«...и как нет конца у времени, так не будет конца рассказам о предательстве и страшной смерти его. И все — добрые и злые — одинаково предадут проклятию позорную память его, и у всех народов, какие были, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей».
Леонид Андреев
«Гарри, Гарри… ты так похож на отца… Джеймс не стал бы меня убивать», — сказал я тебе тогда, в Визжащей Хижине, умоляя сохранить мне жизнь.
Ложь. Он был благосклонен только к сильным, твой отец.
Я не был настоящим другом Джеймсу.
Что гораздо хуже — я был ему плохим другом.
Мне больше нечего добавить. Вы совсем разные, Гарри. Джеймс никогда не понял бы жалкого предателя, но ты поймёшь.
Я никогда не любил его.
Ни так отчаянно и легко, по-братски, как Римус, ни трепетно и нежно, как Сириус. Мне всегда казалось, что между ним и Джеймсом — нет, не любовь, нечто много большее, всеобъемлющее. Там было всё… Соперничество двух озорных мальчишек, неловкие похлопывания по плечу — насмешливые, грубоватые и покровительственные, чтобы скрыть таящуюся за ними нежность. Привязанность и верность друзей, не раз попадавших в переплёт вместе, знающих друг о друге всё. Чуткость и осторожность любовников, полных восторженного трепета в предвкушении близости. Кровное родство братьев-близнецов, деливших горе и радость поровну.
Они боялись касаться друг друга, смущались и отводили глаза, оставаясь наедине, — это я хорошо помню.
Я никогда не хотел твоего отца.
Пусть в моих мыслях и не было наивного целомудрия, но в этом я больше походил на Римуса. Тот никогда не думал о Джеймсе — так. Хмыкал только. Сириус же легонько, но напряжённо улыбался, наблюдая, как Джеймс натягивает пижаму, проверяет крепления на щитках для квиддича, лениво сбрасывает рубашку, оставив её лужицей валяться у бортиков бассейна в ванной старост…
…как Джеймс ходит, дышит, смеётся, трёт глаза кулаками после бессонных полнолуний, проведённых в Визжащей Хижине, когда у Римуса начинались «проблемы по лохматой части».
При этом Блэк отрешённо и неуверенно поджимал губы — наверняка представляя очередной мучительный поцелуй.
Не знаю, удалось ли ему когда-нибудь воплотить в жизнь хоть одну из этих сладостных фантазий. Я только помню, как он, возвращаясь с очередного свидания, часто садился рядом с твоим отцом и, блаженно улыбаясь, рассказывал что-то, уткнувшись лбом ему в спину — куда-то между лопаткой и позвоночником.
Я был безразличен Джеймсу.
Так случается. Ты не нужен человеку, до боли нужному тебе. Бывает. Несмотря на то, что все считали нас друзьями, мы почти не общались.
И поэтому сейчас, Гарри, ты наверняка веришь, что Питер Петтигрю, ничтожный, жалкий волшебник с тщедушной душонкой канализационной крысы, не может иметь ничего общего с твоим отцом.
Насмешка жизни. Я был ближе к Джеймсу, чем все его друзья и Лили вместе взятые.
Есть одно «но».
Мне недостаточно дружбы, мало любить его, я плевать хотел на взаимность.
Быть с ним, сходя с ума от ревности, наслаждаясь редкими минутами — наедине… Нет, этим мог довольствоваться только Сириус. Собачья натура, виляющая хвостом, не знающая большего счастья, чем брошенные кем-то из равнодушных прохожих пара-тройка костей.
Блэк часто повторял, что у Джеймса «просто шикарные светло-карие глазищи», «блядские» — так он говорил, мечтая, чтобы они смотрели с нескрываемым восхищением на него одного. Сириус никогда не видел настоящего чуда, спрятанного глубже, внутри, за цветом радужки. Он не чувствовал, как прекрасен мир, отражающийся в этих глазах.
Я получил «Превосходно» на экзамене по Зельям. Мне попалось Оборотное — за три года постоянных практик я выучил состав наизусть. Златоглазки, пиявки. Спорыш, шкура бумсланга, тёртый рог двурога и — тёмный волос, один из найденных на его подушке.
…
И тогда у меня был голос Джеймса. Его тело, лицо — нос, рот, губы, глаза, родинка над ключицей, шрам на сгибе локтя…
Я касался себя — руками Джеймса, мягкими и чувствительными, с неизменно холодными кончиками пальцев.
Мне мало быть с ним. Мне мучительно необходимо быть — им.
Вот моё безумие, моё отчаяние, мой крест.
Питер Петтигрю не предатель, поверь, он никогда им не был.
Такова участь каждого человека, избравшего роль безвольной, никому не нужной тени, маленького грязного пятнышка на белоснежной одежде настоящего ангела.
Пришло время поставить точку.
— Хочешь меня убить? — задыхаясь, яростно шепчешь ты, пытаясь ослабить хватку моей металлической кисти на горле. — Я тебе жизнь спас!
И меня выворачивает наизнанку от каждого слова, такого близкого и родного, я ведь почти три года прожил бок о бок с тобой, в виде крысы, безмолвно наблюдая, подглядывая, подсматривая. Серебристая рука-изменница против воли тянется к собственной шее.
У меня было достаточно времени, чтобы узнать тебя, Гарри Поттер, но это не самое страшное.
У меня было достаточно времени, чтобы понять.
Да, я трус. Да, я слабый человек. Ничтожество. Рождённый пресмыкаться, ползать, лебезить.
Но и это — всего лишь часть правды.
Я никогда не хотел убивать. Я никогда не хотел жить так. Я никогда не хотел умирать.
И… ты мог бы быть моим сыном.
Если бы я только…
Я боготворил Питера Петтиргю — стройного, кареглазого, храброго и весёлого, лениво запускающего пальцы в растрёпанные волосы…
Но...
Что бы ты сделал с человеком, который выглядит так, как тебе всегда хотелось?.. Если ему удаётся делать то, о чём ты всегда мечтал?.. Если он — тот самый ты. Живой пример. Оскомина.
Я ненавидел Джеймса Поттера. За эту безумную, отчаянную, неконтролируемую зависть, угнездившуюся где-то внутри, отравлявшую мне жизнь — день за днём, час за часом.
Он отнял у меня — меня.
Ты думаешь, я его предал?.. Убил?..
Конечно. Только это ничего не значит по сравнению с трагедией Питера Петтигрю.
Твой отец до конца остался собой — герой, что тут ещё скажешь.
Это я изменил самому себе.
Это я себя убил.
Ты не такой. Совсем не похож на Джеймса. И поэтому я никогда не скажу тебе всё это. Пусть железная хватка металлических пальцев погубит сегодня только одного человека.
Ты, вцепившись в серебряную кисть, предавшую своего владельца, пытаешься остановить её. Безрезультатно.
Задыхаясь, беспомощно хватая ртом воздух, я вижу твои глаза.
Твои. Нежные. Как у Лили.
Её мне не жалко. Она никогда не понимала Джеймса, никогда не чувствовала его.
Всю жизнь я только и пытался полюбить себя. Как есть. Только кажется, что это легко, особенно если ты красив, зеленоглаз, смел и успешен. А что можно любить во мне?
Никчёмность? Трусость? Отвратительную родинку на подбородке?
Да и как можно любить того, кого нет? Есть только тот, кто всегда хотел быть Джеймсом. Прекрасным, завораживающим, удивительным, чутким…
Ах, если бы я только мог.
Смерть всё расставит по местам.
Я не могу не отпустить тебя.
Кровь от крови Джеймса Поттера. Плоть от плоти Питера Петтигрю.
Я не могу предать Вольдеморта. Мне слишком страшно.
Я не хочу целовать тебя и не мечтаю касаться, одиночество порой создаёт фантазии слаще любой реальности.
Мне больше не важно — какое место я занимаю в твоей жизни, занимаю ли вообще, только где-то внутри мечется ничего не понимающая, выжженная чувствами душа.
Мне страшно умирать, Гарри. Мне стыдно, тоскливо, больно умирать.
Не знаю, почему, ведь по сути Питера Петтигрю никогда и не было на этом свете.
Vova
