Я медленно шла по заснеженной улице, засунув замерзшие руки в карманы. Пушистый снег хлопьями опускался на мои плечи и таял. Было поздно, и улицы будто осиротели. Но мне хотелось прогуляться, освежиться и немного подумать. Да и куда было торопиться? В пустой холодный дом, где меня ждал только Живоглот?
Как же я ненавижу вечера! Ведь нужно уходить с работы и идти домой. Хотя это скорее можно назвать местом, где я ночую и иногда ем, не больше не меньше. А еще я терпеть не могу праздники и выходные. Тогда мне приходится выдумывать какие-то совершенно глупые занятия или отговорки, чтобы не появляться в Норе или Площади Гриммо. Я же не могу прямым текстом заявить, что, когда я рядом с Гарри, Джинни или Роном, мне хочется кричать и плакать, что мое сердце сжимается в комок, а мыслями я возвращаюсь на войну. Как, черт возьми, я им это скажу? Я по-прежнему люблю их, они для меня словно семья, но я просто не могу… Не хочу и не буду!
Когда я разговариваю с Гарри, я вижу мертвого Фреда или истекающего кровью Люпина, или безжизненное лицо Тонкс и их ребенка, который теперь растет без родителей, вижу пустые глаза Снейпа. Я вижу смерть, чувствую ее каждой клеточкой своего тела, и от этого становится больно и страшно. Я очень устала.
А Рон олицетворяет мое счастье, превратившееся в прах. До сих пор слышу, как он мямлит, что больше в меня не влюблен. Именно он заставил меня впервые остро почувствовать одиночество и никчемность, которые теперь преследуют меня повсюду.
Я зашла в дом, даже не зажигая свет, отправилась на кухню и поставила чайник. Рядом замурлыкал Живоглот, вставая на задние лапки и пытаясь забраться на меня. Взяла его на руки и прижалась щекой к теплому мохнатому боку. Села на неудобный стул и заплакала. Почему? Не знаю… От одиночества… Именно в тот момент, когда я каждый день возвращаюсь с работы, ставлю чайник, не зажигая свет, и беру Глотика на руки, я ощущаю его. Всем телом, всей душой. И его не унять, не произнести заклинания, чтобы все прошло. Оно во мне, навсегда.
Выпив горячий чай на травах и съев засохшую корочку хлеба, которая лежала в холодильнике с незапамятных времен, я поднялась наверх. Моя спальня. Только она слышит, как я кричу по ночам; только она знает, сколько усилий я прилагаю ежедневно, чтобы подняться с постели и сделать вдох; только ей одной известны мои сокровенные тайны, что я шепчу в темноте, пытаясь заснуть. Это мое царство, моя обитель, только здесь я могу быть самой собой.
Зажгла свечи, расставленные по комнате, села в старенькое проваливающееся кресло, укутавшись в плед, и начала читать. Книги — единственное, что меня хоть немного отвлекает. Обычно я читаю до тех пор, пока не засну. Каждый день, пока глаза не слипнуться. У меня уже испортилось зрение, и я с трудом различаю буквы без увеличительного заклятия.
В тишине вдруг раздался шепот. Мне не нужно было поднимать глаз, чтобы понять, кого увижу.
Блейз Забини сидит на краешке моей постели. Его некогда красивые черные кудри свалялись от грязи и теперь патлами свисают до плеч. Лицо бледное, темные круги под глазами. Поношенная мантия разорвана в клочья, все тело покрыто ранами, из которых сочится кровь.
— Привет, Грейнджер, — прохрипел Забини.
«Тебя нет. Ты не настоящий».
Я закрыла рот рукой, чтобы не закричать.
— Посмотри, что ты сделала с моей одеждой! — Блейз засунул посиневшие пальцы в дырки мантии.
«Тебя нет. Ты мертв».
Я вжалась в кресло, сдерживая слезы.
— Слушай, Грейнджер, все хотел спросить: тебя мучает совесть?
«Тебя нет. Я тебя убила».
— Что молчишь?
Забини склонился надо мной, едва заметно касаясь моих кудрей грязными пальцами. От запаха гнили, исходившего от него, у меня закружилась голова, и стало тошнить.
— Как у рыжего дела? Говорят, он тебя бросил, — зашептал Блейз на ухо, едва касаясь моей мочки почерневшим ртом. — Так, может, я чем помогу?
Не выдержав, я завопила, вскакивая с кресла, и бросилась к выходу. Бежать! Дверь заклинило. Мерлин, помоги! Я дергала за ручку так, что вырвала ее полностью.
— Оставь меня в покое! — истерично завизжала я, трясясь от страха и поворачиваясь лицом к Забини.
Все... Его больше не было, он ушел.
Я медленно сползла по стенке, все еще подрагивая от ужаса. Сегодня моим гостем был Блейз Забини. Он чаще всех ко мне приходил. Это и было моим наказанием, это и было моим искуплением. И если ад на самом деле существует, то он был здесь. И я попала туда за то, что убила человека.
Среда
Утром я проснулась совершенно разбитой, резко села на кровати, отгоняя остатки кошмаров. Наступил новый день. Еще один день.
Я оделась, выпила чашку горячего кофе, который немного меня взбодрил. Настроение было такое, что даже на работу не хотелось.
Было уже четверть девятого, когда я вошла в просторный зал больницы святого Мунго. Второе опоздание за неделю. Сперва мне нужно было получить допуск у дежурного врача, который делает ежедневный осмотр сотрудников, проверяя их эмоциональное и психическое состояние — нельзя, чтобы сумасшедшие лечили сумасшедших. Бред... Я ведь могу.
Фергюссон, внимательно изучая меня профессиональным взглядом, что-то пробормотал, потом неуверенно улыбнулся и сказал:
— Гермиона, вы выглядите уже лучше. Должно быть, ваши душевные раны затягиваются, — сладкая улыбка расцвела на его лице, обнажая идеально-ровные белые зубы.
Но я не чувствую себя лучше.
Мне бы очень хотелось чувствовать себя лучше.
Сделав над собой усилие, я улыбнулась в ответ и погладила его теплую руку — нужно было его периодически поощрять, ведь если бы не симпатия этого человека ко мне, то меня бы давно, наверное, упекли в одну палату с моими пациентами. На лице Фергюссона появилось блаженное выражение — как же мало нужно волшебнику для счастья...
— Я могу идти? — сухо спросила я, отчаянно надеясь на положительный ответ, потому что вчера мне пришлось провести в его кабинете дольше обычного.
— Да, Гермиона, конечно. Помните, что вы можете обращаться ко мне по любому вопросу. Ну или если просто захочется с кем-нибудь поболтать — я всегда к вашим услугам.
Кивнув, я быстро вышла из комнаты и направилась в свой кабинет. Кабинетом его, конечно, с трудом можно было назвать, скорее кладовкой — здесь царил полный хаос. Я несколько раз пыталась перебороть апатию и прибраться, но в итоге я проиграла.
На столе лежала груда папок с диагнозами моих пациентов. Обычно мне отдавали безнадежно больных, за которыми нужно было просто приглядывать — большее мне не доверяли. Среди моих подопечных были даже Долгопупсы. Я вот иногда смотрю на них и думаю, что им повезло: они не понимают, что происходит, не помнят ничего, что могло бы причинить боль. Временами мне тоже хочется лишиться рассудка.
Я часто прихожу в палату к Долгопупсам, сижу где-нибудь в уголке и наблюдаю. Что интересно: хоть они и не помнят даже, кто они, бывает, будто инстинктивно тянутся друг к другу, чувствуя что-то родное. Тогда я плачу. Потому что у меня даже этого нет — чего-то родного.
На первой же папке с документами, которую я взяла, было написано «Д. Малфой». Я сразу же отложила ее под стопку остальных. Не могу я даже имя его видеть, не то что к нему заходить! Хорошо, что руководство не проводит проверки моих пациентов. Все-таки мое имя что-то да значит.
А Малфою уже не помочь, даже если сильно захотеть. Его нашли голым в руинах Косого переулка без сознания. Когда он пришел в себя, оказалось, что он никак не реагирует на окружающих, будто ничего не видит и не слышит. Как мне кажется, его сознание угасло, он теперь просто кукла. Это его наказание, это его искупление. Это — его персональный ад.
Каждый получает по заслугам.
В кабинет влетела маленькая бумажная птичка, порхая угловатыми крыльями. Служебная записка была написана размашистым корявым почерком: «Сегодня же зайди в палату к Д. Малфою. Даже не вздумай снова закладывать его документы. Др.Фичерс».
Я уставилась на послание, как на приговор.
— Не пойду!
— Но это твоя работа.
— Не могу!
— Ты должна, ты ведь сильная.
— Мерлин, я не выдержу!
— Ты перенесла пытки, издевательства, смерть близких, это и подавно выдержишь.
С сожалением обнаружив, что моя смелая и решительная сторона победила во внутреннем диалоге, я глубоко выдохнула и вышла из кабинета.
Страшно до жути — встретиться лицом к лицу с этим человеком... Пожалуй, это одно из самых сложных испытаний для меня за последнее время. Сердце застучало чаще, а руки похолодели.
Я нерешительно открыла железную дверь в палату и замерла. Прямо напротив меня на полу сидел Малфой, одетый в больничную рубаху, и смотрел перед собой. Почти прозрачные светло-серые глаза казались пустыми, бледное тонкое лицо расслаблено, рот чуть приоткрыт, с бескровных губ стекает слюна. Он явно не отдавал себе отчета в происходящем. На самом деле это было ошеломляющим зрелищем, и на мгновение я даже представила себя на его месте.
Я захлопнула дверь в палату Малфоя, так и не отважившись войти. Видеть его в таком состоянии было невыносимо. В голове не укладывалось, как такое могло произойти с человеком. Всегда подтянутый, напряженный, владеющий своими эмоциями и словами...
Он это заслужил.
Четверг
Я снова заснула в кресле с книжкой в руках. Все тело за ночь затекло, и теперь казалось, будто сотни тонких длинных иголок пронзают его. Это было расплатой за ночь без кошмаров и видений. Но лучше уж так, а не как прошлой ночью...
Дальше все пошло как обычно: душ, кофе, Мунго, Фергюссон, кабинет. Вот только меня не оставляла в покое мысль о Малфое, который наверняка все так же сидел на полу и все так же смотрел перед собой безучастным взглядом. И я снова решила его увидеть.
Я стояла у запертой двери, все еще раздумывая: открыть ее или пройти мимо. С одной стороны, это было моим профессиональным долгом, моей работой. Да и когда я отказывалась помогать людям? Но вот с другой стороны, встретиться с человеком, который обманул всех членов Ордена Феникса, убедив, что он не за одно с Волан-де-Мортом, а затем выманил меня и Луну из Штаба и пытал...
Мурашки пробежали по коже. Не хочу вспоминать. Не хочу видеть. Пусть он там сгниёт!
Я резко развернулась на каблуках и пошла к палате Долгопупсов. Вдруг заметила девушку со спутанными светлыми волосами, которая, прижав коленки к груди, сидела на бетонном полу, прислонившись к стене. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону и что-то бормотала себе под нос.
— Мисс, с вами все в порядке? — осторожно спросила я.
«Мисс» ничего не ответила, вот только ее шепот и рыдания стали громче. Я подошла к ней поближе и аккуратно дотронулась до плеча. Девушка подняла голову, и я узнала ее. Луна Лавгуд. Бледное, испещренное ранками лицо, худое тело с сильно выпирающими костями, тоненькое изодранное платье клочьями свисало с угловатых плеч. Она сидела в луже собственной крови.
— Больно. Как же больно.
Мерлин, Луна! Я замерла, не зная, что делать.
— Гермиона, помоги, я больше ничего не вижу! — жалобно сказала она, дотрагиваясь кончиками пальцев до пустых глазниц.
Голова пошла кругом, ноги подкосились, и я упала на колени перед подругой.
— Я... я не чувствую ног, Гермиона! Почему? Не понимаю... — захныкала она, будто маленький ребенок.
— Ллл... Луна, ты умерла, — прошептала я, не веря собственным словам.
— Мне холодно, согрей меня, — Лавгуд протянула ко мне свои посиневшие, покрытые засохшей кровью ручки.
Я попятилась назад, мотая головой и пытаясь прогнать наваждение. Мертвая подруга все не исчезала, наоборот, начала медленно двигаться в мою сторону, жалобно прося о помощи. Я почувствовала, как спиной уперлась в дверь, которая через мгновение открылась. Ввалившись внутрь чьей-то палаты, я резко захлопнула дверь, трясясь от ужаса и тяжело дыша. Луна стучалась, молила впустить ее, избавить от боли. Я думала, что у меня сердце разорвется.
Тут я услышала шорох позади себя и обернулась. Напротив меня сидел Драко Малфой, настороженно смотря на меня. Позу со вчерашнего дня он не изменил, вот только взгляд его был немного другим. Осознанным, что ли...
Через какое-то время крики Луны стихли, а я все так же сидела и не могла пошевелиться или произнести хоть слово.
«МалфойДракоМалфойЭтожеДракоМалфойМалфойМалфой...» — только и проносилось у меня в голове. Я оцепенела, а он все продолжал, не мигая, смотреть на меня.
Немного придя в себя, я медленно, без резких движений, поднялась на ноги. Малфой даже не проследил за мной взглядом. Я приоткрыла дверь, чтобы проверить, нет ли там Луны, и огляделась по сторонам. В коридоре не было ни души, и тогда я выбежала из палаты.
Пятница
Мысли о Малфое не давали мне покоя. Я все время вспоминала его невменяемое выражение лица, слюну, стекающую с губ, и полное безразличие ко всему. А что если...
Я ворвалась в палату и громко хлопнула дверью, сознательно оставаясь наедине с человеком, который собственноручно изувечил мою психику.
— Ты вонючий урод, слышишь меня?! Ты заслужил все это! — я начала брызгать слюной, чувствуя, что теряю контроль над собой.
Малфой тупо уставился на меня, явно не соображая, что происходит.
— Я ненавижу тебя, тупое животное! — верещала я, понимая, что из глаз катятся слезы, а в голосе уже слышатся истеричные нотки.
Плевать. Пусть потом мне будет хуже, но сейчас я выскажу все, что чувствую! И переборов свой страх и отвращение к врагу, я подлетела к нему и начала яростно трясти за плечи.
— Да ты хоть понимаешь, что ты сделал со мной?! Ты понимаешь?! Я хочу, чтобы ты сдох! И я рада тому, что с тобой происходит! Слышишь, я рада. Я смеюсь тебе в лицо от радости! Ха-ха!
Я вцепилась в его грязные волосы и с силой потянула. Малфой, словно кукла, упал на спину, практически не шевелясь. Тогда я начала пинать его ногами, яростно рыча, затем, потеряв равновесие, я рухнула на колени и стала бить его по лицу, царапая бледную кожу. Чувствовала, что не могу остановиться, что, наверное, убью…
Внезапно меня подхватили за талию чьи-то сильные руки и подняли над полом. Дальше кто-то громко произнес непонятное заклятие, и я...
Понедельник
Выходные прошли как в тумане — практически ничего не помню. Душ, кофе, постель, книжка, Живоглот, чай, постель, книжка, сон, книжка, какая-то желтоватая бурда вместо кофе...
Утром страшно болела голова, будто я накачалась дурманящими зельями, в горле пересохло, и пить хотелось так, что думала — умру. Давно мне не было так плохо.
Я зашла в кабинет к Фергюссону, и он, даже не взглянув, указал на кушетку. Я послушно легла, но в сердце что-то закололо. Он злился? За что? Может, все из-за Малфоя? Я прикусила губу и стала внимательно наблюдать за ним.
— Вас что-то беспокоит, Гермиона? Как вы сегодня себя чувствуете?
Мне не хотелось, чтобы он узнал правду, поэтому я широко улыбнулась и как-то бестолково вытянула два больших пальца вверх. Интересно, я была похожа на слабоумную?
Фергюссон покачал головой, что-то записывая у себя в блокноте, а затем снова задал вопрос:
— Гермиона, вы точно осознаете, где находитесь?
— Конечно. — Что за странный вопрос?
— И где же, по-вашему? — в голосе прозвучала напряженная осторожность.
— В больнице. Святого Мунго, — ответила я почти по слогам. Он издевается?
— Хо-ро-шо, — Фергюссон снова что-то записал. — Гермиона, скажите, что вы сейчас чувствуете? Не торопитесь, — сказал он, предугадав мой поспешный ответ. — Подумайте.
Я напряглась всем телом, пытаясь заглянуть в себя.
— Злость.
— Та-ак, — удивленно протянул доктор. — Это замечательно.
— Что же в этом замечательного? — возмутилась я, садясь на кушетке.
— Вы ощущаете злость — одно из самых сильных чувств. До этих пор вы вообще ничего не испытывали.
И правда. Ни радости, ни скорби, ни любви… Пустота, иногда скрашиваемая страхом и одиночеством. Это и было моим эмоциональным диапазоном.
В кабинете Фергюссона я проторчала еще около получаса. Он продолжал задавать какие-то непонятные вопросы, а я продолжала давать какие-то невнятные ответы. Я все думала о своей злости. Впервые за несколько лет я понимала, что жива, понимала, что внутри меня что-то стучит и отзывается. Все не так уж и плохо.
Может, мне еще можно помочь?
Я снова была в палате Малфоя. Наблюдала за ним, сидя в углу на табурете. Вдруг я заметила, как он моргнул. Еще раз. Показалось? Подползла к нему ближе, пристально смотря в его серые глаза.
— Эй, Малфой. Есть кто дома? Слы…
Внезапно Драко еще раз моргнул, и взгляд его стал ясным и четким. Он смотрел на меня. Мне в глаза, отвечая на взгляд. Я увидела его, того мальчишку, что знала в Хогвартсе. Я оцепенела, не смея даже пошевелиться. Не знала, что делать дальше. Перед внутренним взором начали беспорядочно мелькать картинки прошлого: первый день в школе, мерцающий потолок в Большом зале, Гарри и Рон, Крам, родители, площадь Гриммо, Рождество, Луна, снова Рон, наш поцелуй, темный переулок, Пожиратели, Малфой, красный снег… Я сделала глубокий вдох и сморгнула горячую слезу, а потом я увидела себя. Я увидела себя в отражении серых глаз. Бледная кожа, будто натянутая на череп, впалые щеки, темные круги под покрасневшими глазами, спутанная копна волос. Это я? Это действительно я?
Мерлин, что со мной?
Среда
Я больше не заходила к Малфою в палату. Мне было страшно. Страшно вновь увидеть себя в отражении его глаз. Вчера я решилась заглянуть в зеркало, которое занавесила еще год назад, потому что не могла смотреть на себя. Уродливый шрам на моем лице начинался от левого виска и зигзагом пересекал всю щеку. Помню, как Пожиратели пытались сделать что-то похожее на шрам Гарри. Вот только у него был маленький на лбу, и он мог закрыть его густой челкой, мой же никак не спрячешь. Я была уродлива. Я ненавидела свое лицо. Я дотронулась до отметины и кончиками пальцев провела по его контуру — ничего. Ничего не почувствовала — кожа зарубцевалась, оставив безобразный след той ночи, когда умерла Луна Лавгуд.
Я пошла на кухню, чтобы разогреть чай. На стуле сидел профессор Снейп, скрестив руки на груди. Ехидная ухмылка, как и прежде, красовалась на его лице, и глаза зло сверлили меня, пристально изучая. Если бы я не видела, как Северуса Снейпа убили свои же Пожиратели, поверила бы, что он живой сидит у меня на кухне и ждет, когда же я ему подам горячий чай. Но он мертв. Мертвмертвмертвмертв…
— Мисс Грейнджер, вы отвратительно выглядите, — заявил профессор.
Я ничего не ответила, пройдя мимо, и подошла к плите. «Его нет. Он не настоящий», — повторяла я про себя, словно мантру.
— Где же ваше воспитание? — возмутился он, вскакивая со стула.
«Его нет. Он не настоящий».
Мое сердце сжалось в комок, пропуская удар за ударом. Руки начали мелко трястись. Я нащупала волшебную палочку в ящике для столовых приборов, куда спрятала ее после первой галлюцинации. Тогда ко мне пришел Блейз Забини, и я снова его убила, произнеся непростительное заклинание.
Я круто развернулась, когда ледяные пальцы дотронулись до моего плеча, и наставила палочку на Снейпа.
— Грейнджер, как вы смеете, глупая девчонка? — тонкие губы сжаты в полоску.
Мерлин, совсем как живой!
— Вас нет, профессор. Вы не настоящий, — прошептала я, пятясь назад.
— Да что вы себе позволяете? Тридцать баллов с Гриффиндора! — ядовито прошипел он, морща крючковатый нос.
— Да за что?! — возмутилась я, от обиды опустив палочку.
Дура!
Снейп накинулся на меня, обхватив горло руками, и начал душить. Я почувствовала, как под его пальцами бьется мой пульс, не могла сделать вдох, беспомощно барахтаясь и пытаясь оттолкнуть его. Голова закружилась, и в глазах потемнело. Тогда, собрав последние силы, я взмахнула палочкой и вновь прокляла профессора.
На моем счету уже три непростительных.
Северус Снейп растворился в воздухе. Я перекатилась на живот, отрывисто глотая воздух и пытаясь откашляться. Меня стошнило.
С пронзительным свистом закипел чайник.
Четверг
Сегодня, вместо обычной прогулки, я взяла с собой волшебную палочку и аппарировала прямо к больнице. Испытала неописуемый детский восторг, когда поняла, что дорога заняла секунду, а не привычный час. Тогда и решила, что с палочкой больше не расстанусь.
Я зашла в кабинет Фергюссона и, должно быть, впервые искренне ему улыбнулась. Он сидел, сгорбившись над горой бесчисленных папок пациентов, документов и отчетов. Лицо его было напряжено, густые брови нахмурены, губы плотно сжаты в тонкую полоску. Нет, он не был красивым мужчиной, но что-то все-таки в нем было привлекательным. Возможно, добрые усталые глаза, которые засветились при виде меня, а может быть, его тоненькие морщинки, что появились, когда он улыбнулся мне в ответ.
— Здравствуйте, Гермиона, — теплым бархатным голосом проговорил он. — Вы сегодня выглядите намного лучше.
— Спасибо, — смутилась я, опустив взгляд.
Я на самом деле чувствовала себя лучше. Не могу описать, что во мне изменилось, и изменилось ли вообще, но только хотелось сбросить ту скорлупу, в которую я заковала себя в последние годы. Захотелось что-то поменять в себе, в своей серой жизни, в серых эмоциях и бедных чувствах.
Фергюссон задал мне несколько вопросов и отпустил. Впервые в жизни мне не хотелось уходить из его кабинета. Не хотелось оставлять этого человека, а просто побыть рядом. Не хотелось оставаться одной. Но у него было много работы, и я ушла.
Зашла в свой темный кабинет и окинула его взглядом. Всюду бумаги, папки, мусор, разбросанные книги, фотографии, обрывки старых газет... Я открыла шторы, распахнула окно, впуская чистый свежий воздух в комнату, и вздохнула полной грудью. Я почувствовала, что все смогу, что справлюсь со всем, стоит только постараться. Я забуду, прощу, оттаю, буду жить дальше.
Произнеся несколько простых заклинаний, я привела кабинет в порядок, и теперь там было приятно находиться.
Тогда решительно достала папку с историей болезни Малфоя и оправилась к нему в кабинет. Я же видела, что он реагирует, замечала, как ему становится лучше.
— А что если я смогу ему помочь? — промелькнуло у меня в голове.
— Но он — враг. Он это заслуживает, — отвечал внутренний голос.
— А я колдомедик и обязалась помочь любому, кто нуждается в моей помощи!
— Не лги себе, ты ведь его ненавидишь!
Я замерла на месте и закусила губу. Ненавидела ли я его? Да, но, кажется, это было давно. Теперь же Драко Малфой был для меня никем. Лишь человеком из прошлого, дурным сном, который не могла и не хотела вспоминать. Я не держала больше на него зла. Я его простила.
Он — мой пациент, и я сделаю все, чтобы его вылечить.
Я медленно открыла дверь в палату и удивилась, когда не застала Малфоя на его привычном месте, на полу. Он сидел с закрытым ртом на краешке своей аккуратно заправленной койки, сложив руки на коленях, и внимательно изучал меня с ног до головы.
Я, пытаясь не делать резких движений, села рядом с ним, прижав папку с его документами к груди, и, закусив губу, стала искоса его рассматривать. Легкий, едва заметный румянец, пропали темные круги, в серых глазах читался интерес. Я и не знала, что думать. Стало ли ему на самом деле лучше или же это только моя фантазия? А если и стало, то почему? Потому, что я к нему приходила? Бред.
— Грейнджер, что ты на меня глазеешь? — неожиданно произнес Малфой.
Я шокированно уставилась на него, непроизвольно разинув рот и не зная, как ответить. Драко же скривил губы и кивнул головой в знак того, что оценил мое красноречие.
— Где я? — надменно спросил он, вставая с постели.
— В больнице святого Мунго, — собравшись с мыслями, ответила я.
— И как я здесь оказался?
— Тебя нашли в Косом Переулке два месяца назад...
— Что за бред? — перебил меня Малфой, недоверчиво на меня глядя. — Я шел по улице, и вдруг оказался в этой долбаной комнате, а потом и ты еще, Грейнджер, приперлась.
— Понимаешь, в чем дело, — осторожно начала я. — На тебя, как мы думаем, кто-то наслал проклятье, и... так ты тут и появился. Ты был невменяем, сидел вон там, — я указала на место напротив двери, — и ни на что не реагировал. Не ел и не пил... А из открытого рта слюна текла... — зачем-то прибавила я.
— Хватит! Ты врешь, грязнокровка! — закричал он.
Его лицо превратилось в гневную маску, обтянутую человеческой кожей, глаза почернели, рот скривился в злобном оскале.
— Грейнджер, ты идиотка! Ты когда-нибудь очнешься от своего мерзкого маггловского сна?
Что? Я не понимала, о чем он говорил.
Малфой подбежал ко мне, схватил за плечи и начал трясти, крича мне в лицо гадости и брызжа слюной.
— Грейнджер, проснись!
Он схватил меня за горло, резко подтолкнув к стене, и зарычал. Затем начал бить головой о стенку, и я, кажется, потеряла сознание.
Пятница
Я резко открыла глаза и сначала даже не поняла, где нахожусь. Неужели я заснула в чьей-то палате? Чертовщина какая-то! Затем я встала с постели, разминая затекшую руку, которую отлежала за ночь, и стала исследовать комнату. Здесь было множество книг, которые нестройными рядами пылились на полках, на стенах висели рамки с колдографиями. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть. На одной были Гарри и Рон, они радостно заулыбались, увидев меня, и помахали рукой. Какими же маленькими они были на снимке! На следующей колдографии была я и Луна. Я сидела за большим столом с книгой в руках и с умным видом читала ее, делая пометки, а Луна кружилась по комнате и весело хохотала. Невероятно, что у кого-то сохранился этот снимок. Дальше мне улыбались ребята из Отряда Дамблдора, взмахивая палочками и посылая своих патронусов.
Я с жадностью рассматривала колдографии, уже не сдерживая улыбку на лице. Грюм, подмигивающий здоровым глазом; МакГонагалл, превращающаяся в изящную кошку; миссис Уизли, протягивающая теплый вязаный свитер...
Дверь в палату неожиданно открылась, и на пороге появился Фергюссон, держа какие-то документы в руках. Он улыбнулся и попросил прощения, что вошел без стука.
— Здравствуйте, Гермиона, — смущенно проговорил он, присаживаясь за стол. — Я ждал вас у себя, но вы так и не пришли, и я начал волноваться.
— А как т... вы узнали, что я здесь? — недоумевала я.
Фергюссон выпрямился и недоверчиво посмотрел на меня.
— Вы всегда здесь, — как-то тихо ответил он.
— Что значит всегда? — возмутилась я, сложив руки на груди. — Я всего лишь раз тут уснула, а вы меня уже этим попрекаете! — с жаром проговорила я, краснея, и села на не заправленную койку.
После долгого молчания Фергюссон спросил меня:
— Гермиона, расскажите мне последнее, что вы помните. — Я даже почти не удивилась его странной просьбе.
— Ну, вчера я поговорила с вами, потом зашла к себе в кабинет... — я запнулась, заметив, как он удивленно взглянул в мою сторону. — Потом я немного прибралась и пошла в палату к Малфою...
— К Малфою? — переспросил колдомедик.
— Ну да, к Драко Малфою, он из триста двенадцатой палаты, — уточнила я.
— Триста двенадцатой? — снова переспросил Фергюссон.
— Да, я же сказала! — вспылила я. — Вы что, оглохли?!
— Но ты живешь в триста двенадцатой палате, — осторожно сказал он.
Я уставилась на него, сверкая глазами. Он издевался надо мной?
— Что за дурацкая шутка?!
Тогда Фергюссон резко вскочил со стула, схватил меня за плечи и силой подвел к зеркалу, что висело у изголовья кровати.
— Взгляни на себя! Что ты видишь?
Я смотрела на свое отражение, и казалось, что там совершенно другой человек. Коротко постриженные каштановые волосы блестели от жира и грязи, кости уродливо выпирали сквозь тонкую, будто пергаментную кожу, бледные губы были искусаны в кровь. Толстый рубец пересекал щеку, придавая зловещий вид. Мерлин, на кого я была похожа? Неужели, это было мной? Мне это снится!
— Почему на тебе больничная рубашка, Гермиона?
— Откуда я знаю? — брякнула я. — Перед сном переоделась?
— Да очнись же ты! — с горечью в голосе взмолился Фергюссон. — Гермиона, ты больна. Ты в Мунго уже год!
6 месяцев спустя
Мне уже лучше. Честно. Если раньше я врала всем, и даже себе, что все хорошо, то теперь это было правдой.
Фергюссон говорит, что меня должны перевести в палату общего режима. Но это будет еще не скоро, потому что к таким больным, как я, относятся в Мунго очень скептически. Они не верят, что я могу выздороветь.
После того, как Малфой и Пожиратели издевались надо мной и Луной, я замкнулась в себе. Мне казалось, что никто меня не понимает и не может помочь. Я избегала зеркал и блестящих поверхностей, чтобы, не дай Мерлин, увидеть свое уродливое отражение. Все вокруг делали вид, что не замечают изменений в моей внешности, говорили комплименты, но от этого становилось только хуже. Меня начали преследовать кошмары, в которых умирала либо я, либо Луна. Со мной по ночам постоянно сидел Рон, успокаивал, вытирал пот со лба и шептал нежности, но позже и ему надоело со мной нянчиться, и он нашел другую. Теперь я понимаю, что никакой любви на самом деле не было, просто мне не хватало мужского внимания, а ему человека, который бы подтирал ему сопли и говорил, какой он прекрасный.
Когда я осталась одна, меня все чаще стали посещать мысли о мести. Я могла сутками сидеть в кресле и придумывать, как отомстить. То я забиралась в логово Пожирателей и обрушивала на них потолок или серу, как в Писании, то я выслеживала каждого поодиночке и самолично, без помощи магии, перерезала им глотки. Но больше всего мне хотелось встретиться с Малфоем. Больше всего я ненавидела его. Спустя несколько месяцев мне удалось сделать некое подобие карты Мародеров, только она не ограничивалась Хогвартсом и отслеживала передвижения лишь одного человека. Когда Драко Малфой появился в развалинах Косого Переулка, я, ни о чем не думая, аппарировала туда же.
Понятия не имею, чем там занимался этот урод, но я явно застала его врасплох, обездвижив элементарным заклятием «Ступефай». Я подбежала к нему и начала пинать ногами по ребрам, животу, лицу и ногам. Не могла остановиться, чувствуя, как все внутри меня закипает от злости. Я схватила его за шиворот и стала бить ладонями по лицу. Малфой не мог сопротивляться, не мог что-либо сделать в ответ, и я этим упивалась. Когда я устала, то схватила палочку и наслала на него Сектусемпру, Летучий Сглаз и еще что-то. Тело этого ублюдка было похоже на кровавое месиво, которое не опознали бы даже мать с отцом. И только после этого я плюнула ему в лицо и прокляла Авадой Кедаврой.
Спустя несколько дней ко мне в дом пришли авроры и арестовали. Визенгамот признал меня невменяемой и назначил лечение в больнице святого Мунго.
Ничего из этого я не помню.
Все это мне известно только со слов врачей — им каким-то образом удалось извлечь мои воспоминания.
С тех пор, как я оказалась в больнице, я впала в анабиоз, как утверждает Фергюссон, никого не узнавала, ни с кем не общалась. Говорят, первые месяцы меня проведывали Гарри и семейство Уизли, но потом, видимо, они устали и перестали приходить. Я бы, наверное, тоже к себе не наведывалась.
Фергюссон пытался на меня повлиять, разговорить, в то время как остальные просто махнули рукой, утверждая, что я неизлечима. А у него получилось. Я постепенно стала реагировать на окружающих, отвечать на вопросы, я даже сама начала приходить к нему в кабинет на осмотры.
Мне тяжело об этом думать, и в голове не укладывается, как такое могло произойти со мной. Ведь я всегда была такой…
Неважно, какой я была. Важно, что сейчас я совсем другая. Из меня выжгли заучку Грейнджер, вытоптали, прокляли и надругались над ней. Ее больше нет — она мертва. Теперь есть я, Гермиона Фергюссон. Так я, по крайней мере, себя называю. Мы, конечно, не женаты, и многие осуждают то, что уважаемый колдомедик связался со своей чокнутой пациенткой, но все молчат — наши имена все-таки что-то значат.
Ко мне до сих пор приходят гости. Но я их больше не боюсь — они не причиняют мне зла. Я иногда разговариваю с ними, но Фергюссон не одобряет этого и ругается, поэтому я больше не рассказываю ему о них. Должны же быть у нас хоть какие-то секреты.
В моей палате теперь чисто и прибрано, я позаботилась о том, чтобы дневной свет проникал во все уголки, а ночью я зажигаю свечи, расставленные по комнате. Я стала бояться темноты.
Фергюссон старается проводить со мной как можно больше времени и, как только выдается свободная минутка, приходит ко мне в палату. Наверное, я его люблю. Хотя… Что же такое любовь? Я знаю сотни определений из словарей, но не понимаю, то ли я испытываю к нему. Если любовь — это благодарность, преданность, желание находиться постоянно рядом, то да, я в него влюблена. А если нет… Мне все равно.
Вчера ко мне приходил Гарри с сыном. Совсем большой стал, а я даже не помню его маленьким. Мне тоже хочется сына или дочку. Нянчить, качать на руках и петь на ночь колыбельные. Но я не могу иметь детей — Пожиратели и это у меня отняли. Но я не отчаиваюсь, думаю, что все у меня будет хорошо. Фергюссон тоже это часто повторяет, и я ему верю.
Vova
