Кровопролитные — малиновые

Анджелина вздыхает, наклоняя голову набок, в глубине души надеясь, что это поможет взглянуть на ситуацию под другим углом, — «ситуация» с кислой миной вырисовывает загогулины и крючки на полях толстенной тетради, старой, распухшей от времени, в помятой и местами затёртой обложке тошнотворно коричневого цвета. «Книга Рецептов» — вот так, с большой буквы. Почти все записаны ещё Фредом, но аккуратные ровные строчки с редкими пометками постепенно сменяются размашистым и лёгким, почти без нажима, почерком Джорджа. Последние пять страниц заполнены птичками, листочками, букашками-гусеницами и двигающимся комиксом про Карликового пушистика, попавшего под дождь.

Ей до сих пор больно на это смотреть. Джорджу, кажется, нет. Он, поглощённый художествами, мурчит что-то себе под нос, безмятежно спокойный и уютный в своём любимом вязаном свитере, тёплый, как апрельское небо.

Рон работает за него уже вторую неделю.

Джордж, оставив попытки самостоятельно придумать новинку для магазина в преддверии Рождества, просто ищет что-нибудь интересное в старых рецептах.

Восемь утра двадцать первого декабря. Ветрено и снежно.

Анджелина тоскливо разглядывает морозные узоры на окне: пушистая еловая лапа, сложивший крылья ангел, ворох перьев, птица.

Рука с зажатой в ней серебряной ложечкой машинально выводит восьмёрки и нули, размешивая сахар в кофе.

— Знаешь, твоё поведение сведёт меня с ума, — внезапно говорит она.

Джордж пожимает плечами и чуть улыбается — смешливо и довольно — он не слышал ни слова. В тетради появляется новая гроздь кружочков.

— Ты не можешь взять и всё бросить! У тебя есть обязательства — перед семьёй, перед теми, кто тебя любит! Перед теми, кто умер ради того, чтобы другие могли жить… радоваться, исполнять мечты… А не сидеть днями на одном месте. — И стук ложечки о фарфоровую чашку прекращается. — Ты тянешь меня вниз, Джордж, — Анджелина смотрит на него растерянно, удивляясь собственной смелости. — Фред никогда бы не…

— Фред мёртв и ничего не чувствует, в отличие от меня. Я не хочу цепляться за прошлое, — отвечает Джордж, а она слышит: «Я не хочу цепляться за тебя», — и досадливо морщится.

— Мне кажется, — Анджелина мучительно подбирает слова, понимая, что всё без толку, — абсолютно неважно, что движет тебя вперёд — желание поскорее попасть в светлое будущее или отдать долги прошлому. Главное — результат. Потом можно отбросить причины, а проделанная работа останется. Ты можешь сколько угодно твердить, что я так боюсь оглянуться назад, что мчусь куда-то, не разбирая дороги, пытаясь успеть, пытаясь быть как все… Но я хотя бы бегу от, а ты, Джордж, висишь неизвестно где, неизвестно зачем, без движения и признаков жизни. Тебе ничего не нужно, ты ничего не хочешь…

— Никого — ты имеешь в виду, — не выдерживает Джордж. — А точнее — тебя. В этом причина…

— Нет! — вспыхивает Анджелина, снова принимаясь яростно размешивать уже остывающий кофе — серебро оглушительно звенит, грохочет о фарфор, грозя пробить в нём дыру.

— И, что бы ты мне ни говорил, тебе легче. Ты понимаешь, что ты и Фред — разные люди. Я — нет, — зло шепчет она. — Потому что ты выглядишь как он. Потому что у вас один и тот же запах. Потому что вы улыбаетесь одинаково…

Под стук входной двери и мелодичное бряцанье колокольчиков в небольшое помещение вваливается Рон, ожесточённо стряхивая с рыжей шевелюры снег. Анджелина замолкает.

Рон с совершенно идиотской улыбкой замирает на пороге, переводя озорной, с безуминкой взгляд то на неё, то на Джорджа. Затем, сбрасывая пальто и вместе с ним мириады уже растаявших от тепла снежинок, в два шага оказывается рядом и плюхается на диван.

— Сказали, будет мальчик, — и довольно жмурится. — Джордж, представляешь? Настоящий пацан. А то у Гарри с Джинни уже двое, а у меня до сих пор ни одного…

— Поздравляю! — сливаются в один два радостных голоса: в одном — плохо скрытое безразличие, в другом — хорошо скрытая горечь, с примесью досады и зависти.

— Дети — это так здорово, — мечтательно вздыхает Анджелина.

— Да уж, — смеётся Рон. — Если бы не мама, я бы не выдержал, когда Гермиона на месяц оставила меня одного с Роуз. Ладно, пора за работу, — он выразительно смотрит на Анджелину, и та, словно только этого и ждала, вскакивает:

— Я тебе помогу.

«Как он? — Как и всегда» — слышит Джордж перешептывания Анджелины и Рона.

Ушли. Можно уронить голову на руки и зажмуриться — крепко-крепко. «Как и всегда». Даже в этой фразе ему чудится мысль, не дающая покоя вот уже столько времени, — как и всегда. Ничего нового, принципиально нового — чего ещё не было. Свежей идеи.

Нет, всё ещё можно выпустить к «Безголовым шляпам» «Варежки Венеры», к «Канареечным помадкам» «Бегемотные багеты» и «Зефир «Зебра», давно уже снятые с производства «Съедобные Чёрные метки» заменить «Съедобными синими соплями»… Покупателям понравится.

Какое проявление человеческой физиологии осталось без внимания?.. Ну-ка, Джордж, соображай! Рвота-обмороки были? Тогда «Икотные ириски», «Потливое печенье», «Слепящие слойки», «Каркающая курага», «Дрожащее драже», «Волосатые вафли», «Желтушное желе», «Худеющая халва», «Летающий лукум»…

Этого тебе хочется?.. Об этом ты мечтал?..

Нет.

Вернувшись, Анджелина нашла его в том же состоянии.

— Джордж, — вздохнула она, осторожно коснувшись его руки. — Рождество скоро… Давай проведём вечер вместе?.. Никакой работы, только я и ты.

Он с энтузиазмом кивнул. Слишком живо и довольно — значит, опять ничего не слышал.

* * *

Он мягко целует её в шею и с тяжёлым вздохом ложится обратно на подушки.

— Извини. Я… не могу сегодня, — закрывает лицо руками, чтобы не видеть немого вопроса в её глазах и разочарования.

Анджелина, поджав распухшие от бесчисленных поцелуев губы, тянется к нему, одной рукой натягивая на плечи бретельки полупрозрачной ночной сорочки, — сдавшись, как и десятки раз до этого.

— Давай, — хмыкает она, наклоняясь к Джорджу, осторожно отнимая его ладони от лица и заглядывая в глаза. — Снова измучай себя чувством вины.

Тот молчит.

Ночью она в который раз плакала, беззвучно гладила его тело лёгкими, невесомыми прикосновениями, думая, что Джордж спит.

Утром собрала вещи. Ушла, оставив ключи и записку на кухонном столе.

Джордж, ты прав. Наверное, я слишком часто говорила в последнее время, что ты что-то кому-то должен. Это не так. Я просто не имею права принуждать тебя, тормошить постоянно — работай, Джордж! Живи, Джордж! Люби меня, Джордж…

Анджелина.

Джордж не расстроился, а Фред этого и вовсе не видел.

* * *

Двадцать второе декабря. Морозно и солнечно. Развалившись поперёк кровати и только под утро скинув ботинки, Джордж, сплетясь в отчаянном объятье с пустыми бутылками из-под огневиски, смотрит в потолок.

Как они всегда мечтали с Фредом: маленькая квартирка на втором этаже, над основным зданием, из окон видно часть мерцающей разноцветными огнями вывески — «озможные волшеб». Всего две комнаты — спальня и огромная гостиная, чтобы ни на минуту не разлучаться с мечтой — собственным магазином, где никогда не стихнут восторженные голоса и смех покупателей.

Кажется, приходил Рон. Говорил что-то, размахивал руками. Кажется, приходили Джинни и Гарри. Тоже размахивали руками.

Судя по тому, что Рон приходит чаще и периодически пьёт кофе, — «Волшебные Вредилки» всё ещё открыты…

Двадцать второе плавно перетекает в двадцать третье.

Двадцать четвертого они все сговорились. Ввалились огромным стадом в полвосьмого утра, подняв невообразимый шум и гам.

— Привет, Джордж!

— Только не включа…

Свет бьёт в глаза с такой силой, что он, немедленно нырнув с головой под одеяло, с минуту моргает и щурится.

— Ну уж нет! — раздаётся над самым ухом, и Джордж вздрагивает от неожиданности, спросонья ему кажется, что это мама.

Цепкие пальцы с силой хватают его за плечи — трясут, тормошат.

"Джинни", с облегчением понимает Джордж и высовывается наружу из своего уютного и тёплого домика, судя по обилию оранжевых рыбок на пододеяльнике — скорее всего, аквариума.

— Что тебе от меня нужно? — жалобно тянет, осторожно приоткрывая один глаз.

Гарри, Рон, Чарли, Гермиона и если-мальчик-то-Хьюго-если-всё-же-девочка-то-Камилла у неё в животе — все смотрят на него.

— Нет, Джордж, — перед самым носом маячит разъярённая фурия в окружении нимба из огненно-рыжих волос. Ей бы символизировать справедливое возмездие в чьей-нибудь особо жестокой мифологии. — Мне ничего. А вот что нужно тебе…

Он вынужден открыть второй глаз.

— Анджелина? — грустно вздыхает Джордж, не то спрашивает, не то просит.

Сжалившись, Джинни отвечает как можно мягче:

— Всё будет хорошо. Мы пришли помочь привести в порядок склад, Рон не успел разобраться с новым привозом, и украсить магазин к Рождеству.

— Спасибо, — бормочет он, и она улыбается, из разгневанной мегеры снова превращаясь в любящую младшую сестру.

— Спи, ладно уж. Пойдём, ребята, — Джинни кивает остальным, и они уходят.

Джорджу удаётся ненадолго заснуть, но ему то мешают голоса внизу, то слишком низко сползает неудобная подушка, то сбивается непослушная простынь…

Когда он окончательно приходит в себя, вынырнув наконец из полуосознанного бреда, то с удивлением понимает, что прошло уже несколько часов. За окном давно рассвело — если уместно говорить так о сплошном покрывале из тяжёлых тёмно-серых облаков, закрывших небо от края до края и ежесекундно стряхивающих на землю тысячи упитанных снежинок.

Похмелье заставляет Джорджа направиться на кухню в поисках воды. Не помешало бы чего-нибудь покрепче, но на сегодня с него хватит Джинни-фурий, поэтому он, подобрав ноги под себя, садится на кухонный диванчик, потягивая холодную воду прямо из графина. Когда Гермионе приходит в голову идея убраться и на втором этаже, раз уж они так быстро справились с основной задачей, — Джорджу и графину приходится уползти вниз. Там они — Джордж, развалившись на любимом складном кресле в углу за прилавком, а графин, облюбовав подоконник, — предаются меланхоличным думам о смысле жизни.

До тех самых пор, пока не звякает колокольчик на входной двери.

Джордж подскакивает, едва не перевернувшись вместе с креслом, и чудом удерживает равновесие, вцепившись в прилавок. Неприязненно морщась, оглядывает посетителя.

Высокий, худой. В строгом сером пальто со слишком блестящими в неярком свете чёрными пуговицами — точь-в-точь полированные спинки огромных жуков. После трёх дней беспробудного пьянства что только не покажется.

Незнакомец выразительно смотрит на Джорджа.

— Ты читать не умеешь? — ворчит тот. — Написано же — закрыто.

— Написано «Мы работаем по будням и выходным, без перерыва на обед, с десяти утра до девяти вечера». А ещё написано «Всегда рады Вас видеть», — ухмыляется посетитель.

Джордж уже пришёл в себя и в состоянии не реагировать на подобные выпады, поэтому ворчит:

— Выметайся-ка, приятель…

Но мимо с визгом, которому позавидует любая шестнадцатилетняя фанатка «Диких Сестричек», пробегает Джинни и виснет у незнакомца на шее. Тот смеётся и трогательно щурится, подставляя щёки под поцелуи.

— Кто там, Джинни? — доносится сверху голос Рона.

— Ричи, — выпустив его из объятий, кричит та.

Минута — и они все здесь. Рон, Гермиона, Гарри, Чарли и… Билл с Флёр?.. Они-то откуда?..

В одно мгновение в помещении становится слишком шумно. Слишком громко. Слишком радостно.

— Джордж, это Ричи Кут, — не даёт опомниться Рон. — Ричи играл за сборную Гриффиндора, когда мы учились на шестом курсе.

Джордж неохотно выползает из своего угла, чтобы пожать протянутую руку — холодную с мороза и скользкую от растаявшего снега. Исключительно из уважения к остальным смотрит на Ричи — и дань вежливости растягивается в минутное изучение. Лицо, теперь уже не такое и незнакомое (да видел я его где-то, и не один раз!), притягивает тем, что в нём нет ни одной правильной черты, разве что ровный овал лица. Длинный с горбинкой нос — как у какого-нибудь Антиоха с древнегреческой тетрадрахмы, густые брови — одна с изломом и светлой полосой шрама, глаза — левый чисто серый, правый светло-карий почти на половину, отросшие волосы собраны в когда-то аккуратный, а сейчас растрепавшийся от ветра хвост…

И, наверное, Джордж счёл бы бестактностью так откровенно разглядывать гостя, если бы тот с неизменно насмешливым выражением лица не занимался тем же самым.

Спохватившись, Джордж спешит сесть обратно, снова скрывшись в тени, с каким-то отвращением и неприязнью понимая, что не-, а теперь уже знакомец, почти на полголовы выше. Из-за этого складывается впечатление, что происходящее глубоко забавляет Ричи Кута, а его взгляд сверху вниз заставляет коренастого Джорджа чувствовать себя и вовсе клоуном.

— Какими судьбами? — спрашивает Гермиона, и Джордж по лицам родных понимает, что все, все они — даже Чарли, давным-давно знают этого Ричи.

— Хотел повидаться с Анджелиной, — невозмутимо улыбается он, встречаясь взглядом с Джинни, — та понимающе кивает, медленно, словно давая ему понять что-то. Выглядят они в этот момент как самые настоящие заговорщики.

— Пойдём, чаю выпьешь. Весь холодный и мокрый, как лягушка, — Джинни хватает Ричи под руку.

«Нет! Ты не хочешь! У тебя дела-работа-срочнонадобежать!» — красноречиво молчит Джордж и обречённо вздыхает, когда Ричи улыбается:

— С удовольствием.

— А Кровопролитную конфетку? — подмигивает она.

Ричи невесело усмехается и мотает головой. Очевидно, что реплика снова значит для них двоих что-то особенное, и смысла в ней несоизмеримо больше, чем позволено увидеть остальным.

— Шучу. Мы как раз закончили наводить порядок и украсили магазин к Рождеству. Билл, Флёр, может, останетесь?

— Нет-нет, нам действительно пора. Нужно за подарками… Просто воспользовались твоим камином, Джордж, надеюсь, ты не против.

— Хорошо, Гермиона? Рон?

— У меня запись в Мунго на двенадцать, не могу остаться. Да и Роуз что-то носом шмыгает со вчера, всё эти папины игры в снежки… так что мы пойдём. Приятно было повидаться, Ричи.

— Чарли?

— Договорился сегодня встретиться с Рольфом. Они с Луной всё-таки нашли драконов в Антарктиде, и несколько дней назад Рольфу удалось поймать нескольких. Я обещал помочь с классификацией вида. Подумать только — настоящий дракон на Южном полюсе. Питается только рыбой и на время Полярного дня впадает в спячку, поэтому его так долго не могли обнаружить. Маленький такой, серенький. Всего по три пальца на передних лапах и клиновидный шип на хвосте, судя по описаниям, довольно интересной формы, так что, возможно, это родственник Гебридского Чёрного или…

— Чарли, — тянет Рон.

— Всё-всё, умолк.

— Дракон в Антарктиде, — качает головой Гермиона. — Не удивлюсь, если вскоре увижу статью об удивительном открытии Морщерогих Кизляков…

— Хорошо, ещё увидимся. Рон, не забудь заскочить вечером к маме, она просила. Пойдём наверх, Ричи.

Тот, разглядывая каждую мелочь, послушно следует за Джинни и Гарри, и Джордж какое-то время наслаждается тишиной. А потом морщится от досады и покорно плетётся следом. Это дом, а не проходной двор. Нельзя использовать его как камин, чтобы побыстрее попасть в Косой переулок, нельзя вваливаться в такую рань непонятно зачем и требовать Анджелину, нельзя тащить всяких знакомых в святая святых — на кухню, чтобы напоить чаем.

— А мы с Гарри уже уходим, — очаровательно улыбается ему Джинни, когда Джордж наконец доползает до второго этажа.

— Что? — два голоса: его и Гарри.

— Мы же хотели купить Джеймсу метлу, родной.

— Вообще-то ты вчера сказала, что…

— Исключительно в воспитательных целях. Не могла же я обещать Джеймсу детский Нимбус последней модели после того, как он обстриг Живоглоту усы и вылил на него банку голубой краски. Пойдём, пойдём, — Джинни смешно упирается ладошками мужу в спину, подталкивая к выходу.

— До завтра, Ричи. Здорово, что ты согласился отметить Рождество с нами, — только и успевает помахать рукой Гарри.

Наверху остаются Кут, обнимающий ладошкой чашку с чаем, почти мелодично хрустящий печеньем, и злой как десяток гарпий Джордж.

«Всем пора, только тебе — нет», — думает он.

Внизу за Гарри и Джинни захлопывается дверь, и на комнату всей огромной массой наваливается тишина — звенящая и гулкая. Джордж решает, что ни за что не заговорит первым, но когда Ричи, схрумкав большую часть любимого джорджева печенья, принимается глазеть по сторонам, тот, картинно сложив руки на груди, наигрубейшим образом предлагает:

— Ещё чаю?

Ну не идиот же этот Ричи, в конце концов.

— Да, пожалуйста.

Вот ведь зараза.

— Не за что, сам сделаешь, — говорит Джордж, радуясь, что не видит происходящее со стороны, потому что противно даже от мысли, что эта всклокоченная хамящая тварь и есть он. Злость на себя, смешиваясь со злостью на Ричи, заставляет его сесть напротив и вытащить из бара несколько початых бутылок.

Да, он небрит, непричёсан, отвратителен, в растянутой майке и драных джинсах с вечным следом от травы, уцелевшим даже после знакомства с пятновыводителем «Миссис Чистикс», и, в общем и целом, абсолютно гадок, даже не беря в расчёт отсутствующее ухо…

— Если ты ждёшь Анджелину, то она здесь не появится, — как бы между делом говорит он, делая вид, что наблюдает за игрой света в стакане с огневиски.

— Бросила? — осторожно интересуется Ричи, и Джордж едва не роняет стакан, чудом умудрившись не перевернуть содержимое на себя.

— Что? — непонимающе переспрашивает. От удивления голосовые связки вместо привычного баритона выдают по меньшей мере «до» второй октавы.

Ричи смешно фыркает в пустую чашку.

— Анджелина. Бросила, спрашиваю? — настойчиво и мягко повторяет он. В интонациях нет ни капли того жадного любопытства, с которым обычно задают такие вопросы, скорее что-то ребяческое. «Почему небо голубое?», «Зачем коту усы?». Детям не нужно удовлетворять амбиции, они не хотят позлорадствовать или рассказать свежую сплетню соседу… Им нужно знать, чтобы понять.

Ещё глоток огневиски.

Значит, этот Ричи, несмотря на возраст, не утратил связи с детством, смог сохранить хрупкую ниточку. От этой мысли почему-то больно. Ему самому скоро тридцать. Нет ничего. Ни собственной семьи, ни мечты, ни желания жить. И Анджелины нет. Но есть любящие родственники, есть то, что он считает хорошей целью, есть, зачем жить и возможность вернуть… Это сводит с ума. Есть всё. И чувство дикого отчаяния, что у него ничего нет, — тоже есть.

Джордж ошарашенно замолкает, понимая, что последние несколько фраз произнёс вслух. Испуганно смотрит на Ричи.

За последние несколько лет он так часто оставался здесь один, что привык иногда говорить что-то самому себе.

— А ещё есть чувство, что никто не в состоянии спасти. Ни богатство, ни уют, ни комфорт, ни родные руки, ни любимое дело. Но при этом у тебя есть всё — и деньги, и прекрасный дом, и магазин, и Анджелина, а думается всё чаще только об одном — мыле и верёвке. Когда у тебя чего-то нет — так легко жить, правда? Значит, есть цель, есть желание её достичь или удобная возможность, потерпев поражение, пожаловаться на судьбу-злодейку.

«Неужели я опять…», — спохватывается Джордж, но понимает, что он-то как раз молчал.

— Так? — спокойно интересуется Ричи.

— Так, — почти неслышно соглашается Джордж.

— А ещё есть чувство, что мыло и верёвка — не выход, что вокруг — люди, которые просто не переживут твою смерть. Друзья и родители, их ты просто не имеешь права лишить себя. А поскольку делать ты ничего не хочешь, остаётся только одно — опустить руки и сидеть, не в силах изменить и не в силах измениться. Ждать неизвестно чего и ничего не ждать…

— Мне кажется, это дорога в никуда, — признаётся Джордж. — Я столько раз представлял, как всё брошу… в красках, — он чуть смущённо улыбается. — Переворачиваю прилавок, откуда блестящим доджём льются на пол сотни цветных обёрток, разбиваю стекло и ухожу. Без куртки, без денег, в никуда, в манящую тёплую черноту. Швыряю ключи от магазина в грязно-серый, нахохлившийся от оттепели сугроб у сточной канавы. Упиваясь мигом триумфа, доказываю себе, что мне никто не нужен, что я больше не барахтаюсь в болоте, увязнув по шею в рутине. Я свободен, и никто не тянет обратно со святым желанием помочь разобраться в жизни, и…

Джордж неловко морщится, только сейчас понимая, что поддался обаянию чужого человека и соблазнился кажущейся простотой искренности — так легко выболтать всё на свете незнакомцу.

Он трясёт головой, понимая, что за время монолога успел не единожды приложиться к бутылке.

Лёгкость. Звенящая, как хор маленьких хрустальных колокольчиков, спокойная и прозрачная, как воздух в первые морозные дни.

Ну кому он мог сказать всё это?.. Всё что угодно, но не это.

Поплакаться о том, что не может смириться со смертью Фреда? Пожалуйста — сочувствующие родственники всегда готовы покивать головой и повздыхать вместе.

Рассказать о расставании с Анджелиной? — Мы слушаем, родной. Кризис среднего возраста? Что угодно. Но только не эта нелепая блажь — Джорджу не хватает Джорджа.

— Пойдём? — Ричи осторожно тянет его за локоть и ведёт в ванную… Так уверенно находит нужную дверь, словно это он тут живёт, а не Джордж.

— Умывайся, — прислоняется к стене и наблюдает, как Джордж, морщась и отфыркиваясь, снова и снова набирает ледяную воду в постепенно краснеющие от холода ладони.

Затем протягивает расчёску и, не дожидаясь, пока Джордж вдоволь насмотрится на себя в зеркало, тащит его вниз.

— Куда? — только и бормочет тот.

— Никуда. Переворачивай, — Ричи кивает на прилавок с Кровопролитными конфетами.

Джордж со смешком смотрит на него, как на сумасшедшего.

— Сдурел что ли? Это же мой магазин.

— Переворачивай…

— Нет, зачем? Я не могу.

— То есть, это не ты мне с десять минут назад откровенно признался, что частенько мечтал об этом?..

— Да. Но пойми, одно дело мечтать, другое — претворять в жизнь. Мне вовсе не обязательно выделывать такое в реальности, потому что… потому что это просто мысли. Я могу думать, что хорошо бы стать нарглом. Или хорошо бы больше никогда ничего не чувствовать. Но это совсем не значит, что я собираюсь когда-нибудь исполнить подобное желание. Нет, я не отпираюсь. Если ты думаешь, что я не могу перевернуть прилавок, потому что боюсь или мне слишком жалко куска стекла и дерева… Это не так. Просто я не вижу смысла… Меня ведь это не спасёт.

— Я и не намерен тебя спасать, — после недолгого молчания говорит Ричи. — Послушай… я не терял близких. Меня не было в школе в ночь битвы за Хогвартс. Я пропустил пятый курс, когда там орудовали Пожиратели… Зато я знаю, каково терять себя, Джордж, — и добавляет уже с улыбкой: — Так что переворачивай…

А потом это уже весело — сорвать со стены стенд с фальшивыми волшебными палочками, обрушить аккуратно сложенную пирамиду из «Безголовых шляп», топтаться по разноцветным лужам из блестящих упаковок «Обморочных орешков», «Блевальных батончиков» и «Канареечных помадок»…

Ричи с настойчивостью истинного педанта проследил, чтобы Джордж вышвырнул ключи от магазина в грязный сугроб именно у мусорного бака. Обоих к этому времени трясло с головы до ног. Вовсе не от холода, хотя прогулка по Косому переулку без куртки тоже входила в список запланированных дел.

— Просто интересно, — задыхаясь от быстрой ходьбы, поинтересовался Джордж, когда они дошли до небольшого тупичка в самом конце проулка, — что в твоём понимании «манящая тёплая чернота»?

— Узнаешь, — фыркнул Ричи, крепко хватая его за руку. — И скоро. Здесь антиаппарационные чары уже не действуют.

— Твой дом, значит…

Джордж прислоняется к стене и делает несколько глубоких вдохов, радуясь, что в желудке кроме огневиски ничего нет. Иначе после аппарации точно бы вывернуло наизнанку. Долгий осторожный выдох. Вдох — ещё медленней. Едкие, кислотного цвета вспышки перед глазами постепенно теряют яркость. Он понимает, что очень замёрз, чувствуется, как горят щёки и руки и неприятно покалывает открытые участки кожи.

— Не совсем. Снимаю.

Ключ поворачивается в замке с мягким щелчком.

— Просто отсюда совсем недалеко до стадиона. Иногда так не хочется после каждой тренировки мотаться через полстраны.

— Тренировки? Ты играешь? — оживляется Джордж.

— Есть такое, — кивает Ричи, открывая дверь и пропуская Джорджа вперёд. — Заходи, — и усмехается: — В черноту.

— Ничего себе, — восхищённо вздыхает тот, на секунду растерявшись.

Светло и тихо, цвета спокойные — тёплая пастель совершенно разных тонов — от кофейного и бежевого до оранжевого, и одно ярко-зелёное пятно — апельсиновое деревце в большой кадке. Планировка почти такая же, как и в его квартире. Небольшая прихожая, кухня, всего одна жилая комната, но какая… Огромная, идеально квадратная, с высокими потолками и окном с восточной стороны — во всю стену. Мебели практически нет. Кровать немалых размеров, широкая, без спинки, на низких ножках, на ней гора подушек самых разных форм и размеров, одиноко прижавшийся к стене узкий книжный шкаф — большинство полок пустуют, но зато вокруг почти на метр высятся несколько стопок из книг, газет и журналов. Слева у окна рабочий стол, рядом какой-то магловский прибор. Всё. Больше ничего. Не найдя, куда бы сесть, Джордж плюхается прямо на ковёр, понимая, что забыл волшебную палочку дома. Теперь он даже и стул не сможет себе трансфигурировать.

— Странно тут, — оглядывается Джордж.

— Это называется сменой обстановки. Пойду за растопырником.

— Зачем?..

— У тебя на щеке царапина, — доносится голос Ричи уже из кухни.

Джордж осторожно проводит по лицу ладонью и только тогда чувствует боль — тупую, саднящую. С удивлением рассматривает кровь, оставшуюся на пальцах. Наверное, поранился, когда, уже выйдя на улицу, запустил булыжник в витрину «Вредилок».

Эйфория постепенно проходит, и её место занимает стыд. Что скажет Рон, когда завтра утром увидит то, во что Джордж превратил собственный магазин? Что скажут Джинни и Гермиона, узнав, что все их заботливо развешанные венки, елочные игрушки и ангелочки превратились в кучу битого стекла? «Что сказал бы Фред?» — думает он. И чувствует вдруг, что тот бы обязательно понял.

Ричи, судя по звукам, всё копается в кухонных шкафах, открывая и закрывая скрипящие дверцы, гремит посудой.

— За кого играешь? — Джордж возобновляет разговор о квиддиче, когда тот возвращается с несколькими увесистыми флаконами, упаковкой бинтов и стопкой полотенец.

— За «Соколов», — тот протягивает Джорджу ватку, смоченную какой-то прозрачной гадостью со слабым, но неприятным запахом.

— Ничего себе! — удивляется Джордж, послушно протирая щёку и морщась — пощипывает. — Они вроде бы на втором месте в турнирной таблице, — и добавляет смущённо: — Если честно, не очень внимательно следил за спортом последние несколько лет…

Ричи кивает.

— Ловец? — предполагает Джордж. По комплекции вполне похож — щупленький, подвижный, лёгкий, разве что немного высоковат.

— Нет.

— Тогда охотник, — решает Джордж. Тут уж и сомневаться нечего.

— Загонщик, — вдруг улыбается Ричи, помогая ему приложить к царапине пропитанный настойкой растопырника бинт.

Джорджу плохо удаётся скрыть недоверчивый насмешливый взгляд.

— Начинаю слева, — Ричи, убедившись, что от раны осталась только едва заметная бледно-розовая полоска, уносит снадобья обратно на кухню, оставляя Джорджа обдумать это заявление.

— Как я, — одними губами произносит тот и подползает поближе к кровати, чтобы прислониться к ней спиной.

— Ты куда-то собираешься? — удивляется он через минуту, видя, что Ричи успел переодеться в другие брюки и свитер.

— Ну да, — тот пожимает плечами. — Ты же не думал, что я буду с тобой нянчиться, правда?.. К утру вернусь.

— Угу, — кивает Джордж, всё ещё не совсем понимая, что происходит.

— Пока.

Захлопывается входная дверь, и Джордж снова остаётся наедине с хаосом собственных мыслей. Он разгромил магазин. Сидит в пустой квартире непонятно кого и неизвестно где. Без волшебной палочки. Не предупредив родных.

— Цирк, — заявляет он и лениво стягивает свитер, решив, что может позволить себе полежать минутку-другую.

Просыпается уже утром, испугавшись звука поворачивающегося ключа в замке. Растерянно приподнимается на локтях, не понимая, где находится, успев позабыть за ночь, что произошло вчера.

— Разбудил? Извини, — Ричи ленивым взмахом волшебной палочки отправляет стайку пакетов с продуктами на кухню.

Джордж спросонья трёт глаза, пытаясь понять, сколько времени. Судя по цвету неба — около часа дня.

— Полвторого, — прослеживает направление его взгляда Ричи. — Сегодня Рождество, ты ведь в курсе?..

— Конечно. С Рождеством, Ричи.

— И тебя, — хмыкает он. — Завтракать будешь?..

Желудок Джорджа, в отличие от своего обладателя уже успевший оправиться от недельного возлияния, реагирует быстрее — низким голодным ворчанием.

Джордж виновато улыбается, но лениво нежится в кровати до тех пор, пока запах свежей выпечки и кофе не вынуждает его прийти на кухню.

— Руками? — насмешливо спрашивает он после завтрака, наблюдая, как Ричи возится с посудой в раковине.

— Иногда полезно уметь обходиться без палочки, — пожимает плечами тот.

— Думал, ты не знаком с моей мамой, — улыбается Джордж. Не смеётся. Не хохочет, хмыкает, фыркает — именно улыбается.

Недолго.

— Кстати, ты ведь слышал, что меня пригласили в Нору на Рождество? — спрашивает Ричи.

— Слышал, — мгновенно мрачнеет Джордж. — Пойдёшь?..

— Конечно. И тебе советую.

— Нет. Я — нет. Извинишься за меня?.. Скажи что… что мне очень жаль, что со мной всё в порядке, но я хочу побыть один. Ладно?..

— Хорошо, — кивает Ричи, раскладывая чистую посуду по местам. — Так. Пойду собираться, нужно ещё так много сделать…

Ненавидя свой жалобный тон, Джордж интересуется:

— А на этот раз куда?..

— За подарками. Я ведь не успел вчера…

* * *

Снова оставшись в одиночестве, Джордж понимает, что ему абсолютно не хочется уходить отсюда. Никогда. И плевать он хотел на Рождество.

Несмотря на кажущуюся пустоту, в комнате оказывается много интересных вещиц. Стараясь не лезть в личное, Джордж осторожно разглядывает книги, замечает несколько квиддчных наград, маленькую картину и коллекцию бит на стене, кактус на подоконнике. Изучает предметы на письменном столе — дорогая чернильница, ракушка, подсвечник, вазочка с серебряным кольцом внутри. Возможно, по этим безделушкам и нельзя сказать об их владельце что-то важное, но все вместе они дают нелепое чувство, что Джордж знаком с ним давным-давно.

А затем он находит небольшой альбом в зелёной обложке, между сагой об оборотнях и коллекционным изданием «Тёмных Троп» Марка Мракуса. Надолго задумывается, стоит ли заглядывать туда, но любопытство берёт верх.

Почему-то начинает листать альбом с конца. Несколько общих колдографий «Соколов», затем ещё одна колдография, с которой, смешливо улыбаясь ему, машет… Анджелина. Ричи поигрывает битой неподалёку. Значит, они когда-то вместе играли в «Стрелах»… Он и не знал. На следующей, точнее, на предыдущей, Ричи, Гарри и Джинни на чемпионате мира, судя по флагам — Турция-Шотландия. Около семи лет назад. Он там тоже был.

Дальше три или четыре пустых страницы, кое-где остались небольшие оторванные уголки, но там практически ничего не разглядеть, да Джорджу и не хочется. Совсем не хочется смотреть на то, что Ричи посчитал нужным вышвырнуть из своей жизни, да ещё и с такой злостью.

Выпускная колдография из Хогвартса. Несколько снимков с седьмого курса — незнакомые лица, снова квиддич. На этот раз Ричи на фоне огромного гриффиндорского льва счастливо улыбается и держит высоко над головой Кубок по Квиддичу. На плече капитанская повязка.

Магловская фотография — совсем маленький мальчик с воздушным шариком в руке у развалин замка.

И тут Джордж наконец вспоминает. Всё внезапно становится на свои места. И шутка про «Кровопролитные конфеты», и карьера загонщика, и неожиданное появление накануне Рождества.

На следующей странице он находит собственную колдографию, измятую, с оборванными углами.

Бар с огневиски Джордж находит почти инстинктивно.

— Имя? — Фред ненадолго задержал взгляд на оробевшем мальчике.

Всю ночь Джордж сидит с ним, на всякий случай.

* * *

— Не спят в одежде, — Ричи с лёгкой полуулыбкой расстёгивает ему рубашку.

Медленно. Словно считает свом долгом лично познакомиться с каждой пуговицей и петелькой.

Дурак.

Через три пуговицы терпение у Джорджа кончилось.

— Я всё знаю.

— Что?

— Зачем ты пришёл тогда… Ты ведь не Анджелину искал, а как раз именно от Анджелины и узнал, что мы расстались, так?.. А потом ещё договорился с Джинни…

— Ну да, — невозмутимо кивает он.

— Почему?..

— Ты же сказал, что знаешь.

Джордж кривится.

— Хорошо, хорошо. Ты — любовь всей моей жизни, Джордж, и я прилетел на крыльях светлого чувства, чтобы вытащить тебя из дерьма, в котором ты очутился.

— Милое признание.

— Оно ничего не значит, ты же сам понимаешь.

Джордж вздыхает. Деться бы хоть куда-нибудь от этого взгляда.

— Джинни знает, да?

Он кивает.

— Мы много общались, когда они с Гарри и Роном учились на седьмом курсе. Я тогда был на четвёртом. Должен бы на пятом, но, когда в школе орудовали прихвостни Вольдеморта, грязнокровок там не жаловали. Год жил у родителей в Уэльсе. Не пропустил ни одного выпуска «Поттеровского дозора». Чуть не сошёл с ума, пока два месяца вы не выходили в эфир, думал, что всё. Потом вернулся в Хогвартс. На пятом стал капитаном команды. Гриффиндор тогда второй год подряд кубок взял, — чуть смущённо улыбается он. — Кое-как сдал С.О.В., решил, что дальше мне продолжать учёбу смысла нет, что хочу посвятить свою жизнь квиддичу. Разругался с родителями, попытался найти работу. В спорт меня брать не хотели, зачем им несовершеннолетний. Отказывали, советовали прийти через год. Пришлось попросить Джинни, она тогда играла в «Гарпиях» и устроила меня в команду к Анджелине. Мы подружились. Она часто рассказывала о тебе, о том, как тяжело ты переживал смерть брата. А я потом, — он смеётся, — шёл и плакался Джинни. Поставив себе цель обожать Анджелину, потому что только так я мог знать о тебе… хотя бы что-то.

— О чём ты только думал…

— Я не думал. И не разбирался. Просто пытался подобраться поближе. Поглазеть. Перекинуться парой слов. Затем убегал, а потом снова полз обратно. Так стыдно, что меня не было рядом. По трусости. По глупости. Мне вообще только один раз в жизни было так же стыдно…

— Из-за конфет, — кивает Джордж.

Ричи усмехается, невесело. Украдкой расстёгивает последнюю пуговицу на джорджевой рубашке и устраивается рядом.

— Иногда, знаешь… Вот думаешь… А зачем это всё? — продолжает Джордж. — Ну, кому нужно?.. Разве стоит хоть чего-нибудь жизнь, любовь… если всё равно больно? А потом появляется какой-нибудь идиот, вроде тебя, влюблённый по уши — да ещё и в кого… Весь такой умный и правильный — хуже, чем в книжках. И говорит — давай отогрею. А что греть, если всё и так выжжено, — криво улыбается он. — Кто кого сейчас приносит в жертву и кому: ты себя — мне или я себя — твоей любви, можешь ответить?

— Я знаю, о чём ты думаешь, — шепчет Ричи. — Всё хорошо. Мир цел. Можешь вернуть Анджелину, ещё не поздно. Ещё не поздно избавиться от меня.

Джордж, собрав последние остатки мужества, тянется к нему с поцелуем, но Ричи острым локтем упирается ему в грудь.

И говорит — так просто и легко, что невозможно обидеться:

— Не хочу.

И, помедлив, добавляет:

— Или ты думаешь, только тебе позволено вместо того, чтобы решать собственные проблемы, нянчиться с ними, как с детьми?..

… снова переворачивая всё с ног на голову.

Он был живым. Тёплым. Джордж едва не расхохотался от подобной мысли. А каким ещё? Мертвым?..

Ощущение жгучей нереальности происходящего никуда не делось. Тёплая кожа, тёплые шея, плечи…

И не в температуре дело, а в том, что они согревали.

Потрясённый этим очевидным открытием, достойным ордена Мерлина, Джордж (глазами в поисках бутылки) отшатнулся — секунды хватило, чтобы обжечься.

Сев на кровати, он отполз к краю. В темноте ничего не видно. Только включив свет, он находит оставленную у ножки кровати початую бутыль.

Какое-то маггловское огневиски хлынуло внутрь, приятно обдавая жаром.

А затем он со вздохом отнял прохладное, медово-коричневое горлышко от пылающих губ, обернулся и — обомлел.

На кровати (само смирение!) сидел, подобрав ноги под себя, языческий божок — прикрыв веки и улыбаясь, наблюдал за дальнейшим развитием отношений Джорджа и бутылки.

Джордж невольно засмотрелся, залюбовался проступившим румянцем на скулах, тенями, уютно разлёгшимися в ямочках над выступающими ключицами, хрупкими плечами и руками, будто не было вовсе трёх сломанных бит на матче с Уэльсом. Он с жадностью разглядывал всё, малейшие детали — шрам на руке, ещё один — на сгибе локтя, на левой щеке — пока ещё не открытое созвездие из родинок, чувствуя, как по телу идут уже забытые, острые иголочки нервных импульсов.

Вседозволенность соскользнувшей с плеча рубашки немного пугала.

Ричи мягко подался вперёд, всем телом прижимаясь к нему. Тёплое дыхание с горько-терпким привкусом алкоголя.

Чувства нахлынули такой сметающей всё на своём пути волной, что Джордж едва не взвыл в голос.

Он, щурясь от боли, помотал головой и нелепо попытался отодвинуться подальше, не выпуская Ричи из рук.

Джордж только утром сообразил, что они так и не переспали. Проснулся, что называется.

Думать ни о чём не хотелось, особенно о событиях вчерашнего вечера… или о том, что с Фредом его кое-что всё-таки связывало, что первую девушку он бросил через месяц, а вторую через неделю… Что в случае с Анджелиной им двигало проклятое чувство долга… а ещё, если уж совсем честно, возможность обладать тем, кто когда-то стал Фреду… нет, не дороже брата, но всё-таки чуточку важней.

Ричи, в чудом уцелевшей рубашке, чудом же оставшейся болтаться на плечах, заворочался и смешно ткнулся носом Джорджу в шею — спал, перебросив через него руку с раскрытой узкой ладонью. Джордж чуть улыбнулся, заметив несколько мозолей у основания указательного пальца — как у всех загонщиков. У него тоже когда-то были такие, сейчас исчезли, только кожа чуть грубее.

Он попытался отодвинуться, но получилось крайне неловко, настолько, что он ещё долго не решался пошевелиться, боясь, что разбудит Ричи, однако тот даже и не вздрогнул, продолжая размеренно посапывать. Джордж осмелился на ещё одну попытку.

По-змеиному извернувшись и выпутавшись наконец из одеял, Джордж пошлёпал на кухню в надежде найти там что-нибудь съедобное. Отыскав хлеб, сыр, пачку вафель и коробку неизвестного магловского йогурта, он решил, что этого хватит.

Покончив с нехитрым завтраком, Джордж вернулся обратно и снова разлёгся на кровати — на это раз предусмотрительно устроившись подальше от Ричи, чтобы ненароком не разбудить. Впрочем, как начал понимать Джордж, этому засоне помешать практически невозможно.

Он успел поспать ещё с полтора часа, покопаться в книжном шкафу и прочитать несколько глав в романе неизвестного автора, прежде чем Ричи наконец завозился, потягиваясь. Что, впрочем, не помешало ему ещё час просто валяться в кровати, споря с Джорджем о преимуществах магловской литературы.

Для Джорджа это время промелькнуло как десять минут. Он со странным щемящим чувством понял, что, кажется, внутри под пристальным внимательным взглядом Ричи начинает оживать что-то. Уже догадывался, что века культурного наследия не спасут его от разговора и необходимости вывернуть душу наизнанку.

Однако Ричи не трогал его до самого завтрака. Только за чашкой кофе сказал вдруг, совершенно ни к месту, оборвав собственную фразу:

— Нужно быть честным с собой, Джордж.

— Всего-то? — тот вздохнул, снисходительно улыбнувшись. — Это наивно, Ричи.

— Хочешь меня? — внезапно поинтересовался он так непринуждённо, будто разговор все ещё шёл о новых течениях в литературе.

Джордж поперхнулся кофе.

— Что?..

— Можешь честно ответить на этот вопрос, м?.. Ну например… Нет, Ричи, я тебя не хочу, потому что ты — тощий идиот, а меня ни капли не привлекают мужчины.

Джордж усмехнулся и какое-то время смотрел на то, как от чашки Ричи поднимается лёгкий дымок.

— Хочу, — наконец сказал он, капризно и сердито, как ребёнок, убеждающий родителя, что ему действительно нужна ещё одна игрушка, именно эта и именно сейчас. Затем он продолжил, мягче и тише, но так и не осмелившись посмотреть Ричи в глаза.

— Потому что у меня уже не помню сколько не было нормального секса. Я имею в виду не кончить, а потеряться. Умереть. На минутку забыться и отдохнуть от этого нудного жалкого типа, которым я являюсь. Отдохнуть от его мыслей, одних и тех же, одних и тех же — затем снова по кругу, и так до бесконечности.

Ричи смеётся. По лицу видно, что ему тошно до спазмов в лёгких. Но он смеётся. Он не говорит — «Посмотри, в какое жалкое дерьмо ты превратился, кумир моего детства», а шепчет:

— Понимаешь… я же не вытащу. Кроме тебя эту инертную тушку никто не в состоянии сдвинуть с места. Я могу предоставить тебе еду и жильё, чтобы ты мог подумать в одиночестве или задать необходимые вопросы — потому что у тебя самого не хватило смелости сделать это. Сделать так, чтобы ты, ни в чём не нуждаясь, копался в себе. Сколь угодно долго. Но ответить за тебя не смогу.

Джордж, борясь с тисками сдавившей горло сентиментальной признательности, выдавил:

— Спасибо, это очень много значит.

— Много, — кивнул Ричи. Джордж с усмешкой подумал, что любой другой на его месте стал бы отнекиваться и бормотать «Да что там…», «Не стоит благодарности»…

— Только знаешь, что? — Ричи наклонился к самому его лицу. — Иногда лучше не думать и не спрашивать, а поджать хвост и бежать от таких мыслей.

И говорил он уверенно, словно о чём-то личном, прочувствованном на собственной шкуре.

— Подожди, — подозрительно хмурится Джордж, отставляя чашку в сторону. Наконец-то он понял, что именно не давало ему покоя всё утро. — Ты разве не останешься?..

— Зачем?

Джордж принимается изучать сцепленные в замок пальцы, замечая, что в висках снова пульсирует похмелье.

В грудной клетке кто-то поскуливал, скрёбся мягкими плюшевыми лапами с маленькими коготками — вроде и не больно, но тошно, хоть вой.

Действительно, как он мог подумать, что… но всё равно произносит вслух:

— Я думал... мы вместе…

— Вместе? Чтобы ты придумал себе ещё одну иллюзию?.. Убежал от себя в придуманную любовь ко мне?..

— Но ты же меня любишь, — говорит Джордж.

— Это ничего не значит.

Хлопает дверь.

Первого апреля со входа «Всевозможных Волшебных Вредилок» исчезло проболтавшееся там ровно три месяца объявление: «Закрыто по техническим причинам». Волшебники завороженно останавливались перед новой витриной, за которой прыгали, пищали, светились, мерцали и переливались всеми цветами радуги самые разнообразные товары. Затем посетители шумной толпой заходили внутрь, оглядывались — не розыгрыш ли?..

Настораживались, видя за прилавком вместо владельца магазина улыбчивую высокую волшебницу в праздничной бирюзовой мантии.

— Чарли, у нас закончились «Гриппозные галеты», — кричит она и обращается к следующему покупателю, маленькому мальчику в куртке со следами свежих снежков на спине: — Что тебе?..

— Пачку «Канареечных помадок», пожалуйста, — робко говорит он, протягивая в ладошке горсть серебряных сиклей.

— Держи, — Анджелина с улыбкой подаёт ему коробку. — Они бесплатные.

— Как? — удивляется мальчик.

— Так, — она подмигивает ему и указывает на небольшой плакат рядом с привычным «Всегда рады Вас видеть». — Сегодня всё бесплатно. Что возьмёте? — обращается к полной волшебнице в зелёной в красный горошек мантии.

— Упаковку «Гриппозных Галет» и драчливый телескоп.

— Чарли, где галеты? — кричит Анджелина в приоткрытую дверь служебного помещения.

— Иду, иду, — раздаётся оттуда, а затем уже шёпотом: — Джеймс, вылези из подвала и не трогай дракона, он спит! Откуда ты тут вообще взялся? Эй, помогите мне! Рон! Рон? Джинни! Ну кто-нибудь… Ох, спасибо, Джордж.

— Держи, — Джордж и Чарли осторожно ставят огромную коробку с галетами под прилавок у ног Анджелины.

— Наконец-то. Вам одну? — она снова обращается к покупательнице. Та кивает.

— Спасибо, — в образовавшейся паузе говорит Джордж. — Это самый лучший день рожденья. Но мне нужно…

— Знаю, — говорит Анджелина. — Иди уже.

* * *

Третьего апреля в «Придире» появилась маленькая статейка, что временно приостановивший бизнес в развлекательной индустрии Джордж Уизли в «День Дурака» был замечен в окружении чаек на восточном берегу Гренландии кричащим: «Здесь нет пингвинов, идиот!». В его спутнике специальный корреспондент журнала опознал восходящую звезду спорта, загонщика «Соколов Сеннена» Ричи Кута…

...что немало возмутило некоего мистера Хадсона, рьяного поклонника данной команды, когда ему за чашечкой утреннего кофе попалась на глаза эта статья.

— Очередная утка, — ворчливо заявил он своей жене, намазывая тост тыквенным джемом. — Отвратительный журнал! Первого «Соколы» в товарищеском матче разгромили канадских «Метеоров».

«Канада не так уж и далеко от Гренландии», — подумала та, а вслух сказала:

— Да, конечно же, дорогой.