Отголоски другого мира

Книги… как, черт возьми, они меня достали за последнее время. Я захлопываю очередное издание и с раздражением ставлю его обратно на полку.

Я окружен книгами, и они меня сегодня почему-то особенно нервируют. Черт же меня дернул послушаться Эстер и пойти работать именно в книжный. «Это идеальный вариант», — уговаривала она. — Несложная работа, теплое помещение, плюс у тебя будет время на чтение учебной литературы».

Будет, а как же. Вот только моя умница подруга не учла, что хозяин, заметив бездельничающего работника, бывает очень недоволен, а недовольство он выражает обычно весьма резко и громко. Тем более, магазин практически никогда не бывает пустым, как это ни странно. Так что на изучение учебной литературы времени нет совсем. Ни до работы, ни после неё. И если бы не Эстер, то быть мне последним учеником на курсе. Она, конечно, золото, хотя бывает порой и надоедлива, и заумна. Но вынужден признать, что без неё я бы просто-напросто пропал. Только благодаря ей мне удалось здесь нормально устроиться и хоть как-то определиться с местом учебы.

Дело в том, что я переехал в Бостон сразу после окончания школы, даже не дождавшись результатов о поступлении в университет. Просто больше не мог жить в нашем крошечном безликом городке без проблеска чего бы то ни было. Там я чувствовал, что задыхаюсь от тоскливого неба, от аккуратных одинаковых улочек, от серых лиц, от самого себя. Там мне некуда было деться от пугающего ощущения, что я проживаю чужую, ненастоящую жизнь.

Бостон же меня оглушил. Ошеломил. Выбил из колеи. До этого я ни разу не был в большом городе — родители никогда никуда меня не вывозили. Не знаю, что было этому причиной, но, наверное, им просто было комфортно в своем маленьком уютном и убогом мирке, и они представляли такую же жизнь для меня. Вот только я эту жизнь представлял себе абсолютно по-другому. Точнее, никак не представлял, но всё что я знал — что проживу её явно не в этой унылой дыре. И я уехал. Просто однажды пришел и сказал родителям: «Я уезжаю».

Я говорил им, что точно поступлю в один из бостонских университетов, а если не пройду в этом году, то буду работать, а потом снова попробую. Я говорил им кучу важных вещей — про новую жизнь, про шанс, про судьбу… Зря распинался. Они меня не слушали. Как не слушали восемнадцать лет до этого. Я был им не нужен, хотя они и выполнили передо мной свой долг — дали денег на первые несколько месяцев жизни. Чтобы я смог найти себе квартиру, работу. А дальше, сказали, живи, как сможешь, — на стипендию, зарплату — на что угодно.

По правде, я был им благодарен и за это — я знал, что не был им сыном, что они не любили меня. Они тоже знали, что я знал, но никто не поднимал эту тему с обоюдного молчаливого согласия. Как-то я разбирал завалы в чулане (и откуда там скопилось столько всякого барахла?), когда нашел в одном из ящиков старые фотографии. На них были красивая рыжеволосая женщина с яркими смеющимися глазами и худой растрепанный мужчина. На руках у них ребенок. А под фотографиями — свидетельство о рождении. С моим именем. Я долго смотрел на этих людей, очень долго. Даже ни о чем не думал. Ни о том, какие они были, ни о том, какая могла бы быть моя жизнь с ними — все эти мысли пришли позже. Тогда не было ничего — я просто стоял и не мог понять, что чувствую. А когда мама позвала всех на обед… «Мама? — Мелькнула мысль. — Ведь эта женщина на самом деле не моя мама»... Вот тогда и понял, что чувствую — облегчение. Они всегда были слишком холодными, слишком отстраненными и равнодушными, чтобы я мог жалеть о них. Когда я был поменьше, то, конечно, страдал. Мне было больно и одиноко, мне хотелось, чтобы со мной играли, гладили по голове, рассказывали сказки… Но всего этого не было, и я научился как-то с этим жить. Вскоре мне, и правда, стало всё равно.

И вот, они отпустили меня. Отпустили, хотя я ждал и упреков, и отговоров. Ничего этого не было — они дали мне денег и сказали, чтобы я берег себя. Вот и всё. А через пару часов я уже стоял на бостонском вокзале, с ужасом наблюдая невероятное количество людей, которыми была заполнена станция. Никогда не видев такого их количества в одном месте, я был сбит с толку, несмотря на то, что теоретически знал про такие скопления — как-никак в наш просвещенный век технологий сложно оставаться на отшибе мира, даже сидя в таком забитом городке, как наш.

Весь день я прошатался по городу. Он был огромен. Необъятен. Он был невероятно красив — с его современными мостами и небоскребами, парками и белыми яхтами на воде, с его статуями и музеями, домами и совершенно особым, сумасшедшим ритмом жизни, которым я проникся с первого вздоха.

Я очнулся от его чар только под вечер, когда обнаружил себя на какой-то абсолютно незнакомой улице с пониманием того, что надо где-то устроиться на ночь, а я совершенно не знаю ни цен, ни города, ни того, к кому обратиться. На самом деле, погруженный в глубокую задумчивость, я даже не заметил, что стоял столбом посреди улицы, пока на меня не налетела торопящаяся куда-то девушка. От неожиданности она ойкнула и выпустила из рук стопку каких-то тетрадей, которые разлетелись по всей улице. Некоторые выпали прямо на дорогу под колёса проезжающих машин.

— Вот черт! — Ругнулась она и поспешно стала собирать рассыпавшиеся вещи. — Обязательно надо было торчать посреди дороги?!

Мне стало неловко, и я принялся ей помогать.

— Извини, пожалуйста, я просто задумался, — я попытался улыбнуться, но она не приняла мою улыбку. В глазах у неё плясали недовольные огоньки. Наверное, в этих тетрадях было что-то важное.

Пока я собирал упавшие вещи, девушка повернулась к трассе и еще раз коротко выругалась. Одна большая тетрадь лежала прямо посреди дороги — навстречу ехала машина. Было видно, что девушке не хватит времени, чтобы её подобрать, и тетради, можно сказать, конец. Хотя… до машины еще достаточно далеко, может, успею.

Я быстро сунул собранное хозяйке в руки и метнулся к дороге. Пара мгновений — и я выхватываю тетрадь почти из-под самых колес, еще несколько секунд — уже стою на тротуаре рядом с изумленной девушкой, протягивая ей отвратительно-желтое чудовище на дужках, из-за которого полез под машину.

— Спасибо, — я вижу в её глазах остолбенелое изумление, и оно мне приятно. — Ты всегда… вот так возмещаешь убытки?

«А она красивая», — как-то отстраненно думается мне. Густая вьющаяся грива русых волос, очень милое овальное лицо с чудесной кожей, глаза цвета орехового пряника.

— Не совсем, — я снова улыбаюсь, и на этот раз улыбка не проходит даром: в её глазах что-то смягчается. — Просто я действительно стоял, как дурак.

— И правда, — она тоже улыбается, и от этого нравится мне еще больше. — Ладно, я пойду. Спасибо еще раз за помощь.

Она разворачивается, прижимая к груди свои тетради, но тут я, вдруг повинуясь какому-то порыву, хватаю её за плечо.

— Подожди!

— Да? — она спокойно оборачивается. Только бровь удивленно поднимается.

— Э-э-э… — мне неловко её спрашивать, но она единственный человек, с кем я тут разговаривал. А вдруг? — Ты не знаешь, где я могу снять комнату, и сколько это вообще может стоить?

Она внимательно на меня смотрит, и почему-то на её лице читается откровенное подозрение.

— А почему ты спрашиваешь?

— Я только сегодня приехал в Бостон, — отвечаю честно. — Собираюсь поступать в университет. Но абсолютно никого тут не знаю и как-то не сообразил днём, что надо было заняться поисками жилья. А теперь уже поздно, и если ничего не найду прямо сейчас, то придется, наверное, идти ночевать в парк.

— Ты можешь пойти в гостиницу, — говорит она таким тоном, как будто это само собой разумеется.

— Могу, — вздыхаю. — Вот только с деньгами, мягко говоря, хреново. Их есть только на пару месяцев. И то, далеко не роскошной жизни.

— Странно… — задумчиво тянет она и закусывает нижнюю губу, будто решая для себя что-то.

— Что странно? — я в легком недоумении.

— Да всё, — тянет она. — Я тоже поступаю в этом году. И… я как раз сегодня нашла квартиру. У хозяйки, вроде, осталась одна комната.

— Правда?! — Я ужасно обрадовался такому совпадению. — А ты можешь дать мне её номер?

— Ну… — она смерила меня очень оценивающим взглядом.

Мне были понятны её сомнения: незнакомый парень, непонятно вообще, какой и откуда. А вдруг моральный урод, маньяк или еще что-нибудь?

— Я нормальный, правда, — знаю, ужасно глупо звучит, но что еще, интересно, можно сказать?

Она внимательно на меня смотрит — долго, задумчиво — и, как будто решив для себя, резко встряхивает головой, отчего её кудри подскакивают, словно живые.

— Не в моих привычках такое делать, — бормочет она, — но пошли. Познакомлю тебя с хозяйкой. Надеюсь, ты не пьешь, не куришь и не устраиваешь шумных загулов.

— Да нет, не пью и не курю, — усмехаюсь я. — Вечеринок тоже не люблю, но если ты по поводу девушек, то ничего обещать не могу. Дома-то я таким не страдал, но там и выбирать было не из чего. Хотя обещаю, больше двух в неделю водить не буду.

Она хмыкает и вдруг, перехватив тетради поудобнее, протягивает мне свободную руку.

— Эстер.

— Эрик.

Я беру у неё половину вещей, и мы идем куда-то по бостонским улицам.

— Ты вообще откуда? — спрашивает Эстер, механически поправляя волосы, упавшие на глаза.

Я рассказал ей, вкратце обрисовав ситуацию.

— М-м-м, ясно, а поступать куда будешь?

— Без понятия, — растерялся я. — Я как-то об этом даже не думал. Просто подал документы в кучу университетов, может, пройду хоть куда-то. А ты?

— Интересный подход. Я буду поступать на журналиста.

С Эстер оказалось интересно говорить, и пока мы подошли к одному из огромных многоэтажных домов, то успели обсудить кучу вопросов — от перспектив поступления куда бы то ни было, до, якобы, ужасного трафика в Бостоне и любимой музыки. Она тоже слушает рок и джаз. Ну, надо же.

Эстер толкает большую металлическую дверь, и мы оказываемся в просторном светлом холле. Он даже чистый.

— Вот, нам сюда. Тридцатый этаж.

Мы поднимаемся в огромном бесшумном лифте, выходим на площадку, и она звонит в дверь. Нам открывает женщина лет пятидесяти, удивительно ухоженная. Так что если бы Эстер по пути не успела мне рассказать, сколько ей по-настоящему лет, я никогда в жизни бы не подумал.

— Эстер? — спрашивает она, глядя на меня. — Кто это?

— Миссис Салливан, это мой друг, Эрик. Я его встретила сегодня в городе, он тоже приехал поступать и интересуется, может ли он у вас снять ту вторую комнату, которая пока свободна?

— Здравствуйте, — вежливо здороваюсь я.

Миссис Салливан меряет меня очередным внимательным взглядом (везет мне сегодня на такие взгляды, однако) и приглашает внутрь.

— Ну, входи.

Квартира оказалась очень удобной — просторная и светлая, с двумя большими комнатами и огромной кухней. А миссис Салливан очень сговорчива, и после около получасовой беседы, когда она убедилась в моей приличности и адекватности, мне уже предложили перевозить вещи.

— А это всё, — указал я на большую сумку, с которой пришел.

— Как всё? — удивилась миссис Салливан. — А одежда, книги, другие вещи?

— Тут моя одежда и лэптоп. Больше мне, вроде, ничего и не нужно.

— Ну, надо же, — усмехнулась она, — первый раз вижу молодого человека с таким маленьким багажом.

Я пожал плечами.

— Ладно, ребята, — она поднялась из кресла. — Мне уже надо идти. Эрик, я завтра вечером зайду, мы подпишем договор. Эстер, вот тебе ключи, я завтра занесу второй комплект. Располагайтесь!

Когда за ней закрылась дверь, я повернулся к Эстер.

— Спасибо тебе. Правда. Я и не рассчитывал на такую помощь, чтобы устроиться в первый же день.

— Не за что, — Эстер смотрит на меня из-под длинной челки, на её лице нечитаемое выражение. — Смотри только, чтобы я об этом не пожалела.

Думаю, она всё же об этом не пожалела, так как в последующие несколько недель мы подружились настолько, что когда пришли результаты из университетов и я с удивлением понял, что прохожу в несколько, то без колебаний выбрал журналистику в том же университете, что и Эстер. Тем более, что я и без того планировал заниматься чем-то гуманитарным. Точные науки — явно не моя стезя.

Так что мы с Эстер замечательно ужились. Она показывала мне город, музеи, какие-то милые забегаловки. Удивительно, насколько много она знает. Практически обо всем на свете, и с ней совсем не бывает скучно. Хотя её иногда заносит в какие-то жуткие интеллектуальные дебри, но тогда я просто ей об этом говорю, и она меняет тему. Эстер, кстати, типичная интеллектуалка — всё своё время она посвящает книгам, библиотекам, выставкам и прочим высокохудожественным изыскам. А вот в бытовом плане она совсем не приспособлена. Так что роль «домохозяйки» пришлось взять на себя мне. Я-то дома привык делать всю домашнюю работу — и готовить, и убирать, и работать в саду. Как я, кстати, счастлив, что тут нет сада. Оказалось, что когда это перестало быть обязанностью, то всякие мелкие повседневные дела приносят умиротворение и возможность подумать, пока руки чем-то заняты. Убираем мы, конечно, вместе — каждый у себя, но готовлю, по большей части, я один. Эстер пыталась как-то сообразить что-то на ужин, пока меня не было, но по приходу я быстро отобрал у неё сковородку, иначе она бы подпалила в лучшем случае свои чудесные волосы, а в худшем — кухню. Я так и не смог понять, что это было, хотя она утверждает, что мясо и овощи. Но результат один — готовлю у нас я, хотя мне даже нравится. Приятно, когда всё приготовленное сметают с тарелки. Только вот кормить её приходится иногда почти насильно — Эстер если уж зароется в свои книги, то её даже за уши не оттащить. Как у неё еще не село зрение от такого постоянного чтения? У меня вот лет с одиннадцати, с тех пор, как я начал серьезно и много читать, начали быстро портиться глаза. Родители моментально купили очки, но стоило мне только их увидеть, как я категорически отказался это носить. Мало того, что у мамы с папой всегда было неважно со вкусом, так и очки они мне выбрали кошмарные — круглые, а-ля Джон Леннон, и какие-то ужасно сиротские. Стоило мне представить, как я буду в них выглядеть и как меня засмеют в школе, то даже испугался. Им пришлось купить мне другую оправу, которую я сам выбрал. Но как только мне исполнилось четырнадцать, я на первые же заработанные деньги купил себе линзы и благополучно их ношу и сейчас. А очков до сих пор почему-то стесняюсь. Наверное, помню свой детский страх. А Эстер всё нипочем.

В общем, первые две недели в Бостоне я, следуя примеру Эстер, просто отдыхал, гуляя и взахлеб читая взятую в библиотеке фантастику и книги по орнитологии. Эстер, правда, пыталась внушить мне мысль о том, что фантастика и фентези — за редким исключением — не слишком достойное чтение, но я твёрдо стоял на своём, методично отказываясь от всего, что она мне предлагала. Ей ничего не оставалось, как со временем успокоиться и перестать меня донимать этим вопросом. Дело ведь не в том, что я ничего, кроме фентези, не читаю — читаю, и достаточно много, — а в том, что только эта литература вызывает во мне какие-то переживания. Я чувствую, что что-то подобное могло бы произойти и со мной, в голове рождаются образы, иногда даже смутно знакомые, как будто что-то похожее уже происходило, но я не могу вспомнить, где и когда. Иногда они вспыхивают так ярко — какое-то впечатление, звук или запах, которых я в своей жизни не видел и не ощущал, но которые были настолько естественными и близкими, что хочется верить — было! Но как только я пытаюсь ухватиться за эти образы, представить поподробнее, сохранить — они исчезают, просачиваясь, словно вода сквозь пальцы.

Как бы мне хотелось, чтобы хоть что-то из того, что я прочитал, случилось со мной на самом деле и раскрасило бы этот мир цветным. Как бы хотелось… Я знаю, что этого не будет. Правда, знаю. Знаю, что это всё — моё воображение, желание сбежать от действительности. Но эти ощущения и образы такие… живые, что хочется верить вопреки всему, вопреки логике и здравому смыслу, что что-то подобное случится и со мной. Не здесь и не сейчас, но случится, правда ведь? Это то, что я называю «ожидание чуда».

Никакая другая литература не вызывает во мне подобных чувств, кроме фентези и иногда фантастики. Читать, конечно, интересно, но там, в душе, ничего не откликается.

Я никому не рассказываю о своих мыслях и переживаниях — нечего там делать кому-то еще: это моё, личное. Но отстаивать свои вкусы буду до последнего, пусть даже у меня и нет на это аргументированной позиции. А с орнитологией… странно вообще-то вышло, на самом деле. Однажды — давно это было, не вспомню уже когда — мне приснилась удивительно красивая птица — белая сова с переливающимися янтарными глазами. Во сне она опустилась мне на руку, и я долго-долго гладил мягкие белые перья. Пальцы дрожали — я помнил, что это очень хорошая птица, что с ней связаны какие-то теплые воспоминания… Где-то неделю сон не выходил из головы, а потом как-то постепенно забылся. А через некоторое время приснился снова. Только сов на этот раз было больше, гораздо больше. Они находились в огромной круглой башне, настолько высокой, что её своды терялись в чернильной ночной темноте. И по её периметру на поднимавшихся ввысь ярусах сидели на насестах совы. Сотни разнообразных сов, взволнованно ухая, смотрели на меня блестящими глазами. Под этими немигающими взглядами мне внезапно стало страшно, я растерялся и застыл, боясь пошевелиться, а уханье становилось всё громче, нарастало, и вот одна птица тревожно забила крыльями, за ней вторая, третья… Я зажмурился от страха, но ощущение чего-то тяжелого на плече заставило повернуть голову и открыть глаза. На моем правом плече сидела давешняя знакомая — белая, без единого черного пера птица. И тут же все остальные совы успокоились, словно по волшебству. Будто, сев мне на плечи, она показала, что я свой и меня не надо бояться. Я ласково погладил её по голове, пытаясь сказать этим жестом спасибо.

Внезапно я заметил высокое стрельчатое окно без стекла — единственное во всей башне — и, подойдя к нему, увидел вдалеке лес и приветливо мерцающую оранжевым окном небольшую хижину. Остаток сна мы простояли вместе у окна, глядя вдаль, — я и сова, щекочущая скулу пушистым крылом. Вокруг нас сгустилось удивительно цельное спокойствие, а внутри меня волной зарождалось какое-то невесомо-тёплое чувство…

Проснувшись, я точно знал, что сегодня же пойду и прочитаю про сов всё, что удастся найти в интернете или библиотеке. Уже через час мне удалось выяснить, что белая красавица — это полярная сова.

Изучение иных пород и повадок заняло где-то неделю, и постепенно я так увлекся, что прочитав всё, что было доступно по совам, переключился на изучение других птиц. Так сон превратился в достаточно серьезное увлечение, но, тем не менее, совы остались моими самыми любимыми существами. Я их считаю даже своим талисманом, так что с удовольствием принимаю в подарок статуэтки, книги и другие вещи с их изображениями.

Посвятив две недели этим умиротворяющим занятиям, я с тоской понял, что надо начинать искать работу, если хочу и дальше оставаться в Бостоне. Перебрав в уме все доступные молодым людям без образования профессии, как то: курьер, официант, продавец-консультант, охранник, кассир, и прочие — я понял, что ни одна из них меня ни секунды не привлекает и не даст достаточно денег для того, чтобы платить за квартиру. Вернее, за квартиру-то может и заплачу, но питаться явно будет не на что. Пришлось идти за советом к Эстер. Она как раз сидела над каким-то толстым томом и с увлечением читала.

— Эстер?

— М-м-м? — Промычала она, не отрывая глаз от книги.

— Как думаешь, куда устроиться на работу?

Она, наконец, подняла на меня взгляд и, немного подумав, ответила:

— Ох, даже не знаю. Продавцом там, официантом…

— Не начинай! — Простонал я. — Думаешь, я об этом не задумывался? Не хочу туда — собачья работа, и платят копейки.

Внезапно она усмехнулась и посмотрела лукавым взглядом. В вечернем оранжевом свете лампы глаза казались медовыми, в них плясали веселые черти.

— Вот если бы я устраивалась, то пошла бы непременно в книжный.

— И почему я ни секунды не сомневался? — Пробурчал я.

— Эрик! Я серьезно. Это хорошая работа, несложная. Сиди себе и рассказывай людям про книги. Тем более, ты в них неплохо разбираешься. А чего не знаешь — научат. Или я расскажу. И у тебя будет масса свободного времени. Только мой тебе совет — не иди в большие книжные супермаркеты, а лучше найди небольшой магазинчик.

— Это почему еще?

— Ну, во-первых, в них уютно, во-вторых, обычно немного народу, а в-третьих — прилично платят, так как тебе придется быть и кассиром, и консультантом.

— Хмм… Ты знаешь, я подумаю.

Я действительно подумал. И с удивлением понял, что Эстер права. Конечно, до конца лета буду работать полный день, а когда начнется учеба, придется договариваться на полставки, но это ничего. Главное — найти. Я стал искать и, что удивительно, почти сразу нашел, буквально на третий день. Это была скромная, не слишком приметная лавка, достаточно близко и от центра, и от моего университета. Его владелец, мистер Фрэнклин, как раз думал искать себе помощника — он собирался открывать второй магазин в другом конце города и подыскивал себе в этом замену. Так что я пришелся очень кстати. Хотя тактика поиска, надо отметить, у меня была немудреная. Я методично заходил во все маленькие книжные лавки и спрашивал, не нужен ли им помощник. Два дня подряд мне упорно отказывали, хотя периодически и предлагали место грузчика.

Я за эти два дня посетил, наверное, не меньше сотни этих чертовых магазинчиков и совсем пал духом, когда на третий день мне попался магазин мистера Фрэнклина. Он сразу привлек моё внимание показательно неброской вывеской. Где-то вычитав мудрое наблюдение о том, что по-настоящему хорошие вещи всегда выглядят достаточно скромно, я не раз убеждался в его правоте. А потому, вздохнув, толкнул тяжелую деревянную дверь со звякающим колокольчиком и попал в не слишком большое помещение со множеством полок красного дерева. В общем, типичный книжный — я их уже столько насмотрелся, что даже тошно. Но только в этом в глаза сразу бросился мягкий удобный диванчик, стоящий у широкого окна, пара кресел и низкий столик, небольшие светильники, расставленные на полках в продуманном беспорядке, и еще масса мелочей, которые заставляли думать скорее о домашней библиотеке, чем о книжном магазине.

Я огляделся, неторопливо прошелся между полок и без особой надежды поинтересовался у хозяина по поводу помощника, когда неожиданно получил очень радостное согласие.

— Как хорошо, что вы поинтересовались, юноша! — Довольно закивал сухонький старичок. — Я как раз об этом думал, как раз!

Мы понравились друг другу и за какие-то два часа, за которые я узнал всё о его ближайших планах на расширение магазина, а также массу всяких историй о семье и близких, сошлись на том, что со следующего понедельника я приступаю к работе. Недели две-три я буду работать вместе с ним, а когда он решит, что я уже готов работать самостоятельно, отдаст магазин в моё распоряжение.

— Только, юноша, учтите, что я очень серьезно отношусь к своей работе! Этот магазин — моё детище, я тут работаю почти сорок лет. Так что бездельничать вам не дам! И как только приведу в порядок дела во второй лавке, буду часто заходить и проверять, как у вас идут дела. Вам, надеюсь, ясно?

Мне было всё ясно, тем более, мистер Фрэнклин не имел ничего против того, что где-то с середины сентября, я начну работать в полсмены. А зарплату хозяин назначил настолько приличную, что я почти летел домой в самом приподнятом настроении, думая, что жизнь, черт возьми, начинает здорово налаживаться.

* * *

Рон Уизли сидел на диване, лениво листая воскресную газету, когда в дом вошла задумчивая Гермиона.

— Ты так рано? — Удивился он. — Как там Гарри?

Гермиона развязывала пушистый коричневый шарф и ничего не отвечала.

— Не знаю, — сказала она, входя в комнату, — он не пришел.

— Это как? — Удивился Рон. — Что-то не похоже на него.

— Я знаю, — вздохнула Гермиона. — Как думаешь, у него ничего не случилось?

— Будем надеяться, — пожал плечами парень. — Думаю, там какая-то ерунда, и через пару часов он объявится.

— Да. Будем надеяться, — эхом отозвалась Гермиона.

На душе у неё было тяжело.

* * *

На следующее утро, когда Рон встал, Гермиона уже сидела на кухне, нервно крутя в руках чашку с чаем.

— Доброе утро, — зевнул её муж. — Ну что, нашелся Гарри?

— Нет, — тяжелый вздох, — не нашелся. Я с утра попробовала вызвать его через камин, он не отвечает.

— Что, заблокирован? — С Рона мигом слетела вся сонливость. Такой случай был впервые, чтобы Гарри вот так исчез, никого не предупредив.

— Нет, — лицо Гермионы было очень обеспокоенным. — Нет, камин не заблокирован, его просто нет дома. Рон, я нервничаю.

— Герми, успокойся. — Рон подошел и ласково погладил жену по голове. — Может, он с какой-то девушкой и просто потерял счет времени. В любом случае, Гарри должен быть сегодня на работе. Я зайду в Министерство, проверю. А если его не будет, то вечером отправим сову, хорошо?

— Хорошо, Рон. Только вот… мне почему-то это очень не нравится. Мне кажется, тут не всё в порядке.

— Герми, ты паникерша. Всё будет хорошо.

* * *

Вечером, когда Рон вернулся с работы, то застал Гермиону на полу в гостиной с застывшим лицом. Такое выражение на её лице он видел, наверное, впервые.

— Гермиона, что такое?! — Он бросился к ней и заключил в объятия. — В чем дело?

Она подняла на него тяжелый взгляд и безо всякого выражения проговорила:

— Его ведь не было на работе, правда?

— А… — осекся он. — Откуда ты знаешь?

— Его и дома не было. Я заходила к нему перед учебой. Дома пусто, даже постель не тронута.

— Ну и что? Он мог и не заходить домой, — возразил Рон. Внезапно его осенила догадка:

— Это ведь не всё, да?

Молчание.

— Гермиона, — он начал волноваться, — что еще?

Её лицо скривилось, словно Гермиона хотела заплакать. Она ничего не сказала, только махнула рукой в сторону окна, где сидел Фликер, их новая почтовая сова.

Ничего не понимая, Рон подошел к жердочке и увидел, что к лапе Фликера привязано письмо.

— Что это?

— Развяжи, — тем же ровным голосом сказала Гермиона, и он послушно отвязал маленький свиток.

В нем было написано: «Гарри, куда ты пропал? Мы очень волнуемся. Ответь как можно скорее. Рон и Гермиона».

— Почему ты его не отправила? — удивился Рон.

— Я отправляла, Рон, отправляла! В том-то и дело… — Гермиона нервно запустила руку в свои густые волосы. Её следующие слова прозвучали очень тихо и как будто отчаянно:

— Сова не улетает. Совсем. Как будто Гарри вообще нет…

Рон не поверил своим ушам.

— Такого просто не может быть!

Он снова привязал письмо к лапе совы и сказал:

— Доставь это Гарри Поттеру.

Сова спокойно посмотрела на Рона большими немигающими желтыми глазами и не сдвинулась с места.

Как оказалось, по поводу «здорово налаживается» — это я здорово погорячился. Не то, чтобы всё стало очень плохо, нет, но… Но.

Выйдя от мистера Фрэнклина, я, счастливый, помчался домой — поделиться радостью с Эстер. Её не было дома, и, чтобы не тратить время, занялся приготовлением чего-нибудь на ужин. Пока я, насвистывая, возился с кухонной утварью, раздался звук открываемой двери и в коридор, громко шурша пакетами, практически ввалилась Эстер. Оказалось, что пакетов она принесла какое-то невообразимое количество.

— Ты что, решила обнести все магазины города Бостона?

— Да нет, — улыбнулась она, втягивая на кухню огромный кулек с продуктами. — Родители прислали денег, и я решила закупить еды.

— А зачем нам СТОЛЬКО продуктов?! Мы это даже за месяц не съедим!

— Ничего страшного, одолеем как-нибудь. Приготовим что-то грандиозное.

— Ну да, — усмехнулся я, — как раз отметим.

— Что отметим? — не поняла Эстер.

— Ну как же, — притворно обиделся я, — моё новое рабочее место. Заодно и зачисление в университет, раз уж так совпало.

— Ты нашел работу?! — Радостно захлопала в ладоши она. — Как хорошо! Рассказывай!

Закончив готовить ужин, мы сели за стол, и под бодрый звон вилок я рассказал подруге о мистере Фрэнклине и его магазине.

— Ох, Эрик, я так рада, что ты устроился именно туда! Это же очень известный в определенных кругах магазин: там только элитная клиентура и отборный ассортимент. Я еще в нем не была, но слышала, что магазин Фрэнклина исключительно высоко ценится, о нем ходят только самые лучшие отзывы.

— Замечательно, — буркнул я. — Только вот меня одолевают сомнения, зачем, в таком случае, настолько элитному мистеру Фрэнклину такой несмышленый сотрудник, как я?

— Не знаю, — она отложила вилку в сторону и весело посмотрела на меня. — Может, он увидел в тебе потенциал? Ты ведь далеко не глупый и очень неплохо начитан.

— Конечно, только вот на голом потенциале далеко не уедешь. Кроме него ведь нужно еще много чего, чтобы работать в таком месте.

— Эрик, ну скажи, какая тебе разница? Ты получил это место, хорошую зарплату. Всему остальному так или иначе научишься. Не забивай себе голову. Со всеми проблемами будешь разбираться по мере их поступления. А теперь — доедай быстрее и пойдем гулять. А то начнешь работать — и прощай наши прогулки.

Со следующей недели я уже приступил к работе. Прочитал дома к тому времени пару десятков литературных журналов, чтобы хоть немного быть «в теме» и не ударить в грязь лицом. Оказалось, не стоило даже утруждаться. У мистера Фрэнклина имелись абсолютно свои понятия о том, что должен знать и уметь персонал.

Первую неделю я занимался сугубо бумажной работой. Учился работать с каталогами, составлять их, вести, разбираться в различных бланках, заказах и прочей ерунде. В силу своего почтенного возраста и абсолютного нежелания осваивать компьютер, мистер Фрэнклин работал по старинке — вручную. И требовал того же от меня. Мои слабые попытки намекнуть ему на то, что с компьютером дело пошло бы куда быстрее и эффективнее, разбивались о его несокрушимое: «Я так работаю вот уже сорок лет, юноша, успешно работаю и не собираюсь на старости лет осваивать ваши модные штучки!». О, господи.

Бумаги я возненавидел на второй же день. Мало того, что приходилось на память заучивать десятки параметров заполнения различных видов бланков, их еще приходилось подшивать и таскать. Адский труд, на самом деле. Приходя домой, меня хватало только на то, чтобы смыть с себя бумажную пыль и пот и повалиться в изнеможении на кровать. Даже приготовить поесть сил не было. Пришлось Эстер взять на себя роль повара. Она, правда, не унывала. Смеялась, что если бы она знала, что так получится, то не отпускала бы меня никуда. Но, тем не менее, каждый день звонила домой и под маминым дистанционным руководством готовила нехитрые блюда и салаты. Я был ей ужасно благодарен за это, правда. Живи я один, непременно загнулся бы от недоедания. А Эстер была настолько милосердна, что поднималась утром со мной, не открывая, правда, глаз, и собирала мне в магазин какой-то перекус. И когда на прощание я целовал её в щеку, то всё чаще думал о том, что бы я больше хотел — иметь такую сестру, как она, или такую девушку. Думалось плохо.

На исходе первой недели бумагомучений я уже лелеял тайную надежду на то, что мои страдания пришли к концу. Надежды, как это у них водится, не оправдались.

Все выходные я проспал беспробудным сном, так и не совершив обещанной Эстер прогулки. Зато отдал ей половину заработанных за неделю денег в качестве платы за продукты, которые она покупала. Те деньги, которые дали мне родители, я старался не трогать, на случай, если с работой что-то не заладится.

А со следующего понедельника начался новый виток бюрократического кошмара. Отчетность. Не-на-ви-жу.

Интересно, насколько надо быть ненормальным, чтобы добровольно работать в бухгалтерии? Я-то, конечно, понимал, что мне придется вести дела магазина, но составлять отчетность, в которой я понимаю еще меньше, чем, к примеру, в квантовой физике… Квантовая физика после этого кажется вполне лёгкой и доступной.

Следующие две недели прошли под девизом «финансовые отчеты и расчеты». Я это время, говоря по правде, почти не помню. Они слились для меня в сплошной поток колонок, цифр, граф, каких-то принципов, каких-то уловок и монотонного шмелиного гудения мистера Фрэнклина. На моё несчастье, у него оказался ровный, хорошо поставленный, но абсолютно невыразительный голос. Стоило мне послушать его более десяти минут, как мысли начинали путаться, взгляд стекленел, и я впадал в дрему, побороть которую было практически невозможно. Естественно, что запомнил я мало, и приходилось кучу материалов брать домой, чтобы потихоньку разбираться самому.

В конце третьей недели, в пятницу, мистер Фрэнклин устроил грандиозную проверку усвоенного материала. Он меня гонял абсолютно по всему, что рассказывал. Откровенно говоря, я ожидал, что с треском провалюсь, вследствие чего мне устроят хорошую головомойку и, в конце концов, выгонят. На удивление, обошлось. Видимо, с перепуга я вполне правильно ответил на все поставленные вопросы и почти без ошибок заполнил нужные ведомости. Должно быть, сказались недели изнурительной зубрежки. Мистеру Фрэнклину оставалось только покряхтывать, бормотать себе под нос редкие замечания и выплатить мне зарплату.

В понедельник должны были начаться мои первые пары в университете. Честно говоря, было немного страшно. Думаю, что перед такими вещами мандраж абсолютно у всех. Кроме Эстер. Она, казалось, абсолютно не переживала по поводу того, какая у неё будет группа, какие учителя, атмосфера.

— Эрик, чучело ты, ну ответь мне, какой смысл переживать о подобной ерунде? За атмосферу ему, видите ли, страшно. В любом случае, какая будет, такая будет. От нас в данном случае не зависит абсолютно ничего. А один друг у меня уже точно есть, — она провела рукой по моим вечно растрепанным волосам. — Так что и по этому поводу я не волнуюсь. По поводу учебы… тоже мне. Голова есть? Есть. Книги есть? Есть. Не пропадем!

— И откуда ты такая мудрая? — С облегчением смеялся я.

Не то, чтобы она меня полностью успокоила, но на душе стало легче. И правда, один друг есть — а при таком раскладе всё остальное нипочем.

— От родителей, — фыркала Эстер. — Что выросло, то выросло.

— А вот будешь умничать, — с притворной угрозой в голосе начал я, — окуну в фонтан.

Я подхватил её на руки и потащил к большому круглому фонтану. Она визжала и отбивалась, как самая обыкновенная девчонка, хотя Эстер обычно очень сдержана в своих эмоциях. Только смеется часто.

В результате, насквозь мокрыми оказались мы оба. Понятно, что в таком виде ни в какой транспорт нас бы не пустили, и мы, смеясь и держась за руки, прошли пешком десять кварталов до нашего дома.

Черт, а у меня ведь такое чувство, будто я знаю её много больше, чем те полтора месяца, что мы знакомы. Мне всё в ней знакомо — то, как солнце подсвечивает её волосы рыжим, как она улыбается, как смеются карие глаза, как её маленькие руки покоятся на толстых книжных томах, как она закусывает прядь волос, увлекшись чтением… Не может быть, чтобы прошло так мало времени. Как будто, я её знаю с детства, давно-давно. Такое ощущение, что мы вот так, рука об руку, уже прошли много-много всего в этой жизни.

Надеюсь, так и будет.

Нет, всё-таки хочу такую сестру. Она мне родная.

В понедельник мы оба встаем удивительно рано, в полшестого. Я немного нервно готовлю завтрак, мы молча едим и так же молча идем в университет. Взявшись за руки. Видимо, Эстер тоже умеет нервничать.

Университет оказался огромным, жизнерадостно-шумным и немного бестолковым. Но в первый день везде, наверное, так. Группа нам попалась небольшая, человек двадцать, но очень хорошая и дружелюбная. Мы быстро нашли с ребятами общий язык, особенно с одним парнем, Стивеном Эджвортом. Он сразу привлекал внимание окружающих огненно-рыжей шевелюрой, россыпью веснушек, большим улыбчивым ртом и очень высоким ростом.

Получилось так, что мы сидели рядом и быстро разговорились. Оказалось, Стивен — ирландец, но его семья переехала в Бостон еще лет двадцать назад вместе со всеми пятью братьями, включая Стивена, и сестрой. Самый, старший, правда, остался дома, не пожелав покидать родину.

— Такая большая семья… — я был слегка шокирован. — Те тяжело? Тебе, наверное, достается.

— А как же, — улыбнулся Стивен. — Без этого, увы, никуда. Только сестре попадает даже больше, всё-таки одна девочка в семье. Так что это у братьев вроде спорта — подкалывать её. Она, правда, молодец, держится. Только краснеет, как рак, чуть что.

О семье Стивен мог рассказывать часами, смеша окружающих забавными историями, которых у него было предостаточно. Особенно о старших братьях, которые тоже учились в нашем университете, только на курс или два старше. Их, видимо, знал весь университет, поскольку один из преподавателей, знакомясь со списком, простонал:

— Неужели, еще один Эджворт?!

Кажется, Эджворты в своё время здорово здесь покуролесили.

Совмещать учебу и работу было тяжело. Чтобы сохранить зарплату, пришлось согласиться работать по выходным, до шести часов. В будние дни, когда я был на парах, мистер Фрэнклин занимался магазином сам, а потом сдавал дела мне. Только пока это произошло, мне пришлось провести еще три недели, заучивая на память весь ассортимент книжных полок.

Шесть проклятых стеллажей. Огромных, до потолка. Длиннющих. Книги на них расставлены по тематике: отдельно — разные виды литератур, отдельно — справочники, отдельно — научные труды. Пришлось мало того, что заучивать по авторам и названиям, так еще и пытаться разобраться во всех литературных веяниях, и желательно, запомнить краткое содержание большинства книг. Убийство мозга.

Однажды, я не выдержал и взмолился:

— Мистер Фрэнклин, ну скажите, зачем оно мне? Я и так наперечет знаю все книги в этом магазине, зачем мне еще знать, о чем они?

Он жутко рассердился, впервые на моей памяти.

— Юноша, вы желаете быть посредственностью?! Если вы хотите стать кем-то большим, чем простой кассир, вам необходимо знать то, что вы продаете. Это, между прочим, отличительное свойство хорошего торговца! Вот скажите, юноша, к вам подойдет покупатель и спросит, к примеру: «Не могли бы вы посоветовать кого-то из постмодернистов, что-нибудь в духе Умберто Эко, Фаулза или Кортасара?» или «У вас есть латиноамериканская поэзия наподобие Сезара Вальехо?». Вы что, будете мычать и таращить на него глаза, как сейчас на меня? Ах, не можете ответить на вопрос? А такие вопросы будут и часто, поверьте моей практике. Так что извольте слушать и запоминать.

Я изволил. Слушал, читал, записывал. До полного помутнения мозга. На учебу сил не оставалось совсем. Хорошо, хоть эти вещи мне были весьма полезны в университете, они позволяли получать приличные баллы хоть за что-то.

А к концу октября случилось чудо — мистер Фрэнклин стал оставлять на меня магазин, предварительно открыв святая святых — комнату с антикварными изданиями. Оказывается, в подсобке была еще одна, тщательно занавешенная дверь, которая вела в большую комнату с несколькими стеллажами. Это была гордость мистера Фрэнклина — коллекция антикварных книг, которую он лично собирал годами. И продавал, кстати, нелегально. Так что мне строго-настрого было запрещено продавать эти книги кому-либо, кроме тех людей, кто придет с личной запиской от него. Для посторонних этой комнаты попросту не должно было существовать.

Первые несколько дней было трудно — я стеснялся, смущался, путался и забывал. Но люди были ко мне достаточно снисходительны, и к концу недели я приободрился, стал чувствовать себя уверенней. Клиентура была, и впрямь, элитная, иначе не скажешь. Женщины с безупречной внешностью, одеждой, манерами и утонченным вкусом, мужчины, больше похожие на английских лордов, чем на жителей современного мегаполиса — в очках, плащах и с изысканными тростями. Все они любили устроиться на диванах, стоящих возле окна, и листать книги или журналы в то время, как я должен был развлекать их беседой о природе, погоде и последних литературных новинках.

Боже, храни мистера Фрэнклина. И Эстер, которая внесла свой посильный вклад в моё книжное образование, ежедневно читая пространные лекции «на тему».

Сегодня, в субботу, мне предстояло провести первый полный рабочий день в магазине. Но день не задался с самого утра. А точнее, еще с ночи. Дело в том, что сегодня Хэллоуин. Терпеть не могу этот праздник еще с детства. Мало того, что он окружен глупой и никому не нужной мистикой, так еще для меня он каждый раз получается какой-то странный — в плохом смысле этого слова. Каждый год именно на Хэллоуин мне снятся очень необычные сны. Вообще-то, они снятся раз семь-восемь в год, но хэллоуинские запоминаются особенно ярко. Это не те сны, которые можно забыть сразу по пробуждению или даже дня через два. Они оставляют после себя липкое ощущения совершенной реальности происходящего — со всеми ощущениями, запахами и звуками. Они врезаются в память, словно скальпель. Я до сих пор помню каждый из них досконально. А еще после этих снов меня долгое время не покидает ощущение, что я что-то упускаю, что забыл что-то важное, но что именно — не удалось вспомнить ни разу. И это выводит из себя похлеще чего бы то ни было.

В этот раз были кошмары. Я просыпался ночью несколько раз, но стоило мне задремать, как начинался новый виток сновидений. Снилось огромное старинное кладбище, опутанное странными зеленоватыми нитями, которые шевелились, словно змеи. Снилось тёмное озеро и окружающие его серые фигуры в капюшонах, плывущие по воздуху. Снился холод, который заползал под кожу, наполняя всё внутри тоской и страхом, парализуя волю и способность соображать. Снилось, как Эстер оплетают щупальца какого-то живого и шевелящегося растения, а она задыхается и не может произнести ни слова, позвать на помощь, даже шевельнуться… И туман, густой клубящийся серый туман, поглощающий каждый из этих кошмаров. Из него выплывали какие-то невнятные обрывки слов, лица, образы, мелькающие и тут же исчезающие в серых вихрях.

Я проснулся в четыре утра, вымотанный, истощенный и напуганный, мокрый от пота и с бешено колотящимся сердцем. Так и не решился снова лечь. Сидел на кухне, пил кофе, дожидаясь рассвета, а потом ушел бродить по городу, считая часы до открытия магазина. Как же я ненавижу этот чертов праздник… Каждый раз что-то подобное, только год от года эти сны становятся всё более страшными и угрожающими.

День был уже безвозвратно испорчен. Настроение — хуже, чем кошмарное, глаза красные, под ними залегли тени, и ужасно, просто неимоверно хочется спать. Я сидел за кассой, борясь с сонливостью, бессмысленно глядя в одну точку и ни о чем не думая, когда вошел первый за день посетитель. Я с удивлением глянул на часы — надо же, я и не заметил, что просидел почти в трансе более шести часов. Циферблат показывал три часа дня. Неужели больше никого сегодня не было? Редкое явление в субботу. Хотя, вполне вероятно, что все занимаются приготовлениями к празднику.

Я перевел глаза на вошедшего мужчину, и внутри ёкнуло. Я его уже видел. Совсем недавно. Точно знаю. Но где? В магазине он первый раз при мне, в университете я его точно не встречал — иначе бы запомнил. Такие люди моментально запоминаются. Тогда где? На улице тоже вряд ли… И тут сердце камнем рухнуло куда-то в желудок. Точно. Сегодня, во сне. И не только сегодня, раньше он мне тоже снился. Не в тех, странных, а в обычных снах. Я плохо помню эти сновидения, они всегда были очень сумбурны. Но это точно он. Те же смоляные волосы до плеч, тот же носатый профиль, тонкие губы и глубокие носогубные складки. Тот же холодный безразличный взгляд, который почему-то очень ярко врезался в память. И одет он тоже в черное. Только во сне были какие-то летящие одежды, а тут элегантное черное пальто. Черт, как такое может быть? Невозможно, чтобы природа могла настолько точно воспроизвести образ, который я видел во снах. Значит, мне снился реальный человек? Но откуда?..

Мысли спутались окончательно, и я зачаровано смотрел, как он зашел, и едва удостоив меня взглядом, резким шагом прошел вглубь магазина, сразу затерявшись среди стеллажей. Раздался шорох передвигаемых книг, и тут я опомнился.

— Мистер, вам что-то подсказать?

— Нет, благодарю, — холодный неприветливый голос.

Я неслышно вздыхаю. Мне запрещено без необходимости покидать кассу, остается только сверлить взглядом книжные полки, борясь с желанием получше рассмотреть незнакомца.

— У вас есть «Трактат о травах» Дао Хэна? — раздается откуда-то слева. По звуку — возле полок с медициной.

— Нет, но…

— Так я и знал, — презрительное хмыканье. — А мне еще говорили, что это один из лучших магазинов.

Меня почему-то раздражает холодная самоуверенность этого голоса, и я резче, чем следует, отвечаю:

— Мистер, эту книгу купили две недели назад, и поскольку она не пользуется спросом, второй экземпляр мы не заказывали. Если она вам нужна, мы сделаем заказ, и её доставят в течение трех дней.

— Пожалуй, не… — начинает он, показываясь из-за полок, и почему-то осекается, увидев меня.

В его глазах вдруг что-то неуловимо меняется, он на секунду замирает, а потом в два шага преодолевает расстояние до кассы. Он настолько внимательно меня разглядывает, что мне кажется, будто его взгляд прожигает во мне дырку. Я опускаю глаза — под таким взглядом чертовски неуютно, чувствую себя не продавцом, а как раз товаром на витрине. Почему он так на меня смотрит?

— Впрочем, вы знаете, пожалуй, вам стоит оформить заказ, — в его голосе внезапно появляется изрядная доля вежливости.

— Хорошо, — я беру бланк, ручку и, собравшись духом, снова смотрю на него. — На какое имя мне оформлять?

— На имя Северуса Снейпа.

В его взгляде почему-то ожидание.

* * *

На следующее утро, настолько рано, насколько позволяли приличия, Рон и Гермиона появились в кабинете у директора Хогвартса Альбуса Дамблдора. Он их уже ждал — получив ночную сову, директор больше не ложился, проведя остаток ночи в размышлениях. По его лицу невозможно было понять, к каким он пришел выводам. Лишь глаза сосредоточенно поблескивали за стеклами очков.

Только поздоровавшись и удобно устроившись на предложенных им стульях, Рон с Гермионой заметили, что в комнате присутствует еще один человек. Он стоял возле окна, замерев черной недвижимой тенью, и никак не отреагировав на их приход. Лишь то, что он стоял к ним лицом, убедило их, что появление новых действующих лиц не прошло незамеченным.

— Здравствуйте, профессор Снейп, — поздоровалась Гермиона.

— Доброе утро, мисс Грейнджер, или, — презрительно взметнувшаяся бровь, — всё же миссис Уизли?

— Миссис Уизли, если будете так любезны, — вежливо, но холодно отозвалась Гермиона.

— А что он тут делает?! — возмущенный возглас Рона.

— Мистер Уизли, — спокойно ответил Дамблдор, — я считаю профессора Снейпа достаточно компетентным специалистом в разнообразных областях магии, который может помочь нам в этом случае. А теперь расскажите мне абсолютно всё, что происходило и что вы знаете. Все ваши мысли, соображения — всё. Любой, даже самый мимолетный и, якобы, не имеющий значения факт может оказаться крайне важным.

Красноречивый взгляд Рона, брошенный на профессора, яснее всяких слов давал понять, как он относится к присутствию Снейпа в этой комнате, и что только огромное уважение к директору заставляет его сдерживать свои комментарии. Вздохнув, он приступил к рассказу, периодически дополняемому репликами и замечаниями Гермионы.

За время всего рассказа Снейп так и не пошевелился.

— Вот, это всё, господин директор, — закончил Рон. — Только я одного не понимаю. Почему сова всё-таки не улетела?

Дамблдор сидел, откинувшись на спинку высокого кресла. Вздохнув, он переплел длинные пальцы лежавших на коленях рук и внимательно посмотрел на Рона поверх очков.

— Мистер Уизли, вы в курсе, как именно работают почтовые совы?

— Нет, — смутился Рон. — Как-то не пришлось интересоваться этим вопросом.

— А вы, мисс Гре… то есть миссис Уизли?

— Только в общих чертах, — отозвалась Гермиона.

— Думаю, для лучшего понимания ситуации мне следует рассказать вам о принципе совиной магии. — Дамблдор на мгновение прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями, и тут же продолжил. — Думаю, вы знаете, что у каждого человека, неважно мага ли или маггла, есть своя особая и неповторимая энергия. Магглы, к примеру, называют её аурой или биополем. Она остается на всём, с чем имеет дело человек — на одежде, вещах, бумагах. Даже если человек просто дотронулся до какой-либо вещи, она запомнит его след, правда, на очень недолгое время. Некоторые материалы имеют структуру, которая позволяет долго сохранять отпечаток чужой энергии. Это, например, камни. Не зря очень многие амулеты делаются из драгоценных и полудрагоценных камней — они лучше всего вбирают в себя магическую силу. Даже простые камни, из которых делаются дома или замки, в случае, если там на протяжении многих веков живут волшебные семьи, впитывают силу и магию их хозяев и приобретают какое-то подобие сознания. Это еще одна причина, по которой древние магические роды так дорожат своими замками и поместьями.

Так вот, совы. Когда сову посылают с письмом, каким образом она находит адресата, даже если никогда до этого его не видела? Она ориентируется по магическому или энергетическому следу человека. Зрение у сов изначально очень острое, причем как днем, так и ночью. Но в седьмом веке ученый Элфрик Бингенский выяснил, что совы видят еще один спектр излучения, кроме светового — магический. Никакая другая птица такой способностью не обладает. Предвосхищая ваш вопрос, мистер Уизли, однозначного ответа на то, почему именно совы, ни у кого нет. Слишком много легенд и догадок вокруг них. Совы изначально считались посланниками в мир духов, и я думаю, это достаточно символично — в тонком мире обычное зрение не то, что бесполезно — оно только мешает. Уже позже, когда совиная почта получила своё распространение, эти птицы стали символом ведьм и колдунов. Итак, когда сове называют имя человека, которому она должна доставить почту, она из общего потока энергий находит «ниточку» энергии того человека и следует по ней. Сове гораздо легче найти магов, поскольку магический след гораздо сильнее отображается в энергетическом пространстве, и, соответственно, его легче и искать, и следовать ему. При блокировке совиной почты, кстати, магический след не блокируется, поскольку это невозможно, а всего лишь маскируется. То есть, сливается с окружающей энергией. Так что сова следует за магическим следом до радиуса действия заклятия. После этого она уже не может его различить среди других энергий и возвращается ни с чем.

— А почему тогда, если человек мертв, сова всё равно улетает? По идее, человек же после смерти не может излучать какое-то поле?

Дамблдор кивнул.

— Да, мистер Уизли, очень своевременный вопрос. Тут-то мы и подбираемся к самому интересному. Как я уже говорил, личные вещи очень долго хранят энергию их хозяев. А сова, оказывается, летит не просто к источнику излучаемой энергии, а к самому сильному из них. То есть, если есть хозяин и, к примеру, его жилище, то человек, естественно, излучает более мощное поле, и сова летит к нему. Если же получатель почты мертв, то самым сильным излучателем энергии будет его дом, и сова направится туда.

— А…

— Да, я понимаю, что вы хотите спросить. Гарри. То, что сова к нему не улетела, подтверждает, к сожалению, мои худшие опасения. А именно — что любой его след, энергетический и магический, отсутствует.

— Но директор! — Вскричала Гермиона. — Этого же просто не может быть! Даже если… если… — она запнулась. — Сова ведь всё равно должна была улететь!

— Не может, — подтвердил Дамблор. — Не может, но это есть. Я попросил профессора Снейпа сегодня утром проверить квартиру Гарри. Он обнаружил одну интересную вещь. Во-первых, ни одного охранного заклинания. А вы в курсе, как Гарри относился к собственному покою и безопасности. А во-вторых… ни на одной вещи нет его отпечатка, ни на единой. Одежда, книги, метла, даже полотенца… Они все пусты и безлики, как будто только что выпущены на маггловской фабрике. Такое впечатление, что Гарри Поттера попросту не существовало. Никогда.

Тень возле окна не выдали ни звук, ни движение. Но всё же Гермиона, внимание которой было напряжено до предела, готова была поклясться, что Северус Снейп резко втянул носом воздух при этих словах.

— На какое имя мне оформлять заказ?

— На имя Северуса Снейпа.

В его взгляде почему-то ожидание. Как будто это имя должно мне о чем-то говорить. Оно говорит мне только одно — у него были очень странные родители. Как можно было назвать ребенка Северусом? Десять против одного, что ему в школе доставалось.

— Хорошо, — я специально сохраняю невозмутимый вид, хотя внутри распирает от любопытства. Небось ждал, что я буду переспрашивать. — И еще, не могли бы вы сказать ваш контактный телефон?

— Зачем? — удивленно вздернутая бровь.

Черт, ну и странная мимика у этого типа. Если у него всё лицо такое подвижное, как брови… Только ведь черта-с два разберешь. По нему невозможно прочесть ни одну эмоцию.

— Чтобы я мог с вами связаться, когда привезут книгу. Это для того, чтобы вы лишний раз не ходили.

— Хорошо, — ноль эмоций в голосе.

Он диктует мне номер, и я переспрашиваю:

— Это ваш домашний?

— Нет, это… сотовый, — последнее слово вышло с запинкой, как будто он его выуживал из недр памяти.

Какой он странный. Стоит такой, бесстрастный, с высокомерно вздернутой головой и скрещенными на груди руками, сверлит меня взглядом. А руки у него нервные. По подрагиванию длинных пальцев и проступившим венам заметно, что он или нервничает, или над чем-то напряженно думает. У него музыкальные пальцы, кстати. Пианиста. Или программиста. Или скрипача. Или гитариста. Тьфу, господи, о чем я думаю…

Я прикалываю бумажку к специальной доске с заказами.

— Я вас наберу, когда придет книга.

Он почему-то не уходит. Я только хочу спросить, может ему что-то еще нужно, как он переводит взгляд с моего лица на стол.

— Откуда у вас это?

— Что именно? — не понял я.

— Шар.

Недоуменно смотрю на шар, стоящий на столе возле кассы.

Когда я начал самостоятельно работать, то первым делом выторговал у мистера Фрэнклина две вещи — право чем-то украсить его скучный бюрократский стол и право слушать музыку на рабочем месте. Иначе бы точно свихнулся со скуки. У мистера Фрэнклина в магазине не было даже радио, так что я стал брать с собой лэптоп, и ставить музыку на минимальной громкости. Сначала старик долго на меня ворчал, но потом успокоился, предупредив только, что никакого рока и попа, «этой вашей современной гадости». Естественно, я согласился, и, приходя на работу, первым делом ставил джаз или инструментал. В общем, что-то легкое и ненавязчивое. Правда, пришлось обзавестись привычкой выключать звук при приходе клиентов, ибо вкусы у всех разные, а слушать недовольства его именитых покупателей не было никакого желания.

Только сегодня я, оказывается, забыл выключить музыку, когда пришел этот мужчина. А ведь я даже не могу вспомнить, как включал лэптоп сегодня утром… Но, видимо, этот мистер Снейп не против, раз ничего не говорит. А то по нему видно, что такой не стал бы держать язык за зубами, если бы ему хоть что-то не понравилось.

А шар… Я его купил очень давно, лет шесть или семь назад, еще в своем родном городке. А всё опять же, из-за сна. Если подумать, многие вещи в моей жизни связаны именно со снами. Гораздо больше, чем мне казалось в начале. И это пугает. Кажется, это не совсем нормально. Слишком многое просачивается из этих снов в мою жизнь. Говорят, что сны — переработка той информации, что наш мозг усваивает за день. Да, согласен, с обычными сновидениями так и есть, но эти… Они слишком самостоятельны и самодостаточны, а образы, которые там присутствуют, не могли возникнуть в моей голове из ниоткуда. Я специально интересовался этим вопросом и пришел к выводу, что мой мозг, даже с учетом того, что подсознание — необъятная и заковыристая штука, не мог, просто не мог самостоятельно сгенерировать все эти образы настолько живо и достоверно. Когда я вижу эти сны, то могу с точностью до мельчайших подробностей описать любой предмет, любую деталь интерьера, что угодно. Простые сновидения обычно сумбурны, нечетки, и уже через полчаса после пробуждения сложно вспомнить отдельные моменты. А тут я помню всё. И, несмотря на то, что эти сны разрознены, они, тем не менее, чем-то неразрывно связаны, но мне пока не удается понять, чем же именно. Некоторых людей я вижу по нескольку раз в разных снах, иногда с разрывом в пару лет, и нередко они мне чем-то смутно знакомы. Очень часто также повторяется одно место — огромный старинный замок…

Это был один из самых первых снов в Хэллоуин, еще спокойный и радостный. Была светлая лунная ночь, совсем не по-осеннему теплая. Я стою среди множества взволнованных перешептывающихся ребят, им, как и мне, лет, наверное, одиннадцать-двенадцать. Перед нами простирается гладь огромного темного озера, и я, как завороженный, не в силах оторваться и взглянуть вверх, смотрю на колышущиеся темные воды, на желтый свет и неровные силуэты отражающегося в воде здания. Наконец, решаюсь поднять глаза и потрясенный вздох комом застревает в горле. Передо мной самый прекрасный замок из всех, который я только мог себе вообразить. Огромный, каменный, с множеством башен, он закрывает собой весь горизонт. И у меня не хватает слов, чтобы описать всё его величие и монументальную красоту, я просто стою, смотрю на теплый желтый свет, льющийся изо всех окон, и сердце в груди начинает биться неровными толчками. Оно становится таким большим, что кажется, еще немного, и заполнит всю грудную клетку, и станет невозможно дышать, но это правильно, так и должно быть. Только так оно сможет вместить тот нечеловеческий восторг, то ощущение воплощенного чуда, которое я испытал, глядя на эту незыблемую красоту.

Через несколько лет, бродя по магазинам в поисках рождественских подарков друзьям, я увидел на одной из витрин большой стеклянный шар с кружащимся внутри снегом. В середине этого шара стоял замок, практически точная копия того, что мне приснился. Он был невероятно похож, с небольшими изменениями, но, в общем, точно такой, каким я его и запомнил. Естественно, я тут же купил шар и он сразу стал одним из моих любимых предметов. Я могу часами смотреть как кружатся снежные вихри вокруг замка, и думать, представлять, как я хожу по его длинным галереям, как забираюсь на самую высокую башню, и смотрю с неё на глубокое озеро и раскинувшиеся до самого горизонта леса. А на плече моем — белая полярная сова…

Но не объяснять же всё это абсолютно незнакомому человеку, ведь правда?

Поэтому я отвечаю просто:

— Купил в магазине сувениров.

Он почему-то кривит губы в скептической усмешке, а глаза остаются такими же настороженными и внимательными.

— А почему вы спрашиваете?

— Очень… милая вещь.

После того, каким тоном он произнёс «милая», мне следует увериться в собственном убожестве и полном отсутствии вкуса.

Я почему-то обижаюсь, и только хочу ответить что-то достойное, как он внезапно прощается и уходит, оставляя меня в полной растерянности смотреть, как за ним захлопывается дверь магазина.

* * *

Дверь магазина захлопывается с легким щелчком, и Северус Снейп, прислонившись к ней спиной, трет пальцами нахмурившийся лоб.

Надо же, свершилось. Он нашел его. Абсолютно случайно, ни мгновения не ожидая этой встречи, зайдя в книжную лавку по делу… Он ведь вел поиски совершенно в другом месте, совсем не в том направлении.

Снейп был не готов к этой встрече, и откровенно говоря, растерялся.

Он ведь сначала даже не заметил мальчишку. Его мало интересовал паренек, стоящий за кассой. Он пришел сюда за книгой, в единственный магазин, где по словам его ассистентки Карстон, это издание еще продавалось. Она весьма подробно описала, где именно книга должна была стоять, и Снейп сразу же прошел за ней, не тратя время на рассматривание интерьера.

Просмотрев всю полку с медицинской литературой, но так и не найдя желаемого, он чувствует лёгкое раздражение. Если её тут не окажется, то выходит, что ему пришлось потратить несколько часов на то, чтобы добраться сюда из пригорода Бостона абсолютно зря. Пустая трата времени.

— Мистер, вам что-то подсказать?

Он терпеть не может показной магазинной вежливости и услужливости. Если надо, покупатель сам спросит, а весь этот навязчивый сервис только отбивает желание что-либо приобретать.

— Нет, благодарю, — холодно цедит он, надеясь, что это отобьет желание лезть к нему дальше.

Еще раз пересмотрев полки, он всё-таки приходит к выводу, что без помощи, пожалуй, не обойтись:

— У вас есть «Трактат о травах» Дао Хэна?

— Нет, но…

— Так я и знал, — он презрительно усмехается. — А мне еще говорили, что это один из лучших магазинов.

Видимо, резкая отповедь задевает благородные чувства мальчишки за стойкой, так как в ответе слышится едва уловимое праведное негодование, тщательно замаскированное вежливостью.

— Мистер, эту книгу купили две недели назад, и поскольку она не пользуется спросом, второй экземпляр мы не заказывали. Если она вам нужна, мы сделаем заказ, и её доставят в течение трех дней.

— Пожалуй, не… — начинает Снейп, показываясь из-за полок, с намерением раздраженно отказаться и уйти, как видит, кто именно стоит за кассой, и мгновенно осекается.

Этого просто не может быть.

Прямо на него, внимательно щурясь, смотрит Гарри Поттер. Гарри Поттер, которого он, не переставая, искал целый год. Гарри Поттер, которого разыскивает весь магический мир. Гарри Поттер, который работает в книжном магазине.

На несколько секунд его охватывает ощущение полной абсурдности происходящего, и чтобы его развеять, он быстро идет к кассовой стойке.

Ощущение абсурдности никуда не девается, а только в несколько раз усиливается.

Это бесспорно он. Но… когда Снейп, наконец, подходит так близко, он видит массу, на первый взгляд незаметных отличий.

Он хорошо помнит того Поттера, за всё время он изучил его до малейших подробностей. Но этот совсем другой. Во-первых, этот Поттер не носит очков, отчего его лицо кажется взрослее, чем есть на самом деле. Поттеру было восемнадцать, когда он пропал, а этот выглядит лет на двадцать три. Но глаза такие же зеленые и дерзкие. Только у Поттера они часто выглядели, как у большого жизнерадостного щенка, а у этого — серьезные и вдумчивые. Этот Поттер носит более длинные волосы, чем были у Гарри, но что-то не меняется нигде — они точно такие же темные и лохматые. И этот несколько выше и шире в плечах. Поттер был невысоким, и тощим, как жердь — сказывалось тяжелое чуланное детство. Этому, видимо, больше повезло с домом — он был всего на полголовы ниже самого Снейпа, а широкий разворот плеч выдавал спортивную натуру. И у этого Поттера, конечно же, не было знаменитого шрама на лбу.

Парень так внимательно на него смотрит, что у Снейпа на мгновение мелькает невероятная мысль, что это действительно Гарри.

Но в зеленых глазах нет ни проблеска узнавания.

Ну уж нет, теперь Северус Снейп никуда не уйдет.

— Впрочем, вы знаете, пожалуй, вам стоит оформить заказ, — говорит он как можно вежливее.

— Хорошо, — парень берет ручку и, по всей видимости, бланк заказа. — На какое имя мне оформлять?

— На имя Северуса Снейпа.

Может хоть имя пробудит в нем какие-то воспоминания?

О том, какие именно, Снейп старается не думать.

К его разочарованию, в глазах этого Поттера ничего не меняется, и парень, наклонив голову, абсолютно спокойно заполняет бланки, что позволяет Снейпу беззастенчиво за ним наблюдать.

Переведя взгляд чуть левее, Снейп внезапно замечает лэптоп, из которого льются звуки джаза. Вот это у него уже не вяжется абсолютного ни с чем. Гарри Поттер, торгующий в книжном магазине, и слушающий Диззи Гиллеспи.

Помоги, великий Мерлин.

А рядом с лэптопом… Рядом стоит небольшой рождественский шарик, с кружащимся снегом. Внутри шарика — миниатюрная копия Хогвартса.

У Снейпа внезапно начинает болеть голова. Слишком много совпадений для одного раза.

Ах да, еще — сегодня ровно год, с того дня, как пропал Гарри Поттер.

* * *

Ровно год назад Гарри Поттер бесследно исчез из магического мира, не оставив и следа. Это событие взбудоражило всю магическую общественность, газеты не замолкали несколько месяцев. На расследование этого дела были брошены все силы — начиная с обычных аврорских отрядов, и заканчивая невыразимцами. Естественно, верные друзья Поттера тоже проводили свои отдельные поиски. Но ни авроры, ни молодая чета Уизли, ни даже Дамблдор ничего не нашли. Ни единой зацепки, ни единого следа. Поттер просто испарился.

Один только Снейп подозревал, в чем дело. Он знал, что, скорее всего, это именно его вина. Другого объяснения попросту не существовало.

Он уволился в тот же день, когда произошел разговор в кабинете Дамблдора, но у него так и не хватило духу сказать директору о своих действиях и подозрениях, он просто не смог.

Это был первый раз, когда пришлось промолчать, потому что говорить было просто стыдно. Стыдно и за себя, и за ситуацию, и за то, что пришлось бы рассказать в довесок.

Дамблдор тоже ничего не сказал по поводу его внезапного увольнения, но понял, как всегда, больше, чем нужно. Чертов прозорливый старик. Он только попросил периодически докладывать о своих поисках, и вздохнул, что трудно будет найти преподавателя по Зельям в середине учебного года.

Первым делом Снейп еще раз наведался в квартиру Поттера. Там было пусто и безлико. Вроде все вещи на месте, то есть в беспорядке разбросаны по квартире, но жилище встречало общей атмосферой больничной палаты — из неё как будто стерли все краски, оставив какую-то стерильность и нежилую затхлость. Снейп еще раз скрупулезно проверил все вещи в доме — ничего. Ни в одной из них не было ни крупицы энергии. Лишь в спальне сидела в клетке тоскливо ухающая, голодная Букля.

Он забрал сову себе. Букля узнала его, и едва он открыл клетку, взлетела ему на руку. Снейп рассеяно погладил её по голове.

— Теперь ты будешь со мной. Лети в Хогвартс, поешь и отдохни.

Сова внимательно посмотрела на него, и, благодарно ухнув, вылетела в открытое окно.

Еще раз бегло осмотрев комнаты, Снейп понял, что худшие его опасения подтверждаются. Поттер именно что испарился в буквальном смысле этого слова. В этом мире его больше не было. Это подтверждали пустые дом и вещи, странное поведение сов, отсутствие магического следа и любой, хотя бы малейшей зацепки. Такое могло произойти только в случае, если из мира стиралась любая информация о человеке, когда он переставал существовать на всех энергетических уровнях сразу.

Но этот вопрос требовал более подробного теоретического изучения. Было ли подобное в прошлом, если да, то с кем и что именно было тому причиной?

Вернувшись в Хогвартс, Снейп провел первые несколько дней в библиотеке, за изучением содержимого обширных владений мадам Пинс, параллельно укладывая вещи.

Результаты не утешали. Да, было несколько пространных теоретических работ, упоминавших такое явление, но не удалось найти ни одного похожего случая. Видимо, такое или ни с кем не случалось, или он не там ищет. Снейп был склонен верить во второй вариант.

Уложив имеющиеся у него вещи, в том числе некоторые редкие и наиболее полезные зелья и ингредиенты, Снейп перевез это всё в принадлежащий ему дом в тихой и отдаленной части магического Лондона. Дом пустовал уже много лет, с тех пор как он стал преподавать в Хогвартсе, им пользовались всего несколько раз. Но Снейп не стал тратить время на то, чтобы его обустроить и привести в порядок, а сразу же занялся дальнейшими поисками.

Ведь Поттер не мог исчезнуть просто так, кануть в небытие. Это противоречит всем известным законам мироздания. Энергия и материя не могут возникнуть из ниоткуда, и уйти в никуда. И если Поттер полностью исчез из мира магического, значит он сам, или его аналог должен был возникнуть где-то в другом месте.

И первым напрашивался именно мир магглов.

Магический мир очень тесно связан с маггловским, можно сказать, переплетен с ним. Они составляют единую цельную систему. Но энергетически и даже материально они очень отличаются. Магический мир вынужден использовать совсем другие пространственные плоскости, чем маггловский. Это сделано в первую очередь для того, чтобы оградить волшебников от обычных людей. Или наоборот. Такие места, как Косой переулок, как раз являют собой прекрасный пример своеобразного «другого измерения». Географически он находится в Лондоне, но для того, чтобы попасть туда, нужно совершить переход в магическое пространство. Для обычного человека таких мест просто не существует.

Собственно, весь магический мир существует за счет того, что напрямую подключен к энергетической системе мира. Именно оттуда черпается магия, и становятся возможны подобные пространственные лакуны. Волшебные палочки, к примеру, являются проводником энергии, своеобразным «проводом», который подключает мага к источнику силы. Именно поэтому беспалочковая магия считается крайне сложным искусством, ведь для того, чтобы отказаться от проводника, нужен особый уровень подготовки и душевной организации, маг должен сам стать «резонатором», улавливать частоты магической энергии и самостоятельно их трансформировать уже непосредственно в заклинания. Хотя зачастую использовать беспалочковую магию удается тем, кто находится в критической ситуации, или сильном душевном волнении, так как в таком состоянии мобилизируются практически все резервы организма.

Так что Северус Снейп понимал, что полное исчезновение такого потенциально сильного мага, как Поттер не могло пройти бесследно, магия должна была превратиться во что-то иное, а весь этот энергетический массив — сформироваться где-нибудь в другом месте. То, что у Поттера теперь абсолютно не улавливался магический след, как раз подтверждало теорию Снейпа о том, что он перестал существовать в той форме, в которой был. А значит — следует искать в мире магглов.

Черт бы побрал все эти законы сохранения и преобразования энергии.

За ним закрывается дверь магазина, а я остаюсь стоять в какой-то растерянности, со словами негодования, застрявшими в горле.

Этот Северус Снейп почему-то не выходит у меня из головы весь оставшийся день, и из-за этого я хожу злой, как черт. Покупателей в этот день было всего пару человек, так что всё остальное время я был предоставлен сам себе и своим раздумьям. Достаточно невеселым и сумбурным, надо признать.

Я о нем думаю постоянно. А больше всего меня сбивает с толку тот факт, что я видел его раньше, в своих снах. Я силюсь вспомнить, в каких именно, но практически ничего не выходит. Или этих снов очень мало, или они были настолько невнятными, что я ничего не запомнил. Единственное, что всплывает в голове — это то, как во сне он меня тащит за руку вниз по какой-то узкой каменной лестнице. Там холодно и темно, только время от времени на стенах попадаются горящие факелы. В их неровном свете его черты заостряются, становятся хищными и зловещими, и он настолько крепко, до боли стискивает моё запястье, что мне становится страшно. Темные лестничные пролеты тоже не внушают никакого доверия, и я пытаюсь вывернуться из его захвата, но он только еще сильнее сжимает пальцы и дергает мою руку, вынуждая следовать за ним. Я спотыкаюсь, но он не останавливается и я, потеряв равновесие, почти кубарем скатываюсь за ним по лестнице.

И сразу за этим — другой фрагмент, словно слайд-фильм: я стою напротив него, он смеряет меня тяжелым взглядом, глаза прищурены, в зрачках полыхает злость и раздражение, а губы сжаты в тонкую полоску. Я знаю, что отвечаю ему хмурым взглядом, но не говорю ни слова. Он тоже молчит, и в его молчании чувствуется угроза. Вокруг такая тишина, что я слышу, как колотится сердце, а в висках бешено стучит кровь. Он стоит очень близко, и я отчетливо вижу, в какой он находится ярости. В сощуренных глазах тускло сияет холодная сталь, по скулам ходят желваки, крылья носа трепещут, а тонкая линия губ дрожит, будто он усилием воли сдерживается, чтобы не начать орать на меня.

Когда молчание становится невыносимым, и я готов прервать его какими-то возмущенными словами, картинка вдруг становится нечеткой, размывается, и всё заволакивает ненавистным мне серым туманом.

Вот и всё, что я помню. Немного, конечно. И из этого нельзя вычленить ничего конкретного, кроме того, что мы во сне не очень-то ладили. Только почему-то я не чувствую ощущения угрозы. Кем бы он ни был в моих сновидениях, он не был мне врагом. Злость была, раздражение было, но ненависти — нет. И хотя я помню ощущение страха, когда он тащил меня по лестнице, но это — не тот страх, когда боишься за свою жизнь. Больше похоже на то, когда, к примеру, в конце года получаешь на руки ведомость с отвратительными оценками, и с ужасом ждешь того момента, когда придется показывать их родителям. Да, где-то так.

Я со вздохом подпираю голову рукой. Тот сон снился мне несколько лет назад. Откуда я вообще мог знать о существовании такого человека, чтобы с такой поразительной точностью сгенерировать его образ? Сейчас я понимаю, что человек во сне похож с этим мистером Снейпом до мельчайших деталей. Да, мой мозг мог создать определенный типаж, которому можно в той или иной степени соответствовать, но собрать, как конструктор, внешность абсолютно реального, живого человека? Или это предвидение? Тогда что за темные подземелья, освещенные факельным светом?

Да даже если и нет, если это просто случайный человек, то почему он так на меня смотрел? Будто пожирал глазами. Под его пристальным взглядом у меня, кажется, даже на загривке встали дыбом волосы. И какое ему дело до моего шара? Обычная безделица, простой сувенир. Может, конечно, ему хотелось завязать диалог, но… странный какой-то способ. И зачем ему тогда так поспешно уходить, оборвав разговор на середине?

Я не знаю. И я устал над этим думать. Одни вопросы, а ответов на них нет и не предвидится. Ну не звонить же ему, в самом деле, с вопросом «Эй, мистер, я вот тут подумал… не объясните, почему вы такой странный?». Ох, дурость какая.

Я разминаю затекшие от долгого неподвижного сидения руки, и кошусь на часы. Четверть седьмого. Ничего себе, я даже засиделся, умудрившись совершенно не заметить прошедшего времени. Мой рабочий день, оказывается, закончился пятнадцать минут назад.

Я выключаю лэптоп, кладу его в рюкзак, сверяю кассу, проверяю везде свет, оставив гореть только лампочки на витрине, ставлю магазин на сигнализацию, запираю дверь и наконец иду домой.

На душе ужасно муторно. Вокруг всё сияет праздничными гирляндами, то и дело попадаются люди в карнавальных костюмах, повсюду, где только можно, развешаны фонарики, гирлянды, пластиковые тыквы, изображения котлов, ведьм, черных котов… Как оно меня всё бесит.

Я успеваю вскочить в отходящий от остановки автобус, и через двадцать пять минут уже открываю дверь нашей с Эстер квартиры. Оттуда доносится смех, и я сначала недоуменно замираю на пороге, а потом узнаю голос Стивена.

Мы с начала учебного года очень подружились, все трое. Со Стивеном не дружить в общем-то практически невозможно. Он чрезвычайно дружелюбный, веселый и какой-то ужасно обаятельный. Рыжие, они все такие. У Стивена же абсолютно невероятный, ярко-морковный цвет волос и целая россыпь веснушек на лице. А еще я безошибочно распознал в нем бейсболиста. Стоит только посмотреть на его двухметровый широкоплечий силуэт, и огромные длинные руки, как сразу всё становится понятно. Так что немудрено, что бейсбол — его любимая тема. Он может часами его обсуждать, как и спорт в целом. Надо сказать, он отлично в нем разбирается, не то, что я. Я-то, конечно, участвовал в школьной спортивной команде, но на этом все мои спортивные достижения заканчиваются. Мне это просто неинтересно. А из Стивена, напротив, выйдет хороший спортсмен. Я видел, как он играет на нашем университетском поле, и уверен, у него есть будущее. Но зато он совершенно не интересуется теми вещами, что я или Эстер. При таком раскладе мне было удивительно, почему он выбрал именно нас в друзья, и почему так невероятно быстро прижился. Правда, с ним совсем не скучно. Он не такой образованный, как, скажем, моя подруга, но у него живой сообразительный ум, и он умеет хорошо поддержать практически любую тему разговора. А еще, что самое странное, он поразительно хорошо играет в шахматы. Честно говоря, я от него не ожидал. Шахматы требуют хорошо развитого логического мышления, и некоторой изворотливости ума, чего о Стивене на первый взгляд совершенно не скажешь — он прямой и простой, как табуретка. А вот не смотря ни на что, играет, и здорово играет. Он даже научил меня, и как-то само собой повелось, что по выходным он заходит к нам, и мы с ним играем несколько партий, а потом втроем идем куда-то гулять, если я не очень уставший. Если же у меня нет сил, то сидим дома, смотрим фильмы, или просто болтаем.

Вот и сейчас, он, видимо, пришел для того, чтобы поиграть, или, может, отметить Хеллоуин. Но я ведь задержался сегодня на работе, вот он и сидит рядом с Эстер на диване, о чем-то увлеченно ей рассказывает, бурно размахивая руками. У него вообще очень экспрессивная манера говорить и жестикулировать, но из-за этого иногда страдают окружающие, так как увлекшись, Стивен перестает замечать всё вокруг, и в запале периодически задевает руками ни в чем не повинных прохожих или однокурсников.

Они не замечают моего прихода, и я, пользуясь этим, наблюдаю за ними, пока снимаю обувь и куртку. Ох, кажется мне, что Стивен ходит сюда вовсе не за тем, чтобы играть со мной в шахматы… Я не знаю, как это объяснить, между ним и Эстер вообще ничего нет, я точно знаю, но он так на неё смотрит, что почему-то у меня нет сомнений в том, что у него к ней совершенно не дружеские чувства. Не знаю, по какой причине, но меня это раздражает. Как будто у нашей дружбы появился какой-то исключительно меркантильный мотив с его стороны. Или как будто я тут третий лишний… Ох, ну его. Я сегодня и так взвинченный, не буду еще этой ерундой себе забивать голову. Показалось.

Я вхожу в комнату.

— Привет! — радостно приветствует меня Эстер. — Ты сегодня поздновато. На работе задержали?

Я молча киваю и здороваюсь со Стивеном. Он искренне улыбается и крепко жмет мне руку. Нет, наверняка показалось. Я с облегчением возвращаю рукопожатие, и, наконец, улыбаюсь. Почему меня это так зацепило?

Я извиняюсь перед ними и иду на кухню, чтобы чего-то перекусить. Только попав домой, наконец соображаю, что здорово проголодался. Открываю холодильник, и в каком-то оцепенении смотрю на продукты. В голове ни одной мысли. Вообще ни одной, не то что о продуктах. Я даже забыл, зачем пришел.

Закрываю дверцу, опускаюсь на стоящий рядом стул, и тру пальцами виски. Что со мной сегодня? Голова вообще не работает. Она стала такой тяжелой, внутри нарастает гулкая боль. Сжимаю голову руками, и тут на кухню заглядывает Эстер. На её лице обеспокоенное выражение.

— Эрик? — она садится со мной рядом на корточки, и кладет руку на плечо. Я не реагирую. — Эрик, ты в порядке?

— Да, — отвечаю я, но выходит глухо. — Я просто устал. Или, может, простудился.

Боль становится сильнее, она давит на меня, сжимает голову тугим обручем, и я морщусь, не в силах сохранить спокойное выражение лица.

Эстер отводит челку, падающую на глаза, и с тревогой касается губами моего лба.

— Эрик, ты горячий! — восклицает она, поднимается с корточек, и в растерянности оглядывается кругом, словно не зная, что делать.

Я вижу, как большая фигура Стивена появляется в дверном проеме.

— Что случилось?

— Эрик, кажется, заболел… — да, действительно, в её голосе растерянность.

— У тебя есть лекарства?

Она качает головой.

— Давай я схожу куплю.

— Ой, точно! Спасибо тебе, — она торопливо пишет что-то на маленьком листочке бумаги, и Стивен, буквально выхватив его из её пальцев, быстро натягивает куртку, и уходит.

Я всё это время неподвижно сижу, уставившись на ножку кухонного стола. Сил двигаться нет абсолютно, я постепенно перестаю вообще что-либо соображать. Голова наливается низким звоном, глаза сухие и горячие, а плечи начинает жутко ломить.

Словно сквозь туман, я будто со стороны вижу, как Эстер поднимает меня с табуретки, за руку тянет в комнату, и укладывает на кровать.

— Только вздумай мне заболеть! — шепчет она, но я уже не различаю страха в её голосе.

Как только голова касается подушки, веки наливаются тяжестью. Они опускаются целую вечность, и за эту вечность я еще успеваю подумать почему-то только одно — если я сейчас заболею, то не смогу позвонить тому человеку, ведь я оставил его номер на работе. Какая глупость… Глупость…

* * *

Через две недели, проведенные в непрекращающемся чтении разнообразных фолиантов, Северус Снейп пришел к выводу, что самостоятельно ему не распутать этот тугой клубок теоретических изысканий, построений, теорий и предположений. Каждый автор счел своим священным долгом выдвинуть претензию на оригинальность, и создать свою новую, отличную от всех других точку зрения. Зачастую, абсолютно ничем, кроме огромного самомнения, не обоснованную. Естественно, были несколько классических трудов, но они скорее запутывали общую картину, чем проясняли её.

Пришлось идти за помощью к Дамблдору. Снейп ненавидел просить помощи, тем более, у директора, но другого выхода он не видел. Тем более, едва ли нашелся еще хоть один человек, которого можно было бы столь безбоязненно посвятить во все аспекты этой проблемы.

Альбус принял его со своим неистребимым дружелюбием:

— Северус, проходи, садись пожалуйста. Подождешь пару минут?

Он подошел к жердочке с фениксом, и дождавшись, пока Фоукс взлетит ему на плечо, шепнул ему пару слов. Снейп не смог разобрать, каких именно. Директор пару раз провел рукой по спине птицы, та кивнула, расправила крылья, словно для того, чтобы взлететь, и… растворилась в воздухе.

— Небольшое поручение, — усмехнулся Дамблдор. — Как ты, Северус? Как твои поиски?

Директор опустился в кресло, стоящее рядом со столом, и взмахом палочки призвал к себе чайный сервиз.

— Полагаю, предлагать тебе чай бессмысленно? Ты никогда его у меня не пьешь. Но я сам не отказался бы, ты уж не обессудь, — голос у директора был обманчиво серьезным, но в нем отчетливо проступала добрая насмешка.

— Конечно, Альбус, ни в чем себе не отказывайте, — Снейп позволил себе легкую усмешку, но глаза оставались такими же серьезными. — Мне нужна ваша консультация.

Дамблдор кивком предложил ему продолжить.

Снейп устремил внимательный взгляд на директора:

— Я хотел бы с вами обсудить энергетический аспект исчезновения Поттера.

— Ты ведь не продвинулся в своих поисках, не так ли?

— Нет. У меня, естественно, есть догадки, но мне нужно знать ваше мнение относительно некоторых моментов. Я попытался разобраться в том, куда именно исчез Поттер. Но… мне не хватает кое-каких теоретических знаний. К тому же, работы, которые я имел несчастье найти — чрезвычайно сумбурны и необоснованны.

Дамблдор задумчиво сделал глоток из тонкой фарфоровой чашки, которую всё это время держал в руках, и негромко сказал:

— Думаю, будет лучше, Северус, если ты расскажешь мне все свои рассуждения по этому поводу, а я поправлю тебя где нужно.

Снейп кивнул:

— Конечно.

Он на мгновение задумался, слегка склонив голову на бок, так что тонкая черная прядь упала на глаза. Надо обсудить всё с директором так, чтобы он ни в коем случае не заподозрил его причастности к исчезновению своего любимого подопечного. А это значит, что он, Снейп, ничего не знает. Вообще ничего.

Он смахнул с лица волосы, и медленно проговорил:

— В исчезновении Поттера меня беспокоит, собственно, один момент. Всё говорит о том, что он полностью исчез из магического мира. Все эти признаки — отсутствие магической ауры, какого-либо энергетического следа… Вы это всё знаете не хуже меня. Но ведь Поттер, черт возьми, после смерти Воландеморта, один из сильнейших магов современности! Это же огромный магический и энергетический массив, он не мог исчезнуть просто так. Это противоречит тем же законам Трисмегиста. Если энергия исчезает в одном месте, она так или иначе должна появиться в другом. И вот тут возникает вопрос — где? И в какой форме? Энергия, которая была у Поттера, могла трансформироваться во что-то другое, и тогда искать его нет никакого смысла. Но если предположить, что он всё-таки, исчезнув, возник в другом месте… Мне кажется, единственно приемлемый вариант — маггловский мир. Вы сами знаете, Альбус, сколько каналов связывает маггловский мир с магическим. Тем более, мне кажется, что он исчез именно в ночь с 31 октября на первое ноября. В Самхейн. Это единственная дата, когда я могу предположить то, что случилось. Это ведь невиданное по силе проклятие. Уничтожить такого мага, как Поттер, на всех уровнях сразу… Я не знаю никого, кроме, может быть, Мерлина, кто мог бы осуществить подобное просто так. Но в Самхейн… В Самхейн даже легкое проклятие может выйти из-под контроля, подпитавшись энергией, которая сочится отовсюду. Из-за того, что грани обоих миров в этот день сходятся, они буквально проникают друг в друга, и соответственно, открываются те древние энергетические потоки, которые всё остальное время запечатаны. К тому же, на этот Самхейн была Темная Луна, новолуние. Это, наверное, утроило силу проклятья. Именно поэтому мы имеем то, что имеем.

Альбус Дамблдор чрезвычайно серьезным взглядом посмотрел на Северуса Снейпа. В этом взгляде больше не было ни насмешки, ни обычной отеческой доброты. Только ум — острый и быстрый, как рассекающий плоть клинок.

— Да, Северус, ты прав. Но ты упускаешь одну вещь. А именно — то, что Гарри действительно является сильнейшим магом современности. И именно это, я полагаю, является гарантией того, что он сохранил материальную форму, имея фактически другое воплощение. Я думаю, ты прав, по поводу того, что он находится именно в маггловском мире. Произойди это в любой другой день, и была бы огромна вероятность того, что Гарри следует искать в любом другом мире — мы ведь связаны с бесчисленным множеством других измерений. Но в Самхейн действительно, наш мир и мир магглов являют собой единую связанную взаимопроникающую систему. Так что этот вариант как наиболее возможен, так и наиболее… удобен, согласись, Северус? — Дамблдор позволил себе мгновенную усмешку, и тут же продолжил. — Что касается личности Гарри Поттера и его магической силы… Тут мы имеем такое понятие, как сущность. Исчезнуть могло тело Гарри, могла магическая энергия, но не сущность. Ничто не может уничтожить сущность человека, кроме, пожалуй, дементоров. Но сущность включает, в свою очередь, несколько понятий. Помимо той же магической силы, которая, кстати, является очень важным фактором, есть еще личность и душа. Магия, так или иначе, формирует личность, а личность — душу. И мы имеем единую неразрывную цепочку элементов, которую я называю сущностью. Так вот, именно эта сущность не могла исчезнуть никоим образом. У людей, особенно не сильно развитых духовно, при потере материальной формы, то есть телесного облика, сущность зачастую возвращается на начальный уровень формирования, и ей приходится заново восстанавливать все утраченные качества. Но в случае Гарри… Его сущность, полагаю, имеет крайне стойкую структуру. Это следствие и крайне развитого уровня магии, и того, что его личность прошла такую боевую закалку, которую в жизни получают единицы. Не будь у него крайне стойкого и целостного характера, вынужден признать, что он бы сломался еще в самом начале войны.

Дамблдор прервался и вздохнул.

— Мне до сих пор жаль, что ему пришлось пройти через всё это, но, мне кажется, именно сделало его чрезвычайно цельным. Я повторюсь, но такая цельная сущность не может быть уничтожена. Хотя именно здесь возникает другая проблема. Сущность Гарри фактически оказывается изгнанной из своей привычной формы, непонятно где, в полной растерянности. Что бы ты сделал на его месте?

— Забавный вопрос, Альбус, особенно если учесть, что подобный внетелесный опыт никому из нас переживать не доводилось. Но думаю, что я бы поскорее попытался найти себе новое тело.

— Правильно. Но он не может использовать ни одно из уже существующих — ведь они все заняты какими-то другими душами. А если тела пусты, то они или немощны, или заняты какими-то другими сущностями, с которыми никому не стоит связываться, даже нам. И даже он, при всей находящейся в нем магии, не может создать новое тело из ничего — это попросту невозможно. Остается одно — вернуться в прошлое, и занять место существа, душа которого еще не определена.

— Вы имеете в виду зародыш?

— Именно. В таком случае создается временная петля, подобная той, которая получается при использовании маховика. В теперешнем времени получается человек, у которого сохраняется сущность Гарри, и который полностью соответствует уровню его развития. По законам, этот новый человек не может жить больше, чем жил Гарри. Так что у нас есть зацепка — дата рождения. Можно искать по ней.

— Но Альбус… Скажите, вы ведь до этого давно додумались?

— Да, недели полторы назад.

— Так почему вы не начали его искать сами?! — воскликнул Снейп, подавшись в раздражении вперед.

Директор, огладил бороду и, улыбнувшись, просто сказал:

— Потому что я считаю, что с этой задачей никто не справится лучше тебя.

Снейп яростно сверкнул на него прищуренными глазами:

— Тогда почему вы не поделились со мной своими соображениями?

— Ты должен был додуматься до всего сам. Понимание тех законов, по которым движется магический мир, сильно облегчит тебе поиски в дальнейшем.

— И что вы предлагаете? Начать проверять всех, родившихся, как и Поттер, 31 июля? Это же идиотизм, вы хоть понимаете, сколько таких вообще существует?!

— Много, Северус. Но именно это я тебе и предлагаю. Для начала ты можешь проверить хотя бы Англию.

Выйдя от директора, Снейп, как обычно, не почувствовал душевного облегчения, но, по крайней мере, уже точно знал, в каком направлении ему действовать дальше. Осталось только…

Он хмыкнул. Да уж, только. Интересно, а сколько вообще в Британии людей, рожденных 31 июля 1980 года? Должно быть много, очень. Даже по предварительным подсчетам, если брать навскидку численность в 56 миллионов, и… ну, скажем, годовую рождаемость в 15 человек на 1000 населения, если верить ежегодной статистике, публикуемой в британских газетах, то в день имеем рождаемость около 2300 человек. Детей мужского поле всегда рождалось больше, чем женского, а значит, примерно 1200-1300 мальчиков появилось на свет 31 июля 1980 года.

Однако.

Даже если вычеркнуть из этого списка с полдюжины человек, родившихся в магических семьях, то цифры всё равно остаются слишком внушительными. А ведь нужно будет проверить каждого. Лично. И убедиться, что ни в одном из них нет Поттера.

Мерлин, ну и задача. На это уйдет неизвестно сколько времени. Минимум пол года на одну только Британию. А если Поттера здесь нет? Если они с Альбусом в чем-то ошиблись, и искать следует совсем по другим показателям, совсем в другом месте? Тогда это всё может затянуться неизвестно на сколько… На пару лет, в лучшем случае.

Снейп вздохнул. То, что он сам, в общем-то, виноват в том, что произошло, только добавляло мрачности его настроению. А вот о том, что он может вообще не найти мальчишку даже думать не хотелось. Он будет его искать. Столько, сколько понадобится. Это ведь уже больше, чем долг. Гораздо больше. И он, черт возьми, вывернется наизнанку, но отыщет его.

Только вот если ему придется действовать в маггловском мире, то и прикрытие там нужно будет соответствующее. Снейп еще не знал, придется ли ему оставить свой дом в магической части Лондона, или он сможет без ущерба для своего времени совмещать две жизни. Зато прекрасно понимал, что придется оформить своё пребывание у магглов таким образом, чтобы ни одна проверка ничего не заподозрила. Ведь ему придется беспорядочно мотаться по стране, выпытывать, общаться с людьми… Рано или поздно это может вызвать подозрения, хоть чьи-то. И хотя Обливиэйт его еще ни разу не подводил, он всё же не желал, чтобы дело дошло до этого. А еще, он не хотел, чтобы хоть кто-то имел понятие о том, что он разыскивает Поттера. Иначе «хвоста», так или иначе, не избежать. За любые достоверные сведения о Герое Магического Мира, Министерство обещало очень хорошие деньги, а человеку, который сможет отыскать Мальчика-Который-Выжил, сулило такое баснословное вознаграждение, что магический мир буквально встал на уши. Не искал Поттера только ленивый. Конечно, имелись в виду не простые граждане, а, скажем так, верхушка. Искало Министерство, искали авроры, искали различные группировки. В общем, искали все, у кого были хоть минимальные возможности и власть. А это создавало шумиху. Это создавало конкуренцию и ненужные проблемы.

Да, теперь было понятно, что в магическом мире задержаться не придется. А это значит, что к магглам надо будет перебраться быстро и «чисто», так чтобы никто ни о чем не узнал.

Выйдя за территорию замка, Снейп аппарировал к себе домой, в магическую часть Лондона. Повесив плащ на вешалку в прихожей, он сразу же прошел в гостиную, не обращая внимание на развалы до сих пор не разобранных после переезда из Хогвартса вещей. Он подозревал, что разбирать их ему так и не доведется.

Снейп первым делом отправил несколько сов по разным адресам, а затем задумчиво остановился перед множеством запакованных коробок, в которых покоились его пожитки. Что из этого потребуется взять с собой?

С одеждой точно придется распрощаться. Снейп не любил маггловскую одежду, хотя не мог не признать, что она достаточно удобна и практична. Но, тем не менее, просто не любил и всё. Она его чем-то неуловимо раздражала. Но теперь придется к ней привыкнуть, больше ничего не остается.

Так, дальше идут его зелья. Держать нормальную лабораторию в квартире не выйдет, это однозначно. Придется обходиться малым, походным вариантом, умещавшемся в небольшом саквояже. Конечно, это не позволит изготавливать серьезные зелья, но набор повседневно необходимых вполне может обеспечить. К набору надо также взять достаточный запас уже готовых снадобий, дабы свести их неудобные приготовления в будущем к минимуму. И, естественно, не забыть про все те редкие зелья, которые оставлять в доме — верх безрассудства, не смотря на все хитроумные тайники, во множестве спрятанные по всему особняку. Это — еще два чемодана.

Затем — книги. Таскать за собой еще и целую библиотеку будет весьма обременительно, да и никому оно не нужно, а ему — и подавно. Хотя жалко будет оставлять некоторые экземпляры, но придется ограничиться максимум 15-20 самыми необходимыми изданиями. Художественную литературу придется всю оставить в доме, хотя это даже и к лучшему — будет достойный повод ознакомиться с наиболее знаковыми маггловскими писателями.

Остаются только бытовые мелочи. Основное у него всегда под рукой, остальное можно будет без каких-либо проблем докупить на месте.

Итак, дело за малым — дождаться ответных сов, и можно начинать.

Совы прилетели на следующее утро. Теперь у Снейпа на руках были все нужные маггловские документы на имя Брайана Рихарда, адрес квартиры в центре Лондона, которая теперь станет его резиденцией, а так же место профессора в Лондонском Университете, факультет естественных наук, кафедра биохимии. Несколько раз в неделю ему придется читать лекции по спецкурсам, но это небольшая уступка за успешно прикрытую биографию. В теории, никакой необходимости в этом не было, так как средства у него имелись, а занятия только будут отнимать время, которое можно было бы потратить на поиски. Но на практике, Снейп понимал, что ему придется постоянно общаться с множеством разных людей, выспрашивать у них информацию. Это повлечет за собой обязательные расспросы в его сторону. И если какому-нибудь подозрительному магглу придет в голову впоследствии проверить, а есть ли действительно такой профессор Рихард… И если вдруг окажется, что такого нет и в помине, то это означает, что приходил какой-то подозрительный тип, и выспрашивал об их ребенке. Отсюда следуют неминуемые звонки в полицию. На третьем звонке его начнут искать. А любой официальный полицейский розыск рано или поздно всплывает в Министерстве, которое отслеживает такие вещи, дабы сразу знать, кто из магов чем промышляет вне магического общества. Можно было бы, естественно, использовать Обливиэйт, но ведь на всех чары забвения не наложишь. Тем более, что это рискованно — частые использования этого заклинания также привлекают внимание Министерства. К тому же, существует такой фактор, как Вездесущие Бдительные Старушки, которые водятся абсолютно везде, и являются непременной составляющей любого дома или квартала.

Снейп написал последнее письмо, в Гринготтс, с просьбой перевести некоторую сумму в фунтах на недавно открытый счет мистера Рихарда, уменьшил свой немаленький багаж, и уже собрался было аппарировать в район Кенсингтон Гарденс, в котором и находилась его новая квартира, как вспомнил кое о чем. Досадливо тряхнув головой, он поднялся на чердак, где жили его совы. Он чуть было не забыл отпустить их.

Выпустив птиц наружу, и приказав дожидаться его в Хогвартсе, он наконец с тихим хлопком аппарировал.

Пора приниматься за дело.

Устроившись на новом месте, он в первую очередь отправился в главную мэрию, куда поступали все сведения о гражданских состояниях — рождении, смерти, браке. За некоторую, довольно внушительную, сумму, а так же благодаря чарам Доверия, Снейп получил доступ в главный архив. Попав туда, и брезгливо оглядев огромное пыльное помещение, от пола до потолка забитое мелкими ящичками с данными, он в очередной раз мысленно возблагодарил человека, придумавшего такую чертовски полезную вещь, как бюрократию. Сам он терпеть не мог бюрократизм, особенно в чванливо-важных чиновниках Министерства Магии, но признавал, что это свойство не раз ему помогало. По крайней мере, это их кропотливое документальное крохоборство фиксировало любой свершившийся факт, любое, даже самое мелкое событие. Всё, что происходило официально, было собрано, записано, и бережно сохранено. Именно это ему и было нужно.

Через несколько часов, Снейп был не слишком счастливым обладателем списка из 1246 имен о детях мужского пола, рожденных по всей Великобритании.

Теперь предстояла самая тяжелая часть работы.

Предстояло лично увидеть каждого из этих, уже давно выросших, детей. Он сам еще не знал, как именно собирается идентифицировать в них Поттера, но подозревал, что всё выяснится по ходу дела. Если они с Альбусом правы, то парень должен быть похож на Поттера, если не внешне, то по поведению или каким-то иным внутренним характеристикам. В любом случае, он был уверен, что почует Поттера, в каком бы облике тот не находился.

Если они с Альбусом правы… Если. М-да.

Только наведавшись по некоторым имеющимся адресам, он понял, какую на самом деле непосильную задачу на себя взвалил. Многие уже не жили на старом месте, поменяв кто страну, кто город, а кто дом или квартиру. Во многих домах он заставал лишь родителей, дети же находились в этот момент в колледжах, либо в университетах. Некоторых уже не было в живых.

Пришлось осторожно выспрашивать о том, кто где находится, кто куда переехал, и кто где учится, постоянно применяя либо чары Доверия, либо Обливиэйт. А потом — методично прочесывать учебные заведения, высматривая и выспрашивая. Благо, профессорское удостоверение несколько облегчало эту процедуру.

Ему понадобилось чуть меньше года, чтобы понять, что Поттера в Англии нет.

Объехав всё Соединенное Королевство вдоль и поперек, наведавшись в каждый дом, и посмотрев на каждого из списка, кроме тех, кто эмигрировал или умер, он понял, что все его усилия были зря.

Ни в одном из них не было Поттера, это точно. Он бы почувствовал.

Гарри всегда окружал ореол скрытой магической силы, энергии, который изменить или заглушить было невозможно. И неважно, в каком воплощении сейчас находится мальчишка, он бы его узнал и почувствовал. За свою жизнь Снейп привык доверять глазам в наименьшей степени, пользуясь другими органами чувств, в том числе интуицией и магическим зрением. Суть Поттера не изменилась, а значит, он нашел бы его, будь он в любом из этих тел, конечно. Но его не было, и Снейп должен был с этим смириться. Смириться с тем, что почти целый год потрачен впустую.

На самом деле, глубине души он подозревал, что не отыщет его в Англии, но ему хотелось верить, что это не так, что он ошибается, и что в следующем адресе, на который он наведается, он непременно найдет… А если не в следующем, то через один. Или два.

Теперь же следовало найти себе новую цель.

Итак, по логике вещей, если в Англию Поттеру путь заказан, то что бы его сущность выбрала в качестве нового места жительства? Чисто теоретически — абсолютно любую точку земного шара. Особенно, Европу. Сначала, конечно, напрашивалась Ирландия. Но Ирландию Снейп отверг сразу. Ибо она по всем показателям, слишком тесно связана с Великобританией. Особенно по магическим. А именно магические критерии и следует учитывать в первую очередь.

В Европе же можно найти себе страну на абсолютно любой вкус. Климат, уровень жизни, возможности… Выбирать есть из чего, определенно. Только как он, Снейп, будет справляться с языковым барьером, если уедет на поиски? Необходимости учить другие языки у него как-то не было, и что тогда, ходить повсюду с разговорником в кармане? Ну уж нет, увольте. В таком случае, какие остаются англоязычные страны? Австралия, Новая Зеландия, Канада и США. Слишком много стран, чтобы быть уверенным. Слишком много вариантов. Слишком...

Слава богу, от необходимости выбирать его избавил Дамблдор. Когда Снейп ворвался к нему в кабинет, уставший, встрепанный, и абсолютно озверевший от попыток что-либо решить, Дамблдор просто усмехнулся своей понимающей улыбкой, и предложил ему чаю. Снейп же впервые в жизни не стал отказываться. Между делом, директор словно невзначай посоветовал поехать в Соединенные Штаты Америки, как будто заранее знал, зачем пришел его бывший ученик. А может, действительно знал, ведь скрыть что-то от вездесущего директора было практически невозможно. В хрустальный шар он смотрит, что ли?

Значит, Штаты.

Вернувшись, Снейп снял с полки огромный атлас мира, который приобрел практически сразу после переезда. Чуял ведь, что тот пригодится.

Для начала он сравнил показатели площади. Всемогущий Мерлин! В Америке может поместиться примерно 40 Великобританий. Это значит, что при худшем раскладе ему придется потратить 40 лет на поиски? Да за это время точно кто-нибудь скончается — или он сам, или Поттер. Причем, первое на порядок вероятнее.

Америку Снейп, как истинный британец, не любил. Причем, опять же, как истинный британец, заочно. Хоть он там никогда не был, но на его мнение уже успели повлиять несколько встреч с чиновниками американских Магических Ведомств. Они были еще хуже, чем служащие Министерства Магии. В их поведении, манере разговаривать и держать себя постоянно проскальзывало превосходство. Превосходство положения, превосходство мощной державы. Превосходство страны, в которой магов было больше, чем во всей Европе вместе взятой. И это вызывало в нем вполне понятную неприязнь.

Снейп задумчиво водил длинным пальцем по карте. Наиболее очевидным решением было бы отправиться в Нью-Йорк — центр всего происходящего. Но наиболее очевидное — это еще не значит правильное, не так ли? Что-то внутри него протестовало против Нью-Йорка, а Снейп умел доверять предчувствиям. Черт, еще один выбор. Как же его достало постоянно продумывать все свои ходы, высчитывать, скрупулезно вычислять все действия, следуя законам магии, логики и здравого смысла! К черту всё.

Внезапно его посетила абсолютно шальная мысль. Он закрыл глаза, резко, с каким-то остервенением несколько раз крутанул атлас вокруг своей оси, и ткнул пальцем наугад.

Бостон.

* * *

В Бостон он приехал с направлением на должность лектора в Гарвардском университете. Чтение спецкурса по лекарственным растениям это, конечно, не Зелья, но Снейп получал от лекций удовольствие. Несмотря на то, что студенты в большинстве своем — пустоголовые болваны, толковых молодых людей все же было на порядок больше, чем в Хогвартсе, где адекватными мыслительными способностями могли похвастать лишь единицы.

На первое время Снейп поселился в квартире, но сразу же начал подыскивать себе дом, причем обязательно с камином. На протяжении этого года в Англии у него периодически были крайне неудобные ситуации, когда ему присылали сов с какой-либо корреспонденцией прямо посреди людной улицы или во время лекций. Тем более, несколько раз были случаи, когда его экстренно вызывал к себе Дамблдор по каким-то срочным делам, и тогда Снейпу приходилось сначала аппарировать либо в Хогсмид, либо в Косой переулок, а там уже искать камин. Это всё было крайне неудобно, к тому же, он понимал, что с некоторыми людьми, вроде того же Дамблдора, необходимо поддерживать более или менее постоянную связь, а в отсутствие камина, постоянно посылать сов из городской квартиры весьма затруднительно.

Подходящий дом нашелся только в пригороде, примерно в сорока минутах езды от центра. В меру просторный, с небольшим садом и широкими окнами. На сад Снейпу было глубоко плевать, главным был большой камин, в полный рост, а так же полностью обставленный дом. Он абсолютно не собирался тратиться на меблировку своих временных пристанищ, а вкусы хозяев этого дома его полностью устраивали — темные тона, оформление деревом и простая мебель безо всяких изысков.

* * *

Оказывается, предчувствия его действительно не обманули. Не прошло и месяца, как он наткнулся на мальчишку в книжном магазине. И весьма занимательно, что это произошло ровно через год после его исчезновения.

Всё совпадало, абсолютно всё. И внешность, и повадки, и даже ощущения туго скрученной, как пружина, энергии, исходящей от парня. Сомнений не было уже никаких, но, тем не менее, нужно было окончательное подтверждение, для острастки. Когда он был в магазине, то на бейдже у этого Поттера он заметил имя. А самый простой способ получить информацию…

В данный момент ему была необходима помощь одного человека, знакомого, который помог нелегально провести каминную сеть к новому дому. На проведение каминной сети в Америке, английскому подданному нужно было специальное разрешение, получать которое было крайне долго и накладно. Тем более, за таким камином устанавливался постоянный контроль, а Снейп абсолютно не собирался афишировать местному, впрочем, как и британскому, Министерству свою деятельность, так же как и перемещения. В этом ему помог некто Дуглас Кёрк, темная лошадка английского Министерства Магии. Никто толком не знал, кто он, чем занимается, и в каком именно отделе работает. Поговаривали, что он невыразимец, но никаких доказательств тому не было.

Снейп резко захлопнул за собой дверь, и прошел к камину в гостиной, даже не снимая мантии. Горсть дымолетного порошка, вспышка огня, и вот его голова показывается в камине Дугласа Кёрка.

— О, Северус, здравствуй, — удивленно поприветствовал его сидящий за столом мужчина.

Они завели знакомство еще в период борьбы против Воландеморта, и в процессе общения пришли к некому джентльменскому соглашению. Естественно, взаимовыгодному. Дуглас поставлял Снейпу по большей части различного рода информацию, а Северус Снейп, в свою очередь — некоторые крайне редкие и опасные составы. Общались они исключительно по делу, и всегда оставались довольны друг другом. Время само решило вопрос доверия, и у Снейпа, одного из очень и очень немногих, был доступ в святая святых — частный кабинет Кёрка. Этой чести удостаивались единицы, только самые надежные и проверенные люди.

Кёрк был, как обычно, безупречен. Он всегда тщательнейшим образом следил за своим внешним видом, выбирая только самое лучшее и дорогое. Его рубашки, мантии, обувь всегда были наивысшего качества, и носил он их с таким небрежным изяществом, присущим лишь очень немногим, что иногда затыкал за пояс даже Люциуса Малфоя. Дуглас был несколько пижон, но за аристократической небрежностью и даже некоторой вальяжностью скрывался острейший ум, и большая магическая сила. Своими несколько экстравагантными манерами и поведением он замечательно прятал от окружающих то, что являлся типичным «серым кардиналом». Кёрк умел заставлять людей плясать под его дудку. Снейпа всегда забавляло, что люди следовали за ним вполне добровольно, получая от этого удовольствие. Самая изящная форма управления.

— Дуглас, — вежливо отозвался Снейп. — Я к тебе по делу.

— А когда ты ко мне заходил просто так? — хмыкнул Кёрк.

— Пожалуй, — согласился Снейп. — Мне снова нужна информация. Скажи, у тебя остались связи в маггловских полицейских департаментах?

Кёрк удивленно на него взглянул.

— Да, но не везде.

— Мне снова нужна Америка. Бостон.

— Ты все еще торчишь там? Ума не приложу, что ты там забыл.

— Это уж моё дело. Так есть связи в Бостоне?

— Дай подумать… — Кёрк привычным жестом откинул со лба волосы. — Северус, если бы тебе нужна была Британия, никаких проблем, ты же знаешь. А Бостон… Черт, даже не знаю. Ладно, я попробую пробить, но это тебе будет очень недешево стоить. Что именно тебе нужно?

— Деньги не проблема, — сказал Снейп. — Мне нужен некто Эрик Балморэй. Вся информация, которую ты только сможешь достать.

— Хорошо, попытаюсь, — Дуглас никогда не задавал лишних вопросов, и Снейпа это полностью устраивало, — но я тебе ничего не могу обещать.

— Я знаю. Только, Дуглас… Мне придется взять с тебя магическую клятву, что всё, что ты узнаешь в связи с этим делом, будет храниться в глубокой тайне. И не приведи тебя Мерлин…

Кёрк спокойно и немного удивленно посмотрел на Северуса Снейпа. Они работали вместе уже много лет, с разнообразнейшими делами, но на его памяти такая просьба прозвучала впервые.

— Даже так? Всё настолько серьезно?

— Да.

Через два дня, поздно вечером, когда Снейп сидел в гостиной и делал какие-то пометки в лежащем на коленях ежедневнике, раздался характерный дробный стук в окно. Он отложил ежедневник, встал, и впустил в дом большую птицу, в которой он без удивления узнал личную почтовую сову Кёрка. Сделав круг по комнате, она с уханьем бросила на стол пакет, и тут же улетела, даже не оставшись напиться воды. В пакете оказалась простая канцелярская папка с приколотой к ней запиской: «Северус, не имею понятия, как ты его нашел, но это всё дурно пахнет, так и знай». Ну конечно, глупо было ожидать, что Кёрк упустить возможность сунуть свой длинный нос в это дело. Неслышно вздохнув, Снейп достал из папки пачку листков.

Полное досье на Эрика Балморэя. Ну, молодец Кёрк. Очень быстро, если учесть, что ему пришлось поднимать связи аж в Америке.

С первого листа на Снейпа смотрела небольшая фотография Поттера. Только без очков и с длинной косой челкой чуть ли не до самого подбородка. Снейп с полминуты глядел на изображение, пока понял, что именно ему дисгармонирует с воспоминаниями о Поттере.

Как и в магазине — выражение глаз. Здесь Гарри очень спокойно улыбается, открытым взглядом глядя в камеру. Он спокоен, уверен и собран, такого взгляда у прежнего Поттера Снейп не помнил. У Поттера настроение вообще постоянно менялось, как погода в Лондоне. Он всегда был на пике эмоций, они из него хлестали потоком, и для Снейпа никогда не составляло труда знать в каком он настроении. Впрочем, для любого сильного мага, коими, бесспорно, являлись и Снейп, и Дамблдор, было очень просто улавливать эмоции Поттера. Сначала это был долг войны, мальчишку надо было постоянно контролировать, для того, чтобы он не наделал глупостей, потом превратилось в привычку, своего рода рефлекс, а потом… А потом снова стало необходимостью.

Итак, Эрик Балморэй, посмотрим, что ты из себя представляешь.

Так, родной город, дата рождения… Хм, интересно, хотя и вполне предсказуемо. Молодцы они с Альбусом, всё абсолютно так, как они и предполагали. Балморэю тоже девятнадцать лет, как было бы сейчас Поттеру, а не двадцать три, как Снейпу показалось вначале. Да и дата рождения совпадает — этот также родился 31 июля. Что у нас дальше? Школа, оценки, аттестат… Это не нужно. А вот это уже занятно, — Снейп достал листок, копию диплома: награда за первое место на всеамериканском конкурсе природоведческих работ. Тема — полярные совы.

Он отложил листок в сторону. Что же это получается? Поттер, ни черта не помнящий, и выросший у магглов, пишет блестящие работы по полярным совам, и покупает себе сувениры с точной копией Хогвартса. При этом — хоть и не узнает Снейпа, но сверлит его таким внимательным взглядом, что нет сомнений — какие-то ассоциации он у него вызывает.

Так, что дальше? Родители у него также погибли, когда мальчику был год, причем именно в автокатастрофе. Снейп знал, какие именно сказки рассказывали Поттеру его маггловские родственники по поводу смерти его родителей. Занятно выходит, крайне занятно… А еще более занятно то, что Эрика тоже отдали на воспитание к дяде с тетей.

Снейп думал, что получив возможность прожить практически новую жизнь, Поттер выберет себе тот вариант, чтобы прожить её наиболее спокойно и счастливо… Тем более, он всегда мечтал о семье. Но, видимо, есть вещи, которые даже ему, при всей его силе, не подвластны. История развивается по кругу, а значит, для того, чтобы личность Поттера оставалась максимально приближенной к изначальной, его новая судьба должна быть похожа предыдущую. А значит, основные, формирующие моменты тоже будут находить свое воплощение и в этой жизни. Смерть родителей, несомненно, является одним из таких моментов.

Интересно, как сущность Поттера проявляется в этом Эрике? А магическая мощь? Неужели, она заперта в этом теле? С той колоссальной силой, которой владел Поттер, этот парень просто не может оказаться магглом, но тем не менее, он не числится ни в одной из магических школ Америки. Кёрк предусмотрел и этот вопрос, предусмотрительно выслав ему эти сведения вместе с остальными. Тогда что, стихийные выбросы? Или что-то другое?

Снейп устало потер лоб. Да, как бы это невероятно не звучало, он нашел его. И теперь настоящие проблемы только начинаются. Можно ли вернуть его обратно в волшебный мир? Сможет ли Поттер вспомнить свою настоящую, прежнюю жизнь? Помнит ли он вообще хоть что-нибудь о ней? Ведь это уже не Поттер, а совсем другой, чужой человек, проживший всю свою жизнь как маггл. У него свой характер, свои вкусы, свои взгляды на жизнь… Можно ли всё вернуть обратно? И стоит ли? И как теперь с ним говорить, как себя держать, глядя в зеленые поттеровские глазищи, и понимать, что говоришь с чужаком? И помнить о том, как было раньше…

Неважно. Уже все, черт возьми, неважно. Он сделал это, а дальше будет действовать в зависимости от обстоятельств. Завтра Эрик должен будет позвонить ему по поводу книги. А там он уже поймет, как себя дальше вести.

Я просыпаюсь с абсолютно квадратной, судя по ощущениям, головой. В теле страшная ломота и усталость, будто по мне несколько раз хорошо проехались ледовым катком. Ничего не хочется абсолютно — ни есть, ни пить, ни даже шевелиться. Чувствую себя очень вялым и сонным, поэтому прикрываю глаза, и моментально проваливаюсь в вязкую, словно липовый мед, дрему.

Из неё меня выдергивает легкое, едва заметное прикосновение ко лбу. Медленно поднимаю тяжелые веки, и вижу Эстер, склонившуюся надо мной. Она прижимает одной рукой к груди какие-то баночки и бутылочки с лекарствами, а другой трогает мой лоб на предмет температуры.

Заметив, что я открыл глаза, она радостно восклицает:

— Эрик! Ну наконец-то ты проснулся. Я уже думала, что ты проспишь еще два дня. Как ты себя чувствуешь?

— Как пыльным мешком стукнутый, — честно отвечаю я.

— Почему пыльным? — улыбается Эстер.

— Потому что простой мешок — это неинтересно.

Она фыркает, и присаживается на краешек моей кровати.

— Так, лоб у тебя холодный, но это еще ничего не значит. Температуру тебе всё равно придется померить, — она протягивает мне термометр.

Я послушно сую термометр подмышку, и спрашиваю:

— Слушай, а что со мной вообще было?

Эстер занята раскладыванием возле меня баночек с таблетками, а потому отвечает не сразу.

— Не знаю. Ты так резко свалился с болезнью… Я очень испугалась. Подумала, что ты простудился, у тебя был жар. Стивен пошел за лекарствами, а я вызвала врачей. Только вот они тоже не знали, что с тобой. Кроме жара, никаких других симптомов простуды не было. Лимфоузлы нормальные, ни кашля, ни красноты в горле, ничего. Проверили на всякий случай другие органы — тоже всё чисто. Ну, они тебе укололи что-то, жаропонижающее вроде, и уехали. Только жар не сбивался. Ничем вообще. Ты целые сутки прометался с температурой 40. А потом внезапно жар спал. В мгновение, как и не было. И ты сразу заснул. И проспал еще два дня.

— Подожди… Сегодня какой день?

— Э-э-э… Вторник. Вечер.

Черт. Я пропустил работу. Целых два дня. Мистер Фрэнклин живьем меня сожрет, когда я вернусь.

Я только открываю рот, чтобы пробормотать что-то невнятное и не совсем приличное, как Эстер улыбается и предупреждает вопрос, который я еще даже сформулировать не успел, но непременно задал бы минуты две спустя.

— Я сходила к тебе на работу, и сказала, что ты болеешь.

— Спасибо. А что сказал мистер Фрэнклин?

— Он смешной. Пробурчал что-то из разряда «с каких пор это называется болезнью», и выставил меня вон. Он, наверное, думает, что это я на тебя так плохо влияю.

— Кстати, он не совсем далек от истины, — усмехаюсь я.

Она снова фыркает, встряхивая своей пушистой гривой волос, и высыпает себе на ладонь пару таблеток из какой-то баночки.

— Так, держи. Будешь сейчас это пить.

Я подозрительно кошусь на это дело, но послушно всё выпиваю, после чего отдаю ей термометр, который показывает 36,7, и порываюсь встать.

Эстер тут же пытается удержать меня за плечо:

— Эй, ты куда собрался? Врачи сказали тебе еще минимум два дня лежать в постели.

А вот это уже перебор.

Через пару минут, после того, как я проснулся во второй раз, то с некоторым удивлением понял, что вся вялость и усталость куда-то делись без следа.

— Слушай, я нормально себя чувствую. Мне незачем валяться в кровати еще два дня.

По её лицу видно, что ей хочется что-то возразить, и пока она еще не успела ничего сообразить, добавляю с сарказмом:

— И вообще, в туалет врачи мне хоть разрешают ходить?

— Разрешают, — в тон мне отвечает подруга, и я выхожу из комнаты.

М-да. Я действительно превосходно себя чувствую, только слегка, почти незаметно гудит голова. Черт, ну почему я раздражаюсь? Умом-то я понимаю, что Эстер заботится обо мне, и хочет, как лучше. Только вот я совсем не помню, как болел. Ну вообще ничего, только то, как она меня укладывала спать эээ… три дня назад.

Словосочетание «три дня назад» неожиданно вызывает во мне какие-то смутные ассоциации. Я напрягаю память, и вспоминаю.

Мистер Северус Снейп. Книга.

Я должен буду завтра ему позвонить, и заодно принять книгу у поставщиков.

Я возвращаюсь к себе в комнату, и заявляю Эстер:

— Слушай, я правда себя превосходно чувствую. И мне завтра надо выйти на работу. Так что сегодня я еще долежу, а завтра уже…

— Эрик! — она взвивается с кровати, и с возмущением смотрит на меня. — Ты два дня пролежал без сознания, с температурой 40, и хочешь еще куда-то идти?!

— Но мистер Фрэнклин… — пытаюсь я возразить.

— Мистер Фрэнклин сказал, что ты можешь болеть столько, сколько понадобится!

Замечательная фраза. Ах, вы знаете, мне тут нужно пару неделек поболеть… Хотя по факту, крыть, конечно, нечем.

— Эстер… — пытаюсь её уговорить, но она не дает мне сказать.

— Послушай, пожалуйста. Ты не можешь быть полностью здоровым после такого. Не известно, что это было, и повторится ли снова. Так что прошу тебя, останься дома, — её интонации становятся мягче.

Она, на самом деле, права, и у меня нет никаких особенных причин рваться на работу. Я вполне могу попросить мистера Фрэнклина, чтобы он сам принял книгу, и созвонился с мистером Снейпом… но не хочу. Мне не слишком нравится этот факт, но я так рвусь на работу только потому, что пообещал позвонить этому человеку. Скорее всего, он придет за книгой в этот же день, а мне… господи, мне ужасно интересно. Не знаю чем, но он зацепил меня, и я хочу еще раз на него посмотреть. А еще, он мне ужасно кого-то напоминает. То есть конечно, я видел его во сне, но этих снов было так мало… А тут такое впечатление, что он похож на какого-то живого человека, с которым я знаком, или видел когда-то. Причем, я в упор не знаю, на кого именно. У меня нет никого на примете, кто бы даже отчасти походил на него. И сны эти, к тому же… Ну не могу я это всё спустить на тормозах. Даже если окажется, что это банальное совпадение, и я сам себе всё напридумывал, то я всё равно хочу еще раз увидеть его, чтобы удостовериться.

— Хорошо, — наконец киваю я. — Уговорила.

Эстер, ужасно довольная, наконец уходит готовить мне что-то поесть, а я падаю на кровать, чувствуя себя последним засранцем.

Мобильный телефон, на котором я выставил будильник, завибрировал у меня под подушкой ровно в 6 утра. Я выключил его, оделся, подхватил сумку, собранную еще с вечера, и бесшумно выскользнул из квартиры. Сегодня у меня только половина рабочего дня, но лучше я приду с утра, в искупление, так сказать, моих пропусков.

Эстер по случаю моей болезни, решила остаться дома и не ходить на лекции, и я ушел пораньше, пока она не проснулась. Правда, я ощущаю себя порядочной скотиной. Она наверняка на меня обидится, и будет права. Но я не могу просто так остаться дома, я просто должен пойти и разобраться во всем, хотя бы для себя. Оставшись дома, я бы грыз себя весь день вопросами из серии «а если он придет за этой чертовой книгой именно сегодня, пока я валяюсь в постели, и я его больше никогда не увижу?». Нет уж, увольте.

По-хорошему, следовало бы ей рассказать, но… Пришлось бы в добавок рассказывать много чего еще, а я не хочу. Это слишком личное. Тем более, пока я еще ни в чем толком не уверен. Я, правда, оставил ей записку, но не думаю, что это послужит достаточным оправданием.

До начала рабочего дня я завтракаю в каком-то кафе, а к девяти часам уже стою под дверью магазина. Мистер Фрэнклин уже внутри, я вижу сквозь витрину его сухощавую фигуру, снующую между полок.

Он чрезвычайно удивлен меня видеть:

— Что, юноша, выпустила тебя твоя девушка? — хмыкает он, поднимая одну бровь.

Я на секунду запнулся от удивления. Он что, думает, что?... Ох, только этого мне не хватало.

— Э-э-э, она не моя девушка… — пытаюсь внести какую-то ясность.

— Правда? — перебивает меня мистер Фрэнклин. — Ну, тогда ты дурак, пропускать такую барышню.

Ничего себе постановка вопроса. Ужасно хочется ответить фразой из анекдота: «Видите ли, сэр…», но есть у меня подозрение, что мистер Фрэнклин не поймет.

Открываю рот, чтобы ответить, но тут же снова закрываю. А смысл? Всё равно он останется при своем мнении. Пусть себе думает, что хочет.

— Не отпустила, — перевожу я тему и вздыхаю, — сбежал. Меня еще два дня собирались дома держать. В университет в любом случае не должен был идти, так что решил, что лучше приду поработаю.

Мистер Фрэнклин смотрит на меня неожиданно пронзительно и понимающе, и снова тихо хмыкает.

— Ничего, что я пришел раньше своего времени?

— Наоборот, юноша, очень даже хорошо, очень даже. У меня как раз сегодня встреча, которую я до последнего не хотел отменять. Как чувствовал, да. И работы сегодня много. Я только что закупил экспериментальную партию современной литературы. Надо всё просмотреть. Потом поищешь в своем Интернете критические статьи и рецензии на все книги. Распечатаешь, и оставишь мне. Я их завтра прочту. Отберешь на свой вкус пару-тройку книг с наилучшими рецензиями, и проглянешь их. Завтра обсудим и их, и статьи. А еще, на столе — бланки заказов. Позвонишь и всё оформишь. И будь добр, сделай отчетную ведомость за октябрь.

У меня голова пошла кругом от всех этих указаний. Я с ума тут сойду, одну только отчетную ведомость надо делать весь день! Но с мистером Фрэнклином спорить бесполезно, поэтому я только молча раздеваюсь и приступаю к работе.

Как только мистер Фрэнклин уходит, я сразу же иду звонить поставщикам «Трактата». Книгу должны будут привезти к трем часам. Отлично. Теперь самое важное — позвонить, собственно, мистеру Северусу Снейпу.

Совсем непонятно почему, я немного волнуюсь. Мне почему-то кажется, что разговор этот должен выйти необычным.

Снимаю с доски бумажку с телефоном, и набираю номер.

Гудки.

Ответа нет долго. Настолько долго, что держать дальше вызов становится неприличным. Я только собираюсь повесить трубку, как слышу сухое и короткое:

— Да.

Я как-то сразу теряюсь, и после секундной заминки произношу:

— Добрый день. Мистер Снейп? Вас беспокоят из книжного магазина. Вы заказывали у нас «Трактат о травах».

— Да. Слушаю.

— Я связался с поставщиками, они привезут его к трем часам дня. Вы можете подъехать в любое удобное для вас время, чтобы забрать книгу.

— Хорошо, спасибо, — и бросает трубку.

И это всё? Я удивленно смотрю на телефон. И я еще что-то там себе думал? Очень увлекательный разговор. Ни тебе «буду», ни когда именно. Вот и гадай, придет ли он за ней вообще, или нет.

День проходит хлопотно. Работы невпроворот, я ни черта не успеваю, а покупателей, как назло, целая прорва. Ну откуда они все на мою голову? И всем, по закону вселенского свинства, как раз надо что-то особенное, с чем за пять минут никак не разберешься.

Так я и мотаюсь весь день, пока где-то в 6 часов, поток людей внезапно не прекращается, а я настолько задерганный, что моей голове нужно около пяти минут, чтобы понять почему: магазин как раз до шести и работает.

Эх, не смотря на то, что мой рабочий день уже закончился, торчать еще мне тут до синих веников с таким количеством дел. Я ни-че-го не успел сделать. Вообще.

… А он так и не пришел. Книгу привезли еще в три, как и обещали, а его всё нет. И не будет, скорее всего. Магазин-то уже официально закрыт… А то, что я тут нахожусь, еще ничего не значит. Но, может, он всё-таки придет, но чуть позже?

Я вздыхаю и смотрю на толстенный том «Трактата», который зачем-то положил рядом с собой. Господи, каким надо быть человеком, чтобы в здравом уме такое читать? Это же страшная книга. Я специально её просмотрел, из спортивного интереса, и это сущий ужас. Мне там ничего не понятно, но это как раз в порядке вещей — тема специфическая. Однако можно было написать нормально? Язык такой, что на первом же предложении меня замутило — куча витиеватостей, и пока доберешься хотя бы до середины фразы, напрочь забываешь, что было в начале. И эта зараза еще и толстенная, помимо всего прочего. Восемьсот с чем-то страниц чистого занудствования.

Бывают же люди…

Так, нечего вымещать раздражение на ни в чем не повинной книге. Пойти бы по-хорошему, закрыть дверь, чтобы никто сюда больше не ломился. Но вот мне ужасно не хочется выкапываться из груды бумажек, которыми я как-то по ходу дела успел обложиться. Разные ведомости, книга продаж, поступлений, какие-то платежки… Да, не хочется именно и только поэтому, а не потому, что я всё еще втайне надеюсь, что не зря пришел сегодня на работу.

Внезапно небо рассекает надвое яркая вспышка молнии, и стеной начинает лить дождь. Секунду назад еще ничего не было, а теперь мне не видно даже горящей неоном вывески магазина напротив, настолько плотна пелена дождя. Странно как-то… Нет, собственно, ничего странного в том, что в ноябре идет дождь, нету. Только вот пару раз, в короткие моменты передышки между набегами клиентов, я, задумавшись, смотрел, сквозь витрину на небо, и там не было ни малейшего предвестника подобной непогоды. Да и прогноз, услышанный вчера по телевизору, говорил, что сегодня будет ясно и солнечно. Вот и верь синоптикам...

Да, теперь мне точно придется сидеть здесь до победного — пока не закончится ливень. Потому что если я сейчас выйду на улицу — процентов 90, что заболею, причем в этот раз по-настоящему. Стоит мне только промочить голову или ноги, как болезнь гарантирована. Шапки я не ношу принципиально, куртка еще по-осеннему легкая и тонкая, а зонтика у меня отродясь не было. Ну и бог с ним, с дождем. Вот если он не закончится до моего ухода, тогда и буду думать. А пока мне предстоит еще минимум два часа увлекательного клепания отчета.

... Я как раз занят суммированием какого-то охренительного количества подсчетов, когда дверь в магазин резко и очень громко хлопает. Естественно, я сбиваюсь. Черт! Теперь эту канитель придется начинать сначала, а это еще, минимум, полчаса. И это когда до окончания этого долбанного отчета оставалось минут 5 работы! Надо же было это дурацкой двери хлопать от ветра именно сейчас. Я раздраженно стряхиваю с колен бумажки с расчетами, поднимаюсь, чтобы закрыть дверь… и натыкаюсь взглядом на черное пальто. И на его хозяина.

Мистер Снейп. Пришел. Без четверти восемь. Охренеть.

— Здравствуйте, — говорю я автоматически. — Только мы уже закрыты.

— Неужели? — скептически выгибает он бровь. — Все нормальные магазины работают как раз до восьми.

— А мы до шести. У нас даже на вывеске написано, — киваю я на дверь.

— А что вы тогда здесь делаете?

— Работаю. Отчет пишу.

Я болван. Господи, какой же я болван. Сидел тут, специально, отчеты делал, которые можно было и домой забрать, ждал. А теперь ляпаю глупости одну за другой. Диалог на грани абсурда.

Он неопределенно хмыкает, и говорит:

— Что ж, в таком случае, раз я опоздал, то зайду как-нибудь в другой раз, — и, резко развернувшись, идет к выходу.

— Постойте! — внезапно восклицаю я.

Пока мы разговаривали, я был слишком удивлен его внезапным появлением, чтобы что-либо замечать, и только когда он повернулся ко мне спиной, то увидел, что он, оказывается, насквозь мокрый. С волос на такой же промокший плащ капает вода, а там, где он только что стоял, уже успела натечь лужица. У него ведь нет зонта, а при такой погоде…

Я олень.

Он останавливается, не дойдя каких-то полшага до порога, и оборачивается ко мне.

— Да?

— Раз вы уже пришли, — немного смущенно начинаю я, — и раз я всё равно тут, то можете забрать книгу. Я её оформлю завтрашним числом.

— Вот как? Спасибо, — его голос ничего не выражает, но он идет обратно, попутно ища что-то в карманах — деньги, наверное.

Я подаю ему толстенный том, а купюры, которые он положил на стойку, кладу в маленький ящичек возле кассового аппарата.

Он аккуратно берет книгу, и собирается снова, на этот раз окончательно, уходить, как я, неожиданно даже для самого себя, предлагаю.

— Может, останетесь переждать дождь?

— Может, останетесь переждать дождь?

На его лице отражается сомнение.

— Вы думаете, это целесообразно? — спокойно интересуется он. — Дождь может закончиться еще не скоро, а я не могу потратить еще часа два на то, чтобы бесцельно тут находиться.

— Ну как хотите, — бормочу я, почему-то опустив глаза, — я только предложил.

— Впрочем, — неожиданно хмыкает он, — я приму ваше предложение. Спасибо. Мне и вправду не хочется сейчас идти под дождем.

Он аккуратно снимает своё пальто и вешает на спинку стоящего у окна диванчика.

Мне всегда казалось, что мокрые люди выглядят достаточно жалко, почти как пушистые коты, если их сунуть под кран — вместо гордых мохнатых красавцев получается несчастное нечто с мокрой слипшейся шерстью.

Вот только что я убедился, что был не прав. Мистер Снейп, даже настолько промокший, что с его волос на пиджак стекают струйки воды, умудряется выглядеть как английский лорд. Хотя мокрая голова его тоже не красит — слипшиеся пряди делают и без того длинное лицо еще более вытянутым, сразу же обращая внимание на, мягко говоря, немаленький нос.

Он удивительно знакомым мне движением руки отводит волосы назад, чтобы не капало на глаза, садится на диван, открывает купленную книгу, сначала легонько проведя рукой по корешку, и спокойно погружается в чтение, не обращая на меня никакого внимания.

Эрик, ты молодец, — с досадой думаю я. Ну, добился своего. Он пришел и сидит тут, как тебе и хотелось. Тебе пятерочка. И что дальше? Узнавай, что хотел.

А что, собственно, хотел? Спросить, не виделись ли раньше? Или получить подтверждение тому, что человек в твоих снах и мистер Снейп — одно лицо? Ну так как ты его получишь? Мистер, Снейп, а вы мне часом не снились… ну так пару лет подряд. Раз в год, периодически.

Маразм.

Я иду обратно к своим бумагам, чувствуя себя дурак дураком. Когда он тут сидит, мне почему-то ужасно неловко. Появилась скованность в движениях, и я не знаю, куда деть руки и глаза. Особенно глаза.

Мне хочется его разглядывать, но я не смею. Знаю, каким-то пятым чувством, что он почувствует мой взгляд, и что я тогда скажу? Мне просто интересно? Эх, блин…

Внезапно, мне приходит в голову идея. Вот если бы я промок, как мышь из ведра, мне бы непременно хотелось чего-то горячего. А раз так…

— Мистер Снейп, вы не хотите чаю?

— Что? — вскидывает он голову.

— Э-э-э, чаю не хотите?

Он на мгновение задумывается, и потом кивает:

— Да, спасибо. Было бы очень кстати, — и снова утыкается в книгу.

Я ухожу в подсобку — крошечное помещение за кассой, оставив на всякий случай дверь открытой, чтобы можно было наблюдать за ним краем глаза. А то мало ли, в самом деле.

Моду пить чай на работе я завел еще в самом начале, когда пришел к мистеру Фрэнклину. Работы было непомерно много, а растущему организму постоянно хочется даже не есть, а ,натурально, жрать. То, что мне дает с собой Эстер, съедается обычно еще с самого утра, и остаток дня я хожу голодный, как собака. Что, понятное дело, не красит. Так что единственным выходом было пить чай — он хоть как-то заполнял пространство в желудке, плюс позволял не отрываться от дел. А то, со, скажем, бутербродом в руках, бумажки не сильно переберешь. Сам мистер Фрэнклин, кажется, питался знаниями и святым духом — за всё время я ни разу не видел, чтобы он ел хоть что-либо. Но зато чаевничать на работе ему очень понравилось, тем более, что я всегда покупаю очень хороший, исключительно лиственный. Гадость в пакетиках я, например, на дух не переношу — она мне отдает травой. Тем более, что это за чай, который заваривается около трех секунд? Правильно — бурда и химические красители. К тому же, заваривания чая для меня это практически ритуал, почти как в Японии или Китае. Он помогает занять руки, и, что характерно, мысли.

Я на секунду высовываюсь обратно:

— Вам черный или зеленый?

— А есть выбор? — немного удивленно спрашивает он. — Черный, пожалуйста.

— Угу.

Когда я выношу из подсобки поднос с небольшим заварочным чайником и чашкой, мистер Снейп смотрит на меня… пожалуй, даже с интересом.

Он делает небольшой глоток, и во взгляде появляется что-то похожее на уважение.

— Должен признать, что вы потчуете клиентов очень неплохими чаями.

— Мы клиентов вообще ничем не потчуем, — вдруг вырывается у меня.

М-да. Мог бы и промолчать.

— Неужели? Чем же я удостоился чести? — насмешливо спрашивает он.

— Вы промокли, можете простудиться…

— А, ну тогда конечно, — сарказм в его голосе настолько явственен, что мне впору провалиться сквозь землю, но я не даю смущению себя одолеть.

— А вы, что, всё время ходили под дождем без зонта?

Ну да, он ответит сейчас, что это не моё дело, и будет прав. Но он не похож на человека, который будет бродить под дождем столько времени, что его можно хоть выжимать.

— Я отдал его своей помощнице.

— А… как же, вы, начальник, и мокнете, а помощница…

— Она женщина.

И всё. Туше. И главное, ничего не возразишь — это сказано таким тоном, что понятно, иначе он бы не поступил. Джентльмен, блин.

И тут до меня доходит то, что уже битые десять минут стучится мне в мозг. Он англичанин.

Акцент.

У него типичный британский акцент и манера речи, присущая только старым закрытым английским школам.

Мне как-то становится легче. Тогда он более вяжется с окружающей картиной мира. Британия для меня всё равно, что параллельная вселенная — очень похоже, но крайне далеко и совершенно недоступно. А если предположить, что он почти из другого мира… Да, глупо, но мне так на порядок легче его воспринимать. Как будто его теперь можно мерить другой меркой.

Я понимаю, что вот так стоять и пялиться некрасиво, но не знаю, что еще ему можно сказать, не выдав при этом своей глупости, которую сейчас ощущаю очень остро. Я и так сегодня не на высоте. Поэтому, просто разворачиваюсь и иду обратно к своим бумажкам. Отчет все-таки надо закончить, пожалуй.

Тут мне в спину доносится:

— Вы ведь сами выбирали этот чай?

Я разворачиваюсь всем корпусом, и недоуменно смотрю на него.

— Да, я. А откуда?..

— Я видел, как вы его заваривали. Так заваривают чай люди, для которых это уже давно привычное занятие.

Он что, наблюдал за мной?

— Но ведь заваривание и выбор сорта в общем-то между собой никак не связаны…

— Вы правы, — перебивает он меня, — но я просто предположил.

Я стою и смотрю на него. А что мне сказать? К чему это вообще?

Он снова берет чашку в руки, делает глоток, и поднимает на меня взгляд, выражение которого я не совсем понимаю:

— В таком случае, вынужден отметить, что у вас есть вкус.

— Спасибо, — немного ошарашено отвечаю я.

Уж больно это неожиданно. Он что, только что сделал мне комплимент?

— Просто я несколько удивлен, — продолжает тем временем этот странный человек, — сколько я ни знаком с молодежью, крайне редко встречаются экземпляры, способные оценить хороший чай, а тем более, — кивок в сторону моего лэптопа, который я в очередной раз забыл выключить, — хорошую музыку.

Я сегодня был настроен на долгую и упорную работу, а посему поставил большую джазовую подборку, которую составлял по треку. Лично. Своими руками.

Там всё, на мой взгляд, лучшее — квинтэссенция джаза, великие музыканты. Джон Колтрейн и Майлз Дэвис, Бенни Гудмэн, Лестер Янг, блестящий тенор-саксофон Коулман Хокинс и его квартет, бессмертные Луис Армстронг с Эллой Фитцджеральд, квартет Дейва Брубека, виртуозный Чарли Паркер, великолепная Кармен МакРей, оркестр Каунта Бэйси с неподражаемым Джимми Рашингом…

Гении в своем роде. Лучшие из лучших. Вечные.

Ему нравится моя музыка?

У меня на языке вертится столько вопросов, но я умудряюсь задать, наверное, самый бесполезный из них:

— А вы много общаетесь с молодежью?

На «экземпляры» я решаю не реагировать.

— Да, я преподаю в университете, и, к сожалению, имею несчастье общаться с нею практически каждый день.

— Что, неужели всё так плохо? — улыбаюсь я.

— По большей части да, — вздыхает мистер Снейп, — молодые люди сейчас на удивление безвкусны. Предпочитают всякую яркую мишуру настоящим вещам. Поэтому мне тем более удивительно видеть юношу ваших лет, предпочитающего джаз и действительно хороший черный чай. Джаз, всё-таки, более… зрелая музыка. Вам же, лет, наверное, двадцать?

— Девятнадцать, — уточняю.

— Вот, — он кивает в подтверждение своих слов. — Как вы вообще пришли к этой музыке?

Да, Эрик, как ты вообще пришел к такой жизни?

— Даже не знаю, — я на мгновение замолкаю, пытаясь понять, как поточнее сформулировать то, что до этого жило во мне только в качестве смутных осознаний. Удивительно, почему никто до него у меня об этом не спрашивал? — Я вообще много чего слушал, но джаз… наверное, дело в том, что он живой. Из всего, что я слышал, джаз и рок — самые живые.

Мистер Снейп молча кивает, показывая, что внимательно слушает, и я продолжаю свою мысль:

— Всё, что крутят сейчас — по большей части искусственная музыка, надуманная. Она происходит исключительно от ума, и в ней нет искренности, она идет от мозга, а не от души. А джаз звучит как будто изнутри. Он живой, переливающийся. Это сплошные эмоции, веселые или грустные, но всегда настоящие. А еще джаз… немного насмешливый что ли. И это ужасно притягивает. А рок, он тоже настоящий, но по-другому. Рок — это музыка действия, музыка энергии и протеста. Это душевные метания, попытки перемен, путешествия… Музыка-поиск, в общем.

— А классика вас не привлекает?

— Не то, чтобы. Просто я до неё, наверное, еще не дорос. Она для меня пока слишком сложная и академичная. А еще в ней много пафоса. Так что воспринимается пока что с трудом.

Он ставит чашку на стол, переплетает на книге пальцы рук, и смотрит на меня чуть удивленно, но вроде с одобрением:

— Вы чуть позже поймете, что академичность и пафос это не так уж и плохо. Зато в ней есть гармония. Подчас абсолютно удивительная.

Я пожимаю плечами, дескать, оно-то конечно да, но мне сейчас сказать по этому поводу нечего.

— А вообще, для юноши ваших лет, у вас достаточно незаурядные суждения. Что не может не радовать. Хотя это, к сожалению, все же редкость.

— Спасибо. Только зря вы так, любителей джаза среди молодежи может и немного, но всё-таки есть.

Он улыбается, и я почему-то только сейчас замечаю, какие у него на самом деле тонкие губы.

— В таком случае, надежда еще есть.

Я усмехаюсь, и тут меня, наконец, посещает мысль о том, что если я вот прямо сейчас не закончу отчет, то и заночевать мне придется прямо на работе.

— Мистер Снейп, мне э-э-э, надо закончить одну работу. Я пока пойду, — киваю в сторону кассы, — вы зовите, если что.

— Хорошо, конечно. Я вас отвлекаю от дел, — констатирует он. — Стали бы вы иначе находиться на работе через два часа после закрытия. Не буду мешать.

Следующие пол часа проходят в спокойном молчании. Мистер Снейп читает, я пишу отчет, но в этот раз он упорно не хочет у меня сходиться. Я не знаю, в чем дело, в прошлый раз всё было нормально, а сейчас я уже в третий раз пересматриваю свои подсчеты, безрезультатно пытаясь найти ошибку. Да что же это такое?

Я уже совсем было собрался плюнуть на всё и идти домой — голова и без того пухнет, — как слышу негромкое:

— Эрик?

Поднимаю голову от бумаг, и вижу, что мистер Снейп уже поднялся с дивана, и отряхивает свой плащ.

— Дождь уже закончился, мне надо идти. Благодарю вас за чай.

Черт, черт! Он сейчас уйдет, и я так и не узнаю, выбрал ли мой мозг для этих снов случайно увиденное в толпе лицо, или всё же?...

— Мистер Снейп! — мой возглас настигает его практически у самой двери.

— Да?

— Мы с вами никогда раньше не встречались?

В его глазах появляется странное выражение, и он, почему-то немного севшим голосом, отвечает:

— Нет, никогда. Я бы вас запомнил.

И быстро выходит.

А дождь и вправду закончился. И на небе больше ни облачка, словно и не было того дождя.

Я закрываю дверь, и в абсолютно смешанных чувствах возвращаюсь к столику, чтобы забрать чашку с чайником, когда вижу, что между коричневых диванных подушек что-то поблескивает. Запускаю туда руку, и достаю маленький резной флакончик. Флакон светло-зеленый, тонкий, удивительной работы, с путаницей изящных резных линий на поверхности, а внутри него плещется какая-то жидкость. Интересно, что там? Уж больно красивая штука.

Мне хочется открыть его, и понюхать содержимое, но горлышко запечатано сургучом, и я не решаюсь его трогать.

Видимо, флакон выпал из кармана мистера Снейпа, пока он тут сидел. Красивая вещь, и, по всей видимости, дорогая. Надо будет его вернуть, благо у меня остался номер телефона.

Я позвоню ему завтра.

А еще у меня начинает снова немилосердно болеть голова.

Добраться домой мне удается, слава богу, без происшествий, невзирая на дикую головную боль. Наверное, Эстер действительно была права и мне не стоило идти работать, но я не жалею — теперь появилась масса пищи для размышлений. И все они крутятся вокруг мистера Снейпа. Но крутятся вяло — их перекрывает ноющая боль, вгрызающаяся в виски.

По пути я покупаю для Эстер цветы. Я всё-таки чувствую себя перед ней виноватым. Хотя, надо признать, меня несколько обидело то, что за весь день она ни разу не позвонила.

Я ожидал криков, возмущений, заявлений из серии «я с тобой больше не разговариваю», но она поступила умнее. Она просто меня игнорирует. Правда, когда я в девять вечера не пришел домой, можно было всё-таки набрать. А вдруг я лежу где-то на улице, с приступом? Или ей всё равно?

Видимо, действительно всё равно, так как дома меня встречает тишина. Никого. Ни Эстер, ни Стивена, ни каких-либо следов того, что они вообще сюда заходили. Гуляют, небось, где-то вместе… Всё правильно, Эрик, всё правильно. Только это не мешает копошиться в душе детской, иррациональной обиде.

Я ставлю цветы в комнату Эстер, преодолев желание громко бахнуть керамическим горшком об стол. Я не люблю обычные букеты. Когда я вижу вянущие цветы, мне почему-то всегда становится жутко — они напоминают увядающие могильные венки. Как бы красивы не были цветы в первые свои дни, время всегда берет свое. Растения в горшках можно пересадить и на следующий год они снова зацветут. Срезанные же цветы вянут уже безвозвратно. А хранить в доме цветочное кладбище — безмолвный памятник тленности сущего… Нет уж, увольте. У меня при одной только мысли о кладбищах начинает пробирать дрожь, холодеют пальцы и скручивает внезапным страхом живот. Как я однажды вычитал, «животный страх организма, который внезапно осознает свою смертность». Что-то вроде. Так что я купил красивый керамический горшок с большим розовым кустом. Надеюсь, Эстер понравится. Не знаю, правда, любит ли она розы.

А теперь — спать. Даже есть не буду, не хочется. Зато хочется принять таблетку от головной боли, и посидеть подумать, разобраться во всем. Потому что — слишком знакомым мне кажется мистер Снейп. Я откуда-то знаю все его жесты — то, как он сидит, закинув ногу на ногу, как читает, слегка склонив голову влево, и задумчиво проводит длинным пальцем по странице, как он держит тремя пальцами чашку, как поправляет волосы… Я видел все его движения, видел не раз — у меня каждый раз странно ёкало внутри, когда я смотрел, как он двигается. Я никогда до этого его не видел, но, тем не менее… Что же это такое?

Я бы вас запомнил…

А я его почему-то помню. Вернее нет, не так. Я его совершенно не помню, но при этом знаю. А он меня нет. Но ведь не может же такого быть, правда? Значит, что-то я упускаю. Только вот что именно?

Нет, всё к черту. Таблеток «от головы» дома не находится, а значит, ничего другого не остается, как лечь спать. Иначе я завтра не встану. А ведь завтра уже придется идти на пары, я и так три дня волынил.

Я откидываюсь на кровать, прямо поверх одеяла, даже не раздеваясь. Бездумно гляжу в потолок, цепляясь за вяло плавающие в голове обрывки мыслей, и сам не замечаю как засыпаю.

Наверное, дело в сегодняшнем дне и в моих размышлениях. Или во Фрейде — дядюшка Зигги точно бы порадовался, — но мне снится… Ох, что мне снится.

Мне снится камин. Большой камин, в человеческий рост. В нем ярко горит огонь, на полке стоят несколько крупных бутылок, массивный медный канделябр и пара безделиц. Но я смотрю не на них.

Перед камином, спиной ко мне, стоит человек. В неровном пляшущем свете его фигура выглядит фантасмагорической — закутанное в черные одежды тело кажется непропорционально худым и длинным. Я не знаю, кто это, не вижу лица, но знаю, что этот человек очень важен мне, настолько важен, что при мысли о том, что его по каким-то причинам не будет в моей жизни, начинает тяжело и больно ныть сердце.

Я стою примерно в пяти-семи шагах, но буквально чувствую исходящую от него злость и режущую, острую, словно бритва, обиду. И понимаю — от того, как я сейчас себя поведу, зависит всё. Всё, что с таким трудом строилось в наших с ним отношениях, какими бы они не были. От одного моего действия. Только одного — второго мне уже не будет позволено.

Я делаю шаг навстречу. Я так волнуюсь, что он кажется мучительно-медленным, словно мои действия разбили на кадры из фильма. А еще — неимоверно громким. Там, где я стою, нет ковра — он начнется еще через шаг. И в давящей, вязкой тишине этот шаг, простое соприкосновение отвратительно звонкого каблука с дубовым паркетом, кажется оглушительным, как торжественное биение церковного колокола. Мой каблук — этот колокол, — звонит по мне, я знаю.

Не помню, как я преодолевал оставшееся расстояние, но в следующее мгновение уже стою вплотную к нему, прямо за его спиной. Она неестественно прямая, так же, как неестественно и положение головы, с гордо вздернутым подбородком, и напряженные скрещенные руки с проступившими сосудами.

Я знаю, что перед ним в чем-то виноват, и должен что-то сказать, как-то оправдаться. Но все мои слова исчезли. Я так же знаю, что он не станет меня слушать — любые слова будут играть только против меня, тем более я никогда не умел говорить так, как он. Я буду мямлить, запинаться, заикаться, а он прервет меня одним движением руки, и вышвырнет из своего дома, на этот раз уже окончательно.

И, повинуясь внезапному наитию, я делаю, пожалуй, единственно правильную в данной ситуации вещь — одной рукой обнимаю его за плечи, а второй отвожу с затылка прямые черные волосы, и приникаю поцелуем к длинной шее, шепча:

— Прости. Прости меня, пожалуйста…

Он пытается дернуться, но я держу крепко, и мои губы не собираются его отпускать.

— Прости.

Он снова дергается, на этот раз успешно, выворачивается у меня в руках, и…

Громко хлопает входная дверь.

О господи. О господи, господи, господи.

Этого не может быть просто потому, что этого быть не может.

Я слышу, как Эстер сбрасывает сумку на пол, снимет обувь, и вешает куртку на вешалку, а у самого так колотится сердце, что я удивляюсь, как она не слышит этого из коридора.

Что. Это. Черт возьми. Было. Что???

Настолько реальных ощущений ото сна у меня не было уже очень, очень давно. Такое впечатление, что это происходило со мной наяву…

Сердце до сих пор хранит отголоски испытанной во сне боли, как будто я действительно был готов потерять этого человека. И я помню, помню ощущение кожи под губами, и запах, кружащий во сне голову… Только вот, одна проблема. Очертания худого тела, а так же отсутствие характерных выпуклостей под моей рукой, когда я обнимал его, весьма ясно давали понять, что целовал я не девушку. Но вот тогда это не казалось мне неправильным, я знал, что должен поступить именно так, и никак иначе. Это было просто и естественно… А сейчас я лежу, и не могу совладать с дыханием и рваным сердечным ритмом, словно бежал несколько километров, а всё потому, что не могу понять — как же так?! Я, вообще-то, никогда не задумывался о подобном. Для меня тема отношений между двумя мужчинами — не табу, но всегда было так: они себе-себе, а я себе-себе. Лишь бы меня не трогали. А тут... Я. Целую. Мужчину! Но…

Черт, но я не могу его воспринимать как просто «я-поцеловал-мужчину» — я ведь помню, как вместе с болью, в сердце теплилось еще и ощущение огромной, необъятной нежности. Я целовал не мужчину, нет. Я целовал близкого, дорогого мне человека, и мне неважно было, абсолютно неважно, какого он пола. Имело значение только то, что он был невероятно, нечеловечески нужен мне.

И — да, то, в чем я боюсь признаться сам себе. Мне завидно.

У меня никогда такого не было.

А еще, у него были такие же прямые черные волосы, как и у мистера Снейпа… Только на несколько пальцев короче.

Я не видел его лица. Но, господи, чего бы я только не отдал, чтобы увидеть! Тогда бы я точно знал.

Но, черт, как похож…

Я заползаю под одеяло, совершенно забыв про то, что одет и сворачиваюсь там калачиком. Надо срочно переключить свои мысли на что-нибудь другое. Иначе, я сдурею. Я не могу, я просто не могу сейчас адекватно обо всем этом думать. Всё это для меня слишком.

Я лежу и старательно пытаюсь направить мысли на что угодно, но на задворках сознания всё равно, упорно, как пульс, бьется мысль: «Как?!»

Нет, это не дело…

Интересно, почему Эстер не заглянула ко мне? Если она так переживала по поводу моего самочувствия, то вполне логично было бы посмотреть, сплю ли я, или, может, у меня снова жар. Что, кстати, вполне вероятно — голова ничуть не утихла, а, кажется, стала болеть еще больше. Может, она не знает, что я дома? Нет, это исключено — мои вещи висят на виду, да и ботинки достаточно живописно брошены возле двери. Значит, я был прав и ей всё равно. Надеюсь, хоть цветы понравятся…

Мысль о том, что моей лучшей и единственной подруге на меня плевать, вышла неожиданно… равнодушной. Да, она больно царапнула где-то глубоко внутри, но по большому счету, мне даже не обидно. Только неприятно, будто в нашу дружбу прокралось вдруг что-то ненастоящее и лживое. Хотя это, наверное, мне сейчас так кажется, когда я взвинчен свыше всякой меры…

А вот об этом думать явно не стоило — мысли снова принимают ненужное направление. Пора с этим прекращать.

Я перекатываюсь на противоположный конец кровати, к тумбочке. Где-то у меня оставалось несколько таблеток снотворного, еще с тех времен, когда примерно с неделю мучила бессонница.

Таблетки проглатываю, даже не запивая, и, в скором времени проваливаюсь, наконец, в спасительный сон.

Сплю я, слава всем богам, на этот раз без сновидений. Что не мешает мне утром проснуться в наидурнейшем расположении духа. Отзвуки вчерашнего дня назойливо крутятся в голове, не давая ни на чем сосредоточиться. Так что из комнаты я выползаю, злой на всю вселенную, с таким выражением лица, что, пожалуй, не побоялся бы пойти даже против самой медузы Горгоны. Еще посмотрим, чья бы взяла.

К моему удивлению, из кухни тянет съестным, и я обнаруживаю там уже давно проснувшуюся Эстер, увлеченно готовящую блинчики. Если я хоть что-то понимаю, это попытка примирения. Белый флаг.

Целых несколько секунд меня подмывает развернуться и уйти, но есть хочется все же сильнее.

— Доброе утро. Я слышал, как ты вчера пришла.

Да, я знаю, это провокация.

— Доброе, — бросает она через плечо, улыбаясь. — А мы гуляли со Стивеном. Ходили в театр. Я видела, что ты дома, но решила не заходить, мало ли что…

Ах да, ну конечно. Именно так — мало ли, чем там занимаются мальчишки поздно вечером у себя в комнате. Как раз, когда она пришла, мне снилось… Ох, лучше бы я мастурбировал, в самом деле.

— Да нет, я просто спал.

— Ой, извини, что разбудила тогда.

Я смотрю на её до невозможности счастливое лицо, и начинаю понимать, почему она не зашла вчера. Какое там, если в голове совсем другие мысли. И, подозреваю, что ни в какой театр они не ходили. Только вот это совсем не моё дело. Ни секунды. И я не буду её ни о чем спрашивать.

— Садись, Эрик, кормить буду. Кстати, как ты себя чувствуешь?

— Нормально, спасибо.

Она смотрит на меня выжидающе, но я сажусь на стул и молчу. Ей незачем знать. Просто незачем. Тем более, я и вправду считаю, что не болен.

Она отставляет сковородку с горячей конфорки, и поворачивается ко мне.

— Слушай… Что у тебя с настроением сегодня? Ты какой-то ужасно хмурый.

— Не знаю. Наверное, не с той ноги просто встал.

— Может, что-то случилось вчера? Ты ушел на весь день, и…

— Я был на работе.

— Может, что-то на работе тогда? — продолжает допытываться она.

— Нет, там всё хорошо.

— Тогда что? Я тебя давно таким не видела.

Если бы ты знала, Эстер…

— Все нормально. Честное слово.

Я вижу, что она мне не верит, и хочет еще что-то спрашивать дальше. Подпираю голову рукой и демонстративно начинаю смотреть в окно. Прости, но я не буду ничего говорить. Я пока еще сам ничего не знаю, может быть, потом, если разберусь… Может быть.

Она, видимо, что-то всё-таки понимает, так как улыбается, немного грустно, и просто ставит передо мной полную тарелку.

— Спасибо, — на этот раз моя улыбка выходит вполне искренней.

Звонить мистеру Снейпу я решаю после первой пары. Раньше мне кажется неприличным, а позже… Ну, в общем, чем раньше я с этим расправлюсь, тем лучше.

Первую пару я высиживаю, бездумно рисуя в тетради узоры.

Стивен и Эстер то и дело на меня косятся, но я не обращаю на них внимания.

Стивен вообще в удивлении, что видит меня в таком расположении духа. Он привык, что я всегда веселый, постоянно смеюсь и шучу. Да, я животное социальное, и на людях вообще стараюсь вести себя очень общительно. Тем более, он удивился, когда на его хлопок по плечу и участливое: «Как ты, дружище?!», получил лаконичное:

— Спасибо, хорошо.

Эстер знает больше — и о моих приступах задумчивости, и о меланхолии, которая меня время от времени посещает, и о периодической бессоннице, но и она удивлена. А мне всё равно. Я отсиживаю пару, и думаю о том, как я теперь буду разговаривать с мистером Снейпом. А тем более, отдавать ему флакон — постоянно сравнивая его внешность с тем человеком во сне, и гадать, он или не он.

Звонок с пары заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Я подхватываю сумку, и, игнорируя недоуменные взгляды друзей, быстро выхожу в коридор. Нахожу свободную и относительно тихую нишу, сжимаю находящийся в кармане флакон для храбрости, и набираю номер.

На этот раз он почти сразу берет трубку:

— Да.

— Мистер Снейп, доброе утро. Это Эрик, из книжного магазина мистера Фрэнклина. Вы вчера забыли у нас флакон.

— Правда? Какой?

У него их что, много?

— Светло-зеленый, — отвечаю я, — резной.

— Секунду.

Я слышу характерный шорох, как будто он проверяет карманы.

— Черт, действительно, — снова слышится сухой голос в трубке. — Он у вас?

— Да. Вы можете зайти его забрать в магазин, когда вам будет удобно. Или я могу его вам занести куда-нибудь?

Ну и зачем я вызвался, интересно? Я что, собака на побегушках, вещи таскать? Однако ляпнул, отвечай теперь.

— Вы знаете, было бы очень кстати. У меня совершенно нет времени за ним заезжать, а он мне крайне нужен. Я был бы вам очень признателен, если бы вы отвезли его к Гарвардскому Университету, главная библиотека, к трем часам. Это не составит проблемы?

— Конечно, нет, — поспешно заверяю я. — Буду там в три.

— Хорошо. Буду ждать, — и отключается.

Ну вот, теперь надо звонить мистеру Фрэнклину и отпрашиваться. С такими темпами, ближайшие дня три на работе придется даже ночевать. Подушку с пледом туда принести, что ли?

И кто меня за язык тянул?

Когда я подхожу к библиотеке, ровно в три, кстати, то сразу же вижу возле лестницы его сухощавую фигуру. Он разговаривает с каким-то человеком в длинном, до пят, плаще странного покроя. Больше смахивает на магистерскую мантию.

Человек стоит ко мне спиной, а вот мистера Снейпа мне видно хорошо. Лицо у него крайне недовольное, видно, что говорящий чем-то его раздражает. Мистер Снейп сразу меня замечает, и лицо у него становится еще более напряженным. Он смотрит на меня буквально секунду, и тут же переводит взгляд обратно на собеседника, что-то ему говоря, а кистью руки делает резкое, не слишком заметное движение, так что я сразу понимаю — это: «Не подходи».

Пожимаю плечами и сворачиваю с главной дорожки влево, на боковую. Там стоит очень удачная лавочка — её заслоняет большой куст таким образом, что меня с лестницы и главной дорожки не видно, в то время как мне как раз видно всё. Ну да, мне интересно.

Они разговаривают еще минут десять, а под конец разговора, перед тем как попрощаться, человек в странном плаще вручает мистеру Снейпу какой-то конверт. Тот принимает его со скептическим недоумением на лице, и говорит, судя по всему, что-то не слишком лестное, так как собеседник возмущенно жестикулирует, а потом разворачивается, и уходит в другую от меня сторону.

Мистер Снейп еще с пару секунд смотрит ему вслед, легко качает головой, вздыхает, — я вижу, как поднимаются и опускаются его плечи, — и идет ко мне. В первую секунду мне хочется отвернуться, дескать, я вообще смотрю не туда, но потом передумываю. Я внимательно за ним наблюдал, и он знает это. Чего уж там.

Когда он подходит, я уже внутренне готов и собрался. Никаких отвлекающих мыслей, всё. Сплошной конструктив.

— Здравствуй.

Он задумчив, я вижу это. Куда-то пропала даже его сухость. Просто спокойный и немного уставший человек. Он вертит в руках тот самый конверт, красивого папирусного цвета, который ему вручил его странный собеседник.

— Добрый день, — здороваюсь я, вставая, — я принес вам флакон.

— Да, спасибо большое, — он аккуратно принимает его из моих рук, и опускает в карман плаща.

— Красивая такая вещь… Я никогда не видел подобного.

Он бросает на меня внимательный, но, опять же, уставший, взгляд.

— Не удивительно, их делают только на заказ. Но по достаточно приемлемой цене. Если вам нужен будет такой, смогу достать.

А что, хорошая идея. У Эстер скоро День рождения, если ей подарить, например, духи в подобном флаконе, восторгам не будет предела. Она обожает артовые вещи, а тут артовее уже просто некуда.

— Ох, спасибо вам. Правда, дивной красоты вещь.

Он слегка улыбается, одними губами, а я только теперь замечаю, насколько он действительно уставший. У него вид человека, который не спал минимум ночь, а то и больше. Вчера он выглядел абсолютно нормальным, а сегодня очень бледен и под глазами залегли тени. Может, он болен?

Мистер Снейп не отвечает, только смотрит на конверт у себя в руках.

Внезапно протягивает его мне.

Я удивленно на него смотрю, но конверт принимаю.

— Откройте, он не запечатан.

В конверте лежат два пригласительных, и когда я вижу, куда именно, у меня буквально отваливается челюсть.

Это концерт Дайаны Кролл. Вернее, не концерт, а какой-то прием, на котором она будет петь. Дайана Кролл — одна из лучших «белых» джазовых голосов современности, на её концерты попасть просто невозможно — билетов либо просто нет, либо они стоят каких-то абсолютно бешеных денег.

Я вскидываю голову, и выражение моего лица не нуждается ни в каких интерпретациях. Это безмолвное: «А я тут при чем?».

— Можете их забрать, если у вас есть с кем пойти. Вы же как раз любите джаз.

Я мгновенно обалдеваю. Это… это же… эти пригласительные же огромная ценность! Тем более, если он тоже ценитель джаза, то должен понимать, что они вообще бесценны.

— А вы?

— А мне осточертели все их приемы. Не имею ни малейшего желания туда идти.

Черт, это соблазн. Это невероятно большой, огромный соблазн. Пойти бы туда с Эстер, она была бы в полном восторге. Но тут во мне просыпается какая-то мерзкая и злорадная частичка. Ну уж нет. С Эстер — не хочу. Пусть её Стивен водит. Мне кажется, вчерашним она разрушила между нами какой-то очень хрупкий уровень доверия. А, может, это я сам его разрушил, своей вчерашней выходкой. В любом случае, результат один — не хочу.

Я с сожалением кладу пригласительные обратно в конверт, и возвращаю ему.

— Спасибо, но мне не с кем идти.

Он не берет:

— Тогда возьмите один, сходите сами. Не пропадать же.

— Да ну, — отнекиваюсь я. — Я так понял, это тематический прием. Я там буду совершенно не в тему. Тем более, я ни разу в жизни не был на приемах.

— Это неофициальная вечеринка. Она будет проходить в чайном клубе.

— И все же, нет, спасибо. Я один туда не пойду.

Я не набиваю себе цену, нет. Я действительно не хочу идти сам.

Он смотрит на меня, слегка прищурив глаза, но взгляд у него совсем не злой, скорее внимательный и задумчивый. Он словно обдумывает что-то, и через полминуты говорит:

— И все же возьмите один. Может, я к вам присоединюсь. А теперь прошу простить, мне нужно идти.

Он уходит, а я остаюсь стоять, сжимая в руках глянцевый пригласительный билет.

А когда иду на работу, то неожиданно для себя замечаю, что в Бостоне, оказывается, очень красивая осень.

Прием будет проходить только в следующую пятницу, и целую неделю до него я проживаю спокойно. Хожу на учебу, работу. И возвращаюсь домой только около десяти вечера. За время моего отсутствия у мистера Фрэнклина, казалось, в голове произошел какой-то сдвиг, и он, раньше яро отрицавший что-либо новое, со страшной силой начал улучшать и модернизировать свой магазин. Нет, уютная атмосфера никуда не делась, как и диванчики со стеллажами, но его резко заинтересовали современная литература, бешеными темпами развивающийся постмодернизм, и Интернет. Он даже провел сеть в свой магазин, чем несказанно облегчил мне жизнь. А еще поручил, наконец-то, взяться за электронные каталоги. Работа чертовски долгая и кропотливая, но я утешался мыслью, что чем больше работы, тем позднее я буду приходить домой. Не то, чтобы мне не хотелось общаться с Эстер, или со Стивеном… Хотелось, конечно. Только вот они теперь были больше друг у друга, чем у меня, а меня это, неожиданно, очень сильно уязвляло. Эстер мне была настолько родственная душа, что мне казалось — она всегда будет со мной, так или иначе. И что никакие парни в мире этого не изменят. А тут… Может, в глубине души, мне самому хотелось с ней встречаться, только я себе в этом почему-то упорно не признавался. Она всё-таки единственная в своем роде, не смотря ни на что.

В любом случае, мне требовалось некоторое время побыть в одиночестве. Хотелось разобраться в себе, в окружающем мире, в жизни, вселенной, и вообще. Да, а в результате всех фундаментальных вопросов выйдет, как обычно, 42. Боже, храни Дугласа Адамса.

В общем, самый лучший фон для такого самокопания, это, как по мне, составление электронных каталогов. Нет, правда. Однообразная, несложная работа. Работают глаза, работают руки. А мозг в это время занимается тем, что перерабатывает имеющуюся информацию. А ему действительно было что перерабатывать. Хотя тем было всего две. Да, правильно — мистер Снейп и Эстер. Причем именно в такой последовательности. И если размышления об Эстер отдавали тягучей горечью и жалением себя, любимого, то мысли о мистере Снейпе уводили в дали уж и вовсе заоблачные.

Например, я никак не мог для себя дать ему какую-либо характеристику. Обычно после встречи с человеком я сразу определяю для себя какие-то его черты, особенности, нравится ли мне его лицо, поведение, манера разговора. Тут я не мог сделать для себя даже элементарных выводов. Может, потому, что я просто не знаю, что мне вообще о нем думать. Он странный. Или это мне так кажется, из-за моих снов и ощущения повторности происходящего. В любом случае, в нем ощущается постоянное, скрытое напряжение. Когда он сидел здесь, в магазине, то был вроде спокоен, и даже расслаблен, но я буквально чувствовал в нем внутреннюю, заведенную до предела пружину.

Из тех трех раз, что я его видел, я могу сделать только один вывод — он незаурядный. И умный. Дураков в преподавательском составе Гарварда явно не держат. А эти узкие аристократические руки… Наверное, он из какого-то древнего английского семейства. Он по виду типичный лорд. И по поведению тоже.

А еще этот приём… Я не очень понимаю, зачем он меня пригласил. Вот будь я солидным гарвардским преподавателем, стал бы я приглашать с собой молодого парня, по возрасту как раз его студента, пусть даже и любящего джаз? А черт его знает. Он-то ведь меня и не приглашал, на самом деле. Просто отдал мне оба своих пригласительных, а это уже я заартачился и отказался идти один. А зачем, спрашивается, вообще оно мне надо? Потому что я не получил ответа на свои вопросы? Вернее, на те, что я ему задал, как раз получил. «Не видел, не встречались, не знаю».

Всё дело в том, что я не могу задать себе правильных вопросов. А значит, и получить на них ответы.

О снах я не думаю. Особенно о последнем. Ни секунды, да. Вернее, очень стараюсь.

И именно поэтому я сижу в магазине ежедневно по три-четыре часа после закрытия, пока не начинают слипаться глаза.

Так что неделя проходит ровно, и без происшествий. Ну, может, кроме…

Во вторник, я, уставший, как десять тысяч чертей, прихожу домой и не успеваю открыть дверь, как прямо с порога спотыкаюсь обо что-то, и едва не падаю вместе со своей сумкой и лэптопом. «Что-то», со звуком, больше похожим на полузадушенное сипение, коричневой тенью исчезает в направлении кухни. Я несусь вслед, даже не сняв ботинок, и в совершенном недоумении вижу, как Эстер держит это нечто на руках, ласково приговаривая:

— Тише, тише маленький. Испугали котика? Испуга-а-а-ли мальчика…

Я вижу только коричневый меховой силуэт.

— Господи, Эстер! Что это, ко всем чертям, такое?!

Она перехватывает это подмышки, и протягивает мне:

— Это котик, разве не видишь?

Я его не беру.

Котик, на проверку, оказывается рыжим. Насыщенного медного цвета и отвратительной персидской породы. Не спорю, персидские коты бывают довольно симпатичные, но этот, как по мне, просто омерзителен. Он большой и очень пушистый, с красивой длинной шерстью и внушительным, почти лисьим, хвостом, но на этом все его достоинства резко заканчиваются. Морда у него премерзкая, с выпученными глазами страдающего ожирением толстяка, и с таким же выражением. Может, воображение играет со мной злую шутку, но мне кажется, что щеки у него свисают. А еще у него полное, я бы даже сказал, показательное отсутствие носа. Нос явно ушел куда-то погулять, когда природа задумывала это животное. И мне, даже с такого положения, когда кот висит в руках у Эстер как тряпка, видно, что лапы у него кривые. Как оглобля.

Мы смотрим друг на друга примерно с пол минуты и с удовлетворением понимаем, что друг другу не нравимся.

— Вижу, что котик, — мрачно отвечаю я. — Только вот по морде не шибко похоже. Где ты взяла это страшилище?

— Это не страшилище, — обижается подруга и снова берет кота на руки. — Не страшилище, правда, маленький?

Терпеть не могу женское сюсюканье.

— Я его сегодня взяла. Он будет у нас жить.

О господи. А я до последнего надеялся, что это кто-то из знакомых нам его скинул на время.

— Эстер! А ты не могла со мной посоветоваться?! Может, я терпеть не могу котов, или у меня на них аллергия?

— Эрик, понимаешь…— начинает она, и глаза у неё делаются немного виноватые, — я шла по улице, и увидела под домом, возле мусорников, огромную коробку. На ней было написано «Коты, за $10», и он там один сидел, и мяукал так жалобно. Видимо, хозяева всех остальных продали и ушли, а этого, наверное, никто не захотел брать…

— Интересно, почему? — бурчу я себе под нос, но Эстер делает вид, что не слышит.

— И я решила взять его к нам, он бы умер, понимаешь? Я подумала, что ты не будешь против, он ведь такой славный. Я его выкупала, обработала составом от блох. Мы же его оставим, правда?

Женщины — коварные существа. Очень. Против огромных глаз и просящего взгляда ни один парень, на самом деле, устоять не может. Вот и я не исключение.

— Ладно, — сдаюсь я, — оставляем. Только учти, если эта паскуда написает мне хоть куда-нибудь, я лично из него сделаю муфту. Пусть живет у тебя в комнате.

— Спасибо, Эрик! — радостно кричит Эстер, и целует меня в нос.

Тоже мне.

— А как ты его назвала, кстати?

— Мерлином.

— Мерлином??!

— Ну да, посмотри, он такой солидный, ему пойдет.

— Ты бы его еще Марлоном назвала…

— Брандо?

— Угу, Брандоном. Полный Брандон.

Она от неожиданности фыркает, а потом возмущенно восклицает:

— Эрик!

А что я? А я ничего, все же лучше, чем Мерлин. Нечего имена мифологических героев, на всякую рыжую гадость переводить. Еще бы Агамемноном назвала, с неё бы сталось.

Стоит ли говорить, что я это животное иначе как Брандон не называю?

А кот, на удивление, отзывается.

Гармония, блин.

В среду вечером я решаю позвонить мистеру Снейпу. Я так и не знаю, пойдет он или нет. Я даже не знаю толком, что это за прием — пригласительный предоставлял преступно мало информации.

Звоню я с работы, когда уже никого нет — чтобы никто не мешал.

— Мистер Снейп, здравствуйте, это Эрик. Я хотел у вас спросить… Что вы решили по поводу приема?

— Здравствуй, — отзывается он. — К сожалению, мне не удалось отвертеться, так что да, я буду.

— А скажите, что это вообще будет за прием? Я изучил пригласительный вдоль и поперек, но не нашел подробностей.

— Скажем так, — он на мгновение задумывается, — это не совсем прием, скорее вечеринка. Там будут главы самых больших фармацевтических компаний, покупающие идеи, и перспективные ученые, эти самые идеи предоставляющие. Это не конференция, не симпозиум, просто возможность завести полезные знакомства. Ну, и развлекательная программа, соответственно. Так что все приходят с женами и детьми.

О да, я буду там как раз в качестве ребенка.

— А скажите, что по поводу дресс-кода? Нужен костюм?

— Нет, поскольку это неофициальное мероприятие, то костюм не нужен, но все же дресс-код нужно соблюсти, в рамках отсутствия джинсов и кроссовок. Да, и еще один момент. Это всё начинается в семь часов, но первые часа полтора это будут взаимные расшаркивания. Сомневаюсь, что вам это интересно. Посему предлагаю вам подъезжать в начале девятого, к этому времени с нудным официозом будет, надеюсь, покончено. Позвоните, когда будете на подъезде, я выйду вас встретить.

— Конечно, обязательно.

— В таком случае до пятницы. Всего хорошего.

— Эстер?

— Да? — она сидит в кресле и вычесывает своего нового любимца.

Любимец утробно бурчит и тоскливо взирает на меня выпученными оранжевыми глазенками. Прости, Брандон, но я не знаю жалости.

— Слушай, меня тут в пятницу пригласили на одно мероприятие…

— Ух ты! Я так и знала, что у тебя появилась девушка! — она прямо подскакивает на кресле.

— Да нету у меня никакой девушки.

Эстер, пока я возвращался домой поздно, пыталась всяческими прямыми и не очень способами выведать, где же я пропадаю всё это время. Моим честным ответам, что на работе, она, почему то, не верила. Ну и почему девушкам так охота придумывать несуществующие вещи? Она была свято уверена, что я по каким-то неведомым и загадочным причинам не хочу признаваться, что с кем-то встречаюсь.

О да, у меня бурный и продолжительный роман с электронным каталогом. И церебральный секс типа «мозг-система». Я сверху.

— Как это нету? А с кем же ты идешь? И куда?

Приходится обрисовывать ей вкратце ситуацию с флаконом и пригласительным. Про то, что пригласительных изначально было два, я умалчиваю.

— Так вот, не могла бы ты подобрать для меня что-то из одежды? А то я не имею ни малейшего понятия, в чем идти. А вечер там, судя по всему, серьезный, и среди такого народа я буду выглядеть... ну слишком уж непрезентабельно. А ударить в грязь лицом перед кучей важных шишек мне почему-то не хочется.

Она задумчиво накручивает на палец русую прядь:

— А знаешь, я тебе завидую. Концерт Дайаны Кролл это здорово. Только ты уверен, что не хочешь ударить в грязь лицом только перед шишками?

— Эстер! Да ну тебя с такими предположениями! Я что, по-твоему?!..

Я-то, конечно, понимаю, ей нравится идея о том, что у меня девушка, и отказываться от неё она не собирается. А то действительно, с чего вдруг я иду на прием с незнакомым человеком, да еще и наряд подбираю. А вдруг я вообще ей соврал, и иду-таки с женщиной? Я всё понимаю, но это, как по мне, уже слишком.

— А что? — неожиданно вскидывается она. — Такие же люди, как и все. Только еще более несчастные.

— Ох, давай, может, не будем? Лучше помоги мне с одеждой.

— Хорошо, — она подозрительно быстро соглашается. — Начнем с того — что у тебя вообще есть?

— Не знаю.

Она закатывает глаза, но идет ко мне в комнату, и ничтоже сумняшеся вытряхивает всю одежду из шкафа на пол. Я не возражаю — всё равно у меня там порядком и не пахло.

Через сорок минут споров и препирательств мы сходимся на нейтральном варианте — черные штаны, оливково-серая рубашка без галстука и единственные в моем гардеробе замшевые ботинки. Кажется, я одевал их один раз, на выпускной.

Эстер моментально облачает меня во все это, и теперь критически прищурившись, ходит вокруг.

— Да-а-а, Эрик, знала бы я, что ты у нас такой красавчик…

— То что?

— Ничего, я бы выкинула всё твоё барахло, и купила бы тебе нормальные вещи.

— Ну знаешь! — пытаюсь возмутиться я, но она выпихивает меня в коридор, к зеркалу.

— На, сам посмотри.

Я смотрю. Потом еще раз смотрю. Потом поворачиваюсь вокруг себя и смотрю в третий раз. Конечно, надо признать, что она права. Красавчиком я бы себя назвал, правда, только под дулом пистолета, но вот в то, что одежда меняет человека, как-то сразу уверился. Я всю свою сознательную жизнь провел в джинсах и джемперах-футболках — замечательные вещи. Эта же одежда… Она делают меня визуально старше. Приталенная рубашка и в меру узкие брюки подчеркивают фигуру, застегнутый под горло воротник делает линию лица более выразительной, а оливковый цвет ткани заставляет мерцать глаза ярким зеленым.

— Ну даешь, — выдыхаю я. — Спасибо тебе, Эстер.

— Я молодец, — довольно усмехается она. — Только… Эрик.

— М-м-м?

— Ты собираешься пойти во всем этом великолепии и своей драной куртке?

— Черт.

Куртка у меня не то, чтобы драная… Но она откровенно спортивная. И тасканная-перетасканная. Эстер права — она будет смотреться на мне, как на корове седло. А другой у меня нет. Только зимняя.

Я растерянно смотрю на подругу, а она в это время деловито набирает номер, и уходит с кем-то щебетать на кухню. Когда я вхожу следом за ней, она уже заканчивает разговор, и поворачивается ко мне.

— Я сейчас уйду на пол часика. И вернусь. — И вихрем выметается из комнаты.

Мой окрик: «Эй, тебя проводить?», разбивается о хлопнувшую дверь.

Когда Эстер примчалась обратно, через обещанные полчаса, в руках у неё было черное кашемировое пальто и шарф к нему.

— Эстер! Ты что?!

— Это я одолжила тебе, на завтра — у меня как раз знакомый неподалеку живет. Не идти же тебе чучелом. Меряй давай, размер вроде твой.

Я покорно меряю, и окончательно перестаю себя узнавать. Куда делся Эрик Балморэй? Хотя да, размер и правда, мой. Сидит идеально. Себе что ли, такое купить?

В общем, в пятницу вечером, я выхожу из такси элегантный как рояль, прости господи, и сразу вижу мистера Снейпа, облокотившегося на решетку высоких кованых ворот.

Не то, чтобы я пижонствовал, беря такси. Просто, когда я удосужился найти на карте адрес… Клуб находится хорошо так за чертой города. И туда не ездит ни один автобус. Такси от нашего дома влетело бы мне в крупную сумму, так что я просто доехал до южной границы Бостона, и взял машину уже оттуда. Я, кстати, навел справки об этом чайном клубе, и чуть не обалдел. Это одно из самых престижных мест в нашем городе. Его специально сделали за городской чертой, чтобы посетителей не смущали шум и суета, и чужие лица. И если интернет не врет, там даже собственное озеро есть. В общем, что я буду там делать? Как провинциалка в опере, ей-богу.

Мистер Снейп приветствует меня взмахом руки, пока я иду к нему.

— Добрый вечер.

— Добрый, — он окидывает меня каким-то странным взглядом, значение которого я в скудном свете двух фонарей понять не могу. — Вижу, вы основательно подготовились к данному мероприятию.

— Что-то вроде.

— Пойдемте, вы удачно приехали. Официальная часть закончилась, концерт начался десять минут назад, так что вы практически ничего не пропустили.

За воротами я сразу увидел деревья, но даже не подозревал, что парк здесь настолько большой. Мы идем по небольшой дорожке минут, наверное, пять, а она всё не кончается. И никаких зданий тоже не видно. Только деревья вокруг, и маленькие напольные фонари вдоль дороги. Красиво.

— А что было в моё отсутствие? — спрашиваю я по пути, чтобы не молчать. А то я рядом с ним чувствую себя несколько странно.

— Всё как обычно. Речи, напитки, закуски. «Профессор, как поживаете», и всё в таком духе. Зато, и правда, удалось завести пару небесполезных знакомств.

— Вот видите, — усмехаюсь я, — а вы еще не хотели идти.

— Я бы и без них не страдал.

— Тоже верно.

Наконец, дорожка виляет вправо, и моим глазам предстает очаровательный двухэтажный эклектический особнячок. Внутри горят все окна, а снаружи он подсвечен оранжевыми лампами, что уже на подходе создает удивительно теплую атмосферу.

Мы заходим внутрь, проходим длинный светлый коридор с картинами, где у меня принимают пальто, и попадаем в неожиданно полутемный зал. Верхнее освещение там не горит, только несколько незаметных ламп под панелями на потолке, и свечи на множестве небольших столиков. Всё освещение на сцене, где поет красивая хрупкая девушка. Дайана.

Все столики заняты, я вижу дам в вечерних туалетах, мужчин в костюмах и дорогих рубашках, и на секунду мелькает мысль, а не слишком ли просто я оделся. Бросаю короткий взгляд на мистера Снейпа, но он не выказывает никакого дискомфорта или неодобрения. Просто кивает мне, чтобы я шел за ним, и осторожно проходит между столиков, куда-то к левой стенке.

Там тоже оказывается маленький столик, на двоих. Он удачно расположен, сбоку от всех, в небольшой нише. Сцену видно превосходно, а вот нас, очевидно, не очень. Что располагает к вдумчивому слушанию.

Сразу приходит официант с меню и зажигает у нас на столике потухшую, было, свечу. Я смотрю на толщину меню и немного растерянно поворачиваюсь к мистеру Снейпу:

— Вы не могли бы что-нибудь мне посоветовать? А то, чувствую, я буду разбираться с этим до окончания концерта.

— Конечно, — он хмыкает. — Вам, как ценителю, могу посоветовать вот этот чай.

Он открывает меню и указывает на чай с каким-то мудреным названием, которое я даже не запоминаю. Мимоходом смотрю на цену, и, уверившись, что она не бессовестно высока, киваю официанту:

— Это, пожалуйста.

Концерт оказался действительно превосходным, выше всяких похвал. Голос Дайаны — это, и правда, нечто. В небольшом неосвещенном зале он создает ощущение, будто ты находишься в шестидесятых годах, и весь остальной мир от тебя далеко-далеко. А вокруг — только сигаретный дым, свечи, бокалы, и танцующие пары.

— Знаете, — вдруг говорю я, — у меня такая атмосфера ассоциируется с сигаретами и дорогим портвейном.

Он смотрит на меня с полуулыбкой.

— Занятная ассоциация, — и вдруг добавляет: — Вам идет зеленый цвет.

Я не знаю, что ему ответить, но тут меня спасает подошедший официант. Он ставит передо мной небольшой чайничек, чашку, и почему-то блюдце с нарезанными кусочками яблока.

Мистер Снейп снова приходит мне на помощь:

— Яблоко подчеркивает вкус чая.

— Правда? Странный способ пить чай.

— Ну, какой есть, — усмехается он. — Зато вкус великолепный.

Через некоторое время мы как-то само собой разговорились. Пропала неловкость, которая присутствовала с самого начала, и я понял, что мистер Снейп является превосходным собеседником. А еще, человеком явно неординарным. Его суждения неизменно остры и оригинальны, а манера мыслить парадоксальна. Он пару раз ставил меня в тупик, причем одним словом, выворачивая мои фразы наизнанку, и доказывая мою неправоту моими же словами. А еще, у него изумительные движения. В смысле, манера двигаться. Каждый его жест, выдержан и продуман, не то, что моё вечное размахивание руками. На него хочется смотреть. И я понимаю, как он держит аудиторию в университете. По-моему, одним своим видом.

А еще, мне с каждой минутой всё больше хочется курить. Я практически не курю, и зависимости от сигарет у меня нету, но окружение располагает. И курить хочется исключительно психологически. Ну не могу я слушать блюзовые песни Дайаны без сигареты в руках.

Я оглядываюсь в поисках официанта, и вдруг замечаю, как посреди зала стоит девушка со светлыми волосами и крутит головой, видимо ища кого-то. Наши взгляды пересекается, она удивленно на меня смотрит, потом переводит взгляд чуть левее, на мистера Снейпа, и с радостным возгласом направляется к нам, периодически задевая столики и людей. Странная какая-то девушка, у неё очень неуклюжие движения, несочетаемая разноцветная одежда, слишком светлые, почти белые волосы, глаза навыкате, но при этом очень ясный взгляд, в котором светится ум.

— Профессор Снейп! — радостно восклицает она, подвигая себе стул. — Как я рада вас видеть! А я уж было отчаялась найти здесь хоть одно знакомое лицо.

Я недоуменно перевожу взгляд на мистера Снейпа. Вот он явно не рад её видеть. Глаза приобрели неприязненное выражение, пальцы сцепились в замок, а расслабленная до этого поза и вовсе исчезла. Он подается вперед, отчего черные волосы падают на лицо, и спрашивает:

— Мисс Лавгуд, а что вы здесь делаете, позвольте узнать?

— Как же, — тряхнула головой девушка, — вы же знаете мои проекты с редкими животными. Кизляками, увы, так никто и не заинтересовался, а сейчас я веду проект по изучению лечебных свойств иглогривой Бурбении, и, думаю, что может кто-нибудь решит профинансировать мою экспедицию? Как вы думаете, профессор?

— Мисс Лавгуд, — чуть ли не с угрозой в голосе начал профессор Снейп, — я не думаю, что здесь этим заинтересуются. Хотя вы можете подойти к мистеру Брайбергу через два столика от нас, я уверен, он вас выслушает.

— О, спасибо, профессор, — широко улыбается мисс Лавгуд, — только я подойду после концерта, хорошо? Не хочу сейчас мешать людям. Я пока с вами посижу, ладно?

Она поворачивается ко мне, и тут же, без перехода, сообщает:

— Ой, профессор, этот мальчик смахивает на Гарри Поттера, только без шрама! Где вы его откопали? Очень интересное сходство. А вы так не успокоились, да? Я понимаю, вы до сих пор, наверное, тоскуете. Вы его здесь нашли, в Америке? А вы…

Она не успевает договорить.

— Мисс Лавгуд! — это уже почти рык. — У меня встреча. Не могли бы вы найти себе другое место и не мешать?

— Ой простите, — она моментально вскакивает, но в её тоне не чувствуется обиды на грубые слова. — Да, вы правы, я не подумала! Профессор, до свидания.

Она машет мне рукой, и растворяется между людьми в зале.

Мистер Снейп откидывается на стул, вздыхает и трет пальцами виски.

Я молчу. Что-то мне очень не понравилось в этой сцене. И даже не то, как он разговаривал с этой девушкой. Мало ли, какие у них там отношения, в самом деле. Меня неожиданно зацепило имя «Гарри Поттер». Оно задело какую-то струну у меня внутри, и отчего-то оставило внутри горечь. И эти странные слова… «Вы до сих пор, наверное, тоскуете». Кто же этот Гарри Поттер? Знакомое такое имя, будто я его слышал, и не один раз, вот только не могу вспомнить. Кажется, что если я напрягусь, то смогу ухватить это призрачное воспоминание, но оно только всё дальше от меня ускользает. И снова начинает болеть голова. Черт.

— Это моя бывшая ученица, Луна Лавгуд, — неожиданно раздается голос мистера Снейпа, и сбивает меня с мысли. — Мы с ней одно время работали над общим проектом. Она блестящий ученый, биолог. Но и весьма эксцентричная особа. У неё напрочь отсутствует чувство такта.

— Она странная, — сообщаю я. — Но мне понравилась.

— Да, обаяния у неё много. Только не все её понимают.

Я хочу спросить, кто такой этот Гарри Поттер, на которого я якобы похож, но мистер Снейп вдруг переводит тему в совершенно другую сторону, а поднимать этот вопрос я почему-то больше не решаюсь.

Остаток вечера проходит уже несколько напряженно, и я почти рад, когда концерт заканчивается. Но на выходе меня поджидает неприятный сюрприз. Когда я решаю проверить кошелек, то обнаруживаю, что потратил почти все деньги, которые у меня с собой были. Сейчас два часа ночи, такси по вечернему тарифу стоит в два раза дороже, и у меня совершенно не хватит средств, чтобы доехать домой.

— Вот черт! — восклицаю я.

— В чем дело? — интересуется мистер Снейп.

— Я несколько не рассчитал сумму. Потратил больше, чем мог себе позволить. Теперь на такси не хватает.

— Вам дать денег? Вернете потом.

— Да нет, вы и так меня сегодня пригласили на этот великолепный концерт, я у вас и без того в долгу.

Не хочу у него брать деньги. Я вообще стараюсь ни у кого не отдалживать, по жизни. Принцип у меня такой.

Мы стоим уже на улице, ветер треплет его волосы, и он смотрит на меня, чуть прищурившись, скрестив на груди руки.

— Есть еще один вариант. Я живу неподалеку, в двадцати минутах ходьбы. Можете переночевать у меня, а завтра уедете на автобусе.

— Да ну, я вам мешать буду.

— Я живу один, у меня двухэтажный дом. Вы мне не помешаете.

— Но…

— Выбирайте, — перебивает он меня. — У вас есть три варианта. Либо вы идете со мной, либо принимаете у меня деньги, либо ночуете прямо здесь.

В последнем варианте слышится незлая насмешка.

Мне не слишком нравятся все три, но что делать?

Я думаю несколько минут. У меня с деньгами и так напряжно — для того, чтобы пойти на этот прием, мне пришлось взять деньги, которые я держу в качестве неприкосновенного запаса, на всякий случай. А такси влетит в копеечку, это точно…

— Тогда я с вами, если вы не против.

— Не против. Пойдемте.

Господи, и что я делаю? Иду ночевать, в два часа ночи, к незнакомому человеку домой. Но ведь он же профессор, а что-то мне сомнительно, чтобы профессора были маньяками. Тем более, я наверняка сильнее его физически. А то там сплошные птичьи кости.

Мы выходим за территорию клуба, проходим большую автостоянку, и идем по какой-то улочке, с небольшими коттеджами. Идем в молчании, но оно дружеское и не напрягает.

Внезапно я вспоминаю, что надо позвонить Эстер. Она же наверняка волнуется, что меня так поздно нет.

— Да? — у неё явно сонный голос, я её, наверное, разбудил.

— Эстер, слушай. Тут такое дело… Я не взял достаточно денег, мне не хватает на такси, так что, я заночую у мистера Снейпа, он тут недалеко живет.

— А? Что? Какой еще мистер Снейп? Ты что, с ума сошел, идти к незнакомому человеку ночевать?! Давай я за тобой сейчас приеду. А ну, говори адрес.

— Эстер, успокойся. Всё нормально. Меня никто тут убивать не собирается.

Со стороны мистера Снейпа слышится явный смешок.

— Даже не вздумай!

— Эстер… Я уже решил. Не волнуйся ты за меня. Всё будет хорошо.

Я вешаю трубку и выключаю звук. Я всё еще нахожусь во власти музыки, и спорить мне абсолютно не хочется. Точно так же, как и доказывать что-то.

Мистер Снейп смотрит на меня практически весело.

— Это моя подруга, — зачем-то поясняю я. — Волнуется.

— Ну конечно, я бы тоже на её месте волновался, отпускать друга непонятно куда, в цепкие лапы какого-нибудь маньяка извращенца. Напишите ей хотя бы адрес, чтобы не беспокоилась. Абетс-роуд, 14.

— Да, конечно, спасибо.

Я сосредоточенно набираю сообщение, но краем глаза вижу, как мистер Снейп внезапно вскидывает голову вверх. Я тоже смотрю, и у меня отнимается дар речи. На темном звездном небе отчетливо видно светлое пятно: по направлению к нам летит большая белая птица — сова из моих сновидений.

Сообщение для Эстер так и остается недописанным. Я опускаю телефон в карман пальто и, завороженный движением белых крыльев, смотрю, как сова опускается всё ниже и ниже. Может, она летит куда-то в другое место, и я увижу её только мельком? Нет, она летит прямо к нам, в этом нет сомнений — вот только к кому из нас? От внезапной нереальности происходящего у меня перехватывает дыхание, и я не могу выдавить из себя ни звука. В голове гулко и пусто, лишь пульсирует одна только мысль: «Она настоящая, господи, она настоящая». И я даже не замечаю, как рядом мистер Снейп витиевато ругается и что-то бормочет что-то вроде:

— Сколько раз я просил этого старого маразматика не слать мне почту совой, а использовать камин!

Я не понимаю, о чем он, но это и не важно. Моё воплощенное сновидение уже так близко, что я могу различить оранжевый цвет её глаз и понимаю, что она направляется к мистеру Снейпу.

Опустошение в голове вдруг резко сменяется взволнованным, гудящим роем вопросов. Откуда у него может быть такая редкая для людей птица, как сова? И откуда именно эта, которую я вижу в своих странных сновидениях? Почему я видел их обоих — и сову, и мистера Снейпа во сне, до того, как встретить в жизни?

Я уже понял, что видел необычные сны и что они связаны с этой реальностью. Но мне казалось, хотя я могу и ошибаться, что птица связана именно со мной, что она не чья-то еще, а моя, наверняка моя. А она, оказывается, принадлежит мистеру Снейпу.

Не долетев до нас всего пару метров, птица вдруг поворачивает голову и, заметив меня, резко сворачивает вбок, к небольшому каменному заборчику возле какого-то дома. Оттуда, приземлившись, она жалобно пищит, испуганно глядя на меня своими огромными круглыми глазами.

Почему-то мне кажется, что сова плачет.

Я всё еще не могу поверить своим глазам. Вдруг я сошел с ума, и это всё фантом, морок?

Я должен удостовериться, что она реальна, что это не сон.

— Сова, — хрипло выдыхаю я и протягиваю руку. — Милая…

Мистер Снейп странно на меня смотрит. В его взгляде удивление и отчего-то — горечь. Он подходит, берет трепещущую сову на руки, отвязывает от её лапы какой-то маленький свиток и глубоко-глубоко вздыхает.

Всё это время птица не отрываясь смотрит на меня.

Как странно. Неужели это сова принесла письмо? Почтовые совы… Какая замечательная идея. Как было бы хорошо, если бы вместо электронной почты письма нам приносили разные птицы. У каждого своя — по вкусу. Тогда каждое письмо было бы событием, а не как сейчас — скучной обязаловкой, пишущейся в промежутках между кучей «важных» дел.

Я бы взял себе именно такую. Белую полярную.

Эти мысли проносятся одним, почти неразборчивым потоком. Я стою и смотрю почему-то на мистера Снейпа, а не на сову. Стою и не говорю ни слова — спросить хочется так много, что и сказать-то толком нечего. Только сердце колотится в груди, как сумасшедшее. Удивительно, но кажется ужасно важным то, как мистер Снейп себя сейчас поведет. Как будто от этого будет что-то зависеть.

— Её зовут Букля, — внезапно говорит он, не глядя мне в глаза.

«Букля», — мимолетный острый укол в сердце. Мне знакомо это имя. Мне знакома сова. И мистер Снейп тоже. Да что же это такое происходит?

— Букля, — зову я и снова протягиваю руку. — Иди ко мне, девочка.

Она беспомощно оглядывается на мистера Снейпа и, вдруг резко снявшись с его рук, перелетает ко мне на предплечье. Глаза у неё при этом совершенно несчастные.

Я прижимаю к себе живой, дрожащий комок перьев и внезапно ощущаю совершенный, абсолютный, кристально-чистый восторг. Сбылось…

— Всё хорошо, девочка, успокойся, всё хорошо, — бормочу я в мягкое шелковистое оперение.

Я знаю, что мистер Снейп смотрит на меня, как на умалишенного. Но мне глубоко всё равно — сейчас на свете нет ничего важнее вот этого прекрасного белого чуда, моей неожиданно обретшей реальность мечты о несбыточном. Ведь если, если и эта сова, и мистер Снейп настоящие, живые, если мне вот это всё сейчас не снится, значит, и мои остальные сны, они тоже… настоящие? Значит, был и головокружительно красивый замок, и подземелья, и были полеты, и… и… магия? Она тоже была?

Эта мысль пронизывает меня, словно молния, я резко поднимаю голову и не успеваю даже заглянуть мистеру Снейпу в глаза, как понимаю — он знает.

Я не смог бы даже сформулировать, что именно, но он знает. Знает то, чего я еще не понимаю и не могу представить. Но для него все эти события имеют связь, они не бессмысленны. Это даже не подозрение, не уверенность, а просто знание, идущее изнутри. Как знание того, что солнце восходит каждый день, вещи падают вниз, а в человеке течет красная кровь.

И я узнаю у него всё, что только можно. Чего бы мне это ни стоило.

— Эрик, ты её задушишь, — спокойно говорит мне мистер Снейп.

Да, с виду он абсолютно спокоен… Но я вижу, насколько тонки его губы и как судорожно пульсируют зрачки. Что скрывается за этим напускным спокойствием?

Моё имя возвращает меня к реальности. Я осторожно размыкаю судорожное объятие, но сова не улетает. Она прижимается ко мне и нежно, совсем не больно, бодается головой в плечо. Как бычок. Моя хорошая…

— Мистер Снейп… — начинаю я. Мне надо хоть как-то начать, хотя я и не знаю, что буду говорить дальше.

— Всё потом, — более резко, чем следует, отвечает он. — Придем домой, там и поговорим.

Я киваю, и мы в молчании идем дальше. Да, он прав: ночная улица — это явно не то место, чтобы вести подобные разговоры. Тем более, что материи, которые я собираюсь затронуть, явно будут… странными. Если, конечно, соберусь. «Мистер Снейп, мне снились вы и ваша сова, и теперь я в растерянности, потому что ничего не понимаю»? Глупо. Звучит больше как заигрывание: «Ах, мистер Снейп, я видел вас во снах». Тьфу ты.

Так, молча, мы проходим еще несколько кварталов. Всё это время я не прекращаю гладить мягкое оперение Букли. Она издает тихое, почти воркующее уханье, и мне приходит в голову ассоциация с мурлыкающим Брандоном Эстер. Теперь я её понимаю. И уже наверняка буду относиться к этому рыжему бармаглоту спокойнее. Потому что знаю, каково это — гладить любимое животное, пусть даже Эстер и любит этого рыжего уродца. Хотя какое для меня любимое? Я же вижу Буклю впервые в жизни, однако уже чувствую к ней такую привязанность, словно она была у меня многие годы. Интересно, он разрешит забрать её к себе?

Задумавшись, я не сильно обращаю внимание на окружающий мир и почти пропускаю момент, когда мы останавливаемся.

Перед нами высокая железная калитка, и мистер Снейп отпирает её, негромко позвякивая ключами. Я оглядываюсь. Дом, на территорию которого мы заходим, резко отличается от соседних. Вокруг обычный пригородный район с абсолютно одинаковыми кварталами, домами-близнецами и аккуратными маленькими лужайками. Здесь же очень большой участок, весь засаженный деревьями. Очевидно, там находится настоящий просторный сад. Сквозь деревья проглядывает не слишком большой, но уютный двухэтажный дом кирпичного цвета, с высокой покатой черепичной крышей. Видно, что он построен по велению души, таким, как хотелось, а не «как принято». Наверное, в таком доме хорошо жить.

— Это ваш дом? — не подумав, спрашиваю я и тут же понимаю, что сморозил глупость. Нет, блин, он открывает своим ключом чужие ворота.

— Нет. Я его снимаю на то время, пока здесь живу.

— Красивый. Хороший дом.

— Да, он единственный мне понравился из всех, что я видел в пригороде. Проходи.

Он запирает за мной калитку, и мы идем к дому через сад. Откуда-то из недр пальто он выуживает очередные ключи и открывает тяжелую, на вид деревянную, дверь. Я знаю, сколько должны стоить такие двери — мама когда-то хотела — и мимоходом принюхиваюсь. Мне только кажется, что дверь сделана так, под дерево, но она действительно пахнет настоящей древесиной. Странное, дурацкое действие — оно почему-то отрезвляет меня и заставляет мысленно собраться. А то я что-то совсем раскис под влиянием последних событий.

Мистер Снейп пропускает меня вперед, в темный коридор, запирает дверь и зажигает свет. И тут до меня доходит, что я действительно пришел ночью в чужой дом, к чужому, незнакомому человеку и, более того, собираюсь здесь заночевать. А я ведь даже не посмотрел, сказал ли он правильный адрес. «Эрик, ты сошел с ума», — говорит мне внутренний голос. Да, знаю. Сошел. Давно уже. Но у меня откуда-то есть совершенно иррациональная уверенность, что со мной тут ничего плохого не произойдет. Откуда она взялась, на каких основаниях — неизвестно, но я привык доверять своим предчувствиям. Они меня еще не подводили.

Я аккуратно ссаживаю сову на стоящую в коридоре тумбочку, и, пока вожусь с пальто, мистер Снейп успевает снять верхнюю одежду, вручить мне изящные домашние туфли и уйти в другую комнату, жестом пригласив за собой.

Я на несколько мгновений задерживаюсь, пока Букля сама взлетает мне на плечо, и прохожу следом за ним в просторную гостиную. Комната мне очень нравится. Впервые я вижу в загородном доме камин, да еще такой большой — он каменный и выше меня как минимум на голову. В нем уже горит огонь так ярко, будто его разожгли несколько часов назад. Это странно, потому что я из коридора не заметил отсветов пламени, да и вообще какого-либо света, даже выбивающегося из-под двери. Пару секунд, до того как мистер Снейп включил свет, в коридоре царила абсолютная темнота — я должен был что-то увидеть. Еще интересно, почему я с улицы не заметил каминной трубы? Хотя, это, в общем-то, и не очень странно — мне было не до того, чтобы разглядывать крыши.

Перед камином стоит комплект темной обивки — диванчик, два кресла и небольшой шахматный столик. На столике, правда, нет шахмат, зато переливается всеми оттенками янтаря початая бутылка. Слева — огромный угловой книжный шкаф, а справа, возле большого окна с тяжелыми кремовыми шторами, стоит насест для совы.

Значит, Букля точно принадлежит ему — иначе зачем держать в доме насест? А то была у меня мысль, что она могла просто принести от кого-то почту и улететь обратно. Хотя сама мысль о том, что кто-то переписывается с помощью совы, всё еще кажется мне невероятной.

— Присаживайся.

Я сначала хочу сесть прямо вместе с птицей, но потом понимаю, что неизвестно, как отнесется к этому хозяин, а раздражать мистера Снейпа почему-то не хочется. Поэтому сначала я сажаю Буклю на положенное место, а потом уже опускаюсь в мягкое и очень удобное кресло.

Мистер Снейп в это время подходит к камину, кладет руку на каменную кладку и очень тихо, так что я практически не слышу, произносит несколько слов. Я ничего не понял, кроме того, что это не английский. На слух очень похоже на латынь. Ничего не происходит, но мистер Снейп не отнимает руку еще несколько секунд, словно прислушиваясь к своим ощущениям, и только потом отходит. На его лице практически нет никакого выражения, но в глазах я различаю что-то вроде удовлетворения.

Странный он какой-то. Чудак. Сову завел, с камином разговаривает…

— Хочешь чего-нибудь?

Хочу, да. Чего-то явно хочется. Пожалуй, выпить, желательно чего-нибудь покрепче, чтобы легче переварить произошедшее сегодня.

— А какой есть выбор? — слегка улыбаюсь я.

— Хм, — на секунду задумывается он. — Пожалуй, любой.

— Вы держите коллекцию алкоголя дома? — удивляюсь я.

— Ну да. Надо же как-то расслабляться после всех моих студентов, — выражение лица у него убийственно серьезное, но глаза усмехаются.

Резкий у него перепад настроений — от напряженного сосредоточения на улице до практически умиротворения дома. Точно чудак. У меня, в мои девятнадцать, и то характер стабильнее. Хотя настроение может и поменяться по пятьдесят раз на дню, обычно этому есть какие-то причины, а не вот так, без повода, на ровном месте.

— Тогда, пожалуй, портвейн. Мне его чудовищно хочется еще с концерта.

Он согласно хмыкает:

— Хороший выбор. Пожалуй, я к тебе присоединюсь.

Он достает из небольшого шкафчика бутылку, два тонкостенных бокала и заполняет их наполовину. Один из них подает мне.

Я беру без опасения — видел, что бутылка была закупорена, — и делаю глоток. М-м-м, прекрасно. От удовольствия прикрываю глаза, но даже сквозь полуопущенные веки ловлю на себе внимательный и какой-то… непонятный взгляд. Голодный что ли? Нет, это не то слово… не знаю. Я мысленно пожимаю плечами.

У него более чем прекрасный портвейн. Если я хоть что-то понимаю в этой жизни, то это Vintage Porto — самый лучший и баснословно дорогой вид портвейна. Он продается чуть ли не с аукционов. Я однажды пробовал такой, еще дома. Папе подарили бутылку, и, когда её открыли на какой-то праздник, я втихаря отлил себе попробовать. Такой потрясающий вкус не забывается. Наверное, это тоже подарок, хотя и бог его знает. Вдруг он покупает себе исключительно дорогой алкоголь? Потому что, судя по дому, хоть и съемному, но очень стильному, он себе ни в чем не отказывает.

— Шикарный портвейн, — довольно замечаю я.

— Да. Это подарок. Один мой друг завел себе привычку баловать меня эксклюзивными напитками, — отвечает он, словно прочитав мои мысли. — Надо сказать, весьма полезная привычка.

— Да, я бы тоже не отказался от таких друзей, — улыбаюсь я и делаю еще один небольшой глоток.

Мне вдруг становится ужасно уютно. Живое каминное пламя до безобразия красиво, медовые блики, гуляющие по стенам от так и не убранной бутылки, завораживают, и мне хочется забраться в кресло с ногами, свернуться калачиком и содержательно молчать, пристроив голову на подлокотнике.

А еще смотреть на мистера Снейпа.

Верхний свет мы так и не включили, и в пляшущем свете открытого огня его черты приобретают некую мистичность и почти фаустовскую инфернальность. Я бы назвал его сейчас Мефистофелем, но Мефистофелем не разрушительным, а созидательным. Огонь бросил на его лицо четкие тени — от волос, носа, бровей, — под глаза и на скулы, но сгладил хищную остроту черт. И выражение заблестевших от алкоголя темных глаз стало практически умиротворенным, хотя внимательности в них ничуть не убавилось.

— Кстати, раз уж мы делим на эту ночь одну крышу над головой, можешь обращаться ко мне по имени.

Вот черт. Я специально дистанцировал его в своих мыслях и так привык называть мистером Снейпом, что просто не вспомню имени.

— Северус, — добавляет он, словно угадав моё затруднение.

— Хорошо, — киваю.

Я понимаю, что вот он, тот благоприятный момент, когда надо задавать вопросы, но не представляю, как начать. Проклятое «мистер Снейп» вертится на языке, и я едва себя пересиливаю.

— Северус, — начинаю я. — Я хотел тебя кое о чем спросить.

— Я понял, — он невозмутим и ничем не выдает того, что знает, о чем пойдет речь.

Но я шкурой чувствую — еще как знает. И внимательно просчитывает в уме, что придется мне отвечать.

Не могу понять, почему я его так хорошо чувствую, так же, как не понимаю и свою странную уверенность в том, что эти ощущения правильные. Просто как-то умудряюсь различать мельчайшие оттенки выражений на обычно бесстрастном лице. Мне кажется, что мы даже резонируем друг с другом, как два волновых передатчика, хоть я и не понимаю природу этой связи. Он с легкостью знает, что я скажу и как себя поведу, а я читаю его тщательно спрятанные душевные состояния.

Наконец я решаюсь:

— Знаешь, ты, конечно, можешь посчитать меня сумасшедшим и что вообще я это всё выдумал… Но это так и есть. — Обращение на «ты» и по имени к профессору, человеку вдвое старше меня, дается непросто, но я стараюсь. — С тех пор, как ты появился у нас в магазине, меня не оставляет мысль, что я тебя раньше встречал. Хотя точно знаю, что такого не было.

Я запинаюсь. Теперь — самое сложное:

— У меня были сны. Если быть точнее, они у меня есть и до сих пор. Так вот, я видел в них тебя. Пару раз всего видел, но, понимаешь, эти сны… они кажутся продолжением реальности. Я видел тебя там, но знаю… не оттуда, не из снов. Такое впечатление, будто мы раньше общались, но я забыл, а теперь вспоминаю. И Буклю я тоже видел. И если еще твое лицо можно списать на «теорию случайных лиц в толпе», когда мозг выхватывает отдельных людей, а потом воспроизводит их образы во сне, то Букля… понимаешь, ведь не могло быть случайностью то, что я видел именно белую полярную сову? Именно такую. Она сидела у меня на плече, и там еще была высокая круглая башня…

Бокал, который он держал, чуть покачнулся, будто у него дрогнула рука.

Внезапно я, подхваченный порывом, происхождение которого не могу объяснить ни сейчас, ни потом, подаюсь вперед и, глядя прямо ему в глаза, торопливо говорю, от волнения проглатывая окончания слов:

— Я могу доказать, что это правда. Я могу рассказать твои привычки, что ты любишь, что — нет... — волна образов, воспоминаний, которых у меня никогда не было, внезапно накрывает меня тяжелым потоком, и чтобы не задохнуться в нем, я прикрываю глаза в попытке сделать картинки отчетливее, и быстро продолжаю. — Ты ничего не ешь утром, только пьешь крепкий чай с бисквитом, а всем цветам предпочитаешь черный. У тебя весь дом завален книгами, но есть одна, любимая, она коричневая, очень толстая, и ты любишь просто сидеть с ней, держать в руках и гладить корешок. Ты терпеть не можешь халатов, тебе всегда холодно, у тебя шрамы на руках и спине, ты всегда ложишься только после трех часов ночи, у тебя бессонница, ты… — я уже не различаю собственных слов, я задыхаюсь, судорожно хватая ртом воздух, и больше ничего не вижу, кроме проносящихся вихрем образов.

— Хватит! — Приводит меня в себя резкий окрик.

Странно, как можно кричать, даже не повышая голоса?

Я тяжело дышу, вцепившись в подлокотники, и даже не замечаю, что уронил бокал на пол, а ковер украшает большая темная лужа. Меня затапливает такая сумасшедшая головная боль, что в глазах белеет. Я только успеваю заметить, что мистер Сне… Северус сидит, спрятав лицо в ладонях. Но мне слишком плохо, чтобы я задумывался над тем, что это значит.

Так у меня голова не болела никогда. Это даже не боль, а живое существо, которое выгрызает мою голову изнутри, как бездомная голодная псина. Я не могу сдержать стона и скрючиваюсь в кресле, обхватив голову руками. Я зажмуриваюсь — даже каминный свет слепит — и пытаюсь еще больше свернуться калачиком, словно бы уменьшение размеров сделало мою боль слабее. Сквозь яростные волны боли и примешивающейся к ней тошноты я едва слышу обеспокоенное:

— В чем дело?

— Голова… — не уверен, что я это произношу вслух, а не просто разеваю рот, но он понимает.

Его пальцы всего на секунду касаются моего лба и тут же пропадают. А через минуту, показавшуюся мне бесконечной, я ощущаю холод стекла у своих губ. Он вливает в меня какую-то жидкость, и мне сразу же становится легче. Я не ощутил её вкуса — только легкий травяной оттенок.

Вместе с облегчением накатывает чудовищная слабость. Трясущимися руками я смахиваю слипшиеся волосы с мокрого лба и откидываюсь назад на мягкую спинку.

— Тебе лучше?

— Да… наверное. Только слабость.

Он присаживается рядом на один из подлокотников.

— С тобой такое часто?

Приступ, похоже, выбил из меня всю способность соображать, и до меня не сразу доходит смысл вопроса.

— А? Да нет… В последнее время только.

Рассказать подробнее у меня уже не хватает сил, я и так после того лекарства, которое он мне дал, быстро скатываюсь в сон. Надо потом не забыть спросить, что это было. Мне самому не помешала бы такая штука…

Он, видимо, знает о таком эффекте этого лекарства, потому что понимающе усмехается, и я слышу негромкое:

— Пошли, отведу тебя спать.

Кое-как поднимаюсь с кресла и на ватных, безвольных ногах пытаюсь идти. Сплю я уже на ходу, потому что в какой-то момент ощущаю, как он подхватывает меня и чуть ли не несет. Кажется, мы поднимаемся на второй этаж, хотя точно сказать не могу.

Еще успеваю зафиксировать свой переход в горизонтальное положение, и я уплываю из этой реальности. Последнее, что я чувствую — его рука на моей голове. Это почему-то успокаивает.

Просыпаюсь я резко, внезапно, и полностью. Как будто меня просто выбросили из сна. За окном темно — наверное, еще ночь. Или, по крайней мере, очень раннее утро. Нащупываю наручные часы — так и есть, полшестого утра. Спать не хочется совершенно, голова абсолютно ясная, зато жутко хочется пить. Пару минут лежу, размышляя, будет ли невежливо шататься по чужому дому в поисках воды, а потом решаю, что нет, не будет, и выхожу из комнаты. Видимо, я еще не очень хорошо соображаю, так как мне даже не приходит в голову поискать ванную при спальне и попить воды из крана. Вместо этого я спускаюсь по лестнице, с некоторым удивлением отмечая, что да, меня-таки занесли на второй этаж, и пытаюсь найти кухню. Она отыскивается почти сразу — просторное помещение со светлой мебелью в стиле кантри и большими окнами. Шторы оказались не задернуты, и мне вполне хватает освещения, чтобы не зажигать электричество. Возле раковины я вижу большой керамический кувшин, в котором действительно находится вода, холодная и вкусная, и я с наслаждением выпиваю сразу три стакана. По-хорошему, надо пойти наверх и умыться, привести себя в порядок, но меня внезапно одолевает совершенно бабское любопытство. Скоро надо будет уходить — на учебу и работу, а мне ужасно интересно, какие еще комнаты у Северуса. Жилище действительно очень характеризирует человека, и пусть даже это не его собственный дом, тут всё пропитано его индивидуальностью.

Мне интересно, какой он.

Я на минуту заглядываю в гостиную, где мы вчера сидели. Огонь в камине почти догорел, совиная жердочка пуста — наверное, Буклю выпустили поохотиться ночью. Я так и не спросил у него, могу ли я взять сову себе. Ничего, проснется — спрошу.

На светлом коричневом ковре больше нет того огромного винного пятна — и когда он успел его убрать? Ночью, что ли, оттирал? И ничего не напоминает о вчерашнем вечере — только две бутылки на маленьком столике дают понять, что это всё же был не сон.

Я аккуратно затворяю за собой дверные створки и иду смотреть дальше. Заглядываю по коридору в каждую дверь. Так, это не то — здесь ванная и туалет, это — подсобка, тут стоят какие-то ящики, щетки и швабры. Со следующей дверью мне везет больше — за ней оказывается, по всей видимости, кабинет. Не очень широкая, длинная комната, по обеим стенам которой тускло отражают уличный свет стеклянные дверцы книжных шкафов. Возле окна — солидный письменный стол и высокий стул с прямой жесткой спинкой. Несколько небольших тумбочек, на которых грудами свалены какие-то свитки, книги и листы. Вокруг — минимум безделушек, но и те, что есть — невероятно красивы. На одной из полок, например, выстроилась целая батарея дивно красивых флаконов. По сравнению с ними, тот зеленый, который он забыл у меня в магазине, выглядит невзрачным уродцем. Из разноцветного стекла, камня и бог знает, каких еще материалов, с резьбой, инкрустацией драгоценными камнями… Хочется взять их в руки и рассмотреть поближе, но я прекрасно понимаю, если вдруг что, это будет последним, что я сделаю в его доме.

Из окна открывается очень красивый вид на внутренний двор — он весь засажен деревьями и кустами, без намека на какой-либо порядок. Мне очень нравится — еще с детства не люблю маленькие аккуратные лужаечки, заполненные изысканными цветами. Я опираюсь локтями на стол и задумчиво гляжу на огромный, уже начавший облетать, разноцветный клён. Поэтому не сразу замечаю лежащую рядом длинную толстую книгу. Взгляд против воли за неё цепляется — так она красива. Темно-зеленая, с тончайшей отделкой из кожи, серебряным тиснением и уголками… Я заметил, у него все книги старинные. Или, что более вероятно, сделаны на заказ. У мистера Фрэнклина в задней комнате лежит несколько похожих фолиантов всего лишь начала двадцатого века, и я знаю, насколько баснословно дорого они стоят. Страшно даже подумать, сколько денег надо угрохать в подобную библиотеку.

Руки сами тянутся к книге — на обложке ничего не сказано про название, а мне чертовски интересно. Тем более, подержать подобную вещь в руках — уже удовольствие.

Это оказывается фотоальбом.

Я вижу первую фотографию и тут же резко захлопываю альбом. Твою мать! Чем он меня вчера опоил? У меня уже начались галлюцинации — мне показалось, что картинки живые, и люди, находящиеся на них, двигаются. Так, Эрик, успокойся и возьми себя в руки. Дыши.

Я послушно, медленно-медленно, вдыхаю и выдыхаю. Нет, наверняка показалось.

Осторожно, словно боясь, что фотоальбом начнет кусаться, приоткрываю его, и тут же снова закрываю. Нет, ну это уже, и правда, ни в какие ворота! Они действительно двигаются. В третий раз я уже решительно распахиваю альбом… и обомлеваю. Это… мои фотографии. На них изображен я. Только не такой, как обычно. У меня на этих фотографиях другая стрижка, волосы длиннее, и очки, совсем такие, как те, которые мне когда-то купили родители.

И у меня другое выражение лица — какое-то более открытое и радостное. На снимках я стою… а вот в это я верить уже в упор отказываюсь. На некоторых я стою рядом с Эстер и Стивеном, только они оба немного другие: одеты в странную одежду — я похожую видел на собеседнике Северуса возле университета, когда отдавал ему флакон. У Эстер другой цвет волос, и выглядит она необычно серьезно, хоть и радостно улыбается. Стивен одной рукой осторожно обнимает её за плечи, а второй хлопает меня по спине. Я-на-фотографии весело смеется и отмахивается от него. Несколько снимков изображают меня и Северуса. Он в такой же широкой черной мантии с самым что ни на есть мрачным выражением лица на меня косится — и всё это на фоне того самого замка, что мне снился. А одна фотография заставляет моё сердце замереть. Она очень спокойная — я и Северус. Он сидит на траве с книгой в руках, а я сзади обнимаю его за плечи. И это такой… недвусмысленный жест, что щемит сердце. Я щекой прижимаюсь к его голове, а он серьезно и немного насмешливо смотрит в объектив.

Вокруг колышется трава и трепещут листья дерева на заднем плане. Периодически на фотографии появляются другие люди — заглядывают на секунду и, видя эту сцену, тактично испаряются. Один только раз появляется какой-то длиннобородый старик в очках и расшитой мантии и лукаво мне подмигивает. Именно мне, а не тому Эрику, что на фотографии — он смотрит туда, где должен быть объектив камеры. Я-на-фотографии и Северус не обращают на него никакого внимания. Сначала они смотрят друг на друга, и видно, что слова им уже давно не нужны. Потом Северус слегка сжимает мои пальцы и возвращается к чтению, а я-на-фотографии сажусь рядом, прислоняясь к его плечу.

Когда?! Когда такое было? Когда мы успели… Если я впервые увидел его всего пару недель назад?!

Я резко вздрагиваю от внезапного шороха за своей спиной и чуть не роняю кожаный альбом. Когда я разворачиваюсь, напротив меня на расстоянии вытянутой руки стоит Северус, а в лоб мне упирается длинная и тонкая палочка.

Я даже не успеваю удивиться

— Обливиэйт.

Я просыпаюсь, когда уже светло.

Я просыпаюсь, когда на улице уже совсем светло и в окно бьется не по-осеннему яркое солнце. Спать не хочется совершенно, наоборот, такое впечатление, что я выспался на неделю вперед. Медленно оглядываю комнату — небольшая, но уютная спальня с кроватью, тумбочкой, платяным шкафом и сундуком в углу. Наверное, сундук для вещей или просто в качестве украшения.

Я совсем не помню, как сюда попал. Кажется, мистер Снейп тащил меня на себе, а я засыпал на ходу. Надо будет, в любом случае, извиниться перед ним и заодно поблагодарить за лекарство. Давно я себя после приступов так хорошо не чувствовал.

Лениво потягиваюсь и кошусь на наручные часы. Твою мать! Уже начало первого — я пропустил все пары и, если прямо сейчас не выметусь отсюда, опоздаю еще и на работу.

Моментально вскакиваю и несусь в ванную, благо дверь в неё ведет прямо из комнаты. И пока споласкиваю лицо холодной водой, внезапно вспоминаю:"Эстер!" Господи, это же она совсем извелась, наверное. Могу себе представить — ушел неизвестно куда, неизвестно с кем, ночью, еще и на учебу не пришел. И добро бы с девушкой, это еще можно понять, так нет же — с мужчиной! Она, небось, обзвонилась уже. А я, дурак, еще звук у телефона выключил. Вот ведь голова пустая.

Даже не вытираясь, бегу обратно в комнату, когда понимаю, что телефона там нет и быть не может. Я ведь и сумку, и пальто оставил внизу, в коридоре, а с собой ничего не брал. Чертыхаюсь и быстро выхожу искать свои вещи. Комната действительно находится на втором этаже, совсем рядом с лестницей. Удивительно, как я еще вчера хоть что-то запомнил. Внизу тихо, и у меня на секунду мелькает мысль, где же может находиться мистер Снейп? Не мог же он оставить меня одного у себя дома, в самом деле.

Как я и предполагал, телефон оказывается в кармане пальто. На нем двадцать шесть пропущенных вызовов и семь сообщений. Причем все они на повышенных тонах, судя по количеству восклицательных и вопросительных знаков. Ох, Эстер, как я тебя понимаю.

Со вздохом набираю номер.

— Эрик!!! Черт бы тебя побрал, где тебя носит?! — Ввинчивается в уши её возглас.

— Эстер, тише, со мной всё в порядке.

— Где ты?!

— Я у мистера Снейпа, как тебе и говорил.

— Ты что там делаешь? А раньше позвонить нельзя было?! Ты вообще можешь представить, что я подумала, когда ты не явился на учебу? Я, блин, переживала!

— Знаю. Эстер, прости меня, пожалуйста, я бы и раньше позвонил, но я только минут пять как проснулся.

Минутное молчание в трубке.

— Ты… что?

— Я только что проснулся, — подтверждаю.

— А что, прости, ты делал всю ночь? — Её тон моментально холодеет.

— Эстер, ты меня извини, но иди ты с такими предположениями. Я спал. У меня был приступ, мистер Снейп дал мне лекарство, я моментально уснул и вот сейчас проснулся. Ясно тебе? — Беспочвенность её невысказанного обвинения неожиданно больно меня задевает.

— Приступ? — С неё моментально слетает напускная холодность, и в голосе я слышу неподдельное беспокойство. — С тобой всё хорошо? Может, мне приехать?

— Не надо. Я замечательно себя чувствую. Только давай в следующий раз ты будешь следить за словами, хорошо?

— Эрик…

— Что?

— Извини. Я, правда, очень беспокоилась.

— Верю, — вздыхаю. — И ты меня извини, что напугал.

— Мир? — Я чувствую её улыбку по ту сторону трубки.

— Мир.

Когда я иду обратно, то заглядываю в гостиную, где мы сидели вчера вечером. О прошедшем вечере ничего не напоминает: ни бутылок на столике, ни пятна на ковре. Когда он успел его оттереть? Пока я спал? Даже от огня в камине остался лишь пепел, и только в углу на жердочке тихо спит Букля, положив голову под крыло. Я хочу прикоснуться к ней, но потом решаю не будить птицу и выхожу из комнаты.

Надо найти мистера Снейпа. Поблагодарить, попрощаться, и заодно, если выйдет, спросить всё то, что не успел вчера. Он ведь, наверное, посчитал все мои ночные разговоры бредом. И как я теперь ему буду в глаза смотреть? Я ведь не врал, мне до сих пор кажется, что всё, что я тогда сказал, — чистая правда. Только вот откуда она взялась, эта правда?

Мистера Снейпа я замечаю, когда прохожу мимо кухни. Он сидит за столом с книгой в руках. Вернее, в одной руке у него книга, а в другой — чашка с чаем. «Ты ничего не ешь утром, только пьешь крепкий чай с бисквитом»... Вот же мракобесие.

Я замираю на полушаге. На нем простой серо-синий джемпер тонкой вязки с открытым горлом. Лицо и шею прикрывают блестящие черные волосы, но в вырезе свитера выглядывает узкая ключица. И эта маленькая, но очень… человечная деталь моментально вдребезги разбивает всё моё «неприступное» впечатление о нем. Он вообще выглядит очень по-домашнему на этой кухне. Рукава у джемпера небрежно закатаны до локтя, открывая аристократично тонкие руки с очень бледной кожей. С таких рук надо писать картины. Или лепить скульптуры. На худой конец — фотографировать, чтобы подобная красота не пропала даром. Кстати, у него ни секунды не женственные руки, несмотря на тонкие кости и узкие запястья. А одним таким пальцем, как у него, можно запросто обхватить гитарный гриф. У меня бы, к примеру, не получилось.

Он сидит в ужасно не удобной на вид позе: одна нога поджата под себя, другая упирается в перекладину стола, левый локоть на столешнице, а книга лежит на правом колене.

Если бы я в детстве так сидел, то точно заработал бы остеохондроз и искривление позвоночника.

— Доброе утро.

Он откладывает книгу в сторону.

— Доброе. Как ты себя чувствуешь?

— Замечательно. Хотел сказать вам спасибо. У вас очень хорошее лекарство.

— «Ты». Мы ведь договорились.

— А, точно. Просто мне непривычно.

— Ничего. Проходи, — кивает он мне, и я понимаю, что всё еще стою в дверях. — На плите омлет, в миске салат, а хлеб, как это ни странно, в хлебнице. Угощайся.

— Но ты же не ешь с утра, — удивляюсь я. Неужели он это специально для меня приготовил?

— Не ем, — подтверждает он. — Но морить гостей голодом — не мой стиль.

— Спасибо… Но честное слово, не стоило.

Он фыркает, а я с чувством, почему-то близким к облегчению, иду к плите.

Уже за столом, закинув в себя больше половины тарелки съестного, наконец, спрашиваю:

— Северус, я хотел спросить. Что это было за лекарство? Просто оно очень хорошо помогло, а в последнее время у меня часто болит голова.

— Насколько часто и давно? — Серьезно спрашивает он.

— Даже не знаю… — Я вдруг смущаюсь, потому что придется затронуть вчерашнюю тему, а я не уверен, что он воспринял мои… излияния адекватно. — Ты ведь не поверил мне вчера?

— Почему же? — В его голосе нет ни капли иронии. — Поверил.

— Но… но... Тогда объясни мне! — Я моментально забываю и про лекарство, и про всё остальное. — Объясни, пожалуйста, как так могло произойти! Я ведь знаю, что ты знаешь. Откуда у тебя вообще сова? И как так вышло? Я ведь не мог знать тебя. Но я ведь сказал правду вчера, когда описывал твои привычки?!

— Эрик, — одно его слово, и мой язык пригвожден к нёбу. — Да, ты был прав. Всё, что ты говорил по поводу меня, — правда. -Он внимательно смотрит мне в глаза. Его взгляд настолько тяжелый, в нем столько горечи, что мне становиться не по себе.

— Но я не могу тебе сейчас ничего рассказать.

— Что? — Я ошарашен.

— Не могу. Еще не время для этого. И я сам еще ни в чем не уверен.

Как же так?

— Но я имею право знать! Это ведь касается меня.

— Я всё тебе расскажу, когда придет время. И когда сам разберусь. Обещаю.

Его негромкий голос обладает странной силой убеждения. А какие-то абсолютно незаметные интонации дают понять, что этот разговор дается ему нелегко. Что же он такого знает?..

Я не хочу ему верить.

Я не могу ему не верить.

— А когда придет это время?

— Ты узнаешь об этом первым.

Шикарный ответ.

Мы сидим молча. Я хмуро смотрю в тарелку, а Северус барабанит пальцами по колену.

— Давно, — вдруг совершенно невпопад заявляю я. — Еще лет восемь назад мне начали сниться те сны, о которых я говорил. После них у меня всегда болела голова. Я успел к этому привыкнуть, но это случалось не чаще нескольких раз в год. Потом они стали сниться чуть чаще. Но в этом году… Наверное, голова стала часто болеть после Хеллоуина — ты еще тогда впервые пришел к нам в магазин, помнишь?

— Помню, — он лаконичен, но слушает явно внимательно.

— Ну… вот. Всё. С чем это связано, я не знаю. Просто со второго или третьего раза таблетки перестали помогать. Приходится ждать, пока само пройдет.

— Ты не пробовал обратиться к врачу?

— Зачем? Это пока терпимо и не доставляет больших проблем. Мало ли, работаю много, голова загружена…

— Потрясающая беспечность у молодежи к собственному здоровью. Сколько вижу, не перестаю удивляться.

Я пожимаю плечами:

— А что? Мы молодые, а значит, здоровые. Признать, что с тобой что-то не так… Я имею в виду не простуду, а что-то серьезное. Это, ну не знаю, как сказать: «Вот сейчас я болен тем-то, а потом я когда-нибудь, само собой, умру». Мы не умираем. Никогда, причем. Отрицать существование болезни — это наш способ сказать миру: «Фигушки, не поймаешь».

Что-то меня понесло. Это синдром «кухонной философии». Давно заметил, что любой разговор, происходящий за кухонным столом, рано или поздно скатывается в метафизику.

Северус на меня смотрит с таким странным выражением лица, и мне отчего-то хочется спрятаться под стол. Кажется, это удивление.

— У тебя очень интересные суждения.

— Обычные, — буркаю я.

Северус еще с полминуты смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать, но потом, видимо, передумывает. Нет, он говорит, но я вижу, что это совсем не то, что он хотел сказать изначально:

— Ты спрашивал по поводу лекарства.

— Да, точно, — я уже успел о нем совершенно забыть.

— Это лекарство моего приготовления.

— Твоего?! Ты сам готовишь лекарства?

— Да, я ведь биолог по специальности.

— А что?...

— Это травяная настойка, — он как всегда знает, что я хочу спросить.

— Ничего себе. Это ты его придумал или готовишь по какому-то известному рецепту?

— Это мой собственный рецепт. — Я ожидал услышать в его словах хоть какой-то оттенок гордости, но его там нет. Простая констатация факта.

— Но тогда ведь его можно запатентовать и выпускать! Это же хорошее лекарство — оно помогает.

Он снисходительно на меня смотрит.

— Эрик, выпускать патент на подобные вещи бесполезно и бессмысленно. Во-первых, из-за некоторых ингредиентов его просто не допустят в продажу.

— Ты что, используешь наркотики?!

Он глядит на меня, как на психически больного ребенка, с легкой такой снисходительностью:

— Естественно, нет. Интересно, за кого ты меня держишь? Просто есть некоторая категория веществ и растений, которая у фармацевтов держится под негласным запретом.

— Почему?

— А ты подумай, — приглашающий взмах руки.

Сижу. Думаю. В голову ничего не приходит, кроме возможности каких-то побочных эффектов. Так ему и заявляю.

— Это было бы слишком просто, — хмыкает он. — Причина в том, что эти вещества действительно помогают, вот и всё.

— Но… Так ведь это же хорошо, если помогают. Сделали лекарство — и можно жить спокойно.

— Глупый. Им как раз не выгодно делать подобное. Представляешь, сколько компаний обанкротится, сколько предприятий закроется и сколько людей потеряют деньги? Вот поэтому и не делают по-настоящему эффективных медикаментов. А если и делают, то только для «своих» и за баснословные деньги. Поверь, я уже пытался по молодости и глупости зарегистрировать свои изобретения.

— Как-то я не думал об этом в подобном ключе…

Честно говоря, я даже растерялся. Для меня не новость, что на нас везде и постоянно наживаются всяческими разнообразными способами, но чтобы настолько цинично и на таком… Это не то, чтобы не укладывается у меня в голове, просто неприятно. И гадко.

Северус, кажется, это понимает. Взгляд, бывший всего секунду назад стальным и жестким, смягчается.

— Эрик, запомни, что не нужно оскорбляться за любую несправедливость и пытаться спасать мир от всего подряд. Это никому ничем не поможет, только сделает хуже. Просто делай то, что считаешь правильным.

И почему у меня такое чувство, что я когда-то уже слышал похожие слова?

Я киваю и тут же вспоминаю наконец про Буклю:

— Северус, я хотел еще кое-что спросить…

Он выжидающе на меня смотрит.

— Букля ведь не твоя сова?

Глаза, еще секунду назад глядящие на меня с чем-то похожим на сочувствие, моментально утрачивают какое-либо выражение. Будто окна захлопываются.

— На данный момент времени — моя.

— А раньше она принадлежала кому-то другому?

— Да. — И голос такой же, без выражения.

— А что случилось с этим человеком?

— Исчез.

Я вижу, что ему не хочется отвечать на мои вопросы, но раз я начал, то должен уже и закончить.

— А я… я могу приходить навещать Буклю? Хоть изредка?

Черт, я идиот. Хотел же спросить совсем другое — могу ли я взять её себе — но не посмел. И вообще, сова — это не книга, чтобы её таскать туда-сюда. Да, буду считать, что именно поэтому я попросил разрешения приходить в этот дом.

Он поворачивает голову чуть в сторону так, что взгляд направлен поверх моего плеча на дверь. Его пальцы продолжают выбивать неслышную дробь на колене.

— Можешь.

Оказывается, я затаил дыхание, ожидая его ответа, и теперь неслышно выдыхаю.

Потом я скомкано благодарю его за вечер-ночь-утро и вообще и порываюсь одеваться и бежать.

Он смотрит на мои ужимки с весело вздернутой бровью и ухмылкой на лице, пока я стою в коридоре и пытаюсь втиснуться в ботинки, пальто и завязать шарф одновременно. Потом он одним движением запаковывается в своё пальто и в ответ на мой недоуменный взгляд говорит:

— Пошли, провожу тебя до автобуса. Не думаю, что ты знаешь, где он.

И мы идем.

* * *

— Северус, мрачная ты рожа! Хватит сидеть над своими книгами! Ты скоро окончательно превратишься в книжного червя.

В комнату влетает лохматое черноволосое нечто — Гарри Поттер, естественно. Северус скептически выгибает бровь в своей фирменной манере, даже не поднимая головы от книги.

— Вообще-то у нас сегодня годовщина, ты забыл?

— Нет, я помню, — всё так же не отрываясь от чтения. — И? Я должен устроить по этому поводу ликование?

— Мерзкий ты хрыч, — тяжелый, но совсем не обиженный вздох. — Я знаю, что ты не отмечаешь никакие даты. Я просто приготовил тебе подарок.

На колени Северусу ложится большая тяжелая книга, обтянутая тонкой зеленой кожей. Сам фолиант очень красив и сделан специально в слизеринских цветах.

— Что это?

— Альбом.

Мгновенный взгляд наверх, на лицо юноши. Гарри выглядит непривычно серьезно — выражение лица у него внимательно-задумчивое, а глаза немного грустные.

— Я просто подумал, что когда-нибудь, если случиться такое, что мы не будем вместе, у тебя ведь не останется даже моей фотографии. А я хочу, чтобы ты помнил, как я тебя раздражал… Как минимум это.

Северус молча открывает альбом. Там много снимков: и совместных учебных, и квиддичных, и тех, где Гарри стоит со своими гриффиндорскими друзьями.

— Я знаю, тебе не нужны фотографии еще и Рона с Гермионой, — раздается сверху тихий голос. — Просто… это единственные, которые у меня вообще есть. Я хотел взять у Колина, но все его пленки сгорели в замке…

Северус смотрит дальше. Перелистывает страницы, где из всех лиц видит только одно. Перевернув очередной лист, у него вдруг резко и больно сжимается сердце.

На альбомном развороте две большие фотографии. Одна — портрет красивой рыжеволосой женщины. Она весело улыбается и машет ему рукой. А рядом — единственный их снимок, уже после…

Он хорошо помнит тот день. Поздний август, один из немногих выходных дней, когда оба оказались свободны. Они аппарировали в Ирландию к озеру Глендалох. Северус бывал там когда-то, еще лет десять назад, но до сих пор всё прекрасно помнит. Сначала они долго гуляют по заповеднику, а устав, устраиваются на краю луга — отдохнуть и перекусить.

Тогда-то Гарри и спрашивает его:

— Слушай, а ты знаешь, что у нас с тобой нет ни одной совместной фотографии?

— Зачем они тебе?

— Как зачем? Чтобы помнить, что такое было.

— А так ты забудешь? — Насмешливый взгляд.

— Могу забыть, — неожиданно серьезно отвечает Гарри. — Память вдруг потеряю, мало ли что. У нас в аврорате работа небезопасная, черт его знает, что может случиться.

И после недолгого молчания:

— Северус, ну пожалуйста, что тебе стоит?

Северусу было всё равно. Для него фотографии не имели значения: всё, что надо, сохранит память. Но для Гарри, вроде, это действительно важно.

— А тебя не смущает то, что нас некому фотографировать?

— Нет, — улыбается он. — Я взял маггловский фотоаппарат, у него есть функция десятисекундной задержки.

— Ладно.

Гарри радостно улыбается и, нажав пару кнопок, легким взмахом палочки левитирует фотоаппарат напротив них.

Потом обнимает его сзади и шепчет на ухо, с мягкой усмешкой в голосе:

— Сделай лицо поприличнее — это же наша память. Внукам будем показывать.

Щелчок фотоаппарата застает Северуса, когда тот пытается побороть предательскую улыбку.

Северус снова поднимает взгляд на Гарри. Почему-то в голове не отыскивалось нужных слов.

— Спасибо.

— Да не за что. Только не смотри на меня так! — Улыбается он.

— Как — так?

— Ну… так. Так, что еще пара секунд, и ты точно не закончишь свою работу. — С этими словами он еще раз грустно улыбается и быстро выходит из комнаты.

Северус так и не возвращается к чтению. Он долго сидит, переворачивая плотные картонные листы с запечатленной на них памятью. А потом вынимает фотографию рыжеволосой женщины и аккуратно кладет в ящик стола, изображением вниз.

Ей здесь больше не место. Это только их альбом.

А еще через несколько мгновений поднимается и идет искать Гарри.

— Обливиэйт.

Лицо Эрика приобретает отстраненное выражение, и прежде чем его глаза снова станут осмысленными, Северус быстро накладывает на него сонные чары.

Он будет спать еще пять-шесть часов. А проснувшись, не вспомнит ни альбома, ни того, что вообще вставал.

Северус отнес юношу наверх, в спальню. Снял домашние туфли, расстегнул пояс брюк, накрыл одеялом, а сам сел рядом, на край кровати. Темнота скрадывала линии, смазывала незаметные с виду черты, и в тусклом свете луны он позволил себе на мгновение представить, что в постели лежит не Эрик, а Гарри. Спящий, растрепанный, без очков… Эрик даже спит так, как Гарри — на боку и положив голову на руку. Сейчас обмануться мог бы любой.

Северус устало вздохнул. Он не смог бы сказать, когда всё окончательно вышло из-под его контроля. Зато точно знал, когда это началось. Еще с флакона. Естественно, он оставил его с умыслом — нужен был повод для того, чтобы встретиться с Эриком еще раз. Он всё еще не очень хорошо себе представлял, как себя с ним вести. Несомненным было то, что нужно проверить, сохранилась ли у него магическая сила, и, по возможности, вернуть Поттеру его личность. То есть — заставить вспомнить всё, что было. Что, в принципе, может случиться вместе со всплеском магии. Только почему за девятнадцать лет жизни магия себя так и не проявила, а осталась запертой в его теле? Или, может, как раз и проявила, только он, Северус, об этом ничего не знает? В любом случае, надо было налаживать контакт и осторожно расспрашивать, по возможности не выдавая себя. Ведь Эрик всё же самый обычный парень, и если ему неожиданно объявить, что он на самом деле маг Гарри Поттер, то Снейпа моментально пошлют к черту. И Эрик будет, что характерно, прав. Причем, если он вспомнит о себе прежнем, то быстро поймет, что именно послужило причиной его исчезновения. И снова всё будет кончено. На этот раз окончательно. Потому что простить подобное, по мнению Северуса, практически невозможно.

Когда без четверти три Снейп выходил из здания Гарвардской библиотеки, на его пути сразу возникло препятствие. В виде Дугласа Кёрка, в изящной темно-серой мантии, поджидающего его возле двери, в тени одной из колонн.

Северус моментально напрягся. Что должно было произойти, чтобы Кёрк сорвался со своего теплого насиженного места и явился в Штаты? И не куда-нибудь, а именно в Бостон. Там, где находится он. И Эрик.

— Дуглас, — с легким, совершенно незаметным для постороннего напряжением в голосе поинтересовался он, — что ты здесь делаешь?

— Северус! — Кёрк подался ему навстречу. — Я тут, собственно, пробегом. Совпало несколько дел, и я решил заодно заглянуть к тебе, сообщить кое-что.

— Как ты меня нашел? И с каких это пор сова стала неподходящим средством сообщения новостей?

— Студенты сказали, — усмехнулся Кёрк. — Профессор Рихард до трёх обычно сидит в библиотеке. Стареешь, Северус.

Снейп никак не отреагировал на подначку, только приподнял бровь и сухо ответил:

— Я тебя слушаю.

Ему не нравились подобные неожиданности. Тем более, что через несколько минут должен был появиться Эрик, а вот его уже Кёрку видеть было совсем не обязательно. Даже, несмотря на то, что именно он нашел ему необходимую информацию. Вернее, именно поэтому. Хоть Северус и был, благодаря Нерушимой клятве, спокоен за сохранность своей тайны, Кёрку всё же не требовалось знать больше необходимого.

И — надо же было такому случиться, именно в этот момент Северус заметил на одной из парковых дорожек приближающегося Эрика. Это было очень некстати — если Кёрк сейчас обернется, придется прибегать к не слишком этичному способу сокрытия реальных фактов вроде Обливиэйта в спину. Пока Северус сам еще ничего не решил, об Эрике не должен знать никто. Даже Дамблдор. За Поттера назначена слишком большая награда, чтобы можно было рисковать.

Пока Дуглас ничего не заметил, Снейп коротким и резким движением руки попытался предупредить Эрика, чтобы тот не подходил. Слава Мерлину, тот понял и свернул вбок, продолжая, правда, исподтишка наблюдать за ними. Северус кожей чувствовал его внимательный взгляд.

— Ты всё такой же деловой, — со вздохом ответил ему Дуглас. — В Бостон меня привела ниточка одного дела. Оно совершенно неожиданно оказалось связано с тем запросом, который ты давал мне еще в августе, по поводу разработок по, якобы несуществующему, растению морской Альбезии.

— Да, я помню. Ты так и не смог мне ничего сообщить по этому поводу.

— Верно, — кивнул Кёрк. — Только теперь я узнал, что морская Альбезия действительно существует, и её исследования действительно проводятся. Но они проходят в режиме такой секретности, что даже на государственном уровне об этом знают единицы. Исследовательская база находится в Индонезии, а руководит ею один ученый, американец скандинавского происхождения, Йохан Кьярсон.

— Спасибо. Это, конечно, интересно, но ты меня искал только для того, чтобы поведать эту новость? Я польщен, но это можно было сделать и через камин.

— Вовсе нет. Обижаешь, Северус, — Кёрк протянул ему конверт. — Здесь два пригласительных на приём. Будут все самые крупные шишки фармацевтического мира, и Кьярсон в том числе. У меня нет на него прямого выхода, и узнать что-либо, не вызвав подозрений, будет крайне трудно. Тебе же, с твоим статусом блестящего ученого и профессора биохимии, не составит большого труда войти в окружение. На приеме сможешь посмотреть-послушать что тебе нужно, и дальше искать выходы на Кьярсона.

— А тебя не смущает то, что я не посещаю подобные мероприятия? И вообще, Кёрк, зачем мне два пригласительных? Даму водить на приемы, что ли?

Кёрк откровенно фыркнул:

— Ну, я свою часть уговора выполнил, узнал тебе про Альбезию. Над дальнейшим у меня нет власти. Так что тебе решать, идти туда или нет. А два пригласительных, зная твою любовь к дамам, я бы не предлагал. Скажем так, из-за достаточно специфической причины твоего… пребывания здесь, могу предположить, что второй экземпляр лишним не будет. Тем более, после официальной части будет джазовый концерт. Уверен, тебе пригодится.

Снейп смерил мужчину уничижающим взглядом.

— Избавь меня от своих предположений.

Пока Кёрк, размахивая руками, доказывал ему, что «не имел в виду ничего такого»,

Северус слушал его с каменным выражением лица, не выказывая никаких эмоций, кроме, может, легкого презрительного недоумения.

Наконец, Кёрк ушел, а Северус пару минут смотрел ему вслед пустыми глазами, даже не видя, как он аппарировал прямо посреди парка.

Секунды внезапно стали растягиваться в целую вечность, и за эти несколько мгновений на Северуса тяжело и неотвратимо, словно каменная плита, навалилось понимание того, как именно он будет действовать дальше.

Потому что иначе он не может. И не хочет.

Он привяжет к себе Эрика крепче, чем канатными узлами. И тогда уже в любом случае… Если Поттер вспомнит о том, почему он исчез, и захочет уйти, то уже не сможет. Если же всё напрасно, тогда он просто попытается научиться жить с Эриком, постоянно забивая в дальний угол памяти воспоминания о Гарри.

Северус быстрым шагом направился к юноше.

Неделя до приема прошла в дымке непрерывных размышлений. Особых дел больше не было и он занимался тем, что просчитывал все возможные варианты развития событий, с каждым разом убеждаясь, что то решение, которое он принял — единственно верное. Вернее, единственно верное для него. И неважно, что он фактически не оставляет парню выбора. Он всегда сможет, если захочет, уйти. Если захочет.

Он не должен захотеть.

* * *

Он специально пригласил Эрика на полтора часа позже назначенного времени. Ему не хватало только, чтобы посреди приёма к нему кто-нибудь обратился «мистер Рихард». Или еще хуже, «Брайан». Северусу совершенно не хотелось объяснять что-либо по поводу своего инкогнито.

Когда Эрик вышел из такси, Снейп сначала не поверил своим глазам. Парню необычайно шло элегантное осеннее пальто, и даже вечная растрепанность, которая никуда не делась, выглядела с небрежным изяществом.

— Вижу, вы основательно подготовились к данному мероприятию.

На мгновение во взгляде Эрика мелькает настороженность, как у неприрученного зверька, но моментально скрывается за нейтрально-вежливым интересом.

— Что-то вроде, — отвечает он, слегка пожав плечами.

Они идут по парковой части клуба, и в вечернем фонарном свете Северус искоса за ним наблюдает.

Так мог бы выглядеть Поттер.

Если бы, конечно, хотел нормально выглядеть.

Северус так и не смог приучить его к приличной одежде — устав от строгой аврорской формы, Гарри во всех остальных случаях с упорством, достойным лучшего применения, таскал просторные джемпера, свободные рубашки и джинсы. И подобное пальто Поттер бы не одел никогда — всё ворчал бы, что пусть Малфои такое носят, а он, Гарри, после тяжелой трудовой недели имеет право ходить в чем-то удобном. Были у них уже подобные разговоры.

В клубе непонятное впечатление усилилось многократно.

Под верхней одеждой у Эрика оказалась рубашка изумительного оливкового цвета. Как назло, она чертовски удачно подчеркивала изумрудный тон его взгляда, и Северус весь вечер не мог отделаться от ощущения, что в глубине таких похожих, до малейшей черточки одинаковых глаз, он видит Поттера, а не Эрика. Что это Гарри с ним разговаривает, отвечает на вопросы, постоянно поправляет падающую на глаза челку, задумчиво и весело улыбается… И говорит так, как никогда бы не говорил Поттер. О, Гарри был, бесспорно умен — просто обычно не давал себе труда задумываться над теми или иными вопросами. Вынуждено, он всегда был старше своих лет, и, получив полную свободу жизни, тут же с радостью окунулся в не слишком отягощенное размышлениями бытие. Конечно, на него нападали приступы задумчивости, и часто, очень часто, он выдавал суждения, присущие скорее уже хорошо пожившим людям, чем девятнадцатилетнему юноше. Но он, всё же, предпочитал просто жить, не думая о каких-либо проблемах сверх необходимого. Он был жаден до жизни, жил с каким-то даже остервенением, и радовался окружающему так, как умеют только дети. Северус с удивлением отмечал в Эрике такое же витальное умение радоваться жизни, и вечное, неугасающее любопытство в зеленых-зеленых глазах.

Это сбивало с толку. И часто, слишком часто заставляло смаргивать не тот образ с сетчатки глаза.

И всё бы ничего, если бы не появление Луны.

Он уже смирился с её парадоксальной непоследовательностью и неожиданными возникновениями в любой точке планеты. Но здесь он её увидеть уж точно не ожидал.

Тем более, на этом приеме. Тем более, когда он сидит с Эриком.

Луна действительно была очень талантливым биологом — она блестяще закончила кафедру изучения магических животных, всего за год из положенных пяти, и моментально уехала в какую-то экспедицию. Все её идеи были фантастичны, но многие имели под собой серьезное научное обоснование. Проблема была в том, что подавляющее большинство весомых фигур научного мира считали ее чудачкой и опасались иметь с ней дело. Видимо, это послужило причиной того, что однажды вечером она просто появилась на пороге его дома, и, не здороваясь, выпалила:

— Профессор, я хотела посоветоваться с вами по поводу одного проекта!

Луна единственная знала об их отношениях. Как всегда неожиданно, вывалившись из его камина для того, чтобы обсудить какую-то очередную идею, она увидела их, сидящими на небольшом диване. Вернее, Северус сидел и читал книгу, а Гарри дремал у него на коленях.

При всех её бесчисленных странностях, Луна обладала удивительной чуткостью к вещам по-настоящему важным. Когда она увидела их вместе, то лишь посмотрела своим странным, немного неземным, но прозрачным и ясным взглядом, улыбнулась, и очень просто, одними губами, сказала:

— Я рада.

Гарри так и не проснулся.

* * *

Год, проведенный без Поттера, был абсолютно пустым. И гулким, как выкипевший на огне медный чайник. Северус, в его непрекращающихся поисках, старательно занимал всё свое свободное время разнообразной деятельностью, чтобы не хватало минут даже думать о чем-то постороннем. О ком-то далеко не постороннем.

И, тем не менее, мысли крутились по большей части в одной области. Найти. Найти, найти, найти.

Зачем? Затем. Потому что надо, потому что должен.

Да просто, потому что.

Потому что без него он больше не мог засыпать. Вернее, очень часто, когда Гарри по каким-то причинам оставался у себя, Северус засыпал нормально, зная, что завтра, или в худшем случае, послезавтра, Гарри непременно объявится. Эти же ночи — целый год разнообразных ночей! — были длинными и тягучими, как бесконечные мгновения под круциатусом давно почившего Лорда. Они длились без конца, и приходилось занимать себя книгами, статьями, зельями — чем угодно, но только бы завершились эти нескончаемые ночные часы.

И дело даже не в отсутствии смысла — он навскидку мог бы назвать с десяток разнообразных смыслов, — а в том, что именно этот, отсутствующий по его вине смысл, был самым… живым. О да. Настоящим.

Он без конца упражнял ум, чтобы хоть чем-то себя занять.

Без него он чувствовал себя старым пыльным мешком, набитым формулами и знаниями.

* * *

То, что у Эрика не было с собой достаточного количества денег, оказалось абсолютной случайностью. Северус ничего не подгадывал специально, но, видимо, случайности были сегодня на его стороне. Решение пришло быстро и казалось очень удачным — заодно будет и прекрасная возможность познакомиться с парнем поближе.

Когда он предложил Эрику остаться на ночь у него, на лице того отразилась целая гамма чувств, как бы он не старался не подавать виду — никакой легиллименции не требовалось, чтобы догадаться, о чем думает юноша. Размышляет, можно ли доверять чужому человеку настолько, чтобы пойти ночевать к нему в дом. И колеблется — потому как Северус уже успел его крепко посадить на крючок интереса. И да, Снейп заметил, как дернулся Эрик, когда Луна произнесла имя Гарри Поттера. Неужели его сущность всё же дает о себе знать и просыпается?

Но Луне, тем не менее, не следовало об этом говорить. И всё-таки хорошо, что она по своей рассеянности не придала значения удивительному сходству Поттера и Эрика. Она думает, что он таким образом пытается заменить одного другим. Чушь.

Или нет?

Они уже шли к нему домой, Эрик отписывался волнующейся подруге, а Снейп внезапно заметил в ночном небе светлое, быстро приближающееся пятно. Догадка заставила его резко вскинуть голову, и Эрик, заметив движение, последовал его примеру.

— Соплохвоста ему в дышло, сколько раз я просил этого старого маразматика не слать мне почту совой, а использовать камин!

Северус прекрасно знал, что Буклю могли послать только из Хогвартса, а кроме Альбуса никому это было не нужно. Но у них ведь была договоренность, что Дамблдор будет вызывать его исключительно по каминной сети, во избежание конфузов. Тем более, гнать сову через весь континент это уже как-то чересчур. Дамблдор никогда и ничего не делает случайно, — закралась мысль. Но откуда он мог знать, что именно сегодня, именно сейчас он идет с Эриком-Поттером?

Мысль о хрустальном шаре стала казаться очень даже правдоподобной.

Сова подлетала всё ближе и ближе, и Северус с удивлением наблюдал, как на лице парня сменился целый вихрь чувств — от ошеломления и недоверия, до радости и какой-то сумасшедшей нежности, когда он прижимал трясущуюся птицу к себе. На это было отчего-то горько смотреть, и на ум пришло подсмотренное на одном из уроков окклюменции, воспоминание: как Хагрид протягивал Поттеру сидящую в клетке белую полярную сову из магазина. И точно такую же недоверчивую радость на лице мальчика.

Букля его, несомненно, узнала. Не могла не узнать, ведь магические совы пользуются зрением в последнюю очередь. Она почувствовала того Поттера, который был внутри, хотя и можно понять её испуг — ощущение энергии должно перемежаться с энергией чужого ей человека, Эрика. И поэтому сова не знала что делать, ведь это одновременно был и её хозяин, и не он.

В такие моменты можно представлять, что Гарри всего лишь потерял память, а теперь очнулся от вынужденного забытья, и с минуты на минуту вспомнит всё остальное.

Но этого не будет — и это тоже горько.

* * *

Северус закрыл за ним дверь и, оставив Эрика раздеваться в коридоре, одним взмахом палочки зажег камин в гостиной. Остается надеяться, что он ничего не заметит.

Та записка действительно была от Дамблдора. Тот просил связаться с ним в ближайшее удобное для Северуса время, но как можно быстрее. Снейп хотел было заблокировать камин, но в тот момент в комнату зашел Эрик. Сказав ему присаживаться, Северус решил использовать беспалочковую магию. Камин заблокировать надо было в любом случае — с Альбуса станется, не получив ответа, пробовать достать его по каминной сети. А для Эрика голова в каминном пламени была бы, всё же, слишком большим потрясением.

Северусу пришлось применить контактный способ беспалочковой магии — взмахи руками сейчас выглядели бы слишком патетично и совершенно не к месту. Эрик смотрел на него странным взглядом, но Северус счел, что может, в любом случае, позволить себе небольшие чудачества.

Они распили подаренную когда-то Кёрком бутылку крайне дорогого и редкого портвейна. Было странно сидеть и наблюдать за Эриком в свете живого пламени. Будто узнавать Гарри заново. Словно они просто год не виделись, и за это время у него появилась странная глубина и задумчивость взгляда, привычка спокойно держать бокал, а не крутить в руках, изменилась немного манера держаться и совершенно пропала привычка постоянно поправлять прикрывающую шрам челку.

И — взгляд. Эрик очень внимательно смотрит, изучает, чуть наклонив голову. Этот серьезный взгляд зеленых глаз заставляет вспоминать слишком многое.

Гарри тоже любил долго рассматривать его. На вопрос почему, он однажды спокойно ответил: «Ты нестандартный».

А потом Эрик говорит. Он рассказывает Снейпу о своих снах, и у того, кажется, встают на загривке дыбом волосы. Да, именно так проявляется Гарри — когда контроль Эрикового сознания над телом становится минимальным, у него случаются сны о его прошлой, настоящей жизни. И он помнит многое, хоть и очень фрагментарно. Но когда Эрик подается вперед и, глядя прямо ему в глаза, начинает рассказывать о тех подробностях жизни, которых никто, кроме Гарри не знает, пальцы Северуса до хруста стискивают бокал, а в сердце поселяется толстая и тупая спица.

«Ты ничего не ешь утром, только пьешь крепкий чай с бисквитом». Несмотря на все ухищрения Гарри, ему так и не удалось впихнуть в Северуса утром ни грамма еды. И каждое утро Гарри недоуменно косился на Снейпа, и ворчал что-то по поводу того, что Снейп с таким режимом скоро превратится в бесплотность.

«Всем цветам предпочитаешь черный». Он так и не избавился после Хогвартса от этой привычки. И работая в лаборатории, и в повседневной жизни. Аврорские мантии, кстати, тоже были черного цвета. Гарри фыркал, что они теперь похожи на двух ворон — одну лохматую, а вторую просто мрачную.

«У тебя весь дом завален книгами, но есть одна, любимая, она коричневая, очень толстая, и ты любишь просто сидеть с ней, держать в руках и гладить корешок». Да, книг в его доме накопилось столько, что они уже не помещались в пределах библиотеки и были хаотично раскиданы по всему дому. Северус мог читать по пять-шесть книг одновременно, и каждая из них находилась где придется — в гостиной, в спальне, в его личном кабинете, на кухне… Та самая, толстая коричневая книга занимала почетное место на библиотечной полке. Это была первая книга, которую он купил за свои деньги. Пособие по темной магии. Какое бесчисленное количество экспериментов было по ней поставлено! Ему не надо было её больше читать — он и так знал её на память, до последнего слова. Но он любил думать, положив её себе на колени и машинально поглаживая корешок указательным пальцем.

«Ты терпеть не можешь халатов, тебе всегда холодно».

После затяжной войны с Волдемортом, проклятий, пыток и Мерлин знает чего еще, что-то нарушилось в его нервной системе. Он постоянно мерз, даже в теплое время, и никогда не мог полностью согреться. У него всегда зябли руки и он, когда мог, прятал их в складках одежды, одеяле, либо грел о чашку с обжигающе-горячим чаем.

А халаты не любил просто так. Они казались ему слишком неуютными, полы всегда мешали, а пояс постоянно разматывался. Поэтому после ванны он всегда облачался в свой домашний костюм. Вернее, до того времени, пока в его жизни не появился Гарри. Потом в костюме после купания отпала необходимость.

«У тебя шрамы на руках и спине».

Кроме Гарри, их не видел никто — даже Альбус. Целая сетка шрамов — и далеко не все были боевыми. Лорд любил развлекаться по-всякому, в том числе и телесными наказаниями. Пожирателям запрещалось лечить раны, полученные от Волдеморта. Они должны были зажить сами, и оставить после себя отметины. Память.

Руки у Снейпа, главное орудие его мастерства, были сломаны во многих местах — плечи и локти, предплечья, кисти и пальцы… Волдеморт ломал ему руки и заставлял варить зелья. Превозмогать боль. Если зелье было сварено неправильно — следовало наказание. В случае успеха, Лорд небрежно залечивал переломы — этого хватало ровно для того, чтобы добраться до больничного крыла Хогвартса, где Помфри снова ломала ему кости, для правильного их срастания, и вливала костерост в сведенный спазмом рот.

«Ты всегда ложишься только после трех часов ночи, у тебя бессонница»…

Еще одно последствие войны — он спал всего по несколько часов в сутки, и то не каждый день. Чаще всего беспокойная, тревожная бессонница одолевала его осенью и зимой. Иногда он просто слушал мерное и тихое дыхание спящего рядом Гарри, но по большей части одевался и уходил в другую комнату читать или работать. И часто, в последнее время слишком часто, он внезапно обнаруживал рядом с собой исходящую паром чашку, и растрепанного Гарри, сонно щурящегося на свет. Поттер молча садился рядом, и никакими уговорами его нельзя было прогнать обратно в постель. Только идти вместе с ним. Но бывали ночи, когда ему действительно надо было работать, и тогда Гарри сидел вместе с ним, тоже принося с собой какие-то аврорские бумажки. И благополучно засыпал над ними. Каждый раз ворча, Снейп относил его в кровать, но неизменно был благодарен за эту молчаливую поддержку. Хотя на эту тему они никогда не разговаривали. Всё было понятно без слов.

Столько личного. Столько воспоминаний. Только теперь они все стали почему-то поделены на двоих.

Это невозможно слушать.

Снейп прервал Эрика окриком:

— Хватит!

Когда юноша это всё рассказывал, Северус не смотрел на него, не мог. Но услышав тихий стон, он отнял руки от лица и с потрясением увидел, как Эрик, белее мела, скрючился в кресле и обхватил голову руками. Словно хотел вдавить её вовнутрь.

Снейп моментально бросился к нему:

— В чем дело?

— Голова… — это не слова, а безмолвное шевеление губами, но Северус всё понимает. Слишком часто подобное происходило с самим Гарри. И от того, насколько одинаково всё повторяется, у него еще больше холодеют руки. Только у Гарри приступы головной боли были отголосками старого проклятия, никуда не исчезнувшими кошмарами, а у Эрика? Ему не довелось знать Волдеморта, проходить через ужасы войны… Что же могло быть причиной?

Он на мгновение касается лба Эрика, и быстро выходит в кабинет. Там, в его походном наборе, еще должно было остаться то зелье, которым он после подобного отпаивал Гарри. Снадобье было сварено, основываясь на индивидуальных особенностях организма, и нет гарантии, что оно поможет. На всякий случай, Северус прихватил с собой еще одно, обычное зелье, но в нем не возникло необходимости.

Тело Эрика обмякает, глаза фокусируются на его лице, и парень трясущимися руками смахивает со лба мокрую челку. Северус присаживается рядом на один из подлокотников и спрашивает:

— С тобой такое часто?

Эрик отвечает не сразу. Он несколько раз судорожно вздыхает и облегченно приваливается к спинке кресла. Только потом до него, кажется, доходит смысл вопроса.

Снейп знал про снотворный эффект этого зелья. После своих приступов Гарри мог только спать, а зелье было гарантией того, что ему больше не станут сниться кошмары.

— А? Да нет… В последнее время только.

В последнее время — это сколько? Неделя, две, месяц, полгода? Надо будет расспросить подробнее, когда он будет более адекватным. У Эрика закрываются глаза и видно, что он держится только усилием воли.

Северус отвел его наверх, в гостевую спальню. Эрик, видимо, заснул где-то по дороге, поскольку ноги его совсем не слушались, и Снейпу пришлось его буквально нести на руках. Почти как раньше, в их прошлой жизни — с той только разницей, что это тело было тяжелее, чем он привык.

Уложив Эрика, он, прикоснувшись к его голове, наложил Следящие чары. Конечно, можно было воспользоваться палочкой, но Северусу хотелось снова почувствовать жесткие вихры под своими пальцами.

Следящие же чары нужны были для того, чтобы знать, если вдруг с Эриком посреди ночи что-то случиться. Ну и заодно быть в курсе его передвижений по дому. Даже здесь были уголки, куда ему совать свой, без сомнения, любопытный нос, явно не стоило.

Как оказалось, предосторожность отнюдь не была лишней. Уже ближе к утру его разбудило сработавшее заклинание. Северус с удивлением отметил, что мальчишка застрял в библиотеке и, судя по всему, находится там довольно давно. Что он мог там забыть? Книги рассматривает?

Спустившись вниз, Снейп неслышно подошел к библиотеке и заглянул в оставленную открытой дверь.

Эрик стоял вполоборота, и Снейпу было достаточно взглянуть на его выражение лица, чтобы всё понять.

Альбом. И он готов был отдать руку на отсечение, что знал, какую именно фотографию тот смотрит. Только вот на лице было почему-то не недоумение, а какая-то жадная печаль.

Еще бы.

Северус даже не думал. Он просто в шагнул в комнату.

— Обливиэйт.

Еще было слишком рано. Слишком рано для того, чтобы Эрик знал о подобном. Он должен «приручить» его постепенно. И хоть подобный рычаг давления был бы очень полезен, он не мог им воспользоваться. У Эрика всё-таки должна быть, хоть призрачная, но возможность всё решить самому.

И только когда он во второй раз за длинный сегодняшний день относил Эрика в спальню, то понял основную, настоящую причину.

Он просто не хотел, чтобы Эрик видел то, что касалось его и Гарри.

Северус и правда проводил меня до остановки — там идти было всего минут десять. По пути мы молчали, я просто не знал о чем разговаривать, хотя периодически и открывал рот, чтобы что-то сказать. Северус тоже безмолвствовал, изредка бросая на меня непонятные взгляды. И мы даже не успели попрощаться нормально — я, неожиданно даже для себя, вдруг сорвался за отъезжающим автобусом. Теперь же понимаю, что это было весьма невежливо.

Не знаю. Весь вчерашний и сегодняшний день дал такое количество пищи для размышлений, что мне просто необходимо побыть где-то в одиночестве и подумать. А работа уже давно кажется весьма удачным местом для этого.

Добежать до магазина мне, слава богу, удается вовремя. Даже еще минут десять остается в запасе. Только вот на улице перед дверью меня поджидает Эстер, прохаживающаяся туда-сюда с таким выражением лица, что я начинаю думать, будто случилось что-то плохое.

Она кидается на меня чуть ли не с кулаками:

— Эрик!!! Слава богу!

— Эстер! В чем дело? Что-то стряслось? — я и правда начинаю волноваться.

— Да нет же. Я тебя ждала!

— Зачем? — недоуменно спрашиваю я.

— Да потому что беспокоюсь! Нельзя же так, в самом деле. Я уже не знала, что мне думать! — её кулаки сжаты, а глаза полны такого праведного гнева, что на мгновение мне кажется, будто она меня ударит.

Я беру её ладони в свои.

— Эстер, прости меня, пожалуйста. Я думал, что мы уже всё выяснили — я в порядке, жив и здоров. И даже мобильный снял с беззвучного режима, — пытаюсь обратить всё в ни секунду не смешную шутку.

Она опускает кулаки, но обида из взгляда никуда не девается.

— Я всего лишь пришла удостовериться, что с тобой и вправду всё хорошо.

— Удостоверилась? — я легко улыбаюсь. — Тогда пошли.

— Куда?

— В магазин, — слегка тяну её за локоть. — Чаю с мятой сделаю.

Она послушно идет за мной, а я толкаю входную дверь.

Мистер Фрэнклин еще там, складывает бумаги в какую-то сумку.

— А, ты вовремя, — поднимает он на меня свои серые глаза под кустистыми бровями. — Я собрался уходить. Что, решили свои семейные проблемы?

Я решаю не обращать внимания на комментарии старика и спрашиваю:

— Можно Эстер посидит немного тут?

— Ой, да пожалуйста, — отмахивается он от меня. — Лишь бы продажам не мешали.

Усмехнувшись, я провожаю мистера Фрэнклина взглядом, и когда он уходит, Эстер произносит:

— Странный он у тебя.

— Есть немного. По-моему, он мысленно нас уже давно поженил.

— Только этого не хватало.

Когда я через несколько минут ставлю на столик возле дивана исходящую мятным ароматом чашку, Эстер уже заметно успокоилась. Настолько, что уже успела найти какую-то книгу и уткнуться в неё носом.

Слава богу, что клиентов сейчас нет, и мы можем нормально поговорить. Я сажусь рядом, и она поднимает на меня глаза. А потом внезапно хлопает себя по лбу и тянется к сумке:

— Слушай, я же совершенно забыла! Вот, я принесла тебе. — И протягивает мне сверток.

В нем обнаруживается свежевыглаженная рубашка и джинсы.

Внезапно я заливаюсь краской до корней волос. В подсобке, где находится чайник, есть еще и зеркало. Только там до меня дошло, как именно я выгляжу — всколоченный и с совершенно мятой, словно жеваной, рубашкой, и не менее мятыми брюками.

Всё правильно — я же в них спал.

Но более всего мне неловко из-за того, что Эстер об этом подумала. Нет, не так — что именно Эстер об этом подумала, раз предугадала такой расклад и принесла мне сменные вещи. И более того, настолько спокойно к этому отнеслась. Она с насмешкой на меня смотрит, а когда я возвращаюсь уже в приличном виде и сажусь с ней рядом, отпивает чаю и говорит:

— А теперь рассказывай.

— Что именно?

— Желательно, полный обзор событий, — усмехается она. — Как сходили, что потом? Как ночевали?

— Эсте-е-ер… — укоризненно тяну я.

— А я что? — у неё глаза невинного ангела. — Я ведь задала обычный вопрос.

— Ну конечно. — Она может обмануть кого угодно, но только не меня. Я знаю, каких именно подробностей она ждет. Не дождется.

Рассказываю, но очень расплывчато и коротко, опуская почти всё важное — и Буклю, и причину моего приступа, и наш утренний разговор непонятно о чем — то ли о том, что он знает, то ли о том, чего не знаю я. Зато в красках описываю концерт, странную ученицу Северуса, и то, что она меня с кем-то перепутала. Кажется, подругу мне удается отвлечь. Она смеется вместе со мной, а потом вспоминает:

— А я ведь хотела еще вчера тебе сказать. Ты, надеюсь, помнишь, что мы сегодня вечером идем гулять с братьями Стивена?

— Ох, дьявол! Забыл, — немного смущенно отвечаю я.

Это и правда некрасиво с моей стороны — Стивен еще с сентября хочет познакомить нас со своей семьей, и даже приглашал домой, но у меня катастрофически не хватает времени, а Эстер почему-то наотрез отказывается ехать без меня. Тогда Стивен предложил собраться всем вместе и погулять где-нибудь. Я с радостью согласился, так как с историй о близнецах Эджвортах смеется весь университет, и мне давно уже очень интересно. Так что мы еще месяц назад договорились на эту субботу, но за всеми событиями я успел об этом напрочь забыть.

— Я так и думала, — она почему-то на это совсем не злится, а в глазах какая-то мысль, которую я не могу угадать. — Значит, не забудь — в семь часов в «Волшебном котле». Если что, ждем тебя до победного.

А потом мы сидим, молчим, и думаем о своём. Эстер допивает чай, привалившись к моему плечу, а я дышу ей в макушку и думаю. Нам хорошо молчать вместе, я её по-прежнему люблю, но почему-то рассказать о том, что со мной действительно происходило, не могу. Мне постоянно кажется, что кроме меня и Северуса это больше никого не касается. Вообще. А еще я откуда-то точно знаю, что думает она о Стивене. Я не спрашиваю, что у них там происходит, но, кажется, не всё так гладко. И сегодняшняя встреча её чем-то пугает, словно встреча с братьями Стивена — это почти официальное признание их отношений. А я ничего не могу ей сказать — потому что она ничего подобного мне не рассказывала, и еще потому, что это, всё же, не моё дело. Но мы молчим — и каким-то образом понимаем друг друга.

Когда она уходит, я убираю посуду и ухожу к себе за стойку. У меня не выходит из головы вчерашний день. Весь, начиная с чая и Дайаны, до того, как Северус на меня сегодня утром смотрел. Словно принимал решение.

Какое? Зачем?

Нет, в этой головоломке что-то решительно не складывается, и я ума не приложу, что же именно. Но ведь самое странное не это, а то, что мои сны начинают оживать — хоть и в очень непонятной форме. Я ведь и мечтать не мог, что встречу Буклю наяву — а это ли не доказательство того, что всё остальное тоже существует? И меня тревожит то, что я наговорил ему ночью. Я не знаю, откуда оно взялось, это знание, просто в один момент начало подниматься изнутри, из глубины — словно всегда жило во мне. И он ничего не опроверг. Он согласился — значит, я был прав. А это, в свою очередь, значит, что и всё остальное можно взять за аксиому, и с полным правом задавать вопросы. А у меня есть что спросить. Только бы дождаться следующей встречи и ничего не забыть…

Я слышу звук открываемой двери и моментально напрягаюсь при виде посетителей. Это мои самые нелюбимые клиенты. Если я ничего не перепутал, то их фамилия пишется как Эшем. Какие-то английские аристократы, непонятно зачем перебравшиеся в Бостон. Как по мне — сидели бы лучше у себя на родине в фамильном особняке. Во всяком случае, мне от них хлопот было бы явно меньше. Очень неприятная семейка. Муж еще ничего, он просто лощеная надменная сволочь. А вот его жену я просто на дух не переношу. Они давно у нас покупают книги, их хорошо знает еще мистер Фрэнклин. Когда я только появился у него в магазине и еще мало в чем разбирался, мадам Айви Эшем, точеная пепельная блондинка, завела себе обыкновение ежедневно наведываться в магазин и постоянно требовать новинок, а так же, чтобы пока она рассматривает книжки, я развлекал её интеллектуальной беседой. А потом — громко жаловаться мистеру Фрэнклину на то, каких бездрарных работников он набирает. Мистер Фрэнклин, к слову, делил её слова на ноль, да и мне советовал заниматься тем же, и по возможности не раздражать склочную мадам — у её мужа, к сожалению, слишком много связей. Но, в общем, каждое посещение Айви Эшем (с мужем или без, не суть важно) стоит мне такого количества нервов, что потом Эстер закармливает меня сладким для хоть какого-то поднятия настроения.

Сегодня же я вижу всё семейство полным составом, и мне заранее делается дурно. Вместе с родителями пришел Алджернон Эшем, их сын, который учится на моем факультете и с которым у нас огромная взаимная неприязнь. Невзлюбили мы друг друга с первого взгляда, причем за что — так и непонятно. В результате, он всячески достает меня, Стивена и Эстер, хотя подозреваю, что последнюю — по большой любви. Правда, подруге я этого не озвучиваю — еще обидится. Но, похоже, она и сама всё понимает, поскольку только благодаря ей, мы со Стивеном не начистили Алджернону его породистую физиономию. В общем-то, жалко было бы портить такую красоту — эта гадюка имеет очень впечатляющую внешность, чем активно и пользуется. Но я мог хотя бы получить удовольствие, и втайне лелею планы когда-нибудь осуществить мечту. Тем более, поводов масса.

Я автоматически здороваюсь, в ответ получаю сухой кивок мистера Эшема, надменное: «Добрый день» от леди Айви, и удивленно прищуренные глаза Алджернона.

— Ба-а-алморэй, — привычно тянет он. — Вот уж не знал, что ты работаешь обслугой.

Желание достойно ему ответить борется с рабочей этикой.

— Алджернон, — наконец отвечаю я как можно спокойней. — Вот уж не знал, что тебе неизвестна разница между обслугой и консультантом.

Он явно хочет ответить что-то язвительное, но тут вклинивается леди Эшем:

— Ал, дорогой, вы знакомы?

— Да, мама, — с кислым выражением лица отвечает сын. — Мы учимся на одном факультете. Я тебе о нем рассказывал.

Замечательно, он еще обо мне дома сплетни распускает.

В ожидании ответа я смотрю на них, и понимаю, что на самом деле, Алджернон очень похож на своих отца и мать. Такой же тощий, блондинистый, с тусклыми серыми глазами и неприязненным выражением лица. Тем не менее, вся семья очень красива — холодной и высокомерной красотой музейных статуй. Только во внешности его родителей почему-то больше нордического.

Внезапно леди Айви смотрит на меня взглядом, в котором скользит насмешка и очень спокойно произносит:

— Ну что ты, Ал. Такой хороший юноша. Очень толковый. Уверена, ты просто неправильно его воспринял. — И уходит с мужем к полкам, бросив мне напоследок:

— Найдите мне Джонатана Кэрролла.

Я на мгновение просто-напросто теряю дар речи. Что она задумала? Хочет таким образом еще больше настроить нас друг против друга? Уж больно сомнительно, что она действительно так считает.

Так ничего и не ответив, я ухожу в подсобку за книжкой, а Алджернон шипит мне вслед:

— Знал бы я, что мои родители ходят туда, где ты работаешь…

— Твоя воля, — отвечаю я, даже не обернувшись.

Ох, чует моё сердце, что наша вражда обретет отныне новый виток.

Через какое-то время они уходят, а я устало опускаюсь на стул. Эта крыса решил-таки попортить мне кровь и начал выдвигать такие запросы, что хотелось двинуть ему по голове кассовым аппаратом. Из разряда: «А найди-ка мне то, не знаю что, но чтобы непременно с финтифлюшками». Мадам от него не отставала, и только мистер Эшем хранил молчание, спокойно листая что-то в кресле. Я даже успел проникнуться к нему каким-то подобием симпатии. По сравнению с женой и сыном — очень милый джентльмен.

Семейка настолько сильно испортила мне настроение, что я уже начал подумывать позвонить Эстер и сказать, что меня не будет. С одной стороны, было жутко неудобно, а с другой портить всем остальным вечер своей кислой миной тоже не хотелось. Но, видимо, я всё же должен был пойти на посиделки, так как в тот момент, когда я беру телефонную трубку, в магазин входит девушка лет двадцати пяти. Очень миловидная, с подвижным умным лицом и очками в яркой оправе. Она оглядывается, а потом решительным шагом направляется ко мне.

— Вы — Эрик Балморэй?

— Да, я. А чем…

— Это вам от профессора, — перебивает она меня, ставит на стойку пакет и быстро уходит.

Я не успеваю даже и слова сказать.

В пакете обнаруживается небольшая картонная коробка с пятью пузырьками и записка:

«Эрик, надеюсь, в случае головной боли это лекарство тебе поможет. Северус».

Совершенно ведь ничего такого, но на душе внезапно теплеет, а настроение становится гораздо лучше.

* * *

Бар «Волшебный котел» — это совсем небольшая, столиков на десять, но крайне уютная забегаловочка. Её месторасположение очень удобно — не очень далеко от нас, Стивена и университета, и быстро стала нашим постоянным местом встреч. К тому же, здесь всегда играет прекрасная музыка и умеренные цены. А шикарная хозяйка этого местечка, мадам Дора, быстро стала нашей хорошей приятельницей и встречает нас как родных. Словом, лучшего места для встреч сложно найти.

Когда я прихожу, ровно в семь, кстати, то кроме наших в баре еще никого нет. Сначала мне кажется, что людей очень много, но потом понимаю, что кроме Стивена и Эстер пришло только четыре человека. Зато все — разнообразных оттенков рыжего.

Стивен, с улыбкой от уха до уха, знакомит меня с близнецами Уолтером и Руди — совершенно бесовского вида парнями, на несколько лет старше меня, музыкантом-Джонатаном, абсолютно сногсшибательной внешности. Ему сейчас около тридцати, и он ничуть не выглядит на свой возраст… И сестрой Джессикой. Которая поднимает на меня взгляд очень красивых, чуть раскосых, светло-карих глаз, и я понимаю, что Стивена я точно потом убью. За сводничество.

Братья и сестра у друга оказываются чудесными, и весь вечер я получаю массу удовольствия. Близнецы веселят, похоже, не только нас, но и всех остальных посетителей, поскольку я то и дело ловлю смеющиеся взгляды от других столиков. Хотя, смотрят не только на них, но и на Джонатана. Тут и правда есть на что посмотреть — это человек по-настоящему дивной харизмы.

Зато Джессика, при том, что она действительно интересная и очень красивая девушка, мне почему-то активно не нравится. Я даже не могу сказать, в чем дело. Может, это паранойя, но у меня сложилось твердое впечатление, что любое её движение и фраза направлены на то, чтобы выглядеть передо мной эффектно. И это меня отталкивает. Я дежурно уделяю ей внимание, поддерживаю беседу, но мысли не здесь. Хочется одновременно и сидеть среди друзей, и приткнуться в какой-то уединенный угол.

И курить. О, черт возьми, как мне захотелось курить!

Эстер то и дело смотрит на меня с каким-то удивленным выражением лица — она слишком хорошо меня знает, чтобы не заметить моей внутренней отстраненности. И когда я, извинившись, выхожу на улицу — стрельнуть у кого-то сигарету и покурить, она поднимается вместе со мной.

На улице мы оба молча подкуриваем. Я первый раз вижу подругу с сигаретой, но ничего не говорю.

Её глаза выражают растерянность, а мои — непонятно что.

— Эрик…

Я качаю головой. Я и сам не знаю. Я не готов столкнуться с тем, с чем я уже столкнулся. Я не готов даже дать этому всему название.

Но когда обращается в пепел вторая по счету сигарета, мой взгляд выхватывает из-за угла знакомое черное пальто.

Он идет рядом с тем мужчиной, которого я уже видел возле библиотеки, только тот теперь одет не в странную мантию, а джинсы и стильного вида куртку.

Они проходят по другой стороне улицы и настолько поглощены беседой, что нет никаких шансов, что Северус меня заметит. Окликать его первым мне почему-то не хочется.

Эстер прослеживает направление моего взгляда и шепчет:

— Это он, да?

— Да, — так же тихо подтверждаю я.

— А который?

— Слева.

— О.

Ну конечно, она впечатлена — любой бы впечатлился. Сейчас хорошо видно великолепную осанку и походку, спокойный и уверенный шаг, элегантно лежащие складки пальто… А еще видно слишком уж носатое лицо, властный прищур глаз, тонкую и злую линию губ. Он совершенно некрасив, но ему, наверное, это и не нужно.

Внезапно его шаг замедляется, словно Северус наталкивается на невидимую преграду. Он медленно поворачивает голову в нашу сторону.

А потом, оставляя спутника за спиной, стремительно идет к нам, прямо через проезжую часть.

Машины отчаянно сигналят ему, но он их не замечает.

Когда он уже достаточно близко, то я вижу, что он в ярости. Игнорируя меня, Северус нависает над Эстер, словно коршун:

— Мисс Грэйнджер, что, позвольте узнать, вы здесь делаете, и как его нашли?!

Эстер в удивлении роняет сигарету и инстинктивно отступает на шаг назад.

— Э-э-э, вы меня, наверное, с кем-то перепутали… Моя фамилия Нейман, а не Грейнджер. — Она делает еще шаг, и яркий свет от вывески падает на её лицо.

У Северуса вид человека, который никак не может поверить своим глазам.

— Тогда простите меня, я обознался, — вежливо отзывается он, всё еще не скрывая удивления. — Вы изумительно похожи на одну мою знакомую.

— Ничего страшного, — бормочет подруга, не совсем, видимо, понимая, как ей надо реагировать.

В эту минуту подходит спутник Северуса и удивленно ахает. Северус немедленно поворачивается к нему и произносит:

— Кёрк, свяжешься со мной завтра. Я вынужден тебя оставить.

Кёрк понимающе усмехается, и я внезапно обнаруживаю у него крайне проницательный взгляд.

— Камин?

Северус кивает.

— Хорошо, я тогда я посещу тебя утром. — Разворачивается и исчезает среди редких прохожих. Я всего на мгновение отвожу взгляд, а потом уже больше не могу найти этого человека, хотя на улице очень мало людей. Как растворился, что ли.

Северус наконец-то замечает меня и приветственно кивает:

— Здравствуй.

— Добрый вечер, — почему-то очень чинно здороваюсь я. — А с кем ты перепутал Эстер?

— Эстер? Это ведь твоя лучшая подруга, так?

— Так.

— Ага, — он кивает каким-то своим мыслям. — На самом деле, неважно, с кем. Просто и впрямь поразительное сходство.

— Ничего страшного, — кивает Эстер, очень внимательно глядя на Северуса. Я буквально вижу, как мысли мелькают у неё в голове.

Она встряхивает головой, щелчком отправляет поднятый бычок в урну.

— Я пойду пока что к нашим. Мистер Снейп, присоединяйтесь, если что.

Мы остаемся вдвоем на почему-то враз опустевшей улице.

*Внимание, глава не бечена! Все правки будут вноситься чуть позже, заодно и к нескольким предыдущим главам*

Мы остаемся вдвоем на враз опустевшей улице, и я смотрю, как Северус провожает странным взглядом скрывающуюся в дверях подругу.

Стало очень тихо, ни машин, ни прохожих, только ветер шевелит волосы и полы наших пальто.

— Ты останешься с нами? — разбиваю я затянувшееся молчание.

— Думаю, что да. В любом случае, я теперь свободен, других планов у меня нет. Сомневаюсь, правда, что твоим друзьям будет интересно меня созерцать.

— Может быть, конечно… Но тебе ведь ничто не помешает уйти.

— Верно.

— Кстати, я хотел поблагодарить тебя за лекарство. Теперь буду всегда его носить в сумке.

— Не за что. Думаю, оно тебе пригодится. — Он всё еще задумчив, и кажется, что мыслями он совершенно не здесь, когда отвечает.

Я хочу еще что-то добавить по поводу того, как ему благодарен, но внезапно начинаю чувствовать себя… странно. Будто моё восприятие раздваивается, и я начинаю ощущать себя откуда-то со стороны. Я и стою перед Северусом и, одновременно, вижу нас обоих сбоку. И сознание затормаживается, почти замерзает, и плывет куда-то, течет неспешно… В то же мгновение гаснут вывеска кафе и несколько фонарей рядом, а голову пронизывает такой страшной болью, что я судорожно вздыхаю, почти вскрикиваю, и зажмуриваюсь. Но, несмотря на закрытые глаза, вижу другим зрением, как Северус немедленно выныривает из своей задумчивости, бросает на меня тревожный взгляд, и неожиданно, но очень медленно протягивает руку и дотрагивается двумя пальцами до моего виска.

— Болит?

Его пальцы очень холодные, но прикосновение жжет кожу. «Да», хочу ответить, но не могу, язык не слушается, а ту волевую частичку моего «я», которая должна была говорить, что-то оттесняет на периферию мозга, а изнутри поднимается нечто совсем чужое и странное. Хотя нет, не чужое. Просто непривычное, инородное, но такое знакомое, будто оно во мне всегда жило, но крепко спало, и я его не замечал. Какая-то совершенно незнакомая часть меня, над которой я не властен, и которая сейчас просыпается и открывает глаза…

Так же со стороны вижу, как я открываю глаза и говорю что-то совершенно непонятное, совсем не то, что хотел сказать. Одно только слово:

— Зачем?

Северус уже совсем по-другому на меня смотрит, его взгляд моментально затапливает смесью вины и горечи, но руки не отнимает.

Единственная точка соприкосновения, как будто он держится за меня.

— Но ведь я нашел тебя. — Его голос тих, так тих, что я скорее чувствую, как то, что он хотел сказать передается сквозь пальцы.

— А ты думаешь, это оправдание? — так же негромко, и как-то зло отвечаю я.

Вернее, не-я, отвечает моё тело, я не имею к этому никакого отношения, и мне страшно стоять и смотреть на это всё со стороны, я не понимаю, что происходит… Мне так хочется снова взять себя под контроль, что я делаю какой-то сумасшедший мысленный рывок, и это нечто внутри, словно испугавшись, исчезает, растворяется, и всё возвращается на свои места. Тело мгновенно сводит судорогой, и я хватаюсь за всё еще прикасающуюся ко мне руку в попытке удержать равновесие. Мне больно, так больно, что тот пятничный приступ кажется ерундой.

Северус не дает мне упасть. Чувствую, как его рука перехватывает меня за поясницу, вторая вцепляется в плечо, почти до боли стискивая его. Он прижимает меня к себе, всего на секунду, но я успеваю заметить, как колотится его сердце.

Судорога внезапно резко отпускает и от облегчения слабеют ноги. Срочно надо обо что-то опереться, но рядом ничего нет, даже столб далеко, и я, презрев все приличия, приваливаюсь к Северусу.

Голова пустая-пустая…

Он глубоко вздыхает, но обнимает меня за плечи и не отстраняется.

— Эрик? — спрашивает он устало.

— М-м-м? — мычу я. Говорить не хватает сил, я просто стою и пытаюсь выровнять дыхание.

— Хорошо, — как-то нелогично отвечает он.

Мы стоим долго, минут, наверное, десять, пока я нахожу в себе силы поднять голову от его плеча. Он глядит куда-то в пространство, а его рука обманчиво спокойно лежит на моем плече, но я вижу, что это притворство. Его лицо зло, или, может, печально — я не научился еще распознавать его мимику так хорошо. Губы плотно сжаты и едва заметно подрагивают, между бровями залегла задумчивая морщина.

— Полегчало?

— Да, пожалуй. — Я не хочу ему в чем-то доставить неудобство и аккуратно отстраняюсь.

Он смотрит так, будто ищет во мне что-то и, не найдя, вздыхает:

— Лекарство с собой?

— Да, в сумке. Сумка в баре.

— Тогда пошли. При мне примешь. Оно должно помочь избежать дальнейшей головной боли. Если через полчаса будут неприятные ощущения — я попытаюсь потом подобрать тебе что-то другое.

— Хорошо, — коротко отвечаю я, и мы поднимаемся по ступенькам на второй этаж, в «Волшебный котел».

А у меня из головы не выходит, что Северус знал то, что говорило с ним вместо меня.

В помещении он оглядывается:

— Где вы сидите?

— Там, — я неопределенно машу рукой в сторону угла, где стоит наш столик. — Куча рыжих.

Никогда еще я не видел, чтобы на лице человека за такое кратчайшее время сменилось столько выражений. Недоверие, удивление, изумление, и совершенно нетипичное для него веселье. Он на мгновение замирает… а потом разражается таким хохотом, что на нас начинают оглядываться.

Он смеется долго, закрыв лицо рукой, а я, растерявшись, стою и не знаю, что мне думать. Эстер, Стивен и его родственники тоже недоуменно глядят на нас с большим удивлением. Слава богу, Северус к этому моменту уже успокаивается. На моем лице, наверное, написан вопрос, так как он коротко бросает: «Я тебе как-нибудь потом объясню», и мы идем к моим друзьям.

Они принимают его чудесно, совершенно не обращая внимания на то, что он старше самого взрослого из них — Джонатана, лет на десять. И мне самому удивительно, насколько сразу преображается сам Северус. Я уже знаю, что он чертовски интересный собеседник, но то, что вижу сейчас… Он, не побоюсь этого слова, очарователен. В том смысле что очаровывает. Улыбается, шутит, смотрит таким открытым взглядом, что мне хочется двинуть кому-то по голове. Не понимаю, к чему это представление, но все от него в восторге. Только Эстер сидит непривычно тихо, не сводя с нас задумчивого взгляда, а остальные наперебой пытаются привлечь его внимание. Даже Джессика, до этого кокетничающая исключительно со мной, моментально переключается на другой объект. Интересно, зачем ей мужчина более чем в два раза старше неё? Я еще успеваю мысленно позлорадствовать по этому поводу, как меня окликает сидящий напротив Джонатан:

— Эрик, пошли покурим?

Мне совершенно не хочется курить, но отчего-то я соглашаюсь. Не совсем уверенной походкой иду к выходу — кажется, я выпил немного лишнего, — и спиной чувствую на себе цепкий взгляд Северуса.

Вывеска на улице так и не зажглась, и при взгляде на неё я моментально возвращаюсь мыслями к приступу. В этот раз ведь всё было совсем не так, как обычно. Так странно и непонятно. Что говорило с Северусом вместо меня и откуда оно вообще взялось?! Надо будет столько у него спросить… И на этот раз ему не отвертеться от моих вопросов.

Кажется, я вляпался в те самые, так сильно желанные "чудеса". Но почему нет ощущения радости, а только тяжесть на душе, с едва уловимым оттенком горечи?

К действительности меня возвращает уже зажженная протянутая сигарета.

— Спасибо, — бормочу я и, пользуясь тем, что мы одни, беззастенчиво смотрю на Джонатана.

Он бессовестно красив и, похоже, прекрасно этим пользуется. С показной небрежностью стянутые в хвост медные волосы, длинное лицо, правильные черты, почему-то синие глаза, несколько серег в одном ухе, пирсинг в брови, множество цепочек и кожаных браслетов… А еще — то, что я заметил еще в помещении, но постеснялся рассматривать, боясь показаться невежливым — тонкий шрам, пересекающий щеку и спускающийся к подбородку. Заметив мой интерес, Джонатан спокойно поясняет:

— Подрался с одним придурком несколько лет назад. Он был с ножом.

— Ты извини, — моментально смущаюсь я. — Не хотел так пялиться.

— Не волнуйся, — он усмехается. — Я привык, всем интересно. — Затем заводит разговор о какой-то ерунде вроде учебы и музыкальных интересах.

Я прекрасно понимаю, что это явно не то, зачем он меня позвал, а потому прикидываюсь дурачком, подробно отвечаю, а сам терпеливо жду, пока мы подберемся к настоящей цели нашего разговора. Она не заставляет себя долго ждать.

— Слушай, — Джонатан выпускает изо рта облачко дыма. — А какие отношения у тебя с Северусом?

— Прошу прощения?! В каком смысле?

— В прямом. Какие у вас отношения и есть ли они?

— Подожди, — вопрос не укладывается у меня в голове. — Ты хочешь сказать… Да с чего ты вообще взял?!!

— Мне так показалось, когда вы вошли, — он пожимает плечами.

— Именно что показалось! У нас с ним ничего такого, он мне друг.

— Странная дружба между сорокалетним мужчиной и двадцатилетним красивым пареньком, не находишь? — у него откровенно насмешливая улыбка. — Ну да тем лучше, мне, в таком случае, нет необходимости спрашивать у тебя разрешения.

— На что, прости?

— На то, чтобы оказывать ему внимание.

У меня буквально пропадает дар речи. Он что, подумал, что мы с Северусом любовники и вытащил меня сюда, чтобы узнать, не против ли я им поделиться?! Господи, какой феерический бред…

— А тебя не смущает то, что вы одного пола, нет?

— Да нет, не особо, — хмыкает Джонатан и изящным движением тушит сигарету об урну. — Мне вообще нет дела до пола человека, если он пришелся мне по вкусу.

— Тогда на здоровье, — немного нервно отвечаю я и также выкидываю окурок. — Ты только у него не забудь спросить, ладно?

— Будь уверен, не забуду, — получается, в противовес словам, вполне дружелюбно. — Пошли, что ли?

— Пошли, — вздыхаю.

Внутри я сажусь на своё место, а Джонатан подходит к Северусу и, наклонившись, шепчет пару слов, после чего тот встает, и они вместе выходят из бара.

У меня от внезапной злости сжимаются кулаки. Причем, не понимаю, отчего я так реагирую — потому что Джонатану хватило наглости вот так просто подойти и увести его, или потому что Северус так запросто с ним пошел? Мне казалось, он не настолько легкомысленный… Или, может, от того, что я откуда-то взял, что ему могут быть неинтересны подобные отношения? В общем, вердикт один — я дурак, и мне совершенно не стоит беситься, потому что, в теории, не должно быть до этого никакого дела. А есть.

Почему?

Потому что после того, как он появился в моей жизни и моем магазине, всё вокруг заплясало в какой-то дикой и странной круговерти. Потому что в его доме живет самая прекрасная в мире сова из моих снов. Потому что я откуда-то знаю о нем гораздо больше, чем может знать случайный человек. Потому что после общения с ним у меня всегда болит голова.

А еще, потому что всё происходящее в последнюю очередь является совпадением — мне хватило ума это понять. И, значит, относительно меня всё тоже неспроста. Я ему по каким-то причинам интересен. Тогда отчего он так легко ушел с Джонатаном? Проклятые эгоцентризм — ну не должно всё вокруг вертеться около моей персоны.

А обидно.

Неслышно вздыхаю и заказываю себе выпивки. Решено, надерусь, как свинья, и пусть Эстер меня домой несет. Некрасиво, да. Зато жизненно.

Разговор за столом не утихает, но близнецы смотрят на меня как-то отвратительно понимающе, а я одним движением опрокидываю в себя какой-то коктейль — не запомнил названия. В этот же момент дверь распахивается, и входят Северус с Джонатаном. Надо же, а я думал, что они уже не вернутся. Северус выглядит очень спокойным, да и Джонатан держится нормально, но я замечаю, что в глазах у него притаилось тщательно скрываемое недовольство.

Северус слегка встряхивает головой и произносит:

— Господа, я был очень рад с вами познакомиться, но мне пора идти. Благодарю за компанию. — Кладет какую-то сумму на деревянную столешницу и уходит. Не попрощавшись со мной.

Я совершенно ничего не понимаю. Но тут же подхватываюсь с места, хватаю сумку, пакет, пальто и вихрем выметаюсь следом.

Только в спину доносится произнесенное хором, явно близнецами:

— Вот странный, да?

* * *

— Скажите, зачем вы посылали мне сову? Мы же договаривались, что не будем использовать этот способ связи, — Северус раздраженно постукивал пальцами по мягкому подлокотнику. Голос у него также был недовольным.

— Забыл, должно быть. Прости старика, — лукаво сощурившись, ответил Дамблдор. — К тому же, ты не отвечал через камин, потом он оказался заблокированным, а мне нужна была твоя срочная консультация.

— Альбус, не дурите мне голову, — усталый вздох. — Мы оба прекрасно знаем, что ваша консультация могла подождать еще несколько дней без каких-либо проблем. Чего вы добивались этой совой?

— Совершенно ничего. Просто у меня появилось чувство, что стоит послать тебе письмо с Буклей.

Взгляд директора был совершенно честным, но Северус ему не верил ни на йоту.

— Вы ведь знали, что я нашел Поттера, так ведь? — Зельевар сощурил глаза.

— Знал.

— И знали с самого начала, где он?

— Да, примерно.

— Так какого черта нужно было это представление?! — кулак Снейпа с грохотом опустился на стол.

— Северус, успокойся, — с легким укором заметил Дамблдор. — Это, всё же, мой любимый сервиз.

— Конечно, Альбус, я кристально спокоен, — ровно ответил он, но вся его поза говорила об обратном.

— Ты прекрасно знаешь мою позицию. Ты должен сам, полностью сам разобраться в этой ситуации. Я думаю, тебе не стоит напоминать, кто стал её виновником?

— Так вы в курсе? — голосом Снейпа можно было бы резать металл.

— Естественно. Я знаю обо всем, что происходит в школе.

— И вы меня не осуждаете?

— А смысл? — Альбус слегка пожал плечами. — Это уже случилось, и твоя задача сейчас вернуть всё как было, если это вообще возможно.

— Что значит — если вообще возможно? — Северус внимательно посмотрел на сидящего напротив волшебника, но тот внезапно заинтересовался клеткой с Фоуксом.

— Если ты захочешь вернуть Гарри, то Эрик неминуемо будет уничтожен. Ты пойдешь на это?

— Я… — Северус не знал, что ответить, но был прерван движением руки.

— Не отвечай. По крайней мере, сейчас. У тебя еще есть возможность обо всем подумать.

Некоторое время они молчали.

— Альбус?

— Да?

— Я проверил магическую и телесную ауру Эрика, пока он спал.

— Неужели? — на лице директора появилось заинтересованное выражение. — И что ты узнал?

— Не совсем понятно. Аура Поттера в нем, это несомненно. Но она словно закрыта. Проявляется весьма спонтанно и ситуационно, наплывами. Как будто что-то её запирает внутри и она не может нормально существовать и развиваться. А еще относительно физической ауры… Она вроде в порядке, и всё же мне что-то в ней не нравится. На первый взгляд всё абсолютно в норме, он здоров. Я не колдомедик, не могу определить… Но что-то в ней не то. Какой-то невидимый для глаза и палочки изъян. Думаю, это надо проверить. Квалифицированным специалистом.

— Ты всегда можешь привести его в Хогвартс, — хмыкнул директор.

— Не шутите так. Это исключено. Необходимо найти другой способ.

Выбежав на улицу, я моментально ищу взглядом Северуса. Он уже ушел достаточно далеко, и я едва успеваю догнать его и схватить за рукав:

— Северус, постой! В чем дело?

Он не замедляет шага и не поворачивает головы:

— Да ни в чем, собственно.

Я чуть ли не вприпрыжку бегу за ним, вцепившись в пальто, как в якорь.

— Тогда зачем ты ушел так быстро, да еще и не попрощавшись со мной?! Что тебе там наговорил Джонатан?

— А с чего ты вообще взял, что он мне что-то должен был наговорить?

— Да потому что я ведь не дурак! — начинаю уже серьезно заводиться. — Думаешь, я не понимаю, зачем он тебя звал? Судя по его лицу, ты ему отказал, а он в отместку наплел про меня гадостей. Я правда не представляю, что он тебе сказал, но я точно не имею к этому ни малейшего отношения… Да постой ты!

Мне перестает хватать воздуха, я, отчаявшись, с силой дергаю его за рукав и Северус, на удивление, останавливается.

— Как было дело? — помолчав, спрашивает он.

Понимаю, что надо говорить кристально честно и со вздохом рассказываю:

— Ну, он отчего-то решил, что мы любовники и просил у меня разрешения тобой «поделиться». Абсурд, правда? Я ответил, что ничего такого между нами нет, после чего он пошел и позвал тебя выйти. Это всё, ей-богу.

Из глаз Северуса потихоньку уходит лед, и я понимаю, что он мне верит.

— А тебе что он сказал?

— Скажем так, в его интерпретации этот разговор звучал куда более… грязно и, увы, правдиво. Особенно в части твоего отношения к, цитирую, «старым мудакам-пидарасам».

— О господи… Северус, твою мать, и ты ему поверил?! — я от удивления перестаю следить за речью и даже повышаю голос.

— У меня не было причин ему не верить. К сожалению, это совершенно стандартная реакция. К тому же, в свете того, что я тебя обнимал после приступа, ты действительно мог подумать что-то не то относительно моих намерений.

До меня, кажется, начинает что-то доходить. Потому как… Иначе эта ситуация не имеет никакого смысла.

— Постой… Так то, что Джонатан подумал относительно тебя — правда? То есть ты действительно мог согласиться на его… э-э-э, предложение?

Лед во взгляде снова затвердевает.

— Да, я предпочитаю мужчин, если ты об этом.

— О-о-о, э-э-э, ясно… — я совершенно не знаю что сказать.

Меня не трогает этот факт — абсолютно, сам не знаю почему. Хотя, вроде, должен.

Может, потому, что я глубоко убежден, что предпочтения человека — это сугубо его личное дело, или, может, потому, что любые клише вроде «гей» совершенно с ним не вяжутся — он находится в стороне от каких-либо определений и ярлыков. Относительно него хочется пожать плечами и сказать что-то вроде: «Ну, так сложилось. Бывает».

А еще — это странным образом подчеркивает то, что он, тем более, не такой как все.

Как всё-таки странно устроено человеческое восприятие.

Я знаю, что надо ему это всё сказать, чтобы не оттолкнуть своим двояким молчанием, но не могу выдавить и слова, оттого что вслед за этими мыслями в голове внезапно с хрустом становится на место кусочек головоломки.

То, как он смотрел на меня, словно не мог поверить своим глазам — тогда, в магазине, когда мы впервые встретились. Как потом говорил со мной, уже на приеме — как будто узнавал заново, а из глаз не уходило странное выражение. И эта девушка, кажется, Луна, она узнала сначала меня, а только потом увидела Северуса. И её слова, я их тогда не понял, а он не пожелал объяснять… Теперь всё ясно. Я похож на этого самого Гарри Поттера, кем бы он там ни был.

Вернее нет, он был, если я всё правильно понял, любовником Северуса. Наше сходство, очевидно, настолько велико, что даже посторонний человек принял меня за него.

Именно поэтому Северус со мной общается. Не потому что я… что бы там ни было. А потому что я похож на него. Это так банально и больно, что хочется закусить губу, развернуться и уйти, плюнув на все приличия. Дело даже не в том, что я, как я непосредственно, ему неинтересен — о, это можно было бы вполне пережить. Но ведь он методично привязывал меня к себе — интересом, общением.

Я заметил.

И у него получилось.

Привязывал, в угоду своим личным целям, в угоду мнимому, дурацкому, и совершенно никому не нужному сходству, черт бы его побрал. Просто потому, что с его… любовником, парой, да кем угодно, — что-то случилось, и он так и не смог найти ему замены.

До того момента, пока не нашел меня.

Не знаю, что из всего происходящего, было случайностью, а что спланировано, но я, наверное, уже не смогу верить Северусу. Потому как всё понял. И от этого тяжело.

И он, как всегда, всё понимает без слов. Стоит напротив, спрятав от всего мира руки в карманах, с волосами, падающими на глаза и щеки, а в глазах трескаются и движутся льдины. Как в калейдоскопе — неизвестно в какую фигуру они сложатся, и закроются ли эти глаза очередным искусственным выражением, как линзой.

Открываю рот, чтобы сказать, выговориться, обвинить… и тут меня накрывает второй волной понимания.

Потому как это не вся правда. И даже не половина её. А только верхушка совершенно необъятного айсберга.

Даже пусть так — использовал, для каких-то своих целей, приручал, как животное… Но ведь эта связь — обоюдная.

Он меня знает, но и я его — тоже.

Еще раньше, задолго до его появления, во снах. И во время нашего общения узнавал я его точно так же, по движениям, манере разговора… Смутно, не совсем осознанно — но ведь было же. И то глубинное знание о его привычках. Это настолько сокровенное, личное, что подобные вещи могут знать только члены семьи, очень близкие друзья или… любовники. То есть тот, кем являлся для Северуса Гарри Поттер.

Но у меня-то откуда оно взялось?!

Не вяжется, в упор не вяжется, ничего. Непонятно, откуда знают меня… И этот Кёрк, он тоже странный. Явно знает больше, чем старается показать. А эта его манера исчезать прямо посреди улицы… Ох.

Я ничего не понимаю.

Поднимаю на Северуса совершенно отчаянный взгляд:

— Ничего не понимаю, — повторяю уже вслух.

— Знаю, — он кладет руку мне на плечо. Даже если бы я и искал в этом жесте подтекст после его признания, всё равно бы не нашел. — Я уже пообещал, что ты узнаешь, но чуть позже.

— Но могу я задать хоть какие-то вопросы?!

— Можешь, — помедлив немного, отвечает он. — Ты более чем имеешь на это право. Но предлагаю заняться этим не здесь. Можем поискать еще какое-нибудь кафе.

— А, может, пойдем пока к нам?

— Куда это, «к нам»? — Северус вопросительно приподнимает бровь.

— Ну, в нашу с Эстер квартиру. Здесь недалеко, правда.

— Ну пошли, — отчего-то хмыкает он, и мы идем.

Проходит минут пять, в течение которых я напряженно думаю почему-то не о том, что нужно будет спросить, а о том, что я никак не прореагировал на его заявление о сексуальных предпочтениях. Северуса ведь это может обидеть или поставить в неудобное положение, если он не будет знать моей реакции. Мучительно пытаюсь подобрать слова, но очень скоро понимаю, что это бесполезно. Резко мотаю головой и тихо, почти неразборчиво, бормочу, злясь на собственное косноязычие:

— Я-хотел-сказать-что-мне-всё-равно-что-тебе-нравятся-мужчины.

Его шаг на мгновение сбивается. Он поворачивает ко мне голову, и я от удивления останавливаюсь.

Первый раз вижу на его лице такую улыбку — очень спокойную, но какую-то грустную и чем-то даже нежную. Увиденное завораживает — я понятия не имел, что он может быть таким.

— Я это сразу понял.

— Но… Как? Я ведь ничего…

— Иначе ты бы сбежал еще до того, как я закончил предложение.

Не знаю, что ему ответить. Просто не знаю. В его словах неожиданно оказывается столько всего… Ему, скорее всего, тяжело живется — такому. Когда знаешь что за факт, который, в общем-то, не имеет значения, ты всегда можешь получить в лучшем случае плевок в лицо, а в худшем — нож в спину…

Эти слова обнажают так много горького опыта.

Ему ведь — некрасивому и властному, должно быть, очень непросто найти пару.

Именно поэтому он и зацепился за меня. Наверное, он любил этого Гарри.

— Не жалей меня, — внезапно произносит Северус и я вздрагиваю.

Как он прочел жалось в моем взгляде, когда я и сам толком не осознал этого чувства?

Я не говорю ничего, просто отрицательно качаю головой. Слов до сих пор нет, но внутри всё перемешалось от невысказанного. Когда-нибудь я упорядочу хаос в голове и всё-всё ему скажу.

Северус с полминуты на меня просто смотрит, а потом легко пожимает плечами:

— Идем?

И мы идем.

* * *

Дома я немного стесняюсь творящегося бардака. За время моего отсутствия Эстер умудрилась обложить всю гостиную книгами — я прекрасно знаю, что ей удобнее работать, когда всё находится в беспорядке. Сам такой, чего уж там. Именно поэтому у меня в комнате обстановка еще хуже — половину вещей я так и не сложил обратно в шкаф, лень было. Только кухня имеет вполне приличный вид, там мы и располагаемся. К нам моментально выбегает громко мяукающий Брандон. Северус смотрит на кота с нехарактерным веселым изумлением, а потом одним движением подхватывает его на руки. Брандон тут же начинает мурлыкать, что для него совсем нетипично. Этот рыжий меховой комок терпеть никого не может, кроме своей обожаемой хозяйки.

— Ты любишь котов? — немного удивленно спрашиваю я.

— Да не то, чтобы, — усмехается Северус, запуская длинные пальцы в густой мех кота. — Просто он у тебя забавный.

— Да уж, — фыркаю я, — его Эстер притащила. Предполагается, что я должен любить этого урода. Вижу, ты ему понравился — он даже Стивена не признает.

— Как для урода, в нем есть даже некоторое очарование. — Рука в последний раз проходится по блестящей шерсти и Северус опускает животное на пол. Брандон моментально укладывается ему на ступни, и я смеюсь:

— Ты от него точно не отделаешься.

— Ну и ладно, пусть лежит. Он греет мне ноги.

— Будешь что-нибудь? — интересуюсь, пытаясь скрыть неловкость от предстоящего разговора.

— Если тебе несложно, сделай мне кофе.

— Конечно, он у меня как раз получается вполне приличным.

Я безумно рад тому, что у меня появился повод не смотреть ему в глаза, по крайней мере, ближайшие минут пять. Потому как теперь, когда мы сидим на нашей с Эстер небольшой кухне, и я вот-вот смогу получить долгожданные ответы, появляется стойкое предчувствие того, что мне они могут совершенно не понравится.

— Кстати, Эрик, — раздается у меня из-за спины, и я едва не вздрагиваю, — как твоя голова? Не болит?

— Нет, всё замечательно. Абсолютно ясная, как ни странно. Спасибо еще раз.

— Не благодари пока. Но мне бы хотелось узнать об этих головных болях еще кое-что. Ты говорил, что они начались лет восемь назад?

— Ну да, тогда же, когда и сны. Мне тогда было одиннадцать лет, точно помню, — отвечаю я, не оборачиваясь.

— Хорошо… — в его голосе явственная задумчивость, и я понимаю, что мне приятно его вот так слушать, не отвлекаясь на зрение. — А скажи, кроме снов за всё это время с тобой не происходило ничего странного или необычного? Люди, ситуации, совпадения?..

Я задумываюсь примерно на минуту.

— Нет, ничего, — говорю с уверенностью. — Вообще. Только сейчас началось.

— Хм, — произносит он и замолкает.

Тишина длится столько, что я успеваю в молчании доварить кофе и налить его в специальную маленькую чашку. И только когда на кухне раздается тихое звяканье блюдца о столешницу, Северус бросает на меня пронзительный взгляд и предлагает:

— Спрашивай, Эрик.

Я сажусь и со вздохом подпираю рукой подбородок.

— Даже не знаю, с чего мне начать… Наверное, я не имею права спрашивать о подобных вещах, но… — Собираюсь с духом. — Тот Гарри Поттер, он был твоим… твоей парой?

— Да, — через несколько мгновений раздается скупой ответ. — Он был моей парой.

Ни лицо, ни поза у Северуса не меняются, но я откуда-то понимаю, что он внутренне напрягся.

— А потом он исчез, да? И Букля ведь принадлежала ему, но потом перешла к тебе?

— Ты правильно догадался.

Я вплотную подошел к тому вопросу, что терзал меня всю дорогу, но не могу озвучить его, глядя на Северуса, а потому опускаю глаза и, уставившись на стол, наконец, вымучиваю:

— Я понял это по тому, как Букля на меня отреагировала, а потом вспомнил слова той девушки, что окликнула тебя в клубе, Луны, да?… В общем, я очень похож на него, и именно поэтому ты со мной общаешься?

— У вас одно лицо, — подтверждает он.

— О, — вот и всё, что я могу сказать. Сердце бьется глухими толчками. Значит, я был прав.

В кухне раздается тяжелый вздох, а затем холодные пальцы подцепляют мой подбородок и поднимают лицо вверх.

— Эрик, посмотри на меня.

Я беспомощно смотрю, и вижу на его лице безграничную усталость. Из-за неё, казалось, стали глубже носогубные складки, резче очертились скулы, а черные глаза утонули в бесчисленных тенях, оставляемых упавшими на лицо волосами.

Не опуская подбородка, Северус говорит тихо, но очень четко:

— С самого начала так оно и было. Но очень скоро, почти сразу, я понял, что ты — не он. Не он, понимаешь? Вы разные, и если я общаюсь с тобой, то это значит, что меня интересуешь именно ты, а не то, что я мог бы придумать, глядя на тебя.

У меня моментально пересыхают губы от этих слов. Оказывается, я подспудно боялся его ответа, и теперь едва заметно выдыхаю.

— Безотносительно к кому бы то ни было, ясно?

Я медленно киваю, и он убирает руку.

— Я рад, — сообщаю так же тихо.

— Знаю.

— А теперь скажи мне, прошу тебя… Что говорило с тобой сегодня? Там, у бара? Это был не я, точно. Я не мог контролировать то, что тогда происходило…

Я неотрывно смотрю ему в глаза и боюсь, что он отведет взгляд, но Северус этого не делает. Только пальцы дрогнули в желании сжаться в кулак.

— Я не могу тебе этого сказать. Ты всё правильно понимаешь, но есть еще много обстоятельств. И я не имею права тебе ничего объяснять, пока досконально не разберусь сам, дабы не вводить тебя и себя в заблуждение. — И, глядя на то, как обиженно вытягивается моё лицо, добавляет: — Но я обещаю тебе, что открою некоторые карты после Рождества. Но, увы, не раньше. Однако, ты мне должен кое-что пообещать.

— Нет, ну нормально?! — пытаюсь возмутиться. — Я еще должен обещать…

— Ну да, — я слышу в его голосе некоторую долю лукавства. — Если ты хочешь узнать, тебе придется дать мне обещание.

— Это какое? — подозрительно интересуюсь.

— Сходить на обследование к врачу.

— Так просто? И всё? — Что-то мне не верится.

Северус откидывается на спинку стула, берет, наконец, так и не тронутый кофе, и я понимаю, что самая серьезная часть нашего разговора окончена.

— Не совсем. Она не обычный врач, занимается чем-то вроде нетрадиционной медицины. Но это специалист высокого класса, и я уверен, тебе не помешает с ней встретиться.

— Твоя знакомая?

— Можно и так сказать. Скорее, коллега.

— О, ну ладно, схожу, если это всё, что от меня требуется.

— Да, всё. Тогда я запишу тебя на следующий четверг. Ты свободен?

— Ну, разве что после шести, у меня же работа… А вообще, зачем это тебе?

— Будем считать, что это способ заставить тебя следить за своим здоровьем.

Я хмыкаю.

— А как, кстати, её зовут?

— Мадам Помфри.

Когда приходит Эстер, я сижу на кухне уже один и держу в руках чашку с так и не выпитым Северусом кофе.

Практически любой разговор с ним оставляет у меня чувство странного недоумения. Почему каждый раз кажется, будто он мне что-то пообещал?

Вспоминаю, как уже потом, перед самым уходом, Северус обернулся на пороге и проговорил, опалив меня неожиданно резким взглядом:

— Тогда, сегодня вечером… Это тоже был ты. — И ушел, оставив меня в полном недоумении. В очередной раз.

Как это понимать? «Тоже был я». У меня ведь нет раздвоения личности или шизофрении?… Как я могу не контролировать себя же?

Как раз когда я думаю об этих вещах и успеваю отрешиться от всего вокруг, на тот же стул, где сидел Северус, устало опускается Эстер. Странно — я не услышал, как она заходила в квартиру.

Смотрю, как она медленно отводит со лба волосы.

— Ну как, — спрашиваю, — нормально догуляли?

Мимоходом бросаю взгляд на часы. Полпервого ночи, надо же. Сколько же я просидел?

— Нормально… — Её взгляд не слишком осмысленен, и почему-то мне кажется, что она перебрала выпивки. Или просто утомилась.

— Ох, Эстер… — вздыхаю я и поднимаюсь, чтобы налить ей воды. Может, это приведет её в чувство.

Она перехватывает мою руку и смотрит уже совершенно другими глазами.

— Не надо. Я в полном порядке. Просто… день был трудный.

В её голосе и взгляде что-то настолько расстроенное, что, недолго думая, я прислоняюсь к столу возле подруги и притягиваю к себе её голову. Глажу, как маленькую, а она глубоко-глубоко вздыхает и обнимает меня за талию.

— Что там у вас со Стивеном, рассказывай.

— Я запуталась, — говорит она в мою рубашку, отчего голос звучит глухо. — Совсем запуталась.

Я ничего не отвечаю, только чуть крепче сжимаю ее плечо, и через несколько секунд она продолжает.

— Я не могу понять, в чем дело, но в последнее время постоянно думаю о том, что мне это не нужно… Даже нет — что мне нужно не это. Я люблю Стивена, но не так, как это должно быть… Он мне нужен, очень. Он такой душевный, понимающий, нежный. Но жить с ним всю жизнь я не хочу. А он меня очень любит, понимаешь? Это же видно во всем… В том, как он со мной себя ведет, в том, с какой гордостью он представлял меня своим братьям и сестре. Черт, я не знаю, что мне делать! Не хочу разбивать ему сердце — а придется в любом случае. Но он нужен мне сейчас! Сейчас, но не потом… Эрик, скажи, что мне делать?! — она уже говорит сбивчиво, слова перемежаются тихими всхлипываниями, и я понимаю, как ей тяжело было носить это всё в себе — у неё ведь даже нет подруги. Только мы со Стивеном.

— Эстер… — произношу я тихо. — Послушай сюда.

Она поднимает заплаканное лицо с припухшими губами и веками, и я продолжаю:

— Не имеет значения, что там будет потом. Если он тебе нужен сейчас — будь счастлива именно сейчас, без оглядки на то, что когда-нибудь может произойти. Есть только та жизнь, которую ты проживаешь в данный момент — и не делай её хуже, чем она может быть. Потом всё повернется наилучшим образом — а теперь наслаждайся тем счастьем, которое уже есть. Просто дай понять Стивену, что ты можешь в будущем уйти. Он умница — и я уверен, всё поймет правильно. А я могу с ним потом отдельно поговорить.

Наконец, подруга улыбается сквозь так и не ушедшие слезы и крепко меня обнимает — так, что дышать становится трудно.

— Ох, Эрик, — бормочет она, — знала бы я, что ты такой чуткий и мудрый, давно бы рассказала…

— Обращайся, — усмехаюсь я. — Всегда рад выслушать.

Через некоторое время Эстер размыкает объятия и трет руками глаза.

— Знаешь, мне вот спать совсем не хочется…

— И мне тоже.

— Тогда, может, по чаю и пойдем в мою комнату, на диван?

Диван — это наша давняя традиция. Еще когда мы не очень тесно общались со Стивеном, то часто, не сговариваясь, усаживались на широкую кушетку, стоящую в гостиной. Там мы занимались, смотрели телевизор, разговаривали до трех часов ночи и просто молчали.

— Конечно! — я с радостью улыбаюсь. — Ты иди пока, убери оттуда книги, а я сейчас приду.

Минут через десять всё готово, и я пристраиваюсь на диване, у подлокотника, предварительно подвинув Брандона.

— А теперь твоя очередь рассказывать, — лукаво требует Эстер, глядя из-под челки.

— Что, например? — стараюсь прикинуться дурачком, но с ней этот номер никогда не проходит.

— Сам знаешь. Про Северуса.

— Нет, ты мне лучше сначала расскажи, как он тебе, и что там было после того, как мы ушли?

— Ну-у-у, ничего особенно, на самом деле. Джонатан вернулся очень раздраженным и тоже скоро ушел. А мы еще посидели часок. А этот твой Северус… Странный он какой-то. Нет, шикарный мужчина, ничего не скажешь, но что-то в нем такое есть, что внушает мне опасение. Он какой-то совсем жесткий… — Эстер ловит мой непонимающий взгляд и поясняет. — Ну, как будто он проглотил какую-то внутреннюю невидимую палку, и именно она его постоянно держит. Палка, стержень — называй, как хочешь. Но Северус какой-то очень твердый и сдержанный — не знаю даже, как по-другому объяснить.

— Да и не надо, пожалуй… — задумываюсь я.

— Теперь твоя очередь, — она отпивает из своей любимой огромной чашки.

— А что мне рассказывать?

— Ну, хотя бы, зачем Джонатан звал Северуса на улицу, и почему тот после этого так скоро ушел, а ты за ним помчался?

Рассказываю, опустив мотивы своих поступков, и вижу, как у Эстер округляются глаза.

— Вот уж никогда бы не подумала… — задумчиво тянет она, неосознанно накручивая на палец прядь волос.

— В смысле?

— Ну, что он гей. По виду — гетеросексуальнее некуда. Хотя, знаешь, можно было догадаться.

— Это еще по каким признакам? Я бы ни за что на свете не заподозрил.

— Вот прав был Джонатан — вы выглядите как пара.

— Эстер! — возмущаюсь я. — И ты туда же?!

— Да послушай меня! — перебивает. — Я даже не могу сказать, в чем это проявляется — по идее даже ни в чем. Просто, когда вы рядом, создается ощущение, что вы очень… вместе. Как друзья, любовники, кто угодно. Ты уж извини меня, но говорю что думаю.

— Да он никогда себе ничего не позволял! Ни взгляда лишнего, ни жеста — ничего!

— Верю. Я же говорю, это на уровне ощущений. Так что не рычи на меня, — Эстер мягко улыбается.

Я издаю невнятный фыркающий звук и возмущенно отворачиваюсь в другую сторону.

Отчасти — для того, чтобы скрыть пылающие щеки.

Как меня достали эти намеки… И главное — не возразишь же ничего, потому что откуда мне знать, как мы там выглядим со стороны?

* * *

В четверг утром я безбожно проспал. То есть, совсем основательно. Эстер так и не смогла меня добудиться и ушла, оставив на столе пару бутербродов и записку. Когда я проснулся, уже было восемь часов — и никакого смысла бежать на первую лекцию. Так что я неспешно позавтракал, и поскольку времени в запасе было еще минут сорок, решил пройтись через парк. Хоть это не университетский парк, а муниципальный, он находится совсем рядом, и очень удобен для студентов.

В хмурую ноябрьскую погоду и в девять часов утра парк был практически пуст, и я неторопливо шел по своим любимым безлюдным дорожкам, когда увидел под одним из деревьев знакомую, одиноко сидящую фигуру, комкающую в руках какой-то листок бумаги. Сначала я не узнал его, но потом с жутким чувством понял, что это Алджернон.

От его вида у меня по спине поползли холодные мурашки.

Мой злейший университетский неприятель сидел без шапки, и мне было хорошо видно его лицо.

Хотя, лучше бы я не видел.

И дело даже не в том, что он был весь в ссадинах, на лбу багровела огромная шишка, губы разбиты и опухли, а на левой щеке, чуть ниже глаза, змеилась глубокая царапина…

У него было выражение лица самоубийцы. Ровное и пустое. Опустошенное. И в глазах ни проблеска мысли, только хлещущая боль.

Я не знал, что мне делать. Он — мой враг, вечный раздражитель, подлая крыса… Но пусть он хоть трижды дерьмо, я не могу пройти мимо, когда кто-то находится в таком состоянии. Алджернон ведь тоже, в конце концов, человек…

Я делаю несколько шагов навстречу, раздираемый противоречивыми эмоциями. Что-то кричит во мне, чтобы я этого не делал, что Алджернон трижды потом отплатит гадостями за одно доброе дело, но я быстро запихиваю этот голос в самую глубину сознания. Пусть так — но, по крайней мере, моя совесть будет чиста.

Хотя, я совершенно не знаю, что мне делать.

Еще несколько шагов — и я оказываюсь прямо перед парнем. Но он меня не видит, глаза глядят прямо перед собой, в пустоту, и во всей его неестественно прямой позе только руки живые — они мнут и комкают злосчастный листок.

Последние несколько дней Эшема не было в университете, никто не знал, что с ним, и мне сейчас страшно думать о том, что же могло на самом деле произойти…

— Эшем… — негромко зову я. Никакой реакции, даже веки не дрогнули.

— Алджернон! — повышаю голос. Снова ничего.

Тогда трясу его за плечо — и опять же, не добиваюсь никакого отклика. На мгновение задумчиво закусываю губу, а потом размахиваюсь и хлестко бью его по щеке, стараясь не попасть по свежим царапинам. Это, слава богу, имеет воздействие, и Эшем переводит на меня мутный взгляд. Кажется, он меня даже узнает, потому что потрескавшиеся губы медленно выговаривают:

— Уходи.

Я трясу головой и, на всякий случай, озвучиваю:

— Нет. Что с тобой случилось?

— Уходи, Балморэй, — безучастно повторяет он. — Не желаю тебя тут видеть.

С полминуты смотрю на него, и вопреки его словам, сажусь рядом на скамейку. Эшем даже не поворачивает головы, не меняет позы, не отодвигается, а всё так же продолжает смотреть перед собой. Я лихорадочно соображаю, что же, черт возьми, с ним делать, когда слышу тихий вздох, и синие от холода пальцы вдруг подают мне скрученный жгутом листок.

Медленно разглаживаю его…и у меня сбивается дыхание, когда я понимаю, что это такое.

Уведомление из больницы о том, что его родители, Айви и Бертрам Эшемы, скончались сегодня ночью.

Растерянно перевожу взгляд с бумаги на Алджернона и обратно… Как же так? Дьявол, да такого… такого вообще никто не заслуживает, будь это Алджернон, либо кто угодно другой!

— Автокатастрофа… — слышу хриплый голос. — Два дня назад. Мне повезло чуть больше, я сидел сзади… Их сразу забрали в больницу, а я даже не сломал себе ничего. А теперь вот… Надо было всем троим.

Меня бросает в дрожь от того, как это было сказано — просто, четко и без какого-либо пафоса. Рывком разворачиваю Эшема к себе за плечи и встряхиваю.

— Даже не думай такое говорить, ясно тебе?

— Ты мне не указ, — высвобождается он.

— Может быть, — отвечаю. — Но мне по-настоящему жаль.

Не знаю, что в моем голосе заставляет Алджернона посмотреть мне в глаза, но в его собственном взгляде от этого что-то вздрагивает, смещается, и он отчаянно закрывает лицо руками и мотает головой.

— Что мне теперь делать? — глухо говорит он, не отрывая рук.

Я не могу заставить себя обнять его за плечи, как это полагается в таких случаях, но точно знаю, что оставлять его одного нельзя ни в коем случае. Точно так же, как и вести на занятия. Спасительная мысль приходит вовремя, я отвожу одну из его ладоней и слегка дергаю за неё.

— Вставай, пойдем.

В его темно-серых глазах ни слезинки, но они лихорадочно блестят, как при температуре. Должно быть, слез уже больше не осталось.

— Куда это? — подозрительно спрашивает он. Слава богу, хоть какая-то эмоция.

— Тебе-то какая разница, — как можно небрежнее отмахиваюсь я. — Ты небось себе тут отморозил всё, что только можно. А я живу в трех шагах отсюда. Пошли, горячим чаем или кофе хоть угощу.

Он несколько мгновений медлит, но поднимается и идет за мной. Мне не приходится его держать — он идет сам, ровным шагом, но равнодушно молчит, не обращая внимания на всю мою нарочитую болтовню. Однако я чувствую, что говорить надо — о чем угодно, главное не замолкать, потому что разговоры помогают хоть как-то привязывать его к окружающему миру. Если надо — даже ткну его носом в лужу, лишь бы он не погружался в пучину собственной тоски.

Честно, не знаю, зачем я это делаю. Уж всяко не ради него… Просто мне было бы нужно, чтобы меня кто-то так вытащил. Но у меня есть такие люди — Эстер, Стивен, тот же Северус, я уверен, пришел бы, случись со мной несчастье. А вот стал бы Эшем сидеть на парковой скамейке и отмороженными руками мять письмо, если бы у него было к кому пойти? Мне это неизвестно. Но я точно знаю, что не простил бы себе, если бы ушел.

Приведя Алджернона домой, я дождался, пока он снимет верхнюю одежду, и моментально вручил ему Брандона — когда-то я читал, что коты также могут быть своеобразной терапией. Видимо, Брандону свойственна какая-то чуткость, так как он дал себя погладить и даже тихо замурлыкал. Хотя Эшем, похоже, так и не понял толком, что у него на руках животное — его движения были совершенно автоматическими. Он дал усадить себя за стол и без какого-либо выражения смотрел на то, как я вожусь с заваркой. Вряд ли он вообще хоть что-то воспринимал, так как абсолютно пропустил момент, когда я растолок и размешал в его чашке оставшуюся из моих запасов таблетку снотворного.

Ему просто необходимо поспать. Может, после сна боль чуть притупится, хотя надежды на это мало. Но этот сон даст мне необходимую передышку, чтобы сообразить, что же делать дальше…

Наблюдаю, как Алджернон выпивает предложенное и через минут десять его плечи никнут, голова свешивается, и он засыпает прямо с Брандоном на руках. Осторожно сажаю кота на пол и волоку Эшема в свою комнату. Не раздевая, укладываю на постель, и в раздумьях прислоняюсь к стенке. Главный вопрос — и что теперь делать? Он проснется часов через шесть, я должен быть на работе… И — о, черт! — у меня же сегодня встреча с Северусом и каким-то его знакомым врачом! А кто-то должен постоянно быть с Эшемом и следить, чтобы тот не натворил глупостей… Мракобесие.

Может, попробовать отменить встречу? Не думаю, что Северус будет доволен, но ведь и ситуация не повседневная.

Поколебавшись, набираю номер. Через пять гудков он берет трубку.

— Северус, это я, Эрик…

— Да, слушаю тебя.

— Э-э-м, скажи, а нельзя ли перенести поход к твоему врачу на другой день? У меня тут одна непредвиденные обстоятельства.

— К сожалению, никакой возможности. Она завтра уезжает в Англию, и её не будет очень продолжительное время. Что у тебя случилось?

— Да так… — задумчиво отвечаю я. — Ладно, попробую справиться.

— Значит, всё остается по-прежнему? — уточняет Северус.

— Да, конечно.

Вот незадача — и пообещал ведь, не отвертишься, и с Эшемом всё так паршиво…

Набираю уже другой номер.

— Эстер?

— Я на паре сижу, — отвечает она раздраженным шепотом. — Куда ты делся?!

— Мне очень надо, чтобы ты прямо сейчас приехала домой. Только одна, без Стивена. Это срочно.

— С тобой всё в порядке?! — моментально беспокоится подруга.

— Да, со мной-то как раз всё хорошо, но мне очень нужна твоя помощь.

— Ладно, через полчаса буду. — Она решительно вешает трубку.

А я остаюсь наедине со своими мыслями, и гляжу на то, как даже во сне у Алджернона горько изогнуты губы.

* * *

Эстер, как и обещала, прибывает через полчаса, взволнованная и немного злая. Она набрасывается на меня с порога:

— Что там у тебя стряслось?!

— Да говорю же, у меня — ничего. И, если можешь, говори потише, ладно?

— Тут кто-то есть? — прищуривается она.

— Да. Пошли на кухню, я всё объясню.

…А еще через минут сорок я уже еду на работу. Интересно, правильно ли я поступил, оставив Эшема на Эстер? Конечно, такта у неё будет побольше, чем у меня, но всё же… Я-то взял с неё клятвенное обещание, что она мне сразу же позвонит, случись вдруг что, но как-то жутко оставлять на девушку человека в таком состоянии. Я бы пригласил Стивена для большей уверенности, если бы точно не знал, что Эшем его не воспринимает ни в каком виде.

Остается только надеяться, что у Алджернона хватит душевных сил пережить эту трагедию.

Как же это всё плохо.

* * *

Вечером за мной в магазин заходит Северус. Из-за всех этих событий я настолько не в форме, что даже не замечаю его прихода. Просто в какой-то момент понимаю, что он стоит прямо возле кассовой стойки и внимательно меня разглядывает.

Да и весь рабочий день прошел, словно в тумане — я не смог бы сказать, заходил ли кто-либо вообще, настолько мысли были не здесь.

— У тебя действительно что-то случилось, — заключает он, когда я, наконец, поднимаю взгляд.

Я только киваю. Отчего-то кажется, что рассказывать ему про Эшема — неудачная затея. Ощущение на грани интуиции.

По-моему, Северус ждет, что я ему сообщу, в чем дело, но я упорно молчу, и через долгую томительную паузу он интересуется:

— Ты готов идти?

— Да, конечно.

Запираю кассу, выключаю везде свет, одеваю пальто (после того памятного вечера я всё же обзавелся собственным), ставлю магазин на сигнализацию, и мы выходим на улицу. С неба моросит мелкий неприятный дождь, и мне, почему-то, становится не по себе рядом с Северусом. Впервые. Сегодня его внутренняя сосредоточенность на порядок выше, чем обычно, и даже черные глаза словно горят неприветливым огнем. Хочется плюнуть на всё и пойти домой, потому как начинает приходить понимание, что я, в общем-то этого человека и не знаю совсем… Но я заставляю себя поинтересоваться:

— А куда мы поедем?

— Здесь недалеко, в центре — частные апартаменты.

— А это надолго?

— Нет, не думаю. От силы час времени. — Он некоторое время оценивающе смотрит на небо и предлагает:

— Может, возьмем машину?

— Мне как-то дождь не мешает, привык, — пожимаю я плечами.

— Зато мне мешает, — достаточно резко отвечает он.

— Тогда зачем спрашивать? — бормочу я. Что-то с ним сегодня однозначно не то…

Мы всё-таки ловим такси. По дороге я упорно смотрю в окно, пытаясь понять, зачем вообще согласился на это дурацкое обследование. Оно мне надо? И так неплохо жилось. В крайнем случае, могу пойти к обычному нормальному врачу, а не по каким-то там знакомым… И зачем только?..

— Приехали, — прерывает мои размышления ровный голос Северуса.

Бросаю на него короткий взгляд и выхожу. Мы остановились перед невысоким по бостонским мерками зданием — всего пять этажей, явно стары й дом. Внутри, в парадном, которое больше похоже на огромный холл, сидит вежливый швейцар, на полу постелены ковры, везде стоят кадки с растениями…

Нужная нам квартира, или, как выразился сам Северус, апартаменты, находятся на самом верхнем этаже, куда мы поднимаемся на допотопном, большом и шумном лифте. Судя по виду и убранству — дом был построен в годах сороковых-пятидесятых в качестве чьего-то особняка: большие окна, кованые решетки, роскошь внутри, лифт этот древний… Туда только плюшевого дивана не хватает. Хотя, подозреваю, хранить весь этот «винтаж» в рабочем состоянии стоит немаленьких денег.

Дверь нам открывает невысокая и немолодая женщина со стянутыми в большой пучок волосами. Я её раньше никогда в жизни не видел, но могу поклясться, что её лицо мне знакомо. При виде меня она охает, прижимая ладонь к губам, и переводит взгляд с меня на Северуса.

— Поппи, — с предупредительной интонацией в голосе начинает Северус, и она кивает:

— Да, конечно. — И снова смотрит на меня.

Я так и знал — меня снова приняли за этого Гарри Поттера.

— Здравствуй, милый. Проходи, пожалуйста. Я — Поппи Помфри. Ты ведь Эрик, да? Северус мне говорил о тебе.

— Здравствуйте, — я внимательно смотрю на миссис Помфри, и мне кажется, что она чем-то взволнована. Что-то есть такое в её движениях…

— Эрик, ты проходи пока вон в ту комнату, — она указывает рукой на дверь в противоположной стене, — садись на диван, а мы с Северусом сейчас подойдем.

— Хорошо, — я специально смотрю на Северуса, пытаясь по его лицу хоть что-то прочесть, но оно непроницаемо. Мысленно пожимаю плечами и выхожу из комнаты.

* * *

— Северус, это невероятно! — восклицает мадам Помфри, наложив на дверь заглушающие чары. — Я совершенно ничего не понимаю, как это возможно?

— Смею тебя заверить, Поппи, я и сам мало что понимаю, — раздраженно отвечает Северус, скрещивая руки на груди. — Именно поэтому я попросил тебя помочь мне. И, прошу заметить, я настаиваю на принесении врачебной клятвы.

— Конечно, — мадам Помфри меряет Снейпа не сильно дружелюбным взглядом. — Но ты темнишь, Северус.

Тот всего лишь поводит бровью, дескать, естественно.

— А как ты предлагаешь проводить обследование? Я так поняла, что мальчик маггл?

— Это еще неизвестно, но о магии он ничего не знает.

— И что ты хочешь, чтобы я, в таком случае, сделала? — Скрещивает колдомедик руки на груди.

— Это я беру на себя.

— Ну что, тогда идем? — интересуется мадам Помфри и достает из кармана широкой юбки палочку.

Снейп лишь молча кивает.

— Северус, ты в курсе, что это — статья Магического кодекса?! Изменение сознания строжайше запрещено законом! — от возмущения голос мадам Помфри гремел.

— Спасибо, Поппи, уж кто-кто, а я действительно в курсе. У тебя был другой вариант? — невозмутимо ответил Северус.

— Нет, но я не думала, что ты будешь действовать такими методами!

— А ты предлагаешь, чтобы он всё запомнил? Этого нельзя сейчас допустить. Да, я кое-что заменил ложными воспоминаниями. Это филигранная работа, даже тщательная проверка ничего не заподозрит. Но, опять же, — у тебя был другой план? Если нет, то эта тема больше не подлежит обсуждению.

— И всё равно, я считаю…

— Знаю, — перебил Северус. — Но так нужно.

Мадам Помфри тяжело вздохнула. Со Снейпом всегда было бесполезно спорить. На некоторое время в комнате воцарилась задумчивая тишина, но очень скоро её нарушил негромкий голос Северуса:

— Ну так к каким выводам ты пришла?

— Садись, Северус, — Поппи опустилась в широкое кресло и жестом предложила Снейпу устроиться где ему удобней. — Я даже не знаю, что тебе сказать толком…

— Для начала — хоть что-нибудь, — хмыкнул Снейп, садясь и переплетая пальцы рук на остром колене.

— Физически мальчик здоров, это я могу сказать с уверенностью. Да, ему необходимо лучше питаться и больше спать, но кому его возраста это сейчас не нужно? Но ты прав — меня также что-то смущает, хотя я не могу пока понять что именно. Однажды у меня был подобный случай в практике… — она замялась. — То, на что не обращают внимания многие колдомедики, считая выдумкой. Понимаешь, Северус, у магически сильных личностей аура отражает не только их теперешнее состояние, но, иногда, и наиболее вероятное в ближайшем будущем. То есть, перспективу болезни, или, если точнее, вероятность. Подозреваю, то, что мы видели — это именно вероятность.

— В таком случае, если ты так уверена — вероятность какой именно болезни?

— Я долго думала над тем, что ты мне рассказал. И теперь у меня есть только одна догадка. Сомневаюсь, что расскажу тебе что-либо новое, но поправь меня, если я чего-то не учла. Значит так, — она на мгновение задумалась, — проблема этого мальчика в том, что сейчас в нем живет две памяти.

— Две памяти? Ты уверена, что именно памяти, а не, например, две души? — взгляд Северуса стал очень заинтересованным, будто он только что поймал очень важную идею.

— Да, именно две памяти, я уверена. Ни в одном создании не может жить две души без ущерба для владельца. Будь это так, Эрик уже давно сошел бы с ума.

— А две памяти, значит, могут существовать в одной голове без ущерба?

— Вполне, — спокойно ответила мадам Помфри, не обратив ровным счетом никакого внимания на несколько саркастический тон предыдущего вопроса. — Смотри, у этого парня, Эрика — душа Гарри Поттера. Она попала туда из-за создавшейся временной петли, выбрала еще пустое, не рожденное тело, в котором своей души еще не было, так что тут всё в порядке, никаких конфликтов. То есть девятнадцать лет назад родился ребенок с душой Гарри Поттера. Другое дело, что душа Гарри, которая поселилась в теле младенца, была уже полностью сформировавшейся, со своей магией, своей памятью, своим опытом… С тем, что мы называем более широким понятием «сущность». Надеюсь, это понятно. Но вот тело маленького ребенка, его мозг просто физически не может принять этот опыт и эти знания. Поэтому, они были автоматически заблокированы, упрятаны далеко, и просачивались в голову по мере роста и взросления. То есть тогда, когда мозг был в состоянии принять уже имеющуюся информацию. Сначала это проявилось в физических признаках и моторике.

Приподнятая бровь Северуса подсказала Поппи Помфри, что этот момент требует некоторых пояснений.

— Сущность это всё-таки очень сложная субстанция, которую полностью осмыслить невозможно в принципе. Тем не менее, она ведь состоит из чрезвычайно многих компонентов, кроме той же души, есть еще множество вещей. Я веду к тому, что как бы это смешно не звучало, душа Гарри привыкла находиться в своем конкретном теле. И пусть говорят, что это только физические проявления, но я убеждена, что все привычки тела так или иначе отпечатываются на сущности человека. Эта информация хранится очень недолго, и если сущность попадает в другой, нематериальный мир, где эти знания не имеют никакой ценности, то они исчезают за ненадобностью, остается только духовный опыт, магическая сила и так далее. Но сущность Гарри была вырвана из своего привычного места обитания и помещена в другое тело — эти знания просто не успели исчезнуть. Именно организм Эрика по мере роста приспосабливался к имеющейся в сознании информации о предыдущем теле. Кстати, мне кажется, что и тело Гарри выбирал инстинктивно — как самое близкое по генетическому набору, чтобы оно могло развиваться так, как он привык. А уже по мере взросления ребенка стали проявляться привычки Гарри, его внешность, манера двигаться...

— Почему тогда вырос не второй Гарри Поттер, а совершенно другой человек?

— Человеческий мозг — чрезвычайно сложный инструмент, — вздохнула мадам Помфри, до крайности напомнив Северусу Альбуса Дамблдора. — Его развитие временами непостижимо. Я думаю, это связано с блоками, установленными мозгом, когда в ребенке поселилась сущность Гарри. Все знания, весь опыт были заблокированы, чтобы не повредить ребенку. К тому моменту, когда мозг развился достаточно, чтобы их принять в полном объеме, у Гарри-Эрика была уже полностью сформировавшаяся личность. И на этих знаниях стоит блок, который не может исчезнуть сам по себе. Самое интересное, что личность Эрика полностью соответствует личности Гарри, только с некоторыми нюансами. Это тот Гарри, который мог бы быть, если бы рос в адекватной семье — без Дурслей, без вечной опасности в виде Волдеморта, без бремени предназначения — просто обычным человеком. Если бы у Гарри Поттера была нормальная жизнь, он бы вырос именно таким как Эрик.

Колдомедик замолчала, давая Северусу время обдумать услышанное. Когда через пару минут никакой реплики не последовало, она продолжила:

— Заблокированная память проявляется именно тогда, когда сознание наиболее уязвимо — в моменты сна. Именно поэтому ему снятся отрывки его прошлой жизни, но сознание не может собрать их воедино — ему просто не хватает фактов. Из-за этого, кстати, ему знакомы очень многие люди — ты, например, или любой другой его друг из магической жизни. Он не сможет понять, откуда это знание, но это просто всплывают факты из памяти Гарри, которая живет в Эрике. Меня беспокоит другое: магия Гарри. Почему она еще не проявила себя? Ни единого всплеска, никаких проявлений. Дело ведь в том, что такая сила не может быть заперта в теле, ей нужен выход. Если она его не найдет, то будет разрушать организм Эрика изнутри. Мне кажется, именно это — возможность той «болезни», которую мы видели. Те последствия, которые могут возникнуть, если мы не выведем магию наружу.

— Значит, головные боли связаны именно с магией?

— Да, и с памятью. Трещат блоки, поставленные мозгом в детстве, пытается прорваться магическая сила — это слишком большой стресс для организма, и понятно, что голова и сердце являются самыми уязвимыми местами. Нужно что-то с этим всем сделать, иначе у Эрика могут начаться серьезные проблемы со здоровьем.

Мадам Помфри внимательно взглянула на Снейпа:

— Северус, ты же понимаешь, что это твоя задача? Ты его нашел и, значит, ты несешь за него ответственность. А еще… мы все очень скучаем по Гарри. Верни его, если это вообще возможно.

* * *

Обследование прошло странно. Сначала Северуса и этой женщины, мадам… Помфри, что ли, очень долго не было. Я уже успел обойти комнату раза три или четыре, а они всё не появлялись. Комната была, кстати, странная. Большая, очень опрятная, с богатой старинной мебелью, темными деревянными панелями на стенах, дорогим ковром и кучей красивых безделиц. А еще — со странными толстыми книгами в массивных кожаных обложках, какими-то колбами, бутылочками, коробочками и разнообразной утварью, которой я даже не могу дать названия. Только пройдя еще круга два и рассмотрев интерьер во всевозможных деталях, я решился взять в руки одну из книг. К моему безмерному удивлению, она была на латыни и датировалась тысяча семьсот восемьдесят шестым годом. В ней не было иллюстраций, но страницы были украшены разнообразными орнаментами. Безмерно красивая вещь, мистер Фрэнклин продал бы душу за подобный экземпляр. Интересно, откуда у неё такие редкие книги? Даже если они не ценны по своему содержанию, это же огромный раритет!

Я погладил приятный на ощупь корешок, и отложил книгу в сторону. Не очень представляю, как отнесется хозяйка к тому, что я без спросу брал её вещи. Как оказалось, положил фолиант на место я очень вовремя — не прошло после этого и полминуты, как тяжелая дверь с тихим скрипом отворилась. Северус, без какого-либо читаемого выражения на лице, прошел через всю комнату мне за спину, к окну, даже не взглянув на меня, а женщина приветливо проговорила:

— Ну что, Эрик, начнем, с твоего позволения?

— Конечно, — я пожал плечами.

Северус за моей спиной пробормотал какое-то странное слово, но когда я недоуменно обернулся, он только покачал головой, отчего его волосы слегка колыхнулись. На мгновение что-то показалось мне в этой ситуации ужасно… неправильным. Не могу сформулировать что именно, но это ощущение все равно длилось не больше секунды. После чего мы таки приступили к обследованию. Всё время, пока оно шло, мне казалось, что мы занимаемся какими-то несусветными глупостями. Сначала мадам Помфри долго со мной беседовала о всякой ерунде — моем детстве, привычках, интересах, где учусь, что делаю… Такое впечатление, что Северус привел меня к психологу, непонятно только для чего. Я ведь жалуюсь не на психику, не на душевное состояние, а на головные боли. Кстати, мадам Помфри так и не спросила меня об этом — наверное, ей рассказал Северус. Интересно только, что именно?...

Потом, уже после того, как меня расспросили о чем только можно, мадам Помфри неожиданно предложила мне раздеться для осмотра. От внезапности просьбы я покраснел — кому будет удобно раздеваться перед чужими людьми. Самое странное, что стеснялся я вовсе не мадам Помфри, которая всё-таки врач, пожилая женщина, очень располагающая к себе, а Северуса.

Всё время я просидел к нему спиной, но кожей чувствуя его присутствие и взгляд. За более чем час он практически ни разу не пошевелился, я не слышал даже его дыхания, просто чувствовал — затылком, плечами, спиной, шеей… Мне казалось даже, что закрой я глаза, то увижу, как он стоит, прислонившись поясницей к высокому подоконнику, перекрестив ноги и сложив руки на груди.

Должно быть, Северус каким-то образом почувствовал моё смущение, так как спросил немного насмешливо:

— Мне выйти?

— Н-нет, — я окончательно стал малинового цвета и принялся стаскивать свитер.

К счастью, раздеваться нужно было только до пояса, но, тем не менее, я чувствовал себя ужасно глупо под оценивающим взглядом Северуса. В том, что он оценивающий, я почему-то не сомневался ни секунды. Видимо, моя спина приобрела способность не только ощущать его взгляды, но и определять, как именно он на меня смотрит.

Когда я выудил руки из рукавов, мадам Помфри вдруг громко ахнула и прижала ладонь к губам.

— Милый, откуда у тебя это? — указала она на шрам в виде молнии, чуть выше запястья.

Я замялся. Дурацкая, в общем, история. Этот шрам — от ожога, ему уже очень много лет, около тринадцати или четырнадцати, но появился он исключительно по моей глупости. В детстве у меня был лучший друг, мальчик Шон, с которым мы жили по соседству. Каждый вечер мы устраивали грандиозные игры либо у меня дома, либо у его родителей. Играли долго и вдохновенно — Шон был большой выдумщик, с ним никогда не бывало скучно. Он всегда, как-то походя, не прилагая ни малейших усилий, сочинял удивительные сказки, приключения, истории, в которых мы были королями, воинами, магами… В общем, обычные детские забавы, но он умел придавать им привкус настоящего волшебства.

Однажды мы захотели поклясться друг другу в вечной дружбе: так, чтобы и в огонь, и в воду, и хранить тайны, и друг за друга горой, что бы ни случилось. Шон с очень серьезным лицом сказал тогда, что простой клятвы недостаточно — нужно что-то, что осталось бы на всю жизнь. Тогда мы взяли значок в виде молнии (Шон им очень дорожил), нагрели над свечой и решили приложить к руке, чтобы остался след. Я вызвался первым — мне хотелось показать, что я смелый, и что для настоящей дружбы ничего не жалко. Из детского наивного героизма, да и потому что на том месте не так видно, прижал значок к внутренней стороне предплечья, там, где очень тонкая и чувствительная кожа. Боль моментально впилась в руку, из глаз хлынули слезы, но я стоял, сколько мог, мне казалось — вечность, но на самом деле всего несколько секунд. Рука моментально опухла, но я не смел плакать — какой герой заплакал бы от такого пустяка? Вот только Шон поступил по-другому. Взяв у меня не такой уже горячий значок, он едва приложил его к внешней стороне руки, где совсем не так печет, и моментально отнял. Кожа на том месте едва покраснела, и Шон недовольно сказал:

— Не так уж оно и больно, как ты показываешь!

Я не смог снести такой обиды — как же так, я терпел, а он почти не прикоснулся! А как же дружба?.. Понятное дело, что моя гордость в тот момент была ранена навеки, и больше я с Шоном не разговаривал.

А рука после этого болела еще три дня.

Пришлось рассказать мадам Помфри эту историю, опуская подробности. Она ожидаемо с осуждением качала головой, но реакция Северуса меня по-настоящему удивила. Он засмеялся, и смеялся так долго и с таким вкусом, что и мы с мадам Помфри невольно заулыбались.

— Что тут такого смешного? — наконец я нашел в себе силы возмутиться.

— Я смеюсь не над тобой, а над иронией судьбы, — туманно пояснил он, хмыкая.

— И в чем же она заключается?

— Потом как-нибудь объясню, — отмахнулся он от меня.

Мне хотелось возразить, но не при враче же пререкаться с Северусом? Мадам Помфри, тем временем, несколько раз обошла вокруг меня и сказала:

— Эрик, мне нужно проверить состояние твоего тела. Ты позволишь?..

Я понял, что она имеет в виду, и кивнул.

Тогда она принялась водить руками надо мной, как в какой-нибудь передаче про экстрасенсов. Только у неё это получалось не возвышенно-потусторонне и мистично, как стараются те же "экстрасенсы", а очень буднично и по-деловому. Она не делала пассов руками, не закрывала глаз, просто "ощупывала" воздух в нескольких сантиметрах от моего тела, и даже с такого расстояния я чувствовал, как её руки меняют температуру — то становятся обжигающе-горячими, то совсем ледяными. По коже то и дело пробегали мурашки, а мадам Помфри периодически удовлетворенно кивала. Северус всё так же стоял сзади, и в моем полураздетом состоянии это ужасно нервировало. Я уже почти решился попросить его перейти вперед, но мадам Помфри встряхнула руками и немного устало проговорила:

— Закончили. Можешь одеваться, дорогой.

Я поспешно натянул на себя свитер.

— Эрик, подожди меня еще минут двадцать, и мы пойдем. Можешь сходить пока на кухню, сделать чай, если тебе хочется.

Я кивнул Северусу и они с мадам Помфри вышли. Очевидно, обсуждать результаты осмотра. Только вот скажут ли мне хоть что-нибудь? Впрочем, даже если нет — я не очень расстроюсь. Мне, в общем-то, всё равно, а вот Северусу, похоже, это нужно гораздо больше.

Но зачем? Зачем ему так беспокоиться обо мне, водить по врачам? Не потому, что я напоминаю его пропавшую пару, это я давно понял — он не такой человек, чтобы подобным образом договариваться с собственной совестью.

Напрашивается один, очень простой и логичный ответ — ему не безразлично. Только от такого предположения почему-то ёкает внутри, и я прислоняюсь к высокому мягкому креслу. Не безразлично — в какой мере? Просто как другу, как старшему, или?..

А даже если и так, — одергиваю я себя, — тебе-то какое дело? Он взрослый человек и имеет право делать то, что ему вздумается. В том числе и симпатизировать кому бы там ни было, пусть даже и тебе.

Другой вопрос — как я сам к этому отнесусь?

Я задумался, теребя тканевую обивку кресла. А вот не знаю как. Отвращения эта мысль не вызывает, энтузиазма тоже. Наверное потому, что я вообще себе этого не представляю — Северус, кому-то симпатизирующий. По идее, это должно проявляться в каких-то особенных знаках внимания, что ли… Боги его знают, в чем еще. Но всё равно — не представляю. И вообще, пока это непосредственно меня не касается — я подумаю об этом завтра.

* * *

На улице, уже попрощавшись с мадам Помфри, я поплотнее запахиваю пальто и подставляю лицо холодному, совсем зимнему, ветру, а Северус просто на меня смотрит.

Мы долго молчим — но в этом молчании какая-то умиротворенность и задумчивость. Да, каждый из нас думает о своём, но мы — рядом, стоим почти плечо к плечу, и греет именно ощущение присутствия. Такого, всепоглощающего. Вокруг нас словно вакуум, будто больше и нет никого на улице, кроме нас двоих; даже спешащие люди обходят стороной, не задевая рукавами.

Хочется, чтобы такие моменты длились дольше.

Словно по заказу, мне на нос опускается маленькая холодная точка, потом еще одна, и еще… Снег в начале ноября — так непривычно.

Но очень здорово.

Смотрю вверх, на медленно кружащиеся снежинки, и улыбаюсь. По-прежнему ничего не хочется говорить. Я закрываю глаза и чувствую, как волосы, ресницы и даже губы моментально засыпает снегом. Его следовало бы смахнуть, иначе не миновать мне простуды, но я не хочу даже шевелиться — мне так хорошо, в голове ни одной мысли, а внутри полнейшее умиротворение.

Ко мне так редко приходит подобная гармония.

Её не разбивает даже рука, опустившаяся мне на плечо. Я знаю, что это Северус, и этот жест — настолько правильное дополнение данного мгновения, что иначе, кажется, и быть не может.

Я снова улыбаюсь.

А когда открываю глаза, Северус всё так же на меня смотрит, и мне не угадать значение его взгляда. Только с лица пропала вечная бесстрастность — оно просто спокойно. Так необычно смотреть на него, когда он не напряжен, не играет какую-то роль, не думает над чем-то… когда просто есть.

Многие ли удостаивались чести видеть его таким, без масок?

А Гарри Поттер — видел?

От неожиданности и ненужности всплывшего внутри вопроса, я встряхиваю головой… и момент пропадает. Северус убирает руку, смахивает со своих волос нападавший снег и интересуется:

— Какие у тебя планы на остаток сегодня?

— А-а… Я… — я не сразу понимаю, о чем он спрашивает. — У меня… Вот черт!

Я совсем забыл про то, что оставил дома Эстер с Алджерноном! Господи, из головы вылетело напрочь, будто выдуло. Он ведь должен был уже давно проснуться! Как же я мог забыть?!

— В чем дело?

— Северус, прости, мне надо срочно бежать, очень быстро. Я забыл совершенно…У тебя были какие-то планы?

— Да, я хотел показать тебе кое-что, — он не выглядит недовольным, либо разочарованным, но я откуда-то знаю, что ему не сильно приятен мой отказ.

— Извини, пожалуйста. Мне правда, очень нужно. Оно может подождать до завтра?

— Да, и до послезавтра, впрочем, тоже. Это те самые проблемы, о которых ты говорил?

— Да, они, — я киваю.

— Нужна помощь?

— Нет, спасибо. Ничего такого, с чем бы я не смог справиться.

— Тогда иди. — Он слегка, одними губами, улыбается, а взгляд снова становится сосредоточенным.

Я снова киваю, и почти бегу в сторону автобусной остановки. Но, кое-что вспомнив, разворачиваюсь и иду обратно.

— Я забыл сказать тебе. Спасибо! Расскажешь потом, что сказала мадам Помфри?

— Конечно, — в его взгляде что-то потеплело, но лицо так и осталось серьезным. — Иди уже.

* * *

Я едва пересекаю порог нашей с Эстер квартиры, как понимаю, что Алджернона в ней нет.

Эстер выходит растерянная и немного виноватая:

— Эрик, я не смогла его удержать! — восклицает она, теребя волосы. — Он проснулся и сразу ушел, едва понял, что в доме только я. Даже разговаривать не стал.

— Почему ты мне не позвонила? Я же просил!

— Я звонила, у тебя телефон не работает. Эрик, — она тронула меня за рукав, — мне кажется, ты должен найти его. У него было такое лицо…

Я выругался. Да что же это такое! Теперь нужно его отыскать, причем непонятно где именно. Я бы, может, и плюнул на него, всё-таки я Алджернона терпеть не могу, но меня не покидает ощущение, что он кандидат в самоубийцы. И если я сейчас что-нибудь не сделаю, а он потом покончит с собой, то я никогда не смогу жить в мире с собственной совестью.

— И где ты прикажешь его искать? — со стоном спрашиваю я.

Эстер на секунду уходит к себе, но тут же возвращается с маленьким квадратным листочком бумаги.

— Вот, — протягивает мне его. — Как только Алджернон ушел, я позвонила куратору и узнала адрес. Может, он поехал домой?

— Вполне может быть, — тяну я. — Ладно, я съезжу. А вдруг?

Вертя в руках листок с адресом, я задумчиво смотрю на линию красивых особняков, прячущихся за разномастными заборами.

Водитель такси привез меня в один из самых дорогих частных секторов Бостона. Здесь всё очень чисто, ухоженно, мягкий свет круглых фонарей освещает аккуратные тротуары. У нас, как, наверное, и в любом мегаполисе, престижно жить либо в огромной квартире на одной из центральных улиц, либо в подобных секторах, где нет высоток — только двух или трехэтажные дома очень обеспеченных людей. Видимо, семья Эшема также не терпит… не терпела недостатков в средствах.

Нужный мне дом — один из самых и шикарных. Вот только интересно, Алджернон вообще тут? Если да — то пустит ли он меня внутрь? Я ведь, по сути, явился совершенно без приглашения и, не сомневаюсь, против воли хозяина. Но размышлять и торчать под дверью тоже не дело, раз меня угораздило-таки сюда приехать. Только понять бы еще, по какой причине я всё это делаю — он же совершенно чужой мне человек…

Высокие, трехметровые железные ворота почему-то открыты, и я на всякий случай оглядываюсь, прежде чем проскользнуть во двор. В таких местах у меня срабатывает какой-то древний плебейский инстинкт: даже если ничего и не нарушаешь, всё равно чувствуешь себя совершенно не к месту. То есть, вроде как и надо, но всё-таки крайне неловко. Вся эта монументальность и роскошь заставляют ощущать собственную чужеродность, как будто при виде тебя хозяева могут скривиться, или снисходительно усмехнуться… В общем, подобные кварталы — не место для среднего класса, к которому я принадлежу

Я медленно пересекаю идеально подстриженную лужайку, поднимаюсь по ступенькам, и в нерешительности останавливаюсь перед дверью. В этом доме подозрительно тихо — ни единого шороха, нигде. Будто и людей здесь совсем нет… Неужели Алджернон уже успел что-то натворить? Мне не хочется об этом думать, и я нажимаю кнопку звонка.

В течение нескольких минут ровным счетом ничего не происходит, и я даже начинаю нервничать. Настолько, что продумываю варианты, как бы повежливее вломиться в дом и проверить, всё ли в порядке. А потом дверь открывается, и я вижу Алджернона. Он цел и, насколько я могу судить, невредим, но за его адекватность я бы не поручился. Лицо совершенно серое, под глазами темные мешки, и во взгляде нет ни проблеска живого выражения. Тень отца Гамлета.

— Здесь-то тебе что надо, Балморэй? — спрашивает он, слегка склонив голову набок.

— Если я скажу, что мимо проезжал — не поверишь ведь? — отвечаю, растерявшись. Почему-то, ответа именно на этот простой вопрос я не подготовил заранее.

— Не поверю. — Ровный голос, без эмоций, и такой же ровный взгляд.

— Тогда могу назвать такую причину: ты очень резко ушел от нас, никого не предупредив и не поставив в известность.

— А почему я, собственно, должен перед вами отчитываться?

— Закон элементарного гостеприимства? — с некоторым сарказмом предполагаю я.

— Если помнишь, я не напрашивался погостить в твоей хибаре. — В его взгляде начало пробиваться раздражение. Ну наконец-то.

— Но раз ты, тем не менее, там оказался…

— Слушай, Балморэй, а не пойти бы тебе?!.. — как-то очень устало вздохнул Алджернон.

— Отлично. В таком случае, можно я зайду? — Да, наглость второе счастье. Только бы не прогадать с тактикой.

Он некоторое время смотрит на меня с почти незаметной долей подозрения и удивления, а потом равнодушно пожимает плечами:

— Ну ладно, заходи.

Вот так я, неожиданно для самого себя, оказываюсь в дома Эшема.

И еще более неожиданно — мне здесь нравится. Да, дом обставлен очень богато, местами даже вычурно, с постоянным смешением стилей, но неизменно — со вкусом. Не знаю, правда, чья в этом заслуга, Эшемов или их дизайнера, но мне приятней думать, что это старались родители Алджернона. Такая вот своеобразная дань памяти чужим людям.

Моё появление как раз оказывает тот эффект, на который я и рассчитывал — Эшем оживляется и начинает входить в роль хозяина — срабатывают, небось, древние рефлексы, которые в таких детей, как он, вбивались с младенчества. Только вот он ведет меня почему-то не в гостиную, как это положено, а в кабинет на втором этаже.

Там изысканная обстановка — огромные стол и кресло, издания с одинаковыми тиснеными корешками, темная отделка, мягкий ковер и небольшая кушетка. А еще — разбросанные по всевозможным поверхностям бумаги. Они устилают стол, диванчик, практически каждый сантиметр пола.

— Что это? — удивляюсь я такому феерическому беспорядку.

— Раскапывай место где тебе больше понравится, — Алджернон обводит небрежным жестом комнату и добавляет: — Я разбираю отцовские бумаги.

— Разбираешь?

Это похоже на что угодно, кроме, собственно, упорядочивания документов.

— Ну да. — Он проходит к невысокому буфету, стоящему рядом со столом, ступая босыми ногами прямо по листкам. — После отца остался большой бизнес, а я, сам понимаешь, единственный наследник. Будешь что-то пить?

— На твоё усмотрение, — думая о своем, автоматически откликаюсь я, и через полминуты передо мною оказывается приблизительно на три пальца заполненный стакан. В нос ударяет характерный терпкий запах джина.

— Ух ты. Спасибо.

У него самого стакана в руках нет. Любой уже напился бы давно до беспамятства, а этот почему-то отвергает такой, казалось бы, очевидный выход. Вернее нет, он точно так же как и я с не затуманенным от горя разумом, понимает, что это всего лишь даст короткую, слишком короткую передышку, которой не хватит на то, чтобы смириться с неизбежным.

Алджернон поднимает с пола листок, неосознанно мнет его, как тогда на скамейке, и, не глядя на меня, говорит:

— У отца был коньячный бизнес. Вблизи нашего поместья есть небольшой завод… Он фамильный, ему уже лет триста. Теперь все эти бумаги достались от него. Отец никогда не держал их в порядке, он и так всегда знал, где что лежит. И никогда меня к ним не подпускал. Теперь мне надо хоть что-то в них понять, и это всё — еще не считая полутора тысяч электронных писем у отца на почте.

— Как ты вообще собираешься с этим всем разбираться? — спрашиваю я, немного помолчав и отхлебнув из ёмкости.

— Если честно, то не знаю. Просмотрю бумаги, потом поговорю с его адвокатом. Потом, наверное, придется уехать в Англию — разбираться с деньгами на месте. Меня же там ждет фамильное поместье, виноградники, завод вот этот.

Алджернон стоит возле окна, у отдернутой занавески, и мне хорошо видно его ярко освещенный профиль. Куда только подевались бахвальство, язвительность, вечное, хоть и злобное остроумие? А никуда. Всё, наверное, при нём. Только в этом нет сейчас необходимости, всем и так всё ясно. Одного не понимаю — почему он говорит со мной совершенно нормально, не как с университетским врагом? Почему позволил отбросить это — при мне? Потому что мне хватило наглости вот уж который раз влезть в его личное пространство? Или потому, что ему именно это и нужно — поговорить вот так с кем-то, пусть это даже и мерзкий Балморэй?

У него сейчас спокойное лицо. Спокойное и очень замкнутое. С наглухо закрытыми эмоциями.

— Значит, уедешь в Англию? А как же университет?

— Не насовсем уеду, конечно. На несколько недель, может месяц. Только чтобы уладить там все дела. Я вообще не люблю Англию, и жить там не собираюсь.

— Почему? Там, наверное, здорово.

— С чего ты взял? — косится он на меня, не поворачивая головы. — Терпеть не могу эту страну, этот климат, и всё, что там есть.

— Плохие воспоминания? — вопросительно приподнимаю бровь.

Он молчит, только пальцы чуть крепче сжимают плотную темно-зеленую штору.

— Что-то вроде.

Я смотрю на него еще несколько мгновений, не зная толком, что сказать, а потом меня осеняет мысль:

— Слушай, а в каком порядке мне складывать эти бумаги?

— Что, прости? — он медленно поворачивается в мою сторону с оттенком удивления на лице.

— Бумаги, — я делаю неопределенный жест рукой в сторону пола. — Как именно мне их разбирать? У тебя же есть какая-то система?

— Я вот не понял, — начинает он, — ты что, собрался мне тут помогать?

— Ну да. Сам ты не справишься и до следующей недели.

— Ба-а-алморэй… — знакомые тягучие интонации, но в них сейчас откровенное непонимание. — На данный момент времени у нас, — короткий взгляд на запястье, туда, где часы, — начало двенадцатого. Ночи. Ты у меня дома, собираешься помогать мне складывать бумаги покойного отца. Чувствуешь абсурдность ситуации?

— Ну да. И? — пожимаю плечами.

— То есть, ты серьезно?

— Абсолютно.

Он оценивающе прищуривается, смотрит на меня несколько секунд, потом обходит стол и присаживается рядом на корточки:

— Ну тогда ладно. Сортируй их, что ли, по дате.

И мы сидим прямо на полу, на мягком ковре, часов до четырех-пяти утра. Перебираем письма, договора, документы, какие-то счета… И, что меня удивляет, много разговариваем. Наверное, в один незаметный для меня момент, у Алджернона происходит катарсис. Больше болеть внутри становится уже просто невозможным, и после часа молчания он начинает реагировать на мои реплики, отвечать, даже что-то рассказывать. Преимущественно — о ерунде, но я ловлю себя на том, что мне интересно его слушать. Эшем умен, и когда он не строит из себя короля факультета, это видно. Так странно находиться в его личном пространстве — я никогда не видел, чтобы в него кто-то допускался. В университете у него есть двое приятелей, но они скорее так, на подхвате. Я не замечал, чтобы он с кем-либо близко общался, ходил куда-нибудь, что ли. Везде сам по себе, или с большой толпой поклонниц с других факультетов.

Наверное, поэтому и друзей у него не наблюдается.

И мне не жалко его, нет, это совсем другое. Не знаю, что, но именно потому я и сижу тут с ним, хотя у самого глаза слипаются.

Постепенно мы сортируем почти все бумаги, находящиеся на полу и перебираемся к кушетке. Алджернон забирается туда с ногами, а я прислоняюсь спиной к ней и занимаюсь теми документами, что остались внизу. Не помню, о чем именно мы говорим, но в какой-то момент я понимаю, что ответа на мою очередную фразу не последовало. Не вставая, оборачиваюсь и вижу, что Эшем спит, свернувшись калачиком, прямо посреди груды бумаг. Хорошо, что он заснул вот так — от усталости, без лишних мыслей и терзаний. Но кушетка маленькая, на ней и худой Алджернон помещается едва-едва. А я не могу шататься по чужому дому в поисках нормальной горизонтальной плоскости для сна. Самое обидное, что даже спросить не у кого — всю прислугу он отпустил до завтра. Тогда решаюсь на самый простой, хоть и не самый удобный, выход. Беру одну из лежащих на полу подушек, примащиваю на краю кушетки, в ногах, и устраиваюсь сидя на полу, прислонившись к мягкой обивке каркаса. Надеюсь, Алджернон не пинается во сне?..

Засыпаю почти сразу, повернув голову в его сторону, глядя, как нервно трепещут у него во сне ресницы.

* * *

Просыпаюсь от ощущения, что на меня смотрят. Чужой взгляд чувствуется кожей. Я не сразу понимаю, почему я заснул сидя, и почему тело так затекло. Больше всего болят плечи и шея. Вспоминаю, правда, почти моментально, и тут же открываю глаза. Смотрит на меня Алджернон, который сидит по-турецки, почему-то рядом со мной. Задумчиво так смотрит, внимательно, подперев подбородок рукой, упирающейся в колено.

— М-м-м?.. — только и могу выдавить я, потирая шею.

— Ты так всю ночь спал? — спрашивает он меня, ни на миллиметр не меняя положения.

— Скорее уже всё утро, — ворчу.

Он внезапно хмыкает. Может, конечно, это я еще не проснулся, но мне кажется, что сегодня он другой. Как будто за ночь ушла часть горя, не позволявшая ему нормально существовать. Не вся, конечно, только с поверхности, но у Алджернона даже взгляд сегодня другой — без всепоглощающей тоски в серых глазах. Всё говорит об этом — и утренняя встрепанность, и небрежная поза, и вот это саркастичное хмыканье… Оттаял, одним словом.

— Ты вообще в курсе, что утро давно закончилось? Час дня скоро.

— Что-о-о? — Я тут же пытаюсь вскочить, но в ноги моментально вонзаются тысячи иголочек боли, и я почти плюхаюсь обратно на кушетку. — Твою ж мать…

И что это появилась за привычка отсыпаться в чужих домах именно до часу дня?

— Что такое, Балморэй? Пары мы и так благополучно проспали, куда тебе еще бежать? — заявляет он, спокойно глядя на меня снизу вверх.

— Если ты не в курсе, у меня работа, — пытаюсь огрызнуться я.

— Ах, ну конечно. И сколько времени назад ты должен был там быть?

— Через час, в два.

— Ну так чего ты переживаешь? — он наклоняет голову и подпирает рукой скулу, отчего светлые волосы накрывают запястье. — Слуги уже вернулись, я дам распоряжение водителю, он тебя отвезет куда тебе там надо.

— Да ладно. — Круговыми движениями растираю ноги. — Я и сам смогу доехать.

— Ну-ну. Сделай мне одолжение, — внезапно очень серьезно просит он, — прекрати выпендриваться, а?

— Что? — я явно не ожидал такого поворота разговора.

— То. Я предложил, будь добр — согласись. Иначе как на машине, ты отсюда вовремя не уедешь, поверь мне.

Я смотрю на него из-под упавшей на глаза челки и пытаюсь понять — это что, у него такая благодарность? И Алджернон глядит в ответ с некоторым вызовом, упрямо вскинув подбородок.

— Ну ладно… — растерянно отвечаю я. — Хорошо. Спасибо.

— Тогда идем вниз, — он одним слитным движением, на удивление плавным, встает на ноги. — Нам приготовили завтрак.

Когда он выходит из кабинета, я, уже на пороге, оглядываюсь на аккуратные стопки документов на полу, освещенные пробивающимся сквозь шторы солнцем.

И выхожу следом, легко улыбнувшись.

* * *

Приезжаю я, как это ни странно, вовремя. Как ни странно — потому что я всё-таки неожиданно долго собирался, и никак не мог уйти. Сначала мы молча ели в столовой, потом так же молча сидели и пили чай, отгораживаясь друг от друга чашками. Алджернон думал о своем, повернув голову к окну, а я искоса наблюдал за ним, думая о том, как же всё это странно. Потом я кучу времени искал своё пальто (которое, как оказалось, домработница убрала в шкаф), а Алджернон наблюдал за моими усилиями, скрестив руки, и в ярком дневном свете его глаза казались почти голубыми. А потом он стоял, босой, прислонившись к дверному косяку у входной двери, и наблюдал, как я иду к машине.

— Балморэй! — окликает он меня, когда я уже выхожу за ворота.

— Чего тебе? — Оборачиваюсь.

— Не смей никому ничего говорить. Узнаю, что рассказал кому-нибудь, — душу вытрясу.

Я громко хмыкаю — так, чтобы он наверняка услышал и, ничего не ответив, сажусь в огромный блестящий автомобиль.

На здоровье, Эшем. Мне было нетрудно.

На работе всё тихо и спокойно. На моё появление мистер Фрэнклин фыркает:

— И с каких это пор ты стал ездить на таких машинах?

Вот же дурацкая привычка всё подмечать! А я так надеялся отделаться от расспросов. На самом деле, поездка оставила у меня очень смешанные чувства. Водитель был в форменной одежде, безупречно вежлив и предупредителен, в салоне играла приятная ненавязчивая музыка, и пахло отчего-то шоколадом, мотор мягко урчал… Машина словно плыла над дорогой, не касаясь земли — настолько не ощущалось какой-либо тряски, и мне вдруг стало интересно — каково это, всю сознательную жизнь прожить в такой роскоши? Наверное, она откладывает отпечаток на личность. Вот только какой именно: снобизм или просто умение ценить комфорт? Я всю жизнь считал, что если человека окружают красивые вещи, то он сам будет стремиться им соответствовать, и растить красоту внутри. Но, судя по всему, это правило работает в очень редких случаях — когда человек приходит к нему самостоятельно. Или, если ему очень везет с родителями.

Даже не знаю, к чему вдруг возникли эти размышления — наверное, я просто пытаюсь понять, что из себя представляет Эшем. Он пока остается для меня загадкой. Как будто он совсем не такой, как я думал всё время. Или передо мной очередная маска?..

— … Это меня подвезли просто, — отвечаю тем временем мистеру Фрэнклину.

— Ну-ну, — усмехается он, и я решаю ему сказать как есть, чтобы предупредить град его шуток и домыслов, далеко не все из которых являются приличными. В общем, правда — лучшая политика.

— Вы же помните Эшемов, они у нас часто бывали?

— Ну конечно, им сегодня как раз пришла книга.

— Э-э-э… Что? — я немного ошарашен.

— Что тебе непонятно? Они около недели назад заказывали книгу, дорогое такое издание, коллекционное… С полной предоплатой, между прочим, заказывали. Так что там с ними?

Я несколько секунд молчу, переваривая информацию. Отчего-то именно сейчас мне становится грустно. Эта книга — как последний мимолетный привет с того света, когда действия уже умерших людей всё еще имеют свои отголоски здесь, среди живых. Словно расходятся круги по воде.

— Они умерли, — только и говорю я.

Настал черед мистера Фрэнклина недоуменно на меня таращиться.

— Как?..

— Автокатастрофа. А машина… Я был у их сына, он учится вместе со мной.

На несколько мгновений мистер Фрэнклин прикрывает глаза, а потом берет со стола большой тяжелый сверток, обмотанный упаковочной бумагой.

— Вот. Передашь её их сыну. И мои соболезнования тоже.

* * *

Вечером за мной заходит Северус. Я настолько не ожидаю его появления, что первые несколько секунд пытаюсь сообразить, что, собственно, он тут делает.

Он же, неизвестно когда ставшим привычным движением, облокачивается о стойку и спрашивает меня:

— Ну что, ты сегодня свободен?

На его лице нет улыбки, или хоть сколь угодно приветливого выражения, но я откуда-то знаю, что настроение у него хорошее.

— Вроде бы да, — отвечаю я, не глядя на него и параллельно заполняя ведомость. — А ты хотел мне что-то показать?

— Именно. И пятница для этого очень удачный день.

— Эм… — я немного рассеян, ведя документацию, и откликаюсь не сразу. — Подожди секунду, а?

Заканчиваю с ведомостями, одним движением смахиваю их в верхний ящик стола и с облегчением встряхиваю головой.

Поднимаю на Северуса глаза и вижу, что он глядит на меня с выражением, похожим на незлую насмешку.

Смотрю вопросительно, и он поясняет:

— Мне забавно наблюдать, как ты сосредоточенно работаешь.

— Это почему еще? — не совсем понимаю я.

— Просто. Такое моё личное впечатление.

Пожимаю плечами, дескать «ну и ладно», и спрашиваю:

— Так куда мы идем?

— Я могу сохранить это в тайне? — усмехается он.

— Можешь, конечно, — я улыбаюсь в ответ, — но мы собираемся хотя бы публичное место?

— Да, пожалуй.

— Тогда мне надо будет зайти домой, переодеться. Ты не против?

— Ты и так неплохо выглядишь, — окидывает он меня мимолетным оценивающим взглядом.

— Да ну, — тереблю край свитера, — я его второй день уже таскаю, надо сменить.

— Не ночевал сегодня дома? — не меняя насмешливых интонаций.

Ну вот откуда он знает? Не на лбу же у меня написано, правда ведь? И интересно, только мне послышался подтекст этого вопроса? Потому что по Северусу, как обычно, ничего не понять. Ничего не выражающий человек, черт возьми. Стоит, постукивает длинными пальцами по стойке, смотрит спокойно и улыбается одними губами. А что внутри — совершенно неизвестно. И думай, что хочешь.

— Вроде того, — нахожу разумный компромисс ответа без ответа.

Мы всё-таки решаем зайти ко мне домой, чтобы я оделся поприличнее. Автобус непривычно переполнен, и мы оказываемся буквально впечатанными друг в друга. Северус держит меня за плечо, я вцепился в его руку возле локтя и дышу ему куда-то в шарф. Иначе стоять просто невозможно.

Сегодня на нем темно-зеленое пальто, которое я не видел раньше, и серый шерстяной шарф. Ему чрезвычайно идет такой зеленый цвет, и это сочетание вызывает во мне какое-то знакомое чувство. Думается об освещенных факелами подземельях, змеях и непонятных колбах на потемневших от времени столах. И почему-то, когда эти образы возникают в моей голове, Северус крепче сжимает мою руку, хоть автобус в данный момент и не трясет. А я даже не могу поднять на него глаза — потому что уткнулся носом ему в плечо.

Дома встречает невероятно удивленная нашим появлением Эстер, у которой сегодня выдался свободный вечер. Она безропотно дает увести себя в комнату, где я вкратце рассказываю ей об Алджерноне. Глаза у неё округляются от моего рассказа, и я быстро прошу занять Северуса, пока я одеваюсь, переведя таким образом тему. Она хмыкает, почти как мистер Фрэнклин в магазине, но идет на кухню, где Северус спокойными движениями гладит громко мурлыкающего Брандона. И в тот момент, когда она разворачивается, бросив на меня лукавый взгляд, я понимаю, что завтра же куплю ей какие-нибудь красивые цветы. За молчаливое понимание.

Даже если я сам еще ничего не понял.

Заглядываю на мгновение в дверной проем:

— Я быстро. — И тут же скрываюсь у себя.

Распахнув шкаф, несколько минут критически изучаю его содержимое. Наконец, останавливаю выбор на сером, в тон Северусову шарфу, свитере с открытым горлом и зауженных темно-синих джинсах. «Блеск», сказала бы Эстер, а до меня вдруг доходит, что я подобрал наиболее удачный ансамбль из всего, что у меня есть более или менее повседневного. То есть, если называть вещи своими именами, нарядился.

Этот факт повергает меня в ступор. Я замираю посреди комнаты и пытаюсь сообразить, что происходит. Я нарядился для Северуса. С ума сойти. Осталось только понять — зачем? Я ведь не… не гей. И мужчины мне не нравятся — ну вот ни в каком виде. Тогда почему?

Наверное, всё дело в том, что он обо мне беспокоится. Очевидно, потому, что я ему нравлюсь — может, не как сексуальный объект, но как человек точно. Иначе зачем ему водить меня на приемы, по врачам, делать мне лекарство?.. Тут-то всё ясно, но получается, что где-то на подсознательном уровне из-за этого у меня возникает желание нравиться ему обоснованно — не за гипотетическое «просто так», а именно «потому что». То есть заслужить хорошее ко мне отношение.

Я дурак. Но с этим уже нет времени что-либо делать.

Возвращаюсь обратно на кухню, где Северус и Эстер завели оживленную дискуссию о кинематографе. Эта тема мне абсолютно недоступна — на кино у меня не хватает ни времени, ни желания.

— Я готов, — сообщаю, для приличия кашлянув.

Северус внимательно и молча на меня смотрит, и я бы дорого заплатил за то, чтобы узнать о чем он думает. А Эстер замечает:

— Чудесно выглядишь, правда!

Северус медленно наклоняет голову в знак согласия, и я выдавливаю из себя:

— Спасибо.

— Ну что, пойдем, если ты готов?

— Да, пойдем.

Северус благодарит Эстер за приятное времяпрепровождение, и мы уходим.

Я спиной чувствую улыбку подруги, когда она закрывает за нами дверь.

На улице ветер моментально пытается сорвать с горла шарф, но я удерживаю его в последний момент. Северус на лету ловит другой конец шарфа и закидывает мне на плечи.

Пока Северус пытается поймать такси, я, пользуясь тем, что он на меня не смотрит, разглядываю его. Именно сегодня мне так интересно понять, почему я пытаюсь завоевать его — именно его, — расположение. Почему это вдруг стало иметь для меня значение.

Одно из предположений — подобного человека я вряд ли еще встречу в своей жизни. Тут даже невооруженным глазом можно понять, что таких, как Северус — один на сотни тысяч. Слишком уж он необычен и умен. Слишком самобытен. За таких людей надо держаться, именно они приносят краски в повседневность. После общения с ними хочется менять себя, улучшать, тянуться до их уровня… Из Северуса, наверное, получился бы хороший наставник. Не учитель, — я и так знаю, что он преподает, — а именно наставник.

Я бы у него многому поучился.

Другого предположения я обдумать не успеваю, так как перед нами останавливается машина, Северус негромко называет совершенно незнакомый мне адрес, и мы уезжаем.

Смотрю на мигающие фонари и фары проносящихся мимо автомобилей. Причем, смотрю в то окно, возле которого сидит Северус — так, чтобы можно было краем глаза наблюдать за его профилем.

— А куда мы едем?

Он несколько секунд ничего не отвечает.

— Увидишь, когда будем на месте.

Это сказано без малейшего раздражения. Очень просто и буднично сказано, словно он сейчас просто погружен в свои мысли.

Я киваю, и дальше смотрю в окно.

Наконец, машина останавливается напротив неприметной вывески «Лазурный Блюз». Первый раз вижу это название. Даже не слышал никогда о нем. А это показатель, потому что я читал практически обо всех известных джаз-барах в Бостоне.

Мы выходим из машины, и я тут же сообщаю о своем замечании Северусу.

— Этот бар не слишком известен. Они всячески избегает рекламы и публичности.

— Почему? — удивляюсь я. — По идее, для любого заведения реклама — благо.

— Естественно. Но это работает только в случае, если ему нужна раскрутка и привлечение клиентов. «Лазурный Блюз» изначально стартовал на таких позициях, и с такими клиентами, что реклама была бы только лишней. Это очень закрытое место, и пускают туда далеко ни кого попало.

— В таком случае, как?..

— Связи, — улыбается он уголком рта.

— А, ну тогда ясно.

— Пойдем. — Он делает приглашающее движение рукой, и я иду за ним.

Внутри оказывается замечательно. Неяркий свет, оформление как в типичном английском баре сороковых годов. Приглушенно, дымно и невероятно уютно. Для нас уже заказан столик возле стены, и мы погружаемся в изучение меню. Я недолго листаю глянцевые страницы — с первых секунд я понимаю, чего мне хочется. Из головы не выходит вчерашний вечер — как Алджернон протягивал мне стакан. И я заказываю себе джин. Да, у него вкус норвежской хвои, и странный запах, но мне невероятно нравится. Северус, в свою очередь, берет белое вино и глядит на часы.

— Ты чего-то ждешь?

— Да, — он кивает, — скоро тут должен выступать один человек. Я тебя, собственно, ради него сюда и привел.

— А что за человек? — заинтересованно спрашиваю я, оперев голову на руку.

— Он несколько «не формат» для джаз-клуба, но у него удивительный голос. И своя, оригинальная манера. Его зовут Энтони Хагерти*.

— Хмм. Я о нем не слышал…

— Это неудивительно. О нем пока мало кому известно. Но ты увидишь, он станет через несколько лет великим музыкантом.

— Будем надеяться, — я усмехаюсь. — А когда начало?

— В восемь. — Северус отпивает из бокала. — Еще двадцать минут.

— Ну тогда подождем.

— Да. Тогда подождем.

* Тут автор сознательно погрешил против истины. Но ненамного. Надеюсь, Энтони не будет держать на меня зла. Дело в том, что Энтони Хагерти — выходец из Нью-Йорка, ядро группы «Antony & the Johnsons». Впрочем, это гипотетически не мешало ему дать несколько концертов в Бостоне. И да, в начале своей карьеры он выступал по барам. Вот только песня, которая видится мне в этой сцене — «Fistful of love», впервые появляется на альбоме 2005 года. Хотя, опять же, она могла быть написана и несколько раньше. Да, и Энтони не джазмен, хотя элементы в его песнях иногда появляются.

Мои дорогие читатели! У фика сейчас очень важная и приятная дата — через три дня, третьего ноября, ему исполнится ровно год.

Время до концерта мы проводим в молчании, наслаждаясь напитками и обстановкой. Бар почти полон, и с каждой минутой людей становится всё больше, но это не мешает доверительной атмосфере — каждый столик расположен так, чтобы не нарушать чужого уединения. Северус сегодня молчалив, и мне не удается втянуть его в разговор. Он только посматривает на меня изредка, совершенно не таясь. Постепенно меня начинают нервировать его взгляды, — я совершенно не понимаю, что они означают, — и, в конце концов, вскидываюсь:

— Ну что такое?

Он отвечает не сразу и, очевидно, неохотно:

— Я раздумываю над тем, что мне сказала мадам Помфри.

— И что же она тебе сообщила? Ты, кстати, так мне ничего и не рассказал.

— Много всякого. Тебе это пока не нужно — там куча медицинских терминов.

— Знаешь, это не ответ, — я слегка обижаюсь. — Кажется, я как раз имею право знать.

— Конечно, имеешь. Просто я пытаюсь перевести всё это на нормальный язык.

Нормальный язык… Почему-то голове всплывает образ той непонятной старой книги на латыни, которую я рассматривал в комнате у врача. Теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что я уже видел что-то похожее, вроде бы даже у Северуса. Только где именно? Помнится, я не смотрел в его доме никаких книг, да только эти два воспоминания пытаются упорно зацепиться друг за друга и не хотят исчезать.

— Я не идиот, Северус, — вздыхаю. — И так пойму.

Сперва, я думал сказать, что мне всё равно, и что он может не говорить, если ему так не хочется, но потом понял, что это неправда. Ведь именно он это всё начал. Причем, во всех смыслах — всё. И наше знакомство, и общение, и остальное… Теперь мне интересно. А врать ему я не хочу.

Смотрю, как у него на лбу залегает задумчивая морщина, и как он отставляет практически пустой бокал.

— Дело в том, что в данный момент ты практически здоров.

— Ну так это же хорошо. Над чем тогда раздумывать?

— Погоди, — у него слегка вздрагивают уголки губ, лишь обозначая улыбку. — Я же сказал — почти.

— А что не так?

— Как тебе сказать… — медленно произносит он.

— Северус, не начинай!

— Что именно не начинать?

— Вот это твоё «как тебе сказать», «много всего», означает только то, что ты на самом деле ничего не хочешь говорить.

— Ты прав, не хочу, — неожиданно усмехается он.

У меня внутри всё нарастает раздражение. Ну сколько можно?! Я только и слышу — потом расскажу, позже узнаешь, в следующий раз спросишь. А в результате ничего я не узнаю и не спрашиваю. Всякий раз, когда вижу его, все заготовленные вопросы враз вылетают из головы, и вспоминаю о них только тогда, когда добираюсь до дома.

— Тогда, что я вообще здесь делаю?! — побуждаемый внезапным порывом, вскакиваю на ноги. Мне невероятно надоела вся эта игра в загадки и дозированная выдача информации. Если он таким образом пытается возбудить мой интерес — ничего у него не выйдет.

— Эрик, сядь. — В его глазах вспыхивает удивление от моей выходки.

— Зачем ты меня позвал, если не собираешься совсем ничего говорить? Не поднимал бы вообще эту тему!

— Сядь. — Его голос не меняется, только интонации становятся чуть настойчивее. — Пожалуйста.

Непонятно почему, но я слушаюсь не слов, а властного выражения, которое прячется в его взгляде, и опускаюсь обратно на мягкий стул.

Северус спокойно, переплетя пальцы рук на столешнице, поворачивает голову чуть в сторону и, глядя куда-то правее моего плеча, говорит:

— Я тебя позвал потому, что мне приятно твое общество. И этот факт не зависит от моего желания или нежелания что-либо тебе рассказывать.

Ну и что на такое скажешь?

Я только открываю рот, чтобы хоть что-то ответить, но он меня перебивает, вскинув руку:

— Погоди. — Он снова переводит на меня взгляд, но на этот раз в его глазах усталость и совершенно непонятная мне теплота. — Я не собираюсь скрывать от тебя что-либо. Мы, кажется, уже обсуждали это. Просто есть вещи, о которых я сейчас просто не вправе говорить. И заранее прошу тебя понять это и принимать всё так, как есть. Я не собираюсь тебя обманывать, или причинять какой-либо вред. Твои сны, головные боли, и наше знакомство связаны. Природа этой связи гораздо тоньше и глубже, чем ты можешь себе представить. Я должен сначала сам понять её, понять правильно — и тогда ты первым всё узнаешь. — Небольшая пауза и изучающий взгляд. — Ты согласен мне поверить?

Вот как. Не «Ты мне веришь?», а «Ты согласен мне поверить?». Как будто я должен хорошенько подумать, и выбрать для себя — принимать его слова на веру или нет.

Как будто такие вещи вообще решаются головой.

Я не успеваю ему ответить — да и не смог бы в тот момент подобрать нужных слов: ярко вспыхивает лампа, освещая небольшую сцену, и из зала поднимается человек. Я удивленно за ним наблюдаю — это и есть тот самый, безумно талантливый Энтони Хагерти? Обычно, уже по внешности человека видно — заложено в нем что-то или нет. Глядя на Хагерти, я бы никогда не подумал, что он музыкант. Тем более — хороший музыкант. Энтони скорее похож на некрасивую домохозяйку — полное, бесформенное тело, отросшие до плеч волосы, плавные, женственные черты лица. Но это впечатление моментально пропадает, стоит ему сесть за фортепиано. Пока вышедшие следом за ним музыканты, беря пробные ноты, настраивают свои инструменты — скрипку, виолончель, саксофон, Энтони опускает пальцы на панель. На несколько мгновений он закрывает глаза, словно прислушиваясь к себе, а потом начинает играть.

Его пальцы двигаются легко и спокойно, с удивительной нежностью касаясь клавиш, и, завороженный этим зрелищем, я пропускаю момент, когда он начинает петь. Просто внезапно осознаю, что в музыку вплелись уже другие звуки.

У Энтони оказывается совершенно невероятный андрогинный голос — такой, что если закрыть глаза, становится очень сложно понять, принадлежит ли он мужчине или женщине. И тембр… Мягкий, трепещущий — я не музыкант, не знаю, как это называется, но от сочетания музыки и вокала по всему телу проходят волны мелких мурашек.

Хотя Энтони на сцене и не один, я замечаю других музыкантов, только когда в мелодию вступает саксофон. Такое впечатление, что все остальные нужны только для обрамления его, Энтони, искусства.

Совершенно растерянный таким зачаровывающим эффектом от музыки Хагерти, я поворачиваюсь к Северусу. Интересно, он тоже чувствует едва ощутимую дрожь где-то у сердца, когда песня проникает прямо в спинной мозг, минуя все остальные органы восприятия? Наверное, это какая-то магия — первый раз я испытываю что-то подобное.

Повернув голову, я моментально встречаюсь с его взглядом.

Всё это время он, оказывается, смотрел не на сцену, а на меня, наблюдая за моим ошеломленным лицом. А я снова ничего не могу сказать — потому что горло перехватывает от той невыразимой красоты, которую мне доводится сейчас слышать. Хочется поблагодарить, хоть как-то выразить то, что раскрывается внутри от этой музыки, хочется сказать, что да — я готов ему поверить. Сейчас — готов.

Да и с самого начала был.

Северус, как всегда, понимает меня без слов. Его взгляд еще теплеет, и он внезапно, одним движением, прижимает указательный палец к моим губам. «Молчи».

Он прав, я ничего не скажу — любой посторонний звук будут только лишним. Просто за то короткое мгновение успеваю улыбнуться — так, чтобы он успел почувствовать это движение под подушечкой пальца.

Он убирает руку, и сосредотачивает своё внимание на сцене, но я вижу ответную улыбку в его глазах.

Музыка примиряет нас.

* * *

Концерт длился около двух часов, за которые мы едва перебросились несколькими словами. Энтони исполнил множество песен — как общеизвестных, так и своего сочинения. Я даже, с удивлением, узнал текст «Озера», Эдгара Алана По. Никогда не думал, что стихи этого поэта можно положить на музыку. По, всё-таки, очень специфичен. Тем не менее, Энтони блестяще справился с песней — и когда он её исполнял, я буквально видел темную, матово блестящую гладь озера, смыкающиеся над нею кроны высоких сосен…

После того, как музыканты под бурные овации покидают сцену, Северус бросает на меня насмешливо-покровительственный взгляд:

— Я же говорил тебе.

— Что говорил? — я не сразу понимаю, о чем идет речь.

— Что Энтони стоит того, чтобы его слушать.

— А. Да. — Не могу собрать мысли в кучу, поэтому отвечаю односложно. — Знаешь, вот я даже не знаю, что и думать. Никогда не видел ничего подобного.

— Тогда я рад, что просветил тебя.

— Да, спасибо тебе. Последнее время ты только и делаешь, что показываешь мне что-нибудь необычное.

— Мне это в радость. Тем более, что тебе интересно. Лучшая награда — когда кто-то воспринимает то, что ты любишь.

«То, что любишь…». Только когда он произносит эти три слова, мне приходит в голову, что я до этого я никогда по-настоящему не задумывался над тем, что Северус — самый обычный, пусть и совсем не ординарный человек. Что он ведь тоже что-то любит — красивую музыку, как оказалось — фильмы, книги, наверное… Не любит какую-то погоду, любит определенную еду. В ночь, когда я остался спать в его доме, я, помнится, наговорил ему кучу всего на эту тему. Но это был не я, а что-то другое, я такого не мог знать, не мог сказать. Хотя слова и взялись откуда-то.

Теперь вся эта информация начинает доходить уже до моего собственного мозга. Превращаться в знание — и это непривычно. Интересно, сколько еще открытий в отношении него мне придется совершить?

Как всё-таки странно у меня меняется восприятие этого человека.

А еще — мне совершенно не хочется уходить домой. Я по-прежнему в плену у музыки, переживаю её по мгновениям, воскрешаю в душе тот трепет. Обхватываю обеими ладонями не помню какой по счету стакан джина и пытаюсь сделать вид, что мне совершенно всё равно, что скоро нам придется расходиться.

Не хочу и всё.

— Ну что, по домам теперь? — как назло, спрашивает Северус, расплатившись с официантом.

Возможно, я пьян. Нет, даже вполне вероятно, что пьян — я абсолютно не контролировал количество выпивки, которая автономно, без моего участия, появлялась на нашем столе.

Наверное, только этим фактом объясняется то, что я, вместо того чтобы, как положено, попрощаться и уехать, делаю такое лицо, что даже Северус всё моментально понимает.

— Что, не хочется заканчивать этот день? — Я готов поклясться: в его голосе смех, хотя он и говорит без улыбки.

— Да. Что-то вроде. Просто мне кажется, что если я сейчас поеду домой — это будет ужасно неправильно.

Мои слова — правда. Во мне сейчас появилось очень четкое ощущение… правильности только что сказанного. Возможно, это интуиция. Возможно — нечто другое, что я, то и дело, обнаруживаю в себе. Как тогда, возле «Волшебного котла». В данную минуту мне это неважно, как и неважно понять — какого черта я напрашиваюсь?

— В таком случае, могу предложить продлить вечер. Не думаю, что имеет смысл идти в еще какое-нибудь заведение, так что можем поехать ко мне. Если ты не против.

Я вскидываю голову и пытаюсь поймать в его глазах тень хоть какого-то выражения — предвкушения, ожидания, надежды. Хоть что-то, что показывало бы, что у него в этом приглашении есть особенный интерес.

И не нахожу.

Ничего — кроме спокойствия. Именно поэтому я соглашаюсь.

— К тому же, по тебе соскучилась сова, — добавляет он. — Она мне чуть пиджак не проковыряла клювом. Я уже думал послать её к тебе с письмом.

Конечно же! Букля… Я о ней часто вспоминаю, особенно когда смотрю на Эстер с Брандоном. И каждый раз на душе теплеет.

Сова — то, что соединяет меня с ирреальным, со сказкой и снами. Как будто я имею возможность прикоснуться к тому, чего на самом деле нет.

— Я давно хотел её увидеть, — улыбаюсь.

— Тогда решено? — смотрит вопрошающе.

— Да.

— Пойдем.

* * *

Зайдя в дом и раздевшись, я тут же бегу к птице. Такое впечатление, что побывав всего однажды у Северуса, я уже полностью освоился в его жилище. Букля радостно ухает с насеста и распушивает белые перья, а я аккуратно беру её на руки. Так что Северус, когда заходит, наблюдает крайне умилительную картину духовного единения человека с совой. Да, мне неловко, потому что так, как ей, я не радовался никому и никогда. В эти моменты мне начинает казаться, что в меня наконец-то доложили недостающий кусочек. Очень маленький, но без которого невозможно чувствовать себя цельным.

Северус наблюдает за нами несколько секунд и садится на диван, боком ко мне, тактично сосредоточившись на книге. Я ему за это благодарен, так как могу не стесняться его присутствия, хотя периодически на периферии зрения и замечаю его взгляд. Правда, когда поднимаю глаза, он всё так же читает, не меняя положения. Похоже, он всё-таки на меня не смотрит. Зато мне с этого места хорошо видно упавшие на его лоб и глаза волосы, сжатые губы, чуть сгорбленную спину…

Какой же он в этот момент настоящий.

Наконец, Букля устает от моего внимания и засыпает на ручке кресла, а Северус откладывает объемный том в сторону. Я успеваю заметить, что у книги какое-то латинское название.

— Ну что, продолжим вечер так, как и начинали? — спрашивает он, подавшись чуть вперед, оперев руку на колено и глядя на меня вполоборота.

— В каком смысле?

— Музыкой и выпивкой.

Похоже, я всё-таки еще достаточно трезв, так как идея не вызывает во мне никакого отторжения. Обычно я мало пью, но сегодня мною владеют странные настроения, и во многом, чувствую, виноват Алджернон. Связанные с ним события всколыхнули во мне какое-то обостренное восприятие мира и непонятное мне самому сочувствие.

— А что, — я на мгновение задумываюсь, — очень даже заманчивая перспектива.

Северус поднимается на ноги и зовет меня за собой. Мы пересекаем коридор, проходим несколько закрытых дверей и попадаем в кабинет-библиотеку на первом этаже. Я еще здесь не был, и с интересом разглядываю полки с тщательно подобранными по виду книгами. На каждой — корешки разного цвета и размера, но выдержанные в одном стиле. Кабинет вообще выглядит солидно — дорогущая мебель под старину, какие-то пустяки на столе и стеллажах, коллекция дивных по красоте флаконов, тяжелые портьеры… Когда стану совсем самостоятельным, приобрету себе дом и сделаю там такой же кабинет. Обязательно.

— Здорово у тебя тут, — совершенно искренне хвалю я.

— Этот кабинет остался еще от прошлых хозяев. Но он полностью соответствует моим вкусам. Рад, что тебе нравится.

— Еще бы. Наверное, в нем здорово работается.

— Да не только работается, — хмыкает он, и неожиданным движением откидывает деревянную панель, закрывающую одну из полок. Там стоит патефон.

У меня вырывается восхищенный вздох.

Уже сейчас найти хороший, качественный патефон — большая проблема. Многие избавились от них, когда на смену пришла более современная и мощная техника. Но, как по мне, ничто не сравнится с тихим шорохом и мягким звучанием виниловой пластинки.

Северус в это время открывает соседнюю панель, достает несколько коробок и ставит на стол.

— Выбирай, что мы сегодня будем слушать, — предлагает он, закатывая рукава свитера. — А я пойду отнесу проигрыватель.

— Тебе помочь? — оборачиваюсь как раз в тот момент, когда он пытается поднять патефон.

— Нет, не надо. Я справлюсь. — И с легкостью поднимает тяжелый аппарат. С такой же легкостью он поднимал когда-то Брандона.

Провожаю его до двери неверящим взглядом и возвращаюсь обратно к ящикам. Они доверху заполнены пластинками в разноцветных картонных обложках. У меня перехватывает дух — если здесь то, что я думаю, то этим записям вообще цены нет!..

Всё оказывается даже лучше, чем я подозревал — такого собрания старых джазовых пластинок я никогда не видел. Кое-какие записи, вроде ранних работ тогда еще малоизвестного Бэнни Гудмена, причем с его автографом (!), сейчас стоили бы баснословных денег. Но кто же добровольно согласиться продать такое сокровище?

У меня буквально дрожат руки, когда я выкладываю на стол поблекшие от времени упаковки. Черт, это же… Это всё — такая невероятная ценность. Моя бы воля, я бы их все сел слушать немедленно. И не выходил из этого дома, пока не надоел бы Северусу. Но это, конечно, чушь.

Под слоем джаза, уже ближе к дну одной из коробок, обнаруживается классическая музыка. Оперы, насколько я понимаю. Здесь я вообще «плаваю», поскольку целенаправленно слушал классику всего пару раз, и то, очень давно. Тогда она у меня не вызвала никакого воодушевления, но сейчас я понимаю, что мне было бы интересно послушать еще раз — может, изменилось моё восприятие, и я смогу найти для себя в этой музыке ту гармонию, по которой многие сходят с ума уже столетиями?

Задумчиво достаю пластинки одну за другой: Гендель, Дебюсси, Моцарт, Пуччини, Берлиоз, Гайдн, Доницетти… О боже. Здесь уже надо спрашивать у Северуса, потому как я ощущаю себя невежественным табуретом.

Интересный, конечно, вкус у владельца этих коробок. Я, правда, не знаю — они остались от предыдущих хозяев этого дома, или как раз принадлежат Северусу? В любом случае, надо что-то, наконец, выбрать. Потому как я совершенно потерял счет времени, и понятия не имею, сколько провел в этой комнате — десять минут, полчаса?.. Черт, но я не могу остановиться на чем-то одном! Я бы хотел взять их все.

Еще несколько минут вожу пальцем по столу, не зная, на чем же, всё-таки, остановиться, а потом в голову, наконец, приходит гениальное в своей простоте решение. Ставлю ящики на пол, несколькими движениями перемешиваю все пластинки на столе, закрываю глаза и наугад тяну. Пальцы выхватывают сразу две коробочки — сборник Эллы Фитцджеральд и Луиса Армстронга, и «Турандот» Пуччини. Хмыкаю такому сочетанию и возвращаюсь в гостиную, к Северусу. Беспорядок на столе я уберу потом — мало ли, вдуг придется возвращаться и брать что-либо еще.

В гостиной уже вовсю полыхает камин, патефон пристроен в углу, на одной из тумбочек, на шахматном столике стоит бутылка и два стакана, а Северус расслаблено откинулся на диване, перебросив ногу на ногу.

При моем появлении он сразу же поднимает голову.

— Выбрал?

Молча протягиваю ему пластинки. Он хмыкает точно так же, как и я минуту назад.

— Интересно.

— Случайно так вышло. У меня глаза разбегались, поэтому чтобы выбрать, я их закрыл, — улыбаюсь.

— Хороший способ, — Северус посмотрел на меня неожиданно пронзительно. — А ты знаешь, что я так выбирал город, куда приеду? Случайно.

— В каком смысле — куда приедешь?

— Я должен был уехать в Америку, но у меня была полная свобода выбора относительно города. Выбирал, тыкая пальцем в карту — куда попаду. Получился Бостон.

— Погоди… — меня посещает мысль, от которой становится как-то неуютно. — То есть это всё действительно случайно? И познакомились мы, выходит, только потому, что ты случайно попал в это место пальцем?

Мне не по себе от того, насколько огромен шанс того, что мы бы так никогда и не пересеклись.

Северус, наконец, садится прямо и смотрит из-под приподнятых бровей. Слегка прищуривает уголки глаз, похлопывает рукой по диванной обивке рядом с собой. Я сажусь, и он протягивает мне обе пластинки.

— Удачный выбор. Армстронг — вечная классика, едва ли не любимый мой изполнитель. А «Турандот» — одна из красивейших опер мира. — Он вздыхает и подпирает подбородок ладонью. — Эрик, послушай, всё, что с нами происходит — наибанальнейшая случайность. Но, обычно, настолько невероятная и тщательно продуманная, что в её преднамеренности не приходится сомневаться. В этом заключается один из величайших жизненных парадоксов… Поставишь пластинку? Любую.

Резкий переход темы меня обескураживает, и я безропотно исполняю его просьбу. Ставлю Армстронга и Фитцджеральд, потому как незнакомую музыку надо слушать внимательно, а должным образом сосредоточиться сейчас я вряд ли смогу.

— Да, это то, что надо, — комментирует Северус.

Я возвращаюсь на место, где Северус протягивает мне стакан. Я принюхиваюсь.

— Виски?

— Да, Шотландский. То немногое, что я привез из дому. Кстати, этот сорт выдерживается очень оригинальным способом — бочки лежат в вырытой возле моря шахте. Именно морской воздух придает виски очень интересные оттенки вкуса и запаха.

— Знаешь, я никогда не любил виски…

Он фыркает:

— То, что обычно продается в ваших магазинах — жалкое подобие настоящего напитка. Даже не буду сообщать тебе стоимость этой бутылки, так как тебе станет плохо. У тебя просто пока еще не было шанса попробовать настоящий виски и полюбить его.

— Это был намек? — интересуюсь, покачивая в руке стакан.

— Вполне себе, — Северус берет со столика свой и, заправив за ухо постоянно мешающую прядь, салютует мне. — За шанс?

— За шанс. — Стаканы звякают друг о друга, и я осторожно пробую напиток. Оказывается, и правда, неплохо. Даже, по-своему, вкусно. Только уж очень непривычно. И еще, почему-то более терпкий и высокоградусный джин мне пьется легче. Хотя, как говорится, достигается упражнениями.

— Так ты из Шотландии? — спрашиваю после недолгой паузы, в течение которой я смотрел на пляшущий темно-оранжевый огонь и блики на стакане. Комнату наполняет тягучий голос Эллы и её «Апреля в Париже», а у меня в голове танцуют падающие желтые и красные кленовые листья. Почти как за окном… Почти, только там все листья уже опали. Северус в это время снова откидывается назад, и мне видно, какая у него длинная шея и точеный подбородок с едва заметной вечерней щетиной.

— Нет, я жил в Лондоне.

— А. Мне показалось…

— Я просто знаю, где брать хороший алкоголь. — Он, не меняя общего положения, поворачивает голову ко мне, и волосы каскадом падают на диванную обивку.

Он сейчас очень спокоен — я могу сказать это с уверенностью. Я давно научился следить за его внутренним состоянием по рукам. В данную минуту они полностью расслаблены, пальцы держат стакан мягко и легко. Я его понимаю, мне и самому стало как-то ужасно лениво: тепло камина, градус виски, неспешность музыки и шуршание патефонной иглы… Видимо, алкоголь, наконец, до меня добрался.

Кажется, я серьезно задумался, потому как пропускаю момент, когда Северус начинает говорить и спохватываюсь уже в процессе.

— …Я хотел тебя попросить об одной вещи.

Трясу головой, чтобы немного собраться с мыслями.

— О какой?

— Ты можешь мне завтра дать свою кровь для анализа?

— Э-э-э… Что?

— Кровь, — повторяет он.

— Погоди! — Я совершенно ничего не понимаю. — Какая кровь, для какого анализа?!

— Я же тебе только что говорил. — К моему удивлению, он смотрит совершенно без укоризны. — Мне бы хотелось провести несколько медицинских анализов. Может, подберу тебе еще какое-то эффективное лекарство.

— Зачем? То, что ты мне дал, прекрасно действует.

— Дело в том, что оно совершенно стандартное. А лекарство должно учитывать индивидуальные особенности организма. Анализ крови дает достаточно развернутую характеристику для того, чтобы я мог понять, что тебе действительно нужно. Тем более — это тебе точно не повредит. Подозреваю, что обследование ты проходил последний раз еще в школе.

— Да нет… Перед поступлением сдавал все анализы. Правда, это еще летом было.

— Вот видишь. А надо делать раз в полгода.

— А где ты вообще собрался их проводить? — меня всё еще смущает неожиданная абсурдность предложения.

— Во-первых, при университете имеется лаборатория, а во-вторых, у меня есть собственная.

— Своя лаборатория?! — я недоумеваю. — Где ты её держишь?

— На цокольном этаже. Она небольшая, но там есть всё, что нужно.

— Надо же… Ты мне покажешь?

— Покажу. Но уже завтра, сам понимаешь.

— Это ясно. Какая сейчас лаборатория… — я вытягиваюсь рядом на диване. — Мне, если честно, даже шевелиться лень.

— Оно и видно, — беззлобно усмехается Северус.

— Слушай, — я отхлебываю из своего стакана, — а разве алкоголь не влияет на результат анализов? Вроде, там два дня пить нельзя?..

— Влияет. Но, во-первых, часть алкоголя к завтрашнему утру уже выведется, а во-вторых, тем показателям, которые мне нужны, он не мешает.

— Что за показатели?

— Коэффициент Шельеза-Фламеля тебе о чем-то скажет? То-то же.

— Но ты же мне потом объяснишь?

— Потом — объясню.

На этом мой словесный запал заканчивается, я устраиваю затылок на диванной спинке и закрываю глаза. Северус в это время тянется к столу, вновь наполняет наши ёмкости и ставит бутылку обратно. Меня уже явно «повело» — голова лёгкая-легкая, мысли кружатся тяжело и неспешно, словно с неохотой. Да и координация оставляет желать лучшего — я не совсем уверен, что буду твердо стоять на ногах, если встану. Почему-то в баре я не пьянел — наверное, из-за того, что был сосредоточен на музыке. А теперь, у Северуса дома, я расслабился, и алкоголь взялся за меня с удвоенной силой. Кстати, Северус тоже не совсем трезв — я периодически поглядываю на него из-под полуприкрытых век, и вижу, что его жесты стали как-то мягче и небрежнее. Обычно, он не позволяет себе лишних движений — каждое из них точно и выверено, словно у механизма. Даже в задумчивости он не теряет контроль… А теперь я вижу, как уже он по-настоящему расслабляется, когда думает, что я не смотрю.

Одним движением он опрокидывает в себя оставшийся виски в стакане, отставляет его на столик, и поворачивается ко мне. Но не откидывается на диване, а сидит, сгорбив спину, и смотрит. Просто смотрит.

Причем, он явно знает, что я наблюдаю за ним. И я знаю, что он знает — столь явный трепет моих ресниц не может никого обмануть. Но мне слишком хорошо и я слишком сонный, чтобы менять что-то в данную секунду. Музыка обволакивает нас мягким коконом, и у меня в который раз возникает ощущение, что кроме нас двоих в мире сейчас нет больше ничего. Только этот огонь в камине, невесомые звуки блюза, белая сова, спящая на кресле… и мы двое. Лишь Северус умеет так заполнять собой окружающее пространство.

Так законченно.

Мне это так напоминает момент, когда мы вышли от мадам Помфри и с неба начал падать первый снег… Тогда тоже ничего не было, кроме нас, и чувства, что мы очень рядом. Не вместе, а именно рядом. Он тогда положил руку мне на плечо, и этот жест был правильным.

Что-то многое в последнее время у меня стало связано именно с этим понятием. Я просто начал чувствовать, как именно надо поступать в определенной ситуации… Действительно, интуиция проснулась, что ли?

Но, по крайне мере, я теперь точно знаю, чего не хватает, чтобы этот момент стал завершенным. Корпусом подаюсь вперед и кладу голову Северусу на плечо. Вот теперь всё. Северус не отстраняется, а наоборот, аккуратно облокачивается на спинку дивана вместе со мной. Правая рука, на которую я лег, аккуратно проходит под моей поясницей, устраиваясь поудобнее, а левой он отводит лезущую мне в глаза челку. Сонливость с каждой секундой всё больше одолевает, и я с довольным вздохом подгибаю по себя ноги. Ох, чувствую, я засну прямо здесь, на его плече…

Но, на удивление, этого не происходит. Я лишь задремываю и, сквозь приятный туман в голове, еще ощущаю всё, что происходит: как мерно вздымается грудная клетка Северуса, как он перебирает пальцами мои волосы. Мягкую шерсть его свитера. первые аккорды великолепной песни «Summertime»… Уже на грани сна и яви, синхронно с движением Северусовых пальцев, в голове всплывает давний сон — как я точно так же отводил с затылка чьи-то волосы. Только потом я поцеловал этого человека. Мужчину — и мне было всё равно, что это именно мужчина. А будет ли?.. В крайнем случае, я спишу всё на нетрезвость. Как, оказывается, легко потакать собственному любопытству, пусть даже и минутному. У алкоголя, выходит, есть как минимум одно полезное свойство — он начисто растворяет все этические барьеры, и у меня не возникает ощущения неправильности.

Я знаю, что интересен ему. И мне правда, до смерти любопытно — как это бывает, когда интересен именно человек, а не биологическая единица.

Я ни с кем не резонирую так, как с ним.

И ни с кем мне еще не было так комфортно. Даже с Эстер.

Поэтому, поворачиваю голову и, с резко ухнувшим куда-то сердцем, тянусь к нему, не открывая глаз. Потому что если открою — обязательно струшу. А так всегда есть шанс сделать вид, что ничего не было.

Я чувствую, как у него перехватывает дыхание, и целое мгновение мне кажется, что он сейчас меня оттолкнет. Но нет, его ладонь ложится мне на затылок, подталкивая к себе, и он, наконец, встречает мои губы. Боги, я всегда считал, что целоваться под “Summertime” — ужасная банальщина. Ровно до этого момента. Потому что музыка идеально дополняет движения его губ — неспешные, но такие уверенные. И я никогда не думал, что это бывает именно так — когда тебя кто-то ведет, умело, и с выматывающей душу неторопливостью. Его руки тоже не остаются в покое: пальцы проходятся по векам и скулам, гладят волосы и ключицы…

А я только и могу, что обхватить его за шею и вцепиться другой рукой в плечо.

Я совершенно растерян.

Я даже и подумать не мог…

И — да, мне, оказывается, действительно всё равно, что он мужчина.

Когда поцелуй прекращается, я буквально заставляю себя разомкнуть веки. Северус смотрит на меня с такой смесью бесконечной нежности и горечи, что мне становится почти физически больно. Почему так?

Он легко проводит ладонью по моей щеке, а я укладываюсь обратно на его плечо.

Я не знаю, что сказать.

Северус, по всей видимости, тоже.

Он невесомо проводит подушечками пальцев по моей шее, а я предпочитаю не замечать, как судорожно сжат его левый кулак. Просто лежу и ни о чем не думаю.

… И, конечно же, пропускаю момент, когда засыпаю окончательно.

Часы показывают половину десятого — до окончания пары еще далеко, я сижу и бездумно грызу кончик карандаша. Что-то сегодня я совсем неспособен на конструктив, и это заметно. Лекцию я не слушаю, и Эстер то и дело, не отрываясь от написания конспекта, подозрительно на меня поглядывает. Стивен, конечно, тоже что-то заметил, но ему хватает такта делать вид, что так и надо. Не знаю, правда, рассказала ли ему Эстер, что я двое суток не появлялся дома, и у кого всё это время был… Хотя, если бы друг знал, то смотрел бы, наверное, совсем по-другому. Я сам прекрасно понимаю, как эта ситуация выглядит со стороны. А объяснять и доказывать никому ничего не собираюсь. Моё дело, почему я провел у Северуса все выходные, и чем мы там занимались.

Самое забавное — просто общались. И я сам не понимаю, как так вышло, что я остался у него на целых два дня.

Проснулся я на том же самом месте, где и заснул: полулежа на диване и на плече у Северуса. И что-то мне сомнительно, что он, как и я, уснул от выпитого. Скорее уж стряхнул бы меня с дивана на пол, когда понял, что засыпает. А ведь он и правда мог встать, пойти на удобную кровать, растолкать меня, да мало ли что мог… Вместо этого он предпочел спать здесь. Со мной.

Мне это очень странно. И непривычно подобное… внимание. В общем, когда я открыл глаза, то половина меня лежала на диване, а половина на Северусе. Он еще не проснулся, я слушал мерный стук его сердца и пытался понять — как же мне встать, чтобы, черт возьми, не разбудить. Мой мочевой пузырь явно намекал, что пить вчера нужно было меньше, но голова наутро оказалась на удивление ясной, словно я и не влил в себя около литра алкоголя.

Я кое-как вывернулся из-под обнимающей меня руки, вроде бы не потревожив Северуса. Впрочем, с него бы сталось сделать вид, что он по-прежнему спит. Эта невинная ложь, если она и была, давала нам обоим прекрасный шанс обдумать вчерашнее и выбрать для себя наиболее приемлемую линию поведения. Не то, чтобы я собирался рефлексировать по поводу случившегося… Но тем не менее, чувства у меня возникли весьма смешанные.

Мне понравилось с ним целоваться, вот ей-богу понравилось. И я не жалею ни единой секунды. И хотя это был не первый мой фактический поцелуй, всё же, я думаю, именно этот — первый настоящий. Потому что так меня не целовал еще никто. И вряд ли мне светит подобный опыт с кем-то другим.

И всё бы хорошо, но меня смутила его реакция. То, как он смотрел, что я видел в его глазах... Словно ему было тяжело от того, что он сделал. Ну, или от того, что я сделал — это зависит от стороны, с которой глядеть. Да, я знаю, что похож на его Гарри и, наверное, ему не очень приятно осознавать, что я — это не он… Но тут явно дело не только в этом. Так было бы слишком просто, и у Северуса достаточно опыта, чтобы я ничего не заметил. Но эти чувства были слишком явными. А, значит, и причины глубже.

…Я ведь действительно, никогда не знал мотивов его поступков. Он молчалив — мне не доводилось встречать более скрытного в этом смысле человека. Могу только догадываться о том, что таит в себе его интерес ко мне. Хотя, подозреваю, что до правды я всё равно не додумаюсь, как бы ни старался. Неизвестно, что его вело, но меня — определенно любопытство. Я знал, что интересен ему. Я догадывался, как именно. Но мне хотелось проверить его, спровоцировать. Во многом, думаю, это было бессознательное желание — и оно прекрасно проявилось на фоне шотландского виски многолетней выдержки.

Самое смешное: будь у меня возможность что-либо изменить, ну, скажем, не поехать к нему, или в нужный момент спасовать, то я бы поступил так же. Просто именно к этому развитию событий всё шло. Я не привык врать себе же. Мне этого захотелось — получить ответы на свои вопросы. И плевать, что эти вопросы к тому моменту я и сам не успел сформулировать. Да, и на то, что теперь их стало как минимум в три раза больше, тоже плевать.

Просто так вышло. И нечего тут. В том числе, оправдываться перед самим собой.

Закончив свои дела в туалете, я долго стоял, опершись руками о раковину, не обращая внимания на свое отражение в большом овальном зеркале. Выходить было жутко — я с каким-то содроганием ждал всех этих неизбежных утренних неловкостей: как смотреть друг на друга, что говорить, ловить в выражении лица другого человека какую-то перемену в отношении к тебе… Эта ситуация куда больше присуща случайным любовникам, чем такой вот ерунде, но тут-то дело другое. Во-первых, нужно понять для себя — мне по-настоящему безразличен пол человека, или дело именно в Северусе? Очень надеюсь, что не последнее, ибо тогда это всё значит слишком многое… В определенные моменты мне начинает казаться, что вокруг меня завязывается узел. Тщательно продуманный и аккуратно стянутый. И что мой любой мой выбор уже ни на что не влияет. В моем общении с «загадочным мистером Снейпом», как я его мысленно окрестил после первой встречи, слишком много дрянной мистики. И он явно в курсе, что происходит. А я нет. И мне не нравится подобное информационное неравенство.

Я уже готов принять на веру любую, даже самую невероятную версию — лишь бы только она была. Но у него один ответ: «Потом». Вроде, он обещал мне рассказать что-то после Рождества… но почему именно тогда? В этом есть какой-то определенный смысл или ему просто нужна отсрочка?

Мне надоедает лихорадочно думать над вопросами, ответов на которые всё равно не получить, я встряхиваю головой, еще раз споласкиваю лицо для создания видимости хоть какого-то действия в ванной комнате и, наконец, выхожу.

Северус уже встал и сидит на кухне с чашкой чая, просматривает стопку конвертов, лежащих на столе. Он кивает в сторону второй чашки, стоящей чуть поодаль, и замечает, не прерывая своей деятельности:

— Почта в Америку доходит отвратительно. То, что высылается в начале недели, я получаю в лучшем случае в субботу. Соответственно, приходится работать в выходные, потому что всё, как обычно, нужно на вчера.

— А как же электронная почта? Просто и удобно.

Он хмыкает и, наконец, поднимает глаза от конвертов.

— Не у всех есть компьютеры, знаешь ли. Некоторые, как и я, предпочитают бумагу остальным средствам связи.

— Но ведь это же непродуктивно, — удивляюсь.

— Зато куда более надежно.

— Да ладно.

— Серьезно. Письма по обычной почте сейчас никому не нужны, а всё что попадает в интернет-сеть, рано или поздно становится кому-то известным.

— А у тебя есть страшные тайны, которые ты не хочешь афишировать?

— Насчет страшных не поручусь, но есть пара вещей, которые я бы предпочел оставить при себе. Так, — он отставляет пустую чашку на край столешницы. — Ты подождешь пару минут? Мне надо просмотреть письмо.

— Конечно, — бормочу я и, сделав вид, что всецело поглощен процессом чаепития, исподтишка разглядываю Северуса.

Он уже успел переодеться в другой свитер с высоким горлом и темные брюки, и в данный момент сосредоточенно читает длинное, около десятка страниц, письмо. Сколько надо было потратить времени, чтобы написать подобный опус?

…Мне правда интересно, как он себя будет вести? Я не чувствую сейчас между нами какого-либо отчуждения, наоборот, всё так просто и, я бы даже сказал, обыденно, что от этого становится легче на душе.

Он просто занят своими делами, а я просто сижу у него на кухне. Просто.

Ну и слава богу.

Кажется, именно это настроение и определяет дальнейшее общение.

Наконец, Северус заканчивает чтение, аккуратно складывает листы вдвое, помещает их обратно в конверт и только потом смотрит на меня.

— Ты нормально себя чувствуешь?

— Э-э-м, да, а почему ты спрашиваешь? — несколько теряюсь я.

— Ты очень долго был в ванной, я уже начал думать, что с тобой не всё в порядке.

— А-а-а, нет, — мотаю головой. — Всё отлично.

— Это хорошо. Да, извини, я не могу пока предложить завтрак — до анализа тебе нужно еще два часа проходить голодным, — добавляет он.

— Ну, это не страшно. Потерплю как-нибудь.

Для того чтобы я отвлекся от мыслей о еде, которые настойчиво терзали голову и желудок, Северус отвел меня в библиотеку, где мы возвращали обратно в коробку пластинки, попутно откладывая что-то в сторону для дальнейшего прослушивания. Практически о каждом альбоме и исполнителе он рассказывал что-то интересное, и я всё больше поражался — ну откуда он столько знает? Просто ходячая энциклопедия, а не живой человек. Это действительно странно — мне начинает казаться, что он слишком… идеален, что ли. Не в том плане, что совершенен, а скорее, чересчур выдержан. Всегда собран, аккуратно, без единой лишней складочки одет, двигается так, будто контролирует не только свои руки, ноги и лицо, а весь организм сразу. А тут еще и какие-то совершенно космические знания обо всем на свете.

Мне иногда хочется врезать ему за эту идеальность.

Серьезно — сейчас, например, меня это начинает выводить из себя. За окном падает крупный пушистый снег, обворачивая в белый кокон деревья, в библиотеке тепло и невероятно уютно… А Северус рассказывает мне о джазе и опере каким-то совершенно лекторским тоном. Да, видно, что он вошел во вкус и ему самому нравится. Но ведь нельзя так, тем более постоянно. Всё его общение со мной полнится определенной долей менторства с легким оттенком покровительственности. И я не знаю, замечает ли он это сам.

Я видел вчера, каким он бывает, когда немного теряет контроль. Пусть слегка — но это настолько его меняет, что мне сейчас хочется взвыть.

Какой же ты, когда настоящий, а, мистер Снейп?

Я не выказываю своих чувств — просто слушаю, изредка вставляю какие-то реплики, и всё чаще поглядываю в окно, на устилающую землю роскошную белую пелену. Он ловит мой взгляд. Кладет в ящик еще одну пластинку и спрашивает:

— Тянет на улицу?

— Ну-у-у, да… — почему-то чешу в затылке. — Уже скоро праздники. Да и, снег здесь красивый. В городе такого нет — он через пять минут превращается в кашу.

— Праздники, предположим, еще не совсем скоро… Но ты прав, здесь красиво. — Он задумчиво скрещивает руки на груди. — Пожалуй, прогулку можно устроить. Неподалеку есть роща, я иногда хожу туда с Буклей, когда ей днем надо размять крылья. — На мой вопросительный взгляд он отвечает: — Я стараюсь нечасто выпускать её в светлое время суток. Мне не нужно лишнее внимание к своей персоне.

— Снова твои страшные тайны?

Он усмехается:

— Именно они.

* * *

Мы спускаемся по широкой деревянной лестнице в подвальное помещение. Оно очень просторное, по периметру всего дома. Северус открывает передо мной дверь, и я поражаюсь — внутри подвал больше похож на берлогу какого-то безумного алхимика, чем на место исследований серьезного ученого. Он весь заставлен широкими столами, на которых сложные конструкции из колб и трубок соседствуют с огромными закопченными котлами. В углу я замечаю современный лабораторный аппарат непонятного назначения; между балками протянуты тонкие веревки, с них на прищепках свисают пучки трав, стебли и листья неизвестных мне растений, листки с формулами и записями…

Я остолбенело на это всё смотрю, и от удивления, кажется, открываю рот.

— Это и есть твоя лаборатория?

Он молча кивает.

— Да, но… В общем, я думал, что она несколько другая.

Северус первым проходит внутрь, идет к одному из шкафов, стоящих у стены, и бросает через плечо:

— Просто я предпочитаю старинные методы работы.

Я делаю несколько шагов в лабораторию и еще раз осматриваюсь. Первое сумбурное впечатление сменяется осознанием того, что здесь, на самом-то деле, порядок. Просто очень много всего. В, казалось, хаотично развешанных листках и растениях угадывается некая закономерность, а на столах всё разложено исключительно аккуратно.

Северус возвращается обратно со жгутом, шприцом и узкой колбой в руках, кладет их возле одного из котлов и спрашивает:

— Готов?

Я киваю, вытягивая руку с закатанным рукавом, и он туго перехватывает предплечье жгутом. Меня совершенно не пугает вид крови, и я внимательно наблюдаю за тем, как она наполняет длинный шприц, и как затем Северус выпускает её в стеклянный сосуд.

Он убирает инструменты и прячет колбу куда-то вглубь полки, а я спрашиваю:

— А почему ты решил работать именно по-старому? Зачем оно тебе?

Он хмыкает и смотрит на меня, как на маленького.

— Скажем так. Моя специализация именно растения. И в процессе их изучения я пришел к выводу, что раньше, пока не были развиты технологии, о растениях знали куда больше, чем сейчас. Ученые расщепили их буквально на молекулы… но совершенно упустили из виду, что иногда нужно смотреть на целое, а не на составные части. Еще лет сто назад об этом помнили.

Я немного помолчал, обдумывая услышанное и рефлекторно потирая место укола.

— То есть ты делаешь отвары… как их там, выжимки, и прочее?

— Не только, но и это тоже.

— А где ты берешь рецепты?

— Часть — в старых книгах, часть нахожу лично, у тех, кому они достались по наследству, остальное — экспериментирую.

— Но зачем?

— В каком смысле — зачем? — Даже сейчас, в момент, когда ничего не нужно делать, его руки не находятся в покое — они перебирают стопку бумаг, которую Северус взял со стола.

А мне хочется, чтобы он был таким, как вчера — с небрежными жестами и блеском в глазах.

— Что ты хочешь найти или узнать? Для чего ты это делаешь?

Он с полминуты ничего не говорит, и я отворачиваюсь к единственному маленькому окошку под потолком. Почему-то мне кажется важным то, как он сейчас ответит, и я не хочу на него смотреть в момент, когда он примет решение — соврать мне или сказать правду. Хоть один раз. Ведь я снова непонятно откуда знаю, что на самом деле он тут ставит не совсем законные опыты, ищет, лихорадочно ищет что-то, и никак не может найти: это настроение, это его чувство витает буквально в воздухе, и я ощущаю его всем телом.

Молчание становится всё более насыщенным, и когда его выдержать почти невозможно, я внезапно чувствую тяжесть его руки на своем плече.

— Это всего лишь моя работа. Идем.

Соврал. Иного я, признаться, и не ожидал.

Но я покорно иду за ним, надеясь, что он не услышал, как я медленно вздыхаю за его спиной.

* * *

Снег падает прямо мне на голову, она уже вся в белых снежинках, но я не тороплюсь их стряхивать. На улице начинает темнеть, и лишь у горизонта виднеется яркая полоска скрытого за тучами солнца.

Мы в той самой роще, о которой говорил Северус. Она действительно недалеко от его дома — минут тридцать, от силы сорок неторопливой ходьбы.

Северус стоит, прислонившись к высокой сосне, а я играюсь с Буклей на небольшой поляне. Правда, играюсь. И чувствую себя мальчишкой — словно мне не девятнадцать, а от силы лет десять. Букля летает вокруг нас кругами, роняет мне на голову шишки, ветки, и даже, один раз, пойманного мелкого грызуна. А я ловлю её, тормошу, глажу белые, белее снега, перья, прижимаю к себе, смеюсь, ни о чем не думая.

И стараюсь не обращать внимания на серьезный и внимательный взгляд Северуса исподлобья. Он открыто за мной наблюдает, а когда я поворачиваюсь к нему лицом, встречая этот непонятный мне взгляд, внутри что-то ёкает.

Мы уходим когда уже совсем темно и вдоль дороги горит аккуратный ряд фонарей. Сова сидит у меня на плече, щека касается её крыла. Северус идет по правую руку, думая о чем-то своем, и я не решаюсь нарушить его спонтанное уединение, хоть и хочется. Как всегда, у меня полно вопросов, но все они кажутся глупыми — ведь на самом деле это просто отчаянное желание заполнить вынужденную паузу.

Разговорились мы только дома. Первым делом он с непреклонным лицом вручил мне полотенце, отправив в горячий душ: где-то на середине пути я начал чихать, а из носу полило, словно в нем открутили кран. Следовало меньше валяться в снегу… Это явно была простуда, но Северус сказал, если я сделаю всё, как он велит, к завтрашнему утру от неё не останется и следа.

После душа, едва ли не на пороге ванной комнаты, мне была вручена большая чашка чаю с какими-то остро пахнущими травами. В действенности его лекарств я уже уверился, так что пришлось беспрекословно всё выпить. Затем меня накормили ужином, почти насильно укутали пледом и усадили вплотную к камину. Обалдев от такой заботы, я даже не сопротивлялся этим манипуляциям. Кардинальной перемены в самочувствии я пока не ощущал, только подступающую слабость и постепенно становящуюся тяжелой голову.

Он всё-таки поставил мне «Турандот» и под неё мы болтали ни о чем остаток вечера. Любые мои попытки повернуть тему в серьезное русло мягко, но решительно пресекались, и я плюнул на возможность вытащить из него хоть что-нибудь, что показало бы какой он на самом деле. Каким он хочет казаться, я и так вижу.

А опера оказалась удивительной красоты.

* * *

Я ушел от него только на следующий день, около пяти часов. После одиннадцати вечера мне стало по-настоящему плохо: начало знобить, першить в горле, дико заболела голова и подскочила температура.

— Северус, слушай, а как же лекарство?.. Ты же сказал, что завтра я буду здоров.

— Завтра и будешь, — он мимолетным движением касается моего лба, и в его глазах нет обеспокоенности. — Сегодня будет не очень, а уже утром будешь как новый. Предлагаю тебе идти спать. Чем быстрее уснешь, тем быстрее выздоровеешь.

Я кое-как добрел до отведенной мне гостевой комнаты и повалился на кровать. В голове клубился плотный туман, тело била дрожь, и мерзли руки. Не помогло даже одеяло, которое я накинул прямо поверх теплого пледа.

Сон всё не шел, и я очень долго ворочался. За это время я успел тысячу раз дать себе зарок никогда больше не принимать от Северуса каких-либо лекарств, и моментально об этом забывал.

Он заглянул ко мне, когда стрелки настенных часов показывали начало второго. Увидев, что я не сплю, Северус пододвинул себе стул и сел у изголовья.

— Может, дашь мне просто таблетку от простуды? — попросил я сухими губами.

— Потерпи. — Он положил ладонь мне на лоб. Рука была холодная, и я прикрыл глаза.

Слава богу, освещение он не включал, а в темноте переносить ломящую боль в теле было почему-то легче.

— Постарайся поспать, — произнес он тихо.

— Только руку не убирай, хорошо? — пробормотал я.

— Хорошо.

Он сдержал своё слово: заснул я не сразу и, выныривая из липкой дремы, по-прежнему ощущал на лбу холодную кисть. Иногда она перемещалась на щёку, или касалась макушки, да только мне было всё равно, голова абсолютно не соображала. Главным было то, что рука хранила вожделенную прохладу.

…Когда я проснулся, Северуса уже не было, а я с удивлением понял, что и правда хорошо себя чувствую. Даже, наверное, отлично. Ни соплей, ни першения, ни ломоты.

Интересно, а он со мной всю ночь сидел? Смутные воспоминания подсказывали, что так оно и было. Мне странно об этом думать, ведь даже Эстер подобным образом не торчала у моей постели.

Я еще немного повалялся, наслаждаясь теплом двух одеял, а потом до меня дошло, что неплохо бы посмотреть, который час. Циферблат на стене подсказывал, что половина пятого. Я немедленно вскочил на ноги, кое-как оделся и пулей сбежал вниз по лестнице.

— Северус!

Он обнаружился внизу, в библиотеке — писал письма перьевой ручкой на плотной желтоватой бумаге, похожей на пергамент.

— Эм-м-м… понимаешь, тут такое дело… мне идти надо, — замялся я на пороге. — Я еще вчера должен был быть дома.

Он поднял голову от письма.

— Разве это принципиально, придешь ты через час или через два, если ты должен был вернуться еще вчера?

— Принципиально. Меня, возможно, убьют не так больно.

Усмехнувшись, он спрашивает:

— И даже на ужин времени нет?

— Совершенно, — качаю головой. — Ой! Совсем забыл — спасибо тебе. Я замечательно себя чувствую.

— Рад, что помогло, — Северус откладывает письмо в сторону.

— Да, и спасибо за то, что сидел со мной. Извини, что доставил столько хлопот.

Он кивает, принимая мою благодарность, и провожает меня до двери. Пока я одеваюсь, то искоса на него поглядываю, и мне кажется, что он снова мыслями где-то далеко.

Уже на пороге я замираю, оборачиваюсь и смотрю прямо ему в глаза, и он не отводит взгляда. Мы оба не произносим ни слова, а между нами моментально протягивается тонкая, вибрирующая от внутреннего напряжения нить. Я знаю, что должен сказать хоть что-то, но не могу вытолкнуть из груди даже воздух.

Хоть малейшее слово! Ведь это важно. И мне кажется, я знаю, о чем он думает.

О том же, что и я — о вечере пятницы.

И когда я уже, кажется, готов это повторить, он внезапно разворачивает меня за плечи и мягко, но уверенно выталкивает на улицу.

— Иди.

* * *

На стол с негромким стуком легла запечатанная колба.

— Спасибо, Северус. — Дамблдор взял её со стола и спрятал где-то в складках ярко-синей мантии.

— И зачем вам его кровь, директор? — Снейп выглядел совершенно безразличным. — Я уже провел все необходимые анализы. И даже могу предоставить отчет.

Дамблдор огладил свою длинную бороду.

— Не все.

Снейп прищурился.

— Я сделал все известные анализы, которые могли бы быть полезны.

— Не сомневаюсь. И уверен, ты выяснил много интересного. Но сейчас речь не об этом. Северус, скажи, чем определяется то, будет ли человек волшебником или нет?

Снейп знал, что этот вопрос скорее риторический. Проблеме, о которой его сейчас спросил Альбус, уже очень много лет. Проводились масштабные исследования, множество конференций… Да только одного мнения не было: одни считали, что это определяется какими-то внутренними качествами, иначе как бы некоторые магглы становились волшебниками? Другие утверждали, что это исключительно наследственное. И если у маггла вдруг обнаруживалась магическая сила, значит у него где-то в предыдущих поколениях затерялся волшебник. Третьи думали, что дело в некоторой избранности, которая определяется Судьбой. Но самое загадочное заключалось в том, что эту тему последние лет сорок старались не поднимать вообще. Ни монографий, ни экспериментов, ничего… Создавалось впечатление, что ответ найден. Вот только его совсем не хотят разглашать.

Дамблдор выдерживал паузу — не слишком длинную, но достаточную для того, чтобы подстегнуть любопытство.

Северус решил первым разбить молчание:

— Мне кажется, вполне ясно, что магия в человеке не зависит от душевных качеств. Потому как множество достойных людей не имеют волшебной силы, в то время как всякая мразь… Так что тут, скорее всего, суть в крови.

— Да, ты прав. Но «дело в крови» — это ведь ничего не объясняет. — Альбус поднялся из кресла и подошел к одному из бесчисленных шкафчиков, в изобилии находившихся в директорском кабинете. Скрипнула дверца, и Дамблдор достал одну очень толстую папку в твердой кожаной обложке. — Вот здесь, — он положил её перед Снейпом, — находится то, над чем в Отделе Тайн Министерства начали работать еще в шестидесятых годах. Ты ведь знаком с таким понятием, как «генная инженерия»?

Зельевар кивнул. Для него это была весьма смутная область, но он хотя бы понимал, о чем идет речь.

— Маги очень заинтересовались генетикой после появления этой науки. Начали возникать совместные исследования данной области, с привлечением самых современных технологий и лучших специалистов. И однажды было сделано огромное по своей важности открытие. Был найден так называемый «ген волшебства».

— Что вы имеете в виду, Альбус? — У Снейпа внезапно затрепетали крылья носа, как у ищейки, которая напала на след.

— Именно этот ген определяет — будет ли человек волшебником или нет.

— Погодите, значит…

— Ты не дослушал, — мягко перебил его Дамблдор. — Самое удивительное, что он возникает благодаря спонтанной мутации. Шанс подобного небольшой, если брать общий показатель мутаций, и крайне низкий — если в целом по населению. Причем, этот ген доминантен и передается по наследству. Обычно именно поэтому в семьях, где один родитель маг, а второй — маггл, так часто рождаются дети волшебники. Так же, как и в семьях с «чистой кровью», где много поколений магов — рождение младенца-мага факт само собой разумеющийся.

— А как же тогда сквибы? Любая магическая семья до дрожи боится рождения такого ребенка.

— Сквибы… Сквибы рождаются в магических семьях в тех случаях, если произошла «обратная мутация» — когда ген возвращается в свое исходное состояние. В любом случае, появление сквибов — следствие мутационных отклонений. Печальное следствие, но мы пока не можем с этим бороться.

— То есть вы хотите сказать, что между магглорожденным волшебником, и магом из древнего рода нет никакой разницы? Кроме кучи поколений в середине?

— Да, совершенно никакой. Изначально у всех магов предки — обычные люди. И не было никакой избранности некоторых, дара свыше или чего-либо подобного. Просто появился ген, который открыл для некоторых людей возможность использовать ресурсы природы и энергии, недоступные для всех остальных.

— Тогда почему этот ген не нашли еще раньше магглы?

Дамблдор смерил острым взглядом так и не притронувшегося к папке Северуса.

— Его можно найти только если знать, где искать. Он не имеет никакого влияния на прочие системы организма и не вызывает каких-либо других изменений, или иных патологий.

Снейп провел ладонью по кожаной обложке.

— Значит, кровь Эрика вам нужна для того, чтобы определить — маг он или нет?

— Да, но это достаточно долгая процедура, и к тому же, даже при отрицательном результате, что, естественно, крайне нежелательно, мы будем иметь в какой-то мере неполную информацию.

— Что значит — неполную?

— Дело в том, что ген — только изначальный толчок к магии. В других странах — например, в некоторых племенах или восточных монастырях, возможность колдовать возникает как раз из духовного опыта. Это совершенно иная магия, не такая, какую используем мы — с другими источниками и другими возможностями. Наше колдовство бытовое, оно не затрагивает высшие сферы, а там — истинное, сущностное. Я, конечно же, не имею в виду некоторые виды темной магии, которые изменяют саму суть человека. Собственно, Северус, я веду к тому, что при использовании магии меняется сущность человека. Магия проникает на духовный, нематериальный уровень и становится неотъемлемой частью души, замыкается с ней в единую систему. Так что, обычно, из внутренне сильных личностей получаются самые лучшие колдуны. А Эрик получил всю имеющуюся магию Гарри без возможности её использовать. Магия — часть его сути. И если ей не найти выхода, она действительно уничтожит тело изнутри — мадам Помфри не ошиблась в своем заключении. Будем надеяться, что анализы дадут положительный результат, и нам не придется идти на отчаянные меры.