Слишком холодно

...могила пустая,

Каллимах

Ливерпуль — портовый город на северо-западном побережье Англии, и это, пожалуй, его единственное достоинство. Впрочем, есть ещё «Эвертон», теперь уже малоизвестный футбольный клуб, некогда обладатель Кубка Англии, и мировая память о «Битлз». Ливерпуль — мрачное место, с названием, образованным из словосочетания «мутный водоём». Если побываете в Ливерпуле — нет, не в его прилизанной туристической части, а в портовых районах, вы поймёте, что нельзя придумать ничего точнее этих двух слов. Хотя в последнее время здесь мутнеет всё: воздух, стены домов, брусчатка мостовых. Это место просто создано для никем не замеченных гениев, не нуждающихся в признании, для тихих безумцев.

Люди в городе тоже — не скажешь точнее — мутные. Впрочем, о населении Ливерпуля можно говорить очень и очень долго, потому как всех жителей объединяет уникальное сочетание меланхоличного аристократизма, тонкой интеллигентности и чувства безысходности.

В Ливерпуле все дороги ведут в Альберт Док, огромный портовый комплекс, постепенно превратившийся в торговый центр, или на Лайм-стрит, где каждый вечер собираются дешёвые ночные бабочки, принимающие в мягкие объятья портовых моряков. Скучно в Ливерпуле, до неприличия скучно и муторно.

Инсе надоело жить уже через семь месяцев после зачатия, поэтому она решила родиться. Отец Инсе — неизвестный моряк с индийского эсминца «Колката», мать — обычная польская девочка из хорошей семьи, сбежавшая от родителей сначала во Францию, затем сюда, в Англию, нашедшая дом и работу именно на Лайм-стрит. Обычная портовая шлюха, каких тысячи.

Она возненавидела ребёнка ещё до рождения. По вполне понятным причинам — ненужная беременность ставила на работе крест.

После рождения — полюбила неизбывно и жестоко, отдавая лучшие кусочки и раздавая подзатыльники, прижимая к себе вечерами и выгоняя на улицу по утрам, до самого последнего вздоха так и не поняв, что же остановило её от аборта. Наверное, обычная человеческая память, навсегда сохранившая, как живую картинку, руки мужчины, обнимавшего её в ту злосчастную ночь, пронзительный взгляд его тёмных глаз и тонкие черты лица. Всё просто. Он был немного похож на сказочного принца, о котором мечтали все маленькие девочки.

Мать Инсе малодушно решила, что её одинокое существование должен скрасить сын, такой же статный, сильный, с россыпью родинок по ключицам, с гибким телом, пряно пахнущим вечерним апрелем.

Увы. Она родила слабенькую семимесячную девочку, вопреки всем законам — светловолосую и сероглазую, с характерной горбинкой на носу. Инсе оказалась копией бабушки по материнской линии, живым воспоминанием о ненавистном доме родителей.

Одно из первых детских воспоминаний Инсе: грубые руки с потрескавшейся кожей, выталкивающие её за дверь, на ежевечерний промысел — просить милостыню в сквере церкви Святого Доминго. Потом, когда Инсе немного подросла, то принялась воровать. Таких детей-воришек шутливо называют уборщиками — они не крадут, а подбирают всякие мелочи: оставленные вещи, оброненные монетки и кошельки, продукты в магазинах. Их задача — бесцельно бродить по городу и глядеть в оба — вдруг измятая купюра, наполовину торчащая из кармана вон того молодого человека, всё-таки выскользнет и упадёт на тротуар. И Инсе бродила, а глядеть в оба скоро вошло в необходимую привычку — она стала замечать то, чего не замечали другие.

Каждый вечер она возвращалась к матери и, если та была дома, устраивалась рядом с ней и засыпала.

Соседские дети были такими же бедными, носили потрёпанные рубашки и платьица, купленные в том же магазине, но с Инсе не общались — или это Инсе не общалась с ними, мир её фантазий был куда интересней. Она наделила чувствами, улыбками, прошлым, настоящим и будущим те предметы, которые обычные люди склонны считать мертвыми. Инсе разговаривала с одуванчиками, облаками и подушкой. Подушке она обычно жаловалась. Такая простая игра спасала от одиночества, но имела один существенный недостаток. Окружающие люди казались Инсе менее живыми. Они, вечно занятые своими мелочными проблемами, склоками и страхами, явно проигрывали природе, которой ловкое и безграничное детское воображение придумало то, чего так не хватало скучным жителям города. Выброшенная пластиковая бутылка была живой, продавщица в магазине — нет, стоящее на якоре торговое судно умело улыбаться, слишком вульгарно одетая подруга матери — нет.

Дети боялись и ненавидели Инсе, чувствовали, что эта странная девочка — другая, не такая как все, опасная. Все помнили, что она сделала с Дирком Спирингом.

Однажды Инсе заметила, как Дирк, соседский мальчишка, явно представляя себя героем какой-то сказки, топчет её любимые одуванчики во дворе. Она просто подошла к нему и посмотрела прямо в глаза. Мальчик согнулся пополам от боли и со стоном упал на траву, забившись в страшной агонии. Кто-то из детей вскрикнул.

Испугавшись не меньше остальных, Инсе убежала.

Дирк, почувствовав, что боль исчезла, медленно поднялся с земли, всё ещё не понимая, что произошло. Его младший брат, струсив, кинулся в дом, к отцу, а среди остальных ребят уже полз тихий шепоток, широко открытые глаза неотрывно следили за убегающей Инсе. Родители, конечно же, не поверили этим глупым рассказам про девочку-ведьму, но с тех пор детвора обходила Инсе стороной.

Позже, вспомнив этот странный эпизод, Инсе подумала, что Дирку ещё мало досталось. Только полный идиот мог считать, что цветку, этому маленькому жёлтому и пушистому комочку, менее больно, чем какому-то сыну кондитера. Инсе улыбнулась, её охватило чувство мрачной и мстительной справедливости.

Ей едва исполнилось восемь, когда она убила мать. Нечаянно. Столкнула её с лестницы.

Это был обычный весенний вечер, Инсе весь день бродила по порту, наблюдала за стальными серыми громадинами кораблей на горизонте, заглядывала в полуразрушенные амбары. Иногда в них оставляли что-то ненужное — зерно, подгнившие овощи или фрукты, крупу. Сегодня Инсе повезло, в одном из складов она нашла целый ящик, полный раскисших от воды коробок с чаем, а на пристани странного вида пьяный моряк дал ей яблоко.

Темнело. Пришла пора попытать счастья на оживлённых улицах. Сейчас в маленьких магазинчиках было особенно людно, жители города, возвращаясь с работы, заходили туда, чтобы купить что-нибудь из продуктов. Маленькая, низенькая и неприметная девочка вполне могла стянуть что-то с полки и остаться незамеченной.

В этом Инсе крайне повезло с внешностью. Она была до невозможности незаметной. Светло-русые волосы с пепельным оттенком, невыразительный серьёзный взгляд серых глаз, встретившись с которым хотелось отвернуться. В неярком летнем платьице, с грязными ногтями, синяками и ссадинами на коленках, она совершенно не походила на ребёнка, при виде которого у странных взрослых возникало непреодолимое желание погладить это чудо по макушке или подарить конфетку. Однако она не вызывала и жалости, не смотрела голодным и заискивающим взглядом, не хватала за полы одежды, выпрашивая деньги, за что её можно было бы просто прогнать, отвесив подзатыльник. Не зная, как вести себя рядом с этим странным маленьким человеком, окружающие предпочитали просто не замечать её.

Инсе это устраивало. Она вышла на Лайм-стрит и свернула в тихий проулок, где в небольшом тупичке находился своеобразный центр для всех бедняков района. Сразу три магазина: продуктовый — в него иногда завозили ещё и не слишком свежее мясо, небольшая лавочка со всякими хозяйственными товарами вроде мыла, зубной пасты и стирального порошка, и кондитерская, в которой заведовал отец того самого мальчика, Дирка Спиринга. Инсе собиралась попытать счастья в продуктовом, но, глянув на пыльную, выгоревшую вывеску приторно-розового цвета в виде огромного леденца, почему-то зашла в кондитерскую. Девочка ненавидела и боялась отца Дирка, но ей очень нравился запах в тесном помещении, заставленном полками и шкафами со всевозможными булочками, безе и сладостями. Она подошла к витрине с шоколадом. Кажется, она когда-то ела его, только вот когда — Инсе не помнила. Она жадно вглядывалась в содержимое витрины, прислонившись лбом к заляпанному стеклу.

Засмотревшись на яркие обёртки, она едва не повалилась внутрь, на всё это блестящее великолепие, и чудом удержала равновесие, схватившись за раму, — стекло исчезло. Не успев толком удивиться, Инсе воровато огляделась по сторонам. Хозяин магазина обслуживал последнего покупателя, взвешивая дешёвые леденцы. Инсе вытянула руку и взяла первую попавшуюся плитку шоколада. С замиранием сердца, не в силах поверить в происходящее, она на шажок отошла от витрины с пропавшим стеклом.

— Эй, девочка! Что ты там делаешь?

Она затравленно обернулась и встретилась взглядом с отцом Дирка.

— Инсе? — удивился мистер Спиринг, увидев её, нелепо прижавшую шоколад к груди.

Он попытался выйти из-за прилавка, но в это же мгновение Инсе пулей выскочила из магазина и, сталкиваясь с прохожими, бросилась домой.

Он её узнал. Он заметил, что она украла. Он расскажет матери.

Инсе охватило отчаяние.

В комнату, которую снимала её мать, вела длинная крутая лестница с перекосившимися ступенями. Инсе взбежала по ним, закрыла за собой дверь и забилась в самый дальний угол. Ладонь обжигала зажатая в ней плитка шоколада. Мама будет очень сердиться. Первой мыслью было убежать, куда угодно, никогда больше не возвращаться сюда. Судорожно всхлипнув, Инсе разорвала упаковку. Развернув фольгу, Инсе положила в рот несколько долек и принялась старательно жевать их. Шоколад был горьким, старым и совершенно невкусным, но ей казалось абсолютно необходимым избавиться от него именно таким способом.

Ещё одна волна ужаса накрыла её, когда она поняла, что наделала. Перед ней лежала пустая обёртка, а ведь можно было пойти, вернуть, извиниться, что угодно…

На лестнице послышались шаги. Инсе показалось, что съеденный шоколад превратился внутри в неподъёмный камень, а затем — в вакуум, втягивающий её в себя.

Она даже не поняла, что произошло. Когда открылась дверь, Инсе просто попыталась выбежать из комнаты, надеясь проскочить мимо, но цепкая рука успела схватить ее за шиворот. Инсе мгновенно сжалась в комочек, зажмурилась, ожидая удара, и зачем-то зажала уши ладонями — ей казалось, кто-то кричал.

Странный электрический треск заставил её широко открыть глаза. Тело матери, нелепо дёргаясь, выделывая смехотворные сальто, со страшным грохотом катилось по ступеням.

Внезапно всё стихло. В уши Инсе хлынула оглушающая, звенящая тишина.

Медленно, словно во сне, она спустилась вниз. Мать сломанной куклой лежала у подножия лестницы.

Инсе почему-то сразу поняла, что случилось самое страшное.

Плакать? Звать взрослых? Пытаться привести в чувство мёртвого человека? Трясти его за плечи и просить сказать хоть что-нибудь?

Бесполезно. Глупо. Не имеет смысла.

Инсе, бросив последний взгляд на лестницу, вышла из дома, чтобы больше никогда туда не вернуться.

— Не буду! Не буду я в Слизерине! — всхлипнул Альбус, пытаясь стукнуть старшего брата. Тот, ловко увернувшись и поймав сердитый взгляд Джинни, заметил:

— Да я только сказал, что он может попасть в Слизерин, — Джеймс ехидно улыбнулся Альбусу. — Что тут такого? Он и правда может…

Альбус сквозь пелену слёз с укоризной посмотрел на брата, так похожего на отца, и обиженно прижался к матери.

Поттеры подошли к барьеру, Джеймс взял у Гарри свою тележку и уверенно побежал вперёд, перед этим бросив на Альбуса насмешливый взгляд.

Когда его брат исчез, Альбусу стало легче.

— Ты, пожалуйста, не верь всему, что Джеймс наговорит тебе о Хогвартсе, — улыбнулся Гарри, не заметив, как светловолосая девочка, стоявшая неподалёку, вздрогнула, услышав название школы.

Инсе напряжённо вглядывалась в странную четвёрку на перроне. Черноволосый мужчина в обычных светлых брюках и свитере, рыжеволосая женщина в цветастом платье, держащая за руку маленькую девочку, тоже рыжую, видимо, дочь, и худенький угловатый мальчик в джинсах и футболке.

Несмотря на их сходство с обычными людьми, Инсе не сомневалась, они — самые настоящие волшебники. На огромном чемодане стояла клетка с недовольно жмурящейся от света совой.

Семейство двинулось к разделительному барьеру между платформами девять и десять. Всё правильно. Теперь они пройдут сквозь препятствие и окажутся в скрытой от простых людей части вокзала. Инсе подтащила свой чемодан поближе, чтобы проследить за происходящим.

Все четверо исчезли мгновенно, стоило им лишь коснуться ограждения. Убедившись, что всё делает правильно, Инсе проследовала за ними.

И тут же сморщилась от какофонии звуков, хлынувших в уши. У платформы, забитой людьми, стоял паровоз ярко-алого цвета, то и дело со специфическим шипением выпускавший клубы пара. Повсюду раздавались оживлённые голоса, под ногами то и дело шныряли кошки (довольно необычных для семейства кошачьих расцветок), поскрипывали тележки, недовольно ухали совы. Заметив, что первые вагоны почти полностью заняты учениками, Инсе целенаправленно двинулась к самому последнему. Она выбрала купе, устроилась у окна и с любопытством принялась разглядывать всё ещё толпившихся там волшебников.

Три года она прожила одна. Инсе так и не осмелилась уехать из Ливерпуля, просто перебралась жить ближе к докам, в соседний район, на который даже местные органы власти давно махнули рукой. Оставалось надеяться, что тут её не найдут. Большую часть времени она проработала помощницей прачки, получающей огромное количество грязного белья с кораблей, вставших на якорь в порту. Естественно, денег за свой труд Инсе не получала, и ей пришлось пойти в школу, но у неё были еда и крыша над головой.

Три года. Лучше бы ей умереть. Прекратить это непонятное существование. Впрочем, чем тяжелее приходилось Инсе, тем отчаянней и яростней она цеплялась за жизнь. Её нашли как раз в один из таких моментов.

Инсе разводила кукурузный крахмал в горячей воде для стирки. Спасение было невысокого роста, полноватое, с добродушным выражением на круглом лице, а звали его Невилл Лонгботтом. О чём-то поспорив с хозяйкой дома, Невилл получил-таки разрешение поговорить с девочкой, чьё существование женщина долгое время отрицала.

— Привет, — улыбнулся мужчина, войдя в тесную комнату, заваленную бельём. — Я профессор Лонгботтом.

Инсе затравленно обернулась.

— Не стоит бояться, Инсе, — мягко сказал он.

— Откуда вы меня знаете? — девочка настороженно смотрела на незнакомца. — Вы за мной пришли, да? Потому что я… я…

Невилл вздохнул и присел на шатающуюся табуретку у стола для глажки.

— Выслушай меня, пожалуйста.

Инсе смерила мужчину суровым взглядом, словно бы прикидывая что-то, и кивнула.

Паровоз дал последний гудок, платформа за окном, неловко дёрнувшись, медленно поплыла назад, а затем ушла в сторону. Поезд набирал скорость.

Три года. А после — три дня жизни, в которую Инсе до сих пор не могла поверить. Профессор Лонгботтом помог ей снять номер в «Дырявом котле». С утра и до самого вечера Инсе гуляла по Косому переулку, покупая необходимые для школы вещи, разбираясь со всеми этими сиклями и кнатами, прикидывая, надолго ли хватит денег, выделенных ей фондом Хогвартса.

Невилл Лонгботтом крайне удивился желанию девочки сделать всё самой, на его практике ещё ни один ребёнок-сирота, попавший в мир волшебников, не отказывался от помощи. Знай Невилл немного больше о детстве Тома Реддла, он обязательно уловил бы странное сходство в поведении Инсе и этого будущего великого мага, чьё имя до сих пор предпочитают не называть.

Волшебную палочку Инсе купила в самый последний день. Она очень боялась, что что-то пойдёт не так и её отправят обратно в Ливерпуль.

«Клён и волос из хвоста единорога, двенадцать с половиной дюймов, очень прочная и удобная, — улыбался мистер Олливандер, упаковывая палочку в коробку. — Отличный выбор. Не ваш, разумеется, как известно, это палочка выбирает своего обладателя, никак не наоборот».

Поезд вырвался за черту города, за окном проплывала буйная лесная зелень. Инсе потянулась рукой к внутреннему карману куртки, там, совсем рядом с сердцем, лежала волшебная палочка. Она никогда не забудет первого прикосновения к тёплой и живой отполированной поверхности и благоговейного трепета перед этой странной, неизвестной силой.

Дверь купе резко отворилась. Инсе вздрогнула от неожиданности. Внутрь вошёл уже знакомый мальчик, едва не расплакавшийся на вокзале от одной только мысли, что может не попасть на желаемый факультет.

— Можно? — поинтересовался он, уже поставив на сиденье напротив чемодан и клетку с совой.

Инсе кивнула.

— Альбус Поттер, — представился мальчик.

— Инсе, — она до конца застегнула молнию на куртке, захотелось спрятаться от его внимательного взгляда.

— Просто Инсе? — улыбнулся он. — Ты ведь не из волшебной семьи, так ведь?

— Наверное, — Инсе пожала плечами. — Мама точно не волшебница, а про отца я не знаю. Я вообще ещё ничего не знаю, мне сказали о Хогвартсе только три дня назад.

— Шутишь? — присвистнул Альбус.

Та промолчала, чувствуя странную обиду, слишком уж сильным было удивление в его голосе.

— Ладно тебе. Ты на какой факультет хочешь попасть?

— Я и о факультетах не знаю.

Альбус с сомнением покосился на неё, затем вздохнул и покровительственным тоном ответил:

— Хорошо, слушай.

Он рассказал ей об Основателях, о том, какие качества каждый великий волшебник искал в учениках, как происходит распределение. Инсе оказалась благодарным слушателем. Она почти не перебивала, иногда задавала вопросы. На некоторые из них Альбус не мог ответить. Он не знал, есть ли дети с магическими способностями, не принятые в школы волшебства, и не знал, можно ли колдовать без палочки. Альбус считал, что нельзя. Инсе утверждала обратное.

Им пришлось прервать эту увлекательную беседу, когда в купе заглянула миловидная полная женщина с ямочкой на подбородке. Она продавала сладости.

Инсе с любопытством покосилась на содержимое тележки и почти сразу же отвернулась к окну. У неё оставалось не так уж и много денег.

Альбус, внимательно глянув на Инсе, купил пару пачек драже «Берти Боттс», целую коробку «Шоколадных лягушек», упаковку тыквенного печенья и сдобных котелков.

— Угощайся, — он пододвинул образовавшуюся на столике кучку из переливающихся обёрток и фантиков.

Инсе покачала головой, пробормотав, что она не голодна.

— Нет, нельзя ехать в Хогвартс, не попробовав всего этого, — запротестовал Альбус.

Уже через несколько минут они весело смеялись, пробуя драже с разными вкусами. Инсе не везло, ей попадался то жгучий перец, то варёный лук, то рыбий жир.

Прыгающие и квакающие шоколадные лягушки привели Инсе в восторг, однако она наотрез отказалась их пробовать, чем вызвала недоумение Альбуса.

— Все дети любят шоколад, — удивился он.

— А я не люблю, — ответила Инсе, внезапно погрустнев.

Они прибыли в Хогвартс поздним вечером. Не скрывая удивления, Инсе разглядывала свой новый дом. Даже скорое распределение, бурно обсуждаемое всеми первокурсниками, не сильно волновало её. Странно, что это так много значило для Альбуса. Войдя в маленькую комнатку замка, где они должны были подождать учителя, он едва ли не позеленел от страха.

Вскоре подошёл уже знакомый Инсе профессор Лонгботтом и жестом приказал следовать за ним, в зал, скрытый от любопытных новичков за тяжёлыми двойными дверями.

Инсе растерялась. Тысячи плавающих в воздухе свечей на мгновение ослепили её. Когда зрение вернулось, она искренне пожалела об этом. Слишком много людей, и кажется, что все смотрят на неё. Слишком много — сотни лиц, с любопытством разглядывающих шеренгу новичков. Однако больше всего Инсе раздражало то, что они стоят спиной к преподавателям. Никогда не поворачивайся спиной, никогда не подставляй спину, никому — врагам, друзьям, просто проходящим мимо.

Профессор Лонгботтом на какое-то время отвлёк внимание на себя, он вышел вперёд и поставил на середину небольшого возвышения, где они находились, табурет, совершенно обычный на вид, а сверху положил остроконечную шляпу, потёртую, всю в заплатках.

Инсе напряжённо следила за происходящим. Она почему-то не слишком удивилась, заметив, что шляпа странно зашевелилась, а затем запела. Она пела об Основателях, о том, по каким критериям отбирают на тот или иной факультет. Альбус довольно подробно рассказал ей об этом по пути в школу. Сейчас Инсе пыталась на основе этих двух мнений — шляпы и Альбуса — составить своё собственное.

Итак, Гриффиндор. Бойцы, в мире которых есть добро, нуждающееся в защите, и зло, подлежащее уничтожению.

Хаффлпафф. Тихая сила. Труд, верность и терпение. Умение стоять и не прогибаться, сжимать зубы и молчать, принимать жизнь и радоваться этому.

Рейвенкло. Самый опасный факультет, решила Инсе. Нет ничего сильнее знания, и ничего опаснее, чем его отсутствие. Неудивительно, что мудрецы чаще всего безумцы.

Слизерин. Хитрость и власть. Оба слова казались Инсе красивыми. Более того, хитрость лучше, чем сила, знание или терпение по отдельности, потому что хитрость — это всё сразу. Насчёт власти не нужно даже и думать. Если у тебя есть власть — ты можешь выжить, нет — будь готов умереть.

Ей равно нравились все четыре пути.

Инсе с тоской подумала, что пожалеет о решении Волшебной шляпы, каким бы оно ни было, потому что три из четырёх дорог с этого момента перестанут для неё существовать.

Профессор Лонгботтом медленно зачитывал фамилии новичков в алфавитном порядке. Они по очереди подходили к табурету, надевали шляпу на голову, и та громко выкрикивала факультет, на котором будущим первокурсникам предстояло учиться долгих семь лет. Инсе заметила, что иногда шляпа выносила вердикт почти мгновенно, а иногда задумывалась, как в этот раз. Сейчас на табурете сидел Альбус, он судорожно вцепился рукой в ворот мантии, как будто ему было нечем дышать. Шляпа хранила гробовое молчание вот уже с минуту.

Был только один человек, слышавший её тихий, почти ласковый голос.

— Хм-м-м, — она, казалось, наслаждалась своими размышлениями. — Умён, предан, привязчив, с бунтарским характером. Вижу, что ты не очень-то стремишься рассказывать окружающим о своих чувствах, мальчик. Что ж, скрытность сама по себе не несёт ни вреда, ни пользы. Вопрос лишь в том, как ты ей распорядишься. Каждый делает свой выбор. Сам-то что думаешь?

Альбус пытался принять решение, но не мог. Мысли превратились в кашу — клейкую и вязкую.

— Я не тороплю тебя, — тихо прошелестела шляпа. — Подумай.

Головной убор был слишком велик, полы закрывали почти весь обзор, оставалась только узкая полоска, в которой виднелись любопытные лица учеников, сидящих ближе всего к помосту. За столом Гриффиндора Альбус заметил брата и его друзей. Все они напряжённо вслушивались в тишину, ожидая решения шляпы. Та молчала.

Вся его семья училась в Гриффиндоре.

Джеймс вот уже с месяц постоянно подшучивал над ним, утверждая, что Поттер, попавший в Слизерин, должен немедленно бросить школу и пойти жить к маглам.

Отец сегодня утром сказал, что шляпа даст ему возможность выбрать.

Вся его семья училась в Гриффиндоре.

Альбус заметил, как нетерпеливое ожидание на лице Джеймса сменилось беспокойством и недоумением.

Возможность выбрать.

Альбус ненавидел своего брата. Ненавидел, потому что слишком любил.

Можно, конечно, выбрать Рейвенкло или Хаффлпафф. Нет, Альбус чувствовал, что должен поступить именно так.

— Уверен? — поинтересовалась шляпа.

Тот ответил ей едва заметным кивком.

— Тогда… СЛИЗЕРИН! — громко выкрикнула она.

Альбус, стараясь не смотреть в зал, дрожащими руками поставил шляпу обратно на табурет и нетвёрдым шагом двинулся к столу своего факультета.

Редкие аплодисменты учителей едва заглушали волну перешёптываний, поднявшуюся среди учеников. Сын Поттеров! В Слизерине!

Гриффиндорцы ничего не могли понять, смертельно бледный Джеймс растерянно провожал Альбуса взглядом. Слизеринцы, ошарашенные не меньше первых, даже не удосужились потесниться, чтобы освободить место новичку.

Альбус присел на край скамьи, рядом со Скорпиусом Малфоем, прошедшим распределение чуть раньше. Скорпиус был единственным слизеринцем, позволившим себе довольно улыбаться происходящему.

— Похоже, ты не так уж и плох, Поттер, — шёпотом обратился он к Альбусу, когда шум стих и распределение продолжилось.

— Я ещё хуже, — Альбус всё ещё не мог прийти в себя.

— Ну, поэтому ты и здесь, не так ли? — хмыкнул Малфой, протягивая руку.

И Альбус Северус Поттер пожал её.

Наверное, во всём этом огромном зале только Инсе понимала, что сделал Альбус. Разговора в купе ей хватило, чтобы понять, это было отчаянной попыткой доказать свою независимость, самостоятельность и истинное гриффиндорское мужество. Он не сбежал от своего страха, а повернулся к нему лицом. Возможно, решение было слишком опрометчивым и опасным, но понадобилось заплатить именно такую цену, чтобы проверить, любит ли тебя собственный брат.

Инсе поняла, что сейчас должна сделать то же самое. Переступить через страхи, принять решение самостоятельно, что бы ей ни сказала шляпа.

Едва коснувшись головы Инсе, она громко выкрикнула:

— РЕЙВЕНКЛО!

За столом этого факультета раздались приветственные аплодисменты.

Последние витки спиральной лестницы в гостиную Рейвенкло Инсе преодолела за несколько мучительных шагов. Она уже замечала подобное — стоит только сильно устать, как путь вверх, в башню, превращается в сущее мучение. Голова начинает кружиться ровно в середине пути, а потом ещё долго кажется, что мир зыбко покачивается из стороны в сторону.

Добравшись-таки до тяжёлой двери из старинного дерева, Инсе нетерпеливо постучалась. Бронзовая голова орла демонстративно зевнула, явно намекая, что уже очень поздно и все ученики давно должны быть в гостиных, и произнесла:

— Где искать сущность?

Инсе обречённо вздохнула. Начинается. Откуда ей знать, где?

— В… ммм… небытии? — наугад предположила она. Голова крайне любила философские вопросы, поэтому за несколько месяцев учёбы Инсе составила для себя список бессмысленных ответов, которые страж мог посчитать правильными.

— Увы, — спокойно ответил орёл. — Подумай ещё.

— Не имеет смысла искать то, что нельзя найти, — скороговоркой произнесла Инсе, надеясь, что это сработает. Кажется, именно таким был ответ на прошлый вопрос, когда ей пришлось проторчать под дверью без малого полчаса.

— Неверно.

— Да чтоб тебя, — прошептала Инсе, устало опускаясь на пол.

— Это тоже неправильный ответ, — с неизменной доброжелательностью ответила бронзовая голова.

Инсе ненавидела это мерзкое пернатое. Ей уже довелось однажды ночевать прямо тут, под дверью. Если честно, было не так уж и ужасно, приходилось спать в местах и похуже, но знание, что за этой несчастной деревяшкой тебя ждёт уютная, мягкая постель, а ты никак не можешь туда попасть, заставляло зябко ёжиться от несуществующих сквозняков. Инсе уныло представила, как она скидывает мантию, швыряет сумку с учебниками под кровать и…

Нет, профессор Лонгботтом сказал ей сначала обязательно вымыть руки. Она покосилась на испачканные ладошки, все в чернилах. Ободранная коленка пренеприятно саднила — Инсе опять забыла, что в пятницу у лестницы на втором этаже выпадают сразу две ступеньки. Ну почему ей так не везёт?

Нет, она, конечно же, знала, что в Хогвартсе будет нелегко, но это как-то уж слишком. Эти бесчисленные коридоры, лестницы и потайные двери превращали путь от одного кабинета до другого в настоящий кошмар. На уроках было не легче. В отличие от остальных детей, у Инсе была ещё одна проблема. Несмотря на два года в школе, она почти не умела писать.

Читать её научил знакомый моряк Ангус, оставивший море из-за того, что потерял руку на войне в Персидском заливе. Он, тоскуя, часами сидел на пристани, рассказывая Инсе о каких-то непонятных вещах. О том, кто такие кон-тра-бан-дис-ты, она до сих пор могла только догадываться. Как-то раз они разговорились о кораблях, и выяснилось, что Инсе понятия не имеет, как называются все эти суда на горизонте, потому что не умеет читать.

На следующий день Ангус принёс с собой несколько газет и практически силком заставил Инсе складывать буквы в слоги, а затем — в слова. Ей жутко не нравилось, и именно желание закончить с этими газетами как можно скорее вынудило Инсе учиться быстрее обычных детей. Через неделю она справилась со своим первым кораблём «Гринвич». Затем были «Королева Елизавета», «Антриум», «Регата Хэнли» и десятки других. Эти импровизированные уроки закончились на «Вестминстере» и авианосце «Проворный». Больше её образованием никто не занимался, за исключением, разве что, жизни, в итоге оказавшейся самым лучшим учителем.

К моменту поступления в Хогвартс Инсе умела читать и считать, однако ей никогда до этого не приходилось за вечер конспектировать несколько параграфов из учебника, пользоваться миниатюрными гирьками, вычислять необходимое количество того или иного ингредиента для зелья, и — самое неприятное — ей ни разу не приходилось писать эссе и сочинений. Именно поэтому она каждую неделю занималась с профессором Лонгботтомом, пожалуй, самым мягкосердечным и милым преподавателем в Хогвартсе. Инсе даже не удивилась, узнав, что именно он будет помогать ей первое время, пока она не освоится. Наверное, исключительная доброта профессора была компенсацией за его неуклюжесть и рассеянность, только сегодня они на двоих умудрились перевернуть три чернильницы.

Для Инсе, пользовавшейся обыкновенной магловской ручкой только при крайней необходимости, перо и чернила оказались сущим испытанием. За неразборчивые каракули ей не снижал оценку только Рубеус Хагрид, преподаватель по Уходу за магическими существами. На одном из первых занятий он даже похвалил Инсе за творческий подход к делу, приняв кляксы на пергаменте за рисунок флоббер-червя в разрезе. С самой магией почему-то везло больше, на прошлом уроке Трансфигурации только ей удалось полностью превратить карандаш в вязальную спицу. Только вот теоретический тест она наверняка завалила…

Инсе вздохнула. Не об этом нужно думать, а о том, как попасть в гостиную. Она потёрла виски. Где искать сущность? Зачем её вообще искать? Инсе вдруг вспомнились слова старосты, приветливой девушки, пару раз спасавшей её от необходимости провести ночь перед входом в гостиную: «Не знаешь ответа? Отрицай вопрос».

— Я подумала, — тихо сказала Инсе, поднимаясь на ноги.

— Так где же искать сущность? — бронзовая птица выжидающе склонила голову на бок.

Вздохнув, Инсе ответила, стараясь смотреть прямо на орла:

— Даже реальность вымышлена.

— Верно подмечено, — ответил тот, и дверь распахнулась.

Инсе осторожно переступила через небольшой порожек и восхищённо выдохнула. Она всегда считала гостиную факультета одним из самых красивых мест в замке, но сейчас здесь было просто волшебно. Весь последний месяц в окнах ей доводилось видеть лишь плотно укутанное тёмными тучами хмурое небо, в среду им даже отменили астрономию из-за облачности. Сегодняшняя ночь была ясной. Ультрамариновый пол, усыпанный звёздами, куполообразный потолок — тоже весь в сияющих крапинках, а выше, над этим всем, ещё один купол с небрежно рассыпанной по нему алмазной крошкой созвездий. Эти яркие светящиеся точки мерцали и переливались, заставляя завороженно всматриваться в бархатную темноту ночи. Лунный свет, запутавшись в широких шёлковых занавесях, отливающих синевой и бронзой, несколькими широкими полосами ложился на столы, кресла, книжные шкафы, освещая красивое, но отстранённое лицо мраморной статуи Ровены Рейвенкло.

Вдоволь насмотревшись на это великолепие, Инсе прошмыгнула в дверь, ведущую в спальни этажом выше, осторожно, стараясь не разбудить трёх своих однокурсниц, разделась и тихо забралась под одеяло. Перед глазами всё ещё мерцало звёздное небо.

* * *

— А чувства родных для тебя ничего не значат? — зло бросил Джеймс. — Признайся, тебе даже в голову не пришло подумать, как мама будет чувствовать себя после твоих выходок!

— Ал, пойдём, — Скорпиус осторожно потянул Поттера за рукав мантии, но тот лишь отмахнулся.

— И куда делось наше хвалёное всепринятие? — со странной смесью злорадства и горечи спросил Альбус.

— Вот по отношению к этому? — Джеймс бросил презрительный взгляд на Малфоя. — Сам-то понимаешь, о чём говоришь?

Несколько учеников остановились, прислушиваясь к разговору между братьями.

Альбус вытащил палочку и нацелил её на Джеймса:

— Не стоит оскорблять тех…

— Ох, Ал. Прекрати. Ты ей и пользоваться-то толком не умеешь.

— Пойдём, пойдём отсюда, я прошу тебя, — тихо прошептал Скорпиус, мёртвой хваткой вцепившись Альбусу в руку с зажатой в ней палочкой.

Боль отрезвила его. Альбус устало посмотрел на брата и, тяжело развернувшись, зашагал прочь, чувствуя спиной тяжёлый взгляд Джеймса.

— Слушай, ну почему ты вечно нарываешься? — спросил Скорпиус, стоило им завернуть за угол.

— Он первый начал, — буркнул Альбус, замедляя шаг. Последние несколько метров он почти бежал по узкому коридору, стараясь скрыться от внимательных глаз старшего брата.

Они вышли в зал с огромной мраморной лестницей, ведущей на верхние этажи. Обоим не терпелось попасть в свою гостиную.

— Достойный аргумент, — фыркнул Скорпиус. — Факультет для безбашенных драчунов в другой стороне, если что.

— Да как же вы мне надоели с этим! Всех поделили на хороших, плохих, умных, — в последнее время Альбус столько думал об этом, что ему хотелось сказать намного больше, но холодный воздух подземелий неприятно жёг горло. Ему пришлось двигаться ещё медленней, чтобы ненароком не поскользнуться — факелы давали мало света, а ступеньки и стены с наступлением зимы и вовсе покрылись тонкой ледяной плёнкой. Несмотря на осторожность, он всё-таки оступился и тут же почувствовал, как натянулся ремень сумки. Оказалось, что Скорпиус всё это время незаметно придерживал его.

Альбус не выдержал и рассмеялся.

— А себя бы ты на какой факультет отправил, если уж на то пошло?

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Малфой.

— Смотри, во-первых, безудержная забота об окружающих. Во-вторых, глупость, потому что, упади я на самом деле, тебе пришлось бы последовать за мной. Верь я во всю эту ерунду с распределением, точно сказал бы, что Хаффлпафф по тебе плачет.

Ответом ему было обиженное молчание.

— Ну хватит дуться, — улыбнулся Альбус, когда они добрались до спальни, а Скорпиус демонстративно отвернулся к чемодану в поисках учебника по Трансфигурации. Малфой почему-то терпеть не мог этот предмет и после каждого урока закидывал несчастный томик Эмерика Свитча на самое дно.

— Я просто думаю. Ты ведь веришь.

Альбус недоумённо посмотрел на друга.

— Я о распределении. Утверждаешь, что тебе плевать, но только и говоришь об этом.

Альбус уселся на кровать Малфоя и ответил:

— Неправда. Меня это совсем не волнует. Мне не нравится, что я должен выслушивать нападки брата, терпеть, что он относится к тебе как к Пожирателю смерти, сбежавшему из Азкабана, только из-за твоих родителей. Мне не нравится, что из-за этого деления по факультетам я вижу Розу лишь в Большом зале и на зельях, а поболтать нам за последний месяц удалось всего однажды. Мне не нравится то, что пишут в «Пророке»... Альбус Поттер — слизеринец! Сенсация мирового масштаба! Это неправильно, понимаешь? Притянуто за уши.

Скорпиус пожал плечами.

— Тебе не кажется, что мы слишком часто говорим об этом? — тихо спросил он, достав наконец из груды вещей на дне чемодана «Пособие по трансфигурации для начинающих» и усевшись рядом.

— Кажется. Но ведь нельзя это оставить просто так, — почти шёпотом отозвался Альбус. — Нужно менять что-то.

— Кого-то, Ал. Не лукавь, будь твой братец более разумным, в твоей голове сейчас не было бы всех этих идей. Я же вижу. Именно поэтому тебе так хочется попасть на Рождественские каникулы в имение Малфоев и порыться там в библиотеке? Попытаешься найти парочку пособий «Как быстро и эффективно захватить мир»? — не выдержал Скорпиус.

— Нет, сначала я просто думал остаться в Хогвартсе, чтобы не отмечать Рождество у бабушки с дедушкой. Ну и заодно поискать кое-что в школьной библиотеке, но все эти книги оказались в Запретной секции.

— И что ты надеялся там найти?

— Историю. Прошлое. То, что произошло тогда. То, о чём мой отец никогда мне не скажет.

— И об этом писали книги? Серьёзно?

Альбус кивнул:

— Видишь, ты даже не знаешь об их существовании.

* * *

Стрелка с именем Гарри Поттер с едва слышным щелчком переползла с позиции «в пути» на деление «дома». В тот же момент Джинни услышала, как хлопнула входная дверь, а самый родной голос пробурчал что-то нелестное относительно сегодняшней погоды.

Она размазала слёзы по щекам, надеясь, что муж не заметит. Куда там.

— Джинни, что случилось? — тихо спросил он, привычно поцеловав в щёку.

— Ничего, — она попыталась улыбнуться.

— Так не бывает, — Гарри положил ей голову на плечо и блаженно зажмурился. — Это всё Альбус, да? Только он может тебя так расстроить. Что на этот раз?

— Где мы недоглядели, Гарри, милый, скажи мне, где? — Джинни со вздохом села за стол, оставив ложку саму помешивать соус для курицы.

— Перестань корить себя, я же столько раз говорил, повторю и сейчас, Шляпа и меня пыталась отправить в Слизерин.

— Но это же потому, что она чуяла в тебе… его…

— Да какая разница? Джинни, ты же его мать, ты знаешь Альбуса лучше кого бы то ни было. Я уверен, наш сын прекрасно справится.

— Декану факультета уже пришлось наложить на него взыскание за попытку сварить запрещённое зелье прямо в спальне.

— Вспомни, что мы творили в его возрасте…

— Но у нас были на то причины. Гарри, мы ведь никогда не нарушали правила просто так, из любопытства. Я просто боюсь, что, — голос Джинни дрогнул, — что в Слизерине он может попасть в плохую компанию.

— Да, он подружился со Скорпиусом Малфоем. Но это тоже ничего не значит. Возможно, что он вполне милый мальчик.

— Настолько милый, что наш сын готов бросить семью и отправиться к нему на все каникулы?

Только сейчас Гарри заметил распечатанное письмо на краю стола. Он посмотрел в глаза Джинни, снова наполнившиеся слезами, и понял, что ему больше нечего сказать, нечем её утешить. Альбус не может не стать великим волшебником. Странно, называя сына именно так, Гарри никогда бы не подумал, что тот будет похож и на Дамблдора, и на Северуса Снейпа. Альбус обладал неудержимой тягой к знаниям, желанием докопаться до сути, острым умом, как и самый знаменитый директор Хогвартса, но при этом он был скрытен, властолюбив и холоден. Как Снейп. Ему столь умело удавалось прятать свои чувства, что даже Джеймс был уверен, что младший брат недолюбливает его, хотя в действительности это было совсем не так. Если у Альбуса и был человек, на которого ему хотелось быть похожим, так это Джеймс, часто из-за своей мальчишеской гордости обращавшийся с ним не так ласково, как хотелось бы брату. Именно поэтому Альбус мог дуться на него неделями.

Гарри понимал всё это. Он знал и многое другое, например, что он никогда не расскажет Альбусу о том, что произошло между ним и Вольдемортом. Отчасти потому, что именно этот вопрос сын задавал ему чаще всего. Узнай он когда-нибудь о Дарах Смерти, он поступит так же, как и Дамблдор. Не остановится, пока не найдёт их.

— Джинни, — он мягко улыбнулся и прижал её к себе, — всё будет хорошо. Правда. Я обещаю.

Драко Малфой никогда не был похож на Люциуса Малфоя, хотя все, в том числе и сам Драко, так хотели этого. Скорпиус Малфой никогда не будет похож на отца, как не будет он похож на дедушку, бабушку, мать… Принять это оказалось сложнее, чем думал Драко. Так странно видеть, что твой внезапно повзрослевший сын уже не следит с той восхищённой наивностью за действием простейших заклинаний, не смотрит благоговейно на свою волшебную палочку, гораздо меньше удивляется жизни и ведёт себя совсем как старшие, иногда слишком уж старательно пытаясь скопировать серьёзность отца. Почти взрослый маленький человек, со своим характером и мыслями, большинство из которых Драко уже не дано узнать.

За окном тяжёлыми мокрыми хлопьями валил снег, но даже сквозь его плотную, почти сплошную завесу, Драко видел, как во дворе друг за другом бегают две фигурки. Одна из них, замотанная в красный с золотом — гриффиндорский — шарф, в этот момент глухо вскрикнула и рассмеялась, получив снежком по голове. Малфой невольно расплылся в улыбке, полной гордости за сына.

Ещё полгода назад кто бы мог подумать, что всё сложится именно так. Скорпиусу удалось то, чего не смог сделать Драко. Впрочем, Альбус — не Гарри Поттер. Первые полосы всех уважающих себя изданий почти месяц пестрили разнообразными трактовками этой «слизеринской сенсации», как в шутку прозвали это событие газетчики.

Отец наверняка не позволил бы Драко такой дружбы и уж точно не смог бы спокойно смотреть, как его внук устраивает снежные баталии в фамильном особняке Малфоев с ненавистным Поттером. Возможно, Люциусу и повезло, что он умер так рано. Драко вздрогнул от этой мысли, чувствуя, что невольно сдёрнул корочку с только затянувшейся свежей раны, и отвернулся от окна, закрыв тяжёлую штору из белого бархата. Быстро темнело, пришла пора увести с улицы этих непосед, увлечённых своим импровизированным сражением. Они не обращали внимания ни на опустившуюся темноту, ни на мокрые ботинки и заледеневшие руки, а самого Драко заметили только тогда, когда он ухватил сына за капюшон.

Драко совершенно не по-малфоевски поворчал на Скорпиуса за снятую шапку и килограммы снега за шиворотом, а когда Альбус попытался украдкой шмыгнуть носом и раскашлялся, заставил того выпить двойную порцию Бодроперцового зелья, бормоча про себя: «Видел бы это Поттер!»

Отправив довольных и уже спорящих о чём-то Альбуса и Скорпиуса греться у камина, Драко снова поднялся к себе. После смерти Люциуса он хотел занять кабинет отца, всегда казавшийся много больше своих настоящих размеров, поражавший каждого монументальностью и властным спокойствием, но там Драко чувствовал себя маленьким мальчиком, ожидающим очередного выговора. В итоге он выбрал одну из многочисленных пустующих комнат поместья, расположенных почти под самой крышей, где он часто любил сидеть вечерами, в полном одиночестве глядя в окно и думая о чём-то своём.

Драко не нравился Альбус. Чувство острой неприязни, тяжёлое и тёмное, поднималось в нём откуда-то изнутри. Внешне тот был слишком похож на отца, Драко иногда казалось, что это и есть он. Вчера, столкнувшись с Альбусом на кухне, Малфою пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от возгласа: «Поттер, что ты здесь забыл? Поставь молоко на место, Поттер!»

Альбус заставил Драко снова встретиться с призраками прошлого, которое очень хотелось забыть, потому что туда невозможно было вернуться. Но больше всего Драко ненавидел в Альбусе то, что он, как и Скорпиус, был абсолютно не похож ни на одного из родственников — ни характером, ни привычками, ни внутренним миром. Гарри Поттер был импульсивен, откровенен и незамысловат, Альбуса Поттера во всём Малфой-мэноре не побаивался только Скорпиус. Драко Малфой избегал взгляда одиннадцатилетнего мальчишки, подумать только! Нет, думать об этом Драко решительно не хотелось. Он с нетерпением глянул на миниатюрные золотые часики на каминной полке и заставил себя отвлечься, вспомнив, сколько всего ещё нужно сделать перед Рождеством. Завтра, например, они всей семьёй собирались за подарком Скорпиусу. Он уже который месяц в каждом письме домой выпрашивал котёнка и за три дня каникул умудрился извести Астерию своим нытьём, с выражением абсолютной невинности на лице рассказывая, каким он… нет, какой она должна быть белой, пушистой и обязательно с кисточками на ушах. Что делать с подарком Альбусу, Драко пока ещё не решил, переложив всю ответственность на вечно занятую жену, и без того заваленную предпраздничными хлопотами. Малфой глянул на часы ещё раз. Астерия должна вот-вот вернуться.

* * *

Ночник из синеватого стекла горел на письменном столе напротив камина, разделяя комнату на две части. Одна тонула в темноте, другая освещалась призрачной синевой. Мягкий свет лежал на шкафах, струился по шторам, бросал голубой отблеск на чёрную, скрытую на сумеречной половине гладь зеркала. Было что-то от смутной нежности облака в этой комнате, залитой синим, а огромный пушистый ковёр на полу казался спиной диковинного животного, такого же мягкого и небесно-доброго.

Скорпиус лежал на кровати, заложив руки за голову, то и дело проваливаясь в полудрёму.

— Ну что? — проснувшись в очередной раз, поинтересовался он.

Альбус задумчиво поскрёб палочкой за ухом, перевернул страницу и выразительно пожал плечами.

— Неужели ничего нет, как ты думаешь?

— Мы не там ищем. Это должно быть что-то особенное и заурядное одновременно. Как газетная статья в «Пророке». Я читал её года два назад, моя мать бережно хранит всё, что писали об отце в то время. Ничего интересного, такая же пафосная чушь, как и в двух биографиях Гарри Поттера, великого героя прошлого, но зато есть чистая информация, ссылки, списки погибших и, что самое главное, статьи о волшебниках, получивших Орден Мерлина.

— Если ты заранее знал, что ничего не найдёшь, то зачем всё это затеял? — Скорпиус чувствовал, что Альбус ждёт этого вопроса, только поэтому и задал его.

— Сравнить, понять, о чём пишут, а о чём — нет. Возьмём «Азы и основы магии», краткий справочник Элоизы Истроп. Книга выпущена три года назад, одобрена Министерством. Глава четыре, о волшебных палочках. «Процесс изготовления волшебных палочек очень тонок и сложен, за последние полторы сотни лет мир знал лишь шестерых великих мастеров, судьбы двух из которых нам неизвестны. Знаменитый своим уникальным методом изготовления палочек из отцветающей сакуры Итиро Ватанабэ, десять лет назад отправившийся в Тибет, пропал без вести, последние следы его экспедиции были найдены у подножья хребта Баян-Хара-Ула. Не менее печальным многоточием заканчивается биография мастера Грегоровича, чьими палочками когда-то пользовалась едва ли не вся Восточная Европа». Дальше неинтересно. А теперь смотри, — Альбус вытащил из лежавшей рядом тетради большой лист, сложенный в несколько раз. — Это — длинный список всех жертв Вольдеморта, опубликованный почти сразу после его смерти. И что мы видим? Грегорович!

Скорпиус сел на кровати и наклонился к Альбусу, чтобы лучше видеть в сумраке комнаты. Подавив зевок, он устало улыбнулся:

— Это мало что даёт, правда?

— А вот и нет! Это значит, что Министерство корректирует историю падения Тёмного Лорда! Значит, всё было не так, как обычно любят это выставлять. Якобы мой отец просто взял и победил его. Так не бывает, понимаешь?

— Я знаю это. Но не стоит так торопиться с выводами. Мало ли что напечатали в газете.

— Возможно, — протянул Альбус. Его тон ясно говорил, что он абсолютно не согласен, просто решил не спорить. — Что там у нас дальше? Ага, кое-что очень интересное. Такую книжечку я бы у себя дома точно не нашёл. «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора», Рита Скитер.

Скорпиус перегнулся через его плечо, чтобы лучше видеть фотографию на развороте. Седовласый и седобородый старик, лукаво прищурившись, улыбнулся им.

— Так странно, да? — с трудом прошептал Малфой, борясь с комком в горле.

Альбус понял его.

— Да. И тошно. «Альбус Северус, тебя назвали в честь двух директоров Хогвартса». Только за это я готов ненавидеть этого Альбуса. Персиваль Вулфрик Брайан, — фыркнул он, открывая предисловие. — Велика честь…

— Нет, сегодня ты больше ничего читать не будешь! — Скорпиус ловким движением отобрал книгу и швырнул её на стол, естественно промахнувшись. Несчастный томик, жалобно прошелестев страницами, шлёпнулся на пол.

Альбус лишь улыбнулся, одёрнул задравшиеся пижамные штаны и покорно забрался под одеяло.

— И если ты будешь и дальше копаться в заумных книжках до трёх ночи, я выгоню тебя из своей спальни. Будешь жить в комнате для гостей, как все нормальные люди, — проворчал Малфой, поправляя подушку и перетягивая большую часть одеяла на свою сторону. — Никогда не думал, что на каникулах буду спать меньше, чем в Хогвартсе, а нам завтра вставать в семь утра.

— Да, да. Я помню. Белая, пушистая и с кисточками на ушах, — улыбнулся Альбус, придвигаясь ближе, так, чтобы чувствовать чужое тепло.

Вскоре на комнату опустилась сонная тишина, лишь осторожно и едва слышно тикали притаившиеся на книжной полке часы.

* * *

Даже те, кто презирал и ненавидел Риту Скитер, не могли отрицать её таланта. Она была рождена для сплетен, интриг и тайн. Хорошая статья — это скандальная статья, а не эти нудные хроники с места событий, сухие факты, цифры и цитаты. Но книга «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора», бесспорно самое удавшееся её творение, изначально служила совсем не этой цели.

Долгие годы работы научили Риту добывать информацию, анализировать, проводить параллели и связывать самые неожиданные ниточки. Она умела и любила понимать людей. Именно благодаря этому интуитивному пониманию и рождались уникальные сенсации, а настоящие сенсации бывают только в мире, где есть власть, деньги и слава. Что может быть приятнее скандального заголовка статьи о влиятельном и всемирно известном волшебнике? Но узнать что-нибудь от знаменитого певца, актёра, богатого политика, дорожащего своей безупречной репутацией, почти невозможно. Их невозможно запугать или подкупить, нужно действовать осторожно и хитро, и Рита, мастер своего дела, прекрасно с этим справлялась. С кем-то нужно было говорить о детстве, первой любви и хобби, кому-то льстить и улыбаться, иногда стоило намекнуть, что ей и так уже известно, в каком шкафу хранится скелет, заставляющий мучительно стыдиться своего обладателя, и где лежит ключ.

Лишь однажды безупречный метод дал осечку, как раз именно тогда, когда Рите больше всего хотелось узнать, что же за человек находится перед ней.

«У бедняжки Поттера совсем мало настоящих друзей, а мы с ним встретились в один из самых трудных моментов его жизни. Вероятно, только я одна из живущих сейчас людей и могу сказать, что знаю настоящего Гарри Поттера», — говорила она, высказывая свою самую мучительную и, увы, уже несбыточную мечту, и впервые ложь приносила ей не удовольствие, а разочарование.

Живая легенда, фигура мирового масштаба, нескладная и угловатая, кстати сказать, фигура. Именно тогда, задолго до смерти Дамблдора, Рита загорелась идеей узнать всё об этом волшебнике. Она могла поливать грязью или восхвалять кого угодно, но прекрасно различала правду и ложь. Обычно для сенсационного репортажа хватало и крупицы истины. Рита почти обоснованно предполагала и роман с Гермионой, и личные мотивы Дамблдора, и нездоровую психику Гарри Поттера, но одно не давало ей покоя. Она не знала настоящего положения вещей и при этом инстинктивно чувствовала, что самая настоящая правда о Гарри Потере и станет сенсацией.

Странная ирония судьбы — именно Гермиона и предоставила ей возможность чуточку приблизиться к тайне, попросив взять у Гарри интервью для «Придиры». Увы, разочарованию Риты не было предела. Мальчик-Который-Выжил мог рассказать о Вольдеморте и Амбридж, но о себе он не знал ровным счётом ничего.

Ребёнок, что с него взять… Впрочем, один всем известный Альбус Дамблдор прекрасно знал ответ на этот вопрос.

Именно тогда Рита Скитер начала своё расследование, закончившееся только спустя пять лет после окончания войны. «Жизнь и обманы» были лишь серединой долгого пути тайн и догадок, к пятидесятилетию Рита планировала выпуск новой книги, абсолютно секретной и не имеющей аналогов.

Рите не нужно было говорить, что за всей этой мистификацией, битвой в Хогвартсе, за красивой легендой о том, что добро всегда побеждает зло, скрыта отлаженная, долгая борьба не только идеологий, но и реальной силы, реального оружия, история подкупов и заговоров, история личных драм и предательств.

Красивая и невероятная история Гарри Поттера.

Увы, сенсации не получилось, жалкие крупицы, собранные Ритой, выглядели слишком абсурдными даже для правды, а специально созданный тайный комитет старательно уничтожал следы и улики.

Пятидесятилетие Рита Скитер встретила некрасивой, выбившейся из сил, побеждённой и сдавшейся старухой. Сквозь пьяные слёзы она, стоя на коленях перед камином, смотрела, как неоконченную рукопись «Тайн братьев Певерелл», почерневшую и рассыпающуюся хлопьями пепла, облизывают язычки пламени в камине. Резко рассмеявшись, она, отхлебнув огневиски из горлышка, выплеснула содержимое бутылки в огонь. Пламя вспыхнуло и благодарно заворчало, с утроенной силой поглощая бумагу. Рита видела, как в рыжем аду догорает её жизнь.

Рядом с ней, подобрав ноги под себя, внимательно вглядывалась в огонь Панси Паркинсон, начинающая, но уже успешная журналистка, талантливая ученица Риты Скитер и — не менее талантливая любовница.

— Всё пройдёт, — тихо сказала она, успокаивая скорее себя, а не Риту, и добавила едва слышно: — Если мир не захотел проглотить это сегодня, завтра я заставлю его подавиться…

Альбусу казалось, что этот сентябрь — последний в его жизни. Оживлённая суета вокруг и радостное предвкушение на лицах окружающих лишь подчёркивали это странное и нелепое чувство. Он шёл к хвосту поезда, чересчур агрессивно прокладывая путь сквозь толпящихся на платформе учеников, стараясь не замечать радостного щебетания Розы чуть поодаль. Она и Лили держались за руки и всё время шептались с видом заправских заговорщиков. Судя по тому, что щёки Розы то и дело заливал румянец, а сама она постоянно поправляла новую причёску и спрашивала Лили, хорошо ли выглядит, речь шла о Скорпиусе.

Вот и он. Как всегда у самого последнего вагона, в окружении бесчисленных чемоданов с вещами и сумочкой-переноской через плечо. Неизменно очарователен и дружелюбен.

Отставшие Роза и Лили мгновенно обогнали Альбуса. Не дав Малфою времени даже на то, чтобы приветственно улыбнуться, Роза кинулась ему на шею, затараторив:

— Я так рада, так рада! Всегда знала, что лучшего старосты школы просто быть не может! Поздравляю!

— Подумать только, — хихикнула Лили. — Староста школы — слизеринец. Первый случай за всю историю Хогвартса, так ведь?

— А как поживают усатые, но не полосатые? — неохотно выпустив Малфоя из рук, Роза переключилась на обитателя сумки на его плече. В ней, свернувшись в клубочек, лежала тёмно-серая кошка с рыжими подпалинами на боках и белым пятном на правом ухе, с виду совсем обычная. Она явно беспокоилась — кончик хвоста нервно подрагивал. Кошка ловко водила острой мордочкой, ощупывая вибриссами воздух вокруг себя.

— Как она? — обратилась Роза уже к Скорпиусу, осторожно поглаживая животное через специальную сетку сбоку. Кошка потянулась к рукам, мгновенно забыв о недавнем беспокойстве, глядя на Розу неестественно расширенными зрачками. — До сих пор удивляюсь, как она так хорошо ориентируется в пространстве.

— А я сначала и не поняла даже, что Мята не видит, — добавила Лили, склонившись над сумкой.

— Эта вечная любовь девушек к кошкам, — улыбнулся Альбус, подходя ближе. Он предпочёл бы и дальше наблюдать за ними со стороны, но Скорпиус уже давно заметил его молчаливое присутствие и сейчас напряженно разглядывал, пытаясь понять, чем вызвано такое нежелание общаться, граничащее с бестактностью. Они же не виделись целое лето…

— Привет, — мягко улыбнулся Малфой, едва заметно склонив голову на бок.

Казалось, он совсем не понимает, что сейчас чувствует Альбус, совсем не хочет помочь.

Умение подкрадываться незаметно и менять всё — отличительная черта любой осени.

Всё было легче осень назад, и он был совсем другим. В прошлом году ему не составило никакого труда заключить в объятья лучшего друга и смеяться ему в плечо, рассказывая, как он скучал. Сейчас…

Почему-то этот обычный жест казался слишком интимным. Даже для влюблённой Розы прикосновения не значили столько, сколько для него. Всё дело в цене. А то время, когда они позволяли себе спать в одной кровати, тесно прижавшись друг к другу, давно прошло.

Впрочем, ещё неизвестно, как поступил бы прошлогодний Альбус, увидев вместо своего Скорпиуса какого-то незнакомца. Он бы, наверное, вообще сказал, что не бывает Скорпиусов без длинных светлых волос, собранных в аккуратный хвост. Не бывает Скорпиусов выше, чем он сам, Альбус Поттер, а уж Скорпиусов — старост школы и вовсе не существует в природе.

Ан нет, вот он. Собственной персоной.

Слишком взрослый и представительный, таким все пытаются пожать руку, чтобы прикоснуться к их спокойной силе. Альбусу нельзя делать и этого — слишком сухо и официально, а Скорпиус его друг. Скорпиус — его всё, если точнее.

Неприятная пауза затягивалась. Лили и Роза играли с Мятой, высунувшей нос из своего убежища, и не замечали ничего странного.

Скорпиус неловко кашлянул.

Стараясь выглядеть как можно спокойней, Альбус неуклюже похлопал Малфоя по спине, на мгновение почувствовав лёгкий флёр цветочных духов Розы, оставшийся на его рубашке, и — острый укол ревности, смешанной с обидой. Дождавшись ответного прикосновения, он отстранился, и они отвернулись друг от друга с видом людей, ставших свидетелями удивительной бестактности. Так отводят глаза невольные, но любопытные и жадные до подробностей свидетели ссоры.

Малейшая неестественность всегда превращалась в непозволительную пошлость, когда речь шла об этой дружбе.

— Как она к тебе попала? — восхищённо глядя на Скорпиуса, спросила Роза.

Альбус невольно улыбнулся. До недавнего времени она практически не общалась с ними, как и Лили. Тяжело поддерживать близкие отношения, когда ты учишься на разных факультетах.

В наступающем году всё будет иначе, и этому есть несколько причин. Первая — неожиданно вспыхнувшее чувство Розы, вторая — отсутствие Джеймса, вечной преграды между братом и сестрой.

Малфой, стараясь скрыть неловкость, с готовностью ухватился за предложенную тему:

— С детства мечтал о белом и пушистом котёнке.

Лили с недоумением глянула на Мяту, пытаясь понять, как к ней относится всё вышесказанное.

— Как и во всех душещипательных историях, родители были крайне против кошачьей шерсти в фамильном замке, — засмеялся Альбус, чувствуя, что напряжение постепенно сменяется привычной тёплой атмосферой. — Но наш ангельский ребёнок всё-таки выпросил домашнее животное в качестве подарка на Рождество. И мы отправились в «Волшебный зверинец». Малфои, как семья уважаемая, заранее предупредили владельца, что нужна белая, пушистая кошечка…

— С кисточками на ушах, — добавил Скорпиус.

— Именно. И что ты думаешь? Это чудо с несчастным видом ходило вдоль корзиночек с тошнотворно милыми котятами, бурча, что этот — слишком белый, этот — маленький, у того — голова большая и хвост короткий… Так, через час осмотра кончились не только белые и пушистые, но и чёрные и гладкошёрстные.

— Что было дальше? — Лили заправила выбившуюся прядь за ухо.

— Да ничего, — пожал плечами Малфой. — Отцу нужно было пополнить запасы некоторых ингредиентов, и мы зашли в аптеку. В то время там работала миссис Уистлер…

— И у неё жила кошка! — вспомнила Роза. — Я помню, аптекарша постоянно жаловалась, что та не ловит мышей, перепортивших почти весь запас сушёных жуков.

— Да. Незадолго до нашего визита эта кошка принесла котят. Когда они подросли, то стали ползать по магазину, и один нечаянно перевернул на себя пачку с порошком септобазидиума…

— Чего? — переспросила Лили, и Роза в своей неподражаемой манере ответила:

— Септобазидиум. Принадлежит к подклассу гетеробазидиомицетов. С добавлением этих грибов готовится зелье слепоты. Оно входит в программу ЖАБА. Я уже составила расписание для подготовки к экзаменам, ведь от того, с какими оценками волшебник окончит школу, зависит…

— Вся в маму, — шепнул Альбус.

Роза, смерив его презрительным взглядом, продолжила:

— Зависит то, насколько успешным он будет в жизни.

— И… этот котёнок ослеп? — тихо спросила Лили.

— Да. Мы зашли в аптеку как раз в тот момент, когда мистер Уистлер убеждал жену утопить его. Скорпиус тут же заявил, что уйдёт отсюда только с котёнком, и ему всё равно, что он не белый, не пушистый и без кисточек на ушах. Но миссис Малфой категорично заявила, что в их доме не место искалеченным беспородным животным.

— И тогда я закатил истерику. Плакал, шмыгал носом, жалобно всхлипывал и умолял окружающий мир проявить милосердие.

Альбус деловито кивнул.

— Но, увы. Рождественский вечер, разумеется, был испорчен, так как Скорпиус заперся в комнате и наотрез отказался выходить оттуда. Я получил ещё одно письмо от мамы с просьбой отметить праздник в кругу семьи и решил вернуться домой, потому что находиться в то время в Малфой-мэноре было просто невозможно.

— После этого я намеренно заболел и около недели провалялся дома в расстроенных чувствах, поэтому попал в Хогвартс только на второй день учёбы. Как сейчас помню — я затащил чемодан в спальню и увидел на моей кровати Альбуса. Он заметил меня, как-то странно дёрнулся и нервно попытался натянуть на себя плед. Я сначала не понял ничего, но когда на мое «Привет!» он дружелюбно мяукнул и дёрнул серым хвостом, торчащим из кармана…

— Что тогда? — рассмеялась Роза.

— Да, собственно, ничего. С тех пор Мята живёт с нами, — Скорпиус замолчал, задумчиво разглядывая группу учеников у входа в вагон. Казалось, он вспомнил что-то очень важное и дорогое сердцу.

В это время паровоз дал первый гудок, и ученики заторопились в вагоны.

Скорпиусу пришлось выходить на платформу трижды, чтобы занести в купе все свои вещи, поэтому, когда все чемоданы наконец убрали на полки, поезд уже тронулся.

Альбус сразу занял любимое место, недоумевая, почему в этот раз обошлось без импровизированной битвы за место у окна. Ответ оказался простым и очень обидным. Все трое — старосты, а Скорпиус — теперь и староста школы. Их уже ждут в первом вагоне для привычного инструктажа.

Словно бы извиняясь, Лили пообещала вернуться как можно скорее и добавила, что ей совсем не нравится в последние часы каникул патрулировать коридоры. Скорпиус галантно пропустил девушек вперёд и, задержавшись в дверях, ободряюще улыбнулся Альбусу.

«Что тогда? Тогда я в первый раз тебя поцеловал», — говорили его глаза.

Стук закрывшейся двери набатным колоколом возвестил, что Альбус остался в кошмарном обществе самого себя.

Он потёр виски и зажмурился, пытаясь вызвать в памяти образ Скорпиуса. Безрезультатно. Просто не мог вспомнить…

Альбус запустил пальцы в волосы, откинув назад непослушные длинные прядки. Затем, опустив голову на руки, уставился на мелькающие деревья за окном. Глубоко вздохнул. Нужно успокоиться.

Он сидит на кровати и мучительно думает. Скорпиуса всё ещё нет. Он отправил ему уже две совы — без ответа. По кровати как ни в чём не бывало прыгает комочек серой шерсти. Она ничего не видит, поэтому пока весь её мир умещается в уголке комнаты. Альбус вообще не уверен, что Скорпиусу всё ещё нужен этот котёнок. Что он не приедет в Хогвартс с новым домашним животным — белым и с кисточками на ушах, как и мечтал. Что он не сердится на Альбуса за то, что тот уехал.

«Тогда ты меня чуть не задушил от радости», — хочется ответить Альбусу.

И вдруг окружающий мир вспыхивает тысячами цветных картинок, оттенков, ощущений и запахов. Альбус вспоминает, какая странная смесь неверия, удивления и восторга светилась тогда в глазах Скорпиуса, как смешно было чувствовать его руки на своих плечах. Смешно — но не неловко, как сейчас. Сейчас ему остаётся только завороженно вслушиваться в память.

Смесь одиночества с отчаянием горчит ревностью и завистью.

Когда Скорпиус вернулся в купе, осторожно сел рядом и заглянул ему в лицо, пытаясь понять, спит Альбус или нет, от него пахло так же, как и всегда. Ясным летним небом, нахохлившимся и слегка озябшим в первый день осени.

— Где Лили? — спросил Альбус. Просто чтобы что-то спросить.

— Осталась с Розой караулить братца. Хьюго затеял драку в купе с кем-то из слизеринцев, кажется, потому что тот обозвал его рыжим.

Он повернулся к Скорпиусу, подыскивая слова, но так и не ответил, снова почувствовав слабые уколы ревности при упоминании Розы.

— Не нравится? — немного смущённо спросил Малфой, подумав, что Альбус разглядывает его новую причёску, и инстинктивно провёл рукой по волосам, словно защищаясь.

— Ты точно решил остаться с «Соколами»? — ушёл от ответа Альбус.

Скорпиус внезапно посерьёзнел и даже помрачнел.

Альбус впервые заговорил с ним о квиддиче со времени того злополучного отбора в команду факультета на втором курсе…

Пять лет назад.

Весь сентябрь они только и говорили об этом. Отборочные испытания в команду по квиддичу назначили на первые выходные октября. Сами соревнования разделили на несколько этапов — слишком уж много оказалось желающих. В том году Слизерину нужно было найти сразу трёх человек в основной состав — двух охотников и ловца.

Ловец… Мечта всех мальчишек, хоть чуть-чуть увлекающихся квиддичем.

Скорпиус выступал предпоследним, но поднялся на трибуну для зрителей немного раньше, понаблюдать за Альбусом. Тот летал бесподобно. Унаследовав от отца тягу к полётам, он с самого детства не мыслил жизни без гоночной метлы высшего класса и квиддича. Полёт значил для него всё, он научился летать раньше, чем ходить. Отчасти это было вызвано тем, что, получив в подарок свою первую метлу, Альбус просто перестал нуждаться в передвижении на двух ногах. Правда, до пяти лет ему пришлось довольствоваться уменьшенной копией Нимбуса последней модели, поднимавшейся в воздух лишь на полметра. Строгая миссис Поттер слишком боялась, что сын может упасть и удариться.

Скорпиус, как и большинство волшебников, любил квиддич и мог обсуждать его часами, но никогда не отводил спорту хоть сколько-нибудь значительную часть своей жизни, предпочитая ему книги и фортепьяно. Отчасти поэтому он так легко согласился на шутливое предложение Альбуса тоже поучаствовать в отборочных испытаниях, за компанию — всё делали вместе.

Они поняли, что двух ловцов в команде не бывает, лишь в самый последний момент, когда капитан сборной поднялся на небольшое возвышение, чтобы объявить победителей.

Скорпиус довольно прищурился, никогда до этого его фамилия не звучала так легко, воздушно и торжественно, а потом он мгновенно понял, что же произошло. Нет.

Что он натворил.

Оказавшись в воздухе, Малфой забыл, что пришёл сюда просто полетать. Поддавшись азарту настоящего соревнования, он вспомнил уроки Альбуса и… не думая ни о чём, устроил в воздухе настоящее шоу.

Кто-то из неудачливых претендентов аплодировал, кто-то с презрением и ненавистью ухмыльнулся Скорпиусу, остальные молча направились к выходу со стадиона. Новый ловец растерянно оглядывался по сторонам в поисках Альбуса. На мгновение Малфою показалось, что он увидел знакомую фигуру уже у самых ворот, но тут его подозвал капитан. Пришлось остаться, чтобы познакомиться с командой, получить форму и расписание тренировок.

Когда Малфой наконец вернулся в спальню, Альбус сидел на кровати, спиной ко входу, и плакал, совершенно по-детски, всхлипывая, размазывая слёзы по щекам и некрасиво морща лицо. Скорпиус, чувствуя себя единственным виновником произошедшего, уселся рядом, боясь коснуться его, боясь сказать хоть слово.

Альбус плакал молча, старательно отворачиваясь.

С тех пор он больше не играл в квиддич. Скорпиус переживал это почти так же тяжело, понимая, что какой-то квиддич — всего лишь квиддич — может испортить их отношения навсегда. Малфой много раз пытался заставить Альбуса снова взять метлу в руки — постоянно таскал с собой на тренировки, уговаривал пройти отбор в следующем году и играть на позиции охотника, однажды попытался даже отказаться от участия в матче, сославшись на плохое самочувствие, давая возможность выйти на поле Альбусу. Тот, естественно, сразу же понял, что задумал Малфой. Тогда они поссорились и не разговаривали друг с другом больше недели.

А теперь Скорпиус Малфой — звезда мирового масштаба. Он подписал контракт с «Соколами» как только ему исполнилось семнадцать, поэтому всё лето провёл в разъездах, выступая в соревнованиях за Кубок Англии. Первое место они, конечно же, не заняли, но газеты весь август пестрили фотографиями юного мистера Малфоя, своей непревзойдённой игрой умудрившегося вытянуть ничем не примечательную команду на четвертое место в турнирной таблице. На следующий день после финала Скорпиус получил предложение от лидеров чемпионата, знаменитых «Серебряных Стрел». Многие спортивные издания в то время публиковали разнообразные обзоры, анализы и мнения игроков, пытавшихся предугадать, каким будет решение восходящей звезды, в то время как очарованные поклонницы забрасывали его письмами и посылками с мягкими игрушками и шоколадом.

— Да, я останусь с «Соколами», — немного неохотно ответил Малфой. — Они уже взяли нескольких талантливых ребят, поэтому на следующем чемпионате у нас есть все шансы выиграть. К тому же, «Стрелы» продолжат борьбу за Кубок Британских островов, поэтому требуют, чтобы я на какое-то время отложил обучение, а я хочу закончить Хогвартс.

Альбус понимающе кивнул, доставая из сумки шоколадку.

Увидев это, Скорпиус расхохотался.

— А ты совсем не изменился, Ал, — улыбнулся он.

— Зато ты — очень, — совершенно серьёзно ответил Поттер, разворачивая фольгу и ломая плитку на дольки.

Малфой снова поразил его своим удивительным чутьём:

— И поэтому ты так себя ведёшь?

— Нет, — быстро ответил Альбус. — Да, — и, словно спохватившись, добавил: — Неважно.

— Расскажешь? — просто спросил Малфой, совершенно ненавязчиво наблюдая, как Альбус, чтобы не отвечать, набивает рот шоколадом.

— Ты не поймёшь, — наконец ответил тот.

— Пойму, — Скорпиус улыбнулся. — Я всё пойму, и ты это прекрасно знаешь…

Конечно. Он тысячу раз прав — всепрощающий, вечно милый, никогда не обижающийся Малфой. Чистая душа, отражающая всё в правильном свете, свете истины. Когда-то, уже с головой окунувшись в изучение тёмной магии и философии действия Непростительных заклятий, Альбус спросил его, почему Скорпиус, не терпящий насилия, закрывает глаза на его эксперименты, порой слишком жестокие.

— У тебя руки тёплые, — ответил тот, окончательно сбив Поттера с толку. Именно за это умение тонко чувствовать, понимать и принимать Альбус был готов носить Скорпиуса на руках.

Сегодня оказалось, что весь мир тоже с радостью вознесёт его на вершину.

Сегодня оказалось, что понимания чудовищно мало.

Сегодня оказалось, что эти искрящиеся серые глаза должны смотреть с восхищением только на него, Альбуса, а он сам вот-вот сварится в собственном соку — из желчи, ревности и непреодолимого желания обладать.

— Хорошо, — Поттер справился с комком в горле. — Я тебе расскажу. Но не сейчас.

* * *

— Всего лишь кошка, — прошептала Инсе, освещая дорогу крохотным карманным фонариком. Его жалкого луча хватало только чтобы различить зияющие дыры на месте сгнивших досок в деревянном настиле полуразвалившегося пирса.

«Которую ты только что намеренно утопила, — обличающее отметил тоненький голосок внутри. — Не первую, кстати сказать».

Почему-то казалось, что она всё делает неправильно. Но это — единственный способ проверить… Единственный.

«Грех» — вспомнилось ей полузабытое слово. Инсе часто слышала его, когда целыми днями болталась с протянутой рукой у церкви Святого Доминго. Прихожане искупали какую-то страшную вину, вкладывая ей в ладошку мелкие монетки. Нет, это не грех. Даже если Инсе утопит ещё сотню бродячих кошек. Даже если убьет человека. А когда-нибудь придётся это сделать. Не грех. Инсе знает, что такое грех. Лгать — грех, предавать — тоже… А жизнь… Если всем позволить жить — неизвестно, что получится. Ничего хорошего.

Она запнулась за кривой ржавый гвоздь, торчащий из досок, и упала, выпустив фонарик из рук. Тот, прокатившись по пирсу, с тихим плеском упал в воду. Инсе оказалась в кромешной тьме.

Она вздрогнула и проснулась. Поезд, замедлив ход, неторопливо постукивал колёсами по хрупкому железному мосту, переброшенному через узкую ленточку заросшей тростником реки. У камышей плавало семейство уток. На горизонте виднелись высокие холмы, покрытые щетиной кустарника и полосками огромных пихт и елей. Темнело, но свет в вагонах ещё не включили, из чего Инсе сделала вывод, что до Хогвартса осталось чуть больше полутора часов пути. Из-за низких облаков, затянувших небо, в купе царил приятный полумрак. Она судорожно вздохнула, пытаясь отогнать остатки воспоминаний о дурном сне, поправила волосы и слабо улыбнулась наблюдавшей за ней Лили.

Та пристально следила за ней своими внимательными карими глазами. Любовалась. Инсе сидела у окна, спокойно смотрела на проплывающие мимо пейзажи, — холодная и властная, независимая и самостоятельная… снежная.

Лили с улыбкой отметила, что на Инсе её любимый свитер — голубой, с изысканными чёрными скандинавскими орнаментами. Лили вязала его сама, правда, не без помощи бабушки, на прошлых Рождественских каникулах. Она была просто счастлива, поняв, что подарок пришёлся Инсе по душе.

— Опять кошмары? — Лили, переставив клетку со спящим совёнком на своё место, села рядом. Маленький коричневый мохоногий сычик с беловатыми пятнами на затылке и крыльях продолжал дремать, покачиваясь на жёрдочке.

— Не совсем, — уклончиво ответила Инсе.

И имя у неё ледяное, морозное и хрустальное, как солнечное зимнее утро.

— Ты не пришла на собрание старост…

— Проспала. Писала статью вчера до трёх ночи, — Инсе потянулась и с неподражаемой улыбкой добавила: — Впрочем, это было уже сегодня.

— По-моему, эта твоя наставница попросту пользуется тобой. Там ведь будет стоять авторство Панси Паркинсон, а не Инсе Торесен, не так ли?

— Конечно, — пожала плечами Инсе.

— Почему ты это терпишь до сих пор, — Лили, насупившись, отвернулась. Она не понимала этой странной покорности подруги, особенно зная её бунтарский нрав.

— Для таких, как я, всё не так просто. У тебя есть дом, семья, любящие родители и перспективная работа по специальности в Отделе связей с маглами. У меня же нет ничего. Как только я закончу Хогвартс, школа перестанет платить мне пособие, и если я не найду прилично оплачиваемую работу, то останусь на улице. Увы, журналистике не учат. Банковскому делу, целительству — пожалуйста, а вот мне не повезло. Поэтому мисс Паркинсон единственная, кто может помочь мне.

— Взамен на то, что ты выполняешь за неё всю грязную работу… Какой нормальный волшебник будет заставлять своего помощника работать до глубокой ночи?

— Целеустремлённый и ответственный, профессионал своего дела. Мы просто не успели подготовить обзор книжных новинок к новому номеру «Пророка».

— И почему это? — ехидно спросила Лили. — Наверняка она опять все выходные потратила на встречи со знаменитостями.

Инсе неопределённо пожала плечами, показывая, что её это не касается.

«Мы слишком много занимались любовью, вот и всё», — подумала она, отворачиваясь к окну.

Лили не стала спорить. Вздохнув, словно укоряя Инсе в чрезмерном упрямстве, она положила голову ей на плечо, пробормотав едва слышно:

— Я по тебе скучала.

Лгать — грех. Но это не её случай. Инсе не обманывает, просто не говорит всего. Кому нужна правда?

Грех? Никто пока не подозревал Инсе в религиозности.

От этих мыслей почему-то несло дохлой рыбой, которую вернувшиеся из моря рыбаки выбрасывают прямо у берега, и та, источая зловоние, качается на волнах, подставив солнцу перевёрнутое белое брюхо. Этакое протухшее самооправдание…

Мягкая, почти детская ладошка, расслаблено лежавшая на предплечье, вдруг показалась Инсе карающей дланью всевидящего судьи, бесстрастного и безжалостного, знающего все её мысли и проступки…

Каждый год, возвращаясь в Хогвартс, она заново открывала для себя красоту гостиной Рейвенкло. Сегодня — в последний раз. Инсе, незаметно для себя улыбнувшись, мягко поднялась по ступенькам в спальню. Хотелось запомнить как можно больше — прикосновение руки к изящным перилам из белого мрамора, неуловимый шорох ткани воздушных штор, треск поленьев в камине, едва слышное постукивание каблуков.

Она привычными уже движениями распаковала самые необходимые вещи и рассмеялась, увидев рядом с любимой фланелевой ночной сорочкой чёрный шёлковый пеньюар с головокружительным вырезом и шнуровкой по бокам. Панси постаралась. Снова улыбнувшись, она вспомнила о сегодняшнем утре.

— Никого не люби. И никогда, — часто говорила Панси, не удержалась и сейчас. — Стоит добавить к этому: никого, кроме себя, но тебе это не слишком-то и нужно, да, Инсе?

Она любила рассказывать ей о своей жизни, расхаживая по кухне в свободном шёлковом халатике — с развратными розовыми пионами на синем фоне.

— Я вот когда-то совершила такую ошибку, — Панси заправила выбившуюся прядь за ухо и потянулась за чашками. — Преувеличила важность другого человека.

Инсе уже умела улавливать перемены в её настроении. Обычно подобные откровения значили, что Панси грустно, и сейчас она меланхолично и расслабленно вспоминает собственную молодость.

— Кого? — просто спросила Инсе, покачиваясь на стуле и наблюдая за движениями своей наставницы.

Знаменитости, которых ещё не коснулось язвительное перо Панси, с восхищением и опаской называли её акулой. Те же, кто уже успел столкнуться с этим талантом, говорили, что у мисс Паркинсон поистине бульдожья хватка, намеренно выделяя это «бульдожья» и многозначительно кивая, тем самым подчёркивая некоторую особенность черт лица Панси. Стоит отдать должное — небезосновательно, но в отличие от них мисс Паркинсон могла себе это позволить, не попав на первую полосу.

Где-то далеко внизу просыпался город, еще не сбросивший сонную предрассветную дымку. Из небольшой квартирки на семнадцатом этаже высотного дома на северо-западе Лондона мир выглядел совсем по-другому — далёким, чужим и совсем не интересным.

— Ты знаешь его сына, Скорпиуса, — улыбнулась Панси. — Драко Малфой. Он был чертовски хорош, — мечтательно вздохнула она, ставя чашки на стол и наливая кофе.

Инсе по обыкновению молчала.

Лили мало что знала об их отношениях, поэтому делала неверные выводы. Панси вовсе не эксплуатировала подопечную, наоборот, она позволяла ей лениться просто вопиющим, непозволительным для настоящего журналиста образом.

Инсе всегда вставала на час-два позже, никогда не ухаживала за вещами, цветами, прочей дребеденью вроде вазочек на полках, никогда не готовила, в общем — за летние каникулы и пальцем не притронулась к работе по дому.

Но когда речь шла о деле — тут Панси была непреклонна. Хочешь что-то раздобыть — будь готов выложиться на полную. А дел было много. Инсе частенько засыпала на диване в гостиной, не дойдя нескольких шагов до спальни, а август им вообще пришлось провести в постоянной беготне с места на место, гоняясь за лучшими матчами и лучшими скандалами лучших матчей. Кубок Англии, куда денешься.

— Мы с ним как-то провели вместе пару-тройку жарких ночей на седьмом курсе, — продолжила она, садясь напротив и сбросив с ног изящные домашние туфельки, естественно на каблуках. — Я просто слишком любила Драко, именно поэтому имею право тебе советовать. Никогда и никого не ставь выше себя. Не важно, как это назовут остальные — эгоизмом, нарциссизмом, гордостью, а может, чувством собственного достоинства или честностью, — Панси потянулась к пачке сигарет на подоконнике, но заметила укоризненный взгляд Инсе. — Хорошо, хорошо… Не буду.

Она отхлебнула кофе.

— Так вот. Всё это совершеннейшая чушь. Разные вещи. Себя ты вряд ли когда-нибудь полюбишь. Ну, может быть, когда будешь такой же старой. И у тебя появится маленькая девочка, чтобы учить её жизни.

— Ты вовсе не старая, — Инсе придирчиво выбрала круассан, в котором, по её мнению, было больше начинки. — Очень даже красивая.

Панси расхохоталась.

— Только юность может приравнивать возраст к отсутствию привлекательности. Но спасибо за комплимент, — она и не подумала поправить соскользнувший с плеча халат, видя, что Инсе, лакомясь очередной булочкой, беззастенчиво разглядывает её.

— Не понимаю, как можно весь день прожить на чашке кофе, — ответила та. — Боишься, что слоёное тесто окажется катастрофой для фигуры?

— Окажется, — честно призналась Панси. — Я уже и так позволила себе непозволительно поправиться за лето. Готовлю одной ленивой девочке, как заботливая мамаша, вот и приходится всё пробовать.

— Не смей худеть. Мне так больше нравится.

Инсе сказала чистую правду. Панси принадлежала к редкому виду женщин, расцветающих с возрастом, — их красит отсутствовавшая ранее мудрость и та выгода, которую они получают, пользуясь ей. Им доставляет огромное удовольствие заботиться о себе, возиться и перебирать флакончики и бутылочки с волшебными кремами, разнообразными масками с толчёной чешуёй из хвоста русалок или пыльцой с крылышек докси, постоянно добавляя к своей коллекции новые чудодейственные средства. Косметика, естественно, не могла обеспечить вечную молодость, но помогала выглядеть лучше, подчёркивая тот невообразимый блеск, появлявшийся в глазах представительниц слабой половины человечества, когда они имеют возможность ухаживать за собой.

Небольшая полнота в сочетании с миниатюрностью придавала Панси столь редкий шарм, спокойствие и властную силу настоящей женственности, удивительно тонко сочетавшуюся с уязвимостью и беззащитностью.

— Не думай, что отделаешься от меня в Хогвартсе. У меня есть несколько очень важных интервью… Так что на первые выходные сентября не планируй ничего особенного, их придётся посвятить работе.

— Неужели опять квиддич? Все эти кто с кем спит в мире большого спорта, — вздохнула Инсе, потянувшись за ещё одним круассаном.

— Нет, совсем другое. Тебе понравится, — Панси заговорщицки подмигнула. — Кое-что, касающееся второго мая девяносто восьмого, — хищно улыбнулась она, наслаждаясь выражением лица мгновенно посерьёзневшей Инсе. — Наконец-то мне удалось выйти на старенького волшебника, которому не изменяли память.

Вспомнив утренний разговор, Инсе почувствовала необычное покалывание в ладонях и ступнях — так хотелось вскочить на ноги и отправиться к этому неизвестному магу прямо сейчас.

Второе мая 1998 года. День, о котором до сих пор говорит весь мир. День, когда случилось что-то очень страшное и непонятное. А иначе как объяснить то, что правду тщательно скрывают, и даже в архивах министерства нет ни одной записи о том, что же произошло.

* * *

— Прекрати, — шикнула ей Лили. — Это уже неприлично.

— Я знаю, — прошептала Роза. — Не нужно мне ничего говорить…

Слова потонули в звоне посуды и шумной болтовне. Распределение уже закончилось, и проголодавшиеся за день ученики с энтузиазмом принялись за праздничный ужин.

— Съешь кусочек цыплёнка? — жалобно спросила Лили.

Роза сморщилась от одной мысли о еде. Ей хотелось уйти отсюда, но это значило больше не увидеть Скорпиуса до самого завтрака. Сейчас у неё хотя бы есть возможность наблюдать за ним.

Малфой намеренно не смотрел в сторону гриффиндорского стола. И почему-то не улыбался. Он выглядел разочарованным и расстроенным — до этого юной Уизли казалось, что Скорпиуса просто невозможно застать в таком расположении духа.

Тёплая мягкая ладошка осторожно сжала её руку, и Роза с благодарностью повернулась к Лили:

— Пойдём отсюда?

Та кивнула.

— Ты даже представить себе не можешь, каково чувствовать, что этот первый день в Хогвартсе — на самом деле последний, — сказала Роза, когда они поднялись в гостиную Гриффиндора. — Каких-то жалких десять месяцев — и я больше никогда не вернусь сюда. Грустно.

— А теперь представь на секундочку, — улыбнулась Лили, — что тебе нужно отучиться ещё два года без своих самых близких друзей. Они повзрослеют, кто-то сразу же женится или выйдет замуж, получит хорошую работу, а ты всё свободное время будешь зубрить заклинания, чтобы не провалиться на экзамене.

— Как ты думаешь, а он женится на ней? — неожиданно выпалила Роза, повернув к подруге несчастное личико.

— А ты всё о своей васаби…

— Не прикидывайся, Лили. Асаби. Что значит «единственная из всех».

— Роза, я устала говорить о Малфое и о его романах. Совсем недавно ты пыталась убедить меня, что Скорпиус неровно дышит к моему брату… Ты же знаешь, Панси Паркинсон всегда раздует из мухи слона, — примирительно добавила она.

— Но фотографии-то настоящие.

— Да. Но, может, дело в ракурсе, а в реальности это был обычный дружеский поцелуй, — неуверенно протянула Лили.

— Возможно, — Розе не хотелось спорить, пусть Поттер и дальше считает французские поцелуи длиной в минуту простым выражением лёгкой симпатии.

— Я в спальню. Нужно распаковать вещи, — Лили попыталась придать голосу тепло и сочувствие, которых не испытывала. Просто хотелось, чтобы эти слова прозвучали как можно мягче, чтобы не обидеть лучшую подругу. Сегодня — после очередной ссоры с Инсе — у неё просто не хватит терпения нянчиться с гиперчувствительной Уизли. Лили давно поняла, в таких случаях она бессильна что-либо сделать, разве только что — ещё хуже.

Роза кивнула:

— Я посижу тут.

Подождав, пока Лили поднимется по лестнице, она устало опустилась в кресло дальше всего от входа, у круглого окна башни. Роза бы удивилась, узнав, что именно там любила делать уроки её мама.

Вздохнув, Роза достала из сумки, которую всегда носила с собой, старинный том, посвящённый высшей нумерологии, и августовский номер «Ведьмополитена». Осторожно вложив журнал в книгу, она открыла пятую страницу — наверное, уже в сотый, тысячный раз.

Любому показалось бы, что лучшая ученица курса просто решила перед сном уделить время дополнительному чтению. Роза не могла позволить, чтобы её застали за таким экстравагантным занятием, как изучение очередной статьи «для фанаток» с откровенной колдографией на развороте, и ещё одной, повтором обложки, запечатлевшей трогательный поцелуй на квиддичном поле.

«Кофе с молоком» — метко гласил заголовок. Панси Паркинсон умела подбирать слова.

«День тридцатого августа стал знаковым для всех болельщиков «Соколов Сеннена», и траурным — для большинства болельщиц. Вчера «Соколам» впервые за всю историю существования команды удалось в тяжёлом поединке на стадионе Эллис Мур одолеть «Паддлмор Юнайтед» со счётом 230-190. Однако я не видела ни одного счастливого женского личика — а всё из-за того, что восходящая звезда Скорпиус Малфой и широко известная охотница «Гарпий» Асаби Холлингсворт открыто заявили о своих отношениях скандальным поцелуем после финального свистка.

Многие волшебники — а в основном волшебницы — не смогли удержаться от язвительных комментариев относительно этой пары, но спешу разочаровать вас — ни мисс Холлингсворт, ни мистера Малфоя, как кажется, нисколько не волнует мнение окружающих. Их не смущает ни разница в возрасте — Асаби старше своего возлюбленного на целых восемь лет, ни то, что рядом они смотрятся несколько экстравагантно — очаровательный блондин, покоривший сотни сердец своим неподражаемым взглядом голубых глаз, и темнокожая гибкая девушка, похожая на изящную пантеру…

Роза сдерживала слёзы долгих три дня, с того самого момента, как семейная сова принесла ей свежий номер журнала.

Горячая слезинка, скатившись по щеке, шлёпнулась на плечо Скорпиусу, мило улыбавшемуся с колдографии. Всхлипнув, Роза закрыла лицо руками.

Она наблюдала, как в огромный бассейн, облицованный белым мрамором, из нескольких кранов льётся вода и пена. Вопреки ожиданиям Лили, Инсе обрадовалась, когда её назначили старостой. Исключительно из-за ванной.

Она откупорила маленький флакончик и вылила его содержимое в воду — по комнате мгновенно распространился успокаивающий аромат мелиссы, шалфея и розмарина. К хорошей жизни так быстро привыкаешь…

Инсе быстрыми движениями скинула форму и, осторожно ступив на холодный пол, спустилась в бассейн по лесенке в правом углу.

Она часто бывала здесь, потому что любила ощущение гулкого одиночества и воду. Последняя очень много значила в жизни Инсе, выросшей рядом с морем. Она очищала, смывала всю грязь — не только с тела. Даже руки Панси не могли сравниться с её уютными, мягкими, ласкающими прикосновениями.

Инсе невольно улыбнулась и, набрав в лёгкие воздуха, с головой погрузилась в воду.

Русалка на картине одобрительно расхохоталась и захлопала в ладоши, наблюдая, как она, вынырнув, пытается сдуть с лица пену.

До субботы осталось всего два дня. Два дня до возможности узнать правду. Разрешение от МакГонагалл уже есть. Инсе рассмеялась своим мыслям — знала бы декан, как она потратит эти выходные, что за вопросы будет задавать и кому…

Инсе никогда не увлекала журналистика в чистом виде, только как совокупность выдумки и истории. Она единственная задавала вопросы после лекций профессора Биннса, действительно интересуясь тем, что он скажет. Правда, с каждым разом всё больше и больше разочаровываясь. Где и когда произошло то или иное событие ещё можно узнать, а вот зачем и почему…

Инсе, например, всегда было интересно, почему волшебники не захватили власть над маглами и, судя по всему, за пару-тройку тысячелетий, как и маглы, лишь дважды пытались сделать это.

Ей вообще нравилось сравнивать магов и обычных людей. Во-первых, это было одним из немногих летних развлечений, за исключением многочисленных книг, прогулок и телевизора. Весь учебный год она была в Хогвартсе, а на каникулах, не считая последних, проведённых вместе с Панси, приходилось жить в приюте на окраине Лондона — Инсе наотрез отказалась возвращаться в места своего детства.

Так было проще адаптироваться к новому миру человеку, который одиннадцать лет — первых и едва ли не самых главных, определяющих судьбу, — прожил среди маглов, понятия не имея, что где-то есть совершенно другая жизнь, где разбитые чашки можно склеить простым «Репаро», сломанные кости срастить за ночь, и совсем не обязательно вставать с кровати, чтобы взять с полки нужную книгу.

Казалось странным, что при всех внешних различиях в образе жизни первых и вторых ничего не изменилось внутри. А должно было. Не могло не.

Над этой задачкой Инсе ломала голову довольно долго. Осознав очевидное превосходство над маглами, тогда ещё только начинающими осваивать азы науки, волшебники обязательно попытались бы поработить их. С разными целями, в зависимости от того, какая сторона человеческой натуры победит, — можно было делать это ради личной выгоды и амбиций, но Инсе не исключала версии, что какому-нибудь доброму и мудрому старичку могло прийти в голову сделать это ради спокойствия и безопасности маглов же. Прекратить их войны, поделиться крупицей знания… Кусочек земного счастья для слабого человека, почему нет? Все были бы довольны.

Волшебники предпочитали скрываться. И, похоже, их действительно устраивало то, что имеют.

Лишённые таких способностей, маглы вынуждены были добиваться комфорта другими способами — они придумывали новые теории, материалы, комбинации веществ, философско-эстетические трактаты, проводили эксперименты…

В мире волшебников наоборот верили, что всё уже давным-давно сделано, все свойства записаны, заклинания придуманы, зелья составлены. Инсе была уверена, что это не так.

Просмотрев несколько томов по истории магии, Инсе убедилась в своём предположении. Но в основном открытия совершали либо полукровки, либо волшебники, выросшие с маглами или состоящие у них на службе, как Мерлин.

Почему?

Она бы с удовольствием разложила магию на составляющие. Интересно, можно ли увидеть её в самый большой микроскоп? Или, кажется, маглы используют для невидимых вещей какие-то другие приборы… Ренгент? Регнтен? Инсе порой жалела, что мало училась в обычной школе, основы физики, химии и других наук оставались для неё загадкой.

Возможно, именно поэтому она так поздно нашла ответ.

Она поняла это сидя за столиком кафе в Косом переулке. День выдался жарким, и, купив необходимые книги для пятого курса, она решила побаловать себя мороженым — ей удалось потратить лишь половину суммы, выделенной фондом Хогвартса. Соседний столик почти сразу заняла молодая ведьма с маленьким сыном, которого почему-то мало интересовали сладости. Указав на цветущую герань в подвесных ящиках у входа в кафе, он спросил:

— А почему цветы красные?

— Потому что они такого цвета, — только и смогла ответить мать.

— Нет, ну почему?

— Потому что у всех растений этого вида такие цветы.

— А почему?

— Нипочему, ешь мороженое, — буркнула волшебница.

— Я хочу розовые! — почувствовав, что вопрос останется без ответа, малыш начал капризничать.

— Розовые так розовые, — та лениво махнула палочкой в сторону горшка с геранью. Бутоны из ярко-алых превратились в оранжевые. Волшебница вздохнула:

— Ну вот, опять что-то напутала… зато они уже не красные, — обратилась она к сыну. Тот, проигнорировав улыбку матери, разревелся.

Волшебники не нуждались в природном детском любопытстве, поэтому, взрослея, утрачивали его — чаще всего именно таким способом. Инсе на секунду представила, что она — чистокровная волшебница, узнавшая о существовании маглов. Да она бы снарядила целую экспедицию в этот странный мир, чтобы выяснить, чем живут эти люди, что делают, что чувствуют, почему волшебники скрываются от них, почему их в десятки тысяч раз больше... Она не знала ни одного ученика Хогвартса, которого бы интересовали подобные вопросы.

Позже Инсе поняла ещё одну вещь. Волшебникам легче и лучше жить самим по себе, им хватает Министерства, якобы выполняющего поставленные цели и задачи, а на самом деле всего лишь дающего работу тем, кто закончил школу. И… более того, им не только не интересны маглы… им мало интересны такие же маги, как они, только живущие очень далеко, в Индонезии, например. Тут наверняка действовал какой-то уравнительный принцип. Маглы, у которых было меньше возможностей, больше нуждались в объединениях, вроде стран, с чёткой вертикалью власти и установленными обязанностями. Волшебники же просто переняли какие-то особенности для личного пользования.

Получилось не слишком-то хорошо, но что поделаешь…

Инсе задавала эти вопросы не потому, что её привлекала власть, скорее — сильные личности, яркие пятна в истории, пусть даже кровавые. Впрочем, во власти как таковой нет ничего плохого. Плохо становится тогда, когда она попадает не в те руки, как и случилось с волшебным миром совсем недавно. Инсе, первые два года обучения читавшую всё подряд и в огромных количествах, захватила история Вольдеморта и его падения. О Гриндевальде она узнала чуть позже, уже познакомившись с Панси и прочитав нашумевшую биографию Альбуса Дамблдора.

— А в этом есть какая-то романтика, — сказала она тогда Панси. — Реддл, ненавидевший обычных людей, выросший в приюте, мечтал править волшебниками, а Дамблдор, чью сестру изнасиловали маглы, хотел исправить их и наставить на путь истинный ради лучшей жизни. Нет, правда. Глупо, но романтично. Я вот только одного не понимаю… Что же это за Гарри Поттер такой? Взять и победить волшебника, с которым никто не мог справиться два десятка лет, без особых способностей? Не верю!

Тогда Инсе ещё не знала, что, ознакомившись с данными, добытыми Ритой, захочет узнать, как всё было на самом деле, едва ли не сильнее Панси.

Для чего был создан специальный комитет, уничтоживший все улики и свидетельства? Почему все члены Ордена Феникса дали клятву, очень похожую на ту, которую используют невыразимцы, чтобы не иметь возможности сказать о событиях того дня даже под пытками? Зачем стирали память Пожирателям, отправленным в Азкабан?..

Все эти вопросы говорили о том, что кто-то усердно скрывал правду под официальной версией: «Гарри Поттер — наш герой!».

И всего два для осталось до субботы, когда они, возможно, приблизятся к разгадке.

* * *

Скорпиус с нежной улыбкой читал письмо от Асаби, которое только что принёс его филин.

Альбус, почти полностью отвернувшись, просматривал содержание очередной книги из Запретной секции, яростно переворачивая страницы и не понимая ни слова из того, что написано.

Это странное, мучительное чувство одиночества приводило его в ярость.

Впервые в жизни он чувствовал себя хуже, чем когда провалил отбор в команду по квиддичу.

Малфой отложил трёхстраничный опус, испещрённый цветами, снитчами и сердечками, аккуратно убрал листы обратно в конверт и положил в нижний ящик прикроватной тумбочки. Альбус, бросив быстрый взгляд в его сторону, заметил там толстенную стопку писем, перевязанных белой шёлковой ленточкой.

— Ты скажешь мне наконец, что случилось? — недовольно поинтересовался Скорпиус, не глядя в сторону Поттера.

— Конечно, — Альбус неопределённо пожал плечами, отметил в книге несколько страниц, которые намеревался изучить повнимательней на свежую голову, и спрятал её под подушку. — Не могу понять, почему мой друг Скорпиус в этом году не приехал в Хогвартс и отчего мне так не нравится тот, кто занял его место.

Малфой поморщился.

— Сколько раз ты был на кухне? — внезапно спросил он.

— Что? — Альбус опешил. — Какая разница?

— Тебе-то, конечно же, никакой, — с горечью усмехнулся Скорпиус. — А я вот лет пять таскался туда почти каждый вечер. То за шоколадными пирожными с малиной, то за тыквенным печеньем, то за мороженым! Чтобы кое-кто, поглощённый своим великим делом, мог не тратить драгоценное время на поиски сладкого. Думаешь, я не чувствую, что ты смотришь на меня сейчас и тихо ненавидишь? Могу даже сказать тебе, почему! Потому что для «твоего друга Скорпиуса», по которому ты так скучаешь, в целом мире существует только один волшебник — Альбус Поттер, и смысл жизни этого друга заключается в том, чтобы ему угодить, — он вздохнул и тихо добавил: — Так не бывает. Это не я. Мне могут нравиться другие люди. И… ты либо примешь это, либо уйдёшь.

— Да, это не ты, — кивнул Альбус, странно улыбнувшись — со смесью горечи и злого веселья. Он вытащил какой-то предмет из чемодана и, спрятав его в карман мантии, вышел из спальни.

Скорпиус, тяжело вздохнув, скинул обувь и забрался на кровать, обняв колени руками. За сегодня он неисчислимое количество раз проклял своё умение понимать Поттера.

Поднявшись по мрачным коридорам подземелья из гостиной Слизерина, Альбус накинул на плечи мантию-невидимку — закончив Хогвартс, Джеймс отдал ему мантию отца. Единственный поступок старшего брата, за который Альбус был ему благодарен.

Он просто остался один. Не беда. Одиночество можно побороть, направить всю энергию в книги, исследования, магию. Это не самое страшное. Страшно вдруг потерять смысл, разочароваться в цели. А чувство, что у него сейчас выбили почву из-под ног… Это так… пройдёт.

* * *

День выдался холодным, для начала сентября даже слишком. Инсе наглухо застегнула молнию на свитере и спрятала руки в карманы, мечтая о тёплом пальто или на худой конец перчатках и шарфе. На небе — словно в насмешку — не было ни облачка.

Они шли по узкой тропинке, петлявшей между низкими, но крутыми холмами, к небольшой деревеньке неподалёку.

— Наверняка этот прохвост оставил с десяток заклинаний, отслеживающих трансгрессию, — в который раз приглаживая растрепавшиеся на ветру волосы, буркнула недовольная Панси, когда они подошли к первым домам. — Увы, такова профессия журналиста: чем неожиданней, тем лучше.

Инсе устало привалилась к резной чугунной ограде двухэтажного коттеджа. Им понадобилось больше часа, чтобы добраться до деревни Бадли-Бэббертон.

— Отдохни, — улыбнулась ей Панси. — Я пока соберусь с мыслями. Я редко когда поддаюсь унынию, но, боюсь, Гораций Слагхорн — наша последняя надежда. Знаешь, — она ещё раз попыталась привести в порядок причёску, — я ведь была в Хогвартсе в тот день. И могла бы остаться в школе. Тогда не пришлось бы тратить десять лет на отчаянные попытки добраться до секретного содержимого нескольких шкафчиков в Отделе Тайн. Чтобы выяснить, что там нет ничего стоящего. Могла бы знать всё. Но даже сейчас я не жалею, что одной из первых покинула замок, когда объявили эвакуацию. Работа должна помогать жить, а не убивать. В этом мы с Ритой придерживались разных точек зрения. И что? Я стою тут, обеими ногами на земле, и если вдруг разочаруюсь или потеряю интерес к этому делу — могу развернуться и уйти. А Риту подвело отчаянное желание знать правду.

Именно после этих слов Инсе вдруг поняла, что у них ничего не получится.

Панси редко когда терпела неудачи, но бывало и так, что какие-то особо ценные сведения не удавалось вытянуть с первого раза. За август это случилось трижды, и во всех случаях смутные чувства Инсе находили своё подтверждение.

— Надеюсь, годы поубавили прыткость этого скользкого любителя засахаренных ананасов, — добавила Панси. — Пойдём…

Они свернули на узкую извилистую улочку, вымощенную крупным булыжником, миновали массивное здание деревенской церкви, зловеще высившееся над деревней, и подошли к уютному двухэтажному дому в самом конце тенистой буковой аллеи. За прутьями невысокой чугунной ограды, увитой дикой лозой и плющом, виднелась дорожка из гравия, ведущая к входной двери.

Панси осторожно отворила скрипнувшую калитку и огляделась. Шторы задёрнуты, из дома не слышно ни звука, но хозяин наверняка уже заметил незваных гостей. Впрочем, этикет есть этикет. Она подошла к двери и постучала.

Ждать пришлось долго.

Уставшая Инсе нетерпеливо переминалась с ноги на ногу — гравий неприятно похрустывал под подошвами ботинок, что раздражало её ещё больше. Панси, спустившись на нижнюю ступеньку, терпеливо изучала узоры на занавесках, закрывающих маленькое окошко слева от двери. Наконец где-то в глубине дома послышались тяжёлые шаги и через минуту-две — лязганье замков и задвижек.

На улицу осторожно высунулся волшебник в красивом узорчатом халате, небрежно наброшенном поверх пижамы изумрудного цвета, и, морщась от холода, уставился на гостей. Казалось, он вовсе не удивлен таким поворотом событий, скорее слегка раздосадован.

Инсе с любопытством разглядывала хозяина дома. Почти полностью лысый — за исключением двух жиденьких седых прядей, пучками топорщившихся за висками, когда-то довольно полный, а сейчас ссутулившийся, сморщенный, как сдутый воздушный шарик, он всё-таки выглядел определённо моложе своих лет — если уместно говорить так о том, кто перешагнул вековой рубеж.

— Какой сюрприз, мисс Паркинсон, — усмехнулся мистер Слагхорн. — Правда, я думал, что ты заглянешь лет на пять пораньше. — Он повернулся к Инсе, и та поёжилась от его взгляда — мягкого и неназойливого, но вместе с тем цепкого и очень внимательного.

— Я бы с удовольствием, но всё дела, дела, — очаровательно проворковала Панси. — С моей работой нет ни минутки покоя…

Заметив любопытство Горация, она поспешила пояснить:

— Это Инсе Торесен, моя помощница и ученица.

— Приятно познакомиться, мисс Торесен, — последовал ответ.

Инсе изобразила улыбку.

— Не пригласишь на чашечку чая? — невозмутимо поинтересовалась Панси, снова пытаясь пригладить волосы.

— Отчего же не пригласить? Приглашу. Только, боюсь, ничем не смогу помочь. — Казалось, волшебник разговаривал сам с собой.

Впустив их в дом, он снова долго возился с замками, проверяя механизмы и тщательно закрывая каждый.

Видя, как уверенно Панси свернула в ближнюю левую комнату, оказавшуюся гостиной, Инсе поняла, что та уже была здесь. И, возможно, не раз.

Она с любопытством подошла к ряду шкафов, выстроившихся вдоль стены напротив окна, заставленных многочисленными бутылочками, скляночками и флаконами с разнообразными зельями — большинство из них было Инсе неизвестно. Наверху, покрытые толстым слоем серой пыли, покоились перегонные кубы и реторты самых разных форм и размеров. Их владелец наверняка был отличным учителем Зельеварения, когда преподавал в Хогвартсе.

Тем временем мистер Слагхорн справился с замками и вернулся в гостиную. Ленивым взмахом палочки он отправил чайный сервиз на кухню, а сам уселся в массивное мягкое кресло. Инсе и Панси заняли места на диване напротив. Последняя завела привычный разговор о погоде и необычайно сильных ветрах для этой местности. Слагхорн согласно кивнул и посетовал на больные суставы, с которыми не сладить даже самыми мощными заклинаниями.

Не прошло и минуты, а сервиз, на этот раз возглавляемый весело посвистывающим чайником, звякнув блюдцами, разместился на столе. Презрев все правила этикета, Инсе первая притянула к себе чашку, в которой приятно дымился горячий чай, распространяя по гостиной уютный аромат малины и шиповника.

— Не хотелось бы начинать разговор с резких нот, но я прекрасно знаю, зачем ты здесь, Панси…

— Гораций, — перебила та, не дав ему закончить фразу, — я просто хочу поговорить. Я не Рита, чтобы пытаться подсунуть тебе дурманящее зелье.

Слагхорн презрительно фыркнул:

— Знаю, иначе не пустил бы тебя даже на порог. Но всё-таки вынужден повторить: я ничем не могу тебе помочь. В здравом уме — никогда. Так что приходи ещё лет через пятнадцать, когда я превращусь в ветошь. Ты ведь на это надеялась, да? Встретить тщедушного старичка, который практически не выходит из дома и только и делает, что предаётся воспоминаниям о прошлом и готов рассказывать свои истории всякому, кто соблаговолит выслушать?

По тому, как Панси, отставив чашку, укоризненно покачала головой, заверяя Горация в обратном, Инсе поняла, что Слагхорн попал в точку. Сама она не принимала участия в разговоре, поэтому видела много больше, чем его непосредственные участники, и, что самое главное, у неё было время сделать выводы.

Например, Инсе сразу поняла, что Панси неспроста взяла её с собой — это позволило ей завести беседу о Хогвартсе и, судя по реакции старика, именно со школой были связаны его самые нежные воспоминания.

Но разговор не клеился, и на какой-то момент Панси потеряла терпение:

— Брось, Гораций, — улыбнулась она. — Я могу не знать правды, но вижу, какими способами её скрывают. Чем ты объяснишь то, что многие участники битвы за Хогвартс так или иначе получили травмы, повлёкшие за собой потерю памяти? Очень странную потерю — только одного вечера. Не стоит уточнять, какого, не так ли? И как так получилось, что некоторый круг волшебников после этого оказался связан Невыразимой клятвой? А Комитет, Гораций? Что ты скажешь о нём?

Упоминание последнего немало смутило Слагхорна.

— Ты и об этом знаешь?

Панси строго кивнула.

— Видишь, — улыбнулась она, — тайное всегда становится явным, пусть даже оно хранится в самом секретном шкафчике Отдела Тайн.

— Это была вынужденная мера, Панси.

— Я понимаю, — она кивнула. — И вполне обоснованная, если принять во внимание тот факт, что выжившим волшебникам вдруг понадобилось так тщательно скрывать, как был убит Вольдеморт и что произошло в тот вечер. Меня интересует причина. Меня интересует, зачем…

— Что ты знаешь о первой древнегреческой волшебнице? — вдруг спросил Слагхорн.

Панси в недоумении замолчала, а Гораций улыбнулся:

— Да, лекции по истории в Хогвартсе никто никогда не слушал.

— Это Пандора, — не удержалась Инсе.

Слагхорн с интересом глянул на неё.

— Пандора — древнегреческая колдунья. По легенде её создали сами боги, — продолжила Инсе. — Она была женой одного из трёх первых стихийных магов, Эпиметея. Однажды Пандоре тоже захотелось подчинить себе стихию. Она открыла ларец, в котором хранилась эта сила, выпустила наружу и не смогла справиться. Тогда по всей Греции несколько лет бушевали наводнения и смерчи, и… — тут Инсе смущённо замолкла, почувствовав, как Панси под столом ощутимо сжала её руку, призывая остановиться.

Однако Слагхорн смотрел на неё с одобрением.

— Не повторяй судьбы Пандоры, Панси. Знания порой очень опасны, а те, что ты ищешь, как раз из таких. Любопытство не должно вести к беспечности. Помни, что правда, выпущенная наружу, попади она не в те руки, может вызвать огромные беды. Не велика ли цена? — тихо спросил он. — Я однажды уже совершил подобную ошибку и не собираюсь её повторять.

Инсе почувствовала, что волшебнику удалось расположить её к себе, и она невольно ищет доказательства его правоты. По крайней мере, он не лгал, не юлил, не пытался выкрутиться и оправдать свои личные похождения или проступки. Есть знание, которое не должно быть доступно всем подряд. Впрочем, Инсе это не касается. Она — далеко не все подряд.

В это время на кухне что-то громыхнуло, звякнуло, и послышался звон разбитого стекла, падающего на пол.

— Ох! Они опять за старое, — Слагхорн попытался встать, но ойкнул от боли и плюхнулся обратно в кресло, растирая больное колено и морщась.

— Не беспокойся, я проверю, — живо ответила Панси и, вытащив палочку, поспешила на кухню.

— Это всё сервизы! Голубой и оранжевый почему-то не ладят между собой, поэтому оранжевый я держу в гостиной. А сейчас, видимо, лишние блюдца решили остаться на кухне, — прокричал Слагхорн ей вдогонку и, повернувшись к Инсе, виновато улыбнулся.

— А ты любишь историю магии, как я погляжу, — заметил он.

Инсе кивнула и зачем-то добавила:

— Но не настолько, чтобы слушать лекции профессора Бинса.

Слагхорн расхохотался:

— Надо же, он до сих пор преподаёт. Хотя, что с ним случится, с привидением-то…

Он ещё раз рассмеялся своей же шутке.

— Последний курс, как я понимаю?

— Да, — Инсе кивнула, чувствуя, что для вежливой беседы ей полагается добавить ещё что-то или задать встречный вопрос, но на ум не пришло ничего стоящего.

— Мне кажется, вы правильно поступаете, — заметила она. — И благородно.

Слагхорн кивнул, показывая, что понял, о чём идёт речь.

На кухне жалобно звякнуло блюдце, и послышался недовольный возглас Панси.

— Правильно, — протянул он, отворачиваясь к окну. — Правильно… Мне иногда кажется, что всё зависит от намерения.

Инсе снова поняла, что тот разговаривает сам с собой. Видимо, годы, проведённые в добровольной изоляции, всё-таки сказались на его рассудке.

А возможно, это обычная старость.

Тем временем Слагхорн продолжал:

— Я ведь молчу не потому, что так нужно. А потому что мне страшно. Потому что я уже предатель, но предатель трусливый… И только поэтому я подыскиваю в себе аргументы и оправдания. Что так будет правильно, честно… Ответственность, благородство… чушь! Мне страшно. Мне стыдно, что я — причина тех ужасных событий, пусть возможно и косвенная… и только поэтому я не решусь… никогда…

Инсе решительно ничего не понимала, но продолжала слушать, стараясь уловить каждое слово, пока Панси воюет с блюдцами.

— Я только один раз решился рассказать об этом… но это так ужасно, так ужасно. Он говорил, что она не должна была умирать… Такая весёлая, такая храбрая, такая красивая… Лучшая ученица семьдесят восьмого, она получила на письменном экзамене по зельям сто пятьдесят баллов из ста двадцати возможных… А на устном сварила просто идеальный Напиток живой смерти, — Слагхорн вздрогнул, вспомнив о чём-то для него важном, и замолчал.

— А ты говоришь, благородство, — после паузы продолжил он, повернувшись к Инсе, которой едва удавалось скрыть недоумение.

Вскоре вернулась и Панси. Она выглядела крайне недовольной — похоже, сервиз оказался проворней, чем она рассчитывала, осколки одного из блюдец умудрились поранить ей ладонь и оцарапать щёку. Возможно, именно в этом и заключалась причина, что Панси не стала дальше расспрашивать Слагхорна, и, завершив разговор парой общих фраз и поблагодарив за гостеприимство, предпочла покинуть дом.

Инсе ни слова не сказала ей о произошедшем. Вовсе не потому, что считала этот странный разговор малозначительным. Наоборот, зная цену информации, Инсе была уверена, что Панси никогда не смогла бы добиться от Слагхорна этих слов. И ей совсем не хотелось делиться своим первым профессиональным успехом.

Однако сегодня её ожидало ещё одно открытие.

Оказавшись в Хогвартсе, Инсе первым делом поспешила в Зал Славы. Найдя табличку со списком лучших учеников и отыскав 1978 год, она внимательно пробежала взглядом по фамилиям. Девушка была только одна, некая Лили Эванс. Кажется, она уже где-то слышала это имя...

* * *

Оглядываясь в прошлое, часто замечаешь, что самые значимые изменения были вызваны совсем не теми поступками и делами, которые долго зрели где-то внутри, планировались, прошли через сомнения и трудности, требуя от человека изрядных затрат сил и энергии. Скорее наоборот, именно из необдуманных жестов, пары случайных слов или нескольких незначительных действий и складывается та тоненькая и хрупкая цепь событий, способная повернуть вспять ход времени, сломать тысячи жизней или подарить несколько мгновений истинного счастья. Подвиги, яркие и красочные, полные героизма, которыми историки так любят украшать свои труды, на деле являются лишь следствием.

Серые, непритязательные и скучные будни решают всё.

Минерва МакГонагалл всегда знала, что её имя вряд ли пополнит список легендарных директоров Хогвартса, да она и не стремилась к этому. Вообще сложно к чему-либо стремиться, имея за плечами больше полувека преподавательского стажа, и она просто старалась поддерживать установленный Дамблдором порядок. А точнее — беспорядок. Единственное маленькое изменение в школьной программе, на которое решилась новый директор, касалось Прорицаний. МакГонагалл безжалостно вычеркнула их из списка предметов.

Ну а какой от них толк, особенно при отсутствии хоть сколько-нибудь одарённого преподавателя, от которого — по сути — только одни неприятности, а единственное пророчество, сделанное с испугу, наделало столько шума и причинило столько боли… В этом месте своих размышлений Минерва МакГонагалл чаще всего обречённо вздыхала. Какой смысл в пророчестве, если оно держится только на том, что его выполняют те, кто по какой-то причине поверил, что так и должно быть?..

Проблема состояла в том, что Сибилле Трелони абсолютно некуда податься. Она считала замок своим домом, а МакГонагалл была не настолько жестока и бесчеловечна, чтобы выгонять её. Всё-таки настояв на своём, новый директор внесла Прорицания в список дополнительных спецкурсов, необязательных для посещения. И, несмотря на то, что некоторые особо старательные ученики уделяли какое-то время этому предмету, у Сибиллы Трелони оставалось множество времени, чтобы размышлять на тему собственной бездарности, несправедливой судьбы и… пить херес.

* * *

Альбус сидел в Запретной секции часами. Он уходил из спальни вечером и, спрятавшись под мантией, до глубокой ночи читал книги.

Прошло уже больше недели со времени их ссоры со Скорпиусом, и Альбус чувствовал, что замершее было время потихоньку снова убыстряет свой бег, а сам он привыкает к жизни без друзей — точнее без друга — и входит в старую колею. Ему нравилось бродить по ночному замку, особенно по тем местам, где он был в течение дня. Они выглядели настолько по-другому, освещенные лунным светом, что он часто не узнавал знакомые повороты, коридоры и картины. Альбус любил эти прогулки именно за странное, яркое и волнующее ощущение, что ты вдруг попал в другой мир. В одну из таких ночей он проходил по коридору пятого этажа и вдруг споткнулся о что-то тёмное. Выругавшись про себя, он поднял предмет, оказавшийся пустой бутылкой из-под хереса.

— Palo Cortado? — тихо присвистнул Альбус, с удивлением разглядывая этикетку.

Рядом кто-то сдавленно всхлипнул и икнул.

Когда они познакомились с Альбусом, тот был совсем маленьким. Да, с уязвлённым самолюбием и желанием доказать, что он тоже чего-то стоит, но ребёнком, способным ещё доверять и видеть чудо в самых обычных вещах — ползающей по листку букашке, например. А ещё он был похож на весеннего воробья после первого мартовского купания в луже — встрёпанный и взъерошенный, с широко открытыми глазами, живо и озорно глядящими на мир. Глаза — это, конечно, особый разговор. Глаза у Альбуса — замечательные до одури, и не в цвете дело. Блядские они, вот и всё, — большие, спокойные и прожигающие. Да и, если вдаваться в подробности, не совсем зелёные: на правом несколько маленьких карих пятнышек.

Таким Малфой запомнил Альбуса семь лет назад в свой первый день в Хогвартсе, таким он для него и остался.

На окружающих, впрочем, Поттер производил впечатление совсем иное, если не сказать — прямо противоположное.

Во-первых, он был крайне необщителен и тяжело сходился с людьми.

Во-вторых, Альбус почти не улыбался, даже из вежливости. Впрочем, он никогда и ничего не делал из вежливости — и поэтому казался грубым и безразличным. Учителя (за редким исключением) чувствовали его незаинтересованность предметами, но при этом ничего не могли поделать, и, что их больше всего раздражало, они не могли заставить Альбуса учиться. Ему хватало природного ума и сообразительности, хорошей памяти и умения схватывать на лету, чтобы получать "Выше ожидаемого" по большинству дисциплин. Когда же профессор МакГонагалл, пытаясь вызвать в Поттере хотя бы соревновательный интерес, нарочно занизила ему оценку за тест, Альбус даже виду не показал, что это его задело.

О, деланное равнодушие ко всему происходящему — фирменная особенность Альбуса Поттера. Единственное, пожалуй, что могло вывести его из равновесия, — это чужие успехи в квиддиче. До второго курса. После того как Скорпиус так некстати перешёл ему дорогу, безразличие распространилось и на спорт.

Именно это и позволило Малфою сделать вывод, что это равнодушие — показное от начала и до конца. Естественная защитная реакция организма, когда увлекаешься чем-то настолько, что вот-вот переступишь ту грань, за которой начинается одержимость и безумие.

Наверное, именно это так привлекало его в Альбусе. Удивительная способность балансировать на этой грани, то и дело заступая за край, но неизменно возвращаясь. Он сам так не умел.

Скорпиус вздохнул и лениво скинул с колен учебник по Трансфигурации — на пол. Поссорившись с Альбусом, он нашёл себе отличное занятие: сидеть и размышлять о нём. И дело не в том, что он практически не разговаривал с Альбусом уже вторую неделю. Просто в таком состоянии есть о чём подумать.

На душе было до омерзения муторно и гадко ещё и от предчувствия, что тест в среду он завалит.

Не то чтобы у него были какие-то проблемы с учёбой… Но в последнее время само отношение к получению знаний изменилось настолько, что стало просто тошно уделять ему хоть часть времени. Нет, ему и раньше не нравился ни один из предметов, но ещё года два назад он был покладистым и усидчивым умничкой Скорпиусом, а сейчас как-то разучился наступать себе на горло.

В этом Альбусу повезло гораздо больше. Альбусу не нравилась Травология — он и не занимался ей. Списывал с кого-нибудь домашние задания и проверочные работы, то и дело страдал от головной боли или тошноты странного свойства, возникающих непосредственно перед уроком профессора Лонгботтома. Зато Альбус любил Тёмные искусства и мог сидеть над очередной книгой из Запретной секции по десять часов подряд.

Да что там учёба… Скорпиус даже сладкое любит только потому, что его обожает Поттер…

Но вся любовь заключалась в том, что он безропотно таскал Альбусу всевозможные лакомства с кухни. Тот так вкусно лопал обычное пирожное, довольно жмурясь, и так очаровательно тянулся за следующим, что самому становилось сладко.

Увлечений у Малфоя не было. Разве только что квиддич. Скорпиусу нравился этот вид спорта, но уже намного меньше, чем до того, как он оказался в сборной. Во-первых, и самое лучшее приедается, особенно когда жизнь превращается в одну сплошную тренировку. Даже сами матчи — как одна затянувшаяся репетиция, в которой нужно выполнить определённые условия, чтобы закончить её правильно. Поймать снитч — это его задача. Во-вторых, оказалось, что любой спорт — ещё и политика. Взятки, ставки, денежные махинации, попытки подкупить судью… Это всё наводило на Малфоя такую тоску, что хотелось лезть на стену.

Он и на Асаби обратил внимание только по одной причине:

— Это всё удивительно быстро надоедает, правда? — улыбнулась она ему после матча, когда команды обменивались рукопожатиями.

Впрочем, квиддич был неразрывно связан с занятием, нравившимся ему на данный момент больше всех, — сон. После сумасшедшей тренировки так приятно расслабиться, лёжа в ванной, а затем отдаться во власть блаженной усталости и уснуть.

Сегодня тренировки не было. И он понял, что может так просидеть на кровати, дуясь на жизнь, до самого утра.

Скорпиус уныло покосился на учебник на полу. Бездумно уставился на обложку, проклиная своё вялое безразличное состояние, и потянулся к прикроватной тумбочке за Снотворным зельем.

Не мытьём, так катаньем. Унизительно, конечно, но куда денешься.

Он уже спал, когда вернулся Альбус.

Тот осторожно подошёл к кровати Скорпиуса и прислушался, наконец уловив его размеренное, спокойное дыхание.

Полог был задвинут не до конца, и Альбус осторожно заглянул внутрь. Глупо улыбнувшись открывшейся картине, по-ангельски сонной, он с трудом наклонился и приставил к ножке кровати пустую бутылку из-под хереса. Затем вздохнул и присел рядом, не боясь, что Малфой проснётся — за шесть лет Поттер изучил его повадки настолько, что мог с уверенностью сказать: сегодня Скорпиус зачем-то выпил сонное зелье на ночь, потому что обычно он спит только на боку, положив руку под голову и подтянув ногу, согнутую в колене, к груди. Если же сон вызван неестественно, то он всегда лежит на спине.

— Чем меньше я тебя вижу, тем меньше думаю о тебе, — прошептал Альбус, вглядываясь в спокойное лицо Малфоя. — Но когда вижу, понимаю, что безмерно устал. И мне хочется только одного — прекратить всё это. А что это «всё»… я не знаю.

— Слышал бы ты, что мне рассказала эта старая стрекоза, — добавил он, помолчав. — Оказывается, это ей когда-то пришло в голову брякнуть пару Пророчеств, испортивших всем жизнь. Но я был прав, отец не мог победить Вольдеморта просто так: «Ему дарована сила, о которой неведомо Чёрному лорду»… Я хотел ещё выведать у неё, что это за сила, но она, видимо, переборщила с хересом. И я... наверное, тоже переборщил. В любом случае, боюсь, мне теперь придётся сходить на Прорицания, потому что эта Трелони явно может рассказать что-то ещё. Не знаю, зачем я тебе это всё... Ты же спишь, — он протянул руку, с явным намерением погладить Скорпиуса по щеке, но почему-то остановился. — Хотя, наверное, это и хорошо. Я так устал.

«Ладно, Альбус. Но это — последний раз», — подумал он и, скинув одежду, улёгся рядом, чувствуя, как мгновенно расслабляются скованные напряжением мышцы.

— А ты ведь прав, Малфой, — со странной улыбкой пробормотал Альбус, прижимаясь к спящему Скорпиусу и обнимая себя его рукой. — Я тобой пользуюсь...

* * *

Завтрак Инсе проспала. Прикинув, что до начала обеда у неё есть около полутора часов, она наскоро оделась, собрала волосы в неаккуратный хвост, и, побросав в сумку необходимые тетради и учебники, направилась в библиотеку. Последние несколько дней Инсе могла думать только о предстоящем визите к Слагхорну, поэтому неудивительно, что за сегодня ей предстояло сделать два письменных задания по Трансфигурации и провести сравнительный анализ действия Умиротворяющего бальзама — одного сваренного точно по инструкции, а второго недостаточно долго томившегося на медленном огне. И ещё написать небольшую биографию одного из трёх волшебников, вступивших в Международную конфедерацию магов незадолго до памятного 1955.

Предчувствуя, что проведёт этот день не лучшим образом, Инсе в самом скверном расположении духа разглядывала корешки на полках нужной секции. Набрав огромную стопку увесистых томов, она, пыхтя и жалобно вздыхая, отнесла их на ближайший столик, за которым, уронив голову на какой-то толстый фолиант, спала одна из учениц. Судя по огромной медно-рыжей копне волос, надёжно защищающей свою обладательницу от лишних взглядов, — Лили Поттер. Инсе подошла поближе и села рядом, подняв перо, выпавшее из расслабленных пальцев и валявшееся на скамейке. Слева на столе лежал пергамент с сочинением по Истории Магии, последняя строчка которого оканчивалась огромной кляксой.

Инсе осторожно наклонилась и, откинув несколько прядок с лица Лили, оглушительно дунула в ухо. Та вздрогнула и, дёрнувшись, подпрыгнула на месте, резко подняв голову и непонимающе уставившись в пространство.

Увидев Инсе, Лили выдохнула, облокотившись на руку.

— Зачем пугать-то так? — всё ещё сиплым после сна голосом спросила она.

Инсе виновато пожала плечами и заметила:

— Это выглядело крайне мило. Ты дышишь как загнанный кролик.

— Удивительно, — всё пытаясь отдышаться, съехидничала Лили. — Как прошёл твой ответственный и очень важный визит?.. Ждём очередную скандальную статью авторства несравненной Панси?

— Нет. Полный провал, — Инсе покачала головой и, покосившись на стопку книг, добавила:

— Скажи какую-нибудь цифру. До восьми.

— Восемь, — улыбнулась Лили.

Инсе послушно вытащила последнюю книгу из стопки и схватилась за голову.

— Зелья! Нет, только не эта дрянь, — захныкала она. — Да откуда я знаю, что случится с этим Умиротворяющим бальзамом, если его недоварить?..

Лили прыснула.

— Это очень легко. Тут тебе даже книжка не нужна, главное знать свойства компонентов.

— Например?

— Вот смотри. Основной ингредиент этого зелья какой?..

Инсе неопределённо пожала плечами.

— Сушеница болотная, — поворчала Лили, чувствуя, что становится похожей на Розу. — Именно из-за её вяжущих свойств бальзам имеет густую консистенцию. Если рано снять его с огня, то он получится более жидким и слабым. Но зато дикий ясминник при минимальной термической обработке быстрее влияет на человека из-за сильного кумаринового запаха… И получается что такой бальзам будет менее эффективным, но зато подействует почти мгновенно.

— Я так и запишу, ладно? — Инсе потянулась за чистым пергаментом. — Только ты мне название этого запаха продиктуй по буквам…

— Хорошо, — Лили театрально вздохнула. — Это же совсем легко…

— Конечно, — кивнула Инсе. — Если у тебя есть предрасположенность к этому. Тогда тебе не нужно связывать причину и следствие. Ты просто знаешь — ах, у этой травки двудольные чашелистики, поэтому они помогают от головной боли. А слизь этого червяка содержит бурые вкрапления, что свидетельствует о наличии в нём яда. И вообще — они крайне подходят друг другу, поэтому из них можно сварить отличную Амортенцию. Главное помешивать нечётное количество раз против часовой стрелки. Почему именно так?.. Да потому что у червяка оранжевые поперечные полоски на пузе, как говорит один из самых талантливых зельеваров Нецауалькойотль. Изумительная логика! Что ты смеёшься? — возмутилась Инсе, но не удержалась и улыбнулась сама.

— Двудольные чашелистики, — хохотала Лили. — Хотела бы я на них посмотреть. Впрочем, — добавила она уже серьёзно, — папа говорит, что это у меня от бабушки. У неё была просто поразительная способность к Зельеварению. На выпускном экзамене она набрала на тридцать баллов больше максимально возможного количества.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Инсе.

— Подожди, — она наморщила лоб. — Как звали твою бабушку?..

— Как меня. Лили Поттер. В девичестве Эванс.

— Шутишь, — выдохнула Инсе.

— А что? — непонимающе глянула на неё Лили.

— Нет, просто…

Лили с удивлением отметила, как живо отреагировала на эту новость обычно спокойная и уравновешенная Инсе. Она, казалось, крепко задумалась, отчаянно пытаясь что-то понять.

Было в этом что-то смешное, даже детское. С таким живым нетерпением Хьюго складывал паззлы, когда оставалось три-четыре детали, чтобы закончить. Тогда он быстро хватал кусочек и, не смотря на рисунок, пытался вставить его во все пустые места.

— Слушай, — наконец протянула она, — а у тебя случайно нет её колдографии?..

— Есть, одна. Но зачем, — снова попыталась спросить Лили, но Инсе, тут же вскочив с места, перебила её:

— Тогда так. Ты сейчас идёшь к себе за этой колдографией. Встретимся через пятнадцать минут во дворике. Там я всё тебе объясню. Мне нужно кое-что проверить, — с этими словами она убрала несколько книг обратно на полку и поспешила из библиотеки.

Оставшись одна, Лили пожала плечами, вздохнула и, смахнув разложенные на столе пергаменты в сумку, направилась в гостиную Гриффиндора.

Она уже не помнила, как они подружились с Инсе и почему. Довольно редкий для Хогвартса случай — дружба учеников, разделённых не только возрастом, но и факультетами.

Когда Лили была маленькой, она мечтала поскорее попасть в школу, думая, что наконец-то сможет слушать истории Джеймса столько, сколько захочет, сможет дурачиться и часами болтать с Альбусом и Розой. Но всё получилось не совсем так. Джеймс к тому времени был уже слишком взрослым, чтобы уделять внимание младшей сестре, у Розы из-за дополнительных занятий и учёбы не хватало на неё времени, а Альбус и вовсе оказался в Слизерине.

С Инсе они познакомились смешно. В библиотеке. Лили срочно нужно было дописать домашнее задание по Травологии, и она рискнула пойти туда вместо завтрака, прихватив с собой несколько сандвичей и бутылочку тыквенного сока. Именно этот сок и оказался на одном из чрезвычайно редких фолиантов, который мгновенно принялся орать на весь зал. Приносить еду в библиотеку было строжайше запрещено, а нарушение школьных правил грозило ей минимум неделей отработки, поэтому Лили уже приготовилась встретить смерть в лице мадам Пинс с высоко поднятой головой. Но ей на помощь пришла странного вида рассеянная и задумчивая третьекурсница. Одним взмахом палочки она не только заставила сочинения Гиацинта Бьондо умолкнуть, но и остановила сок от дальнейшего распространения по столу и остальным ученикам.

Так они начали общаться.

Лили забежала в спальню, вытащила из чемодана альбом, подаренный ей родителями на одиннадцатилетие, и поспешила вниз из башни.

Инсе уже поджидала её на скамейке во внутреннем дворике замка.

— Держи, — Лили протянула ей альбом, открывая его на нужной странице. — Это мои бабушка и дедушка на прогулке в парке. Они уже помолвлены, но свадьба состоится ещё только через два месяца.

— Ты — вылитая её копия, — потрясённо прошептала Инсе, вглядываясь в молодую женщину, стоящую на узкой парковой аллее. Рядом высокий мужчина в длинном пальто обнимал её за талию, держа в другой руке огромный вафельный рожок.

— Все, кто знал её, так говорят, — немного грустно заметила Лили. — Мы и правда очень похожи. Но есть одно существенное различие. У неё глаза зелёные, как у Альбуса, а у меня — карие, в маму.

— Да? — задумчиво спросила Инсе, проводя пальцем по краю колдографии. — Это ничего, — вдруг хитро улыбнулась она. — Это мы исправим…

Её тон заставил Лили неприятно поёжиться.

— Что ты имеешь в виду?..

— То есть, ты хочешь, чтобы я вытянула из него все воспоминания о битве за Хогвартс? — помолчав, спросила Лили, когда Инсе в подробностях рассказала о визите к Слагхорну и объяснила ей свою идею.

— Вообще, конечно, было бы лучше, если бы я сделала это сама, — та отрешённо покручивала кольцо на мизинце.

Инсе всегда тянуло чем-то занять руки, когда она думала. Несколько минут до этого она энергично сворачивала и разворачивала фантик от конфеты, а теперь, измочалив его окончательно, взялась за кольцо.

Кольцо — две узких серебряных полоски, соединённых вместе и оплетавших небольшую розовую жемчужину — единственное украшение, которое носила Инсе. Подарок Панси, насколько знала Лили. Отчасти поэтому оно вызывало в ней смутную волну отвращения. Обидней всего, что Лили прекрасно понимала, чем вызвана её острая неприязнь к этой мисс Паркинсон, говоря совсем уж прямо, чьё внимание они не поделили. Пока в этой необъявленной войне побеждала она. Но всю радость от того, что Инсе сейчас обсуждает свои планы с ней, явно не собираясь делиться ими с Панси, отравляло предчувствие, что скоро этому наступит конец. Еще каких-то полгода и от её превосходства не останется и следа. Инсе закончит Хогвартс, устроится на работу, а Лили… Лили останется одна — катастрофически. Ни Розы, ни Альбуса, ни Скорпиуса. С Хьюго она перестала общаться уже сейчас, он теперь слишком большой, чтобы нежничать с ним, как с ребёнком, но и не достаточно взрослый, чтобы дружить на равных.

— Я бы на твоём месте тоже боялась, что я не справлюсь, — Лили подковырнула носком ботинка сидевший в земле камешек и пнула его — и развлекаясь, и вымещая скрытую злость. По её тону нельзя было сказать, расстраивается она, ехидничает или просто принимает этот факт как данность.

— Совсем немного, — Инсе кивнула. — Понимаешь, другой такой возможности не будет. Вчера Слагхорн проговорился случайно, и я совсем не уверена, что твой вид подействует на него достаточно сильно, чтобы отважиться ещё на одну исповедь. Я уже видела его, знаю реакцию на некоторые слова и вопросы, и точно знаю, что мне нужно и зачем, поэтому лучше, конечно, сварить Оборотное зелье. Но с ним этот фокус не пройдёт. Этот старикашка хитёр как лис и помешан на собственной безопасности. Я всё удивлялась, почему Панси так быстро оттуда ушла… Оказалось, что зайдя на кухню, она заметила на столе два открытых пузырька с зельями: в одном — сильнейшее противоядие, видимо, хозяин предпочёл перестраховаться, а в другом — слабоконцентрированный Веритасерум. В исповедь, конечно, не ударишься, но незаметно соврать не сможешь точно. Я-то думала, что меня потянуло ему сказки про благородство рассказывать.

— Ничего себе, — усмехнулась Лили.

— Ага, — Инсе кивнула. — А я ещё свой чай выпила почти залпом. Думала, что согреюсь. Так что с этим Слагхорном лучше не рисковать и вообще не использовать магию.

— Всё равно придётся, — возразила Лили. — Даже если без Оборотного зелья… мне нужно изменить цвет глаз. А это как минимум маскирующие чары с определённого рода иллюзией поверх них. Я же не метаморф.

— Или одна пара цветных линз, — просто ответила Инсе, чувствуя, что сейчас её спросят, что это. И она не ошиблась.

— Пара чего? — удивилась Лили.

— Если коротко, это специальные маленькие штуковины, с помощью которых маглы могут изменить цвет глаз или исправить плохое зрение.

— Серьёзно? Маглы умеют менять цвет глаз?..

— Умеют.

— Никогда бы не подумала, — потрясённо выдохнула Лили, удивившись, пожалуй, куда больше, чем ожидала Инсе.

— Это беда подавляющего большинства волшебников, — улыбнулась та. — Они никогда не предполагают, что маглы тоже кое-что могут. Конечно, часто эти попытки выглядят детским дурачеством по сравнению с настоящим волшебством. Но, как мне кажется, такое несерьёзное и снисходительное отношение к маглам — опасное заблуждение. Впрочем, никаких нравоучений с моей стороны. Просто на этот раз их изобретение окажет нам неоценимую помощь. Мы обойдёмся без магии, что обезопасит нас от защитных заклинаний и при этом избавит от лишней головной боли — эти маскирующие чары крайне нестабильны по своей природе и вполне могут выветриться в самый ответственный момент. Так что вечером я отправлю сову Панси с просьбой прислать мне пару-тройку каталогов.

— Панси тоже знает о таких магловских штуках? — искренне удивилась Лили.

Инсе расхохоталась.

— Она сама ими пользуется уже с десяток лет, а очки надевает только для самых ответственных репортажей, чтобы выглядеть солиднее. На самом-то деле в них вставлены простые стёкла.

— Она же ненавидит маглов и презирает нечистокровных, — ехидно парировала Лили, в мыслях отругав себя за несдержанность. Не стоило поддерживать разговор о Панси, если это её так раздражает. К тому же, все её ссоры с Инсе и начинались с таких идеологических комментариев относительно мисс Паркинсон.

— Слишком сильно сказано. Нельзя ненавидеть то, что в твоих глазах не имеет никакого значения. Это как с кучей драконьего дерьма.

Лили наморщила нос, а Инсе, заметив это, усмехнулась:

— Можно испытывать отвращение, но ненавидеть вряд ли. Даже когда вляпаешься. Ненавидеть можно только дракона, нагадившего именно здесь. А Панси — удивительная волшебница, именно с этой точки зрения. Гибкая. Предпочитающая подстроиться под изначальные условия, а затем изменить их по своему вкусу, но уже изнутри. Она прекрасно понимает, что при всём её отвращении к драконьему навозу, в нужном месте и в нужное время он бывает крайне полезен — например, как удобрение в теплице. Меня она наверняка тоже где-то в глубине души считает… ненастоящей волшебницей. Но если я приношу пользу, и от меня не требуется высокого профессионализма в чарах, а требуется умение быстро соображать, вовремя приврать и задавать каверзные вопросы, невинно хлопая ресницами, то зачем гладить меня против шерсти?.. Скажешь, лицемерие?.. Зато честное.

Лили раздражённо заправила выбившуюся прядь за ухо. Конфликт и на этот раз получил дальнейшее развитие, питаясь восхищением Инсе и её собственным раздражением. Она неосознанно оглядела пространство под скамейкой на предмет ещё одного булыжника, который можно пнуть.

— Забавно получается, — хмыкнула Лили. — Настоящая ложь всегда должна иметь лёгкий флёр честности, тогда она не просто выглядит правдой… она выглядит красивой правдой. Странная стратегия: зажми нос и представь себе запах цветущей камелии, если вокруг так несёт тухлятиной. Я так не умею, да и не собираюсь даже пробовать.

— Принципы… мораль… правда… — Инсе серьёзно покачала головой, мягко и чуть снисходительно улыбаясь. — Ничего, это пройдёт.

— Это у тебя пройдёт. Это у тебя всё напускное — и ирония, и эгоизм, и самолюбование. Слова одни. Так, колючки, — обиженно щурясь ответила ей та.

— Ага, — ухмыльнулась Инсе. — Теперь давай, убеди меня, что я хорошая. Ты же на каждый плохой поступок найдёшь оправдание. Какого-нибудь убийцу, например, просто мало любили в детстве. Знаю я все эти истории. Или я вот — заставляю тебя участвовать во всём этом, не спрашивая, нужно тебе это или нет, не потому, что мне просто плевать, что ты об этом думаешь, а наверняка из-за того, что я исключительно увлечена своим журналистским делом. Так выходит, м?

Лили потупилась и тихо ответила:

— Я сама согласилась.

— Как будто бы у тебя был выбор, — отвернувшись, вздохнула Инсе.

Лили готова была расплакаться, но из гордости сдержалась. Ей хотелось возразить, поставить Инсе на место, сказать: «Да, конечно же, у меня всегда есть выбор». Но в глубине души она чувствовала, что это неправда. Это и есть тот самообман, о котором они только что говорили. Одна маленькая вера в то, что всегда можешь повлиять на ситуацию, изменить её, — и всё уже не так страшно. Одна большая вера в то, что ты всем желаешь только хорошего — и можно и дальше творить зло, исключительно из добрых побуждений. Лили хотелось встать и уйти отсюда, но она продолжала сидеть на месте, мучительно находя в себе всё то, что так яростно отрицала — и зависть, и злость, и детскую обиду на Инсе… за то, что она заставляла её чувствовать всё это — дурацкую безысходность и отчаянное желание переступить через все свои идеалы. Врать, но нравиться Инсе. Подчиняться, но тем самым и привязывать. Льстить, но располагать к себе. Смотреть на мир не своими, чужими, зелёными глазами — но ловить её восхищённые взгляды. С Инсе и шагу нельзя было ступить без того, чтобы не наткнуться на какую-нибудь неприятную правду о себе.

Но самым унизительным в положении Лили было то, что Инсе прекрасно понимала, что она чувствует. И не просто понимала — она принимала это.

Поэтому все их ссоры для Лили всегда заканчивались одинаково — в мягких, успокаивающих и прохладных руках Инсе. Очередной полной капитуляцией, мотыляющейся на ветру белой тряпкой, поднятыми вверх лапами и поджатым хвостом, согласием любить даже Панси и пульсирующим где-то на грани сознания — моя, моя и только.

* * *

Под утро его сон наводнили странные, полубредовые образы, доходящие до нелепого абсурда — то Трелони, паря в нескольких сантиметрах над полом, раскинув руки и поблёскивая огромными очками, провозглашала своё очередное пророчество, то от него пыталась сбежать бутылка огневиски. В бутылке же находилось чрезвычайно важное послание, прочитав которое Альбус сможет ответить на все вопросы. Он вертелся в кровати, ловя злополучную бутыль и запутываясь в одеяле, или наоборот, зябко пытаясь свернуться в клубок и уместиться под жалким его клочком, в полудрёме недоумевая, куда подевалась большая часть. Потом за ним кто-то гнался, и Альбус из последних сил отбивался от преследователей, загнавших его в угол.

Поэтому, наверное, неудивительно, что Скорпиус проснулся от чувствительного удара в спину.

Проснулся и понял, что ужасно замёрз. Не открывая глаз, он запустил руку в волосы, борясь с дурманящей дрёмой всё ещё действующего снотворного зелья, и неуклюже попытался нащупать исчезнувшее одеяло. Вместо него Малфой нащупал Альбуса и, за неимением лучшего, подтянул к себе поближе, пытаясь накрыться хотя бы им. Предполагаемое одеяло, недовольно заворчав, пребольно упёрлось острым локтем ему под рёбра и сползло пониже, повернувшись на другой бок и пытаясь пристроить голову ему на живот.

Скорпиус вздрогнул и окончательно пришёл в себя. Он потянулся, приподнялся на локтях и уставился на свернувшегося в клубок Поттера, а точнее на живописный узор из выступающих позвонков и лопаток на его голой спине.

— Альбус, выметайся, — буркнул он, как только понял, что происходит. И в подтверждение серьёзности своих намерений отодвинулся в сторону.

Поттер поднял голову и, смешно извернувшись, уставился на Скорпиуса долгим мутным взглядом.

— У меня голова болит, — едва ворочая языком, наконец прохрипел он, морщась от света.

С этими словами Альбус снова уронил голову на кровать и вздохнул, так тяжко и жалобно, что Малфой не выдержал и, насколько это возможно лёжа, согнулся пополам в приступе беззвучного смеха.

— Да ты можешь не трястись? — взмолился Поттер, которому едва покачивающаяся кровать казалась сейчас эпицентром сильнейшего землетрясения. Собрав волю в кулак, он умудрился сесть. И тут же плюхнулся обратно, борясь с приступом тошноты и головокружения.

— Никак похмелье? — поинтересовался Скорпиус, вставая.

Альбус не ответил. Ему казалось, что если он откроет рот, его тут же вывернет наизнанку. Поэтому он лежал не двигаясь и даже дышать старался медленно и осторожно.

Рядом оглушительно громыхнула упавшая на пол бутылка, и не менее оглушительно чертыхнулся споткнувшийся об неё Малфой.

— Херес? — усмехнулся он. — Я-то думал, что-то действительно крепкое. Хватит прикидываться, Поттер. Нужно несколько раз выпить по литру залпом, чтобы довести себя до такого состояния.

Кажется, с кровати послышалось невнятное, что так оно и было.

Подняв валявшееся на полу одеяло, Скорпиус накрыл им Альбуса и налил в стакан воды из хрустального графина, стоящего в нише, кокетливо прикрытой тяжёлыми изумрудными шторами. С одной стороны, эти портьеры создавали уют в спальне, но с другой — как будто насмехались над теми, кто жил здесь, придавая стенным нишам неуместное в подземельях сходство с окнами.

— Выпей, — Малфой протянул стакан Альбусу, которому потребовалась почти минута, чтобы сесть в кровати.

— Что это? — полушёпотом поинтересовался тот, приняв стакан из рук Скорпиуса и философски уставившись на его содержимое.

— Яд, — честно признался Малфой, взял из шкафа свежее полотенце и одежду и направился в душ.

Альбус выпил всю воду залпом и потёр лоб свободной рукой, восстанавливая в памяти события прошедшего вечера. Кажется, у вчерашнего Альбуса были на сегодня крайне важные планы. Он отвлёкся, думая о посторонних вещах, тем самым надеясь натолкнуть себя на мысль, но прошло довольно много времени, пока он понял: Прорицания!

Глянув на часы, Альбус даже присвистнул от удивления. Обед уже закончился, а значит, до начала занятия осталось всего десять минут. От похмелья не осталось и следа. Он вскочил и растерянно огляделся в поисках рубашки. На глаза попался изящный чёрный пуловер Малфоя. Альбус натянул его, даже не попытавшись подвернуть чересчур длинные рукава, взял со стула мантию, оделся, затем ухватил за локоть вернувшегося из душа Скорпиуса и потянул обратно, к выходу из спальни.

— Мы куда? — удивлённо поинтересовался тот, успев ухватить расчёску и пытаясь на ходу привести в порядок влажные волосы.

— На Прорицания, — невозмутимо отозвался Альбус. — Пойдём быстрее. Нужно успеть в Северную башню к началу урока.

— Из подземелий туда добираться с полчаса, — отметил Скорпиус.

— А мы придём через десять минут, — перекинув мантию через плечо, ответил Альбус, переходя на бег.

Малфой, едва сдержавшись, чтобы не ответить ему что-нибудь едкое, прикусил язык — берёг дыхание.

— Да, кстати. Считай, что на сегодня мы помирились, — деловым тоном добавил Поттер.

Они опоздали всего на три минуты, ввалились в кабинет Прорицаний, тут же обратив на себя всеобщее внимание — один с мокрой головой, в рубашке с расстёгнутыми верхними пуговицами и расческой в руке, другой — не менее мокрый, запыхавшийся, с волосами, торчащими в разные стороны, живописными синяками под глазами и мантией подмышкой.

Сибилла Трелони невозмутимо кивнула, поприветствовав их и предложив занять места.

В кабинете находилось около восьми человек. Возможно, их было больше, но в полумраке комнаты, наполненной клубами дыма, в котором тускло мерцали плавающие над столами свечи, представлялось невозможным разглядеть хоть что-то. За исключением нескольких островков света, где легко было даже узнать лица сидящих, вся комната представляла собой таинственный мир из смутных звуков, шорохов и очертаний.

В центре кабинета Скорпиус заметил Розу Уизли. Она сидела ближе всего к Трелони, а когда они вошли, повернула к ним своё милое личико, на котором тут же отразилось недоумение, смешанное с плохо скрываемой радостью. Малфой натянуто улыбнулся ей и неловко кивнул, стараясь быть как можно естественней, и в то же время мучительно понимая, как нелепо это выглядит со стороны. Поэтому он потянул Альбуса в самый угол комнаты, где полумрак и дым благовоний надёжно скрыли их от её любопытного и внимательного взгляда.

— Добрый день, — проворковала Сибилла Трелони. — Сегодня мы продолжим наши занятия хиромантией, изящным и тонким искусством. По одному только рисунку на ладони можно прочитать все важные события в жизни человека, узнать о грядущих потрясениях, прошлых неудачах и сомнениях, одолевающих его в настоящем. Я хочу, чтобы вы сегодня, разделившись на пары, попробовали предсказать, что ждёт вашего соседа в будущем. Вглядитесь в этот причудливый узор линий, помня, что умение толковать по ладони — чудесный дар, способный приоткрыть завесу над самыми сокровенными тайнами её обладателя. Поэтому не торопитесь, расслабьтесь, затем снова сосредоточьтесь… И вы увидите, — полушёпотом закончила она.

Оглядев собравшихся и удостоверившись, что все приступили к делу, Трелони направилась к новичкам.

Скорпиус, вооружившись расчёской, в это время как раз пытался навести порядок на голове Альбуса, натягивавшего мантию.

— Мистер Малфой. Мистер Поттер, — она улыбнулась, подойдя к их столу. — Не буду спрашивать, что же привело вас сюда. Звёзды сказали мне, что сегодняшний вечер будет чрезвычайно важным для всех нас, — торжественно произнесла профессор Трелони, раскинув руки в чересчур театральном приветствии. — А раз так, не будем тратить время на пустые разговоры, но лучше постараемся использовать каждую драгоценную минуту с толком. Мистер Малфой, попробуйте начать.

Скорпиус отложил расчёску на край стола и взялся за протянутую руку Альбуса.

— Итак, мистер Малфой. Пока отбросим теорию. Доверьтесь своему внутреннему чутью, — Трелони наклонилась поближе, чтобы тоже видеть раскрытую ладонь. — Начнём с самого простого, того, что плавает на поверхности, с общего впечатления. Что вы можете сказать об этом человеке?

— Он неряха? — предположил Скорпиус, не подумав. Он решительно не мог понять, что именно от него хотят услышать.

— Хм. Вы судите об этом по чёткому треугольнику на холме Луны, не так ли? — поинтересовалась профессор.

— Нет, — честно ответил Скорпиус. — Просто руки грязные.

Альбус недовольно буркнул что-то нелестное в его адрес, но Сибилла Трелони, увлечённая очередным театральным вздохом, этого не услышала.

— Нет, всё это совсем не то, что нужно. Отбросьте логику. Я дам вам несколько подсказок. Сначала обратите внимание на линию сердца.

— Самая верхняя, — шепнул Альбус, чуть наклонившись к Скорпиусу, когда заметил, что тот пытается отыскать её где-то у основания ладони.

Малфой покорно перевёл взгляд на линию, начинавшуюся, как не преминула отметить профессор Трелони, у холма Меркурия, и прищурился, пытаясь разглядеть в неверном свете свечей хоть что-нибудь.

— Не ищите то, за что так хочет уцепиться ваш ум. Ищите то, о чём может сказать только сердце. То, что подсказывает интуиция. Открытое тонкому миру сознание.

Малфой усмехнулся про себя, не удержавшись и пристально глянув на Трелони, не слишком даже и стараясь скрыть полуулыбку. Нет, она точно ни капли не смыслит в сердечных монологах, если считает, что в них можно услышать хоть что-нибудь вроде: «Судя по тому, что пояс Венеры длиннее линии ума, испытуемый обладает повышенной эмоциональностью и впечатлительностью». И она вряд ли захочет услышать, что Скорпиус чувствует на самом деле.

Например, что ладонь у Альбуса до смешного тёплая, но с абсолютно ледяными пальцами. Что она подрагивает едва заметно, потому что тот старается держать руку неподвижно, и ему это наверняка уже надоело. Ещё Малфой понимает, что есть в происходящем что-то такое странное — мучительно-тягостное, сладостно-неприличное. И вот так изучать ладонь — ещё бесстыдней, чем пристально заглядывать в глаза или беззастенчиво рассматривать тело. Поэтому Скорпиусу хочется накрыть её своей и таким образом спрятать от всех, и от себя тоже. Слишком уж откровенно и беззащитно выглядит эта вытянутая рука.

Этого нельзя заметить в обычном общении. Кажется, что нет ничего особенного в том, что Альбус ходит, смеётся, читает, зевает, грызёт яблоко, вечно спотыкается о ступеньки… Но иногда жизнь вдруг делает паузу, и ты понимаешь, что любой живой человек — это всегда нечто большее, чем то, на что обращаешь внимание — его характер, повадки, внешность. Нечто удивительное, абсолютно искреннее, настоящее и до слёз трогательное, самобытное. Хрупкое чудо жизни, заключённое в пугающей уязвимости и нежности раскрытой ладони.

— Кхм, — попытался привлечь его внимание Альбус, нечаянно вдохнул едкого дыма и закашлялся уже по-настоящему.

— Итак, — с нажимом произнесла профессор. — Что вы увидели?..

— Ммм… — неопределённо ответил Скорпиус, а затем добавил, что по одной этой линии довольно сложно судить о жизненном пути, так как она достаточно ровная и заканчивается точно посередине между указательным и средним пальцами. И, судя по ладони в целом, Поттера ждёт долгая и интересная жизнь.

— Ах, боюсь, вам так и не удалось вступить в контакт с Внутренним Оком, — печально вздохнула Сибилла Трелони. — Но не расстраивайтесь, мой дорогой. Не у каждого есть талант…

Скорпиус виновато покосился на Альбуса. Его абсолютно не заботило, что прорицательница сочла его полной бездарностью, но расстраивать Трелони в планы Малфоя уж точно не входило — теперь кто знает, удастся ли Альбусу то, за чем он пришёл к ней на урок. Но он напрасно волновался.

— Дайте я взгляну, — профессор, явно намереваясь продемонстрировать остальным настоящее предсказание, взяла Альбуса за руку, отчего тот сморщился — после деликатных, лёгких и спокойных рук Скорпиуса прикосновение жилистой и сухой кисти Трелони показалось грубым и неприятным.

— Ах, мой мальчик… очень сложная и несчастливая судьба! Только посмотрите, как тонка её линия. И как, по сравнению с ней, глубоко вошла в ладонь линия ума. Вы стараетесь жить разумом, и очень часто идёте на поводу у своих принципов и взглядов. Видите, что в конце?..

— Что? — испуганно спросил Альбус, борясь с желанием вырвать руку из этих цепких пальцев и уйти отсюда.

К этому времени остальные ученики, услышавшие столь эмоциональную речь Трелони, оставили свои занятия и, повернувшись к их столу, наблюдали за происходящим.

— Линия раздваивается, причём один её конец тянется к линии сердца. Это значит, что вам предстоит сделать нелёгкий выбор между чувствами и совестью. А сама линия сердца ровная, но словно бы состоит из двух переплетающихся, образуя некое подобие цепочки. Какой несчастливый знак! Это — своеобразный крест, привязанность на всю жизнь только к одному человеку. Тяжёлая эмоциональная зависимость, которая причинит много боли.

Скорпиус недовольно поморщился, сурово взглянув на прорицательницу. По его мнению, она явно переигрывала.

— Вы очень чутки к вибрациям мира, молодой человек, — продолжила она, склонившись над Альбусом, почти касаясь губами его уха. — Но такая связь никогда не бывает односторонней. Ведь пока мы смотрим в бездну, она заглядывает в нас… Что же касается линии жизни…

Она резко отстранилась, отчего бесчисленные браслеты на её запястьях и бусы на шее жалобно звякнули друг о друга, и, прижав руку к сердцу, закрыла глаза.

В комнате повисла неприятная тишина.

Альбус испуганно и удивлённо смотрел на Сибиллу Трелони, и что-то наивное и детское сквозило сейчас в его взгляде.

— Я несколько раз предсказывала смерть вашему отцу, — наконец призналась она.

Альбусу, наверное, показалось, но её голос вдруг зазвучал глуше, с хрипотцой и густыми низкими нотками, на какие не способна ни одна женщина.

Он вжался в спинку кресла, отпрянув в немом испуге.

— Да, предсказывала, — повторила она. — Но сейчас я её увидела. Одни кресты на ладони, мой мальчик… одни кресты. Это всё чужие смерти. А твоей не вижу. Так бывает с тем, за кем она лично следит… за кем по пятам ходит… кого ищет. Нет у тебя смерти, она сама за тобой придёт.

Трелони опустилась в пустое кресло прямо напротив Альбуса.

Она судорожно хватала ртом воздух, пытаясь отдышаться, как после долгого бега, отчаянно ухватившись рукой за свои многочисленные кулоны, бусы, обереги и ожерелья, пытаясь сорвать их, словно они мешали ей сделать вдох. Несколько нитей и цепочек не выдержали — стеклянные бусины брызнули во все стороны и градом посыпались на пол.

Профессор Трелони наконец замерла. Очки сбились на бок и повисли на одной дужке, на щеках блестели слёзы.

Внезапно Альбус резко вскочил с места, едва не поскользнулся, наступив на раскатившиеся по полу бусины, и поспешил к выходу. Пнув ногой приоткрытую крышку люка — та оглушительно лязгнула, ударив в пол с другой стороны, он, почти не держась, спустился вниз, и, судя по быстро удаляющимся шагам, побежал вниз из башни.

Скорпиус растерянно оглядел кабинет, встретившись взглядом с такими же бледными и ошарашенными лицами. Несколько учениц, в том числе и Роза, поспешили к профессору Трелони.

Та, глупо улыбаясь, поинтересовалась:

— Что случилось, мои дорогие? Я, кажется, уснула и…

Дальше Малфой слушать не стал, он поспешил догнать Альбуса, надеясь, что тот не успел слишком далеко убежать.

Так и вышло.

Скорпиус нашёл его у основания башни, забившимся в нишу с рыцарскими доспехами.

— Ну что ты… — Малфой опустился рядом, осторожно заглядывая Поттеру в глаза. Того трясло. Он сидел, обняв колени руками и сцепив пальцы в замок с такой силой, что на коже выступили красные пятна.

— Альбус, — Скорпиус мягко положил руку ему на плечо. — Альбус!

Вместо ответа тот не то со всхлипом, не то со стоном обхватил Малфоя за плечи и обиженно выдохнул, жалобно уткнувшись носом куда-то в шею:

— Дура! Чокнутая старуха! Это же надо… такое…

— Ну и нечего обращать внимание на всякий бред! — попытался успокоить его Скорпиус. Несмотря на то, что ситуация была действительно крайне неприятной, он не мог понять, почему это так подействовало на Альбуса. В школе все давно знали о некоторых особенностях Трелони, и ни для кого не было секретом, что она, любительница дешёвых эффектов, и дня не может прожить, чтобы не предсказать кому-нибудь очередное несчастье. Хорошо, что она редко появляется на публике и старается не выходить из башни. Поэтому реакция всегда такого циничного и рассудительного Альбуса потрясла Малфоя едва ли не сильней самой выходки Сибиллы Трелони.

— Ты же сам знаешь, она каждый год пророчит кому-нибудь мучительную смерть, так, чтобы развлечься. Ну, в этот раз, конечно, переборщила немного, — Скорпиус неловко погладил правый бок Поттера, единственное место, до которого мог дотянуться, учитывая что тот в своём отчаянном порыве обхватил его с такой силой, что Малфой чувствовал, как его же локти вдавились ему в рёбра.

— Даже попыталась потом сделать вид, что не помнит ничего из того, что наговорила. Знаешь, как с настоящими пророчествами, — добавил он, усмехнувшись, и тут же почувствовал, как напряглась спина Альбуса. — Поттер, да ты совсем свихнулся? Ты серьёзно полагаешь, что эта стрекоза старая только что… — Скорпиус не выдержал и фыркнул. — Даже выговорить не могу такое. Трелони за всю свою жизнь не сделала ни одного предсказания, которое сбылось…

Альбус молчал. «Сделала, — хотелось ответить ему. — Даже два, и каких». Наверное, остальным её слова действительно показались по большей части бредом, но не ему. Возможно, в этом виноват вчерашний рассказ прорицательницы или количество выпитого, но сознание Альбуса было не в состоянии собрать все мысли воедино, оно перескакивало с одной на другую, цепляясь за ощущение какого-то глубокого и очень важного смысла, скрытого в каждом слове, и оставляя своего обладателя в полной растерянности. Он думал об эмоциональной связи, которую Трелони углядела на его ладони, и ему казалось, что он чувствует её, он вспоминал о предсказанном выборе — и смутно понимал, с чем он будет связан… И, стоит сказать, что Альбусу крупно повезло, когда он думал о последней, самой зловещей части, у него начинала кружиться голова и он решительно не мог ничего понять. Но от этого было ещё страшнее.

— Не бросай меня больше, — едва слышно пробормотал он.

— Альбус, пойдём отсюда, — попросил Малфой, не зная, что ответить. — Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Скоро все будут спускаться с Прорицаний и…

Это подействовало.

— А хочешь на кухню? Чай с малиной… Тыквенные пироги, — нарочито весело предложил Малфой, помогая всё ещё цепляющемуся за него Поттеру подняться.

Альбус не хотел.

Но кивнул.

Альбус потихоньку отходил от пережитого шока и, когда на огромном подносе осталась последняя булочка со сливками, оживился настолько, что даже позволил себе пошутить по этому поводу.

Скорпиус мягко улыбнулся, не подав виду, что пропустил мимо ушей большую часть сказанного. Он молча наблюдал, как Альбус едва слышно и чуть нервно барабанит пальцами по тонкостенной пузатой чашке из дорогого фарфора, то стремительно оглядывая кухню и нескольких занятых работой домовых эльфов, то прихлёбывая уже остывший, но от этого не менее вкусный чай.

Такое тихое и одновременно с этим болезненное оживление царит в море перед сильным штормом — в небе ни облачка, штиль, горизонт плывёт от жары и дрожит в обжигающе горячем воздухе, а по зеркальной глади воды уже время от времени пробегает рябь. Буря может начаться через полчаса, может — на следующие сутки или через неделю, или и вовсе задержаться почти на месяц. Крайне похоже на то, что обычно творится у Альбуса в голове, и Скорпиус чувствовал себя неуютно, зная, что не может предсказать следующего его шага.

— Тебе лучше? — осторожно поинтересовался он, получив в ответ спокойную и чуть смущённую улыбку.

— Нам, — Альбус замялся. — То есть мне… придётся сходить к Трелони ещё раз.

— Нам, — кивнул Скорпиус и добавил: — Но только в том случае, если ты всё-таки скажешь мне, к чему был весь этот фарс и что ты задумал.

Альбус неловко закусил губу и потянулся за последним пирожным, запихнул его в рот целиком и протянул нечто нечленораздельное лишь через минуту, явно следуя строгому запрету миссис Поттер: «Не смей разговаривать с набитым ртом!».

— Не скажешь, — расшифровал недвусмысленное молчание Скорпиус и, игнорируя умоляющий взгляд, сухо заметил: — Тогда я и не подумаю помогать. Видимо, действительно серьёзный случай, раз твоей гениальности не хватило целого пирожного, чтобы придумать стоящее оправдание и выкрутиться.

— Но ты же не обижаешься на меня, правда? — посчитал нужным уточнить Альбус.

— Нет, не обижаюсь, — неохотно признал Скорпиус. — Просто мне кое-что очень не нравится.

— А именно?..

— Ты в очередной раз что-то задумал. Нетрудно догадаться — это опять связано с твоим отцом и Вольдемортом. Просто… тебе раньше и в голову не пришло бы что-то от меня скрывать. А сейчас молчишь. И я вижу только две причины, по которым ты можешь решить, что так будет правильней: либо больше не считаешь меня своим другом, либо всё ещё хуже — тебе стыдно передо мной за то, что ты собираешься сделать.

Альбус опустил взгляд, уставившись на очертания собственного лица, отражавшегося в чашке тёмным пятном. Он выглядел умиротворённым и спокойным — слишком, что выдавало его с головой, явственно показывая, сколько сил потребовалось, чтобы скрыть эмоции. Альбус резко вздохнул и замер, как если бы собирался сказать что-то, но передумал.

Скорпиус молчал, прекрасно чувствуя, как это молчание становится всё невыносимей и для него, и для Альбуса. Обычно он старался как можно быстрее разрядить обстановку, но сейчас с каким-то мстительным удовольствием пристально смотрел на вновь опустившего голову Поттера, наслаждаясь нарастающим напряжением, ещё больше нагнетая его, и расчёт сработал. Альбус поёрзал на сиденье, заправил прядь волос за ухо, посмотрел по сторонам, с деланным интересом понаблюдал за домовиками и — сдался.

— Я собираюсь подлить ей Сыворотку правды, — едва слышно проговорил он, наклонившись к Малфою, и тот заметно вздрогнул.

Альбус же продолжал шептать, щекоча ему шею и ухо тёплым дыханием:

— Понимаешь, это единственный шанс. Второго может и не быть. Никогда. Никто ничего не заметит. Нужно просто добавить зелье в херес, и…

— У тебя мой свитер в тарелке, — только и смог ответить Скорпиус, и Поттер, которому пришлось привстать и опереться рукой на стол, резко отпрянул назад и почему-то покраснел, когда нетерпеливо счищал салфеткой сливки и шоколадный крем с когда-то идеально чёрного рукава.

— Использование этого зелья считается законным только с разрешения Министерства и строго контролируется им, — тем временем отметил Скорпиус, с тоской понимая, что этот аргумент ни за что не сможет остановить Поттера.

— Знаю, — сухо согласился тот и одним решительным жестом отбросил смятую салфетку на пол.

Домовые эльфы с интересом поглядывали на них, понимая, что происходит что-то не совсем обычное, но не мешали. Большинство сейчас готовили ужин, а остальные за несколько лет совсем привыкли к Альбусу, Скорпиусу и их постоянным тихим разговорам в самом углу кухни, поэтому старались смотреть в их сторону только чтобы проверить, достаточно ли пирожных на подносе.

— Альбус, — Малфой предпринял ещё одну попытку. — Ты же понимаешь, как это серьёзно? Это не просто баловство с Тёмной магией, не игра в великого мага. Это целенаправленное применение запрещённых средств против другого волшебника. Преподавателя Хогвартса! Ты хоть представляешь, что будет, если тебя поймают?..

— Не поймают. Если ты им не поможешь.

— А стоило бы, — не повышая голоса процедил Скорпиус. — Потому что от Сыворотки правды совсем не далеко до Империуса или, скажем, Круциатуса.

— Неправда! — горячо возразил Альбус.

— Правда. Сначала ты думаешь, что имеешь право знать что-то против воли других. Потом решаешь, что можешь манипулировать этой самой волей. А дальше остаётся только один путь — когда-нибудь ты посчитаешь, что можешь распоряжаться и жизнью. Это вопрос времени. Нет, хватит об этом. Пойдём отсюда, хорошо?

Альбус послушно поднялся с места, игнорируя слабость в ногах.

Всё-таки он справился. Было странно, страшно и тяжело — но ему удалось, пусть и ценой некоторой части правды, промолчать о самом главном. Скорпиус так и не спросил, зачем ему понадобилось это всё. На самом деле Сыворотка правды — всего лишь деталь. Нужно было не вытягивать информацию из Трелони, а понять, чего именно она не помнит. А помнила она далеко не всё.

* * *

Ей редко удавались понедельники. Особенно такие — хмурые, сонные, звеняще-тихие. Вокруг громко смеялись и разговаривали ученики, спускавшиеся на завтрак шумной рекой, и Роза, подхваченная течением, следовала вместе с ними. От этого многоголосья и гама звенело в ушах, и Розе казалось, что именно так должна звенеть настоящая тишина, особая, принадлежащая только ей. Она невольно сжала кулаки и охнула — зубцы расчёски, которую она таскала с собой вот уже второй день, впились в руку. Она усилием расслабила ладонь и поправила сползающую с плеча тяжёлую сумку, набитую учебниками и конспектами. Рядом кто-то миролюбиво хмыкнул. Лили. Судя по насмешливо-сочувствующему выражению лица — идёт с ней рядом уже довольно давно.

— Привет, — попыталась улыбнуться Роза. То, что на эту реплику ответили, она сообразила лишь когда Лили, спросившая что-то, и, кажется, не раз повторившая вопрос, нетерпеливо дёрнула её за рукав мантии.

— Что в руке? — эхом отозвалась Роза, с недоумением уставившись на ладони. — Ничего. В другой?.. Ах, это… расчёска. Нет, не моя. А, так ты спрашиваешь, чья… Его.

Внимательно выслушав бормотание Розы, Лили поняла, что лучше сегодня её не трогать, и, мягко взяв подругу под локоть, повела в Большой зал.

* * *

Зевнув, Инсе зябко поёжилась — сегодня в школе было холодно. Наверное, причина в том, что ей просто ужасно хочется спать. Она словно нехотя макнула тост в вазочку с кленовым сиропом, откусила кусочек и принялась лениво жевать, с головой уйдя в мысли — настолько глубоко, что не заметила небольшого рыбного филина, осторожно приземлившегося слева от её тарелки. Он выпустил из лап маленькую коробочку, вспрыгнул на неё сверху и, недовольно клюнув привязанное к цевке письмо, не мигая уставился на Инсе огромными янтарно-жёлтыми глазами. И не шевельнулся, пока она не заметила почту.

Инсе торопливо положила коробочку себе на колени, но на всякий случай решила не открывать её, а сначала предусмотрительно взялась за письмо.

Привет, моя дорогая!

Панси.

Филин всё сидел рядом, позволив себе лишь несколько раз клюнуть брошенный тост. Панси очень любила таких специально обученных птиц — они никогда не позволяли себе шуметь, практически не ухали, пытаясь привлечь внимание, и терпеливо ждали. Этот был ещё маленьким, похожим больше на забавный пушистый комок перьев, чем на представительную птицу, поэтому не удержался и снова клюнул тост — видимо, просто из развлечения, явно не собираясь есть эту гадость. Заметив, что Инсе убирает письмо обратно в конверт, филин выжидательно уставился на неё.

Она покопалась в сумке, невозмутимо оторвала кусок пергамента от недописанного сочинения по Зельям и быстро нацарапала: «Жду тебя после завтрака в ванной старост. Пятый этаж, четвёртая дверь слева от статуи Бориса Бестолкового, пароль «Эвкалиптовая эссенция». И поторопись, я не хочу опаздывать на Трансфигурацию».

— Вон той рыженькой, — усмехнулась она, сложив записку вчетверо, и протягивая её филину. Только когда он бесшумно приземлился за гриффиндорский стол и Лили взяла у него из клюва пергамент, Инсе вспомнила, что совы, кажется, не различают цвета. А ещё вспомнила, что Лили тоже староста, поэтому прекрасно знает и где находится нужная комната, и пароль.

Пока Лили читала, Инсе разглядывала её соседей и невольно удивилась — сегодня, видимо, как минимум половина школы находилась в глубокой депрессии. Уизли со страшными синяками под глазами, уронив голову на руку, бездумно ковыряла вилкой в тарелке. Бут старшая, похоже, плакала, пытаясь отгородиться от мира пышной копной светло-каштановых волос. У Дейва Корнера распух нос, его сосед пытался взять вилку туго забинтованной рукой, а на самом краю слизеринского стола, склонившись друг к другу, сидели два самых знаменитых ученика Хогвартса. Поттер и Малфой. Оба выглядели измождёнными, но если первого усталость красила, выгодно подчёркивая тонкие черты лица и кажущуюся хрупкость линии шеи и плеч, то блондин выглядел так, как будто у него опустились руки и теперь он просто наблюдает за происходящим, сдавшийся и не способный на большее, чем плыть по течению.

Панси утверждала, что по окончании Хогвартса он обязательно сделает предложение Холлингсворт, но сейчас Инсе просто не могла с ней согласиться — было что-то странное и щекочущее ноздри в том, как он сидел, повернувшись к Поттеру и едва не соприкасаясь с ним лбами…

Инсе хихикнула и запретила себе об этом думать.

А потом перевела взгляд снова на Уизли и заметила, что место справа от неё пустовало. Лили уже ушла.

Аккуратно убрав коробочку с линзами в сумку, Инсе поспешила на пятый этаж.

— Долго ты, — удивилась Лили. За это время она успела собрать волосы в высокий хвост и поколдовать с внешностью — как минимум с цветом лица, который сейчас выглядел куда свежее.

— Залюбовалась твоим братцем, — в свойственной ей слишком серьезной манере ответила Инсе.

— А я и не думала, что зеленоглазые — твой фетиш, — фыркнула Лили.

— Судя по тому, как часто ты говоришь мне об этом — твой тоже, — парировала Инсе и, достав из сумки коробку, сорвала обёртку и вынула оттуда три плоских упаковки, две бутылочки с раствором, пачку салфеток и изящный футляр с контейнерами для линз.

Панси предусмотрительно позаботилась обо всём.

— Что это? Обещанные… линзы? Так они называются?

— Именно, — Инсе глубоко вздохнула, раскрывая упаковку с зелёно-жёлтыми и вытаскивая футляр. — А теперь самое сложное. Пожалуйста, постарайся не упасть в обморок до того, как я объясню тебе, как нужно их надевать и как снимать.

Впрочем, беспокоилась она напрасно.

Ей даже пришлось упрашивать Лили не идти на Зельеварение в таком виде.

Когда они вышли из ванной старост, урок уже начался.

— Так что? — внезапно спросила Лили, и её голос дрогнул от волнения. — Скоро пойдём, да?

— Недели через три, не раньше. Нужно усыпить бдительность.

— Что ты собираешься сказать ему?

— Не поверишь, рыжая. — Они заспешили вниз по лестнице. — Правду. Ты — моя подруга. По совместительству внучка Лили Эванс. Узнав от меня о преподавателе, которого очень любила твоя бабушка, принявшая геройскую смерть от рук самого Вольдеморта, ты решила, что хочешь поговорить с ним. Услышать, какой была волшебница, в честь которой тебя назвали, ведь ты — бедняжка — ни разу её не видела.

— Замолчи! — шикнула Лили. — Хватит!

— Извини. Но теперь и ты понимаешь, что правды будет достаточно.

Выражение лица Инсе свидетельствовало о том, что сочувствие ей не очень удалось, и она, мгновенно забыв о сказанном, снова принялась размышлять над деталями плана.

Когда они расстались на третьем этаже, Лили обиженно обхватила себя руками и выдохнула:

— Как же это всё-таки мерзко…

* * *

Из предполагаемого «Скорпиус» у неё вышла только первая «эс» и «у», остальное, с размаху натолкнувшись на комок в горле, превратилось в кашель. Что хуже — Малфой сразу обернулся. Видимо, не в первый раз глупые влюблённые дурочки пытаются привлечь внимание подобным образом. Теперь Роза — одна из них. От этой мысли резануло где-то внутри, прямо так, наискосок, с размаху — через все лёгкие. Горячая волна ненависти к себе на этот раз помогла, голос прорезался.

— Ты забыл на Прорицаниях, — она протянула ему расчёску, краем глаза заметив, как Альбус замер в дверях кабинета Трансфигурации.

— Спасибо, — улыбнулся Скорпиус, но от Розы не укрылось, что улыбка была дежурной, на самом деле он думал о чём-то другом и вряд ли придавал хоть какое-то значение происходящему.

Положив гребень в карман мантии, он с той же непринуждённой улыбкой пообещал ей: «Увидимся на обеде!», развернулся и вошёл в класс.

Роза, чтобы не мешать опаздывающим, словно в полусне отошла — скорее отхлынула от двери, как вода.

Присев на подоконник, она потёрла виски руками.

Если бы она просто любила его… просто любила — так легко было бы страдать и быть несчастной. Боль — не самое страшное, Роза как-нибудь справилась бы с этим. Но она хотела. Успела в мыслях за то мимолётное мгновение, когда он обернулся, а затем забрал эту треклятую расчёску — слишком осторожно, словно понимая всё, словно назло не коснувшись ладони! — трижды обвить руки вокруг его шеи и прижаться всем телом, пьянея от тепла, вдыхая запах.

Снова представив себе глаза Скорпиуса — тихие и глубокие, так близко, как они не были никогда, да и наверняка никогда не будут, она ещё раз почувствовала знакомый шум в ушах. И выдохнула.

Порой она хотела этой близости так сильно, что напрочь забывала, что любит его.

И Роза не знала, что можно сделать с таким унижением.

К часу ночи она всё-таки успокоилась. Обиженно щурясь и чувствуя, как горит лицо, особенно веки, Роза шмыгнула носом и со вздохом облегчения повернулась на другой бок. Больше плакать не хотелось.

Соблазнительно извернувшись, она медленно обвила подушку руками и осторожно прижалась щекой к мягкой ткани, равнодушно, словно со стороны, отметив, что ей не нужно даже закрывать глаза, чтобы видеть: чёткую линию плеч — в набитом перьями квадрате, прохладную ткань белоснежной рубашки — в наволочке в цветочек, всё ещё влажной от слёз. Потянувшись, Роза с лёгкой улыбкой поцеловала Скорпиуса куда-то в шею, напряжённо замерев от оглушительного прикосновения его пальцев к пояснице. Чувствуя, как сбивается дыхание и всё быстрее пульсирует кровь в висках, она уткнулась носом Малфою в ключицу, наслаждаясь тем, что чуткие живые ладони сейчас беззастенчиво и легко ласкают её спину, плечи, живот, щедро делясь теплом. Беззвучно застонав и едва не вцепившись зубами в подушку, Роза натянула одеяло ещё выше, чувствуя, как вокруг неё окончательно сомкнулось кольцо бережных и любящих рук.

Только тогда она позволила себе посмотреть Скорпиусу в глаза, увидев перед собой лишь успокаивающую сонную темноту спальни.

Внизу живота явственно ощущалось напряжение.

Знай она всего какой-то год назад, что не будет стыдиться того, что делает… Нет, не смущало даже то, что Роза из прошлого — правильная и хорошая — определённо осудила бы её.

Этот жалкий кусок мяса с заключённым в нём разумом-пленником хотел прикосновений и ласки. Он хотел принадлежать, дотрагиваться и гладить в ответ, без усилий сбрасывая контроль рассудка. Телу было абсолютно всё равно, каким образом добиться желаемого — пойти на ложь, предательство, унижение, или же с упоением предаться самообману, заставляя сознание снова и снова придумывать близость и верить, что всё это на самом деле. Спасая на время, но вместе с тем утягивая всё дальше, глубже, подменяя реальность фантазиями.

Она прекрасно понимала, что всем её вымышленным историям нет места в настоящей жизни, но без них само её существование, нелюбимой, не имеющей возможности выразить своё чувство, было бессмысленным.

У Розы же смысл был — как-то пережить очередной день, чтобы вечером, забравшись в кровать и задёрнув полог, с блаженной улыбкой прильнуть к родному теплу, радуясь встрече.

Иногда на неё наваливалось осознание, что она живёт только тем, что выдумала сама, что её Малфой — плод разгулявшегося воображения. Единственным плюсом такого Скорпиуса было то, что он всегда находился рядом, готовый утешить или дурашливо улыбнуться, и он был — не с Асаби, не с Альбусом — с ней. Настоящий же Малфой никогда не касался и не обнимал её — так, никогда не думал о ней вечерами, никогда не…

И, понимая это, Роза плакала, как сегодня, не в силах что-либо изменить. А Скорпиус продолжал обнимать её, согревая, успокаивая, целуя в макушку и шепча на ухо очередные влюблённые глупости-цитаты из романов для ведьм за тридцать. Помогало.

Тогда она уже как-то равнодушно думала, что пытается избавиться от этой зависимости, от выдуманной нежности и тепла ещё большей дозой. И усмехалась. А затем, закутавшись, завернувшись в Скорпиуса, как и десятки раз до этого, снова засыпала.

* * *

— Холодно, — Инсе потянулась в карман за варежками.

Лили даже не улыбнулась, носком ботинка ковыряя хрупкую корочку — наледь на луже, не глядя на Инсе.

— Скоро снег пойдёт, — продолжила та.

— Пойдём, только скорее, — невпопад ответила Лили и поспешила к воротам замка.

Инсе послушно заторопилась следом, бросив мимолётный взгляд на четвёрку слизеринцев, медленно бредущих в том же направлении. Она прекрасно чувствовала, что что-то не так, что Лили стала слишком замкнутой в последнее время, и на одну её реплику теперь приходится целая речь Инсе, хотя раньше всё было совсем наоборот. Она даже понимала, с чем это связано, но Инсе так не хотелось устраивать разборки и выслушивать претензии, когда её саму занимало совсем другое, более важное. С обидами Лили можно разобраться и позже, только бы ей не пришло в голову выяснять отношения прямо сейчас.

— Ты не скажешь, зачем тебе эти воспоминания?

Инсе едва слышно хмыкнула, надежды не оправдались. Путь до Хогсмида мгновенно показался ей вдвое длинней.

— Нужны, логично?

Лили скривилась.

— Я понимаю. Но что ты надеешься найти?

— Информацию, логично? — повторила Инсе.

— Чтобы устроить мировую сенсацию или очередной скандал в подарок на день рожденья Панси?..

— Весной.

— Что?

— День рожденья Панси, — Инсе продолжала гнуть свою линию. Когда Поттер в таком расположении духа, её нельзя задобрить ни лаской, ни чистосердечными признаниями. К тому же, стоит Инсе ответить хоть на один вопрос, Лили мгновенно почувствует слабину, и наверняка обидится ещё больше, не получив ответов на следующие. А Инсе не сомневалась, что они будут. Универсальное погладить по голове и заговорить зубы, обещая, что она всё расскажет, но позже, в случае этой упрямицы тем более не работало.

— Ах, ясно. Ну, ты же любишь всё планировать заранее, — с нажимом отметила Лили и наморщила нос. — Не хочешь говорить — не нужно.

У самой в голове промелькнул план — во что бы то ни стало добыть нужные воспоминания и не отдавать их Инсе до тех пор, пока она не скажет ей всю правду.

— Вредина, — улыбнулась та, едва удержавшись, чтобы не добавить: «Я просто пытаюсь докопаться до твоего папаши!» К тому же, это было не совсем правдой.

Лили благоразумно оставила эту реплику без внимания, ей тоже не слишком-то хотелось ссориться.

Мимо них с громким смехом пронеслась стайка четверокурсников-гриффиндорцев во главе с Хьюго, а позади тянулась целая вереница учеников — редко кто пропускал первый в учебном году поход в Хогсмид.

— Давай быстрее, — попросила Лили. Она очень боялась, что кто-нибудь заметит их отсутствие.

— Всё будет хорошо, — успокаивающе подмигнула ей Инсе. — Мы с Панси в прошлый раз тоже трансгрессировали из Хогсмида, а, вернувшись, успели ещё побродить по магазинам и посидеть в «Трёх мётлах».

— Это Панси трансгрессировала, — не удержалась Лили. — А ты чуть не завалила итоговый тест в прошлом году!

— Правда, — невозмутимо согласилась Инсе.

— И после этого ты считаешь, что тебе удастся парная трансгрессия? А что, если меня расщепит? — не унималась Лили. Почему-то она только сейчас подумала о реальной опасности, до этого все эти шутки про расщепление, ноги или пальцы, оставшиеся в другом месте, казались чем-то очень смешным. А ведь, если что-то пойдёт не так, она может и умереть. Следом в голову пришла другая мысль. За такие побеги из Хогвартса исключают. Сейчас подобная участь виделась ей пострашнее смерти.

Далеко впереди Лили заметила на горизонте слабый дымок, поднимавшийся в небо из немногочисленных каминных труб. Хогсмид. Она почувствовала, что ещё чуть-чуть и справиться с паникой будет просто невозможно. Как она могла согласиться на такую авантюру? Захотелось развернуться и со всех ног рвануть обратно в замок, спрятаться в спальне и сидеть там, ужасаясь своей глупости и безрассудству. Интересно, что сказала бы Роза, узнай она, куда сейчас направляется её подруга. Вряд ли что-то хорошее.

Рядом вышагивала Инсе, невозмутимая настолько, что захотелось её ударить.

— Всё будет хорошо, — повторила она, будто разговаривала с маленьким ребёнком.

Они, стараясь не оглядываться, чтобы не привлекать лишнего внимания, шли по главной улице. Миновали «Три метлы», немного постояли у «Зонко», остановились у «Дервиш и Бенгз», подождав, пока последняя группа хаффлпаффцев не войдёт внутрь, а затем поспешили дальше, к концу деревни, где мощёная улочка обрывалась, сменяясь узкой дорожкой, ведущей в горы.

Инсе выбрала раскидистое дерево слева от тропинки, и они с Лили спрятались за ним, чтобы случайный прохожий не смог заметить их исчезновения, хотя вряд ли кому-то было до этого дело. На улице дул промозглый ветер, низкие облака, застлавшие всё небо от края до края, грозили вот-вот пролиться дождём. Местные жители попрятались по домам, а ученикам и в голову не пришло бы в такую погоду зайти в ту часть Хогсмида, где нет ни магазинов, ни кафе, где можно согреться.

Инсе деловито сняла варежки и убрала их в карман, наблюдая, как Лили, стараясь, чтобы это выглядело непринуждённо, прислонилась к стволу огромного граба. Видимо, у неё подкашивались ноги.

— Знаешь, если ты будешь так бояться, у меня и правда ничего не выйдет. Хочешь, попробуем сначала просто переместиться, скажем, вон к тому холму?

— Нет, — Лили покачала головой. — Одного раза мне хватит. Сейчас, я соберусь… Подожди минутку.

Инсе покорно встала рядом, понимая, что «минутка» растянется на пятнадцать, и то в лучшем случае.

Она насчитала тридцать четыре жёлто-оранжевых грабовых листочка, свалившихся с дерева, прежде чем Лили, прерывисто вздохнув, повернулась к ней и молча кивнула, решив ничего не говорить. Если голос вдруг дрогнет, она мгновенно утратит всю с таким трудом накопленную решимость.

— Всё получится, — Инсе крепко прижала Лили к себе, свободной рукой сжав её ладонь, и, сосредоточившись, вызвала в памяти самое запомнившееся строение Баддли-Бэббертона.

Парная трансгрессия действительно оказалась намного сложнее одиночной, но Инсе ни на секунду не сомневалась, что она справится. Правда, под конец стало совсем тяжело, поэтому приземлились они не очень-то изящно, скорее, просто повалились на землю. Лили повезло — под ней оказалась огромная куча кленовых листьев, Инсе же пребольно стукнулась коленом, да ещё и угодила рукой в раскисшую грязь, испачкав мантию в бурой жиже почти до самого плеча. Чертыхнувшись, она, тем не менее, тут же поднялась на ноги, чтобы удостовериться, что с Лили всё в порядке. Затем, морщась от отвращения, попыталась кое-как отчистить запачканный рукав, но без волшебства ей удалось только ещё больше размазать пятно.

— Церковь? — удивилась Лили, вставая и с любопытством оглядываясь.

Они находились на широкой, но короткой кленовой аллее. Наполовину облетевшие деревья тёмно-коричневыми остовами высились вверх, почти полностью заслоняя здание небольшой часовни из тёмно-серого камня. Слева и справа от аллеи под прямым углом отходили две дорожки, ведущие к могилам и многочисленным надгробиям, неровными рядами вырисовывавшимся за деревьями, как какие-то причудливые пеньки. По бокам аллеи стояло несколько ухоженных на вид скамеек и виднелось ещё несколько таких же огромных куч из листьев. Видимо, кто-то наводил здесь порядок совсем недавно, но за это короткое время на землю успело нападать множество новых, почти полностью закрыв пожухлую, кое-где ещё сохранившую бледный оттенок зелёного траву. Здесь было ощутимо теплее, чем в Хогсмиде, а в воздухе разлилась сырость и терпкая тяжёлая свежесть позднего октября.

— Ну, признаюсь, я немного промахнулась. Пойдём, — Инсе потёрла ушибленную ногу и, стараясь не хромать, потянула Лили к высокой чугунной ограде, за которой виднелась небольшая площадь со стелой в центре. Не хватало ещё, чтобы их заметил какой-нибудь смотритель или священник.

До дома Слагхорна они добрались даже быстрее, чем предполагала Инсе. Волнение отступило, не исчезнув, но затаившись где-то внутри напряжённым комком, хотелось действовать, быстрее покончить с этим, быстрее уже снова посмотреть ему в лицо, сказать что-нибудь…

Взбежав по ступеням, она вздохнула, обернувшись, улыбнулась стоящей позади Лили и постучала, приготовившись к долгому ожиданию. Лили не выдержала и крепко вцепилась ей в руку.

Вскоре Инсе различила уже знакомый шаркающий звук шагов и поняла, что начисто забыла все придуманные ей варианты приветствий. Поэтому, когда дверь распахнулась, ничего кроме растерянно-тихого «Здравствуйте», не пришло ей в голову.

Гораций Слагхорн и не думал отвечать. Он прислонился к косяку и, часто-часто моргая своими выцветшими глазами, затянутыми старческой мутной плёнкой, смотрел на Лили. Та съёжилась под его взглядом, едва слышно пробормотав:

— Мы в гости…

Несмотря на всю серьёзность ситуации, Инсе пришлось прикусить губу, чтобы не расхохотаться, но она быстро взяла себя в руки:

— Мистер Слагхорн, вы меня помните? Я приходила к вам вместе с Панси Паркинсон около трёх недель назад. Дело в том, что моя подруга — внучка Лили Эванс, и узнав, что…

Слагхорн отступил от двери, приглашая их войти. И, кажется, он не слышал ни слова из того, что наговорила Инсе.

— Чаю? — спросил он, не повернувшись, похромав уже знакомым Инсе путём в гостиную.

— Если можно, — ответила та и сквозь зубы прошептала Лили на ухо: — Не пей ни в коем случае.

— Значит, Лили Эванс? — Слагхорн занял своё место в кресле и снова воззрился на неловко замершую возле дивана Лили.

— Поттер, — машинально поправила она.

— Поттер… Мерлиновы кальсоны! Поздравляю, поздравляю, моя дорогая! — он, превозмогая боль в суставах, поднялся, с глупой улыбкой схватил Лили за руку и принялся трясти её. — Значит, это не слухи, Джеймс действительно сделал вам предложение! Но почему вы не сказали? — с напускным разочарованием спросил он, наигранным жестом скрестив руки на груди. — Почему не пригласили на свадьбу вашего старого друга? Мы ведь друзья, не так ли?..

Лили бросила умоляющий взгляд на Инсе.

— Всё хорошо, — едва слышно прошептала та, и уже громче спросила: — Извините, мистер Слагхорн, где у вас здесь ванная? — И, словно извиняясь, покосилась на испачканный рукав.

— Направо по коридору, вторая дверь.

И Лили осталась один на один с этим… волшебником?.. нет, от волшебника сохранилась одна иссохшаяся старая оболочка, а изнутри на неё смотрело полусознательное, бездумное, жалкое нечто. Ни тени того коварства, о котором говорила Инсе.

— Я… — и она осеклась. Что сказать? Отдайте мне воспоминания? Так ведь отдаст, наверняка отдаст, если поймёт, что именно от него хотят.

— Я не та Лили, о которой вы думаете. Я её внучка. Моя бабушка умерла много лет назад.

Объяснить это почему-то казалось чрезвычайно важным.

— Умерла? — переспросил он, и его взгляд внезапно прояснился. — Да, как мне жаль, моя дорогая. Извините. Ах, да. Чай! — он махнул палочкой, и через мгновение в гостиную влетел голубой сервиз. — Садитесь. Что привело вас ко мне?

И, присев на краешек дивана, Лили решилась быть честной. Сначала, конечно, она приукрашивала и переигрывала, но постепенно с удивлением для самой себя поняла, что говорит совершенно искренне.

— Я хотела поговорить с вами о бабушке. Вы знаете, её убил Вольдеморт, когда она пыталась спасти моего отца. Я очень скорблю по ней. Вы — один из немногих, кто застал её в живых.

— Виноват, я так виноват, — пробормотал Слагхорн.

— Что? — опешила Лили. — В чём вы виноваты?..

— Не спрашивайте, не спрашивайте, моя дорогая! Мне хватит этих долгих десятилетий постоянного чувства вины… Такая красивая, такая умная… Как я мог попасться на его грубую лесть... Чтобы потом потерять её.

— Что случилось?

Но он только замахал руками, призывая остановиться.

— Вы пришли мучить меня? Тогда уходите! Допивайте чай и уходите! Я больше не могу… я вижу их каждый день, они укоряют, молят, зовут, и каждый день я делаю одно и то же — предаю, предаю… Пейте чай! — вдруг рявкнул он так громко, что Лили дёрнулась и едва не выронила чашку из рук.

— Я не за этим пришла. Я хочу узнать, как умер убийца, — отчеканила она, на самом деле чувствуя, как её наполняет ярость. — Вы помните этот день, не притворяйтесь! Я тоже хочу знать, как умер этот ублюдок! Я имею право! Это — моя бабушка, нельзя от меня скрывать! Слышите? Нельзя!

Слагхорн закрыл лицо руками.

— Если уж вы так виноваты, то искупите хоть сотую часть вины! Сделайте теперь что-нибудь для меня! Для человека, который, как вы утверждаете, благодаря вам потерял близких! — Лили продолжала наседать, искренне недоумевая, откуда в ней столько гнева, отчаяния и злости. — Покажите мне смерть Вольдеморта!

— Хорошо, хорошо, — совсем съёжившись, наконец прорыдал он, зачем-то добавив: — Нельзя.

Его рука машинально потянулась в карман за палочкой, и Лили, неверно истолковав этот жест, побледнела от страха и, отпрянув, вжалась в диван.

Но Слагхорн, морщась и сдерживая всхлипы, всего лишь приманил один из многочисленных пустых стеклянных пузырьков, пылившихся на шкафах, и, прикоснувшись палочкой к виску, извлёк оттуда тонкую серебряную нить. Нить трепыхалась и дрожала, грозя вот-вот порваться, мучительно долго перетекала в сосуд, который Слагхорн затем закупоривал не меньше минуты — не мог взять пробку со стола негнущимися пальцами, не мог трясущимися руками заткнуть ей горлышко.

Отложив заполненный воспоминаниями флакон на стол, Слагхорн снова посмотрел на Лили мутными уставшими глазами. Затем, внезапно подавшись к ней, он наклонился и вцепился ей в руку высохшими, по-паучьи цепкими пальцами с длинными, давно не стриженными и слоящимися ногтями.

Лили попыталась отстраниться, но не смогла, парализованная страхом и отвращением, содрогнувшись от омерзения, когда он попытался спрятать своё старое, сморщенное лицо, всё в пигментных пятнах, у неё в ладонях. Тяжело вздохнув, он замер в таком положении на несколько секунд, а затем обмяк, ткнулся носом ей в колени и безвольно сполз на пол.

Инсе прекрасно понимала — чем меньше она будет маячить перед Слагхорном, тем лучше. Не было никакого смысла возвращаться в гостиную слишком быстро, поэтому она взялась вычищать мантию и не успокоилась, пока не убедилась, что насквозь мокрый рукав можно — хоть и с натяжкой — назвать чистым. Вытерев руки свежим полотенцем, она не торопясь вышла из ванной и только тогда услышала слабый голос, дрожавший и срывавшийся в шёпот.

— Инсе… — звала Лили. — Инсе…

Та со всех ног метнулась к ней и растерянно замерла на входе в комнату.

— Инсе…

Лили повернула к ней бледное, с едва ли не зеленоватым оттенком, лицо и странно улыбнулась:

— Он умер.

Лили хотела сказать ещё что-то, объяснить, что она не виновата, она не хотела, чтобы…

Инсе, неизвестно как оказавшись рядом, с силой зажала ей рот ладонью. Лили дёрнулась, словно испуганная птичка, мотнула головой и замерла — заглянула Инсе в глаза.

Страх? Испуг? Смятение? Растерянность?

Ничуть.

Холодная решимость и отрешённость, как будто она знала, что всё будет именно так. И именно это позволило Лили взять себя в руки и не поддаться подступившему к горлу отчаянию. Инсе медленно приложила палец к губам, призывая хранить молчание, и ошеломлённая этими жёсткими и спокойными действиями Лили кивнула, цепляясь за последнее, за что она могла ухватиться, — Инсе. Которая мгновенно убрала руку и, взяв Лили под локоть, оттащила её от стола.

Она действительно прекрасно понимала, что происходит, даже сквозь шум в голове и липкое осознание того, что они попали в ужасную ситуацию. Слагхорн не мог умереть в более неподходящий момент, но Инсе почему-то не чувствовала реальной опасности. Как будто произошедшее — условие сложной задачки по нумерологии, а ей всего лишь нужно разработать решение. Разум с молниеносной быстротой перебирал варианты, одновременно прикидывая, чем это всё может обернуться. И всё сходилось к одному — нужно действовать немедленно и бежать как можно скорее.

Инсе торопливо опустила флакончик с воспоминаниями в карман мантии, отнесла сервиз обратно на кухню, и, по пути забрав из ванной полотенце, которое нечаянно запачкала в грязи, ухватила Лили за руку и потащила к выходу. Та снова попыталась что-то спросить, но натолкнулась на сердитый взгляд Инсе, одними губами прошептавшей «молчи».

Они, не оглядываясь, поспешили вниз по улице, и только когда под ногами зашуршали листья уже знакомой кленовой аллеи, Инсе позволила себе отдышаться.

— Вот теперь можешь говорить, — она уселась на одну из деревянных скамеек и, покрутив полотенце в руках, швырнула его в близлежащую урну, пробормотав, словно извиняясь: — На всякий случай.

Лили кивнула и опустилась рядом.

— Это очень серьёзно? — наконец спросила она.

— Представить себе не можешь, насколько, — мрачно вздохнула Инсе. — Впрочем, всё не так плохо. Без магии мы всё-таки обошлись, никого не убили, заклинание Эха не сработает…

— Эха? — без любопытства переспросила Лили.

— Не очень полезные чары. Способны отразить голоса, звучавшие в небольшом замкнутом пространстве некоторое время назад. Не больше двух-трёх часов. В любом случае, мне показалось важным не разглагольствовать, пока мы не смылись оттуда.

— Мы не можем пойти и сказать правду? — на всякий случай уточнила Лили.

— Лучше не стоит. Ох, — Инсе потёрла переносицу. — Ну почему всё вечно получается непонятно как…

— А вдруг нас найдут?

— Вот тогда ты и скажешь правду.

— И что будет?..

— Ну, думаю, что тебе — ничего. По крайней мере, за тебя есть кому заступиться. А меня, надеюсь, просто выгонят из школы и изменят память… или заставят молчать… с помощью Невыразимой клятвы, например.

Лили всхлипнула, пытаясь проглотить комок в горле. На глаза навернулись слёзы, но неимоверная тяжесть мешала им пролиться.

— Это всё я виновата. Не нужно было так на него давить…

— Тише, — Инсе поцеловала её в макушку и успокаивающе провела по вздрагивающим плечам. — Пока ничего страшного не произошло. Может, обойдётся…

— А где ты достанешь Омут памяти?

— Если всё будет хорошо… то стащу у Панси, — ответила Инсе. В мыслях она едва ли не каждую минуту возвращалась к флакону, приятно оттягивавшему карман, но всё-таки прекрасно понимала, что если им повезёт с министерскими, то всё равно останется одна волшебница, которая теперь обязательно докопается до истины, если вдруг заметит что-то подозрительное. А Панси заметит, это уж точно.

Лили молчала. Положила голову Инсе на плечо и только изредка шмыгала носом. Всего какой-то час назад она боялась неудачной трансгрессии… А теперь боится всего подряд — где-то вдалеке стукнула калитка, а воображение тут же нарисовало десятки зловещих картин — авроры спешащие арестовать их, Минерва МакГонагалл идёт им навстречу…

— Нужно возвращаться в Хогвартс, — решила Инсе. — Не переживай. Что случится — то случится. Если что, вали всё на меня, — она улыбнулась, а Лили поняла, что скорее откусит себе язык, чем скажет, что визит к Слагхорну был не её собственной идеей.

* * *

Ложась спать, Инсе подумала, что постепенно начинает забывать о том, что произошло утром, подробности и детали смазывались и стирались из памяти, с каждым часом становясь всё менее неприятными. Она решила, что сможет обойтись сегодня без ночных кошмаров.

Так и вышло.

Инсе спала спокойно почти до самого утра, когда под резкий скрип двери и оглушительный стук каблуков в спальню Рейвенкло не ворвалась Панси, как всегда аккуратная и собранная, но злая как десяток гарпий.

— Две минуты на то, чтобы одеться, — бросила она, стягивая с Инсе одеяло.

— Что случилось? — та попыталась прикинуться святой простотой, отчаянно изображая сонливость и удивление, которых не было и в помине.

— Не здесь, — всё так же отрывисто произнесла Панси, и с лёгкой ухмылкой обернулась к одной из кроватей: — Доброе утро.

Любопытная мордашка Сары Голдштейн юркнула обратно.

Тем временем Инсе уже успела надеть привычную юбку-карандаш, блузку и потянулась за галстуком Рейвенкло.

— Лишнее, — Панси позволила себе чуть улыбнуться. — Ты не на Зельеварение собираешься. Пойдём.

Инсе послушно поплелась за ней, надеясь, что эта короткая улыбка означает, что пока мисс Паркинсон понятия не имеет, как её подопечная провела вчерашний день. Но постепенно тёплый шарик внутри сменился подозрительной настороженностью. Панси вела её прямиком к кабинету директора.

— Куда мы? — поинтересовалась Инсе, когда их маршрут стал и вовсе очевиден.

— К единственному работающему камину. Ты же не думаешь, что я буду устраивать разбирательства в школе, особенно в воскресенье, когда тут полно лишних ушей?

Словно в подтверждение её слов две пухленьких волшебницы на портрете у входа в башню прервали оживлённую беседу и с интересом воззрились на них.

Инсе сникла, промелькнувшее в словах Панси «разбирательство» оставляло мало надежд на тихую и мирную беседу, скорее уж на допрос с пытками разной степени болезненности.

— Рассказывай, — бросила Панси, стоило им только ступить на ковёр её небольшой лондонской квартирки.

— О чём?..

— Например, о том, как умер известный тебе Гораций Слагхорн.

— Умер? Ты шутишь? — сделала последнюю попытку Инсе. Жалкую, кстати сказать.

— Значит, я могу сразу перейти к выводам, сделанным вчера специальной комиссией, пытавшейся установить причину и обстоятельства смерти?..

Инсе почувствовала, как по телу волной прокатилась липкая предобморочная слабость. С трудом сделав на негнущихся ватных ногах шаг от камина, она опустилась на ближайший стул, даже не пытаясь представить, насколько отчаянным выглядит такое чистосердечное признание в глазах Панси. Видимо, очень даже убедительно, потому что та смягчилась и сняла с одной из полок цветочную лейку.

— Сам он умер, — миролюбиво заключила она. — Заклинаний и ядов никто не использовал.

Кажется, Инсе стало чуть легче, но звон в ушах только усилился.

— Теперь твоя задача объяснить мне, что там делала ты со своей ненаглядной Лили Поттер, — догадавшись, что Инсе снова начнёт отнекиваться, Панси добавила: — И лучше сказать правду сразу. Я нашла достаточно рыжих волос на спинке дивана.

Ну, что ей оставалось делать? Осторожно подбирая слова, Инсе принялась рассказывать, отчаянно пытаясь понять, как можно убедить Панси, что они не успели достать воспоминание.

Та слушала и поливала цветы на подоконнике, а когда Инсе закончила, нарочито устало зевнула и подытожила:

— Врёшь.

— Ни капли, — Инсе ощетинилась. — Всё было в точности так, как я тебе говорю. Мой план почти удался, если бы этот старый идиот не вознамерился залезть Лили под юбку. Да и скончался от переизбытка чувств.

— Хорошо, — кивнула Панси и поставила лейку рядом с огромной упитанной пеларгонией. — Очень складно врёшь, но ни единому твоему слову я не верю. Я тебя знаю, Инсе, — устало вздохнула она. — Я догадалась, что ты собираешься сделать, ещё когда ты только начала весь этот разговор с линзами…

Инсе насупилась, теперь она напоминала обиженного ребёнка, игравшего в прятки с родителями, который наконец-то понял, что взрослые всего лишь делали вид, что его укрытие за шторой — настоящий шедевр конспирации, и притворились, что никто и не заметил ног, едва ли не до колена торчащих из-под ткани.

— Не дуйся. Хочешь, выскажу ещё одну догадку? — Панси смешливо улыбнулась, от чего у неё на щеках появились очаровательные ямочки, похожие на запятые. — Ты решила, что не будешь таскать воспоминание с собой. Так, на всякий случай. Мало ли что. Намного легче стащить у меня Омут памяти, не так ли?..

Инсе устало-умоляюще покосилась на Панси, словно призывая её закончить разбор полётов, но та не унималась.

— Итак, что же выходит. Двое учениц сбежали из Хогвартса. Не просто в Хогсмид за шоколадками, нет, они трансгрессировали — отметим тот факт, что у одной из них пока не пройден тест — на довольно большое расстояние, с целью — теперь внимательно! — с целью любыми возможными средствами вытянуть из умирающего волшебника воспоминания, которые — согласно одному малоизвестному статуту считаются совершенно секретными. Красота! Но это ещё не всё, — продолжала веселиться Панси. — В самый разгар оживлённой беседы им удаётся получить желаемое, но маг — вот незадача! — от слишком сильных эмоциональных переживаний отправляется в мир иной.

Панси ленивым взмахом палочки отправила лейку на место и встала рядом с Инсе. Та, не выдержав её долгого пристального взгляда и того, что ей приходится смотреть снизу вверх, тоже поднялась на ноги. Теперь она была выше Панси даже с её огромными каблуками.

— И, несмотря на это, ты сейчас врёшь мне, хотя прекрасно понимаешь, что я знаю, как всё было на самом деле… только для того, чтобы не делиться этим воспоминанием ни с кем. А я сижу тут и клещами вытягиваю из тебя правду, вместо того, чтобы просто помочь комиссии обратить внимание на некоторые существенные детали.

— Но ты промолчала, — поняла Инсе. — Почему?..

— Знаешь, чего всегда боялась Рита? — улыбнулась Панси. — Что я когда-нибудь уйду. На секунду представь. Юная лёгкая девочка и ты рядом. И все смотрят на вас как на мать и дочь, даже в мыслях не представляя, что вы творите ночами. Ей казалось, что она ничего не добилась. Ничего не сделала. Что от неё пахнет тленом рядом со мной.

— Я бы её вытянула, — после паузы продолжила она, схватив пачку «Бенсон энд Хеджес» со стола и закурив, нервно размахивая сигаретой. Глаза блестели чуть сильнее обычного. — Правда. Если бы она хоть на секунду отказалась от этой идеи с разоблачением тайны смерти Вольдеморта. Если бы она хоть на минуту отпустила… Я бы смогла. Но она чувствовала себя никчёмной и старой. Представляешь, каково это — чувствовать себя старой? — Она наклонилась к Инсе и провела тыльной стороной ладони по её щеке. — Когда чувствуешь каждый чужой взгляд на своей девочке, и каждому паршивому самцу, осмелившемуся на такое, хочешь вырвать печень или кое-что гораздо менее ценное. А занимаясь любовью вечерами, снова пытаешься что-то доказать себе. И видишь — словно в зеркале. Своё тело. И её. Рядом. Увядание, дряблость и сухость на фоне упругого нежно-бежевого бархата, — Панси скривилась и резко дёрнула вниз полурасстёгнутую светло-голубую блузку Инсе. Та нахмурилась, слыша, как жалобно треснула ткань, натянутая до предела — с одной стороны безжалостно впившаяся в плечо, а с другой — в шею.

— Когда так хочется обрести власть, — склонившись, продолжала она, шепча в приоткрытые губы Инсе. — Когда можешь кончить только от одной мысли о том, что её молодое тело… Хочет. Твоё. Старое.

— Я ненавижу, когда ты пытаешься поцеловать меня после сигарет, — фыркнула Инсе. И сама потянулась к ней, одновременно хватая за руку и укладывая её ладонь на ряд маленьких блестящих бирюзовых пуговиц, пытаясь расстегнуть их её пальцами, уже предвкушая, как долго, как мучительно сладко…

Но рука Панси, мягко скользнув вниз, так и замерла, упираясь в солнечное сплетение, одновременно согревая и удерживая дистанцию.

— А теперь представь, — она ещё чуть отстранилась, медленно положила окурок в пепельницу, наслаждаясь растерянным нетерпеливым «Ну?» читавшимся в глазах Инсе. — Всё, о чём мечтала Рита… Всё, чего хотела я… находится в жалком шаге. Нужно только подойти и взять. А дорогу мне закрывает какая-то маленькая дрянь… Что я должна с ней сделать?

Инсе только сжала зубы, чувствуя, как второй рукой Панси со спины ухватила её за собранные в привычный хвост волосы и с силой потянула назад, заставляя откинуть голову.

— Правильно, — выдохнула она, наклоняясь к открытой шее. — Я должна её растоптать. Должна заставить пожалеть, что она вообще родилась на свет. Помочь её рыжей подружке распрощаться со школой и вынудить умолять на коленях…

Хватка ослабла, и Инсе невольно подалась вперёд, ощущая себя слабой и жалкой. Не понимая, почему Панси до сих пор не заставила её принести этот несчастный флакон на тарелочке с голубой каёмочкой.

Панси же притянула её к себе и, почти уткнувшись носом в шею, рассмеялась куда-то в ключицу.

— Могу я расценивать это как признание, что ты настолько боишься меня потерять? — Инсе не выдержала и тоже улыбнулась, но как-то растерянно.

— Я знаю, что ты уйдёшь, — Панси лёгким движением высвободилась из рук Инсе, безотчётно цепляющейся за неё. — И я знаю, почему ты уйдёшь. И знаю даже, что держит тебя сейчас.

— Боюсь, у нас с тобой разные представления на этот счёт.

— Возможно. Вот сейчас мы и проверим, права я или нет. Забирай то, что тебе так нужно, и уходи.

— Панси… — тихо взмолилась Инсе. Она могла ожидать чего угодно, но только не этого.

— Всем приходится делать выбор. Нельзя усидеть на двух мётлах, не так ли?.. Поэтому ты можешь сейчас остаться и не узнаешь, что хранилось в том воспоминании, пока не отдашь его мне. И я абсолютно не уверена, что захочу с тобой поделиться, когда выясню, что там… или ты делаешь то, что задумала — берёшь Омут и уходишь. Но больше сюда не возвращаешься, — жёстко закончила она, наблюдая, как её девочка обиженно поджимает губы, готовая расплакаться.

— Решай. И, кстати, МакГонагалл пообещала мне держать камин в её кабинете открытым только до половины одиннадцатого. — Инсе мгновенно завертела головой в поисках часов. — Так что у тебя двадцать минут. После этого будешь добираться до Хогвартса по рельсам пешком.

Панси скрестила руки на груди, показывая — oна сказала всё, что посчитала нужным, и её решение не изменится.

Инсе с трудом сглотнула, бросила на неё последний отчаянный взгляд и поплелась в гостиную, к шкафчику с Омутом. Открыла скрипнувшую стеклянную дверцу, достала увесистую чашу, вернулась на кухню, ещё раз жалобно посмотрев на Панси. Потом как во сне подошла к ней и, наклонившись, поцеловала в плечо, сама не понимая, что пытается этим сказать — «спасибо» или «ненавижу»… или и то, и другое вместе.

Дальше было легче. Сжать Омут в руках, подойти к камину, бросить щепотку Летучего пороха…

— Блузку по дороге застегни, Пандора! — донеслось ей вслед.

— Ты так и не посмотрела, что там, — Лили догнала её на пути к теплицам.

В интонациях не было и намёка на вопрос, только беспокойство и озадаченность.

Инсе запахнула пальто и попыталась повыше натянуть варежки. «Я опаздываю на Травологию» застряло в горле, и, бросив на Лили быстрый взгляд, она коротко кивнула.

— Почему? — не унималась Поттер.

— Ну, теперь у меня будет много времени. Куда торопиться? — Инсе горько усмехнулась и поджала губы, на глаза навернулись слёзы.

— Неужели так больно? — удивилась Лили, ускоряя шаг и забегая вперёд, пытаясь заглянуть Инсе в лицо. — Нет, не пойми неправильно… Если Панси тебе настолько дорога, то… зачем тогда нужно было обязательно уходить? — жалобно закончила она, сжавшись под свирепым взглядом.

— Ничего ты не понимаешь…

— А ты попробуй объяснить хоть раз, — вскинулась Лили. — Да, она — твоя любовница. Что с того?

Опешив, Инсе резко остановилась.

— Ты знаешь?

— Нетрудно догадаться, — кисло улыбнулась Лили. — И не смотри на меня так, словно мечтаешь стереть в порошок. Кто она тебе, чтобы это так много значило? — она и сама не заметила, как плохое настроение превратилось в поистине отвратительное.

— Об этом сложно рассказать. Можно только почувствовать на своей шкуре. Я не ухожу от ответа, правда, — Инсе потёрла виски и поморщилась, словно от головной боли. — Да и, раз ты так прекрасно осведомлена о моей личной жизни, почему бы тебе самой не попытаться придумать ответы на свои вопросы?..

— Ну… не знаю… потому что это, — Лили понизила голос, — Отвратительно. Сама понимаешь, о чём я… Это. Панси… Бррр, — она жалобно посмотрела на Инсе. — Не представляю, как…

— Пальцами, — невинно захлопала глазами та. — Губами. Языко…

— Хватит! — выдохнула Лили, поморщившись и отчаянно покраснев. — Хватит, — выдавила она. — Я знаю… теорию.

Инсе за это время успела взять себя в руки и лишь усмехнулась.

«И что с того, что Лили всё поняла?» — подумала она, искренне недоумевая, почему так неприятно от этой мысли, почему кажется, что с неё вдруг сдёрнули всю одежду, и она стоит абсолютно голой посреди толпы, которая жадно рассматривает её и может узнать всё, что захочет, — все секреты, все тайны.

— Нет, умом я понимаю, что, наверное, есть причины, — осторожно продолжила Лили.

— О, ещё какие.

— Не ёрничай.

— Не думаю, что ты когда-нибудь поймёшь, что значила для меня Панси.

— Но ты её не любила, — настаивала Лили.

— Шутишь? Нет, конечно, — пожала плечами Инсе, ожидая новой порции вопросов.

— Тогда что держало тебя рядом?..

— Удобство. Комфорт. А любовь — это дискомфорт. Сердцу тесно в грудной клетке, в желудке бабочки, в мозгах серотонин. Ты же знаешь теорию. У меня в жизни полно было отвратительных вещей, чтобы никогда больше не захотеть очередной боли. Даже если её заглушает мучительная сладость, как в случае любви.

— Расскажи, — тихо попросила Лили. — Пожалуйста.

— Пойдём к озеру? — предложила Инсе, понимая, что на Травологии уже не появится. — Что может хотеть такая, как я? — продолжила она, когда Лили кивнула и они свернули с тропинки, ведущей к теплицам. — Ты понятия не имеешь, как я жила до Хогвартса, и лучше бы тебе никогда не знать об этом.

— Я знаю, — Лили испуганно поджала губы, словно боясь, что Инсе сейчас уйдёт. — Только не сердись.

— Откуда?..

— Дядя Невилл… я хочу сказать, профессор Лонгботтом… понимаешь, он — друг семьи, поэтому… Просто я слышала, как он рассказывал о тебе Гермионе Уизли, моей тёте. Она тоже магла, а он говорил ей о том, как каждый раз удивляется, что среди маглов так много талантливых учеников. А потом, правда, добавил, что с самого начала почти никто из учителей не был уверен, что ты справишься, что из-за несчастного случая… ты… ты… — она вздохнула и замолчала.

— О, да. Несчастный случай. Мой отец снял шлюху, которая залетела и вдруг решила оставить ребёнка себе, вот — самый главный несчастный случай в моей жизни.

Лили насупилась, жалея, что начала всё это, однако Инсе впервые говорила с ней о своём прошлом не просто как о сухих фактах, а эмоционально, с горечью и даже обидой, и… Лили не могла не чувствовать, что в глубине души радуется тому, что ей наконец-то удалось зацепить, задеть, нащупать нужное место — надёжно скрытое, но уязвимое и живое.

— Свобода… это когда ты сам за себя отвечаешь, или… когда за тебя отвечает кто-то другой? — неожиданно спросила Инсе, мягко ступая по опавшим листьям.

Лили удивлённо пожала плечами.

— По-моему, ответ очевиден.

— Вот и мне так казалось. А потом стало ясно, что свобода от ответственности куда слаще любой независимости. Вот такая странная вещь эта свобода. Обоюдоострая. Колется — за какой край ты бы не пытался ухватиться. На самом деле никто не хочет отвечать за что-то, но все хотят быть независимыми, не понимая, что для этого нужно соответствовать, расплачиваться… А какая же это свобода, если за неё платишь?.. И получается, что ты кругом один. Думаешь, я сильная? Да ничего подобного. А ты просто не представляешь, каково это… Я же вижу, как тебя тянет в самостоятельную, взрослую жизнь — постоянно ноешь, что надоело учиться, что не выдержишь ещё два года, что тебе хочется самостоятельности…

— И… что? — тихо спросила Лили.

— А ничего, — расхохоталась Инсе. — Тошно, вот что. Знаешь, когда я попала в Хогвартс, мне казалось, что вот оно — волшебство. То, что решит мои проблемы. Тебе, наверное, никогда не понять, каково человеку, выросшему среди маглов, вдруг осознать, что он может левитировать предметы, уменьшать их, увеличивать… что эта магия — на самом деле существует… Какое-то время наслаждаться собственным превосходством, а потом увидеть, что человек от этого не стал лучше и сильнее. Остался человеком. Наверное, я слишком много ждала от волшебного мира… А он насквозь такой же. Такой, какого я в детстве нахлебалась по самое горлышко. Откуда так хотелось убежать. Спрятаться. А некуда. И не к кому. Так что… Панси меня спасла. От отчаяния. Дала мне возможность высовывать нос из гнезда, и возвращаться. Как тебе объяснить это, когда у тебя всю жизнь была семья, бабушка готовила обеды, мама читала сказки перед сном и расчёсывала волосы, папа брал на руки и качал, рассказывая, какая ты у него красавица, а старший брат наверняка дёргал за косички, потому что ты девчонка.

Голос Инсе сорвался, и она замолчала, присев на корточки рядом с мутно-синей водой.

— Как тебе объяснить, что человек, дающий тебе то, чего тебе так не хватало, становится всем? Его не обязательно любить, но его можно хотеть. Можно говорить «моё» и брать, брать, брать. В огромных количествах, всё, что предложат. От ласки, нежности и страсти до тех же материальных удобств, знаю, это покажется тебе циничным. Но Панси дала мне то, в чём я нуждалась…

Лили обессилено прислонилась к дереву. Наверное, несчастную любовь было бы намного проще принять. Что угодно, только не так открыто… не так честно, не так больно.

— Я тоже могу, — грустно улыбнулась она и почти беззвучно добавила: — Хотя бы попытаться.

Инсе всё равно услышала. Вздохнула, окунув ладонь в ледяную воду и достав со дна покрытый тиной камушек.

— Не неси чушь, — она с силой швырнула его обратно в озеро.

* * *

«Неужели придётся и сегодня пить Умиротворяющий бальзам?» — с тоской подумал Скорпиус, отложил ножик в сторону и тыльной стороной ладони стёр с лица сок смоковницы, разукрасивший всё в пределах парты весёлыми красно-розовыми пятнами.

— Экскуро, — буркнул он, направив палочку на самую большую лужицу, которая уже успела стечь от разделочной доски к краю стола и намеревалась пролиться на колени.

Руки дрожали.

Со вздохом Малфой заглянул в котёл, прикидывая, успеет ли выжать сок из ещё пары смоковниц прежде, чем перекипит эликсир чего-то там — он даже названия не запомнил. Потому что, если Скорпиус испортит вот уже пятое за неделю зелье, его ждёт очередная отработка. Сегодня перспектива вручную намывать котлы и пробирки почему-то не казалась такой отвратительной. Наоборот, слабый внутренний голосок подсказывал, что тогда не придётся снова целый вечер сидеть в гостиной, мучительно изображая дружбу с Альбусом, делать вид, что ничего не произошло, и у него будет хоть какое-то — жалкое, но всё же оправдание, почему он и сегодня не написал ответ Асаби.

Да и что можно ответить на её обеспокоено-заботливые «Как дела?», если единственное, что он сейчас пытается сделать, это отговорить лучшего друга от одной затеи, за которую ему светит минимум исключение, а максимум совершенно бесплатные трёхразовое питание и уютная комната в Азкабане.

Об этом Скорпиус не преминул в тысячный раз сообщить Альбусу, когда тот с ингредиентами для второй части работы уселся рядом — в карманах что-то озорно брякнуло, и Поттер довольно вздохнул, поправляя подол и оттопырившиеся полы мантии.

— Ты такая зануда, Скорпиус, — вкрадчиво сообщил он, не сдерживая широкой улыбки, словно бы это обстоятельство доставляло ему огромное удовольствие. Значит, стащил из шкафов всё необходимое для Сыворотки правды.

Малфой вздохнул и не ответил, снова вернувшись к эликсиру.

— Ты ещё не добавил смоковницу? — не унимался счастливый Поттер, отбирая у Скорпиуса нож и придвигая разделочную доску к себе. — Давай я…

Тот не сопротивлялся. Откинулся назад с тяжёлым вздохом и мученически положил всё ещё дрожащие руки на колени.

Энтузиазму Альбуса не было предела. Он уселся поудобнее, ещё раз звякнув баночками с украденными ингредиентами, и деловито заправил за ухо выбившуюся прядь. Тогда, наверное, в первый раз за несколько месяцев Скорпиус пожалел, что подстригся. Что он не может тем же когда-то привычным ленивым движением убрать волосы с лица. Словно бы этот жест показывал независимость, силу и уверенность, подчёркивал самобытную красоту обладателя. Альбус и правда со своим вечно взъерошенным, хулиганистым видом был хорош собой просто до одури. Добавить к этому отцовские глазищи, правильные черты лица, ровные, чёткие линии носа, скул и подбородка, придававшие ему чуть отстранённое и надменное выражение лица, и россыпь родинок на правой щеке — получится поистине гремучая смесь, представляющая собой Поттера, которому до абсолютной неотразимости не хватало только одного — хотя бы десятка килограммов. И ещё капельку чуткости и доброты.

Альбус склонился над котлом, опустил в эликсир сушёные жаборосли и быстрым неаккуратным жестом размешал содержимое, убедившись, что зелье потихоньку светлеет. И даже тогда не заметил, что со Скорпиусом что-то не так.

Тот закрыл лицо руками, борясь со слабостью и тошнотой, зажмурился, замер, надеясь, что все остальные слишком заняты, чтобы обращать на него внимание. В уши хлынули звуки. Булькало в котлах, переговаривались ученики, стучали ножи, измельчая ингредиенты, гудело пламя в камине. По ногам тянул уже привычный сквозняк.

Где-то совсем рядом довольный Поттер что-то немелодично мурлыкал себе под нос, наверняка представляя, как вместо эликсира он варит Сыворотку правды, как снимает с огня готовое зелье, кристально чистое, прозрачное как слеза, добавляет её в херес Трелони и…

Скорпиус внутренне сжался.

Совсем рядом — в этом проблема. Ближе некуда. Настолько близко, что он просто физически не может остаться в стороне. Либо заодно с Поттером, либо против, по-другому нельзя. А он не способен ни на первое, ни на второе…

— Что-то случилось? — наконец-то всполошился Альбус.

Скорпиус отнял руки от лица и обречённо повернулся к нему.

— Не могу смотреть на то, что ты творишь. Не могу видеть тебя — таким. Не могу закрывать глаза. Я думал, что способен это выдержать… Но ты требуешь от меня невозможного, Альбус. Ты тянешь из меня силы, а оставшиеся я трачу на борьбу с собой. Я больше не могу так, — мрачно закончил он.

Поттер вздохнул.

— Как ты не понимаешь, — тихо прошептал он. — Как же ты не понимаешь… Мне необходимо знать правду. Как воздух. И… что бы ты обо мне ни думал, как бы ни презирал за то, что я делаю. Мне всё равно. Это ничего не изменит. Не можешь принять меня таким — лучше уходи сейчас.

— Как пафосно, — скривился Скорпиус. — Речь, достойная непонятого и непризнанного гения. Ты словами-то не бросайся, а иначе опять поссоримся.

— А мне плевать, — прошипел Альбус, швырнув вместо пары крыльев докси целую пригоршню. Зелье забурлило и, вспенившись, перелилось через край, хлынув на парту и затем на пол…

Альбус удовлетворённо хмыкнул, одним движением смахнул учебник в сумку и, закинув её на плечо, вышел из кабинета.

А отработку почему-то всё равно назначили Скорпиусу.

* * *

Он безвольно опустился на кровать и, подтянув ноги к груди, зябко обнял их руками, уткнувшись носом в колени.

Слёзы жгли глаза, но горло сдавило так, что он не мог сделать вдох, не мог заплакать, только моргал, часто-часто. По щеке скользнула лишь одна маленькая капелька, шлёпнувшись на бедро и замерев тёмным пятном на голубой ткани джинсов. Он вообще никогда не умел реветь самозабвенно, упиваясь своим отчаянием, всхлипывая и рыдая, даже в детстве.

Казалось, весь его мир мечется где-то в грудной клетке, пытаясь оторвать от себя ту часть, в которой было хоть что-то, связанное со Скорпиусом.

Как зверь, попавший в капкан, обезумев от боли, самостоятельно отгрызает себе лапу, только чтобы уйти, освободиться, только чтобы больше не страдать.

Альбус свернулся в клубок, натянув одеяло до самых ушей, но злой озноб всё равно держал его в своих цепких, колючих пальцах. Руки и ноги, казалось, даже онемели от холода.

Зверь без лапы вряд ли долго проживёт.

В случае Альбуса он чувствовал себя скорее лапой, пытающейся оторваться от зверя.

Нет и шанса выжить после… но зато ведь уже не больно, правда?..

В ноябре пошёл снег. В первые же выходные, вечером. Повалил сплошной стеной, хлынув с неба огромными влажными хлопьями. К ночи приморозило, и ученики, радостно высыпавшие на улицу субботним утром, разочарованно сжимали белые пушинки в ладонях, пробуя слепить хоть что-нибудь, а те не склеивались, только ломались и превращались в воду.

— Ещё потеплеет, — улыбнулась Лили, когда обиженный на весь мир Хьюго пнул с таким трудом сделанного снеговика, потому что у того в сотый раз отвалилась голова.

— Обязательно, — с видом знатока кивнула Роза, полной грудью вдохнув холодный воздух. Вокруг было так свежо, чисто и легко, что хотелось вскочить на ноги и присоединиться к весёлой беготне первокурсников, вопящих на весь двор и уже успевших вываляться в снегу. Как пончики в сахарной пудре.

— Ничего не потеплеет, — довольно проворчал коричневый ботинок, торчащий из сугроба за их спинами.

— Вообще-то, — вскинулась Роза, повернувшись к Инсе, — несколько довольно продолжительных оттепелей в конце осени-начале зимы — отличительная особенность климата данного региона.

— Мм, — неопределённо протянула Инсе.

— И я бы на твоём месте не лежала на снегу в расстёгнутом пальто, — не удержалась Роза. — Если не хочешь неделю проваляться в Больничном крыле с воспалением лёгких.

Инсе фыркнула.

— А я бы на твоём месте постаралась поменьше занудствовать. Если хочешь понравиться своему ненаглядному лапочке Скорпиусу.

Роза вздрогнула, резко вдохнула и, скрестив руки на груди — словно защищаясь, буркнула Лили:

— Не представляю, как ты можешь с ней общаться. — И, зло посмотрев на Инсе, развернулась и поспешила к замку.

Хьюго проводил её долгим меланхоличным взглядом.

— Я же тебя просила, — вздохнула Лили, нахмурившись.

— Она первая начала, — Инсе пожала плечами и, поднявшись, принялась отряхиваться. — Ну хорошо, хорошо! Это я зря. Но я правда пыталась быть милой, просто она так раздражает меня нравоучениями… На твоём месте, на твоём месте… — передразнила она. — Со своим бы лучше разобралась — еле на ногах держится.

— И поэтому стоило сразу бить по самому больному?..

— Не стоило, — Инсе вздохнула и, сев на скамейку рядом с Лили, мрачно отметила: — Вот, кстати, и лапочка.

Скорпиус с метлой на плече вышел из замка (Роза остановилась как вкопанная) и, закинув за спину конец шарфа, торопливо направился к стадиону.

— Странно. Завтра же игра. Кому придёт в голову тренироваться накануне матча, да ещё и в одиночку? — удивилась Лили.

— Да какая это игра. Разве что только ставки сделать — Малфой поймает снитч через пять минут, или через десять. Даже идти никуда не хочется, вряд ли кому понравится смотреть, как команду его факультета размазывают по стенке.

— Но победит завтра Слизерин совершено заслуженно! — встрял Хьюго. — Малфой просто великолепен! Он — один из самых лучших игроков этого сезона. Какие уловки и финты, какая скорость, превосходный контроль метлы! А Вялый Кистевой Крен в дебютном матче! Этот финт даже попал в десятку лучших на Кубке Англии. Такой изящный наклон, — он принялся активно размахивать руками, — плавное снижение скорости и — поворот…

— У них это семейное, да? — тихонько поинтересовалась Инсе у Лили, а затем повернулась к Хьюго:

— Мог бы хотя бы не делиться подобными соображениями с Софи, она вчера полвечера проплакала в спальне.

— Кто такая Софи? — поинтересовалась Лили, глядя, как её двоюродный брат краснеет, бледнеет и снова краснеет. Закончились эти мучительные метаморфозы компромиссом — на щеках и шее проступили пунцовые пятна, а лоб и подбородок всё-таки приобрели нормальный цвет.

— Наш новый ловец, третьекурсница и по совместительству чья-то большая любовь.

— Я её не люблю! — вдруг рявкнул Хьюго. — И я сказал правду! Это её первый матч, и она просто не может выиграть! К тому же у Малфоя. И она мне даже не нравится! — При этих словах он вновь залился краской. — Ни капельки! Никто и никогда не понравится, потому что любить девчонок унизительно и глупо.

Он набрал воздуха в грудь, чтобы сказать что-то ещё, но заметил, как Инсе изо всех сил отворачивается и прижимает ладонь к губам, чтобы не расхохотаться. Тогда Хьюго, насупившись, шмыгнул носом, развернулся и зашагал в замок. Его ещё детская фигурка обиженно ссутулилась.

— А ты, как я погляжу, умеешь находить общий язык с людьми, — подытожила Лили.

Инсе смущённо повела плечами.

— А братец твой где, кстати?.. Давно его не видно.

— Ну, как говорит Скорпиус, он сейчас занят зельем для какого-то проекта. Наверняка очередная дрянь по рецепту из Запретной секции, как только миссис Тренч позволяет ему работать с такими вещами… Слушай, а ты действительно не собираешься завтра на игру?..

— Да. — Инсе нервно расправила складку на пальто. — Я собираюсь закончить начатое…

Лили кивнула, показывая, что поняла, о чём идёт речь.

— Редко когда может представиться такой удобный момент. Кто же пропустит первый школьный матч со звездой… А мне и нужно-то всего — пустая спальня и немного времени.

— Можно я с тобой? — спросила Лили, особенно ни на что не надеясь.

— Нет. Не хочу привлекать внимание. Когда-нибудь потом, если захочешь, я обязательно дам тебе заглянуть в это воспоминание, — Инсе попыталась смягчить отказ, прекрасно понимая, что у неё и в мыслях не было с кем-либо делиться, особенно если пришлось заплатить такую цену. Не ложь, так. Вежливость.

Лили немного смущённо улыбнулась. Конечно же, она всё поняла.

Ей почему-то совсем не нравилось, когда погожим утром во дворе вдруг встречались две половины её жизни — дом и Инсе. Не слишком совместимые и настолько самобытные и самостоятельные, что вряд ли Лили могло прийти в голову, что их можно как-нибудь слепить в одно целое. Да и не стоило — ведь так она могла хотя бы на какое-то время забыть об одной из частей, спрятавшись в другой.

Сейчас хотелось к бабушке в Нору, в уютную шумную кухню, где всегда можно найти что-нибудь вкусное, к тёплым пёстрым занавесям на окнах, к старым шкафам с десятками жизненных отметин — облупившаяся от старости краска, небольшие подпалины на столешнице (чьи-то первые кулинарные опыты), кривая яблоня, нарисованная на боковой стенке, с красной кроной и синим стволом (Альбус старался), и ещё тысячи мелочей, делающих окружающее пространство живым, настоящим. Подальше от Инсе и чувства вины.

* * *

Под рёв трибун команды поднялись в воздух. Ветер разметал по небу оставшиеся клочки туч, оставив идеально-ровное, однотонное голубое полотно с несколькими длинными серыми подпалинами у горизонта. Солнце сияло ярко, отражаясь во всём подряд, до рези в глазах сверкало и переливалось снежное одеяло, накрывшее землю. Одна из самых неприятных ситуаций для ловца — воздух кристально чист и за снитч можно принять что угодно. Как раз сейчас Скорпиус напряжённо развернул метлу, заметив блик со стороны трибун, но это оказался всего лишь бинокль одного из болельщиков. Лёгкий мороз обжигал щёки и горло, приятно пощипывал кожу маленькими иголочками. Малфой почувствовал, как все тревоги и сомнения отступают на задний план, оставляя впереди это оглушающее чувство полёта, лёгкости и свободы.

Свисток. Первый гол. Малфой вздрогнул и огляделся.

Охотники Рейвенкло мгновенно перешли в атаку, поддерживаемые обоими загонщиками. Скорпиус немного растерялся. Обычно преимущество ловца команды противника компенсируется тем, что ему на хвост садятся оба загонщика, мешая не только поймать снитч, но и заставляя постоянно уклоняться от бладжеров. Капитан Рейвенкло сделал ставку не на контроль над ловцом, а на забивание голов. Возможно, надеялся таким образом быстрее добиться разрыва в сто пятьдесят очков, чтобы снитч перестал быть условием победы.

Скорость и напор сделали своё дело — быстрыми проникающими атаками рейвенкловцы выматывали соперников, не давая им передышки, постоянно перестраивались, быстро переводили квоффл с фланга на фланг, провели несколько успешных комбинаций и несколько атак с центра поля. Не прошло и получаса, как счёт на табло стал довольно неприятным для Слизерина — 70:10.

Впрочем, и атакующим было крайне сложно выдержать такой темп, поэтому они перегруппировались и отступили в оборону. Болельщики на трибунах Слизерина загалдели, призывая своих игроков перехватить инициативу. Капитан команды раздавал указания охотникам и рявкнул на Малфоя, когда тот пролетал рядом со своими кольцами, чтобы тот не прохлаждался, а побыстрее закончил игру.

А Скорпиус действительно прохлаждался. За всё это время он успел четырежды заметить снитч, и два раза из этих четырёх крылатый золотой мячик был достаточно близко, чтобы поймать его.

70:30. Рейвенкловцы взяли тайм-аут и о чём-то долго совещались у кромки поля.

Малфою опять влетело, но как-то уж очень неуверенно и робко, скорее «Скорпиус, ну не мог бы ты, пожалуйста…» Скорпиус развёл руками, сказав, что сделает всё, что в его силах, и снова поднялся в воздух — изображать бурную деятельность.

Новый ловец Рейвенкло (кажется, Софи) то старалась держаться поближе к нему, не сколько следя, сколько разглядывая с какой-то затаённой злостью, то принималась с бешеной скоростью носиться по полю, пытаясь отыскать снитч первой. Вот и сейчас она развернулась и стрелой метнулась к кольцам Слизерина. Малфой хмыкнул. Мячик сейчас кружил совсем в другой стороне, у самой земли рядом с трибунами Рейвенкло. За ними виднелся замок, и Скорпиус сразу вспомнил, почему он изо всех сил пытается затянуть игру.

Смешно. Альбус закончил с зельем в четверг и для осуществления своего коварного плана не нашёл дня лучше, чем сегодня.

Почему-то несколько недель назад пугающим и отвратительным являлся даже сам факт того, что его лучший друг собирается вытягивать информацию из преподавателя таким способом. Сейчас же Скорпиусу было глубоко плевать на Трелони, только бы Альбус не попался. И единственное, что он мог сделать, — это дать Альбусу достаточно времени, чтобы тот успел осуществить задуманное.

Поэтому Малфой совершенно не собирался ловить снитч без крайней необходимости. Которая грозила скоро наступить.

80:40 — И охотники Рейвенкло снова собрались. На этот раз они старались играть шире, держаться на большом расстоянии друг от друга, давая длинные, точные пасы через середину поля. Один из них постоянно маячил перед кольцами соперника, отвлекая на себя внимание вратаря. Слизеринцы не сразу подстроились под такую тактику и успели пропустить несколько важных голов. Когда разница в счёте составила восемьдесят очков, рейвенкловцы воспряли духом, слизеринцы же, вместо того, чтобы играть, всё чаще поглядывали на Скорпиуса, и тот понял, что дольше медлить просто нельзя. Он мягко взлетел вверх на несколько метров и, внимательно оглядываясь, сделал круг над стадионом. Снитч как назло куда-то делся, Софи снова преследовала его, и Малфой спиной почувствовал, как она выровняла метлу чуть поодаль, наблюдая.

С трибун Слизерина доносились не слишком довольные крики болельщиков. На какой-то момент Скорпиусу показалось, что у самого центра поля что-то блеснуло. Он поднялся ещё чуть выше, стараясь как можно незаметней разглядывать сверкающий снег, на котором было практически невозможно различить крошечный шарик. Софи не отставала, и это жутко нервировало. Скорпиус терпеть не мог эти психологические приёмчики, ему всегда казалось, что игра должна быть честной. В спорте соревнуются на силу, ловкость, внимательность, сноровку, а не на умение вывести соперника из себя.

Ещё один блик. На этот раз Малфой не раздумывая направил древко метлы почти вертикально вниз, войдя в пике.

Полёт не занял и десяти секунд. Когда пальцы крепко сжали холодный золотой мячик, трепетно забивший крылышками, Малфой снова посмотрел вверх и увидел, что Софи даже не успела сдвинуться с места.

Свисток возвестил о конце матча, однако к радости победы у слизеринцев примешивалось некоторое разочарование. Скорпиус усмехнулся. Конечно, никто не думал, что их так подведёт их главный козырь.

Козырь скупо покивал в ответ на поздравления, а затем неимоверно долго возился в раздевалке. Почти полчаса Малфой просто стоял под душем, потом несколько раз складывал форму, начиная всё заново, стоило ему заметить малейшую складочку… и всё это для того, чтобы оттянуть тот момент, когда он снова посмотрит Альбусу в глаза. Уже после того, что тот сделал.

И когда он спускался в подземелья, то почему-то вовсе не думал о том, что он сам будет делать, если найдёт Альбуса на своей кровати, меланхолично сжавшегося в комок и устремившего почти расфокусированный взгляд куда-то в пространство.

Пустота и тишина спальни обостряли ощущение нереальности происходящего, когда каждое движение, каждое чувство, отчётливое до боли, мгновенно впивается в память, чтобы остаться там навсегда. В косом солнечном луче, падавшем из окна на одеяло и чашу Омута, клубились пылинки — медленно и неспешно, как и тонкие серо-серебряные нити воспоминаний в маленьком флаконе. Рядом, на простыни.

Подавив зевок, Инсе поправила волосы и, оттягивая пушистый воротник свитера, наморщила лоб. Вчера она уснуть не могла от нетерпения, ещё с полчаса назад едва дождалась, когда все её однокурсницы уйдут наконец на матч, а сейчас… Сейчас она поймала себя на мысли, что всерьёз подумывает отложить это на какой-нибудь другой день.

Но медлить не имело смысла. Она решительно вытянула пробку и, ловко подцепив палочкой кончик воспоминания, опустила его в Омут. По поверхности пробежала рябь, а внутри замелькали озаряемые всполохами бегущие фигуры. Инсе коснулась жидкости рукой…

Не успела она сообразить, где находится, как зелёный луч из палочки одного из Пожирателей угодил ей прямо в грудь. Инсе нервно схватилась за сердце, только потом сообразив, что ей ничто не угрожает.

Большой зал походил на растревоженный муравейник. Вокруг всё звенело, грохотало, трещало, содрогалось, вскрики и многочисленные заклятья сливались в один сплошной многоголосый ор, эхом раскатывающийся по замку. Отражаясь от стен, рёв становился ещё сильней и пронзительней.

Рядом сверкнула вспышка очередного заклятья. Инсе инстинктивно обернулась и увидела профессора МакГонагалл. Вместе с огромным чернокожим волшебником и Горацием Слагхорном они сражались с… с ним.

Инсе, всё ещё сгорая от любопытства, всё ещё боясь подойти ближе, вдруг почувствовала отвращение и разочарование. Уродливый, гадкий, омерзительный и нелепый в своей тщедушной надменности, Вольдеморт совсем не походил на того, кем его описывали учебники, — могущественным, сильным, внушающим ужас. Что тут могло испугать? Красные глаза? Блестящая лысина?

Однако с палочкой Тёмный Лорд обращался удивительно умело, ему удавалось противостоять сразу троим. Рядом высокая темноволосая волшебница сражалась с горсткой учениц, двое показались Инсе смутно знакомыми, но она старалась не отвлекаться на мелочи, их можно будет рассмотреть позже. Однако Инсе не могла не заметить, что в какой-то момент битва в зале, за исключением этих двух групп, затихла, а все остальные волшебники словно по приказу выстроились вдоль стен, наблюдая.

Инсе недоумённо огляделась, не понимая, почему никто не придёт на помощь, и поэтому пропустила самое главное — высокая колдунья, тонко вскрикнув, схватилась за грудь и, растерянно оглядев взревевшую толпу, опрокинулась навзничь. Вольдеморт охнул и взмахнул палочкой с такой силой и яростью, что волна заклятья отшвырнула от себя всех его противников. Инсе невольно попятилась назад, теперь ей действительно стало страшно. Подавив желание метнуться к безвольно обмякшей от удара МакГонагалл, она заставила себя смотреть на Тёмного Лорда, чувствуя, как сердце бешено колотится где-то в горле при виде рыжеволосой волшебницы, беспомощно замершей в нескольких шагах от него. Вольдеморт нацелил на неё палочку, и его губы тронула неприятная усмешка. «Это же бабушка Лили!» — в состоянии, близком к панике, поняла Инсе. И снова расслабилась. Она прекрасно знала, что с Молли Уизли всё будет в порядке.

Внезапно зал от края до края разделила золотистая стена щитовых чар, отрезав Вольдеморта от остальных. Позади него словно из воздуха выступил Гарри Поттер. Вот он действительно соответствовал изображениям в многочисленных биографиях — худой, измученный, бледный, в прорванной в нескольких местах мантии, но с пронзительным горящим взглядом — точь-в-точь как у Альбуса.

Отчаянные крики толпы разорвали воздух, живая масса людей вздрогнула как единый организм и… замерла. Вокруг воцарилась полная, абсолютная тишина, ни вздоха, ни скрипа, только кристально-чистый звон в ушах.

Вольдеморт резко развернулся. Противники оценивающе оглядели друг друга.

И началось. В какой-то момент Инсе поймала себя на том, что ей жутко захотелось присесть на пол и зевнуть. Происходящее отдалённо напомнило жизнь у хозяйки прачечной — та обожала смотреть сериалы после обеда, а Инсе, когда ей не удавалось переделать всю работу за утро, приходилось спешно заканчивать со стиркой, и краем уха она невольно прислушивалась ко всем этим бесчисленным речам а-ля: «Я же люблю его! — Но он в тюрьме! — К тому же он мой брат, в детстве нас поменяли местами! — Нет, не твой брат. Я не хотела говорить тебе, но он не мой сын. — А я не твоя дочь, тётя двоюродной бабушки выкрала меня у любовницы отца…»

Хотя диалог между двумя величайшими магами столетия был куда увлекательней, выглядел он примерно так же глупо. Гарри Поттер и Вольдеморт с нацеленными друг на друга палочками продолжали двигаться почти идеально ровными кругами, аккуратно, осторожно, следя за каждым жестом соперника… и болтая вот уже десятую минуту. Инсе не знала, как она поведёт себя в подобной ситуации, но перед лицом смертельной опасности вряд ли стоит разглагольствовать и пытаться заговорить зубы. Как любит повторять Панси: «Лучше не узнать, чем не выжить». Панси… Инсе снова отвлеклась, подумав о ней. Теперь воспоминание точно придётся просмотреть ещё несколько раз, чтобы запомнить необходимые имена. Северус Снейп… Драко, Драко… Кажется, отец Скорпиуса. Как же они все здесь тесно связаны! Инсе невольно узнавала в лицах учеников смутно знакомые черты — пышная грива каштановых волос как у Розы, нос Хьюго, альбусова улыбка — у рыжеволосой девушки в первом ряду слева, глаза Лоркана и Лисандра… такие же ещё немного детские, но уже слишком серьёзные.

Между тем разговор продолжался — о раскаянии, силе любви, о правде и справедливости… как будто они действительно хоть что-то значат. Не значат, это Инсе понимала прекрасно. Чудес не бывает даже в волшебном мире.

Она в который раз получила возможность убедиться в своей правоте, когда речь зашла о Бузинной палочке. Вот это уже действительно кое-что интересное. Инсе превратилась в слух.

Небо постепенно светлело и серело, с одного края обозначилась яркая зелёная полоса — близился рассвет. Вскоре напряжение достигло высшей точки, собравшиеся боялись вздохнуть, боялись пошевелиться, устремив взгляды на двух волшебников в центре.

И когда по зачарованному потолку пробежали жёлто-золотые полосы, а на горизонте появился краешек восходящего солнца, первый оранжевый луч, вспоров воздух, скользнул внутрь через восточное окно, упав на лицо Вольдеморта, и высветил его фигуру, словно охваченную огнём.

Ещё мгновение и всё было кончено.

Большой зал огласился воплями, вздохами и стонами, и Инсе невольно замерла, потрясённая тем, насколько тяжёлыми оказались эти торжественные минуты. Неистовые, огромной силы эмоции собравшихся ощущались почти физически, казалось, их можно потрогать, пощупать, попробовать на вкус…

Окружающее пространство размылось, скукожилось, звуки стали глуше, а голоса звучали как сквозь плотный слой ваты. Инсе почувствовала, что её время истекло, а уже знакомый ледяной водоворот утягивает в себя, на этот раз обратно из воспоминания в настоящий мир. Не прошло и секунды, как она снова очутилась в спальне Рейвенкло.

Она машинально извлекла воспоминание из Омута и снова закупорила флакон.

Голова слегка кружилась, но теперь Инсе наконец-то знала правду, оказавшуюся банальной.

С одной стороны, сам факт существования Старшей палочки… будоражил воображение. Мощнейший артефакт, дающий владельцу колоссальную власть, и дело совсем не в том, что он может возвысить её над обществом волшебников, а в том, что он способен поставить её вне каких-либо рамок.

Странное чувство — она достигла цели, но это не принесло должного успокоения, скорее даже раздражение, словно концовка в детективе оказалась недостаточно захватывающей. Слагхорн оказался прав — сенсации из такого не сделаешь. Очевидно, что слишком опасно обнародовать подобную информацию, найдутся сотни желающих отыскать палочку. Намного логичней уничтожить её, но в том, что Бузинная палочка лежит сейчас в каком-нибудь сейфе в целости и сохранности, можно не сомневаться, иначе к чему такая секретность?.. Инсе вздохнула. Вот бы подержать её в руках… Желание было тем острее, чем дольше она размышляла, чувствуя, что по логике вещей палочка должна находиться где-то здесь, в Хогвартсе, совсем рядом.

Более того, даже тщеславие и гордость за себя ощущались как-то слабо, грозясь сойти на нет уже к вечеру. А следующим утром обязательно захочется поделиться с кем-нибудь, рассказать — «Смотри, а я-то знаю…»

Инсе отставила Омут на прикроватную тумбочку и разлеглась на кровати. Сосуд с воспоминанием был заботливо спрятан под матрас, где и находился всё это время.

Успокоиться и перестать думать о возможностях, которые даёт обладание такой вещицей, не представлялось возможным. Инсе сама не заметила, как начала придумывать планы, строить догадки, вычислять и размышлять… Определить местоположение Старшей палочки в принципе не так уж и сложно, нужно лишь понять намерения её обладателя. Будь Инсе на месте Гарри Поттера, она бы оставила её себе. Но интуиция снова подсказывала, что всё не так-то просто. Существовала и ещё одна проблема…

Для того чтобы стать хозяйкой артефакта, нужно победить предыдущего владельца, и это подразумевало совсем не выиграть у него партию в шахматы.

Инсе рассмеялась, но как-то невесело, тут же посерьёзнев.

Что бы она ни говорила, она, конечно же, не способна на сознательное убийство…

Или…

* * *

— Эй, — Малфой осторожно тронул Альбуса за плечо.

Тот заворочался и перевернулся на спину, рукой удерживая ускользающую на пол подушку. Под подушкой явственно зашелестела фольга.

Скорпиус едва сдержал улыбку и нахмурился, чтобы Альбус не решил вдруг, что он рад его видеть. Хорошего всё равно мало — от их постоянных недомолвок, недо-дружбы и недо-ссор, выматывающих и глупых. Так нелепо — два лучших друга не могут ни сесть и поговорить по-человечески, ни помириться так, чтобы действительно понять и принять, ни нормально поссориться. И не могут перестать так отчаянно нуждаться друг в друге. У него есть Асаби, у Альбуса — уйма любящих братьев и сестёр, они не связаны больше общими интересами или необходимостью быть вместе, так нет же…

Скорпиус аккуратно присел на край кровати. Ему вдруг вообще стало всё равно, что там у Поттера за возвышенные идеи относительно мирового господства. Потому что здесь и сейчас ничего этого не было — ни недель, затраченных на Сыворотку правды, ни часов, проведённых в Запретной секции…

Только странно притихший Альбус и… крошки на одеяле.

— Ты опять ел печенье в постели! — Малфой закатил глаза. — Поттер, я смирился с тем, что ты спишь в моей кровати, но не мог бы ты хотя бы свинячить у себя?..

Альбус виновато улыбнулся, сел и покорно принялся смахивать крошки на пол.

— Что ты так долго? — пробормотал он полуутвердительно, словно жалуясь. — Выиграли?..

— Выиграли, выиграли, — Скорпиус утомился смотреть на его попытки скинуть с кровати остатки печенья и пробормотал заклинание. Из-под подушки послушно выплыла стайка скомканных шоколадных обёрток.

— Поздравляю, — кивнул Альбус, сделав вид, что не имеет к ним никакого отношения.

— Угу. А ты как? — не удержался Малфой.

— Хорошо, — чуть слышно выдохнул Альбус, устремив взгляд на руки, безвольно лежащие на одеяле. Что-то странное было в его интонациях.

— Много интересного узнал?

— Ничего, — с лёгким смешком пожал плечами Поттер, губы тронула мягкая улыбка, и он снова вернулся к изучению собственных рук — провёл по ткани, сцепил пальцы в замок.

Скорпиус почувствовал непривычную слабость, словно на плечи взвалили огромный груз. Таким он не видел Альбуса уже очень давно. Тот, склонив голову, всё с той же усмешкой — она уже не казалась спокойной и мягкой, скорее напряженно застывшей — продолжал избегать его взгляда.

Малфой позволил себе на мгновение прикрыть глаза, чувствуя, как всё его существо отчаянно сопротивляется попыткам задать один простой вопрос.

— Что случилось?

Поттер хмыкнул, пожал плечами. Его ладонь, тёплая, расслабленная, но чуть подрагивающая, сжала руку Малфоя. Только после этого Альбус осмелился посмотреть на него — ясно, спокойно, добро — ни капли обычной холодности, резкости, суетливости и остроты.

Скорпиус замер, чувствуя, как внутри растёт необъятная ледяная бездна.

— Альбус, что ты натворил?..

— Ничего я не натворил, — тот обиженно сжался.

Малфой вздохнул.

— Давай попробуем ещё раз. Поттер, я знаю тебя как облупленного. И в последний раз ты, изнеженная маленькая гадина, вёл себя так, когда в конце первого курса сломал палочку Джеймса.

Альбус вцепился в него ещё крепче и нервно огляделся по сторонам.

— Понимаешь… Понимаешь, я… — голос сорвался. — При высоком содержании алкоголя в крови Сыворотку нельзя применять.

Малфой охнул.

— Подожди… ты же добавлял Сыворотку слабой концентрации в некрепкий херес.

— Да! — отчаянно всхлипнул Альбус. — Но кто же знал, что она выпьет столько до этого!

— Ты хочешь сказать, что…

Малфой выразительно глянул на него.

— Я сначала решил, что она снова строит из себя великую прорицательницу, — Альбус наклонился к Скорпиусу и яростно зашептал ему в ухо. — И никак не мог подумать, что это настоящий приступ. Я ведь рассчитал всё — необходимую дозу, предельную концентрацию, допустимое соотношение…

— И?..

— Я хотел позвать на помощь, но всё случилось так быстро, я ничего не мог сделать, ничего не успел. Мне… Мне так страшно, — неожиданно выдохнул Поттер, отчаянно заглядывая Скорпиусу в глаза, в надежде увидеть реакцию. Которой не было. Малфой даже не шевельнулся. Ему казалось, что он оказался в вакууме, бег мыслей замер, пустота заполнила всё внутри.

— Скажи что-нибудь? — Альбус несмело придвинулся ближе.

Скорпиус молчал.

— Скажи, иначе я умру.

— Скоро обед, вставай.

В тишине негромкий и ровный голос прозвучал как отчаянный вскрик.

— Нет, — просипел Альбус. — Я не могу… Не хочу…

— Вставай, вставай, — Скорпиус довольно грубо ухватил его за локоть и потянул вверх.

— После того что я… я даже…

— Вот именно. Поэтому сейчас ты возьмёшь себя в руки и пойдёшь на обед, идиот.

И что-то в его глазах заставило Альбуса послушаться. Затравленно кивнуть и вылезти из-под одеяла.

— Холодно, — он поёжился и тут же получил клубком из скомканного свитера в живот.

Всю дорогу до Большого зала ему оставалось только цепляться за Скорпиуса.

От запаха еды Альбус побледнел, и, когда сел за стол, вид у него был такой, что его вот-вот вывернет наизнанку.

Скорпиус вздохнул. В поле зрения попало блюдо с ростбифом, и желудок мгновенно скрутило, а к горлу подкатил комок. Малфой сглотнул, перебарывая желание сейчас же сбежать отсюда.

Альбус гипнотизировал взглядом пустую тарелку, затем потянулся к кубку с тыквенным соком и едва не уронил его, отпив в лучшем случае с полглотка. Казалось, он не совсем понимает, что делает.

Скорпиус как можно незаметней оглядел стол преподавателей. Не похоже, чтобы кто-то из них уже знал о случившемся с Трелони.

— Куда? — вяло поинтересовался Альбус, когда бесцельно сидеть уже не имело смысла, а большинство учеников потянулись к выходу.

— В библиотеку, — Скорпиус подтолкнул его вперёд, не рассчитав силы. Альбус, запнувшись, едва не влетел в спину однокурсника.

Они сделали все домашние задания на неделю, отработали заклинания по Чарам, повторили составы зелий, пройденных за последний месяц. Вернувшись в гостиную Слизерина уже поздним вечером, Скорпиус заставил Альбуса написать эссе по Зельям, а затем до часу ночи гонял его по всей теории Высшей Трансфигурации. И если и была в нём хоть какая-то затаённая злость на то, что натворил Поттер, к этому времени от неё не осталось и следа.

Когда гостиная опустела, Малфой отложил учебник в сторону и спросил:

— Может, выпьешь зелье?

Альбус упрямо покачал головой.

— Не уснёшь ведь.

— Усну. Если ты посидишь со мной.

— Хорошо, — Малфой кивнул. — Пойдём. У тебя нет права проспать завтрак.

Пока Альбус переодевался и копошился, взбивая подушку, Скорпиус осторожно пробормотал Заглушающее заклятье, про себя отметив, что за какие-то сутки превратился в жуткого конспиратора. И задёрнул полог.

— Всё будет хорошо, — как можно убедительней прошептал он, поплотнее закутывая Поттера в одеяло.

— Теперь меня посадят в Азкабан, — хныкнул тот. — Как только узнают, кто виноват. Заберут прямо к дементорам. Не приходи ко мне никогда, даже если захочется, ладно?..

— Не неси чушь, — Скорпиус покачал головой, осознав, что ни слова не понимает из того, что там бормочет Альбус. Перед глазами плыло от усталости. Поэтому он и пропустил тот момент, когда Альбус, выпутавшись из одеяла, потянулся к нему и обнял за шею. Но Скорпиусу не стоило никакого труда предугадать, что тот собирается сделать, — ещё до того, как их губы соприкоснулись, до того, как Альбус зажмурился, словно собрался проглотить флоббер-червя, и даже до того, как он обречённо вздохнул, втянув воздух носом.

Малфой не сопротивлялся, покорно подставляя лицо под злые поцелуи, позволяя Альбусу неуклюже прижиматься к нему, рваными резкими движениями забираться под рубашку — Поттер силился стянуть её с плеч и одновременно задрать вверх, путаясь пальцами в пуговицах, изо всех сил дёргая выскальзывающий из рук сатин. Так мало чувственности, так много отчаяния.

— Вот теперь точно посадят, — выдохнул Скорпиус, когда Альбус со всхлипом отстранился и, не открывая глаз, уткнулся носом ему в плечо, всё ещё не в состоянии отдышаться.

Тот не то нервно икнул, не то кашлянул — пытался засмеяться.

— Тогда терять мне уже нечего, правда? — с этими словами Альбус потёрся щекой о воротник его рубашки и сквозь ткань легонько прикусил кожу у самого основания шеи.

Скорпиус вздрогнул и, ухватив Поттера за шиворот, оттянул от себя.

— Нечего. Кроме зубов, — буркнул он, совершенно не понимая, плакать ему или смеяться, вообще не понимая, что сейчас происходит.

Альбус послушно отстранился, упав на подушки, и невиннейшим образом улыбнулся.

Скорпиус нахмурился. Лицо всё ещё горело от прикосновений. Он закусил губу — побольнее, чтобы отвлечься и прийти в себя.

Поттер же, как ни в чём не бывало, завозился, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза.

Несколько минут спустя тишину спальни нарушало только его сонное, спокойное дыхание.

Но Альбус так и не заснул окончательно. Тепло и тишина убаюкивали и расслабляли, а сознание всё барахталось на границе между сном и явью, снова воскрешая в памяти события дня и сплавляя их воедино с вымышленными образами. На тёмном бархате светлел, словно светился, силуэт Скорпиуса, делая его похожим на одно из хогвартских привидений. Альбус невольно подметил, что ему все-таки удалось справиться с первыми двумя пуговицами, и теперь рубашка с привычно закатанными до локтей рукавами чуть сползла с плеча, смешно изогнув измятый, с одной стороны поднятый воротник.

И не было ничего красивей, чем этот гротескный чёрный-белый узор из полосок — волн белой ткани и залёгших в складках теней.

Скорпиус так и уснул сидя, прислонившись лбом к столбику кровати.

Альбус неловко пошевелился, прикидывая, удастся ли ему подтянуть одеяло повыше так, чтобы не разбудить Малфоя, осторожно приподнялся. Ладонь машинально легла на лоб, проверяя, нет ли температуры — слишком уж остро сознание реагировало на мелочи.

Всё вокруг дышало сонной тишиной. Альбус огляделся в сумраке, словно впервые видел эти едва различимые очертания портьер и тёмную громаду каменного потолка. Чуть не рассмеялся, вспомнив, что где-то много метров над ним, в одной из самых высоких башен лежит сейчас в тишине кабинета мёртвый преподаватель. Разлагается себе спокойно. Альбус закусил губу, чтобы не расхохотаться в голос.

И никто не знает об этом. Роза все выходные наверняка просидела над дополнительным заданием. Эльфы принесут завтрак Трелони в башню.

Как вообще такое может быть? Она умерла, а ей все ещё готовят любимую… сырную запеканку. Впрочем, Альбус понятия не имел, что на самом деле любит Трелони… ну, кроме хереса. А сейчас так вообще — уже ни-че-го не любит.

Поттеру таки удалось выбраться из жаркой хватки одеяла. Он встал и осторожно попытался уложить Малфоя на его же кровать — чуть не уронив, неуклюже обнимая обеими руками.

Малфой не проснулся, только завозился, устраиваясь удобнее: — привычно перевернувшись на бок и положив руку под голову.

Альбус присел на край кровати и вздохнул. Казалось, утро никогда не наступит. С тоской он разглядывал опостылевшую темноту, убеждая себя, что зябкая, дрожащая дымка предрассветных сумерек нового дня вот-вот прогонит ночь. Зная, что в спальне Слизерина нет ни одного окна.

И наконец, измученный, уставший, он зажмурился и, как и Малфой немногим раньше, привалившись к столбику кровати, мгновенно ухнул в бездну…

Только для того чтобы через полчаса, вздрогнув от испуга, вынырнуть из водоворота образов и чувств — под назойливый аккомпанемент будильника.

Только для того, чтобы открыть глаза и встретиться взглядом со Скорпиусом… и понять, что, в общем-то, больше ничего говорить и не нужно.

Малфой сел в кровати, потёр виски руками и кивнул — непонятно кому, просто соглашаясь с собственными мыслями.

— Странно так… Трелони никогда не спускалась в Большой зал, редко выходила из башни. А я всё равно оглядываюсь, будто жду, что вот-вот увижу её, — не выдержал Альбус, когда они сели за Слизеринский стол.

Малфой с очаровательной улыбкой помахал стайке девочек из Рейвенкло, украдкой огляделся.

— Не похоже, чтобы кто-то знал о случившемся, — спокойно сказал он. И если бы его сейчас видел Драко, — испугался бы, так его сын в этот момент походил на Люциуса.

Вместо ответа Альбус с тоской уставился на еду в тарелке. Он не ел почти сутки, поэтому практически не чувствовал голода, только неприятную, тупую резь в желудке.

Отщипнув край булочки с цукатами, Альбус с трудом прожевал его. Несмотря на терпкий, тёплый запах свежей выпечки, казалось, что во рту кусок резины.

— Так не бывает, — снова повернувшись к Скорпиусу, прошептал он. — Громадная разница между тем, что произошло, и тем, что я чувствую. Кажется, что меня разорвали на куски — какая-то часть до сих пор не верит, что такое могло произойти. Другая — живет в том мгновении, когда я поднимался в башню, только ещё опасаясь будущего, только ещё предполагая и строя догадки. А ещё одна — стоит и смотрит на то, что я натворил. Не в силах уйти. Не в силах думать. И я раз за разом проживаю всё это…

— Ал, один вопрос… Как сильно ты разбавил сыворотку?

Альбус растерянно заморгал.

— Там было много меньше предельной концентрации, потому что алкоголь…

— Сколько точно?

— Две пятых.

— А в бутылку добавил…

— Три капли.

— В литр хереса. Если бутылку ещё не нашли, то нет и шанса, что след остался. А теперь послушай… Знаешь, что говорит наш тренер? «Главное правило хорошего игрока — доигрывать, держаться до конца, даже если уже пропустил сто квоффлов и сделал сто ошибок. А реветь будешь после, в душевой». Поэтому заткнись и доедай булочку.

* * *

— Рыжая, привет.

Преимущественно многолетние невысокие растения, представляют собой либо…

— Поттер…

…нерасчленённое на отдельные вегетативные органы слоевище…

— У меня к тебе просьба.

…либо травянистые стебли с мелкими листьями.

— Естественно, иначе тебя бы здесь не было, — Лили отвлеклась от книги. — Учти, я не стану делать за тебя зелья. Потому что не хочу, чтобы ты провалила экзамен.

— Тогда потрёшь мне спинку в ванной? — невозмутимо поинтересовалась Инсе.

— Дура, — только и смогла ответить Лили и отчаянно покраснела. Представила.

— Ну что тебе стоит помочь мне с зельями?..

…настоящих корней нет, растение прикрепляется к почве несколькими ножками, что позволяет при неблагоприятных условиях передвигаться на незначи…

— Пожа-а-луйста…

— Хватит, Торесен. Займись делом.

— Я и пытаюсь. Зелья…

— Нет, ты пытаешься заставить меня сделать их за тебя.

— Я же не сказала, что пытаюсь сделать зелья самостоятельно… Я пытаюсь сделать их единственным возможным для меня способом… с привлечением, так сказать, дополнительных средств.

— Очень остроумно.

— Я же стараюсь быть милой и всё такое, — совершенно серьёзно заявила Инсе, заслужив раздосадованный взгляд Лили. — Хорошо, займусь делом, — она достала из сумки чистый конверт и пергамент.

— Письмо? Хочешь помириться с Панси?..

— Нет, просто… извинюсь и верну ей Омут. И надеюсь, у Панси хватит выдержки меня не простить.

— Хватит, не сомневайся. Прощают когда любят, а Панси любить не умеет.

— Сейчас уже да, наверное, — вдруг согласилась Инсе. — А когда-то умела, ещё как.

— Что случилось?

— Этот человек умер, — немного неохотно ответила Инсе. — И теперь Панси только лелеет и бережёт его память.

Лили вздохнула. Все кругом кого-то любят. Всегда так. У мальчиков есть особенные девочки, которых они каждый раз в мечтах спасают от драконов, у девочек… ну, тут легче. Пол школы наблюдают за Альбусом, а оставшиеся — за Скорпиусом. Учитывая возросшую популярность последнего, сейчас перевес наверняка в сторону Малфоя. А Лили не повезло. Потому что для любви нужно хоть чуточку восхищения и тайны. Скорпиуса она недолюбливает из-за Розы. Брата же знает с пелёнок — интересно, смогли бы все эти воздыхательницы воздыхать с той же силой, если бы, как и Лили, видели объект своих мечтаний свалившимся (не без помощи Джеймса) в бочку с драконьим навозом… или отчаянно вытирающим сопли о рукав рубашки после очередной взбучки от мамы…

Наверное, в этом и есть то, настоящее. Когда смотришь на нечто растрёпанное, всклокоченное, напускавшее слюней на подушку и оглушительно сопящее… и дохнешь от умиления. И поправляешь одеяло, и садишься на пол у кровати, стараясь не дышать, и смотришь, смотришь… протягиваешь руку и осторожно-осторожно гладишь воздух рядом, не решаясь коснуться. Боясь сломать и разрушить. Тоже хочется вот так. Ну хоть когда-нибудь. К кому-нибудь. Везучая Уизли…

— Хуже всего, конечно, то, что у меня теперь нет работы.

Лили вздрогнула. Она и забыла, что Инсе здесь. Вообще на мгновение так замечталась, что забыла, где находится.

— Значит, проведёшь каникулы в Хогвартсе?

— Ну а куда я ещё денусь-то, Поттер? — глядя на вытянувшееся лицо Лили, Инсе рассмеялась. — Это не так страшно, как кажется. Я все шесть лет оставалась здесь. В Большом зале обычно ставят с десяток огромных ёлок, до самого потолка… Знаешь, что я сделала на третьем курсе? Прокралась туда ночью… посидела на директорском месте, положив ноги на стол. А потом ещё забралась под ёлку и долго-долго смотрела вверх, разглядывая переплетающиеся ветки.

— Весело, конечно, — так же кисло кивнула Лили. — Просто я с самого детства привыкла, что Рождество — семейный праздник. И ты должен отмечать вместе с кем-то близким, обязательно. И… ну, я подумала, что… может ты.

Пауза.

— …поедешь со мной в Нору? — она быстро глянула на Инсе, но тут же снова склонила голову обратно.

— Неужели настолько жалко?

— Что?

— Тебе — меня.

— Брось. Просто не хочу, чтобы ты страдала тут в одиночестве…

— Не уверена, что в одиночестве мне хуже, чем в толпе твоих родственников, — чуть улыбнулась Инсе.

И Лили мгновенно ухватилась за протянутую соломинку.

— Вот видишь, значит, мне тебя нисколечко не жалко. Будешь страдать от избытка общения в Норе исключительно из-за моих эгоистичных соображений как нужно отмечать Рождество.

«Потому что если я пытаюсь подойти с добрыми намерениями, позаботиться или побеспокоиться — ты тут же выбрасываешь все колючки разом».

Инсе хмыкнула. В её случае это можно было расценивать как согласие.

— Отлично! — Лили вскочила с места. — Пойду отправлю сову маме, — и она выбежала из зала так быстро, что грозный возглас мадам Пинс, оборвавшись на полуслове, осиротело повис в воздухе.

Инсе вздохнула. Значит, очередное «слабо» за домашнее задание. В лучшем случае «удовлетворительно», если просидеть над учебником ещё полтора часа. Не хотелось. Нацарапав на полях конспекта злобную мордаху неизвестного существа с огромными клыками, она побросала тетради в сумку.

Еще не решив, пойти на ужин пораньше или отнести вещи в башню и поваляться в спальне с книжкой, она вышла в широкий коридор, ведущий к летающим лестницам. Из примыкающей галереи вдруг послышались голоса, в одном из них Инсе мгновенно различила строгие интонации МагГонагалл.

От неожиданности Инсе замерла, и, почему-то испугавшись, с невиданным проворством юркнула за рыцарские доспехи. Голоса приближались. Мимо быстро прошла группа незнакомых волшебников в форменных мантиях, а следом за ними появились директор и профессор Лонгботтом. Он был чем-то очень расстроен.

— Это настоящее пророчество, Невилл! — шикнула МакГонагалл, они остановились прямо напротив ниши, где, стараясь не дышать, пряталась Инсе. — И ты прекрасно знаешь, к чему привели два других. Поэтому я хочу, чтобы авроры проверили всё, прежде чем дело получит огласку. Поппи утверждает, что это естественная смерть, — если считать нормальной многолетнюю дружбу Сивиллы с хересом.

Профессор неловко кашлянул.

— Откуда в вас столько цинизма, Минерва?.. Профессор Трелони не виновата, что…

Профессор МакГонагалл тяжело вздохнула.

— Я знаю и скорблю по ней. Понимаю, предвидение — неконтролируемый дар. Но, оглядываясь назад… эти пророчества сбывались только потому, что все вокруг не сомневались в их истинности… и подчас сами же и исполняли, своими руками. Только потому, что слепо верили. Теперь, стоит мне хоть на секунду вспомнить, что она наговорила Альбусу месяц назад… бедный мальчик! Стоит мне представить, что даже какая-то часть из этого окажется правдой… и я чувствую огромное облегчение, что Сивилла больше не сделает ни одного истинного предсказания. Потому что, когда две испуганных второкурсницы вдруг вбегают ко мне в кабинет с криками «профессору Трелони плохо!», а потом рассказывают, что произошло… Я всегда вспоминаю о тех временах, которые больше не должны повториться.

— Когда будет заключение из Аврората?

— Сегодня вечером.

— И есть основания подозревать кого-то?

— Нет, — МакГонагалл слабо улыбнулась. — Просто… старики умирают. Как Гораций. До сих пор не верится, что его больше нет с нами… Но я пойду, нужно ещё кое-что успеть сделать, и меня ждут.

— А пророчество? — вдруг тихо спросил профессор Лонгботтом, когда директор уже сделала несколько шагов.

Та развернулась и отчётливо, больше не прячась за шёпотом, произнесла:

— Я в них не верю.

Преподаватели давно ушли, ученики потянулись из библиотеки на ужин, а Инсе всё стояла, прислонившись лбом к холодной железной спине рыцарского доспеха.

* * *

— По результатам домашнего задания я решила освободить нескольких учеников от сегодняшней практической работы. Уизли, Голдштейн, Торесен и Поттер — замечательные эссе, «превосходно», можете идти. Не забудьте приготовить ингредиенты к следующему занятию.

Инсе на мгновение почувствовала укол совести — ей было даже лень переписать готовое эссе, когда немногим за полночь маленький сыч Лили принёс его прямо в спальню. Затем, поняв-таки, что не получит ещё и очередное «удовлетворительно» за практическую часть, она с облегчением вздохнула и улыбнулась, поймав неодобрительный взгляд Розы. Та, конечно же, знала, что без помощи Лили тут не обошлось.

Рядом Поттер, низко наклонившись к Малфою и поглядывая на доску, спешно подсказывал порядок действий и нашёптывал правильные ответы на дополнительные вопросы.

Инсе теперь почему-то постоянно обращала на Альбуса внимание. Раньше она, в отличие от остальных, даже не считала его особенным. И если для многих он был прежде всего сыном Гарри Поттера, то для неё — Альбусом, мальчиком, с которым они вместе ехали в поезде в самый первый год учёбы. Но теперь, зная от Панси, в чём именно заключались пророчества Трелони, и зная, что героем следующего стал именно Альбус… Инсе начинала понимать, что он вовсе не так прост, как кажется. И дело не в умениях, способностях и характере… а в том, что было в нём что-то такое, что отличало от остальных, делало его сильнее.

О скоропостижной смерти Трелони, кстати, сообщили сегодня за завтраком. «Просто старики умирают. Как Гораций», — сказала МакГонагалл профессору Лонгботтому. Всё внутри сковывало льдом, когда Инсе вспоминала эту фразу — если Трелони умерла так же естественно, как и Слагхорн… Это значило, что кто-то другой пытается докопаться до истины. Может, Панси нашла ещё один путь?.. Но она не могла попасть в Хогвартс. Узнать бы это пророчество…

Ещё через мгновение Инсе поняла, как это сделать. Лили частенько жаловалась, что Роза все субботы торчит на Прорицаниях.

Увидев, как Уизли выходит из кабинета, Инсе поспешила за ней, уже зная, куда именно.

В библиотеку, куда ещё?

Я думаю, что скоро сойду с ума от невозможности что-либо изменить… повлиять хоть на малейшую часть… себя, моего окружения, мира, и дело даже не в том, что я не могу спасти тех, кто уже умер, а в том, что я не могу сделать так, чтобы не умирали другие… не могу жить так, чтобы сделать не напрасной их смерть…

— Довольно… романтично.

Роза подскочила от неожиданности и поставила кляксу прямо в центре страницы. Недовольно глянув на Инсе — та вальяжно плюхнулась на скамью рядом, Роза захлопнула тетрадь с дневником и отодвинула в сторону. И сама отодвинулась.

— Как дела? — невозмутимо поинтересовалась Торесен.

— Что тебе от меня нужно? — не очень-то доброжелательно буркнула Роза.

— Обойдёмся без банальных вежливостей? И правильно. Я хотела тебя спросить, — продолжила Инсе, словно не замечая, что её прошлая реплика осталась без ответа. — Помнишь… примерно месяц назад, когда Альбус и лапо… Малфой пришли на Прорицания… Трелони что-то сказала Поттеру. Очень похожее на настоящее Пророчество. Мне бы его узнать.

— Зачем? — Роза сделала вид, что пропустила «лапочку» мимо ушей.

— Вообще… дело в том, что она очень нравилась мне…

Роза скептически хмыкнула.

— Нет, ты не думай, правда. Я только на занятия не ходила, потому что способностей нет никаких… как с зельями. А поскольку я занимаюсь журналистикой по большей части, то решила написать о ней статью, — вдохновенно играла в дурочку Инсе, мешая выдумку с крупицами истины, зная, что именно так получается правдоподобней всего. — Я не собираюсь никому разбалтывать. Просто если узнаю, мне будет легче написать что-то достойное. Ты не знаешь, но Сивилле Трелони постоянно приходилось доказывать, что у неё есть дар предвидения. Её даже не хотели принимать на работу, потому что всем требовалась рядовая предсказательница — погоды, например. А однажды Трелони сделала очень важное пророчество, но оно оказалось настолько важным, что ей просто запретили о нём говорить. И ей снова пришлось отчаянно бороться за право преподавать…

«Ох, ну что за чушь я несу?», с этой мыслью Инсе посмотрела на Розу, пытаясь понять, удалось ли хоть чуть-чуть расположить к себе Уизли. Та вдруг понимающе кивнула.

— Тебе правда для статьи?

— Да.

— Хорошо. На самом деле, пророчество почти никто не слышал с самого начала, потому что Трелони стояла рядом с Альбусом и что-то объясняла. А потом сказала… что увидела смерть его отца, и что на ладони у него кресты… а у Альбуса нет смерти, потому что… она сама придёт за ним, — Роза почему-то смутилась. — И всё.

Инсе постаралась скрыть разочарование. Совсем не похоже на другое пророчество, точное и понятное — «на исходе седьмого месяца родится тот…» Особенно последняя строчка — «нет смерти, потому что она придёт сама». Это уже либо никому не нужный символизм, либо намёк на то, что смерть — живое существо.

— Как думаешь, что это может значить? — вдруг спросила Роза.

— Если уж и значит что-то, то настолько нехорошее, что я и думать не буду на эту тему.

— Ну, если я тебе больше не нужна, то…

— Ухожу-ухожу. Спасибо.

Сделав несколько шагов, Инсе вдруг остановилась.

— Уизли, я знаю, что тебе не нравлюсь, да и не стремлюсь к этому. Но… хочешь совет, который тебе не даст даже самый лучший и преданный друг?..

Роза фыркнула, но всё-таки повернулась к ней.

— Двигайся.

— Что?..

— В прямом смысле этого слова. Делай что-то, если больно. Плохое-хорошее, неважно. Не принимай в себя чужое — не читай книги, ты наверняка уже наизусть выучила всё в этой секции, а вытащи наружу своё — напиши с десяток романов и тонну стихов. Научись вязать и свяжи тысячи шарфов, рисуй картины, даже если не умеешь рисовать вовсе, вырасти какую-нибудь герань к весне. Или схвати уже его тёмной ночью и сделай всё, что хочешь сделать, если нельзя иначе.

Проходя мимо шкафов к выходу, Инсе почти до самого последнего ряда слышала, как отчаянно плачет Роза.

* * *

— Ты ешь. Это хорошо.

Альбус кивнул.

— Почему так долго? Неужели опять…

Скорпиус сел рядом, разглядывая покрасневшие руки.

— Именно. Она снова заставила меня драить котлы без волшебства. А потом парту, потому что мой филин якобы на неё нагадил.

Малфой порылся в сумке и достал конверт.

— От родителей. Спрашивают, не хочу ли я на каникулах с ними во Францию. До сих пор не могу понять, что они там забыли, чтобы ездить туда через год. Лучше уж на море куда-нибудь… или в Румынию, на вампиров посмотреть.

— А не хочешь к нам в Нору?

Не то дружеское предложение, не то отчаянная просьба.

— Вообще… я уже пообещал Асаби, что буду с ней. «Гарпии» вылетели из Чемпионата. Там вообще непонятно что творится. Глава Департамента подал в отставку, его заместитель отменил сразу несколько игр, лично отобрав команды для Кубка Британских Островов, — быстро объяснил Скорпиус, только надеясь, что Альбус не рассердится. В конце концов, тот сам виноват, что так вляпался.

— Ну и здорово. Возьмём Асаби с собой, — очень мягко, совсем не по-Альбусовски пожал плечами Поттер. — Думаю, ей понравится в Норе. Моя мама шесть лет играла в «Гарпиях», так что им будет о чём поговорить.

— Серьёзно? — Малфой задумчиво посмотрел на кляксу, которую только что поставил на ответе, зачем-то ткнул в неё пером, словно надеялся, что чёрное пятно на белом пергаменте куда-нибудь денется. Само.

И этот кошмарный Альбус хоть когда-нибудь (вдруг?) перестанет вести себя так, будто вообще не понимает, что творит и зачем.

Всё чаще казалось, что у Поттера в голове какой-то коварный план, шахматная комбинация, просчитанная на сотню ходов вперёд, а он, Скорпиус, не понимает ничего, чувствуя, что находится рядом с хаотично движущейся частицей, меняющей траекторию, скорость и заряд — с плюса на минус — в одно мгновение. Ну, что сейчас-то случилось? Как он может мило улыбаться и предлагать познакомить Асаби с родителями, если ещё неделю назад от одного звука её имени морщился и кривился?..

— Я спрошу, — наконец ответил Малфой. — Будет хорошо, если так она отвлечётся и забудет…

— Да, — Альбус залпом выпил целый кубок тыквенного сока и едва слышно добавил: — Забыть — прямо таки первостепенная задача.

Скорпиус всё равно услышал.

* * *

— Сколько? Ты серьёзно? — хохотнул Рон. — Ты представь, что тут будет. Одних детей — Хьюго, Роза, Альбус, Джеймс, Тед с Мари-Виктуар, Доминик, Лили с подругой, да еще и Малфой со своей девушкой. Семейное Рождество в духе Уизли — в тесноте, да не в обиде.

— Зато мама счастлива. Ты бы видел, как она улыбалась, когда я сказала, что приедут все. После смерти отца я вообще не помню, чтобы она так радовалась. Пообещала испечь фирменное печенье. Страшно подумать, как ей одиноко, — Джинни прерывисто вздохнула и поджала губы, чтобы не расплакаться.

— Слушай, ты драматизируешь. Мы же всё время рядом.

— Знаю, просто тяжко почему-то. Всё кажется… что это последнее Рождество, когда мы вот так соберёмся вместе, а потом дети закончат школу, у кого дела, у кого работа… И снова лет на десять «извини, я не могу», «нет, мы уезжаем в Египет», «я на работе, дорогая, срочное дело».

И так смешно и точно Джинни скопировала поттеровское «дорогая», что Рон невольно улыбнулся. Догадываясь, как часто она слышит эту фразу.

— Вот, — Лили сцепила дрожащие руки за спиной, с трудом удерживая вспотевшие и выскальзывающие ладошки. — Моя комната.

Она качнулась на носках, как особенно прилежная ученица у доски в ожидании дополнительных вопросов — волнуясь, что неудачный ответ повлияет на оценку, и одновременно с радостью предвкушая похвалу учителя, если справится с заданием.

— Так… по-девичьи, — ухмыльнулась Инсе, оглядывая нежно-персиковые обои, кровать — низенькую, усыпанную декоративными подушками, застеленную цветастым лоскутным покрывалом, и окно во всю стену, в котором невдалеке виднелась рощица. У кромки деревьев в луже снега скособоченным пеньком-инвалидом торчал серый сарай для мётел. С импровизированного поля для квиддича чуть поодаль доносились голоса и громкий смех.

— Хьюго, Роза, Скорпиус и Асаби, Джеймс, Тед, дядя Билл, дядя Джордж и папа с дядей Роном сейчас играют, — пояснила Лили.

— Асаби? Вот даже как…

— Угу, — безразлично пожала она плечами. — Но всё не так плохо.

— Обошлись без смертоубийства, значит…

— А ещё будут Флёр Уизли с сыном, ты о ней наверняка слышала, и дядя Чарли. Скамандеры обещали приехать всем семейством уже после Рождества… сейчас они где-то в Исландии ловят Летающих колпаков… И дядя Невилл заглянет обязательно, — на одном выдохе, с неприкрытой гордостью сообщила Лили, даже и не заметив предыдущей реплики Инсе. Той захотелось схватиться за голову. Поттер, однако, такое количество народа в доме радовало чрезвычайно.

— Как хорошо, что у меня никогда не было кучи родственников, — Инсе прикинула, сколько волшебников окажется здесь после Рождества, и насчитала аж двадцать пять. Это учитывая, что кого-то она наверняка забыла. Однако Нора, несмотря на свой взъерошенный вид, могла при желании вместить ещё столько же.

— Тебе у нас понравится, — самоуверенно улыбнулась Лили. — Располагайся, а я помогу маме с обедом, ладно?

— Хорошо, — Инсе кивнула. До Рождества ещё шесть дней, а она уже сейчас представить себе не может, как ей удастся выжить в окружении этих благожелательных и, что самое страшное… счастливых людей.

В огромной, но такой тесной, узенькой, перегородочной Норе, исчерченной десятками стен и комнат, она чувствовала себя неловко, как в лабиринте, когда не можешь найти ни одного выхода, а вот опасность может появиться с любой стороны — и сверху, и снизу, и из-под земли. От восторженной радушности окружающих, казалось, веяло холодом — и, что самое неприятное, Инсе прекрасно понимала, что ей это только казалось. Просто её собственное восприятие столкнулось с неизвестным и мгновенно повесило на ситуацию ярлык «остерегайся». Еще одно из свойств Норы — независимо от того, сколько волшебников находилось в доме, здесь постоянно что-то шумело, стрекотало, тикало, стучало, щёлкало, на чердаке обиженно подвывал и скрёбся очень милый (по мнению Хьюго) упырь… Ей захотелось уйти отсюда. Из четырёх стен — на свободу, на улицу хотя бы. Вдохнуть.

Инсе поставила свой чемодан и огромную дорожную сумку в угол, решив, что распакует вещи позже. Аккуратно прикрыв за собой дверь — с плаката ей призывно улыбнулся басист «Вепрей» — Инсе вышла на лестничную площадку третьего этажа, который, судя по планировке, когда-то был вторым. Осторожно прокравшись вниз и чудом никого не встретив, она набросила зимнюю мантию и, стянув с вешалки первый попавшийся (зелёный с серебром) шарф, выскользнула на улицу. Сапоги застегнула уже на крыльце. Огляделась. Улыбнулась простору и тишине, успев соскучиться по ним за тот час, пока пила чай на кухне и знакомилась с мамой Лили и Гермионой, которые провели её по дому. Гермиона понравилась Инсе больше всего, отчасти потому, что она так очаровательно морщилась, когда кто-то пытался назвать её «тётёй» или, что ещё хуже, «миссис Уизли».

Прикинув, что квиддичное поле должно находиться с восточной стороны дома, Инсе выбрала протоптанную дорожку, ведущую в другом направлении.

* * *

Заслышав хруст снега, Альбус заставил себя не оборачиваться. С поля всё ещё доносились возгласы и раскатистое эхо от удара битой по бладжеру. Значит, не Скорпиус и не Асаби. Остальное неважно.

— Ничего себе. Думала, я тут со своей тягой к нонконформизму одна такая.

Инсе. Пожалуй, кроме Розы, единственная, кого он не не-рад видеть.

— Тягой к чему?

— Неважно.

Инсе с трудом сдержалась от смеха, когда только заметила его, — в мантии на распашку, Поттер сидел на нижней ветке огромной липы, как воробей на жёрдочке. Она подошла ближе и прислонилась спиной к неопрятного вида изгороди, за которой заканчивалась территория Норы. Судя по разросшимся деревьям, за этой частью сада почти не ухаживали, поэтому из снега то и дело выглядывали ветки уже окрепших кустарников и молодняка. У самого края сада в изгородь упирались, почти свалив её набок, ещё две огромных липы.

Инсе потопталась немного и по обыкновению плюхнулась прямо в снег:

— А ты почему не на поле?

— Никогда не любил квиддич. Грубый и глупый вид спорта, — соврал Альбус. Хорошо с теми, кто плохо тебя знает. Им всегда можно рассказать всё не так, как есть на самом деле, а так, как тебе хочется. На этот раз, правда, вышло жалко, тоном обиженного ребёнка.

— Странно. Мне казалось, все его любят. А у тех, кто не любит, просто играть не получается, — в свойственной ей манере ответила Инсе.

— Ну, у Розы не получается, но она же всё равно играет…

— Роза-а? — она зашлась кашлем.

— Ага. В школе стесняется, но с нами всегда…

— Потому что любит квиддич? — ухмыльнулась Инсе с едва уловимой иронией. Альбус это заметил, но не понял причины.

— Любит, — серьёзно кивнул он.

— Ясно, — протянула Инсе. Да, правду пишут все эти ведьмочки в своих популярных брошюрках на тему «Как без волшебства приворожить колдуна мечты», все эти мальчишки, даже на первый взгляд такие чуткие, как Альбус и Скорпиус, всё равно самые настоящие эмоциональные чурбаны. Инсе даже расстроилась слегка. Ей одного взгляда на Розу хватило, чтобы догадаться, а тут… квиддич Уизли любит, как же.

А смелая она, оказывается. Даже отчаянная. Каково ей там сейчас… упускать квоффлы и давать неточные пасы… при Асаби-то.

— А ты почему к ним не присоединишься? — в свою очередь спросил он.

Инсе расхохоталась. На первом занятии по полётам мадам Трюк так и не удалось заставить её подняться выше полутора метров.

— Страшно мне летать, Альбус.

Поттер чуть не поперхнулся от удивления, но быстро взял себя в руки.

— Понимаю, — помолчав, с какой-то даже траурной серьёзностью кивнул он. И так деловито-искренне это прозвучало, что Инсе не нашлась, что ответить. Она бы хмыкнула: «Чудной ты, Поттер», но знала, что он наверняка обидится, поэтому в кои-то веки прикусила язык вовремя — Альбус подобные сентенции в свой адрес и Малфою-то не позволит.

Разговор прервался. Инсе зачерпнула горсть снега и сжала его в ладони, а затем долго разглядывала отпечаток пальцев, оставшийся на липком комке. Альбус с детской настойчивостью смотрел в затянутое облаками небо, будто сверху на него вот-вот должен был свалиться мешок отборного шоколада.

— Хочешь, поиграем в шахматы? — внезапно предложил он. Видимо, для него тема квиддича всё ещё оставалась болезненной, поэтому довольно откровенное признание Инсе, которое ей самой ничего не стоило, Альбус счёл слишком уж искренним и в чём-то даже унизительным и сейчас попытался исправить ситуацию. Как и большинство учеников, он свято верил, что в Рейвенкло только и делают, что в свободное время зубрят составы для зелий, щёлкают формулы неполной трансфигурации как орешки и не могут уйти спать, не решив парочку сложнейших этюдов для короля и пары пешек.

— Я не умею, — только и оставалось ухмыльнуться Инсе. — Почти.

— Ну, правила знаешь?

— Только это.

— Сойдёт, — благосклонно вздохнул Поттер. — Пойдём тогда, я, — он замялся, — замёрз немного.

Неудивительно, наверняка сидит тут с самого утра, подумала Инсе, вставая.

Альбус же заметил, что на ней его шарф, но промолчал.

* * *

— Балда! Если сейчас напасть на коня, то под боем окажется ферзь, а ещё ты откроешь путь на свою половину поля, и через два-три хода тебе поставят шах! — заверещала одна из пешек.

— Вот именно! — обиженно поддакнул ферзь.

Инсе в ответ скорчила ей гримасу:

— Будешь хамить — скормлю ладье.

Альбус невольно улыбнулся. В шахматы Инсе действительно играла из рук вон плохо, ей больше нравилось соревноваться со старыми, сварливыми и вредными фигурками дяди Рона в красноречии и… видеть что-то совершенно другое: «похоже, эти две пешки из придворной свиты отошли в сторону, чтобы тайком на краешке доски обсудить последние сплетни», «а этот слон — явно предатель», « если поставить всех коней на соседние клетки, получится четырёхлистный клевер». Все эти безусловно важные для игры замечания она вовсе не стеснялась высказывать вслух, даже не адресуя свои слова кому-то конкретному — ему, себе или шахматным фигуркам.

Если и сравнивать Инсе с кем-то… то она скорее похожа на тётю Луну, пришло в голову Альбусу. И внешне тоже — светлые волосы и глаза, такой… полупрозрачный образ. Только если тётя Луна была лёгкой, доверчивой и чудной, то Инсе скорее отстранённо-прохладной, себе на уме.

И если Луна видела что-то мало относящееся к реальности, то Инсе выворачивала всё наизнанку, переворачивала вверх тормашками. Связывала обычные вещи необычным способом, до которого мало кто, а может и вовсе никто, не додумывался. Наверное, поэтому Панси Паркинсон и взяла её в помощницы. Панси в семье Поттеров-Уизли по понятным причинам недолюбливали, уж слишком часто на заре её карьеры жертвой Прытко Пишущего оказывались то первые научные шаги Гермионы, то опыты Скамандеров, то Джинни и Гарри. Однако профессионализм и цепкость Панси всеми вокруг, начиная редакциями «Ведьмополитена» и «Пророка» и заканчивая теми, кто попался ей под перо, признавались безоговорочно. Поэтому одно то, что Инсе удалось так быстро обратить на себя её внимание, уже могло считаться большим достижением, а уж в конце шестого курса попасть в самое сердце журналистской кухни…

С другой стороны, было в Инсе и то, что Альбуса раздражало и удивляло неимоверно. Да, сделать из шахматной партии целую историю с интригами, сплетнями и головоломным сюжетом — мило и смешно, но то, ради чего эти таланты использовались в газетных статейках… вытащить на свет очередную отчаянно сопротивляющуюся грязь… Что может заставить сознательно копаться в этой помойке — Альбус не знал. А Инсе, похоже, нравилось. Даже собственное увлечение Тёмной магией казалось Поттеру куда более… чистым, светлым, по сравнению с этим — даже благородным, хотя Скорпиус наверняка не нашёл бы никакой разницы.

Партия прервалась сама по себе, когда вернулись игроки в квиддич — все мокрые, растрёпанные, раскрасневшиеся и закоченевшие, но удивительно довольные — опять же все, даже Роза. Дядя Рон какое-то время ещё крутился у доски, пытаясь спасти положение Инсе, забрасывая её полезными, но очень уж запутанными советами, но строгому взгляду Гермионы, пригласившей всех к столу, даже он воспротивиться не смог.

За обедом Инсе, хоть и успела как следует проголодаться, большую часть времени наблюдала за этим разношёрстным семейством — единым организмом Поттер-Уизли. Так легко можно было увидеть… что Билл почему-то не слишком жалует жениха дочери Теда Люпина… А тот в свою очередь души не чает в Мари-Виктуар, Розе, Хьюго и Джеймсе… но холоден с Альбусом, Джеймс не любит Скорпиуса, а Джордж старается держаться Чарли.

И она без труда находила причины, по которым не ладили взбалмошный весельчак Джеймс и задумчивый, тихоленивый Альбус.

Она впервые оказалась… в семье. Было весело, тепло и уютно. И страшно.

Особенно когда она таки увидела его. Гарри Поттера. Возникшего в веренице почти одинаковых мокрых, смеющихся и взъерошенных комков, устроивших весёлую толкотню в прихожей. Абсолютно обычного. Чуть усталого и улыбчивого, с со светлыми пятнами проступивших на висках залысин и парой седых волос. В обычной футболке. Даже не верилось, что этот волшебник когда-то мог совершить хоть один подвиг. Жизнь — обычная жизнь, без необходимости то спасать мир, то свою шкуру, сгладила острые углы, и, не знай Инсе истории падения Вольдеморта, ей и в голову не пришло бы, что Гарри Поттер чем-то знаменит, что он чем-то особенный, что он мог кого-то откуда-то изгнать, за исключением докси из посудного шкафа.

Ничего общего с тем юношей, которого она видела в воспоминании Слагхорна. Дело даже не во внешности, просто вся его прежняя сила, весь излом и надрыв куда-то делись, утекли в часы, проведённые с газетой на диване или за игрой в железную дорогу с младшим сыном, или с чашечкой кофе в собственном кабинете в Министерстве…

Альбус на фоне отца выглядел его усовершенствованной моделью, новенькими Серебряными Стрелами рядом с простым Чистомётом начала века. Интересно, каково это, смотреть на сына и видеть живой памятник собственному — былому — блеску в глазах с пожелтевших колдографий двадцатилетней давности?

От этой мысли Инсе передёрнуло, и ей на мгновение захотелось вымазать на себя с десяток омолаживающих кремов из запасов Панси.

Панси. Не общались они уже почти два месяца. Оставалось только уткнуться носом в тарелку и отвлечься на овощное рагу.

Рагу было настолько вкусным, что на какое-то время Инсе это удалось, она даже успела перекинуться парой фраз с Лили, но потом всё началось сначала…

Покоя не давала одна вещь. Владелец Бузинной палочки сейчас сидит через три волшебника от неё.

Пожалуй, это всё, что она знала. Кроме того, что Старшая палочка на самом деле существует. Но её местонахождение оставалось загадкой. Возможно, она лежит в Хранилище Гринготтса, возможно — в старом потёртом чемодане на чердаке. Возможно — в старом потёртом чемодане на чердаке здесь, в Норе. То есть — не было ни малейшей зацепки, ни ниточки, за которую она могла потянуть и распутать клубок. И при этом… её не покидало чувство, что… само место хранения тоже должно быть… геройским?.. Нет, каким-то очень знаковым. Значимым для всех.

Но не это беспокоило её больше всего, а то, что заполучить палочку можно только победив владельца. Как? Опять притвориться дурой? «Мистер Поттер, я слышала, вы — настоящий специалист по магическим дуэлям, не окажете ли мне честь?», а потом долбануть черномагическим и хлопать глазами, пока тот приходит в себя? Интересно, это будет считаться победой?

Либо убить. Убить? Нет и шанса. Даже если предположить… чисто гипотетически, конечно… что убийство останется безнаказанным... Она не сможет.

Зачем Инсе вообще нужна эта палочка? Сложный вопрос. По сути, думая о том, как она пользуется ей… Инсе думала больше не о всемогуществе и власти, а скорее о свободе выбора. О множестве альтернативных путей. И почему-то её тянуло обратно. В мир маглов. Потому что там было больше возможностей использовать волшебство наиболее эффективно. Магический мир оказался вовсе не сказочным. Без чудес. А без них волшебство — всего лишь то, что пока ещё недостаточно изучено. Особый вид энергии, взаимодействие частиц, что угодно. Но нет того чуда, когда вдруг сталкиваешься на улице в другом городе со старым знакомым — по воле случая.

Волшебник среди волшебников и вовсе — скучная фигурка в мантии. А вот жить в мире, который манил её с самого детства… впервые жить там, зная, что ты в безопасности, что ты сильнее всех остальных. Вот, что не давало покоя Инсе. И, учитывая всевозможные запреты на колдовство в мире маглов, неуловимая и всесильная Старшая палочка очень и очень пригодилась бы.

Вечером они снова играли в шахматы с Альбусом.

* * *

Роза решилась подойти к ним только когда Инсе, проиграв третью партию подряд, скорчила обиженную гримаску и сдалась, а её отец, бессменный наблюдатель, ушёл спорить о чём-то по камину со своим коллегой.

— Альбус, — она осторожно присела рядом и спросила тихо-тихо: — Ты случайно не взял с собой что-нибудь почитать?

Инсе демонстративно принялась гонять по доске одну из пешек, пытаясь защекотать её кончиком пера — та заливалась хохотом, повизгивала и нелепо подпрыгивала.

— Взял, — Альбус поморщился от очередного пешечьего писка. — Но не думаю, что тебе понравится. К тому же ты вчера нашла учебник по Нумерологии.

— Я его уже, — виновато отозвалась Роза. — Мне бы что-нибудь посложнее.

— «Ритуалы разделения» подойдут? — Альбус криво усмехнулся, заранее представив, как бледнеет Роза. И она побледнела. А затем улыбнулась едва заметно:

— Отлично.

Она знала, что Инсе внимательно прислушивалась к каждому её слову, тактично делая вид, что ничего не понимает. А она понимала — вот что самое страшное.

Не принимай в себя чужое — не читай книги, ты наверняка уже наизусть выучила всё в этой секции…

— Хорошо, сейчас принесу.

Альбус поднялся наверх и достал из чемодана старый потёртый томик, величиной всего с ладонь. Вампирьи руны, да ещё и рукопись, явно не то, что можно «просто почитать», он сам над страницей перевода сидел по несколько часов. Альбус повертел книгу в руках, прикидывая, не взял ли с собой что-нибудь больше подходящее Розе, и только чудом заметил край пергамента, едва выделявшийся в неровном ряду потемневших от времени листов. С брезгливостью любого ученика, который на каникулах вдруг натыкается на незаконченное эссе или сочинение по нелюбимому предмету, он вытянул его — двумя пальцами, чтобы тут же выкинуть, но на домашнее задание в нём не было и намёка. Едва узнав собственный почерк, Альбус прочитал:

«Двадцать восьмое ноября, день не помню. Судя по тому, что была Трансфигурация, — среда или пятница. До начала каникул меньше четырёх недель. Боль меняет всё. Точнее, как я думаю, должен быть какой-то предел, верхняя граница, за которой… открывается что-то новое. Я могу понять что-то для себя, могу потерять. Лишиться жалости, сострадания и сожаления, или сломаться окончательно — превратиться в доброе, всепонимающее, всепрощающее нечто. Но так, как сейчас, я уже просто не могу. Не хочу. Не хочу выливать чувства на бумагу — так становится легче. А чем легче — тем дальше я от края. Туда-то мне и нужно. Устал пытаться объяснить Скорпиусу, что…»

Единственное, что он тогда хотел сделать — так это дописать этот кусочек. Объяснить всё. А сейчас, глядя на затерянный и неделями забытый белоснежный пергамент — да и не нашёл бы, если бы не полез за учебником… он нашёл силы улыбнуться. Прошлые переживания показались просто неудачной шуткой, собственной. Над собой же.

И на этом слова кончились. Злость кончилась, и — что самое странное — жалость к себе кончилась тоже. Чувство «непризнанного гения» до этого паразитом угнездившееся где-то под солнечным сплетением, оставило его.

Альбус улыбнулся, с чувством выполненного долга сложил листок в четверо и, спустившись вниз, в гостиную, бросил его в камин.

— Альбус! — позвала его Асаби, когда он отдал книгу Розе. — Будешь с нами в Плюй-Камни?

Он подошёл к ним и деловито кивнул. И усмехнулся чуть слышно — в очередной раз заметил, что Асаби, как и Скорпиус, выше его ровно на полголовы.

Ухватившись за книгу, как за спасательную соломинку, Роза, в попытке найти укромный уголок, забралась почти к самой крыше. На кухне беседовали взрослые, Инсе и Лили болтали в отведённой для них троих комнате…

Роза уселась на скособоченные ступеньки прямо под дверью на чердак. Упырь в кои-то веки угомонился, но лучше бы он выл как обычно. Тогда, может быть, Розе меньше хотелось завыть самой.

Она-то думала что возненавидит эту Холлингсворт, она-то думала, что Асаби мерзкая, наигранная, манерная, и, что самое главное, как выходило из статьи Панси, — тупая как пробка… Как можно быть одновременно глупой и коварной — Роза понимала слабо, но так уютно было в это верить…

Но теперь она видит, уже второй день ей только и остаётся, что видеть, как Асаби его любит. Это портит всё. Превращает направленную волну презрения в пульсирующий сгусток, запертый внутри.

«Ну, Роза, — говорила она сама себе, — посмотри, как она улыбается ему, посмотри, как блестят её глаза, когда она наблюдает за ним, как жмурится от удовольствия от каждого его прикосновения… Что тут можно ненавидеть?»

Впрочем, собственные чувства не ослепляли её, как это происходит с большинством. Роза пыталась жить «правильно», по законам здравого смысла, признавала мнение, только если оно насквозь пропитано логикой… и сейчас изо всех сил старалась сохранить порядок и чёткость мысли. И в этом заключалась особая тяжесть её положения. Роза понимала, но не принимала. Хватало ума не броситься в омут с головой, но неэмоциональные законы разума не могли справиться с чувствами — могли только анализировать их, находить причину возникновения, приглушить остроту... но ни одно, даже самое глубокое понимание, не могло избавить её от любви к Малфою.

Роза больше не могла ненавидеть Асаби, как и не могла возненавидеть Скорпиуса. Горечь и боль копились внутри — всё чище, и чаще в отчаянных попытках найти выход они обрушивались на саму Розу. В отличие от Асаби и Скорпиуса, в ней было, что ненавидеть, — от внешности и характера до привычек и увлечений. От цвета глаз и нелюбви к квиддичу до того, что Малфой её не замечает.

Роза так и оставила книгу на ступеньке.

Инсе и Альбус. Кто бы мог подумать. Смотреть на склонённые над шахматной доской головы — и не заподозрить ничего.

Первой заметила Асаби, и как ловко, даже унизительно для остальных, настолько привыкших друг к другу, она это сделала, поинтересовалась мило:

— А Альбус с Инсе давно вместе?

Лили едва не уронила стопку тарелок на полпути к шкафу. Они с Розой по привычке помогали родителям прибраться после ужина, и Асаби на этот раз то ли из-за своей доброты, то ли из вежливости осталась с ними.

— Что? — невинно поинтересовалась она, снимая перчатки и вытирая руки насухо. — Я что-то не так сказала?..

— Да нет, — увидев, что Лили демонстративно прячется за дверцей шкафа, Роза ответила: — Просто… Альбус и Инсе… они сами по себе.

— И они совсем разные, — донеслось наконец от Поттер. — Когда ты пообщаешься с ними получше, то поймёшь, что совсем разные. Совсем разные, — Лили угрожающе улыбнулась кофейнику и хлопнула створкой так, что многочисленные кастрюли и столовые приборы жалобно звякнули. Машинально поджав губы, она отвернулась от сердитого взгляда Розы.

Да уж... Та носится теперь со своей Асаби не хуже Скорпиуса. Спрашивает её о чём-то, говорит комплименты, заботится… и, кажется, даже сама не понимает, что творит.

Мерлин, а в этом доме есть вообще хоть кто-нибудь, кто понимает?

Лили стянула через голову мамин передник и, повесив его на крючок у раковины, буркнула:

— Пойду книжку почитаю.

Фраза недели. Так говорит Уизли, когда вдруг вспоминает, что втрескалась по уши не в Асаби («Она такая замечательная, такая милая… знаешь, мне теперь легче. Я потеряла надежду, потому что мне до неё… Нет, ну такая замечательная, и красивая очень…»), а в Малфоя. Так говорит Альбус, когда Скорпиус предлагает ему пойти поиграть в квиддич с остальными. Так говорит Инсе, когда… Да она всегда так говорит.

Совсем разные. И кого Лили пытается убедить в этом, себя? Не выйдет. Инсе и её брат похожи как снежинка и облачко пара, никогда не скажешь, что это — одно и то же, но стоит только поместить их в одинаковые условия (тут-то они со Скорпиусом и показали себя профессиональными свахами), стоит только выровнять температуру… и вот перед тобой две капельки воды, полностью одинаковые. И, этого Лили боялась больше всего, достаточно одного движения, чтобы слить две в одно.

А Инсе будто издевалась над ней, снова и снова проверяя на честность, прежде всего к себе самой. Потому что сейчас Лили, как нашкодившего щенка, снова ткнули носом в нелицеприятную правду. Да, она совершенно искренне верила, что просто заботится о Инсе. Потому что ей её… жалко?.. Жалко, конечно же. Лишиться родителей, всё детство жить неизвестно как, неизвестно у кого… совсем как папа. Только у папы были какие-никакие, но родственники, а в школе появились хорошие друзья. А у Инсе никого нет, кроме Лили. И Панси. И теперь, когда нет и Панси, осталась одна Лили. Значит, это она должна заботиться о ней. Она одна должна — вот где проблема.

Потому что Лили по глупости поверила, что вот уж на этот-то раз ей удалось утянуть колючку Торесен в свой мир, где ей будет, может, не так уж и уютно, но хотя бы спокойно. Поверила, что отвоевала её у всех, даже у Паркинсон, и тут… Альбус. С которым Инсе теперь проводит почти всё время. При этом они даже не пытаются как-то отделиться от остальных, просто понимают друг друга так хорошо, обсуждают такие высокие материи, что ни слова не вставить, и понимаешь сразу — ты здесь не нужен вовсе. Она столько времени потратила, чтобы сблизиться с Инсе, а Альбусу понадобилось каких-то два дня.

Лили слишком сильно любила обоих, чтобы в глубине души не ненавидеть за подобные выходки. Она же смирилась, правда смирилась, что Инсе — не такая, как все, что у неё было что-то с женщиной, и не просто женщиной, а с этой змеюкой Паркинсон. А вышло что в итоге? Собственный брат?

«Пойду книжку почитаю». Теперь Лили точно знала, после таких заявлений никто, никогда, ничего не читал.

Спасение пришло к ней в лице дяди Чарли. Раскурив трубку, он уселся у камина в гостиной, и, меланхолично выпуская колечки дыма, принялся рассказывать Хьюго очередную историю о своих несравненных драконах. Одна из тех ситуаций, когда сложно сказать, кто кого любит больше — дядя, с отеческой нежностью прижимающий к себе племянника, или Хьюго, не сводящий с него восхищённого взгляда.

Лили слушала, но не слышала, от нечего делать считая, сколько раз Чарли повторит слово «хвост».

* * *

Ей нередко приходилось чувствовать себя запутавшейся и потерянной, но после всплеска отчаяния обязательно становилось легче. Раньше, не сейчас.

Инсе свернулась калачиком на кровати и попыталась успокоиться. Немного мутило, волосы из сбившегося на сторону хвоста прилипли к лицу и шее.

Два дня в этом проклятом доме, все остальные развлекаются в предвкушении Рождества, а она сходит с ума.

В Норе постоянно что-то тарахтит, звенит и стучит, чаще всего одновременно, и Инсе, несмотря на то, что Лили, пытаясь обеспечить ей максимальный комфорт, не отходила от неё ни на шаг, всё-таки чувствовала себя не в своей тарелке. Шум был абсолютно не похож на то, что ей доводилось слышать раньше.

В нём было всё. И торопливые манёвры судов Альберт-Дока, и вечерний гомон в гостиной Рейвенкло, и оживлённые улицы, и музыка из динамиков на Лайм-стрит вперемешку с бесцветными голосами молившихся в церкви Святого Доминго.

Инсе впервые за долгое время не понимала, что делает. К Альбусу её тянуло дикое любопытство и интуиция, предчувствие, заставившее поверить, что ещё немного и она поймёт что-то важное, и всё встанет на свои места. Но что делать сейчас… Плана нет. Точнее, он есть всегда, как со Слагхорном. Лежит в уютной глубине подреберья, свернувшись гадюкой в кольцо, чтобы однажды распрямиться и ужалить, пустить яд по венам. И тогда уже не нужно будет ничего, только отчаяние и действие.

Потеряв возможность высказать Панси свои мысли, рассказать о сомнениях, поделиться чувствами, Инсе наконец осознала всю жестокость своего положения. Без корней, без семьи, вынужденная рассчитывать только на себя… безумно хотелось за кого-то уцепиться, безотчётно, слепо поверить… И этим кто-то едва не стал Альбус Поттер. Чудо, что она вдруг спохватилась, со всей чёткостью увидела свои действия со стороны… и нашла силы сбежать. Униженно поджав хвост, забиться в спальню и там, в тщетных попытках заснуть, ужом извиваться в кровати. Но всё же быть в относительной безопасности. Затем, кое-как придя в себя, с гордостью попавшего в капкан зверька откопать на дне чемодана флакончик Умиротворяющего и, ополовинив его, таки забыться.

Кто-то трогал её волосы. Инсе вздрогнула и проснулась.

— М? — щурясь спросонья, она приподнялась на локте.

— Это я, — прошептала в ответ Лили. — Только заколку сняла. — Погладив Инсе по руке, она добавила: — Чтобы не тянуло. Иначе голова будет болеть утром.

Инсе откинулась обратно на подушки.

— Спасибо? — предположила она.

Поттер как всегда приняла это на свой счёт.

— Прости, я не хотела тебя будить. Альбус сказал, ты неважно себя чувствуешь, вот я и зашла проверить. У тебя нет температуры? — Она положила ладошку Инсе на лоб. — Вроде нет. Принести чего-нибудь?

— Ну хватит, Поттер. — Инсе скривилась. — В мои планы не входит умереть от асфиксии.

— Что? — не поняла та.

— Ты задушишь меня своей заботой.

Лили невозмутимо поправила одеяло.

— Тебе здесь нравится?

— У тебя очень хорошая семья.

— Да, все заметили, что вы с Альбусом подружились, — невинным голосом согласилась Лили, но от Инсе, пусть сонной, не ускользали и малейшие оттенки интонаций.

— Никак ревнуешь, рыжая?

— Просто я думала… мы подруги. А ты мне даже и не говоришь ничего.

— Все мы, бывает, думаем в этой жизни. Главное, не переусердствовать, иначе можно загреметь в Мунго, — последовал меланхоличный ответ.

— Так как он тебе? — Лили вымучила улыбку. Перед глазами вдруг возникла навязчивая картинка, как она вгоняет гвозди в крышку собственного гроба.

— Ничего. Он мне интересен.

И лучше тебе, Лили, не знать, почему. Инсе машинально потёрла нос.

Гарри Поттер и Альбус стали смешиваться в её сознании, смываться в единый образ. Одному не хватало свежего воздуха и свободы, у другого был статус, которого не хватало первому, но ничего больше.

Когда так долго думаешь о чём-то одном, кажется, что даже хочешь сойти с ума.

— Значит, тебе всё-таки нравятся мальчики.

От такого провокационного заявления Инсе проснулась окончательно.

— Сказано было с обидой или мне показалось? — она попыталась отшутиться.

— Просто это… смешно. Я только-только привыкла тому, чего раньше совсем не понимала…

— А теперь понимаешь?

— Понимаю.

— Неожиданный поворот событий, — буркнула Инсе.

— А сейчас получается, что всё совсем не так.

— Ну, я бы тебе вообще не советовала решать, что «так», а что «нет», на основе моего примера. В этом плане я скорее гожусь на роль занозы в заднице и жертвы собственного циниз… Рыжая! До что случилось-то? — Инсе села в кровати, пытаясь в сумраке разглядеть выражение лица Поттер. Та старательно отворачивалась и хлюпала носом.

— Я… Я просто, мне кажется, тоже, — и, ткнувшись лбом Инсе в плечо, она разрыдалась окончательно. — Ты даже представить себе не можешь, каково это…

Инсе машинально подтянула её к себе, обнимая. Пришлось признать, что на этот раз и логика, и интуиция обалдело притихли, не в состоянии уловить даже нити разговора, не говоря уже о сути и смысле.

— Поттер, — тихонечко позвала она, — ты извини мою эмоциональную тупость…

Лили подняла заплаканную мордашку и жалостливо уставилась на неё.

— Ты «кажется, тоже» — кто?

— Неважно, — Лили скривилась, пытаясь отстраниться.

Инсе вздохнула, стараясь скрыть облегчение. Наконец-то сообразила, что к чему. И улыбнулась дурашливо.

— Ты не «тоже», Лили. Ты просто ревнуешь меня к брату.

— «Просто», как же, — она поджала губы.

— Рыжая, — Инсе с улыбкой заглянула её в распухшее от слёз лицо, — ты только пожалуйста не забивай себе голову всякой ерундой…

Та, моргнув от удивления, поморщилась, даже дыхание пресеклось, от того, как нежно прозвучали эти слова.

— Это не ерунда, — наконец нашла в себе силы Поттер.

— Хорошо, — Торесен невозмутимо смотрела на неё. — Давай примем твою правду. Скажем, я верю, что тебя хм… не привлекают лица противоположного пола, не нравится ни один из школьных остолопов, ты не считаешь, что профессор Лонгботтом просто душка, не пытаешься познакомиться с кентавром из Запретного леса… А поскольку тебе целых, — она преувеличенно серьёзно наморщила нос, словно считая в уме, — целых пятнадцать, а любви, этого всепоглощающего чувства, дрожи в коленках, бабочек в животе всё нет и нет, ты делаешь вывод, что тебе на самом-то деле всю жизнь нравилась я, а представив, что я вдруг начну встречаться с твоим братом, потеряв голову от ревности и от факта, что тогда, Инсе, получается, не совсем-то уж и лесбиянка, ты решаешь что мы созданы друг для друга.

Лили молчала. Она не жалела, что затеяла этот разговор, но нужно же теперь что-то ответить… а она бы слушала Инсе, просто слушала, не участвуя. Не думая, права эта Торесен или не совсем… Права, как и всегда, но… Было что-то ещё, о чём даже искренняя Инсе в эту минуту смолчала. Неужели она могла действительно вот так вот взять и полюбить Ала? Ну могла же? Они ведь подходят друг другу и…

— Так вот, допустим, что всё это действительно так, — мягко прозвучал голос Инсе, вытолкнув её из водоворота мыслей на поверхность, чтобы она могла сделать глоток воздуха… только чтобы сообразить, что Торесен, больно ухватив её за прядь волос, с силой наклоняет к себе.

Инсе потянулась к её губам, и этого хватило, чтобы Лили, пискнув, дёрнулась и со всей силы ударилась коленом о прикроватную тумбочку.

— Ты что? — сипло выдохнула Поттер, поджав губы.

Инсе расхохоталась.

— Проверяю, насколько ты «тоже», — никак не могла успокоиться она. — Ну как, понравилось?

— Ни капли. Просто понимаешь, — вскочив, начала оправдываться Лили.

— Вот я-то как раз понимаю. И пытаюсь сделать так, чтобы и ты поняла.

— Нет, это ты когда-нибудь поймёшь, — морщась и потирая ушиб, Поттер, гордо вскинув голову, направилась к своей кровати.

— Спокойной ночи, рыжая.

— Ты зараза, — донеслось до неё обиженное. — До сих пор болит.

— Давай поцелую. Пройдёт, — всё веселилась Торесен.

— Отвалится скорее.

Инсе не ответила. Отвернувшись к стенке, она крепко зажмурилась. Слава Мерлину, всё уже кончилось. Завтра будет завтра.

Ну а вдруг Лили действительно её любит, по-настоящему? Чушь, конечно… но тогда это одна из самых удачных шуток авторства госпожи Жизни — пятнадцатилетней волшебнице из традиционной семьи удалось то, чего не смогла сама Инсе, магла, сиротка и оторва с тяжёлым прошлым, куда как теснее связанная со всем тем, что не показывают при свете.

* * *

— Она мне не нравится, вот и всё, — Скорпиус скрестил руки на груди. — И хватит на этом.

Асаби пожала плечами. Хватит так хватит. Сказано это было таким тоном, будто она силой заставила Малфоя говорить, на деле же только и выслушивала его разглагольствования на тему.

— Просто она — совершенно не тот человек, который бы подошёл Альбусу, — сызнова начал Скорпиус. — Возможно, им интересно друг с другом, но я бы сказал, что это просто опасно, потому что Торесен способна даже поддержать поттеровские бредовые идеи.

— А может именно этого ему и хочется? — резонно отметила Асаби. — Чтобы кто-то принял его таким, какой он есть.

Скорпиус фыркнул.

— Даже если это и так, — продолжила она, — ты ничего не изменишь, обсуждая это со мной. Поговори с Альбусом. Спроси, ты же его друг. Может быть, всё не так серьёзно. Лили вот вообще уверяет, что между ним и Инсе ничего нет.

— Ты плохо знаешь Поттера. Даже и не вспомню, послушал он кого-нибудь хоть раз за всю жизнь…

— Тогда нечего переливать из пустого в порожнее, — ей надоело безропотно вникать в это возвышенное нытьё. — Кстати, Роза скоро придёт.

Намёк получился слишком очевидным, и Асаби попыталась сгладить ситуацию, судя по мордашке Малфоя, он не успел выговориться.

— Это так смешно, что нас поселили в разных комнатах, — она лукаво улыбнулась. — Обжимаемся по углам как два озабоченных подростка, как в самом начале.

Скорпиус, уже в пижаме, сидел, скрестив ноги, на её кровати, в свободное от возмущений время наблюдая, как Асаби прядь за прядью расчёсывает длинные вьющиеся волосы. Он вздохнул, мгновенно поняв, что перегнул палку, и что с Асаби на сегодня хватит обсуждений Поттера и его личной жизни.

— Вот точно, — излишне весело, чтобы не заподозрить фальшь в его словах, кивнул Малфой, но, невольно вспомнив события прошедшего Кубка, засмеялся уже совершенно искренне: — До сих пор не понимаю, как мне удалось отделаться только штрафом за постоянные похождения в лагерь соперника.

— Ну, — Асаби чмокнула его в губы, — со строгой миссис Поттер такой номер не пройдёт. Можно и на дисквалификацию нарваться…

— Ты извини, — вдруг понурился Скорпиус. — Понимаю, что лучше было бы нам с тобой уехать куда-нибудь вдвоём, но… я не мог бросить Ала.

«Не особо-то он и нуждался в тебе», — подумала Асаби, но вслух не произнесла ни слова, только, отложив расчёску на прикроватную тумбочку, потянулась к Малфою, обняв за плечи.

— Не переживай. Всё хорошо.

Тот с негромким смешком ткнулся носом ей в шею, и Асаби мягко положила ладонь ему на грудь, игриво закусив губу, расстёгивая верхние пуговицы на рубашке.

Входная дверь тихо скрипнула.

— Ой, — Роза, не зная, то ли выскочить из комнаты, то ли спокойно зайти, делая вид, что ничего не происходит, так и застыла на пороге каменным изваянием. Скорпиус и Асаби медленно отлепились друг от друга.

— Спокойной ночи, — он дурашливо потрепал её по щеке и одним ловким движением спрыгнул с кровати.

— Приятных снов, Роза, — невозмутимо улыбнулся Малфой, выходя из спальни, тактично отодвинув в сторону оцепеневшую Уизли.

Та не ответила.

Ей хватило первого вечера, когда она только узнала, что будет жить вместе с Асаби и ей остаётся только наблюдать, увидеть всё, что хотела, и даже больше — как Асаби переодевается, как спит, как поправляет подушку, как… какая она красивая. Открытая улыбка, смешной широкий нос, добрые глаза, шикарная фигура, пухлые губы.

Губы.

А если её сейчас поцеловать (Роза внутренне сжалась от этой простой и сумасбродной мысли), если её сейчас поцеловать… То она сможет почувствовать то, что чувствовал Скорпиус, а значит, стать к нему ближе. Вот ведь бред.

* * *

«Поговори с ним», как же.

— Ал? — постучав, Малфой осторожно заглянул внутрь. Забыл уже, каково это… общаться с Поттером осторожно, держа дистанцию. — Ты тут?

Тот повернулся. Внимательно-внимательно посмотрел куда-то прямо в него.

— Угу, — прежде чем ответить, Поттер помолчал немного, словно действительно задумался, решая, здесь он на самом деле или где-то ещё.

— Давай… — Скорпиус немного стушевался и, чтобы набраться смелости, решительно перешагнул порог, прикрыв за собой дверь бывшей спальни Рона Уизли, тем самым отрезая все пути к отступлению. — Давай поговорим. По-честному. Хоть раз. К тому же, ты обещал мне разговор ещё в поезде, — зачем-то добавил он, будто бы это могло повлиять на сегодняшнего Альбуса. Тот неожиданно кивнул.

— Хорошо. Садись, — он одним движением смахнул на край кровати горку самого разного барахла, в котором копался, по-видимому, пытаясь навести порядок. — Что ты хочешь от меня услышать?

Хоть что-нибудь, фыркнул про себя Малфой.

— Не знаю, — кисло улыбнулся он. — Из нас двоих только ты понимаешь, что происходит, и если кто-то и в курсе того, что у тебя в голове, Ал, то это ты сам, не я. А я не могу разобраться даже дружим мы ещё или уже не совсем, потому что ты то закатываешь мне истерики, то не разговариваешь неделями, то вытворяешь сам знаешь что, то слёзно просишь меня приехать, пусть даже и вместе с Асаби, которую ты терпеть не можешь. Только для того, чтобы и дальше вежливо не обращать на меня внимания. Возможно, всему этому есть какая-то веская причина, но я её не вижу.

Поттер со вздохом поскрёб бровь. Не думал же он, в самом деле, что Малфой так просто отступится? И, наверное, если всё так далеко зашло… имеет смысл быть предельно искренним, потому что так легче наконец поставить жирную точку, не унизив ни его, ни себя, потому что он сотни, тысячи раз представлял, как однажды просто расскажет ему всё, чтобы не держать в себе. И вот сейчас Малфой сам просит его об этом, а у Альбуса как назло нет ни малейшего желания снова баламутить воду, когда ил и песок только-только улеглись на дно. Но другого шанса может и не быть. Помявшись немного, он осторожно произнёс:

— Мне будет трудно говорить, так что ты не перебивай, ладно? Просто слушай. Как всегда получается всё не так, но, наверное, действительно самое время…

— Только чтобы честно, — робко повторил Скорпиус.

— Да я от тебя никогда ничего не скрывал. И если бы не было так тяжело разобраться и найти нужные слова… Я ведь до сих пор не знаю ответов. Так, чтобы это были действительно ответы, а не пошлая двусмыслица. Так, чтобы то, что я скажу, не искажало ни реальности, ни моих чувств. В детстве этого двойного дна не было. Я не знаю, когда… оно появилось. Но сейчас именно оно мешает мне. И даже сейчас… что я могу тебе сказать кроме вот этих общих фраз? Только ещё одну. Что происходит, спрашиваешь? Я тебя люблю. И понимай как хочешь, потому что я нуждаюсь в тебе так, как никогда ни в ком не нуждался. И, как мне кажется… никогда не буду. И всё то время, пока я мог дрыхнуть с тобой в одной кровати, пока я мог, проснувшись, ткнуться лбом тебе в спину и смеяться… мне не нужно было задумываться ни о том, что чувствую, ни почему всё именно так, ни что с этим делать. Сейчас… понимаешь, — Поттер вдруг озорно хмыкнул. — Это не совсем правильно. У тебя есть Асаби. И вот как ты думаешь, как она воспримет то, что в один прекрасный момент я вломлюсь в вашу спальню со своим одеялом и спихну её с кровати?

Скорпиус невольно улыбнулся, понимая, что — нечему.

— Даже если не Асаби… всё равно. Я же знаю, что когда-нибудь у тебя должен появиться человек, с которым ты не захочешь дружить, а захочешь ему отдаться. И вот… если ты отдашься кому-нибудь другому, это будет значить, что тебя у меня уже нет. А я так не хочу. Получается, что я и себя мучаю, и тебе жить не даю так, как тебе хочется. Заставляя со мной нянчиться. Усложняю, скажешь?

Скорпиус кивнул.

— И слишком. Я не понимаю, почему нельзя просто… дружить?..

— Ты так ничего и не понял, — восхищённо выдохнул Альбус, глядя на него с неописуемым восторгом.

— Так объясни мне, в конце-то концов. И не смотри на меня будто перед тобой вымирающего вида дерево.

Поттер прыснул со смеху, и на мгновение им стало легче.

— Вот скажи мне, мы друзья?

— Ну… да? — предположил Малфой. Вместо ответа Поттер придвинулся ближе.

— А так?

— Да, — всё ещё не понимая, куда тот клонит, промямлил Скорпиус.

Тогда Альбус, невозмутимо перекинув ногу через его бёдра, уселся сверху, запустил руку Малфою под рубашку, другой продолжая неоконченную Асаби войну с пуговицами. А затем, фыркнув ему в шею, вцепился в плечи и толкнул на кровать.

— И так всё ещё друзья?

Повисла неловкая пауза.

Несмотря на абсурдность ситуации, Скорпиус невольно залюбовался видом снизу. Альбус, машинально тряхнув головой в попытке отбросить повисшую прядь волос с лица, бесцеремонно пялился куда-то в него своими дикими глазищами.

Тело, хранящее память о недавних ласках Асаби, с готовностью отозвалось и на эти, и Малфою пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы, подхватив Поттера под рёбра, как какого-нибудь котёнка, стащить его с себя.

— Мы друзья, Альбус, — Скорпиус отстранился и перевернулся на бок, приподнявшись на локте. Под распахнутой рубашкой, выдавая его с головой, тяжело вздымалась и опадала грудная клетка. — И… видимо, всё-таки не совсем, — продолжил он. — Я понимаю, что загнал эти чувства очень глубоко. Но это уже не важно. Я могу тебя касаться и целовать только когда свято верю, что это дружба.

Альбус хихикнул и Скорпиус залился краской. Его губы презрительно дрогнули, когда он сказал:

— Знаю, звучит смешно. Но большего я себе никогда не позволю. И не уверен, что хочу.

— Ясно, — сверкнул глазами Поттер. — И если я сейчас скажу, что зато я хочу, ты всё равно не сможешь просто так, без подтекста. Выстроишь в голове цепочку: «Поттер всё-таки мой друг, а друзьям нужно помогать», и только тогда мы переспим. Ну или ты придёшь к выводу, что у меня помутнение рассудка и откажешь, но, опять-таки, исключительно потому что мы друзья и ради моего же блага.

Скорпиус молча смотрел в потолок.

— Какой же ты трус, Малфой. Я-то думал, это я трус, а мой друг, — Альбус скривился, — самый благородный, смелый и честный, он никогда не будет обманывать других, и себя не будет, ради собственного спокойствия…

— Да с чего ты взял, что я себя обманываю? — вдруг дёрнулся Малфой. — Поттер, ты мне что, пытаешься сейчас доказать, что я полжизни только и делаю, что мечтаю тебя трахнуть? Не мечтаю. Иначе, думаю, мы бы уже давно не вылезали из койки и…

Он осёкся, потрясённый выражением лица Альбуса, этой застывшей восковой маской гнева и злости, смертоносной, и, когда Поттер подался ему навстречу, Скорпиус отпрянул в испуге, решив, что тот набросится на него. Но Альбус всего лишь вытянул вперёд руку, положив её Малфою на плечо. Затем, скользнув ладонью вниз, небрежно откинул в стороны полы расстёгнутой рубашки и, наклонившись, на этот раз низко-низко, прижавшись всем телом, мягко поцеловал Скорпиуса в губы, только коснулся на мгновение. Слишком долгое, чтобы не посчитать это случайностью, слишком короткое, чтобы Малфой успел отстраниться и осознать происходящее, почувствовать больше, чем нежное тепло.

А затем Поттер с торжествующей улыбкой преспокойно отвернулся, сполз с кровати и вышел из комнаты.

Секунды сливались в минуты, а Скорпиус, как и в самый первый раз, ещё долго вслушивался, как тает на губах его прикосновение.

Стоило только открыть глаза и посмотреть наверх, как на потолке вспыхивали цветные пятна, они кружились, вальсировали по часовой стрелке, вальсировали против часовой стрелки, просто метались, бордово-коричневые, ядовито-зелёные и густо-синие…

Сколько она клялась себе, что не будет спать по вечерам, потому что так мучительно и тягостно пережить потом ночь болезненной бодрости, когда голова не работает совершенно, мысли уплывают куда-то, не додуманные даже до половины, а тело навязчиво призывает вскочить на ноги и попрыгать, потанцевать или поразмахивать руками.

Поттер, натянув одеяло до самого подбородка, размеренно посапывала на соседней кровати, и овцы, которых Инсе считала вот уже с полчаса, прыгали через барьер в такт этому сопению. Особо нахальные лениво пощипывали траву на лужайке, которую она и не собиралась придумывать.

Разве могла она ещё пару месяцев назад представить, что всё так обернётся. Что все её благие намерения окончатся феерическим провалом — начиная стремлением как-то устроиться в волшебном мире и заканчивая дружбой с Лили.

У рыжей эта ерунда из головы, конечно, выветрится…

Но каждому, с кем сталкивала её жизнь, Инсе умудрялась её, эту самую жизнь, подпортить. В некоторых случаях подпортить летально.

Нет, не со зла, просто случайность, дурацкое стечение обстоятельств…

Стечение обстоятельств?.. Да она как герой магловских комиксов, вечный неудачник с грозовой тучкой над головой, неотступно следующей за ним и проливающей на несчастного галлоны воды.

Толку от неё никакого, одни «стечения обстоятельств».

Точкам надоело метаться, они застыли, вколоченные в самую верхотуру.

Инсе откинула одеяло и села. Осторожно спустив ноги вниз и нащупав на матерчатом коврике тапки (от происходящего повеяло несмешной семейной комедией), она огляделась.

Едва поборов желание вырваться из душной тесноты, снова выбежать отсюда — на улицу, куда угодно, она со вздохом встала, и бережно, на носочках, чтобы вдруг не скрипнула половица, выскользнула к лестнице.

* * *

Он наклонился к кружке и принюхался. Молоко пахло… молоком. Из приоткрытого окна тянуло предрождественскими сквозняками и вьюжной метелью, а от замершей где-то между тремя и четырьмя часовой стрелки веяло бессонницей.

Альбус вздохнул и оглядел кухню на предмет хоть какой-нибудь книжки. «Заколдуй себе сыр», бабушкина любимая, нелепым шалашом высилась на краю стола. За последние часа полтора Альбус успел не только уяснить, как ускорить рост самых разнообразных плесеней и улучшить вкусовые свойства конечного продукта, но и пересчитал количество сырных дырок практически на каждой странице.

Шальная идея из оставшегося молока замесить какой-нибудь Сент-Агюр натолкнулась на абсолютную лень искать благородную голубую гниль в местах её непосредственного обитания.

Поттер вздохнул и подтянул клетчатый плед повыше, укрывшись до пояса.

Молоко пахло безнадёжностью, медленным тиканьем часов и мутным утром, когда, измучившись на неудобном диване, он, засыпая на ходу, поплетётся наверх, в спальню. И встанет только к обеду.

— Видимо, всё-таки придётся объяснить тебе, что такое нонконформизм.

— Инсе? — Альбус резко обернулся, едва не перевернув на себя кружку с остатками молока. — Слушай, заканчивай со своей привычкой подкрадываться в самый подходящий момент.

— Извини, если напугала.

Ей определённо стоило, заметив свет на кухне, не спускаться туда даже из любопытства, удовольствовавшись глотком воды из-под крана. Один из шрамов детства — искренняя вера в то, что в трубах вода «хотя бы чистая». И уж тем более стоило, завидев поттеровскую растрёпанную макушку, развернуться и поискать себе другое место для одиноких ночных бдений…

— Ничего.

Зашуршала фольга.

— Будешь? — Альбус покосился на плитку шоколада на столе, а потом, словно спохватившись, улыбнулся: — Забыл. Ты не любишь.

— Угу, — прищурившись, Инсе огляделась, глаза только-только начали привыкать к свету.

— Наверное, это хорошо… когда что-то в тебе не меняется независимо от обстоятельств.

— Тогда кажется, что из любого положения можно найти выход, и всё снова будет по-старому.

Они невольно переглянулись, и каждый понял, что другой нечаянно сказал что-то очень личное. Инсе нарочито зевнула, затем двумя пальцами лениво подцепила «Заколдуй себе сыр» и облокотилась на стол, то ли притворившись, то ли серьёзно углубившись в чтение первого попавшегося рецепта.

Альбус поджал губы и отвернулся. Так, наверное, чувствуют себя два ночных вора, столкнувшихся в переулке, или те, кто за чопорным семейным чаепитием одновременно потянулся к одному и тому же печенью в вазочке.

В этот момент Инсе со своей невозмутимостью не нравилась ему категорически, хотя в глубине души он всё-таки не хотел, чтобы они ушли — ни Торесен, ни её невозмутимость, с которой Инсе, плюхнув книгу на край стола, заглянула ему в чашку.

— Как можно пить тёплое молоко, — она хмыкнула. — А уж заедать им сладкое…

И что, спрашивается, ответить на такое провокационное заявление?.. Кисло улыбнуться? Вежливо отшутиться, промолчать или буркнуть что-то невнятное?..

— По-моему, в полчетвёртого ночи уже всё равно, чем его заедать, — фыркнул Поттер и зачем-то заграбастал «Заколдуй себе сыр» обратно.

Торесен его, кажется, проигнорировала.

— Что-то здесь не жарко, — нахмурилась она, поймав себя на попытке натянуть на ладони рукава несуществующего свитера.

— Так форточка открыта.

— Сдурел? — Инсе метнулась к окну, захлопывая скрипящие створки.

— Не знаю, мне не холодно.

— Так не знаешь или не холодно? — Инсе для пущей надёжности задёрнула занавеску обратно и скептически уставилась на Поттера.

Альбус вмиг изменился в лице. От его строгого и надменного взгляда съёжился бы кто угодно, даже привычный к подобным выходкам Скорпиус, но Торесен и бровью не повела.

— Эмм… послушай, Инсе…

Она спокойно подошла к нему и уселась на корточки, так, чтобы их глаза были на одном уровне.

— Знаю-знаю, уже ухожу. Растворяюсь. Испуганно ретируюсь, поджав хвост. Только ты больше окно не открывай, ладно? И поспи. Хотя бы здесь, если не хочешь идти в спальню. Принести тебе своё одеяло?..

Альбус растерянно глядел на неё, напрочь забыв, что хотел съязвить.

Его губы слабо дрогнули в улыбке.

— А тебе спать не нужно?..

Инсе покосилась на часы.

— Да вообще-то, наверное, уже не очень. Я собиралась с утра заглянуть в Косой переулок. Нужно купить подарки. А поскольку на прошлой неделе у меня не хватило фантазии придумать, чем я осчастливлю каждого из этого восхитительного сборища…

Она пожала плечами.

— Я об этом даже ещё не думал, — честно признался Альбус, и на кухне повисла звенящая тишина.

— Пойду всё-таки принесу тебе одеяло, — наконец вздохнула Инсе.

Альбус, в полном недоумении проводив её взглядом, снова остался один. У него не было даже сил спорить и пытаться вникнуть в нюансы девичьего поведения.

Когда Инсе вернулась, притащив даже две подушки, Поттер послушно откинулся на них, позволив себя укутать. И только тогда почувствовал, как же на самом деле устал и как ему хочется спать.

— А можно я с тобой? — пробормотал он, послушно не пытаясь выбраться из тесной хватки одеяла, куда Инсе его практически впеленала.

— А ты встанешь?..

— Если разбудишь, то встану.

Она нахмурилась, что-то прикидывая.

— Хорошо.

Сказано это было тоном волшебника, согласившегося добровольно прожить неделю в Азкабане.

* * *

Поймав насмешливый взгляд Джеймса, Лили предпочла промолчать, только ниже склонилась над тарелкой, инстинктивно пытаясь отгородиться от окружающих копной волос.

Роза рядом понимающе вздохнула.

— А молока не осталось больше? — с надеждой спросил Скорпиус.

— Ты прихорашивайся дольше — и обеда не достанется, — улыбнулась Асаби.

— Свежее принесут через минутку, потерпи, лапочка, — исключительно с добрыми намерениями сказала бабушка Молли, вызвав у некоторых собравшихся исключительно бурную реакцию.

«Лапочка».

Роза жалобно всхлипнула, а Лили едва не уткнулась носом в хлопья. Мерлин, как хорошо, что Торесен этого не слышала и не узнает, что у неё теперь есть такая авторитетная единомышленница.

— Спасибо, миссис Поттер. А где Альбус? — между тем поинтересовался Малфой.

— Они с Инсе гуляют и развлекаются с утра пораньше, — съязвила Лили, на что последовало незамедлительное:

— Лили, выйди из-за стола и заколи волосы.

Скорпиус вздохнул, машинально потёр предплечье и снова подумал, что Альбус явно что-то задумал и прекрасно знает, что делает.

Он ошибался. Поттер не знал.

Слушая, как хрустит под ногами свежевыпавший снег и едва поспевая за Инсе, он думал, что просто ещё раз хотел хоть что-то почувствовать. Самому влепить последнюю точку — звонкую пощёчину. Как раз тот случай, когда за правдой далеко ходить не надо.

Утро выдалось солнечным.

Инсе шла, обогнав Альбуса на несколько шагов, и прикидывала, что не так уж у неё и много денег, чтобы купить хорошие подарки всей этой ораве. Ситуация… не то чтобы уж слишком неприятная, как заноза — не смертельно, только не выйдет, не отболев своё, не выгноив.

Унизительно не иметь денег на подарки, особенно тем, у кого в Гринготтсе состояние наверняка занимает не одну ячейку сейфа, это факт.

Придётся выкручиваться и фантазировать. А как фантазировать, если о той же Холлингсворт она знает только общие подробности? Хоть с Розой ясно… огреть лапочку Скорпиуса кастрюлькой с рождественским пудингом — и готов подарок. Заодно и от проявления вежливости Малфою в виде мешка со сладостями, которые всё равно слопает Альбус, она избавится.

Инсе зашла во «Флориш и Блоттс», поразглядывала удивительно пахнущие новым пергаментом тома, чинно стоящие на сотнях полок, покрутилась у прилавка с хрустальными перьями и праздничными наборами пахнущих чернил… Задумчиво прошлась мимо стройных рядов переливающихся всеми цветами радуги тетрадей и блокнотов, особо ни на что не надеясь. Её взгляд упал на миниатюрную книжицу густо-коричневого цвета с замочной скважиной посередине. И, о чудо, с нужными чарами. Вот только если чуть-чуть их подкорректировать… Кажется, она нашла ещё один стоящий подарок. Теперь он казался ей даже лучше, чем несколько предыдущих…

Окрылённая таким быстрым успехом, Инсе выскочила из магазина, забыв про Альбуса.

Впрочем, про него несложно было забыть — он явно старался ей не мешать, да и, если честно, не особо стремился разговаривать.

Поход в аптеку Инсе откладывала до последнего.

— Эм… ты не против, если я подожду тебя здесь? — Поттер красноречиво покосился на небольшую вывеску. Только Торесен могло прийти в голову выбирать подарки в магазинчике, от которого разит тухлыми яйцами, гнилым мясом и выделениями всех самых ароматных тварей мира.

— Конечно, — Инсе дёрнула на себя тяжёлую дверь и вошла, заворожено оглядываясь. Только в таких местах она понимала, что не сможет жить среди маглов, без волшебства. Вдоль стен высились тугие деревянные бочонки, наполненные всевозможными сортами слизи, выше, на бескрайних рядах полок, покрытые лёгким слоем пыли, стояли вереницы банок с разнообразными порошками, толчёными корнями, сушёными листьями, варёными цветами и ещё мириадами копчёных, сырых и слегка подвяленных ингредиентов. Котёл попрочнее — и из этого можно составить что-то невообразимое…

Инсе невольно замерла у витрины с глазами жуков, блестящими, словно маленькие пуговицы. Она смотрела не них, они — на неё. Перед первым курсом она заходила сюда каждый день, любовалась, не замечая ни запаха, ни вечно разлитой на полу гадости, ни мрачного вида покупателей, забывая обо всём.

Однако сейчас Инсе меланхолично прикидывала, какой яд или отраву можно сварить, просто выбрав с десяток первых попавшихся ингредиентов. Зачем?..

Куда уж ясней, зачем. Или — себе, если она почувствует, что начнёт терять рассудок. А она уже не понимала, где граница между самооправданием и самоубеждением в её случае.

Очередная попытка разложить всё по полочкам не увенчалась успехом.

Ей нужна Старшая палочка, чтобы сбежать отсюда. От Лили, от Панси, от уюта и тепла. Потому что она понятия не имеет, как здесь жить дальше. Но зато понимает, если пользоваться магловской логикой, никто потом не сможет доказать… никто не сможет проверить. Мир смешных педантов — махнуть палочкой, вызвав заклинание удушья, вместо того чтобы в приступе ярости своими руками вцепиться в горло… сомкнуть пальцы, вдавливая их в трахею, ломая кости и хрящи.

Смерть Трелони и подслушанный разговор не давали ей покоя. Нужно торопиться.

Потом, успокаиваясь немного, Инсе сама не понимала, как может думать о смерти другого человека. Но думала, да ещё и презрительно так — как нечто, что мешает.

Смерть казалась ей игрушечной, настолько уродливой, что даже ненастоящей.

Аптека казалась раем.

Взять Слагхорна. Любая магловская полиция мгновенно прищучила бы их с Лили по отпечаткам пальцев, ботинок, чего угодно, но нет. Здесь только медленные яды, убивающие постепенно, или подчиняющие душу артефакты…

А подбросить мышьяк или загнать растворитель в вену… нет, такого мародёрства волшебники даже представить не могли.

Что странно, потому что далеко не она одна все каникулы торчит у маглов.

Это — один из первых выводов, которые когда-то сделала Инсе, отчаянно пытаясь понять, почему магия настолько прочно сливается с твоей жизнью, что так сложно потом представить, что можно прекрасно обойтись и без неё.

Из аптеки Инсе вышла ещё с двумя свертками.

— Всё? — поинтересовался Альбус, по-джентельменски забрав оба.

Такой простой вопрос заставил Инсе задуматься.

Она несколько раз в нерешительности переступила с ноги на ногу.

— Наверное… да, всё. Просто нужно купить ещё подарок Лили. А я понятия не имею, что ей подарить…

— Серьёзно? Вы же подруги…

— Вот такая вот из меня отвратительная подруга.

— Ты не одна с такой проблемой. Не знаю, правда, насколько это тебя утешит.

— Нисколько, если честно.

— Так мы закончили?..

— Вроде да, — неуверенно протянула Инсе.

На альбусовой мордахе мигом отразилось всё, что он думает по поводу девушек и походов за покупками вместе с ними.

— А что?

— Могу я пригласить тебя на пару пирожных? — улыбнулся он. — Я совсем не хочу домой.

— Хорошо. Тогда займи нам столик. Я быстро.

Не дав Поттеру вставить хоть слово, она вручила ему оставшиеся пакеты.

— Ты куда? — наконец спохватился тот.

— В Лютный переулок. Скоро вернусь, — последовал невозмутимый ответ.

— Это было далеко не пять минут, — резонно заметил Альбус, когда Инсе, не слишком уклюже лавируя среди огромного количества волшебников, таки умудрилась проложить путь к столику.

— Да, пожалуй, дольше, — совершенно серьёзно заявила та, выразительно уставившись на живописную горку обёрток у поттеровского локтя.

— Я заказал тебе с малиновым вареньем и два с фруктами, но есть ещё очень вкусные со сгущёнкой и с черничным джемом. И с лимо…

— Хватит-хватит, я это до завтра буду есть, — усмехнулась она и едва смогла, не отводя взгляда, выдержать эту несчастную секунду, чтобы сказать: — Спасибо.

От того, как увлечённо Поттер вдруг принялся рассказывать о пирожных, у неё защемило сердце и совсем пропал аппетит, хотя ещё с минуту назад выпить чашку горячего чаю с чем-нибудь вкусным казалась чем-то поистине волшебным, куда волшебней здешнего волшебства. Чтобы не обидеть Поттера, она придвинула к себе корзиночку с фруктами и откусила немного от этого разноцветного великолепия, стараясь не вспоминать, как в последний раз они уплетали такие пирожные вместе с Панси. Летом. Неизбывно давно.

Грудь словно сдавили железными тисками. Поттер невозмутимо шуршал очередной обёрткой и… пришлось прикусить язык, чтобы взять себя в руки и не разреветься… потому что это так неправильно. Когда у человека не остаётся ничего, кроме пирожных. А она это чувствовала. Потому что иначе не забиваются в самый дальний угол сада, пока все остальные веселятся, не откровенничают с первой попавшейся Инсе, хотя дом полон «лучших» друзей и родных, не сидят ночами на кухне в компании книги рецептов, не соглашаются на всё, только чтобы сбежать подальше…

И не смотрят на тебя, стоит проявить хоть капельку заботы, с усталой надеждой, поседевшей от времени и от самой себя, как бездомная собака смотрит на мясную косточку, не решаясь подойти ближе…

Особенно такие гордые, как Поттер.

Тот возился с влипшей в глазурь оберткой как заправский колдомедик с пациентом. В роли последнего выступал упитанный эклер.

Инсе снова захотелось сбежать отсюда, не важно куда, лишь бы куда-нибудь в другое место… но обманывать себя она не хотела — дело не в месте, дело в ней.

Инсе притворилась, что смотрит в окно:

— Может, расскажешь, что случилось?

Альбус не понял. Или сделал вид, что не понял.

— Полегчает, — она решила, что глупо юлить и отшучиваться. — А я всё равно не выболтаю, мне некому.

— Спасибо, — Альбус взял в руки чашку, будто хватался за спасительную соломинку или смертельно замёрз и пытается согреть ладони, и вслед за Инсе уставился вниз, на шумную толпу и предпраздничные вывески Косого переулка. — Считай, что уже полегчало. Нужно было, чтобы просто кто-нибудь спросил… А так — не думаю, что могу рассказать тебе хоть что-то интересное.

Инсе лукаво улыбнулась.

— Когда-нибудь ты обязательно расскажешь, как можно есть столько сладкого.

Тот невольно рассмеялся и… зевнул.

— Спать хочется?

После почти бессонной ночи и изматывающей пробежки по магазинам на трескучем морозе Альбус порядком устал, а горячий ароматный чай и пара пирожных, вкупе с уютным теплом кафе, приятно убаюкивая, так и призывали расслабиться.

— Есть немного, — пожал он плечами и приулыбнулся так беззащитно, что Инсе внутренне содрогнулась. Да уж, весь из себя таинственный, циничный, холодный Альбус Поттер.

— Вот зараза, — он внезапно завертел головой, заглядывая Инсе куда-то за спину, а потом дурашливо потёр лоб.

— Что?

— Там мой дядя Джордж. Он иногда заходит сюда из своих «Вредилок». Если он нас заметил… боюсь, у него слегка специфическое чувство юмора, ты только не обижайся…

— Когда сегодня за ужином все будут спрашивать про дату нашей свадьбы?

— Ну, не так, конечно, но в общем… Сначала сами придумают, потом сами же и обсуждают.

— Мне абсолютно всё равно, если кому-то от этого станет легче, — Инсе безразлично фыркнула. Плохо только, что — никому и не станет. А вот Лили явно не обрадуется.

— Прямо как в детстве… эта дикая привычка родителей всем подряд рассказывать про твой первый зубик, про первую изумительно-зелёную сопельку и первый самостоятельный поход на горшок, — Альбус скривился. — Или про то, как на первый день рожденья Лили меня выуживали из бочки с драконьим дерьмом… Знаешь, вот самое обидное, — заявил он под смех Инсе, — момент падения передавался во всех красках и подробностях, едва ли не в трёх вариантах… хотя на самом деле Джеймс со своими дружками меня туда просто сунул.

— Вы не сильно-то ладили, как я погляжу.

— Я три года подряд на Рождество просил, чтобы он куда-нибудь делся. Хотя, если по правде, именно ему доставалось за все мои выходки.

— Кстати, предлагаю в качестве даты десятое ноября.

— Что? А… ты про свадьбу. Почему?..

— Не знаю. Число красивое. К тому же, мне всё чаще кажется, что до ноября я точно не доживу, — она снова уставилась в окно.

* * *

Всё ещё раскрасневшаяся от мороза, Инсе довольно вздохнула и вывалила свёртки на кровать.

Мимо неё, вытянувшись в струнку, гордо прошествовала Лили.

— Теперь, значит, я и о том, что ты уехала с моим братом за подарками, буду узнавать от собственной мамы? — с горечью поинтересовалась она, поворачиваясь к Инсе спиной и почти полностью нырнув в шкаф с одеждой. Передвигаемые вешалки зловеще скрипнули металлом.

— Лили, послушай…

— Да нет, я всё понимаю, — донеслось гулкое эхо. — Но можно было просто хотя бы сказать об этом мне заранее. Например: «Извини, дорогая, но завтра мы с Альбусом собираемся в Косой переулок без тебя, поэтому, когда проснёшься утром, не начинай, пожалуйста, бегать в истерике в поисках своей якобы лучшей подруги, чтобы над тобой потом, всклокоченной и в халатике наизнанку не ржали все окружающие».

— Извини… дорогая, — с феноменальными интонациями протянула Инсе.

Из шкафа раздался глухой звук — кажется, это от резкого движения, половина вешалок градом посыпалась вниз.

— Лили… — поняв, что нечего юморить, Инсе пошла на попятный. — Прости, что не предупредила, правда. Я и не думала, что ты будешь волноваться. И подарок я выбирала в первую очередь тебе. Было бы крайне странно делать это вместе с тобой же. А Альбус просто со скорбным видом грустил на кухне и практически сам напросился, и я решила, что он действительно может мне помочь. Вот и всё.

Спина немного расслабилась, но ненадолго.

— В кафе, значит, тоже просто так сидели?..

Ох уж этот прыткий дядя Джордж, ещё бы Патронуса послал.

— Нет, не просто так. Совсем не просто так, — отчеканила Инсе. — А потому, что никто из вашей семейки и не догадывается даже…

Она замолкла.

— Что?

— Ничего. Я больше не буду об этом говорить. Если не веришь мне — можешь спросить у своего брата. Не веришь ему — не верь на здоровье. Мы с Альбусом не встречаемся и не будем.

— Правда? — озадаченная мордашка наконец-то повернулась к ней. — Извини, пожалуйста.

— Всё в порядке, — тяжело вздохнула Инсе. Именно за это качество она и не любила всех детей. Их можно наказать, поставить в угол на полдня, запретить вываляться в грязи, тем самым смертельно обидев, и довести до истерики… но стоит только предложить какую-нибудь сладость или новую игрушку — как все оказывается полностью забыто и вы снова лучшие друзья до гроба.

Ей опять пришлось лицом к лицу столкнуться с мыслью, не дающей покоя с того самого момента, когда она, вынырнув из воспоминания Слагхорна, сделала первый отчаянный глоток воздуха. Она может сбежать отсюда. У неё есть шанс.

Альбус возвращался в Нору как на поле боя, его не покидало чувство, что он ушёл из дома за покупками утром, а вернулся спустя несколько месяцев — настолько всё было чужим и далёким. В воздухе царила неуютная атмосфера опасности.

— Альбус, не мог бы ты помочь мне разобрать ёлочные игрушки? — мило улыбнулась ему Джинни. Поттер поморщился. Как и любой ребёнок своих родителей, он безошибочно чуял, чем грозит такой медоточивый, елейный голос матери, обеспокоенной благополучием своего чада. Мгновенно поняв, что от доверительного разговора по душам не отвертеться, Альбус послушно поплёлся следом.

Чердак встретил его пылью и нагромождением разнообразного хлама неизвестного происхождения. В Норе никогда ничего не выбрасывали. Даже поломанные плетёные стулья, кое-как скреплённые уже выдохшимся заклинанием, на которых сидели ещё родители его бабушки, высились в дальнем углу устрашающего вида башней с торчащими откуда попало ножками, кое-где погрызенными упырём в один из приступов меланхолии.

— Где-то тут должны быть, — неопределённо пожав плечами, мама указала на самую объёмную пирамиду из составленных друг на друга коробок.

Альбус стоически вздохнул, тихонько-тихонько, чтобы Джинни не услышала, и поднялся по облезлой стремянке на пару ступенек, так он мог дотянуться до верхних рядов.

В первой коробке обнаружился визжащий сервиз, в следующей — набор самозатачивающихся ножей, затем были дедушкины рыбацкие сапоги, ящичек с мормышками, ещё какие-то снасти, куски ткани, шторы, кусающийся конструктор…

На комплекте по уходу за метлой, полупустом — внутри лежала только банка засохшей и растрескавшейся полироли и неисправный компас, мама негромко кашлянула.

— Хорошее будет Рождество, правда? Мы так давно не собирались все вместе…

— Угу.

— Знаешь, мы с папой рады, что ты пригласил к нам Скорпиуса и его девушку. Асаби очень весёлая и добрая.

— Угу, — ответил Альбус и сдавил горлышко подарочного кофейника так, что тот пискнул и конвульсивно задёргал пузатыми ножками.

— И Инсе тоже… своеобразная, но очень интересная девочка, да?

— Мама, — Поттер выпрямился на стремянке, чудом не стукнувшись головой о неработающую лампочку, болтавшуюся под крышей на длинном проводе. — Давай не будем притворяться, что я не понимаю, к чему ты клонишь. Инсе действительно очень интересная и своеобразная. Но это не значит, что она мне нравится. Что я буду с ней встречаться… как Тедди с Мари-Виктуар. Вечно прячутся на кухне и отскакивают друг от друга на полметра, стоит только кому-то войти. Или что я буду самодовольным гусем выхаживать с ней по школе, как Джеймс… с кем он там сейчас?..

Встретив такой прямой и жёсткий отпор, Джинни смутилась.

— Что ж… у всех всё по-разному. И совсем необязательно, чтобы у тебя с Инсе было так, как у них, — она, чуть улыбнувшись, предприняла последнюю попытку.

Альбус нечасто так эмоционально реагировал на обсуждения его сердечных привязанностей, обычно просто пропускал мимо ушей, из чего Джинни сделала вывод, что он всё-таки хоть чуть-чуть, но неравнодушен к подруге его сестры. Однако следующая фраза сына неприятно отозвалась пульсирующей горечью в груди, заставив насторожиться:

— Ты абсолютно права, мама. У меня вечно всё не так, как у остальных.

И никогда не будет…

Внезапная ненависть к родителям захлестнула его волной, беспричинная, ядовитая… Они ведь наверняка были такими… подростками. Были же… неужели не помнят, как тяжело бороться с теми, кто считает себя лучше просто потому что взрослее. Неужели мама верит, что может сейчас вот этим неуклюжим разговором добиться от него искренности? Или — помочь? Или, может быть, заставит его поверить, что он не один с такими проблемами, что семья всегда будет любить его, что бы он ни натворил, каким бы ни был, бла-бла… Что бы он ни задумал. У него всю жизнь был только один человек, которому он действительно верил. Скорпиус. А теперь и того нет.

— Я нашёл игрушки, мам, — уже мягче сказал Альбус.

— Хорошо. В этом году нам нужны только серебряные и синие шары. Фонарики тех же цветов. С ангелами я пока не решила… отложишь их в отдельную коробку, ладно? — протянула миссис Поттер, словно глубоко задумалась о чём-то. — Остальное нужно будет запаковать обратно и убрать. Я спущусь вниз и попрошу кого-нибудь тебе помочь.

— Не нужно, сам справлюсь.

Он аккуратно спустил на пол первый ящик, а сам плюхнулся рядом.

Час, а то и все два — в вихревых водоворотах пыли, в одиночестве…

Альбус почему-то вспомнил Трелони, её слова...

Странно, но её смерть больше не лежала тяжким грузом невыплаканной совести на его плечах, он по-прежнему считал себя виноватым, но это была странная вина — немая, медленно отравлявшая жизнь своим глухим молчанием, и она не мешала Альбусу снова взяться за начатое. Он зашёл в тупик и должен признать это. Все ниточки, которые ему удалось обнаружить, так или иначе вели к одному, тайному клубку, куда у Поттера не было доступа, как и к Отделу Тайн, где могло найтись хоть что-то… да и то, на самых секретных уровнях.

Выжившие после битвы за Хогвартс члены Ордена Феникса либо ничего не знали, либо были связаны Невыразимой клятвой молчания, как Трелони. Тут не выболтаешь даже под Сывороткой, даже если захочешь... Поттер вздохнул, подумав вдруг, что Рождество, хоть и наступило ровно по календарю, в этот раз не случайно. Здесь будет множество волшебников, и его задача — ходить, подслушивать, делать выводы… потому что наверняка их потянет вспоминать, ностальгировать... а у него ещё остался почти полный флакончик Сыворотки Правды, её можно подлить незаметно…

Нет, случай с Трелони решительно ничему не научил его, только разве что действовать осторожней. На этот раз Скорпиус ничего не должен знать. К тому же, теперь Альбус понял, что если и есть волшебники, не связанные Обетом, то это непосредственные участники событий, а значит — тётя Гермиона, дядя Рон и папа. Поступить так с отцом он не сможет, Гермиону Альбус побаивался, совершенно справедливо считая, что той не составит труда раскусить его, а вот дядя Рон…

Монотонная работа с хрупким стеклом и фарфором требовала сосредоточенности, а очередные идеи и планы поглотили его полностью, поэтому Поттер понял, что кто-то поднимается на чердак, только когда шаги послышались прямо за дверью, а та негромко скрипнула. Внутрь забрался Скорпиус, как всегда в идеально белой рубашке навыпуск, с небрежно закатанными рукавами, но это была небрежность, которую часами создают перед зеркалом руки профессионала, полная геометрически выверенной точности.

— Ты зачем пришёл? — нахмурился Поттер.

— Помочь.

Тон у Малфоя был на удивление спокойным.

Альбус хмыкнул, проглотив эту бессердечную доброту.

— Спасибо, — бесцветно произнёс он, не подняв взгляда. — Нужно достать всех ангелов из дальней левой коробки и той, что в углу, с остальным я разберусь.

Малфой кивнул, и какое-то время только призрачно шелестели листы обёрточной бумаги и серебристо позвякивали фарфор и стекло.

— Ал, ты прости меня за вчерашнее. Я наговорил лишнего.

Поттер слишком резко провёл по краю бумаги, но даже не поморщился от острого жжения… и не подал виду, когда заметил, что порезал палец и кровь попала одному из ангелочков прямо на довольную круглощёкую мордашку. Тот недовольно скривился и чихнул.

— Ничего, — Альбус улыбнулся Малфою. — Это я должен извиняться. Я наговорил лишнего куда больше. И наделал тоже.

«А что самое страшное, Скорпиус… Самое страшное — что всё это было впустую. Что ты сейчас снова смотришь на меня добро, с прежней теплотой… словно считаешь, что мы решили все проблемы несколькими формальными фразами. Все мои вчерашние слова — впустую…»

Он чувствовал себя нелепо, когда ему пришлось пожать протянутую Малфоем в знак примирения руку.

Поттер снова так некстати подумал, что будь они на несколько лет младше — он давно бы без зазрения совести болтался у Скорпиуса на шее.

Он знал, что по-прежнему может это сделать. Может взять его ладонь в свою, сжать и не отпускать… гладить — долго-долго. Может даже обнять, запустить руку под рубашку самым двусмысленным образом…

И Скорпиус всё равно не поймёт. Для него это будет трогательным выражением привязанности, а не тем отчаянным, мучительным… Малфой понимает всё, кроме того, как это больно…

Альбус любовался им, глядя, как ангелочки мягко улыбались Скорпиусу, морща хорошенькие носики, когда тот доставал их из коробки.

* * *

Инсе вздрогнула и проснулась — от шума. Он был везде — сверху выл и скрёбся упырь, сбоку что-то взорвалось, снизу — раздался грохот и в воздухе ещё долго таяли его звенящие осколки. Кажется, ёлочная игрушка.

Почему? И сколько сейчас времени?.. Похоже, она опять проспала почти до самого вечера — за окном темнело. Что скажут о ней родители Лили?.. Не так уж это беспокоило Инсе, просто интересно, что бы она думала о человеке, который, приехав погостить на праздники, спал днём, вечерами практически ни с кем не разговаривал, а ночью шатался по дому?.. Наверное, Поттеры-старшие сочтут её неподходящей подругой для их дочери. Они сказали бы той об этом в лицо, если бы не были такими сердобольными и чувствительными в делах, касающихся маглорожденных, да ещё и сироток. Да и разве так уж они неправы?.. Знали бы, что у неё в голове — одни и те же мысли, как раздобыть Старшую палочку… Знали бы, что у неё в душе… одни и те же страхи — интуитивное понимание, что смерть Трелони как-то связана с происходящим, что шестерёнки огромного, проржавевшего от времени часового механизма кто-то привёл в движение, и сейчас они закрутились, вертятся всё быстрее и быстрее, ускоряя бег времени, и если она не будет поспевать за ним, то её затянет внутрь, перемелет тяжёлыми зубцами в нечто, не способное существовать дальше. Когда ещё ей может представиться такой шанс?.. Ведь всё идёт хорошо… она знает о Старшей палочке, пусть ценой Панси, но…

— Выспалась? — в комнату проскользнула Лили.

Инсе вспомнила, чем закончился их утренний разговор, и, борясь с отчаянным желанием притвориться спящей, зевнула:

— Да, но не уверена, что мне помогло.

Поттер вздохнула и подошла ближе. Только сейчас Инсе заметила, что та старательно прячет руки за спиной, откуда выглядывают ручки небольшого пакета в цветочек.

— Тебе здесь плохо, да? — Лили осторожно села в изножье кровати.

— Нет, что ты.

Инсе попыталась придать голосу больше весёлости, но у неё не слишком получилось. Как же она объяснит Лили, что это не здесь ей плохо… ей везде плохо, как-то с самого начала жизни так вышло. Здесь ей просто не лучше.

— Я хотела потерпеть до завтра, но решила, что, может, это тебя немного порадует… Держи.

Инсе послушно села в кровати и взяла из рук Лили пакет. Внутри лежало что-то синее и мягкое на ощупь, невесомое и эластичное, как паутинка.

— Платье?

— Я его сама вязала. Даже без бабушки. Мне бы от неё точно влетело за такое, — Лили смешливо наморщила нос.

Инсе осторожно развернула сложенную в строгий прямоугольник ткань и мгновенно поняла, что именно не понравилось бы строгой миссис Уизли.

— Ого! Тут же вырез на полспины.

— Так красиво же.

— Я не спорю, но… — Инсе приложила лямки к плечам. — Оно же всё полупрозрачное.

— Померяй, — только и ответила Лили. И видит Мерлин, с первым же движением Инсе она до отчаяния пожалела о сказанном, едва сдержав вздох… разочарования?.. обречённости?..

Отбросив платье на кровать, Инсе стянула с себя длинную безразмерную футболку, в которой спала.

Торесен двигалась с такой невозмутимой лёгкостью, что даже привыкшая к подобным выходкам Лили не смогла бы сказать, действительно ли та не чувствует её взгляда или просто дразнится, за вчерашнее.

Правда, в итоге она всё-таки повернулась к Поттер спиной, только для того, чтобы, смешно изогнувшись, проворчать:

— Зараза… хвост застрял.

— Подожди, сейчас вытащу, — спохватилась Лили. И снова смысл сказанного дошёл до неё не сразу, даже не смысл, а значение — потому что это значило подойти к Инсе вплотную, расправить сбившуюся в тугой валик ткань платья (Торесен вообще умеет их надевать, нет?) и высвободить из него запутавшиеся волосы.

Она с аккуратностью колдомедика, борющегося за жизнь пациента, проделала эту сложнейшую операцию — лишь бы не коснуться, тщетно пытаясь не смотреть, где у Инсе родинки на спине. А они там были — несколько, две на левой лопатке, а одна на самой пояснице…

— Спасибо, — пробормотала Инсе, тряхнув головой. Резинка сползла, и она натянула её на руку.

— Нельзя спать с собранными волосами, потом голова будет болеть, я же тебе говорила, — словно автомат произнесла Поттер, отходя в сторону, к шкафу. Она распахнула одну из створок, где с внутренней стороны пряталось огромное зеркало, так, чтобы Инсе было видно себя.

— И? — Торесен повернулась к Лили, и та, неизвестно откуда взяв силы, улыбнулась. И одновременно с этим почувствовала, что восторг на лице Инсе такой же вымученный, наигранный — не нравилось ей ни платье, ни вырезы, ни кружевная вязь, ни цвет, и сама себе она тоже не нравилась. В этом Инсе была куда ближе к почти не задумывавшейся о собственной привлекательности Розе, чем к Лили, с детства не вылезавшей из бантиков и оборочек, воспитанной со стойким ощущением того, что она красавица. Оно было настолько прочным, что Поттер даже не нуждалась в его подтверждении, настолько незыблемым, что она могла позволить себе восхищаться кем-то другим не в ущерб себе, и сейчас искренне не понимала, почему Инсе не считает себя красивой. Возможно, Торесен была не слишком выразительной и не очень уж женственной, но это только потому, что сейчас стояла в изысканном синем платье с головокружительным вырезом так, будто её завернули в жёсткую рыболовную сеть, воняющую к тому же водорослями и царапающую её нежную кожу морским мусором.

А красота… она и была здесь — лежала, свернувшись клубком ровно в том месте, где, пожалуй, слишком откровенное декольте прятало… грудь. Да. Обычное же слово. От которого Лили залилась краской так, что веснушки на лице наверняка проступили бледными по сравнению с остальной кожей пятнами. Пришлось отвернуться, пока жар не схлынул со щёк.

И Поттер, наверное, не ощущала бы этого так остро, но характер Инсе не позволял ей ничего. Даже Розу можно было обнять просто так — легко. Инсе же умела показать, что эти телячьи нежности не только не для неё, но и что она совершенно не намерена идти на поводу у обычаев и делать вид, что чужие прикосновения приносят ей удовольствие. Вечные поцелуи с однокурсницами, встречи, прощания, девичьи обнимашки… нет, невозможно даже представить, чтобы Инсе вдруг была частью этого.

«Не забивай голову ерундой». Конечно. Сначала показать ей эту «ерунду», расписать в красках, да так, что Лили с ужасом и к своему позору уже сама готова поверить, что…

Ей хотелось подойти к Инсе, просто положить ладонь ей на руку и слушать тепло кожи под пальцами.

Вместо этого она сказала только:

— Тебе стоит чаще распускать волосы.

Вчера Инсе разобрала по полочкам всё, всю её… кроме того, что было ей недоступно, то, чего так мало было в самой Инсе и так много в Лили — чувственности. Которая, потихонечку пробуждаясь, подсказывала Лили одно — ей хочется застонать только от одного того, что она сейчас видит, щуриться, кусать губы.

А она ведь могла поцеловать её вчера. От этой мысли во рту разлилась горечь, но не сожаления — Лили не сожалела. И так чуть было всё не испортила.

— Не нравится, да? — спокойно спросила она.

— Очень нравится. Но не на мне.

— Ещё бы, — Лили подошла к Инсе. — Давай выпрямись, расправь плечи. И руки… не должны висеть как плети.

Поттер крутилась вокруг неё, как будто наряжала на бал любимую куклу — заставила привстать на носочки, поправила лямку на платье, разлохматила Инсе волосы…

— Вот. А так? — Лили прокралась ей за спину и, положив руку ей на поясницу, заглянула в зеркало.

«Лили, что ты делаешь?» — хотелось спросить Инсе, только зачем… Обе прекрасно знали, что та делает.

Тёплая ладошка касалась её, словно извиняясь. Инсе вспомнились настойчивые, выворачивающие наизнанку ласки Панси, и к горлу подкатил комок. Что ей теперь делать без Панси?.. Куда?.. Кому она нужна…

Инсе смотрела в зеркало и сама себе казалась страшной, но не уродливой, а именно что пугающей.

Она хотела поблагодарить Лили и не могла, голосовые связки застыли в горле двумя бесполезными полосками мышц, сдавленных судорогой.

В зеркале, как на огромном плакате, которые маглы размещают на стенах домов, чтобы прорекламировать новые духи или нижнее бельё, стояла странная девушка — зажатая, с больными глазами, кожей — бледно-голубой, как обезжиренное молоко… причудливая паутинка платья только подчёркивала этот мертвенно-неземной цвет синими прожилками. Ей будто бы было очень холодно, и девушка смотрела на Инсе, словно прося о чём-то, умоляя…

И шёлковая прядь рыжих волос нежно щекотала ей шею.

Между ступенек что-то блеснуло. Одной рукой ухватившись за перила, Скорпиус присел на корточки и выудил из щели в досках небольшую квадратную книжицу в коричневой кожаной обложке с золотой пряжкой — она-то и привлекла его внимание, полыхнув в тусклом свете почти как снитч. Кажется, именно эту книгу Альбус дал Розе, а той, видимо, пришлось забраться почти на самый чердак, чтобы почитать в тишине.

Страницы неплотно прилегали друг к другу ближе к середине, выдавая заложенный между ними листок бумаги. Малфой осторожно вытащил его, скорее просто заинтересованно, а не любопытно. И будь там кусок пергамента, или записка, или конверт — что-то, не предназначенное для чужих глаз, Скорпиус бы немедля положил его обратно. Малфоя слишком хорошо воспитали в детстве, и не в его характере было лезть в чужое.

Но внутри, сложенная в несколько раз, лежала глянцевая страница из журнала, где виднелся клочок неба с половиной квиддичного кольца, край капюшона до боли знакомой расцветки и прядь светлых волос, развевающихся на ветру. Скорпиус мгновенно узнал и их обладателя, и форму своей команды, и стадион, и даже — небо. Потому что первую крупную победу, добытую в сумасшедшей гонке, нельзя забыть. Ему на мгновение показалось, что он снова чувствует запах — земли, нагретой за день, а теперь щедро отдающей тепло, травы и горького дыма фейерверков, запах томительного ожидания и свободы, кожаных перчаток и пота, ветра и не тающей сладкой ваты.

Невольно улыбнувшись, Скорпиус развернул плакат из августовского «Ведьмополитена», вышедшего сразу после матча с Паддлмор Юнайтед. На снимке он и Асаби до сих пор не размыкали объятий, почти полгода.

Сквозь вечереющее небо проглядывала малиновая, переливающаяся вязь мелкого, но чёткого, уверенного почерка. Малфой перевернул листок и прочитал: «Сегодня мне опять снился ты, хоть и никогда не узнаешь об этом. И о том, как я, милый мой С., безумно люблю тебя, очень-очень. Пусть у вас всё будет хорошо». Смазанная точка в конце походила на надрез или царапину, и обведённое несколько раз, завитушечное, узорчатое «С», едва ли не втрое больше остальных букв, казалось случайным символом, попавшим в предложение по ошибке, а почерк… да едва ли на всём седьмом курсе найдётся хоть трое учеников, которые не смогут безошибочно определить почерк Розы Уизли, а уж сколько списали с неё домашних заданий Альбус и Скорпиус… В основном, правда, Скорпиус, Поттера итоговые баллы, отработки за несданные эссе и место Слизерина в соревновании за Кубок волновали мало.

«Пусть всё будет хорошо», «милый мой С., безумно люблю…», «мне опять снился ты»…

Вместо привычных пяти способов избежать укуса муховёртки, подробного описания свойств желчи дракона или формул трансфигурации.

Сам себе не веря, Малфой решил, что не так уж и велика вероятность того, что он и некий «Эс» — одно и то же лицо, может статься, признание Розы адресовано другому. Даже не высказанная вслух, эта идея выглядела нелепо.

То, чему он не придавал значения, — взгляды, жесты, смущение, сменяющееся вдруг оживлением, и так же быстро — угрюмым молчанием, случайные фразы, эссе, написанные заранее, будто специально к уроку у Слизерина… всё это едва ли не кричало о чувствах. А он бы так и не догадался никогда, потому что с самого начала решил не замечать, как Роза следит за ним, особенно когда думает, что Скорпиус не смотрит.

Но разве он виноват в этом? Что после каждой победы в матче в его сторону обращалось всё больше девичьих чаяний, призывных улыбок и надежд?.. Что совы со всех концов Англии до сих пор приносят конфеты, которые Малфой тут же выбрасывает, мягкие игрушки, для которых отведена специальная комната в имении, открытки и письма, сбрызнутые духами, где между строк втиснуты нарисованные дрожащими руками сердечки, снитчи, сердечки, снитчи, сердечки, сердечки…

Он правда не мог даже представить, что Роза… она же совсем не такая, не может полюбить за одну… успешность?.. Красивую картинку?..

Сердце, пропустив удар, жалобно сжалось в груди. Малфой осторожно сложил плакат и убрал его обратно в книгу, чувствуя себя слишком усталым, чтобы думать. Да и о чём?

У него нет сил ни нянчиться с Поттером, ни разделиться — размножиться так, чтобы его хватило — и на Альбуса, и на Асаби, и на Розу, и вообще на всех-всех фанаток, на все команды, которым не достаёт его мастерства и техники… чтобы каждый желающий получил по своему Малфою, именно такому, какому нужно…

Скорпиус знал, что не должен, не обязан испытывать вину за то, что Поттер не нашёл в его лице восхищённого последователя, готового выполнить любую прихоть, а Роза — того, кто ответил бы на её чувства…

Но вот сейчас, в эту самую минуту ему мучительно стыдно. И нет какой-то великой цели, наличием которой можно оправдать боль окружающих, как у Альбуса. Поттер видит перед собой путь, и не важно, какое препятствие встретится — яма, ствол упавшего дерева или труп Трелони, они все едины в своей сути, потому что требуют одинакового действия — просто перешагнуть через них.

Эта цель придаёт поискам Альбуса смысл, вдыхая значение в каждое мгновение жизни.

Скорпиус же не мог толком увлечься ни одним предметом, даже квиддич — и тот опостылел к середине чемпионата. Сейчас он снова чувствовал, что потихоньку начинает скучать по играм, особенно когда видит Асаби… но он больше не мог обманываться, понимал, что это ненадолго. И Асаби, наверное, тоже ненадолго…

Долго был только Поттер, которого, как оказалось, Малфой совсем не знает.

Даже чувства Розы были более понятными, логичными. Тут же — Альбус, вспыльчивый, импульсивный, яркий, одержимый поиском… Разве можно в такой ситуации говорить о серьёзной привязанности?.. Только насквозь эгоистичное желание присвоить себе, не отдать, не отпустить. Не удивительно, что он так отреагировал на Асаби. Всего лишь ревность. Из чувства собственности, которого в Поттере хоть отбавляй.

Малфой только никак не мог понять, что же чувствует сам… что спрятано под слоем страха, отторжения и неловкости… под слоем дружбы, желания защитить и оберечь, под обречённостью сродства с уже не существующим человеком, от которого осталась одна внешность, да пара привычек.

Но есть тот, кто, пусть и против желания, пусть нечаянно, уже начал путь по трупам.

Кто так беззастенчиво ласкал его, касаясь неистово и яростно, царапая кожу ногтями, по-звериному — кусая губы, щёки, шею…

Да, всё это легко и просто объясняется смертью Трелони, поздним раскаянием, злостью, страхом…

Всё вообще обычно объясняется легко и просто, если нужно, это Скорпиус усвоил с самых первых минут, проведенных в большом спорте. Его пугало только то, что именно пришлось объяснять, кого именно — Поттера.

Кто невесомо, но насмешливо улыбался ему сегодня на чердаке.

Скорпиус с тоской подумал, что больше не верит этому «кто-то», потому что тот не остановится на достигнутом, он пойдёт дальше… даже без него, убьёт, если понадобится.

И эта Инсе теперь рядом с ним… Как бы Малфой ни пытался внушить себе, что такие есть и среди чистокровных волшебников (Поттер — отличный тому пример), и вовсе необязательно жить у маглов, чтобы потом стать разносчиком вредоносных, разрушающих идей, как неизлечимой заразы… Но в данном случае он был готов согласиться с теми, кого, пожалуй, недолюбливал за узколобость мнения.

Она была другой. Он чувствовал неловкость за то, что даже и не пытался понять, примерить на себя её образ жизни… да и не хотел.

Она была другой, и этого достаточно, чтобы задуматься о последствиях.

И дело вовсе не в обиде за гнусные статейки про его команду, его семью, отношения с Асаби, которые Торесен писала с лёгкой руки своего бездушного ментора Панси Паркинсон.

Инсе выглядела так, будто у неё тоже была цель. И если вдруг для её исполнения понадобится Поттер… Торесен не составит никакого труда очаровать его. Использовать. Заставить выболтать что-нибудь, а потом запихнуть это на первую полосу для сенсаций.

Подумав, Скорпиус снова просунул книгу в щель между досками и медленно поплёлся вниз по лестнице.

* * *

Чем меньше времени оставалось до Рождества, тем больше Нора напоминала деятельный муравейник. Последние рабочие дни проходили в предпраздничной суматохе, в доме появлялись новые лица, кто-то оставался, кто-то уходил, из комнат постоянно доносились возбужденные голоса, оживлённые разговоры, шум, смех… И наконец произошло то, чего ждали все, — этим вечером гостиная преобразилась. В угол слева от камина поставили огромную ель, она была настолько большой, что понадобилось двое волшебников, чтобы удержать её левитационными чарами и бережно опустить в кадку. В воздухе мгновенно разлился аромат свежести, мороза, хвои и терпкой смолы. Ангелочки в коробке возбуждённо зазвенели, нетерпеливо подскакивая, — им не терпелось украсить собой пушистую, разлапистую красавицу.

Инсе невольно поддалась ощущению чуда и праздника, заметив, что лица окружающих тоже заметно посветлели. Угрюмая Роза поднялась из своего угла, заваленного книгами, конспектами, уже выполненными домашними заданиями и программой подготовки к Ж.А.Б.А., и, застенчиво встав у кресла, не спускала блестящих светло-карих глаз с разноцветных фонариков, пока Чарли Уизли осторожно левитировал на ёлку первую гирлянду. Альбус, сцепив руки за спиной, легонько покачивался на носках, и глаза у него тоже посверкивали тёмной зеленью, как у отца. Скорпиус аккуратно придерживал Асаби, пока та цепляла на ёлку ангелочков, которых подавали ей Хьюго и круглощёкий Доминик, ещё и попискивающий что-то на французском, подпрыгивающий от счастья, как маленький, пружинящий резиновый мячик. Лили, не скрывая радости, захлопала в ладоши вместе с остальными, на секунду забыв обо всём, кроме переливающегося блеска, тёплого света, струящегося, брызжущего во все стороны от каждой стеклянной поверхности. Инсе улыбнулась в ответ на обращённую к ней застенчиво-добрую улыбку и снова почувствовала укол совести… неуловимое, но острое раскаяние, за то, что она так вторглась в эту счастливую семью, чуждая ей и равнодушная.

Она не могла заставить себя любить всё это. И не могла заставить себя полюбить Лили…

Глядя, как Малфой осторожно придерживает Асаби за бёдра, пока та левитировала на ёлку свечи и ангелочков, Альбус впервые осознанно подумал, что они спят друг с другом. Наверняка же. Вот так банально — трахаются. Стаскивают одежду, ласкают, целуются, бормочут что-то, Асаби раздвигает ноги, а Скорпиус входит в неё, и она стонет под ним, извивается, кричит…

Из гостиной словно выкачали весь воздух, запустив вместо него ледяной холод. Поттер содрогнулся — не внутренне, для создания образа, а по-настоящему — с мучительно-расслабленной, тошнотворной судорогой, а следом — волной мурашек, разлившейся по телу.

Ноги — два негнущихся ватных валика — предательски дрогнули, но Поттер усилием воли заставил себя выпрямиться и успокоиться. Сделал долгий вдох через нос.

В конце концов, он же знал об этом с самого начала. С того злополучного июльского письма, в котором Малфой довольно неуклюже и восторженно упомянул Холлингсворт впервые.

Просто до каникул Асаби была всего лишь словом, картинкой на плакате, именем адресанта на конверте с еженедельным письмом…

Альбус поморщился. Нужно завязывать с паранойей, если он хочет осуществления своих планов, потому что для этого ему нужна свежая голова, не забитая образами воспалённого воображения, способная рассуждать здраво и логически.

Может быть, и хорошо, что всё вышло именно так.

Осталось учиться всего полгода, а дальше каждый сам пойдёт своей дорогой, и если пути разойдутся в самом начале — тем лучше. Что делать восходящей звезде спорта с угрюмым одиночкой, одержимым идеей докопаться до истины и подчинить её себе?..

Поттер ответ знал.

Но его больше беспокоило, что он всё не мог придумать способ аккуратно изолировать дядю Рона на время действия сыворотки от остальных, не вызвав подозрений, и сделать это тогда, когда он будет относительно трезв. И быстро. До Пасхальных каникул он не мог тянуть.

* * *

Она едва дождалась момента, когда сможет остаться одна. Инсе медленно прошлась по комнате, постояла у маленького прямоугольного окна с немного мутными, тёплого оттенка стеклами, сквозь которые всё, даже зимняя стужа, выглядели мягче и радостней, светлее. До двери она добралась в шесть шагов. Обратно — за пять. Грудь что-то сдавливало изнутри, словно образовавшийся в лёгких вакуум воровал каждый вдох, каждую частичку живительного кислорода, постепенно втягивая в пустоту небытия и саму Инсе, отщипывая по кусочку, как придирчивый гурман, пробующий перепелиное крылышко, запечённое в собственном соку.

Она вздохнула и опустилась на кровать. Провела рукой по одеялу… Ровно под этим местом стояла её небольшая сумка, где на дне, зачарованный отвлекающими чарами, лежал фиал с воспоминанием.

Мечта встряла в душу занозой. И, как и у настоящей занозы, у мечты было всего две судьбы — или быть вытащенной вовремя, или лопнуть воспаленным нарывом, сочась гноем.

За ужином Инсе снова изучала Поттера-старшего. Вглядывалась в каждую морщинку на лице, вертикальную складку между бровями — как ни странно, когда он улыбался, та только глубже впечатывалась в кожу.

Мистер Поттер не казался опасным, но он был непонятен ей, потому что Инсе в силу молодости не могла сообразить, как альбусоподобный, худощавый юноша из воспоминания Слагхорна, с пылающим взглядом и плотно сжатыми в последнем волевом усилии губами, превратился в домашнего, вполне себе солидного, но лишённого лоска мужчину в клетчатой фланелевой рубашке, заправленной с одного бока.

Всему виной мир, пропитанный фальшивой идеологией святости героев.

Герой, если он герой, должен остаться таким же звеняще-надрывным, либо… умереть. Он не может вести тихую, мирную жизнь в деревне, ночами прижиматься к жене, выносившей троих детей, в задумчивости почёсывать пробивающуюся к вечеру щетину, годами ходить на работу, ежегодно раздавать детям автографы в день падения Вольдеморта, лениво потягиваться, высматривая съестное на кухне… не смывать до конца зубную пасту по утрам…

И как же удивительно красиво смотрелся на фоне отца Альбус.

Инсе усмехнулась. Не она ли недавно, глядя на себя в зеркало, думала променять все идеи и замыслы на уют? Выкинуть из головы былое, легенды о всесильных палочках и ошмётки чужой памяти, забыть прошлую боль, начать с чистого листа… ведь у неё есть…

А что у неё есть?.. Пособием Хогвартса для сироток жизнь балует её последние полгода. Его, если не разбрасываться на мелочи вроде сладкого, вполне хватало на учебники и мантии.

А так… нет работы. Нет дома. Нет семьи.

Только Поттер, готовая бескорыстно возиться с ней и терпеть её характер.

Инсе презирала Лили за эту щенячью преданность, и себя заодно, потому что сейчас, оставшись в одиночестве, лишь с новым мягким платьем на кровати… ей так остро не хватало понимания, что в пустоте вокруг и внутри есть кто-то, кто…

Да, маленькая. Неопытная, ничего не умеет. Да, наверняка просто восторженная и чересчур эмоциональная, и поэтому цепляется за неё, девушку. Но это только пока не разглядит в каком-нибудь старшекурснике настоящую любовь.

Просто… если вдруг с ней будет хоть вполовину так хорошо, как с Панси. Если вдруг… у Лили же тёплые руки. Должны быть очень, кроткие, всепонимающие, всепрощающие руки с маленькими доверчивыми ладошками…

Волна отвращения поднялась в Инсе от этой мысли. К себе, мягкой и удобной Поттер, к самой ситуации, заставившей подумать так…

Но Поттер догадалась про неё и Панси. И намеренно касалась её сегодня, прижималась, гладила плечи якобы по-дружески…

Нет. У Инсе хватит других проблем. Она просто должна быть выше, просто — мудрее, не обращать внимания на наивные провокации — агонии девичьего целомудрия. Никто и никогда не заменит ей Панси. И, если уж рассуждать здраво, Панси и была для неё — никем. Средством. Ступенькой. Соломинкой.

Поэтому она смогла уйти. И на этот раз тоже не позволит минутной слабости и манящему теплу чужого тела сломать и подчинить себя.

Из зеркала в до сих пор открытой дверце шкафа на Инсе покосилась всё такая же Инсе, мертвенно-бледная, только в глазах прибавился новый, сухо-стальной блеск.

* * *

Роза мыла посуду вместе с Асаби. Лили опять увивалась вокруг Инсе, а они вдвоём, как самые сознательные, возились на кухне.

Розе нравилось приводить вещи в порядок, раскладывать их по местам… это помогало думать.

Сейчас она чувствовала себя предательницей. Во-первых, потому что ей действительно понравилась Асаби. Во-вторых, потому что любовь к Малфою начала её тяготить. За краткосрочность такого отчаянного чувства, не прожившего и года, ей было, пожалуй, стыдно. Впрочем, считать, что чувство «не прожило» и «тяготило» она могла только до скрипа натирая тарелки на кухне, в тихом уединении. Стоило ей оказаться рядом с Малфоем… что ж, она уже почти привыкла к своей вынужденной немоте, отчаянным дневниковым отповедям и ярким живым галлюцинациям воображения — вот он подходит, берёт за руку, целует.

Поттер практически с ней не общалась, а Роза не слишком и жалела.

Холлингсворт оказалась смешливой, общительной и умела рассказывать — а ей было о чём. О детстве, об Африке и местных обычаях, о культуре, о маглах и войне, о том, как сложно было прижиться в Англии поначалу.

Найдя в Розе внимательную и благодарную слушательницу, она и вовсе раскрылась, делясь своим прошлым беззастенчиво, без пафоса и без прикрас, а та боялась только одного — не дай Мерлин Асаби заговорит о Скорпиусе. Хоть словечко, полунамёк, как они познакомились или как начали встречаться… от одной мысли о такой возможности сердце Розы сжималось в тягостной судороге.

Первые совы с открытками, подарками и поздравлениями прилетели в Нору ещё вечером — Малфой стоически складывал коробочки, обернутые блестящей фольгой, у ножки кровати, не распаковывая.

— Наверное, придётся оставить окно открытым на ночь, — философски протянул он, когда очередная птица с конвертом постучала в стекло клювом. — Будет, чем растопить камин к праздничному ужину...

— Даже не прочитаешь? — улыбнулся Поттер. Ему было, чему радоваться, — он тайком утащил из кухни целую горсть рождественских сладостей — марципановых человечков, имбирных звёздочек, мятных леденцов... и сейчас не сколько лакомился, сколько любовался заботливо разложенным на покрывале великолепием.

— Всё одно и то же.

Скорпиус снова вспомнил про Розу и потерянно смял в руке расстегнутую манжету рубашки.

Его тошнило от груза ответственности за всех тех, кто считает, что знает о нём всё, только потому что прочитал несколько интервью и спит с колдографией под подушкой.

И ещё ему было страшно, этот страх отзывался парализующей щекоткой где-то на уровне солнечного сплетения, будто Скорпиус проглотил флоббер-червя и тот теперь шевелится в желудке, в агонии пытаясь найти выход наружу.

Из приоткрытого окна тянуло холодом и редкие снежинки через оставленную щель попадали в комнату — кружась, они искристо мерцали на свету и таяли, не долетая до ковра.

Малфою захотелось протянуть руку и потрепать Поттера по вихрастой макушке, — как он делал ещё в то время, когда Альбус, игнорируя воззвания матери, принялся методично пропускать визиты к семейному парикмахеру и оброс так смешно, что был больше похож на взъерошенного и остроносого нюхлера, изрывшего весь двор в поисках одной монетки.

Вместо этого Скорпиус попытался пригладить выбившуюся прядку из собственной причёски. Он правильно сделал, что подстригся, — длинные волосы мешают играть, даже если собрать их в тугой хвост и закрепить чарами. Длинные волосы привлекли бы к его персоне куда больше ненужного внимания.

В окно поскреблась ещё одна сова — крайне упитанный домашний филин с огромными кисточками на ушах и широкой, гордо выставленной вперёд грудью. Привязанный к цевке конверт в форме сердечка — розового цвета — крайне нелепо смотрелся рядом с представительной птицей, смерившей Скорпиуса строгим взглядом а-ля МакГонагалл.

— Представляешь, что будет на день Валентина? — хихикнул Поттер.

Малфой бросил открытку сверху на кучку почти таких же и выпустил птицу.

— У меня правда настолько смазливая мордашка? — он выжидающе уставился на Альбуса светлыми, тихими глазами.

Поттер едва не свернул шею марципановому человечку.

— Есть немного, — попытался отшутиться он. Несказанное: «А я похож на эксперта по смазливым мордашкам?.. По-моему, с этим вопросом лучше обратиться к Асаби»... им и осталось — несказанным, непроизнесённым, и даже если бы Поттер очень хотел... он бы не смог — отвык уже, что Скорпиус может застать его врасплох.

Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы Малфой поставил вопрос о своей внешности под таким углом — не привычное «Хорошо ли на мне сидит эта мантия?» или «Зёлёный или фиолетовый свитер, как ты думаешь?»... одни только интонации были до краёв полны затаённой горечи и досады на собственную привлекательность.

Альбус невольно подумал, что за какие-то полгода жизнь встала с ног на голову, отчаянные мечты всё чаще кажутся детским бредом, жизнь постоянно заставляет делать то, чего совсем не хочешь, — хотя казалось бы... вот она — взрослая свобода, мир открыт, распахнуты все двери... а каждый шаг нужно делать совсем в другую сторону, с ужасом понимая, как ежечасно меняется выражение дорогих глаз... на что-то теперь уже чужое и непонятное.

Как угодно, чем угодно (просить, умолять, плакать) — но только бы удержаться, остаться здесь ещё на жалкую, плохонькую вечность... только бы... удержать. Но вместо этого изнутри идёт лишь насмешка:

— Это с чего ты вдруг озадачился?

Малфой хотел промолчать. Тон Альбуса звучал донельзя иронично. Да и разве такие вещи хоть когда-то заботили Поттера? Поттера — вечно взирающего свысока на эмоциональные привязанности и любовные страдания окружающих, сквозь призму холодности и презрения... Может он сейчас понять, что у Скорпиуса в душе?.. Даже не так — разве захочет?..

Даже зная, что ни к чему хорошему этот разговор не приведёт, он не мог не сказать, не мог не поделиться — ведь Малфой так привык: светлая, жгущая привычка — каждый вечер садиться к Поттеру поближе и рассказывать — зачитывать новые письма от родителей, обсуждать учителей и Хогвартс, предстоящие матчи, болтать обо всём на свете, совсем не понимая, как редко и ценно это чувство причастности.

— В меня влюблена Роза Уизли, — угрюмо ответил Скорпиус. — Не спрашивай, как я узнал.

Но Альбусу и не хотелось.

Отпущенный на свободу марципановый человечек шлёпнулся на покрывало и, смешно раскорячившись на четвереньках, попытался уползти.

Да уж. Роза Уизли. Предсказуемо, конечно... Но... Поттер с удивлением смотрел на Скорпиуса: сказав это, тот неподвижно замер, вперив взгляд в одну точку, его лицо — обычно живое и излучавшее доброжелательность, застыло жёсткой скорбной — чуть не плачущей маской.

— Ты переживаешь, потому что... — осторожно произнёс Альбус, пытаясь угадать причину, — не можешь ответить на её чувства?..

— Наверное, да. Я пытаюсь поставить себя на её место и понимаю, что, должно быть, причиняю ей боль. Совершенно нехотя, просто потому что я — вот такой, живу, дышу, и совершенно ничего к ней не чувствую. Никак. И ничего не изменится.

— В этом нет твоей вины, — сухо, но очень проникновенно сказал Поттер, и Скорпиус невольно улыбнулся, вдруг почувствовав то самое понимание, которое когда-то их объединяло.

— Это... это страшно тяготит на самом деле, — едва слышно прошептал он. — Теперь я захожу в гостиную — и вижу, как она на меня смотрит, наблюдает, как я ем, смеюсь, разговариваю... Каждый раз, когда мне хочется обнять Асаби, я понимаю — Роза смотрит. И теперь я знаю, что каждый раз это ранит её, не может не ранить. В итоге я одновременно жалею её... и презираю за то, что это заставляет жить с оглядкой, постоянно ощущать присутствие... Ал, я никогда, ни к кому такого не чувствовал — но стоит мне нечаянно заметить взгляд её телячьих глаз, как мне хочется подойти и ударить, — Малфой в ужасе скривился. — Как можно быть всем тому, кто тебе настолько не нужен?..

В глазах Альбуса мелькнуло что-то странное — он слушал. В эту секунду «слушать» и «умирать» были синонимами.

* * *

Утро застало её врасплох — последние несколько дней тянулись так скучно и медленно, время то ускорялось, то снова волочилось на нетвердых, заплетающихся ногах, чудом умудряясь превращать минуты в часы.

А сейчас — в окно лился свет, мягкие шторы двумя недвижимыми массивами стояли на страже маленькой, но уютной комнаты. У кровати внушительной Пизанской башней высились неуклюже приставленные друг к другу подарки.

Лили не было — зато на её застеленной кровати красовалась горка оберточной бумаги и уже распакованные коробочки.

Инсе свесилась с кровати и придирчиво осмотрела свои новые «богатства» — конечно же, здесь было очень много всяческих сладостей, безделушек и книг, то есть именно то, что можно подарить незнакомому человеку не опасаясь быть понятым неправильно. Роза вот выбрала для неё толстенный трактат по истории древних рун в четырёх томах... Альбус — шахматы, крайне необычные для магического мира, — фигурки, вырезанные из тёмно-синего и голубоватого хрусталя... молчали... Они были определённо зачарованными — кони то и дело поводили ушами, а один чуть было не укусил Инсе (на норовистых коней ей вообще везло), когда она попыталась провести пальцем по его изящной прозрачной гриве... пешки — подскакивали на своих местах, всадники поправляли перья на шлемах и воинственно вытаскивали мечи из ножен при виде фигурок другого цвета... но молчали. Никаких тебе привычных советов: «Ладью на Е4!», «Прикрой меня, да не пешкой, а ферзем!»...

В одном из самых объёмных пакетов оказался набор для ухода за всем-чем-только-можно от Флёр и Билла Уизли. Изящные бутылочки, флаконы и баночки, наполненные, если верить этикеткам, самыми чудодейственными составами, способными превратить любую, даже самого посредственного вида ведьму в писаную красавицу, напомнили о Панси так остро, что Инсе едва не выронила увлажняющий и придающий коже мерцающее сияние крем на вытяжке из пыльцы светлячков.

Напомнили запах — запах её кожи, смешанный с ароматом духов, запах её одежды и широкой, монолитной постели — дерева и едва уловимого аромата красной смородины, впутанного в подушки.

Если она... Инсе ещё может вернуться к ней.

Ещё ничего не поздно исправить. Нет никакой точки невозврата, чтобы...

Она не одна, кому не повезло с родителями... Точнее — одна из тысяч и тысяч с такой судьбой. Справляются же как-то остальные... Даже негласный глава семейства, судя по многочисленным его биографиям, первые одиннадцать лет жизни провёл в условиях, на которые стоило бы обратить внимание всяким магловским Опекунским советам и службам по защите детей.

Инсе может остаться здесь. Просто — здесь.

Только дальше начиналось страшное: дальше она ничего не видела — ни кем работает, ни где живёт, ни — с кем...

И царапало что-то внутри — то ли задетая неизвестно чем гордость, то ли отчаянное желание свободы... чувства свободы — так, чтобы пьянило, кружило голову, до мурашек по коже.

Ни одно решение, принятое в угоду собственным страхам, не способно дать этого ощущения.

Ведь кому-то... — другим — в разы хуже. Кто то сейчас умирает. Кто-то оплакивает потерю близких. А кто-то...

Правда в том, что страх везде — независимо от того, к чему именно он побуждал её: действовать или бездействовать.

Холод, холод — ледяная пустыня.

Роза, кажется, тоже понимала чуть больше, чем показывала, — судя по объёму, на подаренную ей книгу уйдёт не меньше полугода, а уж если читать вдумчиво, разбирая и заучивая комбинации и сочетания... Инсе придвинула к себе первый том.

Лили больше не могла смотреть, как Инсе здесь плохо — хотя для других это вряд ли заметно, и всё можно списать на собственную впечатлительность... но Поттер чувствовала, как Инсе страдает — молчит, поджимает губы, думает о чём-то... наверняка — давно проснулась, а прячется от остальных в её комнате, сидит себе на кровати, бездумно листает книги, делает задания на каникулы...

Лили ненавидела свои руки. Во-первых, в них было так мало изящества — ни беззащитно выступающих вен, ни молочной белизны кожи, ни острых косточек пястья... По-детски пухлые, усеянные веснушками и рыжими волосками, они скорее выглядели как некий бездушный инструмент, а не что-то живое — хранящее в себе живой трепет прикосновений...

А второе — они предавали её. Они дрожали, сейчас, когда она снова прокрадывалась в свою же комнату, с блюдцем в руках.

— Мы с мамой сделали блинчики на завтрак. Я принесла тебе попробовать, — заявила Поттер с порога.

— Спасибо, но я пока не голодна, — Инсе перевернула страницу, отметила закладкой место, где остановилась, и только потом посмотрела на Лили. И тут же пожалела об этом. Убитое выражение мордашки Поттер было таким, что Инсе невольно прониклась желанием съесть злосчастный блинчик, будь он даже нашпигован битым стеклом или металлической стружкой.

— Ладно, давай сюда, — проворчала она.

«... и уходи», — Лили мысленно закончила фразу. Бегом-быстрей, оставь меня в покое, и дверь за собой закрой.

Это после того, как она практически призналась ей в... а — собственно — в чём?..

Кто-то с топотом пронёсся наверх мимо их комнаты.

— Все уже на ногах с самого утра. В ванную не пробиться, так что если хочешь успеть привести себя в порядок до того, как сюда нагрянут остальные гости...

Инсе фыркнула, мотнув головой, красноречиво показав этим жестом, какого она мнения о процедуре «приведения себя в порядок».

— Ясно, — улыбнулась Поттер. — Тогда чего не выходишь?..

— Не хочу. Мне страшно, — невольно ответила Инсе, не подумав.

— Что-то случилось? — пересилив себя, спросила Лили.

— Не знаю. Просто тяжело, темно как-то на душе. Не обращай внимания, — Инсе попыталась улыбнуться. — У меня такое часто бывает накануне праздников — кажется, что-то происходит неуловимое, а ты и не замечаешь... и поэтому ещё страшнее.

— Попробуй блинчик. Ты же совсем ничего не ешь в последнее время... Бабушка всегда говорила, — тоном знатока заявила Лили, садясь рядом и забирая книгу из рук Инсе, — что когда мало ешь, в голову всегда лезут мрачные мысли. Это... как её... физиология.

— А я слышала, что если переесть на ночь — кошмары будут сниться, — фыркнула Торесен.

— Это тоже, — безапелляционно кивнула та. — Но сейчас же не ночь. Ты выходи из комнаты-то — у нас везде гирлянды и свечи... Папа и дядя Чарли весь дом и двор украсят к вечеру. Посмотришь на тёплые огоньки — и станет легче.

Инсе со вздохом отщипнула кусочек теста и задумчиво поднесла ко рту.

— Так странно, магов нисколько не смущает, что Рождество — праздник тех, кто пару тысяч лет только и развлекался... что изводил всякую нечисть, вешал еретиков, а ведьм сжигал на кострах.

— Все праздники были магическими, когда их начинали отмечать, все до единого, — резонно отметила Лили. — Потом уже какие-то переняли маглы, придумали ритуалы, заменяющие магию и...

— Ты говоришь как Роза, цитирующая на память конспект по магловедению, — фыркнула Инсе, но блинчик надкусила.

— Всё будет хорошо.

— Ты о чём?

— Я знаю, ты просто волнуешься. Я бы тоже волновалась. Столько людей, нужно так хорошо выглядеть... а вдруг кому-то не понравился подарок, или скажешь что-то не то, или на ногу кому наступишь...

— Вот уж на это мне точно плевать, — Инсе потянулась ко второму блинчику.

Лили тут же развернулась к ней боком — в собранных в высокий хвост волосах поблескивала заколка в виде стрекозы — она двигала усиками и крыльями, поводила головой из стороны в сторону и едва заметно перебирала лапками. При каждом движении, мгновенно привлекая взгляды и внимание, на ней вспыхивали разноцветные камни — фиолетовые, аквамариновые, бирюзовые, голубые...

— Спасибо, — Лили не испугалась равнодушного взгляда Инсе и улыбнулась.

— Рада, что тебе понравилось.

Главное не признаться как-нибудь, что подарок был куплен в последний момент и что Инсе просто случайно заметила эту заколку. Впрочем, Лили — девочка, ей-то такие вещи точно по душе. Насколько Лили — девочка... стало ясно по её следующей фразе:

— Мне кажется, тебе нужно немножко... по-другому к себе относиться, правда. Можно я тебе сегодня помогу чуть-чуть?..

Торесен хмыкнула.

— Вообще вот... — не унималась Поттер, — давай поспорим! Я помогу тебе одеться и сделать причёску, и все сегодня будут смотреть только на тебя. Обещаю.

— Ты побреешь меня налысо и завернёшь в розовое боа? — под недовольным, но добрым взглядом Лили Инсе расхохоталась. — На что хоть спорить-то будем?.. Только не говори, что на поцелуй.

Всё как и всегда: Поттер покраснела, а она — покатилась со смеху, только на самом деле весело ей совсем не было.

* * *

Инсе трясло. Больше всего на свете ей сейчас хотелось плакать — даже особо не осознавая причин, без повода — чтобы чудовищный комок внутри прорвался наружу, потому что...

Она поджала губы.

Оглядела разбросанные вокруг бутылочки, флакончики, тюбики, пузырьки, огромный пенал с косметикой, заколки, невидимки, шпильки, три вида расчёсок — деревянная, с выпрямляющими чарами, с частыми зубьями, с редкими, длинными, короткими...

«Я тебе кто, кукла?»

А Лили, увлечённая процессом, только улыбалась и миролюбиво фыркала в ответ.

Потом было хуже — потом были цепкие прохладные руки ни на секунду не умолкающей Флёр Уизли и заинтересованный любопытный взгляд её сестрицы Габриэль... и судя по тёмному блеску голубых глаз мисс Делакур, уверенно изучающих Инсе, незамужней она собиралась оставаться ещё очень и очень долго.

Инсе посмотрела в окно. Со двора доносились приглушённые звуки настраиваемых инструментов. От парадного входа, хотя в случае Норы уместней было бы сказать — от крыльца, к широкой площадке тянулась изящная полупрозрачная ледяная галерея, постепенно переходящая в тонкий, будто вылепленный из цельного хрусталя навес... сквозь него виднелись красиво расставленные столы с угощениями, домовые эльфы с подносами сновали от одного угла к другому, расставляя напитки и блюда.

Асаби в красивой персиковой мантии оживлённо болтала с... Эйденом О'Рейли. Инсе едва не присела от удивления. На сегодняшний день он единодушно признан лучшим вратарём сборной. Впрочем, она, кажется, забыла, где находится — в доме знаменитейшего волшебника, известного на всю Англию, да и далеко за её пределами.

Теперь Инсе поняла, чем вызвано решение поставить на лужайке зачарованный ледяной навес — не только желанием наслаждаться зимним пейзажем и любоваться деревьями, усыпанными инеем и снегом и украшенными фонариками, мерцающими звёздами, гирляндами и парящими в воздухе свечами... просто в доме не поместилась бы и половина всех собравшихся на Рождество гостей.

А ещё... вместе с семьями сюда стеклась и добрая треть Хогвартса — со всех четырёх факультетов... Инсе почудилось даже, что она слышит голос своей однокурсницы... ей вторил добродушный смех профессора Лонгботтома...

Лили вместе с остальными помогали миссис Уизли на кухне, решив дать Инсе время побыть наедине со своим новым образом. Чтобы примириться, видимо.

У Торесен подкосились ноги. Она ещё раз посмотрела на себя в зеркало — пугаясь открытого платья, распущенных волос, уложенных аккуратной тяжёлой волной на спину, рассыпавшихся по плечам...

Отчаянное желание содрать с себя всё это блестящее, облегающее и изящное великолепие сменилось простым отчаянием.

Горестный смех перешёл в скулёж.

Её никто не заставлял, но теперь ей придётся появиться в таком виде перед гостями. Перед всеми вообще — хорошо хоть голую спину прикрывала тонкая шёлковая накидка...

Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем Инсе с тяжким вздохом осмелилась подойти к двери и взяться за ручку. Хоть бы там никого не было.

С этим ей действительно повезло, но впереди была лестница.

На каблуках настояла Флёр Уизли — и через полчаса бездумного марширования по комнате Инсе даже показалось, что она вполне может устоять на этих ходулях.

Шаг, ступенька, шаг...

Она спускалась с черепашьей скоростью, боком, цепко держась за перила обеими руками.

Её никто не заставлял — правда в том, что она, сквозь пелену слёз, не могла не заметить, что в первый раз в жизни выглядит действительно красивой.

Ещё шаг, ступенька...

Где-то глубоко внутри Инсе понимала, что дело не во внешности, а в причастности к этому миру. Вот такая — обворожительная, улыбающаяся и счастливая Инсе вполне могла бы найти здесь своё место, могла бы породниться с этой дружной и крепкой... семьёй.

Правда в том, что где-то глубоко внутри стыло желание быть такой же, как они... красивой, естественной, лёгкой.

Шаг, ступенька, ша...

Из сада раздался взрыв, а затем нестройные аплодисменты и громкий смех — кто-то то ли нечаянно, то ли на пробу взорвал первую хлопушку.

Инсе дёрнулась и крепче схватилась за перила, но было поздно — каблук соскользнул, нога, вывернувшись под неестественным углом, подогнулась.

И когда Инсе уже чётко представила, как с ужасающим грохотом валится с лестницы, вся такая красивая, гордо выкатывается на коврик перед гостями...

Кто-то крепко ухватил её под локоть и дёрнул на себя.

На мгновение повиснув в воздухе и инстинктивно отшатываясь назад, Инсе обернулась.

И всё — вся её боль, горечь, отчаяние, испуг и обида, страшное напряжение этой недели в единый миг схлестнулись друг с другом, образовав чудовищную, разрушающую волну, направленную прямо в лицо тому, кто так некстати оказался рядом.

Всего секунду Инсе глядела ему прямо в глаза, зелёные, тихие и беззащитные, вспоминая давно забытое ощущение стыда... словно бы втягивающего её внутрь себя самой. Как в уже милом сердцу кошмаре, который всё повторялся, повторялся...

Цепкие пальцы, хватающие за шиворот, треск рвущейся одежды, треск электричества, ступеньки... и — грохот.

Первой в мягкий ковёр упала волшебная палочка, исчезла в густом ворсе, словно канула в Лету. Ворох фонариков, нити гирлянд и коробка с ангелами последовали за ней с надсадным звоном бьющегося стекла... а сверху, растерянно раскинув руки и уже без сознания, спиной неуклюже плюхнулся и владелец палочки.

Инсе чудом распласталась по лестнице, что не дало ей упасть следом. Превозмогая боль в ноге, Торесен вскочила.

В нос ударил давно забытый... знакомый-знакомый запах грозы и озона... в воздухе стояла едва заметная сине-чёрная взвесь.

Внизу лежал Гарри Поттер.

Собственной персоной. Мёртвый?..

Но стоило Инсе только подумать об этом, как он чуть слышно застонал, бледно-голубого оттенка губы шевельнулись, а ресницы дрогнули — словно вот-вот откроет глаза.

Едва сдержав рвущийся наружу затравленный писк, прыгая и хромая, Инсе взлетела наверх и пулей метнулась к комнате Лили.

— Боже мой... — она опустилась на пол и закрыла лицо руками, спрятав его в коленях, разбитых и кровоточащих, — так, чтобы совсем никто не увидел, чтобы чернота стала ещё чернее, поплыла цветными пятнами, проникла в горло и уши бархатными влажными щупальцами.

Где-то внутри, у самого сердца, что-то гудело, тонко вибрируя, как дрожат рельсы, предчувствуя приближающийся поезд.

— Боже мой, — снова прошептала она, хотя никогда не верила ни в какого «Боже», даже когда твердила заученные псалмы и молитвы у храма Святого Доминго.

А потом... отняв руки от лица — так и не заплакав, Инсе подняла глаза на своё отражение в зеркале — дверца шкафа осталась открытой.

Отражению было очень страшно. И это была его последняя попытка надеть платье.

Инсе встала, чуть прихрамывая, подошла к зеркалу вплотную и осторожно соприкоснулась подушечками пальцев с собственными, отражёнными.

Она готова была поклясться, что сейчас ей не нужны были ни Старшая палочка, ни ответы — ни на один, ни на один...

В комнату невидимыми струйками просачивался тот самый запах.

Во рту разлилась тошнотворная шоколадная горечь, когда она услышала, сердцем услышала, как эхо играет внизу одну из своих страшных увертюр.

Вскрик — отчаянный и тонкий, растерянный: — «Гарри!», «Джинни, отойди! Отойди же, Джин!», «Я помогу», «Что случи... Ох, Мерлин!», «Что тут у вас...», «Вот так, Джинни, всё будет в порядке», «Ферула!»

— Ничего-ничего, — растерянно лопотала Джинни Поттер, одной рукой безотчётно прижимая к себе бледную, перепуганную Лили, а другой опираясь на Джорджа Уизли. — Всё будет хорошо, просто... Ну как же так неудачно, я... ну как же...

Инсе заставила себя встать и сделать шаг к двери. Бросив ещё один затравленный взгляд на зеркало, она стремительно распахнула дверь и выскочила на лестничную площадку — встрёпанная, перепуганная шумом, будто бы только что в спешке надевшая перекрутившееся на поясе платье... бледная, растерянная — под не менее озадаченными взглядами собравшихся, и её тонкий, тихий голос мелодично отзвенел последним аккордом:

— Что... случилось?.. — спотыкаясь и едва не оступаясь на ступеньках, она растерянно спустилась на один пролёт, неотрывно смотря вниз, ища глазами... тело?..

В этот же момент камин в гостиной щёлкнул, и Нора едва ли не захлебнулась волшебниками в красивых серо-лимонных мантиях с нашитыми на груди эмблемами — скрещенными костью и волшебной палочкой на груди и витиеватой «М» на рукаве.

Мир — мертвый. Людям нужны герои, без них нет жизни. Герой — сердце. Вдохновение, смысл, цель. Героя нет.

Джинни Поттер вернулась через пару часов, её глаза все ещё были растерянными и печальными, а лицо сохранило непривычную для него бледность, но она заставила себя улыбнуться и, склонив голову, тихим голосом отчиталась перед остальными:

— Всё обойдётся. Гарри уже пришёл в себя, только целители решили перестраховаться и дали ему сонное зелье, чтобы ему не пришлось бодрствовать, пока срастаются кости. Пустяки, пара переломов, — вздохнула она. — Просил передать вам, чтобы вы не смели унывать и веселились без него.

Он жив. Сердце в груди Инсе радостно подпрыгнуло, а потом с сумасшедшей скоростью ухнуло вниз — как только Гарри Поттер придёт в себя, он расскажет, что произошло... и тогда вся её ложь всплывёт, и все будут знать, что она... она...

— Как можно быть таким неуклюжим, — едва слышно пробормотал Альбус. Этот упрёк звучал странно, но не для Малфоя, который почти физически чувствовал, как Поттер испугался за отца.

Минутой раньше Скорпиус осторожно протиснулся сквозь толпу, чтобы быть поближе к Поттеру... То странное утреннее предчувствие снова напомнило о себе тягостным комком в горле.

Услышав раздосадованное бормотание Альбуса, Малфой успокаивающе положил ладонь ему на плечо, легонько погладив.

«Жалко тебе меня, да?» — со злостью подумал Поттер. — «Сердобольный слишком, а, Скорпиус?.. Так получи!» — и прильнул к Малфою всем телом, прижимаясь спиной к груди и откинув голову Скорпиусу на плечо, насколько это позволяли стулья вокруг и правила приличия, хотя последние всё-таки не слишком. Малфой негромко охнул, но не отстранился.

«Так тебе и надо, так тебе и надо... Пусть Роза Уизли смотрит!»

Альбус скривился.

Как Инсе ни старалась потом, позже, собрать воедино детали этого вечера оживших кошмаров и восставших из мёртвых призраков прошлого, события и чувства ускользали, вспыхивали на мгновение отдельными эпизодами, но тут же разлетались в куски, стоило ей напрячь память.

Люди-тени, шепот, музыка, разговоры.

Адский холод — им веяло от мерцающих светильников, им опаляли свечи, им ревело пламя в каминах, одним холодом...

Вместо мыслей в голове — каша, кисель, перед глазами — рассеянная пелена, в которой то и дело поблескивают — отражения, блики в хрустале, бокалы.

Сначала среди собравшихся воцарилось траурное молчание, которое только изредка нарушали перешёптывания и более громкие сожаления, чаще всего адресованные вымученно улыбавшейся Джинни Поттер. Но очарование домашнего уюта, запах ароматных блюд и выпечки и предвкушение праздника постепенно сделали своё дело — под ласковым воздействием тепла волшебники потихонечку начали оттаивать, снова заиграл оркестр, где-то с глухим хлопком вылетела пробка из бутылки шампанского, заворчала машинка для размешивания горячего шоколада.

Живо заискрились первые шутки, лучистые взгляды, полные радости встрече, дошли до сердец тех, кому предназначались...

Инсе тоже улыбалась, не понимая, ни что делает, ни что происходит вокруг.

Ей даже не хотелось избавиться от чувства, будто при каждом шаге она волочит за собой собственные же вывалившиеся внутренности.

Наверное, когда страх доходит до какой-то крайней точки, дальше которой не заступить, не вывернув мир наизнанку, во всём начинаешь замечать простой и понятный порядок, будто смотришь сквозь щёлочку на небо, а видишь не только фрагмент, но и облака целиком, и яростную грозу на другом конце земли, и все-все звёзды и туманности — не открытые ещё, но такие... маленькие.

Плакать Инсе не могла — ей не было грустно ни капли. Она ходила под навесом, ловя своё отражение в ледяных колоннах, ловя — как и обещала Лили — восхищённые взгляды... но шаг за шагом теряя последнюю связь с каждым из этих волшебников.

Что могло их связывать — магию и запах прогнившего соленого дерева на пирсах Ирландского моря?..

Что может их связывать, если она чуть не убила человека?..

Что будет их связывать, когда они узнают, что произошло?..

Если бы у неё только нашлись деньги, хоть сколько-нибудь... она не задумываясь трансгрессировала бы отсюда куда подальше, к маглам.

Она же хотела его убить...

— Осторожней, мисс! — приземистая волшебница в широкополой остроконечной шляпе машинально отшатнулась от Инсе, бесцельно дрейфующей по залу. Торесен только что попыталась пройти сквозь неё и с немым укором воззрилась на изящный декольтированный вырез изумрудно-зелёной мантии, когда ей не удалось преодолеть неожиданное препятствие.

— Экскуро! — недовольно проворчала волшебница, одной рукой доставая волшебную палочку, а другую, с наполовину пролитым бокалом шампанского, предусмотрительно отводя в сторону.

Инсе подняла глаза и обомлела.

Волшебница была похожа на её мать. Тот же разрез глаз, тот же непослушный вихор на чёлке, ложащейся на лоб, тот же...

Отпрянув, Инсе отступила в сторону, украдкой оглядываясь.

На самом деле сходства с её матерью в волшебнице было ровно столько, сколько у профессора МакГонагалл с профессором Флитвиком, но на мгновение Инсе живо представила когда-то такое родное лицо, образ, уже стершийся из памяти...

Вокруг пели, танцевали и смеялись.

А где-то в больнице Святого Мунго приходил в себя Гарри Поттер.

Скорее ради приличия взяв со стола несколько овощных канапе на блюдечке, она устроилась на небольшом диванчике в одной из самых отдаленных частей площадки.

Правильней было бы вернуться в Нору, оставив праздник тем, кому он нужен, запереться в спальне, содрать с себя все эти побрякушки... но это значило увидеть лестницу ещё раз.

— Наверное, так всегда и происходит.

— Что? — Инсе вздрогнула и уставилась на Лили. Та, шурша праздничной мантией со вставками из голубой органзы, присела рядом.

— Когда готовишься заранее, просчитываешь варианты, носишься как угорелая от плиты к столу, стараешься, чтобы всем всё было хорошо, чтобы все были довольны и веселы... и вот вроде бы удалось, всё по плану... Обязательно что-то случится. Так жизнь показывает, что все твои старания на самом деле не стоят ничего. Что ты всего лишь букашка, которая возомнила, что в силах сдвинуть горы...

Инсе кивнула — она ничего не слышала.

— Вот скажи, что я могу сделать, чтобы ты хотя бы сейчас не сидела с убитым видом в самом углу?

— Возможно, тебе стоит смириться с тем, что букашки для сдвигания гор не предназначены, — хмыкнула Инсе. — И что у каждого своя среда обитания. Птички летают в небе, рыбки живут в пруду. Помню, когда рыболовецкий траулер причаливал к берегу и улов доставали из сетей, у рыбы такие глаза были жалкие... и дохлые. А всё от того, что на воздухе треске ни разу не весело.

— Я тебя серьёзно спрашиваю.

— Серьёзно... Тогда придётся выбрать, — с кислой ухмылкой Торесен повернулась к Лили. — Когда-нибудь тебе придётся выбрать...

— Что? — та невольно вздрогнула.

— Летающая ты букашка, — Инсе меланхолично сняла с канапе оливку и положила в рот, — или водоплавающая.

Не отрывая пустого взгляда от стоящей на столике рядом тарелочки с едой, Инсе осторожно дотянулась до руки Лили, лежащей на облачке органзы, затем накрыла её ладонь своей, переплетя пальцы.

— Что случилось? — немедленно переполошилась та, перехватывая её руку другой, придерживая сверху, словно защищая и не желая отпускать.

«Что? Что? Что? — колотилось в грудной клетке. — Это со мной? Это — сейчас?.. Такое бывает?..»

— Ничего, рыжая, — вздохнула Инсе. — Всё в порядке... Просто моё место — не здесь. У тебя очень хорошая семья, где каждый старается заботиться друг о друге, очень уютный дом, где всегда рады гостям... Очень хороший мир — где возможно то, что мне всегда казалось нереальным, где живут удивительные люди с поразительными способностями... Но каждый раз, когда я напоминаю себе об этом, я слышу чаек. Надрывный, полный тоски чаячий плач, будто сотни птиц вдруг взметнулись в небо и кричат, кричат...

Всё это время Лили нежно гладила руку Инсе, а сейчас поднесла её ладонь к лицу и ласково потёрла о свою щёку.

— Тогда тебе стоит смириться с тем, что я пойду с тобой, чего бы мне это ни стоило. Даже если мне придётся бросить Хогвартс. Даже если мне придётся уйти из дома, — просто сказала Поттер.

Инсе поняла, что попала в чудовищную западню.

Лили накрепко вдолбила себе в голову, что будет её любить, плевать, что это — любовь жертвы.

Будет нянчиться. Спрашивать. Прокрадываться по ночам в спальню, чтобы поправить одеяло.

Гнуться под упрёками, но всё равно возвращаться.

Терпеть обиды и приходить снова.

Чтобы тайком методично посвящать свою жизнь служению, только не божеству или идее... ей.

Инсе стало так страшно.

После таких дней не снятся кошмары. Никогда.

Наверное, сейчас никто и не вспомнит, как это случилось. Как в гостиной, где, не выдержав, уснула на диване маленькая Августа Лонгботтом, кем-то заботливо прикрытая клетчатым вязаным пледом, вспыхнул камин, выбросив в воздух облачко пепла, а на ковёр — сноп зелёных, фиолетовых и карминово-красных искр. Как оттуда вышел волшебник в рабочей мантии больницы Святого Мунго, растерянный и взволнованный, а следом за ним из пламени выступили ещё четверо — без формы, потому что у Невыразимцев из Отдела Тайн её нет.

Пройдя по галерее, они вышли под навес, миновали танцующих и направились к большой нише, где около дюжины волшебников, рассевшись на мягких подушках, оживлённо обсуждали что-то и громко смеялись.

Заметив эту молчаливую процессию, музыканты снова смолкли. Вокруг загалдели люди, но Невыразимцы, не обращая на шум никакого внимания, вывели ошарашенную Джинни Поттер из толпы празднующих.

Заметив это, Лили вскочила с диванчика и поспешила к ним.

Инсе осталась сидеть — ноги словно приросли к полу. Да и она, кажется, знала, что произошло.

* * *

Альбус просто пил, не чувствуя вкуса, прямо из горлышка. Всё началось с шампанского, но от него только легко кружилась голова, а вкус непривычному к спиртному Поттеру после второго бокала напомнил перебродивший тыквенный сок.

Недолго думая, Альбус покинул гостей, направившись за огневиски в погреб под кладовой. Чтобы не попасться на глаза матери, он там и остался — поднялся из тёмного и сырого подвала по пахнущей сыростью лестнице и уселся на бочку для зерна, откинувшись спиной на полку с домашними заготовками, а ноги вытянув на стол с ненужной утварью. Блаженным и исцеляющим был звук из горлышка откупоренной бутылки. Альбус сделал первый глоток, затем несколько — залпом, и у него мгновенно застучало в висках, а желудок неприятно обожгло. Но Поттер лишь безразлично сглотнул, он был почти счастлив, потому что под действием алкоголя сознание меркло вместе с переполнявшим его чувством стыда.

Он ведь снова считай заставил Скорпиуса пойти на вынужденную близость... из жалости. Бедняжка Альбус, папа попал в больницу.

Беспроигрышная стратегия — ведь Малфой не отходил от него ни на шаг. Мягко обнимал за плечи, не сводил заискивающе-трогательного взгляда, а Альбус...

Альбус сделал ещё глоток. И ещё. И ещё.

Внезапно кухонная дверь хлопнула, да так оглушительно, что Поттер едва не свалился на пол и только чудом удержал бутылку, но огневиски расплескалось-таки по полу, и в воздухе повис тягостный аромат спиртного.

Прокляв всё на свете, Поттер затаился.

На кухне что-то происходило — оттуда доносились голоса, звенела посуда, гулко звучали чьи-то шаги и скрипела двигаемая мебель, будто кто-то слепо метался по комнате, натыкаясь на столы и диваны, не замечая этого...

Поттер аккуратно, насколько позволяло количество выпитого, подкрался к двери, чтобы закрыть её на защёлку, и тут вдруг с другой стороны раздался вой — низкий, грудной, звериный, протяжный и захлёбывающийся, нечеловеческий — и тем страшнее было осознавать это, потому что тот принадлежал его матери.

Едва не выбив дверь из петель, Альбус выскочил на кухню.

Джинни металась в кресле, её едва сдерживали дядя Рон и дядя Джордж.

— Вы, — мать бросилась на целителя, смешивающего зелья на столе, — вы сказали, что он пришёл в себя! Как Гарри мог умереть!

— Миссис Поттер, выпейте... это Умиротворя...

Выбитая из рук целителя склянка ударилась в стену и разбилась.

— Мама, мама! — с тоненькими всхлипами Лили прижалась к ней изо всех сил, цепляясь руками за рукава мантии.

На какое-то мгновение Альбусу показалось, что мать готова отшвырнуть и её, но внезапно всё кончилось — быстро, как и началось. Джинни опустилась в кресло.

Лили, присев рядом и положив руки ей на колени, пыталась что-то сказать...

Альбус не чувствовал ничего. Он только видел лицо сестры — вмиг осунувшееся, с застывшей на нём печатью горя...

То ли от резкого света, бившего по привыкшим к полумраку кладовой глазам, то ли от слишком резких движений, Альбус пошатнулся, не в силах справиться со слабостью.

Невидящими глазами он искал, за что бы уцепиться. К горлу подкатил скользкий ком.

С глухим стоном Поттер рухнул прямо на пол, ударившись плечом о спинку дивана, судорожно принялся слепо шарить перед собой руками, когда кто-то ухватил его за плечи и попытался поднять, но Альбус снова повалился навзничь — всё вокруг плыло цветными пятнами, кружилось и мерцало. Не в силах сдержать спазмов, он, пытаясь отвернуться от того, кто всё ещё поддерживал его, ткнулся носом прямо в ворс ковра. Оттуда пахнуло чем-то домашним — это был запах вещи, годами пролежавшей в месте, где постоянно готовилась еда...

Поттер конвульсивно содрогнулся, его стошнило прямо на себя. Словно со стороны, но при этом всё чувствуя, он видел, как из его рта льются струйки горькой рвоты, скользят по подбородку, затекают за ворот рубашки, он пытается дышать, отплёвывается, но с каждым вздохом всё повторяется снова.

А рядом на корточках, бледный как мел, сидит Скорпиус.

Оглушительно грохотала вода. Испачканная одежда кучей валялась у ножки ванной. Альбус умылся ещё раз и старательно почистил зубы, чтобы во рту осталось только ощущение мятного холодка зубной пасты.

Череда событий поражала своей абсурдностью.

Вот — канун Рождества. Вот — его отец падает с лестницы. Вот — целители говорят, что он в полном порядке и завтра утром вернётся домой, а вот — он уже мертв. И причина неясна, точнее — острый сердечный приступ, никак не связанный с полученной ранее травмой. Быстрая смерть.

Две минуты — и готово.

Закрутив вентиль и растерев горящее от ледяной воды лицо, Альбус отодвинул щеколду и вышел на лестничный пролет. Поднявшаяся суматоха утихла, снизу доносились лишь редкие всхлипы да тихие голоса.

Поттер понял, что не в силах спуститься вниз — ещё раз увидеть горе матери... невозможно. Пойти к себе в спальню? Там наверняка уже ждёт Малфой, который помог ему добраться до ванной. Ждёт, чтобы снова пожалеть. Приласкать — но уже не просто бедняжку Альбуса, а сиротку Альбуса.

Поттер безумно хотел к Скорпиусу — прижаться, обнять... но не так. Как угодно — но не так.

Приняв решение, он спустился на первый этаж и постучал в дверь спальни Лили. Альбус знал, что Инсе там.

Он ожидал чего угодно — соболезнований, вымученных банальных фраз или натянутого молчания... чего угодно...

— Зачем ты пришёл? — устало спросила Инсе, отворачиваясь от окна, будто заранее знала, что это произойдёт и успела смириться.

Блестящие волосы красивой волной легли ей на почти обнажённую спину, едва затянутую тонким узором платья. Она сняла туфли, поэтому её фигура казалась непропорциональной, а ткань по подолу нелепыми складками сложилась в кучку у ног.

Но это была настоящая Инсе, на самом деле куда более красивая, чем сегодняшний её образ.

— Больше негде спрятаться, — Поттер сделал шаг и пошатнулся. Несмотря на пустой желудок, он всё ещё был в стельку пьян, просто никто не заметил этого в суматохе.

— Ложись, — подобрав платье, Инсе осторожно подвела его к кровати Лили. — Тебе нужно поспать. Сейчас я дам тебе кое-что...

— Пахнет ужасно, — сморщился Поттер, пытаясь отодвинуться от приставленной ко рту чашки.

— Это магловское успокоительное.

Поттер послушно взял чашку из рук Инсе и поднёс к губам.

— Я так плохо себя чувствую, — тяжко вздохнул Альбус, выпив настойку, — голова кружится... Зачем я только... снова тошнит. И я думаю об этом, а не о том, что у меня умер отец... и ветки сквозь кольца. Будто утро никогда не наступит...

Дальше бормотание стало совсем невнятным.

Альбус уснул. Инсе поправила ему одеяло, провела по волосам и подошла к зеркалу.

Спокойствие накрыло её с головой. Больше не было неизвестности. Глава Аврората — не какая-нибудь чокнутая предсказательница Трелони, и уж точно не выживший из ума ветхий старик Слагхорн, чтобы можно было быстро замять дельце.

Нет, будет настоящее расследование, по углам шепчутся, что Невыразимцы уже осматривают место происшествия под мантиями-невидимками... приглядываются к гостям...

Возможно, один из них сейчас стоит за её спиной, наблюдает, ждёт последних улик, прежде чем стиснуть её плечо и сказать:

— Следуйте за нами, мисс Торесен.

Инсе силой заставила себя не оглядываться, хотя и содрогнулась от этой страшной догадки.

Нет, конечно, произошедшее — чудовищный, абсурдный, нелепый несчастный случай, но это не меняет факты. Инсе убила Гарри Поттера. То есть — одержала победу. Теперь она — хозяйка Старшей палочки, и этот могущественнейший артефакт принадлежит ей. Ей одной.

И если бы она только могла знать, где же эта палочка хранится, куда запрятал её бывший владелец... но сейчас это всё неважно. Скоро её найдут, и остаток дней Инсе проведёт в Азкабане.

— Инсе… — тихо позвал Альбус в полудрёме.

Она отвернулась от зеркала и присела в изножье кровати.

— Что случилось?

В сумерках Поттер был слишком похож на отца.

— Ты молчишь, и мне стало страшно.

— Давай поговорим, хочешь? — предложила она.

Альбус покачал головой, но благодарно сжал её ладонь.

О чём он думал сквозь сон?..

Он вспоминал отца, его нелепые шутки, его красивую аврорскую форму, в которую тайком любил переодеваться в детстве, и тогда приходилось подвязывать брюки, закатывать рукава почти наполовину, а полы мантии носить в руках... Когда его однажды застукали, отец только потрепал по волосам, даже не ругал за вытащенный без спроса из ящика в кабинете Орден Мерлина.

Он пытается бежать от себя — потому что больше всего хотелось плюнуть на гордость, найти Скорпиуса и прижать к себе крепко-крепко, чтобы всё стало как раньше.

А теперь у Малфоя есть девушка, и ничего никогда не будет как раньше, потому что... его отец мертв.

Сознание отказывалось понимать это, но Альбус знал, что боль утраты никогда не приходит сразу, тогда, когда нужна.

И вдруг из этой гулкой, растрескавшейся на глиняные черепки пустоты проступило, словно из прошлой жизни:

«Я несколько раз предсказывала смерть твоему отцу... но сейчас я её увидела!».

Сука, старая сука!

И правильно, что сдохла! Так ей и надо.

Внутри всё вспыхнуло от гнева, дыхание пресеклось. Даже ладонь, когда он провёл ей по лицу, стараясь отвлечься, не думать, забыть... мелко дрожала и была влажной от пота.

Кажется, эта неконтролируемая злость окутала всё, что было позади, языками жгучего пламени, оставив после себя лишь легкие хлопья пепла на спекшейся в корку земле.

Где-то там были и сгоревшие мосты, все до единого.

Похороны отца — едва ли Альбусу снова представится такой удобный случай осуществить свой план и подлить Веритасерум Рону Уизли.

Похороны отца — такая удача, вот, что думал Альбус.

В Норе молчали, слабый свет с улицы отражался в глазах Инсе звездно-серыми бликами, в его комнате, на дне чемодана, спрятанного под кровать, лежал пузырек с жидкостью, прозрачной точно слеза, а вокруг...

Вокруг был один пепел, седой пепел...