Sonne*

Тяжелая туча нависла над Уппсалой, зацепившись брюхом за шпили готического собора, и лениво истекала грязно-серой пеленой снега пополам с дождём. В льющемся из окон свете кружилась мелкая водяная пыль.

В баре царил уютный полумрак, было жарко и тянуло резким неприятным запахом отсыревшего табака. Я сел за дальний столик, передвинув стул поближе к окну, чтобы уличный фонарь светил в спину, и кивнул официанту — свежий выпуск «Duva*» хотелось просмотреть за чашкой горячего шоколада.

Вместе с кувшином и молочником официант принёс семь свечей в простых стеклянных подсвечниках и лёгким движением руки — на самом деле в рукаве была скрыта палочка — зажег их. Я поблагодарил его кивком, и свечи поднялись выше и недвижно повисли в воздухе.

Я отпил из чашки, разрезал булочку и только потом развернул газету. С первой полосы ослепительно улыбались выстроившиеся в ряд светловолосые девушки — одинаково одетые, одинаково причесанные. Их было семеро, и только две, стоящие с краю, выделялись из прочих: одна — высокая, с пышными пшенично-золотыми волосами, светло-синими глазами и большим пухлым ртом, настоящая валькирия. Второй была Астория. Когда я посмотрёл на неё, она помахала рукой, из-за длинного широкого рукава кажущейся ещё более хрупкой и тонкой, чем на самом деле, и подмигнула. «Выберите Святую Люсию! — гласила надпись под колдографией. — Просто дотроньтесь волшебной палочкой до имени кандидатки, и ваш голос будет засчитан! Каждый голосует не более одного раза, дети до одиннадцати лет могут голосовать с родителями». Я хмыкнул и перелистнул страницу — за Асти я уже успел отдать голос в прошлом выпуске, но лидировала, похоже, «валькирия». Её звали Магрид, и она была старшей дочерью главы шведского Департамента по Магическому Контролю и Охране Памятников Архитектуры и Искусства.

Часы над барной стойкой пробили три четверти девятого. Тощая, чем-то похожая на сильфиду, но сутулая и блёклая девица принялась протирать дальние столики. Неподалёку от меня степенно разговаривали за бокалами грога два лысоватых и массивных, как горные тролли, мага. В аптеке напротив погас свет и закрылись ставни; помощник провизора в светло-сиреневой мантии накладывал на дверь и окна сигнальные заклятия и смешно взмахивал руками, когда из палочки вырывались белые искры вместо синих. Тёмной громадой возвышалось над острыми крышами двухэтажных домиков длинное здание колдомедицинской и юридической кафедр Университета.

По золотящемуся в фонарном свете тротуару быстро шёл высокий человек в тёплом зимнем плаще, по самые глаза закутанный в шарф. Я подождал, пока он не скроется за углом, неспешно свернул газету, допил какао и, оставив на столике пару сиклей, вышел, стараясь не слишком торопиться. Толстая папка с бумагами так и норовила выскользнуть из внутреннего кармана, и я прижимал её локтём.

У кованых ворот на выходе из квартала фонари светили тусклее. С обеих сторон улицы близоруко щурились грязными окнами старые деревянные дома. В одном из окон горел слабый свет, на фоне его чернела сгорбленная старушечья фигура, склонившаяся над птичьей клеткой. Я приостановился у вбитого в землю столбика с висящим на нём небольшим квадратным ящиком для пожертвований уппсальскому госпиталю и, повинуясь неожиданному порыву, бросил в узкую прорезь три галлеона.

На удачу.

Человека я нагнал у самого конца зачарованной аллеи — сквозь серебристую вязь заклятий уже мелькали тени прогуливающихся в университетском парке магглов. Он замедлил шаг, огляделся — кроме нас вокруг не было ни души — и быстро шагнул ко мне.

Аппарировать с кем-то на пару я терпеть не мог — после этого тошнило, перед глазами всё плыло, координация восстанавливалась не сразу. Оказавшись в тёмной прихожей с вытертыми деревянными панелями на стенах, я рефлекторно ухватился за вешалку и на несколько секунд закрыл глаза, борясь с подступившей к горлу тошнотой.

Запахло озоном — явный признак антиаппарационных чар.

— Драко? — спросил Северус, цепко ухватив меня за подбородок холодными пальцами и вынудив поднять голову.

— Нет, — огрызнулся я, — кто-то другой.

Он усмехнулся, снимая плащ.

— Пройдём в комнату.

Я последовал за ним по длинному — странно длинному по сравнению с крошечной прихожей — тёмному коридору. В тупиковой комнатушке было сыро и холодно, узкое грязное окно выходило на кирпичную стену соседнего дома, а единственным украшением служило криво висящее на блёклых желтых обоях зеркало в овальной деревянной раме. Я едва успел расстегнуть мантию и положить папку на тумбочку, как Северус обхватил меня за пояс и толкнул на кровать. Глаза у него были совершенно бешеные. Я испугался, что он меня задушит, но Северус всего лишь сорвал и отшвырнул в угол мой шейный платок.

Страшно стало ещё на мгновение — когда он навалился сверху и схватил меня за запястья, вжимая в покрывало, и я подавился смехом. Я почти забыл, каким он, худощавый, тонкий и жилистый, может быть тяжелым. Кое-как высвободив левую руку, я подался вперёд, вырываясь, но он с такой лёгкостью, будто мне было пятнадцать, опрокинул меня назад и расхохотался.

Ледяными пальцами, подрагивающими от нетерпения, я снимал с Северуса рубашку, а он только поглаживал меня по волосам и смотрел со странной жалобной жадностью — я уже хотел спросить, не польстились ли на него здесь заезжие вампиры, но не успел. Он накинулся на меня так, словно и впрямь хотел осушить, как бокал, до дна, и я успел подумать — неужели у него за месяц никого не было? Правда никого?

Он чуть похудел, и локти и колени, обтянутые бледно-желтой, как пергамент, кожей, в полумраке казались высеченными из потемневшей от времени кости. Холоден он был словно мертвец, и это неожиданно возбуждало, так что я прижимался к его плечу пылающим лбом и стонал от наслаждения, и казалось, что я раскачиваюсь на пыльных рыжих лучах фонарного света и плыву над кроватью, над домом и городом, куда-то к бледному тонкому полумесяцу. А потом я утонул в море снега и битого стекла и вынырнул где-то в ослепительном раскалённом безмолвии, и закричал, задыхаясь, цепляясь за воздух и плечи Северуса.

— Тсшш, — он прижал палец к губам, а потом поцеловал меня в лоб, укрывая нас обоих простынёй. Я успел пожалеть, что всё так быстро закончилось, но тут же провалился в сон.

* * *

Когда я проснулся, в окно лился уже не грязно-жёлтый, а мягкий, рассеянный, серебристо-синий свет. Снег давно прекратился, туча медленно уползала за горизонт. Шёл последний час перед рассветом.

— Не спишь?

Северус сидел на краю кровати и курил. Густой сигаретный дым почему-то стелился по полу, как туман. От двери сильно сквозило, с улицы доносились странные звуки — словно кто-то размеренно шлёпал мокрой тряпкой по стене. Я поёжился и пошарил руками вокруг себя в поисках одеяла.

— Я замёрз. Что за новую дрянь куришь?

Северус выпустил в потолок последнюю струйку дыма, аккуратно затушил окурок в пепельнице и только потом наклонился и поднял с пола скомканное покрывало.

— Бразильский табак, — равнодушно ответил он.

Разумно было бы, выбери он ароматные турецкие сигариллы или трубку с вишнёвым гоблинским табаком, но прелести вдыхать этот горький вонючий дым я не постигал, о чём и сказал. Северус пожал плечами и отошёл к окну, прикуривая от палочки вторую сигарету.

— Асти, наверное, будет участвовать в пятничном шествии, так что придётся ждать выходных, — сказал я, зевая и кутаясь в покрывало.

— Хорошо, — всё с тем же безразличием кивнул Северус, рассеянно ероша волосы на затылке. Мне привиделось, что среди них мелькнула длинная седая прядь, но когда он наклонил голову, высматривая что-то в узком проулке, оказалось, что это всего лишь игра неверного света.

Обычно в холодную погоду домовые эльфы — или сами хозяева — накладывают на двери и окна согревающие чары, но здесь этим никто не озаботился, и я мёрз с каждой секундой всё больше, несмотря даже на тёплое покрывало. Пришлось вставать и одеваться. Северус был в лёгкой чёрной мантии, расстёгнутой до пояса, и без рубашки. На шее у него висел на цепочке продырявленный известковый камень, которого я раньше не видел.

— Тебе не холодно?

Северус неопределённо махнул рукой. В сером предутреннем свете, перемешанном с золотистыми бликами от фонаря, его лицо выглядело застывшим, пустым и неожиданно молодым. Шлепки на улице стихли, но тут же послышался тонкий и противный собачий вой.

— Я уже привык.

Секунду я пытался понять, что было в этих словах — сухой, колючий, как снежная крупа, упрёк или холодное чопорное безразличие.

— Что там у тебя? — Он кивнул на папку, бледным пятном выделяющуюся на фоне чёрной столешницы.

— То, о чём ты просил. — Я взмахнул палочкой, и папка медленно поплыла к нам по воздуху. Северус ухватил её левой рукой, продолжая сжимать в пальцах правой слабо тлеющую сигарету, и ловко выудил из середины длинный истрёпанный лист пергамента, испещрённый рунами.

— Здесь не всё, — недовольно заметил он, бегло просмотрев его.

— Вторую половину оригинала, по слухам, забрали для исследований в Отдел Тайн, — сухо ответил я, и Северус приподнял брови и кивнул. — Это единственная копия, которую мне удалость найти.

— Хорошо, — он последний раз затянулся, бросил взгляд на оставшуюся у кровати пепельницу, и уничтожил окурок «Эванеско». — Без карты со списком охранных заклятий туда и соваться не стоит.

— Ты пробовал?

— Нет, — хмыкнул Северус. — Я не такой дурак. — Он помахал ладонью возле лица, разгоняя остатки дыма, и приоткрыл форточку — в комнату ворвался поток холодного, слабо пахнущего снегом и свежей выпечкой воздуха. — Ходил туда с парой экскурсий, кое-кого расспросил… Пил оборотное, естественно, — снисходительно добавил он в ответ на мой вопросительный взгляд.

— И что?

— И ничего. Видимых, — он сделал ударение на этом слове, — раскопок не ведётся, в туристических брошюрах Министерства курганы по-прежнему значатся всего лишь как «объекты магической культуры» и… — он замолчал.

— Ну, — я потёр лоб, догадываясь, что за этой паузой последует что-то, что Северус преподнесёт так торжественно, будто золотой лотос в серебряной чаше, — договаривай уже.

Он поморщился, но огрызаться не стал, что само по себе удивляло — зная Северуса, с трудом можно было предположить, что он упустит шанс на меня рявкнуть.

— И центральные курганы уже около полгода охраняются двумя магами из колдовской полиции.

— Двумя? — с сомнением спросил я.

— Именно. Скажи, — продолжил Северус, не дав мне и рта раскрыть, — ты всерьёз намерен за это взяться, Драко?

— А почему нет? И мы уже месяц как взялись, если мне не изменяет память.

— Не думаю, что стоит продолжать.

— Подожди, — я машинально покрутил кольцо на указательном пальце, — по-твоему, это самое время, чтобы от всего отказаться?

Северус не рассказывал, сколько потратил за месяц жизни в Уппсале, не говоря уж о расходах на ингредиенты для оборотного зелья, но всё это явно обошлось дороже двухсот галлеонов — его доля с прошлого дела. Правда, за эти годы у него наверняка накопилось сколько-то сбережений, но вряд ли Северус рискнул бы взять что-то из них. Мы с Асторией получали чуть больше, но и траты были немалые — портключи, дорогие съемные квартиры вместо комнатушек над пабом, взятки чиновникам, ещё и традиционные презенты Слагхорну, чтоб ему провалиться в Хельхейм, в яму, полную тухлых засахаренных ананасов.

— Не ото всего, а только от этого заказа. Мне не нравится желание Брэдли получить кольцо непременно к концу декабря и не нравится внимание, которое шведское Министерство уделяет курганам.

— Мне тоже не нравится, — признался я, — но что поделать?

— Драко, я не шучу.

— Если человек хочет преподнести жене на Рождество перстень Ауна Старого*, — пожал я плечами, — кто мы такие, чтобы отказывать? Северус, он заплатит столько, что можно будет до конца зимы взять передышку или позволить себе повыбирать заказы, а не бежать каждый раз, когда захочется поужинать как приличные маги, к Слагхорну и просить, чтобы он свёл нас с людьми, которые желают получить проклятые серьги волшебницы Шалот, а не какую-нибудь ерунду, за которой придётся гоняться два месяца.

Северус криво усмехнулся и постучал свёрнутой в тугой рулон папкой по подоконнику. Я вздрогнул — внезапно вспомнилось, как в Хогвартсе, на уроках, он точно так же стучал палочкой по краю стола, призывая сосредоточиться.

— И не надо говорить, что я идиот, — быстро добавил я.

— Как знаешь, — только и сказал он. — В таком случае карта останется у меня до субботы. Увидимся, думаю, там же, и, надеюсь, ты не забудешь на сей раз прислать обычного почтового голубя, а не филина?

— Филин всё равно улетел в Англию, — сказал я, расправляя шейный платок. Холодный шёлк скользил между пальцами, концы упрямо не желали завязываться в узел, и в конце концов я просто обмотал его вокруг горла на манер шарфа и поднял воротник мантии. — Я пойду?

— Иди, — махнул он рукой. — Только не вздумай аппарировать возле дома.

Я застегнул последнюю пуговицу, машинально глянул в зеркало — тень Северуса, будто ворон, нависала над плечом моего отражения — и, уже взявшись за дверную ручку, обернулся и позвал:

— Сев… Северус? — Он поднял голову от бумаг. — Если хочешь, можешь отказаться. Мы с Асти как-нибудь справимся. Я имею в виду, — быстро добавил я, — вскроем захоронение и заберём перстень сами. Ты, конечно, получишь обычную долю…

— Перестань, — резко сказал он. — И иди уже. Светает.

Небо над городом и впрямь уже выцвело до пепельно-розового, на востоке заалели облака. Я неловко повернулся, толкнул дверь и вышел в коридор — и только спускаясь в кромешной тьме по лестнице, сообразил, что забыл попрощаться.

После тёмноты подъезда тусклый утренний свет резал глаза. Город ещё дремал, но казалось, что он, как спящий великан, тяжело ворочается в полудрёме. Я ускорил шаг и повернул к возвышающимся вдалеке шпилям кафедрального собора.

* * *

У незаконной торговли редкими артефактами есть только один большой недостаток — она требует немалых капиталовложений на всех этапах. Нужно платить посредникам и осведомителям, не скупиться на подарки нужным людям и тратиться на зелья и патентованные воровские чары.

За три года, что существовало наше — моё, Северуса и Астории — дело, я выучил больше заклинаний, чем за все время обучения в Хогвартсе: чары обнаружения слежки, контрчары к древним проклятиям, десятки формул для отвода глаз…

Я бы с радостью занимался чем-нибудь другим — уехал бы на континент, в Германию, изучать колдомедицину, попытался стать юристом, или даже искал редких тварей, как Луна Лавгуд, но не мог.

Слагхорн безвылазно сидел, как паук, летом девяносто девятого в своём кабинете в Хогвартсе, и я никогда не забуду день, когда он прислал письмо с просьбой «навестить старика», а когда я пришёл, выложил передо мной стопку колдографий и бумаг — всё копии, естественно; предусмотрительно с его стороны, потому что я не сдержался и один пергамент вспыхнул прямо у меня в руках. Он вскочил с кресла, смешно засуетился, принёс антиожоговую мазь и успокаивающее зелье и трясся над моими обожжёнными ладонями, как клуша над цыплёнком, а я даже смеяться не мог.

Я страшно удивился и всё разглядывал первое колдофото — так нелепо выглядела мама, такая молодая, лет двадцати, заливающаяся пьяным смехом над телами двоих мёртвых магглов. Ещё в кадр попал кусок стола, и бледная, залитая кровью женская рука на нём испугала меня больше, чем всё остальное. Изображение дёргалось, будто снимал тоже кто-то пьяный, и время от времени становились видны плечо и закрытое разметавшимися тёмными волосами лицо трупа.

Не может быть, апатично подумал я тогда, у мамы же даже Метки не было…

На второй снимок было тошно смотреть — мама, уже чуть старше, отец с непривычно длинными, ниже плеч, волосами, Макнейр и Снейп, все голые, лежащие в измятом гнезде из шёлковых простыней. Глаза у них сверкали диким первобытным безумием.

Письма Кэрроу, где рассказывалось, помимо прочего, о том, что это я убил два года назад в Лютном переулке мага из колдополицейского патруля, с лёгким шуршанием легли на стол, окончательно объявляя приговор.

Оборотное зелье и фальшивки, вяло возразил я — и в ответ Слагхорн, начавший, кажется, раздражаться, достал из кармана пузырёк, вылил переливающееся серебристое содержимое в стоящий на столе Омут Памяти и чуть ли не силой макнул меня головой в мешанину картинок, запахов и звуков, доходчиво иллюстрирующую всё, что на колдографиях оставалось за кадром.

Меня чудом не вырвало прямо на стопку прошлогодних сочинений равенкловских первокурсников. Вместо этого я спросил, чего он хочет. Я с гораздо большим удовольствием задушил бы его, но после зелья, которым он меня напоил, мной овладела странная апатия.

Слагхорну не так много было нужно, как оказалось. Не луну с неба и не бессмертия, всего лишь источник стабильного дохода — «преподавателям не слишком много платят, Драко» — и возможность ощутить себя серым кардиналом.

Из Хогвартса я вышел сам не свой, пошатываясь и только усилием воли сдерживая тошноту. Профессор Спраут, в которую я врезался во дворе, предложила проводить до Больничного крыла — святая женщина, даже не спросила, что я делаю в школе. Я отказался, сказал, что обычное головокружение.

Тем же вечером я отправился к Северусу. Заказал портключ во Францию — Снейп и Франция, смешно — и из французского Министерства магии аппарировал к его дому, молясь, чтобы Северус не съехал. Странно, как меня от волнения не располовинило. Уже вечерело, но было жарко и душно, в воздухе разливался приторный аромат тубероз. Яблони окружали дом, от земли пахло кисловатым забродившим соком.

Прямо с порога я закатил Северусу скандал, даже не доставая палочки, вдребезги разнёс все стёкла и посуду, а потом не нашёл ничего лучше, как запереться в ванной и попытаться покончить с собой. Должно быть, он очень не хотел объясняться с французской колдополицией, потому что дверь вышиб мгновенно. Я вырывался, кусался и кричал, что устал и хочу хотя бы сдохнуть нормально, раз уж жить теперь точно не получится. Он дал мне в глаз и велел успокоиться и объяснить всё по порядку. В тот момент я его ненавидел как никогда и никого, упиваясь безумной, раскалённой, ослепляющей яростью, и эта ненависть сводила с ума. Моё отражение в осколках разбитого зеркала смотрело с холодным удовлетворением и усмехалось.

Я поставил условие — он работает на Слагхорна вместе со мной, сохраняя, естественно, своё инкогнито, а я по-прежнему держу в тайне, что он не умер в Последней Битве.

Северус мог бы убить меня, но не стал, а просто разглядывал с выражением унизительной жалости, так странно смотрящемся на его лице, что я всё-таки расхохотался и смеялся до тех пор, пока он не сунул меня в ванну.

Он согласился.

Сидя на бортике ванной и поливая меня ледяной водой из лейки, он всё же заставил целиком пересказать разговор со Слагхорном.

Обнародуй тот колдографии и воспоминания, это стало бы смертью, могилой и надгробием для моей семьи.

Я не хотел убивать того мага — я вообще никого не хотел убивать, — но он выскочил из-за угла с палочкой наизготовку, и я заорал «Авада Кедавра», как будто больше ничего придумать не мог. А потом Кэрроу дёрнул меня за плечо, рявкнул, что надо аппарировать, а я, как дурак, изо всех сил надеялся, что промахнулся.

И я боялся подумать, что будет, если в Министерстве увидят те воспоминания, что Слагхорн показал мне.

Северус постелил мне на диване в гостиной, превратив колючий плед в не менее колючие подушку и простыню, забрал мою палочку и удалился в спальню, а я остался лежать в темноте, слушая, как ветви яблонь стучат в стекло. Сквозь приоткрытую стеклянную дверь веранды заползал душный летний воздух, но я дрожал от холода и страха.

После полуночи я пошёл к нему. Спальня оказалась заперта, и я скорчился под дверью, бессильно дёргая за ручку. Оглушительно стрекотали цикады, а я прижал ухо к замочной скважине и прислушивался, гадая — там ли Северус, или уже на полпути в Австралию.

Дверь распахнулась так неожиданно, что я, лишившись опоры, свалился прямо к Северусовым ногам.

Я снова кричал на него, в глубине души одновременно боясь и надеясь, что он посмотрит на меня таким же безумным жадным взглядом, какой был у него в том воспоминании.

Позже я спросил, кому оно принадлежало. Оказалось, Эвану Розье, родственнику матери. Я нашёл дома колдографию — у нас были одинаковые подбородки и похожие причёски, только у него были иссиня-черные густые волосы и пронзительные тёмные глаза.

К паучьей хватке Слагхорна я почти преисполнился уважения. Выжидать пару десятков лет, потом ещё год после войны — а затем вскинуться и опутать сетью смог бы не каждый. Забавно, как трогательно, легко и насмешливо он объяснил, почему выбрал меня — возьмись он шантажировать мать и отца, Министерство, с недавних пор упорно вынуждающее Гринготтс к тесному сотрудничеству, могло бы заинтересоваться перемещением средств на старых счетах — и только.

Впервые мы с Северусом переспали как раз три года назад, после того, я выполнил первый заказ, своего рода проверку на прочность. Слагхорн свёл меня с человеком, желающим получить «змеиное яйцо», талисман, якобы исполняющий желания. Проклятое яйцо я всё же достал и, возвращаясь от Слагхорна со своей долей гонорара (как ни странно, он не зарывался и себе взял меньшую часть, возложив на меня, правда, все сопутствующие делу расходы), по дороге напился. В мрачной комнатушке на втором этаже крошечной пражской гостиницы я с размаху бросился в постель, а когда обнаружил, что Северус, оказывается, спал там, схватил его за грудки и закричал, чтобы он перестал так на меня смотреть. А потом зарыдал.

Тот декабрь на континенте выдался холодным, выставленные на улицу старые совиные клетки у почты за ночь покрывались толстым слоем изморози. Снег бесконечно сыпался с неба, крупный и мягкий, как журавлиный пух.

Когда всё закончилось, я смотрел на Северуса и думал, как он в сером вечернем свете похож на мертвеца — такой же торжественно печальный и бледный. На шее темнели глубокие шрамы — в то время он ещё не до конца свёл их.

Через три месяца я впервые увидел в кабинете Слагхорна Асторию. Он обращался к ней подчёркнуто галантно, всё время предлагал чай и сладости — она каждый раз отказывалась.

Скоро я начал звать её «Асти», а через полгода мы поженились, и это был последний раз, когда я принял более-менее крупную сумму денег от родителей.

Слагхорн рассчитал всё с точностью астрономических карт, сделав своё тёплое местечко ещё более тёплым, если так можно выразиться. За мой счёт в том числе. В первый год я ненавидел его так сильно, как не ненавидел даже Тёмного Лорда, но потом, месяц за месяцем, почти смирился. В конце концов, у меня были свои деньги и занятие — достаточно увлекательное.

Упивающегося Смертью из меня не вышло, зато контрабандист получился неплохой.

И, вспоминая себя всего лишь несколько лет назад, я со странной апатией понимал, что завяз накрепко. Совсем недавно казалось, что я навсегда выбрался из темноты, но хватило всего одной тонкой липкой нити, чтобы утянуть обратно.

Ещё с осени не везло — сначала сорвалась сделка с одним типом из Индии, потом сумасшедший шотландец Маклауд отказался платить за гоблинский меч, да ещё и попытался пырнуть меня этим мечом с силой, удивительной для такого старого пня. Я увернулся, иначе он снёс бы мне голову, но пару недель пришлось ходить со шрамом на боку, никак не желающим заживать — открылась аллергия на сплав стали и белого золота. Последний же заказчик успел только заплатить аванс — жалкие семьсот галлеонов, — а потом его вместе с тиарой Моргаузы утащили в Темзу русалки.

Северус, вопреки своему обыкновению, ничего на этот счёт не сказал, только поинтересовался, не завёл ли я особо кусачего бякоклешня**.

Астория смеялась над «неурожайной осенью», умело пряча раздражение под внешней беззаботностью. Мы привыкли много тратить, и замаячившие в недалёком будущем призраки утреннего кофе с цикорием, дешевых рейсовых портключей на двадцать человек и потёртых чемоданов не слишком радовали.

Слагхорн, похоже, тоже успел крупно на что-то поиздержаться. Он отбросил свою маску благодушного чудаковатого зельевара, и его лицо в камине, обрамлённое пляшущими язычками пламени, выглядело осунувшимся и жестким, сходство с пауком ещё усилилось. Впрочем, к этому моменту мы почти в равной степени зависели друг от друга, и я был уже не тот шестнадцатилетний идиот, у которого можно было спокойно изъять бутылку отравленной медовухи, так что слишком давить он не рискнул.

Адам Брэдли появился как нельзя кстати; его интересовал перстень конунга Ауна и не интересовало, кто и как его добудет и сколько это будет стоить. Вряд ли он на самом деле хотел подарить его жене — если только не собирался в скором порядке овдоветь: на такие вещи обычно наложено несколько чёрномагических проклятий. Астории он не понравился даже на колдографии.

Меня это не волновало, главное, что он не скупился.

Северус позволил себя уговорить неожиданно легко, хотя обычно долго смотрел на меня такими глазами, как у старого уставшего филина, и давал понять, что соглашается только «потому что…» — и так каждый раз. Характер у него не из лучших, это бесспорно, но я в жизни бы не подумал, что человек, трепетно, даже излишне трепетно, пожалуй, относящийся к долгу передо мной, способен иногда так уничижающе раздражать.

Осенью мы виделись намного реже, чем обычно, и во время этих коротких встреч он вёл себя как танцор — то словно приближался почти вплотную, чтобы поцеловать-ужалить, то только уклонялся, скользя в ворохе ничего не значащих слов, как ящерица в траве, такой же неожиданно гибкий и остроязыкий.

Казалось, что он утекает сквозь пальцы мутной водой, просачивается сквозь трещины в иссохшей земле и где-то внизу, в Аду ли, в Хельхейме, или в Тартаре, неважно, медленно, по капле, срывается с острых скал в свободное Никуда.

Всё, что я мог дать ему, чтобы удержать, — только я сам… но я оказался бы полной свиньёй, предав Асторию. Я и не хотел этого делать, и подозревал, что Северусу это и не нужно было.

Возможно, единственное, чего он на самом деле хотел — дождаться такого стечения обстоятельств, которое даст ему шанс полностью освободиться от прошлого. Кажется, дождался.

Впрочем, сейчас мне хотелось только достать перстень и не отправляться на Рождество в Англию.

* * *

Утро вступило в свои права. Уползшую тучу сменила новая: белёсая и ровная, как простыня, и, хотя снега пока не было, молочная белизна неба резала глаза. Филин дожидался меня в холле пансионата, нахохлившись и круглыми жёлтыми глазами пристально рассматривая дремлющего на диване клубкопуха. Тот мирно посапывал, как спящий святой, даже не подозревая, какой опасности подвергается. Я торопливо протянул руку — Асмодей недовольно ухнул, но всё же взлетел и опустился мне на предплечье. Хозяйка не привечала чужих фамилиаров, опасаясь за своего питомца, но в этот ранний час в гостиной никого не было: в пансионате жили в основном туристы, спускающиеся только к позднему завтраку, так что я с филином на вытянутой руке спокойно поднялся на второй этаж.

Шторы в спальне были раздёрнуты и отведены к стенам, из высоких окон лился рассеянный белый свет. На полу в беспорядке валялись подушки и мантии, бусы и нижнее бельё, коробки конфет и газеты; раскрытая музыкальная шкатулка-будильник тихо наигрывала венский вальс.

— Привет, — рассеянно сказала Астория. Она, в наброшенной на плечи шёлковой мантии, сидела на пуфике у трюмо и внимательно изучала свой нос — чего она там нашла, я понятия не имел; вроде бы, за последнее время с ним ровным счётом ничего необычного не происходило. Я хотел подойти, но она махнула рукой и начала нетерпеливо закалывать волосы шпильками.

Асмодей еле дождался, пока я отвяжу от его лапы туго скатанный пергамент, схватил со столика совиное печенье и взлетел на шкаф, насмешливо поглядывая оттуда на свою клетку. Я с наслаждением сбросил ботинки и растянулся на кровати, разворачивая письмо.

— Что они пишут? — мягко спросила Асти, усаживаясь рядом и подгибая под себя ноги. Несколько длинных, светлых, почти белых прядей выбились из прически, она рассеянно заправила их за уши.

— Как всегда. Спрашивают, приедем ли мы на Рождество, интересуются, чем мы здесь занимаемся. В конце, — добавил я, не в силах сдержать раздражение, — опять пишут про сына Торнтонов. Можно подумать, они никогда не видели трехлетнего ребёнка.

— Но Гэбриэл действительно прелестный малыш, — возразила Асти и рассмеялась. — Совершенно очаровательный и уже такой… целеустремлённый. Впрочем, Мораг как-то говорила, что хочет троих детей.

— Идиотское имя для мальчика, — желчно сказал я. — И других они, должно быть, назовут не лучше.

Навязчивое сюсюканье матери над чужими детьми невыразимо раздражало даже в виде строчек на бумаге.

Астория наклонилась и звонко щёлкнула меня по лбу.

— Главное, что им нравится, — заявила она и неожиданно склонилась ещё ниже и потёрлась щекой о мою.

— Что?

— От тебя пахнет горечью, — сказала она, усмехнувшись, и одним лёгким движением поднялась с кровати. — Как от горящей листвы осенью.

Я промолчал.

Есть женщины, о которых можно думать, что все их мысли на виду; на самом же деле то, что вам открыто, — всего лишь верхушка айсберга, а внизу, под белой пеной и тёмной толщей воды, под серебристыми стайками рыб и слоями непрозрачного льда — запертая комната. Астория была из таких.

— Напишешь ответ сразу? — спросила она, кончиком мизинца размазывая по губам бледно-розовую помаду.

— Проще сделать это сейчас, — согласился я и потянулся за письменным прибором, прикидывая, что вежливого можно написать родителям, чтобы ответное письмо пришло не раньше Рождества.

Астория с рассеянным видом кивнула, не сводя глаз со своего отражения.

— А что Слагхорн?

— Ничего.

— Совсем? — удивилась она. — Странно.

— Действительно ничего. Хотя когда ему понадобится, он потратится на почтового сокола.

— Не сомневаюсь, — холодно бросила она, натягивая перчатки.

— Асти, — позвал я через некоторое время, когда она закончила поправлять шляпку — произведение искусства из шёлка, шифона и кружев.

— Ммм?.. — Между губами у неё было зажато несколько булавок с жемчужными головками, и выглядело это так забавно, что я рассмеялся. — Ну? — поторопила она, закалывая вуаль.

— Курган охраняют два мага из колдополиции.

— Это тебе твой… осведомитель сказал?

Я кивнул. Северуса она знала как постоянно действующего анонимного deus ex machina и относилась к его существованию либо с мягкой иронией, либо с таким ленивым безразличием, что я порой даже слегка обижался.

— Перенесём на пятницу? — предложила она. — В день Святой Люсии вряд ли кто-то останется у курганов поздно вечером.

— Что там с шествием?

— А в чём дело? Я в любом случае буду участвовать, — легко сказала она, — хотя вряд ли выиграю право на титул Святой Люсии. Кстати, — она достала из коробки длинные ножнички с посеребрёнными лезвиями, нахмурилась и быстро срезала небольшую прядь у виска, — возьми сразу.

— Асти, — засмеялся я, — зачем?..

— Пусть. — Она завернула обрезанные волосы в платок и положила в шкатулку. — Интересно, почему курган вообще охраняется? В Министерстве опасаются, что оттуда что-то вылезет?

Мы переглянулись.

— Астория, — мрачно сказал я, — пожалуйста, не читай больше этой псевдодетективной дряни с продолжением из приложения к «Пророку». Если из кургана что-то и может полезть, то только закоченевшие флоббер-черви.

— Флоббер-черви никогда не заводятся в захоронениях. Даже в очень старых, — рассмеялась она.

— Как деликатно с их стороны, — съязвил я и невольно передёрнул плечами, словно все обитатели могилы, которую мы собирались ограбить, столпились у меня за спиной.

— Возможно, — согласилась она. — Но то, что курган охраняют, говорит только, что кто-то уже пытался его ограбить не так давно. Брэдли, или?..

— Может, и Брэдли. Но скорее всего — нет.

Астория прошлась по комнате, повертела в руках всё ещё играющую шкатулку и закрыла её с таким громким хлопком, что Асмодей укоризненно заухал со шкафа. Я швырнул в него подушкой.

— До вечера, — сказала Астория, небрежно чмокнула меня в губы и, подхватив шёлковую сумочку, вышла.

Отказаться от заказа она не предложила.

Я посидел на постели ещё пару минут, жалея, что нельзя завалиться на мягкие подушки и поспать хотя бы полчаса, потом поднялся и прошёл в ванную.

Последний раз я брился сутки назад, так что отросшая щетина ощутимо покалывала пальцы. Я намылил щёки и открыл оба крана до упора — вода с громким плеском полилась в овальную ванну на ножках в виде гиппогрифьих лап.

Вода оказалась горячее, чем хотелось, и зеркало заволокло паром — пришлось несколько раз протирать его ладонью, отчего отражение казалось размытым, будто я был близорук. Забравшись в ванну, я с наслаждением оперся о неожиданно прохладный кафель и закрыл глаза.

Мысли текли лениво и неспешно, как река, и я сам не заметил, как упал в тёмный водоворот сна, и там смешались призрачные псы с прозрачными серыми глазами на застывших мёртвых мордах, девушки в длинных белых платьях, со свечами в руках идущие по старой тропе меж курганов, и тени над замёрзшим ручьём. Одна тень глумливо хохотала и голосом Северуса кричала: «Идиот, идиот!», швыряя в меня кусками льда и комьями мёрзлой земли. Потом мне приснилась высокая золотоволосая женщина в сине-белой мантии. Я смотрел на её хрупкие ладони с длинными тонкими пальцами, а когда поднял взгляд, оказалось, что у неё лицо Тёмного Лорда — безгубое, безбровое, с узкими щелями ноздрей и впалыми щеками. И словно светящееся изнутри невыразимо прекрасным жемчужным светом. Я протянул к ней левую руку, и женщина улыбнулась, но тут же сзади неё вспыхнул алый огненный столб, пламя охватило чудесные длинные волосы, и я проснулся с тревожно бьющимся сердцем и пересохшим ртом, судорожно сжимая правой рукой предплечье левой. Вода почти остыла.

— Мерлиновы штаны, — пробормотал я, дернув за пробку. Вода сливалась с неприятным чмоканьем, будто в канализационной трубе сидел голодный тролль.

* * *

К пятнице погода переменилась: лужи подморозило, в чистом, ослепительно голубом небе свистел и играл палой листвой северный ветер. Я прятал руки в карманах, изо всех сил старался не стучать зубами и поминал Мерлиновы панталоны. От холода не спасали ни шарф, ни тёплая мантия, и я всерьёз встревожился за Асторию: по традиции, участвующие в шествии девушки надевали только тонкие платья и не могли пользоваться согревающими чарами — считалось, что тем ценнее будет тепло десятков свечных огоньков.

Надо будет потом напоить её перечным зельем.

Я был зол на всё и всех — на медлительных добродушных шведов, на дурацкий праздник имени какой-то экзальтированной магглорождённой девицы, на проклятого Слагхорна, который не поленился всё-таки прислать сокола с вопросом, когда кольцо будет у Брэдли, на цены ингредиентов для зелья и на Снейпа.

При нашем последнем разговоре казалось, будто он смотрит не на меня, а куда-то сквозь, равнодушными глазами; холодный, как покойник на леднике.

Я не мог отделаться от мысли, что он отдаляется всё дальше и дальше, и неприятно было признавать, что удержать его я не в силах.

Я как-то упустил из вида, что Северус не может быть должен мне вечно и что я слишком привык к нему.

В полдень у Университета уже собралась приличная толпа, готовящаяся пройти по всему кварталу; тут и там в воздухе парили зачарованные шары, серебряные и золотые звёзды и свечи с прозрачным на солнечном свету пламенем. Пахло кофе, шафраном и имбирными булочками, у старого фонтана со статуями танцующих вейлы, русалки и сильфиды стояла запряжённая парой белоснежных абрацанов

* * *

карета, в которой «Святую Люсию» должны были возить по уппсальскому магическому кварталу. Под ногами сновали возбуждённо гомонящие дети, наряженные в белые, с пышными кружевами, мантии.

Нелепый праздник.

Я прошёлся в толпе, стараясь, чтобы меня увидело максимальное количество человек, и перездоровался со всеми, кого знал хотя бы в лицо.

Маленькая девочка с огромной, в половину её роста, корзиной подбежала ко мне и, доверчиво глядя огромными светло-серыми глазами, протянула печенье в виде то ли крылатой кошки, то ли ущербного грифона. Я так и не понял, что она протараторила — что-то про исполнение желаний, кажется, — но печенье взял. Оно было ещё тёплое, с лёгким ароматом шафрана и корицы, крошащееся в пальцах, и я машинально сунул его в карман.

Наконец показалась праздничная процессия — девушки в льняных платьях, возглавляемые Магрид, дети, одетые феями, лепреконами и вейлами, и несколько приблудных книзлов, вышагивающих с таким видом, будто весь мир им что-то должен. Все вокруг зааплодировали, в воздух взвились разноцветные серпантинные ленты и светящиеся бумажные фонари, многие выпускали из волшебных палочек яркие фейерверки. Я нашёл взглядом Асторию, быстро кивнул ей и незаметно свернул к воротам, чтобы аппарировать.

В поле ветер разгулялся в полную силу: качал голые кроны деревьев, гонял по земле остатки колючей снежной крупы и норовил сорвать с меня капюшон. Не так далеко проходила широкая маггловская дорога, но, огражденная стеной защитных чар, она казалась далёкой и незначительной. Я огляделся по сторонам, достал из кармана пузырёк, откупорил его и бросил в грязно-коричневатую густую жидкость несколько светлых волосков. Зелье вспенилось, забурлило и изменило цвет на серебристо-серый, полупрозрачный, напоминающий лёгкие облака на утреннем сентябрьском небе. На вкус оно было кислее, чем обычно, с лёгким ароматом лимона.

От боли я согнулся пополам, дожидаясь, пока перестроится скелет, а кожа на лице и руках перестанет меняться. Потом осторожно ощупал себя — теперь у меня была внешность Астории и её же алиби, — перешагнул через невысокий забор и направился к трём огромным курганам, темнеющим на фоне светлого неба.

Антимаггловские чары здесь были особенно сильными, а возле небольшого домика для гидов, сейчас закрытого, воздух еле слышно потрескивал — должно быть, они недавно обновлялись.

Вокруг не было ни души, и оборотное зелье, в общем-то, можно было и не пить, но я уже начал подозревать, что эта дрянь вызывает почти мазохистскую зависимость.

До Среднего кургана я дошёл быстро, зато вход в него искал не меньше получаса — хотя Северус достаточно ясно отметил его на плане, — пока наконец не ткнулся в чуть заметно выступающий из земли грязный камень.

Оставалось только порадоваться, что маги, в отличие от магглов, не имеют привычки растаскивать могилы на музеи, вздохнуть и, извиваясь в узком лазе, как гадюка, залезть внутрь. Запирающие чары снять оказалось неожиданно легко, мне показалось даже, что можно было не лить растворяющее зелье и не надевать на всякий случай заколдованные защитные перчатки из драконьей кожи, а воспользоваться простой аллохоморой. Даже список контрчар к возможным охранным заклятиям не пригодился.

— Люмос! — откашлявшись, сказал я. Внутри курган оказался значительно больше, чем снаружи, и обустроен почти как дом: очаг и несколько котлов возле него, в том числе золотых, рядом — медные кувшины и запечатанные глиняные горшки. Похоже, покойный Аун увлекался зельеварением. Под ногами что-то хрустнуло, и в слабом свете палочки я увидел беспорядочно лежащие на земле и истлевших шкурах кости. В одном скелете я опознал фестрала, другой, кажется, принадлежал троллю, а несколько сломанных ребёр в западном углу подозрительно напоминали человеческие. Я невольно вздрогнул, испытывая только одно желание — как можно скорее выйти наружу. От спёртого воздуха кружилась голова, массивные камни, служившие опорами потолку, казалось, подрагивали. Я иронично подумал, что сейчас самое время, чтобы на плечо опустилась костяная рука, а под ухом угрожающе завыл потусторонний голос.

Не дожидаясь, пока опасения сбудутся, я, пригнувшись, подошёл к лежащим на небольшом возвышении слева от очага украшениям. Я сделал свет палочки чуть ярче, и оказалось, что разложены они вокруг массивной каменной колоды — в ней и покоился прах конунга Ауна Старого.

Кольцо в массе ожерелий, монет и золотых слитков узнавалось сразу. Необычно большое и широкое, из чистого золота, но грубо сработанное, с двумя скалящимися волчьими головами, в пасти которых забилась грязь. Выглядело оно достаточно зловеще, но сенсор секретов молчал. Чуть успокоившись, я протянул к кольцу руку, но в этот момент сзади послышался шорох, и я обернулся, вскидывая палочку.

— Круцио, — раздался знакомый голос, прежде чем я успел выкрикнуть заклинание.

Я рухнул прямо на очаг, ударившись головой об один из котлов. Горшки и кувшины разлетелись в разные стороны, один раскололся пополам, и из него посыпалась серая комковатая грязь. Боль от проклятия была резкой, одновременно и горячей, как огонь, и режущей, словно лёд. Палочка отлетела куда-то в дальний угол, но не погасла, продолжая освещать внутренность кургана слабым желтоватым светом.

«Ну вот. Точно сумасшедший», — обречённо подумал я и потерял сознание.

* * *

Голова трещала, будто накануне я перепил, спина саднила, а во рту был резкий привкус крови. Я открыл глаза и в первую секунду испугался, что ослеп, но потом сообразил, что на глазах повязка из мягкой бархатистой ткани. Ещё я был крепко связан по рукам и ногам, пояс охватывало что-то вроде широкого ремня, больно врезавшегося в живот. Кое-как я пошевелил затекшими руками — под пальцами ощущалась холодная шероховатая поверхность, и я догадался, что лежу на чём-то вроде каменной плиты.

Ну вот и допрыгался.

Сердце колотилось, как бешеное. Я неосознанно задержал дыхание, когда послышался звук шагов.

— Очнулся? — почти дружелюбно раздалось сбоку.

Я резко выдохнул и попытался сосредоточиться, чувствуя, как из рассечённого виска по скуле стекает горячая струйка крови.

— Освободите меня.

— И не подумаю.

— Мистер Брэдли, — сказал я резче, чем хотел, — вы в своём уме?

— Вполне, — рассеянно ответил он. По хрусту костей под его ногами я догадался, что мы всё ещё в кургане. Запахло ладаном, на нос упало что-то небольшое и лёгкое, вроде пера, и я невольно задергался.

— Не шевелись, Драко, — сказал Брэдли уже жестче, — тебе же будет хуже, поверь.

Я решил не проверять и с трудом расслабил мышцы, надеясь, что удерживающие меня ремни не так туго затянуты, как показалось сначала.

— Если у вас финансовые проблемы, — осторожно начал я, — могли бы просто сообщить. Мы бы что-нибудь придумали. Ещё не поздно, между прочим.

С психами не спорят, в конце концов.

— Напротив, — возразил Брэдли, и торжество в его голосе меня порядком испугало, — всё лучше, чем я мог предполагать.

— Это прекрасно, — поддакнул я, — но, может быть, в таком случае вы меня развяжете?

Не зря он не нравился Астории.

И я даже не могу сказать, что меня не предупреждали.

— Скажи мне, Драко, — после недолгого молчания заговорил Брэдли, и я почти представил, как он стоит надо мной — лощёный, в выглаженной мантии, с моноклем в золотой оправе, с которым он не расставался, — что ты знаешь о человеке, чей перстень я попросил достать?

Я честно попытался припомнить. Возможно, если поддерживать разговор, Брэдли меня не убьёт. Во всяком случае, будет время, чтобы попытаться освободиться.

— Э-э-э, — протянул я и прокашлялся: ладаном тянуло всё сильнее, — Аун Старый, один из шведских конунгов, правил много лет…

Историю, тем более шведскую, я знал не очень хорошо.

— Именно, — довольным тоном сказал Брэдли, — много лет. А хочешь узнать, почему он так долго правил?

— Хочу, — быстро сказал я. — Меня это очень интересует.

Брэдли недоверчиво хмыкнул, но, похоже, его обуяло желание с кем-то поделиться знанием, поэтом он заговорил, медленно и торжественно, словно скальд:

— Аун правил в Уппсале двадцать лет, но бежал, побеждённый Хальвданом. Двадцать лет тот правил, но после его смерти Аун вернулся в Уппсалу. Ему было тогда шестьдесят, и он принёс в жертву Одину старшего сына, моля бога о ещё шестидесяти годах жизни. И снова он правил двадцать лет и был побеждён, и вновь вернулся через двадцать лет, и заключил сделку с Одином — один сын на десять лет жизни, и вечная жизнь, если все сыновья Ауна будут принесены в жертву.

«Ну и болван», — неприязненно подумал я, но вслух сказал: — Пожалуйста, продолжайте.

Брэдли нервно рассмеялся и загремел чем-то металлическим прямо у меня над головой.

— Таким образом он принёс в жертву девять сыновей, но свеи не позволили ему совершить последнее жертвоприношение, и Аун умер.

— Это всё крайне познавательно, — медленно сказал я, — но я-то тут при чём?

— Очень просто, — Брэдли расхохотался в голос, и это был далеко не самый жизнеутверждающий звук из всех слышанных мной — к тому же, слишком похожий на смех Тёмного Лорда. — Первый раз я собирался сам достать волчье кольцо, которое даст мне силу и долголетие…

— Так это вы, — не выдержав, перебил я, — сняли с кургана все защитные чары и залезли сюда в первый раз?

— Не перебивай! — выкрикнул он, и заклинание чуть прижгло мне щеку и опалило волосы. — Оказалось, — продолжил он, с лёгкостью переходя с истерического на задумчивый тон, — что кольцо не будет действовать без последнего жертвоприношения.

Я похолодел.

— Но этот последний сын Ауна, — как можно убедительнее заговорил я, — давно умер. А я, хоть и чистокровный маг, совершенно точно не состою с ним ни в каком родстве.

— А это неважно, — его голос раздался совсем рядом, — главное, что в жертву приносится молодой бездетный волшебник, совсем идеально — не чуждый тёмной магии.

Он закатал мой рукав и палочкой провёл по оставшемуся на месте Чёрной Метки шраму.

Ну вот. Я даже с Асторией не успел последний раз поговорить. Мог бы и перед Северусом извиниться, но теперь, наверное, не успею.

Всё-таки глупый сегодня день.

Если останусь жив, назову своего первого ребёнка самым идиотским именем, которое только смогу придумать.

— Так что, Драко Малфой, — хмыкнул Брэдли, — ты — идеальная кандидатура. И уж совершенно точно, — он фамильярно потрепал меня по волосам, — в праздник мне никто не помешает. Никому и в голову не придёт, что в день Святой Люсии где-то проводятся чёрномагические обряды.

Он снова истерически засмеялся.

Я задёргался, пытаясь высвободиться, но проклятые ремни держали крепко.

Неожиданно с той стороны, где, по моим расчётам, должен был находиться лаз-вход, раздался приглушённый взрыв, запахло гарью. Брэдли выругался и выкрикнул пыточное проклятие. Что-то обрушилось, зазвенело стекло, и тут же он заорал, как от боли. Я попытался хоть немного приподняться, насколько позволяли ремни, и трижды проклял плотную повязку на глазах.

Наступила звенящая тишина, но не успел я это осмыслить, как услышал хруст старых истлевающих костей и почувствовал, что ноги, а затем и руки больше не связаны. Только я начал тянуть за тугой узел повязки на затылке, как сверху посыпалась земля, плита подо мной содрогнулась, а кто-то обхватил меня за пояс и дернул вбок с такой силой, что я ободрал бедро и колено.

Воздух был свежий, чистый, морозный, и я всё никак не мог им надышаться — жадно хватал огромные глотки ртом, давился и кашлял. Надо мной было только тёмнеющее небо, по западной стороне которого ещё слабо багровели облака. Странно, я думал, что провёл в кургане гораздо больше времени. После темноты глаза болели от света, и двое склонившихся надо мной людей поначалу показались галлюцинацией.

Первая галлюцинация пощупала мне пульс холодными пальцами.

— Учащенный, но сильный и ровный. Он не пострадал. Что с курганом?

— Окончательно обрушился, — сказала вторая галлюцинация, щекоча мне лицо распущенными белокурыми волосами, и озабоченно добавила: — Нужно аппарировать, я вызвала колдополицию. Драко? Драко, возьми меня за руку.

В вихрь аппарации я упал как в очередной обморок.

* * *

Очнулся я на удивление быстро — закат только-только окончательно догорел, и на тёмном небосводе распускались разноцветные бутоны фейерверков.

— О, — только и сказал я, увидев сидящую у кровати Асторию. Щёки горели.

— Драко? Как ты? — встревоженно спросила она, придвигаясь ближе и дотрагиваясь до моего лба приятно прохладной рукой.

— Как, — старательно отводя взгляд, — как ты… как вы…

— Как мы тебя нашли? — понимающе подсказала она. Я кивнул.

— Я же не дура, Драко, — мягко сказала она, — и за два года вполне могу догадаться, что к чему.

Я молчал.

— А Сн… Северус?

— Я послала ему письмо — удивительно, как быстро Асмодей долетел, я отправляла почти наугад, — и поделилась опасениями насчёт Брэдли. Он меня действительно беспокоил, и мы вместе с мист… с Северусом решили тебя подстраховать.

— Спасибо, — апатично сказал я. Предвидя грядущий скандал, я почти жалел, что они не опоздали минут на десять.

— Знаешь что, Драко? — мягко сказала Астория. — Иди, поговори с Северусом. Он на кухне.

— Ты меня прогоняешь?

Она улыбнулась и поцеловала меня в лоб.

— Иди, Драко. Мне нужно немного побыть одной.

На пороге я обернулся — она стояла у окна, и отблески фейерверков расцвечивали её волосы алым, зелёным и жёлтым.

Северус действительно обнаружился на кухне. В пепельнице дымилась сигарета, но сам он не курил, только рассеянно водил указательным пальцем по ободку полупустой чайной чашки.

— Добрый вечер, — сказал он, — чаю?

— Нет, спасибо.

— Как хочешь.

— Что с курганом и Брэдли?

— Первый обрушился на последнего, — лаконично ответил Северус. — А ещё там вспыхнуло Адское пламя. — Я вздрогнул.

— Ужасная смерть.

— С тобой он хотел поступить не лучше.

— Я догадался, представь себе.

Повисло тяжелое давящее молчание. Я сунул руку в карман и нащупал там измятое, но всё ещё целое печенье. Один глаз из синей глазури наполовину отломился, и казалось, что крылатая кошка мне подмигивает. Я целиком забросил её в рот и проглотил, не жуя, но на языке остался стойкий привкус шафрана и марципана.

— Что дальше?

— Ничего, — он пожал плечами и отпил глоток. — Возвращайтесь с Асто… с миссис Малфой домой.

— А ты?

— Что я? — издевательски спросил он. — Не забудь написать Слагхорну, что всё сорвалось не по твоей вине.

Я замолчал.

— Ты думаешь, что я хочу получить всё? — в отчаянии сказал я наконец. — И тебя, и Асторию, и проклятые галлеоны?

Северус неожиданно развернулся, грохнув чашку о стол, ухватил меня за плечи и толкнул к столу — я больно ударился затылком о нависающий над ним низкий дубовый шкафчик.

— А что, нет? — прошипел он. Он был так близко, что его растрепавшиеся волосы лезли мне в глаза.

— Нет. Нет же!

Он отпустил меня и отвернулся, сгорбившись.

— Нет, — повторил я. — Может быть, я действительно так думал… два года или даже год назад. Но на самом деле это не так. Это не вы принадлежите мне, а я — вам, тебе и Астории.

Он смотрел на меня и кривил губы. С улицы доносились ликующие детские голоса.

На кухню, ступая мягко, как кошка, медленно зашла Астория. Она положила правую руку Северусу на плечо, а левой дотронулась до моих волос и тихо сказала:

— Ну что вы… сегодня же праздник.

* * *

Праздник уже отгремел, в потемневшем небе не было ни одного фейерверка, но в комнате удушающе сладко пахло шафраном и имбирем, на двери висел покосившийся венок с семью свечами, по нескольку свечей стояло и на подоконниках. Асмодей со своей клеткой был выдворен в ванную.

— Хочешь, — задыхаясь, прошептала Астория мне на ухо, — мы наконец убьём Слагхорна?

— Да, — сказал я, вдыхая два смешавшихся запаха — табака и кисловатых лимонных духов, — да, было бы неплохо.

The Happy End

* голубь (шведск.)

**магическая тварь, чей укус примерно на неделю делает человека исключительно невезучим (Дж.К. Роулинг, «Волшебные твари и где их искать»)

* * *

одна из разновидностей крылатых коней (Дж.К. Роулинг, «Волшебные твари и где их искать»)