Розы и сорняки

Алиса и Августа — близняшки, хорошенькие и трогательные просто до неприличия.

Миниатюрные копии матери.

Рядом с ними я чувствую себя грязной, развратной и… слишком женщиной в эти чокнутые семнадцать.

Поэтому во время распределения я только и надеюсь, что оба этих ангелочка попадут в Хаффлпафф. У шляпы другое мнение. Алису она, немного поколебавшись, отправляет в Рейвенкло, а вот Августа после громкого «Гриффиндор!» под аплодисменты идёт к нашему столу. Ещё не сев на скамейку, она растерянно принимается вертеть головой в поисках Алисы. Встречаются взглядами. У обеих такой ошарашенный вид, что у меня не хватает совести на злорадство. Ничего, разные факультеты — ещё не трагедия. Альбусу и Скорпиусу это не помешало устроить потоп на кухне в день сдачи С.О.В. по Трансфигурации и взорвать в Норе сарай для мётел этим летом.

Всё, остальные первокурсники меня не интересуют. Снова скольжу взглядом по преподавательскому столу. Вот и он. «Профессор», «сэр», «мистер Лонгботтом» и милый «дядя Невилл» в одном лице. Добродушно улыбается Алисе, подмигивает Августе.

Я смотрю в его открытое, спокойное лицо, стараясь ухватить мельчайшие детали — как он смеётся, взволнованно оправляет мантию… и — да, как он краснеет, когда сбивает локтем кубок МакГонагалл. Ничего не изменилось, но я понимаю, что безумно скучала, хотя мы виделись всего неделю назад.

Давняя привычка — покупать необходимое к школе всем вместе. Лонгботтомы, Поттеры и мы. Тётя Луна и дядя Рольф часто присоединяются к нам, если только не ищут очередных бякоклешней где-нибудь в Австралии. Получается огромная толпа, хохочущая на весь Косой переулок.

Затем мы обычно идём в «Дырявый котёл». Это — единственная причина, по которой папа и дядя Гарри безропотно терпят многочасовые походы по магазинам. В баре они спокойно могут пропустить по пинте сливочного пива и поболтать о квиддиче с многочисленными знакомыми. Для меня же это — единственная причина ненавидеть весь Косой переулок. Целиком — от офиса «Ежедневного пророка» до самого «Волшебного зверинца». Всё потому, что «Дырявым котлом» вот уже лет восемь заведует Ханна Лонгботтом.

Свадьба дяди Невилла — одно из самых ярких воспоминаний детства. Я даже обрадовалась поначалу вместе со всеми, потому что часто слышала разговоры мамы и тёти Джинни. Они очень переживали, что Невилл до сих пор не может найти себе достойную супругу.

Потом оказалось, что после брака у волшебников обязательно появляются дети, а вот это меня не устраивало категорически. Я плакала, закатывала истерики, топала ногами и даже отказалась разговаривать с «мистером Лонгботтомом», так я его решила называть. Терпения хватило на один вечер.

Именно тогда мама отвела меня в сторону и рассказала, что у дяди Невилла никогда не было семьи, что его воспитала бабушка, потому что родители, отважнейшие волшебники, большую часть жизни провели в больнице Святого Мунго, потеряв разум от пыток Вольдеморта. «Теперь ты понимаешь, Роза, как важна для Невилла собственная семья? — строго спросила она. — Не заставляй его переживать. В конце концов, он же не может всю жизнь пронянчиться с чужими детьми?»

Чужими…

Мне захотелось её ударить.

Время шло, а слухи о беременности Ханны оставались слухами. Мама снова забеспокоилась.

Альбус осторожно трогает меня за локоть, и я понимаю, что все вокруг уже давно заняты праздничным ужином. Пожимаю плечами, вымученно улыбаюсь:

— Что-то не хочется.

А хочется сбежать отсюда, но у старост школы есть свои обязанности. Так и сижу, сверля взглядом пустую тарелку, надеясь, что скоро мне станет легче.

* * *

Утро показывает, что «скоро» может растянуться на сколь угодно долгий срок. Только тупая боль в пустом желудке и отсутствие расписания на первый учебный день побуждают меня спуститься в Большой зал. Мгновенно вспоминаю, как мы подходили к профессору Лонгботтому после завтрака и напрашивались на экскурсию по теплице номер пять. Мне-то больше нравилась третья, но Альбус не испытывал никакого интереса к тому, что не рычит, не плюётся ядом, не кусается и не вызывает галлюцинаций.

Сейчас я представляю, как его дочери будут точно так же дёргать его за рукав, умоляя показать «большого и страшного цапня», и чувствую себя такой старой…

И одинокой.

Возможно, причина в том, что папа слишком часто был занят, что «Гриппозные галеты» и «Великолепная взрывчатка» вызывали у меня, в отличие от Хьюго, только досаду и раздражение, что мне никогда не нравился квиддич, что…

Невилл вечно возился с детьми, пока мама и тётя Джинни готовили праздничные ужины на дни рождения или Рождество. Я получала от него ту отцовскую любовь и заботу, которой мне так не хватало.

На пятнадцатилетие он подарил мне розу. Маленький зелёный кустик, бесстрашно подставивший миру две тоненьких веточки, словно раскрытые ладони.

Хьюго, заинтересовавшись небольшим предметом, завёрнутым в блестящую бумагу, выглядел раздосадованным и сморщил острую мордашку, узнав, что там. Он-то ожидал какую-нибудь смертельно ядовитую Лупящую луковицу.

— Это что, обыкновенная роза?

— Абсолютно, — дядя Невилл дурашливо улыбнулся мне и пояснил: — Если ты будешь за ней ухаживать, то она вырастет и к концу лета зацветёт.

Я сразу же поняла, что для него во всём этом есть какой-то особый смысл…

Хьюго тем временем нашёл-таки, чему порадоваться. Он помчался к маме на кухню, и мне даже из комнаты было слышно, как он, сбегая вниз по лестнице, вопил:

— Розе дали розу! Розу — Розе!

Ему это, видимо, казалось очень смешным. Мне — нет.

Ближе к вечеру я заперлась в комнате и ревела, обнимаясь с глиняным горшком и представляя на его месте первого мужчину, которому пришло в голову подарить мне цветок. Подарить мне — меня, красивую, достойную восхищения и… способную вырастить эту розу самой.

Перед носом оказывается листок с расписанием. Что бы я делала без тебя, Ал?..

Первой на сегодня — сдвоенная, ох, угадайте, что... Рядом приписка: «Теплица номер семь». Альбус восхищённо вздыхает. Туда пускают только старшекурсников, сдающих Травологию на уровень Ж.А.Б.А.

Дожёвываю мгновенно ставший резиновым тост с кленовым сиропом и, не испытывая никакого энтузиазма, плетусь в спальню за шарфом. Ветрено.

* * *

— Поздравляю с началом занятий, — улыбается он, пока мы занимаем места вокруг небольшого стола в центре. — Подойдите поближе, мисс Бут, не стесняйтесь. Всем меня хорошо видно?

Я, если честно, предпочла бы видеть и похуже, особенно ямочки у него на щеках.

— Отлично, тогда начинаем занятие. Поясню для начала… углублённый курс Травологии включает в себя список растений, по некоторым причинам запрещённых к распространению Министерством магии. Одно из них сейчас перед вами, — профессор Лонгботтом указывает на несколько горшков на столе. В каждый воткнута палочка для опоры, которую обвивает невзрачный кривой стебель с мелкими тёмно-фиолетовыми листьями. Из-под листьев выглядывают сморщенные чёрные стручки, издающие тихое постукивание.

— Кто может сказать, что это? — спрашивает он и тут же поворачивается ко мне. Ещё до того, как я успеваю поднять руку. — Да, мисс Уизли?

Альбус едва слышно фыркает, но я делаю вид, что не заметила.

— Это фасоль Тентакула. Очень ядовитое растение. Опасно тем, что при неосторожном обращении стручки взрываются. Яд из лопнувших семян, попав на кожу, вызывает паралич гладких мышц, что, в свою очередь, приводит к смерти.

— Десять баллов Гриффиндору, — кивает профессор Лонгботтом и снова обращается ко всему классу:

— Поэтому я прошу вас быть предельно осторожными. Сегодня на уроке мы будем добывать семена. Данный навык вам очень пригодится, если вы решите связать свою жизнь с врачебным делом. Возможно, это покажется странным, но яд Тентакулы содержится едва ли не в половине всех существующих антидотов. Для начала фасоль нужно парализовать или заморозить, применив соответствующие чары. Потом, когда стук семян внутри прекратится, вы сможете осторожно отрезать стручок, вскрыть его и высыпать содержимое в коробку на середине стола. Если задание понятно, можете приступать.

* * *

Полтора часа проходят ровно за шесть Тентакул. Из замка доносятся звуки колокола, и ученики тянутся из теплиц на улицу, снимая перчатки, галдя и обсуждая следующее занятие.

Я остаюсь.

— Я вам помогу, профессор, — принимаюсь вместе с ним складывать горки пустых стручков в специальный ящик, и получается так, что я неожиданно касаюсь его руки. И уже не отпускаю. Не могу. Шмыгаю носом.

Раньше можно было хоть в школе думать, что я в выигрышном положении. Ханна возится в «Дырявом котле», близняшки наслаждаются вольной жизнью у бабушки…

Теперь придётся отдать, признавая, что у них больше прав, чем у какой-то меня, непонятно откуда взявшейся. Поддаюсь отчаянию и обхватываю его руками. Он обнимает, не может поступить иначе. Мне тепло. Больше никаких обязательств.

Я поднимаю голову и целую его прямо в губы, мягкие, податливые, и тут же отстраняюсь, пытаюсь вздохнуть, отравленная этой безжалостной добротой. Воздух заполняет лёгкие с отчаянным всхлипом.

В его взгляде тишина. Молчаливое спокойствие. Разжимаю пальцы и отступаю на шаг, руки опускаются, словно безжизненные плети, ума не приложу, куда бы их деть. Удивительно, но нет ни малейшего желания плакать.

— Куда… — киваю на пустые стручки фасоли.

— В компост, — он указывает на большой чугунный котёл в конце теплицы.

Я немедленно хватаюсь за ящик, как за спасительную соломинку. Словно бы он может помочь мне устоять на ногах. Подхожу к котлу и едва не роняю коробку себе на ногу.

— Что это? — спрашиваю я, не подумав.

— Это? Ах, это…

Мой неожиданный вопрос смущает его куда больше поцелуя, и мне становится неприятно. Словно бы он не придаёт никакого значения тому, что только что произошло, хотя я прекрасно знаю, что это не так.

— Это сорняки, — наконец вздыхает профессор.

— Что? — я ещё раз оглядываю небольшую площадку около метра в ширину и двух в длину.

— Выросли в горшках других растений.

— И ты не выпалываешь их, не выбрасываешь, а пересаживаешь сюда? — едва не подавившись фразой, я даже не замечаю этого своего «ты».

Он пожимает плечами, словно бы извиняясь.

— Не убивать же.

И у меня подкашиваются ноги. Дурак! Цветочник!

Леденящее понимание.

Выбегаю из теплицы и нос к носу сталкиваюсь с заплаканной Алисой.

О, профессор Лонгботтом, да у вас тут очередь из пациентов с душевными ранками длиннее, чем в Мунго. Нужно пригреть каждого, не так ли?..

Со своими растениями он тоже разговаривает. Ага. Спрашивает, всё ли в порядке. «Хорошо ли вы себя чувствуете, моя дорогая зубастая герань?»

Я не роза, я — сорняк, вроде мокрицы. Совершенно лишняя в кадке с ценной мандрагорой, например. Но таких тоже нужно жалеть, да?..

Расталкиваю локтями опаздывающих на уроки, сбиваю с ног слизеринца-первокурсника, тот бурчит что-то невнятное, а я в ответ разворачиваюсь и рявкаю:

— Минус сорок баллов!

Мне за такое светит как минимум разъяснительная беседа с МакГонагалл, да и от родителей влетит, но сейчас уже слишком всё равно. Останавливаюсь только у двери в спальню.

Медленно захожу. Пусто, все на Трансфигурации; спокойно, словно в насмешку.

Падаю на кровать и одним обиженным жестом спихиваю розу с ночного столика. За полтора года она подросла, выбросила пару десятков новых резных листов, но расцвести так и не собралась. Я даже перестала обращать на неё внимание в последнее время.

Цветы… между прочим, на третьем курсе я мечтала, что вот однажды случится что-нибудь такое страшное, и миссис Лонгботтом умрёт. И Алиса умрёт. И Августа. Останется один безутешный Невилл. Я представляла тогда во всех подробностях, как подхожу, сажусь рядом, успокаиваю и утешаю. Я бы о нём заботилась, как он о своих несчастных Мимблетониях, пестуя нашу любовь, самый хрупкий цветочек.

Теперь мне жутко об этом вспоминать. Я ничего не могу сделать. Я бессильна.

У него семья и дети. Ничего хорошего не произойдёт, если мне вдруг придёт в голову поцеловать его и завтра. Если мне придёт в голову признаться в любви, он меня, конечно же, пожалеет, не сможет не пожалеть. Отсадит от остальных в отдельную кадку и будет поливать, свято веря, что сорняк тоже имеет право на…

Опускаюсь на колени. Собираю землю руками и осторожно высыпаю обратно, в горшок.

Получается, естественно, меньше, чем было. Отвожу ветку в сторону, чтобы примять грунт, и замечаю в самом центре маленький крохотный бутон.

Завтра придётся просить земли и удобрений у дяди Не…

Профессора Лонгботтома.

Повторяю ещё раз, вслух, чтобы запомнить.

Профессора Лонгботтома.

Никудышный из меня цветовод.