останавливает меня.

– До рассвета осталось чуть больше четырёх часов. Думаю, тебе не стоит ходить по лестнице и будить остальных.

В густом полумраке вглядываюсь в его серьёзное лицо в надежде понять мотивы, но чёрта с два я что понимаю. Свети сейчас яркое солнце, легче от этого не стало бы.

Вздохнув в знак поражения, я отворачиваюсь в стремлении вновь лечь, Снейп даже успевает вновь зажечь свечи, как вдруг меня осеняет, что неплохо было бы раздеться, а то не очень-то удобно спать в джинсах и футболке.

Решительно сдёргиваю с себя одеяло, чем зарабатываю ещё один взгляд, так и говорящий: «Что-то я не понял». Тяну край футболки вверх, тем самым демонстрируя свои намерения, а Снейп лишь хмыкает.

Повесив футболку на спинку второго стула, я задумываюсь над тем, что неплохо бы призвать пижамные штаны, ведь спать в ином виде, мягко говоря, неприлично. В свете последних событий палочка всегда при мне, поэтому уже через двадцать секунд я ныряю обратно под одеяло. К счастью, Снейп не видит всю эту мою возню с переодеванием и вообще делает вид, что ему глубоко безразлично моё поведение.

Язык не поворачивается пожелать спокойной ночи человеку, ночь напролёт читающему книгу, а на краю сознания появляется вопрос о том, когда он спит и спит ли вообще. Быстро осознав бессмысленность подобных размышлений, я глубоко вдыхаю и ложусь на спину. Дрёма наваливается на меня, смывая тяжесть нового знания, как следы с песка, ощущение времени полностью теряется, а методичное шуршание страниц только усиливает ватное состояние, пока вдруг мягкое прикосновение ко лбу резко не выталкивает меня из кошачьего сна.

Мои широко распахнутые глаза являются зеркальным отражением глаз профессора, который явно не ожидал, что я проснусь. Он едва успевает убрать руку, пальцами которой наверняка отодвигал пряди волос с моего лба.

Сон услужливо отходит на второй план, но чувствую, ненадолго, поэтому я пользуюсь случаем и медленно приподнимаюсь в кровати. Опираясь на локти, смотрю на упорно молчащего и будто окаменевшего Снейпа из-под чёлки и произношу:

– Вы так и не ответили на мой вопрос, как стали Пожирателем Смерти. Ведь вы мне расскажете?

Голос хрипит ото сна, но мне тривиально лень откашляться, тем более вид постепенно отмирающего от каменного состояния Снейпа – ещё то зрелище. Плавно выгнув брови, он ведёт подбородком так, что голова деловито запрокидывается, и сухо отвечает:

– Безусловно, я всё тебе расскажу.

– В это же время?

Возмущённо вздёрнутая бровь становится красноречивым ответом, но, видимо, я совсем умом тронулся, раз это нисколько не пугает меня. Плавно подавшись вперёд, облокачиваюсь на край стола и пристраиваю подбородок в сгибе локтя. В таком положении получается, что я смотрю на Снейпа снизу вверх, и вид у меня, готов поспорить, бесконечно преданный.

Конечно, он прекрасно понимает подоплёку моего вопроса. Его принципы, через которые он не собирается переступать. Мерлина ради, я тоже пообещал себе, что и пальцем не пошевелю, как бы ни было велико моё желание находиться в его личном пространстве, но зачем тогда он прикасается ко мне, думая, что я не смогу это почувствовать? Для такого педантичного и организованного мужчины, как он, подобное поведение выглядит жутко нелогично. Ему далеко не семнадцать лет, как мне, когда всё можно списать на возраст и бурлящие гормоны, поэтому дело явно в чём-то другом.

– Ты даже не представляешь, какую недопустимую черту переступаешь, но как ни странно, я согласен. Мы оба заняты днём. Если, конечно, ты не слишком беспокоишься о собственном режиме.

А он даже не представляет, как мало я думаю о собственном режиме, когда слышу его положительный ответ.

You should never be afraid

You're protected from trouble and pain…

(Muse “Hoodoo”)

Гермиона потрясающе играет на фортепиано. Почти так же хорошо, как мама.

Тонкие девичьи пальцы порхают по пожелтевшим от старости клавишам, инструмент охотно отзывается на прикосновения, рождая на свет красивую мелодию (прим. автора:Гермиона исполняет «К Элизе» Л. В. Бетховена). Голова подруги немного наклонена вбок, волнистые пряди волос вспыхивают ярко-медным цветом в солнечных лучах. Идеальная осанка, выдвинутые вперёд руки, плавный изгиб пальцев – всё это сквозит такой лёгкостью и непринуждённостью, что я замираю на последних ступенях.

Чуть меньше недели проходит с Рождества, завтра Новый Год. Ребятам быстро надоедает находиться в четырёх стенах, поэтому сегодня они отправляются в Лондон, а я беру с них обещание привезти что-нибудь вкусное из магазина сладостей. Жаль, что я не могу поехать с ними, – правда, вечерние рассказы Снейпа компенсируют этот недостаток. К тому же Гермиона не забыла о своём обещании помочь мне с экзаменами, которые я пропустил из-за того, что находился без сознания благодаря вторжению Волдеморта в мой разум. Последние дни подруга только и делала, что бегала за мной с учебниками в руках. Ну как бегала…я не сопротивлялся. В конечном счёте, кому из нас двоих это нужно? Таким образом, я оказался готов практически ко всем экзаменам в кратчайшие сроки, остался только самый сложный – зельеварение. Вчера вечером девушка принесла мне свой учебник по этой дисциплине с собственными пометками на полях и два варианта контрольной работы, которые она каким-то чудом смогла выпросить у Снейпа сразу после успешной сдачи экзамена.

До отъезда в Хогвартс осталось три дня (если считать сегодняшний), поэтому я вполне успею подготовиться.

Сегодня я просыпаюсь на удивление рано – солнце только-только начинает выглядывать из-за кромки снежного поля – и, чтобы не терять времени даром, спускаюсь на кухню, чтобы выпить чай, а заодно почитать учебник. Именно здесь я застаю Гермиону за фортепиано. Когда-то давно, в моём глубоком детстве мистер Уизли привёз домой этот инструмент, а почти через неделю похожий появился у меня дома в Годриковой Впадине. К сожалению, я не обладаю музыкальным слухом, так же как и вся мужская половина семьи Уизли. Лишь Джинни и Молли могут сыграть что-то красивое и мелодичное. И Гермиона.

Половица скрипит под подошвой кед, и музыка прерывается.

— Гарри?

Я прохожу к столу и машу учебником в знак того, что пришёл позаниматься, а подруга понимающе улыбается.

— Не сидеть же мне без дела, пока вы будете развлекаться в Лондоне, — подмечаю без злости или обиды, но Гермиона всё равно заламывает брови в сожалении.

Она оставляет фортепиано, даже не опустив крышку, и присаживается на соседний стул.

— Мне очень жаль, что ты не можешь пойти с нами.

Её интонация такая же мягкая и тёплая, как солнечный свет, постепенно проникающий в кухню через высокие окна. Вот он аккуратно подкрадывается к большой плетёной корзине с яблоками, играет на их ярко-красных бочках, а потом по-хозяйски располагается на лестнице, подсвечивая кружащиеся в воздухе микроскопические пылинки. Я наблюдаю за их танцем несколько мгновений, прежде чем перевести успокаивающий взгляд на Гермиону.

— Мне жаль не меньше твоего, поверь, но что я могу поделать. Нет ничего страшного в том, что я останусь и приготовлюсь к экзамену, — легко похлопываю ладонью по учебнику, отчего немного повеселевшая Гермиона снисходительно хмыкает.

— Ты же знаешь, я приеду и проверю, — задорные ямочки образуются на её щеках, а я театрально киваю с самым умным видом, чем зарабатываю широкую улыбку подруги.

Тихо посмеявшись, мы почти одновременно встаём со стульев, чтобы заварить чай, несколько раз цепляем друг друга локтями, Гермиона чуть не рассыпает заварку, когда я шутки ради тыкаю кончиком ложки ей в бок. В отместку она грозится подсыпать соли в мой чай, но я прекрасно понимаю, что это тоже всего лишь шутка.

Когда над нашими кружками вздымается лёгкий пар, а Гермиона находит в шкафу остатки рулета с миндалём, я рассказываю ей всё то, что смог узнать от Снейпа. Подруга слушает меня с серьёзным видом, иногда её брови сходятся к переносице, что так контрастирует с той открытой беззаботной улыбкой, которую я видел несколько минут назад.

— Неудивительно, почему мы так и не смогли продвинуться в расследовании загадочного беспамятства Леотрима. Да что мы: ни Артур, ни бармен Ларри не помогли бы нам, — сетует Гермиона, отщипывая кусочек от рулета и отправляя его в рот.

— К счастью, я смог отговорить вас от этой ужасной затеи выбраться в Лондон. Хоть и в самый последний момент, — вздыхаю, устремив взгляд на дно кружки.

— Теперь я думаю, что нам вряд ли бы это удалось, — добавляет подруга, я согласно киваю.

Несколько минут проходит в молчании: Гермиона обдумывает полученную информацию. Допив чай, девушка относит кружки в мойку, возится с ними несколько секунд, как вдруг шум воды резко прекращается. Хлопнув по мойке, она поворачивается ко мне, и на её лице застывает выражение искреннего непонимания.

— С ума сойти, как так можно: превратить лучших друзей в своих же рабов! Да, я понимаю, Пожиратели Смерти себя рабами не считают, но рассуди сам: пробыв неизвестно где семь лет, Реддл возвращается в Лондон, и всё ради чего? Чтобы призвать друзей, которые за это время успели начать новую жизнь, и поставить перед ними ультиматум, мол, «вы знаете мою тайну, значит, вы обязаны служить мне, иначе вам и вашим близким не выжить».

Гермиона хочет ещё что-то добавить, но, видимо, эмоции зашкаливают, поэтому она всплескивает руками и смотрит на меня в поиске ответа.

Я тяжело вздыхаю в знак того, что также не понимаю, как подобное возможно. Протерев полотенцем кружки, возвращаю их на полку, а Гермиона внезапно спрашивает:

— Как давно ты помнишь Снейпа?

Слегка сбитый с толку, смотрю на подругу, а она терпеливо поясняет:

— Он – единственный из друзей Реддла, кто был знаком с твоей семьёй с самого начала, но ты наверняка помнишь его не с рождения. Может, мама что-то рассказывала тебе о нём.

— Ты права, я помню его лет с девяти, не раньше, и теперь понятно, почему: он был в Албании вместе с Реддлом и остальными. Летом, за два года до того, как получить письмо из Хогвартса, я впервые увидел его. Как сейчас помню: я играл за калиткой, как вдруг где-то позади раздался громкий хлопок. Обернувшись, я с детской непосредственностью и любопытством уставился на незнакомого мужчину в чёрном облачении, но как он смотрел на меня: с подозрением и лёгким замешательством. Тогда я не осознал всего спектра эмоций этого человека, но сейчас понимаю: он увидел во мне черты моего отца, Джеймса. Снейпу не составило труда выстроить логическую цепочку и довести её до определённого умозаключения. Потом появилась мама, которая вначале замерла на пороге – представь, она не видела его почти восемь лет – и только потом бросилась к давнему другу. Так и состоялась наша первая встреча. После этого он проводил у нас каждое лето, а через два года я попал в Хогвартс, где он был и является нашим преподавателем.

Замолчав, ловлю немного грустную улыбку Гермионы, но улыбнуться в ответ не получается. Пошевелив вихры на моём затылке, она отходит к окну и замирает в ярком прямоугольнике солнечного света.

В память девятилетнего ребёнка отчетливо врезалось воспоминание о маме, обнимающей Снейпа. Я долго задавался вопросом: кого ещё, кроме папы, мама может обнимать с такой бесконечной нежностью? И как этот незнакомый мужчина может отвечать ей не менее трогательным объятием?..

Потом мне, конечно же, объяснили, что профессор «много лет странствовал», прежде чем вернуться обратно, и только сейчас я узнаю подлинную историю.

Приглушённые голоса и шаги по лестнице дают нам понять, что остальные жильцы дома уже проснулись.

— Всё будет хорошо, Гарри, — мягко произносит Гермиона то ли для того, чтобы успокоить меня, то ли в попытке успокоиться самой, но я всё равно доверительно улыбаюсь ей и кивком даю понять: «Именно так и никак иначе».

Рон и близнецы, до сих пор одетые в пижамы, птицами слетают на первый этаж и рассаживаются на стульях, как на жёрдочке, слегка заспанная миссис Уизли приветствует всех тёплой улыбкой, а меня даже гладит по взлохмаченной макушке и принимается готовить завтрак. Джинни забирает последний кусок рулета с чаем и вместе с Гермионой уходит наверх, чтобы подготовиться к предстоящей поездке. Обменявшись парой шуток с Роном, я хлопаю друга по плечу и поднимаюсь в свою комнату.

В пролёте между вторым и третьим этажом замедляю шаг и изо всех сил прислушиваюсь к возможным звукам из-за двери Снейпа. Вчера я покинул его относительно рано, ещё до полуночи, и, судя по всему, спать профессор не собирался.

Сейчас не больше девяти часов, и не факт, что Снейп уже проснулся. Если, конечно, он вообще ложился.

Как можно более осторожно подкрадываясь к двери его комнаты, думаю, что не будет ничего плохого в том, если я просто послушаю. К счастью, на этот раз половицы на моей стороне. Втянув воздух сквозь сжатые зубы, я склоняюсь к двери и только сейчас замечаю, что она не до конца закрыта. Такое впечатление, что кто-то сильно хлопнул ей, и она по инерции немного отошла от косяка, оставив небольшой просвет.

Данный факт неслабо удивляет меня – это с манией Снейпа закрывать всё не только механическим путём! Сморщив нос в ожидании более чем возможного скрипа, я надавливаю подушечками пальцев на дверное полотно, и, о, чудо, оно поддаётся без малейшего звука.

Только Снейпа здесь нет и в помине. Подумав, что не очень-то хорошо врываться в чужую комнату, я отступаю назад и отпускаю ручку только тогда, когда дверь равняется с косяком. Металлический язычок плавно проскальзывает в предназначенное ему отверстие, теперь я могу тихо выдохнуть и постараться как можно скорее уйти отсюда.

Вдруг я холодею от страха. А если у него тут расставлены сигнальные чары?! Не дай Бог, это так, мне…

— Корень полыни горькой.

Голос Снейпа раздаётся за спиной, как гром среди ясного неба. По крайней мере, передёргивает меня не слабее, чем от удара молнии.

Пока я судорожно размышлял о наличии сигнальных чар, Снейп успел появиться буквально из ниоткуда и принести с собой аромат морозного воздуха. Его взгляд уделяет мне совсем небольшое внимание – на мусорные вёдра смотрят с большим интересом – затем он локтём отодвигает меня и заходит в комнату. Я не придумываю ничего лучше, чем зайти за ним следом и, прижавшись лопатками стене, пытаться понять, причём тут какая-то полынь. Тем временем профессор скидывает мантию и, взмахом палочки захлопнув дверь, принимается ходить по комнате в поисках чего-то, на ходу расстёгивая пуговицы на манжете рубашки.

Он совсем не злится на то, что я почти проник в его комнату? Даже не удивляется? Неужели я уже насколько низко опустился, что не в состоянии изумить Снейпа?

Меня хватает только на сдавленное: «Сэр?», на что он откликается слегка уставшим тоном:

— Ответ: корень полыни горькой.

Язык будто увеличивается в размере и начинает давить на горло, вызывая дурноту, и мне остаётся в недоумении таращиться на спину Снейпа, присевшего на корточки возле самой нижней полки стеллажа и растирающего оголённое запястье. Достав какую-то книгу, он распрямляется и бросает её на постельное покрывало, между делом глянув на меня, но что-то в моём лице не так, раз профессор резко останавливается, словно наткнувшись на незримую преграду.

— Поттер, что с тобой? – спрашивает он, и в его голосе слышится беспокойство. Такое, вроде не очень сильное, но зудящее, как комариный укус.

Я насильно сглатываю и произношу надтреснутым голосом:

— Простите, что ещё за полынь?

Он смотрит на меня как на только что прибывшего жителя соседней галактики. Затем, видимо, осознав, что мастерство его невербального общения на меня сейчас вряд ли подействует, немного нетерпеливо встряхивает волосами и поясняет:

— Ответ на один из контрольных вопросов, который ты вчера пытался решить.

Теперь мои брови ползут вверх одновременно от двух вопросов: как он узнал, что я решал контрольную работу, и почему говорит об этом именно сейчас?

Профессор делает взмах рукой в сторону учебника, который я до сих пор прижимаю к груди, и добавляет:

— Вчера ты носился с ним весь вечер и потерял один из листов контрольной работы, на которой пятый вопрос был обведён карандашом. Ответ: корень полыни горькой, что я и пытаюсь до тебя донести уже третью минуту.

Громкое молчание повисает между нами, пока мы смотрим друг на друга: Снейп требовательно, а я с тенью медленного, но верного понимания.

Наконец, он отворачивается, видимо, удовлетворённый характером моего взгляда. Поправив очки, я прячу учебник за спину и осторожно произношу, искоса глядя на профессора, увлечённого изучением содержания книги:

— Огромное спасибо за помощь, но как насчёт моего…визита?

— А что не так с твоим визитом?

Он что, издевается?

Перекатываюсь с пятки на носок, чувствуя себя пингвином посреди африканской саванны, и невпопад отвечаю:

— Я же пришёл к вам…когда вас тут не было.

Палец, до этого скользивший по строчкам, замирает.

— В смысле меня тут… — начинает Снейп, но тут же осекается. Что-то мелькает в его взгляде, затем он мелко трясёт головой, будто приводя мысли в порядок, а я понимаю, что совершил крупную ошибку.

Он где-то был ночью и, видимо, так замотался и устал, что совершенно не смог сообразить, почему я оказался в его комнате. Теперь же я своими ненужными замечаниями привёл в движение шестерёнки в голове профессора, чьё лицо подозрительно разглаживается и становится похожим на маску.

— В таком случае позволь узнать, что ты здесь делал?

Резко захлопнутая книга и ястребиный прищур не сулят ничего хорошего, поэтому я хватаюсь за любую возможность выкрутиться, как утопающий за соломинку.

Почему-то этой самой соломинкой оказывается оголившееся из-за расстегнутой манжеты запястье Снейпа, которое он совсем недавно растирал: я знаю, так делают после длительной работы волшебной палочкой.

Профессор едва уловимо меняется в лице, будто что-то стремится прорваться сквозь нелюбимую мною завесу сдержанности, стоит мне прикоснуться к нему.

— Поверьте, это вышло случайно, просто дверь была приоткрыта, и мне стало любопытно…

А вот это зря. Он терпеть не может, когда мне «становится любопытно».

— Любопытно, значит, — произносит он елейным голосом, отчего у меня будто морской ёж в горле застревает. – Знаешь, Поттер, любопытство – не порок, а кое-что более серьёзное.

Он перехватывает моё предплечье другой ладонью и притягивает к себе, вероятно, для усиления эффекта, который его слова должны произвести на меня. Им это, несомненно, удаётся.

— Но я не собирался ничего делать или брать, — мои оправдания наверняка похожи на блеяние овцы перед раскрытой пастью волка, но какая-то часть меня категорически не желает сдаваться. В конце концов, не настолько же я провинился, что Снейп готов съесть меня с потрохами.

— Дело не в твоих поистине странных мотивах и побуждениях, которые, к счастью, мне не известны, а в тривиальном приличии и уважении к личной территории другого человека. Не думаю, что твоя мать не учила тебя подобному.

— Вообще-то учила, — бурчу, насупившись, и оскорблено опускаю глаза, почти ощущая каким-то шестым чувством, как морщится Снейп, прежде чем выпустить мою руку из захвата. – Я даже заходить не стал, когда обнаружил, что вас здесь нет.

Смерив меня пытливым взглядом, он, наконец, расслабляется и возвращается к изучению книги.

— Значит, ты действительно чему-то научился.

Расценив это как прощение, я отворачиваюсь к окну и поджимаю губы, хотя лёгкое ощущение несправедливости настойчиво стучится в левый висок.

Как укладывать меня спать в собственную постель – пожалуйста, а тут – получите, распишитесь, Поттер.

Какое-то инородное чувство кувыркается в груди, не позволяя сдвинуться с места и уйти. В мозгу с самого утра настойчиво всплывает воспоминание о Годриковой Впадине восьмилетней давности.

— Вы помните, как увидели меня много лет назад? Помните нашу первую встречу?

Непонятно откуда взявшийся ветер с неожиданным напором наваливается на стёкла, которые начинают недовольно гудеть, и что-то похожее на отголоски этого гула раздаётся в моей голове, когда я слышу:

— Почему ты спрашиваешь об этом?

Так и не застёгнутая манжета цепляется за угол раскрытой книги, когда профессор убирает пряди волос от лица, чтобы взглянуть на меня.

— Просто, — пожимаю плечами. — Так вы помните?

Его взгляд резко падает на страницы книги, но отнюдь не для того, чтобы продолжить чтение.

— Даже если и так, что именно тебя интересует?

Я начинаю чувствовать себя хиленьким ростком, стремящимся пробиться сквозь асфальт. Причём это действие вряд ли очень скоро увенчается успехом.

Неосознанно тру лоб, стараясь не обращать внимания на неровную поверхность кожи там, где проходит шрам, делаю несколько шагов вглубь комнаты – Снейп при этом даже бровью не ведёт, только переносит тяжесть тела на другую ногу – и поясняю как можно более ровным тоном:

— Тогда мне было совсем мало лет, в силу чего я не смог правильно истолковать вашу встречу с моей мамой.

Плавно оборачиваясь вокруг своей оси, пугливо смотрю на распрямившуюся спину Снейпа, на то, как приподнимается его голова и немного поворачивается в мою сторону.

— Кажется, мы уже разговаривали на тему, близкую этой.

Помню я этот разговор у фонтана, такое забудешь, как же.

— Да, но…вы должны признать, прошло много времени с того момента, — постепенно приближаюсь к этой слишком напряжённой спине, тщательно подбирая каждое слово.

— Я говорил, что… — Снейп начинает обороняться, но я успеваю подойти почти вплотную.

Ладонь, опустившаяся на жёсткое плечо, заставляет профессора сделать паузу, чем я спешу воспользоваться.

— Что ваше отсутствие никак не отражается на принятом решении, да, это я тоже помню, — произношу как можно более мягко и всеми силами удерживаю себя от того, чтобы не пошевелить пальцами, покоящимися на плече замершего Снейпа.

Наверное, именно так ведут себя при охоте на дикого зверя.

Солнце успевает переместиться так, что его золотистые лучи с изяществом искусного вора скатываются с подоконника и обнимают наши фигуры, а я отмечаю, что волосы Снейпа в свету оказываются насыщенного тёмного оттенка, близкого к цвету горького шоколада. Почему-то это так необычно – при искусственном свете они кажутся угольно-чёрными, почти как вороново крыло, а тут вдруг тёмно-шоколадные.

Не глядя, он откладывает книгу и плавно разворачивается на каблуках, а я тут же убираю руки за спину. У него крайне уравновешенный, даже слегка любопытный вид. Правда, любопытство выражается лишь в тусклом блеске на дне тёмных радужек и особом изгибе уголков губ, но не более.

— В таком случае, ты должен помнить и то, что я своё решение не менял, — его голос, кажется, можно потрогать: обманчиво мягкий и струящийся, как шёлк, на котором можно сильно поскользнуться и очень больно удариться.

Слишком много вариантов ответов крутится в моей голове, но какой из них правильный – загадка, поэтому я только качаю головой в сожалении, надеясь на то, что Снейп правильно истолкует этот жест.

Глупо уходить от прямого разговора и прикрываться эфемерными обещаниями, не переходить на личности и стараться не попадать в личное пространство. Я не берусь судить о чужих чувствах, но одно могу сказать точно: этот человек уже давно успел стать для меня кем-то большим, чем просто близкий друг семьи. Это вовсе не значит, что я так быстро отступился от собственных принципов: я по-прежнему многим ему обязан, но не факт, что он так же свято верит в то, что говорит сам о наших отношениях.

— Моя мама…память о ней дорога вам, вы ясно дали мне это понять. А я…

А я понимаю, что теряюсь.

Ледяная искра отчаяния прошивает всё нутро. К Снейпу не подобраться ни с какой стороны. Он готов пойти на что угодно: ставить ультиматумы, прикрываться угрозами, отгораживаться стеной насмешливости и высокомерия, лишь бы вновь не подпустить меня к себе.

Но своей опекой, пускай и тщательно завуалированной, своим доверием (ведь не просто так он рассказывает мне о своём прошлом) он поджигает фитиль массивной бомбы в моей голове, и я уже с трудом различаю, где правда, а где очень удобная для него ложь.

Это хождение вокруг да около главного рождает чувство безнадёжности и постепенно подталкивает к тому, что я готов переступить через самого себя, собственные принципы и убеждения, сказать или сделать то, что совсем мне не свойственно. Может, в его тридцать с лишним легко управлять эмоциями и чувствами, но как, скажите, это делать в семнадцать? Однажды рискнуть и взглянуть на него другими глазами, пойти по извилистому пути, не отступиться и быть до конца уверенным в том, что ты где-то там, возможно, ещё в начале пути не совершил ошибку. Я знаю, не бывает идеальных людей и единственно-правильных решений, потому что у каждого своя правда, но где она тогда, моя правда? За каким пологом она прячется, и там ли я вообще ищу?..

Видимо, весь спектр размышлений находит отражение на моём лице – по крайней мере, я чувствую, как затекает челюсть, которую я крепко сжимал всё это время, – потому что Снейп так и не дожидается окончания предложения, а я теряю нить витиеватого разговора.

Нет сил что-либо доказывать и пытаться пробиться сквозь многослойную скорлупу к сердцевине этого человека.

Сердцевине, чей кусочек я когда-то смог увидеть и потрогать кончиками пальцев. Он непреклонен, а я малодушно признаю своё поражение и опускаю руки. Возможно, с позором, более вероятно, с чувством пренебрежения к самому себе – ведь я же Гриффиндорец, а Гриффиндорцы никогда не сдаются! – но я действительно больше не могу и не хочу стучаться в закрытую дверь. Он вернулся, лично пригласил меня к себе, чтобы рассказать всё, что ему известно, продолжил и дальше всеми силами помогать Ордену, так что мне ещё нужно? Цепляться за прошлые недомолвки, по меньшей мере, неразумно. Если ему так угодно, повторюсь, я постараюсь принять любое его решение. Хотя бы в знак благодарности.

— Прошу простить меня за глупые вопросы и беспокойство, — говорю это скорее своим кедам, на которые я смотрю неизвестно сколько времени, — мне надо идти готовиться к экзамену.

Мельком взглянув на Снейпа, явно что-то заподозрившего, коротко киваю в знак прощания и покидаю его личное пространство для того, чтобы уйти.

— Постой, — коротко бросает он, и я опять не могу ничего разобрать в его интонации, но ноги уверенно ведут меня в сторону двери.

Впрочем, абсолютно бесполезно. Замок щёлкает как раз тогда, когда моя ладонь ложится на холодный металл ручки.

Шаги за спиной, а потом профессор одним движением разворачивает меня и обнимает за плечи. Я не успеваю отреагировать, поэтому мой нос ныряет в просвет рубашки на его груди, а руки в поисках опоры обвиваются вокруг талии. Когда запоздалый сигнал о том, что произошло, достигает мозга, я мучительно тяжело выдыхаю и зажмуриваюсь, стоит его губам прижаться к моему виску.

Неделя. Почти целая неделя с момента его возвращения. Это уже не говоря о двух с лишним месяцах неизвестности. И только сейчас он решается открыто продемонстрировать свою…что?

Не знаю, «что», и знать не желаю. Иначе я запутаюсь окончательно.

Он смотрит на меня так, как если бы хотел безмолвно передать своё мнение об ограниченности моего мыслительного процесса, но я только крепче обнимаю его и дышу в выступающую ключицу.

Может он прав, и я воспринимаю всё не так, как надо. В таком случае, пускай научит.

* * *

Солнце давно перекатилось на западную часть небосклона, когда я переворачиваю тридцатую страницу учебника по зельеварению и устало тру глаза. Такое чувство, что туда насыпали тонну песка. Решив сделать перерыв, подхожу к плите, чтобы вскипятить воду для чая, и, пока она медленно начинает бурлить, отстукиваю на деревянной столешнице ритм одной из незатейливых песен близнецов.

Ребята с Молли уже давно уехали в Лондон, мне удалось уговорить Сириуса отправиться вместе с ними, Артур трансгрессировал в Министерство. Завтра должен вернуться Перси из поездки в Париж вместе с начальником Отдела международного магического сотрудничества. Несмотря на свой возраст, Перси значительно приподнялся по карьерной лестнице.

Таким образом, Нора на некоторое время осталась в полном распоряжении двух людей: меня и Снейпа.

Профессор не появлялся с тех пор, как я оставил его. Последний эпизод несколько смягчил мой настрой, поэтому я со спокойной душой отправился учиться, отдав для этой цели предпочтение просторной и светлой кухне. Здесь и чайник под рукой.

Заварив чай с липой, осторожно размешиваю сахар и отхожу к окну. Пейзаж за ним не меняется день ото дня, но мне всё равно доставляет удовольствие смотреть на бескрайний снежный простор. Глаз отдыхает при виде такой красоты, что сейчас очень актуально.

Задумавшись, я не сразу различаю тихие шаги. Только когда скрипит крышка фортепиано, я оборачиваюсь и не сразу могу сфокусировать на Снейпе взгляд, плывущий от бессчетного количества строк.

Не произнеся ни слова, он садится на старенькую деревянную табуретку, опускает пальцы на чёрные клавиши в каком-то сокровенном, почти интимном жесте, а потом начинает играть (прим. автора: профессор исполняет сонату для фортепиано № 14 «Лунную» Л. В. Бетховена).

Господи Всемогущий, я в жизни не слышал ничего подобного. Тревожная музыка звучит как натянутая до предела струна, и вот-вот грозит лопнуть. Мелодия тихо мечется, как раненая птица, которая, будто бы, сейчас сорвётся в пропасть, взывает к помощи отрывистыми высокими вскриками, но чудом удерживается от падения где-то на границе соприкосновения чудесных пальцев и клавиш страдающего фортепиано. В моей душе что-то обрывается и начинает ныть в унисон с трепещущей мелодией, это длится, кажется, так долго, но потом мелодия выравнивается, будто успокаивается в надёжных руках пианиста, стихает и оставляет после себя неизгладимое впечатление.

То, что я услышал сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, что играла Гермиона. Нет, безусловно, та музыка была неповторимая, лёгкая, как весенняя капель и вкус тёплого ветерка на губах, но эта…

Словно чья-то чужая боль навсегда оказалась заключена в этих нотах.

И как неизвестному мне, но, несомненно, великому композитору удалось написать такую музыку, чьи отголоски до сих пор вспыхивают где-то в груди и не позволяют ровно дышать?

Прислонившись к подоконнику, я с необъяснимым трепетом перевожу взгляд на задумчивого Снейпа. Он недолго смотрит на клавиши, словно они могут сказать ему ещё что-то, не прибегая к музыкальному языку, а потом осторожно опускает тяжёлую крышку.

— Пожалуй, это единственное, что я знаю, — произносит он без тени какого-либо чувства, разве что капелька усталости, скорее физической, накладывает отпечаток на бархатный тембр.

— Я никогда не слышал ничего более красивого, — шепчу с благоговением, а Снейп плавно переводит взгляд на меня.

Я не ошибся, он действительно устал. Может, это косые солнечные лучи искажают действительность, но сейчас в его лице нет ничего, кроме огромной усталости. Даже глаза, в которых всегда что-то есть, потухли. Он не злится, не раздражается, не удивляется. Он на одной протяжной ноте, и мне от этого становится дурно. Возможно, это всего лишь временное явление, пока никто не видит, а передо мной нет смысла что-либо изображать. Возможно, это пройдёт, и совсем скоро профессор станет прежним, но я всё равно пугаюсь не на шутку.

— Скажите, вы вообще спите? Хоть иногда?

Он хмурится, словно не сразу смог уловить суть моего вопроса, и я понимаю: он практически не спит. Более того, сутками где-то пропадает, а потом возвращается в Нору и растирает собственные запястья. Он совсем себя не жалеет.

Может, всему виной чудесная музыка, но я просто физически не могу ничего не сделать.

Оставив кружку на подоконнике, опускаюсь перед Снейпом на корточки и, прежде чем он успевает остановить меня, прикасаюсь к запястьям, которые сегодня не дают мне покоя.

— Не мне вас учить, но вам нужен отдых.

— Послушай, я и без тебя прекрасно знаю… — профессор начинает возражать, правда, как-то вяло, поэтому я легко перехватываю инициативу.

— Не спорю, но бодрствование по ночам не доведёт вас до добра. Вы учите меня многому, но применить к себе собственные навыки не можете. Что мешает вам подняться наверх и просто отдохнуть? Обещаю, что не буду вам мешать.

По его лицу пробегает тень сомнения, стоит ли отчитать меня за подобную фамильярность, но в конечном итоге он сдаётся. Дождавшись его кивка, я поднимаюсь на ноги вслед за профессором и, больше не глядя в его сторону, забираю кружку и отхожу к кухонному столу. Почему-то очень резко пересыхает в горле, поэтому я тянусь к полке за коробочкой с чаем. Повозившись с чайником, я не сразу ловлю себя на мысли, что не слышал того, как Снейп ушёл.

Резко обернувшись, я так и замираю с ситечком для заварки в руке, когда вижу профессора, остановившегося на полпути к лестнице. Он прижимает ладонь к боку и морщит лоб, как если бы что-то доставляло ему неимоверный дискомфорт. Мысли разлетаются в разные стороны, как стая спугнутых летучих мышей, и я мгновенно понимаю, в чём дело. Рана, которую он получил от разъярённого Волдеморта.

Наконец, он замечает моё внимание. Мгновенно поджавшиеся губы и взгляд исподлобья дают понять, что мне не стоит даже пытаться сдвинуться с места.

— Магические раны никогда не заживают до конца.

Рука с ситечком бессильно падает, когда я провожаю взглядом этого безумно упрямого человека.

Через минуту наверху тихо хлопает дверь, и всё стихает.

Ещё спустя неопределённое количество времени я откидываюсь на спинку стула и захлопываю учебник. Всё, на сегодня достаточно. Со зрением творится что-то страшное, стоит перевести взгляд на дальние предметы. Сняв очки, прижимаю ладони к уставшим глазам на несколько минут. Убрав руки от лица, замечаю, что вся кухня словно пылает ярко-маковым цветом. Солнце близится к закату, а остальные жильцы Норы не спешат возвращаться. В этот момент я остро ощущаю недостаток дополнительных средств связи, о которых рассказывали Гермиона и мистер Уизли. Кажется, магглы называют их телефонами. У Артура есть один такой, но он не работает.

Лёгкое волнение закрадывается под кору головного мозга, но я старательно подавляю его. Совершенно исключено, что что-то могло случиться. Может, Снейп что-то знает, не зря же он так спокойно ведёт себя.

Собравшись с духом, я подхватываю учебник и уверенно поднимаюсь на второй этаж. При виде двери, ведущей в комнату профессора, становится немного не по себе. Вряд ли ему понравится, если я явлюсь к нему, когда он спит.

Но я начинаю переживать. Надо, чтобы хоть кто-нибудь сказал, что всё в порядке.

Мой деликатный стук остаётся без внимания. Не верится, что Снейп так крепко спит. Глубоко вдохнув, второй раз за день открываю дверь ровно настолько, чтобы в образовавшийся просвет могла поместиться голова.

Комната выглядит почти так же, как и несколько часов назад. Исключение составляют стул, со спинки которого свисают аккуратно сложенные рубашка и брюки, и разобранная постель. За пышным одеялом виднеется тёмная голова и часть руки, силой гравитации соскользнувшая с края кровати.

Он действительно крепко спит.

Полностью открыв дверь, я замираю в проёме, абсолютно не зная, что делать. Волнение за близких людей умножается на какое-то ненормальное любопытство, но в то же время мне не даёт покоя чувство такта, недавно упомянутое Снейпом.

Пол нехотя скрипит под подошвой кед, когда я переминаюсь с ноги на ногу, а одеяло тут же шевелится. Вот сейчас он проснётся и пошлёт меня к чертям на барабан.

Втянув голову в плечи, я спешу покинуть комнату и бесшумно прикрыть за собой дверь. Тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на первом этаже, вновь накрывает дом, а меня озаряет запоздалая догадка.

Волшебные часы Молли, они же показывают местоположение всей семьи Уизли! Вот я дурак, не догадался взглянуть на них, тем самым избавив себя от лишнего волнения и неловкого положения, в котором я вновь едва не оказался по собственной глупости.

Будто опомнившись, подрываюсь с места и бегу вниз к волшебным часам. Взглянув на циферблат, расслабленно опускаюсь на удачно подвернувшийся стул. Стрелки с именами друзей и Артура находятся на полпути к надписи «Дома».

Не зная, чем себя занять, хожу вдоль длинного обеденного стола. Слова Снейпа о том, что магические раны никогда не заживают до конца, не идут из головы. Словно в подтверждение им подушечки пальцев находят шрам на лбу. Казалось бы, с того памятного вечера, когда Реддл не на шутку разошёлся, прошло два с лишним месяца. Видимо, отголоски прошлой боли до сих пор беспокоят Снейпа. Дополняет и без того нерадостную картину накопившаяся усталость. И всё равно, несмотря ни на что, он продолжает сражаться.

При мысли об этом у меня что-то начинает болеть в области солнечного сплетения. Нет, это не жалость – профессор убил бы меня на месте за это чувство – это что-то такое странное, необъяснимое. Такое ощущают, когда переживают за близких людей. За тех, кто ради тебя готов потратить последние силы, не побоявшись иссякнуть.

Когда моего слуха достигает звук приглушённых шагов на верхнем этаже, я даже сидеть начинаю ровнее. Выждав несколько минут, неловко поднимаюсь по лестнице и стучу в заветную дверь. Если он меня не пошлёт, это будет чудом.

Когда я скромно заглядываю внутрь, профессор, до этого круживший по комнате, замирает на полушаге. Узкие ладони сцеплены в замок за спиной, голова слегка склонена, левая бровь требовательно выгнута. Конечно, он ждёт объяснений.

— Я хочу извиниться за своё не совсем корректное поведение.

— В очередной раз, — кивает Снейп и вопросительно смотрит на потолок, словно там есть объяснение всем моим странным поступкам.

Я дёргаю уголком рта и слишком сильно сжимаю дверную ручку, так и не решаясь полностью войти. Несомненно, он понимает, о чём идёт речь. Мои завуалированные нравоучения о том, что и как ему надо делать. Господи, если бы я только мог сказать ему, как я за него переживаю, когда он покидает Нору, как я всеми силами гоню от себя чёрные мысли и молюсь никогда более не попадать в сознание Волдеморта. Если бы я только мог…

Прямоугольный кусочек неба в окне окрашивается в насыщенный винный цвет, отсутствие искусственного освещения в комнате даёт волю длинным теням, которые обосновываются в углах и подбираются к фигуре профессора. Я покачиваюсь из стороны в сторону, не зная, что делать дальше. Он не выражает недовольство моим присутствием (видимо, это уже неизбежно) и в то же время не демонстрирует заинтересованности.

Трясу головой так сильно, отчего там что-то нехорошо щёлкает. Ему-то какая разница, нахожусь я в его комнате или где-то ещё? Скорее, это меня беспокоит.

Он поворачивает голову в мою сторону, будто хочет что-то сказать, но вдруг громкий хлопок аппарации, подобно раскату грома, сотрясает окрестности. Я не успеваю сообразить, в чём дело, как за этим хлопком следует ещё несколько таких же, а кусочек неба в окне внезапно вспыхивает ярко-изумрудным. Молниеносная догадка перехватывает дыхание, Снейп с выражением ужаса на лице хватает свою волшебную палочку со стола, отталкивает меня в сторону кровати, бросая: «Никуда не выходи!», а сам вылетает в коридор.

Резко приземлившись на пружинящий матрац, я задеваю локтём спинку стула и, морщась от боли, слышу леденящий кровь женский крик. Господи, кто это? Гермиона, Джинни, Молли?

И он ещё хочет, чтобы я после этого прятался, как крыса?!

Свинцовые до этого ноги наливаются невиданной силой, я вылетаю из комнаты, на ходу вытягивая палочку из кармана джемпера, на последнем повороте перед лестницей меня заносит, отчего я чуть не встречаюсь носом с косяком неудачно подвернувшейся двери. Внизу на лестничной площадке мелькает спина Снейпа, я устремляюсь вслед за ним, перепрыгивая через ступени. О стенки черепа безумно бьётся дурацкая мысль, вернее, воспоминание о позднем вечере на площади Гриммо, изумрудные вспышки и пожар…

Вдруг неимоверный треск заполняет всё вокруг, потом перерастает в жуткий гул, а я не сразу понимаю, что это защитные чары так реагируют на попытку вторжения извне. Гул стремительно нарастает, сводя с ума барабанные перепонки, так что мне даже приходится остановиться и прижать ладони к ушам, как вдруг всё смолкает, но ровно на одну секунду. Мощная ударная волна встряхивает всю конструкцию дома в стремлении разнести его в щепки. Защитные чары не поддаются, но только не дом.

Не успеваю схватиться за поручень, когда неимоверная встряска будто толкает меня в спину. Я лечу вперёд и со всей силы натыкаюсь животом на перила, отчего подкатывает жуткая тошнота и темнеет в глазах. Что-то хрустит прямо над головой, и я, словно в замедленной съёмке вижу, как отваливается огромная деревянная балка, до этого удерживавшая крышу под самым козырьком, сгребая вслед за собой все стропила. Огромная масса дерева устремляется вниз, прямо на лестницу. Микроскопической доли секунды достаточно, чтобы понять, что ни я, ни Снейп не успеем укрыться, только если…

Балка цепляется за лестничные пролёты, когда я, из последних сил борясь с дурнотой, перепрыгиваю через ограждение и лечу вниз, прямо на Снейпа, обернувшегося на грохот. Падаю на него, сбиваю с ног и тем самым выталкиваю в кухню. Жуткий грохот закладывает уши, волна пыли забивает лёгкие и глаза, град из щепок и осколков черепицы больно бьёт по спине, и всё это ощущается сущим адом, которому, кажется, нет конца. Но даже это не идёт в сравнение с тем, что мы двое чудом избегаем погребения под грудой деревянных обломков.

Снейпу приходится гораздо хуже, чем мне: под весом моего тела он резко приземляется на спину и морщится от ушибов, а я пытаюсь откашляться от пыли. Когда мы, наконец, открываем глаза, на наших лицах застывает выражение чистейшего неверия.

Он приподнимается на локте, касается моей перепачканной пылью щеки и смотрит в глаза так, как не смотрел никогда. Он не может поверить в то, что я сейчас буквально спас его. Он…

Целует меня так неожиданно, а мне остаётся только догадываться, каким образом я успеваю синхронно приоткрыть свои губы.

Уже через несколько секунд мы вылетаем из дома с палочками наготове, и то, что открывается взору, заставляет ещё больше ужаснуться, хотя дальше уже, кажется, некуда.

Артур, Молли, Сириус, ребята – все рассредоточились за границей защитных чар, укрываясь от атак Пожирателей Смерти. Снежный покров вспыхивает в сиянии магических заклятий, разлетается огромными липкими комьями, когда некоторые из них не попадают в цель.

Мозг сам собой перестраивается в боевой режим, а ноги несут за калитку, сквозь защитные чары на помощь друзьям. Взгляд моментально выделяет Джинни и Гермиону, упавших в снег, и Рона с близнецами, которые всеми силами пытаются защитить девочек от трёх Пожирателей. Неземная сила несёт меня к ним через глубокий сугроб и вот я уже выставляю блок мощному Ступефаю, брошенному…о нет, только не он.

— Вот так встреча, Поттер! – сочащийся ядовитой патокой голос Барти Крауча-младшего взлетает на несколько октав, как только я попадаю в поле его зрения.

Сжав зубы до боли в скулах, делаю шаг вбок, тем самым отходя подальше от девочек, а Пожиратель повторяет моё действие. Двое его напарников решают оставить нас в покое и переключаются на Рона с близнецами. Друг коротко кивает мне в знак того, что справится, ещё один взгляд я успеваю бросить в сторону Артура и Сириуса, сражающихся с Беллатрисой и МакНейром, прежде чем максимально сосредоточиться на своём опасном противнике.

— Я тоже скучал, — намеренно понижаю голос до вкрадчивого тона, а Барти громко смеётся, держа палочку на вытянутой руке.

Как двое диких зверей, мы плавно кружим по снегу, не подходя ближе, но и не позволяя друг другу отдалиться. Вид у Пожирателя весьма раскованный, но это только обман зрения. Я успел почувствовать на собственной шкуре, на что способен этот волшебник.

— В прошлую нашу встречу всё закончилось не слишком хорошо, — он манерно ведёт бровями, откидывая полу длинного кожаного плаща, чтобы тот не мешал двигаться, а я крепче сжимаю палочку.

— Не только для тебя.

Заливистый смех Беллатрисы на миг отвлекает меня, страх подпрыгивает к самому горлу. Я резко оборачиваюсь, чтобы увидеть, как тело крёстного отлетает на забор от мощного удара волшебницы. Это становится моей ошибкой, потому что Барти мгновенно бросает обездвиживающее заклинание, но мне чудом удаётся вывернуться и отбить его.

Фрэд с Джорджем одолевают одного из противников, Рон всё ещё сражается с другим, Гермиона помогает Джинни добраться до границы защитных чар. Неужели Джинни ранена, и тот крик принадлежал ей?!

Враг меняет положение таким образом, что я прекрасно могу наблюдать то, как разворачивается атака Молли, в то время как Артур помогает Сириусу подняться.

Где же Снейп? Я помню, как он выбегал из дома вместе со мной, но куда он делся? В числе Пожирателей недостаёт Малфоев, и это очень подозрительно. Самое главное, я нигде не вижу Реддла. Вряд ли бы он пропустил нападение на Нору, но может это непонятный мне тактический ход?

— Ну же, Гарри, не скромничай, покажи, на что способен, — выкрикивает Барти, нетерпеливо взмахивая палочкой, я рефлекторно выставляю блок, чем вызываю снисходительную ухмылку волшебника.

Боковым зрением замечаю, как один из Пожирателей изворачивается и посылает в спину девочкам заклятие. Рон громко окликает их, Гермиона молниеносно оборачивается и отвечает противнику столбом огня. Тот не успевает увернуться, Барти отвлекается на это действие и чуть ли не скрипит зубами. Вдохновлённые Рон и близнецы кидаются мне на помощь, но Крауч оказывается проворнее. Тонкая палочка рассекает воздух, и друзья тут же падают, как подкошенные, в рыхлый снег. Я не успеваю и глазом моргнуть, как Пожиратель возникает возле меня, хватает за шиворот, и в эту же секунду небо с белой землёй сливаются в одно размывчатое пятно. Ругаясь сквозь зубы, я выворачиваюсь из захвата и почти успеваю ударить Пожирателя локтём в бок, но тот только высоко смеётся и с удовольствием наблюдает за сменой эмоций на моём лице.

Всё дело в том, что я вновь попадаюсь на ту же удочку. К счастью или к печали, на этот раз мы оказываемся не на краю обрыва под проливным дождём, а в миле от Норы посреди заснеженного поля. Сугробы безумно глубокие, я то и дело оступаюсь, рука с палочкой постоянно сбивается с ухмыляющейся цели. Барти абсолютно не торопится, очевидно, он действует по какому-то плану, про который Снейп, видимо, ничего не знал.

— Итак, мы вновь один на один с тобой, — заключает волшебник, лениво поглаживая древко палочки подушечками пальцев, а я с ужасом думаю о том, что совершенно не могу предугадать, чем эта сцена закончится.

Вдруг он намеренно тянет время, ожидая появления Реддла? Ведь мы находимся далеко за пределами антиаппарационного щита. Где же, чёрт побери, Снейп?! — Вижу, ты очень этому рад, — огрызаюсь, пытаясь нащупать твёрдую землю под ногами. Холод постепенно пробирается под одежду – я выскочил в одном джемпере – но это последнее, на что я обращаю внимание.

— Конечно. Ведь в тот раз нам помешали, — тонкие губы кривятся в огорчении.

Смерив меня испытующим взглядом, Барти прячет палочку во внутреннем кармане плаща и выставляет ладони в примиряющем жесте, а я оторопело выгибаю брови.

— Я хочу поговорить, но это гораздо удобнее делать, когда тебе в лоб не направлен конец волшебной палочки. Думаю, ты со мной согласишься, — его лицо принимает крайне серьёзное выражение, даже во всегда безумных глазах нет ни тени какой-либо эмоции.

Всё это похоже на весьма хитроумную ловушку. Как можно верить тому, кто подловил меня на вокзале и пригрозил расправой над друзьями, если я проболтаюсь?

Моё недоверие будто оскорбляет Пожирателя, который сцепляет пальцы в замок и сокрушённо качает головой.

— Советую не испытывать моё терпение, — в высоком голосе появляются угрожающие нотки, и я плюю на осторожность. Так и быть, сыграю по его правилам.

Стараясь не делать резких движений, убираю палочку в карман джемпера и вздыхаю как можно более незаметно.

— Даже не представляю, о чём мы можем разговаривать.

— Неужели? – светлые брови Барти выгибаются в искреннем удивлении. – Я считаю, у нас найдётся множество тем для разговора. Например, то, как Ордену удалось узнать о Пророчестве. Как насчёт твоего чудесного спасения? Или тот факт, что ты до сегодняшнего дня, вплоть до этой самой секунды всё ещё жив и невредим. Тебя это не удивляет?

Я сбит с толку. Вкрадчивый тон Пожирателя и острый взгляд из-под сведённых бровей пробирает до костей, но, с другой стороны, он прав: почему я, абсолютно беззащитный, до сих пор стою в этом чёртовом сугробе, а Волдеморт не спешит меня убивать?

Сомнение на моём лице удовлетворяет интерес Барти, который довольно потирает ладони, поворачивается ко мне спиной и запрокидывает голову в желании взглянуть на темнеющее небо, чем окончательно запутывает меня.

— Мой дорогой Гарри, ты столь же наивен, сколь невежественен! Неужели ты думаешь, что кучка пойманных врасплох волшебников сможет противостоять группе опытных убийц, которые тщательно спланировали сегодняшнее нападение? – его высокий смех катится по окрестностям, заставляя меня содрогнуться от ужаса. — Я тебя умоляю, если бы мы хотели убить вас всех сегодня, вы были бы уже мертвы!

На последних словах он резко разворачивается, от напускного спокойствия не остаётся и следа. Потемневшие глаза источают уверенность и ярость, узкая грудь высоко вздымается, а я даже не смею пошевелить ладонью в сторону кармана джемпера, так ясно осознавая собственную ничтожность и глупость.

— Тогда что вы хотите? – мой голос чудом не дрожит, зато его вновь взлетает на одну октаву вверх.

— Я же сказал, поговорить! Отвечай, как вы узнали о Пророчестве?

С безумно тарахтящим сердцем перебираю в памяти события прошлого лета, но ответ не стремится быть найденным.

— Я ничего не знаю об этом.

Ресницы вздрагивают, когда Барти в мгновение ока оказывается рядом со мной, безумно близко, тонкие пальцы впиваются в грудки, яростный огонь на дне синих радужек готовится вот-вот спалить меня заживо.

— Только не надо говорить, что ты не в курсе всех дел Ордена.

— Так и есть, — сдавленно хриплю, когда всё те же пальцы перебираются на горло.

Несколько секунд он обдумывает мой ответ, как вдруг черты лица Пожирателя смягчаются. Поведя острым подбородком, он расплывается в улыбке, от которой начинают ныть колени.

— Так-так. Малышу Поттеру не позволяют совать свой нос во взрослые дела? Печально, ничего не скажешь. Хорошо, что тогда с твоим спасением? – манерно тянет Барти, а я упускаю момент, когда он успевает достать свою палочку. Её концом он отодвигает чёлку с моего лба, видимо, разглядывая шрам.

— Волдеморт разгадал тайну моего спасения, вы сами так сказали тогда, на вокзале, — бурчу в недоумении, но это, как ни странно, не смущает волшебника, который перехватывает палочку так, чтобы дотронуться до шрама кончиками пальцев.

Чудом удерживаю себя от того, чтобы не передёрнуть плечами, а Барти слегка запоздало кивает.

— Он-то разгадал, но с нами не спешит делиться.

— Проблемы доверия? - спрашиваю скорее у себя самого, а Крауч мгновенно морщит птичий нос. Птичий потому, что вся его внешность: маленький подбородок, узкий, слегка вздёрнутый нос, острые скулы, худые щёки, тонкие губы и близко поставленные глаза – всё это напоминает своенравную птицу, которую весьма сложно приручить.

— Здесь я задаю вопросы, ответы на которые должны поступать незамедлительно. Либо ты отвечаешь, либо…

— Мне действительно рассказывают далеко не всё, — выдыхаю и в смятении понимаю, что фраза звучит весьма обиженно, и это, конечно же, не ускользает от внимания Пожирателя.

Уголки губ вздрагивают в намёке на издевательскую ухмылку, а пальцы, до этого изучавшие шрам, опускаются на подбородок и неприятно сжимают его.

— Твоё положение ещё печальнее, чем наше. Раз такое дело, боюсь, нам пора прощаться.

Из уст Пожирателя эта фраза звучит как откровенная угроза, но Барти ещё больше поражает воображение и отпускает меня. За миг до того, как трансгрессировать, он добавляет:

— Мы скоро увидимся, даже не успеешь заскучать.

Как по мановению волшебной палочки, разом стихают хлопки заклинаний возле Норы. Оглянувшись по сторонам и не обнаружив присутствия Барти, я со всех ног пускаюсь в сторону дома, где обвалившаяся крыша зияет чёрной пустотой. Сугробы мешают движениям, воздух в лёгких заканчивается с катастрофичной скоростью, поэтому я собираюсь с мыслями и аппарирую к краю защитных чар. Уже отсюда заскакиваю в деревянную калитку и бегу к уставшим и испуганным друзьям. Не успеваю ничего спросить, потому что Сириус, едва я попадаю в поле его зрения, сгребает меня в крепкое объятие и долго не отпускает, а когда мне удаётся отстраниться, я вижу страх за себя в распахнутых глазах крёстного. Хлопаю его по плечам и быстро-быстро киваю в знак того, что со мной всё в порядке, и причём тут я, когда с Джинни явно что-то не так. Горло начинает неприятно сжиматься, когда взгляд вылавливает упавших на снег ребят. Рон вытирает пот со лба, Фрэд с Джорджем пытаются отдышаться, Гермиона поправляет выбившиеся из хвоста волосы и склоняется к Джинни, которая прижимает к животу скомканный шарф. Ноги сами собой подкашиваются, когда я замечаю тёмные пятна крови на вязаной материи.

— Что случилось? – только и могу выдохнуть, падая на колени перед девушкой и осторожно отодвигая испачканный шарф. Джинни храбрится и пытается улыбнуться, но у неё плохо получается, Гермиона начинает говорить, но голос подводит её на полуслове. Пока Молли, опустившаяся рядом со мной, останавливает кровотечение, Рон прочищает горло и бесцветно отвечает:

— Мы едва успели трансгрессировать, как нам в спину полетели заклинания: Пожиратели сели нам на хвост ещё в Лондоне. Джинни не успела увернуться от режущего заклинания. Гермиона пыталась остановить кровотечение, пока я с братьями отражал атаки Барти и двух его дружков. В какой-то момент Беллатриса послала мощный удар на купол защитных чар, но, к счастью, он выстоял, но мы слышали жуткий грохот в доме, а через некоторое время появился ты со Снейпом. Теперь придётся чинить крышу…

— Мерлин с этой крышей, главное, чтобы Джинни поправилась, — вставляет реплику Артур, слишком резкую от волнения, а я молча наблюдаю за тем, как он подхватывает Джинни на руки.

Тяжело поднявшись со снега, мы направляемся в сторону дома. Рон обнимает подавленную Молли за плечи, Гермиона берёт её под руку с другой стороны (прежде чем сделать это, девушка оборачивается ко мне и медленно кивает в знак радости, что я жив). Близнецы идут рядом с Артуром, что-то тихо говоря раненой сестре, Сириус обнимает меня за плечи, без слов выражая своё волнение, а я пару раз окидываю долгим взглядом окрестности за забором. До этого ровная снежная гладь сейчас испещрена запутанными цепочками шагов, обломками забора и осыпавшейся черепицы, сухими ветками кустов, в которые случайно угодили заклинания. И нигде не видно Снейпа.

Знал ли он о готовящемся нападении? Очевидно, нет. Если бы знал, не был бы так спокоен. Что-то у Пожирателей неладно, раз Барти творит самоуправство за спиной Реддла, а Снейп оказывается застигнут врасплох.

Мы располагаемся в чудом уцелевшей кухне. Лестница завалена обломками перил, щепками и расколовшейся черепицей. К счастью, несущие конструкции и перекрытия выстояли под мощным напором ударной волны, чего не скажешь о многострадальной крыше. Лестница являлась связующим звеном, вокруг которого центрическим способом располагались жилые помещения. Поэтому обрушившаяся крыша задела одну лишь лестничную клетку, другие помещения остались целы и невредимы. Не думаю, что Артуру понадобится много времени, чтобы с помощью магии вернуть всё, как было, но он прав: состояние Джинни сейчас важнее всего остального.

Пыль успевает осесть, поэтому дышится намного легче. Прислонившись к косяку входной двери, я со смешанным чувством наблюдаю за тем, как Молли колдует над Джинни, лежащей на диване в глубине кухни. Гермиона сидит возле подруги, мягко сжимая её ладонь, и неотрывно смотрит ей в лицо. Рон и близнецы замирают у изголовья, а Артур с Сириусом переговариваются возле обвалившейся лестницы. Мистер Уизли то и дело оборачивается на дочь, при этом по его лицу скользит тень волнения, но я знаю, он может быть спокоен: Молли вылечит Джинни.

Всё случилось из-за меня. Вновь из-за меня одного. В который раз близкие мне люди подвергаются опасности по той простой причине, но я нахожусь с ними под одной крышей. Джинни ранена, к счастью, не смертельно, вся их семья едва не осталась без крова. Сколько это может продолжаться?..

Одного не понимаю: чего Пожиратели хотели добиться своим визитом? Не думаю, что Реддл не в курсе случившегося. Тогда почему он не появился?

Убивать нас они не собирались, Барти ясно дал это понять. Но к чему тогда была сцена посреди поля? Неужели он действительно хотел просто поговорить? Выяснить то, что ему неизвестно? Но ему-то это зачем?

Реддл больше не делится с ними всем, что ему известно, это ясно как белый день. Снейп говорил, после того, как они фактически отвернулись от него в Албании, он вскоре отвернулся от них. Вернувшись в Великобританию, он пропал на долгие годы, в течение которых старые друзья успели начать новую жизнь. Малфои создали семью, Снейп стал появляться у нас дома, успел сойтись с Дамблдором, который нашёл достойное применение его способностям. Так Снейп стал преподавать в Хогвартсе. Чем занимались Беллатриса, Барти и остальные, мне неизвестно, но факт остаётся фактом: внезапное появление Реддла с требованием подчиниться ему значительно подправило ход жизни бывших друзей. Они слишком много знали о нём, а он, видимо, смог найти болевые точки у каждого. Заставил их подчиниться. Они более не были равны. Если раньше ими двигала идея получить уникальные знания и навыки, то теперь всё было иначе. Как образовался Орден Феникса, я не знаю, да это не так важно. Самое главное – Снейп и, возможно, Дамблдор с самого начала знали, с кем им предстоит бороться.

И что теперь? Орден дезориентирован, раз их самый надёжный источник информации – профессор Снейп – ничего не знал о предстоящем нападении.

Чем дальше, тем страшнее мне становится.

На улице давно успело стемнеть, Джинни гораздо лучше чувствует себя, правда, Молли запрещает ей двигаться без особой надобности, Артур с Сириусом восстанавливают лестницу, но на крышу ни у кого уже нет сил. Чтобы снег не попадал в дом, на месте огромной дыры мистер Уизли наколдовал нечто огромных размеров, своим видом напоминающее мыльный пузырь. На каждую спальню Молли старательно наложила тепловые чары.

Рон с Гермионой пытаются выяснить у меня, где я пропадал вместе с Барти, но я так устал, поэтому обещаю всё рассказать им завтра. Друзья быстро соглашаются, Рон даже обнимает меня в свойственной ему одному неуклюжей манере, а это говорит о том, что друг очень сильно переживал за меня.

Я напоследок заглядываю в комнату Джинни, чтобы поинтересоваться её самочувствием.

— Гарри, это ты? Заходи, — она тепло улыбается мне и немного привстаёт в кровати, отчего длинные пряди рыжих волос соскальзывают с подушки.

Я делаю знак, чтобы она лишний раз не напрягалась, пододвигаю стул ближе к кровати и, немного подумав, мягко накрываю своей рукой ладонь девушки, лежащую поверх одеяла. Её улыбка немного гаснет, но она всё-таки переворачивает кисть и ответно сжимает мои пальцы.

— Мама только зря панику наводит, — беззлобно подмечает Джинни, а я качаю головой.

— Она волнуется за тебя. Так же, как и остальные. В любом случае, это я во всем виноват.

Изумление пополам с возмущением в красивых глазах сбивает меня с толку.

Сев в постели, Джинни требовательно тянет меня на себя, заставляя переместиться на край кровати.

— Гарри Джеймс Поттер, ты вообще в своём уме? Причём здесь ты?

Немного теряясь от такого напора, я рассеянно провожу свободной ладонью по колену и хочу укрыться от этого слишком проницательного взгляда.

— Как это причём? Из-за меня Пожиратели Смерти напали на ваш дом…

Мои дальнейшие объяснения прерываются отрицательным покачиванием головы. Отпустив мою ладонь, Джинни скрещивает руки на груди, с её лица мгновенно улетучивается болезненная бледность, кажется, на гладких щеках появляется румянец.

— А теперь внимательно слушай меня. Ты думаешь, что всё это происходит из-за одного тебя? Что другие семьи погибли из-за тебя? Переполох в Министерстве, страх, пронизывающий магическое население Англии, – только ты один всему виной? Гарри, это не только твоя война, но и наша. Странная, теневая война, но это действительно так. Мы все в ответе друг за друга, вовсе не ты один за всех. Поэтому прекращай, чтобы я больше не слышала подобных речей от тебя.

Джинни склоняет голову к плечу и заглядывает мне в лицо в желании понять, дошли ли её слова до моего разума. Я же обдумываю всё то, что услышал, и, наконец, согласно киваю. Может, она действительно права, и то, что происходит сейчас, уже давно перестало быть только моей проблемой и проблемой Реддла?

— Вы, девочки, понимаете гораздо больше, чем мы, — развожу руками в поражении, а Джинни звонко смеётся и по-дружески обнимает меня на несколько секунд.

Когда она отстраняется, я отвечаю ей самой тёплой и искренней улыбкой, откровенно не веря, что всего несколько недель назад мы едва ли могли найти общий язык из-за каких-то пустяков вроде заигрываний Ромильды. Ведь действительно, это – откровенная глупость, потому что Джинни всегда была и остаётся для меня родным и дорогим человеком, как Гермиона.

Мы желаем друг другу спокойной ночи, и я, наконец, закрываюсь в своей комнате.

Сон совсем не идет, несмотря на то что события последнего часа забрали последние жизненные силы. Чай с мёдом и лимоном, выпитый на кухне в кругу уставших и шокированных близких, тоже не помог. Полчаса пролежав без толку, я отбрасываю одеяло и перемещаюсь на подоконник. Тревожно вглядываясь в тёмно-синий пейзаж за окном, я думаю о том, где сейчас может быть Снейп. Более чем вероятно, что он у Реддла…

Небо вдалеке странным образом начинает темнеть, что-то огромное заслоняет собой звёзды, разрастается и вскоре накрывает Нору. Первый раскат грома и хлынувший дождь сильно удивляет меня. Это в декабре-то гроза? Однозначно, что-то странное происходит с этим миром.

Проснувшаяся из-за непогоды Хедвиг покидает свою клетку и приземляется рядом со мной. Потоптавшись по подоконнику пару секунд, она мягко тянет меня за край штанов и смотрит своими большими жёлтыми глазами, безмолвно задавая вопрос. Преданные совы всегда чувствуют перемены в настроении своих хозяев.

— Видишь, погода плохая, — тихо произношу, аккуратно шевеля белые пёрышки на грудке Хедвиг, а она только отворачивается к окну и демонстративно не обращает на меня внимания.

Конечно, она понимает, что я кривлю душой и лгу ей, а в первую очередь, самому себе.

Спустя пару минут буря разыгрывается не на шутку, поливая дождём окрестности, ветер нещадно треплет ветки кустов, сдувая с них снежные шапки, распахивает калитку. Снег смешивается с дождём, превращается в жижу неприятного земляного цвета, а мелькающие молнии озаряют всё это безобразие, при взгляде на которое становится грустно. Однозначно не люблю такую погоду.

Ещё раз взглянув на свою птицу, я выдыхаю в поражении и, прижавшись виском к холодному стеклу, едва слышно говорю:

— Ладно, твоя взяла. Да, я волнуюсь за него, как ни за кого другого.

Хедвиг вновь поворачивает свою маленькую голову в мою сторону, глаза-блюдца долго смотрят на меня, тонкие веки то и дело прерывают этот по-птичьему внимательный взгляд. Вдруг сова деловито перебирается на моё колено, начинает тихо-тихо ухать и осторожно шевелить крыльями, когда я провожу ладонью по тёплой спинке.

Значит, простила мне мою неискренность.

Уже отчаявшись дождаться Снейпа, я бросаю последний взгляд за калитку, как вдруг замечаю его высокую фигуру. Резко подавшись вперёд, я едва не разбиваю очки о стекло и во все глаза смотрю на то, как он попадает во двор и двигается в сторону дома. Хулиганский ветер раздувает намокшие полы его мантии, а я вздыхаю в облегчении. Профессор идёт прямо и уверенно – значит, с ним ничего не случилось.

Хедвиг, будто понимая, моментально спархивает с колена.

Вспомнив, что на коридор Молли весьма предусмотрительно наложила звукоизоляционные чары, я спрыгиваю с подоконника и вылетаю на лестницу в одних пижамных штанах. В памяти мгновенно вспыхивает похожая картинка часовой давности, но я встряхиваю головой, тем самым отгоняя ненужное воспоминание, и бегу вниз по ступенькам.

Я застаю его врасплох на самом пороге. Он едва успевает закрыть дверь и повернуться лицом к кухне, как я запрыгиваю на него и крепко обнимаю за шею. Кожа протестует от соприкосновения с ледяной и мокрой тканью, волоски мгновенно встают дыбом, вода с волос профессора капает на голые шею и плечи, но мне плевать. Мгновение ничего не происходит, но вот он обнимает меня ответно и так прижимает к себе, что я буквально начинаю трястись от холода. Он тут же отпускает меня, но не спешит делать шаг назад, тем более что позади закрытая дверь.

— Ты не ранен? – спрашивает Снейп, требовательно заглядывая мне в глаза, а я отрицательно машу головой, не в силах совладать с трясущимися руками. Не знаю, что тому виной – недавнее нападение, волнение за близких людей, холод от мокрой мантии или всё сразу.

Недолго думая, я скрещиваю руки и прячу ладони подмышками, пропускаю Снейпа к лестнице. Он слегка замедляет шаг, рассматривая результат трудов Артура, а потом уверенно поднимается на второй этаж. Я, не спрашивая разрешения и не заботясь о реакции профессора, следую за ним вплоть до двери его комнаты.

Лаконично выгнутая бровь служит красноречивым вопросом.

— Мне нужны подробности, и вы прекрасно знаете, что до утра я не дотерплю, — уверенно заявляю, а Снейп мычит в знак бессилия перед моим упрямством.

В его комнате темно, частые вспышки молний освещают пространство лишь на короткие секунды. Профессор не спешит зажечь свет, впрочем, это к лучшему, потому что я не ручаюсь за выражение своего лица. Я опускаюсь на стул, стоящий ближе к кровати, слушаю раскаты грома и наблюдаю за тем, как Снейп сбрасывает отяжелевшую от влаги мантию, расстегивает пуговицы на удлинённом пиджаке и остаётся в рубашке и брюках. На вид они сухие, значит, дождь не успел пробраться под мантию.

— Говоришь, подробности, — раздражённо бросает он, резко разворачивая стул так, чтобы сесть лицом к лицу со мной. Становится понятно, что причина его раздражения кроется далеко не во мне. – Дело в том, что я ничего не знал о нападении. Совершенно ничего!

Последние слова он чуть ли не выкрикивает, всплеснув руками, а я забываю выдохнуть. Впервые в жизни я слышу плохо скрываемое отчаяние в его дрогнувшем на миг голосе. Осторожно, будто стараясь не спугнуть, я смотрю на Снейпа из-под ресниц и отмечаю некоторую нервозность в том, как он резко закидывает ногу на ногу, как нетерпеливо расстёгивает пуговицы на манжетах и закатывает рукава, открывая предплечья с чернеющей Меткой на одном из них.

— Видишь, что происходит с ней? – он доверительно выворачивает левую руку, выставляя напоказ Метку. — С момента нападения она начала гореть огнём. Сейчас уже боли нет, осталось лишь лёгкое покалывание, но и это не означает ничего хорошего.

Максимально напрягаю зрение в полумраке, вглядываюсь в изгибы чёрной змеи, обвивающейся вокруг черепа, и замечаю, что она как будто немного напухла.

— Вы говорили, она служит для связи, — задумчиво произношу и тянусь к раскрытой пасти змеи.

Периферийным зрением замечаю, как напряжённо кивает Снейп.

— И не только. Этим самым он как будто заклеймил нас, связал клятвой всегда и во всём быть на его стороне. Чистое рабство. Он боялся, что в какой-то момент мы вновь отвернёмся от него, только на этот раз никто так просто не отделается.

— Что он может сделать? – поднимаю обеспокоенный взгляд на лицо профессора, а он горько кривит уголок рта.

— Что угодно. Пытки – самая малая часть из его арсенала. Пока на наших руках есть Метка, мы всегда в зоне досягаемости для Тёмного Лорда. Теперь ты понимаешь, насколько был близок к истине ныне покойный Рудольфус.

Да, я помню их встречу в Дырявом Котле, когда я с Роном и Гермионой, прячась под мантией-невидимкой, ненароком подслушал эту историю о Метке.

Некоторое время проходит в молчании, гроза постепенно стихает, но ливень не думает отступать. Настойчиво стучась в окно, он служит отличным фоном для невесёлых раздумий. Я стараюсь делать вид, что не замечаю, как профессор украдкой прижимает ладонь к беспокоящей Метке.

— Вы не договорили, что с нападением?

Он не торопится откатывать назад рукава, видимо, ему и так неплохо. Расположившись на стуле в более расслабленной позе, тем не менее, он слишком быстро покачивает носком туфли, когда начинает рассказывать:

— Как только мы оказались на улице, я сразу понял, что что-то не так. Пожиратели нехарактерно вели себя. Не так разворачиваются их атаки. Недолго думая, я удостоверился, что вы справитесь без меня, и отправился прямиком к Тёмному Лорду. Всё оказалось до смешного просто: Реддл решил просто проверить, насколько хорошо Орден охраняет тебя. Зная, что я нахожусь в Норе, он не стал бы разворачивать полномасштабную атаку, потому что мне пришлось бы «выдать» себя перед Орденом, открыто перейдя на сторону Волдеморта. Я уже не говорю про недостаточную материальную и информационную базу, которая пока что не может позволить ему нанести решающий удар. Прошло мало времени с его возрождения, он ещё многого не знает, а Орден всячески старается оградить его от важной информации. Тем не менее, он посылает группу «лучших из лучших» в Лондон с целью выследить Уизли и трансгрессировать вслед за ними. Одним словом, Волдеморт решил немного развлечься.

Снейп брезгливо морщится от слова «развлечься», а я растерянно чешу затылок.

— Неплохие у него развлечения. Насчёт Барти Крауча: он пытался выведать у меня информацию. Например, о том, как я остался жив.

Профессор хмурится, чем повергает меня в ещё большее состояние растерянности.

— Тёмному Лорду отлично известно, почему ты не погиб.

— В том-то и дело, фактически ему одному. Барти тоже хочет попасть в круг посвящённых в тайну, — развожу руками, а Снейп начинает задумчиво водить подушечками пальцев по губам.

Он немного оседает на стуле, низко склоняет голову, отчего тёмная тень скрывает черты его лица. Когда он вновь подаёт голос, мне кажется, что он разговаривает скорее с самим собой, нежели со мной, – так тихо и невнятно звучит его речь.

— Значит, Крауч что-то задумал. Чем дальше, тем сложнее мне разрываться на два фронта, особенно в свете последних событий. Я так подозреваю, до меня доходит только половина информации, а это означает, что мы действуем практически вслепую, оказываясь абсолютно неготовыми к настоящей борьбе с Тёмным Лордом.

Последние слова Снейпа откликаются в моём животе какой-то глухой, скручивающей болью, я морщусь и ёрзаю на стуле, отчего ножки недовольно скрипят.

Профессор будто только сейчас вспоминает про меня. Вскинув голову, он убирает ладонь от лица и садится ровнее. Потом вдруг подаётся вперед и берёт мою голову в свои руки, настойчиво запрокидывает её так, чтобы я встретился с ним взглядом, и начинает втолковывать мне, как неразумному ребёнку:

— Это – не безвыходная ситуация. Я завтра же встречусь с Дамблдором. Уверен, он найдёт выход.

Я кусаю губы с внутренней стороны, учащённо дышу и прихожу к выводу, что профессор всё-таки прав. Он покидает своё место и выглядывает в окно, оценивая масштабы бури, а я смотрю на его чёткий профиль и решаюсь озвучить волнующий вопрос:

— Скажите, ведь вы вернётесь сюда? Каким бы ни было решение директора.

Снейп даже бровью не ведёт, только спрашивает немного тише:

— Это тоже имеет значение?

— Безусловно.

Он не отвечает, но я прекрасно понимаю: он не сможет оставить меня одного. Конечно, здесь есть Сириус, Рон и Гермиона, Джинни, Фрэд и Джордж, Артур и Молли. Здесь я никогда не был в одиночестве, но у одиночества много лиц, и одно из них я наблюдал последние два месяца, когда не знал ничего о судьбе пропавшего Снейпа.

Мне безумно хочется спросить его о том неожиданном поцелуе, но я совершенно не представляю, как это можно сделать. Сам того не замечая, начинаю грызть ногти, а в груди что-то настойчиво скребётся, явно желая выцарапать все лёгкие. Уже через два дня мы вернёмся в Хогвартс, и я больше не смогу часами напролёт находиться в комнате Снейпа. Там граница «преподаватель-ученик» ясно даст о себе знать. Не будет долгих рассказов по ночам, снотворных зелий после нервных срывов и снов практически под боком своего профессора.

Желание остаться в его комнате намертво приковывает меня к стулу, я вот-вот ожидаю услышать что-то вроде: «Тебе надо выспаться», но ничего такого не происходит. Снейп так и стоит у окна, устало глядя на непрекращающийся дождь, а мне становится жаль от того, что я не могу залезть в его голову и понять, о чём он думает. Он прекрасно помнит тот поцелуй, он не может не помнить, и я более чем уверен, что это произошло не случайно. Да, Снейп любит выкидывать подобные штуки, когда я нахожусь на грани жизни и смерти, либо как сегодня. Я не буду говорить, что он странный, непонятный или ещё что-то в этом роде. По-моему, я исчерпал все эпитеты в английском языке. Но одно мне теперь точно известно: он что-то испытывает ко мне, и даже его жуткие предрассудки и прочие преграды не в силах постоянно сдерживать это загадочное «что-то».

— Прошу прощения, что отвлекаю вас от собственных мыслей, но я, пожалуй, пойду.

Мой голос аккуратно пробивается сквозь мысленную завесу Снейпа. Он медленно кивает с отсутствующим видом, и я не без сожаления покидаю его комнату.

Оказавшись у себя, прикрываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Мысли текут вяло и неохотно, взгляд блуждает по затенённой комнате без особой цели, как вдруг останавливается на аккуратном конверте, лежащем посреди стола. Странно, я не помню, чтобы у меня был такой.

Со смесью любопытства и опаски я плавно подхожу к столу, тянусь к тумбочке, на которой лежит волшебная палочка. Прошептав: «Люмос», переворачиваю конверт магическим способом и внимательно разглядываю бумагу и печать. Самый обыкновенный пергамент без единой надписи, простая круглая печать без каких-либо гербов. Всё это более чем странно. Не прошло и получаса, как я выбежал из комнаты навстречу Снейпу, и вдруг такой сюрприз. Возможно, это шутка кого-то из ребят, но время уже позднее, да и вряд ли подобное могло бы произойти. Сейчас всем не до шуток.

— Хедвиг, это ты? – оборачиваюсь к сове в клетке, но птица только деловито отворачивается. Конечно, это не она, ведь окно было закрыто.

Решив, что я всё равно ни до чего не додумаюсь, откладываю палочку и аккуратно распечатываю конверт. Внутри отыскивается прямоугольный кусок точно такого же пергамента, испещрённый мелким почерком. Весьма заинтригованный, я начинаю читать, и чем ниже опускаются глаза, тем большее непонимание захлёстывает меня.

Не пытайся выяснить, кто я, но знай одно: я не меньше твоего желаю Реддлу смерти, поэтому можешь верить мне и той информации, которую получишь. С Томом у меня старые счёты, но в одиночку мне не справиться, поэтому я вынужден просить твоей помощи и помощи Ордена. У него есть кое-что, от чего напрямую зависит его жизненная сила. Он очень дорожит этим предметом, а мания преследования заставила сотворить несколько подобных ему, но первый – самый важный. Он спрятал его настолько надёжно, что ты даже представить себе не можешь. Для этого он нашёл одно место в старинном городе, имя которому Турин. Подключи Орден, узнай больше о магии этого города, и как только будешь готов, я расскажу о твоих дальнейших действиях. Повторюсь, не пытайся вычислить мою личность, всё равно не выйдет. Просто верь мне на слово.

H.I.R.D.

Как только я дочитываю последние строки и вглядываюсь в подпись, пергамент вместе с конвертом чудесным образом вспыхивает ярко-синим огнём. Инстинктивно отдёргиваю руки, но огонь совсем не жжётся, а уже через несколько мгновений от письма не остаётся ровным счётом ничего.

Будто бы его и не было.

Кто мог прислать мне такое письмо? Тот, кто знает о существовании Ордена, о Реддле и его тёмных делах, а таких людей – совсем немного. Однозначно, это не может быть кто-то из Ордена. Неужели среди Пожирателей Смерти есть предатель?..

А что, это вполне реально, если учесть давление со стороны Тома. Я более чем уверен, далеко не каждый доволен своим нынешним положением. Но кто это? Кто может подписываться таким странным образом? Кого так сложно вычислить, а ведь это именно так: письмо смогло обойти все защитные чары, появиться на моём столе и моментально вспыхнуть магическим огнём, не оставив после себя ни единого следа.

И почему я получаю это загадочное письмо именно сейчас?

Вопросов в моей голове предостаточно, один перекрывает другой, а я понимаю, что вряд ли сегодня усну, потому что спустя месяцы абсолютной безнадёжности появляется кто-то, кто, возможно, действительно может помочь. Во мне будто поднимается огромная волна цунами, которая затопляет разум, отчего начинают подрагивать кончики пальцев. Гонимый этой волной, пулей вылетаю из своей комнаты, сбегаю по лестнице на второй этаж и стучусь в дверь Снейпа.

С сонным недовольством он смотрит на меня, а от моего жаркого и, скорее всего, неразборчивого шёпота начинает кривиться.

— Теперь ещё раз, но с расстановкой, — произносит он немного обречённо, когда я с его разрешения прохожу в комнату.

Я не смогу спокойно сидеть, поэтому приступаю к рассказу прямо возле двери. Уже после первых слов на лице Снейпа не остаётся ни следа сонливости, брови предсказуемо сходятся к переносице, а костяшки пальцев то и дело касаются губ в сомнении.

— Ты точно уверен в том, что до этого письма не было на столе? – переспрашивает профессор, а я киваю в нетерпении.

Возможно, это звучит слишком подозрительно, и я рано радуюсь, но ведь это такой шанс!

Снейп делает несколько шагов по комнате, будто обдумывая что-то, а я не нахожу себе места. Не вытерпев, я подаюсь вперёд и перехватываю его предплечье, заставляя остановиться.

— Послушайте, мы обязаны воспользоваться этой помощью. Если вы не доверяете столь сомнительному источнику, проверьте информацию. Расскажите завтра об этом Ордену, Дамблдору, пусть узнают о Турине. Неужели вы не допускаете мысли, что кто-то так же, как и вы, не желает преклоняться перед Реддлом?

Последний вопрос что-то меняет в лице Снейпа, но разобрать, что именно, в таком полумраке очень сложно. Однако я отчётливо вижу, как его грудь замирает на полувдохе. Погладив подбородок подушечками пальцев, он кивает собственным мыслям и отправляет меня спать, видимо, не догадываясь, что теперь я вряд ли усну.

Однако чувство такта, так редко посещающее меня, берёт верх, и я не смею противиться воле профессора.

Скользнув под пышное одеяло, я устраиваюсь на боку и, притянув колени к груди, долго смотрю на кусочек неба, появившийся между тяжёлых туч. Ливень постепенно превращается в лёгкий дождь, который через некоторое время и вовсе прекращается. Редкие капли, срывающиеся с выступа уцелевшей крыши, выстукивают неровный ритм на козырьке, и я незаметно проваливаюсь в ватную пучину снов. Единственным, что мне запоминается из неясных и расплывчатых видений, становится образ Снейпа, целующего ямочку между моими ключицами, и ощущение прохладных от мороза прядей его волос, которые я пропускаю сквозь пальцы.

Утро тридцать первого декабря преподносит мне сразу несколько сюрпризов. Во-первых, в Нору приезжает Ремус, во-вторых, сегодня Орден проведёт внеочередное собрание, а в-третьих, я получаю письмо от Драко Малфоя. Его домовой эльф пугает меня, возникнув посреди комнаты, едва я успеваю открыть глаза.

– Мистеру Поттеру от мистера Малфоя, – скрипит домовик, протянув мне небольшой конверт, и растворяется в утреннем воздухе, как только я принимаю почту.

Сев в постели, надеваю очки и надламываю печать со знакомым фамильным гербом. Когда я заканчиваю чтение, причина внимания Слизеринца становится ясна. Мы быстро сошлись с ним каким-то непостижимым образом вопреки неоднократным возмущениям Рона.

Натянув джинсы и первую попавшуюся футболку с рубашкой, направляюсь в сторону ванной комнаты. Закончив с водными процедурами, я решаю отыскать Рона, чтобы поделиться с ним подробностями письма. Пора убедить друга в том, что Малфой абсолютно нормален и не представляет никакой угрозы.

Изредка зевая, подхожу к лестнице, осторожно перевешиваюсь через перила и прислушиваюсь к голосам на двух нижних этажах, через некоторое время различаю речь друга и громко зову его. Рыжая голова Рона почти моментально показывается в промежутке между лестничными маршами, и я приглашаю друга подняться ко мне.

– Хочешь сказать, я был неправ? – недоверчиво откликается он, изучив содержание письма.

Артур и Сириус колдуют над крышей этажом выше, я кивком приветствую их и только потом смотрю на Рона.

– Именно. Малфой напуган тем, что готовит ему Реддл.

Расчёсывая пальцами спутавшиеся ото сна пряди волос, пытливо наблюдаю за сменой эмоций на лице друга. Он прячет руки в карманах джинсов, ходит вдоль закрытых дверей, взвешивая все «за» и «против».

– Возможно, ты прав, но что Малфой ожидал: он – сын Пожирателей Смерти.

Едва удерживаю себя от того, чтобы разочарованно провести ладонью по лицу.

– Ты не понял: ни он, ни его родители не хотят такой судьбы, – для пущей убедительности трясу письмом перед лицом хмурого друга. – Он открыто пишет о том, что не желает присягать на верность Волдеморту.

– Но ведь они смогли отсрочить момент «присяги» до дня рождения Драко. Ещё много времени в запасе.

– Я бы так не сказал. Время летит быстро, оглянуться не успеем – настанет пятое июня.

Со стороны Рона раздаётся немного усталый вздох, затем он присаживается на корточки и, глядя в стену напротив, произносит упавшим голосом:

– Я понимаю, к чему ты клонишь, Гарри.

Вопросительно мычу, а друг запускает пятерню в жёсткие волосы.

– Ты хочешь помочь ему.

– Разве это так удивительно? – наклонившись вперёд, опираюсь ладонями на колени и заглядываю в лицо Рона, который тут же переводит полный отчаяния взгляд на меня.

– Нет, но как ты сможешь это сделать?

Хмыкнув, пожимаю плечами, словно ответ крайне очевиден, а Рон строит кислую мину и подливает масла в огонь своим обречённым тоном:

– Орден уже полгода ищет способ убить Волдеморта…

Всплескиваю руками в раздражении и почти огрызаюсь:

– О, конечно, то-то Орден сильно продвинулся! Ты понимаешь, что они не там искали?

Рон бросает в мою сторону гневный взгляд, а я запоздало спохватываюсь, осознав, что ненамеренно выплеснул на него весь свой негатив. Глубоко вдохнув, съезжаю вниз по стене и хлопаю Рона по колену в знак извинения.

– Не знаю, почему Снейп и Дамблдор молчали о бессмертии Волдеморта, им наверняка виднее, но я не позволю Реддлу испортить ещё хотя бы одну жизнь.

Выдерживаю пытливый взгляд друга. Наконец, он надувает щёки и шумно выдыхает, а я понимаю: как бы он ни был не согласен, в конечном итоге примет моё решение.

Жизнь научила Рона.

Спустившись на кухню, приветствую Перси, возвратившегося домой сегодня утром. Что и говорить, работа в Министерстве пошла ему на пользу: начищенный, словно золотой галеон, Перси – достойный представитель семьи Уизли. Правда, работа не смогла убавить его страсть к порядку и дисциплине, но теперь, когда он больше не является старостой факультета Гриффиндор, это не так заметно для окружающих.

Перси крепко жмёт мою ладонь и сверкает широкой улыбкой, а я с лёгкой завистью отмечаю идеально зачёсанные волосы парня, раньше сильно вьющиеся и практически неукротимые.

– Долгоиграющее заклинание, которому меня научил один из коллег. Только Рону не рассказывай, а то он надоест с расспросами.

Перси шутливо подмигивает мне, а я тихо смеюсь в кулак.

Молли успела навести порядок на кухне ещё задолго до того, как все проснулись. Сейчас помещение сияет первозданной чистотой, нет ни следа от вчерашнего мусора из деревянных щепок, хотя у Молли всегда чисто и всё расставлено по полочкам.

Все уже в сборе, Артур призывает младшее поколение помочь расставить посуду. В отличие от Молли, я не умею так виртуозно левитировать чашки и тарелки, мне проще прибегнуть к традиционному способу. Уклонившись от летящей вазочки с печеньем, ныряю под локоть одного из близнецов, чтобы взять чайные ложки, как меня тут же ловят этим самым локтём.

– Ну-ка, Гарри, поделись: ты задал жару Барти? – возникший с другого бока Фред говорит в тон с братом, который притягивает меня к себе и начинает лохматить и без того непричёсанные волосы.

Хотя парни похожи, как две капли воды, их можно различить по интонации или мимике. Например, Фрэд частенько лукаво прищуривается, прямо как сейчас, а Джордж разговаривает немного громче своего брата. Тот, кто плохо знает близнецов, не заметит разницы, тем более что они одинаково одеваются, но для меня это уже давно не составляет труда.

– Эй, парни, отцепитесь! – пытаюсь выкрутиться из захвата, не в силах бороться с вырывающимися смешками, что только сильнее подзадоривает близнецов. Фрэд выхватывает ложки из моих рук, а Джордж немного ослабляет захват для того, чтобы посмотреть на меня сверху вниз и шкодливо ухмыльнуться. Я делаю ещё одну попытку вырваться, приседая, и мне это удаётся, отчего Джордж всплескивает руками и…

Раздаётся резкий грохот, высокий девичий вскрик от неожиданности, заливистый смех друзей и только потом голос Молли, которая принимается отчитывать неуклюжего сына. Пытаясь не смеяться, я огибаю растерявшихся близнецов и смотрю на результат неудачной жестикуляции Джорджа: он задел парящую вазочку, отчего неровные пятна малинового варенья оказались на подоле ситцевого платья Джинни. Однако девушка вовсе не расстроена таким исходом, она звонко смеётся и отлепляет платье от колена, а сидящая рядом с ней Гермиона шутливо собирает подушечкой пальца особо крупные капли. Девочки одновременно поднимают взгляды на меня, и я не могу не улыбнуться в ответ при виде их беззаботности.

Достав палочку, произношу очищающее заклинание, и уже в следующую секунду на платье Джинни не остаётся и следа. Девушка прижимает ладони к раскрасневшимся от смеха щекам, а я в каком-то заботливом порыве глажу её по распущенным волосам.

– Ты как? – склоняюсь к ней и ловлю благодарную улыбку.

– Уже всё нормально, спасибо, – Джинни протягивает руку и заправляет мне за ухо непослушную прядь волос, которая, впрочем, мгновенно выгибается так, как ей удобно.

Удовлетворённо киваю и периферийным зрением замечаю, как приподнимается грудь Гермионы от глубокого вздоха. В следующий миг она уже смотрит на свои ладони, за длинными ресницами не разобрать взгляд, но появившаяся ямочка на правой щеке может сказать многое.

Гермиона всегда принимала меня таким, какой я есть. То же самое касалось всех моих решений. Она смирилась с тем, что в своё время мы с Джинни расстались после многообещающих отношений. Она никогда не давила на меня, но одно я знаю точно: Гермиона ни за что не признается в том, что жалеет о таком исходе. Она хотела бы, чтобы мы с Джинни были вместе.

Что касается меня самого, тут я теряюсь в сомнениях. Джинни – замечательный, добрый и открытый человечек, но проблема в том, что я всегда воспринимал её, как младшую сестру. Даже сейчас, глядя на неё, такую взрослую и красивую, ловлю себя на мысли, что вижу в ней ту рыжеволосую девчонку с веснушками, какой увидел её впервые. Все её капризы, недовольства, даже тот инцидент в Хогвартсе с ревностью к Ромильде – всё это по-детски наивно и непосредственно. Хотя нельзя отрицать тот факт, что Джинни выросла очень умной и сообразительной девушкой. В этом они с Гермионой похожи.

Занимая место рядом с Роном, я украдкой поглядываю на девочек и думаю о том, что не хочу ничего придумывать на ровном месте. Джинни дорога мне как близкий и очень хороший друг. Что-то более романтичное между нами было, и я не отрицаю, что, возможно, сможет возникнуть вновь, но не сейчас.

Сейчас всё слишком запутано: дружба и горе, страх и благодарность, семейный уют и угроза настоящей войны – эти вещи так тесно переплелись, что сложно о чём-то судить.

Фред с Джорджем ухмыляются, глядя на меня, а я, пока никто из взрослых не видит, запускаю в них скомканную салфетку. Фрэд молниеносно взмахивает палочкой, и салфетка рассыпается множеством разноцветных конфетти. Рон восторженно ахает, а обернувшаяся миссис Уизли грозно смотрит на близнецов, пока те усердно сметают конфетти со стола. Я хихикаю себе под нос, полностью игнорируя многообещающее покачивание указательным пальцем от Джорджа, а уже через пару минут всеобщее внимание переключается на огромный маковый пирог, который Молли левитирует в центр стола.

Рон в два счёта уплетает овсяную кашу и уже тянется к самому большому куску пирога, я же ем гораздо медленнее друга.

– Гарри, милый, возьми себе кусочек, а то за этими обжорами не угонишься, – произносит Молли, попутно отвешивая лёгкий подзатыльник Джорджу. Она ещё долго будет припоминать ему сегодняшний инцидент с вареньем.

Глядя на доброе лицо женщины, на морщинки вокруг глаз и у уголков рта, появляющиеся всякий раз, когда она улыбается, я не могу справиться с резким ощущением пустоты в животе.

Молли уже отворачивается и уделяет внимание Артуру, заботливо добавляя сливки в его чай, а Сириус успевает перехватить мой взгляд. Насильно выдавливаю из себя улыбку или, по крайней мере, что-то похожее на неё, и до конца завтрака смотрю только в свою тарелку.

Конечно же, Сириус понял, в чём дело. Молли, которая старается заменить мне маму. Я вижу, она делает это не специально, всё дело в её мягком характере и удивительной, какой-то нереальной доброте ко всем детям. Не раз мне удавалось наблюдать, как легко она находит общий язык с малышами, которые боятся пробежать через барьер на платформу девять и три четверти, причём неважно, знает она этого ребёнка или видит впервые. Дети всегда доверяют её светлой улыбке, мягкой интонации и доброму лицу, но самое главное то, что всё это в ней – настоящее, искреннее. Она как любимая бабушка, по которой скучаешь и всегда хочешь приехать.

И всё равно, как бы нежно она ко мне ни относилась, как бы ни старалась баловать, я всегда буду ощущать огромную, почти чудовищную разницу. Да, я очень и очень хорошо отношусь к Молли, ценю её гостеприимство и доброту, но всё равно это не то.

Поэтому в такие моменты, как сейчас, я остро ощущаю собственную неполноценность по сравнению с друзьями.

К счастью, никто не замечает перемен в моём настроении. Никто, кроме Сириуса, но ему можно.

После завтрака я поднимаюсь в свою комнату за учебником и, вернувшись в кухню, устраиваюсь на диване. Сняв кеды, притягиваю колени к груди и углубляюсь в изучение последней темы.

Последствия вчерашней бури рушат планы ребят на прогулку – снаружи ног не вытянешь из грязных луж – поэтому друзья расходятся по дому, одна лишь Гермиона остаётся, чтобы помочь мне с некоторыми вопросами в контрольной работе. Сев рядом, она собирает волосы в пучок, обнимает круглую подушку и разъясняет непонятные моменты в параграфе. Возле плиты Молли колдует над обедом, потому что буквально через несколько часов здесь соберётся весь Орден, а Молли не будет Молли, если не накормит каждого.

С Гермионой работа идёт быстрее, поэтому уже через пятьдесят минут я откладываю учебник и слушаю подробный рассказ подруги о том, что нового в Косом Переулке. Она неожиданно вспоминает, что купила мне упаковку марципановых сов и несколько шоколадных лягушек, даже порывается принести всё это, но я останавливаю её, уверяя, что могу потерпеть до обеда.

– Рон рассказал мне о письме от Малфоя, – Гермиона опускает локоть на спинку дивана и накручивает пряди волос на фаланги пальцев, – если честно, мне его даже немного жаль.

– Не думаю, что ему понравились бы твои слова, – тускло улыбаюсь, но Гермиона лишь качает головой, показывая, что говорит совершенно серьёзно.

– Не знаю, в чём тут дело, в воспитании или семейных ценностях, но заметь: отец давил на Реддла – и что в итоге? Теперь та же история с Драко. Нет, я не говорю, что родители давят на него, наоборот, насколько нам известно, они всеми силами стараются защитить своего сына, по сути, от ошибок собственной молодости.

Я некоторое время раздумываю над словами подруги.

– Ты права. Однако Малфой обречён, только если я не вмешаюсь.

Гермиона прижимает ладонь ко лбу и смотрит на меня, как на безнадёжно больного.

– И откуда в тебе это безграничное самопожертвование? – девушка коротко взмахивает свободной рукой в знак того, чтобы я молчал. – Не делай такие глаза, я знаю, что ты хочешь сказать, но, как ни странно, вынуждена с тобой согласиться. Мы должны вмешаться, понимаешь? Ты, я, Рон, друзья, Орден – мы все, потому что в одиночку тебе не справиться с Реддлом. Надеюсь, хотя бы это ты осознаёшь.

Послушно киваю, и в этот миг открывается входная дверь, впуская на порог Снейпа. Как сказал Сириус, почти с рассветом профессор отправился в Хогвартс.

Молли приветствует его и интересуется, когда прибудет Дамблдор.

– К двум часам он и остальные члены Ордена будут здесь, – ровно произносит Снейп, мельком глянув на нас с Гермионой. Кивком поприветствовав нас, он проходит к лестнице и скрывается на верхних этажах.

– Отдай ему контрольную работу, пускай проверит, как будет время, – роняет Гермиона, а я моментально поворачиваю к ней голову.

Девушка обводит подушечкой пальца контуры розы, вышитой на обивке подушки, и старательно игнорирует мой вопросительный взгляд. Только когда я отбираю подушку и прочищаю горло, пушистые ресницы вздрагивают. Её взгляд бегает по моему лицу, а свисающая с дивана нога начинает покачиваться из стороны в сторону – подруга тщательно подбирает слова. Я терпеливо жду, зачем-то вслушиваясь с нестройный звон кастрюль и бурление кипящей воды, тогда как внутри меня воцаряется мёртвая тишина.

Наконец Гермиона собирается с мыслями. Плавно подавшись вперёд, она берёт мою ладонь в свои руки и, поглаживая большим пальцем запястье, очень тихо произносит:

– Я уже говорила о роли профессора Снейпа в твоей жизни, но хочу добавить вот что: когда он рядом, ты меняешься.

– Интересно, в какую сторону? – спрашиваю не своим голосом, отчаянно пытаясь вести себя как можно более естественно.

Мои потуги не остаются незамеченными. Перевернув мою ладонь тыльной стороной вверх, Гермиона задумчиво разглядывает линии, как если бы что-то в них понимала. Её голова склонена так, что между нашими лбами не больше пяти дюймов, а это позволяет разговаривать на грани шёпота.

– Не знаю, замечают это Рон или Джинни, но ты как будто…становишься прежним. Почти таким, каким был до смерти родителей.

Она собирается с силами и осторожно смотрит на меня из-под чёлки, а я…

А я вообще не знаю, что сказать. Услышанное не становится громким открытием, но я пока что не готов обсуждать это с кем бы то ни было. В то же время не могу не согласиться с Гермионой, потому что она права: рядом со Снейпом я будто оказываюсь в другой реальности, где нет места боли, горю и смерти. С одной стороны, это прекрасно, но если взглянуть с другой, становится не на шутку страшно. Я боюсь, что однажды утону в этом человеке, полностью сняв с себя обязательства, и все его нравоучения пойдут прахом. Безусловно, иногда мне безумно недостаёт этого чувства, когда можно просто выдохнуть и забыть обо всех проблемах, зная, что о тебе позаботятся. Но ведь Снейп не моя нянька и никогда ею не был. Он не позволял мне расслабляться и уж тем более превращаться в тряпку. Он устраивал мне такие встряски, от которых сначала нервные клетки летели к чертям на барабан, а потом приходило осознание, что всё это только делало меня сильнее.

Действительно, что это я? Он никогда, никогда не давал мне спуска. Возможно, я когда-то смогу набраться храбрости и признаться в том, что до сих пор живу только благодаря ему одному.

– Эй, где ты сейчас?.. – шепчет Гермиона на грани слышимости, опуская голову на сгиб локтя, а я вяло шевелю плечами.

– Далеко, – виновато улыбаюсь одними уголками губ и добавляю, – может быть, ты права, и я действительно становлюсь другим.

– Если это так, я бесконечно счастлива за тебя.

Её красивые глаза отчего-то начинают блестеть – наверное, именно это толкает меня вперёд, чтобы обнять бесценную подругу. Она сдавленно и как-то рвано смеётся мне в плечо, а потом отстраняется и улыбается так, как умеет: открыто и очень искренне.

– Повторюсь, но спасибо тебе, – привстав на колене, целую подругу в макушку, потому что только сейчас до конца осознаю то, как мне повезло с Гермионой.

* * *

– Правильно писать «Centaurium Umbellatum Gilib», – замечает Снейп, скосив глаза в мой листок с контрольными вопросами.

– О, – озадаченно смотрю на ошибку и только потом исправляю её, – благодарю.

Я действительно пошёл к профессору, но не сразу: учтиво выждав полчаса, застал его за письменным столом с ворохом бумаг, на которых он периодически что-то писал. Удостоверившись, что не помешаю, я устроился с боковой части стола по левую руку Снейпа. Он согласился на просьбу проверить контрольную, впрочем, в последнем варианте очень точно угадал помощь Гермионы, поэтому добавил ещё несколько вопросов для проверки.

Сейчас я стучу карандашом по губам и корю себя за то, что умудрился перепутать буквы в латинском названии золототысячника зонтичного.

– Можно поинтересоваться, чем вы заняты?

Снейп продолжает что-то сравнивать на двух листах бумаги и, не отрываясь от своего занятия, медленно отвечает:

– Профессор Люпин привёз ведомости о прошедших экзаменах и общей успеваемости студентов по Защите от Тёмных Искусств. Мне необходимо со всем этим ознакомиться.

Понимающе мычу и больше не мешаю ему. Через некоторое время мысли плавно утекают в сторону Драко. Не в силах больше терпеть, вновь нарушаю тишину:

– Вы знаете, что Волдеморт решил обратить Драко Малфоя в Пожирателя?

Оскорблённый и вместе с тем осуждающий взгляд профессора говорит сам за себя.

– Действительно, о чём это я… – рассеянно замечаю, развожу руки в разные стороны и максимально прогибаюсь в спине, с удовольствием ощущая, как хрустит уставший позвоночник.

Отыскав чистый пергамент, Снейп начинает что-то очень быстро писать и бурчать себе под нос, отчего складывается впечатление, что он обращается не ко мне, а просто рассуждает вслух:

– Люциусу и Нарциссе удалось уговорить Тёмного Лорда повременить, а к тому моменту мы будем располагать достаточной материальной и информационной базой, чтобы победить его.

Мне очень хочется в это верить.

Отложив карандаш, оседаю на стуле, взгляд уходит сквозь противоположную стену в никуда, а в виске будто кто-то очень деликатно начинает ковырять тупым гвоздём.

Лёгкая головная боль сопровождает меня с самого утра, я в надежде списываю всё на вчерашний всплеск адреналина. К счастью, все страхи рассеиваются с наступлением утра, как только я узнаю, что Джинни в полном порядке.

Пальцы сами собой начинают щипать мочку уха, сознание усыпляется размеренным скрипом пера с периодическими паузами, когда Снейп окунает его кончик в баночку с чернилами. Сегодня я на удивление выспался, несмотря на волнительные сны.

Кстати о снах, а точнее о поцелуях.

Неужели каждый раз должно что-то случаться, чтобы профессор смог набраться смелости и…

Легко трясу головой и, что есть силы, провожу ладонью вниз по щеке.

Нет, «набраться смелости» – неправильное словосочетание. Здесь дело не в трусливости, а в чём-то другом. Неуверенность тоже отметается. Мама? Сколько можно, кажется, мы только вчера это обсуждали. Что тогда?

Пропускаю волосы сквозь пальцы и крепко зажмуриваю глаза, как вдруг Снейп окликает меня. Поднимаю веки и натыкаюсь на немой вопрос, возникший на поверхности суженых зрачков.

Мерлин, неужели я настолько громко думаю, что даже объект моего внимания, сейчас находящийся в более чем непосредственной близости, слышит это?

– Ничего особенного, просто голова болит, – бросаю первое, что идёт на ум, и тут же прикусываю язык, потому что Снейп моментально откладывает перо и хмурится.

– Давно?

– С утра, – пожимаю плечами, а профессор округляет глаза.

– И ты молчишь всё это время?

Не дождавшись ответа, он отодвигает стул так, чтобы ему было удобно наклониться к нижнему ящику в столе. Сбоку я не могу видеть, что он там делает, но тихий звон стекла всё разъясняет: сейчас меня будут поить очередным зельем.

Поморщившись в неприятном предвкушении, обнимаю себя за плечи, будто это может спасти меня, и смотрю на действия профессора поверх очков. Вот он осторожно откупоривает пробку, трансфигурирует одно из чистых перьев в стакан, наколдовывает воду и добавляет туда несколько капель зелья. Подвинув стакан ко мне с самым непреклонным видом, он возвращает флакон на место и внимательно следит за тем, чтобы я выпил всё до самого дна. Понаблюдав за мной несколько секунд, как будто у меня вот-вот могут вырасти рога в качестве побочного эффекта, Снейп терпеливо поджимает губы и возвращается к своим бумагам.

– Действие зелья начнётся минуты через три.

– Значит, придётся подождать, – поднимаю руки высоко над головой в попытке потянуться и замираю, когда слышу полную надежды реплику: «Слава Мерлину, если так».

Он боится, что Реддл вновь стучится в мой череп? Не отрицаю, я сам этого боюсь, но в то же время надеюсь на лучшее.

К счастью, в голове действительно разъяснивается, и боль отступает. Сказав это Снейпу, ловлю плавное покачивание головы и, не придумав ничего лучше, вновь принимаюсь за последний нерешённый вопрос.

Он меня не выгоняет – и на том спасибо.

Мне приходится внимательно перечитать несколько последних страниц параграфа, а когда я отвлекаюсь, чтобы дать глазам возможность отдохнуть, в поле зрения попадает небольшая папка для бумаг, которая сейчас лежит по правую руку Снейпа. Я не заметил, когда он успел её достать, и сейчас с интересом изучаю золотисто-зелёную кожаную обложку и серебряный герб на ней. Видимо, это ручная работа, и я более чем уверен, что герб – фамильный.

Профессор не замечает моего внимания. Подцепив пальцем уголок, он открывает папку и начинает ворошить исписанные листы пергамента. Видимо, предмет интереса находится не сразу – листов очень много – и вдруг я замечаю до боли знакомый обрывок пергамента, отличающийся по цвету и фактуре от остальных. Плавно покинув свой стул, я всеми силами стараюсь унять сердце, внезапно решившее, что в горле ему самое место. Напряжённо сжав челюсть, осторожно огибаю Снейпа и останавливаюсь за его правым плечом. Профессор не реагирует на мои перемещения, а я вглядываюсь в тот самый листок и с ужасом понимаю, что не ошибся.

Письмо, которое я адресовал Снейпу.

Господи, это – то самое письмо, за которое у меня даже сейчас начинают пылать щёки.

«Я не могу так больше. Умоляю Вас, вернитесь».

Два коротких предложения, кривое «Поттер» в нижнем правом углу. И всё.

Два несчастных предложения, которые вместили в себя больше, чем я сказал ему за всю пока что прожитую жизнь. Теперь это то, из-за чего я не могу найти себе места. То, что он хранит в своей папке по совершенно непонятным причинам. То, что, возможно, подтолкнуло его к тому, чтобы вернуться раньше назначенного срока.

Я уже говорил, Снейпу не нужны все те слова, что приходят мне на ум в той или иной ситуации, когда жизнь подводит нас максимально близко друг к другу. Дело не в моей неспособности складывать слова в красивые предложения, нет, дело вовсе не в этом. Они просто ему не нужны, он чётко дал это понять. Сантименты не достойны его внимания в той же степени, в какой мои извинения за что-либо. Просто потому что он такой человек.

И вдруг это письмо. Его можно расценить как очередную мою слабость, когда я не смог найти в себе силы не ныть и не жаловаться. Только я почему-то уверен, что он правильно истолковал его смысл, и от этого всё только хуже.

– Скажите, зачем оно вам?

– Ты о чём? – уточняет профессор, даже не оборачиваясь.

Пока я формулировал ответ, Снейп успел отыскать то, что ему нужно, и сейчас был занят заполнением листа успеваемости пятого курса на будущий семестр.

– Об этом, – опираюсь ладонью о спинку его стула и наклоняюсь вперёд в попытке дотянуться до письма. Из-за этого край клетчатой рубашки, которую я одел поверх футболки, скользит по плечу профессора и цепляется расстёгнутыми пуговицами за его рукав.

Сглатываю, стараясь не обращать внимания на то, что Снейп перестал писать, едва моя ладонь появилась в поле его зрения. Возможно, по невнимательности он не убрал перо от листа, в результате чего вместо последней буквы чьей-то фамилии образовалась маленькая клякса.

Я возвращаюсь на своё место, на ходу выравнивая дыхание, а профессор тут же комкает испорченный лист и отправляет его в корзину для бумаги.

– Так зачем? – терпеливо повторяю вопрос, стараясь, чтобы в интонации не было и намёка на волнение, разглаживаю слегка помявшееся письмо на столе и поднимаю вопросительный взгляд на Снейпа.

Со странным подозрением он смотрит на предмет разговора (точно такое же было на моём лице, когда я обнаружил письмо от тайного информатора в своей комнате), потом переключается на меня.

– Почему это волнует тебя?

Он говорит с таким видом, словно мой интерес совершенно не оправдан, затем быстро приподнимает брови и скрещивает руки на груди. Почему он всегда так делает, когда речь идёт о чём-то очень важном для нас обоих?..

Хочется огрызнуться, мол, «почему вы отвечаете вопросом на вопрос?», но я ни в коем случае не могу себе этого позволить.

– Я написал его, находясь в…крайне нестабильном состоянии, – старательно подбираю слова, разрывая зрительный контакт, и тоже не спешу отходить от стандарта своего поведения в подобных ситуациях. Разглядывание собственных ладоней вновь становится самым интересным занятием на свете. Интересно, Снейп тоже успел досконально изучить меня и знает, что так я пытаюсь скрыть волнение?

Как только эта мысль проносится в сознании, я моментально разъединяю пальцы рук и слишком резко вскидываю голову, чем зарабатываю глубокий снисходительный вздох профессора.

– Иногда необходимо давать выход собственным эмоциям, – он разводит руками в очевидном жесте, затем поднимается со стула и отходит к книжному стеллажу.

Нет-нет-нет, опять он уходит от разговора!

– Вы же учили меня сдерживать эмоции тогда, когда они не совсем уместны, – захожу наперёд и застываю между Снейпом и стеллажом, тем самым загородив интересующую его полку.

Я вижу, как недовольно трепещут крылья узкого носа, когда он пытается подвинуть меня, одновременно отчеканивая каждое слово:

– В этом всё и дело: необходимо знать, когда эмоции уместны, а когда – нет.

– Вы же, по всей видимости, считаете, что они вообще неуместны, – не сдаюсь и даже осмеливаюсь не подчиниться, крайне деликатно убирая его руку со своего плеча и не сдвигаясь ни на дюйм.

В самом деле, сколько можно? Он не желает разговаривать со мной на подобные щекотливые темы, но стоит мне сдаться, как весь его грозный настрой тает, словно лёд на солнце. Это, конечно, хорошо, но неужели мне каждый раз нужно переступать какую-то черту, а потом давить на жалость – всё ради того, чтобы он вновь соизволил уделить мне внимание? Да дело вовсе не в недостатке этого самого внимания или острой необходимости раз за разом оказываться в непосредственной близости, хотя очень трудно отрицать то, что мне это приятно. Всё намного сложнее.

Если перечислить моменты, когда он снисходил до проявления каких-либо чувств, все они делятся на две категории: либо когда мои жизнь и здоровье находятся в потенциальной опасности, либо когда ему становится жаль меня.

Ведь так оно и есть! Вчера я в очередной раз опустил руки в борьбе с его невозмутимостью – как следствие, он сам остановил меня и обнял. Когда я вытолкнул его из-под рушащейся крыши, он поцеловал меня, потому что нашим жизням угрожала опасность. Ни разу он не сделал ничего подобного, полагаясь только на собственные желания! Если раньше это не слишком сильно волновало меня, то теперь всё изменилось. Я едва не потерял его и не хочу, чтобы он просто жалел меня. Не знаю, какого отношения с его стороны заслуживаю, но это явно не жалость, потому что она хуже презрения.

Тем временем, Снейпа весьма удивляет моя настойчивость, потому что в данной ситуации это происходит впервые. Раньше я вешал голову и уходил, а Снейп решал, молча отпустить меня или смилостивиться, может, даже погладить по плечу и поцеловать в макушку.

С плечом и макушкой я, конечно, утрирую.

Он многозначительно хмыкает и прислоняется к стеллажу, тем самым загораживая путь к двери, как будто я могу сбежать.

– Откуда такое умозаключение? – тембр его голоса опускается до вкрадчивого, в нём есть такие волнующие нотки, что я едва удерживаю себя от того, чтобы не передёрнуть плечами от чувства, близкого к эстетическому удовольствию.

Делаю микроскопический шаг назад и прислоняюсь лопатками к ребру полки. Спрятав ладони за спиной, я вожу пальцами по корешкам книг, надеясь, что это сможет хоть немного отвлечь от незнакомого мне блеска в глазах напротив.

– Нетрудно собрать в общую картину несколько эпизодов, – применяю метод профессора не говорить то, что думаю, открытым текстом, и попадаю в точку.

Он ведёт подбородком, мол, «даже так?», и смотрит на ровный ряд книг чуть выше моей макушки, хоть и без малейшей заинтересованности. Ладони становятся влажными, когда он глубоко вдыхает и медленно произносит:

– Не всё есть правда, что мы видим.

– И как мне это расценивать? – с вызовом задираю голову и замираю в ожидании чуда.

Оно действительно происходит, потому что на лестнице раздаётся топот нескольких пар ног и голоса друзей, отчаянно зовущих меня по имени. Хочется громко выругаться, потому что ребята даже не догадываются о том, что только что разрушили один из самых важных моментов в моей жизни.

– Тебя ищут, – подмечает Снейп, кивая в сторону двери, а я понимаю, что на этом наш разговор окончен.

Да, нам помешали, но это вовсе не означает, что я отступлюсь.

Быстро сбегаю по лестнице и наблюдаю такую картину: близнецы во главе с отважным Роном пытаются попасть на собрание Ордена, а Молли старается им помешать.

– Но мам, ты не имеешь права не пускать нас на собрание!

Едва удерживаю себя от того, чтобы удивлённо присвистнуть: просторная кухня едва вмещает всех членов Ордена. Я вижу много незнакомых лиц, но меня моментально узнают. Смутившись от обилия внимания, приближаюсь к возмущённым друзьям.

– Что происходит?

Лицо Рона озаряет надежда. Вцепившись в мой рукав, он возбуждённо трясёт им и вновь обращается к непреклонной матери:

– Вспомни, мы были рядом с Гарри на том собрании в августе на площади Гриммо. Что изменилось?

Молли терпеливо сцепляет пальцы в замок и произносит намеренно мягким тоном:

– Пойми, Рональд, сейчас всё иначе…

Видимо, Рон соображает не так быстро, как его братья, потому что те вытягивают шеи и выдают хором:

– А вот и неправда!

Миссис Уизли упирает кулаки в бока, на её щеках выступает недовольный румянец. Решив, что добром это не кончится, захожу наперёд друзьям, символически отгораживая их от Молли, и, выставив ладони в примирительном жесте, аккуратно произношу:

– Миссис Уизли, послушайте, ребята правы. Они имеют такое же право присутствовать здесь, как любой из вас… – бросив короткий взгляд на членов Ордена, я как можно более натурально вздыхаю и добавляю. – Тем более, в их компании мне будет намного комфортнее.

Повесив голову, выглядываю исподлобья, абсолютно уверенный в жалостливости собственного взгляда, и с тихой радостью обнаруживаю, что мои действия увенчались успехом.

Смягчившись, Молли разводит руками и, со словами: «Раз тебе так будет лучше», пропускает нас к столу.

Почти сразу после этого появляется Снейп, в дом входят Дамблдор с Люпином, Молли отправляет на стол большой чайник с ароматным чаем. Директор занимает место во главе стола и, поприветствовав всех присутствующих, начинает собрание Ордена Феникса.

* * *

– Столько информации за раз, с ума можно сойти, – вздыхает Рон, растирая подушечками пальцев ноющие виски.

Друзья согласно кивают, я сдуваю горку снега с ограждения веранды и смотрю вглубь двора.

Два часа проходят быстро, голова набита новыми фактами до отказа. Все немного устали, поэтому Артур предлагает прерваться на обед, чтобы после него продолжить с новыми силами.

Лёгкая боль в затылочной части возвращается ко мне уже на первом часу собрания, отчего сознание начинает плыть. К счастью, в голове потихоньку разъяснивается благодаря свежему воздуху, жемчужно-серые облака скрывают небо и солнце, что только играет на руку: при ясной погоде снег ослепляет.

В общем и целом ситуация такова: по словам директора, «один из наших людей смог проникнуть в Отдел Тайн и раздобыть книгу, содержащую в себе информацию о магических корнях крупных городов мира», среди которых есть и Турин, но эта тема будет поднята во второй части собрания. В первой же всё внимание вертелось преимущественно вокруг моей персоны, что совсем не радовало. По просьбе Дамблдора я рассказал о таинственном письме, а Кингсли смог найти ответ на интересующий всех вопрос: как посланию удалось обойти все защитные чары и оказаться в моей комнате. Оказывается, очень давно волшебники английской разведки разработали заклинание, позволяющее сообщать секретную информацию посредством вот таких писем. Даже самая сильная защита им не преграда, но ещё интереснее то, что текст письма может прочесть лишь тот, кому адресовано послание. Посторонний человек увидит чистый лист. После прочтения письмо самоуничтожается, чтобы не оставить никаких следов. Загадка состоит в том, что наш информатор должен быть вхож в Министерство, потому что информация о подобных чарах находится в строжайшем секрете. Однако здесь Орден сталкивается с серьёзной проблемой: насколько известно, Пожиратели в последние месяцы надёжно оккупировали Министерство, они ведут очень тонкую и хитроумную игру, проникая только в те отделы, которые наиболее интересны Реддлу. Если вначале он взял под свой контроль Визенгамот, тем самым освободив подавляющую часть опасных преступников, то сейчас его интерес плавно переключился как раз на Отдел тайн. Именно там есть книги о магии древних городов и именно там хранится запись о пророчестве, с которого всё началось.

Реддл узнал о нём гораздо раньше моей семьи, но даже это знание не помогло ему правильно истолковать его. В силу своих амбиций он не смог отметить меня «как равного себе», не готов был поверить в то, что я «достаточно могущественен, чтобы победить Тёмного Лорда». Он услышал лишь то, что «ни один из них не может жить спокойно, пока жив другой». Да, его жизнь действительно лишилась покоя, он стал убивать каждого, кто подходил под описание, но не уделил должного внимания словам: «Не будет знать всей его силы». Да что там, я сам до сих пор мало верю в собственное могущество, но факт остаётся фактом: пророчество сбывается. Том выбрал меня, волшебника-полукровку, чудом обойдя чистокровного Невилла, но не смог убить с первого раза. Родители пали жертвами первого нападения, а я оказался вне досягаемости. Это только разозлило его – моя семья пришлась ему не по зубам. Одержимый, он проник в Министерство, в Отдел магического транспорта, чтобы контролировать Сеть летучего пороха, порталы и трансгрессионный центр, расставил сигнальные чары там, где я мог бы появиться.

Наконец, я попадаюсь в ловушку, но Реддла вновь ждёт неудача. Авада Кедавра летит в мою сторону, и я уже совсем не против смерти, но нет, судьба распоряжается иначе. Он «отмечает меня как равного себе» – шрам на лбу, однако на этом перемены не заканчиваются. Резкие перепады настроения, необоснованная злость, головные боли, связь сознаний – всё это далеко неспроста. Если поначалу меня это лишь пугало, то потом я начал задумываться о причинах. Что бы ни утверждал Дамблдор и как бы упорно ни молчал Снейп, я понимал, что изменился, и перемены эти пришли вместе со шрамом. Чем подавленнее я был, тем сильнее было это загадочное «что-то» внутри меня.

Апогей пришёлся на период пропажи Снейпа, а с его возвращением я даже не сразу смог сообразить, что более не чувствую присутствия чего-то инородного. Внезапно я осознал, что пока контролирую себя, свои эмоции и мысли, Зло внутри меня не может расправить крылья. Снейп всё время пытался донести это до меня, но понимание пришло всего неделю назад.

Когда я услышал от профессора историю о бессмертии, а сегодня Дамблдор рассказал о способе, какой избрал Реддл, всё мгновенно стало на свои места.

Познакомьтесь, друзья, я – Гарри Поттер, молодой волшебник, внутри которого живёт часть души заклятого врага, именуемая крестражем.

А ведь я чувствовал и догадывался, что что-то не так.

Каково делить тело и разум с тем, кто желает твоей смерти? Это не поддаётся никакому описанию. В одночасье жизнь перевернулась, оторвала от родителей, наградила осколком чужой, и без того истерзанной души и выплюнула в жестокую реальность, видимо, желая потешиться зрелищем.

Что я думаю по этому поводу? Честно, сам не знаю. Эта история с переменами внутри меня тянется так мучительно долго, а когда, наконец, я получаю ответ на множество вопросов, то ловлю себя на мысли, что не чувствую ровным счётом ничего. Возможно, дело в какой-то нереальной усталости, в неспособности ещё больше удивиться всё новым и новым печальным подробностям. В последнее время окружающий мир всё чаще окрашивается в мрачные тона, а у меня не хватает сил добавить ярких красок. С большой надеждой я жду возвращения в Хогвартс, пребывание в котором сможет хоть как-то отвлечь меня от невесёлых мыслей, если, конечно, грядущий семестр не будет таким же «радостным», как предыдущий.

И всё равно бесконечные сомнения терзают меня.

Может, я – вовсе никакой не Избранный, и пророчество не обо мне? Может, то, что мы имеем сейчас, – результат череды случайностей? Родители случайно выбрали Хранителем Питера Петтигрю, в день нападения я случайно пошёл провожать Уизли до станции метро, а когда вернулся, оказался пойман врасплох, Барти утащил меня на край обрыва, а Снейп и Сириус случайно успели подоспеть с помощью. Мама случайно отыскала в какой-то книге защитное заклинание, Авада Кедавра срикошетила от меня и угодила в ничего не подозревавшего Реддла, который не может умереть. В результате он случайно лишается телесной оболочки и отрывает ещё одну часть своей души, которая непостижимым образом находит приют внутри моего тела.

Пророчество неумолимо сбывается, и теперь один из нас просто обязан довести дело до конца, а именно – убить противника. Том – с целью уничтожить того, кто стоит на пути к его величию, а я…

У меня много причин. Смерть родителей, жизнь, круто свернувшая на опасный и не слишком радостный путь, в конечном счёте, собственная душа, которая вынуждена тесниться рядом с куском другой. Да, именно последнее имеет самое большое значение, потому что убийством Реддла я не воскрешу родителей и не перемотаю время назад. Возможно, я смогу залечить раны, кое-как поправить жизнь и вывести её на гладкий путь, вдохнуть полной грудью. Как бы я хотел больше не видеть своё лицо на первой полосе Ежедневного Пророка и не слышать своё имя, брошенное в спину презрительным или завистливым тоном. Я хочу отмыться от этой грязной и кровавой славы.

Наконец, освободить душу от чужого гнёта, закрыть доступ в собственный разум и потратить оставшиеся силы на то, чтобы тот, кто дороже всех ныне живущих, позволил быть рядом с собой потом, когда уже не будет возможности прикрываться опасными временами и тяжёлыми обстоятельствами.

Я до головокружения боюсь, что Реддл сможет отнять у меня Снейпа. Он едва не сделал это, и, возможно, именно тогда я понял, что мне не выйти победителем из войны, если Снейпа не станет. Но он жив, почти здоров, сейчас наверняка сидит рядом с Дамблдором и обсуждает последние новости из Министерства. А я отворачиваюсь от друзей, вдыхаю так, что начинает болеть грудь, и во все глаза смотрю на раскидистую яблоню, на чьих корявых ветвях висят ярко-красные плоды. Молли зачаровала дерево так, что оно плодоносит вплоть до конца зимы.

Глаза начинает резать от того, что я долго не моргаю. Мне необходимо успокоиться прежде, чем друзья успеют заметить это.

К счастью, когда Ремус зовёт нас обратно, внутри меня воцаряется полный штиль, и только один быстрый, но очень острый взгляд Снейпа приносит с собой неожиданный порыв ветра. Кивнув в знак того, что со мной всё в порядке, занимаю своё место в конце стола и, скрестив руки на груди, с любопытством наблюдаю за тем, как Перси приносит внушительных размеров фолиант. Многие начинают перешёптываться, Джинни с Гермионой немного подаются вперёд, а Рон трясёт коленом в нетерпении.

Дамблдор проводит ладонью по кожаной обложке, благодарит Перси и, обведя взглядом всех присутствующих, произносит:

– Настало время перейти к главному вопросу. Как всем известно, последние полгода Орден ходил вокруг да около основной проблемы. Боюсь, так бы и продолжалось, если бы не наш тайный информатор.

Стёкла очков-половинок вспыхивают в свете искусственных ламп, когда директор ведёт подбородком в мою сторону. Погладив пушистую бороду, он осторожно открывает фолиант, как будто он может кусаться, и, плавно переворачивая жёлтые пергаментные страницы, произносит проникновенным тоном, который потихоньку начинает зачаровывать:

– Во всём мире Турин считается магическим городом, и это действительно так. Прежде всего, это обусловлено его особым географическим положением в месте слияния двух рек – По и Дора-Рипария, которые олицетворяют собой Солнце и Луну. Примечательна и архитектура этого города, тут и там можно найти огромное количество символичных скульптур: драконы, львы, фантастические собаки и другие создания волшебного мира. Однако главная тайна Турина в том, что он стоит на перекрёстке различных энергетических каналов, опоясывающих всю планету, которым магглы-эзотерики так и не смогли найти объяснения.

Дамблдор делает паузу и, взмахнув палочкой, направляет фолиант в плавный полёт вдоль края стола, благодаря чему каждый может взглянуть на открытые страницы. Я ловлю себя на том, что практически не дышу, Фрэд и Джордж в интересе вытягивают шеи, а Рон даже привстаёт на месте в нетерпении, когда книга замирает возле Снейпа и Сириуса.

Дамблдор поднимается со стула, тем самым возвышаясь над остальными, опирается широко разведёнными ладонями о стол и, глядя на всех поверх очков, произносит немного громче обычного:

– Думаю, вы догадались, почему магглы зашли в тупик. Дело в том, что эти энергетические каналы – нити чёрной и белой магии. Как рассказывает книга, которую вы получите возможность изучить, в Турине сходятся два треугольника. Первый – треугольник Чёрной магии, чьи вершины находятся в таких городах, как Прага, Лион и Турин. Второй – треугольник Белой магии, его вершины расположены в Сан-Франциско, Лондоне и, соответственно, Турине.

Книга успевает подплыть к нашему краю стола и остановиться напротив девочек. Словно по сигналу, мы с Роном и близнецами облокачиваемся на стол, тем самым заграждая книге дальнейший путь.

На развороте изображена карта полушарий Земли, на которых золотой и чёрной линиями обозначены два треугольника, совершенно разные по размерам и конфигурации.

Я качаю головой от восхищения и изумления одновременно, друзья возвращаются в первоначальное положение, а книга продолжает свой плавный полёт.

Дамблдор выходит из-за стола и медленно проходит за спинками стульев, будто сопровождая неспешный полёт книги.

– Такое соседство накладывает отпечаток на город, в котором есть два начала: тёмное и светлое. Безусловно, они ведут постоянную борьбу: много веков здесь зверствовала инквизиция, велась непримиримая война между Католической церковью магглов и «смутьянами», как они называют нас. Несчётное количество волшебников погибло в стенах Турина, современный город фактически стоит на их костях. К счастью для нас, инквизиция ушла в историю, и магглы воспринимают её не более чем предания старины, но борьба тьмы и света продолжается до сих пор. Думаю, каждый из вас понимает, что выбор Тома Реддла неспроста пал именно на этот город. Наш тайный источник уверяет, что он спрятал там жизненно-важный для него предмет, и я с уверенностью могу утверждать, что это – ещё один осколок его души. Да, он не единожды разорвал её. Только отыскав их все, мы сможем уничтожить Волдеморта навсегда.

– Можно вопрос? – неуверенно подаю голос, тем самым привлекая к себе внимание.

Дождавшись утвердительного кивка директора, который успел сделать круг и вновь занять место во главе стола, я встаю со стула. Всё волнение будто концентрируется в кончиках пальцев, когда я останавливаюсь между Снейпом и Дамблдором.

– Если опираться на карту и полученные сведения, можно предположить, что Реддл спрятал крестражи именно в городах чёрного треугольника?

– Альбус говорил нам, что процесс разделения души очень опасен и относится к весьма тёмным сторонам магии, – откликается Ремус, который тоже приближается к книге. Отодвинув борта твидового пиджака, он опускает ладони на бёдра и добавляет, – поэтому версия Гарри может быть близка к реальности.

Перенеся вес тела на другую ногу, я обмениваюсь взволнованными взглядами с Ремусом, затем вскользь смотрю на макушку Снейпа и сидящего рядом с ним Сириуса. Такое соседство весьма удивительно, особенно если вспомнить недавнее непонимание между этими людьми, но сейчас они вполне мирно изучают карту.

Тем временем Дамблдор заключает:

– Я соглашусь с Гарри, потому что на данный момент предложенная им версия – самая реальная из всех возможных.

Боковым зрением замечаю, как Снейп отодвигает от себя книгу, предоставляя Сириусу возможность внимательнее изучить её. Обогнув профессора, я осторожно облокачиваюсь на стол и присоединяюсь к крёстному. Снейп скрещивает руки на груди и закидывает ногу на ногу, а я готов поспорить, что его лицо сейчас выражает полную уверенность в правдивости собственных слов, а манерно приподнятые брови не оставляют ни единых шансов возразить.

– Вернувшись в Лондон, Реддл убил своего отца и тем самым создал первый крестраж, после чего пропал на долгие годы. Вполне возможно, что он мог посетить указанные на карте города и спрятать там остальные части своей души. Думаю, Кингсли не составит труда связаться с местными отделами Министерства с целью зафиксировать крупные вспышки магии, которым, я более чем уверен, не было найдено аргументированного объяснения.

Кингсли соглашается, а Дамблдор трясёт пушистой бородой. Его лицо проясняется, между серебристых бровей больше нет глубокой морщины, взгляд небесно-голубых глаз сияет решительностью, а широкие шаги и движения рук сквозят уверенностью, которая, кажется, заряжает всех вокруг.

– Безусловно, подобный обряд, как любая сильная и, более того, тёмная магия, оставляет после себя яркие следы. Даже маггл, проходя мимо места, где был создан или спрятан крестраж, ощутит неземную, но вместе с тем отрицательную энергию, которая пронизывает всё вокруг. Так и создаются легенды о плохой ауре определённых мест, а в одном Турине таких мест предостаточно. Однако не будем спешить с выводами, пока Кингсли и остальные члены Ордена, вхожие в Министерство, не наведут справки. Как только мне будет что-либо известно, я извещу об этом остальных. Самое главное – это держать в строжайшем секрете все наши действия и не позволить общественности вновь всколыхнуться.

– Что с первым крестражем? Известно, что это за предмет? – подаёт голос Сириус, а Снейп отвечает ему:

– Ручная змея Тома. В момент убийства Реддла-старшего змея находилась в непосредственной близости, и Тёмный Лорд спрятал в ней часть своей души. С тех пор он не расстаётся с ней ни на одну секунду.

– Именно поэтому между её сознанием и моим существует прочная связь? – высказываю предположение и начинаю нервничать, потому что мой вопрос застаёт многих врасплох. Кто-то сконфуженно прочищает горло, директор рассеянно роется в карманах и смотрит в противоположную от меня сторону, через каменное выражение лица Снейпа не пробиться, а Ремус прижимает кулак к губам и взглядом просит у меня прощения.

Я вижу, как лица друзей и Сириуса вытягиваются в осознании, и буквально ощущаю, как щёлкают собственные мозги.

– Получается, Реддл возродился именно из этой части своей души? – громко уточняю и вновь обвожу всех взглядом. Затянувшаяся пауза начинает давить на сознание, потому что я отчётливо понимаю, что задел тему, которую Орден, очевидно, не был намерен обсуждать.

Впрочем, напряжённая тишина может сказать многое, но это не умаляет гадкое чувство, испоганившее всё настроение. Складывается впечатление, что меня вообще не воспринимают всерьёз.

Первым сдаётся Люпин. Он виновато опускает уголки губ, гладит меня по плечу и мягко произносит:

– Ты совершенно прав, Гарри. Лично я уже очень давно предполагал это, но, думаю, ты лучше других чувствовал перемены внутри себя и догадывался о причинах.

Я вяло киваю и быстро касаюсь пальцев профессора на моём плече.

– Раз между нашими сознаниями существует связь, то почему я «не вижу» другие крестражи?

– Объяснение может быть только одно, – раздаётся грубый голос Аластора Грюма, до этого не выражавшего заинтересованности всем происходящим.

Я видел его всего раз на первом собрании Ордена, но этого оказалось достаточно, чтобы составить о нём определённое впечатление. На первый взгляд Грюм может показаться весьма резким и чёрствым человеком, который, к тому же, страдает привычкой подозревать всех и вся, но при ближайшем рассмотрении это оказывается не совсем так. Да, с паранойей ничего не поделаешь – сказывается работа среди Мракоборцев – но в остальном Аластор представляет собой весьма рассудительного, осторожного и, вместе с тем, отважного человека, который сто раз проверит каждую новость, прежде чем верить ей.

Поэтому для меня не становится удивлением тот факт, что Грюм весьма предвзято отнёсся к полученному мной письму, но Дамблдор может уговорить даже такого человека, как Аластор.

Волшебник тяжело поднимается со стула, отчего тот надрывно скрипит, деревянной походкой обходит длинный торец стола и хлопает меня по плечу.

– Ты имел возможность подсматривать в щёлочку только благодаря тому, что крестраж Реддла заключён в живое существо. Раз такая штука не проходит с остальными, можно предположить, что…

– Что другие крестражи спрятаны в неодушевлённых предметах, – заканчиваю за мракоборца, а он уважительно качает головой и неслабо сжимает моё плечо.

Очередное подозрение не даёт покоя, какая-то важная деталь ускользает от понимания, поэтому я не слышу, что говорит вновь оживившийся Дамблдор, к тому же, это не столь важно: директор раздаёт поручения каждому члену Ордена.

Я ухожу вглубь кухни в попытке сконцентрироваться, сжимаю виски и даже зажмуриваюсь, отчаянно пытаясь поймать ускользающую мысль.

Первый крестраж – это змея. Если между нашими сознаниями была связь, это значит, что такая же связь есть между змеёй и Реддлом. Он возродился именно из той части души, которая была заключена в её теле. Я так подозреваю, что значительно легче восстановить телесную оболочку именно из того крестража, который спрятан не в неодушевлённом предмете, а в живом существе…

Если он намерено проникнул в моё сознание, при этом зная, что подобная связь может быть только между ним и другой частью его души, можно сделать вывод, что…

Качнувшись, я тяжело опираюсь на крышку фортепиано и распахиваю глаза.

Реддл знает, что внутри меня спрятан крестраж.

Именно поэтому он так стремился возродиться с помощью моей крови, потому что в противном случае часть его души фактически находится в руках заклятого врага.

Мерлин, ведь это же очевидно! Если мне не хватило сообразительности, то я глубоко сомневаюсь, что Дамблдор не понял этого сразу после проникновения Волдеморта в мой разум. Тогда почему он молчал всё это время?! Даже факт, что Снейп скрывал от меня подробности тёмного прошлого Реддла, не так страшен, как моё неведение сейчас. Память услужливо подсовывает слова мастера зелий о том, что директор сам у себя на уме, и чем дальше, тем отчётливее я понимаю, что совершенно не знаю настоящего Дамблдора. Он что, надеялся, что сможет скрывать от меня правду?.. По мне так это всё равно, что спрятать маленького акромантула в чемодане: он вырастет, ему станет тесно, и со временем он найдёт способ выбраться наружу.

Стремительно вернувшись к столу, сжимаю пальцы на спинке стула Сириуса и вклиниваюсь в разговор взрослых.

– Как нам удастся уничтожить крестраж внутри меня?

Будто сговорившись, все оборачиваются ко мне. Повисает такая звенящая тишина, и я понимаю: я попал в точку и додумался до того, что, возможно, мне вообще не хотели говорить до последнего.

В который раз за сегодняшний вечер вижу, как теряется директор: он хватается за полы мантии, взгляд бегает по моему лицу, а былое красноречие мгновенно подводит его. Люпин тяжело проводит ладонью по седеющим волосам и вообще выглядит так, будто старается попросить у меня прощения за поведение всех остальных. Сириус мрачнее тучи, в его взгляде читается такое же недовольство неведеньем, какое одолевает мою душу, но вот Снейп…

Он единственный смотрит не на меня, а на пустой стол перед собой, но есть в его опущенной голове, напряжённых плечах и хмуром лице что-то такое, отчего мне мгновенно становится дурно.

Дамблдор прочищает горло, я опускаю одну ладонь со спинки стула на плечо крёстного и едва нахожу в себе силы отвести тяжёлый взгляд от профессора зельеварения.

– Послушай меня, Гарри, – мягко начинает директор, а я ловлю себя на мысли, что не верю ни единому слову. – Мы пока что не знаем всех подробностей, информация о крестражах является лишь верхушкой айсберга. Могу сказать только то, что не стоит торопиться с выводами.

Одним словом, Дамблдор не сказал ничего.

Я сухо киваю в ответ, глядя на волнистые волосы Сириуса перед собой, и на этом собрание Ордена Феникса заканчивается. Все потихоньку расходятся, Кингсли обменивается с директором парой фраз, я же устало присаживаюсь на край стола между крёстным и Снейпом, начинаю грызть ногти. В моём положении весьма удобно изучать Снейпа, который немного отодвигает свой стул от стола, но явно не торопится его покидать. Наоборот, он настолько погружён в собственные раздумья, что даже не реагирует, когда я случайно задеваю носами кед его ногу. На улице один за другим раздаются хлопки аппарации, Молли суетится у плиты, видимо, пытаясь отвлечься от невесёлых мыслей. До слуха долетают обрывки фраз угрюмых друзей, когда я перевожу взгляд со Снейпа на Сириуса. Он поднимает голову к склонившемуся Ремусу и уверенно кивает в ответ на его слова. Затем Люпин подходит к Снейпу и что-то говорит ему. Мастер зелий ведёт подбородком, возвращаясь из мира мыслей в мир реальный, тоже согласно кивает и только сейчас замечает то, что я сижу на столе практически напротив него. Он встречает мой наверняка потухший взгляд, выдерживает долгий зрительный контакт, а потом переключается на вернувшегося Артура, который проводил остальных членов Орлена.

Что и говорить, радости от нового знания у меня мало.

Вскоре в кухне остаются только семья Уизли, Люпин, Сириус, Снейп, Гермиона и я. Все пересаживаются так, чтобы оказаться в непосредственной близости от собеседников, я занимаю стул директора рядом со Снейпом, благодаря чему значительная часть стола оказывается свободна.

– Итак, с Турином более-менее всё ясно, но остался неразрешён самый главный вопрос: кто такой наш информатор?

Ремус озвучивает самый волнующий вопрос. Сцепив пальцы в замок, он широко разводит локти и устремляет взгляд на невозмутимого Снейпа. Тот замечает внимание к своей персоне и кривит уголок рта в знак бессилия.

– Отнюдь, Ремус, я не представляю, кто бы это мог быть. Да, я знаю каждого Пожирателя Смерти практически всю свою жизнь, но то же самое они могут сказать обо мне.

Все понимают, что он имеет в виду.

– Может, это Беллатриса? – высказывает своё предположение Сириус, чем вызывает снисходительную ухмылку Снейпа. Он едва поворачивает голову в сторону крёстного и отвечает таким тоном, каким обычно разбивают последнюю надежду:

– Я понимаю твои мотивы, Блэк, но даже смерть любимого мужа не может заставить Беллу изменить своей преданности Тёмному Лорду.

По дёрнувшемуся лицу крёстного проходит мрачная тень, но он пересиливает себя и ничего не говорит, только сильнее хмурит брови.

Девочки растерянно смотрят на взрослых, ожидая от них хоть каких-то слов, но никто больше не спешит делиться своими соображениями.

Наконец, я выдаю:

– Как насчёт Малфоев? Их не было в день нападения на Нору, Драко не желает становиться Пожирателем, и родители солидарны с ним. Люциус работает в Министерстве и может получить доступ в Отдел Тайн. Всё сходится.

Ремус поджимает губы в сожалении и отвечает вместо Снейпа, который красноречиво поднимает глаза к потолку.

– Необязательно это могут быть именно Малфои. Казалось бы, все факты говорят в их пользу, но всё равно этого недостаточно. У нас была возможность убедиться, что факты – самая ненадёжная вещь.

Конечно же. Заклятие Фиделиус, Хранитель Тайны – что может быть безопаснее? И что в итоге?..

Терпеливо вздыхаю и озадаченно переглядываюсь с притихшими друзьями. Некоторое время проходит в молчании, пока Артур не вскидывает ладонь вверх, желая привлечь внимание:

– А Барти Крауч-младший? Одна его инициатива выведать секретную информацию за спиной Реддла может говорить о многом…

Он обводит взглядом всех присутствующих, а мы с ребятами в надежде поднимаем головы.

– Поверьте, Барти ещё тот проходимец, – отмахивается Снейп, – он частенько бунтовал, когда что-то было ему не по душе, но вряд ли его недовольство настолько велико, что он готов предать Реддла. В принципе, нынешнее положение вещей вполне его устраивает.

Очередное разочарование ухудшает и без того стремительно падающее настроение. Я внимательно смотрю на Ремуса, на лице которого отражается глубокий мыслительный процесс, как вдруг его брови сходятся в подозрении.

– Подождите, а почему мы ищем предателя именно среди Пожирателей Смерти?

Все хмурятся в непонимании, даже Молли отвлекается от приготовления ужина и оборачивается к Люпину, который взволнованно ставит локти на стол и разводит руками в знак очевидности следующих слов:

– Том Реддл – далеко не заурядная личность, и за годы своей жизни он мог завести большое количество друзей и немало врагов. Как говорят многие, «если у тебя нет врагов, это означает, что ты не имеешь собственного мнения». Не думаю, что Том относится к подобному числу. У него может быть достаточно недоброжелателей.

Рон и близнецы вешают головы, Гермиона горько выгибает уголки губ, и я прекрасно их понимаю: список возможных недоброжелателей может быть бесконечным.

Приподняв чёлку, я сжимаю виски пальцами одной руки и смотрю на Сириуса из-под импровизированного козырька, когда тот пожимает плечами, видимо, в ответ на собственные мысли, и уверенно заключает:

– Всё равно, кто бы то ни был, нам он однозначно не враг.

– Трудно не согласиться, – глухо откликается Снейп, который снисходит до того, чтобы бросить уважительный взгляд в сторону гордо распрямившегося крёстного. – Пока что информация достоверна и крайне точна. Тем не менее, мы не должны обольщаться. В конечном итоге, нам неизвестно, какую цель преследует наш информатор…

– Однако мы можем доверять ему…пока что, – настаивает Сириус, требовательно глядя на Снейпа, который с достоинством встречает его взгляд. Несколько мгновений они ведут невербальную борьбу, а я с трудом выпускаю воздух из лёгких. Дело в том, что Сириус не привык сдаваться, а Снейпу весьма сложно признать правоту моего крёстного.

Наконец выражение лица профессора смягчается. Он даже тихо хмыкает, видимо, сам удивлённый тем, что соглашается с Сириусом.

– Думаю, пока что можем.

Он более не смотрит на своего собеседника, который легко откидывается на спинку стула и, переведя взгляд на меня, играет бровями в победном жесте, а я ничего не могу поделать с ответной улыбкой.

На этой многообещающей ноте Люпин прощается с присутствующими, мне и друзьям говорит, что ждёт нас в Хогвартсе уже завтра вечером. Снейп вызывается проводить его до границы защитных чар, видимо, в желании обсудить сегодняшнее собрание, а Сириус приглашает меня прогуляться.

Мы накидываем куртки и выходим на улицу, пройдя по крыльцу, спускаемся по ступенькам, пересекаем двор и останавливаемся у небольшой деревянной беседки. Летом Молли частенько устраивает обеды и ужины на открытом воздухе. Сейчас беседка пустует, из мебели осталась лишь узкая скамейка, скромно примостившаяся к резному ограждению.

– Я долго думал о событиях последних месяцев и пришёл к кое-какому выводу.

Сириус осторожно, чтобы не поскользнуться, огибает небольшую лужу и останавливается возле той яблони, которую я рассматривал пару часов назад.

– К какому же? – откликаюсь с лёгким интересом в голосе и повторяю действия крёстного, всеми силами стараясь не упасть. После вчерашней бури снег превратился в твёрдую корку, поверх которой образовался весьма коварный водяной слой. Я по невнимательности вышел на улицу в кедах и теперь корю себя, моментально вспоминая бесконечные нравоучения мамы по этому поводу.

Сириус срывает спелое яблоко, отчего с дрогнувшей ветки срывается стая крупных капель. Едва успеваю среагировать, когда яблоко улетает в мою сторону, но ведь не зря же я – ловец сборной Гриффиндора по квиддичу. Пальцы уверенно сжимаются на гладких бочках, когда Сириус произносит то, что я меньше всего ожидал услышать:

– Я возвращаюсь на площадь Гриммо. Да, дом сильно пострадал после пожара и почти разрушен, на восстановление уйдёт много времени и сил, но…

Он говорит и говорит, вдохновлёно глядя на линию горизонта, а я смотрю на его тонкий аристократичный профиль, глупо моргаю и не могу поверить собственным ушам.

Сириус оборачивается, не дождавшись моего ответа, а я трясу головой и произношу в неверии:

– Ты же это несерьёзно?

Отхожу к беседке и на всякий случай прислоняюсь к деревянному столбику, когда Сириус нетерпеливо откидывает пряди волнистых волос от лица и разъясняет:

– Пойми, Гарри, я не могу находиться здесь, – видимо, моё лицо вытягивается в недоумении, раз Сириус морщится и, подавшись вперёд, опускает ладони на мои плечи. – Дело вовсе не в семье Уизли – они замечательные – а в том, что я устал прятаться. Как бы ни было хорошо в гостях, дома всё по-другому, а ты как никто другой должен это понимать.

Едва успеваю отвести полный боли взгляд от лица крёстного. Яблоко очень кстати оказывается в ладонях: я начинаю усердно протирать его до тех пор, пока костяшка указательного пальца Сириуса не задевает мой подбородок, заставляя поднять голову и заглянуть в глаза.

– Ты задумывался о том, что будет дальше? После того, как мы победим Волдеморта?

Замираю и растерянно хлопаю ресницами. Ведь действительно, я ни разу не думал об этом. Хм, вернее, почти не думал. Моё поведение воодушевляет крёстного, который обнимает меня за плечи одной рукой и ведёт вдоль дорожки, на которой тут и там виднеются небольшие лужи. Он продолжает говорить, а я просто слушаю его, буквально ощущая, как что-то, отдалённо похожее на надежду, медленно разгорается в моей груди:

– Лили и Джеймс так рано и внезапно ушли из жизни, более того, это произошло в стенах моего дома. Долгое время я даже думать о нём не мог…

– Как и я о доме в Годриковой Впадине, – тяжело вздыхаю и, борясь с колющим ощущением в носу, сжимаю пальцы Сириуса, покоящиеся на моём плече.

– Прекрасно тебя понимаю, – он крепче обнимает меня в знак поддержки, отчего моя щека почти прижимается к его груди. – Однако сейчас всё изменилось. Я не хочу отсиживаться в тени других людей. Я хочу бороться, помогать Ордену, тем более что долгое время после окончания Хогвартса вместе с твоим отцом работал мракоборцем.

До меня постепенно начинает доходить смысл, который Сириус постарался вложить в свои слова. Да, события августа значительно пошатнули состояние психики каждого из нас, страшно вспоминать, через что пришлось пройти лично мне. Как бы чудовищно это ни звучало, но мне приходится учиться жить по-новому, и Сириусу тоже. Если у друзей есть свои семьи, у Ремуса есть Тонкс и в скором времени появится ребёнок, то мы с Сириусом фактически остались одни в целом мире. Да, у меня ещё есть Снейп, своеобразный и порой невыносимый, но от этого не менее необходимый.

А крёстный действительно один. Поэтому мы двое обязаны поддерживать друг друга.

Обдумав всё это, я поворачиваю голову и смотрю на Сириуса снизу вверх, пока он ведёт меня неважно в каком направлении и думает о чём-то своём, характерно водя высокими скулами. Он действительно не из тех, кто прячется за чужими спинами. В этом мы с ним безумно похожи. Крёстный действительно хочет помочь, чтобы, прежде всего, доказать самому себе, что он может быть чем-то полезен.

– Знаешь, я пока не готов возвращаться в Годрикову Впадину, – выдыхаю, уже глядя себе под ноги, – это слишком тяжело. Однако я буду очень рад, если после всего у меня появится возможность ступить на порог твоего дома на площади Гриммо.

Сириус резко останавливается на одном месте, я не успеваю вовремя на это отреагировать и делаю несколько лишних шагов вперёд.

– То есть ты разделяешь моё решение? – тихо выговаривает он, когда я оборачиваюсь, и так странно смотрит на меня, отчего я не удерживаюсь и, прикусив нижнюю губу, быстро киваю несколько раз подряд.

Гладкая подошва кед скользит на снежном бугорке, когда я возвращаюсь и, что есть силы, обнимаю Сириуса за шею.

* * *

– Скажите, как он сейчас выглядит?

Снейп, видимо, хочет уточнить, кого я подразумеваю под местоимением «он», но, встретившись со мной взглядом, сразу понимает, о ком идёт речь.

– Как и всегда. Откуда такой вопрос?

Подбрасываю вверх яблоко, сорванное Сириусом, ловлю его на лету и вновь повторяю свои действия.

– Просто я думал, что он изменится после возрождения.

Профессор запахивает полы мантии и озадаченно хмыкает.

– Например?

Любопытный прищур немного смущает меня, отчего я становлюсь невнимательным и пропускаю яблоко, которое отскакивает от колена и плюхается в ближайшую лужу. Обескураженный собственной ошибкой, я прислоняюсь к ограждению беседки и с жалостью смотрю на утерянное яблоко.

– Не знаю… мертвенная бледность, нечеловеческие черты лица, красные глаза.

Замолкаю, осознав глупость только что сказанного, растерянно стучу пальцами по деревянному столбику.

Сириус ушёл в дом, а я остался на улице, желая ещё немного прогуляться перед ужином. Однако мне не суждено было побыть наедине с самим собой, потому что невдалеке я заметил Снейпа. Проводив Люпина, он как раз возвращался в дом, когда я окликнул его.

Короткий смешок со стороны профессора заставляет меня вскинуть голову и едва не ахнуть от изумления.

Подумать только, я рассмешил Снейпа.

Губы неумолимо растягиваются в улыбке от абсурдности собственных слов и одновременно от комизма ситуации. Кто бы мог подумать…

Нет, не то, что Снейп, оказывается, умеет смеяться. Конечно, он умеет, я не раз видел его в подобном расположении духа, преимущественно у нас дома в Годриковой Впадине. Мама обладала чудесным даром заряжать позитивной энергией всех вокруг.

Глубоко дышу и осторожно поглядываю на Снейпа из-под полуопущенных ресниц: того самого Снейпа, каким я помню его с детства. Да, он не отличается лёгкостью и гибкостью характера, как папа или Сириус, но за последние полгода он хмурился и мрачнел больше, чем за всё время, что мы знакомы. Я почти успел забыть, какой он настоящий, не обременённый тяжестью свалившихся проблем.

В какой-то момент сознание играет со мной злую шутку: внезапно начинает казаться, что нет никакого Волдеморта, родители живы, и все мы гостим на рождественских каникулах у семьи Уизли. Тёплое чувство на миг разливается в груди, но практически сразу затопляется ледяным океаном осознания того, что это не так.

Прогнав тоску неимоверными усилиями, с лёгкой полуулыбкой наблюдаю за тем, как Снейп подходит к яблоне, не замечая, что край мантии попадает в лужу, срывает одно из самых крупных яблок и с вызовом во взгляде резко бросает его в мою сторону.

Ловко ловлю яблоко, даже не двигаясь с места, и позволяю себе победно ухмыльнуться, чем зарабатываю снисходительный наклон тёмной головы.

Хорошее расположение духа не стремится покидать Снейпа, который с интересом разглядывает раскидистые ветви дерева, а я думаю о том, стоит ли попробовать возобновить утренний разговор.

Сомнение не даёт покоя. Я уже понял, что нам вряд ли удастся нормально поговорить на тему взаимоотношений. Можно даже и не стараться, потому что любая попытка докопаться до истины равносильна добровольному погребению. Я решился, попробовал и проиграл, но есть иной способ, который может сказать гораздо больше любых слов. Возможно, я только всё испорчу, но, как известно, смелость города берёт, тем более что моя смелость в последнее время приводит Снейпа в лёгкое замешательство.

Набрав полную грудь воздуха, с расстановкой произношу на выдохе, стараясь, чтобы слова прозвучали чётко, иначе у меня вряд ли хватит духа повторить:

– Могу я зайти к вам перед сном?

Понимаю, что моя просьба звучит подозрительно, но Снейп, кажется, не замечает в ней ничего предосудительного.

– Если это очень важно.

– Безусловно, – моментально откликаюсь, ощущая слабость, стремительно подступившую к коленям, но только крепче сжимаю челюсть и дожидаюсь согласного кивка профессора.

Немного расслабляюсь и, полностью сев на ограждение, начинаю перекатывать между ладоней новое яблоко. Не проходит минуты, как очередной вопрос срывается с кончика языка:

– Почему все отвергли кандидатуры Малфоев и Крауча на роль информатора?

– Потому что данное маловероятно.

Снейп коротко смотрит на меня, проверяя, удовлетворил ли его ответ мой интерес, но я недовольно хмурюсь. К счастью, профессор спокойно реагирует на это, только его грудь высоко поднимается от усталого вздоха. Обойдя большую лужу, он прислоняется к ограждению рядом со мной, а я перестаю болтать ногами.

– Беллатриса и Нарцисса во всём поддерживали Реддла, однако возвращение в Лондон сыграло свою роль в дальнейшем развитии событий: Цисса и Люциус обручились и родили наследника, Белла и Рудольфус тоже создали семью, правда, без продолжателей рода. Нельзя отрицать тот факт, что возвращение Тома с требованием подчиниться ему не стало радостной вестью, но поверь: Малфои слишком сильно ценят собственную безопасность, чтобы рисковать ею ради уничтожения Тёмного Лорда. Им проще сделать вид, что их всё устраивает, хотя некоторой своенравности у них не отнять.

Профессор делает паузу и зачем-то забирает яблоко из моих рук. Покрутив его за черенок, он наблюдает за игрой лучей предзакатного солнца на глянцевых бочках, а я задаю наводящий вопрос:

– Но как насчёт Драко? Вы же сами сказали, что желание Волдеморта сделать его Пожирателем Смерти испугало Нарциссу и Люциуса.

– Они трясутся над Драко и сдувают с него пыль, как любые нормальные родители. Возможно, Малфои жалеют о том, что когда-то давно присоединились к Реддлу, и теперь в случае с Драко не хотят допустить повторения истории.

В задумчивости прижимаю кулак к губам и отчаянно хмурюсь, потому что для общей картины недостаёт ещё одного фрагмента.

– Но зачем ему Драко? Ведь ему мало лет, он ещё не закончил Хогвартс, а это значит, что он не является полноценным магом.

Профессор даже немного отклоняется вбок, желая собственными глазами убедиться, что я говорю на полном серьёзе.

– В том-то и дело, что он всё ещё учится в Хогвартсе, а, значит, имеет непосредственный доступ к тебе, о котором другие Пожиратели и Реддл могут только мечтать!

Дыхание сбивается от чудовищного осознания, а Снейп укоризненно мычит и вкладывает яблоко в мою ладонь. Одним движением сомкнув мои безвольные пальцы, он не спешит убирать свою руку, отчего мой взгляд, будто намагниченный, моментально опускается вниз. Снейп же, напротив, с достоинством расправляет плечи и окидывает долгим взглядом ровную линию горизонта.

– Кандидатура Барти тоже не вариант. Ты встречался с ним один на один всего несколько раз, но, думаю, успел понять, что он за человек. Он как младший ребёнок в семье, желающий, чтобы всё самое лучшее доставалось ему, к тому же, не терпит тайн и несерьёзного отношения к себе. Это проявлялось ещё в школьные годы: в масштабах эгоцентризма и чувства собственной значимости он смело мог потягаться с Реддлом. Теперь же обстоятельства сложились так, что Барти оказывается на втором плане, хотя и входит в круг доверия Тёмного Лорда.

– Раз всё так, как вы говорите, неужели это не может составить убедительную основу для того, чтобы Барти предал Волдеморта? – в надежде смотрю на профиль профессора, но он остаётся непреклонен.

– К своему счастью, ты не бываешь на собраниях и не видишь, как Крауч ведёт себя, с какой страстью и нетерпением реагирует на далеко идущие планы Тёмного Лорда. Он – почти его правая рука. Возможно, именно этот факт немного умаляет чувство несправедливости, периодически одолевающее его.

Я отвожу плечи назад, сводя уставшие лопатки, Снейп убирает руку, и я понимаю, что на этом наш разговор окончен. Профессор подбирает полы мантии и извещает меня о том, что у него есть кое-какие дела, а я весьма вовремя спохватываюсь, потому что до сих пор не собрал чемодан.

Ведь завтра в обед мы отправляемся в Лондон. Нужно купить учебники, зайти в Гринготтс, а уже вечером Хогвартс-экспресс увезёт меня и моих друзей в замок.

Мы возвращаемся в дом как раз вовремя: Молли только-только закончила приготовление ужина. От запаха жареной курицы и специй едва не начинают течь слюни, причём не у меня одного: по всей видимости, Рон уже очень давно кружится возле плиты.

Подкравшись к другу, я резко хлопаю его по плечам и громко смеюсь, когда он подпрыгивает от неожиданности. Увидев, что это я, он, как и его братья, пользуется преимуществом в росте и силе: здоровая рука без проблем сгребает меня в охапку, а кулак другой шутливо толкает в бок. Отчаянно отмахиваясь, я, впрочем, заливисто смеюсь и ловлю взгляд Снейпа, который на мгновение отвлёкся от разговора с Артуром и не поленился снисходительно выгнуть брови при виде нашего ребячества.

– Ну что, Гарри, завтра возвращаемся в Хогвартс? – гаркает Рон прямо над моим ухом, наглым образом снимая очки и водружая их себе на нос. Вид у него при этом до безумия забавный, особенно когда он начинает весьма правдоподобно копировать мою манеру чесать лоб и ерошить волосы на макушке. Я смеюсь и пытаюсь отобрать оправу, но друг отскакивает от меня с внезапной проворностью и делает вид, что запрыгивает на воображаемую метлу и кружит на ней вокруг стола.

– Совсем скоро нас ждёт квиддич, и Гарри Поттер просто обязан завоевать для своего факультета кубок школы!

Я сгибаюсь пополам в новом приступе смеха, отстранённо понимая, что не смеялся так сильно уже очень давно. Прибежавшие на шум Фрэд с Джорджем секунду соображают, в чём дело, и я вовсе не удивляюсь, когда они присоединяются к брату и во всё горло начинают распевать гимн Хогвартса. Я уже даже не пытаюсь вернуть очки, потому что это бесполезно, подслеповато щурюсь на прыгающих друзей и одновременно удивляюсь отсутствию реакции у Молли. В сознание закрадывается мысль о том, что она уже привыкла к подобному «цирку».

Не сразу замечаю появление девочек, а когда прямо перед моим носом появляются очки, немного оторопело моргаю и только потом благодарю Джинни.

– Мои братья идиоты, не обращай на них внимания, – откликается она, впрочем, абсолютно беззлобно, а я возвращаю себе способность чётко видеть окружающий мир.

Гермиона интересуется, собрал ли я чемодан, а я обещаю, что займусь им сразу после ужина.

Я действительно выполняю своё обещание, напоследок ещё раз проверив, не забыл ли я что-нибудь важное. Поставив чемодан возле двери, смотрю на Хедвиг, которая устроилась возле распахнутой клетки.

– Готова к долгой дороге? – спрашиваю у птицы, а она громко ухает в ответ. Конечно, находиться в замке для Хедвиг – истинное счастье. Там она максимально приближена к естественной среде обитания, не ограничена в полётах и охоте. Очень жалко будет лишать её всего этого через полгода.

Словно почуяв запах свободы, сова хлопает расправленными крыльями, я опускаюсь на матрац кровати и, пристроив волшебную палочку на тумбочке, тепло улыбаюсь своей птице.

Время близится к ночи, и чем дальше, тем сильнее моё волнение. Я напросился к Снейпу, но до сих пор не смог придумать уважительной причины. Точнее сказать, причина есть, только вряд ли он её поймёт.

Подавшись вперёд, опираюсь локтями о широко разведённые колени и смотрю в тёмный угол комнаты. Мысли скачут в моей голове, как заведённые, но все звучат слишком неубедительно.

Потом я долго стою в душе под тёплыми струями воды и призываю на помощь всё своё воображение. Как оказалось, совершенно напрасно.

Так ничего не придумав, тяжело вздыхаю, насухо вытираюсь пушистым полотенцем и, одевшись, покидаю ванную комнату.

Мне открывают после первого стука. Одного взгляда на Снейпа, видимо, решившего, что я объясню причину своего визита прямо с порога, оказывается достаточно.

– Я-а-а… – тяну с крайне умным видом, а профессор мгновенно выгибает брови, побуждая к продолжению, чем добивает меня окончательно.

Так, поговорить нам не удастся, это я понял ещё в начале дня. Что там остаётся?..

В конечном итоге, я пришёл за кое-чем другим, а убить меня он всегда успеет.

Поэтому я решительно подталкиваю дверь локтём и с поразительной лёгкостью тянусь к ничего не подозревающему Снейпу. Сейчас разница в росте кажется просто чудовищной, мне даже приходится приподняться на носочках, но он вдруг обнимает меня за поясницу, увлекая вглубь комнаты, а другой рукой захлопывает дверь. В лицо внезапно ударяет жар, потому что такой реакции со стороны Снейпа я ожидал в самую последнюю очередь.

Если вообще ожидал.

Может, он просто не хочет, чтобы я светился в проёме открытой двери? Может быть и так, но нечто потустороннее уже движет моими руками: я пропускаю между пальцев пряди его волос, совсем как в том сне, и придвигаюсь ближе. Наклонив голову вперёд, упираюсь лбом в твёрдое плечо, опускаю ладонь вниз и касаюсь живота Снейпа там, где предположительно должен был остаться шрам.

Всё это происходит так быстро, одно движение вытекает из другого, совершенно не нуждаясь в консультации у мозга, поэтому следующий вопрос возникает сам собой:

– Почему магические раны не заживают до конца?

Я не вижу его лица, но по тому, как плавно и размеренно вздымается грудь и спокойно течёт речь, можно судить, что профессору вполне комфортно в таком положении, и даже мои пальцы, которые деликатно нащупывают неровную линию шрама, вовсе не смущают его.

Радуясь, что Снейп тоже не имеет возможности видеть моё лицо, расслабленно опускаю веки и слушаю его голос, звучащий непривычно близко, почти над самым ухом:

– Только некоторые магические раны. Во-первых, они оставляют после себя неизлечимые шрамы, а во-вторых, беспокоят своего обладателя периодическими болями на протяжении всей жизни. Любая колдомедицина здесь бессильна.

– Не думаю, что Реддл не знал об этом, – выдыхаю с досадой, а Снейп лишь хмыкает в знак того, что это не столь значительно.

Я вовсе с ним не согласен, но предпочитаю промолчать и просто насладиться бесконечным спокойствием и почти физическим теплом. Не сдвинувшись ни на дюйм, улыбаюсь одними уголками губ, когда кончики его волос скользят по шее и вызывают чувство щекотки. Мне интересно, что он делает, потому что плечо под моим лбом шевелится. Как только тёплое дыхание касается уха, ладонь, всё это время изучавшая шрам, самопроизвольно сжимает ткань его рубашки. Подобная реакция собственного организма вводит в лёгкое заблуждение, но мне не суждено додумать, потому что до подозрительно притупившегося слуха долетают отголоски собственного имени.

Открыв глаза, я хмурюсь и прислушиваюсь, гадая, не показалось ли. Однако слух не подводит, и Снейп действительно зовёт меня, очень тихо, на тонкой грани баритона и бархатного шёпота, и только от одного этого я начинаю дышать глубоко и не совсем ровно.

Как ему удаётся так воздействовать на меня?..

Собственный голос предпочитает не участвовать в процессе, поэтому я лишь вопросительно мычу и зажмуриваюсь, когда его ладони ложатся на мою шею поверх ворота клетчатой рубашки, а подушечки больших пальцев подталкивают подбородок вверх. Наши носы встречаются на краткий миг, но в итоге я прижимаюсь виском к его скуле, плохо понимая, почему сначала меня обдаёт невыносимым жаром, а в следующую секунду бросает в холод.

Никогда прежде я не был так близко. Нет, не так.

Никогда прежде он не позволял мне быть так близко.

Догадывался ли он, что я пришёл именно за этим? Мне всегда казалось, что он знает чуточку больше, чем я. Видит то, что сокрыто от моего взора. Делает свои собственные выводы и не спешит делиться ими со мной.

Честно, я уже не настаиваю. Не пытаюсь пробить брешь там, где возведена могучая каменная стена. Даже боюсь об этом думать, но, по-моему, я только что нашёл маленькую лазейку. Тем не менее, всё это безумно напоминает танец на канате, натянутом над пропастью, но и это не так страшно, как то, что я, кажется, хочу намертво прилипнуть к Снейпу.

– Ты расстроен, – заключает он, а я теряюсь. Потом профессор, видимо, понимает, что смутило меня, и уточняет. – Сегодняшнее собрание.

Я тяжело выдыхаю в знак того, что не желаю говорить на эту тему. Конечно же, я расстроен, ещё сильно разочарован: в Ордене, в Дамблдоре.

Снейп каким-то образом понимает и это, а я чувствую, как его ладонь скользит вниз по моей спине. Я бы счёл это за утешение, но ведь Снейп не из тех, кто утешает.

Балансируя на грани реальности и вязкого, как сироп, забытья, не спешу открывать глаза, когда отпускаю ткань рубашки и безошибочно нахожу маленькие пуговицы. Одна успевает выскользнуть из петли, когда мой висок внезапно теряет опору: Снейп отклоняется назад в вежливой, но настойчивой попытке остановить меня.

Всё же приходится поднять взгляд на напрягшегося профессора.

– Мне интересно взглянуть, – выдаю шёпотом, не отпуская расстёгнутую пуговицу, отстранённо понимая, что Снейп в очередной раз может не разделить моё любопытство.

Я должен увидеть его шрам своими глазами.

Вдруг резкий звон стекла, в тишине показавшийся раскатом грома, заставляет нас обоих вздрогнуть. Рефлекторно повернув голову в сторону источника шума, я с досадой смотрю на внезапно распахнувшееся окно. С языка едва не срывается недовольное: «Чёрт побери», когда Снейп отстраняется, из-за чего мне приходится отпустить край его рубашки. Залетевший ветер успевает сдуть листы пергамента со стола, а пока профессор закрывает окно и устраняет беспорядок магическим способом, я на ватных ногах достигаю книжного стеллажа и тяжело прислоняюсь к боковой стенке.

Разрушить такой момент…

Снейп оценивает результат трудов и оборачивается вокруг своей оси в поисках меня, пока наши взгляды не встречаются.

Не уверен, как он, а я абсолютно не знаю, что делать, но одно понимаю кристально ясно: моя решительность иссякла. Как оказалось, не очень-то много её у меня было. Если очередная порция успеет скопиться к лету, это будет очень даже быстро.

Только если он сам сейчас не предпримет хоть что-то, потому что я даже не представляю, как заставить себя оттолкнуться от лакированного дерева.

Как только эта мысль проносится в моей будто одурманенной голове, всё мгновенно становится на свои места.

Потому что прямо сейчас, в ближайшие секунды однозначно должно произойти что-то, что даст начало новому витку наших отношений.

Завязав первый узелок ещё в конце августа, когда я впервые поцеловал его ночью в стенах Хогвартса, я уступаю ему право завязать следующий, потому что нитка вот-вот закончится.

Смотрю на то, как Снейп подходит ко мне, на его сосредоточенное лицо. Он будто решает, как ему поступить, а я в паническом отчаянии не могу понять, чего именно хочу. Его ладони ложатся на мои щёки, а длинные пальцы приглаживают волосы на висках.

– Иди к себе, завтра рано вставать, – произносит он, а я никак не соображу: его голос действительно звучит так глухо или у меня опять проблемы со слухом?

Тёплые губы прижимаются к моему лбу на долгие-долгие секунды, в течение которых я отрывисто дышу в шею профессору. Когда он отклоняется, меня хватает только на сиплое: «Спокойной ночи». В который раз не решаюсь взглянуть на него, покидаю комнату и словно в каком-то жарком мареве бреду в сторону лестницы.

Обеспокоенное лицо Джинни является последним, что я ожидал увидеть.

– Гарри, что с тобой? Ты какой-то взбудораженный, – бегло произносит она, загораживая финишную прямую до комнаты.

– Неужели? – откликаюсь на автомате и дотрагиваюсь до висков, странным образом до сих пор ощущая прикосновения пальцев Снейпа.

Только сейчас я замечаю, что девушка стоит босиком на холодном деревянном полу, одетая в один лишь махровый халат, а по её плечам раскинулись пряди влажных волос. Когда она протягивает ко мне руку и касается лба, в нос ударяет приятный запах цитрусового мыла.

– Ты горишь, – комментирует она моё состояние и чешет подбородок в недоумении.

Я и предположить не мог, какой коварный подарок получу за десять минут до нового года.

Не контролируя и не понимая сам себя, я сгребаю ошарашенную Джинни в объятия и оттаскиваю от лестницы в сторону её комнаты. Упавший пояс от халата забивается под дверь, которую я, не глядя, толкаю плечом. Естественно, теперь она не поддаётся механическому воздействию, но свободная рука уже яростно взмахивает палочкой, и в следующий миг дверное полотно с треском захлопывается. Потом палочка успешно теряется на полу тёмной комнаты вместе с халатом Джинни, которая вздрагивает от контакта влажноватой кожи с прохладным воздухом и теряется настолько, что даже не отвечает на мой резкий поцелуй. Аккуратные ладони упираются мне в грудь, останавливая, красивые глаза распахиваются в немом вопросе.

Честно, Джинни, я не ведаю, что творю, но как объяснить это, не знаю. Поэтому я шумно выдыхаю, выпуская пар, и вновь тянусь к ней за более мягким поцелуем. На этот раз она отвечает, с энтузиазмом расстёгивая пуговицы на моих джинсах, а я глажу обнажённую спину и болезненно зажмуриваюсь, внезапно так ярко и остро понимая, что вместо округлых девичьих форм хочу почувствовать под своими ладонями слегка выпирающие линии рёбер на твёрдой мужской спине.

Сказать, что я изумил самого себя – это значит не сказать вообще ничего. Вы когда-нибудь сталкивались с тем, что не могли понять мотивов, которые толкнули вас на определённые действия? Если да, то нетрудно догадаться, в каком состоянии я пребывал утром первого января, сидя на кухне и лениво пережёвывая крекер. Проснулся я рано – Молли совсем недавно начала готовить завтрак. Она долго уговаривала меня немного потерпеть, но я уверил её, что вполне обойдусь чаем с вышеупомянутыми крекерами.

Сейчас, когда сырники тихонько шипят на раскалённой сковороде, я ненароком вдыхаю их аппетитный запах и немного сконфуженно кошусь на Молли.

Ощущение, будто находишься не в своей тарелке, посещает меня далеко не первый раз. Подобное было год назад, когда моя семья гостила у Уизли. Мы с Джинни как раз переживали период в отношениях, когда каждый из нас не мог спокойно вести себя в присутствии другого. Чертовка Джинни лишний раз пользовалась этим, то и дело провоцировала соскользнувшей бретелькой платья, либо ещё чем-то таким, от чего меня начинало выжигать изнутри. Зато на следующее утро после бурной ночи я едва находил в себе силы посмотреть в глаза ничего не подозревавшей Молли.

Сегодня я с ужасом понял: история повторяется и усугубляется тем фактом, что на этот раз мы с Джинни не состоим в романтических отношениях. Даже несмотря на то, что вчера она довольно-таки быстро отошла от шока и предвосхитила все ожидания, в порыве страсти едва не вырвав мои волосы, а под одной из ключиц оставив кровоподтёк…

Ножки стула с характерным скрежетом вычерчивают неровные дуги на полу, когда я резко встаю и, попросив у Молли прощения за шум, взбегаю вверх по лестнице. Только когда я оказываюсь на четвёртом этаже и попадаю на небольшой балкон, засыпанный свежим снегом, только тогда позволяю себе вздохнуть и провести ладонями по лицу.

Я дурак, каких свет не видел, а ведь всё из-за чего…

Лицо и шею мгновенно обжигает горячей волной, и даже резкий порыв ледяного ветра тут не причём.

Снейп. Северус, будь он неладен, Снейп.

Его руки, голос, тонкая ткань рубашки и мягкие кончики волос, теплота дыхания и тусклый блеск тёмных глаз – всё слилось в один дурман, который окутывает меня и не отпускает.

Я не ошибся: меня действительно затягивает в этого человека. Почему-то в воображении сразу возникает чёрная дыра и миры, безвозвратно тонущие в ней.

Не скажу, что пробуждение в чужой постели стало для меня изумлением. Правда, спросонья я не сразу смог сообразить, почему ко мне прижимается тихо дышащее обнажённое девичье тело, но уже через пару мгновений всё встало на свои места. Мы с Джинни переспали этой ночью.

Я и Джинни.

Даже сейчас, облокотившись на деревянное ограждение, я не могу понять, что на меня нашло прошлым вечером. Сначала собрание Ордена Феникса с тяжёлым грузом безрадостной информации, затем недомолвки Дамблдора, вызвавшие недоверие с моей стороны. Единственные радостные проблески – это новость Сириуса о возвращении на площадь Гриммо и то, что Снейп каким-то чудесным образом ответил на мои недвусмысленные действия. Потом, правда, он в своём репертуаре отправил меня спать, а я случайно столкнулся с Джинни. В мозгах что-то щёлкнуло, причём не на краю лестницы, а ещё в комнате Снейпа, когда его губы прижались к моему лбу. Мне весьма знакомо это чувство, когда, кажется, сейчас вспыхнешь огнём. Такое я ощущал лишь с Джинни вплоть до вчерашнего вечера.

Если бы не распахнувшееся окно, если бы сегодня не нужно было отправляться в Хогвартс…

От безумного количества «если бы…» начинает плыть перед глазами и мутнеть сознание. Я уже говорил, что наши отношения со Снейпом дошли до критической отметки, после которой единственно возможным может быть только резкий скачок – неважно, в каком направлении. Я надеялся, что это произойдёт вчера, но ошибся. Если честно, с таким человеком, как Снейп, вообще нельзя ничего предполагать: он в любом случае сделает так, как я того вообще не ожидал.

Хотя бы в одном это утро не становится исключением: Снейп проснулся раньше остальных и покинул Нору ни свет, ни заря, а это означает одно: теперь я смогу увидеть его только в Хогвартсе во время торжественного ужина в Большом Зале.

Из дома доносятся приглушённые голоса проснувшихся ребят, но я не спешу показываться им. Нет, я вовсе не избегаю их и уж точно не боюсь встретиться с Джинни, которая даже не проснулась, когда я выбирался из её объятий и собирал разбросанную на полу одежду. Просто я не знаю её отношение к тому, что произошло, а это может стать причиной некоторых проблем.

Пробыв на балконе ещё несколько минут, я возвращаюсь в тепло дома и отправляюсь прямиком в свою комнату. Вновь проверив чемодан, рюкзак и клетку с Хедвиг, я кое-как спускаю всё это на первый этаж, с печалью вспоминая о мастерстве Гермионы в левитирующих чарах.

Друзья приветствуют меня нестройным хором, Рон с набитым ртом изумляется тому, как рано я проснулся, Гермиона одобрительно качает головой при виде моих собранных вещей, а на губах Джинни начинает играть лёгкая, едва заметная улыбка, стоит нашим взглядам пересечься. Правда, в следующую секунду меня настораживают многозначительные ухмылки близнецов, одновременно подмигивающих мне. Неужели эти плуты всё видели?!

Пристроив чемодан и клетку возле входной двери, проверяю карманы куртки и думаю о том, что мне не о чем беспокоиться: от Фрэда и Джорджа вряд ли что-то утаишь, а Молли они в любом случае ничего не расскажут.

Через пятнадцать минут появляется Артур, призывающий всех поторопиться, уже через полчаса мы по очереди перешагиваем через каминную решётку, и стремительный вихрь летучего пороха уносит нас в Лондон.

Во мне всё буквально поёт от того, что я наконец-то получаю возможность свободно прогуляться по улицам магического Лондона, не боясь быть пойманным. Вряд ли Реддлу придёт в голову напасть на меня в толпе волшебников. Артур и Молли задерживаются в «Дырявом котле», а мы с друзьями спешим попасть в Косой Переулок. Рон тормозит уже возле первой лавки со сладостями, несмотря на возмущения девочек, и не успокаивается, пока не приобретает лакричных леденцов. Он делится лакомством, мы быстро запихиваем конфеты за щёки, пока те не начали кусаться, и разглядываем богато украшенные витрины. Почти в каждой есть забавные снеговики и танцующие ёлочки, тут и там падает волшебный снег, который не отличишь от настоящего. Вскоре близнецы утягивают Джинни в противоположную нашему пути сторону под предлогом «очень важного» дела, что совсем мне не нравится, но девушка, судя по всему, тоже плохо понимает, что они задумали. Только от братьев не так просто отделаться, поэтому она обещает разыскать нас, как только освободится.

Таким образом, мы остаёмся втроём. Непреклонная Гермиона первым делом заводит нас в магазин «Флориш и Блоттс» и не обращает ни малейшего внимания на периодические стенания Рона по поводу того, что «здесь слишком жарко и людно». Мне тоже становится душно, я распутываю шарф и расстёгиваю куртку, заглядываю в начало очереди, то и дело вытягивая шею. Здесь яблоку упасть негде: небольшой магазинчик забит до отказа студентами разных курсов, но первокурсники особенно шумные. Удобнее перехватив свёртки нового пергамента и несколько баночек с чернилами, я разглядываю щебечущих второкурсников Гриффиндора, отстранённо слушая бухтение Рона, как вдруг высокий мелодичный голос окликает меня. Встрепенувшись, оборачиваюсь вокруг своей оси в поисках того, кого заинтересовала моя персона, пока не встречаюсь взглядом с Малфоем. Он стоит на середине лестничного марша, ведущего на второй этаж магазина, и, судя по всему, не ожидал встретить меня здесь.

Извинившись перед друзьями, я проталкиваюсь через хвост очереди, взлетаю вверх по ступеням и жму узкую ладонь Слизеринца, при этом едва не уронив связку перьев.

— Я думал, что один такой недальнозоркий, — Драко кивает на свои покупки и качает головой, усмехаясь.

Широко улыбаюсь ему в ответ, отчего-то радуясь, что Малфой не находится в подавленном или депрессивном состоянии. Боковым зрением вижу, как Рон пялится на нас, пока Гермиона не тыкает его локтём в бок. Впрочем, Драко не замечает этого: он занят тем, что изучает моё лицо, при этом слегка сощурившись и водя сжатыми губами. Не успеваю я смутиться, как вдруг он выдаёт:

— Давай встретимся через час в «Дырявом Котле», посидим, поговорим, — он делает паузу и с достоинством встречает очередной недвусмысленный взгляд Рона. Тонкие пальцы начинают стучать по перилам, что привлекает моё внимание, – если, конечно, твои друзья не будут против этого.

Я повторяю жест Малфоя и тоже смотрю на хмурого друга, только уже с укором.

— Мои друзья мне не указ.

Уголки губ Драко вздрагивают в намёке на довольную улыбку. Сверкнув серыми глазами, он кивает в знак того, что его предложение в силе.

— Что он хотел? – не удерживается Рон, когда я возвращаюсь. Правда, в его интонации нет ни капли раздражения, разве что тон более резкий, чем обычно: видимо, Гермиона постаралась.

— Поговорить через час в «Дырявом Котле».

Друг несколько изумлённо переваривает мой ответ, а Гермиона провожает статную фигуру Малфоя проницательным взглядом и задумчиво произносит:

— Видимо, он не хочет откладывать разговор до приезда в Хогвартс.

Я присоединяюсь к Рону и выгибаю брови в непонимании, а подруга терпеливо поясняет:

— Он поделился с тобой своими переживаниями, но ты не успел ответить на его письмо. Драко наверняка хочет переговорить с тобой с глазу на глаз, потому что в многолюдном замке вы будете лишены этой возможности.

Тонкая бровь Гермионы требовательно взлетает вверх, я захлопываю рот, а Рон выпучивает глаза:

— Всё-то вы, девчонки, понимаете.

Наклоняю голову, делая вид, что рассматриваю шнурки на ботинках, а сам стараюсь скрыть улыбку при виде довольной Гермионы.

К счастью, очередь продвигается быстрее, чем раньше, и уже через десять минут мы выходим из магазина с бумажными пакетами наперевес. Я едва успеваю поднять голову, чтобы взглянуть на порхающие в воздухе снежинки, как кто-то налетает на меня сзади и начинает безжалостно лохматить волосы. Гермиона вскрикивает от неожиданности, а Рон низко гогочет, весело глядя на того, кто «атаковал» меня столь экстравагантным способом.

— Невилл, ты совсем сдурел? – вскрикиваю абсолютно беззлобно, хлопая высокого друга по спине, а он только смеётся в ответ и окидывает нас радостным взором.

— Прости, Гарри, просто я заметил вас, когда вы уже выходили из магазина.

Гермиона интересуется, как дела у Невилла, а Рон радостно машет кому-то за моей спиной, привлекая внимание. Обернувшись, я замечаю игроков сборной Гриффиндора по квиддичу, вдохновлено изучающих витрину лавки спортивного инвентаря, вдоль другой стороны улицы проплывает Полумна с пушистым созданием ярко-розового цвета на плече, а в сторону лавки сладостей спешит Чжоу Чанг со своими подругами. Все, кто узнают нас, широко улыбаются и кивают в знак приветствия, тем самым демонстрируя, что рады видеть знакомые лица. От этого на душе становится так легко, что настроение разом подскакивает до максимально-положительной отметки. Меньше всего я хотел, чтобы студенты продолжали презирать меня или, что ещё хуже, завидовать.

Пока Гермиона беседует с Невиллом, я любопытно озираюсь в поиске других знакомых лиц и замечаю Джинни, которая бежит в нашу сторону. Мантия и волосы девушки развеваются на ветру, нежный румянец играет на бледных щеках. Поравнявшись с нами, она наклоняется вниз, одновременно хватаясь за моё плечо в качестве опоры, и отдирает от подошвы туфель липкую розовую субстанцию.

— Мои братья – самые лучшие на свете, — поясняет она тоном, говорящим абсолютно об обратном, брезгливо выбрасывает жвачку в ближайшую урну, а я понимаю, что это – наверняка проделки близнецов в отместку за прерванный «цирк» вчера вечером.

Джинни распрямляется и, поправив растрепавшиеся пряди волос, утягивает Гермиону в сторону магазина мадам Малкин, щебеча что-то о том, «какие красивые мантии появились в новом году». Девочки скрываются за дверью магазина, я пару секунд раздумываю и решаю отправиться в Гринготтс, предварительно договорившись с ребятами встретиться на этом же месте через два часа: за это время я успею взять деньги и поговорить с Малфоем. Парни соглашаются, и мы расходимся.

* * *

— Так ты говоришь, что Барти Крауч выполнял приказы Тёмного Лорда под действием Империуса? Именно поэтому половина преступников, заключённых в Азкабан, оказалась на свободе? – я подаюсь вперёд и чуть ли не ложусь грудью на стол, а Малфой расслабленно откидывается на спинку стула и ведёт бровями.

— Если быть точнее, то его собственный сын, Барти Крауч-младший, использовал на нём непростительное заклятие в течение нескольких месяцев.

На моём лице застывает наверняка глуповатое выражение, но я ничего не могу с собой поделать.

— Должно быть, он очень сильный волшебник, раз подавлял волю отца на протяжении долгого времени.

Драко согласно мычит и что-то ищет во внутреннем кармане мантии. Найдя искомое, он не спешит извлекать это на свет, а предварительно оборачивается на бармена и посетителей – впрочем, без особой необходимости. Мы расположились в одном из дальних углов, время успело перевалить за обед, поэтому никому нет дела до того, чем заняты другие гости «Дырявого Котла».

Стрельнув глазами, Малфой кривит губы в предвкушающей ухмылке и извлекает из кармана небольшую флягу. Взгляд невольно зачаровывается при виде резных серебряных боков, инкрустированных, наверняка, настоящими изумрудами. Впрочем, очарование быстро сменяется настороженностью, когда Драко откручивает крышку, и его бледная ладонь тянется к моей кружке из-под сливочного пива. Я рефлекторно подвигаю её ближе к себе и незамедлительно зарабатываю укоризненный взгляд.

— Поттер, с твоей стороны крайне невежливо отказываться от коньяка многолетней выдержки.

Он требовательно склоняет голову, и я всё-таки сдаюсь, предварительно очистив кружки от остатков сливочного пива и трансфигурировав их в приземистые бокалы. Глядя на то, как они наполняются жидкостью янтарного цвета, нервно трясу коленом и спрашиваю, уже смутно догадываясь об ответе:

— Где ты это взял?

Малфой задирает рукава мантии, чтобы ему было удобнее наливать уже в свой бокал, и произносит заговорщическим тоном:

— Из коллекции отца. Он вряд ли заметит, что одна из его многочисленных бутылок слегка опустела.

Завинчивая крышку, он задирает подбородок и хитро улыбается мне, а я лишь качаю головой, внезапно так чётко повторив любимый жест Гермионы. Малфоя это явно не устраивает, потому что он легко хлопает меня по предплечью и даже подвигается немного ближе, шепча:

— Расслабься, Поттер. Не думаю, что ты не любишь нарушать правила, ведь так?

Глядя в непривычно-нахальные глаза, ловлю себя на мысли, что Драко прав.

Он оказывается прав дважды, потому что коньяк чудесен и не идёт ни в какое сравнение со сливочным пивом. Малфой быстро развеивает мои опасения насчёт появления на платформе девять и три четверти в состоянии опьянения тем, что имеет при себе два пузырька с отрезвляющим зельем. Подготовился, хитрец.

Таким образом, спустя тридцать минут и четыре дополнительных порции, я расслабляюсь на собственном стуле, рассеянно вожу бокалом по исцарапанной поверхности стола и пытаюсь сконцентрировать уплывающий взгляд на Малфое. В отличие от меня, на него алкоголь действует возбуждающе: он расправляет плечи, хотя сидеть ровнее, кажется, физически невозможно, в жестах привычная манерность и неторопливость уступают место лёгкой нетерпеливости и резкости, на высоких скулах выступает бледно-розовый румянец, а голос звучит громче, особенно когда Драко начинает выражать недовольство нынешним положением вещей в семье. Он говорит во весь голос, а я догадываюсь незаметно взмахнуть палочкой под столом. Теперь звукоизоляционные чары окутывают наш стол, и я могу полностью погрузиться в быструю речь Малфоя.

— Мы когда узнали, что именно готовит мне Реддл, чуть с ума не сошли. Мама не выходила к ужину в течение трёх дней, а отец постоянно пропадал в своём кабинете в компании незатухающего камина и бокала виски. Я же целыми днями напролёт ходил по дому, либо гулял в саду, когда Пожиратели собирались у нас.

— Должно быть, это ужасно… — медленно выговариваю, самостоятельно подливая себе коньяка.

Малфой сокрушённо качает головой, отчего длинная чёлка выскальзывает из-за уха и падает на полуопущенные веки. Он смотрит на стенки своего бокала, а я смотрю на Драко, грызя ногти и сопереживая как никогда раньше.

— В конце концов, родители решили, что не позволят этому свершиться.

Светлые ресницы вздрагивают, и мне приходится столкнуться с неожиданно проникновенным взором. Всё во мне замирает, когда Драко резко отставляет свой недопитый коньяк, облокачивается на стол и, подавшись ко мне, шепчет:

— Я не хочу становиться Пожирателем Смерти, понимаешь? Не хочу носить эту отвратительную метку, не хочу делать вид, что служу и повинуюсь Реддлу, тогда как всеми фибрами своей души желаю ему скорейшей смерти.

Он поджимает губы, отчего те бледнеют, шумно дышит, явно колеблясь, а потом вдруг вцепляется в кисть моей руки, продолжая шептать и прожигать меня своим взглядом:

— Я не смогу признаться в этом своим лучшим друзьям-однокурсникам. Дело не в том, что они не поймут, хотя это тоже имеет значение, а в том, что мне просто недопустимо по статусу и положению в обществе вести себя подобным образом: ныть и жаловаться.

— Видимо, моё положение в обществе не столь высоко, раз ты делишься всем этим со мной, — выдаю прежде, чем успеваю подумать, всему виной алкоголь, а Малфой моментально реагирует на это, отпуская мою руку и отчаянно хмурясь.

— Если ты действительно так считаешь… — начинает он с угрозой в голосе, а я спешу исправиться, отрицательно мотая головой и взглядом побуждая его закончить свою мысль.

Малфой взбудоражен, не знаю, что тому больше виной – коньяк или сила переживаний – но он разливает остатки спиртного по бокалам, нечаянно проронив несколько капель, и продолжает низким голосом:

— Я странным образом доверяю тебе, Поттер. Хотя бы потому, что ты явно не желаешь Реддлу здоровья и долгих лет жизни.

Невесело усмехаюсь и подпираю щёку кулаком, когда Драко возвращает себе былое спокойствие, лишь слегка подёрнутое волнением, которое читается на дне расширенных зрачков и в кончиках беспокойных пальцев.

— Если что, помни: мы с тобой в одной связке, — уверенно заявляет он и дожидается моего согласного кивка.

Мы допиваем остатки роскоши на дне бокалов, после чего Малфой даёт мне миниатюрный флакон с зельем и прощается – впрочем, ненадолго: уже вечером мы вновь увидимся за праздничным ужином.

Я покидаю «Дырявый Котёл», кутаюсь в мантию и долго смотрю вслед высокому Малфою, который спускается вниз по Косому Переулку и на повороте встречается со своими друзьями. Как бы я ни щурился, с такого расстояния трудно разглядеть их лица, поэтому я сжимаю в кармане флакон с зельем и смотрю на круглые уличные часы. Судя по времени, у меня есть ещё полчаса до встречи с Роном и Невиллом.

Вздохнув, не придумываю ничего лучше, как просто прогуляться вдоль разноцветных витрин. Слух зачаровывается гомоном множества голосов проходящих мимо волшебников и скрипом снега под их сапогами, а из головы не идут слова Малфоя. Более чем очевидно, что его родители тоже не хотят служить Реддлу, но могут ли они быть теми, кто прислал мне письмо? То, что в подписи нет буквы «М», ещё ни о чём не говорит – было бы очень опрометчиво со стороны информатора писать заглавную букву своей фамилии.

Не замечаю, как останавливаюсь посреди дороги. Проходящие мимо волшебники огибают меня, но я ничего не вижу, потому что перед внутренним взором возникают буквы подписи, а в мыслях проносятся имена известных мне волшебников.

H.I.R.D.

«Нарцисса» и «Люциус» не подходят. Возможно, «Драко»? Но что тогда означают ещё три буквы? Может, это и не имя вовсе, а какой-нибудь псевдоним?

Кто же это?

В очередной раз признаю своё бессилие. Тот, кто написал письмо, ясно дал понять, что мне не удастся вычислить его личность. Возможно, он специально так сказал. С другой стороны, стоит указать человеку, что ему что-то нельзя или он что-то не сможет, он тут же бросится доказывать противоположное. Может, на это и было рассчитано столь категоричное заявление?

В любом случае, этот человек прав: я вряд ли смогу догадаться, кто он.

Мимолётно улыбнувшись знакомому загонщику из команды Рейвенкло, иду в сторону книжного магазина и вспоминаю вчерашнее собрание. Гадкое чувство намертво прилипает к изнаночной стороне груди, вызывая отвращение: всё из-за Дамблдора. Всю свою жизнь я полагал, что он – добрый волшебник, точно такой, каких изображают в детских книжках. Оказывается, я глубоко заблуждался. Ведь если копнуть глубже, то первый удар по образу директора, сложившемуся в моей голове, пришёлся ещё в августе, когда раскрылось предательство Петтигрю, и моя семья оказалась незащищённой. Всего каких-то несколько часов, но этого оказалось достаточно, чтобы Питер посвятил Реддла в тайну, и тот смог напасть на дом. Что стоило Дамблдору перенастроить чары? Не думаю, что Снейп, Люпин, Кингсли и остальные не справились бы с нападением на Хогсмид, которое было подстроено. Директор вполне мог остаться, сделать Хранителем Сириуса, и, возможно, мы смогли бы избежать кровавой драмы.

Ещё я за каким-то дьяволом послушался родителей и пошёл провожать друзей до метро. Что, если мама с папой специально выдворили меня, чтобы отгородить от опасности?..

Тяжело выдохнув, прячу подбородок в складках шарфа и замедляю шаг, потому что витрина «Блориш и Плоттс» уже появилась в поле зрения, но друзей возле неё ещё нет. Взгляд притягивают разноцветные мигающие лампочки и игрушки, развешенные под выступами черепичных крыш, я даже останавливаюсь и запрокидываю голову, чтобы рассмотреть пузатого Санту, который тут же начинает хохотать и хвататься за живот. Коньяк приятно греет изнутри, слегка притупляя восприятие и замасливая взор, но сейчас это не так важно.

Чёртов Петтигрю. Мерзкий предатель, на чьей шее я мечтаю сжать пальцы.

Кстати…

Блестящая идея зажигается в голове и начинает мигать не хуже новогодних гирлянд. Правда, то, что я придумал, весьма опасно и наверняка созрело под действием алкоголя, который, как правило, срывает все тормоза и размывает границу между здравым смыслом и авантюризмом, но мне не впервой рисковать. Бросив ещё один быстрый взгляд в сторону книжного магазина, я напряжённо поглядываю на волшебников, которые прогуливаются вдоль витрин. Сейчас улица не столь людная, как несколько часов назад, поэтому я скрываюсь в ближайшем переулке, не боясь быть узнанным, и наколдовываю телесного Патронуса. Призрачный олень качает высокими рогами и скрывается в узких переулках, я провожаю его беспокойным взглядом и, решив, что отступать поздно, принимаю зелье Малфоя, сжимаю палочку в кармане мантии и уверенно направляюсь в сторону Лютного Переулка.

* * *

Надвинув капюшон на лицо, я прислоняюсь плечом к кирпичной стене магазина магических артефактов и стараюсь не привлекать к себе внимание. Впрочем, редкие прохожие не выражают заинтересованности моей невысокой фигурой, благодаря чему я могу немного расслабиться. Благодаря зелью алкогольный дурман выветривается практически мгновенно, высокий градус более не греет изнутри, и теперь холодный ветер заставляет передёрнуть плечами, стоит ему забраться в широкие рукава мантии.

Бросаю обеспокоенный взгляд на старинные медные часы, которые висят над входом в магазин. Металл местами позеленел от старости и осадков, а витая окантовка притягивает взгляд. Друзья наверняка уже разыскивают меня, но я надеюсь на то, что долго здесь не задержусь. Возможно, из-за подобных размышлений я упускаю момент, когда в мой бок упирается кончик волшебной палочки, а знакомый голос раздаётся возле самого уха:

— Я весьма впечатлён твоей смелостью, — через ткань капюшона я не могу почувствовать дыхание Барти, но по тому, как моё плечо прижимается к его груди, можно судить, что он стоит довольно-таки близко.

Плавно повернув голову, делаю над собой усилие и встречаю взгляд светлых глаз, в которых сейчас нет ничего, кроме чистейшего любопытства, приправленного каплей привычного лукавства.

Коротко кивнув, делаю знак Пожирателю, чтобы он следовал за мной и, не глядя больше в его сторону, сворачиваю в ближайший безлюдный переулок. Точнее, переулком это не место не назовёшь – скорее это проход небольшой ширины между глухими стенами трёхэтажных домов, в конце которого виднеется выход на оживлённую улицу.

Пройдя немного вперёд, прислоняюсь спиной к стене и наблюдаю за тем, как Барти степенно догонят меня и останавливается напротив. Волшебной палочки не видно, будто её не было и мне всего лишь померещилось её прикосновение.

— Итак? – тянет он, скрещивая руки на груди, а я прочищаю горло и верчу головой. Только убедившись, что никто нас не услышит, останавливаю открытый взгляд на слегка скучающем лице Барти и уверенно произношу:

— Я скажу тебе, как смог избежать смерти, только если ты расскажешь кое-что взамен.

В острых чертах лица напротив не остаётся и следа от скуки. До этого суженые глаза распахиваются, бледные пальцы сжимают локти, отчего на узких рукавах кожаного плаща образуются складки.

— Даже не представляю, о чём мы можем разговаривать, — Крауч весьма правдоподобно воспроизводит фразу, сказанную мною в вечер нападения на Нору, и кривит уголок рта, но это не умаляет разгоревшегося любопытства на дне расширенных зрачков.

Мне удаётся проигнорировать выпад в свою сторону – очевидно, подобное поведение является неотъемлемой частью Барти – и продолжить:

— Меня интересует местоположение Питера Петтигрю.

Пару секунд ничего не происходит – Пожиратель прикидывает, зачем мне подобная информация, – в течение которых до моего слуха успевает долететь отдалённый скрип снега под каблуками волшебников. Правда, в следующий миг все звуки резко приглушаются, потому что Барти, легко качнувшись, опирается ладонями на стену по обе стороны от моих плеч. Он выше меня на полголовы, из-за чего ему приходится слегка согнуться, но при этом не потерять своего достоинства, а ястребиный изгиб бровей и устрашающего вида ухмылка довершают общую картину. Не знаю, каким чудом мне удаётся держать себя в руках, разве что колючий ком периодически сдавливает горло, а пальцы, сжавшиеся на палочке в кармане мантии, немного подрагивают.

— Я понял, куда ты клонишь, Поттер. Питер Петтигрю, так называемый «друг семьи», который сдал твоих драгоценных родителей. Неужели решил отомстить?

Его голос сквозит абсолютной уверенностью в том, что на последнее – на месть – я не способен. Чувствую, как от раздражения начинает дёргаться мускул на лице, а ладони буквально пылают от желания врезать по птичьему носу, который Барти надменно задирает вверх, но здравый смысл всё-таки одерживает вверх.

Если я попробую хотя бы пальцем пошевелить, велика вероятность того, что от меня и мокрого места не останется. Нет, смерть в Лютном Переулке сегодня не входит в мои планы.

— Верно мыслишь, но мне показалось, или тебе крайне важно получить ответ на свой вопрос? – произношу с нажимом в пределах разумного и решаюсь немного податься вперёд, чтобы бесстрашно заглянуть в посерьёзневшее лицо Пожирателя.

Он водит сжатыми губами, колеблясь, и немного расслабляется. Впрочем, это опять-таки не больше, чем обман зрения: я отчётливо вижу, как напряжены его плечи, чтобы в случае чего молниеносно отреагировать на любой мой выпад.

— Твоя взяла, малыш Поттер, — сладко тянет он, зачем-то снимая с меня капюшон. Взгляд слишком медленно скользит по моему лицу, маленький рот приоткрывается, демонстрируя кончик языка, который скользит по ровной линии нижних зубов.

Желудок делает сальто, а дыхание становится поверхностным, потому что я мигом вспоминаю эпизоды, когда мы были с Барти один на один. Его вкрадчивый голос, оценивающий взгляд, слова о том, что «я – симпатичный, и как жаль убивать такую красоту», цепкие пальцы на затылке и обжигающее дыхание на шее, когда единственный путь от всего этого крылся в глубокой бездне океана за спиной.

С самой первой секунды я вызвал в нём нездоровый интерес. Такой же нездоровый, какой я испытываю к Снейпу, начиная с сегодняшнего утра. Мерлин, мне буквально «везёт» на Пожирателей Смерти.

— Я жду, — напоминает о себе Барти, а я едва не передёргиваю плечами, потому что в прикосновении холодных пальцев к шее чувствуется явная угроза. Он опускает вторую руку, отчего из рукава незамедлительно выскальзывает волшебная палочка, чей кончик утыкается мне в грудь.

Барти – последний, с кем нужно спорить, поэтому я выдаю информацию о древней магии и защите от матери, постаравшись уместить её в двух предложениях.

Его взлохмаченная голова удовлетворённо покачивается, давление пальцев ослабевает, и я в ужасе понимаю, что они опускаются ниже, под ворот мантии и спортивной куртки, обжигают своим холодом ключицы. Все мышцы разом каменеют, губы приоткрываются, потому что дышать через нос получается слишком громко и физически невыполнимо. Однако я не могу ничего предпринять, потому что любое неверное действие или слово – и он исчезнет, так и не сказав ничего о Петтигрю.

Впрочем, я практически зря паникую: Барти не собирается посягать на меня или, по крайне мере, успешно скрывает это, хотя его волшебная палочка никуда не делась. Слегка безумный взгляд фокусируется на моих губах, отчего дышать становится ещё труднее, вкрадчивый голос окутывает своими обманчиво-тонкими сетями.

— Петтигрю – крыса не только по своей анимагической природе. Это его природная сущность, от которой меня откровенно воротит, поэтому, как всякая крыса, он прячет свой мерзкий нос в уютной и надёжной норе на окраине Лондона. Об этом месте не знает практически никто, поэтому твой визит может стать для Питера большой, но вполне закономерной неожиданностью.

Он называет адрес, я проговариваю его мысленно несколько раз, чтобы лучше запомнить, и не знаю, что делать дальше. Каждый выполнил своё обещание, но сказать спасибо Пожирателю Смерти, а уж тем более – Барти Краучу, язык не поворачивается. Вряд ли он вообще знаком с такой вещью, как благодарность.

Поэтому я не придумываю ничего лучше, чем в очередной раз прочистить горло, тем самым стараясь скрыть свою растерянность. Хотя очень сложно пытаться вести себя естественно, когда тебя зажали между стеной и потенциально смертельной угрозой в лице Пожирателя Смерти, но я попробую.

— Что ж, наше содействие принесло некоторые плоды…

Вновь замолкаю и не замечаю, как начинаю нервно кусать нижнюю губу, потому что Барти явно не собирается отодвигаться. С лёгким страхом встречаю его осмысленный, даже серьёзный взгляд и с трудом разжимаю кулаки, когда ладонь Пожирателя выскальзывает из-за ворота моей мантии.

Только я рано обрадовался.

— Ты даже не представляешь, какие ещё плоды оно может принести, — вибрирующий голос проникает под кору головного мозга, когда Барти, кристально ясно осознавая мою беспомощность, наклоняется совсем близко и жарко шепчет в левое ухо. Он убирает волшебную палочку, острое колено настойчиво вклинивается между моих ног, а пальцы свободной руки многообещающе проводят вверх по бедру.

Осознание, страх, даже неуместное, иррациональное смущение смешиваются в один безумный коктейль и ударяют по сознанию, которое с позором снимает с себя все обязательства. Поэтому я цепенею, когда понимаю, что слабею от ощущения чужого дыхания на оголённой шее. Мерлин, нет, этого просто не может быть.

Видимо, именно в эту секунду активизируются экстренные запасы энергии, которые бурным потоком устремляются в безвольные руки, и вот я уже упираюсь ладонями в узкую грудь Барти и настойчиво отодвигаю его от себя. Он распрямляется и кривит линию губ в тонкой насмешке, когда я направляю на него кончик волшебной палочки. Я чувствую себя так паршиво, как не чувствовал уже очень давно. Что-то, отдалённо похожее на презрение к самому себе, бьётся вместе с разогнавшимся сердцем, когда Барти лениво упирает кулак в бок, пальцами другой руки играясь со своей палочкой, и заключает с лёгкой иронией в голосе:

— Весьма благодарен за предоставленную информацию, хотя не думаю, что обмен был равнозначен, но тебе виднее.

— Только Реддлу ни слова о нашей встрече, договорились? – произношу с лёгким нажимом и требовательно заглядываю в светлые глаза.

Он делает паузу и прищуривается, будто хочет ещё что-то сказать, потом хмыкает и будто сдаётся, но Крауч не был бы Пожирателем Смерти, если бы не шёл напролом, круша все стереотипы и растаптывая людей, стоящих на пути к его цели.

Его пальцы сжимаются на моём запястье, отводя руку с палочкой в сторону. Ощерившись в злорадной улыбке, Барти произносит вкрадчивым тоном:

— С какой стати я не должен говорить ему об этом?

Угроза волнами исходит от его фигуры, но я нахожу в себе силы вырвать руку из захвата и с достоинством ответить:

— Не стану взывать к твоему благородству, но есть один момент: наш разговор возле Норы не дойдёт до ушей Волдеморта, только если ты не расскажешь ему о сегодняшнем. Это – достойная мотивация?

Изумление вспыхивает в распахнувшихся глазах Барти, но очень быстро сменяется восхищением. Он отступает назад и, прикусив край губы, окидывает оценивающим взором мою фигуру, а я понимаю, что поразил его в лучшем смысле слова. Затем он облокачивается на кирпичную стену и начинает растягивать слова, в которых слышится откровенная симпатия:

— Поттер-Поттер, не зря Тёмный Лорд так долго возится с тобой… — Барти снова щурится и постукивает кончиком палочки по губам, а я слегка веду затёкшей шеей. Чувства внутри меня успевают улечься, я ощущаю себя гораздо увереннее, чем поначалу, но всё равно держу ухо востро и не позволяю себе расслабиться, как Крауч. Восхищение в его взгляде перекрывается знакомой тьмой, в которой ничего нельзя различить и которую я боюсь. В ужасе понимаю, что глаза сильнее распахиваются против воли, а по позвоночнику ползёт мерзкий холод, когда я слышу следующие слова:

— Знаешь, а мы с тобой даже похожи: напористость, бесстрашие, нежелание мириться с обстоятельствами и прогибаться под давлением чужой воли, — плетёт он свою искусную паутину, вновь придвигаясь ближе, а я стараюсь компенсировать сократившееся расстояние тем, что плавно вжимаюсь в стену.

Хоть вполне обоснованный страх лёгкими волнами прокатывается от макушки до пяток, я ни в коем случае не хочу показывать этого самодовольно улыбнувшемуся Пожирателю, который перехватывает мою ладонь с палочкой прежде, чем я успеваю поднять её.

Может, он прав, и мы действительно с ним похожи. Значит, я не должен сдаваться, потому что я сам его позвал.

Сжав зубы и задрав подбородок, я уверенно отодвигаю его локтём и одновременно чётко произношу, без тени страха глядя в глаза Пожирателя:

— В таком случае ты должен понимать, что время для каждого из нас на вес золота, — выдержав паузу, сухо заключаю, — было приятно сотрудничать.

Барти подчиняется и отступает, я коротко киваю в знак прощания и делаю шаг назад, потому что поворачиваться спиной к Пожирателю Смерти – не лучшая идея. К сожалению, скользкая брусчатка играет со мной злую шутку: я оступаюсь и рефлекторно опускаю взгляд вниз. В следующий миг мне лишь остаётся поражаться быстроте реакции Крауча, который одним ловким движением вцепляется мой локоть и, вновь перехватив инициативу, рывком вжимает меня в стену. От удара весь воздух разом покидает лёгкие, грудь начинает болезненно вибрировать, я морщусь и пытаюсь нормально вдохнуть, запоздало фиксируя уверенные прикосновения чужих ладоней к своей талии. Волшебной палочки Барти вновь будто и не было.

— До скорой встречи, Поттер, — выдыхает он мне в висок, затем совершенно по-птичьему склоняет голову к плечу и наблюдает за моими попытками восстановить дыхание.

— Вновь не успею соскучиться? – иронично заламываю брови и отмечаю удовлетворённую улыбку польщённого Пожирателя: ведь именно это он сказал мне на прощание в вечер нападения на Нору.

В следующий миг все силы разом уходят в землю, потому что Барти приникает к моим губам в сокрушительном поцелуе, от которого перед самопроизвольно зажмурившимися глазами истерично заметались чёрно-белые круги. Он отстраняется так же резко и внезапно, а когда я поднимаю тяжёлые веки, то могу видеть лишь его высокую худощавую фигуру, которая стремительно удаляется по узкому проходу и, вынырнув на оживлённую улицу, скрывается из вида.

Ладонь с силой проводит по губам, безжалостно растягивая кожу, я глупо моргаю и пытаюсь понять, что это, чёрт возьми, только что было. Вернее, я отлично понимаю, что сейчас произошло.

Матерь Божья, подумать только: меня поцеловал Пожиратель Смерти – и не просто Пожиратель, а Барти Крауч-младший.

Я играю с огнём, с непредсказуемым пламенем, которое может очень сильно обжечь. Похоже, вся моя жизнь теперь прокладывает себе путь через огромные кострища.

Отойдя от шока, я отталкиваюсь от стены и ухожу в направлении, противоположном тому, которому последовал Крауч. Пара узких дорожек выводит меня точно в Косой Переулок, мне требуется четыре минуты, чтобы дойти до книжного магазина и ещё издалека отметить волнение на лицах друзей. Гермиона и Джинни озираются по сторонам, Невилл смотрит на часы, а Рон и вовсе ходит вдоль стеклянной витрины. Я окликаю друзей, которые синхронно поворачивают головы в мою сторону, а потом срываются с места. С большим трудом мне удаётся убедить их, что всё в порядке, и хоть Гермиона терпеливо поджимает губы, я знаю: она не оставит меня в покое, пока я всё не расскажу ей. Я вовсе не против поделиться разговором с Малфоем, но не считаю нужным рассказывать о встрече с Краучем. Страшно представить одну лишь реакцию друзей на это, что уж говорить о расспросах и нравоучениях.

В конечном итоге, ничем плохим это не закончилось: я узнал, где прячется Питер, и смогу «обрадовать» его своим появлением, как только появится такая возможность.

Я уверен, она появится.

* * *

— Она что, издевается?..

Мой беспомощный вздох привлекает внимание друзей. Рон вопросительно смотрит на меня, ни на секунду не переставая жевать, Джинни мрачнеет при слове «она», а Гермиона сразу понимает, в чём дело. Отложив вилку, подруга забирает из моих рук открытку кричащего пунцового цвета и с подозрением изучает её содержимое.

Я разворачиваюсь таким образом, чтобы взглянуть через два стола на третий, за которым сидит Ромильда. Она выглядит так, будто только и ждала моего внимания, и, заполучив его, обворожительно улыбается и хлопает ресницами.

— «Дорогой Гарри, я скучала по тебе. Может, мы прогуляемся по Хогсмиду в ближайший вечер? Искренне твоя, Ромильда», — Гермиона шёпотом зачитывает то, что написано в открытке, при этом её лицо принимает скептическое выражение. Подруга ещё несколько секунд разглядывает строчки, выведенные золотыми чернилами, а потом тоже смотрит на довольную Ромильду.

Я подавляю очередной вздох и отворачиваюсь, не в силах наблюдать заигрывающий взгляд Вейн. Потом ловлю себя на мысли, что до сих пор не успел притронуться ни к одному из блюд, которые чудесным образом появились на столах четырёх факультетов после торжественной речи Дамблдора.

Взгляд падает на аппетитные отбивные в кляре, я сразу беру парочку, потому что жутко проголодался. Периферийным зрением замечаю, как сидящая рядом Гермиона прячет открытку Ромильды под своей тарелкой, за что я ей безмерно благодарен: не хочу, чтобы кто-нибудь заметил этот ужас.

Отправив кусочек отбивной в рот, разглядываю витражи в высоких окнах и думаю о том, что в очередной раз оказываюсь в тупике: всё из-за наивного предположения, что Ромильда оставила меня в покое. К счастью, открытка – вполне безобидная вещь, и я очень надеюсь, что девушка не будет проявлять настойчивости. Хотя кто её знает…

Тихий треск горящих свечей разбавляется негромким жужжанием разговаривающих студентов, под потолком плавают персикового цвета облака, так удачно гармонирующие с оранжево-красным светом заходящего солнца, чьи лучи преломляются через разноцветные стёклышки витражей, яркими всполохами ложатся на мантии учеников и глянцевые поверхности столов.

Взгляд сам собой перемещается на преподавательский стол. Губы непроизвольно растягиваются в лёгкой улыбке, когда МакГонагалл обращает на меня внимание. Она слегка кивает в знак приветствия, при этом её взгляд заметно теплеет. Затем она возвращается к разговору с Дамблдором, который выглядит вполне умиротворённо и не уделяет должного внимания, очевидно, настороженным замечаниям профессора. Мой взгляд поочерёдно задерживается на лице каждого из преподавателей, пока, наконец, не достигает Снейпа. Кажется, я даже жевать начинаю медленнее, потому что сейчас, когда я получаю возможность увидеть его после вчерашнего, что-то странное начинает происходить где-то внутри, под рёбрами. Помню, Гермиона не раз с лёгким пренебрежением отзывалась на знаки внимания со стороны Рона, не отличавшиеся особым изяществом. Подруга говорила что-то о «гормональном фонтане, который буквально бьёт из ушей» Рона, меня это всегда смешило, хотя нечто подобное я испытывал по отношению к Джинни.

Не сразу я догадываюсь отвести взгляд от Снейпа, который помешивает ложкой в чашке и слушает мадам Трюк без особого интереса. Гермиона принимается за малиновое желе, Рон что-то бубнит на ухо Невиллу, я доедаю отбивные и следую примеру подруги.

Не то чтобы у меня пробился этот самый «гормональный фонтан» по отношению к Снейпу, нет, ни в коем случае. О мало-мальски романтической окраске наших взаимоотношений не могло быть и речи с самого начала, просто потому что в свете смерти родителей это выглядело бы странно, иррационально и не имело под собой достойного обоснования. Снейп играл большую роль в моей жизни, но то, с чем мне пришлось столкнулся и с чем я борюсь до сих пор, – всё это послужило катализатором для одной простой вещи: теперь в его присутствии фактически заключена моя новая жизнь. Медленно, но верно мироздание в моих глазах переворачивалось с ног на голову, как искусный акробат, теперь же оно застыло в таком положении и сочло его вполне удобным. Я вовсе не спорю с ним, наоборот, всячески поддерживаю равновесие, постепенно меняя взгляды на те или иные вещи и понимая истинную цену отдельных человеческих поступков. Безусловно, всё делалось Снейпом не для того, чтобы запутавшийся в жизни подросток потом оценил его помощь, – нет, вовсе не для того. У него свои мотивы, которые, я уверен, побуждались чувством ответственности и благородством. Возможно, мы оба не заметили, когда подобное вошло в привычку: он просто продолжил всячески оберегать меня, а я в какой-то миг не смог представить себя без него.

Ложка, вошедшая в остатки подрагивающего желе, замирает в вертикальном положении, когда я убираю руку и отрицательно качаю головой на вопрос Рона, буду ли я доедать. Гермиона прижимает салфетку к губам, вытирая следы тыквенного сока, тихо откашливается и, как остальные старосты, призывает студентов Гриффиндора подняться в башню, уделяя особое внимание беззаботным второкурсникам. Обменявшись улыбками при виде деловой подруги, мы с Роном вовремя успеваем вернуть своим лицам нормальное выражение, когда Гермиона бросает в нашу сторону многозначительный взгляд. Мы оба стараемся не отставать от Гриффиндорцев, тихо радуясь возвращению в замок. Когда наши нестройные ряды достигают помещения с лестницами, Симус окликает меня и немного скованно просит прощение за давний инцидент в гостиной, когда он обвинял меня во всех смертных грехах, после чего мы подрались. Я хлопаю его по плечу и принимаю извинения, потому что не умею долго обижаться и таить злобу. Невилл запрыгивает на последнюю ступеньку, когда лестница уже начинает движение. Друг принимается воодушевлённо вспоминать о бальных танцах, отчего мы с Роном синхронно возводим глаза к высокому потолку. Конечно же, окружающие слышат наш разговор, а многие девушки начинают перешёптываться при словосочетании «бальные танцы», что заставляет меня и моего друга ещё больше смутиться. Нет уж, увольте, ещё одного семестра вальсирования с Ромильдой я не переживу.

И тут меня резко обдаёт холодом.

Открытка Ромильды так и осталась лежать на столе под тарелкой Гермионы! Конечно, тарелка уже наверняка исчезла, но вот открытка-то никуда не делась. Меньше всего я хочу, чтобы кто-нибудь нашёл её, а ведь это обязательно случится, если я её не заберу.

Дождавшись, когда лестница достигнет нужного входа, пропускаю ребят и говорю Рону, что догоню его, отмахнувшись от вопроса, куда я собрался.

Бегом достигнув Большого Зала, толкаю плечом массивную дверь и осторожно заглядываю внутрь. К счастью, зал пуст, поэтому я перевожу дыхание и достигаю стола своего факультета, ещё издалека заметив яркое пятно на глянцевой поверхности. Схватив открытку, выскальзываю из помещения, прикрываю за собой дверь и вздрагиваю от неожиданности, когда обнаруживаю за своей спиной Ромильду.

* * *

— Чем от тебя пахнет?

Друг с подозрением склоняется к вороту моей рубашки и втягивает носом воздух, а я перехватываю настороженный взгляд Гермионы. Она, моментально заметив моё внимание, хлопает Рона по колену, призывая его проявить хоть каплю учтивости. Тот, спохватившись, распрямляется, но продолжает многозначительно пялиться на меня.

И ведь есть из-за чего.

Злосчастную открытку я обратил в кучку пепла сразу после того, как отвоевавшая поцелуй Ромильда скрылась за ближайшим поворотом коридора. Честно говоря, мне на короткий миг захотелось самому вспыхнуть в магическом пламени, потому что всё это похоже на чей-то не совсем здоровый бред. Дело не только в Ромильде, но и в Джинни, Снейпе, даже в проклятом Барти. Я действительно не понимаю, в какой момент мир сошёл с привычной оси и начал вращаться в обратную сторону. К счастью, мыслительный процесс Рона поворачивает в верном направлении, и друг уже не пытается выяснить, почему от меня пахнет девчачьими духами. Через сорок минут мы сидим в спальне на кровати Рона, который безуспешно подавляет всё новые и новые приступы хохота.

— Ты только представь, я сидел в Дырявом Котле и пил коньяк с Малфоем! Настоящий коньяк!

Прикрываю ладонями рот, будто сам не могу поверить в то, что говорю, Рон изумлённо качает головой и вновь начинает хохотать, чем зарабатывает несильный толчок в бок.

— Жаль только, что это были не просто дружеские посиделки, — подмечаю гораздо тише и снимаю очки для того, чтобы протереть стёкла. Рон сразу затихает, отчего я моментально поднимаю голову и подслеповато щурюсь в полумраке. Друг кривит губы в сомнении, его взгляд останавливается на шторах рубинового цвета. — Ты был прав, Гарри, насчёт Малфоя. Впрочем, как всегда. Он разводит руками в извиняющемся жесте, а я изумлённо отклоняюсь назад, прислоняясь к деревянному столбику кровати. — Ну и ну, — выдыхаю в неверии и пропускаю пряди волос сквозь растопыренные пальцы. Рон заметно напрягается, и понятно почему: друг никогда не отличался красноречием, в этом плане его дела обстоят ещё хуже, чем мои. Поэтому я делаю знак рукой, что всё в порядке, и, пожелав другу спокойной ночи, перемещаюсь на свою кровать.

Никто не знает о том, что я встречался с Барти. Даже сейчас, лёжа в постели и вспоминая об этой встрече, я чувствую, как у меня дух захватывает при мысли о том, насколько это было опасно. Как всегда, меня начинает грызть чувство собственной безответственности, от которой я практически избавился, но иногда старая привычка делать, а потом думать, берёт своё. Не знаю, откуда во мне была уверенность, что Крауч не тронет меня. Возможно, дело в том, что он не причинил мне вреда в день нападения на Нору, однако я прекрасно понимаю: когда имеешь дело с Пожирателем Смерти, нельзя полагаться на одни лишь предположения.

Только необходимость информации не позволила Барти поднять волшебную палочку. Тем не менее, он заставил меня изрядно понервничать. Набрав полную грудь воздуха, я тяжело выдыхаю и скашиваю глаза на кусочек звёздного неба за окном. Мысли неумолимо поворачивают в сторону вчерашнего собрания Ордена Феникса.

Не знаю, за кого держит меня Дамблдор, раз полагает, что я не в состоянии сложить два и два. Внутри меня заключена часть души Волдеморта, которую необходимо уничтожить так же, как и остальные. Не нужно быть умудренным опытом магом, чтобы понять: душа уничтожается через убийство. Пускай это даже не целая душа, а её осколок. Если с другими крестражами, которые спрятаны в неодушевлённых предметах, более-менее всё понятно, то в случае со мной всё значительно хуже. Факт, что в одном теле может уместиться две сущности, уже сам по себе сюрреалистичен, но как уничтожить одну часть души, не затронув другую при этом? Что, если с моей душой что-то случится? Что, если придётся убить и меня самого?.. Желудок делает кульбит, а в ногах разливается такая обжигающая боль, что впору начинать выть. Резко сев в постели, я прижимаю руки к груди и пытаюсь сделать хоть что-нибудь для того, чтобы лёгкие раскрылись и впустили в себя воздух. Проходит полминуты прежде, чем я успеваю убедиться: все попытки успокоиться бесполезны.

Сжав зубы, решительно откидываю покрывало, натягиваю свитер прямо поверх пижамы, переодеваюсь в джинсы и наспех завязываю шнурки на кедах. Прикрыв за собой дверь спальни, бесшумно покидаю гостиную, а затем и башню Гриффиндора, ни на секунду не ослабляя хватку пальцев на волшебной палочке.

Мне необходимо отвлечься, перестать думать о том, что мне, скорее всего, суждено умереть значительно раньше назначенного срока. Почему именно сейчас эта мысль вызывает во мне животный страх? Я не боялся смерти, когда погибли родители, я смело смотрел ей в лицо, когда Реддл посылал в меня непростительное заклятие. Что изменилось? Тяжёлые дубовые двери глухо шуршат, когда я толкаю одну створку плечом и оказываюсь на пороге парадного входа в замок. Место, правда, не лучшее для прогулок после отбоя (в любую секунду может появиться Филч или кто-нибудь из дежурных преподавателей), но это – последнее, что заботит меня в данную секунду. Зябко обняв себя за плечи, я осторожно, стараясь не поскользнуться на свежевыпавшем снеге, ухожу вбок от входа и присаживаюсь на высокий каменный парапет. Холодный воздух очень быстро сковывает мышцы, спустя три минуты я то и дело передёргиваю плечами, но физическим неудобствам удаётся отодвинуть переживания на второй план.

Потому что я вспомнил, в чём признался самому себе вчерашним вечером. Вспомнил причину, по которой всё ещё хочу вдыхать воздух и чувствовать, как под рёбрами бьётся сердце.

Потратить остаток жизни на поиски достойных причин, по которым Снейп позволит быть рядом с ним.

Не сразу различаю движение далеко внизу, у самых ворот. Прищурившись, я вглядываюсь в темноту и замечаю человека, закутанного в мантию. Он быстро поднимается вверх по дороге, ведущей к парадному входу. Боясь быть обнаруженным, я присаживаюсь на корточки и осторожно выглядываю из-за парапета. Каково же моё удивление, когда в запыхавшемся посетителе я узнаю Люпина. Как только он скрывается за массивными дверьми, срываюсь с места и следую за ним. К несчастью, в замке царит тишина, которую нарушает лишь нестройный треск огня факелов, поэтому Ремус сразу оборачивается на звук моих шагов.

— Гарри? Ты почему не в постели? – он растерянно смотрит на меня, когда я равняюсь с ним.

— Что ты здесь делаешь? Что-то случилось? Какие-то новости о Реддле? – начинаю тараторить, игнорируя вопрос Ремуса, а он спешит успокоить меня, погладив по плечам и попросив говорить тише.

Покосившись на высокие каменные стены, будто они могут нас подслушать, Люпин склоняется ко мне.

— Я пришёл от Артура с новостями. Снейп был прав, когда предположил, что в местах, где Реддл создавал крестражи, останутся…

— Следы, — завершаю за Ремуса, а он увлечённо трясёт головой. Обняв меня за плечи одной рукой, он начинает идти в сторону кабинета Дамблдора, продолжая:

— Мы связались с Министерствами Магии Чехии, Франции и Италии, и всё подтвердилось. — Когда именно произошли всплески магии? – я во все глаза смотрю на Люпина, но он подталкивает меня к двери, ведущей в кабинет директора.

— Я всё расскажу, когда придут МакГонагалл и Снейп.

Останавливаюсь перед каменной горгульей и с опаской оборачиваюсь на Ремуса.

— Надеюсь, ты не заставишь меня вернуться в постель?

Люпин мягко смеётся и, потрепав волосы на моей макушке, отвечает заговорщическим тоном:

— Гарри, я больше не твой учитель, и потому мне абсолютно всё равно, что ты нарушаешь дисциплину в Хогвартсе. Широко улыбнувшись, я наблюдаю за тем, как Ремус создаёт телесного Патронуса. Волк, переливающийся голубоватым светом, сразу переходит на бег и скрывается за ближайшим поворотом, а я даже не успеваю подумать о том, что не знаю пароля. Каменная горгулья деловито отскакивает в сторону, открывая нашим взорам высокую фигуру Дамблдора, который, конечно же, знал о том, что один волшебник прибудет к нему ночью с важными вестями.

* * *

— Что вы намерены предпринять, директор? – интересуется Минерва, и в её голосе так отчётливо слышится волнение.

Прошло двадцать минут с тех пор, как деканы двух факультетов переступили порог кабинета Дамблдора, а Люпин рассказал всё, что смог узнать от Артура. Как оказалось, в разное время в Турине, Лионе и Праге действительно произошли крупные всплески магии, которые никто не смог объяснить. Не раз местные органы власти посылали на разведку группы мракоборцев, но всё было тщетно: следы указывали на то, что в определённом месте произошёл некий магический обряд, но какой именно – никто не мог сказать. С тех пор данные места всегда находились под пристальным вниманием магических властей, однако ничего подобного больше не повторялось. Конечно, отрицательная энергетика никуда не делась, местные министры даже подумывали о том, чтобы закрыть эти места для доступа. Однако ситуация осложнялась тем, что всплески произошли в исторических центрах города. Закрыть их, отрезать от жизни было практически невозможно даже при сотрудничестве с органами власти магглов.

Дамблдор сцепляет пальцы в замок и отстранённо произносит:

— Если начинать с Турина, мощный всплеск магии произошёл на площади Пьяцца Статуто. Считается, что здесь находится сосредоточение всех тёмных сил мира…

— Идеальное место для того, чтобы спрятать крестраж, — мрачно подмечает Снейп, который располагается у одного из высоких стеллажей и неотрывно смотрит в одну точку на противоположной стене. Я немного поворачиваюсь в кресле и кошусь на него, МакГонагалл сокрушённо качает головой, а Ремус подхватывает идею Снейпа.

— Всё верно. Насколько я смог понять, Реддл склонен к театральности, он любит громко заявлять о себе, поэтому и остановил свой выбор на этой площади в Турине.

— Она овеяна тёмными слухами, которые ходят преимущественно среди магглов, — добавляет Снейп, предвзято выгнув брови, — считается, что под фонтаном Фрежус, который венчает статуя двуличного ангела Люцифера, сокрыты врата Ада. Скорее всего, это не больше, чем маггловские сказки для привлечения падких до подобных вещей туристов.

— Тем не менее, мы не можем отрицать факт существования магических каналов и того, что они сходятся именно в этом городе, — заключает Дамблдор, обведя всех нас долгим взглядом. – Возвращаясь к вопросу Минервы, я скажу то же, что говорил на собрании Ордена: нам необходимо отыскать крестражи и уничтожить их.

Ремус втягивает нижнюю губу, задумчиво кусает её и, наконец, выдаёт:

— Особенность крестража в том, что его не так-то просто уничтожить. Рядовые заклинания тут не помогут. Нужно что-то такое необычное, редкое, что сложно раздобыть и от чего сложно защититься.

— Что бы это могло быть? – растерянно спрашиваю и задираю подбородок для того, чтобы взглянуть на Люпина, когда он опирается ладонями на мягкую спинку кресла, в котором я сижу.

Никто не может дать ответ на мой вопрос, поэтому мне остаётся лишь уронить голову на подставленные ладони и отстранённо выслушать слова Дамблдора о том, что далеко не всё потеряно и что Орден обязательно найдёт способ, как уничтожить крестражи.

Время успевает перевалить за полночь, где-то далеко раздаётся бой часов, меня потихоньку начинает клонить в сон, что, конечно же, не остаётся незамеченным. Дамблдор велит мне возвращаться в башню, в то время как остальных просит остаться. Бросив потерянный взгляд на Ремуса, я мельком смотрю на хмурого Снейпа и, пожелав присутствующим спокойной ночи, покидаю кабинет директора.

Я едва успеваю свернуть в ответвление коридора, как до моего слуха долетает тихий скрежет камня: такой обычно раздаётся, когда горгулья отскакивает от входа в кабинет Дамблдора. Заинтересовавшись, выглядываю из-за угла и едва могу сглотнуть, когда вижу Снейпа. Естественно, он мгновенно замечает меня, а я не придумываю ничего лучше, как шагнуть обратно за поворот и прижаться спиной к холодной стене. У меня есть всего несколько секунд, чтобы попытаться успокоить собственное сознание, внезапно взбунтовавшееся от одной лишь мысли, что сейчас я окажусь наедине со Снейпом. Неуёмные чувства никак не хотят приходить в порядок, потому что слишком свежо воспоминание о собственных желаниях. Они одолевали, когда точёное девичье тело выгибалось под моими прикосновениями, когда я хотел, чтобы на месте Джинни…

— А теперь давай начистоту. Каким образом случилось так, что Ремус застал тебя на пороге Хогвартса в то время, в какое ученики обычно видят десятый сон?

Его голос резко врывается в моё сознание, поэтому я не сразу понимаю, что этот человек хочет от меня. Слегка трясу головой, приводя в порядок назойливые мысли, и настороженно заглядываю в лицо Снейпу. К счастью, оно не выражает хотя бы что-то из того, что я боялся увидеть: в нём нет злости или недовольства, отчуждённости или безразличия. Профессор не такой, каким я видел его несколько минут назад в кабинете Дамблдора. Он такой, какой бывает наедине со мной: спокойный, уравновешенный, немного задумчивый. Тёплый свет от факелов удачно подчёркивает черты его лица, тонет в тёмных радужках и прядях волос.

Поэтому я как можно более незаметно выдыхаю и тихо отвечаю:

— Просто не спалось. Мысли не дают покоя.

Он пытливо смотрит на меня несколько мгновений, а потом медленно качает головой в осознании. Скрестив руки на груди, он думает о чём-то и не спешит делиться мыслями со мной, я же прячу ладони за спиной, вновь прислонившись к стене, и наблюдаю за профессором. Его тонкие пальцы сжимают рукава мантии, от вида которой я вновь успел отвыкнуть за время рождественских каникул. Неровные тени, падающие от дрожащего света факелов, скользят по высоким скулам Снейпа, а я утопаю в странном вязком состоянии и ловлю себя на мысли, что хочу повторить путь этих теней кончиками пальцев.

Я уже упоминал: то, что происходит между нами, должно, нет, обязано сдвинуться с мёртвой точки. Это почти случилось вчера, но злосчастное окно всё разрушило. Кто знает, если бы не оно, возможно, я и Джинни не…

— Профессор МакГонагалл проводит тебя до Башни Гриффиндора.

Быстро моргаю несколько раз подряд, возвращаясь в реальность, а Снейп подозрительно смотрит на меня исподлобья. К счастью или печали, мне не приходится ломать голову над своими дальнейшими действиями. Со стороны директорского кабинета раздаются быстрые шаги, звук которых усиливается по мере приближения моего декана. Снейп, будто в замедленной съёмке, кивает в знак прощания и уходит в противоположном направлении, а мне ничего не остаётся, кроме как следовать за МакГонагалл.

Я иду с отставанием в два шага, периодически поглядывая на ровную спину декана. Миновав три поворота коридора, мы попадаем в помещение с двигающимися лестницами. Профессор уверенно ступает на одну из них, я едва успеваю повторить её действие, и вот уже лестница плавно трогается с места и медленно поворачивается в нужном направлении. Мысленно дав себе пинка, уверенно поднимаюсь на несколько ступеней выше и опираюсь ладонью о перила, противоположные тем, возле которых замерла Минерва. Она тут же вопросительно выгибает одну бровь, неотрывно глядя на меня, а я останавливаю взгляд на носках её туфель и сбивчиво произношу:

— Думаю, все прекрасно осознают, что надо сделать для того, чтобы уничтожить крестраж внутри меня. Директор зря полагал, что я не догадаюсь.

Даже не глядя на стены, практически ощущаю, что большинство взглядов с портретов сейчас обращены в нашу сторону.

Лестница успевает достигнуть нужного выхода и остановиться, когда МакГонагалл подходит к перилам с моей стороны и мягко смыкает пальцы на моей руке чуть выше запястья.

— Не стану врать тебе, Гарри, так как не вижу в этом смысла, но и не скажу, что то, о чём ты говоришь, – единственно возможный выход.

Я нахожу в себе силы поднять подбородок и заглянуть в добрые глаза женщины, окружённые частой сеточкой морщин. Сейчас Минерва совсем не похожа на того строгого декана, каким её привыкли видеть гриффиндорцы. Тем не менее, мне не стоит обольщаться, поэтому я киваю в знак того, что всё понял, после чего профессор отпускает мою руку и ступает на неподвижную площадку. Я придерживаю дверь, пока Минерва проходит в узкий проём, а затем устремляюсь вслед за деканом вверх по крутой винтовой лестнице, сдувая пряди волос, падающие на стёкла очков. Минут через десять мы желаем друг другу спокойной ночи и расстаёмся возле входа в спальню для мальчиков-семикурсников. Переодевшись в пижаму, я ныряю под одеяло и закрываю уставшие глаза. На соседней кровати Рон храпит, как паровоз, на его фоне раздаётся приглушенный бой часов (уже два часа ночи), поэтому мне приходится наложить на полог звукоизоляционные чары.

Через некоторое время дрёма окутывает сознание, тело будто парит в невесомости, в приятном тумане всплывают лица друзей, как вдруг всё это перекрывается картиной эпизода в Лютном Переулке с участием Барти Крауча, который зажал меня между собой и кирпичной стеной. Внезапно я как будто срываюсь в пропасть, отчего все внутренности подпрыгивают, я резко сажусь и, стараясь отдышаться, не могу понять, где заканчивается сон и начинается реальность. К счастью, я всё так же в Хогвартсе в тёплой постели, и никакого Барти Крауча рядом нет.

Отдышавшись, вновь опускаюсь на подушку и поворачиваюсь на бок. При воспоминании о Пожирателе по спине пробегает холодок, а в животе что-то начинает ныть, и дело вовсе не в страхе. Притянув колени к груди, я слегка отодвигаю полог так, чтобы лунный свет мог проникать через щёлочку, и думаю о том, что чувство страха всё-таки присутствует, но есть кое-что, в чём я боюсь признаться самому себе. Ощущение чужого колена, раздвигающего мои собственные, ловкие мужские пальцы на бёдрах и талии, горячее дыхание на шее и вкрадчивый шёпот над самым ухом – если бы не было так опасно и страшно, я бы почти признал, что мне всё это…

Нравилось.

Кулак сам собой ударяет по мягкой подушке в малодушном жесте отчаяния.

Чёрт побери этот несуразный мир, но мне это нравилось!

Тяжёлый вздох срывается с губ, но я совершенно не забочусь о том, что ребята могут меня услышать: даже стая гиппогрифов не в силах их разбудить, к тому же, не стоит забывать про звукоизоляционные чары. Я вновь лежу на спине, сжимая в кулаках край ни в чём не повинного одеяла, дышу медленно и тяжело.

Никогда бы не подумал, что собственное сознание может проявлять столь активное сопротивление в момент, когда пытаешься принять очевидную правду.

Правду, которая открылась мне вчерашним вечером. Если бы она имела возможность обрести телесную оболочку, то ослепила бы своим светом.

Если бы только Снейп решился, если бы он проявил настойчивость…

В моей голове и душе – полная неразбериха. Во мне энтузиазма не больше, чем в кролике при виде удава, но я очень сильно сомневаюсь, что Снейпа мучает та же проблема. Он – человек, который всегда в ладу с собственными мыслями. Не каждый взрослый способен на подобное, но это – явно не про него. Он ведёт двойную игру и до сих пор умудряется не путаться в ней, так что говорить про такую малозначительную часть его жизни, как та, которая связана со мной? Не думаю, что он не осознаёт своих чувств и желаний, но что-то сдерживает его, связывает его руки.

Потому что какое-то шестое чувство подсказывает мне, что Снейп способен на всё то, что делал Барти, и, может, даже на большее. Нет, пора прекращать. Подобные размышления загонят меня в пятый угол, из которого я вряд ли смогу найти выход, тем более я никогда в жизни не размышлял на подобные темы. Просто не было повода, а вообще, по большому счёту, это – девичья прерогатива. В этом плане я более прямолинеен, не люблю подводных камней в виде недомолвок и всего прочего, что значительно ухудшает отношения между двумя людьми. Хотя, что я душой кривлю. Одно дело, когда передо мной Джинни, иногда странная, но такая знакомая и привычная, другое дело – Снейп и мой интерес к нему, который, к тому же, взаимен. Тут-то все мои стереотипы вспыхивают, как феникс в огне, и я очень надеюсь, что эта вспышка принесёт с собой долгожданное перерождение.

* * *

Оставшиеся до выходных дни ничем не отличаются от предыдущих, и я этому искренне рад. Ремус больше не приносил новостей, ученики не проявляли признаков агрессии по отношению ко мне, уроки проходили как обычно – в общем, мы с друзьями влились в наши последние полгода в Хогвартсе. Немного печально от мысли, что скоро нам придётся оставить школу, которая за шесть с половиной лет успела стать вторым родным домом, а для меня в последние полгода – в особенности. На субботнее утро мне назначен экзамен по зельеварению у Слизнорта. К счастью, я быстро справляюсь с ним благодаря контрольным вопросам от Гермионы и помощи Снейпа, поэтому уже через сорок минут выбегаю из замка и подкарауливаю Гермиону и Рона, внезапно обняв их за шеи со спины. Друг гогочет, а Гермиона шутливо сетует на то, что показатель моего интеллекта порой опускается до того уровня, каким обладает Рон.

Вскоре мы заходим в «Три Метлы» с желанием погреться и выпить по кружечке сливочного пива, а Рон не упускает лишнюю возможность подколоть меня по поводу встречи с Драко в «Дырявом Котле». Гермиона непонимающе хмурится, но ничего не спрашивает, однако я прекрасно понимаю: она обязательно выяснит всё позже. Тут и случается эта роковая встреча. Я оставляю друзей и направляюсь в сторону бара за тремя кружками сливочного пива, но не застаю мадам Розмерту. Решив, что она сейчас находится на втором этаже, решаю немного подождать. Помахав друзьям в знак того, что скоро вернусь, присаживаюсь на один из свободных стульев и, чтобы хоть как-то скоротать время, разглядываю заснеженную улицу за окном. От созерцания меня отвлекает незнакомый мужской голос, который раздаётся за спиной:

— Привет, парень.

Обернувшись, я вопросительно выгибаю брови в попытке удостовериться, ко мне ли обращается высокий волшебник, в ответ он утвердительно качает головой и потирает чёрную аккуратно остриженную бородку.

— Не помешаю? – он кивает на свободный стул рядом со мной, а я делаю приглашающий жест рукой. Решив, что на этом контакт закончен, вытягиваю шею и смотрю в сторону лестницы, новоявленный собеседник прослеживает направление моего взгляда и хмыкает.

— Она отправилась в подвал за новой бочкой сливочного пива – много посетителей. Придётся подождать.

Не найдя, что ответить, быстро растягиваю губы в вежливой улыбке и уже думаю вернуться к друзьям, как мужчина вновь подаёт голос: — Странно, что ничего не слышно об этом тёмном волшебнике. Не буду произносить его имя, это вроде как запрещено…

Нога, которую я не успел спустить с подставки, так и повисает в воздухе, когда я замираю и настороженно вглядываюсь в черты лица волшебника: полные губы, тонкий, немного длинноватый нос, близко посаженные глаза, высокий лоб, перечёркнутый тремя линиями мимических морщин, тёмная бородка. Его узкое лицо обрамляют чёрные волосы, сам он одет в видавший виды плащ, под которым просматривается довольно-таки добротный пиджак и брюки. Однозначно, мы с ним не знакомы.

Тем временем, мужчина обводит подушечкой пальца ободок своего бокала виски, который я замечаю только сейчас, и продолжает:

— Вначале было столько шума, половина жителей Великобритании были готова покинуть страну, и что сейчас? – он кривит губы в презрении и указывает подбородком в сторону окна. — Тишина и спокойствие.

Немного отпустив ворот мантии, я опускаюсь обратно на стул и серьёзно смотрю на грозный профиль своего странного собеседника.

— Желаете, чтобы было, как раньше?

Наконец, он поворачивает голову в мою сторону, и на его лице расцветает снисходительная ухмылка. Усмехнувшись собственным мыслям, он трёт пальцами брови и медленно растягивает каждое слово, видимо, опасаясь, что я не в силах понять с первого раза:

— Думаешь, про него быстро забудут? О нет, его имя будут помнить ещё очень долго.

Злость начинает клокотать во мне, когда я изо всех сил удерживаю себя от того, чтобы не дотянуться до кармана, где лежит волшебная палочка.

— Я не разделяю вашу точку зрения, но одно могу сказать точно: таких, как вы, он превратил в кучку своих шестёрок. Думаю, вы понимаете, о ком я. Уверен, для вас найдётся хорошее место… — выдержав насмешливый взгляд, сухо киваю в знак прощания и заканчиваю, одновременно сползая со стула, — теперь прошу меня извинить, но я должен идти.

Он ставит локоть на стол и медленно подпирает челюсть кулаком, ни на мгновение не разрывая зрительный контакт, при этом на дне тёмных радужек скрывается тень до ужаса знакомой эмоции. Словно я видел такую однажды, только у другого человека.

К счастью, этот странный тип не стремится меня остановить, когда я отворачиваюсь, резко ощутив катастрофичную потребность в свежем воздухе. Даже не глянув на друзей, направляю уверенные шаги в сторону выхода, толкаю плечом дверь, попутно распутывая шарф. Последнее получается не сразу, поэтому мне приходится повозиться с чудо-узлом, сотворённым Гермионой.

И вдруг меня осеняет. От яркой идеи бросает в жар, когда я проскальзываю рукой под мантию, в карман спортивного джемпера. Достав оттуда Карту Мародёров, отхожу подальше от входа, радуясь, что здесь есть навес, и снег не может попасть на пергамент. Нужный разворот с Хогсмидом не торопится появляться перед моим взором, поэтому я, увлечённый поисками, абсолютно натурально ахаю и широко распахиваю глаза в смятении, когда неизвестно откуда взявшийся Снейп вцепляется в мои плечи и начинает трясти так, что я едва могу уловить смысл его речи:

— Поттер, скажи мне, ты разговаривал с ним?!

Не найдя отклика в моём наверняка ошеломлённом взгляде, он осматривает меня с ног до головы так, словно ищет следы…ранений. Его взгляд цепляется за раскрытую карту в моих руках, про которую я тут же вспоминаю. — Послушайте, что такое… — бормочу, понимая, что происходящее нравится мне всё меньше и меньше.

К счастью, профессор отпускает мои плечи, благодаря чему я получаю возможность найти «Три метлы» на Карте и ужаснуться, потому что маленький прямоугольник, обозначающий таверну, кишит чёрными точками с подписями фамилий.

— Кого вы… – вскидываю голову в надежде взглянуть на Снейпа, и слова застревают в моём горле, потому что таким шокированным я не видел его никогда. Он всеми силами пытается сдержать рвущиеся наружу эмоции – я вижу, как он сжимает челюсть – однако меня он вряд ли проведёт.

Я вновь утыкаюсь в карту, максимально напрягая зрение, а профессор опять берёт меня за плечи и бесцеремонно уводит прочь. Одновременно я замечаю Гермиону и Рона, которые выскакивают из «Трёх мётел» и начинают озираться по сторонам. Вырвавшись из захвата Снейпа, начинаю отчаянно махать ладонью, привлекая внимание друзей, и в тот момент, когда они замечают меня, за их спинами появляется тот самый волшебник, с которым я разговаривал. Игнорируя слова профессора о том, что нам надо уходить, я дрожащими руками раскрываю карту, одновременно пытаясь не потерять из поля зрения странного мужчину, который оглядывается, словно в поисках кого-то.

И тут происходит сразу несколько вещей одновременно: Снейп вырывает карту из моих рук и буквально шипит, чтобы я «хоть раз в жизни послушал его», Гермиона бросается ко мне, громко выкрикивая моё имя, а на его звук оборачивается мой недавний собеседник. Собеседник, чьё имя я всё же успел разглядеть на карте. Я бросаю взгляд поверх плеча Снейпа, пропуская его отчаянную речь мимо ушей, и всё сразу становится на свои места. Просто я вспомнил, где видел этого человека, только в его истинном обличье. Как ни меняй внешность, сущность и манеры останутся такими же.

Я вижу, как хмурится профессор, как медленно он оборачивается, прослеживая направление моего взора.

— Гарри, что случилось? Ты так внезапно пропал! – тараторят подбежавшие друзья, но я не реагирую на них, только протягиваю им карту, указывая на определённую чернильную точку.

Они с подозрением вглядываются в карту, пока я в ступоре смотрю на то, как медленно ухмылка кривит черты ненастоящего лица Реддла. Гермиона шокировано выдыхает и поворачивается вокруг своей оси, Рон сжимает кулаки и загораживает подругу, когда я вижу, как нервно он сглатывает.

Липкий холод почти животного страха взбирается по ногам к животу, но я не в силах пошевелиться, пока взгляд заклятого врага скользит по нашим фигурам. Я бы всё отдал, чтобы увидеть лицо профессора, но ничего, ничего не могу сделать!

Кажется, проходит вечность, прежде чем Реддл медленно качает головой в ответ на свои мысли и, высокомерно вздёрнув подбородок, удаляется вверх по улице. Сильные пальцы Снейпа, сжавшиеся на моём локте, резко вырывают меня из липкого ступора.

— Он всё понял, — произносит он сквозь зубы, почти волоча меня в сторону замка. Мне едва удаётся вывернуть шею, чтобы кивнуть ошеломлённым друзьям в знак следовать за мной.

— Что понял? – произношу как можно чётче и деликатно вырываю руку из захвата, тем самым давая понять, что могу идти самостоятельно.

Снейп окидывает взглядом запыхавшихся Гермиону и Рона, которые равняются с нами и, кажется, готовы буквально проглотить каждое услышанное слово.

— Что я – перебежчик. Я понял это по его взгляду…и не смей оборачиваться! – он дёргает меня за воротник мантии, я спешу повиноваться, едва поспевая за широкими шагами профессора.

— Что это значит? – Рон даже забегает наперёд в попытке заглянуть в лицо Снейпу, тот замедляет шаг, пока не останавливается полностью. Он поочерёдно смотрит на каждого из нас, потом вдруг задирает голову и долго-долго смотрит на белое небо, в котором кружатся крупные снежинки. От затянувшейся паузы мне становится не по себе – я даже не сразу понимаю, что мы стоим посреди улицы, затрудняя движение других волшебников, – просто потому, что Снейп не из тех, кто уходит от прямого ответа на столь серьёзный вопрос.

Наконец, он кривится от безысходности и касается подбородка костяшками пальцев. Я чувствую, как земля начинает уходить у меня из-под ног, когда он произносит бесцветным тоном:

— Это значит, что отныне я не могу появляться на собраниях Пожирателей Смерти. На лице Рона застывает нелепое выражение, но Гермиона соображает явно быстрее. Пока я пытаюсь взять себя в руки и остановить сумасшедший поток вариантов возможных последствий, подруга заправляет пряди растрепавшихся волос за уши и осторожно интересуется у Снейпа:

— Но как он мог догадаться, что вы – перебежчик? То, что вы оказались рядом с Гарри, ещё ни о чём не говорит…

— Поверьте, мисс Грейнджер, Тёмному Лорду этого достаточно, — слишком быстро отвечает профессор, даже бровью не поведя, а я кристально ясно понимаю, что он чего-то недоговаривает.

Запахнув полы мантии, он недовольно косится на прорвавшееся небо и направляет свои уверенные шаги в сторону замка. Нам ничего не остаётся, как безропотно последовать за профессором.

Уже на третьем шаге я чувствую, как холодные пальцы Гермионы находят мою ладонь. Я замечаю, что точно так же она сжимает ладонь Рона, долго смотрю в лицо обычно храброй подруги, которая сейчас выглядит такой напуганной и вместе с тем обеспокоенной.

Одно я понял точно: с этого самого момента мы – на настоящей войне, и я ни за что не дам в обиду тех, кто дорог мне.

Последующие события сливаются в один бесконечный кошмар: возвращение в замок, экстренное собрание Ордена Феникса в кабинете директора, бесчисленные предложения, что делать дальше. Конечно же, Ордену не удаётся прийти к единому решению – слишком внезапно всё произошло. Мне запрещают покидать охраняемые пределы замка, потому что сейчас это – единственное место, где я полностью защищён. Через сорок минут собрания мне становится тошно от большого количества людей, от повышенных тонов и неопределённости, которой пронизано ближайшее будущее. Да, мы знаем о крестражах и о том, где их искать, но всё произошло так внезапно…

Шумно выдохнув посреди особо бурного спора между Дамблдором и Грюмом, я низко склоняю голову и запускаю пальцы в волосы. Мне внезапно захотелось оказаться в самом удалённом и тихом уголке замка, подальше от этого шума и проблем. Я понимаю, что это очередное проявление малодушия, от которого я всеми силами стараюсь избавиться, но ничего не могу с собой поделать.

Чья-то ладонь легко ложится на моё плечо, кончики чужих волос касаются шеи, а в следующий миг я понимаю, что это Снейп склонился ко мне, чтобы сказать шёпотом: — Спускайся в подземелья, в мои комнаты, и дождись меня. Пароль – «Acacianilotica».

Я несколько изумлённо вглядываюсь в его как никогда серьёзное лицо, потом оборачиваюсь на Дамблдора, который, кажется, не замечает происходящего. Кивнув Ремусу в знак прощания, я проскальзываю между фигурами волшебников и покидаю кабинет директора, по пути стараясь не забыть латинское название акации нильской. В свете последних событий с меня станется.

* * *

В гостиной Снейпа очень тепло благодаря огню в камине, поэтому я сразу снимаю куртку и, немного подумав, избавляюсь от свитера, оставаясь в тёмно-синей рубашке: сегодня выходной, поэтому нет необходимости носить форму. Сняв ботинки, устраиваюсь в одном из кресел с ногами и долго смотрю на языки яркого пламени. Былой переполох в мыслях постепенно усмиряется накатившей сонливостью: она появляется всякий раз, когда я наблюдаю за огнём. Однако это вовсе не значит, что я перестану ломать голову над случившимся, пытаясь предположить, что же ждёт меня в будущем.

Приняв Оборотное зелье, Том Реддл появился в Хогсмиде с одной целью: найти меня. Я всегда полагал, что магическая деревня – это ахиллесова пята Хогвартса. Безусловно, Реддл не смог бы попасть в защищённый замок, но ведь не зря же он выбрал именно выходной день: все ученики устремляются в Хогсмид, а значит, велика вероятность нашей с ним встречи.

Что он хотел? Неужели напасть на меня на глазах у всех? Или хотел выждать удобный момент? Тогда почему он действовал в одиночку?

От бесконечных вопросов начинают ныть виски, поэтому я откидываюсь на мягкую спинку кресла и насильно блокирую все мысли.

Тихий треск неугасающего огня вскоре усыпляет меня, поэтому я пропускаю момент, когда Снейп возвращается. Проснувшись от звука шагов и приглушённого звона стекла, с тихим стоном спускаю затёкшие ноги с подлокотника кресла и разминаю шею.

— Я узнал о том, что Тёмный Лорд собирается появиться в Хогсмиде, за полчаса до встречи с тобой, — произносит профессор, наливая виски себе в бокал, и складывается впечатление, будто мы беседуем уже не менее часа. Я замечаю, что он успел избавиться от привычного профессорского одеяния и сейчас одет так, как бывает в неформальной обстановке: в узких чёрных брюках и белой рубашке, которая с некоторых пор не даёт мне покоя.

Закрыв графин, Снейп прячет его в шкаф и подходит к свободному креслу.

— Он не собирался нападать на тебя… - произносит он недоверчивым тоном и кривит уголок рта, а я притягиваю колени к груди, — по крайней мере, так он сказал остальным Пожирателям.

Он вновь замолкает и, сделав небольшой глоток, плавно опускается в кресло. Закинув ногу на ногу, профессор пристраивает бокал на колене и устремляет взор на огонь в камине. Он не стремится продолжать, а я не смею нарушать тишину, потому что понимаю: Снейп вот-вот скажет что-то очень важное, что-то, что даст ответ на вопрос о том, как Реддлу удалось понять истинную роль профессора.

Снейп не замечает, как пальцы его другой руки касаются губ, и этот жест с головой выдаёт его сомнения.

Решившись, я плавно соскальзываю на пол и перекатываюсь на колени, отмечая, как отрешённость в остановившемся на мне взгляде сменяется подозрительностью, но даже она перекрывается одним явным знаком вопроса. Нахмурив лоб, я касаюсь пальцев Снейпа, сомкнутых вокруг стенок бокала, и осторожно спрашиваю:

— Тогда почему вы выдали себя?

Он смотрит на меня сверху вниз, янтарный отблеск огня ложится на его щёки и тонет в зрачках, а я ловлю себя на мысли, что не могу отвести взгляд, чтобы ненароком не разрушить момент. Проходит несколько секунд, прежде чем профессор убирает руку от лица и моргает несколько раз подряд, а я никак не могу избавиться от дикого предположения, что таким образом Снейп словно отгонял…наваждение?

Нет, это вряд ли.

Он склоняет голову к плечу, без особого интереса смотрит на недопитый бокал виски, а меня даже не смущает то, что я не потрудился убрать свою ладонь. Наконец, Снейп отставляет бокал на кофейный столик, разрывая контакт наших пальцев, произносит очень тихо, но так, что я не могу ни на секунду усомниться в правдивости сказанного: — Я не мог оставить тебя одного.

И всё. Мне большего и не надо, потому что я никогда не слышал от него ничего более…настоящего. Он прочитал мои самые сокровенные мысли в том письме и не остался в долгу.

Снейп – тот, кто уверен в каждом своём действии. По крайней мере, именно такое впечатление складывается о нём. Он знал, чем грозит его появление: разоблачением, которое автоматически закрывает самый надёжный источник информации о планах Реддла. Целый Орден не может работать так, как это делает один Снейп. Он прекрасно понимал, на что решился, и не отступил. Я даже не могу предположить, кто ещё способен на нечто подобное ради меня. Разве что родители, но они уже сделали достаточно.

Это ли не лучшее признание?..

Снейп не думает останавливать меня, когда я поднимаюсь с пола для того, чтобы опуститься к нему на колени. Он совершенно не против того, что я целую его, в то время как пальцы оттягивают воротник его рубашки за острый уголок.

Просто потому что сопротивление бесполезно. Вернее, даже не бесполезно, а бессмысленно, так как все карты уже раскрыты, и даже тот факт, что мы практически ничего не сказали друг другу, не может скрыть очевидного. Долгие и основательные разговоры совершенно не клеятся, но порой достаточно одной фразы, одного действия, чтобы понять саму суть: нас непреодолимо тянет друг к другу и, кажется, ничто не в силах препятствовать этому.

Впрочем, когда Снейп выдёргивает рубашку из моих брюк и, забравшись под неё, проводит ладонями вверх по спине, я задыхаюсь и понимаю, что он всё-таки припрятал один козырь в рукаве. Или не один.

Потому что сейчас нет всего того, чего я так боялся и старательно избегал: нет места жалости или состраданию, нет смертельной угрозы. Есть только чувства, столь яркие в своей искренности.

Я пытаюсь дышать не так громко, когда принимаюсь за пуговицы на его рубашке. Начав с нижних, как и в прошлый раз, добиваюсь своего: бледный, почти белый шрам предстает моему взору. В ногах на несколько мгновений разливается боль, которая, видимо, находит отражение на лице. Возможно, именно поэтому Снейп отталкивает мою руку и прижимает к себе так сильно, что мне остаётся только закрыть глаза, утонуть в роскошном поцелуе и ощущении тёплых ладоней на талии.

Когда он ведёт плечами, помогая снять с себя рубашку, а потом прижимается губами к коже на шее чуть повыше ключицы, я закусываю губу и судорожно расстёгиваю пуговицы на своих манжетах.

И искренне радуюсь тому, что в подземельях нет никаких окон, которые могут внезапно распахнуться.