Мой мальчик

Я не знаю точно, когда все это началось. Просто со временем я понял, что ненавижу своего отца. Когда-то я был готов сделать все, чтобы он уважал, любил меня, считал равным себе, но этого не происходило. Отец вечно был недоволен и холоден со мной до какого-то момента. С детства я жаждал внимания этого человека и безумно испугался, добившись его, но был рад, рад почувствовать себя нужным ему. Но ненадолго. Вскоре это стало пугать все больше и больше, а потом вызывать отвращение к себе, к нему, ко всему, что происходило. Но я не мог это остановить, было страшно и стыдно, ведь где-то в глубине души я все еще ликовал, понимая его потребность во мне. Помню, когда мне было семь лет, я первый раз испугался его по-настоящему. Я тогда ездил к бабушке на выходные. Она была строгой, но мне разрешала все, и отец часто ругал ее за это, говоря, что она слишком сильно меня балует. В тот день я долго сидел в гостиной и читал. Вообще, тогда я не любил книги, но, поскольку друзей у меня не было, приходилось хоть как-то проводить время. Сначала я думал, что мы с бабушкой поедем в гости к её подруге, но утром она сказала, что у нее дела, и мне пришлось полдня провести за книгами. Я не расстроился. Книга попалась на удивление интересная, и я не заметил, как пролетело время. Бабушка вошла в гостиную и села рядом со мной на диван.

— Что читаешь, Драко?— она улыбнулась.

— Сказки, бабушка. Старинные, из твоей библиотеки.

— Нравится?

— Очень, а я могу взять эту книгу домой дочитать?

— Конечно, — она погладила меня по голове. — Бери хоть все.

— Спасибо, а где ты сегодня была? — обычно я не задавал таких вопросов дома, отец ругался, но здесь это разрешалось.

— Я ездила к своему старому другу. И знаешь зачем, мой Драко?

— Нет, бабушка, — значит, было что-то интересное, раз она спрашивает — она всегда так делает, когда хочет мне о чем-то рассказать.

— У него чуть больше месяца назад ощенилась одна из собак. Это очень редкая порода, она существует только в магическом мире. И по давней дружбе мне достался один щенок.

— Щенок?

— Да, Драко. Знаешь, я заметила, что у тебя совсем нет друзей, — я почувствовал, как щеки заливает румянец. — И решила сделать тебе подарок.

Она взмахнула палочкой, и в комнату влетел резной ящик без крышки и приземлился рядом со мной. На дне спал, свернувшись в калачик, маленький комочек. Как же я был рад! У меня даже не было слов, я просто не знал, как отблагодарить бабушку, но, кажется, ей не нужны были мои слова — она поняла все по моему лицу.

— Бабушка…я…

— Ну что же ты? Может, возьмешь его на руки? Тем более Нарцисса уже, наверно, тебя ждет. Пошли к камину, — она встала и взяла с полки небольшую серебряную коробочку с летучим порохом. — Держи, мой маленький, тебе уже пора.

Она была права, я обещал вернуться к обеду, а уже два часа дня. Мама, скорее всего, волнуется. Тем более надо скорее показать ей щенка! Он ей понравится, я точно знаю! Как хорошо, что теперь у меня будет друг, как же я люблю свою бабушку!

— Ты готов?

— Да, бабушка, — я взял щенка на руки и, устроив его поудобнее, шагнул в камин. Все завертелось перед глазами и, через минуту, я ступил на ковер в Малфой-Мэноре, широко улыбаясь.

— Мама!!! Мамочка!!! Смотри!!! — я протянул ей маленький пушистый комочек.

— Что это, Драко? — она наклонилась и стерла с моего лица пятно сажи.

— Это щенок, мамочка! — я продолжал широко улыбаться.

— Щенок?

— Да, мамочка! Щенок! Правда, милый!?

— Правда, — мама тоже улыбнулась. — Но откуда он?

— Бабушка подарила! Я могу его оставить? Ну пожалуйста!

— Драко, — её лицо стало грустным, — отец не позволит тебе. Думаю, лучше отнести его обратно к бабушке.

— Но мамочка! Он не причинит хлопот, — я прижал к себе щенка. — Обещаю!

— Драко, послушай, отец не разрешит, мы же и так с трудом уговорили его отпустить тебя к бабушке, ты же знаешь, — женщина погладила сына по голове.

— Я уговорю его, мамочка!!! — я побежал в сторону лестницы.

— Драко!!!— окликнула его женщина, но безуспешно, мальчик уже её не слышал.

Взбегая по лестнице, я думал: «Как все-таки здорово, что у меня теперь есть друг. Ведь мне постоянно не с кем играть, я только и делаю, что читаю или гуляю по поместью. Собака даже лучше обычного друга! Это лучший подарок в моей жизни!» Влетев в кабинет отца, я забыл даже поздороваться.

— Папа, смотри, что мне подарила бабушка!!!

— Сколько раз я говорил не врываться ко мне? — он даже не взглянул на меня, продолжая разбирать бумаги.

— Но папочка! Щенок!

— Что? — Люциус недовольно поднял глаза.

— Щеночек, папочка! Такой милый! Посмотри! Можно его оставить? Ну пожалуйста!

— Я не потерплю животное в доме! Отправь его обратно к бабке! — голос мужчины был холоден.

— Но папочка! Он не будет тебе мешать! Обещаю!

— Разговор окончен! Убери это, — Люциус махнул рукой в сторону щенка, — и не мешай мне больше.

— Но папа!

— Драко, я же сказал, нет!

— Папочка, пожалуйста, — я почувствовал, как горят глаза от сдерживаемых слез.

— Драко, идем, не будем мешать отцу, — Нарцисса подошла ко мне и взяла за руку.

— Но мам! Почему нет? Это же подарок! — я выдернул руку. Щенок, воспользовавшись моей ослабевшей хваткой, спрыгнул на пол и, подбежав к столу, сделал небольшую лужу на новом ковре. Люциус встал, сжав в руках трость, отпихнул щенка от стола. Глупое создание вцепилось ему в брючину и, издав звук наподобие рычания, потянуло, разрывая дорогую ткань.

— Мерзкое животное, — прошипел папа, замахиваясь тростью.

— Папа!!! — в следующую секунду тяжелое дерево ударило по щенку. — ПАПА!!!

По моим щекам потекли слезы, я чувствовал, как они обжигают кожу, взяв на руки животное и посмотрев на отца широко раскрытыми, полными ужаса глазами, убежал. Оказавшись в комнате, я запер дверь и положил щенка на кровать, сев рядом.

— Добби!

— Что угодно молодому хозяину? — пропищало появившееся существо, кланяясь.

— Добби, ты знаешь, как лечат собак?

Глаза домовика расширились, и он посмотрел на пушистый комочек, лежавший рядом с его хозяином.

— Добби не знает, сэр, — сказал он, прижав уши к голове. — Добби не знает.

— Иди.

Домовик еще раз взглянул на него и исчез. А я остался сидеть рядом. Вскоре пришла мать. Она стучала и просила, чтобы я впустил ее, но я не пустил — просто сказал, что уже лег спать.

Всю ночь щенок тихо скулил, а я сидел рядом, убаюкивая его. По щекам текли на удивление крупные слезы, я смахивал их рукой и повторял дрожащим голосом, что все будет хорошо, что утром все пройдет. И оказался прав. Под утро щенок громко взвизгнул, дернулся, и, через секунду, затих. Его крохотные глазки остались открытыми, и казалось, до сих пор следят за хозяином. Я дотронулся до него рукой и немного толкнул: «Эй», — позвал я хриплым от слез голосом. «Эй!»,— но щенок не отозвался, и я, свернувшись калачиком на большой кровати, уткнувшись лицом в покрывало, продолжал беззвучно плакать. Через несколько минут я, кажется, уснул.

Помню этот день до сих пор. Я тогда еще не все понимал и пытался найти оправдание тому, как поступил отец, но и сейчас не понимаю. Наверное, он был просто не в настроении и отыгрался так. Кажется, на следующий день он даже не вспомнил об этом, хотя на следующей неделе мне подарили первого коня, точнее пони. Наверное, это было извинение. С тех пор я умею прекрасно держаться в седле.

Когда мне исполнилось 10, я впервые упал с лошади. Отец подарил мне прекрасную вороную кобылу. Чудесная породистая кобылка, молоденькая, с потрясающе длинной родословной. И я решил сразу же проверить ее в деле. Покатавшись по садам имения, я заехал в лес, что неподалеку. Чудесный день. И кобыла просто великолепна. Немного строптива, но вполне управляема.

— «Но», Хильд! Вперед! — я назвал ее именем, которое переводится как «битва». Я читал, что такие имена давали валькириям, а это мне нравилось больше всех. Кобыла послушно пошла вперед, пробираясь через поросль невысоких деревьев, и одна из наиболее тонких веток загнулась слишком сильно, и, когда Хильд прошла вперед, тонкий прут, со свистом рассекая воздух, стегнул ее. Глупая скотина встала на дыбы и, заржав, помчалась вперед. Никакие мои попытки остановить ее не удавались. Да что вообще может сделать в таком случае десятилетний мальчик? Ветви ударяли меня по лицу, рукам, ребрам, и я не знал, что делать: то ли держаться за поводья, то ли пытаться закрыться от ударов.

— Стой, Хильд!!! Стой!!! — я потянул поводья на себя, изо всех сил впиваясь ей в бока каблуками сапог. — Стой!!! — Кобыла опять поднялась на дыбы, и я полетел вниз. Помню, что сильно ударился и, кажется, даже на время потерял сознание. Придя в себя я понял, что все еще лежу на земле и, кажется, в каком-то мелком роднике. Вся рубашка промокла, и по телу пробежали мурашки. Голова гудела, а шевелиться было больно. Я попробовал встать, но с первого раза ничего не вышло, тело отказывалось слушаться. Когда я все же смог подняться, то почувствовал, как дрожат ноги. По руке вниз сбежало несколько струек воды, и я поморщился. Я весь мокрый и грязный. Оглядевшись по сторонам, я не увидел Хильд. Тупое животное!!! Испугалось и убежало! Хорошо хоть, что я знаю этот лес, как свои пять пальцев и легко смогу найти дорогу назад. Я, пошатываясь, пошел вперед, но, сделав пару шагов, почувствовал пронзительную боль в руке. От предплечья к запястью потекло что-то теплое и вскоре алые капли упали на листву. Черт! Я медленно снял изорванную рубашку и посмотрел на плечо. Наверное, когда упал, напоролся на какой-то сук, и теперь на предплечье красовалась рваная рана, но, кажется, не очень глубокая — хоть за это спасибо. Я достал чистый платок из кармана брюк и попытался перевязать руку, но ничего не вышло. Бросив платок на землю, я зажал рану рубашкой и пошел вперед. Не знаю, почему так поступил, ведь платком было бы намного удобней, да и рубашка была грязной, но мне почему-то показалось, что так будет надежнее. Я еще раз посмотрел по сторонам и пошел вперед. Не знаю точно, сколько прошло времени, но думаю немного, а силы идти кончались. Голова кружилась, а к горлу постоянно подкатывала тошнота. Наверное, все же придется остановиться и передохнуть. Я опустился на землю и, тяжело дыша, привалился к дереву. Было холодно, я перестал чувствовать руку, и мне это даже понравилось — так она больше не болела. Посидев так немного, я попробовал встать, но, как только сделал это, все вокруг начало вращаться, и меня вырвало. Я опять опустился на землю. Голова гудела, тело не слушалось. Я обессилено повалился на листья и потерял сознание. Когда опять пришел в себя, небо уже потемнело. Я предпринял попытку подняться, но даже не смог поднять руку. Плохо, очень плохо. Я лежал так до тех пор, пока окончательно не стемнело. А потом послышались голоса — сначала далекие, а потом все ближе и ближе. Чьи-то руки обняли меня и подняли вверх. Это был отец. Он прижал меня к себе и, кажется, в этот момент я опять отключился.

Придя в сознание я понял, что лежу на своей в кровати. Тепло, хорошо. Я долго смотрел в потолок, а потом пришел отец. Я попытался что-то сказать, но из горла вырвались только хрипы.

— Тебе лучше не тратить сил на разговоры, сын.

Он подошел к тумбочке и достал оттуда несколько флаконов и бинт. Открыв один из них, намочил его содержимым кусок бинта и сдернул с меня одеяло. По телу пробежали мурашки, когда воздух коснулся кожи.

— Будет немного больно.

Он наклонился вперед и начал протирать ссадины и синяки на лице, шее, плечах. Мазок за мазком мокрая материя скользила по коже, и он спускался все ниже и ниже. Смочив бинт еще раз, он прошел им по моей груди, животу и раздвинул рукой мои ноги. Он начал протирать внутреннюю поверхность бедер. Я вздрогнул и посмотрел на свои ноги. Наверное, когда Хильд пыталась меня сбросить, я слишком сильно сжал ее, и в итоге на бедрах у меня красовались большие синяки. Отец молча продолжал обрабатывать их, и его пальцы изредка касались меня. Он перевязал мне руку и, взяв какой-то крем, начал смазывать им самые крупные синяки. Теперь каждый раз ко мне прикасались его руки, но уже без препятствия в виде ткани. Сердце как сумасшедшее билось в груди. Отец никогда раньше не трогал меня так…нежно. Он раньше вообще меня не трогал. Его руки прошлись по моим бедрам, животу, груди и опять спустились вниз. Он неспеша обрабатывал каждый миллиметр моей кожи, и я немного раздвинул ноги, чтобы ему было удобней. Отец шумно вздохнул, и я почувствовал, как его пальцы коснулись меня там. Я вздрогнул, и руки переместились на живот. Они передвинулись еще выше и начали поглаживать грудь. Отец сжал пальцами сосок, и сердце забилось, как сумасшедшее.

— Папа.., — выдохнул я, и он отошел от меня. Взял со стола еще один пузырек и открыл его.

— Перевернись, — скомандовал он, и я не посмел ослушаться.

Его руки прошлись по спине и начали втирать что-то пахнущие жасмином. Было приятно. Отец нежно, но в то же время настойчиво разминал мои мышцы. Я полностью расслабился и закрыл глаза, отдаваясь ощущениям. От прикосновений по всему телу проходили волны тепла, я был счастлив чувствовать заботу отца, его нежность и тепло. Он никогда раньше не был таким. Ради этого стоило упасть с лошади. Ради этого можно и умереть. Руки спустились ниже, разминая поясницу, и перешли на ягодицы, ноги, ступни и опять вверх, остановившись на копчике. Он еще раз провел рукой по ягодицам, и я почувствовал, как его пальцы скользнули между ними. Я был готов на все, ради любви отца. Я не совсем понимал, что он хочет от меня, но примерно его поведение мне было понятно. Я опять раздвинул ноги и закрыл глаза. Я услышал, как отец шумно вдохнул, и в следующую секунду его палец проник в меня, медленно и плавно поворачиваясь внутри. Было неприятно, но я ничего не сказал. Отец опять повернул его и немного вынул, но вскоре вернул назад. Мышцы внутри непроизвольно сжались, и отец опять судорожно вдохнул, а, через несколько минут, к первому пальцу присоединился второй. Они двигались внутри меня, иногда поворачиваясь и раскрываясь на модель ножниц. Второй рукой отец гладил меня по ягодице, и я чувствовал, как вспотели его ладони. Движения его руки стали быстрее — совсем немного, но заметно. Я шире раздвинул ноги и немного приподнял бедра, насаживаясь на пальцы. Отец сильно сжал мою ягодицу второй рукой, впиваясь ногтями мне в кожу. Я готов был все это терпеть, только бы отец любил меня — и неважно как… Он ввел третий палец, растягивая меня еще сильнее.

— Отец.., — почти беззвучно простонал я.

Он остановился. Неужели я сделал что-то не так? Я медленно открыл глаза. Отец как-то странно смотрел на меня, и если бы я не знал его, то подумал бы, что с печалью, но это было что-то другое. Похоть? Отвращение? Что угодно, но не печаль. Я был слишком мал, чтобы разбираться в этом, но уже тогда был уверен, что это не печаль.

— Отец? — я не узнал свой голос, он звучал так … жалко.

Он вынул из меня пальцы, и, набросив на меня одеяло, ушел, бросив уже перед самой дверью «Спи». Но я не мог уснуть. Я думал о том, что все же произошло сейчас. Что же отец хотел от меня и что я сделал не так. На одну минуту — самую долгую минуту в моей жизни — мне показалось, что он любит меня. Но что это было на самом деле? И важно ли это вообще. Ведь если он опять захочет сделать это, я не откажу ему. Я так хочу его любви, я так его люблю. Я ведь до сих пор чувствую его горячие руки у себя на коже. И внутри и снаружи. Я так хочу опять ощутить нежность этих рук. Еще долго я лежал и думал о том, что было, и о том, чего не было…

А утром все было по-прежнему. Он вел себя так, как будто ничего не было, он больше не повторял тех действий, его руки больше не касались меня. И мне было больно, по-настоящему больно и обидно. Я так его любил. Вскоре мне начало казаться, что это было лишь сном, и я уже не понимал, что это: самый лучший сон или самое дорогое мне воспоминание.

Странно, но я все время думал об этом. В течение долгих четырех лет мне снилась Хильд, падение и отец. Такой далекий и холодный, но в то же время нежный и любящий. Мне снились его руки, глаза, прикосновения. Со временем сон становился все реальней и эротичней. Когда у меня началось половое созревание, я просыпался на мокрых простынях и лежал, вспоминая, как во сне отец целовал и гладил меня. Теперь мне хотелось не только его любви, я хотел его самого. Я безумно желал его всего без остатка и обожал его все больше и больше. Отец. Он стал для меня всем. Он был человеком, каким я мечтал стать, он был тем, что я никогда не мог получить, но так хотел. В свои четырнадцать я уже переспал с половиной Хогвартса, независимо от пола. Но по-настоящему желал лишь одного человека.

В тот день его не было дома. Он уехал несколько дней назад по делам и должен был вернуться только послезавтра. Жаль — я очень соскучился, но в этом были и свои плюсы. У отца была самая большая ванная в доме. Она мне очень нравилась, но никому не разрешалось ею пользоваться. Но, как говорят: «О чем не знаешь, о том не беспокоишься». Матери тоже не было дома, вернется только вечером. Удачный день. Как же мне нравилась эта ванная! Самая большая и красивая в доме. Большой бассейн, до краев наполняемый водой со всевозможными добавками и ароматизаторами. Высокие колонны с изображением русалок, нимф и разнообразные женские статуи. Водопад и зеркало вдоль дальней стены. Несколько ярусов глубины, и, наконец, море зачарованных свечей, парящих в воздухе. Красота. Я уже давно знал пароль и мог без проблем входить внутрь незамеченным и без последствий, хоть и делал это, когда никого не было дома — так мне было спокойней. Подойдя к статуе молодой русалки, я, мило улыбнувшись, сказал «Аквамарин». Отец мог придумать что-нибудь и посложнее, или хотя бы интересней, но все гениальное просто. «Маленький хозяин», — пропел мелодичный голос русалки. — «Рада вас видеть снова».

— Я тоже рад видеть тебя, Алана. Надеюсь, что этот визит останется в секрете, как и предыдущие?

— Конечно, — русалка улыбнулась, открывая проход.

Когда я зашел в помещение, в воздухе уже витал аромат жасмина. Алана знала, что мне нравится. Бассейн начал наполняться водой, и свечи, одна за другой, плавно поднимались в воздух. Я сбросил одежду и сделал шаг вперед. Каменные ступени неприятно холодили ноги. Я быстро спустился вниз и погрузился в воду с головой. Как хорошо. Я немного поплавал, подождав, пока ступени будут затоплены полностью, и сел на одну из них. Они были достаточно широкими и длинными, а, когда ванна наполнялась водой, они играли роль сидений. Устроившись поудобнее, я откинул голову на бортик и закрыл глаза. Я любил это место. Оно все было пропитано энергией отца, его силой, его сущностью. Он сам обустраивал эту комнату. Все здесь выбрано им, каждый камень и каждая плитка. Только Алана была моей. Когда отец задумал переделать эту ванную, мне было 10. Я только поправился после падения с Хильд и решил сходить в библиотеку, почитать что-нибудь о темной магии. До падения мы были в гостях у Забини, и я поспорил с Блейзом, что лучше него в этом разбираюсь. Конечно, я не сомневался в своей правоте, но все же лучше освежить и так небольшие знания в этой области, хотя, конечно, Забини знал еще меньше. Я в этом уверен. Идя по коридору, я услышал, как мать о чем-то спорила с отцом. Они говорили тихо, но я понял, что они ругаются. Они редко кричали, оба слишком сдержанны. При виде отца мое сердце забилось быстрее, и я встал как вкопанный на середине коридора. Я даже не слышал, о чем они говорят, просто стоял и смотрел не моргая. Вскоре мать заметила меня и, улыбаясь, спросила, что я тут делаю. А я молчал. Она подошла ко мне и, наклонившись, спросила — не хочу ли я съездить с папой в одну очень хорошую мастерскую. Я не понял, о чем она говорит, но видел, как сжались губы отца в одну полоску. Он не хотел, чтобы я ехал, надо было отказаться!

— Нарцисса, ты не доверяешь мне? — его голос был таким холодным.

— Не доверяю? С чего ты взял? — она недвусмысленно улыбнулась. — Просто я думаю, что Драко надо развеяться и подышать свежим воздухом. Я уверена, он поможет тебе выбрать подходящую статую.

— Не думаю, что это будет ему интересно, дорогая.

— А я уверена — он будет в полном восторге от прогулки, ведь вы с ним редко бываете вместе.

Мама не хотела пускать отца одного. Интересно почему? Я до сих пор этого не знаю. Но в тот день ему пришлось меня взять. Я всю дорогу молчал, мне было неудобно из-за того, что я мешаю отцу, и слишком свежи еще были во мне воспоминания о позапрошлом вечере. Путь был недолгим, вскоре мы оказались в мастерской, о которой говорила мать. Пахло серой, и было очень жарко. Мы прошли мимо больших комнат без дверей, в которых что-то выковывали из металла. Было очень громко, но вскоре мы оказались в небольшой прохладной комнате. Пожилой человек вел нас по коридору, показывая разномастные статуи за стеклянными витринами. Потом меня оставили одного в небольшом помещении, пока отец и седой мужчина скрылись за дверью. Я с любопытством огляделся. В нем тоже было много статуй — и все были женские, и, почему-то, почти все голые. Одна из них привлекла мое внимание. Она была укрыта полупрозрачной тканью и, в отличие от других, не двигалась. Я подошел поближе и сдернул покрывало. Статуя русалки. Я поздоровался, но она не ответила — может, просто неживая? Я аккуратно дотронулся до нее рукой, но она не отреагировала. Такая гладкая. Кажется, совсем молодая русалка изображена в камне. Волосы спускались по плечам и прикрывали грудь, которой почти не было. Стройная, с тонкими чертами лица. Я опять провел по ней рукой. Она была красива. Вдруг статуя шевельнулась и, откинув рукой прядь длинных волос, посмотрела на меня. «Привет». «Привет». «Почему на тебя была накинута ткань?» Я не знал, что еще можно было спросить. А она как-то грустно улыбнулась. «Я забракована». «Забракована?» «Да, меня не хотят покупать. Я слишком маленькая, всем нужны красивые женщины». «Ты очень красива». «Спасибо».

Я говорил с ней некоторое время, потом пришел отец. Он говорил седому человеку, что те статуи ему не подходят. А потом он подошел ко мне. Я попросил его купить эту статую, и он долго стоял, смотря на нее. Медленно переводя взгляд с меня на камень, он махнул рукой мужчине и сказал, что берет ее. Я был счастлив. Алана заняла свое место в доме и вскоре внутри ванной появилась еще одна ее статуя, под водопадом, она сидела на камне и пела. Я обожаю ее голос. Она стала тем, кому я доверил все свои тайны, только она знала меня по-настоящему. Когда мне исполнились 12, я понял, что она очень на меня похожа. Такая же, как я, только девушка. Тонкие черты лица, худые плечи, даже взгляд. Я много общался с ней, конечно, отец не знал об этом. Алана говорила как я, думала как я. Она, по сути, переняла все мои черты. Сидя в воде, я мог долго наблюдать за тем, как она расчесывает свои волосы и смотрит при этом в зеркало. Иногда она ловила мой взгляд и улыбалась. Вот и сейчас я сижу и наблюдаю, как моя Алана последний раз проводит гребнем по волосам и, улыбнувшись мне, скрывается за водопадом. Она больше не появится, я знаю. Посидев немного, я вылезаю из воды, но не для того, чтобы уйти, а для того, чтобы подойти к каменным скамьям, на которых положено складывать одежду. Моя тоже лежит здесь, не важно где ты раздеваешься, в итоге одежда оказывается здесь. Справа лежит та, в которой пришел, слева свежая, а между ними лежат несколько мягких полотенец. Никогда не мог понять, зачем отцу нужно столько места, ведь каждая скамья сравнима с моей кроватью, а их здесь три. Широкие, мраморные, но заколдованные так, чтобы всегда быть теплыми. На одной из них лежала моя одежда, а над другой, на крючке висела узкая шелковая лента. Отец иногда завязывал ей волосы, не знаю для чего, но меня это мало интересовало. Главное, что эта лента пахла им. Его волосами. Взяв ленту в руки, я глубоко вдохнул горьковатый запах его шампуня. Как бы мне хотелось так же вдохнуть запах его волос, зарывшись в них пальцами и почувствовать, как он делает то же самое. Как его руки постепенно спускаются ниже и гладят меня по плечам, притягивают ближе и он целует меня, пока его руки продолжают исследовать мое тело, спускаясь все ниже. За спиной послышался всплеск. Глупая русалка! Что ей понадобилось?! «Молодой господин!» у нее такой взволнованный голос. Может, что-то случилось?

— Что тебе, Алана? Что-то слу… — я оборачиваюсь и, не успевая договорить, замолкаю. Передо мной стоит отец. И он полностью обнажен, если не считать махрового полотенца на его бедрах. Свечи бросают отблеск на его сливочную кожу, и так хочется провести по ней языком и проверить — такая ли она нежная как кажется. Волосы спускаются по плечам и мерцают в тусклом свете. Он идет вперед, видно, как мускулы напрягаются под кожей. Впервые в своей жизни радуюсь страху, если бы я не был сейчас так напуган, то опозорился перед отцом, так как только страх сейчас вытесняет мое возбуждение, не давая ему стать заметным.

— Сын, — он приветствует меня кивком головы. Его голос совершенно спокоен, даже холоден. Я не знаю что делать.

— Отец, — я также приветствую его кивком и с трудом заставляю свой голос не дрожать. — Я думал, ты вернешься послезавтра, — ну и зачем я это сказал?

— Планы изменились. Я успел закончить все сегодня и, как видишь, сразу приехал. Но, как вижу я, меня не ждали и не очень рады видеть, — его лицо ничего не выражает, но я знаю, как он напряжен, сдерживая злость. Мне конец! Точно конец!

— Я рад тебе, отец, — голос все же дрогнул, сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

— Где мать, я не нашел ее в доме!

«Мать!? Он искал ее?»

— Она у знакомых, приедет только вечером, — все. Мы одни дома и никто не помешает ему прятать мой труп. Успокойся, Драко, спокойней. Все будет хорошо. По крайней мере — надейся на это.

— Ясно.

Он подошел почти вплотную, я чувствую его горьковатый запах. О боже, у меня сейчас встанет, надо держать себя в руках, только не здесь, не при нем, пожалуйста!

— Как прошло утро, сын?

— Хорошо, — к чему хождение вокруг, да около? Почему бы сразу меня не наказать, или это такой вид пытки? Я слышал, что от страха человек может умереть, никогда не проверял, но думаю, сейчас мне такая возможность представится. — А твое, отец?

— Замечательно, вот только, — он касается моей руки и забирает ленту. Я вздрагиваю от прикосновения, надеюсь, он не заметил это, — одно событие омрачает его, — он завязал лентой волосы. — Знаешь, какое, сын?

— Нет, — я сглотнул.

На его лице появилась странная улыбка.

— Я огорчен твоим непослушанием, — он резко обернулся, — и твоим, Алана, но с тобой я разберусь потом, — он опять смотрит мне в глаза. — А сейчас я намерен поговорить с тобой, сын, — он подошел к каменной скамье и сел на нее. — Подойди ко мне.

Я не смел ослушаться и сделал насколько шагов вперед, остановившись перед ним. Ноги дрожали, и я думал, что упаду, не дойдя. Как же страшно. В ушах шумела кровь, в горле пересохло. Прощайте все, кого я знал, я буду скучать. Даже по тебе, Грейнджер, хоть ты и грязнокровка. Отец резко схватил меня за руку и одним рывком уложил себе на колени, животом вниз. Что это значит? Вдруг он сильно ударил меня по ягодице. Раз, потом второй. По ванной эхом разносились звуки ударов, похожих на пощечины. Отец. Он был так близко, я чувствовал его запах, его кожу, его жар. Я почувствовал, как мой член начал подниматься, и я ничего не мог с этим поделать, и казалось, его шлепки еще сильней меня возбуждали, по моим щекам потекли слезы. Мне было обидно, больно, горько, стыдно. Отец увидит, узнает, он никогда не простит, я стану ему противен. Вдруг он особенно сильно меня ударил, и я по инерции двинул бедрами вперед, коснувшись головкой его полотенца. Из меня вырвался стон, то ли от боли удара, то ли от наслаждения даже таким легким трением. Он остановился.

— Надеюсь, ты больше не станешь так поступать, сын? — это был не вопрос, а утверждение, но мне это было не важно. Я не собирался отвечать в любом случае. Я сгорал в пламени собственного стыда. Какой позор, отец сейчас все увидит, почувствует, и я не смогу ничего исправить. Как же стыдно! Как безнадежно и больно! Вот сейчас он все увидит и никогда больше не назовет меня сыном. Я продолжал плакать, лежа у него на коленях и боясь подняться.

— Сын, — он положил руку мне на плечо и я вздрогнул. Наверное, это его последнее прикосновение ко мне, вскоре он не захочет даже смотреть на меня. Я дрожал, и отец заметил это. Он попытался меня поднять, но вместо того, чтобы встать, я сполз на пол и сжался в комок, обхватив колени руками и пряча лицо. Слезы. Я никак не мог их остановить.

— Драко? — он попытался меня поднять, но я оттолкнул его, разрыдавшись в голос. Это конец, конец. — Драко, что с тобой? — отец был сильнее и вскоре я оказался стоящим на ногах, он приподнял мое лицо за подбородок и загляну в глаза. — Тебе так больно? Ты мужчина, ты должен терпеть, — он так нежно стер рукой слезы с моей щеки, что я не сдержался и вцепился в него руками, повторяя как молитву: «Прости, прости, прости». Кажется, он был сбит с толку этим, но быстро пришел в себя и, отстранив меня, сделал несколько шагов в сторону. Он увидел, я знаю, он все увидел. Сейчас он развернется и уйдет, вычеркнув меня из своей жизни. Или накричит, но итог будет тот же. Я чувствовал, как его взгляд скользит по моему телу, как он смотрит на меня

— Прости, прости, отец, — голос был хриплым от слез, — пожалуйста…отец…прости… я…я, — не знаю, что хотел сказать, просто хотелось как-то вымолить прощенье, и не важно как. Главное, чтобы отец простил, но слов не находилось.

— Тише, Драко, тише. Успокойся, — он прижал меня к себе и начал гладить по голове, пытаясь успокоить. Я чувствовал, как шевелятся мои волосы от его дыхания. Он не сердится на меня? Я ему не противен? Я был счастлив, и в то же время поражен. Я прижимался к нему сильнее, продолжая плакать и просить прощения.

— Тише, успокойся, все хорошо, хорошо, — он гладил меня по плечам и спине, шептал что-то на ухо, что-то нежное, что-то сокровенное, что даже мать никогда от него не слышала, что никто до меня не слышал от него. Я прижимался все сильнее к его телу, обнимал за шею и чувствовал, как он прижимает меня к себе. Отец был таким горячим, я чувствовал жар, исходивший от него, чувствовал, как его руки скользят по моей коже, спускаются по плечам и спине. Я поднял голову и посмотрел ему в глаза. Его дыхание, его руки, он такой нежный, теплый, близкий. Я зарылся пальцами в его волосы и, притягивая ближе, коснулся его губ своими и поцеловал. Через секунду я понял, что делаю, и новая волна страха накрыла меня, но перед тем как успеть отстраниться я почувствовал, что отец отвечает мне. Наши языки встретились, и я притянул его еще ближе. Как же хотелось, чтобы этот момент никогда не кончался, но вскоре нам стало не хватать воздуха, и мы оторвались друг от друга. Тяжело дыша, я смотрел ему в глаза, пытаясь понять, что сейчас произошло. Отец ответил мне? Он не просто не прогнал меня, но еще и ответил мне. Это не может быть правдой, но это так, вот его руки, я чувствую их, я чувствую его дыхание, чувствую, как вздымается его грудь, как его член упирается мне в бедро. Стоп! Я чувствую его член! У отца тоже стоит! От этого факта я возбудился еще сильнее. Плотнее прижавшись бедрами к его бедрам, я потерся о них. Наши члены соприкоснулись, и я застонал. Губы отца накрыли мои, и я почувствовал, как сильные руки оторвали меня от земли и повалили на скамью, прямо на нашу одежду. Я почувствовал тяжесть отцовского тела на себе и раздвинул ноги, обхватывая ими его талию. Он целовал и гладил меня, как в одном из моих снов, но на этот раз я знал, что это правда. Отец шептал, что любит меня, называл своим, и я был счастлив, я полностью отдался этим рукам и губам. Он чертил линии горячих поцелуев у меня на шее, осыпал ими мою грудь, плечи, постоянно двигая бедрами. Наши члены терлись друг о друга, и я стонал, прося не останавливаться, прося еще. И он продолжал. Я почувствовал, что больше не выдержу и, вскрикнув, кончил. Через секунду отец тоже задрожал и, запрокинув голову, последовал за мной. Мы долго лежали, не двигаясь, на камне, оба уставшие и перепачканные в нашей сперме. Он нежно перебирал мои волосы и обнимал за плечи, а я, устроившись головой у него на груди и, закинув одну ногу ему на бедра, слушал его дыхание.

С тех пор все изменилось. Мы с отцом стали проводить много времени вместе. Мать думала, что мы, наконец, нашли общий язык, и в чем-то она была права. Я любил сидеть у него на коленях, и, прижавшись к груди, слушать его голос. Он любил меня, и я был счастлив. Я давал ему все, что он только просил, все, что он только хотел. Мы почти не разговаривали. Почти всегда занимаясь только одним. Но я не был против. Если так он будет любить меня больше, то разве я мог возражать. Вскоре я стал пытаться заговорить с ним, но он всегда ограничивался короткими фразами. Потом начал уходить сразу после секса, как только я открывал рот, чтобы произнести что-то. Я начал молчать, думая, что это его раздражает, но он все равно уходил. А потом начались собрания пожирателей. Каждый раз после них он сразу шел ко мне. Просто приходил и брал меня как хотел. Без прелюдий, подготовки, иногда даже без единого поцелуя. Это больше не было сексом или занятием любовью, это был просто трах. Самый обычный жесткий трах. Я помню, как расплакался, когда он слишком грубо в меня вошел, помню, что просил его прекратить, говорил, что не хочу, а он так и не остановился, пока не кончил. Я уснул почти сразу, как все закончилось. Проснувшись, я увидел кровь на простынях, совсем немного, но она была. Все болело, особенно внутри, и я даже не мог пошевелиться. Мне было страшно и обидно. Я лежал, свернувшись калачиком, и плакал, а потом пришел он и дал мне какое-то зелье. Боль прошла. По крайней мере, физическая. Я думал, отец сразу уйдет, но он остался. Просто лег рядом, прижимая меня к себе, целуя в висок, щеки, плечи. Отец говорил, что любит меня, просил прощения и обнимал меня так, как давно это не делал. Я, конечно же, простил. Сразу и не раздумывая. Он любит меня! А я люблю его! Разве может быть иначе? Потом все опять было по-старому. Мы подолгу лежали обнявшись, слушая дыхание друг друга. Кажется, мать уже тогда догадывалась в чем дело, но не подавала виду. Она как будто не замечала этого. Но ее поведение все же изменилось. Она чаще стала отправлять меня погостить к родственникам, друзьям, разрешала почти все. Не могу сказать, что раньше получал от нее запреты на что-то, но сейчас она выполняла любые капризы. Мне было 15, и я пользовался этим как мог. Думаю, на моем месте так бы поступил любой подросток. Наши отношения с отцом тоже изменились. Мы больше не занимались сексом, он просто приходил и ложился рядом со мной, иногда целовал, но не больше, а вскоре и поцелуи прекратились. Самое удивительное, что мне этого хватало. Просто лежать в его объятьях и рассказывать о квиддиче, друзьях, зельях было намного лучше, чем просто секс. Я понимал, что люблю его как отца и с каждым днем все сильнее привязываюсь к нему. Привязываюсь к чувству, что меня в любой момент поддержат, дадут совет. Я любил отца, но теперь по-другому. Он не был мне нужен в постели, мне не нужно его тело, мне нужен Отец — он всегда был мне нужен. Я это осознал. Я уговорил мать забрать меня на осенние каникулы из Хогвартса. Я должен был провести их в школе, так как она уезжала во Францию к подруге, а у отца было слишком много дел, чтобы следить за мной. Ну, собственно, если бы их у него не было, он бы все равно не следил, но матери было бы спокойней. Но мне было уже 15, и я был взрослым, по крайней мере, для того, чтобы оставаться дома одному две недели. Мать сначала упиралась, но, не устояв под моим натиском, сдалась. Первая неделя проходила совершенно обычно. Я ходил по дому, летал на метле и искал заклинания, чтобы досадить этому шрамоголовому придурку Поттеру и его рыжей собачонке Уизли. Дни тянулись как резиновые, и я даже пожалел, что не остался в Хогвартсе. А в начале второй недели неожиданно приехал отец. Я был рад его видеть. Если честно, то я очень соскучился и еле удержал себя, чтобы не прыгнуть ему на шею, но с ним приехало несколько мужчин. Я думаю, это тоже были пожиратели. Интересно, что им тут надо.

— Сын, — спокойный голос отца вырвал меня из раздумий.

— Отец, — я так же склонил голову, приветствуя его, а затем и гостей.

— Как проходят твои каникулы?

— Хорошо, отец.

— Чем занимаешься? — гости постепенно рассаживались в кресла и на диван, маленькая эльфийка расставляла около них стаканы, вскоре на столе появилось несколько бутылок дорогого коллекционного виски.

— Читаю, практикуюсь в чарах.

— Похвально, сын. А теперь иди наверх, у меня дела.

— Хорошо, отец, — я опять легко кивнул и вышел.

«Что они собираются делать? Зачем столько выпивки? Они что, что-то празднуют?»

Я опустился на кровать и принялся читать «Проклятья: их виды и способы защиты. Том 1» это была достаточно объемная книга, но и достаточно интересная. Я не заметил, как пролетело время и, посмотрев на часы, очень удивился, поняв, что уже почти полночь. Закрыв книгу, я направился в ванную. Приняв легкий душ, я оставил пижамную рубашку расстегнутой. В комнате было очень жарко. Подойдя к зеркалу, я провел рукой по мокрым волосам. Когда они были распущенны, то спадали на плечи. Иногда капельки с них капали мне на грудь и чертили влажные дорожки. И это было приятно. Это давало слабое ощущение прохлады. Нанеся на губы увлажняющий бальзам, я еще раз посмотрел на себя в зеркало и пошел к кровати. Бальзам пах малиной, и я провел по губам языком. Сладкий. Я мажусь им только перед сном и то, только дома. От него губы на время приобретают алый оттенок, и мне это не нравится, но зато он хорошо помогает. Притушив свет, я развалился на подушках и тихо застонал. Как же хорошо. От чтения в неудобной позе у меня немного затекли мышцы, но сейчас я чувствую себя полностью расслабленным. Глубоко вздохнув, я подложил одну руку под голову, а вторую на живот. Согнув одну ногу в колене, я уставился в потолок. Наверно, я слишком задумался, потому что не услышал стук в дверь. Мое внимание привлек звук открывшейся двери. В коридоре горел яркий свет. Я немного прикрыл глаза и, приподнявшись на локтях, посмотрел в проем из-под опущенных ресниц.

— Отец? Что-то случилось?

— Нет, Драко. — он сел на край кровати. — Просто решил пожелать тебе спокойной ночи.

Я улыбнулся и сел напротив него. Я был уверен, что он тоже соскучился.

— Кто были эти люди? — я убрал с глаз мокрую челку и почувствовал, как холодная капля стекает у меня по шее и медленно бежит по груди, растворяясь в поясе пижамных брюк. Отец проследил ее путь глазами, а потом посмотрел на меня. Что-то странное читалось в его взгляде, что-то знакомое, но я никак не мог понять.

— Коллеги, — значит, точно пожиратели.

Я обнял отца за шею и тихо произнес:

— Я скучал.

Руки отца сомкнулись у меня за спиной. Посидев так немного, я отстранился, но его руки не исчезли с моей талии. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Я отчетливо чувствовал запах алкоголя, исходивший от него.

— Ты останешься дома, или опять уедешь? — я попытался отогнать от себя тревожные мысли.

— Пока не знаю, — он напряг руку, придвигая меня к себе. Я сглотнул и автоматически облизал губы. И в следующую секунду отец поцеловал меня. Его губы накрыли мои, язык собственнически ворвался в рот. От неожиданности я не смог ничего сделать.

— Отец? — произнес я, немного отстранившись, но он ничего не ответил и лишь придвинулся ближе, проводя рукой по моей груди. Сердце забилось с сумасшедшей скоростью. «Что этого значит!? Я не хочу об этом думать! Не хочу!! Он не может это сделать!! Не может! Я уверен!! Он не станет!! Не станет! Все же шло так хорошо, мы семья! Мы не можем! Я не хочу!» Отец навалился на меня и уложил на кровать, я коротко вскрикнул, упираясь руками ему в грудь.

— Отец?! — нервные интонации в голосе были весьма ощутимы. Он опять поцеловал меня, но на этот раз более грубо, прикусывая нижнюю губу, чтобы я пустил его, потом язык опять попытался проникнуть в мой рот, но я вытолкнул его своим. Он отстранился. Тяжело дыша, я стал просить его остановиться, прекратить.

— Не надо, отец… не надо, пожалуйста…— я упирался руками в его грудь, стараясь оттолкнуть, но он был сильнее. Он завел мои руки мне за голову и принялся целовать шею.

— Прошу, отец… не надо, — всхлипывал я, — прошу… прекрати.

Но он не слушал, спускаясь все ниже по моей груди, прикусывая соски. Второй рукой он стягивал с меня штаны. Когда я почувствовал его руку там, то дернулся, попытался скинуть его, но ничего не выходило, сколько бы я ни брыкался, ни извивался, все было впустую. Коленом раздвинув мои ноги, он устроился между ними, продолжая удерживать меня одной рукой.

— Прошу тебя…не надо…прекрати…пожалуйста…папа!!! — я плакал, стараясь хоть как-то его оттолкнуть, но, казалось, это еще больше его заводит. Когда его палец попытался войти меня, я громко всхлипнул и, сам не понимаю как, извернулся и укусил удерживающую меня руку. Отец вскрикнул и отпустил меня, я попытался выползти из-под него, уйти, но не успел. Он больно схватил меня за плечо, удерживая под собой. Я попытался вывернуться вновь, укусить, но получил сильный удар по лицу. Он заломил мне руку, поставив на четвереньки и резко войдя. Его член оказался во мне сразу весь, целиком. Без подготовки, смазки. Меня как будто разорвало на части. Я громко закричал и опять попытался уползти, но его руки крепко держали меня, не давая пошевелиться и продолжая выкручивать мои суставы. Он двигался внутри меня. Быстро, жестко, каждый раз входя на всю длину. Я кричал и плакал. Каждый раз меня как будто прошибал раскаленный прут. До этого момента я ничего не знал о боли. Когда он, наконец, кончил, то повалился на меня, не давая дышать и зажимая все еще вывернутые суставы. Я не пытался его сбросить. Я просто лежал и тихо всхлипывал, пряча лицо в подушку. Все болело. Он резко вышел из меня, и я дернулся от боли. Уходя, отец закрыл дверь, а я так и остался лежать, свернувшись калачиком, и тихо плакал. Малейшее движение обжигало огнем, я не хотел двигаться, я хотел умереть. Мне было больно, страшно, противно. Я не понимал почему. Не знаю, когда и как уснул. Помню, что, открыв глаза, сразу почувствовал тяжесть во всем теле, голова болела. Я опять заплакал, вспоминая вчерашнее и попытался подтянуть к себе одеяло, но попытка двигаться отозвалась во всем теле болью, меня прошила огненная волна и я, сжав зубами край подушки, тихо застонал. Боль не хотела утихать. Я так и пролежал, свернувшись в клубок и тихо всхлипывая, весь грязный и полураздетый, пока не пришел отец. Он сел на край кровати и провел рукой у меня по волосам.

— Пожалуйста…не надо…пожалуйста, — это простое действие вызвало во мне настоящую панику. Я попытался закрыться от него, но не мог пошевелиться. Он дал мне какое-то зелье и боль вскоре прошла, я, не преставая, всхлипывал и прятал лицо. Он прижал меня к себе, укрыл нас одеялом и начал просить прощенья, целуя в щеки, скулы, руки. Он гладил меня по волосам, шептал, что любит. Я прижимался к нему, продолжая плакать, а потом уснул. Помню, как утром обнаружил его рядом с собой, как прижался теснее. Как убеждал себя в том, что он был просто пьян. Он любит меня. Потом принял душ и к своему удивлению обнаружил, что все тело покрывают синяки. Вернувшись в спальню, я застал отца проснувшимся. Он обнял меня у дверей и опять просил прощения, целовал меня, а я стоял и смотрел на свою постель. На красные пятна, покрывающие всю простыню и одеяло. Я все же простил отца. Простил опять и поверил, что такое больше не повторится. Он не хотел, я верю, я хочу верить. Каникулы кончались, и я вернулся в Хогвартс. Но вскоре пришло Рождество, новые каникулы, елка, подарки, десятки гостей, приезжавших к нам, и отец, просящий прощение на испачканных простынях в первое утро нового года.

Собрания пожирателей становились все чаще и чаще, я лежал в своей комнате, прислушиваясь к его шагам. Иногда я не мог сдержать слез и плакал, а потом вставал и мерил шагами комнату. Жизнь превращалась в ад. Я боялся всего, я боялся даже взглядов посторонних людей. Мне казалось, что они знают, они догадываются. Предметы один за другим разбивались об стену и восстанавливались испуганными эльфами. А он все продолжал. Отец возвращался поздно и сразу шел ко мне. Я боялся этих вечеров. Я боялся отца. Каждый его приход заканчивался одинаково. Каждый раз я просил его прекратить, остановиться, старался вырваться, но всегда проигрывал. Почти каждую ночь я терпел эту боль, это унижение. Когда он уходил, я часами лежал, смотря в одну точку, слушая всхлипы матери за стенкой. Отец ни разу не наложил заглушающие чары, ему было все равно, что она нас слышит. Вскоре я перестал что-либо просить. Когда он приходил, я закусывал губу и, глотая слезы, терпел все ради нее, ради того, чтобы она не слышала этого. Мне больно смотреть в ее глаза, каждое утро в них столько горечи, но она ничего не говорит и ничего не делает. Я долгое время не понимал, почему она молчит, почему не может мне помочь.

Мать всегда любила красивую одежду, подчеркивающую все ее достоинства, но в последнее время ее гардероб очень изменился. Закрытые руки, спина, наглухо застегнутые воротники. Это ей безумно шло, каждая вещь была очень дорогой и красивой, но она никогда раньше не носила такого. Я не хотел знать, почему это изменилось, но я боялся знать правду.

На каникулы она отправила меня во Францию. Даже не спросив у отца, просто собрала вещи и, вызвав тетку, отправила с ней. Я знаю, что он наказал ее. Она никогда не говорила об этом, но я знал.

Это было прекрасное лето, я провел его с матерью, вдалеке от отца. Она приехала через две недели после меня и осталась до конца. Мы сделали вид, что ничего никогда не было. Простое лето, как раньше в детстве. Я часами катался на лошадях и гулял. Кузины оказались очень милыми, каждая из них старалась сделать мой отдых интересней. Мы не появлялись дома до захода солнца, забывая о времени. Спустя месяц я, как обычно, утром, проснувшись, отправился завтракать, поприветствовать мать и тетю. Закончив трапезу, я пошел на поиски кузин. Мари и София нашлись довольно быстро, а вот Лизи дома не оказалось. Моя любимая кузина, как мне пояснили девочки, отправилась встречать свою подругу. Та уезжала отдыхать в другую страну и недавно вернулась, а Лизи очень хочет нас познакомить. Через два часа, когда мы пили чай, в гостиную вошли две молодые девушки. Первая была моя кузина, а вот вторая, видимо, ее подруга. Мило улыбаясь, я поприветствовал девушек и представился спутнице своей кузины. Николь, а именно так звали девушку, оказалась очень умной и необыкновенно интересной собеседницей. Весь день мы провели вместе, говоря на разные темы, начиная от школьных будней и заканчивая искусством. Иногда мы ловили на себе лукавый взгляд Лизи, она таинственно улыбалась и подмигивала мне. Кузина любила иногда играть роль сводницы. Николь стала моим проводником в Париже, оказалось, она знала каждый уголок этого города. Не проходило и дня, чтобы мы не встречались. Я был очарован ею, она стала моим наваждением, моим наркотиком. Я обожал в ней совершенно все: голос, смех, глаза, руки, волосы. Я знал, что она любит, что ест, какой предпочитает парфюм, что читает. Я впервые понял, что такое настоящая любовь. А главное, взаимная. Мы могли говорить часами, обсуждая совершенно глупые темы, мы могли просто молча держаться за руки, наслаждаясь близостью друг друга. Я обожал обнимать ее тонкую талию и кружить, отрывая от земли, слушать ее звонкий смех и целовать, прижимая к себе. Николь! Она стала для меня новым смыслом жизни, моей силой, моей верой в то, что мир может быть лучше и нужно только захотеть этого, она была моим спасеньем. Остаток лета мы провели вместе. Я давно не чувствовал себя таким счастливым, таким живым. Время бежало слишком быстро, мы не успели опомниться, как пришло время расставаться. Как же я не хотел этого, не хотел возвращаться домой. Николь начала спрашивать, что меня беспокоит, почему я постоянно ухожу в себя, а я не знал, что ответить и говорил, что просто не хочу уезжать без нее. Это было правдой, но только от части. Я ужасно не хотел уезжать, оставлять ее, но больше всего я боялся того, что будет меня ждать, когда я вернусь домой. Дом, я уже с трудом мог назвать это место домом. Как бы я не готовился ко дню отъезда, его приход все равно застал меня врасплох. Еще пара часов и я встречу отца, и все начнется опять. А Николь останется здесь и мне повезет, если я смогу увидеть ее следующим летом. Я сидел в гостиной и ждал. Мать должна была вскоре подойти, мы отправимся через несколько минут. В камине заплясали языки пламени, показался расплывчатый силуэт, и через секунду напротив меня стоял отец. Я удивленно посмотрел на него, не в силах встать или даже сказать что-то. Сердце как сумасшедшее стучало о ребра, в ушах шумело. Как? Зачем? Что он тут делает? Что?! Люциус легко улыбнулся и сделал шаг вперед, протягивая мне руку. Я нерешительно принял предложенную помощь и поднялся на ноги, не отрывая взгляда от мужчины напротив. Отец. Он всегда был красив, но, кажется, для этой встречи специально навел еще больше лоска. Мысли постепенно начали приобретать четкость, но я все еще не мог понять, зачем он приехал.

— Что ты здесь делаешь? — голос предательски дрогнул.

— Неужели мне нужен повод, чтобы лично приехать за женой и сыном? — он немного сжал мою ладонь. А я и забыл, что он все еще держит ее. — Вы уже собрались?

Я неуверенно кивнул:

— Почти, мать скоро придет со своими вещами.

— Замечательно, — он опять улыбнулся и придвинулся ближе, немного наклоняясь, так, чтобы его губы оказались напротив моего уха. — Я очень скучал, — сердце забилось как бешеное, а я — дурак — полагал, что смогу держать себя в руках! Глупо. Ну зачем только ему понадобился этот спектакль! Я уже собирался спросить, как в комнату вошла мать, держа под локоть Николь. Они о чем-то говорили и улыбались, но как только мать заметила отца, черты ее лица тут же изменились. Стали более резкими, холодными, но она быстро взяла себя в руки, и Николь не заметила разницы.

— Люциус, — мать слегка склонила голову в приветствии.

— Нарцисса, дорогая, — отец быстро подошел к ней, целуя предоставленную ручку и улыбаясь. — Как же я рад тебя видеть, — он посмотрел в сторону Николь. — А кто же эта молодая леди?

— Это мисс Де Буа, — мать представила их друг другу и поторопила эльфов, чтобы те отнесли вещи. Я подошел попрощаться, отец внимательно следил за каждым моим движением. Я все еще волновался, но был уверен, что при ней он никак себя не покажет. На людях он был примерным семьянином. Мать отдавала последние распоряжения и прощалась с кузинами, а отец заговорил с Николь. Обычная светская беседа: искусство, политика, немного о старинных родах. Ничего страшного не случится, я уверен.

— Люциус, Драко, вы идете? — мать подошла к камину и открыла шкатулку с порохом. Я последовал за ней. Мы были готовы отправляться и ждали отца. — Люциус, поторопись, — мать недовольно поджала губы

— Конечно, дорогая, — отец опять повернулся к Николь. — Был рад знакомству, — он взял ее за руку. — Буду с нетерпением ждать вашего приезда.

У меня внутри все похолодело, сердце сделало новый кульбит, приземляясь в желудке. Что он имел в виду? Я бросил взгляд на Николь, она мило улыбалась, подставляя руку для поцелуя. Отец шагнул в камин, и мы исчезли во вспышке зеленого пламени. Оказавшись в имении, мать тут же принялась отдавать приказы эльфам, казалось, она не слышала последних слов отца. Он же неспеша направился к выходу, развернувшись у самых дверей и, посмотрев на меня с каким-то отрешенным выражением лица, улыбнулся уголками губ.

— Если у вас нет ко мне срочных дел, то я, пожалуй, оставлю вас ненадолго. Дела, — мать скупо кивнула и вышла из зала, оставив нас одних. Внутри меня все бурлило. Я не знал, что думать. Мне было страшно, и я даже не могу точно сказать, почему. Чего я больше боялся: услышать то, что все же значат его слова или просто его. В животе неприятно щекотало, в горле как будто стоял ком. Я нервно сглотнул и отвел глаза.

— Отец, — в горле окончательно пересохло. — Что значат те твои слова, о Николь?

— Ничего особенного, — его губы расплылись в улыбке. — Просто я узнал, что она никогда не была в наших краях, и имел честь пригласить ее провести последнюю неделю каникул у нас. Кажется, ты к ней неравнодушен, вот я и решил сделать тебе приятное и познакомиться с ней получше. Ты что-то слишком бледен, сын, тебе надо отдохнуть. Видимо, каминные сети тебя утомляют.

— Когда она приезжает?

— Завтра. До вечера, — он развернулся и вышел из комнаты, оставив меня стоять посреди зала и молча смотреть в одну точку. «Что он задумал? Зачем все это? Неужели ему мало уже того, что он сделал со мной? Николь. Моя Николь, чего же он хочет добиться? Может все не так страшно, а я просто утрирую? Ведь я должен буду когда-нибудь произвести на свет наследника. Верно? Возможно, отец рассматривает ее как кандидатуру. Оставшийся день прошел, как в тумане, я непереставая думал о том, что же будет впереди. В голову лезли тысячи мыслей, одна бредовей другой. Ну не насиловать же он ее собрался, в конце-то концов!? Папочка никогда бы не пошел на такой рискованный шаг. Ну да, конечно, насиловать собственного сына не так рискованно, все в семью, так сказать. Тем более, я сам его спровоцировал когда-то. Вот именно, что когда-то, что-то нынешние просьбы прекратить не смахивают на провокацию. Но это все не относится к делу. Сейчас главное Николь». Даже устроившись в коконе из одеяла, я не смог избавиться от мучивших меня переживаний. Я так увлекся, что не заметил, как открылась дверь комнаты. Я заметил непрошеного гостя, только когда кровать прогнулась под дополнительным весом. Все внутри вмиг похолодело, я плотнее сомкнул веки и, стараясь дышать спокойно, изо всех сил притворился спящим. «До вечера» всплыли в памяти его слова. Какой же я дурак, как можно было так неосмотрительно не придать им значения. Я же знал, знал, что он придет.

— Я знаю, что ты не спишь, Драко, — его рука легла мне на бедро, пробравшись под одеяло. Я сильнее зажмурился, сжимаясь в комок и прячась под одеялом целиком, оставляя на виду лишь нос. — Что же ты прячешься, я очень скучал все это время, не стоит меня разочаровывать, — рука поднялась немного выше, залезая под пижамную рубашку.

— Пожалуйста, — голос звучал очень глухо, — не надо, — это была первая просьба за долгое время, ну разве трудно выполнить хоть одну, такую маленькую.

Отец забрался под одеяло, прижимаясь грудью к моей спине, его пах вжимался в мои ягодицы. Я чувствовал его возбуждение. Глаза начало щипать, по щеке скатилась пара капель. Я не мог сдержать слезы, да и не хотел. Его руки пустились заново исследовать мое тело, он что-то шептал мне на ухо, повторял, что любит, как скучал, называл своим. Все это я уже слышал сотни раз. Все опять вернулось назад. Такое чувство, что и не было этого лета, не было этих солнечных дней и улыбающейся матери, не было Николь. Я опять лежу на своей кровати и, комкая в руках простынь, до боли закусываю губу, пытаясь заглушить крики. Получается плохо, во мне давно никого не было, и я чувствую себя, кажется, в сто раз хуже, чем в первый раз. Время так медленно тянется, я с трудом дожидаюсь момента, когда он кончает и, навалившись всем телом, тяжело дышит мне в шею. Я не шевелюсь, зачем, он все равно скоро уйдет. Оставшись одним, я еще долго смотрю в темноту. На щеках тянет кожу от высохших дорожек слез, внизу все болит, в душе пусто и грязно. «Вот я и дома».

Утром приехала Николь. А я проспал и не смог ее встретить. Как же больно было смотреть в ее глаза и вспоминать, как еще пару часов назад я был с ним, было страшно, не знаю почему. А она, казалось, ничего не замечала, ни холодности матери, ни взглядов отца, ни моего молчания. Она продолжала радостно щебетать о Франции, о красоте нашего имения и жуткой погоде в Англии. Несколько дней подряд меня не покидала тревога. Я так боялся, что она все узнает, что осудит меня, но отец больше не приходил. Перед сном я до поздней ночи вслушивался в темноту, ждал, но ничего не происходило. Не знаю, был ли я рад, скорее всего, нет. Это просто затишье и причина его — Николь. Пока она со мной, пока она может узнать — отец ничего не сделает. И теперь я еще больше хотел остаться с ней навсегда. Сидя на скамье около одного из фонтанов имения, я сжимал в руке изящное серебряное кольцо, сделанное на заказ специально для нее. Оно было совершенно не похоже на фамильный перстень, который принято дарить невесте в день помолвки и передавать из поколения в поколение. Я хотел создать с Николь свою историю, не похожую на другие, на предыдущие. Хотел подарить кольцо, которое будет принадлежать только ей, и никому больше — ни до нее, ни после, так же, как и я сам. Вместе с этим кольцом я хотел подарить ей себя, свою любовь. Вдалеке послышались шаги, и вскоре на небольшой каменной дорожке появилась Николь. Она была прекрасна, при ее виде в горле мгновенно пересохло, и уже широкая улыбка расползлась по лицу. Моя Николь. Я поцеловал ее руку и усадил на место, которое занимал минуту назад и сел рядом.

— Ты хотел поговорить?

— Да, — я прочистил горло, собирая вместе все разбежавшиеся и мечущиеся в панике мысли.— Лето скоро закончится, и ты, наверное, отправишься во Францию, я не имею права тебя задерживать, но не хочу расставаться, — я сделал еще одну паузу. — Ты мне очень нужна, я люблю тебя, и поэтому хочу тебя кое о чем попросить, — на этих словах я встал перед ней на одно калено и протянул раскрытый бархатный футляр с небольшим кольцом в виде переплетенных вместе лоз, увенчанных крохотными изумрудными каплями. — Николь Мария Франческа Антуанетта Де Буа, я прошу тебя стать моей женой и будущей леди Малфой.

Закончил я немного сбивчиво и быстро, смешав слова в кашу, но был уверен — она поняла. Я был счастлив, взволнован и напуган одновременно, еще немного, и Николь полноправно будет моей. Я внимательно смотрел на нее, улыбаясь самой безумной улыбкой, которая только может быть у влюбленного идиота, и наблюдал поразительно быструю смену эмоций. Сначала на ее лице выразилось глубокое удивление, а через секунду голова запрокинулась назад, открывая тонкую шею, светлые кудри взметнулись вверх, и по саду разнесся ее звонкий смех. Прикрыв рот ладошкой, она еще раз посмотрела на меня, беря из рук кольцо. Это «Да», я уверен, она скажет да! Сердце радостно забилось «не тяни, я прошу, не тяни, скажи мне».

— О господи, Драко! Ты что, серьезно? — ее взгляд сделался лукавым.

— Конечно, — Я взял ее за руку и нежно поцеловал пальчики, садясь рядом. — Все чего я хочу — это быть с тобой, ты согласна? — я прижал ее руку к губам, заглядывая в глаза.

— О боже, — она как-то странно посмотрела на меня и надела кольцо на палец, после чего вытянула руку, рассматривая игру света на украшении, я думал, что задохнусь от переизбытка эмоций, их было слишком много, они были слишком сильными, в уголках глаз начало щипать. — Конечно же я не согласна, — она снова расхохоталась, прошло несколько секунд, пока до меня дошли ее слова. Горло сдавил спазм, улыбка медленно начала потухать, все внутри словно перевернулось.

— Что? — голос предательски дрогнул. «Я, наверное, ослышался, или она просто шутит. Это не может быть серьезно» А она опять рассмеялась.

— Бедный Драко, — она поцеловала меня в щеку. — Мне было приятно проводить с тобой время, но с чего ты взял, что я выйду за тебя? Господи, неужели ты на самом деле решил, что я когда-нибудь смогу выйти замуж за такого, как ты, — она сняла кольцо и вложила его мне в руку, кривя губы в усмешке, каждое ее слово убивало что-то во мне, рвало на куски. Я не хотел верить. Где же моя Николь — эта светлая, нежная девушка, что так часто грела меня в своих объятьях и кто эта, что так на нее похожа.

— Глупенький, — ее губы почти касались моего уха. — С чего ты взял, что я выйду замуж за такую подстилку, как ты.

Эти слова, произнесенные еле различимым шепотом, оглушали лучше любого крика. «Она не может знать! Она не может!!! Как!? КАК ЭТО ВОЗМОЖНО!?» воздуха катастрофически не хватало, я сделал вздох. Но он больше походил на всхлип.

— Я не понимаю, — голос совсем охрип, а на ее лице расцвела хищная улыбка, никогда раньше я не видел такого выражения лица у МОЕЙ Николь.

— Ты такой милый, солнышко, — ее пальцы нежно погладили меня по щеке, — глупенький, но милый. Повторяю: я говорю, что не выйду замуж за шлюху лорда Малфоя. Даже если она так мила и богата, как ты. Мои вещи собранны и я, собственно, хотела попрощаться, а ты сделал мне просто незабываемый подарок, я давно так не веселилась.

Она вздохнула и состроила грустное лицо.

— Не принимай на свой счет, Драко, но мужчина должен быть сильным, — теперь ее голос больше походил на мурлыканье. — Было приятно поиграть, не забывай меня, — она легко коснулась моих губ и размазала рукой мокрую дорожку по щеке. Я смотрел, как она уходит, слышал этот звонкий смех, сжимая руки в кулаки и не замечая, как серебро врезается в кожу. Было больно, горько, обидно, все внутри горело, разрывалось. Я с силой ударил кулаком по лавке и, разжав руку, посмотрел на блестящий обруч. «Я Шлюха», я швырнул кольцо подальше от себя и со всех ног бросился бежать, даже не разбирал дороги, просто бежал и пытался заглушить ее голос в своей голове, а потом упал и разревелся, так, как не плакал уже давно. Рыдания переходили во всхлипы, я сжимал в руках вырванную с корнем траву и размазывал грязь по лицу. А в голове крутилась только одна фраза «Мужчина должен быть сильным». Я так и заснул там, на земле, сжимая в кулаке траву и свернувшись калачиком, но проснулся уже у себя и с трудом проглотил ком в горле «Мужчина должен быть сильным…».

Давно стемнело, звезды рассыпались по небу, и неполная луна с любопытством заглядывает в окна. Ее тусклый свет проникает через неплотно закрытые шторы и чертит белую дорожку на дорогом ковре, пока не упирается в книжный шкаф, полки которого заставлены десятками книг, стройные ряды пестрят именами классиков, золотом выбитых на корешках, замысловатыми вензелями и гербами старинных родов. Подобно своему хозяину, они горделиво распрямились на полках, пренебрежительно наблюдая за ночным гостем, замершим в глубоком кресле напротив письменного стола. Голова немного склонилась в бок и несколько светлых прядей упали на лицо, ресницы дрогнули, отбрасывая длинные тени на скулы, юноша сморщил нос, но так и не проснулся. Огоньки свечей окрасили все мутным оранжевым светом, вздрагивая от малейшего дуновения и создавая чарующие и одновременно пугающие картины теней. Дверь приоткрылась, мужчина бесшумно прошел вперед, остановился рядом с креслом и, недовольно смотря на открытую бутылку дорогого виски, громко позвал нежданного посетителя, желая разбудить, но юноша не пошевелился, лишь только снова дрогнули светлые ресницы. Мужчина коснулся рукой волос юноши, медленно пропустил их сквозь пальцы и, ведомый внезапным порывом опустился рядом с мальчиком на колени. Что-то чарующее было в его чертах, в переплетениях теней и режущем лезвии лунного света, рассекавшим комнату. Мужчина отвел со лба юноши прядь волос и, скользнув рукой по бледной щеке, замер, остановленный приоткрытыми серыми глазами, так внимательно изучающими его лицо. Мужчина опять приложил руку ко лбу мальчика, у него был жар. «Отец» едва слышно произнес юноша. Мужчина отвел взгляд, резко тряхнул головой, отгоняя наваждение и, встав рядом с креслом, поднял юношу на руки.

— Я отнесу тебя в твою комнату и вызову врача.

— Нет, — мальчик покачал головой, обвивая одной рукой шею мужчины, — давай посидим здесь.

Удобней устраивая в руках свой драгоценный груз, мужчина опустился в кресло, прижимая мальчика к своей груди. Надо было вызвать врача, послать за ним эльфа, но что-то не давало это сделать, почему-то стало страшно. Было что-то пугающее в этой тишине, в этой комнате, в мальчике, дремлющем на его коленях. Минуты тянулись очень долго, и к горлу начал подкатывать ком, сердце забилось быстрей. Что-то знакомое было в этой тишине, в этой комнате, в этом мальчике, дремлющем на его коленях. Комнату наполнили ароматы меда и воска, дыма и виски. От чего-то все сильнее сжималось сердце, от чего-то страх пробирался все глубже. Мальчика начинал бить озноб.

— Скажи маме, что я люблю ее, — мужчина вздрогнул от неожиданности.

— Завтра сам скажешь ей.

— Нет, я хочу, чтобы ты сказал. Обещай.

Что-то в голосе юноши заставляло согласиться с ним, не давало отвергнуть просьбу, и мужчина кивнул, вглядываясь в лицо своего сына.

— Спасибо, — тихо шепнул тот.

Комната опять погрузилась в тишину. Но вскоре тихий голос юноши опять прервал размышления отца.

— Прости, пап, — юноша теснее прижался к замерзшему мужчине. — Я не смог стать таким, как ты хотел. Я не смог быть сильным, но я люблю тебя и маму, — мужчина молчал. Он не знал, что ответить.

— Скажи, пожалуйста, что ты тоже любишь меня.

— Что?

— Любишь? Хоть немного, а даже если нет, то все равно скажи, пожалуйста.

В комнате воцарилась тишина, удушающий запах меда не давал набрать в легкие воздух, чтобы ответить. Голова начинала кружиться, и панический страх сильнее сдавил горло.

— Папа? Болит, — мальчик прижал ладонь к сердцу, — вот здесь, — в едва различимом голосе слышались слезы. Мужчина, сделав несколько глубоких вдохов, произнес:

— Я всегда любил тебя, мой мальчик. Может не так, как ты того заслуживал, но так, как я умел, — Люциус говорил тихо, но четко и медленно, как бы подбирая слова. — Я совершил море ошибок, но не жалею о них, потому что знаю, что не смог бы иначе. Я слишком тебя люблю, и всегда любил. Я не стану просить прощенья, такое не прощают, скажу лишь, что всегда гордился тобой.

Мальчик прерывисто вдохнул и замер на руках мужчины. Светлая голова склонилась вниз. Мужчина поднял сына на руки и отнес в комнату, уложив в постель. Страх не отступал, не хотелось уходить, оставлять своего мальчика, казалось, что если сейчас уйти, то он исчезнет. Но, поборов переживания, мужчина вернулся в кабинет и, плеснув янтарной жидкости в стакан, сделал глоток. Пахло медом, знакомая жгучая горечь осталась на губах, совсем немного, чтобы навредить, но достаточно, чтобы понять. Пчелиный яд. Мальчик с детства не переносил укусов пчел, единственный из всей семьи, чувствительный к ним. Мужчина бросился обратно в комнату к сыну, по дороге вызывая эльфа и веля ему привести врача. На кровати лежал мальчик, бледный в свете луны, почти незаметный в темноте. Такой красивый, такой спокойный. Мужчина во второй раз за день упал рядом с ним на колени, щупая пульс, прижимая к себе и повторяя: «Потерпи, потерпи совсем немного, мой мальчик».