В месяце мехир

Если бы маслина созрела в месяце мехир или в месяце тот распустилась фиалка, они погибли бы, как гибнет всё, что появляется на свет слишком рано или слишком поздно. Всему сущему определены своя пора цветения и свой час смерти.

Болеслав Прус, «Фараон»

Албания, 1990 год.

В проводники ему достался болгарин Витомир Стаменов, приземистый крепкий волшебник лет шестидесяти. Он вовсе не выглядел старым — гибкое, подвижное тело, могучие плечи и руки, чёрная окладистая борода и грива непослушных волос, ещё не тронутых сединой. Его истинный возраст выдавали глаза, когда-то голубые и яркие, а сейчас выцветшие, затянутые мутной плёнкой, мертвые, словно пуговицы из цветного стекла. Глядя в них, становилось ясно — этот человек уже прожил большую часть своей жизни, и прошла она отнюдь не самым спокойным и счастливым образом.

В городе было тихо, только из ближайшей мечети доносились приглушённые голоса — мусульмане собрались там для вечерней молитвы.

Квирин Квиррелл, забыв об осторожности, с любопытством разглядывал узкие извилистые улочки с теснившимися на них двухэтажными домами и маленькими железными остовами торговых лавок. Под ноги он не смотрел уже давно — сапоги промокли настолько, что из них при каждом шаге текла вода. Календарная осень наступила всего неделю назад, но все эти семь дней с неба лил дождь, не останавливаясь ни на минуту.

Дороги размыло, а улицы превратились в сплошное грязное месиво, напоминавшее труднопроходимое болото. Поэтому, когда путники добрались до маленького речного порта, Квирин с облегчением выдохнул. Водоотталкивающие чары на его дорожном плаще почти выветрились, и это всего за день пути! Помнится, уезжая из Англии, он думал, что одной такой мантии из ниток, пропитанных специальным водонепроницаемым составом по рецепту мадам Малкин, ему хватит на всё путешествие. Увы, она перестала спасать от дождя уже на четвёртые сутки. Теперь ему постоянно приходилось применять разнообразнейшие чары — и ни одни не держались дольше трёх-четырёх часов.

Насквозь проржавевший порт скалился в сумерки чёрными провалами прогнивших досок на единственном пирсе.

Витомир подошёл к владельцу одного из паромов. Тот прятался под навесом недалеко от причала и, судя по сгрудившимся вокруг морякам, раздавал жалованье. Те время от времени возмущённо кричали что-то, и по их нахмуренным разозлённым лицам было ясно, что дело идёт к драке.

Однако с появлением Витомира все распри мгновенно прекратились. Болгарин прекрасно знал, что в таких маленьких бедных городках практически невозможно найти работу, а любой возможный клиент обязательно вызовет у местных бездну любопытства. Поэтому нужно было действовать быстро и аккуратно.

Выслушав его условия, паромщик немало удивился и, похоже, занервничал.

— Я заплачу ещё в пять раз больше, если мы отправимся сегодня же, — тихо, но твёрдо добавил Стаменов, пристально глядя в глаза капитану.

Эта фраза решила дело. Моряки оживлённо загалдели, и один из них, самый рослый и крепкий, пробасил что-то на ухо владельцу судна. Тот всё ещё сомневался, но несколько человек уже поспешили к парому, и он понял, что у него нет выбора. Если ему придёт в голову отказаться, то команда, порядком раздосадованная последними неудачами и долгим отсутствием работы, просто поднимет бунт.

А отказаться хотелось, ещё как. Во-первых, эти двое выглядели крайне подозрительно. Проведя в море почти тридцать лет и имея дело с самыми разными представителями рода человеческого, паромщик безошибочно научился определять, кому стоит доверять, а кому нет. На этот раз внутреннее чутьё подсказывало, что он столкнулся не с простыми обманщиками, контрабандистами, дезертирами или преступниками, но с людьми намного более опасными, даже страшными.

Однако жизнь в очередной раз доказала ему прописную истину — всем правят деньги. Моряки суетились так, что не прошло и получаса, а паром уже был готов к отплытию.

Квиррелл необычайно обрадовался этой новости, ему ужасно хотелось поскорее оказаться в тепле, переодеться в сухую одежду, хлебнуть огневиски, чтобы полностью избавиться от ощущения промозглой сырости, и согреться.

Ещё через полчаса паром, дав несколько низких гудков, заскользил вверх по течению, и Квирину удалось осуществить свою мечту. Затем он вышел из каюты и направился к Витомиру, разглядывавшему противоположный берег. Тут Квиррелл заметил, что один из моряков, моющих палубу, бросил на них быстрый взгляд и шепнул что-то своему товарищу. Тот хрипло расхохотался.

— О чём они говорят? — тихо поинтересовался Квирин, наклонившись к проводнику.

— Считают нас идиотами, — спокойно ответил Витомир, доставая из складок мантии трубку и кисет с табаком. — Капитан этой посудины уже разболтал всем, что ты за такое сомнительное путешествие выложил по местным меркам почти состояние.

— Почему сомнительное? — снова спросил Квирин, намеренно поворачиваясь спиной к морякам.

Витомир хмыкнул, не торопясь раскурил трубку и только потом ответил.

— Мало ты знаешь о том, что сейчас происходит в мире, господин хороший. Стреляют, видишь ли. Как подписали мирный договор с Грецией два года назад, так сразу стрелять и начали. Так что сейчас туда, куда мы с тобой направляемся, люди и за деньги не поедут, — хмыкнул он. — Только знаешь, что я тебе скажу? Скоро этот паромщик будет брать ещё в два раза дороже. Начнётся война в Косово, и побегут все отсюда, как раз по нашему пути. В Македонию или Грецию. А потом прихватит так, что на рыбачьих барках и в Италию кинутся. Это я точно знаю. У меня бабка по материнской линии провидицей была, вот мне и передалось немного её таланта. Да тут и пророчествовать не нужно — и так понятно, что получится после попыток построить демократию на руинах коммунизма… в мусульманской-то стране, — Стаменов усмехнулся и пыхнул трубкой, выпустив облачко ароматного дыма.

Квирин мало что понимал, но слушал рассказ с интересом, вглядываясь в спокойные воды Чёрного Дрина.

— А вот что тебе, господин, здесь делать — ума не приложу…

— Интересно на зверюшек посмотреть, которые в вашем Чёрном лесу водятся, — ответил Квиррелл, невольно подстроившись под манеру речи своего спутника.

— И только? Знаю я, что там ещё кроме волшебной фауны ищут, — понимающе хмыкнул Витомир. — Особенно с такой скрытностью. Ну какой уважающий себя волшебник будет магловским способом путешествовать?.. Только тот, кому хочется остаться незамеченным. Я поэтому с тобой и согласился поехать, — продолжил он. — Дай, думаю, тряхну стариной. Я же всю жизнь мечтал на те места посмотреть, своими глазами увидеть… Ради этого жену в Болгарии бросил, да вот и застрял здесь. Беднота, уныние, войны… и ни одного волшебника, представляешь? — Стаменов вздохнул и неожиданно выпалил:

— Так за этим приехал? Признавайся! Мехир искать?

Квиррелл неохотно кивнул.

Его проводник пристально посмотрел на него и неожиданно расхохотался.

— Значит, глупый ты. И наивный. Думаешь, эту черномагическую книжицу никто до тебя не читал и выводов из неё не сделал?.. Думаешь, никому вечной жизни не хотелось?.. На меня вон посмотри. Даже я попался. Забрался как-то раз в секретный архив рукописей в Дурмстранге, так и начитался бредятины о всяких артефактах. Знаешь хоть, почему эта штуковина так называется?..

Квирин покачал головой. Казалось, его не слишком взволновали слова Витомира.

— По названию месяца, в котором её создали. А название-то древнеегипетское, и произошло всё это во времена Нового царства, с полторы тысячи лет до нашей эры. А теперь подумай, где нильские крокодилы, а где Албания, — Витомир рассмеялся своей же шутке, но быстро замолк.

Его спутник спокойно продолжал смотреть на тёмную гладь воды, отражавшей свет из домов на берегу, и думал о чём-то своём.

Стаменов вдруг почувствовал, как сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Мысленно чертыхнувшись, что согласился втянуть себя в подобную авантюру, он буркнул, что пора ему пойти отдохнуть, и спешно ретировался с палубы, отметив про себя, что Квиррелл, кажется, даже и не заметил этого.

Капитан, всё это время наблюдавший за ними из рубки, тяжело вздохнул. Появление двух крайне подозрительных мужчин в его маленьком и замкнутом мирке ознаменовало наступление смутных времён, а то, что они когда-нибудь да настанут... это он чувствовал за версту своим свёрнутым на левый бок носом, сломанным ещё в юности. Теперь ко всем его невесёлым рассуждениям добавилось и ещё одно: откуда у этих людей новая чистая одежда, если у них не было с собой даже и дорожного рюкзака?.. «Что-нибудь точно случится, — с неохотой решил он, тут же отгоняя дурные мысли, а затем снова думая: — Нет, что-нибудь обязательно…»

И он был прав.

На рассвете их разбудил отчаянный вопль вахтенного, и капитан, проснувшись, мгновенно понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее — матрос не кричал ничего конкретного, он просто вопил от ужаса.

Все молчали.

Едва слышно тикали часы на стене, но, казалось, делали они это как-то нестройно, то растягивая два-три стука на полминуты, то торопясь наверстать упущенное.

Гермиона рассеянно смотрела куда-то перед собой, а в её руках безостановочно мелькали спицы — две изнаночных петли, одна лицевая, снова изнаночная…

Очередной бесконечный шарф, начатый с неделю назад.

— Завидую членам Ордена, — наконец прошептала она.

— Да уж, — Рон, разлёгшийся на другом конце дивана, хмыкнул. — Они сейчас все чем-то заняты. Так странно, да, Гарри? Ты как?

Тот сидел за кухонным столом, опустив голову на руки и уставившись в пространство — абсолютно рассеянно и безмерно устало.

— Не знаю, — он взял кружку с Умиротворяющим бальзамом, отхлебнул глоток и снова отставил её на край стола.

Чувствовал он себя отвратно.

— Я не верю, что я его убил, — вздохнул Гарри и добавил, усмехнувшись: — Если честно, я даже не уверен, что он не убил меня.

— Ничего не понимаю, — Гермиона покачала головой и отложила вязание в сторону. — Что там произошло?

— А я не знаю! — неестественно засмеялся Гарри. — Обычно все мои похождения в конце года заканчивались в кабинете директора. А тот, будучи в хорошем настроении, снисходил до того, чтобы кое-что мне объяснить. Так, чуть-чуть. А сейчас вот не склеилось у него… Умер!

— Гарри! — возмущённо выдохнула Гермиона. — Что ты говоришь такое?..

— То, что не догадался сказать ему в лицо, — внезапно посерьёзнел он. — Но ты права. С моей стороны это подло — запутывать вас ещё больше. Я кое-что скрыл от Ордена, когда рассказывал, что случилось.

Рон судорожно вздохнул и даже побледнел немного.

— Я так и думал, — прошептал он.

— Когда Драко попал в Малфой-мэнор, у него с собой было зелье. Как я понял, Грюм дал ему его по приказу Дамблдора…

— Что за зелье? — нетерпеливо спросил Рон.

— Совершенной истины… или как-то похоже.

Гермиона вздрогнула и закрыла рот ладонью, глядя на Гарри глазами, полными ужаса.

— Никогда не думала, что оно действительно существует…

— А почему бы и нет? — удивился Гарри. — Малфой говорил об этом зелье как о вполне обычном…

— Конечно же! — фыркнула Гермиона, но, увидев, что никто ничего не понимает, вздохнула и принялась объяснять, иногда сбиваясь на свой любимый менторский тон:

— Во-первых, никто не знает его состав. Когда я читала дополнительную литературу для эссе по Зельям, то брала книги в основном из Запретной секции. Это зелье упоминалось почти в каждом томе, но ни в одном не было ни слова о его ингредиентах. Однако свойства описывались крайне подробно. Во-вторых, это магия последней, сложнейшей ступени взаимодействия. Например, твой Умиротворяющий бальзам — это первая ступень, он будет действовать абсолютно на всех. Оборотное зелье — вторая ступень, ты ненадолго превращаешься в другого человека, но, опять таки, совершенно неважно, кем ты был до этого. Самые сложные из широко известных зелий — приворотные. Они обладают свойством направленного действия непосредственно на другого человека. Это третья ступень, а зелье совершенной истины сочетает в себе вторую и третью.

— Как можно сварить зелье так, чтобы оно действовало только на одного конкретного человека и при этом было направлено на другого… — пробормотал Рон.

Гермиона торжествующе улыбнулась:

— Понял, да? Среди магов современности нет ни одного, способного это сделать.

Гарри залпом допил остатки бальзама и с тоской уставился на Гермиону.

— Вот, теперь и ты уяснил, насколько это серьёзно. Это значит, что Дамблдор очень много знал о сложившейся ситуации и, возможно, даже контролировал её. Потому что иначе я не могу объяснить тот факт, что это зелье оказалось в нужном месте в нужный момент. А из этого можно сделать ещё один вывод. Крайне неприятный. Для директора было очевидно, что всё будет именно так.

— Гермиона, по-моему, ты перегибаешь палку. Дамблдор был гением, я не отрицаю, но он умер месяц назад! — возразил Рон.

— Что Малфой сказал тебе? — спросила та, не обратив никакого внимания на реплику Рона.

— А вот тут и начинается самое интересное. Он заявил мне, что я скорее умру от метеорита, упавшего мне на голову, чем от руки Вольдеморта.

— Ох… — вырвалось у Гермионы. — Час от часу не легче, — она снова взялась за вязание, чтобы хоть как-то успокоиться. — А этот странный камень так и не нашли?..

— Нет, — Гарри покачал головой. — Под каждую щепку заглянули, перетряхнули все подземелья — безрезультатно. Выходит, не судьба нам узнать, что это за штуковина…

— И отлично! Ведь это по большому счёту… — встрял Рон. — Я хочу сказать, это же теперь не имеет никакого значения, так? Гарри убил Того-Кого-Нельзя-Называть, Пожирателей посадят в Азкабан. Может, не стоит об этом и думать? Мерлин с ним, с этим камнем, Дамблдором, его планами, — совсем жалобно закончил он. — Всё уже позади, правда, Гарри?..

— Да, — как можно уверенней ответил тот, незаметно разминая правую руку. Где-то с час назад он впервые заметил, что та постепенно немеет.

Сначала это чувствовалось только в кончиках пальцев, но сейчас уже охватило ладонь целиком.

— А где Джинни? — поинтересовался он, чтобы отвлечь друзей от неприятного разговора.

Но, похоже, выбранная тема оказалась крайне неудачной. Рон и Гермиона быстро переглянулись.

— Спит, — ответил Рон. — Маме пришлось тайком напоить её Снотворным зельем. Она собиралась вызволять вас с Драко из имения вместе с Орденом. Грозилась трансгрессировать туда самостоятельно, если её не возьмут с собой. Ты же знаешь, как она к тебе относится.

Гарри кивнул. Ему почему-то стало стыдно.

— Ничего себе! Уже рассвело, — заметила Гермиона, посмотрев в окно.

Сквозь занавески в кухню скользнул первый слабый солнечный лучик, замерев бледным пятном на одной из чашек.

Часовая стрелка медленно подбиралась к шести утра.

— Пора спать, — решил Гарри, вставая из-за стола. — Или хотя бы сделать жалкую попытку.

За всё это время он успел выпить несколько порций Умиротворяющего бальзама, но усталость, накопившаяся в теле, мешала тому подействовать.

— Спокойного дня, — ответила Гермиона, ласково улыбнувшись.

— Сегодня моя спальня полностью в твоем распоряжении, — добавил Рон. — Но только сегодня, в честь праздника. Интересно, как похоронят этого красноглазого гада? Я бы посмотрел…

Эта неуклюжая шутка рассердила Гермиону, но Гарри уже вышел из кухни и поэтому не слышал, что именно она ответила.

На площадке первого этажа он неожиданно остановился, вслушиваясь в тишину сонного дома…

И, повинуясь странному желанию, вошёл в комнату Джинни, где до этого не был ни разу.

Уизли действительно спала, накрывшись одеялом почти с головой, и с того места, где стоял Гарри, виднелась только грива волос, разметавшихся по подушке.

Он осторожно подошёл ближе и уселся на коврик у кровати.

За последние двое суток он испытал столько всего, что разум уже просто отказывался думать, делать выводы и, что самое страшное, как-то пытаться контролировать происходящее.

Он вытянул руку и осторожно погладил Джинни по голове. Та, почувствовав это прикосновение, мгновенно проснулась, открыла глаза и, заметив Гарри, отпрянула, не совсем понимая, что происходит.

— Гарри? Что ты здесь делаешь? — она села в кровати и растерянно посмотрела на него.

Джинни не могла заснуть с того самого времени, когда узнала, что с Гарри стряслась беда. Словно привидение, она ходила по Норе, то начиная судорожно вытирать пыль с полок, то в сотый раз начищая до блеска посуду в шкафах.

Он виновато пожал плечами, думая, что так изможденно она не выглядела даже в тот день, когда он нашёл её в Тайной комнате — осунувшееся бледное лицо с заострившимися чертами, под глазами — фиолетовые тени…

Осознав наконец, что сидящий перед ней юноша — не плод больного воображения, она кинулась ему на шею.

Блаженно жмурясь от удовольствия, Гарри обхватил Джинни за талию и положил голову ей на плечо, зарываясь носом в длинные волосы, пахнущие чем-то удивительно сладким.

Беспричинная радость от её прикосновений почти оглушила его.

Но где-то глубоко внутри, на самой границе сознания, он понимал, что Гарри Поттер просто не способен на такие чувства по отношению к Джинни Уизли.

С трудом сдержав рвущийся наружу вопль ужаса, он отстранился.

* * *

Едва уловимый запах ветиверии, горьковатый, отдающий свежестью морозного осеннего утра в лесу, причудливо смешивался с ароматом эфирных масел растопырника и смолы драконова дерева.

Малфой невольно поморщился. Он ненавидел этот запах — больничного крыла, связанный с очередной порцией Умиротворяющего бальзама, ледяным полом и болью, неизменной спутницей последних часов.

Осторожно перевернувшись на другой бок, Драко натянул одеяло повыше, проклиная простыни из грубого хлопка, раздражавшие кожу.

Почему-то он просыпался только по ночам, в кромешной тьме.

Кромешная тьма? Это неправда — у мадам Помфри всегда горят несколько свечей на столе со снадобьями в дальнем конце палаты.

От сонливости, вызванной сильнодействующими зельями, не осталось и следа.

Драко сел в кровати и, зачем-то широко открыв глаза, огляделся. Ни пятнышка света. Непривычно густая, липкая темнота.

Он осторожно прикоснулся к лицу и почувствовал мягкую ткань повязки. За то время, что он находится здесь, Малфой успел так привыкнуть к ней, что уже не замечал.

Торопливо сорвав бинты, он аккуратно провёл подушечками пальцев по скулам, затем по бровям и тонкой, подрагивающей кожице век. Вспомнив старую как мир детскую игру, Драко легонько надавил на них и зажмурился. Обычно после этого перед глазами вспыхивали разноцветные пятна самых разных форм и размеров, почти как если долго смотреть на солнце. Почему-то, когда он был маленьким, это казалось интересным.

Но на этот раз он не увидел ничего, кроме темноты. Драко даже засомневался, что именно видит её — она просто была, заполняя собой каждый кусочек пространства.

Малфой чувствовал себя уставшим, измученным, но вполне здоровым, поэтому решился встать с кровати. Он осторожно спустил ноги на ледяной пол и поднялся. Сделал шаг — и тут же пребольно ударился о какой-то столик. Жалобно звякнуло стекло. Драко поспешил отступить назад — и стукнулся о свою же кровать.

Нащупав одеяло, он сел обратно, на этот раз куда более осторожно.

Он не понимал, что с ним происходит, и не помнил, сколько дней прошло со времени стычки в Малфой-мэноре.

Борясь с охватившим его отчаянием, Драко огляделся по сторонам, всё ещё надеясь увидеть хоть лучик света.

Рядом с ним зазвучали знакомые голоса — МакГонагалл и мадам Помфри. И ещё один — низкий, густой, принадлежавший неизвестному мужчине.

Входная дверь где-то слева едва слышно скрипнула.

— О, мистер Малфой, вы уже проснулись, — нарочито весёлым тоном объявил мужчина, и Драко почувствовал, как чья-то тёплая ладонь приветственно сжала его запястье.

— За прошедшие сутки вы трижды спрашивали, кто я такой, поэтому представлюсь ещё раз. Мистер Ландсберг, дипломированный целитель, обладатель ордена Мерлина второй степени за несколько важны…

— Это вы написали книгу «Своевременная помощь. Как максимально ослабить действие необратимых чар?» — перебил его Драко, действительно припоминая что-то.

— Да, но…

— Сколько сейчас времени?

— Около десяти утра. Но я бы хотел вас осмотреть. Будьте так любезны, мистер Малфой, поверните голову направо.

— Почему я ничего не вижу? — настаивал Драко.

— Вот это мы сейчас и выясним, если вы выполните мою просьбу, — невозмутимо ответил целитель, не придав никакого значения сердитому тону Малфоя.

Слева едва слышно всхлипнула МакГонагалл… или мадам Помфри — Драко не мог сказать точно.

Поняв, что у него нет выбора, он послушно выполнил все требования мистера Ландсберга.

— Что ж, я готов вынести вердикт, — неторопливо произнёс лекарь после того, как Малфой по его просьбе в десятый раз коснулся пальцем кончика носа, приманил на кровать несколько подушек и совершил уйму различных действий — с точки зрения Драко абсолютно бессмысленных.

— Вы ничего не видите, — отметил целитель, на что Малфой лишь фыркнул:

— Это я мог бы сказать вам и сразу.

— Расщепляющее заклятье угодило прямо в глаза, — продолжил мистер Ландсберг. — Первую помощь смогли оказать только через сорок минут, к этому времени большинство тканей полностью омертвело. Вы потеряли изрядное количество крови, а на восстановление сосудов ушло очень много времени, так как вред, нанесённый такой сильной тёмной магией, чаще всего необратим. Мне удалось восстановить глазное яблоко и радужную оболочку, но, судя по тому, что вы не способны различать даже очень яркие источники света, боюсь, что… — он тяжело вздохнул. — Боюсь, что… вернуть вам зрение уже не удастся.

Малфой с трудом сглотнул, чувствуя, как по животу прошёл спазм, а к горлу волной животного ужаса и отвращения подступила тошнота.

— Быть этого не может, — прошептал Драко, когда наконец понял, что ему пытается втолковать целитель. — Сделайте что-нибудь! Какое-нибудь заклинание, зелье… что угодно!

Он попытался подняться с кровати, но чьи-то мягкие руки удержали его.

— Мистер Малфой, — вздохнула их обладательница мадам Помфри, — я знаю, это тяжело принять. Но магия не всесильна. Можно срастить за ночь кости, но нельзя вырастить новую руку. Можно вылечить тяжело раненого человека, но нельзя вернуть с того света. Можно сделать слабое зрение более острым, но нельзя вернуть его…

Драко нервно дёрнул плечами, сбросив её руки, и упал на кровать.

— Мистер Малфой, вам нужно принять зелье, — с дрожью в голосе обратилась к нему МакГонагалл.

Тот не отреагировал.

— Мистер Малфой… — она сделала ещё одну попытку. — Вы потеряли слишком много крови…

— Уходите, — внезапно прервал её Драко. — Уходите! Уходите все! Я никого не хочу видеть! — он внезапно осёкся. — Видеть...

Заплакать он почему-то тоже не мог.

Албания, 8 сентября 1990.

Сонные матросы, неуклюже спотыкаясь о цепи и канаты, высыпали на палубу.

— Да уж, — весело хмыкнул Витомир, оказавшийся на полубаке одним из первых. — Страшно-то как…

— Это что, левиафан? — нерасторопный Квиррелл, всё ещё возясь с застёжками плаща, перегнулся через перила, пытаясь разглядеть скрытую клочьями густого тумана тень, извивавшуюся неподалёку от парома.

— Ага, — кивнул Витомир. — Так, змееныш. Метра два с половиной, не больше. Наверняка родился совсем недавно.

Паром с мягким толчком замер на месте, и команде, столпившейся на палубе, представилась возможность лучше рассмотреть существо, выглядывавшее из воды.

Оно представляло собой уменьшенную копию одного из страшных морских чудовищ, часто встречавшихся на холстах знаменитых художников и в книгах известных фантастов — и нигде больше. Даже некоторые маги всерьёз сомневались в их существовании, справедливо полагая, что драконы, извечные враги левиафанов, за последнюю сотню лет истребили всех столь ненавистных им тварей, когда-либо отважившихся приблизиться к суше. В глубоких же океанских водах, куда не долетит даже Новозеландский Опаловый, морских змей, по словам моряков, никто не видел уже с девятого века.

Впрочем, нельзя с уверенностью утверждать, что отсутствие свидетельств вызвано именно полным исчезновением левиафанов. Вполне может быть и так, что именно они и были причиной нехватки очевидцев. Обычно левиафан питается исключительно рыбой, но при возможности не откажется закусить и зазевавшимся дельфином или тюленем. Или человеком.

Моряки в оцепенении уставились на зверя. Его узкая треугольная морда с внимательными чернильно-синими бусинами-глазами плавно покачивалась, повинуясь движениям тела, большей частью находившегося под водой. От макушки до кончика хвоста тянулся гребень из острых шипов, соединённых перепонками. С него местами свисали длинные зелёные ленты водорослей и нити речной тины.

И если бы моряки не были так напуганы, они бы наверняка заметили, что левиафан изучает их с не меньшей опаской и недоумением.

— Ни разу не слышал, что такие змеи водятся и в пресной воде, — удивился Квиррелл и, подавив зевок, спросил:

— Что ему здесь нужно?..

От промозглого и свежего утреннего воздуха, пробиравшегося под все три слоя тёплой одежды — плащ, мантию и шерстяной свитер, ему почему-то ещё больше захотелось спать.

— Что нужно?.. Позавтракать, — Витомир невозмутимо потянулся в карман за трубкой. — Думаю, это его первая самостоятельная охота. А от нашего парома уж очень крепко разит десятками поколений селёдки. Наверняка по нескольку дней валялась в ящиках прямо здесь. Вот он и принял эту развалюху за вкусную рыбину, под водой-то не разберёшься. А сейчас вынырнул и сам не рад…

Стаменов ещё раз глянул на левиафана, явно решившего подобраться поближе, и раздосадовано махнул рукой:

— Эх… Любопытный. Сам теперь ни за что не уйдёт.

— Может, оглушить? — осторожно предположил Квиррелл.

— Не подействует. Их, говорят, даже самые мощные заклинания не берут. Да и нельзя. Потом замаешься маглам память изменять, а палочкой размахивать тут опасно, волшебников на страну с десяток, и все на учёте. Так что один простенький «Люмос» тебя с головой выдаст, особенно здесь. До Чёрного леса осталось немного, мы уже в верхнем течении. Скоро берега поднимутся и…

Он не успел договорить.

Всё это время левиафан осторожно плавал на почтительном расстоянии от судна. С одной стороны, он страшно испугался этой шумной, местами ржавой и скрипящей посудины с галдевшими на ней странными существами. С другой — любопытство не давало ему покоя, особенно сейчас, когда посудина замерла на месте, а люди, которых он видел впервые за свою недолгую жизнь, потрясённо молчали, скованные страхом. Кажется, они боялись его даже больше, чем он их. К тому же змей был голоден, а от парома тянуло рыбой, не совсем свежей, но всё ещё вполне вкусной.

И он решился.

В несколько сильных и быстрых движений левиафан добрался до судна и, нетерпеливо принюхиваясь, заскользил вдоль борта, ища место, где ему удалось бы забраться на старенькую «Тирану», словно в насмешку названную именем богатой и процветающей столицы Албании.

На пароме поднялась паника. Моряки схлынули с палубы — одни решили спрятаться в трюме, другие бросились в рубку капитана.

«Тирана» вздрогнула и дала задний ход.

Змей оказался намного проворней неповоротливого кораблика, успев за это короткое время обогнуть его по правому борту и снова вынырнуть у кормы.

Заметив, что зверь каким-то невиданным образом оказался сзади, капитан отдал новую команду — паром снова устремился вперёд.

Левиафан, приняв это всё за какую-то игру, необычайно обрадовался. Резвясь в волнах, расходившихся от судна, он поплыл рядом с ним, как раз напротив Витомира и Квиррелла, единственных людей, оставшихся снаружи.

Стаменов оглянулся и заметил, что моряки, собравшиеся в рубке, успели прийти в себя, оправились от первого шока и уже нашли выход из положения. Единственно верный, учитывая габариты змея и необычность сложившейся ситуации.

— Всё правильно, — поморщился он, подняв голову вверх и глядя на мужчину, того самого, что так яростно спорил с владельцем парома в порту. Поставив ногу на нижнюю перекладину перил и положив на колено двуствольное ружьё, моряк чётким движением вложил в него патроны — один, затем второй.

— Сначала стреляй, а потом задавай вопросы, — тихо добавил Витомир, снова поворачиваясь к прыгающему в волнах левиафану.

Квиррелл внезапно засуетился.

— Нужно остановить их! Нельзя же его убивать, он совсем не опасен… — Квирин судорожно сжал волшебную палочку в кармане, но пустить её в дело так и не решился, растерянно замерев и переводя взгляд то на целящегося человека, мгновенно превратившегося из добычи в охотника, то на ничего не подозревавшую жертву.

— А что будет, когда он вымахает с два таких парома? — мрачно и насмешливо поинтересовался Витомир. — Когда отрастит клыки с ладонь и полюбит вкус человечины?.. Когда будет жмуриться от удовольствия, лакомясь свежей и тёплой плотью чьих-то мужей или детей?.. Здесь нет ни одной организации, способной защитить маглов от волшебных существ, даже от пикси. Они вынуждены справляться сами. Как могут. Да, пусть единственное, на что они способны — это лить кровь… свою, чужую — неважно, но…

Грянул выстрел, а следом за ним ещё один.

Левиафан нелепо изогнулся — первая пуля попала в шею, перебив позвонки, а вторая раздробила челюсть. Его тело, успев дёрнуться ещё несколько раз, продолжало двигаться по инерции, а затем, словно споткнувшись, ушло под воду.

Сверху раздалось несколько радостных возгласов.

Витомир невольно содрогнулся и с жалостью посмотрел на позеленевшего Квирина, пустым и страшным взглядом провожавшего то место, где на помутневшей поверхности ещё остался след из россыпи мелких тёмно-красных пузырей.

Кто-то из членов команды одобрительно похлопал меткого стрелка по плечу, и в неожиданно наступившей тишине этот звук показался всем зловещим и тяжёлым, гулким — как набатный колокол.

Одним резким дуновением ветра с реки вдруг сорвало остатки тумана, разметав молочно-белое покрывало в клочья и прибив его к берегам.

Почувствовав что-то, люди замерли, напряжённо вслушиваясь в каждый плеск воды о борта «Тираны», вглядываясь в спокойную речную гладь и проплывающие мимо берега.

Витомир первым понял, что сейчас произойдёт. Догадался, почуял.

Молнией метнувшись к их с Квирреллом каюте, он схватил уменьшенные чарами рюкзаки и запихнул их в карман. Выбежав обратно, Стаменов упёрся одной рукой Квирреллу в плечо, а другой схватил за ногу и, воспользовавшись тем, что тот инстинктивно ухватился за него, выбросил за борт, сразу же прыгнув следом.

Вынырнув, он судорожно вдохнул и, борясь с сильным течением, поплыл к барахтающемуся неподалёку Квирреллу.

Моряки, кажется, что-то кричали и даже бросили спасательный круг, но Стаменов был настолько сосредоточен, что даже не заметил этого.

— Я плавать… не умею…— отчаянно хрипел Квирин, бешено молотя руками и ногами, уходя под воду с головой и тут же выныривая и хватая ртом воздух.

Когда Витомир крепко ухватил его за шиворот, помогая удержаться на поверхности, Квиррелл уже окончательно запутался в своём плаще и успел наглотаться воды.

— За меня держись, — отрывисто произнёс Стаменов и, когда Квирреллу удалось негнущимися, одеревеневшими от холода и испуга пальцами ухватить его за плечи, поплыл к берегу.

Витомир не оборачивался. Он и так всё слышал.

Ему удалось отплыть от парома почти на сотню метров, когда с борта судна донеслись первые отчаянные крики и вопли ужаса. А затем стонала и скрежетала гнущимся металлом сама «Тирана».

Странно, что никто не подумал об этом с самого начала. Детёныш левиафана в реке предполагает наличие где-то поблизости его матери — гигантского и свирепого змея, который моментально учует в воде и мельчайшую частицу родной крови.

Нет, она не мстила. Она просто вымещала ярость, и из десяти человек, оставшихся на пароме, не выжил ни один.

Они боролись с течением не больше двадцати минут, однако Квирину казалось, что прошло по меньшей мере часов пять, когда Витомир, уже задыхаясь, нащупал дно.

— Можешь встать, тут мелко, — бросил он.

Квиррелл покорно выпрямился и тяжело побрёл к берегу, оступаясь и пошатываясь, всё ещё не веря, что под ногами действительно мягкий речной ил, а не тёмная, тянущая вниз пучина.

Он выбрался на берег, сделал несколько шагов и упал на песок, узкой полоской тянувшийся вдоль берега — маленький дикий пляж, окружённый вековыми деревьями. Идеальное место для спокойного отдыха. Жизнь ещё раз доказала, что у неё есть чувство юмора.

— Поднимайся, — Стаменов грубо толкнул его в плечо. — Нужно отойти к лесу. Или ты думаешь, что она тебя не достанет… в метре-то от воды?

Это заставило Квиррелла собрать последние силы и снова продолжить путь.

У первого же дерева Квирин остановился и рухнул на землю.

И только тогда позволил себе посмотреть, что происходит на самой середине Чёрного Дрина.

Его стошнило.

Аккуратно сложенные на стуле свитер и рубашка заставили Гарри задуматься. Он абсолютно не помнил, как добрался в спальню Рона вчера вечером. Да и было это на самом деле уже сегодня утром.

Он снова закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. В горле странно першило, а по телу разлилась приятная истома. Так просыпаешься после субботней тренировки по квиддичу — блаженно потягиваешься, разминая отдохнувшие мышцы, зеваешь и минут двадцать просто нежишься в постели, зная, что сегодня выходной.

С первого раза блаженно потянуться не получилось. Правая рука полностью онемела, и поначалу Гарри показалось, что вместо неё к телу приделан кусок мягкой резины — неуправляемый и безжизненный. Он осторожно перехватил предплечье левой рукой и сделал пару движений, стараясь размять затекшие мышцы. Это подействовало, и уже через несколько секунд он, стиснув зубы, недовольно сморщился от невыносимого покалывания — рука обрела чувствительность.

Гарри невольно вспомнилось то время, когда он жил у Дурслей и понятия не имел, что существует совсем иной мир, где к нему будут относиться по-другому.

В чулане под лестницей не хватало места для кровати нормальных размеров, поэтому та, на которой спал Гарри, была для него слишком узкой и короткой. Ему приходилось лежать на одном боку, подтянув колени к груди, и от неудобного положения часто сводило мышцы.

Воспоминание, несмотря на свою живость и болезненную остроту, показалось ему плоским и чужим, не принадлежащим его собственному прошлому. Или же он просто не хотел об этом помнить.

Гарри огляделся по сторонам, с жадностью разглядывая знакомую обстановку, стараясь подметить каждую мелочь. Не сказать, что так уж много изменилось здесь с момента его последнего визита, но он так давно не был в Норе, по-домашнему уютной, шумной и живой, что успел соскучиться.

Закатное солнце расчертило комнату на рыжие скошенные прямоугольники, и всё вокруг просто тонуло в тёплом ярко-апельсиновом мареве. Оранжевая форма Пушек Педдл, устроивших показательное выступление на многочисленных плакатах, и постельное бельё такого же цвета придавали складывавшейся картинке некоторый гротеск. На мгновение Гарри показалось, что он заключён в странный сияющий кокон из света и тепла, где царили без-мятежность, без-заботность и без-временье. За исключением одного тёмного пятна — беспокойного, напряжённого и нервно сжавшегося в комок, самого Гарри.

Какое-то время он просто следил за финтами и приёмами игроков и не смог сдержать улыбки, когда одна из охотниц, мастерски увернувшись от обоих бладжеров, показала язык промахнувшимся загонщикам.

Гарри совсем расхотелось выходить из комнаты, настолько невыносимой казалась мысль о предстоящем общении с кем-либо, но он всё же оделся и медленно направился вниз, на кухню. По пути он завернул в ванную комнату и проторчал там едва ли не с полчаса. На умыться хватило и минуты, остальное время Гарри сидел на полу, слушая, как журчит бегущая из крана вода. Где-то внутри волнами плескалось отчаяние, грозя вот-вот перелиться через край.

Наверное, это можно сравнить с большой и интересной книгой, которая на протяжении повествования пестрит тайнами и загадками, подкидывает всё новые сюрпризы, задаёт вопросы и… раскрывает на последних страницах лишь десятую их часть, оставляя читателя недоумевать, расстраиваться, злиться и… ненавидеть автора за его умышленное молчание.

А ещё Гарри было страшно, потому что это злосчастное произведение — его собственная жизнь. Конечно, Рон прав, нужно оставить всё как есть. Но даже он так не считал бы, знай некоторые существенные детали, о которых Гарри умолчал. «Ну почему ты такой трус и обманщик, Поттер? — меланхолично подумал он. — Почему ты постоянно врёшь и недоговариваешь, думая, что сможешь так обезопасить тех, кого любишь?»

Гарри снова во всех подробностях припомнил события последних трёх дней, стараясь логически объяснить хоть что-то, но сосредоточиться было крайне сложно — стоило ему только подумать о том, что он чувствовал, обнимая Джинни… и Гарри уже не мог отвлечься ни на что другое, раз за разом вызывая в памяти отголоски оглушающего восторга и невыносимого желания прижать её к себе и не отпускать никогда. Стать с ней одним целым, наполнить её собой или себя — ей, и это не было похоже ни на его тихую любовь-нежность к Гермионе, ни на злую и вспыльчивую любовь-страсть к Чжоу, и уж точно не на то, что он чувствовал к Джинни раньше. Более того, это вообще не было похоже на его собственные чувства. Идея казалась абсурдной и смешной, но она довольно хорошо вписывалась в странный клубок противоречий, где сейчас смешались все его мысли, мечты и суждения. Он мог ухватиться только за одну ниточку, чтобы потихоньку распутать всё это, и среди его окружения был только один человек, способный помочь. Гермиона.

Гарри поднялся на ноги, выключил воду и спустился вниз, на первый этаж.

В доме никого не было — ни в гостиной, ни на кухне.

Чувствуя вполне понятное беспокойство, он вышел на улицу и сразу же заметил её.

— Гарри! — Гермиона, разлёгшаяся на траве под огромным грабом чуть поодаль, приветственно помахала ему.

— Что читаешь? — улыбнувшись, он подошёл к ней и сел рядом.

— Учебник по нумерологии, — усмехнулась она и, предвосхитив следующий его вопрос, добавила:

— Фред, Джордж, Рон и Джинни играют в квиддич на поле за деревьями.

— А остальные?..

Прежде чем ответить, Гермиона тяжело вздохнула.

— Члены Ордена ещё на кладбище. Сегодня… сегодня хоронили Грюма.

Гарри сморщился и провёл рукой по волосам.

— Извини, — поспешно добавила она. — Ты так крепко спал, и мы не стали тебя будить…

— Ничего, — Гарри кивнул и, откинувшись назад, прислонился спиной к гладкому стволу дерева. — Если честно, я не очень хотел бы появляться на публике, да и… не могу сказать, что моё мнение о Грюме осталось прежним. Я искренне жалею, что он погиб, но это не скорбь по ушедшему человеку, это боль, что я никогда не смогу отыскать его, прижать к стенке и вытрясти из него всю правду…

Гермиона понимающе вздохнула:

— Сама сегодня думаю об этом всё утро. Мне кажется, ты зря не рассказал Ордену о том, что произошло в подземельях, Гарри…

— Но ведь и они не рассказали Ордену, не так ли? — чуть резче, чем хотел, ответил он. — Дамблдор по какой-то причине предпочёл скрыть свои догадки от всех, кроме непосредственных исполнителей.

— Орден мог бы помочь…

— Сомневаюсь, — прервал её Гарри. — И, более того, у них нет причин в этом разбираться. Вольдеморт мёртв, Мальчик, который выжил, со своей задачей справился. Слишком рано для новых проблем. Все и без того слишком устали, чтобы… — он не договорил, потёр виски, болезненно сморщившись, и чуть улыбнулся.

— Что? — Гермиона отложила книгу и села рядом.

— Просто вспомнил, как два года назад Министерство отказывалось признать возвращение Вольдеморта, боясь паники, закрывая глаза на то, что такое возможно. Фадж мотивировал это молчание теми же причинами, что и я сейчас. Блаженное неведенье.

— Гарри, — когда Гермиона наконец ответила, её голос прозвучал неожиданно глухо, надтреснуто. — Знаю, мы в последнее время мало общались, но Рон и я по-прежнему твои друзья. Просто… ты сейчас так сказал это, что мне показалось… ты скрываешь что-то и от нас, — тихо закончила она, опустив глаза.

Гарри машинально сжал правую ладонь в кулак, словно проверяя, всё ли с ней в порядке, и тепло улыбнулся — получилось неожиданно искренне даже для него самого.

— Нет, конечно же, — легко соврал он и увидел, как расслабились её плечи.

— Это хорошо.

— Но я всё равно попытаюсь узнать правду, — Гарри сделал вид, что не заметил реакции Гермионы. — Ты же мне поможешь?..

— Смотря что ты собираешься делать, — уклончиво ответила та.

— Сначала я просто хочу кое-что выяснить. Есть только одна вещь, за которую можно зацепиться.

— Зелье, — поняла Гермиона.

— Именно. Когда я спускался вниз по лестнице, я подумал, что у меня к тебе тысяча вопросов, а сейчас понял, что не понимаю ничего — настолько, что даже не знаю, что спросить.

Она пожала плечами:

— Тогда, если ты не возражаешь, конечно, я начну первой. Ты сказал утром, что спрашивал Малфоя о свойствах этого зелья…

Гарри кивнул.

— Он ответил, что это зелье позволяет видеть истину?..

— Ну, как-то так, да, — неуверенно кивнул он.

— Да не как-то так, Гарри! — Гермиона чуть повысила голос. — Вспомни точно!

По её тону Гарри понял, что теперь ему больше не придётся решать эту головоломку одному. Он недоумевал, что именно так увлекло Гермиону, но чувствовал, что она не успокоится, пока не докопается до сути или не убедится, что не сможет ничего сделать.

Он снова погрузился в воспоминания:

— Сначала… сначала он спросил меня, какая самая горькая вещь на свете, потом… да он вообще ничего не говорил по существу! — неожиданно вспылил Гарри. — Сказал, что это позволяет видеть только истину… что есть разница — смотришь ты в чистое зеркало или в испачканное и кривое. А ещё Малфой не мог вспомнить точное название зелья — то ли прикосновение истины, то ли зелье совершенной истины. Ещё… когда он смотрел на меня, мне казалось, что он может читать меня как раскрытую книгу. Заглянуть внутрь и увидеть все страхи, как опытнейший легилиментор, в сто раз хуже Снейпа.

— Это очень странно, Гарри, — подытожила Гермиона и поспешила пояснить: — На самом деле зелье совершенной истины не обладает ни одним из этих свойств. Оно лишь позволяет видеть связи, что, конечно, не исключает сказанного тобой, но к правде оно никакого отношения не имеет, только называется так.

— Ты хочешь сказать, он мне врал? — выдохнул он.

— По-видимому. Более того, «читать» Малфой тебя никак не мог, только если действительно применил легилименцию. И причём здесь зеркало?.. — Гермиона задумчиво барабанила пальцами по губам и оглядывалась, словно что-то в окружающей обстановке могло подсказать правильное решение. Так она делала всегда, когда какая-то проблема захватывала её целиком, и в этом жесте было что-то очень детское. Гарри почему-то каждый раз представлялся ребёнок, рисующий цветными карандашами, высунувший язык от сосредоточенности и увлечённый настолько, чтобы не замечать этого.

— А что ты говорила про направленное действие? — спросил он, видя, что Гермиона почти полностью ушла в свои мысли и не собирается пояснять дальше.

— Тут я вообще ничего не понимаю. Дело в том, что книгу, где средневековый автор подробно рассказывает о свойствах большинства существующих зелий, не выдают на руки, и она на латыни, а темой моего исследования было оптимальное содержание толчёного корня кровохлёбки лекарственной в кровоостанавливающих отварах. Мне просто не хватило времени внимательно прочитать остальное, — словно оправдываясь, вздохнула она. — Ещё повезло, что это всё оказалось в одном томе.

— Какая ты всё-таки умница, — Гарри покачал головой и с театральным изумлением посмотрел на Гермиону, всем своим видом показывая, что не верит в существование людей, настолько преданных получению знаний. Только сейчас он почувствовал, как ему не хватало её всё это время, когда она сидела так, на траве, с необъятным томом и конспектом у ног, такая сосредоточенная, живая и такая… такая Гермиона — Гарри не мог найти лучшего определения.

— Теоретически, — она закусила губу, подбирая нужные слова, — связь не бывает истинной или ложной. Она просто есть, поэтому «направленное действие» в данном случае кажется мне бессмысленным выражением. Приворотные зелья, например, работают только в одну сторону. Но связь — всегда между двумя.

— Не сочти вопрос за глупость, но тогда зачем это всё?.. Из слов Малфоя я решил, что он мог видеть… мотивацию поступков. Например, он делал вид, что знал, что обо мне думает Вольдеморт, пытался убедить меня, что я не хочу никого убивать.

— Наверное, он видел связь, — Гермиона пожала плечами.

Они надолго замолчали, пытаясь переосмыслить услышанное.

С импровизированного квиддичного поля донёсся радостный возглас Джинни, и кто-то из близнецов заливисто рассмеялся. Видимо, они закончили играть.

— И Малфой сказал, что всё забудет?.. — наконец спросила Гермиона.

Гарри кивнул, и она тяжело вздохнула, кисло улыбнувшись. Гарри заметил, что её губы покраснели и чуть припухли. Не успев задаться вопросом, почему, он увидел, как Гермиона снова закусила нижнюю, сосредоточенно думая.

— Изначально с помощью этого зелья узнавали будущее. Знание связей даёт понимание, что произойдёт дальше, — она заметила вытянувшееся лицо Гарри и взмолилась: — Как в магловской физике! Это можно сравнить со знанием сил, действующих между телами. Знаешь все силы-связи, значит, знаешь, как поведут себя объекты, на которые они действуют.

Гермиона неверно истолковала его реакцию, Гарри в данный момент волновало другое — нет смысла узнавать будущее, если ты через четверть часа перестанешь это помнить.

— То есть, нет никаких причин, по которым Малфой должен что-либо забыть?

— Никаких, но он же сказал, что..

— Как мы только что выяснили, за всё время действия зелья он врал мне с частотой раз в минуту, — вспылил Гарри.

— Тогда ты просто обязан поговорить с ним. Даже если он на самом деле ничего не помнит.

Гарри скривился, что удивило её.

— Я думала, вы неплохо ладили, пока, ну… — Гермиона позволила себе оставить фразу незаконченной, прекрасно зная, что Гарри поймёт.

— Ладили, — невесело согласился Гарри. — Мы много пережили вместе, это правда. Но это — вынужденные меры. Сейчас я чувствую, что у меня не убавилось к нему ни презрения, ни ненависти. Да, он за последний месяц несколько раз спас мне жизнь. А я спасал его. Это то, на что мы должны были пойти, чтобы выжить. Мне пришлось в какой-то степени отказаться от всего — от вас, от себя, от желания где-то спрятаться и пересидеть, и только поэтому мне удалось не сойти с ума после смерти Дамблдора. Начиная с пятого курса я скорее ненавидел директора, чем любил. Но он был, и мне казалось, что я не один. Не знаю, сможешь ли ты почувствовать… Я не помню своих родителей, до одиннадцати лет у меня не было друзей, не было вещей, о которых я безумно мечтал, а потом жизнь постоянно учила меня терять. Знаешь, у Седрика было такое удивлённое лицо, когда он умер. И глаза… пустые-пустые. А затем Сириус, Снейп, Дамблдор, Люпин, Грюм и ещё десятки людей, которых я плохо знал или не знал вовсе. Я жил с постоянным чувством, что вот-вот могу потерять ещё что-то… Можешь смеяться, но Люциуса Малфоя, Вольдеморта я тоже потерял. Потому что они были в моей жизни, а теперь их там нет. Пустота. Вырвано, зонтик с дырками. Понимаешь?

Гермиона понимала. Она украдкой вытерла слёзы, но Гарри не заметил этого. Он говорил, путался, сбивался с мысли, слова толкались и мешали друг другу, торопясь быть сказанными, — гнойный нарыв, сидевший в нем с тех самых пор, когда он понял, что есть только один человек, который, неизвестно по чьей прихоти, должен остановить это всё, наконец лопнул.

— И Малфой тоже был со мной. Да, он оказался лучше, чем я мог предполагать до этого. Однако теперь всё кончилось, вынужденное перемирие больше никому не нужно. Возможно, я и не смогу ненавидеть его, как раньше, но и никогда не смогу забыть, как он ухмылялся каждой моей неудаче, как он издевался над Роном и насмехался над его семьёй, как он называл тебя, — он почувствовал, что сказал больше, чем хотел, поэтому вернулся к изначальной теме разговора. — Но расспросить его действительно нужно. Хоть завтра. Думаю, добраться до Мунго не составит труда, — он неловко улыбнулся, сделав вид, что эта странная отповедь — нечто само собой разумеющееся, обычное.

— Гарри, — осторожно начала Гермиона. — Малфой сейчас в Хогвартсе. Я утром спрашивала у МакГонагалл, и она сказала, что к нему пока не пускают посетителей.

— Как? — переспросил он. — Что случилось? Говорили, что с ним всё будет в порядке!

— Да, я знаю, — почти неслышно ответила она. — Я сама не поняла, что там произошло. МакГонагалл объяснила, что он уже в сознании и чувствует себя неплохо, но тогда я не понимаю, зачем им понадобилось откладывать похороны ещё на четыре дня…

— Похороны?.. — выдохнул Гарри сипло. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, и вздохнул так резко, что едва не закашлялся.

— Да, Нарцисса… — Гермиона осеклась и прижала ладошку ко рту. — Я забыла. Гарри, я забыла, что ты не знаешь! — с этими словами она поспешила положить другую руку ему на плечо, с сожалением вглядываясь в его лицо и пытаясь угадать реакцию.

Гарри тихо выругался.

* * *

Камень под правой ладонью приятно согревал кожу, отдавая ей своё тепло. Камень на полметра левее был прохладным и сухим, и это сочетание немало смутило Драко, заставив его с большей сосредоточенностью вслушаться в ощущения. Видимо, из окна на противоположной стороне в больничное крыло светит солнце, согревая квадрат стены рядом с ним. Догадку стоило подкрепить реальными фактами. Он почти уверенно развернулся и направился к тому месту, где, по его мнению, находилось окно.

Драко доводилось бывать здесь, не слишком часто, но на третьем курсе из-за бешеного гиппогрифа пришлось почти неделю пролежать под пристальным надзором мадам Помфри, поэтому он точно помнил, где находятся те или иные вещи. Но когда вокруг тебя абсолютная, непроницаемая, непроходимая темнота, чёрная просто до неприличия, это «точно» превращается в «примерно где-то здесь или там», приблизительное донельзя. Ни одно из чувств — обоняние, осязание, слух — не могло заменить зрение, его спасали память и умение считать.

Три шага налево — его кровать. Четыре шага назад и пятнадцать направо — тяжёлая дверь больничного крыла. Тёплое, шершавое дерево, холодный и гладкий металл петель.

В мире Драко появились трещины, разломы, выступы, сколы, выщерблины, десятки оттенков холода и тепла, его наводнили звуки — чуть дребезжала рама под порывами ветра, где-то справа тикали часы. Ему даже казалось, что он слышит, как чирикают где-то далеко внизу прыгающие с ветки на ветку птицы.

В мире Драко было темно.

И это, пожалуй, не слишком его волновало. Куда больше страданий причиняла чудовищная пустота, угнездившаяся где-то внутри, чёрная дыра, отхватывающая от Драко новые и новые куски, утягивая их в себя. Он казался себе никому не нужным, бесполезным и уродливым, как... зонтик с дырками.

Он представлял, что идёт по изжелта-серой чахлой траве, хотя прекрасно слышал хруст мелких веточек под ногами и чувствовал, как мягко проседает в песок подошва ботинок. Над головой шумели кроны деревьев, их тень спасала от палящих лучей солнца, но не могла защитить от жары и духоты.

Обжигающе горячий воздух потоками поднимался вверх, линия горизонта плавилась и дрожала зыбкой дымкой. Этим вымышленным зрелищем наслаждался один Драко, все остальные в мрачном настроении поднимались по пологому склону холма, стараясь держаться тропинки, отчаянно петляющей в низких зарослях вереска.

Где-то справа посвистывала птичка. Маленькая, серая и подвижная, со смешным светло-коричневым горлышком и россыпью оранжевых пятен под тёмными блестящими глазами-бусинками. С коротким клиновидным хвостом. И, пожалуй, тёмным узором на крыльях. Ещё Драко решил, что стоит придумать ей хохолок, но тот почему-то получился просто огромным, да ещё и ярко-бирюзовым, как у какого-нибудь венценосного голубя. Голубей Малфой не любил, поэтому попытался приструнить разыгравшееся воображение, но картинка мгновенно рассыпалась на множество маленьких кусочков, и ему больше не удалось собрать воедино все её детали.

Перед глазами снова проступила чернота, а окружающее пространство наводнили звуки.

Драко убрал упавшую на лоб прядь и снова позволил Панси взять себя под руку. Они шли не дольше пятнадцати минут, но Малфой чувствовал, что сил у него осталось совсем немного, — тело постепенно охватывала сонливая ватная слабость, как перед обмороком.

По скуле скользнула капелька пота, Драко нетерпеливо смахнул её тыльной стороной ладони. Чёрная рубашка липла к телу, и кусок плотной влажной ткани, прилегающий к спине, почему-то затруднял дыхание настолько, что ему едва удавалось контролировать вдохи и выдохи, а так хотелось остановиться и, согнувшись пополам, втянуть в себя воздух, жадно хватать его ртом, как будто Драко очень долго пробыл под водой.

Медленный вдох и выдох. Вдох — и можно снова отвлечься, пытаясь представить себе окружающий пейзаж как можно подробней.

Это было не так уж и сложно, он несколько раз приходил сюда с отцом.

Люциуса похоронили рядом с Абраксасом Малфоем.

Сегодня рядом с ними похоронят его мать.

Видимо, Драко невольно сжал руку Панси, и та легонько погладила его предплечье. Всё это время она поддерживала Малфоя под локоть, помогая идти и постоянно раздражая бесконечными предупреждениями: «Осторожней, камень!», «Тут крутой спуск, держись за меня!», «Ступенька».

В жизни Драко не было утра мучительней этого. Впрочем, сейчас ему казалось, что до этого дня у него не было жизни, а всё прошлое принадлежало кому-то другому. И его не покидало ощущение, что этот другой уже почти неделю как мёртв.

А он проснулся сегодня, выспавшимся, но совершенно разбитым. Что-то, кажется, говорила МакГонагалл, утверждая, что можно отложить похороны ещё на несколько дней. Опасливо интересовалась Мадам Помфри «Мистер Малфой, вам помочь?» — когда он ощупью пытался застегнуть манжеты или самостоятельно завязать шнурки. И так невыносимо было слушать эти «мистер Малфой», что Драко невольно сжимал зубы и отворачивался, — единственное проявление досады, которое он мог себе позволить, чтобы не привлекать к себе и без того чрезмерного внимания. «Мистер Малфой»… будто бы он не слышал, как в разговорах друг с другом они всегда называли его по имени или, что ещё хуже, бедным мальчиком, когда думали, что он спит.

Единственное, за что Драко действительно был благодарен МакГонагалл, — к нему не пускали журналистов «Пророка», уполномоченных лиц из Министерства и прочий сброд. Они приходили по несколько раз в день, потрясая перед носом у разозлённой мадам Помфри какими-то бумажками с приказами немедленно допросить его, но всё-таки каждый раз отступали.

Осторожничали. Министерство, конечно, с радостью бы вытрясло из мистера Малфоя всю правду, но мистер Малфой теперь не просто кавалер ордена Мерлина какой-то там степени (лучше бы — посмертно), он инвалид, да ещё и сирота. А таких нужно жалеть. Драко не удержался и хмыкнул.

— Что? — тут же поинтересовалась Панси.

— Долго ещё? — спросил он вместо ответа.

— Совсем чуть-чуть, — ободрила она, не преминув ещё раз погладить по руке. Он сморщился.

— Всё в порядке, мистер Малфой? — мгновенно встрепенулся один из колдомедиков. Голос звучал ровно и уверенно, и хотя Драко уловил нотки хорошо скрытого беспокойства, всё-таки не удостоил лекаря ответом.

Помимо Панси, мадам Помфри, МакГонагалл и мистера Ландсберга, его сегодня сопровождали два лучших целителя из больницы Святого Мунго. И все едва ли не с нетерпением ждали, когда же Драко станет плохо и он потеряет сознание.

Поверхность под ногами изменилась. Теперь они спускались вниз с холма, с вершины которого открывался вид на оскалившееся надгробиями кладбище, свернувшееся неровным тёмным полукольцом у его подножия. К правому боку — Драко почему-то очень хорошо запомнил это, когда был здесь с отцом в последний раз, шесть лет назад, — прилегал лес, щупальцами протянувший низкие кустарники, высокие раскидистые тисы и грабы вглубь, к могилам.

Вскоре сквозь мертвенный, холодный покой, веющий от надгробий, Драко различил приглушённые голоса, чей-то тихий шёпот, покашливание, шорох ног по гладким плитам главной аллеи — казалось, где-то впереди сейчас собралось не меньше сотни волшебников. Он мгновенно понял, для чего они пришли туда, и невольно замедлил шаг.

* * *

Даже острая необходимость быть здесь не могла смягчить осознание, насколько же нежеланным гостем виделся для собравшихся Гарри Поттер. Ещё большую неловкость он ощущал, понимая, что невольно потянул за собой почти весь Орден Феникса.

Информация о похоронах всё-таки просочилась в прессу, но на кладбище не пустили ни одного репортёра, и Гарри, совершенно не готовый к тому, чтобы отвечать на вопросы даже самых близких людей, был рад этому. Из последних разговоров он знал, что Орден Феникса пока не намеревался сделать сведения о падении Вольдеморта достоянием широкой общественности. Практически всю доступную информацию держали в тайне.

За произошедшим в Малфой-Мэноре последовало ещё одно, не менее важное событие: его план когда-то был разработан в штабе Ордена как один из вариантов борьбы с Тёмным Лордом — штурм Министерства. Без этого оставшиеся на свободе Пожиратели и шпионы могли успеть скрыться. После недолгого сопротивления Министерство раскололось на две части — приверженцев старой политики и Скримджера, коих было большинство, и сторонников главы Аврората Кингсли Бруствера, в чьих руках после смерти Тёмного Лорда и многих из Пожирателей оказалась сосредоточена вся сила. Теперь, хотя внешне сложно было заметить какие-то изменения, Министерством руководил отдел Авроров, а, следовательно, Орден Феникса. Кингсли назначили исполняющим обязанности министра, и пока всё складывалось довольно неплохо. Главное — не думать, какую цену пришлось заплатить за этот успех.

Начало погребальной церемонии затягивалось по вполне понятной причине — Гарри ещё раз оглядел толпу собравшихся волшебников и волшебниц, чтобы убедиться, что среди них нет Драко. Он с беспокойством повернулся обратно к Гермионе и Рону. Оба стояли чуть поодаль, притихшие и потерянные.

— Идут, — внезапно прошептала она, и Гарри отчаянно завертел головой, пытаясь разглядеть что-то поверх чёрных остроконечных шляп.

Вечером накануне похорон МакГонагалл всё-таки решилась сказать им правду о состоянии Малфоя. Гарри видел тогда, как она вздыхает, как собираются морщины в уголках рта и двигаются губы, как тяжело ей говорить об этом, и едва сдерживался, чтобы не улыбнуться — он понимал слова, но сознание просто отказывалось принимать их смысл. «Наверное, это страшно», — думал он, не находя в себе и тени испуга, только странное застывшее напряжение, как будто чья-то огромная рука сжала все внутренности в пульсирующий комок.

Уже на рассвете, когда Гарри в очередной раз забылся в беспокойном сне, ему приснился Драко — с повязкой, закрывающей большую часть лица, он сидел в инвалидной коляске, парящей в воздухе, а за ним неотступно следовали десятки колдомедиков, удерживавших левитационные чары. На коленях у Малфоя лежала трость Люциуса.

И только когда он заметил небольшую процессию, приближавшуюся с другого конца главной аллеи, его охватил настоящий ужас. Потому что всё выглядело слишком обычно. МакГонагалл шла впереди, рядом с ней семенил низенький полный волшебник, а чуть поодаль ещё один, худощавый и высокий, в траурной мантии, на которой ярким пятном выделялась эмблема больницы Святого Мунго — скрещенные волшебная палочка и кость. За ними следовали Драко и Панси, издалека казалось, что они просто идут рядом, неспешно, словно странная парочка, наслаждавшаяся красотами природы и кладбищенским покоем, — только вот никто из них не смотрел по сторонам. Последними Гарри увидел мадам Помфри и ещё одного лекаря. Всё. Никакой инвалидной коляски, тёмных очков или поддерживающих чар. Всего лишь чуть неуверенные, нерасторопные движения и ещё сильнее заострившиеся черты лица Малфоя, на которое так часто обращались напряжённые и мрачные взгляды сопровождающих.

Настоящая, незамутнённая паника.

Уйдя с головой в мысли, Гарри пропустил начало церемонии, да и потом не очень-то следил за происходящим. Рука снова онемела, но на этот раз не полностью — он чувствовал странную пульсацию внутри и холод, поднимающийся по венам.

Гарри прислонился к дереву и, краем уха вслушиваясь в голос волшебника, говорившего что-то о Нарциссе, «благородстве духа», о «самопожертвовании», «вкладе в общее дело» и «материнской любви», принялся энергично растирать ладонь, пытаясь убедить себя, что он, скорее всего, нечаянно ударился локтем, и это — лишь последствия травмы.

Тёплый летний ветерок шумел в вытянутых овальных листьях огромных грабов, выцветших от жары, в небе замерло кучевое облако со странным свинцово-серым брюхом. Казалось, оно оторвалось от какой-нибудь огромной грозовой тучи и теперь неподвижно нависало над головами собравшихся. Время тянулось сахарным сиропом — медленно и приторно, местами и вовсе застывая липкой массой. Впереди, на постаменте, в обрамлении голубого неба тяжело склонилась над гробом напряжённая чёрная фигурка Драко. Его рука осторожно скользнула по воздушной ткани мантии, в которую была одета Нарцисса, едва касаясь, провела по прохладному лицу матери, на ощупь сейчас похожему скорее на пергамент, погладила собранные в сложную причёску волосы. Драко вспомнил, как в детстве, сидя у неё на коленях, любил перебирать эти длинные светлые пряди, и отдёрнул руку, словно обжегшись.

Разве могло это тело, неподвижное, безжизненное, высохшее, быть его матерью? Как же невозможно правильно и до истерики хорошо, что он не видит её сейчас, не может увидеть то, что осталось, — физическую оболочку, потерявшую самое важное — свою суть. Внезапно ему стало легко. Он не хотел верить в её смерть и не верил. Он не видел самой смерти, и, значит, её не было. А Нарцисса не увидит, что стало с ним, и не расстроится.

Обострённое обоняние безошибочно уловило, что от трупа даже сквозь парфюмерную отдушку тянет разложением. Драко выпрямился и отвернулся от гроба.

Когда он наконец решился подойти к Малфою, тот стоял в окружении незнакомой пары и о чём-то тихо переговаривался с ними. Гарри не видел их раньше, но женщина вдруг повернула заплаканное лицо, высматривая кого-то среди магов, и он почувствовал, как спину прошиб холодный пот. Волшебница была как две капли воды похожа на Беллатрису Лестрейндж. Только оправившись от шока и опустив руку, мгновенно метнувшуюся в карман за волшебной палочкой, Гарри догадался, что это её сестра, Андромеда. Её портрет выжгли с семейного древа Блеков, когда та вышла замуж за маглорожденного. Стоявший рядом светловолосый полноватый волшебник с добрым лицом, должно быть, и есть её муж, Тед Тонкс. Он бережно поддерживал Андромеду под руку, а та, не скрывая слёз, всхлипывала и прижималась к нему, продолжая что-то говорить Драко. Наконец тот пожал плечами и слабо улыбнулся, позволив Андромеде на прощанье заключить его в объятья.

Драко вздохнул с облегчением, слыша удаляющиеся голоса четы Тонксов. Хотелось убежать отсюда, но у него не было сил, чтобы сдвинуться с места. Рядом неуверенно переминалась с ноги на ногу Панси, но ей хватало такта и природного чутья хранить молчание.

Малфой мгновенно различил из десятка звуков смутно знакомые шаги, приближавшиеся к нему, и снова поднял голову — с достоинством и гордо, как он надеялся, готовясь выслушать очередные соболезнования. Тут Панси не выдержала:

— Поттер, — едва слышно прошипела она и уже громче произнесла: — Невежливо приходить на похороны без приглашения. Или героям магического мира не писаны правила этикета?

Поттер вздохнул, но оставил реплику Панси без внимания.

— Мал… — он сделал заметное усилие над собой. — Драко. На минутку…

— Панси, — уверенно и чуть нахмурившись кивнул Малфой, предвосхищая её вопрос, и та, выпустив его руку, отошла в сторону, почти беззвучно пробурчав что-то нелестное в адрес Поттера. Драко прекрасно расслышал, что именно, и усмехнулся про себя.

— Отойдём в сторону, — не унимался Гарри, судя по голосу наверняка оглядываясь, проверяя, не следит ли кто за их разговором.

— Конечно. Веди, — легко согласился Драко и удивился собственному тону и тому, как легко и непринуждённо, гордо и даже чуть насмешливо, с тихим достоинством получилось это унизительное «веди».

— Мне жаль, — тихо сказал Поттер, ухватив Драко под локоть, совсем как Панси. — Я очень виноват в том, что произошло с твоей семьёй…

Малфой коротко кивнул, давая понять, что церемонии соблюдены. И поймал себя на мысли, что ему нравится это прикосновение. Само по себе.

За то время, что он пробыл без света, Драко привык ориентироваться по всему, что хоть как-то могло помочь и облегчить его существование. Темнота таила в себе много неприятностей, заставляя находиться в постоянном напряжении, — не споткнуться, не угодить в яму, не упасть, не удариться, поэтому важен был любой звук. И каждой крупице информации — запаху или шуму — сознание придавало огромное, даже в чём-то преувеличенное значение. Любая мелочь становилась острее, но прикосновения других людей были для Драко мучительней всего. Чаще всего резкие, неожиданные, нежеланные, они оказались неприятными настолько, что он думал, что сойдёт с ума в первые же несколько дней. Но беспомощность заставляла мириться с этим, и скоро ему пришлось понять — он как никогда зависим от прикосновений.

Теперь касания чаще всего просто выполняли какую-то функцию — мадам Помфри вдруг решала помочь ему расчесаться, поесть или поправить одеяло, Панси осторожно вела его по дороге, задавая нужное направление, — и это был всего лишь способ ориентироваться в мире. Ни раздражения, ни удовольствия, ни эмоций. Но как только Панси приходило в голову — как сегодня — погладить его, чтобы успокоить или утешить, Малфой неизменно внутренне содрогался, но сжимал зубы и зачем-то терпел.

Сейчас же его тело мягко и расслабленно позволяло Поттеру себя касаться. Более того, оно прислушивалось к теплу чужой ладони.

Спохватившись, Драко выбросил эти мысли из головы и с некоторым трудом вспомнил, на чём же оборвался их разговор.

— Мне бы тоже хотелось обвинить во всём тебя, Поттер, — усмехнулся он. — Но я сам выбрал путь, который привёл меня сюда.

Поттер не удовольствовался этим признанием. Он, очевидно, долго придумывал, что сказать Драко, и теперь не мог так просто отступиться. В его очередном бормотании слышался очаровательный коктейль из «если бы я мог исправить», «если бы знал, что так выйдет», «если я могу чем-то…», и Малфой понял, что эти слова больше относятся не к смерти Нарциссы, а к тому, что произошло с ним. В голосе звучало неподдельное сожаление. От этой искренности ещё больше захотелось уйти куда-нибудь подальше, и Драко резко прервал Гарри:

— Спасибо за заботу, Поттер, но я надеялся, что у тебя хватит сочувствия не заставлять меня выслушивать всяческие соболезнования ещё раз. Вон их сколько было, — Драко кивнул головой в направлении застывших у могилы волшебников, не видя, что она находится в другой стороне.

Гарри заметил это с какой-то странной злобой, понимая, что как бы не храбрился Малфой, делая вид, что он легко со всем справится, на самом деле он беспомощен.

— Так о чём ты хочешь поговорить? — настаивал Драко.

— Садись, — Гарри помог ему нащупать скамейку, сам тяжело плюхнулся рядом и только потом ответил: — Не сегодня. Просто пообещай мне, что когда-нибудь, когда ты сможешь… ты расскажешь всё, что помнишь о том, что произошло тогда в подземельях.

— Хорошо, — бесцветно ответил Малфой, и совершенно непонятно было, удивлён он этим вопросом или наоборот, ждал его. — А к чему такая скрытность?

— Есть… хм… проблема, — неохотно признался Поттер, явно ожидая вопроса Драко, но тот молчал. Ему не было интересно, в какую неприятность Мальчик-Который-Выжил вляпался в очередной раз.

— Что ты собираешься делать? — без перехода, но всё-таки осторожно вдруг спросил тот, чувствуя, что ступил на очень зыбкую почву, что совсем ни к месту и слишком невежливо интересоваться этим.

— МакГонагалл настаивает, чтобы я закончил Хогвартс.

Наверное, не стоило добавлять ещё что-то, но Драко зачем-то продолжил:

— Она считает, что я способен сдать большинство основных предметов на Ж.А.Б.А, если останусь на седьмом курсе. С определённой помощью, разумеется. Однако я не представляю, что мне даст умение превращать свинью в крысу, если я никогда не смогу сделать этого в реальной жизни.

— Ты не хочешь продолжать учёбу?

— Я… не знаю, — Драко закусил губу, чтобы с языка не сорвалось продолжение его мысли: «я не знаю, чем я ещё могу заняться». Чтобы не выдать отчаяние, с которым он уже устал бороться.

Он пытался убедить себя не думать, сколько вещей он потерял навсегда, — все цвета, свободу передвижений, квиддич в конце концов, старался переключиться на то, что у него ещё осталось… и внутренности сковывало льдом. У него не осталось ничего и никого.

Вокруг было темно.

Да, звуки моментально приходят на помощь, где-то помогает обоняние, но то, на что Драко так надеялся сегодня — тактильные ощущения, — не смогли справиться даже с простейшим заданием. Почти сразу после окончания церемонии он присел рядом с надгробием отца и, осторожно ощупывая пальцами нагретый камень и выбитые в нём буквы, понял, что не может прочитать и слова.

Учиться? Долго пытаться понять, где же находится нужный предмет, прежде чем произнести заклинание? Ощупью искать котёл, в который нужно бросить ощупью-же-найденные ингредиенты? Слушать, как Панси читает ему учебники вслух? Изучать магических животных не видя их? Сидеть на трибуне во время матчей по квиддичу, ничего не понимая даже по рассказу комментатора?

Что там ему предложила МакГонагалл? Компенсировать практические занятия теоретическими?

Магловедением, например?..

Да, учиться.

Самостоятельная жизнь казалась ещё страшнее.

За неделю он уверенно ориентировался в Больничном крыле и безошибочно попадал вилкой в тарелку, а ложкой — в рот. За две сможет добираться из подземелий в Большой зал. Ещё за три — запоминать хоть какую-то часть лекций. И кое-как, конечно же, с помощью Попечительского совета и нового директора, закончит Хогвартс, не получив от этого никакой пользы. Просто у него будет год на то, чтобы прийти в себя и принять решение, что же делать дальше. Иллюзия цели. Иллюзия смысла.

Потому что сейчас он хотел только остаться на этой скамейке, навечно.

Рядом неловко кашлянул Поттер.

Драко уже и забыл про него, а тот, оказывается, всё это время сидел рядом.

— Не смей меня жалеть, — процедил Малфой.

— Но мне очень жа…

— Тогда вали отсюда! — не выдержал Драко, и Гарри не нашёл ничего лучше, чем пробормотать: «Ну, я пошёл», и не по-гриффиндорски удрать, забыв отвести его обратно.

Тело ломило со страшной силой ещё с середины матча, и, наконец-то уходя с поля, Виктор пожалел, что сразу после финального свистка не воспользовался предложением лекарей выпить Обезболивающее зелье.

Горячий душ немного расслабил натруженные мышцы, но это не принесло облегчения. Наоборот, теперь Крам мог со всей обречённостью погрузиться в детали их сегодняшнего поражения. Подумать только! С ошеломляющим счётом разгромить Сербию лишь для того, чтобы сегодня уступить словакам, команде намного слабее их предыдущих соперников. Теперь у Болгарии был только один шанс попасть во второй отборочный тур Чемпионата Мира по квиддичу — выиграть у венгров и греков, и если первое ещё как-то возможно, то Греции болгары проигрывали уже последние лет пятнадцать.

Послематчевое интервью было на редкость лаконичным, сухим и сдержанным, да и что можно спрашивать у команды, только что лишившей себя всех шансов на успех?

Выйдя из раздевалки одним из последних, он нарочно задержался, собирая вещи, чтобы все игроки успели уйти, а затем через специально выделенный канал в Каминной сети направился в гостиницу.

Поднявшись в свой номер, он поспешил открыть окно. В комнату хлынул удивительно тёплый ночной воздух, с едва слышным привкусом ночных фиалок, тяжёлый, влажный и пряный, остро щекочущий ноздри. Стоило Виктору распахнуть рамы, как внутрь стрелой метнулся карликовый сыч с объёмистым письмом в лапах. Покружив по комнате, совёнок довольно ухнул — получилось что-то среднее между воробьиным чириканьем и писком — и опустился на спинку кровати, выжидательно уставившись на Крама своими огромными круглыми глазами. Тот с некоторой опаской приблизился к сычику и осторожно отвязал пухлый конверт. Обычно во время игр всю почту команды сначала просматривают несколько волшебников из Комитета по обеспечению безопасности, и только потом письма попадают к игрокам. Мало ли что могут прислать восторженные фанатки или рассерженные болельщики, особенно после такого поражения. Поэтому Виктор уже собирался отнести письмо администратору и пожаловаться на охранников, так как конверт выглядел крайне подозрительно. На нём не было ни адреса, ни имени отправителя, только выведенное чуть неуклюже и словно бы торопливо — «Виктору Краму». Но что-то до дрожи знакомое промелькнуло вдруг в этом маленьком аккуратном «о» и несоразмерно большом «В», с нескладной завитушкой, словно бы стесняющейся собственной вычурности. Крам пригляделся внимательней, и его губы помимо воли тронула едва заметная улыбка, странно смотревшаяся на абсолютно серьёзном лице. Крам распечатал письмо и с удивлением вынул оттуда несколько листов абсолютно чистого пергамента. Озадаченный, он взял со стола волшебную палочку и с недовольством пробормотал:

— Апарекиум…

На первом листе немедленно проявилось такое же торопливое и неровное: «Напиши, как меня зовут».

Виктор поморщился. Не много ли чести?.. С усталым вздохом — хотелось вообще бросить всю стопку в камин — он снова подошел к письменному столу, больше выполнявшему декоративные функции. В самом деле, кому из игроков в квиддич могут понадобиться перо и чернильница в ночь после матча?..

«Гермиона Грейнджер» — не стараясь вывел он, и на пергаменте мгновенно, словно озарённые ярким светом, вспыхнули слова.

Привет!

Гермиона.

Только пробежав взглядом по последней строчке, Крам понял, что всё это время он стоял, вцепившись пальцами в спинку кресла, напряжённо и жадно вчитываясь в каждое слово. Он сел, пытаясь привести мысли в порядок, потёр переносицу.

Просьба Гермионы удивила, но не смутила. Очевидно, что-то опять стряслось с её ненаглядным Гарри Поттером. Вот ведь ирония судьбы — Крам даже ненавидеть его не мог по-настоящему после Турнира Трёх Волшебников, невольно проникшись уважением к его искренности, чистоте, смелости и благородству. В случае Гарри Поттера ни в одном из этих громких определений не было фальши. Что же может быть хуже этого? Хуже справедливого поражения в борьбе с честным соперником?

Крам невольно сжал кулаки, смяв письмо. Вовсе не о Турнире он думал сейчас, а о том, как впервые увидел Гермиону, как следил за ней, стараясь быть осторожным, как приходил в библиотеку каждый вечер, надеясь застать там… Как наконец-то осмелился подойти и познакомиться, как глупо жмурился, пытаясь выговорить по слогам её имя…

Когда он получил отказ, то заставил себя поверить, что всё так и нужно. На какое-то время ему действительно стало легче. Чувства никуда не исчезли, но Крам просто прекратил ждать и надеяться, окончательно уступив Гермиону — как оказалось позднее, даже не Гарри, а его другу.

Слава и известность давали свои привилегии — можно было забыться в объятьях многочисленных девушек, перестать думать о ней, наслаждаться их нежностью… и со скрытым злорадством чувствовать, что его любят почти так же безумно и безответно, как и он сам. А потом раз за разом раскаиваться, понимая, что таким образом он как будто пытается отомстить им всем — просто симпатичным и ослепительно красивым, глупым и умным, добрым и стервам — за то, что его, Виктора Крама, не любит единственная девушка, в которой он нуждается.

Сейчас все чувства и боль вспыхнули с новой силой. Какой толк в том, чтобы быть знаменитым, если он не может даже прикоснуться к ней?..

Какой был смысл молчать полтора года, если она может снова заставить его окунуться в этот ад, заставить вариться в собственном соку — простым росчерком пера? Простым «мне нужно, чтобы ты кое-что для меня…»

И ведь он сделает. Послезавтра вернётся в Болгарию на полторы недели, чтобы там подготовиться к следующей игре, и, вместо того, чтобы думать о тактике и стратегии, будет ломать голову над тем, как пробраться в архивы Дурмштранга…

Потому что это нужно Гермионе Грейнджер, девушке, которую он не видел уже два года, но, кажется, до сих пор продолжает любить.

«Стоит ли это того, Виктор?» — с горькой ухмылкой спросил он у самого себя. И понял, что не знает ответа.

* * *

Сон не шёл. Драко долго ворочался в кровати, уже жалея, что предпочёл спальню Слизерина Больничному крылу. В Малфой-Мэнор вернуться он не мог (там всё ещё орудовали авроры), да и не хотел. Несмотря на предложение сердобольной Панси погостить у неё до конца летних каникул, Драко решил остаться в Хогвартсе. Он надеялся за это время привыкнуть к замку, чтобы чувствовать себя чуть более уверенно в начале нового учебного года.

Малфой поёрзал в кровати, пытаясь найти удобную позу, но вместо этого только сбил простынь. Пришлось поправлять.

Завернувшись в одеяло, как в кокон, и натянув его до самого подбородка, Драко наконец-то смог расслабиться. Спать всё равно не хотелось, в теле чувствовалось болезненное оживление после дня на кладбище. Теперь ничто не могло помешать ему остаться наедине со своими мыслями — это, пожалуй, самое страшное.

Если бы он только мог видеть… он бы отвлёкся на что угодно — прогулялся по ночному замку, или поднялся в одну из башен, или, как он чаще всего делал, скоротал бы ночь за очередной книгой.

Но теперь скрыться было невозможно.

Он слишком поздно понял, во что ввязался. Слишком поздно увидел настоящее положение вещей.

А когда это наконец случилось, на нём уже лежала ответственность за всю семью, а на левом предплечье горела чёрная метка.

Сейчас уже ничего нельзя изменить.

В этом новом мире, мире без Вольдеморта, Малфой — самый настоящий чужак. У него нет ничего, за что хотелось бы бороться, он до сих пор верит в то, во что верил и шесть лет назад, поступая в Хогвартс…

Холодно. То же ледяное отчаяние, в котором он барахтался весь этот год, но теперь ему не за кого даже бояться.

В мире нет вещей, способных вернуть его к жизни.

И тут же в голову пришла странная мысль — ему до боли необходимо, чтобы кто-нибудь его сейчас обнял. Нет, не как это делала Нарцисса, успокаивая, убаюкивая, гладя по голове, а как… как умирающий от жажды хватается за стакан воды. Чтобы кто-нибудь согревал его, неистово прижимая к себе, заставляя забыть о том, что он никому не нужен. Он едва слышно выдохнул, сжавшись в комок от мучительной необходимости, чтобы его, Драко, хотели.

Всего. Целиком. Подчинили себе тело. Вытащили душу и осторожно держали в ладонях, любуясь, — плевать, что там откровенно не на что смотреть.

Только так он мог бы выкарабкаться.

У него самого нет сил, чтобы зализать раны. Кто-то должен сделать это за него. Просто помочь. Протянуть соломинку, за которую можно уцепиться. На какое-то время отобрать боль. Иначе Драко и дальше будет отравлять себя собственным отчаянием. Он вообще не понимал, как у него хватает сил — нет, не просто решать что-то, а думать о завтрашнем дне так, как будто тот обязательно будет, и при этом не лезть на стены от отвращения к самому себе.

От таких мыслей голова шла кругом. Драко и правда казалось, что его кровать плывёт из стороны в сторону в звенящей тишине.

И вдруг все рецепторы на левой руке — от запястья до локтя — разом вспыхнули пульсирующей болью. Малфой схватился за руку, пытаясь понять, что происходит. Казалось, к коже приложили кусок раскалённого металла. Жалобно застонав, он заметался по кровати, и чуть было не упал с неё, успев в последний момент вцепиться в одеяло и вместе с ним сползти на пол. Стало чуть легче.

Боль постепенно угасала, но Драко ещё долго не мог восстановить дыхание и успокоиться. Он осторожно провёл по руке подушечками пальцев, успокаивая раздражённую кожу, и только тогда сообразил — это горела метка.

Дожди не прекращались. Мокрую одежду сушили над костром, плюя на осторожность, огонь при помощи огнива разводили прямо под деревьями, поближе к стволу, где не так ветрено и сыро.

Официально пользоваться магией на этой территории никто не запрещал, но любое волшебство тут же регистрировалось, а у Квиррелла не было разрешения на посещение Чёрного леса. С другой стороны, для мага часто существует прекрасный способ остаться незамеченным — просто не прибегать к помощи заклинаний. В Международной Конфедерации Магов совершенно справедливо полагали, что ни один волшебник не сможет обойтись без использования чар.

И действительно, приходилось туго. Квирин, в очередной раз наблюдая, как ловко Витомир управляется с топором, подумал, что ему небывало повезло с проводником, который, кстати сказать, больше не расспрашивал его о целях поездки, но вёл себя более замкнуто, даже настороженно. Впрочем, и у Квирина настроение оставляло желать лучшего.

Углубляться в лес пока не имело смысла, их цель находилась в верхнем течении Чёрного Дрина, за Охридским Озером, где и должен был высадить их на берег владелец парома. Там оставалось всего-то своим ходом добраться до небольшого городка Претуши, численность которого едва ли насчитывала несколько тысяч человек (естественно, ни одного волшебника), а затем войти в Чёрный лес. При благоприятном раскладе они были бы там уже к вечеру, но теперь им предстоял долгий переход вдоль берега озера, почти на самую его южную оконечность, а это около сорока километров пешком не по самой приятной местности.

В пути разговаривали и правда мало. Уставали, да и не о чем было, каждый предпочитал думать о своём.

Витомир в мыслях чаще всего почему-то размышлял о смерти. Его терзало предчувствие, что она, такая же бессмысленная и нелепая, как и гибель моряков «Тираны», уже где-то совсем рядом с ним, неторопливо плетётся за спиной, готовая в любой момент догнать и ухватить за плечо.

Стаменов осторожно переступил торчащий из земли уродливый кривой корень и поёжился, зачем-то обернувшись назад, словно проверяя, нет ли там фигуры в чёрном балахоне. Сапог зловеще чвакнул, попав в неприятно разъехавшуюся под ним грязь.

Квиррелл же думал, что, возможно, осуществится мечта, исполнения которой он так боялся. Он хотел, чтобы это путешествие перевернуло его жизнь.

«Нужно что-то менять» — эта мысль преследовала его едва ли не с последних курсов Хогвартса, когда он понял, что есть кое-что, чем он отличается от большинства учеников. Каждый из них был хоть в чём-то талантлив — один прекрасно играл в квиддич, другой боялся подойти к метле, но зато варил первоклассные зелья, третий мог испортить простейшее снадобье, но одним взмахом палочки осуществлял сложнейшую трансфигурацию, четвёртый умел захватить внимание аудитории, пятый превосходно владел Манящими чарами, шестой славился своей добротой и отзывчивостью…

И только он, Квирин, хотя и довольно хорошо учился, но не был первым ни в одной области. За что бы он ни взялся, всегда находился кто-то, кто делал лучше. Квиррелл настолько привык к этой своей серости, что запрятал желание совершить что-нибудь важное куда-то глубоко внутрь, стараясь не тревожить без надобности нереализованные надежды, тщетные чаяния и чрезмерные амбиции.

Он действительно свыкся с жестокой мыслью, что ему не удастся сделать ничего хоть сколько-нибудь выдающегося. В итоге его однокурсники устраивали свадьбы, путешествовали, заводили детей, получали посты в Министерстве, а Квирин, уже распрощавшись с идеей найти себе работу, так и застрял в единственном доступном ему мире — в Хогвартсе. На самой смешной и нелепой должности — учитель Магловедения.

Так было до тех пор, пока Дамблдор не предложил ему пост преподавателя по Защите от Тёмных искусств. И, пожалуй, впервые в жизни Квиррелл сделал что-то не раздумывая — отправился туда, где мог повысить квалификацию. Сначала он долго работал с секретным архивом рукописей в Дурмштранге, где и прочитал о мехире, а затем путешествовал по Албании, пока однажды не очутился в глухой, заброшенной деревушке, где ему действительно повезло. Сегодня ему пришлось ещё раз вспомнить об этом происшествии.

Вечерами Витомир развлекал его рассказами о местных достопримечательностях. Квирин кое-что знал об Албании, поэтому неплохо ориентировался в огромном количестве названий и краеведческих подробностей и всегда старался поддержать беседу, слушая с интересом и иногда делясь своими соображениями.

В этот раз они почему-то разговорились о румынских вампирах, после чего Стаменов принялся заверять Квирина, что про Румынию он, конечно, не знает, но во всей Албании есть только один захудалый кровосос, и тот вегетарианец, зато довольно много привидений.

— Я, правда, лично встречал только трёх, но маглы постоянно о них судачат, и, судя по описаниям, действительно не врут. Недавно разговаривал с одним туристом, так он направлялся в Бутринти, это на самой границе с Грецией. Утверждал, что там, в заброшенной церкви живёт самый настоящий призрак, из-за чего вымерла почти вся деревня.

Квиррелл вдруг заметно напрягся и промычал что-то невнятное вместо ответа.

— Так что, думаю, привидение там действительно есть. Надеюсь, этот магл с ним встретился, — широко улыбнулся Витомир, отчего из уголков глаз и рта по вискам и щекам разбежались глубокие лучики морщин. — Наверняка обрадовался…

— Да, наверное, — натянуто засмеялся Квирин, с удивлением понимая, что он совсем не рассчитывал, что кто-то кроме него знает об Убертино.

* * *

Убертино Боргезе исполнилось двадцать два года, когда он, совершенно неожиданно для себя и остальных членов семьи, вдруг очутился в четвёртом пехотном полку итальянских войск, готовившихся к очередной битве с Австро-Венгрией при Изонцо.

Всё началось с того, что глава семейства, потомок знаменитейшего Камилло Боргезе, больше известного как папа римский Павел V, в сердцах указал сыну на дверь фамильной виллы, обвинив единственного наследника в том, что тот своей мягкотелостью и бесхребетностью позорит древнейший аристократический род. Убертино, в очередной раз слушая, как его пра-пра-пра женился на сестре Наполеона, а он сам не может даже произвести впечатление на родителей будущей невесты, лишь вздыхал и время от времени виновато смотрел на отца.

— Да у моего деда к двадцати годам боевых наград было больше, чем шрамов! — распылялся Боргезе-старший, потрясая в воздухе кулаком. — А ты! Что ты сделал? Перевернул вазу на приёме?

Убертино нервно убрал прядь вьющихся тёмно-каштановых волос со вспотевшего лба и снова устремил свой кроткий доверчивый взгляд в паркет из красного дерева.

— Посмотри на себя! — сокрушался отец. — Подумай, чем ты занимаешься… ничего не можешь, ничего не умеешь, ничего не добился…

— У меня есть работа, — тихо ответил Убертино.

— Работа? Pediatra! Это ты называешь работой? Думаешь, легко мне было сохранить влияние, после того, как я отказался вступить в эту проклятую социалистическую партию? Думаешь, могу я войти в круг приближённых короля, когда все вокруг знают, что мой сын не получил ещё ни одного чина, потому что всё время ставит клизмы в детской больнице?..

В тот же вечер Убертино записался добровольцем на фронт.

Ещё через три недели он, вооружившись нехитрым набором инструментов военного хирурга, вытаскивал пули, ампутировал руки и ноги и зашивал раны в тылах армии.

Италия, разорвав союз с Австро-Венгрией, вступила в войну на стороне Антанты. И в первой же битве потерпела сокрушительное поражение. Впрочем, как и во второй-третьей-четвёртой-пятой, потеряв за каких-то несколько месяцев почти две сотни тысяч солдат.

Боргезе-старший в несколько дней превратился из озлобленного империалиста в пацифиста, обзавёлся новыми морщинами и поседел от беспокойства. Затем, получив известие, что его знакомый Бенито Муссолини едва не скончался от тифа в госпитале, где работал Убертино, отец простил сыну все грехи и со старческими слезами на глазах выпросил у одного из капралов новое назначение («Пожалуйста! Туда, где потише!») для своего мальчика.

Так Убертино вместе с резервной дивизией берсальеров(1) и попал в Албанию, где погиб при странных обстоятельствах, так и не дожив до прекращения боевых действий в 1918 году, после капитуляции Болгарии. До этого он успел пройти десятки километров, спасти сотни жизней и поучаствовать в нескольких операциях союзной армии, состоявшей из британских, французских, сербских и одной итальянской пехотных дивизий.

Убертино мог бы умереть и раньше, если бы стараниями капрала, проникшегося несчастной судьбой семьи Боргезе, не попал на самую южную оконечность фронта. Там практически ничего не происходило, за исключением мелких стычек с отдельными греческими группировками, не поддерживавшими позицию нейтралитета, выбранную правительством в первый период войны. Однако работать приходилось не покладая рук, потому как именно сюда, в тихое местечко под названием Бутринти, привозили раненых.

Жители деревни за редким исключением военных не понимали и недолюбливали, воспринимая как захватчиков, а подавляющее большинство квалифицированных хирургов находилось поближе к очагу боевых действий, поэтому бывший педиатр Боргезе, ещё двое таких же недоучек и несколько жалостливых албанок использовали в качестве госпиталя здание церкви. Специальных палаток на всех не хватало, а на помощь местных можно было и не надеяться.

Постепенно ситуация ухудшалась, столкновения с греками происходили всё чаще, и среди населения пошёл шепоток, что Греция скоро выступит против Антанты.

В разгар одной из таких стычек в госпиталь принесли раненого, судя по голубому цвету формы, — француза, со сломанными рёбрами, пробитым лёгким и парой пуль в животе. Осмотр выявил также и обширное паренхиматозное кровотечение в печени. На практике Убертино сталкивался с таким лишь несколько раз, но прекрасно понимал, что при ранении некоторых органов из-за особого строения тканей сосуды в них не сокращаются, кровоточит вся раневая поверхность и поэтому остановить такое кровотечение практически невозможно. Боргезе вздохнул и молча махнул рукой на ряд кроватей позади себя, с грязными простынями в огромных буро-рыжих пятнах крови. Это значило, что раненый пробудет там совсем недолго, а дальше отправится на местное кладбище. По предварительным подсчетам Убертино самый крепкий организм с такой травмой мог продержаться около пяти часов. Наверное, можно было бы попытаться провести операцию прямо сейчас… но он уже смирился с тем, что на войне всегда приходится делать выбор. И обычно, если хочешь спасти как можно больше людей, нужно уделять время тем, у кого больше шансов. Боргезе вернулся к сербу с раздробленной лопаткой. Нужно было вытащить пулю, аккуратно собрать обломки кости и зафиксировать.

Возможность заняться тяжелоранеными у Убертино появилась только после часа ночи. К этому времени в живых остались лишь француз и британец с перебитым позвоночником, который даже пришёл в себя, и Боргезе пытался облегчить его страдания, понимая, что рано или поздно тот всё равно умрёт.

В этот момент француз со стоном пошевелился. Убертино даже подпрыгнул от неожиданности и обернулся, встретившись с ним взглядом... и замерев от удивления — не то потому, что раненый выглядел слишком здоровым для того состояния, в котором находился, не то потому, что тот внимательно, вполне осознанно посмотрел на него своими огромными, миндалевидными глазами, изумительного светло-зелёного цвета и пробормотал что-то.

Боргезе в первый раз действительно искренне порадовался, что его предки водили тесную дружбу с Наполеоном, с тех пор отличное знание французского для членов семьи Боргезе было делом чести. Впрочем, в данный момент он мог обойтись и без него, раненые — болгары, словаки, греки, итальянцы, русские, все просили одного и того же, приходя в сознание.

— Воды! — крикнул Убертино Вальмире, одной из медсестёр албанок, и та, оставив свежее постельное бельё на кроватях, спешно убежала выполнять поручение.

Боргезе осторожно присел рядом французом, деловито принимаясь обследовать его, и пришёл к выводу, что кровотечение, судя по проступающей гематоме на боку, прекратилось уже несколько часов назад. Не понимая, как так вышло, он снова уставился на солдата, замечая то, что в спешке упустил раньше. На вид ему нельзя было дать и восемнадцати, таким детским казалось его чуть вытянутое лицо, всё ещё очень бледное и измождённое, но на умирающего с двумя огнестрельными ранениями и дырой в лёгких он вовсе не походил.

Когда Убертино решил вытащить пули, только боязнь сделать хуже не дала ему поддаться природному любопытству и провозиться дольше, чем нужно, — он не нашёл ни одной. Зато много чего интересного отыскалось у француза в личных вещах, но этим Боргезе занялся уже утром, когда выспался.

___

(1) Берсальеры — вид итальянской пехоты, специально обученной меткой стрельбе и предназначавшейся для форсированных маршей и переходов.

Гарри ясно понимал, что спит. Петунья Дурсль пыталась внушить ему, что он сейчас же должен пойти подстричь лужайку, потому что иначе она не сможет играть там в квиддич. Странное ощущение — сознавать всё несовершенство созданного сновидением мира, хотя обычно, пока спишь, он кажется таким логичным, полным и правильным, таким живым.

Гарри вышел на улицу, направляясь к газону, а когда обернулся обратно, оказалось, что никаких Дурслей не было и в помине, а он на самом деле находится на маленькой полянке. Слева сквозь деревья в небольшой рощице проглядывали очертания Норы, странные и плоские. Дом казался каким-то даже расплывчатым, а стоило Гарри отвести взгляд, как что-то неуловимо менялось. Видимо, сознание не могло собрать детали в одно целое, воспринимая всё по отдельности, каждый раз восстанавливая пространство сновидения заново.

Он огляделся и, за неимением лучших вариантов, побрёл к Норе. С каждым шагом тело наполняло лёгкое, весёлое, пузырящееся, словно шампанское, чувство, казалось, он теряет вес, ноги вот-вот оторвутся от земли, и он повиснет в воздухе. Что-то словно вытягивало его из грудной клетки, готовой вот-вот раскрыться и выпустить наружу его душу. Или сущность. Или что там ещё Гарри собой представлял.

Внезапно от этой искрящейся лёгкости мир поплыл перед глазами, а трепетное и едва уловимое ощущение свободы ударило в голову. Не пытаясь бороться с головокружением, он почувствовал, что его тело, откинувшись назад, медленно валится вниз. И только когда оно упало в траву, мягко, но неуклюже, Гарри понял, что сам он остался на месте. По ногам от самых кончиков пальцев вверх потянулся холод, обжигая и впиваясь в кожу сотнями маленьких иголочек.

Гарри замер, не в силах понять, что это всё значит.

Происходящее мало напоминало обычные кошмары и видения, связанные с Вольдемортом, порой слишком реальные. На этот раз было ещё хуже. Он понимал, что это всего лишь сон… но не мог ни проснуться, ни как-то повлиять на события. Рёбра сдавило. Вскоре неживое окоченение охватило его почти полностью, поднимаясь по позвоночнику и стремясь пробраться в грудную клетку. Гарри отчаянно сопротивлялся, пытался пошевелиться, боролся, но холод неотступно, дюйм за дюймом, затекал внутрь и в конце концов заполнил его целиком. Звон в ушах перекрыл всё.

Стук в дверь. «Гарри, ты спишь?» — осторожное и неуверенное.

Вдох.

Мокрый от пота и уставший, как после многокилометрового забега, он замер, с трудом понимая, что всё-таки проснулся. Судя по сбитой простыни и одеялу, затолканному в самый угол, в щель между стеной и рамой кровати, он метался в кошмарном бреду неизвестно сколько времени.

Джинни вошла в спальню и растерянно замерла у письменного стола.

— М… — выдал он самое осмысленное, на что был способен, заворочался, приподнялся на локте и, сонно щурясь, уставился на неё.

Джинни расхохоталась. От стеснения не осталось и следа, да и вряд ли хоть кто-то мог испытывать неловкость при виде вот такого Гарри — помятого, взъерошенного, только проснувшегося, потирающего щёку с оставшейся на ней розовой полоской от шва на наволочке. Даже она, влюблённая по уши. А вот нежность, хлынувшая откуда-то изнутри, подкатившая к горлу, оглушила настолько, что она замешкалась.

Гарри сел в кровати и потянулся.

— Что случилось?

С лёгкой, чуть подрагивающей улыбкой, Джинни подошла к нему и уселась рядом.

— Уже почти три. Мама хочет, чтобы ты успел хотя бы умыться и перекусить перед собранием Ордена. Говорят, они нашли что-то важное…

Собрание. Орден. Важное.

Гарри поморщился и потёр виски.

Он чувствовал себя больным. Точнее — предчувствовал. Странное, шаткое состояние предангинной слабости во всём теле. Жара пока ещё нет, но что-то не так — покалывает в виске, едва уловимо першит в горле, и от этого дискомфорта никак не отвлечься. Ты понимаешь, что на следующее утро проснёшься уже с насморком и температурой, но зато без голоса. Ещё не болен, а болезнь уже сидит внутри.

Только в случае Гарри никакая это не ангина, от которой можно избавиться, выпив зелье пару раз после еды. А что — он не знал.

Спать больше не хотелось, да и от одной мысли о том, что ему пришлось испытать во сне, становилось не по себе.

— Гарри, я так хочу с тобой поговорить обо всём, — вдруг вздохнула Джинни и порывисто обняла его.

Тот вздрогнул. Вот оно. То же самое. Каждый раз, когда она его касается, каждый раз, когда он на неё смотрит…

Вместо того, чтобы наклониться к Джинни, Гарри обхватил её руками и, потянув за собой, обессиленно откинулся обратно на подушки. Она спрятала лицо у него на груди.

«Я тоже… так хочу поговорить с кем-нибудь. Так хочу рассказать», — подумал он.

И впервые за много дней на самом деле понял, что сейчас лето. Каникулы. Что он убил Вольдеморта. И Беллатрису — да ещё как, насколько нужно было ошалеть, чтобы решиться на такое. Что Дамблдор умер. Месяц. Назад. И Снейп, и Люпин… и…

Больше никогда Сириус не улыбнётся ему.

Гарри немного неуклюже погладил Джинни по волосам, пытаясь успокоить этим… себя. Она со вздохом отстранилась, и он заметил, как её взгляд легко скользнул по полоске открытой кожи, видневшейся из расстёгнутой пижамной рубашки.

Гарри с ужасом осознал, что Джинни теперь наверняка считает, что раз война окончена и им больше никто и ничто не угрожает, то они могут снова быть вместе. Не так, как раньше, — робкие полуслучайные поцелуи, целомудренные прикосновения, а из самого интимного — мучительный выбор подарка на Рождество. Теперь они вместе, как Рон и Гермиона, как пара, когда все вокруг знают об этом и по-доброму подшучивают, пытаясь смутить. Как он обещал ей когда-то — если всё закончится.

И только всякие девичьи отговорки, что Гарри очень устал, ещё не пришёл в себя и слишком много пережил… не давали ей напрямую спросить, почему он так холоден.

Он с горечью понял, что у неё есть это право — не приходить утром, а просыпаться рядом, не смотреть так умоляюще робко, словно прося разрешение, чтобы погладить по руке.

Как сейчас.

— Я знаю, тебе очень тяжело, — она пристально посмотрела ему в глаза, пытаясь увидеть там что-то, что могло бы подсказать ей, как вести себя, за что ухватиться, что говорить.

«Ничего ты не знаешь», — едва не брякнул он, но вовремя прикусил язык и кивнул вместо ответа. Получилось, видимо, крайне жалобно, потому что Джинни снова наклонилась к самому его лицу, погладив по щеке тыльной стороной ладони, успокаивая, почему-то безжалостно похожая на мать в этот момент — свою… или его, такую же рыжеволосую. Приторный, мучительно-сладкий, родной образ, обещавший безопасность, нежность и ласку, всё то, от чего ни одно живое существо, если только не с куском камня в груди вместо бьющегося сердца, не могло отказаться.

Как он ненавидел её в этот момент, снова притягивая к себе, закрывая глаза, беспомощно барахтаясь в сомнениях и хаосе мыслей, понимая, что это не любовь, не страсть, не похоть, — а руки тем временем жадно пытались пробраться под её лёгкий свитер, задрать вверх, лаская поясницу, и в голове всё плыло от тепла и упругой мягкости кожи под пальцами.

— Всё будет хорошо, слышишь? Мы вместе, с тобой. Я, Рон, Гермиона, все мы, — шептала она.

Конечно же, Джинни снова истолковала его реакцию неправильно, но кто мог винить её в этом, когда она так старалась быть ненавязчивой и всепонимающей…

И как он ненавидел её в этот момент.

Входная дверь негромко скрипнула.

— Гарри, миссис Уизли говорит, что не пустит тебя на собрание Ордена Феникса, если ты… Ой, — Гермиона осеклась. — Не позавтракаешь. И ещё, что тебя за смертью посылать, Джинни, — смущённо улыбнулась она, тщетно пытаясь скрыть любопытство и радость.

Гарри предпочёл бы быть идиотом и не понять, что так её обрадовало.

Джинни отстранилась от него и всё-таки покраснела, когда под весёлым и пристальным взглядом Гермионы поправляла свитер.

— Не задерживайся, иначе мама принесёт завтрак тебе в постель, — хихикнула она, выходя.

Гермиона пропустила её вперёд и немного задержалась в дверях, чтобы смешливо подмигнуть Гарри. И хорошо скрытое облегчение читалось в этом жесте.

Да, наверняка у неё сейчас гора спала с плеч. Война закончилась. Теперь всё должно быть хорошо — у всех и каждого. Вот какая идиллия получается — Рон и Гермиона, Билл и Флёр, Джордж и Анджелина, Перси и Пенелопа, и только он, Гарри, до этого самого момента сопротивлялся, не понимая, какие страдания причиняет Джинни.

Он встал с кровати, оделся, борясь с небольшим головокружением, и спустился в ванную комнату.

Дольше всего Гарри смотрелся в зеркало. Слишком давно не делал этого, изучал собственное лицо, глаза за стёклами очков — словно впервые. Потом с наслаждением умывался ледяной водой, чувствуя, как она забирает жар, освежает, мгновенно упорядочивает мысли и эмоции, заставляя сосредоточиться на одном ощущении — как холод сковывает кожу. Головокружение только усилилось, и он опёрся на раковину, чтобы не упасть. Немного отпустило.

Гарри снова уставился в зеркало, пытаясь понять, что же с ним не так, почему ему так плохо — да никогда же не было такого, чтобы он, встав с кровати, едва ли не валился с ног от слабости и усталости.

Немного придя в себя, он вытерся полотенцем и спустился вниз.

На кухне приятно пахло свежим хлебом. Миссис Уизли, снуя от плиты к мойке, хлопотала над ужином. Мало кто из Ордена Феникса после собрания не оставался попробовать её фирменных мясных шариков или пирога с патокой. Джинни и Гермионы не было, и понимание, что они сейчас сидят где-нибудь в укромном месте и обсуждают произошедшее в спальне, оказалось для Гарри даже неприятней, чем он мог предположить.

— Здравствуй, дорогой! — всплеснула руками миссис Уизли. — Садись, я сейчас приготовлю тебе что-нибудь. Поджарить тосты? Или яичницу?..

— Да, милый! Я так рад тебя видеть! — поддакнул Рон, заслужив свирепый взгляд матери, и подмигнул Гарри: — Я думаю, он не откажется и от тостов, и от яичницы, ведь герои нуждаются в плотном завтраке.

Пришёл черёд Гарри попытаться испепелить его взглядом.

— Да, доброе… хм… утро, — улыбнулся он. — Пойду умоюсь.

— Разве не ты был в ванной? — удивился Рон. — Когда я пытался помыть руки, там было занято. Обезгномливал сад, — добавил он, предвосхищая вопрос Гарри. — Одного, самого жирного и уродливого, пришлось раскручивать аж четыре раза. На пятый я стукнул его со злости, а он меня цапнул, — Рон покосился на забинтованный палец.

— Нет, не я, — задумчиво протянул Гарри, недоумевая, откуда тогда во рту приятный мятный привкус зубной пасты.

Только поднявшись на несколько ступенек, он понял, что что-то не так. Гарри вернулся в ванную, настороженно коснулся всё ещё мокрой щетины на своей зубной щётке, затем провёл ладонью по ободку раковины, откуда стирал разводы, и воззрился на себя в зеркало.

Оттуда на него смотрел Гарри Поттер, бледный, испуганный, с расширенными зрачками, который просто не мог вдруг забыть, что был здесь пять минут назад.

По спине пробежал неприятный холодок.

Гарри Поттер, который никому не скажет об этом. Хотя самое время сломя голову нестись к МакГонагалл. Но — нет. Потому что тогда придётся сказать правду. Всю. Это делало столь необходимое чистосердечное признание невозможным.

Гарри усмехнулся про себя. Нет, он не врёт, просто не говорит всего, а сам остаётся наедине со своими мыслями и ни с кем не может поделиться страхами.

К тому же… во всём наверняка виновато его разгулявшееся воображение. Просто нужно быть спокойнее и не впадать в панику из-за мелочей. Например, что там так его беспокоило в последнее время? Рука немела?.. Да, неприятно. Но ведь сегодня-то с ней всё в порядке.

«Подозрительно в порядке», — едва не фыркнул Гарри, понимая, что ещё неделя, и он станет параноиком.

Странно, что он смог заснуть этой ночью, — метка ныла не переставая уже почти сутки: боль то стихала, то снова обострялась — казалось, руку пронзали тонкой и острой иглой. Но едва голова Драко коснулась подушки, он мгновенно забылся, даже не успев толком решить, что ему делать, если завтра всё будет также. Видимо, сказалась усталость, не сколько физическая — хотя в теперешнем положении он уставал куда сильнее, — сколько эмоциональная. Впервые за долгое время он спал без сновидений, словно кто-то милосердный, сжалившись, заглушил уже захлёбывающийся кашлем двигатель, выдернул вилку из розетки.

Утром Драко долго вслушивался в собственные ощущения, не в состоянии понять, ушла боль или всё-таки нет, — настолько привык к ней.

Он зажмурился. От потока мыслей голова шла кругом, и, неоконченные, они теснили друг друга, мешали даже дышать. Малфой с трудом приподнялся и тут же снова откинулся обратно на подушки.

— Что всё это значит? — в отчаянии прошептал он и сам испугался звука собственного голоса — глухого, надтреснутого и слабого, шелестящего, как у неизлечимо больного.

Идея кинуться со всех ног к МакГонагалл натолкнулась на непреодолимое препятствие — ужасно не хотелось вставать с кровати. Учитывая серьёзность ситуации — ни капли не аргумент.

В памяти всплыл позавчерашний разговор на кладбище — Поттер был явно чем-то обеспокоен, даже напуган. Драко предпочёл бы не знать, чем именно, но теперь он сам оказался не в лучшем положении, а всё, что касалось Вольдеморта, имело непосредственное отношение и к Поттеру. Ясно одно: события последних дней — и не связанные друг с другом на первый взгляд, и те, о которых он ещё не знал, — лишь части одной-единственной головоломки. И её придётся кому-то решить.

Малфой заставил себя встать и умыться. Навязчивая апатия с лёгкостью подчинила себе даже такую черту Драко, как чистоплотность, а силы воли хватало только чтобы соблюдать привычный распорядок дня — «потому что так надо».

Добби принёс завтрак, и Драко, так и не дождавшись и малейшего признака аппетита, послушно проглотил еду, не чувствуя вкуса. После безропотно выпил необходимые зелья, чтобы не вызвать лишних подозрений, и, прихватив коробку с шахматами, осторожно поднялся из спальни в гостиную — с каждым днём этот путь давался ему всё легче. А ещё Малфой почти перестал считать шаги, поняв, что у тела есть какая-то своя — особая, мышечная память, подсказывающая, где нужно остановиться, чтобы не налететь на кресло, как в прошлый раз.

В камине привычно гудело пламя. Странно мёрзнуть в подземельях, зная, что наверху впору купаться и загорать. Вот бы выйти на улицу, подышать свежим воздухом, почувствовать на коже солнечное тепло и лёгкие, щекочущие поглаживания летнего ветерка. Но Драко, хоть и мог в любой момент попросить об этом кого-нибудь из домовиков или мадам Помфри, почему-то медлил. Боялся, что такое удовольствие окажется ему не по силам — уж слишком беспомощным он чувствовал себя на открытом пространстве и вряд ли забудет это липкое, отчаянное движение, с которым он ухватился за Панси, когда неудачно поставил ногу и чуть не упал. Пока Драко куда спокойней в рамках. Четыре стены — как точка отсчёта в системе координат, где он только начинал потихоньку осваиваться.

Малфой устроился на одном из диванов, подобрав ноги под себя, и, открыв коробку, вытряхнул фигурки. Провёл рукой по гладкой лакированной поверхности — пальцы чувствовали все неровности покрытия, все шероховатости и потёртости и чёткие линии границ клеток. Затем, тщательно ощупывая каждую фигуру, смакуя все нюансы форм и изгибов дерева, Драко расставил шахматы на доске: вот эта, с зазубринами как на стенах крепости, — ладья, самые высокие — король и ферзь, у слона сверху смешной меленький шарик, а легче всего узнать коня и пешку.

К таким шахматам Драко не привык, но от магических пришлось отказаться — они всё время норовили давать советы, указывали на слабые позиции и возмущённо пищали, когда Драко (по их мнению) делал неверный ход.

Немного поразмыслив, Малфой привычным жестом передвинул ферзёвую пешку на две клетки вперёд. Замер, решая, стоит ли чёрным идти на размен, чтобы расчистить поле для манёвра в центре. Партия началась.

— Сэр Драко, — Добби появился в самый неподходящий момент — Малфой вздрогнул от неожиданности, едва не перевернув доску, и тут же забыл половину последовательности ходов, которую до этого удерживал в памяти.

— Сэр Драко, — повторил домовик, — к вам Гарри-Поттер-сэр.

Драко хмыкнул про себя — с таким благоговением Добби выдохнул конец фразы. Почему-то Малфой вовсе не удивился визиту, даже наоборот… очень логичное продолжение его утренних размышлений. Подтверждающих, что всё со всем связано. И не так-то просто отмыться… однажды вляпавшись.

— Профессор МакГонагалл, посоветовавшись с целителями, разрешила, сэр Драко, — осторожно добавил Добби, приняв его задумчивость и нежелание отвечать за сомнения.

— Ясно, — невпопад ответил тот. Вздохнул. Давать аудиенцию Поттеру не очень-то хотелось. — Пусть заходит.

Малфой попытался вспомнить, каким образом в руке оказалась пешка и что с ней нужно сделать дальше.

Гарри огляделся. В последний раз он был здесь больше четырёх лет назад, но в гостиной Слизерина практически ничего не изменилось. Всё так же мрачно, так же просторно и отстранённо-холодно.

— Привет, — полувопросительно улыбнулся он, заметив Драко.

— Угу, — неразборчиво протянул тот. «Привет» прозвучало бы слишком тепло, «здравствуй» — слишком устало, а «доброе утро» — слишком благожелательно. — Когда-нибудь, когда я смогу рассказать, это, по-твоему, через день, Поттер? — добавил он, не сомневаясь в цели визита. Не о здоровье же спрашивать.

Гарри не стал навязывать своё настроение разговора — робкое и смущённое «как ты?» застряло в горле, и он попытался улыбнуться:

— Точно, такое вот гриффиндорское нетерпение.

— Можешь больше не делать этого.

— Чего? — опешил Поттер.

— Можешь больше не делать вид, что всё в порядке, можешь не улыбаться, когда не хочется. Потому что… во-первых, я всё равно не оценю стараний — не увижу просто, а во-вторых, от этого голос звучит ещё неестественней. И… кислее.

— Кислее?

— Ага, — Драко смело поставил чёрного ферзя на половину противника, а затем походил уже за белых — придвинул короля к ладье, сделав рокировку.

Гарри наконец-то осмелился, убрав в сторону горстку битых фигур, присесть рядом и внимательно посмотрел на доску. От увиденного он сначала наморщил лоб, а потом, с тенью понимания на лице, спросил, глядя на белую фигурку:

— Пешка на h2 чёрная, да?

— Угу.

— А конь на g4?

— Тоже, — немного раздражённо бросил Драко. — Что за странные вопросы, будто из нас двоих не я ослеп, а ты, Потте…

И внезапно затих. Понял.

Он ведь даже и не подумал, что не может определить, какого цвета фигуры. Просто запоминал, что куда поставил. И всё.

— Много напутал? — тихо спросил Малфой.

Гарри, свыкшись, что здесь никто не увидит его эмоций, но по голосу прочтёт всё до мелочи, сначала сморщился, и лишь потом, собравшись с силами, — ровно и спокойно — ответил:

— Пока не соображу. Но вот белый король у тебя точно чёрный. И нужно было рокировку сделать на другой фланг. Теперь белые потеряют коня.

— Я знаю, — Драко снова потянулся к доске — рука на мгновение замерла в неуверенности, но затем быстрым движением ухватила ладью и сняла с доски белого — на этот раз действительно белого — коня. — Чёрные сегодня выиграют.

Гарри удивлённо посмотрел на него.

— Тогда в чём смысл, если ты всё решил заранее?

— Действительно хочешь знать?

— Уже не уверен, после твоего вопроса.

Гарри неловко засмеялся.

Драко хмыкнул.

— Закрой глаза. Закрой глаза и почувствуй. Долго ты сможешь удерживать в голове картинку, как расставлены фигуры?.. А вспомнишь, каким был первый ход, уже сыграв партию? А каким — шестой по счёту? Какая фигура стояла на d3 на девятом?

— И какая? — не выдержал Гарри. Злость? Да, именно злость. Питавшаяся его беспомощностью.

— Там было пусто, — мягко ответил Малфой, невозмутимо убрав ещё пешку. — С самого начала игры. Я ответил?

— Более чем. Только жизнь — не шахматы. И… не нужно… заставлять меня чувствовать вину ещё сильнее.

— Вина — это твои проблемы, Поттер. А вот — мои, — Драко кивнул на доску. — Ты хотел понять — я даю тебе такую возможность. Как тебе гостиная, кстати?

«Потому что в таких моментах стоит переводить разговор на погоду, а о ней я и слышать не хочу». Драко склонил голову чуть сильнее, чувствуя, как прядь волос, лениво скользнув по щеке, упала на лицо. В теории — защищая его от взгляда Поттера. Было что-то такое… непристойно-циничное в понимании, что тот сейчас может сколько угодно разглядывать его, а Драко не видит даже этого…

— По-старому. Я уже был здесь.

— Когда? — Драко опешил.

— На втором курсе. Из-за истории с Тайной комнатой. Гермиона сварила Оборотное зелье, и мы с Роном под видом Крэбба и Гойла пробрались сюда. Расспрашивали тебя о наследнике Слизерина, — сбивчиво объяснил Гарри.

Драко смешно наморщил лоб.

— Кажется, помню. Да, Крэбб ещё чуть не набросился на меня, когда я сказал что-то про Уизли. А я-то думал… Знаешь, не будь Винс с Грегом такими идиотами, я бы вас сразу раскусил.

— Наверняка. Я вообще не понимаю, как умудрился тогда наделать столько глупостей и выжить.

— Наверное, потому что рядом с тобой, Поттер, окружающих тоже тянет творить неизвестно что. Тёмный лорд вот принимался строить планы и болтать, Снейп — вспоминал несчастную любовь, а меня так и подмывало подставиться вместо тебя.

— Спасибо, — просто сказал Гарри, вспомнив тот день в библиотеке Малфой-Мэнора.

Драко сделал вид, что не заметил этой реплики.

— А теперь рассказывай, зачем пришёл...

— Как и обещал.

— Тут я тебе не помогу. Думаю, что не помню ничего из того, что ты хочешь узнать. И после рассказа МакГонагалл, боюсь, даже не смогу точно… определить, что я действительно пережил, а что только представил — по её словам.

— По сути меня интересует одна вещь… ты не помнишь, что за зелье тебе дал Грюм?

— Я не знал, что это за зелье. И до сих пор не знаю.

— А пил тогда зачем?..

Малфой едва заметно напрягся.

— Дело в том, что… Ты ведь в курсе, что после того, как тебя схватили по ошибке… Вольдеморт потребовал выдать им меня в обмен на твою жизнь?

Гарри кивнул, но Малфой, помолчав немного, неожиданно спросил:

— Так знаешь или нет?

— Да, конечно, я же кивну… Извини. Ты не видишь, — спохватился Гарри. — Да, я знаю.

И, на всякий случай откинувшись на спинку дивана, тоже закрыл глаза — чтобы в следующий раз вместо того, чтобы по привычке пожать плечами или покачать головой, сказать «не знаю» и «нет». Было немного страшно.

— Ну и… Грюм дал мне это зелье с собой. Сказав, что «кровь теряет свои свойства почти сразу после смерти». Я решил, что внутри яд. Что Орден только надеется вытащить тебя и не может позволить Вольдеморту осуществить задуманное. Поэтому, если что, я пью отраву, умираю… и хранилище навсегда остаётся закрытым. Так и следовало сделать.

— Почему ты не рассказал об этом МакГонагалл?

— Она не спрашивала, — Драко пожал плечами. — К тому же я понятия не имел, что произошло в подземельях после. Очнулся, когда ты тащил меня наверх. Да и то… ничего не вижу, в голове красный туман… во рту — страшная смесь железного привкуса крови и горечи, ещё от зелья, — Драко дёрнул плечами, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Метка снова напомнила о себе глухой болью. — Очень горькое. Горче сотни полынных настоек.

— Это всё?

— Да, — Драко вздохнул. — Поттер… я ещё пожалею, что спросил… но не мог бы ты сказать мне правду?

— В смысле?

— Именно в этом смысле. Правду. И ты прекрасно понимаешь, о чём я, так что давай обойдёмся без обличающих монологов и каверзных вопросов. Ты-то тоже далеко не всё выложил Ордену, я прав?

— Да, — Гарри неохотно вздохнул, уставившись на рисунок ковра на полу. И сам не заметил, когда успел открыть глаза.

— И…

— И, — повторил он за Малфоем, невольно скопировав его интонации, — в общем… я тогда начну с самого начала, как всё было после того, как ты выпил зелье.

Неловким жестом он облизнул внезапно пересохшие губы и заговорил, стараясь заново пережить всё, до малейших деталей.

К концу рассказа Гарри вдруг понял, что впервые описывает события полностью, целиком, не думая ежесекундно, что можно сказать, а что нет. И от этого сразу стало легче, будто какая-то часть его собственной ответственности в этот момент легла на плечи Малфою. Благородно, ничего не скажешь.

— Ты действительно убил Беллу? — неожиданно спросил Драко, когда Гарри остановился перевести дух. — Мне не говорили.

— Да, — тихо, но очень твёрдо, со звенящими металлическими нотками ответил тот.

— И как это? Убивать…

— Никак. Ни чувств, ни эмоций, ни угрызений совести. Берёшь и делаешь. Я даже не ненавидел её в тот момент, просто принял решение. А потом какая-то часть меня затвердела, застыла, оставив только память о событии, как… о бездушном слепке.

— Это всё?

— Ну… — Поттер вдруг замялся и шмыгнул носом. — Да, остальное ты знаешь. Больше ничего существенного, — совсем стушевался он, когда Малфой поднял голову и уставился прямо на него — спокойно, отстранённо и не мигая.

— А к не существенному ты что относишь?

Гарри неловким жестом запустил руку в волосы и, решив, что хуже уже не будет, со вздохом заявил:

— Ты… эм… меня поцеловал.

Малфой и бровью не повёл.

— Плохо.

— Уж точно, — не удержался Гарри.

— Я не об этом… Просто ты сейчас рассказываешь мне, что я делал… а я не понимаю, как так вышло, что я ничего не помню. И кажется, что если бы понял… почему поступал именно так, почему говорил то, что говорил… то смог бы понять и всё остальное. Если Дамблдор настолько умён, что до мелочи просчитал всё так далеко вперёд… не мог же он потом не оставить ключа к разгадке?

— Видимо, не мог.

— И что заставило тебя прийти сегодня?

Очередной неожиданный для Гарри вопрос.

— Вчера было совещание Ордена. Аврорам удалось определить, что за артефакт Вольдеморт хранил в ваших подземельях.

— И?.. — Снова повторил Драко, когда пауза затянулась. — Поттер, ну не клещами же из тебя тащить по полслова?

— Это… нечто вроде… Знаешь, что такое крестраж?

Пешка, которую Малфой вертел в руках во время их разговора, резко замерла. Он непроизвольно сжал её в ладони — с такой силой, что побелели пальцы, и кивнул.

— Мехир, так называется камень, примерно такого же свойства. Только он не отрывает куски от души, чтобы обеспечить ей какое-никакое, но бессмертие, а делает цельный слепок. Который… как личинка паразита. Однажды попав в организм хозяина, живёт за его счёт, а потом в какой-то момент, при благоприятных условиях, поглощает его собственную душу, занимая её место. Видимо, в камне находилась душа Вольдеморта, которую он, проведя пару-другую ритуалов, собирался подсадить мне.

— Зачем?.. Не легче ли просто убивать тех, кто не нравится? Это даже не безумие, а абсурд. Извращение. Фетиш. И что бы Тёмный Лорд делал, интересно, когда получил бы второго себя в твоём лице? Слава Мерлину, что Орден успел вовремя, — с облегчением вздохнул Малфой. — Потому что если бы артефакт успел подействовать…

— Он подействовал.

Казалось бы округлая фигурка — кусок полированного дерева — впилась в ладонь острым жгучим лезвием. Прошло какое-то время, прежде чем Драко силой заставил себя разжать ладонь.

— Шутки у тебя, Поттер…

«Шутки у тебя, Малфой». Так сказал сам Гарри, тогда, в подземельях. Свято веря, что цепочка героических любовных похождений Гарри Поттера так и завершится на трёх звеньях-поцелуях — Чжоу, Джинни и (нота, достойная финального аккорда) Малфой, последнее живое прикосновение перед смертью. Ах, если бы.

— Я не шучу.

— В смысле? Откуда ты знаешь?

— Чувствую. У меня… немеет рука, которой я взялся за камень, мне снятся кошмары — будто меня вытаскивают из собственного тела, а мехир бесследно исчез… что происходит, когда слепок попадает… попадает. Внутрь, — совсем жалобно закончил Гарри.

Драко резко вдохнул, запустил руку в волосы, отодвинулся назад — вжавшись спиной в подлокотник дивана, и вдруг совершенно неожиданно вспылил:

— Мне-то ты зачем об этом рассказываешь? Если хочешь найти выход, то самое время рассказать правду Ордену. Если нужна поддержка — то тебе к Уизли и Грейнджер, не сюда.

Гарри долго молчал, прежде чем ответить.

— Именно поэтому и рассказываю. Потому что тебе на меня плевать, Малфой. Потому что ты обо мне ни капли не беспокоишься. Ты не будешь пытаться вызволить меня из дерьма, в котором я оказался. Единственный не станешь поднимать панику…

Драко с непроницаемым лицом вернул пешку на доску. Он не знал, о чём думать, — казалось таким важным наконец разобраться с Поттером — во всех отношениях, либо отпустить его с концами, либо позволить себе ему доверять.

Такой абсурд — доверять, потому что этого нельзя делать.

— Ну… подожди, — спокойней заговорил он. — Давай не будем торопить события. Если, как ты утверждаешь, артефакт действительно подействовал… я сейчас не стану говорить, что обычно для этого требуется бездна ритуалов, а их, как я понял, не было ни одного… и если ошибиться хоть в одном слове — всё пойдёт насмарку… Даже если слепок и… даже если…

Драко потрясённо замолк.

— Что?

Гарри весь сжался в комок — так нестерпимо холодно и зябко стало вдруг в подземельях. Горящий камин больше не согревал, пламя неистово скользило по поленьям, не в состоянии уцепиться за дерево, отчаянно выбрасывая языки вверх и так же отчаянно опадая.

Он с усилием отвернулся от огня, снова уставившись на доску, — на самом деле разглядывая Малфоя.

Тот вдруг оживился — принялся лихорадочно расстёгивать манжету рубашки, затем закатал рукав, обнажив левое предплечье.

— Есть только один способ проверить, — Драко протянул руку Гарри. — Коснись.

Тот вздрогнул от отвращения. Он уже и забыл, как мерзко выглядит этот череп и выползающая изо рта змея на живой коже. Он уже и забыл, что Малфой получил метку почти год назад. Что сломал ему нос в поезде. Что Драко пытался убить Дамблдора. Что это именно Драко подбросил бутылку с ядом Слагхорну, а ожерелье — Кэти. Что это именно он привёл Пожирателей, что…

Вот он. С вытянутой рукой, на которой чёрным, с красной, набухшей кровью обводкой каждой линии — отчего рисунок ещё объёмней, ещё гаже, — змеится Метка. Вот он. Сидит скрестив ноги, чуть склонив голову — он вообще почти не двигает ей, только если нужно убрать спадающие на лицо волосы, потому что… в мире Драко, видимо, больше нет живой мимики. И сам он теперь тонкий и звенящий, как свирель из ивовой веточки, хлёсткий, резкий и гибкий — как та же ветвь.

Вот уже трижды за жалкие полтора месяца подставивший спину вместо него.

Все эти плюсы и минусы в общей сумме давали ноль. Огромную бездну пустоты, которую нужно было либо заполнить — снова понять, что Малфой — мерзкий хорёк, или наоборот, убедиться, что тому можно верить… либо отвернуться и никогда больше не заглядывать.

— Ну, — Малфой нетерпеливо дёрнул рукой. — Не понимаешь, что ли?..

Гарри прекрасно понимал. Он столько раз видел, какую боль причиняло Пожирателям простое прикосновение их Хозяина к Метке.

Со вздохом он вытянул руку, не зная, чего боится больше — того, что может произойти, или самого прикосновения.

Драко уговаривал себя расслабиться, но когда ладонь Поттера нерешительно легла на его предплечье, он со всхлипом — даже не сообразив, что происходит, — всем телом дёрнулся назад, оглушительно ударился локтем — лёгкое покалывание, по сравнению со пылавшей на месте Метки кожей, как ножом по живому, — и замер, вытаращившись в пространство.

Доска с недоигранной партией, лязгнув створками, словно взбрыкнувшая лошадь, сбросив с себя градом брызнувшие во все стороны фигурки, с глухим шлепком плюхнулась на ковёр.

Шах и мат, только и успел подумать Малфой.

Гарри вскочил с места, чтобы собрать раскатившиеся по полу шахматы.

Малфой, обессилено скользнув обратно на мягкое сиденье, клубочком свернулся в углу. Прижал руку с Меткой к себе, обняв её правой, вляпавшись подушечками пальцев во что-то… скользкое?.. кровь. Он опустил рукав и уткнулся лбом в колени. Голова гудела от напряжения. Поттер суетился рядом.

— Неужели это никогда не кончится? — сбивчиво шептал Гарри. — Я всю жизнь только и делал, что бегал, либо спасаясь от Вольдеморта, либо в отчаянных попытках найти его и спасти жертву… А теперь — что? От себя-то не убежишь…

Драко поморщился. В сотый раз убеждаясь, что с закрытыми глазами видишь много больше. Постоянно чувствуешь, постоянно понимаешь, и любые едва уловимые интонации и сдерживаемые эмоции кажутся… не просто вдруг-дрогнувшим-голосом, а отчаянным криком. От которого в ушах звенит. И не слышать просто невозможно.

Наклонившись, Гарри поднял с пола последнюю пешку, повертел её в руках и машинально спрятал в карман. Больше нечего здесь делать. Он всё выяснил.

Жалея, что не удастся уйти незаметно, Гарри, поджав губы, развернулся к лестнице, выходящей в коридор под озером. Бегом, наверх. На воздух. Вон из подземелий.

— Поттер, — позвал Драко, слушая удаляющиеся шаги. — Поттер, ты же не собираешься покончить с собой, в конце-то концов?..

— Мне уже пора, Малфой, — донеслось слабое откуда-то издалека.

— «Мне уже пора» — в смысле «ну, я пошёл» или «мне уже пора покончить с собой»? — спросил тот уже в пустоту.

Следующим же вечером Поль — так звали француза — уже самостоятельно вставал с кровати и вполне уверенно держался на ногах, несмотря на лёгкое головокружение (последствие огромной кровопотери), даже пытался помочь Убертино с перевязками.

Боргезе, умело скрывая удивление, не торопился с расспросами. На войне излишнее любопытство всегда подозрительно.

Впрочем, Поля явно ничто не могло смутить — доверчивый и доброжелательный, до неприличия семнадцатилетний, он за несколько часов выболтал Убертино столько подробностей из своей жизни, начиная первой сломанной игрушечной винтовкой и заканчивая позорным исключением из духовной семинарии за развратные поцелуи с полюбившейся монашкой, что хватило бы на целую биографию.

Не прошло и двух дней, а Боргезе так привык к его весёлой трескотне и постоянному присутствию, что невольно принялся раздавать ему поручения, в основном по мелочи, — набрать воды, принести свежих бинтов, позвать Вальмиру или закрепить жгут.

За это время он убедился, что Поль абсолютно здоров, однако всё-таки выцарапал ему ещё неделю постельного режима. Так не хотелось отправлять мальчика — а именно мальчиком он и был — снова на фронт, где его обязательно найдёт чья-то пуля или штык, потому что двух чудесных спасений жизнь обычно не даёт.

Правда, вскоре Боргезе выяснил, что вовсе не счастливая случайность стала причиной столь быстрого исцеления. Но об этом он узнал неделей позже, когда напали греки.

Напали на рассвете.

Густой туман окутал Бутринти ещё вечером, и даже Убертино, незнакомый с местным климатом, мгновенно понял, что творится что-то неладное, — плотная пелена повисла у самой земли, окутав низенькие дома и деревья так, что кончики пальцев вытянутой руки полностью скрывались в молочно-серой дымке. Ни фонари, ни живое пламя не могли пробить эту завесу и на метр, но самое страшное, что звуки тоже утопали в ней, вязли как в вате, это и позволило грекам застать жителей врасплох.

К моменту, когда раненые в госпитале и несколько солдат из караула заподозрили неладное, от южной части Бутринти осталось только пепелище. Никто не заметил ни дыма, ни пламени, не услышал отчаянных криков горожан…

Они только и успели сжаться в плотное кольцо у церкви — раненые, кто мог стоять на ногах и держать оружие, высыпали во двор, спрятавшись в засаде, ожидая нападения с минуты на минуту. Боргезе, едва одетый, не понимая, что происходит, выскочил наружу. Вокруг сгустками мрака суетились какие-то тени. «Что за чертовщина!» — услышал Убертино, мимо него скользнул силуэт в военной форме.

— Что происходит? — прокричал Боргезе ему вдогонку. В ответ получил презрительное, сплюнутое сквозь зубы: «Греки, мать их».

Местные тоже сражались, поначалу неуверенно и робко — наверняка решили, что греки здесь с освободительной миссией и наконец-то прогонят этих итальянских и французских крыс — но затем, когда поняли, что атаковавшие бьют всех без разбора и жгут дома, схватились за оружие со всей яростью. Никому не хотелось умереть или остаться без крыши над головой.

Повсюду раздавались вскрики, но вряд ли хоть кто-то понимал, что происходит.

Единственным верным решением было забаррикадироваться в церкви. Боргезе метнулся внутрь. Подняв на ноги Поля и остальных, он отозвал караул и приказал закрыть дверь. Фактически у Убертино не было таких полномочий, но во всеобщей сутолоке это не имело никакого значения, солдаты, привыкшие слушаться, беспрекословно повиновались тому, кто, среди всей этой паники, ещё мог приказывать.

Боргезе вытащил револьвер, своё единственное оружие, и прислонился спиной к колонне, так, чтобы было видно тяжёлую двустворчатую дверь. Затравленно огляделся, кляня хрупкие стёкла витражей, за каждым из которых могла прятаться смерть, и сжимая свой Наган так, что костяшки пальцев белели в сумраке.

Не то чтобы Убертино был трусом… он не боялся крови и смерти, не боялся сражения…

Но сейчас паника охватила и бывалых солдат — горстка мужчин, запертых в здании, не понимающих, что происходит, ведь Бутринти так далеко от фронта… неужели на самом деле греки?..

От взрыва дверь с грохотом разлетелась в щепки, осыпав их дождём обломков.

— Поль! — только и успел крикнуть Убертино, когда тот кинулся в открывшийся проём. Сразу же грянуло несколько выстрелов.

Он практически ничего не видел, горстка солдат и с десяток раненых, способных держать в руках оружие, застыли у дверей церкви — кто прятался за колонной, кто за импровизированной баррикадой из сваленных в кучу кроватей.

Крики снаружи продолжались, но пока ещё ни один грек не пытался войти внутрь. Убертино почувствовал, как от тягостного ожидания у него затряслись руки. Он так и не осознал, что произошло той ночью, кто стрелял и в кого. Снаружи пару раз мелькали размытые пятна военной формы — своих ли, чужих… всё равно в такой мгле нельзя было даже прицелиться.

Глухие хлопки выстрелов раздавались редко и тут же тонули в тишине. Ощутимо тянуло гарью и палёной кожей.

Где-то слева раздался глухой вскрик, в дверном проёме в пелене тумана едва означились очертания фигуры. Убертино выстрелил и попал. Стоявший рядом с ним солдат, тот самый, с раздробленной лопаткой, вдруг охнул и повалился на бок.

И Боргезе не выдержал — со всех ног он метнулся к ризнице в нише за алтарём, дёрнул маленькую дверцу и, заплетаясь ногами в хранившихся там швабрах и вёдрах, с невообразимым грохотом повалился прямо на пол. Развернулся, пинком закрыл дверь… и сидел так до самого утра.

Там его и нашёл Поль. Живой, без единой царапины. Со вздохом присел рядом на корточки и усмехнулся.

— Пойдём, — он тронул Убертино за плечо. Тот, краснея от стыда, поднял на него глаза.

— Всё кончилось.

— Куда? — с запозданием спросил Боргезе.

— Ты — лечить, я — копать могилы, — Поль почему-то улыбнулся.

Понимал, наверное, что после сегодняшней ночи у него работы куда больше, чем у Убертино, раненых греки предпочитали добивать.

К полудню от тумана не осталось и следа, будто его и не было. Пожар, вспыхнувший на южной оконечности Бутринти, не смог справиться с каменными домами и мощёными булыжником улочками в центре, но по периметру выжег всё, оставив за собой лишь пепел и лужицы расплавленного металла.

Трупы рядами укладывали на телеги и отвозили к черте города, чтобы там сбросить в общую могилу — огромную яму с неровными краями.

Мужчин в Бутринти осталось мало, в основном старики. Ближе к вечеру они собрались на площади у госпиталя, чтобы решить, что делать. Спрашивали, естественно, с Убертино, виня его и оставшихся в живых солдат в том, что втянули их в войну.

— Я связался с нашими силами в столице, — Боргезе старался спокойно отвечать на вопросы. — Завтра к утру сюда прибудут две французских дивизии. Пока же нужно собрать всех выживших в центре и…

— Их привели сюда, — проскрипел вдруг один из стариков из своего угла. Все взгляды мгновенно обратились к нему. — Греков кто-то привёл.

— С чего такие выводы? — вскинулся неугомонный Поль.

Старик причмокнул беззубым ртом, когда ему перевели эту реплику. На вид ему было за восемьдесят, сгорбленное тщедушное тельце едва могло выдержать собственный вес, на лице, морщинистом до такой степени, что больше напоминало забытую в погребе на несколько лет ссохшуюся картофелину, практически не различались водянисто-голубые глаза, прикрытые сморщенными складками век. Однако среди местных жителей он, похоже, пользовался небывалым авторитетом.

— Шли из леса. По лесу границу просто так не перейти… там нечисти много…

Поль фыркнул.

— Нечисти много, — настойчиво повторил старик. — Без помощи не обошлось.

— И кто же, по-вашему, мог провести греков через лес? — француз скрестил руки на груди.

— Знамо кто! Колдун с болот!

Среди собравшихся пошёл шепоток.

— Точно! И туман — его рук дело! — выкрикнул кто-то.

— И пожар, пожар тоже! Вот! — В центр собравшихся упал странного вида обломок. — Мы с братом таких кучу нашли!

Поль ухватил его и поднял, чтобы поближе рассмотреть.

— Быть такого не может, — он наморщил лоб. — Это стекло.

Убертино, оставшийся за главного, подошёл ближе, чтобы своими глазами увидеть неровную лужицу прозрачной массы, со впаянными в неё вкраплениями песка. Затем он выразительно посмотрел на Поля. Оба поняли друг друга — похоже, Австро-Венгрия снабдила греков принципиально новым видом оружия, которое те решили испытать здесь, подальше от фронта. Теперь понятно, почему самих атаковавших было не больше тридцати.

— Это колдун! Колдун! — как зачарованная, зароптала толпа.

Даже одного запаха войны — пороха, крови, гниющих трупов, спирта, смазочного масла и керосина для большинства людей достаточно, чтобы вернуться к Богу и молитвам, одновременно с этим цепляясь за суеверия, что остались в памяти ещё со времени, когда прабабушка читала им сказки на ночь.

— Вы должны убить его! — старик неотрывно следил за Полем. — Это вы виноваты, и греки обязательно вернутся. Вы должны убить его.

— Чёрта с два! — рявкнул один из караульных. — Разбирайтесь со своим чудодеем сами! — он сплюнул на землю.

Собравшиеся разом притихли.

* * *

— Они правы, можешь ты… вы все! Можете вы это понять или нет? — разгорячено размахивал руками Поль. — Убертино, ты же знаешь, что старик прав!

— В том, что на нас напал колдун?

— В том, что отряд греков не мог самостоятельно пройти через здешний лес. Думаю, местные жители лучше тебя знают, кто из них способен на предательство. И теперь мы должны хотя бы схватить и расспросить этого… как его… Демира…

— Поль, всё проще, чем ты думаешь. Демир турок, судя по имени. Уж не знаю, за какие прегрешения его выселили в самую чащу. Может, он сам особо не стремился общаться с местными, тут его понять нетрудно, вот и заслужил такую репутацию…

— В любом случае, — Поль наклонился к самому лицу Убертино и произнес, отчётливо проговаривая каждое слово, словно втолковывая что-то пятилетнему малышу. — Мы знаем, что у греков с собой было какое-то оружие, которое способно разжечь такое пламя, что расплавило песок. Мы знаем, что из их отряда не выжил ни один.

— Откуда?

— Я знаю. Просто знаю, — сверкнул глазами Поль. — А это значит, что они обязательно вернутся проверить, что осталось от города. Сегодня ночью, может быть, завтра…

— Завтра будет подкрепление.

— И ты так и будешь сидеть сложа руки, пока тебе не пришлют горсточку идиотов?.. Или действительно думаешь, что они пришлют аж две дивизии? Во второй раз отсидеться в чулане тебе не удастся!

Под внимательными взглядами остальных Боргезе снова покраснел, но взял себя в руки.

— Вот именно! Если ты уведёшь солдат в… где там живёт этот… колдун, который привёл греков… это часа три к югу, то мы останемся без защиты.

— Хорошо. Что ты предлагаешь?

Но Убертино молчал.

— Тебе правда нужно влезть во всё это? — наконец прошептал он.

На Поля он старался не смотреть — тому не составит труда прочесть в глазах Убертино отчаянную мольбу остаться в стороне, не бросаться в самую гущу событий и выжить, а это только обидит и ещё сильнее раззадорит гордеца-француза.

— Ладно… командира среди нас нет. Делай, что хочешь, — сдался Боргезе.

Путём долгих споров было решено отправить в лес Поля, одного проводника из местных и всех добровольцев, которых нашлось лишь пятеро. Убертино бросил торжествующий взгляд на француза, надеясь, что теперь он откажется от своей затеи, но не тут-то было.

— Ничего не бойся, Убертино, — легонько качнув головой, улыбнулся тот, когда Боргезе заглянул к нему в палатку за несколько часов до выхода, видимо, всё ещё надеясь как-то вразумить его.

— Я к вам греков не подпущу, — Поль в последний раз проверил снаряжение и патроны.

— Неужели совсем не боишься? — вздохнул Убертино.

Француз снова улыбнулся и, запустив руку в потайной карман формы, достал оттуда небольшой продолговатый камушек.

— Смотри, — Поль положил его Убертино на ладонь. Боргезе деловито хмыкнул, вертя в руках странный камень — тяжёлый, но словно бы пустой внутри, не полый, а именно пустой.

— Это аметист? Или аквамарин? — поинтересовался он. — Наверняка стоит целое состояние. Убери и спрячь.

— Это мехир. Хорошая штука… досталась мне от деда. Что-то вроде талисмана, только работает. Пока он у тебя — ты не умрёшь. Не можешь умереть.

— Серьёзно? Кто тебе это сказал?

— Я знаю. Меня практически нельзя ранить, но если и удастся… ты сам видел, что от моих ран к утру осталось. И… это я перебил всех греков. Один, — просто признался он.

Будь они в другой ситуации, Убертино бы расхохотался. Поднял Поля с его фамильной драгоценностью на смех. Сейчас же он только вздохнул и, обняв француза, как будто прощался с ним навсегда, сказал:

— Тогда тем более убери и спрячь.

* * *

Демир жил в маленькой деревянной хижине почти на самой опушке леса, вопреки заверениям местных, совсем недалеко от Бутринти. И, похоже, ждал их. В незанавешенных окнах с мутными, кое-где в трещинах, стёклами горел свет.

Поль жестом приказал остальным окружить хижину. Выждав паузу и получив знак от караульного, он выбил дверь плечом и с криком заскочил внутрь.

Колдун Демир в широком матерчатом халате сидел за письменным столом лицом к нему и листал книгу.

Поль на секунду замешкался, подумав вдруг, что из-за какого-то старика, возможно, выжившего из ума, они вломились в дом к простому человеку, наверняка непричастному ко всему происходящему… возможно даже, что местные вступили в сговор, чтобы разделить их и перебить поодиночке. Что значит, что Убертино сейчас уже мёртв. Поль, словно в тумане, опустил револьвер.

Демир медленно встал, незаметно взяв в руку какую-то деревянную палку. Француз мгновенно пришёл в себя, но не придал этому жесту значения — что может сделать кусок дерева против пули?

— Не двигаться. Я буду стрелять, — он навёл револьвер на Демира. — Повернись ко мне спиной. Руки держи на виду.

Тот вряд ли понимал его, однако оружие в руках Поля красноречиво указывало, что именно нужно сделать…

Он вытянул руки вперёд.

— Авада Кедавра! — услышали оставшиеся снаружи солдаты, затем их ослепила яркая зелёная вспышка. Ближайший из них к двери немедленно кинулся внутрь и увидел на полу француза, явно мёртвого. Над ним возвышался широкоплечий мужчина.

— Империо! — Демир перехватил палочку поудобней.

Солдат отрешённо моргнул и, развернувшись, словно во сне, вышел из дома.

Пять из шести патронов своего Смит-Вессона он выпустил один за другим, застрелив пятерых, оставшихся в засаде, а шестую пулю, немного поколебавшись и покрутив оружие в руках, словно впервые видел его, отправил в собственный висок.

Маг тихо усмехнулся, заклинанием левитировал кое-какие вещи и книги в небольшой заплечный мешок в углу, затем переоделся в дорожную мантию и, переступив через труп на пороге, вышел из дома.

* * *

К полудню следующего дня Убертино перестал беспокоиться.

Он откуда-то знал, что греки больше не нападут, что через несколько часов две обещанных дивизии, хоть и с опозданием, но будут в Бутринти, что этим же вечером с одной из них он отправится к жилищу местного колдуна… и найдёт там семь трупов.

Так и произошло.

— Поль…

Звук его голоса обречённо повис в воздухе, когда он заглянул в жилище Демира. И на секунду поверил, что тот был настоящим колдуном: тушки и шкуры животных свисали с потолка, на ржавом кривом гвозде, вбитом в стену, висел череп быка, сбоку вместо кровати высилась кипа сена.

Смерть чувствовалась во всём, в том, как тикали часы на стене, в том, как едва заметно колыхались занавеси в дверных проёмах, в солнечных бликах, замерших на густо-коричневом лаке деревянного пола.

Убертино присел на корточки рядом с Полем, невольно заглянув в его широко раскрытые глаза, огромными плошками выделяющиеся на лице, навсегда застывшем в по-детски наивном удивлении. Затем Боргезе отвернулся от трупа, чувствуя, как впервые в жизни внутри тёмной, тяжёлой, клокочущей волной вскипает ненависть, заполняет каждую клеточку, выжигает, как кислота.

* * *

— Думаешь о чём?.. — мягкий голос Витомира заставил Квиррелла вздрогнуть.

— Да, — Квирин со вздохом подпихнул наполовину прогоревшую ветку поглубже в костёр. — О том… Не будешь смеяться?..

— А чего ж не смеяться, если смешно? — в своей манере ответил Стаменов.

— Думаю, что сделаю с мехиром, если вдруг найду, — чуть улыбнулся Квиррелл.

— И?..

— Не знаю.

— Зачем тогда ищешь?..

Одно из поленьев с треском развалилось, выбросив вверх сноп искр.

— Тоже не знаю.

После широких, благородных и пустых залов Хогвартса и тусклого мраморно-зелёного света ламп в гостиной Слизерина Нора показалась Гарри тесной, шумной и аляповато-цветной. Сначала он думал потихоньку проскользнуть наверх и притвориться, что спит, или на самом деле позволить себе вздремнуть и ещё пару часов не думать о происходящем, но весёлый оклик Джинни остановил его, как раз когда он крался по коридору к лестнице. Поняв, что деваться ему особо некуда, Гарри поуверенней расправил плечи и зашёл на кухню, мгновенно оценив размах кулинарного гения миссис Уизли.

— Вечеринка в твою честь, Гарри, — Джинни смешливо подмигнула ему, продолжая раскатывать тесто. В мамином переднике, с наскоро собранными в высокий хвост волосами и руками по локоть в муке она смотрелась как минимум грандиозно.

Тот, несмотря на обилие вкусных запахов, досадливо фыркнул.

— Уф, — Гермиона раздражённо запустила ложку в котёл. — Я не понимаю. Написано — дать соусу закипеть, а затем, постоянно помешивая, варить на медленном огне ещё пятнадцать минут. Но тут не сказано… помешивать по часовой стрелке или против?

— Гермиона, — прыснул Рон. — Это еда. Ей всё равно.

— Вечеринка в мою честь? — наконец встрепенулся Гарри.

— Джинни шутит. Очередное полное собрание Ордена. Ну, только для настоящих его членов, ты понимаешь.

Что значило — всех, кроме Гарри и оставшихся возиться с ужином.

Он плюхнулся на ближайший стул.

— Что-то они зачастили. Каждый день собираются.

— Именно, — отозвалась Гермиона. Пользуясь тем, что Джинни и Рон находились к ней спиной, она выразительно глянула на Гарри.

— Во сколько? — поинтересовался тот.

— Уже идёт.

— В гостиной ещё никого нет…

— Именно. — Ещё один многозначительный взгляд от Гермионы. — Все на площади Гриммо.

Гарри досадливо поморщился. Он никогда не считал дом Сириуса по-настоящему своим, принадлежащим только ему одному, но сейчас почувствовал, как царапнули в груди эти слова, понимание, что Орден Феникса так запросто может заседать там не только без него, но и без его ведома.

— Как Малфой?

Не Гермиона, не Джинни.

Рон спросил первым.

Гарри пожал плечами. «Держится», «Ничего», «Плохо», «Делает вид, что ничего не произошло», «Растерян», «Напуган»…

— Я так и не понял.

Единственный возможный ответ. Гермиона деловито кивнула.

— Жаль его очень, — голос Джинни дрогнул от искренности и горечи, но Гарри пришлось изо всех сил сжать зубы, чтобы не ответить ей что-нибудь едкое, настолько мощную волну раздражения и досады подняло в нём это «жаль». Жаль. Будто подобные фразочки могут хоть что-то изменить и хоть как-то помочь. Уж он-то знал, насколько унизительно чувствовать, что окружающие тебя жалеют.

— Мне кажется, нам тоже стоит навестить его как-нибудь, — продолжила она, и Гарри пришлось сжать ещё и кулаки. Невольно он подумал, насколько сложней, но вместе с тем искренней и легче было с Малфоем.

— Без меня, — тут же присвистнул Рон. — Я пока ещё не воспитал в себе настолько бескорыстную любовь к миру.

— Не думаю, что Драко в его теперешнем состоянии придётся по вкусу наша весёлая компания, — резонно осадила её Гермиона. — Главное сейчас не оставлять его одного, но раз уж он предпочитает общаться только с Гарри… не стоит навязываться. Ещё решит, что мы делаем это из «гриффиндорского благородства».

— Да уж, «Малфой предпочитает общаться с Гарри», звучит-то как, — улыбнулась Джинни.

Рон прыснул.

— Ну, знаешь ли, если выбирать между грязнокровкой и двумя нищебродами и маглолюбцами… герой-полукровка вполне себе ничего.

Все засмеялись, и Гарри тоже заставил себя улыбнуться. Поневоле вспомнив Малфоя, такого, каким он играл в шахматы сегодня утром. Остальным повезло, они не видели его, поэтому могут ещё шутить на эту тему, хоть и беззлобно, но шутить. Гарри же просто знает, что теперь вряд ли кто-нибудь услышит от Малфоя «грязнокровка», потому что он больше никогда не заговорит о таком.

— Помочь чем-нибудь? — почувствовав, что Рон собирается развить тему, он попытался перевести разговор в другое русло.

— Да, можешь порезать овощи. У меня тут целое ведро, — благодарно отозвался тот.

А дальше всего-то нужно было взять нож и низко-низко наклониться к разделочной доске, делая вид, что чрезвычайно занят делом.

«Ты же не собираешься покончить с собой…» Наверное, всё-таки нет. Ещё нет. Но выслушивать такое от Малфоя… который ради благородной цели Ордена серьёзно пытался отравиться… Малфоя. Уж если даже тот решился на такое самопожертвование, то что ждать от него самого?

Гарри невольно хикикнул, прямо в ряд идеально нарезанных полуколец особенно упитанного кабачка для гарнира. Рон и Гермиона покосились на него, но промолчали. А он просто подумал, что будет, если назавтра проснётся совершенно лысым и красноглазым.

Да это только кажется, что ни капли не смешно, а когда произошло уже, когда зыбкая проблема больше не маячит где-то на горизонте, а тычет своим изогнутым вопросным хвостом в очень даже восклицательной манере…

Тогда смешно.

* * *

— Ты выяснил что-нибудь? — с порога спросила Гермиона, плотно притворив за собой дверь.

Гарри и не сомневался, что она пойдёт искать его, как только заметит, что он всё-таки улизнул из гостиной при первой же попавшейся возможности, как раз после десерта.

— Он действительно ничего не помнит.

— Так и думала, — она осторожно присела на краешек кровати. — Плохо. Я пробовала поискать в справочнике заклинания, которые могут подойти к этому случаю, но, боюсь, пока мы точно не уверены, что за зелье так повлияло на Драко, будет слишком опасно использовать сильные чары.

И с каких это пор Гермиона называет Малфоя Драко?

— Об этом мог знать только Дамблдор. Приветов с того света он, увы, не передавал.

— Слушай, — будто бы невзначай поинтересовалась она, закусив губу. — У тебя в последнее время не было странных снов? Может быть, каких-то новых чувств, ощущений…

— Вольдеморт мёртв, — беспечно улыбнулся Гарри. — Так что ты представляешь мои новые чувства и ощущения…

— Да, но, — осторожно протянула Гермиона. — Я не совсем про это.

— Неужели про Джинни? — следя за собой словно со стороны, хмыкнул Гарри, недоумевая, откуда у него столько актёрского таланта и холодности, позволяющей контролировать ситуацию, даже когда сердце ухает в пятки от таких проницательных вопросов. Неужели Гермиона о чём-то догадывается?

Она рассмеялась.

— Слушай, я… собирался в душ, — ляпнул он первое, что пришло в голову.

— Да, конечно.

Гермиона проводила его тяжёлым взглядом. Похоже, каждому есть, о чём промолчать. И Ордену, и Малфою, и Гарри… и ей. Должен быть хоть кто-то, кто осмелится прервать эту бесконечную цепь.

— Постой, постой, — резко вскочив с кровати, она поймала его за руку. — Сядь, пожалуйста, — Гермиона потянула его обратно. — Не могу я скрывать такое. В прошлый раз, когда собирали Орден… с такими защитными чарами, что ни один Удлинитель ушей не справится, Фред с Джорджем и остальные ушли играть в квиддич. А я осталась, сидела на кухне с книжкой. И совсем нечаянно подслушала, о чём спорили МакГонагалл и Кингсли, уже выходя из гостиной.

— Нечаянно, — понимающе кивнул Гарри.

— Что у заключённых в Азкабан Пожирателей со смертью Вольдеморта должны были исчезнуть метки, — упрямо продолжила она. — Или хотя бы побледнеть, выцвести. МакГонагалл говорила, что, возможно, прошло слишком мало времени… а Кингсли хотел возразить ей, но заметил меня и замолчал. Думаю, именно поэтому они сегодня на площади Гриммо.

— И что это может значить? — Гарри попытался изобразить удивление. — Вольдеморт всё ещё жив?

— Ох, я не знаю, — Гермиона со вздохом потянулась к нему и обняла за плечи. — Кто-то из Пожирателей мог забрать камень, вот что я думаю.

Слушать её отчаянные предположения, зная правду, было мучительно.

— Надеюсь, Орден разберётся с этим, — сухо произнёс Гарри.

— Я тоже. Ещё я отправила пару писем… Если всё получится, то через неделю-две мы будем знать чуть больше, — туманно пообещала Гермиона. — Только не скрывай от меня ничего, — жалобно выдохнула она ему в шею. — Хорошо? Если Малфой вдруг вспомнит что-нибудь… Я никому не скажу, ни Рону, ни Джинни, никому. Договорились?

— Конечно, — кивнул он. — А сейчас я всё-таки хотел бы принять душ.

Он развернулся, рваным, нетерпеливым движением крутанул защёлку и блаженно вздохнул, когда сработал закрывшийся замок, отрезав его от остального мира. Гарри прислонился лбом к косяку и, всё ещё сжимая пальцами дверную ручку, закрыл глаза. В голове звенело.

Ну что ему стоило… побороть комок в горле и сказать ей правду. Во всём признаться. Глупо думать, что так он держит остальных в счастливом неведении, потому что та же Гермиона уже подозревает что-то, уже беспокоится. Гораздо правильней было бы дать ей возможность вместе бороться с конкретным врагом, а не с сотнями собственных страхов и подозрений.

Постояв так минуту-другую, Гарри потянулся к крану с водой. Пронзительно скрипнул вентиль, и в ванную с приятным шипением хлынул поток воды, от которого вверх взметнулись тонкие, невесомые облачка пара.

Зеркало молчало. Даже не призывало его заправить рубашку в брюки и опустить кое-как закатанные рукава.

Он долго смотрел на своё отражение, пока окончательно не запотели стёкла очков, которые Гарри тут же снял и аккуратно пристроил на бортик ванной, поближе, потому что без них, в расплывчатом и нечётком мире, он чувствовал себя неуютно. Насмешливый внутренний голос предложил только представить себе, в каком положении оказался Драко, заставив Гарри куда злее расстёгивать пуговицы на манжетах.

Он не хотел жалеть Драко.

Гарри поболтал в воде рукой, проверяя температуру. Показалось прохладно, хотя уже почти всю комнату заволокло паром. Он открыл кран с теплой водой полностью и, только забравшись в ванну, понял, что, похоже, вода была явно горячее, чем ему казалось. Приятный покой наконец-то заполнил Гарри целиком, вырвав из узловатых, цепких лап постоянного беспокойства. Он словно вспомнил, каково чувствовать своё тело лёгким и расслабленным, подвижным и текучим. Безвольно сомкнув веки, Гарри сполз поглубже, чтобы на поверхности осталось только лицо.

Он пришёл в себя уже на полу. С трудом сглотнул, почувствовав на губах знакомый железный привкус. Затем осторожно приподнялся на локте, моргнул, подслеповато озираясь по сторонам. Для того чтобы понять, что лежит он в луже собственной крови, очки не требовались.

* * *

Драко мерил гостиную шагами — на ногах от постоянного маневрирования меж кресел и столов тягуче пульсировали болью свежие синяки, но он не очень-то обращал на них внимание, чувствуя себя запертым в клетке зверем.

Он и сам не мог понять, почему так переполошился. По сути… Поттер ведь не сказал ему ничего нового. Предчувствие, что этой истории ещё очень далеко до развязки, терзало его с самого начала, ещё когда он впервые пришёл в себя в больничном крыле. Ещё когда только осознал, что потерял обоих родителей, когда, хотя бы формально, смирился с тем, что ослеп, ещё когда понял, что кроме его собственной жизни, никому уже и не нужной, у него больше нечего отнять…

Смешно — но стало легче, потому что теперь, благодаря Поттеру, ему удалось кое-как залатать дыры в памяти, слить события воедино и оценить, насколько глубоко он увяз в том, что происходит. Оказалось, куда как выше пояса. А ещё появилась конкретная проблема, которую надо решить.

В чём-то Поттер оказался прав. Драко действительно не заботила его судьба, ему было всё равно, что станется с волшебным миром, потому что оттуда ушли все те, за кого бы он мог переживать, чью боль бы чувствовал как свою. И ему совсем не хотелось снова лезть туда, куда не следует. Однажды Малфой уже совершил подобную глупость, и жизнь не поскупилась с расплатой за самонадеянность.

Но меланхолично сидеть и ждать собственной смерти Драко хотелось ещё меньше.

Малфой чувствовал только одно — он не хочет умереть позже Поттера. Если понадобится, он снова хладнокровно попытается отсрочить его смерть за счёт своей, только если раньше он делал это из страха остаться в полном одиночестве, то сейчас, хоть и понимал, что невелика жертва, когда отдаёшь пешку за ферзя, не мог отступить… Пешки просто не умеют ходить назад.

А сегодняшние известия переворачивали всё с ног на голову. Теперь, вместо того, чтобы всячески стараться уберечь бедняжку Потти, нужно его убить. И, тут Драко был уверен почти полностью, тому, кто найдёт способ это сделать, светит по меньшей мере с десяток Орденов Мерлина. Потому что, если сказанное Поттером — правда, то он уже не слишком-то и жив. К сожалению, в отличие от него, Драко вырос среди волшебников, и не мог позволить себе не понимать, как опасна такого рода магия. И какие немыслимые вещи придётся сделать, чтобы разделить две души, уничтожить одну, не затронув другую, чтобы спасти Поттеру жизнь. Если они и существуют, эти немыслимые вещи. Скорее всего — нет.

Драко и сам не заметил, как нащупал на одном из диванов мантию с волшебной палочкой в кармане и, перекинув её через плечо, медленно направился к выходу из гостиной. Малфой уже почти освоил дорогу из подземелий в Большой зал, поэтому не слишком долго возился со ступеньками, ведущими вверх. Однако в главном холле ему всё же пришлось остановиться, потому что он торопился изо всех сил и порядком запыхался. Едва касаясь вытянутыми пальцами стены (под руку попалась пара рыцарских доспехов), Драко добрался до ворот замка и отпер их заклинанием. Если он продолжит учёбу на седьмом курсе, то будет единственным учеником, которому, согласно специальному постановлению Министерства, официально разрешено использовать магию.

Свежий воздух хлынул в лицо сквозь открывшуюся щель и почти оглушил. Осторожно, шаря выставленной вперёд ногой, Драко ступенька за ступенькой спускался вниз, пока, наконец, под подошвами не зашелестела приминающаяся под его весом трава. Плюхнувшись прямо на неё, Малфой с остервенением развязал шнурки, стянул ботинки и носки, а затем, впервые за долгое время расплывшись в неосознанной улыбке, мягко окунул ступни в теплую, щекотную зелень.

Он выдохнул в ночь. В воздухе пахло июльским теплом и звёздной прохладой. Драко вспомнил, как стоял здесь всего месяц назад. Запутавшийся, потерянный, с ленивым безразличием во взгляде. Так и не выполнивший приказ убить Дамблдора.

Как много он потерял, как много принятых решений осталось позади. Как много ещё предстоит сделать.

Поттер придёт, думал Драко, чувствуя, как по руке, упрямо цепляясь за него лапками, ползёт вверх какой-то ночной жучок. Поттер придёт. Может быть, не завтра. Может быть, через неделю. Но он обязательно придёт к нему.

В подтверждение его мыслей метка на предплечье вспыхнула болью.

Нет, он метнулся не к очкам, а к двери. Бесшумно, на цыпочках. И не за тем, чтобы выскочить оттуда в приступе паники. Сперва Гарри аккуратно проверил, по-прежнему ли надёжно задвинута защёлка, а после прислушался к дому — но всё было тихо, насколько вообще бывает в Норе. Никаких взволнованных голосов и топота, означающего, что кто-то поднимается вверх по лестнице, к нему… Выходит, никто не заметил. Выходит, всё хорошо.

Всё хорошо?.. Да, куда уж лучше.

Стараясь не оскользнуться на собственной крови, Гарри таки надел очки и огляделся, сразу почувствовав себя застигнутым врасплох на месте убийства. Только вот непонятно, на чьём именно месте — убийцы или жертвы. Жив он или нет? Не такой уж и простой вопрос.

На медового цвета плитке невиданными растениями расплылись узоры из крови — линии-листья от, видимо, отчаянно дёргавшихся ног — огромные размазанные полосы, следы-бутоны скребущих по полу рук... ржаво-рыжие, уже засохшие отпечатки пальцев на раковине — пытался уцепиться, вывалившись из ванны...

Со спокойствием настоящего стоика Гарри подмечал мелочи, пытаясь по ним восстановить цепь событий. Он не знал ничего — ни долго ли провалялся так, ни что чувствовал, ни что пытался сделать... Знал только одно — это всё нужно убрать. И быстро. Как можно быстрее. А ещё — он не скажет о случившемся никому. И сам, по возможности, попытается не думать об этом. Если уж на то пошло, он всегда может… «Поттер, ты же не собираешься покончить с собой?»

Да. Главное успеть уловить момент, когда всё станет совсем плохо. И тогда он не будет сомневаться ни на секунду, просто пойдёт и сделает это. Подумаешь… сколько раз он рисковал собой, понимая, что может не выжить. Конечно, тогда в сердце каждый раз жила надежда на спасение, теперь же нужно будет действовать быстро и чётко, с полным пониманием, что лучше уж он убьёт себя, чем даст Вольдеморту возродиться. Кажется, такое часто бывало в истории — побеждённые сжигали город в осаде, целиком, со всей провизией, домами, женщинами и детьми, только чтобы он не достался победителю. Но об этом Гарри будет думать потом.

А сейчас нужно взять вот эту тряпку под раковиной и…

Кровь на полу уже успела обветриться, а вода в ванной остыла. Мерлин, она же почти артериально-кровавого цвета... Сколько нужно крови, чтобы так... Кровь была везде, и сам Гарри был в крови — лицо, руки, тело. Почти везде она уже засохла и теперь неприятно стягивала кожу или сшелушивалась маленькими тёмными корочками. Несколько небрежных крапин, словно оставленных кистью гениального художника, завершившего своё лучшее творение, обнаружилось и на зеркале, и на стенах…

Голова отказывалась думать, как они попали сюда. Будто из него вытекло не меньше пары-тройки литров, но сейчас Гарри не чувствовал ни слабости, ни даже головокружения. Только звон стоял в ушах, и где-то на самом краешке сознания пульсировала отчаянная решимость — он остервенело возил тряпкой по полу и смывал, смывал… заметающий следы вор не был бы и вполовину так внимателен.

Что ж, стоит сказать спасибо Дурслям, Снейпу и Филчу — оттирать пятна, начищать котлы и надраивать серебро без помощи магии Гарри выучился идеально. В шкафчике под раковиной нашлась открытая упаковка пятновыводителя «Миссис Чистикс», с этой неутомимой помощницей всех волшебниц-домохозяек дело пошло ещё быстрее.

Методично, упёрто Гарри уничтожал следы крови, стараясь не думать, чья она, стараясь отбросить сомнения в правильности своего поступка. «Быстрее, быстрее, быстрее» — билось в каждом ударе пульса.

Прибрав ванную, Гарри тщательно вымылся, вычистил из-под ногтей кирпично-красную грязь и придирчиво оглядел себя в зеркало. Всё бы хорошо, только на лице ни кровинки нет, от чрезмерных усилий на бледно-синеватом, цвета обезжиренного молока лбу выступила испарина, а взгляд, какой-то дикий, затравленный, бешеный, выдавал его с головой. Гарри ещё раз умылся, осмотрел комнату на предмет оставшихся пятен крови и, убедившись, что всё в порядке, потянулся к одежде. Хорошо хоть её он оставил там, куда его обильное кровоизлияние не смогло дотечь.

Рубашка была такой мягкой и тёплой, что Гарри невольно зажмурился. Он и не подозревал, что простое прикосновение к чему-то родному, чему-то его может быть таким согревающим и успокаивающим. А вдруг, когда он станет Вольдемортом, какая-то часть Гарри всё-таки останется в нём? Вольдеморт в круглых очках, к примеру, или со шрамом на лбу, в клетчатой фланелевой рубахе и драных джинсах. Почти как побеждённый боггарт Невилла — Снейп в шляпе строгой бабушки. С грифом. Насколько же тогда всё было легче… насколько крепкой была надежда. К горлу подкатил ком. Невиллу больше некого бояться, вспомнил Гарри. А затем просто сполз на пол и заплакал. Как не плакал с самого детства, горько, отчаянно.

Слезами не горю не поможешь, эту простую истину Гарри усвоил с младых ногтей. Когда он жил у Дурслей, за такое проявление слабости можно было запросто схлопотать ещё пару подзатыльников и вовсе остаться без обеда. Да и разве смягчилось бы лицо тёти Петуньи при виде плачущего Гарри? Уж нет, скорее её и без того вечно вытянутая шея вытянулась бы ещё больше, губы сжались бы в тонкую полоску, почти как у МакГонагалл, а лицо сморщилось, будто она заметила на своём идеально вычищенном ковре кучку собачьего дерьма. Или это могло разжалобить дядю Вернона? Или заставить Дадли отказаться от идеи загнать ненавистного доходягу Поттера в угол и избить или сунуть головой в унитаз?.. Или, может… может, Вольдеморт пощадил бы маму и папу?.. Или Снейпа?..

Только вот слёзы всё текли и текли, Гарри ничего не мог поделать. Его прежняя сила, неуемная, кипучая энергия и отчаянная жажда жизни, незримое присутствие которой он не всегда ощущал, но всегда мог на неё опереться даже в самые тяжёлые времена, оставили его.

Значит, на этот раз всё совсем уж скверно. Гарри невольно хмыкнул — а может, это зародыш Вольдеморта в нём развивается с каждым днём быстрее и быстрее, набирает силу, вытягивая из него, как дементор, самое светлое — радость, надежду, веру. Но безошибочное умение отличать цветочки от ягодок подсказывало: то, что произошло сейчас, — это ещё даже не цветочки, а всего-навсего… первые весенние побеги.

Руки дрожали так, что пуговицы на рубашке выскальзывали из-под пальцев.

Весь остаток дня Гарри изо всех сил старался не шарахаться от окружающих, не отшатываться при малейшей попытке Гермионы или Джинни подойти ближе или, не дай Мерлин, коснуться, — ему казалось, что от него несёт кровью, как от заядлого курильщика — сигаретами. Этот сладковатый, тошнотворно-неуловимый запах въелся в него, засел внутри…

Нет, внутри него уже сидит кое-кто другой. Гарри невольно вздрогнул и украдкой оглядел гостиную.

Словно со стороны, он заметил, что, несмотря на свой безмятежный вид (Как, ну как ему хватает сил ещё и улыбаться?), не может ни на чём сконцентрироваться, пропускает мимо ушей адресованные ему вопросы, не реагируя иногда даже на призывно-обеспокоенное «Гарри?», не может вспомнить, что ему сказали минуту назад, что он сам говорил…

Да ещё и, как самый настоящий маньяк, он возвращался на место преступления — в злополучную ванную комнату — не менее пяти раз, снова оглядывал зеркало, раковину, блестящую поверхность кранов и вентилей, чтобы ни пятнышка, ни крапинки… И торчал там так долго, что даже Рон с лукавой улыбкой предложил выпить какой-нибудь настойки от расстройства желудка, что уж говорить о Гермионе. Она на него смотрела, Гарри знал. Наблюдала аккуратненько так, исподтишка, и из её взгляда ни на секунду не исчезало подозрение и беспокойство. Когда-нибудь Гермиона обязательно догадается, это же Гермиона. Но хуже всего было с Джинни… Если Гермиона хотя бы беспокоилась молча, ненавязчиво, Уизли не отставала от него ни на шаг, то изображая из себя растревоженную наседку, то заглядывая ему в глаза как побитая собака, ища в них что-то… затерянное где-то в прошлом обещание, что как только всё кончится…

Джинни умудрилась даже подкараулить его на лестнице — и тогда они целовались прямо на площадке между этажами, всё из-за того, что Гарри стремительно и слишком сильно наклонился к ней, потому что увидел на лице и плечах россыпи веснушек — маленькие коричневые пятнышки, как… как — вдруг он и её умудрился заляпать своей кровью? — значит, нужно схватить «Миссис Чистикс», тряпку и оттереть всё, всё оттереть…

Гарри целовал Джинни с открытыми глазами, накрепко прижав руки к бокам, и чувствовал себя идиотом, каждый раз морщась, когда тёплая до отвращения ладошка принималась елозить по его плечу. На руке тоже были веснушки… Оттереть, оттереть, целовать — нет, всё-таки оттереть… И следом бьющееся, как попавшая в силок птичка, отчётливое до тошноты понимание: «я схожу с ума».

Несмотря ни на что, в прикосновениях Джинни было что-то такое знакомое, такое родное и давно забытое, что в груди защемило, и, против воли, Гарри прильнул к ней, чтобы ей удобней было обнять его и прижать к себе.

Сейчас он снова вспомнил этот поцелуй во всех подробностях. Какими страшными глазами посмотрела на него Джинни, когда смущённо отпрянула, чтобы ещё раз вглядеться в его лицо, ведь ей так хотелось найти там что-то… Обещание. Гарри же мог пообещать ей только одно — что будет и дальше с неизменной прытью бежать её рук.

Чудовищность его положения по чьей-то звёздной провидческой милости открывалась постепенно, волнами — вот и теперь, с трудом сфокусировав на Гермионе мутный рассеянный взгляд, невольно полюбовавшись, как быстро, маленькими молниями, мелькают спицы в её руках и в них отражаются всполохи огня в камине… Гарри с ужасом подумал, что завтра для него может уже и не. Никогда.

И ему вдруг так смехотворно захотелось жить… Выбежать на улицу, босиком — в темноту, по траве, полной грудью втянуть в себя закатный воздух… и… и… забыть. Забыть обо всём, хоть на секунду забыть о том, что произошло, хоть на секунду — о неизбывной однозначности будущего.

Он боялся ложиться спать. Видит Мерлин, Гарри так бы и сидел в гостиной, хоть до послезавтра, лишь бы только не закрывать глаз… А если опять ему приснится…

Надо же, его реальность куда хуже самого мучительного кошмара, а он всё ещё боится снов.

* * *

«Мне просто катастрофически некуда себя деть, вот и всё» — беззвучно усмехнулся Драко, снова поймав себя на одном и том же — спать не хотелось. Он просто устал. Так эмоционально вымотался за эти несколько дней, потому что… потому что после… похорон?.. «Мама!» отчаянной вспышкой полыхнуло в сознании — но — и только. Ни слёз, ни горечи, ни страха, ни отчаяния. Кажется лишь, внутри болит… но… это неважно. Почти не чувствуется.

Он лежал в темноте и думал, думал, думал, всё об одном и том же, и… темнота казалась ему родной.

Какая разница — день ли, ночь ли… теперь она всегда с ним, верная спутница, никогда не бросит и никогда не оставит. Да, из всего, что его окружало сейчас, он мог надеяться только на темноту и… и на Гарри. От него Драко хотя бы узнал правду.

Но что он мог с ней сделать?.. Что?.. Что за зелье, не считая тройного концентрата огневиски, можно выпить, чтобы заработать себе амнезию на час-другой и поцеловать Поттера?.. Одно дело нести пафосную чушь и философствовать на тему мотивации Вольдеморта, но полезть к Поттеру… Что — ну что, что? — должно было тогда быть у него в голове? Малфой терялся в догадках, потому что придумать хоть одно логическое объяснение его поступку не представлялось возможным. Тем не менее, Драко чувствовал где-то на самом дне сознания, на периферии памяти, если что-то из произошедшего и имело значение, так именно это. И если он поймёт, вспомнит, хотя бы догадается, что всё это значило, то, уцепившись за одну ниточку, сможет размотать и остальной клубок.

Драко бы расспросил Гарри, потому что в голове роились вопросы, — что он делал? Как он смотрел на этого разнесчастного Поттера? Как он его касался?..

Но это уж слишком…

На самом деле даже представить подобное было противно и стыдно, поэтому Драко силился придумать себе оправдание. Так мерзко понимать, что у него не было какой-то Великой Цели, чтобы — такое. И с Поттером. Выпив при этом зелье какой-то там истины. Хорошенькая истина.

Или Гарри и вовсе это выдумал, чтобы насолить ему?

Малфой знал — это не так, но от мысли, что Поттер мог и соврать, почему-то полегчало. К тому же Грейнджер вот, по словам Поттера, считает, что Драко зачем-то всех обдурил, а зелье было совсем другого свойства. Зачем ему такое понадобилось? Нет, глухо. Драко нечего было ответить ни на один вопрос даже самому себе. Наверное, нужно просто выкинуть это из головы… В конце-то концов, маячащее перед носом возрождение Вольдеморта куда страшнее, чем чмокнуть Гарри Поттера, попытался успокоить себя Малфой.

Он ничего не помнил. Он не мог помочь никому.

Сегодня днём метка болела так, что идея режущим оттяпать себе руку по локоть показалась вполне разумной. Хорошо одно — колдомедики, окончательно уверившись, что Драко идёт на поправку, посчитали, что теперь Малфою нужен только отдых, и оставили его в покое. Что бы он сказал хоть одному из них, если во время осмотра кто-то увидел бы его руку?.. После того, как её коснулся Поттер, она за какой-то час распухла так, что рукав рубашки стал тесен, и Малфой без сожалений оторвал его почти полностью, обмотав кровоточащее предплечье куском простыни с кровати Гойла и натянув мантию. Жара стояла такая, что даже в подземельях и гостиной Слизерина он почувствовал себя неуютно, хотя вчера почему-то мёрз. И оставалось только надеяться, что Поттер в тот момент был Поттером, и Пожиратели не услышали зов от его прикосновения к метке. Малфой на миг представил, что сейчас в Азкабане беснуются выжившие Пожиратели, и ему стало не по себе…

Придурок этот Поттер. Пусть он уже сделает хоть что-нибудь, чтобы это всё кончилось.

Как бы Драко ни хотел, он не мог пойти и сдать Поттера МакГонагалл — а какой соблазнительной была мысль, что нужно только выболтать ей всё как на духу, и то, что Поттер рассказал о случившемся в подземельях, и все свои сомнения и опасения, а потом Орден обо всём позаботится. Или не позаботится — так это не его, Малфоя, головная боль. Но, несмотря на растерянность, вспышки гнева и одолевавшие его приступы апатии, такие, что Драко сам себе казался отвратительным, он понимал, что именно нахлынувшие проблемы не дают ему окончательно замкнуться в себе и вовсе потерять связь с окружающим миром. Пока он думал о том, как вляпался Поттер и что им всем грозит, он не думал о себе. О погибших родителях, о разрушенном доме, о навсегда утерянном зрении. Сейчас Малфой и вовсе перебирал в памяти оставленные ему снадобья и заклинания, безделушки с поддерживающими чарами, которыми он мог бы воспользоваться завтра, когда он тайком ночью проберётся в Запретную Секцию. У него на примете была пара книг, в которых, возможно, говорилось что-то о крестражах. Хотя особых надежд он не питал — Поттер столкнулся с такой страшной и древней магией, что Малфою крупно повезёт, если он найдёт в библиотеке Хогвартса хотя бы какие-нибудь теоретические рукописи, объясняющие, как работают такого рода артефакты или на чём основаны эти механизмы… Потому что Поттеру, выросшему среди маглов, хоть подсунь под нос книгу и раскрой на нужной странице — всё равно не поймёт ничего.

Албания, 11 сентября 1990

Квиррелл смотрел на огонь, покручивая в пальцах длинный тонкий прутик, то окуная его в пламя, то вытаскивая, чтобы кончик ветки покрылся копотью и местами обуглился, но так и не вспыхнул. Витомир устроился напротив, вытянув босые ноги поближе к костру. Промокшие сапоги лежали неподалёку. Сквозь медно-золотые всполохи лицо Стаменова выглядело постаревшим и осунувшимся. Он и правда устал. Осталось идти совсем немного, но каждый новый шаг давался тяжелее и тяжелее — сердце сдавила тревога, тягостное ощущение опасности, которое Витомир, зная, что обладает даром предчувствия, не мог игнорировать. Всё вокруг — притихшая ольха, первые опавшие листочки, лукаво желтеющие из мхов монетками лепреконского золота, разлапистые ветки папоротников, трухлявые пни, скрипящие стволы приземистых южных сосен, всё шептало, кричало, умоляло его остановиться и повернуть назад. Просило приглядеться внимательней к этому нескладному молодому мужчине, зябко нахохлившемуся у костра, вслушаться в него, увидеть скрытое глазу и ужаснуться. Убежать, бежать отсюда сломя голову.

И Витомир вглядывался. Смотрел — и не видел в Квиррелле абсолютно ничего, что могло бы говорить об опасности. Худощавый, некрасивый, невыразительный, тихий… обычный школьный учитель, каких тысячи, даром что преподаёт в волшебной школе. Слишком нормальный, слишком приземлённый для такого путешествия. У Квирина не было азарта, не было блеска в глазах, тяги к авантюризму, опасностям и приключениям… Это, пожалуй, единственное смущало Стаменова. Витомир даже представить себе не мог, что вынудило Квиррелла решиться на такое рискованное предприятие. Тяга к познанию? Вряд ли. Желание власти, бессмертия? Совсем не похоже. Несчастная любовь? Амбиции?.. Да откуда?.. Спокойное, отрешенное выражение лица Квирина выдавало в нём волшебника изнеженного, не способного на сильные переживания, чувства и эмоции.

Стаменов во многом был прав, только вот одного не учёл — Квиррелл понимал всё. Для Витомира эти нелестные характеристики были лишь отстранёнными рассуждениями постороннего, для Квиррела же они являлись ночным кошмаром, тягостной агонией, вечным напоминанием во плоти… о том, как он никчёмен. Как он вял, бесцветен и бесполезен. Природа не наделила Квирина выдающимся умом, но щедро отсыпала самосознания. Он искал мехир только чтобы не найти его, в очередной раз не добиться успеха. Возможно, даже умереть. Смерть была бы неплохим завершением.

Квирин прикрыл глаза и представил, как на его собственных похоронах один из бывших однокурсников произносит трогательную речь, и в речи этой звучит признание, которого он никогда не добьётся живым. Потому что пока Квиррелл жив — окружающие могут смотреть на него, мгновенно видя насквозь, настолько он пуст и бесхитростен, но стоит только ему умереть… и его отчаянное, нелепое путешествие за выдуманным камешком, унизительное для любого волшебника — без капли магии, и неотступное, собачье повиновение проводнику, от которого он всецело зависит, обрастёт страшными подробностями, укутается тёмной шалью тайны… и все будут говорить: «Да, Квирин был великим волшебником, потому что смог отдать жизнь за недостижимую мечту. Он больше всего на свете хотел найти мехир и пожертвовал всем, чтобы осуществить задуманное».

Так будут говорить.

Поэтому он здесь. Мокрый, соскучившийся по теплу и горячему обеду, греется у костра. Но, видит Мерлин, как же тошно… тошно видеть это так ясно, словно отражение в зеркале. Квирин зябко повёл плечами. Будь он хоть немного сильнее — он бы справился с собой, будь на щепоть слабее — он бы вытянул руку с зажатой в ней веточкой к огню, позволил бы пламени взобраться по ней вверх и заползти к нему в рукав, под одежду, окутать его целиком… Но для настоящего отчаяния в Квиррелле не хватало излома, трещины, которая бы решила всё… Как настоящее ничто Квирин был целен и всё время где-то посередине.

Он захотел умереть прямо здесь и сейчас, снова представил, как костёр пожирает его, как его раздирает на части бешеный оборотень, как голодный левиафан переламывает ему хребет, ядовитые болотные цапни утягивают за собой в трясину, как в горло впивается вампир…

Это был Квирин — герой. Квирин — Квиррелл сидел в ночи у огня, вздрагивал от малейшего шороха, сжимал свободной рукой головку чеснока, как амулет повязанную на шею на тонкой верёвке… и изнемогал от тоскливого чувства, что даже из двух вариантов — найти мехир или умереть — он всё равно умудрится каким-то образом слепить третий, где так или иначе проявит свою сущность нерешительного размазни.

Именно после этой мысли он впервые услышал Голос.

«Знаю, ты боишься», — тихо произнёс тот прямо у Квирина в голове. Мягкий, глубокий, по-отечески нежный. Квиррелл дёрнулся и выронил прутик.

«Не нужно».

Не закричал он только потому, что ужас железной хваткой сдавил горло. Даже самый захудалый магл знает — чужие голоса в голове не сулят ничего хорошего. Квиррелл принялся перебирать формулы защитных и ограждающих чар, но вовремя спохватился. Никакой магии, иначе заметят.

Безвыходная ситуация. Квирин почувствовал вдруг, как сердце забилось в сладостном предвкушении — произошло что-то из ряда вон выходящее, страшное, неведомое… Жизнь наконец-то дала ему шанс — этим ощущением пульсировало всё его естество, чуя развязку. Не так уж и важно, какой она будет, подумал Квиррелл вопреки страху.

«Кто ты? Где ты?» — поморщился он.

«Я здесь. Рядом. Я всё время рядом», — последовал незамедлительный ответ.

Несмотря на жар костра, новое, неведомое Квирину до этого тепло разлилось по телу, заполнив до самых кончиков пальцев. Оно манило к себе, опьяняло, сулило ещё большую близость… сладостную и интимную. У Квиррелла никогда не было женщины, поэтому от избытка чувств и эмоций его дыхание пресеклось, а на глазах выступили слёзы.

«Кто ты?» — повторил он.

«Я знаю, где находится мехир и как отыскать его, и помогу тебе, если хочешь».

Хотел ли он? Да Квирин и думать забыл про мехир. Хотел только, чтобы это невесомое ощущение чужого присутствия длилось и длилось, не прерываясь и на минуту.

«Где ты?» — против воли молнией промелькнуло в сознании. Голос снова ответил:

«Я здесь, совсем рядом. Но твой проводник… он подозревает тебя и может почувствовать... Отойди немного в сторону, там мы сможем поговорить. Я слишком слаб, чтобы постоянно блокировать…»

Голос затих с интонациями умирающего, молящего о стакане воды, чары ослабли, и Квирин немного пришёл в себя. Он сразу сообразил, что в последней фразе было куда больше притворства, чем правды, и его просто хотят увести из безопасного места, но разве мог он остаться?.. Разве мог он не узнать?..

Конечно же. Так и следует поступить, подсказывал разум, но Квиррел нашёл в себе силы подняться на ноги.

— Дым в глаза попал, — натужно улыбнулся он Витомиру, смаргивая слёзы.

— Не отходи далеко, — предостерёг его тот, словно слышал весь разговор с незнакомцем от начала и до конца. — Пересядь лучше на мою сторону, а то замёрзнешь, — Стаменов, не отводя от Квирина настороженного взгляда, чуть подвинулся.

— Всё в порядке, мне не холодно, — ответил тот, уже устроившись под деревом в нескольких метрах от костра.

«Хорошо...» тихим выдохом разлилось по венам. «Теперь мы можем поговорить немного».

— Кто ты? — одними губами прошептал Квирин, чувствуя, как под его весом пропитывается влагой едва просохшая мантия. Откуда-то сверху прямо за шиворот шлёпнулась упитанная капля, а он и не заметил — уже знакомое тепло окутало его, бережно, словно руки матери, маняще, как ласки любимой женщины.

«Я?.. Тот, кого оставили погибать, тот, кто лишился всех сил в борьбе за справедливый порядок, кого презирают, ненавидят и боятся до сих пор. Тот, для кого ты можешь стать спасением, надеждой и прибежищем. Тот, кого ты можешь вобрать в себя, — размеренно повторял голос. — Тот, кто может стать частью тебя, после чего никто уже не посмеет сказать, что Квирин Квиррел — ничтожество. К чему слова, если ты уже чувствуешь, то, что происходит, — правильно? Если ты уже знаешь, что хочешь этого, и тебя не испугает ни моя сущность, ни моя внешность, ни то, что обо мне говорят? — медоточиво мурлыкал он. — Ты ведь уже принял меня, Квирин. С самого начала, иначе бы не услышал моего зова…»

Стаменов наблюдал за Квирреллом издалека — ствол дерева почти полностью закрывал того от Витомира, а чётко очерченный круг света от костра слепил глаза… но сквозь блики и непроглядную темноту леса Стаменов видел, что Квирин откинул голову назад, прислонившись затылком к дереву, обнял себя руками и что-то шепчет, тихо-тихо, одними губами, бормочет как заговор…

Витомир почувствовал, как полуосознанный страх, мучивший его в эти дни, постепенно обретает черты и формы, превращаясь в реальный, липкий ужас предчувствия смерти, ощутимый едва ли не физически.

«У меня больше нет сил, — прошептал голос. — Без тебя я слаб, Квирин. Я вернусь перед рассветом, когда твой проводник уснёт…»

Квиррелл кивнул, одновременно зажмурившись в приступе паники. Голос затих, сладостная истома отступила. Темнота мгновенно навалилась на него всей своей плотной, маслянисто-густой массой, пугающие звуки ночного леса хлынули в уши. Квирин с сожалением посмотрел на весело потрескивающие в костре сучья и, поджав губы, спрятал окоченевшие ладони в рукава влажной мантии, впитавшей ночную росу. Ничего, это последние в его жизни часы, полные тоскливого одиночества и отчаяния. Потом он будет не один. Главное — потерпеть сейчас, осталось немного.

* * *

Убертино сжал кулаки. Пришло время принимать решение. Война сбила с него спесь и показала, на что он способен, точнее — что он не способен ни на что, но пути назад не было… он уже не мог вернуться домой, снова заняться медициной и изучением детских болезней, как будто всё это происходило не в реальности, а на страницах исторического романа... Взрывы, боль, липкие струйки пота, щекочущие спину, крики, трупы, дорожная пыль, оседающая в носу и горле, от которой на слизистой и языке образуются гнойники и язвы… это теперь навсегда с ним. Для Убертино настала страшная минута. Время принимать решение, от которого зависела не только его судьба, и не только судьба тех солдат, которых он обречёт на смерть… весь ход войны мог определиться одним его поступком.

Пользуясь всеобщей суматохой, он ещё раз наклонился к Полю, изучая труп. Ни пулевых ран, ни ссадин, ни порезов, ни следов отравления или синевы на кожных покровах, ни единого отёка или гематомы… Француз лежал на спине как потерянный ангел, случайно очутившийся на поле битвы, решивший отдохнуть на траве, изучая небо, разглядывая облака… Мертвенно-бледный, он был не менее здоров, чем когда вышел с горсткой добровольцев из Бутринти, Боргезе готов был поклясться в этом кому угодно, хоть самому Папе, хоть дать присягу. Здоровый труп… Убертино подумал о вскрытии, но понял, что не решится… Повинуясь отчаянному порыву, он расстегнул потайной карман формы Поля и вытащил оттуда бережно обёрнутый тряпочкой мехир. Сердце вдруг, пропустив удар, отчаянно забилось. Нет… он не верил французу… он не верил в волшебство… но, воровато оглядевшись по сторонам — не заметил ли кто, медленно опустил руку с зажатым в ней камнем в свой дорожный мешок.

Когда они вернулись, Боргезе немедленно попросил разрешения напрямую отрапортовать высшему командованию о положении дел, хотя как простой врач не имел на это прав.

Он в красках рассказал о пожаре в деревне, о Демире, ни разу не вспомнив, как защищал его днём раньше, продемонстрировал спаянный в стекло песок, высказал свои опасения, что Демир — шпион греков, готовый передать вражеской армии секрет страшного оружия массового поражения… и ещё до рассвета часть расквартированных в Бутринти сил отступила к побережью, а Убертино в составе одной дивизии смертников бросился по следам мага… с заданием первой важности: найти это оружие, по возможности выкрасть, в крайнем случае уничтожить, или же умереть.

Хотя Боргезе, как и его сотоварищи, безумно боялся смерти, греков и их нового оружия, и этот страх подстёгивал его и гнал вперёд, заставляя забыть о себе… сильнее он боялся, что ему так и не удастся всадить пулю прямо в сердце таинственному Демиру. Будь он хоть трижды колдун.

Мехир приятно оттягивал полупустую сумку с медикаментами.

Ничего. Обошлось. Задравшаяся к рёбрам пижама, два косых светло-золотых луча восходящего солнца, проскользнувших в спальню сквозь щель между шторами. Рон сопит на соседней кровати.

Гарри повернулся со спины на бок, поправив рубашку, и воззрился на Ронову ступню, торчащую из-под одеяла.

Обошлось… если говорить о кошмарах. Да и Вольдемортом он себя не чувствует, всё ещё Гарри. Но что-то подсказывало ему, что злосчастный обморок в ванной был так давно… какое-то время назад. День… Может, два.

Что произошло за эти дни?..

Гарри ни разу не напивался до полуобморочного состояния, но решил, что именно так должен себя чувствовать на утро организм после продолжительной попойки. В горле сухо, на языке — горечь, ни тени, ни отголоска памяти о вчерашнем… и голова…

Он закрыл глаза и мягко прикоснулся подушечками пальцев к вискам. Помогло. Руки были ледяными, словно он не меньше минуты держал их под струёй холодной воды.

Выходит, лёг спать и проснулся послезавтра. Куда делось вчера — тот ещё вопрос…

Почему-то в голове мелькали картинки небольшого квиддичного поля за Норой, самодельные кольца, куда он забрасывал квоффл под аплодисменты Гермионы… та полулежала в траве поодаль с неизменной книжкой в руках. Не читая, просто лениво переворачивая страницы, изредка отмечая интересные места… то и дело сдвигая лямки купальника, чтобы на спине не осталось белых полос. Её бледная кожа на фоне сочной зелени словно светилась изнутри. Одного этого достаточно было, чтобы вывести любого мальчишку из душевного равновесия, но Гарри, смотря на Гермиону, думал совсем о другом… Счастливая. Весёлая. Улыбается. Подумать только, в кои-то веки без тетрадей и учебников, судя по обложке книги — какой-то французский роман.

Мог он всё испортить?.. Подойти к ней, плюхнуться рядом и, покручивая травинку в пальцах, деловито объявить: «Знаешь, я скоро стану Вольдемортом». Мог он всё разрушить, глядя, как все смеялись за ужином?.. Когда мистер Уизли рассказывал забавные истории… в сотый раз повторяя любимую байку про зачарованный унитаз, плевавший содержимым в ничего не подозревающих маглов… и про сбежавшую зубастую герань, терроризировавшую целый подъезд…

И Джинни была рядом. Нарочно втиснулась между ним и Роном, чтобы постоянно спрашивать «Не добавить подливки?» и будто-бы-случайно касаться своим коленом его ноги под столом.

Добро, тепло, счастье… Гарри был вне их, словно разум отказывался удерживать в себе хорошее. Для него в Норе царила атмосфера нервозности — скрытой, задавленной, невыносимой, как крик, застрявший в горле…

Спускаясь на завтрак, Гарри увидел, как Гермиона и Джинни о чём-то перешёптывались на кухне, но только он вошёл, они, смущённо потупившись, отпрянули друг от друга.

Сделав вид, что не заметил, Гарри с театральным любопытством оглядел накрытый стол, пытаясь изобразить на лице непроснувшееся, голодное и отупелое выражение, какое бывает только в те минуты, когда в голове действительно нет ни одной мысли.

Впрочем, в последнем Гарри не пришлось слишком притворяться — мысли его сейчас напоминали ящерок, вёрткие, юркие и стремительные, они разбегались во все стороны стоило ему только попытаться ухватить хоть одну, а в тех редких случаях, когда ему это удавалось, в пальцах оставался один извивающийся в последних конвульсиях хвост, ящерка же благополучно шмыгала в траву.

И без того полудохлый аппетит испарился окончательно, когда Гарри понял, что обе — и Джинни, и Гермиона, — собираются с полными умиления лицами смотреть, как он завтракает.

«А хочешь хлопьев? Есть блинчики с творогом, мама сделала… Или пожарить тебе яичницу? Можно сделать тосты со сливовым джемом…»

Это ему ещё повезло, что миссис Уизли решила заняться садом и сейчас пересаживала бегонии.

Гарри соблазнился на блинчик, не надеясь, что сможет проглотить хоть половину, и от дальнейших «Невкусно? Тогда почему… Давай что-нибудь другое… Не хочешь попробовать?» его спас только Рон, спустившийся практически следом.

Вскоре подтянулись близнецы, и Гарри, воспользовавшись моментом, незаметно скинул остатки Живоглоту. Тот отнёсся к подобному предложению без энтузиазма, но встретившись умными жёлтыми глазами с умоляющим взглядом Гарри, всё-таки сжалился и, лениво потёршись о ножку стола, принялся самоотверженно жевать творог. Рядом скакала заметно выросшая Клякса. Ей Гарри уронил ещё один.

Затем он вздохнул и наклонился к чашке, делая вид, что разглядывает в чае своё отражение. Чувствуя, что больше не в состоянии вынести ни хохота близнецов, ни щебетания Джинни, ни шуток Рона… Не в состоянии — физически, больше не может…

Так есть ли смысл терпеть?..

«Зачем тебе жить, Гарри?», — меланхолично спросил он сам себя.

«Можешь ответить? У тебя есть любящая семья?.. Может быть, папа и мама, которые не переживут твоей смерти?..

Нет, они давно в могиле.

И разве есть у тебя крёстный, сделавший смыслом своей жизни заботиться о тебе?..

Нет, он теперь за гранью смерти, за гранью боли и горечи.

Тогда, наверное, Рон и Гермиона?..

Так глянь на них. Они вместе. Они держатся за руки и только сожмут их крепче, когда тебя не станет.

Разве есть хоть кто-то, кто не смог бы прожить без тебя, а?..

Особенно теперь, когда Вольдеморт мёртв, а ты — единственное, что может вернуть его к жизни?..

Смотри. Смотри. Смотри — в окно, на небо.

Вбирай в себя этот узкий прямоугольный клочок синевы.

Слушай — стрёкот кузнечиков в траве, мягкое шуршание листьев и отдалённое чириканье какой-то птички.

Сегодня тебе лучше. Но это значит только одно…»

Когда-то давно он сражался, потому что это был единственный способ защитить своих друзей. Теперь… пусть он по-прежнему не властен над Вольдемортом, но он властен над собой, значит, и над Вольдемортом в себе, пока он — его часть.

Значит, у него есть шанс избавить мир сразу от двух проблем…

Единственное, чего Гарри не хотел, так это умирать в Норе, чтобы Молли Уизли видела его труп в собственном доме. На площади Гриммо в любой момент могли оказаться члены Ордена. Снять номер в какой-нибудь волшебной гостинице — тоже не выход, о его смерти мгновенно прознают репортёришки вроде Риты Скитер, с которыми Орден не готов бороться, пока идёт расследование смерти Вольдеморта, породившее больше вопросов, чем ответов, и не завершена реорганизация Министерства.

Выбираться в магловские кварталы не хотелось, мало ли чем обернётся его попытка… Нужно найти место, где он будет в безопасности и окружающие будут защищены от него, на всякий случай…

«Гринготтс — самоё надёжное место, ну, кроме Хогвартса, разумеется». Голос Хагрида, тёплый, с хрипотцой, вдруг подсказал ему ответ, и Гарри мгновенно почувствовал, что это будет правильным решением. В Хогвартсе полно мест, где можно… Запретный лес, Астрономическая башня, Тайная комната… Подземелья… или кабинет Зелий, где наверняка хранится сколь угодно ядов…

— Эй, Гарри! Хватит уже мечтать, мы собираемся пойти к озеру.

Он растерянно моргнул от неожиданности.

— Будем загорать и купаться, — улыбнулась Джинни.

— Если честно, я думал, что сегодня можно ещё раз… — невразумительно промямлил Гарри.

Джордж наморщил нос.

— О чём он? — опередил его Фред.

— Опять к Малфою, — понимающе протянула Гермиона.

— И долго ты будешь с ним нянчиться? — хмыкнул Рон, но в его голосе не было настоящей насмешки или презрения. — Вечером нельзя этого сделать?

Джинни только едва заметно поджала губы.

— Я уже договорился с МакГонагалл, — соврал Гарри.

Он хотел сказать «с Драко», но слова застряли на языке.

Мерлин, только бы не забыть, что он наплёл и кому, но — и каким жестоким было подобное понимание — сейчас это уже не обязательно. Сейчас… он видит их всех в последний раз. Вместе.

Пусть так и будет.

— Ладно тогда, — Джордж пожал плечами. Гарри только улыбнулся.

Мысленно он обнял каждого из этой весёлой компании, каждого прижал к себе, словно пытаясь оставить на одежде отпечаток своего тепла.

Обратно в спальню Гарри шёл низко понурив голову, смаргивая слёзы…

Что бы ни случилось, он решился. Так нужно.

* * *

Полная дама улыбнулась ему с портрета.

Виолетта, её закадычная подруга, чинно отставила на стол чашечку чая и тепло посмотрела на гостя:

— Неожиданный визит, Гарри Поттер.

— Это, конечно, строго между нами… Но Ви рассказала мне, что произошло…

— Да-да, я узнала это от портрета Армандо Диппета. Пока никто не должен знать, но, молодой человек, я вынуждена признать, что вы…

— Гарри, мы все очень тобой гордимся, — Полная Дама наклонила лицо поближе к нему.

Виолетта, чья торжественная речь была так грубо прервана, сухо кивнула и снова поднесла чашку к губам.

— Спасибо, — пробормотал Гарри, не найдясь, что ответить. — Но я хотел бы пройти в спальню.

— Ты знаешь пароль? — Полная Дама сразу посерьёзнела.

— А он есть?

— Вообще-то… нет, — призналась та.

— Пусть будет «Орден Феникса». Я ненадолго. Всего на один раз.

В последний раз.

Полная Дама нахмурилась.

— Послушайте… в Хогвартс сейчас можно попасть только через камин в кабинете директора. Значит, я нахожусь здесь с разрешения МакГонагалл. Неужели она запретила бы мне подняться в спальню своего факультета?

Волшебницы переглянулись, и, немного помявшись, Полная Дама вздохнула:

— Так и быть, проходи.

Гарри тут же пожалел об этом. Дыхание пресеклось, словно в грудь по самую рукоять всадили нож и теперь медленно проворачивали его в ране. Круглое окно башни, камин, уютные кресла… лестница в спальню девочек… и родная дверь с табличкой, уже новой — «Седьмой курс».

Гарри показалось, что он вот-вот потеряет сознание… сколько всего произошло с ним за эти шесть лет… сколько изменилось… а вот она — всё та же постель с пологом на высоких столбиках. Прикроватная тумбочка, на которой обычно в полном беспорядке ютилась кучка самых разнообразных вещей — от меняющей цвет промокашки и конспекта по Чарам до полироли для метлы и карты Мародёров.

Он хотел побродить по подземельям, зайти в каждый класс, где провёл столько времени… даже в класс Зелий… даже подняться в башню к Трелони, чтобы снова вспомнить, как на первом же уроке увидел силуэт большой собаки, решив, что это Грим…

Пробраться на кухню и стащить у домовиков кусок вкуснейшего пирога с патокой…

Дойти по извилистой тропинке до хижины Хагрида, постучать и напроситься на чай… с каменными кексами, потрепать по загривку Клыка, методично окропляющего слюнями всё вокруг…

Заглянуть в Выручай-комнату, вспомнить все занятия ОД, вспомнить, как впервые поцеловал Чжоу Чанг…

Всего полтора года назад… а что осталось?.. Остались только мелькающие перед глазами картинки, сменяющие друг друга как в цветном калейдоскопе…

Посидеть под деревом у озера… тем самым, что видел в воспоминаниях Снейпа… под которым его отец в окружении друзей играл со снитчем…

Пройтись по траве квиддичного стадиона… подняться на трибуны — как редко он смотрел на матчи со зрительского места…

Выпустить набор тренировочных мячей, схватить метлу и, уворачиваясь от бладжеров, снова лететь, испытывая это неохватное, непередаваемое чувство восторга и свободы…

Надеть Распределительную шляпу, посмотрим, что сейчас она ему скажет…

Погладить Фоукса, поболтать с Почти Безголовым Ником…

Как же ему это всё дорого, такие простые мелочи, которые на самом деле и составляют жизнь… А теперь Гарри должен отказаться от всего, чтобы оставить другим возможность обрести счастье.

Хватит, решил он, зная, что если позволит эту слабость — если сейчас позволит себе цепляться за жизнь, то никогда не осуществит задуманное.

Память обволокла его пеленой воспоминаний. Их было так много… они давили на плечи непомерным грузом горестных событий и редких счастливых минут.

И последние, пожалуй, били куда больнее, сжимали грудь, словно дьявольские силки, с каждым вздохом обхватывая всё крепче, впиваясь в кожу…

Он прожил достаточно. Для почти семнадцатилетнего.

И правда. Июль. Скоро Гарри исполнится семнадцать.

Ему никогда не будет семнадцать.

Он решил начать с ванной старост, там-то пароль наверняка прежний.

К тому же туда можно добраться коротким путём, минуя практически все памятные ему места.

Бассейн наполнялся быстро, но Гарри, для которого тихое шипение из кранов и мягкий плеск воды были последним, что отделяло жизнь от смерти, своеобразным реквиемом, томился ожиданием если не вечность, то полвечности точно.

Руки дрожали, пока он раздевался, заходил в воду, и Гарри чуть не уронил волшебную палочку, но это физическое проявление слабости придало ему сил. Он набрал воздуха в грудь и, жмурясь и кривясь, прошептал:

— Диффиндо!

Даже показалось, что он чувствует, как лопается кожа, практически без боли, будто полоснули чем-то очень горячим.

Но когда он открыл глаза, то понял, что ничего не произошло.

Гарри вздохнул, чувствуя, как теперь липкий страх растекается по телу.

Второй раз будет сложнее.

— Диффиндо!

Тот же результат.

Мысленно обругав себя, он побрёл к бортику. Почему, почему он не догадался прихватить с собой лезвие, хотя бы нож…

Нож. Сириус подарил ему нож, способный открывать любые замки. А теперь нет ни ножа, ни Сириуса.

Гарри истерически хохотнул, сам испугавшись эха.

Чем ещё он мог воспользоваться?.. Каким заклинанием?

«От врагов».

Гарри вздрогнул, чувствуя, как по спине пробежал холодок, ощутимый даже в горячей воде.

Действительно, где-то глубоко в нём сидит враг.

Гарри снова взял палочку и вытянул руку, пытаясь представить, что она — не его, белая, покрытая тонкой, полупрозрачной кожей, с длинными цепкими пальцами, похожими на паучьи лапки… и ногти, эти отвратительные, иссиня-белёсые, отросшие, острые, как клыки у вампира…

— Сектумсемпра!..

… и вода вокруг него порозовела, сначала чуть-чуть, потом, стремительней вбирая в себя цвет, пошла волнами, вспенилась тёмно-алыми завихрениями… а Гарри всё не терял сознания, хоть и выпустил из рук палочку, и теперь она, как обычный кусок дерева, плавно дрейфовала, покачиваясь на поверхности…

От воды щипало кожу, словно в рану впивались множество маленьких коготочков, они рвали, кололи, раздирали на части… а кровь всё текла и текла, так много, что Гарри уже с трудом видел очертания собственной руки, и скоро весь он был в кровавой пелене…

Кто-то вытер ему лоб.

Гарри попытался встать, но не смог… да не очень и хотелось. В горле пересохло, тело пульсировало болью, как один огромный нарыв. Дужки очков неприятно врезались в виски.

Он пошевелил губами и тут же почувствовал, что рта коснулось что-то мокрое. Дышать стало легче. Гарри с трудом приоткрыл глаза и увидел перед собой расплывчатое пятно, которое постепенно приобрело знакомые очертания.

Совсем как когда-то, на втором курсе, на одеяле рядом с ним стоял Добби. Он держал в лапке влажную губку и осторожно прикладывал её к лицу Гарри.

— ГарриПоттер-сэр! — заметив, что тот очнулся, домовик расплылся в грустной улыбке.

Гарри попробовал ответить, но из груди вырвался лишь жалобный, клокочущий всхлип.

Сознание постепенно прояснилось. Выходит, он жив.

— Облажался, — словно прочитав его мысли, мирно констатировал Малфой, не подняв головы. Драко сидел по-турецки на диванчике напротив, повернувшись к Гарри боком. Перед ним стоял странного вида деревянный ящик, грубо сколоченный из потрескавшихся от старости досок. Внутри позвякивали многочисленные пузырьки всех форм и размеров.

Малфой вытащил оттуда один, неловким движением размазал пыль по бутылочного цвета стеклу, встряхнул, откупорил и понюхал содержимое.

— Противоожоговое. Старьё. Давно пора выкинуть.

Поставив первое зелье на пол, где уже высилась груда разнообразных флакончиков, бутылочек и баночек, Драко взялся за следующее.

— Наперстянка, красавка, — он снова принюхался. — Толчёный акулий зуб. Что-то горькое, похоже на полынь. И ещё… непонятно. Очень сложный состав.

Этот пузырёк отправился обратно в ящик.

Открыв следующее зелье, Драко сразу скривился.

— Фу, — он опустил бутылёк в кучу к зельям, которые, по-видимому, собирался выбросить, и потёр нос рукой. — Ладно, пока хватит. Как самочуствьице, Поттер?

Гарри не сразу сообразил, что к нему обращаются. Всё внимание ушло на то, чтобы понять, как так вышло… он был в ванной старост, заклинание сработало, а теперь — вдруг очутился в гостиной Слизерина, закутанный в плед… Поттер осторожно приподнялся на локтях. В горле першило, поэтому когда Добби поднёс ему чашку с каким-то зельем, Гарри даже не поинтересовался, что это...

— Лучше некуда, — прохрипел он в ответ. С первым же глотком по телу прошла волна тепла. — Что я здесь делаю?

— Ты попытался покончить с собой, если не забыл.

— Вот это-то я как раз помню. Я спрашиваю… что я здесь делаю? Кто меня вытащил?

Драко поморщился. Будь у Гарри силы — он бы проорал эти слова прямо ему в ухо, наверняка хватанув за грудки и приперев к стенке, столько было в голосе отчаяния и ярости… но сейчас Поттер способен только на надрывный шёпот, который даже в полной тишине не заметили бы на другом конце комнаты.

— Ты бы хоть по сторонам огляделся что ли, выбирая место для самоубийства, — миролюбиво фыркнул Малфой. — Если вкратце, русалка на картине подняла панику практически сразу, весть тут же разнеслась по всем портретам, домовики мгновенно поспешили на помощь, Добби и Винки выловили тебя из воды, пока ты истекал кровью… мне же не составило никакого труда догадаться, что ты воспользовался фирменной Сектумсемпрой, и нейтрализовать действие заклинания…

— Ты знал, как это сделать?

— Поттер, ты серьёзно думаешь, что я не выпытал у Снейпа все формулы после того, как ты крепко приложил меня ей пару месяцев назад?

Гарри почувствовал себя идиотом. Как он забыл про портреты и про то, насколько быстро распространяются по Хогвартсу новости?.. Как он мог забыть, что домовики могут войти в любую комнату без паролей?.. И как — как? — он умудрился попасть в руки именно тому, кто единственный, кроме покойного создателя, знал контрзаклятье?..

— Малфой… — вздохнул он, опускаясь обратно на подушки. — Кто тебя просил? Пожалел бы остальных.

— А ты считаешь, что пожалел остальных, Поттер? Опять решил изобразить героя-великомученика и избавить мир от такой занозы в заднице? — в тоне Драко послышались знакомые нотки. Гарри уже и забыл, каково это, когда Малфой с елеем в голосе певуче-ласково растягивает слоги. — Это ты себя пожалел. Это тебе невыносимо жить в мире, где ты причиняешь окружающим страдания. Невыносимо настолько, что при первой же возможности попытался сбежать.

Слова били больно, но сейчас Гарри вряд ли можно было задеть обличающими речами.

— Неважно. Даже если я думал только о себе… другие бы от этого выиграли.

— Да, Вольдеморт так вообще был бы счастлив.

— В смысле?

— «В смысле», Поттер. Именно.

— Не понимаю…

— Кто бы сомневался. Хорошо, объясню на пальцах. У тебя с Вольдемортом одна шоколадная лягушка на двоих, и никто не намерен делиться. Если ты вдруг самоустранишься из этого треугольника, лягушка достанется Вольдеморту.

— Шоколадная лягушка?..

— Образно, Поттер. Твоё тело.

— Постой… Какое это имеет отношение к нашему случаю?.. Если взять твой пример, будет так — я хватаю лягушку и самоустраняюсь вместе с ней. В этом и смысл… Оставить Вольдеморта… — Гарри не выдержал и беззвучно рассмеялся, представив себе картину, — без сладкого.

— Вот мы и подошли вплотную к главной проблеме. Не всё так просто. Есть две души и одно вместилище для них. Не слишком-то благоприятная ситуация с точки зрения жилищных условий. А теперь подумай. Ты собирался уничтожить физическую оболочку с верой в то, что сможешь убить и две души — Гарри Поттера и Вольдеморта, так?

— Допустим, — кивнул Гарри.

— А ты понимаешь, что значит для волшебника покуситься на собственную душу?.. И какую роль во всех черномагических ритуалах играет жертвоприношение или убийство?.. Соображай, Поттер. Дамблдор даже мне успел все уши прожужжать своими пафосными сказочками, а тебе-то уж он мозги хорошо должен был промыть за всё время… Душа Вольдеморта сейчас борется с твоей, а ты только помогаешь ему — пытаешься убить себя, тем самым уничтожив душу. И что? Он просто займёт пустое место, когда ты с готовностью жертвенного агнца его уступишь.

— Значит, я не могу умереть?

— Ты — можешь, хоть сейчас. А вот Вольдеморт — нет.

— А если как-нибудь уничтожить тело?

— Без души не получится.

— Выходит, совсем нельзя?

— Нет, — Драко пожал плечами. В груди неприятно царапнуло. Яд Василиска может сработать… или чары Адского пламени… Но он никогда не скажет об этом Поттеру.

— А если меня кто-нибудь попытается убить?

— Мехир не даст, я так думаю. Впрочем, можем попробовать.

— А ты смог бы меня убить, а, Малфой?

— С точки зрения стратегии это неплохая идея. Думаю, когда Вольдеморт возродится, мне зачтётся такая преданность. Я подумаю над твоим предложением, Поттер.

Гарри невольно улыбнулся, но тут же поморщился — пересохшая кожа на губах не выдержала натяжения и треснула. Молчание повисло в воздухе едва уловимыми ошмётками прервавшегося разговора.

Малфой снова занялся сортировкой зелий, и на какое-то время Гарри забылся. Нет, не уснул, просто смотрел, как Драко методично повторяет одну и ту же последовательность движений, что-то бормочет себе под нос… Странно — так беззастенчиво, не стесняясь разглядывать кого-то, зная, что этого не заметят. Монотонные взмахи рук, призрачный звон стекла, когда Малфой осторожно проводил пальцами по закупоренным бутылочкам, мерный скрип откручиваемых пробок и свинчиваемых крышек, снова звон стекла… Будто бы больше ничего и не было в целом свете. Ни Вольдеморта, ни мехира, ни Гарри. Только Малфой, разбирающий ящик со снадобьями с педантичностью и сосредоточенностью тёти Петуньи.

— Ты должен найти мужество бороться, Поттер, — наконец сказал Драко, забраковав с десяток пузырьков.

Звук его голоса вывел Гарри из оцепенения.

Найти… мужество? Бороться? Казалось, эти слова просто не идут тому, кто их произнёс. Малфой, рассуждающий о высоких категориях без издёвки, был живым примером того, насколько всё вверх дном, насколько выпотрошено, вывернуто наизнанку…

— Знаешь… скажи ты мне об этом на пару дней раньше… я бы вздохнул с облегчением, решил бы, что это — моя святая обязанность. А сейчас… ну не бывает так, не бывает такой усталости. Я уже где-то по ту сторону. Ничего не соображаю, ничего не хочу, кроме одного — чтобы всё кончилось. А как… мне и не важно, — бесцветно ответил Гарри. — Пусть я даже стану Вольдемортом и поубиваю всех. Всё равно умрут когда-нибудь, слишком наивно думать, что подарю миру сотню лет жизни своей жертвой. Что угодно… как угодно, лишь бы не было больно. Ты прав, Малфой, я пожалел себя, это я эгоист. Но разве за все эти годы я хоть капельку покоя не заслужил? Надо бороться?.. Я не могу. Я не могу шевельнуть и пальцем, даже говорю с трудом, полушёпотом. И не хочу. Ты вспомнил мужество… Так вот оно — моё последнее мужество. Сейчас я трачу его на каждое слово столько, сколько иные не тратят за год.

— Ты же не хочешь умирать, Поттер. На самом деле не хочешь, всё равно цепляешься за жизнь всеми силами, просто осталось их… немного. Но ты должен.

И… так странно это прозвучало… грустно, и вместе с тем понимающе, серьезно-ласково, как сказал бы… отец?.. Гарри замер, опешив. Дыхание пресеклось — весь мир сжался до точки, где воспалённое сознание, съёжившись, словно лопнувший шар с водой, выплеснуло из себя самые отчаянные, желчные воспоминания, разъедающие душу. Гарри с ужасом понял, что отец уже убеждал его когда-то, именно так… тихим, проникновенным голосом…

«Ты должен добраться до портала, он вернёт тебя в Хогвартс… Сделай это сейчас… Приготовься бежать. Давай, вперёд…»

Поттер зажмурился. Злые, жгучие слёзы навернулись на глаза.

С глухим, сдавленным всхлипом — он сам содрогнулся от этого надрывного звука — Гарри уткнулся лбом в подушку и разрыдался.

Без слёз, те так и остались стыть внутри, потому что сил выплакать их просто не было, только сухие рыдания, которых он не мог сдержать, сгорая от стыда, что Малфой сейчас слышит всё это.

— Малфой… уйди… — едва справившись с комком в горле, выдавил Гарри.

Драко вдруг повернул к нему лицо, и под его невидящим взглядом, устремлённым куда-то в бесконечность, Поттеру стало не по себе.

— Это — не повод стыдиться, — Драко пожал плечами и добавил вдруг, по-джентельменски сделав вид, что ничего не понял:

— Подумаешь, насморк.

И Гарри бы промолчать, проглотить эту благодетельную подачку, но вместо этого он обиженно усмехнулся:

— Не прикидывайся.

— Поттер, послушай меня. Хотя… не надо, это бесполезно, — прежде чем продолжить, Малфой деловито побарабанил пальцами по губам. — Просто сделай. Плачь сколько душе угодно. Как успокоишься — съешь что-нибудь, а лучше выпей куриного бульона и ещё порцию Волеукрепляющего. Выспись. Должно стать легче. Ты поспишь, а когда проснёшься… будешь думать уже совсем по-другому. Потом возьмёшь с собой ещё десяток пузырьков зелья, тут его целые залежи. Мы с Добби слегка обворовали кабинет Снейпа… его запасы пойдут тебе на пользу. А пока можешь остаться здесь, я уйду. Но потом придётся вернуться к своим Уизли и делать вид, что всё хорошо. Если нет… что ж, тогда я лично спихну тебя с Астрономической башни.

При одном упоминании еды в желудке будто провернулся скользкий комок. Гарри с отвращением сглотнул и… сдался.

— Разбудите меня, если мне будут сниться кошмары, ладно? Ещё одного я не выдержу.

— Договорились. Но от бульона ты не отвертишься.

* * *

Драко медленно разжал ладони — вцепился в ящик с такой силой, что они занемели. Кожа в нескольких местах пульсировала жжением, наверняка занозы. Придётся просить Добби вытащить… Малфой был не в силах признаться даже самому себе, что у него всё ещё дрожат руки.

Кровь везде… легко, когда ты видишь её. Красный, цвет опасности, забивает всё, маячит перед глазами яркими кричащими пятнами, но для Драко теперь кровь прежде всего скользкая, пахнущая железом, остро бьющая в ноздри приторной, терпкой сладостью…

Теперь он знал, что будет преследовать его в кошмарах — совершенно дикое чувство животного страха, когда у тебя под пальцами выгибается в конвульсиях что-то тёплое и скользкое — и перед глазами сами собой вспыхивают картинки, одна ужасней другой — искривлённые в судорогах конечности, бешено пульсирующие артерии, с каждым ударом сердца выталкивающие из тела всё новые и новые порции крови, вязнущей на воздухе в липкую субстанцию, но ты не видишь этого… ты можешь только воображать самое худшее, отчаянно елозить руками, пытаясь понять, угадать, где тепло кожи вдруг сменится на рваную полосу… и всё это дышит, содрогается в агонии… и всё это — Гарри Поттер, умирает.

Нет, Драко так этого и не понял. До сих пор не поверил в то, что произошло. И уж тем более не верил, что смог спасти… что вспомнил все формулы правильно, что произнёс без единой ошибки.

Просто после тряслись руки, и не было привычного уже дискомфорта и раздражения, когда Добби приводил в порядок его самого — отмывал кровь, вытирал, переодевал маленькими шустрыми лапками. Только безразличие.

Малфой не ушёл, хотя прекрасно понимал, как Поттеру неловко в его присутствии, поэтому старался не мешать, притворившись, что целиком и полностью поглощён зельями… Драко и правда нашёл ещё два Волеукрепляющих, прежде чем понял, что Гарри уснул, но не прошло и десяти минут, как тот, заворочавшись, негромко простонал. С мягким хлопком свалилась на пол подушка. Отставив последнюю бутылочку в сторону, Малфой осторожно спустился с дивана и подошёл ближе, чувствуя, как с каждым шагом всё отчётливей различает дыхание Гарри — спящего, почти невесомые, поверхностные вдохи и порывистые, шумные выдохи.

Присев на корточки рядом, Драко замер, проклиная окружавшую его темноту, не потому, что в ней нет света, но потому, что слишком много всего остального — ощущение чужого присутствия, малейшие звуки, тончайшие запахи… Поттер пах кровью, недавно выпитым куриным бульоном, Норой, каминной пылью и чьими-то духами… наверняка Гермионы Грейнджер или мелкой Уизли… и чем-то, что находилось вне привычных простым волшебникам категорий, Драко бы сказал, что так пахнут усталость и страх.

Этот день снова перевернул всё с ног на голову, потому что он видел — как бы смешно это ни звучало в данном случае — видел Поттера умирающим, жалким, слабым, потерявшим надежду, рыдающим в гостиной Слизерина, наконец-то раздавленного, растоптанного… всё, о чём Малфой когда-то мечтал, на самом деле оказалось выворачивающей душу наизнанку агонией, которая всё длилась, потому что сейчас Гарри снова дёрнулся, кашлянул, принялся бормотать что-то — одни певучие гласные, сквозь которые вдруг проступило отчётливое шипение Серпентарго.

Вопреки желанию отшатнуться, Малфой заставил себя протянуть руку и, мягко погладив Поттера сквозь одеяло, прошептал, борясь с неловкостью:

— Тише, тише…

Надтреснуто и фальшиво.

В голове не то звенело, не то гудело, а то и вовсе — монотонно поскрипывало проржавевшими качелями. Гарри потёр переносицу, другой рукой машинально потянувшись к предполагаемой прикроватной тумбочке, где должны бы лежать очки. Как ни странно, он действительно нащупал их, но на гладкой, прохладной поверхности небольшого кофейного столика с причудливыми изогнутыми ножками, увитыми сплетающимися серебряными змеями.

В гостиной Слизерина не было окон, чтобы Гарри даже приблизительно мог понять, сколько проспал, но, судя по уже знакомому ощущению слабости, довольно долго. Голова соображала ясно, память, отыгрываясь за нечёткую, туманную пелену, в которой прошло утро, бережно сохранила все детали последнего сна, хотя Гарри предпочёл бы, наверное, обойтись без столь реалистичных подробностей.

Он был в незнакомом месте, которого абсолютно точно не видел наяву, разве что на открытках или в какой-нибудь передаче о природе, когда удавалось поглазеть в старенький телевизор в бывшей спальне Дадли, после того как на день рожденья тому подарили плазму на четверть стены. Вторую, первую он разбил, узнав, что отменили показ любимого сериала.

От влажной земли, подставившей чёрно-коричневые бока солнцу, поднимался пар, в воздухе пахло приторным цветочным нектаром, а сквозь жидкие заросли высоких кустарников струился зеленоватый, мутный свет.

Гарри стоял на узкой, не больше пятидесяти метров в длину и пяти в ширину, полоске земли, маленьком островке, окружённом водой. По обеим сторонам в дымке кутались очертания берега.

Цепь островов, разделённая небольшими заводями и мелководьями, так и тянулась посередине реки насколько хватало глаз, словно выглядывающие бугры позвонков невиданной рептилии.

Безмолвие и бездвижие поражали — ни вскрика птицы, ни шороха в кустах, ни плеска воды, ни шелеста листьев, абсолютно статичная, застывшая где-то вне времени картинка. Только медленно плывущие по поверхности реки воронки крошечных водоворотов и завихрений отмеряли бег времени.

Но не это привлекло Гарри в первую очередь, а… лилии. Огромные водяные цветы размером почти с ладонь, нежно белого цвета у основания, с малиновой сердцевиной, похожие на лотосы или нимфеи. Всё мелководье, насколько хватало глаз, было покрыто яркими пятнами бутонов, выглядывающих из зелени листьев, круглых — точь-в-точь десертные тарелки с отколотым краем.

Несмотря на молчаливое очарование этого места, Гарри тревожно завертел головой — не то чтобы цветы были плохим знаком, просто он чувствовал, насколько они неуместны здесь… а где это «здесь», он и не знал. Понимал только, что рвать нимфеи ни в коем случае нельзя, иначе случится что-то страшное… и как же он хотел наконец разрушить это спокойствие, словно морок сковавшее мысли, как же хотел выпустить наружу… что?.. Чем бы оно ни было — неважно.

Гарри медленно зашёл в воду по пояс и побрёл к заводи, где притаилось сразу с десяток уже распустившихся цветов… Ступни неприятно проваливались в песок, он забивался в и без того тяжеленные от воды кроссовки, водоросли путались под ногами, и прошло немало времени прежде чем Гарри добрался до первых нимфей, лукаво покачивающихся на воде.

Стоило ему только протянуть руку и нащупать склизкий, покрытый тиной стебель ближайшего цветка, как ил на дне просел, что-то скользнуло рядом с лодыжкой, легко задев штанину… и уже через мгновение вода пошла пузырями, забурлила, а на поверхности одна за одной замелькали узкие полоски — серо-коричневые спины настоящих гадюк, с ромбовидными чёрными узорами… ещё секунда — и их стало так много, что река превратилась в плещущий, кишащий гадами кисель… Они не кусались, не показывали агрессию, просто обвивали его ноги, заползали в рукава, струились вниз по спине, щекотно елозили под рубашкой, где-то на грани отвращения и ласки, всколыхнув в Гарри волну тягостного возбуждения.

Когда змеиная, извивающаяся масса под ним с тихим шипением поглотила его окончательно, Гарри проснулся.

На столике кто-то заботливо оставил новую порцию Волеукрепляющего.

Приподнявшись на локте, Гарри выпил зелье, мгновенно почувствовав себя бодрее. Интересно, какова цена той воле, которая поддерживается извне, магией?.. Но Поттер отогнал от себя эту мысль — она не способна дать ему ничего, кроме уныния и расстройства. Гарри силой заставил себя улыбнуться этому маленькому успеху, и в кои то веки сил — хватило.

«Кто-то оставил». Конечно Добби. Не Малфой же, он не… Тот Малфой, который потратил уйму времени, чтобы пробраться в кабинет Снейпа и разобрать его запасы, — вполне себе мог. Гарри почти физически чувствовал, каких усилий стоит принять эту правду. От страха за свою шкуру Драко мог бы сделать что угодно, даже проявить самопожертвование и благородство, а после смерти родителей от пережитых потрясений наверняка повыветрился весь его едкий сарказм… но в такую бескорыстную, предупредительную доброту, заботливую и тихую, Гарри верилось с большим трудом.

Словно почувствовав, что о нём думают, в гостиную осторожно проскользнул Драко в сопровождении ещё вереницы зелий. Не без осторожности, однако и не скованно. Гарри и в голову не пришло бы, что Драко абсолютно ничего не видит, настолько привычными и точными были его движения, только гораздо медленней, чем обычно… такая тягучая плавность создавала дикое впечатление, что Малфой танцует.

Легоньким взмахом палочки Драко направил зелья к такому же столику, но в дальнем конце комнаты, Гарри безотчётно скользнул взглядом по его руке… и невольно охнул.

— Что у тебя с рукой?

— О, ты проснулся, — развернувшись на звук его голоса, Драко молниеносно спрятал её за спину. Бутылочки, нервно звякнув, попадали, раскатившись по полу.

— Дай я посмотрю, — не унимался Гарри. — Это метка?

Одно хорошо — голос у него был почти прежний, все ещё вялый и уставший, но в нём снова чувствовалось то, что делало Поттера Поттером, неугомонным, упёртым и взбалмошным.

— Ты-то что сделаешь?

— Малфой, не дури. Если это из-за меня, то я могу попробовать всё исправить.

— А с чего ты взял, что у тебя получится?

— Хуже не сделаю точно. Слушай, Драко… ты этого просто не видишь…

— Спасибо, что напомнил, — буркнул тот.

— Но, — невозмутимо гнул свою линию Гарри, — она выглядит так, будто скоро начнёт гнить и отваливаться кусками.

И Драко, судя по ощущениям, скорее был с ним согласен. Он неохотно вытянул руку.

Гарри как можно бережней перехватил её своей и вгляделся в узор из угольно-чёрных линий, вздувшихся багровым. Ему потребовалось собрать всё мужество, чтобы заставить себя снова прикоснуться к предплечью Драко, потому что Гарри действительно понятия не имел, сможет ли помочь… слишком уж не чувствовал себя Вольдемортом. Поттер как можно отчётливей представил себе желаемую картину — чистую, бледную кожу, без раздражения и нарывов, из которых сочится сукровица…

На какое-то время они замерли, как два маленьких зверька, перепуганных до смерти.

Малфой отвернулся — почувствовал, что подкашиваются ноги, и как можно незаметней привалился к столу бедром. От ладони Поттера шло просто нечеловеческое тепло.

— Легче? — наконец спросил тот.

— Пожалуй, — пришлось признать Драко. Боль ушла.

— И стоило столько мучиться, — проворчал Гарри, уже почти совсем прежний.

Драко неопределённо пожал плечами. Ему захотелось поблагодарить Поттера, но подобное не представлялось возможным. Стоило Малфою только подумать, как он делает вдох, чтобы произнести это унизительное «спасибо», как горло железной хваткой сдавливала невидимая рука. Он сглотнул, борясь с неловкостью, и окончательно признал своё поражение.

Если бы не появившийся в гостиной Добби (Драко вздрогнул от громкого хлопка), так бы они и молчали.

— Вот, Гарри-сэр.

— Что это? — тот скривился.

— Судя по запаху, каша, Поттер.

— С изюмом, мёдом и орешками, — гордо заявил домовик. — Для поддержания сил.

— Спасибо, — неуверенно хмыкнул Гарри, подумав, что традиционный английский завтрак сейчас один из последних в списке того, что он хотел бы съесть. Для «поддержания сил» вполне хватит ещё одного зелья. — Я не голоден, — он отставил предложенную тарелку.

— Я бы на твоём месте не злоупотреблял Волеукрепляющим, особенно на пустой желудок, — вытянув руку, Драко нащупал ближайшее кресло и уселся в него, привычно подобрав под себя ноги. — И не пренебрегал овсянкой, если бы у меня было хоть малейшее желание не умереть от истощения.

Гарри виновато повозил ложкой в каше.

— А у меня есть это желание? — философски вздохнул он.

— У тебя есть возможность дожить до того момента, когда оно появится, — в свойственной ему манере ответил Малфой.

И, как ни странно, это была единственная фраза, которая сейчас имела для Гарри хоть какой-то смысл. Ни увещевания, что всё будет хорошо, ни просьбы держаться, ни трогательные уверения, что он на самом деле способен выдержать всё это… а именно странное, сухое и лаконичное, отчасти жестокое обещание. Он может дожить до того времени, когда снова впустит в сердце надежду.

Первая ложка каши показалась Гарри горькой.

Услышав, как металл стукнул о тарелку, Драко едва сдержал улыбку, с удивлением понимая, что какая-то мелочь вроде овсянки вдруг стала первым и самым важным шагом на пути к… к чему?.. Он не знал. Чувствовал только, что Поттер решил держаться. Значит, сегодняшнее утро можно вышвырнуть из памяти, забыть про него, как о страшном сне, и никогда больше не вспоминать этого шелестящего, бесцветного голоса, вышёптывающего по слову: «Я уже где-то по ту сторону, ничего не хочу, кроме одного… чтобы это всё кончилось».

Метка, терзавшая его уже несколько дней, больше не болела, отчего рука, раньше распухшая и отёкшая, теперь казалась невесомой. Облегчение вкупе с пониманием, что Поттера рано списывать со счетов, придало Драко сил.

— Если честно, я бы поинтересовался, как ты думаешь выбираться из сложившейся ситуации.

— Оно тебе нужно? — хмыкнул Гарри, выковыривая ложкой из каши изюм и орехи, а оставшуюся массу равномерно размазывая.

— Нет, — мгновенно отозвался Малфой. — Но если ты думаешь, что у меня, в отличие от тебя, есть выбор, то ошибаешься. Так что давай не будем ёрничать…

— Из нас двоих здесь ёрничаешь только ты, — резонно отметил Гарри.

— Тогда без обиняков и честно. Я считаю, что чем комфортней и стабильней твоё душевное состояние, тем больше шансов, что ты продержишься до того момента, когда кто-нибудь найдёт способ вытащить тебя… точнее — Вольдеморта из тебя… и думаю, что могу помочь.

— А с чего ты взял, что мне нужна именно твоя помощь?

— Это не помощь. Это... посильное содействие, скажем так. Чего не сделаешь со скуки…

Гарри фыркнул и окончательно отодвинул от себя кашу. Пусть ему стыдно будет потом смотреть в жалостливые и умоляющие глаза Добби, но сейчас он видел в еде только средство для вызова рвоты.

— Тебе нужен тот, кому ты можешь выговориться, — спокойно протянул Драко. — Не вижу причин, по которым несчастный инвалид-сиротка не подходил бы на эту роль, разве что ты предпочитаешь рыжих…

Гарри поджал губы.

Малфой был прав.

Он с самого начала, ещё когда они оба жили в доме на площади Гриммо, потихоньку говорил Драко то, чем не мог поделиться ни с кем… То, что копилось внутри, было злым, тёмным, полным ненависти и горечи… никак не для ушей так называемой «светлой стороны». Гарри знал, если он выскажет всё, ему станет легче… как стало легче, когда он рассказал Драко правду о мехире… как стало легче утром…

— Я могу попробовать. Но только если мы выйдем на воздух. Как можно жить в этом склепе...

— Не подумай, что я против совместных прогулок, но в прошлый раз ты бросил меня прямо на скамейке на кладбище, — напомнил Малфой.

Гарри поморщился… сколько времени прошло с того момента?.. два дня?.. неделя?.. Может, месяц? Всё было смазано, как в тумане, как из другой жизни.

— Обещаю вернуть тебя на место, — клятвенно улыбнулся он, помогая Малфою встать.

— Тогда я бы прошёлся вдоль озера, — тот смешно оттопырил локоть.

Стоило Гарри сделать несколько шагов, как Драко остановился и с наигранной усталостью вздохнул:

— Поттер… Я слепой, понимаешь ты это? Сле-пой.

— Извини, — тихонько пробормотал Гарри, но Малфой этого и не заметил:

— Слепой, а не безногий. Не нужно пытаться тащить меня на себе. Просто вести достаточно.

— Хорошо, — Гарри уже жалел о своём предложении. Он заставил себя ослабить хватку.

Малфой оступился на следующем же шаге, скривившись на секунду от боли, но мгновенно выпрямился, сделав вид, что ничего не произошло.

Снова подхватив Драко под локоть, Гарри заставил себя промолчать, но молчание это было общим, одно на двоих, так что он безошибочно почувствовал, как Малфой, не произнеся ни звука, красноречиво ответил ядовитым ругательством на то, чего не сказал он сам.

Июль цвёл, пах и щебетал летом. Лицо приятно щекотал нагретый за день ветерок, и несмотря на то, что Поттер вцепился в него так, будто он не в состоянии самостоятельно и шагу ступить, что было не таким уж преувеличением, Малфой не чувствовал себя беспомощным. С мягким шорохом под ногами приминалась трава и похрустывали камешки, справа чирикала птичка, он и Гарри медленно шли по тропинке к озеру, и Драко уже чувствовал тяжёлый, прохладный, свежий запах пресной воды.

Он с наслаждением вдыхал его полной грудью, поднимал лицо навстречу тёплым лучам уже клонящегося к горизонту солнца, дурея от ласковых прикосновений ветра, ныряющего в рукава, за ворот рубашки, обнимающего порывисто и трепетно.

Малфой помнил место, куда они пришли… спускающийся вниз пологий берег, небольшую лужайку с раскидистым буком... здесь часто сидела Грейнджер в окружении стопок конспектов и учебников. Неподалёку отсюда через светлую рощицу проходила дорога в Хогсмид.

Драко опустился в траву. Рядом, куда менее грациозно, судя по звуку, плюхнулся Поттер.

— Как же спокойно, — пробормотал Малфой, ложась на спину. Земля, прогретая за день, щедро отдавала своё тепло, травинки легко колыхались от ветра.

— Да, только надолго ли, — Гарри огляделся. Всего несколько часов назад он искренне верил, что никогда больше не увидит этого дерева и озера. Никогда больше не полюбуется, как рыжие отблески солнца играют на тёмной глади воды. Но — вот он. И будто бы очередной учебный год, и будто бы всё снова по-прежнему.

В теле всё ещё оставалось неприятное ощущение стянутости и скованности, как бывает, когда слишком долго сидишь без движения. Он вовсе не хотел превращать их разговор с Драко в исповедь, но не удержался:

— Я не знаю, что делать, — признался Гарри. — Что дальше. Совсем не понимаю. Я правда не хочу никого в это впутывать, но сам я ни за что не справлюсь… и поэтому ещё упорней молчу. Да и поздно уже. Раньше надо было думать.

— Поттер, я не стукач. То есть, стукач, конечно, — Малфой смешно сдвинул брови, — но тебе не кажется, что всё-таки стоит рассказать остальным?

— Я думаю об этом каждый час. Каждую минуту. Я понимаю, что волшебники в Ордене куда умнее меня, они знают больше, могут больше… Но ведь Дамблдор не…

— Дамблдор… ты презираешь его, не доверяешь ему, ненавидишь за то, что он так вовремя самоустранился из развернувшегося конфликта, но всё ещё веришь, что он никогда не ошибался?..

— Да, — неожиданно для себя ответил Гарри. — Убеждаю себя, что он просто старый дурак, но в глубине души надеюсь, что он как всегда предугадал всё. Поэтому передал тебе зелье. Ведь не может быть просто так… все эти жертвы…

«Может, ещё как может», — подумал Драко, но вместо этого сказал:

— А знаешь, Поттер… мне кажется, я вижу небо. Вон там, — он указал пальцем вверх, — вытянутое миндалевидное облачко, похожее на туго скрученную спираль. А слева на горизонте — вылитый клобкопух.

Гарри задрал голову, но ничего, кроме двух длинных неровных полос перистых облаков, похожих на когти, не увидел.

— И разве важно, что там на самом деле? — губы Драко дрогнули в улыбке. — Главное, во что ты веришь.

Гарри посмотрел на него с удивлением, да так и замер — Малфой был похож на полупрозрачного, светящегося молочно-белым призрака. Сочная зелень травы только подчёркивала его измученную бледность, делая более резким контраст между окружающей живой природой и замершим, пустым взглядом холодных глаз Драко... и таким странным выглядел нежный, едва розовый полумесяц губ на его ничего не выражающем лице.

— А ты веришь? — Гарри вздохнул, уже зная ответ. Просто ему важно было услышать, чтобы Малфой сказал это, сам.

— Нет, — Драко пожал плечами.

— Вот и я не верю. Пусть раньше всё всегда заканчивалось хорошо. И порой так сказочно, что кроме веры, что добро побеждает зло, и не подобрать более логичного обоснования. Но никогда мне не было так страшно. Сейчас это ужас, паника, надежды больше нет. Когда начинаешь верить, что Вольдеморт не мог ошибиться.

— А Дамблдор мог?

— Дамблдор умер.

— Ты считаешь, что смерть — синоним ошибки? — Драко снова сел, обняв колени.

— Всегда, — Гарри скривился. — Любая смерть — ошибка. Мы теперь в равных условиях… ты должен это понимать.

Драко подумал о матери, и в груди защемило. Он снова почувствовал себя очень одиноким, и даже от понимания, что сейчас он нужен Поттеру, не стало легче. Он не мог позаботиться о себе, а вынужден сейчас вытаскивать двоих.

— Может быть, иногда нужно ошибаться, — предположил он, уткнувшись лицом в колени.

Гарри промолчал. Он прекрасно знал, что Драко сам не верит этому. Что Малфой так же растерян, как и он… точно так же не знает, что делать… Но одно то, что он говорил это ему — почему-то говорил, заставляло сердце горестно сжиматься.

Несмотря на боль, он хотел бы сидеть так вечно — замереть, притаиться в траве, переждать бурю, притворившись каменным изваянием, памятником своему же отчаянию…

Он чуть было не покончил с собой — что ж. Несколько часов забытья и бреда — как передышка. Теперь снова пора впрячь себя в ярмо «нужно». Нужно было возвращаться в Нору.

Это оказалось не так просто.

Витомир спал, подложив под голову самодельную подушку из запасной одежды, свёрнутой в валик. Дыхание Стаменова было ровным, иногда он прерывисто всхрапывал или вздрагивал всем телом, захваченный очередным сновидением.

Что-то подсказывало Квирину, что это не более чем искусная игра и на самом деле его проводник бодрствует, напряжённо прислушиваясь к звукам ночного леса. Квиррелл почти не сомневался, что стоит только встать и повернуться спиной к Витомиру, как оглушающее или парализующее заклятье угодит ему аккурат меж лопаток.

Потом, под арестом, Стаменов приврёт обвинителям, что пытался задержать незадачливого мага-недоучку, за что получит орденок и билет в один конец обратно в Болгарию.

Впрочем, вряд ли жена всё ещё ждёт его.

Холодные капельки влаги, рассеянные в воздухе, постепенно оседали на мантии, насквозь пропитавшейся ночной сыростью. Кожу неприятно холодило, но Квирин сидел не шевелясь в своём укромном уголке в нише меж двух выступающих на поверхность корней дерева, не позволяя себе даже потереть ладони друг о друга или сжать пальцы на ногах, чтобы проверить, не окоченели ли они настолько, что он уже не в состоянии сделать этого.

Костёр постепенно истлевал, прогорели последние собранные Витомиром сучья, притихли язычки пламени, угли из раскалённо-красных превратились в черные головешки, покрытые хлопьями седеющего пепла. Они ещё вспыхивали и раскалялись от дуновений слабого ветерка, согревая воздух вокруг, но Квирин знал, что это ненадолго.

В лесу царила непроглядная темень. Она порабощала, подчиняла себе волю, заставляла поддаться панике, слушаться её отчаянного зова, словно криков банши, оплакивающей грядущие смерти…

Квиррелл молча наблюдал, как постепенно мир смиряется с темнотой, вбирает в себя, перестаёт противиться её подчиняющей магии… исчезают, прячась под листья, ночные светляки, иссякают силы фосфорецировать у растений…

За час-два до того, как на небе проклюнется новорожденная серо-стальная полоса, ночь изгоняет последние остатки надежды даже из самых тайных мест, самых укромных уголков сердца, а земля, отдав последние остатки тепла, накопленного за день, цепенеет.

Квирин боролся со сном, барахтаясь на грани яви и морока. Ненадолго проваливаясь в дрёму и снова приходя в себя, словно выныривая на поверхность после долгого погружения, он хватал всё холодеющий с каждой минутой воздух ртом, не в силах отдышаться. Минуты забытья сменялись тягостными периодами раздумий, когда Квиррелл пытался понять, что же произошло, кому принадлежит этот таинственный голос, что скрывается за маской доброжелательности, не стоит ли ему, Квирину, немедля растолкать Стаменова, который, сдавшись и не выдержав столь долгой ночной вахты, действительно уснул, на этот раз по-настоящему. Растолкать, рассказать правду и, спешно побросав вещи в дорожные мешки, повернуть обратно... пока не поздно. Пока ещё есть шанс вернуться.

Зачем ему мехир, зачем ему бессмертие, если те жалкие несколько десятков лет, что он прожил, оказались полны разочарований и обид и были ему в тягость? Зачем, если Квирин не знает даже, на что потратит отмеренный ему остаток дней?..

Квиррелл замёрз и продрог так, что перестал чувствовать ноги и руки, дрожь исчезла, на смену ей пришло странное, невесомое чувство лёгкости и полёта.

Поэтому он не сразу почувствовал.

Почти невидимая в предрассветных сумерках, ловко лавируя между пушистых стрелок хвощей и плаунов, к нему подползла гадюка. Её раздвоенный язык метался из стороны в сторону на медленно покачивающейся треугольной голове, пробуя воздух.

Квирин безумно боялся змей.

Гадюка скользнула вдоль лодыжки, нырнула в складку мантии, чтобы через мгновение свернуться кольцом на тёмной ткани дорожных брюк.

«Пора», — услышал Квиррелл. — «Поторопим-с-с-ся. Нужно ус-с-спеть до рас-с-света».

Это не Голос, сама змея разговаривала с ним! И он понимал её! Квирин болезненно сжался.

Змея тем временем плавно сползла обратно в траву и выжидающе приподняла голову.

Квиррелл уцепился руками за ствол дерева и поднялся, едва не падая на замлевших и окоченевших от холода ногах, сделал несколько неуверенных шагов... гадюка, юркнув в заросли хвоща, высунула оттуда свою уродливую узкую морду, уже в нескольких метрах от места, где стоял, заметно покачиваясь, Квиррелл.

Квирин бросил растерянный взгляд на Стаменова — тот спал, свернувшись калачиком и спрятав лицо в отворот спальника. Змея зашипела, выражая недовольство такой нерасторопностью, и Квиррелл послушно поплёлся следом за ней, у него уже не было выбора. Следом — по кочкам, проваливаясь по колено в пушистый ковёр мхов, похожих на огромные губки, то и дело встревая в кроличьи норы — или, скорее, Квирин очень хотел, чтобы они были кроличьими, спотыкаясь о низкие ветки кустарников, переплетающихся друг с другом, продираясь сквозь толстые нити липкой, мерцающей в темноте паутины... следом за гадюкой — на слабеющих ногах, отчаянно следя за серо-коричневой извивающейся полоской, то теряя её из виду, то вновь находя — вскинутую наверх голову, выжидательно струящийся по земле хвост...

Время перестало существовать. Квиррелл всё брёл куда-то, оступаясь и оскальзываясь, отмахиваясь руками от гибких веточек, хлещущих по лицу, пока не почувствовал, что больше не в состоянии сделать и шага. Под рёбрами закололо с такой силой, что Квирин не выдержал и плюхнулся лицом во влажный мох, перевернулся на спину... наверху кроны деревьев сплелись так плотно, что только в двух местах можно было различить рваные клочки серого неба.

«Вс-с-ставай, поднимайс-с-ся!»

Что-то прохладное коснулось лба, скользнуло по щеке, и Квиррелл зажмурился, едва подавив подступивший к горлу вопль. Гадюка плотным кольцом обвила его шею.

«Вс-с-ставай, ос-с-сталос-сь немного!»

То ли отвращение, то ли страх, то ли разбуженные ими последние резервы организма заставили Квирина подняться.

И снова — следом, шаг, шаг, шаг... ещё шаг... пока деревья вдруг не расступились, открыв Квирреллу ужасающую и вместе с тем великолепную картину. Впереди, насколько хватало глаз, тянулась зыбкая топь, испещрённая открытыми протоками и островками кочек, усеянная чернильно-фиолетовыми бисеринами переспелых ягод. Кое-где виднелись полуистлевшие от времени остовы отдельных кустарников с парой едва колышущихся на ветру чахлых листьев...

В нос ударил тяжёлый запах сырости, плесени и чего-то… технического… похожего по запаху на газ, которым пользовались маглы, чтобы запустить свои механизмы. Несмотря на пару лет, проведённых в должности профессора магловедения, Квиррел не слишком-то разбирался в принципе работы их многочисленных приспособлений, которыми они пытались заменить магию.

При очередном шаге сапог провалился в болото почти по щиколотку.

Змея предостерегающе зашипела. С трудом ухватившись за ближайшую кочку, Квирин высвободил ногу из цепких объятий смертоносной почвы, сомкнувшейся за ним с глухим чавканьем.

И опять гадюка вела его. Наконец её движения замедлились, стали неловкими и прерывистыми... Квиррелл понял, что она, разбуженная в ночи неведомой ему силой, теперь погибает от переохлаждения. Перед тем как окончательно замереть, змея вывела его к глухой опушке леса на другом конце болота, а затем свернулась кольцом у основания трухлявого пня в центре небольшой, лишённой деревьев площадки.

Квирин в изнеможении сел на землю. Он почему-то знал, что не уйдёт отсюда живым, а даже если и уйдёт — что толку? Всё равно ему не найти дороги обратно.

— Ты ведь уже знаешь, кто я? — ещё одна змея медленно, словно гипнотизируя своими плавными движениями, выползла из-под полусгнившего ствола некогда огромного дерева. В предрассветных сумерках её кожа отливала изумрудно-зелёным, по бокам и спине от головы и до кончика хвоста тянулись узоры из серо-стальных зигзагов.

Квирин знал. Точнее — знал не так много волшебников, способных пробраться тебе в голову, повелевать змеями и разговаривать на Серпентарго.

— Вижу, что да.

Квирин не смог удержаться от мысли, что змея, разговаривающая надменным и мрачным голосом с металлическими нотками... выглядит комично. То, что он мог на полном серьёзе рассуждать о нелепости ситуации, сидя в чаще таинственного леса лицом к лицу с Вольдемортом... всего лишь свидетельствовало о том, что Квирин от страха потерял разум.

— Да, посмотри, кем я стал, — словно в ответ его мыслям, змея снова заговорила. — Как я вынужден жить из-за Ордена Феникса... на какое низкое существование меня обрёк Гарри Поттер, превративший самого могущественного тёмного мага в бесплотный дух, скитающийся без тела, в посмешище, вынужденное прятаться в змеиной шкуре, чтобы выжить... Но сегодня всё изменится. Для меня и для тебя, для нас обоих. Навсегда. Я помогу... приведу тебя к мехиру, только я знаю, куда идти и что нужно делать, с моей помощью ты найдёшь его, и я наделю тебя такой силой, о которой ты, Квирин, не мог и помыслить ранее. Самые страшные чары, самые могущественные заклинания, самые редкие яды и снадобья, самые мощные ритуалы, на которые не способен ни один из Дамблдоровых прихвостней...

Словно зачарованный, Квирин слушал, а змея всё не останавливалась. Теперь она подползла ближе, так что её кольца ритмично свивались и развивались почти касаясь его руки.

— Но ведь не это самое главное, да?.. — змея иронично повела головой, будто понимала все его тайные желания и страхи. — Отныне сам лорд Вольдеморт будет на твоей стороне, а это значит, что ты больше никогда не будешь слабым...

— Что я должен делать? — прошептал Квиррелл, уже зная ответ. От которого внутренности скрутило в тугой, пульсирующий комок, а на глазах непроизвольно выступили слёзы.

Он безумно боялся змей.

«Решай! — раздалось на этот раз у него в голове. — Сейчас или никогда. У тебя есть возможность заслужить благодарность самого Тёмного лорда, а он умеет быть благодарным...»

Квиррелл попытался.

Со всхлипами наклонил лицо так, что смог разглядеть алые всполохи в зрачках змеи, но как только тонкий, раздвоенный язык коснулся его, Квирин отпрянул с такой силой, что, не удержав равновесия, опрокинулся на спину.

Змея зашипела, хотя больше это напоминало утомлённый вздох.

«Это не страшно. Я не причиню тебе боли».

— Хорошо, — прошептал он и, облизнув пересохшие губы, открыл рот.

В глазах плескалось отчаяние. Голос, поняв, что добился своего, затих, оставив Квирина наедине с оглушающими воплями ужаса, пульсирующими в голове.

Узкая змеиная морда скользнула в рот и замерла, давая Квирреллу немного прийти в себя и успокоиться. Тот, крепко зажмурившись, пытался подумать о чём-то другом, отвлечься... но змеиное дыхание едва ощутимо щекотало нёбо, а голова, отдающая прелой листвой и перегноем, лежала на его языке, Квиррелл ощущал её ячеистую и гладкую текстуру...

Не выдержав такой пытки, Квирин набрал полную грудь воздуха. Змея только этого и ждала. Одним мощным движением она ввернулась ему в горло.

Квирин конвульсивно дёрнулся, инстинктивно сжал челюсти — на землю упал небольшой кусок откушенного хвоста, и змея в глотке рванулась вперёд, продолжая свой путь... Квиррелл схватил себя за горло, перевернулся на живот, кашляя и захлёбываясь спазмами и слюной... дёргаясь, словно сорвавшаяся с ниточек марионетка, катался по земле. По щекам и из носа текла вода, горло и пищевод содрогались, пытаясь вытолкнуть инородную жизнь наружу.

Но было уже поздно.

Что-то живое проворачивалось в нём, растягивало стенки желудка, шевелилось. Квирин не мог отвести взгляда от собственной груди — ему казалось, что он видел, видел, как приподнимается ткань мантии на уровне солнечного сплетения, натягивается от каждого движения змеи.

Боли он действительно не почувствовал, ощущения скорее походили на ожог, будто ко внутренностям на секунду приложили пылающее тавро в виде изящного росчерка — двух полос, оставленных змеиными зубами.

По артериям яд устремился к сердцу. Ладонь Квирина, инстинктивно вцепившаяся в головку чеснока, болтавшуюся на шее нелепым украшением, разжалась. Последнее, что запомнил Квиррелл, — как почва под ним расходится, поглощая целиком... и голос Вольдеморта вышёптывает на Серпентарго формулу за формулой...

Зыбкий свет пробивался сквозь листья, играл отражениями в лужицах со стоячей водой, подрагивал на коричневых щепках, разбросанных по поляне, — остатках векового пня.

Квирин с трудом сглотнул. Горло, сорванное криками, болело.

«Вставай. Твой проводник уже ищет тебя. Скажешь, что проснулся ночью от холода, захотел подойти к костру, но тот уже потух, поэтому ты пошёл в другую сторону и заблудился».

Кое-как поднявшись на ноги, Квиррелл, уставший, осунувшийся и постаревший за ночь на несколько лет, бездумно побрёл в том направлении, которое указывал ему голос.

Квирин больше не боялся.

Приподнятое настроение, вызванное зельем, с которым он не расставался в последние дни, сегодня достигло своего пика, вылившись едва ли не в эйфорию... тягостное и нервное чувство, выматывающая, иссушающая радость...

Поймав на себе взгляд Джинни, Гарри силой заставил себя не барабанить по столешнице.

Волеукрепляющее постепенно сдавалось, каждый раз его действие длилось всё меньше и меньше... и было более поверхностным, так что Гарри всё-таки чувствовал лишающую воли апатию, но пока ещё мог отмахнуться от неё. Не думать.

Какое-то время он снова был собой, прежним.

А сегодня понял, что слишком привык к зелью, которое вот-вот перестанет на него действовать. Может, завтра, может, через неделю или даже месяц, но это произойдёт — болезненная ясность неотступного будущего, с которым Гарри не мог и не хотел смириться.

Мимо проплыл длинный, расширенный чарами дубовый стол.

Джордж, выразительно размахивая волшебной палочкой, как дирижёр — смычком, плавно покачивал его в воздухе, не обращая внимания на гневные замечания миссис Уизли. На лужайке у Норы лежал пока ещё сложенный праздничный шатёр.

Последние недели Гарри помнил смутно... но не из-за влияния мехира, а из-за невозможного однообразия одинаково спокойных и одинаково жарких солнечных дней.

Он смертельно устал от этого, хотя сегодня предпочёл бы, чтобы всё шло по-старому. Но нет.

Сегодня у него день рождения.

В спальне под подушкой лежит «Двенадцать безотказных способов, позволяющих зачаровывать волшебниц» от Рона. Новый вредноскоп от Гермионы пришлось, как и прежний, завернуть в носок и убрать на дно чемодана, потому что, стоило Гарри взять подарок в руки, он тут же завертелся и засвистел. Под кроватью — огромная коробка новинок из «Вредилок Уизли», запястье приятно оттягивают фамильные золотые часы с кружащимися по циферблату звёздами вместо стрелок, от Молли и Артура Уизли, на совершеннолетие.

Совершеннолетие. Слово-то какое.

Отчаяние-то какое, для него.

Для других — небывалое событие, первое осознанное торжество со времени падения Вольдеморта. Как считают все вокруг — окончательного.

Годы страхов и тягостного ожидания опасности единым махом вылились в празднование его дня рождения — буйная, неуёмная радость, которой наконец-то дали возможность выплеснуться.

Даже Гермиона отбросила свою привычную подозрительность.

Даже Джинни...

— Всем привет, — она обвела сияющим взглядом кухню, заваленную продуктами и заставленную кастрюлями, наполненную предчувствием начала подготовки к большому празднику. — Хорошая сегодня погода, правда? — Джинни выглянула в окно.

Рон согласно закивал, а Гермиона вдруг, как по команде, вскочила.

— Кошмар! Кажется, я забыла покормить кур... Пойдём, поможешь мне!

Ухватив Рона за руку, она буквально силком вытащила его во двор, бормоча что-то о том, как сильно расстроится миссис Уизли, если узнает. Гарри не вслушивался, он смотрел на Джинни, которая не сводила с него взгляда.

Похоже, только что перед ним был разыгран хорошо отрепетированный сценарий.

— Гарри, — она немного замялась. — Ты не зайдёшь ко мне на минутку?

Сердце упало, но он заставил себя отставить чашку с недопитым какао и, выдавив натужное «Почему бы и нет?», поплёлся за ней следом.

Комната навевала воспоминания о том, что произошло в ней сравнительно недавно, в ночь после того, как Гарри возвратился из мэнора... ещё надеясь, что возвратился победителем.

Джинни повернулась к нему спиной, чтобы закрыть дверь на защёлку. Басист «Ведуний» нахально улыбнулся Гарри с плаката и, подмигнув, поднял вверх большой палец.

— Я хотела поздравить тебя с семнадцатилетием, — робко улыбнулась Джинни, убедившись, что теперь им никто не помешает.

— Спасибо, — пробормотал Гарри.

— Ты садись, — она неловко махнула рукой на кровать, застеленную самодельным лоскутным одеялом. Жест получился каким-то двусмысленным, но Гарри приказал себе не думать об этом, даже когда Джинни села рядом, близко-близко, и положила ладонь ему на руку. В изголовье кровати, свернувшись клубком, дремала, подергивая ушами и лапами, Клякса, по негласному договору перешедшая в полноправное владение Джинни с тех самых пор, как Драко в обличье Рона принёс котёнка в Нору.

Сейчас, конечно, самое время думать о Малфое.

— Я очень долго сомневалась, что тебе подарить. Хотелось найти что-то полезное, что действительно пригодилось бы... но при этом было особенным. Не какая-нибудь полироль для метлы или новый компас... или шоколад. Вот так я и поняла, что совсем тебя не знаю, Гарри, — она грустно дёрнула плечиком, и горькая усмешка дрогнула на её губах:

— Дурацкий подарок. Зато... самодельный.

С этими словами Джинни достала из тумбочки небольшой прямоугольник со скругленными краями, металлически поблескивающий на свету, проникающем в комнату через открытое окно.

— Футляр для очков. Папа помог вырезать его из дерева, а Чарли по моей просьбе собрал выпавшие чешуйки у нескольких драконов, чтобы я могла его украсить.

— Ты не права, очень хороший подарок. У меня никогда не было футляра для очков, — немного слукавил Гарри. Один Дадли раздавил, плюхнувшись с разбега на диван, когда начался любимый сериал, а другой растоптал в приступе злости. — И никто до сих пор не догадался подарить мне что-то такое... Спасибо, — сказал он, с преувеличенным интересом рассматривая новую вещь, пытаясь отрешиться от чувства вины. Не «спасибо» ждала Джинни, пристально глядя ему в лицо... точнее, «спасибо», но выраженное в несколько иной форме.

Гарри ощутимо занервничал. Рука Джинни все ещё сжимала его запястье, заставляя ощущать себя запертым в клетке, и... он сдался.

Просто сдался, зажмурился, наклонился к её губам и поцеловал, не испытывая даже чувства, что сделал то, чего от него ожидали, что выполнил своеобразный... долг.

Уже знакомая мучительная тяжесть скрутила внутренности в тугой комок. Свободной рукой Джинни обняла его за шею, привлекая к себе ещё ближе, сквозь ткань рубашки он чувствовал, как тесно прижались к нему её груди.

Что-то происходило, как и раньше... что-то происходило с ним, необъяснимое, с невозможной силой подхватывающее, чтобы швырнуть к её ногам, потому что никогда до этого он не пьянел так от запахов, от тепла, прикосновений — кожа к коже. Что-то, что заставило его, пока ещё не знакомого с нестерпимым желанием обладать, слиться с другим, спаять тела в пульсирующий клубок... заставило — протянуть руку, дотронуться, скользнуть ладонью по её пояснице, мягкому животу...

Джинни охнула и едва слышно простонала ему в губы.

И тут Гарри понял... понял — догадка сверкнула молнией, на мгновение высветив все тёмные углы, такая яркая, что он ненадолго ослеп от этой вспышки.

Джинни невольно вскрикнула и отпрянула — он слишком сильно сжал её, словно хотел раздавить.

— Гарри... — взяв его лицо в ладони, прошептала она. — Гарри... что случилось?

Он смотрел на неё, как магл, встретивший вдруг суккуба или вампира, белый как мел, испуганный до дрожи в ногах.

Затолкать бы это внезапное озарение обратно, в подсознательное, запереть там навеки...

Тому, что сидело внутри, не хватало тела, не хватало жизни и целостности, и оно чувствовало сродство с Джинни. Оставленную частичку себя, которую Уизли наверняка бережно хранила, как воспоминание о тех временах, когда был кто-то, кто её поддерживал, оберегал...

Пусть даже это был Том Реддл. Пусть он подчинил её себе, пусть заставил передушить петухов, которых держал Хагрид, малевать на стенах послания, открыть Тайную комнату... Но по какой-то причине — несмываемая печать тёмной магии или сознательное желание одинокого сердца — его след жил в ней. И Гарри чуял его. Чуял, с ним мечтал соединиться, и каждый миг, проведённый с ощущением их сродства, наполнял его нечеловеческим, истеричным ликованием.

Что самое нелепое — Гарри вдруг понял, до этого момента он ещё сомневался. Позволял себе в глубине души надеяться. Сначала — что это разыгравшееся воображение, потом списал всё на усталость, потом... верил, что мехир не мог сработать без ритуала, и ведь не мог же!.. Все эти сны должны быть вызваны тем, что умер тот, кто оставил ему шрам, признак очень сильного проклятья... Или тем, что мехир мог немного повлиять на него, и вовсе не обязательно, что он превращается в Во...

Сейчас он понял окончательно: всё на самом деле. Всё ровно так, как в самом худшем из кошмаров, самом ужасающем из всех возможных предположений. Это случилось с ним. И это происходит.

— Гарри, Гарри, прости, пожалуйста, я понимаю, ты не готов... — лопотала Джинни неестественно тонким, дрожащим голосом. Но она не плакала. Единственная девочка в окружении старших братьев, одна из немногих, кому тоже пришлось столкнуться с Вольдемортом, как и Гарри... она не плакала.

«Не готов». Джинни снова придумала очередное оправдание, даже зная, что это произошло по его инициативе.

— Извини, — Гарри встал и в один рваный шаг подошёл к окну. — Я не думал, что выжить окажется легче, чем забыть.

— Меня, наверное, уже ищет мама, — Джинни тоже поднялась, сцепив ладони за спиной. У выхода она обернулась и заставила себя сказать:

— Всё будет хорошо.

Гарри захотелось кинуться к ней, ухватить за руку, рассказать всё, положив голову ей на плечо, чтобы она и тогда, по-матерински гладя по волосам, пообещала, что всё будет хорошо. Он бы — Гарри готов был поклясться кем и чем угодно — он бы поверил.

Гарри ответил ей улыбкой и кивнул, отворачиваясь обратно к окну, откуда виднелась лужайка с покосившимися квиддичными кольцами.

Ему не давали ничего делать, вот что страшно. Гарри пытался помочь — нарезать, почистить, перемешать, помыть, расставить, натереть, подмести... но стоило только приблизиться к предмету действий, как его тут же вежливо отстраняли и с улыбкой усаживали на ближайший стул, намекая, что наконец-то наступило то время, когда герой обязан сложить ручки, отдыхать и набираться сил для предстоящих ему долгих лет счастливой жизни.

То есть, оставляя Гарри мучиться сомнениями и кошмарами наяву, наедине с собой и стопками всё прибывающих писем с поздравлениями, большинство — от совершенно незнакомых ему волшебников.

Поттеру даже нравилось так истязать себя, снова и снова заставляя бороться с комком в горле, с накатывающими волнами горечи... от каждого пожелания счастья и здоровья, от каждой благодарности, от каждого пятна размытых чернил, куда падали слезинки особо расчувствовавшихся волшебниц...

Когда-то давным-давно он уже заставил мир поверить, что ему больше ничего не грозит, и вот, что из этого вышло...

Ответственность поставила Гарри на колени. Будь у него уверенность, что с его смертью погибнет и Вольдеморт, он бы не сомневаясь бросился в окно хоть сейчас.

А все вокруг суетились, бегали, в какой-то момент в его с Роном комнату заглянула Гермиона, привычным учительским тоном сообщив, что пора бы привести себя в порядок, потому что, потому что...

...собирались гости.

Гарри должен был встречать их и улыбаться, пожимать руки волшебникам, подставлять щёки для поцелуев волшебницам, принимать подарки...

Одним из последних, когда запасы аперитивов уже подходили к концу, а в вечереющем воздухе над расставленными во дворе столами воспарили десятки летающих свечей, пришёл Хагрид. Вручив Гарри немного мохнатый, безразмерный мешочек из ишачьей кожи, он расчувствовался настолько, что не смог произнести и слова, не высморкавшись несколько раз в огромный носовой платок.

Гарри смотрел на полувеликана и сам ничего не видел сквозь пелену слёз — что было его спасением, потому что никакой души не хватило бы, чтобы взглянуть сейчас в эти благодарные, лучащиеся светом и любовью глаза... а измученной и израненной души Гарри — и подавно.

— Вот оно как всё случается-то, — пробормотал Хагрид, когда они шли к остальным гостям, уже собравшимся на лужайке.

— Ты о чём?

— Да я вот думаю, ты только не обижайся на меня, вдруг что не то скажу... Да и не надо, наверное, об этом сегодня... Просто, — Хагрид в порыве чувств потрепал Гарри за плечо, и тот едва не споткнулся, — думаю я, как странно жизнь-то устроена. Хорошие волшебники всё умирают, а те, кто сейчас в Азкабане сидит... хоть бы кого совесть заела, что стольких со свету сжили. Нет, живут себе в новых камерах, без дементоров, делают, что хотят... Из всех только один Макнейр давеча повесился.

— Ты серьёзно? Макнейр? Тот самый, кто был назначен палачом для Клювокрыла?

— Угу. И ведь такая был гнида этот Уолден, а ведь всё равно жизни ему отмерено было больше, чем Клювику, потому что тот тоже не вынес... — Хагриду пришлось снова достать платок. — Не вынес он смерти Сириуса, я так думаю... привязался к нему очень за два года-то, а как остался один — совсем зачах. Всё лежал на чердаке на площади Гриммо, вздыхал так тяжело, ждал его...

— Не он один, — едва смог выговорить Гарри.

Столько дней сидеть, не двигаясь, часами заглядывая в осколок зеркала, про себя повторяя его имя, сливающееся в единый шёпот: «Сириус, Сириус, Сириус...», а потом злое, отчаянное, сквозь слёзы: «Блэк!! Я же знаю, что ты жив, вернись!»

Гарри ускорил шаг. Рана была ещё слишком свежей, чтобы он мог вспоминать о крёстном без тянущей боли в груди.

— Ты прости дурака, — шмыгнул носом Харгид. — Порчу тебе праздник. У нас вот, — внезапно расплылся в улыбке он, — единорожки народились. Маленькие такие, смешные... будет, что первокурсникам показать, пусть порадуются. Эх, жаль, уже больше никогда Хогвартс не будет прежним, без... без... Прежним, в общем, вот.

К этому времени они подошли к лужайке и необходимость закончить фразу потонула в приветственном гуле и аплодисментах.

«Хогвартс не будет прежним без Дамблдора», — хотел сказать полувеликан, и он прав — за каждый кусочек счастья отдана чья-то жизнь. Гарри пожалел, что не взял с собой теплой мантии, его знобило.

Наконец все расселись. Зазвучали первые тосты за здоровье именинника, который приковывал к себе все взгляды — полные радости и любви.

Гарри чувствовал себя щепкой, бесцельно дрейфующей в океане этого ликующего месива: волшебников, многих из которых он едва знал, разноцветных лент под потолком, нелопающихся воздушных шаров, конфетти, огневиски, верениц холодных и горячих блюд на любой вкус, разнообразнейших сладостей.

И совсем немного оставалось до самого торжественного момента вечера — когда счастливому виновнику торжества вынесут огромный торт с десятками свечек и придёт время загадывать желание.

У Гарри не было желаний... разве что пусть его оставят в покое, пожалуйста. Пусть никто больше не умрёт, а те, кто умер, — воскреснут. Ему бы хоть одно, плохонькое чудо, потому что так хочется бездумно прижаться к кому-нибудь любящему его так, как мама... хотя бы просто прикоснуться к ней. И пусть Сириус и его отец счастливо смеются, Люпин лукаво поглядывает на них, обнимая Тонкс, а Дамблдор, сцепив пальцы в замок, пристально взирает на них из-под очков-половинок...

Все вдруг притихли, будто ветерок схватил и унёс смех и голоса в сторону. Гарри едва не выронил вилку — показалось, что на границе травы на фоне уже вечереющего неба и в самом деле вдруг показался призрак.

Но это был всего лишь Малфой в сопровождении Добби. Сердце, замерев, пропустило удар. Гарри поднялся из-за стола, но быстрее него и быстрее, чем большинство успело сообразить, что происходит, миссис Уизли, вскочив с места, поспешила Малфою навстречу и заключила Драко в свои поистине необъятные объятья.

Малфой не скривился. Не отшатнулся. Не фыркнул. Лишь мускул дрогнул на щеке — в уголке рта мелькнуло что-то, похожее на вымученную улыбку.

Гарри оглядел собравшихся... и, хотя все, конечно же, узнали в новоприбывшем Драко Малфоя, на лицах отразились разве что удивление и недоумение, ни тени враждебности. Даже Фред и Джордж ни словом, ни жестом не выразили своего недовольства... да его и не было. Семья Драко, как и он сам, заслужила прощение, уважение и признание Ордена.

Лапка Добби отчаянно тряслась, когда Гарри пожал её, освобождая место рядом с собой и Малфою, и ему.

В этот момент произошло ещё одно событие, на какое-то время отвлекшее собравшихся от Гарри и Драко — три огромных серокрылых совы влетели под навес. К их лапам на тонкой цепочке была привязана увесистая посылка. Одна из птиц несла в клюве письмо. Спустившись ниже, она уронила конверт перед Гарри, но вместо того, чтобы уронить рядом и посылку, в которой, никто не сомневался, был подарок, совы плавно спикировали прямо к месту, где сидела Гермиона. Та, глянув на адрес на боковой стороне, быстро принялась отвязывать крепления.

— Ого. Гермиона, у тебя появился тайный поклонник? — хихикнул Джордж, поглядывая на покрасневшего до корней волос Рона. Тот резко отстранился от посылки, будто она была напичкана по меньшей мере пауками, и, неверяще уставившись на Гермиону, поджал губы.

Гарри сделал вид, что горит желанием прочесть очередное поздравление, и будто бы случайно, привычным уже движением ухватил Драко под локоть. Тот не протестовал, что позволило Поттеру относительно незаметно выйти с ним из-за стола.

— Куда идём? — безмятежно поинтересовался Малфой, когда они миновали Нору.

— Подальше, — только и смог выдохнуть Гарри. Он вёл Драко в небольшую беседку неподалёку от дома, в роще, за которой находилось самодельное поле для квиддича.

— Извини, что без подарка, — Малфой позволил Гарри усадить себя на скамейку, укутать в плед, словно куклу, и смешливо наморщил нос. — C совершеннолетием, Поттер.

— Да уж, — протянул тот, следя за стайкой вьющихся у фонаря мотыльков. — С совершеннолетием... Я уж думал, ты проигнорировал моё приглашение.

— Я очень хотел, но природная вежливость, знаешь ли, такая штука... — Малфой невольно сжал руку на подлокотнике.

Что, Драко?.. Хоть себе-то можешь признаться, что осточертело бродить по Хогвартсу, вздрагивая от каждого скрипа доспехов... что ловишь себя на том, что визиты Миртл в гостиную Слизерина — не такие утомительные, как раньше, и ты даже ждёшь, когда снова представится возможность поболтать хоть с кем-нибудь?.. Что не далее, чем три дня назад ты играл в шахматы с Почти Безголовым Ником? А до этого неделю не выходил из Запретной секции, даже ел там, пользуясь отсутствием мадам Пинс... пытаясь найти хоть что-то, что может помочь — да, Малфой, да, — Поттеру.

— Я рад, что ты пришёл, — тот в свойственной ему гриффиндорской манере пропустил сарказм мимо ушей, даже не подозревая, как больно его слова бьют по самому незащищённому месту Драко, чувству собственной нужности.

— Зелье держит? — безмятежно поинтересовался Малфой, переводя тему. Поздравление было лишь поводом начать разговор.

— Уже не очень, — честно признался Гарри. — Мне кажется, скоро оно перестанет действовать...

— Да, — кивнул Малфой. Ответ был вполне ожидаемым. — А в остальном как?

— Не знаю. Но сегодня утром меня очень повеселила одна вещь... Билл и Флёр подарили мне волшебную бритву. Самозатачивающуюся и очень, очень острую...

Драко хмыкнул.

— Для твоих целей она бесполезна, Поттер. Все волшебные вещи специально зачаровываются на случай, если попадут в руки к маглам или к такому психу, как ты.

— Хоть соблазна не будет, — Гарри пожал плечами.

— Раз уж снова заговорили о подарках... Я принёс тебе кое-что своё, — Малфой достал из кармана небольшую шкатулку из тёмно-синего, мерцающего серебряными всполохами бархата. — Держи. Думаю, это пригодится тебе больше, чем коробка шоколадных лягушек или книжка.

Гарри осторожно открыл шкатулку. Внутри на серебряной цепочке лежал неровный, но гладкий серебристо-серый, с молочно-белыми и розовыми прожилками камешек размером с сикль.

— Что это?

— Безоар.

— Не очень похож, — с сомнением протянул Гарри, взвешивая камешек в ладони.

— Ещё бы, — гордо хмыкнул Драко. — Это совершенно особый безоар. Не из желудка козы, а из желудка единорога. Одно из самых мощных на сегодняшний день из существующих противоядий. Спасти — не спасёт, но на какое-то время избавит тебя от проблем по... красноглазой части.

Ещё не полностью осознавая смысла сказанного, Гарри застегнул на шее цепочку, и она с тихим шуршанием скользнула под футболку. В месте соприкосновения кожу приятно кольнуло. Потом ещё раз. Ещё — и вдруг, не веря собственным ощущениям, Поттер прерывисто и резко вздохнул. Тяжесть внутри исчезла, словно распались тяжёлые обручи, сдавливавшие грудную клетку.

— Спасибо! — произнёс он, и в коротком восклицании было столько чувства, что Малфой чуть поджал губы и отвернулся на шум, доносившийся со стороны лужайки, где вовсю продолжался праздник и непрекращающиеся разговоры перемежались взрывами смеха и звоном посуды.

— Нет, правда, я... — не унимался Поттер.

— Заткнись, ради Мерлина, — Драко приложил пальцы к вискам. — У меня от твоей трескотни голова болит.

Сердитый тон Малфоя не мог обмануть Гарри — он привык к нему, тоже научился внутренне закрывать глаза и слушать, ухватывая оттенки... Малфой безумно боялся поверить в то, что Гарри действительно ему благодарен — вот что подсказывало ему неизвестно откуда взявшееся чутьё. Нет, Поттер не хотел даже и думать, откуда оно взялось. Он мог только надеяться, что это действие безоара, а не рвущегося на свободу Вольдеморта.

Открытка, которую принесли совы, оказалась поздравлением от Виктора Крама, и в ней не было ни намёка, что до Болгарии дошли события последних месяцев. Это значило две вещи: Орден выполнил просьбу Гарри и существенно замедлил распространение вестей даже после того, как в Министерстве навели порядок.

В Англии, конечно, все так или иначе знали... но территория и окрестности Норы как следует защищены чарами, а «Пророк», когда исчезло настойчивое давление сверху, остался без чётких указаний и заданного курса, что привело к тому, что на позапрошлой неделе, когда поутихли разговоры о новом министре, на передовице оказалась волшебница, прославившаяся какими-то особо точными суповыми чарами.

А ещё это полностью объясняло поведение Рона, потому что огромная посылка для Гермионы пришла от Крама. И там мог поместиться по меньшей мере чайный сервиз на двенадцать персон. Заботило ли это Гарри?.. Наверное, ведь если они поссорятся, его пребывание в Норе станет уж совсем невыносимым. Нет, Гарри, конечно, радовался за них, но как-то отстранённо... не совсем понимая, зачем вдруг его лучшим друзьям понадобилось всё это: целоваться тайком, держаться за руки, выяснять отношения, шептать друг другу какую-то чушь на глазах у всех... Ладно, Лаванду ещё как-то можно понять, но Гермиона в таком амплуа, хоть и вела себя куда холодней, всё равно выглядела неестественно... и при этом счастливо. Что давало Гарри ощущение, что он толком не знает ни Рона, ни Гермионы... и не понимает чего-то важного, что понимают все вокруг.

— Поттер, ты так задумался, что даже дышать перестал, — вкрадчиво произнёс Драко. Его голос выдернул Гарри из оцепенения.

— Ты же сказал мне заткнуться. Я послушался, — беззлобно усмехнулся тот.

Драко только хмыкнул.

— Наверное, нужно вернуться, я так бесцеремонно выдернул тебя из-за стола...

— Я не слишком-то хочу обратно, — честно признался Малфой, плотнее закутываясь в плед.

— Тогда стоило хотя бы захватить с собой еды.

— А обычное «акцио» тебя чем не устраивает?

— Вообще-то, только тебе разрешено пользоваться магией, — ответил Гарри, и лишь потом понял, что же ляпнул. Он — совершеннолетний. Значит, больше никакого запрета... никакого Надзора и писем из Отдела злоупотребления магией. — Совсем забыл, что мне семнадцать. В любом случае... у меня нет с собой палочки...

— Что-то я не удивлён, — с усмешкой фыркнул Малфой, но тут же добавил очень серьёзно: — Другое странно... Никто, никто из волшебников тебе сегодня об этом не напомнил. Повод задуматься. Мне не так уж и часто доводилось бывать на подобных сборищах, но по слухам вечер частенько заканчивается тем, что налакавшегося именинника, расщепленного сотой за день трансгрессией с этажа на этаж, тащат в Мунго.

— О, так я теперь могу...

— Не можешь, Гарри. В Хогвартс нельзя трансгрессировать.

Тот чуть не подпрыгнул от удивления.

— Гермиона! И давно ты здесь?

— Вовсе нет. Я не горю желанием подслушивать ваши взрослые, — та смешливо сощурилась, — мужские разговоры. Просто... — она поджала губы и выразительно кивнула на Драко, показывая, что не уверена, можно ли говорить при нём.

— Малфой всё знает.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась Гермиона, ей не терпелось рассказать о своём успехе. — Виктор прислал мне регистрационные записи из закрытых архивов Дурмштранга. Дело в том, что, насколько мне удалось узнать, больше всего о мехире, как о реально существующем предмете, говорится в одной из рукописей, посвящённых практическому созданию крестражей. Вольдеморта, как известно, эта тема очень интересовала.

— Анакреонт? — спокойно поинтересовался Малфой.

— Он самый. — Во взгляде Гермионы промелькнуло удивление, смешанное с восхищением. — Оригинал утерян. Во всём мире сохранилась только одна копия перевода на латынь, и неудивительно, что её запрещено дублировать, а доступ даётся только ограниченному кругу лиц, все имена которых хранятся в особых записях. Теперь они у нас есть.

— Недурно, — вынужден был признать Драко. В Дурмштранге слишком любопытных быстро умеют ставить на место. Краму потребовалось вытворить что-то по меньшей мере невообразимое, чтобы хотя бы мельком взглянуть на списки. И в программу определённо входили автографы всем родственникам до пятого колена, стриптиз в розовом боа на регистрационной стойке и жаркая ночь любви с каждой из местных архивариусов.

Гарри почувствовал себя идиотом. Почему вечно так получалось, что все беды шли от него, а он узнавал о существовании каких-то артефактов, каких-то рукописей... от других, кто уже успел разобраться во всём раньше, чем ему в голову придёт хоть какая-то идея. Уже и Крама (кому до мехира и дела нет!) приплели...

— Но если там действительно все записи, на то, чтобы просмотреть списки, потребуется уйма времени. К тому же нет абсолютно никаких гарантий, что мы найдём хоть несколько знакомых имён, за которые можно будет зацепиться...

— Угу, — кивнула Гермиона. — Но это — единственное, что есть. Я могла бы попросить Виктора попытаться получить доступ к копии рукописи, но сейчас она здесь, спрятана где-то в Отделе Тайн.

— Значит, чем быстрее мы разберёмся с этим, тем больше останется времени на разработку плана захвата Министерства, — кисло пошутил Малфой. — Жаль, я теперь для чтения абсолютно не гожусь.

— Ну... — неуверенно протянула Гермиона, — мне кажется, ты тоже можешь помочь. У меня есть несколько интересующих меня главок из пары книг... но они все на латыни. Часть я перевела, конечно же... Но там есть терминология, с которой я не могу разобраться...

Малфой цокнул языком.

— Грейнджер, я соглашусь это сделать только когда ты честно признаешься, что действительно не можешь что-то прочитать на латыни, а не даёшь мне задание из чувства жалости.

— Думаю, пары строчек тебе будет достаточно, чтобы в этом убедиться.

— Хорошо, я готов. Пойдём, — Малфой встал со скамьи, аккуратно снял плед с плеч и кивнул Гарри: — А тебе и правда лучше вернуться к остальным.

Тот горько усмехнулся.

— Веселись и ни о чём не думай, — Гермиона порывисто обняла его.

— Потерпи, Поттер, немного уже осталось, — шёпотом, так, чтобы слышал только он, произнёс Драко.

Видимо, понимал, насколько порой невыносимы праздничные торжества.

Проводив их взглядом, Гарри покорно поплёлся к наверняка заждавшимся его гостям.

Слушать восторженные рассказы: Флёр — о том, как он героически спас её сестру, миссис Уизли — каким потерянным выглядел «крошка Гарри», когда они впервые встретились на вокзале Кингс-Кросс, Хагрида — каких только историй не было у Хагрида... Чарли — про драконов, Артура Уизли — про плюющийся унитаз и про зубастую герань...

— Терроризировавшую весь подъезд! — хором вторили близнецы.

Гарри украдкой сделал пару глотков огневиски из чужой кружки, кашлянул, допил остатки... намертво припечатал к лицу благостную улыбку... и выпал из потока времени.

Гермиона и Драко появились только через пару часов, когда некоторые гости уже разошлись, а остальные устроились вокруг камина в гостиной... и, несмотря на все старания, появление это было эффектным — по крайней мере, Гермиона под ручку с Малфоем, спускающимся по ступенькам так, будто он шёл на награждение Орденом Мерлина, выглядела весьма экстравагантно.

— Ронни, по-моему, Малфой хочет украсть твою даму сердца, — оглушительно громко прошептал Фред.

Гарри с опаской посмотрел на Рона, но тот, похоже, уже не знал, что и думать, только проводил странную парочку пустым взглядом, в котором даже удивление было таким... наигранным и спокойным.

— На самом деле, боюсь, мне пора, — повернувшись к ним, Малфой попытался чинно откланяться.

— Ты разве не останешься? — невинным голосом поинтересовалась миссис Уизли.

И все тут же наперебой стали уговаривать Драко. Впрочем, как показалось Гарри, тот не очень-то и сопротивлялся.

— Только если я не доставлю вам хлопот, миссис Уизли, — отозвался он в ответ на её радушное предложение.

— Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь, — сердечно заявила она, и Гарри едва сдержал улыбку, заметив, что Рон, Джордж и Фред на этой реплике своей матери всё-таки скривились.

Что заставило Малфоя согласиться, Гарри узнал только когда, уже глухой ночью, все постепенно стали расползаться по спальням, разложенным диванам в гостиной и раскладушкам на кухне.

* * *

Хлопот Малфой действительно не доставил. Рон с удовольствием уступил ему место в своей комнате, шутливо-сочувственно похлопав Гарри по плечу.

Если брать во внимание повадки и привычки Драко, ночь в Норе должна бы стать для него настоящим испытанием. Хорошо ещё, что он не видит всего этого — цветных аляповатых обоев, покосившихся ступеней, просевших дверных проёмов, кое-как подлатанных чарами, облупившейся краски...

Гарри не умел замечать такие вещи, но сейчас, подумав, как Нора выглядит в глазах Малфоя, понял, что лучшим определением было бы «жалко».

Впрочем, Драко так или иначе не мог не слышать, как отчаянно выводит на чердаке заунывные напевы упырь, аккомпанируя себе ритмичным «шкряб-шкряб» по черепице и постукиванием по переборкам.

— Должен скоро угомониться, — словно оправдываясь, сказал Гарри. — Обычно надолго его не хватает.

— Мне всё равно, Поттер. Я не собираюсь спать.

— С чего вдруг?

— Хочу проверить, как действует на тебя безоар.

— Он разве не безвреден?

В голосе Поттера неуверенность смешалась с детским удивлением.

— Абсолютно. Но неизвестно, придётся ли он по вкусу твоему дорогому безносому гостю. Думаю, днём, пока сознание бодрствует, безоар определённо будет помогать тебе справиться со слабостью, желанием умереть и прочими не менее унылыми вещами. За то, что всё будет так же хорошо, пока ты спишь, когда действие мехира становится сильнее, я бы не поручился. По правде, я вообще не понимаю, почему ты так долго держишься, Поттер. Ладно, даже если действовать эта штука начинает не сразу, то потом... это вопрос пары суток, ну, может, недели... но никак не месяцев.

— О, эта моя удивительная живучесть, — протянул тот, возведя глаза к потолку.

Упырь ответил ему понимающим поскуливанием, полным вселенской тоски.

Первым делом Малфой методично определил границы пространства, в котором находился, и очертания вещей — дверь, постеры на стенах, книжная полка, прибитая к стене, кровать, небольшое окно, — всё было тщательно осмотрено, каким бы нелепым ни казалось сейчас это слово... Гарри со скрытым восхищением смотрел, как его руки, методично, но при этом едва касаясь, отслеживают формы, моментально останавливаясь на вещах, которые могут пригодиться в случае чего, которые можно ненароком задеть и разбить или удариться самому — так, пальцы Драко не упустили ни одной ручки, защёлки или задвижки, и...

— Может, хватит на меня таращиться, а?

— Мне просто интересно, споткнёшься ты о складку на ковре или нет, — полушутя ответил Поттер. Попробуй он извиниться — наверняка получил бы на голову поток едкостей и одну из вариаций любимой фразы Драко: «Пожалей лучше того, кто в этом нуждается, Поттер! Себя!»

— Об эту? — Малфой осторожно выставил ногу вбок, нащупывая излом, о котором говорил Гарри. — Нет, вряд ли. Слишком плавный переход, — совершенно серьёзно ответил он. — И ничего мне не говори...

Вовремя: Поттер уже набрал в грудь воздуха, чтобы выдать очередное соболезнование.

— К тому же... я привык, — добавил Драко, пожав плечами, сам не понимая, зачем врёт. Ничего-то он не привык и никогда, наверное, не сможет... Из окна тянуло ночным воздухом, бегониями, запахом свежей земли, травы.. от стен дома пахло нагретым за день деревом, от ковра на полу — старостью и пылью.

Незнакомые предметы не могли дать ощущения безопасности, и Драко чувствовал, как вибрирует от напряжения сжатая внутри пружина.

И ещё здесь был Поттер — дышал, шевелился, переминался с ноги на ногу. Его Малфой боялся куда сильнее, чем должен бы... Он его не видел — возможно, если взять из памяти сохранившийся образ, добавить к нему худобы, заострить черты лица...

Но по сути он не мог быть уверен, что Поттер не лысеет... не покрывается струпьями... что его нос не вваливается внутрь, превращаясь в две узких щёлки...

Ещё больше пугало то, что без Поттера было куда хуже, потому что отчаянный бег мыслей неостановим... и если Драко не думал, пытаясь справиться с внутренними страхами, как спасти Гарри... то ему приходилось думать, как спасти себя — а тут речь шла уже о незамутнённой панике. О странном, выдернутом из окружения и из мира чистокровном волшебнике, одиноком и беспомощном, барахтающемся на берегу, как рыбка, выброшенная из воды... И даже если когда-нибудь он вернётся в родную стихию... что ж, тогда можно будет делать ставки, сколько проживёт слепая рыбина до того, как кто-нибудь перекусит ей хребет.

А перспектива жить в заботливо обустроенном для него всякими сочувствующими аквариуме до конца дней своих...

Нет, пусть уж лучше Поттер, мехир, Вольдеморт...

Драко чувствовал ещё одну смутную тревогу, взявшуюся неизвестно откуда, не свойственную ему... волнение, совершенно непонятные переживания, как к нему отнесутся те, кто пришёл сегодня в Нору... Такие, как Уизли. Такие, как Грейнджер... и, словно и этого было мало, он едва сдерживал чувство неловкости, понимая, что Поттер и сейчас смотрит на него.

А Гарри и сам не знал, зачем это делает. То есть: банально смотреть на то, что нравится... это понятно. Возможно, понятно даже было украдкой заглянуть сверху в вырез платья Гермионе, занятой чтением очередной «лёгкой» книги. Малфой олицетворял собой что-то другое — инородное тело, вклинившееся в мир, где оно не должно находиться... но при этом дававшее ощущение, что всё в порядке.

Наверное, один факт того, что никто не бросался в драку, не устраивал скандалов, Малфой не пытался никого оскорбить и стоически выдерживал заботу миссис Уизли, красноречиво говорил о том, что, какие бы изменения ни происходили, мир способен их вынести и устоять. Значит, есть надежда, что... что после всего, что обязательно случится в будущем, всё вернётся на круги своя, с Гарри или без него.

— Зря ты мне сказал про безоар. Так спать хотелось, — судя по звукам, Поттер лёг на подушку и зевнул.

— Я тебя разбужу, если что, — пообещал Драко, осторожно садясь на предназначенную ему кровать. Одеяло было тяжёлым и грубым, а на покрывале от времени образовались катышки, щекочущие пальцы. Впрочем, сейчас жаловаться на это было уже поздно.

— Только бы не змеи опять, — словно не слыша его, вздохнул Гарри. — Только бы не змеи... Меня уже тошнит от них...

… но они были. Кажется, он даже не успел толком уснуть, а под кожей уже зашевелилось что-то...

В ноздри бил всё тот же запах распаренной, влажной земли, перед глазами стояло небо, странное такое, высокое, но давящее, с изогнутыми полосками облаков, похожих на чьи-то рёбра. Гарри не мог оторвать от него слезящихся глаз, потому что внизу... были змеи. Прямо в нём, прямо под кожей, ползали, натягивая её, щекоча мышцы раздвоенными языками, и время от времени впиваясь в плоть, пытаясь пробраться внутрь...

Но не могли. От злости они кусались, жалили, извиваясь и сворачиваясь клубками ещё яростней... Их были десятки.

К горлу подкатил горький комок, отдающий рвотой и желчью. Гарри нашёл в себе силы посмотреть вниз и охнул...

Ног у него не было. Точнее — кожа на них висела лохмотьями, открывая глазам полоски светлого жира, в которых копошились личинки мух, и светло-розовые, с гнилостной синевой куски мяса, кое-где висевшие на ниточках соединительной ткани... на... костях?.. Нет, вместо костей у Гарри были змеи.

Отчаянный вопль так и не прорвался — чья-то рука крепко зажала ему рот, а вторая вцепилась в шею, оттягивая назад и не давая вывернуться.

Ладонь была ледяной, без тени тепла, так что казалась даже влажной, как кожица у лягушки, но это помогло быстрее прийти в себя, в реальность.

— Ты сейчас перебудишь всех.

Чёткий, отрывистый шёпот Малфоя.

Вдох. Судорога. Вдох, вдох, вдох... И руки, отчаянно шарящие по одеялу, — нет, вот они... его бедра, голени, ступни...

Отчаянным движением Гарри подтянул ноги к груди, едва не столкнув Малфоя на пол.

Вдох, вдох... и только тогда, когда боль в рёбрах стала нестерпимой, только тогда — выдох. Долгий, протяжный, — куда-то в тёплую ключицу, лбом упираясь в чужую шею.

Гарри открыл глаза, а вокруг словно бы стало ещё темнее.

Драко попытался отстраниться, но Поттер, взмокший от пота, дрожал в его руках испуганным воробьём.

— Тихо, тихо...

— Воды, — прохрипел Гарри. — Воды...

Собравшись, Малфой трансфигурировал первый попавшийся под руку предмет, кажется, футляр для чего-то, в чашку и как можно тише прошептал:

— Агуаменти!

Гарри успел сделать три глотка, а потом тысячи острых змеиных зубов впились ему в глотку, прожигая ядом.

С клокочущим бульканьем и хрипами вода полилась из его рта обратно, рубашка вмиг намокла, но... только не вода это была, а кровь — Драко едва не взвыл в голос, снова почувствовав её запах, солёный запах железа...

Малфой наконец понял, что натворил.

— Добби! — позвал он, и тот мгновенно появился. Хлопок трансгрессии вполне мог разбудить кого-то, но уже поздно было об этом думать.

— Гарри-Поттер-сэр! — жалобно пропищал домовик высоким, испуганным голосом.

— Найди у Снейпа в кабинете настойку кровохлёбки, быстро! Не раствор, а именно настойку! — зашипел на него Драко, и Добби не смог ослушаться.

Он вернулся меньше, чем через минуту, но Драко показалось, что прошла настоящая вечность... На одеяло натекла целая лужица крови, тёплой и липкой, она щекотно стекала Драко по животу, скользила по ногам...

Поттер покорно глотал зелье из пузырька, приставленного ко рту, — судорожно и жадно, так что стекло с неприятным звоном стучало о зубы.

— Нужно убрать здесь всё, — едва слышно произнёс Драко, когда почувствовал, что Поттер потихоньку приходит в себя. Испуг схлынул, и его место заняли оцепенение и усталость.

— Слушаюсь, сэр.

— Обмолвишься о том, что произошло здесь, хоть словом, вырву язык и заставлю его сожрать.

— Да, мистер Драко, — Добби стащил с кровати перепачканное одеяло. Где-то рядом раздался плеск воды.

Услышав его, Поттер ощутимо вздрогнул.

— Пить...

— Нельзя тебе сейчас, — вздохнул Малфой. — Ни капли нельзя.

— Драко, — жалобно настолько, что у любого даже самого чёрствого создания, на глаза навернулись бы слёзы, позвал Поттер. — Воды...

— Нет, я и так чуть тебя не угробил, — только и прошептал тот, осторожно погладил Поттера по голове, зарывшись пальцами во всё ещё влажные волосы... и сам испугался того, что сделал.

Добби приоткрыл маленькое окно пошире, чтобы проветрить и впустить в комнату ночной воздух.

Пахло мёдом и светлячками. Наверное, они там были — кружили стайками, беспомощные, мерцающие в темноте....

Драко, привыкший анализировать свои чувства, а в последнее время из-за слепоты развивший эту привычку гипертрофированно... заметил, что один из его многочисленных страхов — то, что внешность Поттера претерпевает какие-то ужасающие изменения, а он не в состоянии заметить этого, — теперь точно собрал чемоданы и бросает на бывшего обладателя последний печальный взгляд.

Гарри постепенно приходил в себя. Открыл глаза. Тяжело втянув воздух носом, он выдохнул, только потом подумав, что наверное это было как-то... как-то не то и не так, потому что на предплечье Драко волной проступили мурашки, ощетинив в ночь смешные, почти светящиеся полупрозрачные волоски.

Гарри поднял голову — Малфой крепко жмурился, словно по привычке, сохранившейся с тех времён, когда, закрыв глаза, можно было верить, что ты сам стал невидимым.

Нет, Драко уже уяснил, что прикосновения бывают настолько сильными, что буквально сбивают с ног, настолько резкими, что потом долго не можешь заставить себя вздохнуть...

он даже смирился с тем, что нельзя предугадать, когда именно произойдёт это «слишком»...

Кровь на руках засыхала и отслаивалась маленькими корочками, стягивая кожу, Поттер шевелился — щекотал взлохмаченными волосами лицо, а от его горячего дыхания почему-то шумело в голове, как когда прикладываешь к уху морскую ракушку... и частые-частые взмахи ресниц... будто между шеей и рубашкой бьётся перепуганная бабочка.

И снова солнце. Драко чувствовал его тепло на лице.

Он проснулся с первыми звуками утра — защебетали птицы, проскрипели ступени внизу, едва слышно хлопнула дверь этажом ниже.

Дом оживал крайне неохотно, хотя солнце поднялось уже высоко — точно Малфой, конечно же, не мог сказать, но определил это по тому, как нагрелась щека и шея.

От почти бессонной ночи, проведённой то сидя в изножье кровати Поттера, то на тощем коврике перед ней же... у Драко кружилась голова. Он осторожно залез в ящик прикроватной тумбочки и с помощью Добби нашёл там Волеукрепляющее, которое тут же выпил сам.

Не полегчало.

Укреплять, видимо, было нечего.

Домовик, вкладывая пузырёк с зельем Малфою в руку, дольше обычного задержал свою морщинистую лапку на его ладони, но промолчал, и вряд ли это было связано с угрозой Драко вырвать ему язык. За годы жизни в Малфой-мэноре Добби наверняка и не такого наслушался...

Малфоя вообще... забавила... ситуация с некогда свободным домовиком, который снова негласно признал его своим хозяином и не отходил ни на шаг. Любовь... привязанность... то же беспробудное рабство, и вряд ли добровольное, просто инстинктивное.

К чему он это всё? Зачем?..

Как же тяжело — мысли словно в сумраке, скованные и медленные, путаются и обрываются — тонкая паутинка под порывами ветра...

Будь он один — каким бы удовольствием было бы в отчаянии метаться по комнате из угла в угол, натыкаясь на мебель, накричаться всласть, разбить что-нибудь...

Скорее бы вернуться обратно в Хогвартс, там — отыскать самый тёмный клочок гостиной, забиться туда, чувствуя, как едва ощутимо и привычно давит на уши толща воды сверху.

Из горки подарков, равномерно распространившихся по комнате, Добби вытащил упаковку шоколадных лягушек, и Драко бездумно сжевал шесть штук, одну за одной, не чувствуя вкуса, не понимая запаха, пластилиновая тошнотная масса вязким месивом липла к дёснам... от сладкого захотелось пить, но стоило только подумать о воде... как события последней ночи всплыли в памяти настолько ярко и отчётливо, что впору взвыть.

Почему он? Почему это всё сейчас с ним? Чем он заслужил то, через что ему уготовано пройти? Что за карающая длань такая, что за пёрышко на весах безжалостного правосудия, легче которого должна стать его душа, чтобы... чтобы — что, Мерлин, чтобы — что?

Где выбор? Где выход?

Кажется, это истерика, вполне спокойно отметил про себя Драко. Веки жгло — наверное, так пекут навернувшиеся на глаза слёзы.

Но дело было не только в этом.

Его не должно было волновать, насколько тёплой была грудная клетка Поттера, насколько упруго она вжималась в его собственную при каждом вдохе, насколько парализующим был страх смерти, будто бы стоящей за спиной... готовой в любой момент положить костлявую свою, покрытую струпьями и лохмотьями связок и мышц ладонь ему на плечо и произнести безгубым ртом сокровенное: «Я за тобой, пора...»

При этом Драко хотелось расхохотаться от своих мыслей... персонификация смерти, каким бы романтичным и трогательным это ни казалось, — безумный, чудовищный фарс, адовое малодушие в сложившейся ситуации.

Потому что реальные проблемы, если отбросить эмоции, были куда серьёзней.

В чём причина, что Поттер до сих пор жив? Как он мог быть до сих пор жив? Драко даже на расстоянии ощущал, как в Гарри разрастается тёмная, страшная сила, с каждым пульсирующим всплеском приближая того к краю.

Впрочем, Малфой осторожно прислушался к его дыханию: это был тот самый Мальчик-Который-Выжил, его не взяло самое мощное непростительное заклятье...

Но ещё было зелье, из-за которого он на время потерял память. И тот факт, что мехир не должен был сработать вообще.

В рукописях, которые удалось достать Грейнджер, читалась одна голая теория, топорная философия, древняя алхимия, когда-то якобы владевшая всеми секретами магии и материи, выработавшая единую концепцию всего, связав воедино и фундаментальные законы трансфигурации, и траектории движения планет, и человеческие чувства, и песчинки на морском берегу... и скорее первокурсник заново изобретёт способ создать философский камень, чем они с Грейнджер докопаются до истины. От Поттера в этом случае помощи ждать не приходилось.

Голова от такого могла расколоться, запросто.

На губах невольно дрогнула слабая улыбка — Гарри почувствовал, как непроизвольно и предвечно это движение, и где-то в глубине сознания промелькнуло, что так должно быть всегда... что утро, не начавшееся с радостного осознания нового дня, не сможет принести счастья.

Гарри открыл глаза. Он был настолько опустошён, выеден изнутри, что, казалось, в любой момент мог оторваться от земли или испариться облачком пара.

Иногда жизнь загоняет в такие ситуации, что нет ни времени, ни сил, чтобы просто остановиться, оглядеться по сторонам и понять, к чему же ты пришёл. Но это, пожалуй, благо.

У Поттера был не тот характер, чтобы знание успокоило его и заставило действовать, скорее наоборот, поэтому — предсказуемо — он вымотался до крайней точки, последней черты, перешагнув которую, уже нельзя вернуться... прежним, не сгнив в труху и не истлев пеплом.

Малфой сидел на полу, облокотившись спиной о ножку кровати, и солнце, довольно запустившее лучи, будто пальцы, в его волосы, играло отсветами на покрывале, полу, стенах.

Шелестела листва.

Чувствовалось, что день будет очень жарким, воздух — сухой и жёсткий, что неудивительно — за месяц не пролилось ни одного дождя.

Когда не хочешь думать о том, что же происходит, начинаешь думать о погоде.

— Значит, ещё один день у меня есть, — прочистив горло, хрипло произнёс Гарри, возвращаясь в реальность. Он откинул одеяло в сторону и, осторожно спустив ноги на пол, подошёл к окну. Оно так и осталось открытым. — Мне кажется, те, кто придумал, что жизнь начинаешь ценить, когда приходит осознание, что она не вечна и в эту самую минуту висит на волоске... совсем не правы. Постоянная опасность — как отрава. Делает горьким всё, даже самые последние секунды, — спохватившись, Гарри замолк: — Извини, что-то я...

Драко мысленно обругал себя за трусость. Ему было, что ответить, но он не мог... не мог сказать Поттеру, что это то же, что и смотреть вниз с обрыва — видишь перед собой миниатюрный ручеёк на дне, огромные валуны размером с сикль, деревья, скорее похожие на лапку укропа в супе... И желание только одно — отпрянуть назад. Но если кто-то сзади мешает, не давая отступить от края ни на дюйм, всё твоё существо, вытянувшись колкой, звенящей струной, звучит об одном — скорее, скорее метнуться вниз, чтобы всё кончилось.

— Так глупо всё. Если бы мне кто-нибудь сказал на шестом курсе, что не пройдёт и года, а Драко Малфой будет сидеть в Норе на полу у моей кровати, я бы поднял его на смех.

В голосе была тоска и горечь по тому, как безвозвратно изменился мир и они сами.

Подняв покрасневшие от бессонной ночи, невидящие глаза в потолок, Малфой прошептал меланхолично, горько, с досадой, одними губами:

— А я бы убил, — и криво усмехнулся: — Это и есть та самая отрава. Поэтому я тебя умоляю, Поттер, давай ты не будешь раз за разом тыкать меня носом в то, о чём мне не хочется думать. Что я просто не готов обсуждать...

«И вряд ли когда-нибудь буду».

Поттер наверняка мало что помнил из этой ночи. А тому, что помнил, не придал значения, да и зачем ему? Это же не он остался наедине с чернотой.

Конец своей фразы Малфой смолчал, он и без того сейчас слишком похож на потерянного ребёнка, уязвимого настолько, что даже малейший намёк на то, что Гарри видит эту уязвимость, может нанести смертельную рану.

Этого Поттер никогда не поймёт.

Как можно более небрежно, пытаясь замять неловкость, Гарри хмыкнул:

— Может, тебе поспать?

— Мало удовольствия. Не одному тебе, Поттер, снятся кошмары в последнее время, — ответил Драко, как назло едва сдержавшись, чтобы не зевнуть.

Поттер определённо заметил. Как и заметил, что лицо Малфоя осунулось, а под глазами залегли тени...

— И всё-таки, — неожиданно настойчиво и тепло прозвучал голос Поттера где-то совсем рядом. Малфой чудом не дёрнулся и поэтому, послушно подтянувшись на локтях, пересел на кровать.

— Я бы сейчас озеро выпил, — пожаловался Поттер, снова нарушая молчание. Во рту стоял вкус пересоленной сушёной рыбы.

— Нельзя, — сухо отозвался Драко, пытаясь как можно незаметней поближе подтянуть к себе подушку. — Вода — отличный проводник и отличный растворитель. Вступая в контакт с телом, в каких-то случаях она, видимо, запускает процесс слияния тебя и Вольдеморта.

«...который бы должен длиться максимум несколько часов при такой кровопотере».

Но они снова промолчали о том, о чём подумал каждый, — по какой-то совершенно нереальной причине Поттер не только жив, но и способен ходить, говорить, думать...

— Ты понимаешь, что если этой ночью всё повторится, то к утру о том, что я одержим Волдемортом, будет знать вся Нора и весь Орден?

— Да. Но я, Поттер, не вижу в этом ничего плохого.

— Отлично, — фыркнул тот. — Зато я вижу.

— Поттер, это не шутки. Это не пройдёт само, не рассосётся чудом, как ты не можешь понять? Да из тебя кровь хлестала как из ушей эльфа в фонтане Волшебного братства. И если ты думаешь, что кругом такие же безмозглые дураки, то ошибаешься. Грейнджер, кстати, вчера задавала мне крайне наводящие вопросы...

— На которые ты, разумеется, со всей благожелательностью отвечал. Я тебе не для того рассказываю, чтобы ты при первой же возможности сдал меня Ордену, слышишь?

Гарри с досады задёрнул штору, отчего металлические кольца неприятно царапнули по деревянному карнизу.

— От того, что ты скрываешь всё от других, лучше не станет, — резонно заметил Драко. Возможно, ещё вчера он бы поддержал Поттера, но только не после этой ночи... они не справятся без помощи, вот и всё. Хотя, скорее всего, он просто трус и слишком перепугался. Слишком близко подошёл к пониманию, что произойти могло что угодно.

— Подумать только, как ты теперь печёшься о нашей стороне... что, с Даблдором были какие-то личные счёты?.. Постой, — Гарри закрыл лицо руками и яростно потёр виски пальцами. — Я совсем не то...

— Забыли, — тоном, утверждающим обратное, недовольно протянул Драко и вдруг смолк.

— Что?

— Тише, кто-то крадётся.

Гарри тяжело вздохнул. Красться к нему в спальню, надеясь услышать что-то полезное в обрывках фраз и разговоров, могла только одна волшебница. Джинни.

— Пора завтракать, а то вам ничего не достанется, — заявила она с порога. Впрочем, стоит отдать ей должное, несмотря на неугасимые нежные чувства к Поттеру, ей хватило такта постучаться и подождать несколько секунд перед тем как войти.

Хотя Уизли и этикет — тема сама по себе туманная, а Драко вовсе не горел желанием снова пробовать стряпню необъятной миссис Пока-не-съешь-из-за-стола-не-выйдешь.

Ладно, блинчики были хоть и жирноватыми слегка, но вкусными. И булочки с изюмом и корицей. И медовые коржики. И печеные бобы в сладком соусе. И хрустящие тосты из пшеничного хлеба. И вишнёвый мармелад, нарезанный красивыми ромбами и посыпанный сахарной пудрой.

И молоко тоже... молоко особенно — оно было каким-то настоящим. У него был запах, вкус и текстура нежная, похожая на взбитые сливки. Которые в свою очередь заставили его вспомнить о фирменных пирожных миссис Малфой. По совместительству разлагающегося трупа. По совместительству его матери.

Драко настолько потерялся в себе от внезапного чувства острой тоски, что едва не пропустил мимо ушей вопрос Поттера. Тот самый вопрос, к которому Гарри, должно быть, готовился очень долго. Которого Драко боялся сильнее десятка мехиров.

— Ты не останешься?

Малфой до последнего не верил, что Поттер спросит его об этом, — точнее, попросит, потому что иначе как отчаянной мольбой, только ради приличий прикрывшейся фиговым листочком вежливости, это нельзя было назвать.

Хотя бы поэтому Драко должен был пересилить себя и остаться.

Это казалось логичным. Хотя бы на день. Просто чтобы проследить за Поттером...

Сбегая сейчас, Драко по сути не оставляет ему ни малейшего шанса избежать разоблачения.

Впрочем, он и так практически сделал выбор за Поттера, пообещав Грейнджер, что разрешит ей в любое время пользоваться библиотекой мэнора, как только в имение будет официально открыт доступ не только единственному оставшемуся в живых владельцу, но и его гостям. А Грейнджер, раз уж начала что-то подозревать, обязательно догадается, так или иначе...

От одной мысли, что придётся остаться здесь ещё на время, у Малфоя слабели колени.

* * *

Никакой Норы больше, никогда, клятвенно пообещал себе Драко. Привычный запах больших пространств, теплого камня и Хогвартса выдернул его из водоворота неясных, смутных тревог... но только для того, чтобы затянуть в новый — водоворот памяти и ощущений.

Драко забрался в кровать и натянул одеяло до самых ушей, представив себя в тёплом коконе, куда к нему не в состоянии проникнуть ничто, даже чувства. Это не помогло, от собственной кожи шло удушающее тепло. Пришлось раскрыться. Потом, чтобы как-то избавиться от дрейфующих по телу, неприятно покалывающих нервных импульсов, Малфой резко перевернулся на живот и едва сдержался, чтобы не охнуть — от трения о простынь возбуждение поднялось в нём щемящей волной, так что, когда он, уже распластавшись на спине, позволил себе коснуться своего тела... то застонал уже в голос, хотя всё же тихо и робко, и не сколько от удовольствия, а от силы ощущений.

Привычное ему, беспрекословно подчинявшееся раньше тело... которое он знал, или ему раньше казалось, что знал, — что делать, чтобы долго барахтаться в потоке удовольствия, как ласкать, чтобы наоборот, ускорить приближение оргазма... сейчас отвечало нехотя и одновременно с этим слишком отчаянно.

Малфой представил себя: лежит на сбитых простынях, с расширенными зрачками, грудная клетка вздымается и опадает, как у загнанного зверя, волосы встрёпаны, на лбу и шее пряди взмокли от пота и прилипли к коже, рука движется ритмично, выверенно и чётко, бедра приподнимаются в такт, тоже целенаправленно, чтобы быстрее покончить с этим... чтобы после, ещё не успев толком прийти в себя, воровато и брезгливо вытереть живот уголком пододеяльника.

И — нет, для Драко подобная картинка отнюдь не была красивой, он совсем не жалел, что не видит, потому что он все ещё чувствовал себя Малфоем, вытворившим... несусветную низость и глупость. Дело не в том, что по его понятиям самоудовлетворение — что-то постыдное... постыдным было делать это так — выгибаться, подставляясь под прикосновения несуществующих пальцев, хотеть, изнемогать от жажды ласк и тут же дуреть от них, воображаемых, кусая губы.

Пусть бы он вызвал в памяти образ хорошенькой младшекурсницы, или развратной ведьмочки с обложки, или таинственной незнакомки... и представлял, как занимается с ней любовью, нежно, чутко, или наоборот по-звериному грубо, с полным осознанием своей власти...

Или просто — просто дрочил, ничего особо не фантазируя, без прикрас — банально снимая накопленное возбуждение или стресс... что угодно, но только не так — мучительно, с горечью, остающейся на губах, с подступившим к горлу комком, исступлённо, бесстыдно и одновременно каменея от унижения, выставив напоказ всю самую отчаянную слабость...

Впервые за долгое время Драко вдруг испугался темноты. Зажмурился крепко-крепко, а потом вытаращился куда-то в потолок, слепо надеясь, что вот-вот впереди замаячит пятно слабого света, а потом мир вернётся к нему, снова заиграет солнечными бликами и цветами... он всё ждал этого, ждал, ждал... пока наконец, абсолютно измученный, не уснул, инстинктивно свернувшись в клубок и подтянув ноги к груди.

Если так теперь будет всегда, он рискует в один прекрасный день просто сойти с ума и не заметить.