Право на забвение

Все мы умирали постепенно. Не торжественно и быстро, не медленно и некрасиво. Не так, как принято в нормальном обществе. Даже здесь мы, ублюдки, выжившие неправильно, нерационально, умудрились отличиться, пусть и не понимая этого вначале.

Это был завораживающий, масштабный процесс потери себя. Каждую неделю мы разлагались на составляющие, распадались на отдельные эпизоды, терялись среди сотен пожеванных страниц и тошнотворных бульварных статей.

У магглов такой вот бред записывают шариковыми ручками на листах и доказывают, что это — проявление гениальности и нетипичности мышления. Или же рисуют черные квадраты.

Бессмысленная и однообразная ерунда.

Нас вообще не было — каждый по отдельности трепыхался в своем болоте, с какой-то бешеной наивностью и уверенностью — выплывет, обязательно. Связывали воедино две фамилии лишь громкие слова и обличительные выкрики, одобренные властями полуправды, сплошной официоз, помпезные размышления Скиттер, которую по ошибке не придушили еще в колыбели.

Короче, ничего из того, что стоило бы запоминать и чему следовало бы придавать хоть какое-то значение.

Люциус Малфой лишается прав на недвижимость, находящуюся на текущий момент в его распоряжении.

Малфой-менор, вилла на юге Франции, пара курируемых подпольных компаний… Все это перешло в распоряжение Министерства Магии. На бумаге. А на самом деле — предприимчивой миссис Малфой. Забавно, Люциус, верно?

Кто бы мог подумать, что она станет сдавать информацию Ордену Феникса ради личной выгоды? Кто вообще мог допустить мысль, что девчонка Блэк способна на политические интриги?

Абсурд. Её и не воспринимал-то никто в ином качестве, кроме как соплячку из знатного рода, в свое время удачно выскочившую замуж, как безмозглый предмет-дополнение к стилю и образу замка. Необходимый, да уж, но крайне раздражающий.

А Нарцисса просто оказалась расчетливой, целеустремленной матерью, мечтающей наконец-то зажить нормальной жизнью, без войны, а заодно и сына за шкирку вытащить из той трясины дерьма, в которой вы уже успели погрязнуть. С головой.

Цисси, ты ведь её всегда так называл, была не такая, как мы, живая и незабитая, даже без легилименции мне это было видно. Отсюда и сотрудничество с фениксовцами, и оформление в короткий срок документов на развод… Ей пошли навстречу, это ведь была взаимовыгодная сделка. Другие просто не заключаются.

Люциус, от пожизненного тебя спасло только то, что в последней битве ты никого не успел убить — Уизли сдуру проклятием зацепил почти в самом начале заварушки, ты отключился. Отсюда и замена гниения и медленного подыхания в Азкабане на целую долгую жизнь и лишение всех прав. Неравноценная перемена образа существования, правда?

Впрочем, ты тогда этого и не помнил. Было что-то неправильное, но нереально пьянящее в том, чтобы смотреть на тебя, ловить потерянный взгляд, подмечать нервную дрожь пальцев, загнанную позу и внутреннее напряжение, которое не скрыть и не спрятать… Ты не помнил, как тебя зовут, чем владеешь, кому служишь.

Жаль, эта амнезия длилась всего какую-то пару часов.

Тогда я, помнится, подумал, что неплохо бы почистить твою память, удалив некоторые эпизоды из спаленного прошлого в слизеринской гостиной. Мы никогда не вспоминали об этом после вступления в ряды Пожирателей: ты безуспешно пытался приблизиться к Волдеморту, я же довольно быстро перерос из загнанного полукровки в разряд особо ценных людей. Лорд, стоит признать, всегда умел выбирать себе слуг.

Но я не забыл ничего: ни небрежных слов, ни приказов, ни унижения, которое ты мне обеспечивал на протяжении нескольких лет. Каждую неделю. Каждую чертову неделю вырождения и рождения заново, снова — до следующей.

Как феникс, с той лишь разницей, что память и душа при сожжении не исцеляются, не заменяются на новое и совершенное.

И вновь — замкнутый круг, циклическая зависимость. Рисуешь себя заново, бережно, неровными штрихами, с вечной оглядкой через плечо — неужели не заметили, неужели можно продолжать… А потом кто-то приходит и равнодушно стирает ластиком этот только что созданный образ, оставляя старую, заполненную только необходимым, оболочку.

Персональная шлюха, тебе даже в бордель ходить не надо было. Полагаю, это приятно тешило самолюбие, Малфой, собственник ты наш.

Мальчишка, которого всегда можно прижать в полутемной нише и поставить раком. Не пикнет, ни слова не скажет, только будет пытаться посмотреть в лицо, но какое тебе до этого дело. Выродок нечистокровный, он же никогда не сможет сопротивляться, просто не посмеет, верно?

А перед отбоем можно произнести свое вечно-ленивое, видя, как мальчишка, пошатываясь, бредет к выходу, произнести тихо, но так, что он замрет на месте, не двигаясь: «Ты куда-то собрался, Снейп? Мы ещё не закончили».

Я помнил и помню всё, Малфой, именно поэтому я давился твоей спермой и не блевал на роскошный ковер в твоей спальне. Потому что знал, что когда-нибудь, стоит только дождаться и дожить, ну а это такая малость, произойдет рокировка, как в чертовых шахматах — неважно, маггловских или магических — и мы поменяемся местами. Жаль, этого ты тогда не понимал. Вряд ли, конечно, ты вёл бы себя иначе, но тебе следовало знать — я никогда и ничего не забываю.

Поэтому тогда я даже не поднял палочку, позволяя тебе самому приходить в себя, сохраняя эти вспоминания и короткие повторяющиеся эпизоды. Не за тем, чтобы просто так их оставить. Чтобы ударить потом по всему — больно, резко, сразу. Память — тонкая штука, и препарировать её можно по-разному, стоит только знать подход. Стремиться узнать.

Ты предпочел бы смерть нищете, если бы мог. Но не мог — даже этого. И когда тебе потом сказали (за взятку, разумеется), что Нарцисса отхватила себе все деньги, ты даже не удивился. Наверное, на это просто не осталось сил. Впрочем, кто тебя знает.

Я ведь смотрел на тебя тогда, Люциус, внимательно смотрел. Ты выказывал министерскому аврору все то же вежливое пренебрежение на грани брезгливости, когда на палочку накладывали ограничивающие чары. Смешно — тебе дозволялось использовать заклинания для каких-то второкурсников — перечень впечатлял, и весьма. Со стороны казалось, что тебя эта процедура вообще не трогает. Только вот руки ты намеренно убрал под стол. Чтобы не было видно, как пальцы сжимаются в кулаки.

Кого ты хотел обмануть, Малфой, себя? Ты уже тогда начал гнить изнутри и не мог не понимать, что все эти попытки — лишь оттягивание предсмертной агонии. Но пока без конвульсий — их время еще не пришло.

Так же Люциус Малфой подлежит немедленному аресту при попытке покинуть страну. Лицензия на межконтинентальное аппарирование более недействительна.

Поттер, пользуясь своими лаврами победителя и теперь уже заслуженной славой, настоял на том, чтобы рассмотрение твоего дела отложили на месяц. Целый месяц уверенности, что и в этот раз все обошлось, что ты выкрутился, выжил, что от тебя отстали. Заманчиво, правда? Иллюзия, но зато какая правдоподобная. Ради такого стоило жить.

Ради такого стоило выйти в начале июня и огрести по полной за то, что позволил себе в это поверить. Тогда пришли министерские юнцы и просто поломали созданный тобою мирок, одним подписанным приказом превратив в ничто. И ты враз остался ни с чем — ни денег, ни положения в обществе, ни имени… Ни черта, к чему ты привык, что составляло образ жизни, её смысл, её цель.

Северус Снейп награждается орденом Мерлина второй степени за посильное участие в войне и приглашается на торжественное вручение награды, которое состоится в эту пятницу, двадцать пятого июня.

Кто теперь я, и кто — ты? Кого зазывают на приемы, а кого даже на порог Министерства не пускают? Это, Люциус, называется переменой мест. Лиминальностью, если опускаться до научных маггловских терминов. Ты ведь ненавидишь все, что связано с грязнокровками, а значит, точно запомнишь.

Но даже понимая, что тебя лишили всего, ты не можешь сам скатиться в пропасть, из которой нет возврата. Ищешь, пробуешь, пытаешься уцепиться за кого-то... Не находишь надежных крючков, погрязаешь в бесконечном поиске, срываешься, пробуешь заново. Через две недели безуспешных попыток в твоем списке, по-видимому, остаюсь только я — Снейп, ныне получивший свое место под солнцем, с относительным количеством средств и приличной приспособляемостью к обстоятельствам. Не идеальный вариант, видимо, но достаточный для того, чтобы, наконец, выплыть.

Ты предсказуемо пытаешься отловить меня у входа в здание.

Напрасно, Люциус, напрасно. Ты больше не староста, время изменило твою роль, безвозвратно. Ты больше никогда не станешь мне приказывать.

Я быстро прохожу внутрь, ты так и остаешься снаружи. Иное тебе теперь недозволенно. Дверь захлопывается, как можно резче подчеркивая эту социальную границу. Так, как и было надо.

Прием, награда, вручение, слезы умиления, которые Ниагарским водопадом льются у накрашенных дамочек из глаз –всё это просто невыносимо. Тушь стекает черными смазанными дорожками, делая женские лица совершенно жалкими, но им плевать.

Праздник — это праздник. Тут надо выдавливать из себя улыбки, выкачивать радостные эмоции из каких-то заколоченных уголков души, даже если кажется, что сейчас просто стошнит на этот изящный паркет. Принятая норма поведения в высшем обществе.

Гарри Поттер стоит поодаль толпы репортеров, иностранных гостей и министерских чиновников. Джинни Уизли уже в который раз пытается привлечь его внимание, отчаянно жестикулируя прямо перед носом. Кажется, эта замухрышка метит в невесты главного героя столетия. Что-то он не слишком этому рад.

В зеркальном отражении я вижу расположенную у меня за спиной стеклянную нишу. Люциус Малфой стоит по ту сторону стекла и смотрит в спину. Пристально, словно пытается на расстоянии определить, о чем я думаю и зачем задерживаюсь на приеме для идиотов. Ведь официальная часть закончена, и я должен убираться отсюда по своим делам, если следовать элементарной логике. Должен выйти через центральный вход, где меня можно будет остановить и попытаться уцепиться за тлеющее тело и цепенеющий разум, чтобы знать — не всё ещё потеряно. Не всё, можно пытаться дальше, до конца. Надежда подыхает последней, дальше — только смерть.

Но я не собираюсь подавать тебе эти крохи надежды. Ты должен мне достаточно, Малфой, еще со школы. Долги — прекрасная вещь. За всё надо платить, и я не позволю тебе умереть, не насладившись сперва достойным зрелищем. У тебя же тонкий вкус, Люциус, уверен, ты оценишь. И сам себя разрушишь, причем с мазохистским удовольствием. Обещаю.

Я негромко окликаю Поттера. Негромко, но достаточно для того, чтобы быть услышанным. Мальчишка растерянно смотрит на меня, потом решительно отталкивает застывшую Уизли с дороги и направляется в мою сторону. Еще бы, вся эта шумиха вокруг собственной особы ему изрядно надоела.

Слава — это еще не все, помнишь, мальчишка? Слава — это такое дерьмо, которое все по ошибке принимают за золото высшей пробы и выпивают залпом, а потом корчатся где-нибудь на задворках своей квартиры в Лондоне, враз ощутив себя никем. Герой — понятие временное и нужное лишь в определенный период.

Дальше всё просто и красиво: непринужденный разговор ни о чем, бокал шампанского, любезно переданный мальчишке через мои руки, а не напрямую, взгляд из-под челки — не доверчивый, но заинтересованный, первый глоток золотистой жидкости…

Не Амортенция, просто зелье, ослабляющее внимание и значительно снижающее сосредоточенность. Фактически, слабый аналог «Империо» кратковременного действия с весьма интересным побочным эффектом — цепной реакцией на определенно подобранное слово. И после этого можно делать с человеком что угодно, Поттер будет уверен, что инициатива исходила от него и действия совершались по его же вине. Хорошо, что такая простая мысль не пришла в голову ныне покойному Лорду, иначе проблем было бы гораздо больше.

У магглов, кажется, такой подход называют гипнозом, хотя что они понимают в таком искусстве, как порабощение и подчинение? От природы лишенные магических способностей, они колупаются в своих драгоценных крохах, песчинках информации с заведомо провальными попытками сделать из этого целостную систему.

В блестящем стекле больше не отражается Люциус. Только тень, слишком большая для растущего рядом дерева, указывает на то, что Малфой заглатывает предназначенный для него спектакль. И пока еще не давится зрелищем. Ничего, скоро его будет тошнить, если такая физиологическая реакция Малфою еще доступна.

Гарри Поттер расфокусированным взглядом скользит по моему лицу, моргает, встряхивает головой раз или два.

Как же я ненавижу этот жест.

Затем он тупо уставляется в окно.

На то самое дерево, впрочем, это неважно.

— Что вы надеетесь разглядеть за стеклом Поттер, неужели звезды? Полноте, сейчас не август месяц, вы не сможете ночь напролет наблюдать за созвездием Большого пса, отыскивая там напоминание о вашем ненаглядном Блэке.

Слово-сигнал. Любому случайному слушателю фраза от начала до конца показалась бы очередной подколкой в моем стиле. Но это — больше, чем просто напоминание о по-идиотски погибшем крестном.

Глаза мальчишки становятся совершенно пустыми, рука, тянущаяся к взлохмаченным волосам, нелепо застывает на середине движения. Нарушенная и дисгармоничная пантомима.

Ты знаешь, что нужно делать.

С сопротивлением у Поттера никогда не было проблем. Он мог, прокусив губу, не издавать ни звука под лордовским «Круцио», мог терпеть боль в руке, когда писал строчки собственной кровью, но окклюменция и её разновидности до сих пор остались для героя магического мира непознанным разделом. Непростительно упущение, которым определенно следует воспользоваться.

Именно поэтому мальчишка сейчас расстегивает пуговицы на моей рубашке, дергает требовательным собственническим движением на себя, впивается в губы поцелуем, как будто проделывал это сотни раз. Опыта у него, конечно, никакого, это сразу видно, но нашего героя и спасителя ведет зелье, любезно подсказывая, что и как делать.

Эта рыжеволосая дурочка могла бы воспользоваться шансом научить героя целоваться, но нет, она предпочла роль недотроги и терпеливо ожидающей окончания войны девушки Гарри Поттера.

Что ж, тогда смотрите, мисс Уизли, как ваша придуманная и спланированная жизнь летит к чертям. Вы же уже все решили, так не будет теперь у вас светлого будущего и воздушных замков. Приземленнее надо мыслить, проще, и не строить планов, которые всегда можно переиграть в чью-то пользу.

У этой сцены много наблюдателей — от министра до Минервы — таковы уж прелести известной жизни, что на тебя всегда смотрят. Слава, Поттер, вот она, ваша долгожданная и заслуженная слава, которая играет против вас.

Мелкая Уизли замирает с открытым ртом, уставившись на нас так, как будто увидела дементора, Молли, еле сдерживая слезы, выбегает из зла — как же, такая выгодная партия провалилась… Рон брезгливо смотрит на своего друга и, подхватив сестру под руку, выходит из зала вслед за матерью.

Поттер, вы тоже умерли здесь, только что. Потому что я так захотел.

Люциус Малфой, стоя в пол оборота, просто смотрит на то, что творится для него по ту сторону стекла. Что я творю. Ловлю себя на мысли, что ощущаю непривычный, беспредельный триумф.

Это не месть, и даже не попытка восстановить справедливость. И на Поттера мне совершенно наплевать. Просто мальчишка — якорь, прицельно опускающийся на дно, не дающий утонуть. Все просто, если уметь это видеть.

Люциус бы не поверил. Раньше бы — не поверил. Но память его притупилась, а интуиция вконец заглохла. Малфой принимает поставленное действие за чистую монету. Идиот, потерявший себя раньше, чем это можно было сделать.

Примазываться надо к тем, кто поможет выбраться, подняться с колен и всплыть на поверхность. Соплякам просто понавешать на уши сентиментальной ерунды. Особенно соплякам, в детстве не привыкшим к ласке и не склонным к доверию.

Если бы ты понимал это, Люциус, то не пялился сейчас на нас, а пытался лечь под кого угодно, прежде чем все важные личности, люди, которые могут сделать твое будущее проще, чем взмахом волшебной палочки, разойдутся, и ты снова окажешься на улице. Цепляться надо за нужных людей, и железной хваткой, тогда, может, выживешь.

А так… тебе останется только отравиться, раз ты более не в состоянии реализовать себя.

Раз ты так и остался никем и продолжаешь лелеять засохшие и держащиеся на соплях хлипкие остатки гордости.

Поттер рассеянно оглядывается. Разумеется, его не смущают косые взгляды. Кажется, с зельем я все-таки переборщил. Только уверений в вечной любви с утра пораньше не хватает.

Мальчишка кладет мне руку на талию, призывно облизывает губы, и зеленые глаза оживают — в них теперь неприкрытый азарт голодной гиены.

Что ж, Поттер, я дам тебе то, что ты так хочешь. Если попросишь достаточно хорошо. И не здесь. А пока у меня остается одно незаконченное дело.

Одним движением задергиваю штору на окне. Прочь из моей жизни, Малфой, со своими недоработанными комплексами и личными шизофреническими попытками быть мне нужным. Старый, потрепанный, нищий, ты никому не нужен. И хваленая изворотливость на проверку оказывается вшивой мишурой, рассыпающейся по дорожке к стеклянной двери.

Сдохни на главной аллее, прямо перед входом — это последнее, что ты можешь сделать. Хотя, нет. Загнешься ведь в каком-нибудь захолустье, через пару лет тебя найдут, а к тому времени имя «Люциус Малфой» забудут. Забвение — то, что остается выживающим из жизни, таким, как ты. Неприспособленцам, напыщенным аристократичным идиотам, которых просто в один момент вышвыривают из системы, а перестроиться, переиграть, засунуть свои принципы далеко и надолго они не в состоянии.

Знаешь, в чем разница? Все просто. Ты ведь ещё во что-то веришь, я же — давно нет. И неверие спасает, заставляя мысли оформляться в действия, придумывать планы спасения самого себя и их реализовывать.

У меня есть якорь, который непременно вытянет со дна. Знаменитый Поттер, вечная слава и обсуждения, журналисты, скандалы, освещение малейшего похода в паб в прессе — но разве сейчас это важно? Можно и поступиться своими привычками и недовольствами ради выпавшей возможности жить.

Единичные деньги и награда забудутся. А вот положение в обществе — никогда. Поттер обладает одним замечательным качеством — в рекордно короткие сроки привязываться к людям. Клеймо Пожирателя — это метка на всю жизнь. Это проказа, гниль, отсутствие работы, вечный шепот за спиной — все то, что ты ощущаешь в последний месяц, Люциус. Что будет с тобой до самой смерти, от чего ты не избавишься, что никогда не сотрешь.

Меня ждало бы то же самое, хоть в итоге мы и остались по разные стороны, череп с предплечья никуда не делся. Выбрать правильную сторону и удержаться на ней — это далеко не конец и даже не начало. Отсюда и этот план, безумный, но правильный. В конечном итоге, он ведь сработал.

Малфой, в ближайшее время ты просто исчезнешь, Поттер, снедаемый сомнениями и громкими статьями, которые завтра непременно появятся в утреннем «Пророке», будет крутиться рядом, как недобитая шавка…

А я буду смеяться ему в лицо, зная, что сам выбрал себе новую жизнь.