Жизнь в зелёном цвете. Часть 8

Hey hey I saved the world today

I'm grieving

(Хей, хей, сегодня я спас мир,

Все счастливы,

Зло изгнано прочь,

И все счастливы,

Добро остаётся здесь,

Пожалуйста, пусть оно останется.

Есть миллионы тех, кто голодает,

А у меня есть всё, что мне нужно,

Я дышу,

Но что-то ноет внутри,

А я должен скрывать

Своё горе).

«Eurythmics», «I Saved The World Today».

Послеполуденное солнце вливалось в дом через открытое окно слишком щедро: слепило глаза, пускало солнечные зайчики от отполированных боков противней и кастрюль прямо в лицо Гарри. Он щурился, но не прекращал раскатывать тесто — в своё время руки его были так приучены к этой работе, что могли бы справиться и вовсе без помощи зрения.

— Гарри, а почему тут такие буквы… все какие-то ломаные? — подал голос Кевин.

— Ломаные? Покажи-ка, — Кевин с явной натугой приподнял толстенную книгу, развернув её страницами к старшему брату. — Ага, так и есть. В одиннадцатом веке под влиянием готического стиля в архитектуре развился новый шрифт, или, по-другому, пошиб — его стали называть готика или фрактура. Он завоевал всю Европу и господствовал там до пятнадцатого века, когда началась Эпоха Возрождения, и изобрели более округлый и удобочитаемый шрифт гуманистическая антиква…

— Значит, эта книга такая старая? — Кевин перелистнул страницу. — Ух ты…

— Нет, не обязательно старая — ближе к середине двадцатого века, когда шла война с Гриндельвальдом, готический шрифт снова стал популярен… А вообще говоря, — наставительно заметил Гарри, вырезая формочкой-ромбиком будущие печенья, — тебе ещё рано зачитываться «Сравнительным анализом ядов на органической и неорганической основе». Независимо от шрифта.

— Но мне же её профессор Снейп подарил! — Кевин непонимающе взглянул на Гарри. — Разве от неё будет какой-то вред?

— От неё самой по себе — не будет… ладно, читай, но, ради Мерлина, не пытайся ничего варить. Если станет очень интересно, лучше спроси у меня.

— Хорошо, — Кевин с опасной небрежностью покачнулся на задних ножках стула и принялся прилежно штудировать свой подарок.

— Том, не поможешь переложить печенья на противень?

В четыре руки Гарри и Том молча перекладывали аккуратные ромбики на смазанный маслом металл, и на душе у Гарри было нехорошо. В последние несколько недель Том стал как-то тише, чем с самого начала; говорил меньше, слушался без возражений, по вечерам сидел у себя в комнате и читал что-нибудь — как правило, что-нибудь безобидное, насколько было ведомо Гарри, наподобие учебника Гербологии за первый курс. Ничего из того, что Гарри знал о маленьком Томе, не вязалось с этим образом излишне примерного мальчика.

В конце концов, как бы сильно его теперь не любили, этот Том успел убить кролика кого-то из своих врагов по приюту, запугать ещё нескольких человек, заведя их в пещеру, и натворить ещё много чего. Он должен был воровать, с трудом поддаваться перевоспитанию и держаться независимо, потому что никогда не умел жить по-другому.

Вместо этого Том держался тише воды и ниже травы, доводя своего свежеиспечённого отца до нервного тика. Единственным, у кого получалось разговорить Тома, был Кевин — но он бы, наверное, и камни в фундаменте Хогвартса разговорил, приди ему в голову такая идея; Гарри же каждый день искал ключик к подозрительному затишью своего старшего сына и никак не мог найти. А время текло, пронизанное солнечными лучами, запахом жасминовых кустов в саду, следами от подушки на щеках, тёплыми каплями летнего дождя — текло неумолимо, сквозь пальцы, и Гарри два раза за последнюю неделю просыпался, подскакивая в кровати: ему снилось, что он теряет что-то важное. Ищет, ищет, обшаривает все углы, заглядывает под шкафы, обыскивает сад, лихорадочно, панически переворачивает вверх дном весь дом — и не может найти. А время всё идёт и идёт…

Блейз подал голос, и Гарри метнулся к стоявшей тут же коляске — что случилось?

Ничего особенного, слава Мерлину. Просто проголодался.

— Вот, — Том протянул Гарри бутылочку со смесью для Блейза.

— Спасибо, — Гарри принял бутылочку со смешанным чувством благодарности и досады — ну не должен нормальный ребёнок себя так вести! Уж на что Кевин души не чает в Блейзе Седрике, но не ухитряется вот так догадываться, что нужно.

— Печенье я сейчас поставлю в духовку, — сообщил Том почти хмуро.

Гарри, провожая Тома взглядом, ткнул бутылочкой не глядя и попал мимо рта Блейза. Последний остался этим обстоятельством недоволен и испустил такую трель, что Кевин вздрогнул и, потеряв равновесие, свалился на спину вместе со стулом.

— Жив? — осведомился Гарри, поспешно заткнув сыну рот едой.

— Кажется, да, — отозвался Кевин. — Ой, страницы помялись…

— Дай разглажу, — Том опустился на колени рядом с Кевином и провёл ладонью по смявшейся бумаге. Послышался тихий хруст; пергамент выпрямился и сделал вид, будто с ним никогда не происходило ничего особенного.

— Спасибо! — Кевин порывисто обхватил Тома обеими руками, позабыв о книге. — Здорово… а ты давно так умеешь?

— Недавно, — Том неловко пожал плечами — делать это в чьих-то тесных объятиях было неудобно. — Увидел, как папа делает так же, и решил, что я тоже могу…

Гарри кормил Блейза, не вмешиваясь в разговор. А что ещё, интересно знать, Том вот так ненавязчиво перенял? Конечно, дома Гарри Непростительными не кидался и уж тем более не тренировался в дуэлях, но… если, например, тем же приёмом для разглаживания страниц и белья воспользоваться на лице человека, результат будет печально предсказуем.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, Гарри не выдержал и поднял голову; Том смотрел на него так же, как сегодня на кладбище в Годриковой Лощине — жадно, жарко, не отрываясь, с недетской сосредоточенностью и требованием чего-то, чего Гарри понять не мог — быть может, потому что сам никогда не требовал ни у кого ничего подобного. Тёмно-карие, бархатные глаза зачаровывали, и Гарри вспомнилось, как два точно таких же смотрели из медальона-хоркрукса.

По-хорошему, об этом стоило бы забыть навсегда.

* * *

— Занятия возобновятся с этого же сентября, — Снейп держал тонкостенную белую чашку с чаем обеими ладонями, ещё ни разу не отпив из неё, держал бережно, как некую хрупкую драгоценность. — Я буду вести зелья, Минерва надеется справиться с Трансфигурацией и обязанностями директора вместе. В качестве преподавателя ЗОТС она планирует Люпина, но тот наотрез отказывается и причин не объясняет.

Гарри смешался; по его разумению, говорить о человеке в третьем лице, когда он присутствует, было невежливо. С другой стороны, профессор Зельеварения тоже отлично это знает и всё равно говорит — с некой своей целью. Гарри взглянул на Люпина, внимательно изучавшего разлом печенья.

— Ремус, почему ты не хочешь быть учителем?

Люпин пожал плечами.

— Ты считаешь, эта должность для меня? — он взглянул Гарри в глаза и тут же отвёл взгляд. — Ты так считаешь?

— Я считаю, нет никого, кто справился бы лучше, — убеждённо сказал Гарри. — Я действительно так думаю.

— Действительно? — эхом повторил Ремус.

— Действительно, — с нажимом сказал Гарри. Он знал, что оба они помнят третий курс Гарри так живо, словно это произошло совсем недавно — золото в глазах Ремуса, жёсткая парта под спиной Гарри, помутнение в голове, сладкое и неправильное до мозга костей; отрезвление, мучительное, как скипидар на коже, у одного, и оглушающее, прозрачное чувство новизны и собственной странной взрослости у другого. — Ты — отличный учитель.

— Я в этом совсем не уверен, — горько сказал Ремус. Остальные безмолвно переводили взгляд с одного на другого, пытаясь вникнуть в смысл этого словесного пинг-понга.

Мы не должны

— А я уверен. Не забывай, это ты научил меня бороться с моими страхами, — напомнил Гарри.

Но будем

Ремус замолчал и окунул печенье в розетку с джемом.

— Луни? — вопросительно окликнул Сириус.

— Хорошо, — буркнул Люпин и демонстративно откусил сразу полпеченья. Прожевал и продолжил:

— Но если что, Гарри, то я уйду немедленно.

— «Если что» что? — уточнил Снейп.

— Неважно, — хором сказали Гарри и Ремус. Пожалуй, только Блейз Седрик, безмятежно сопевший в своей колыбели, не понял, что на самом деле это очень даже важно.

— А если поточнее? — Сириус нахмурился.

— Хочешь ещё чаю? — предложил Гарри невинно.

Сириус побуравил крёстника пытливым взглядом и сдался:

— Давай.

— Значит, эта проблема решена, — медленно проговорил Снейп. — Отлично.

— А есть ещё какая-то? — Гарри подложил всем джема в розетки.

— Да, есть, — Снейп поставил чашку на блюдце, так и не выпив ни глотка. — С начала августа мы начнём рассылать письма со списками учебников. У тебя в доме целых два будущих первокурсника — да-да, Кевин, из-за войны все останутся на второй год, кроме седьмого курса — стало быть, Гарри, тебя эта проблема тоже касается.

Всё не сговариваясь обратили внимание на Тома; тот сгорбился на своём стуле, зажав руки между коленями, и упорно смотрел на блюдце перед собой.

— Пусть только кто-нибудь попробует хоть взглянуть на Тома косо! — вскинулся Кевин. — У меня в прошлом году получались отличные Ступефаи…

— Ступефаи — это не выход, — Гарри мысленно поблагодарил Северуса за то, что он взял эти слова на себя. — Нужно не отделяться от людей, а вливаться в их общество.

«Кто бы говорил-то», — Гарри сдержал смешок, который прозвучал бы сейчас очень непедагогично.

— И что Вы предлагаете? — почти обиженно спросил Кевин.

Снейп зачерпнул джем ложкой и позволил сладкой массе не спеша упасть обратно.

— Гарри.

Гарри промолчал.

— Гарри? — озадаченно спросил Сириус.

— Под его личной защитой Том сумеет подружиться с остальными, — развил свою — довольно-таки, на взгляд Гарри, спорную — мысль Снейп.

— Я планировал стать целителем, — Гарри тщательно помешал ложечкой чай, куда забыл добавить сахар. Не будет ли Тому только хуже из-за покровительства знаменитого отца? С другой стороны, он ведь не обычный первокурсник…

— Тебя всё равно не возьмут на курсы без результатов ТРИТОНов.

— Кому как не тебе знать, что я могу их сдать хоть сейчас, — ложка периодически задевала дно и стенки чашки и недовольно, надсадно звенела. — Кроме того, кем мне быть в Хогвартсе? Мишенью для дротиков в каморке Филча?

Ремус, Сириус и Кевин синхронно прыснули в чашки.

— Мадам Помфри утверждает, что ей требуется помощник. Дескать, ей хочется спихнуть на кого-нибудь лечение разбитых коленок и расстройств желудка от избытка сладостей.

Ложка выжидательно замерла.

— С такой практикой тебя возьмут потом на курсы и без ТРИТОНов, достаточно будет результатов СОВ и рекомендации Поппи. Я узнавал.

Оставленная в покое ложка подребезжала о край чашки и затихла; Гарри потянулся к блюду с печеньем и взял себе одно.

— Ну раз так, то решено, — сказал он.

— Я… — Том неожиданно дотронулся до предплечья Гарри. — Папа, я и сам могу о себе позаботиться. Правда.

Гарри накрыл ладонью робкие, липкие от джема пальцы и ободряюще сжал.

— Можешь, но не должен.

— А ты не должен ради меня нарушать свои планы…

— Чепуха, — разулыбался Гарри. — Ты — мой сын. Знаешь, что это значит?

— Что?

— Это значит, что защищать тебя и быть с тобой для меня в сто раз лучше, чем заниматься чем угодно ещё.

Там, где кожа Гарри вплотную касалась кожи Тома, проскакивали крохотные золотистые искорки, заметные любому внимательному наблюдателю; тёплые и слегка щекотные, они удивляли Гарри, но не настораживали.

Том молчал, что-то обдумывая. Блейз неожиданно захныкал, и искорки немедленно погасли.

— Кевин, посмотри, что случилось, — попросил Гарри.

— Ага, — Кевин сунул в рот почти целое печенье, непостижимым образом вымазавшись при этом в сливовом джеме по самые уши, и поднялся из-за стола.

— Эта проблема тоже решена, — удовлетворённо сказал Снейп.

— Надеюсь, у тебя больше нет в запасе никаких сюрпризов? — Гарри снова сжал руку Тома и легонько поцеловал его в висок.

— Пока нет, — зельевар глотнул чая. — Но если хочешь, я найду.

— Пока не хочу, — рассмеялся Гарри. — И попробуй наконец моё печенье.

В поздних сумерках нельзя было уже различить в густой траве тропинку, ведшую через сад к калитке; Люмос озарял дорогу мертвенно-белым светом.

— Отсюда уже можно аппарировать, — Гарри остановился у самой калитки. — Я решил не ставить очень объёмные щиты.

-Спасибо за чай, — Сириус стиснул крестника в объятиях. — Приходи к нам как-нибудь, и всех детей бери с собой.

— Они у тебя замечательные, все трое, — добавил Ремус, гася Люмос и пряча палочку в карман. — Никогда не подозревал, что ты будешь примерным отцом семейства.

— А уж я-то как не подозревал, — улыбнулся Гарри. — Если больше не соберётесь в гости, пришлите хотя бы сову — Кевин обожает получать весточки от вас обоих.

— Заметано, — пообещал Сириус.

— До свидания, Гарри, — Ремус взял Сириуса за руку.

— До свидания.

Они аппарировали вместе. Гарри опёрся о калитку локтями и вытянул из кармана сигареты; зажёг одну огоньком с ладони.

— Что-то у тебя в семье не так, — Северус первым нарушил тишину.

— Знаю, — Гарри стряхнул пепел с сигареты; тлеющий красный кончик описал в тёмном воздухе живописную маленькую дугу. — Может, в Хогвартсе что-нибудь изменится. Сам знаешь, я понятия не имею, как и что делается в нормальных семьях. Не Дурслей же брать за образец…

Зельевар опёрся о низенький забор рядом с Гарри; от неизменной чёрной мантии пахнуло шалфеем и совсем чуть-чуть сиренью. «С утра варил зелье от тараканов, — привычно определил Гарри. — Опять, наверное, развелись в хранилище с ингредиентами».

— Нормальная семья? — Северус хмыкнул. — Боюсь, тебе не светит. Сам понимаешь, почему.

— Понимаю, — Гарри затянулся и выдохнул плотную волну светлого дыма. — А тебе?

— Мне тоже.

Последовала пауза, в течение которой Гарри сосредоточенно курил, а Северус, щурясь, всматривался куда-то в густеющие сумерки.

— У меня вечно было чёрт-те что в личной жизни, — сказал он наконец. — Как правило, на меня обращали внимание мальчики-мажоры разной степени мажорности, и я шёл у них на поводу, что приводило к различной величины неприятностям. И я даже никогда не думал о том, чтобы обзавестись ребёнком. Пока шпионишь для обеих сторон разом, как-то совсем не до этого.

— Ты отлично смотришься с Блейзом Седриком на руках, — заметил Гарри и затушил сигарету о калитку.

— Спасибо, — Снейп снова помолчал. В сумерках его бледное лицо казалось нарисованным акварелью; черты лица слегка размывались, длинные пряди волос лежали прихотливыми мазками кисти, губы были еле различимы — словно их выделили одним-единственным касанием самого светлого серого, какой только можно развести в палитре. — Я полагаю, мои проблемы шли от того, что не я выбирал, а меня выбирали. Впрочем, у меня никогда не было желания выбирать самому.

Гарри ждал продолжения, нервно кусая губы.

— А теперь есть, — полушёпотом закончил Северус.

— Я никогда не был мажором, — очень тихо сказал Гарри.

— Знаю. Именно за это, пожалуй, я тебя сначала и ненавидел.

— А потом?

— А потом понял, что люблю, — шепнул Северус почти беззвучно.

Гарри придвинулся ближе — так, чтобы чувствовать тепло тела, скрытого под глухой мантией — и переплёл пальцы с пальцами Северуса. Мозоли от ножа и пестика для измельчения ингредиентов у обоих были совершенно одинаковые.

Северус повернулся и поцеловал чуть приоткрытые губы Гарри, не выпуская наружу ответное признание — так ловят сачком редчайшую бабочку, опасаясь повредить, потерять хоть мельчайшую частицу пыльцы с многоцветных переливчатых крыльев, так присваивают шедевры живописи, вешая их там, где никто посторонний не увидит — так Северус ловил осторожные движения губ Гарри, запоминая, согревая собственным дыханием, обволакивая восторженной нежностью.

Я. Тоже. Тебя. Люблю.

Искра упала в солому; пламя вспыхнуло и загорелось — жарко и ровно; Северус прижал Гарри спиной к неровным доскам забора; судорожно обнимал за плечи, прижимал к себе, вжимал в себя, укрывая от ветра. Из нежности — в исступление, в отчаяние; из благоговения — в голод, который утоляют только руки, запущенные под рубашку, чужая твёрдость и лихорадочный жар под слоем ткани, нетерпеливые губы, оставляющие метки на коже — это изумительно и прекрасно, невыносимо прекрасно, это почти больно, это кружит голову, как хмель, и заставляет поверить, что ты ещё жив, всё ещё жив, и рядом с тобой есть кто-то другой, живой и тёплый, ищущий твоих губ, твоего жара, твоего наслаждения — просто чтобы видеть, как искажается твоё лицо, когда тебе так хорошо, как только может быть, если ты есть.

Гарри вжался лицом в плечо Северуса; рваное дыхание зельевара шевелило непослушный вихор на затылке, вечно стоящий торчком. Кончики пальцев Гарри вырисовывали круги по спине Северуса; шероховатая ткань мантии раздражала чувствительную кожу, и Гарри знал, что слабое покалывание останется в пальцах ещё на несколько минут после того, как Северус аппарирует.

Тонкий серпик растущей луны не разгонял окончательно сгустившейся темноты, но в его лучах можно было ясно различить очертания двух сплетшихся фигур у калитки. Мягкий рассеянный свет из-за занавесок на окнах обрисовывал с двух сторон силуэт на крыльце — худое мальчишечье тело, тёмные волосы, белое пятно лица.

Возвращаясь в дом, оставшийся незамеченным силуэт бесшумно прикрыл за собой дверь.

When's it my turn?

Wish I could be part of that world.

(Когда моя очередь?

Разве мне не понравилось бы

Исследовать этот берег там, наверху?

Прочь из моря;

Я так хотел бы быть частью этого мира)

Susan Bell, «Part of Your World».

С утра зарядил дождь, мелкий и нудный; поэтому Гарри раскрыл большущий радужный зонтик и доверил Тому нести его над головами всей семьи — во-первых, не стоило при магглах демонстрировать водооталкивающие чары, во-вторых, Тома и Кевина яркий лёгкий зонтик определённо забавлял, в-третьих, Гарри питал слабую надежду, что зонтик как-нибудь замаскирует их четверых от любопытных взглядов. Хотя если бы они решили и в самом деле спрятаться от окружающих, им стоило бы обзавестись не зонтиком, а неброским чёрным шатром на колёсиках, чтобы никто не увидел, кто внутри…

Как всегда первого сентября, Кингс-Кросс был полон народу, а уж девятая платформа в особенности: полные энтузиазма школьники с тележками исчезали в стене один за другим, и общее их число от этого никак не уменьшалось — по крайней мере, на глазок этого было не заметить. Те, кто слонялся по платформе, выжидая момент поудобнее — нельзя же, в самом деле, так обнаглеть, чтобы толпами проходить сквозь стену — с радостью переключались на редкостное развлечение: семью Поттеров в полном составе. Гарри доверил Кевину Блейза и крепко обнял обоих своих первокурсников за плечи: Тому было очень неуютно под взглядами, и он сам в кои-то веки жался к Гарри, явно не осознавая этого — зонтик над их головами подрагивал. Кевин же не обращал на окружающих никакого внимания, воркуя что-то ласковое в адрес своего племянника, но тоже ничуть не возражал против объятий.

— Папа, — нервно пробормотал Том; тонкие пальцы, сжимавшие ручку зонта, побелели от напряжения. — Папа, это обязательно — ехать в Хогвартс?.. Я…

— Обязательно, — вздохнул Гарри. — Не нервничай так, всё будет хорошо, правда. Сначала некоторые могут относиться к тебе плохо из-за того, кем ты был, но потом увидят, что ты не Лорд Вольдеморт. Ко мне тоже относились плохо на первых курсах…

— Но ты ведь никогда не был злым лордом, — резонно возразил чересчур рассудительный для своих лет Том. — И что, если… чтоеслиятебяподведу?

Последние слова он выпалил на одном дыхании и сразу же уставился на лениво пузырящуюся лужу справа от себя.

— Что бы ты ни делал — ты всё равно мой сын, — Гарри попытался призвать на помощь всё своё благоразумие и дипломатичность, чтобы не сделать только хуже.

— А если я попаду в Слизерин… опять? — кратко посвящённый летом в основные факты своей биографии Том взглянул Гарри в лицо — кажется, больше всего на свете он боялся повторить тот свой жизненный путь и огорчить этим папу. По крайней мере, Гарри очень надеялся, что дело обстоит именно так, потому что никакие способности эмпата и никакая легилименция не могли помочь разобраться в том хаосе, что царил внутри одиннадцатилетних бывших Лордов.

Другое дело, что Том ещё не понимал — не в факультете дело; и поймёт это очень нескоро, так же, как и все те, кто будет учиться с ним бок о бок.

— И что? Я тоже учился в Слизерине… и Северус учился там и теперь декан этого факультета, — Гарри вздрогнул от неожиданности, когда три или четыре букета цветов, прилетев с разных сторон, шлёпнулись ему под ноги.

— Ой, что это? — Кевин отвлёкся от общения с Блейзом. — Опять хризантемы? Гарри, у Тома ведь на них аллергия…

— Я помню, — Гарри собрал букеты и оттащил их к ближайшей урне — злоупотреблять магией на глазах и без того подозрительно косящихся маггловских полицейских не стоило.

Когда он вернулся к своим оставленным без присмотра мальчикам, Блейз Седрик громким рёвом выражал своё неудовольствие существующим миропорядком и игнорировал все уговоры Кевина уменьшить количество децибел, Том, ёжась, зябко обхватывал себя обеими руками, а невесть откуда появившийся Ремус держал над ними тремя зонтик и сам при этом мок под холодными струями.

— Привет, Рем, — Гарри улыбнулся ему и взял Блейза из рук Кевина. — Тс-с, золотце моё, что ты так раскричался? Есть хочешь? В туалет?

Слава Мерлину, Блейз желал только есть, но Гарри подозревал, что на пути в Хогвартс придётся иметь дело и со второй проблемой. Придерживая локтем затылок причмокивающего своей молочной смесью Блейза, Гарри снова улыбнулся Ремусу.

— А где Сириус? Он решил нас не провожать?

При этих словах у оборотня стало такое несчастное лицо, что Гарри осёкся.

— Что-то случилось?..

— Можно и так сказать, — с некоторым сомнением отозвался Ремус; судя по его лицу, «что-то» было не менее чем Апокалипсисом. — Пожалуй, я потом расскажу тебе подробно…

Гарри не вполне уловил, в чём повод для отсрочки разговора — в том, что Ремусу неприятно было говорить о причине, по которой крёстный не пришёл, или же просто беседа была не для детских ушей, но возражать не стал. Кевин, наверняка тоже живо интересовавшийся отсутствием обожаемого Сириуса, смолчал, и это был явственный знак, что он попытается подслушать, когда Гарри и Ремус заговорят на эту животрепещущую тему. Том же, нервничавший тем сильнее, чем большее количество народу пялилось на него, вряд ли даже заметил, что кого-то не хватает, и это было к лучшему, потому что Гарри, положа руку на сердце, не сомневался, что усыновление ни на йоту не изменило характер и склонности Тома — одного из самых слизеринистых слизеринцев во все времена.

— Пойдёмте на платформу, — предложил Гарри, опасливо косясь на группу экзальтированных четверокурсниц с охапками фиалок и тюльпанов — вдруг они решатся не только бросить цветы кумиру под ноги, а вручить лично и даже автографы попросить? — Чего тут торчать…

Ремус услужливо взялся за ручку нагруженной сундуками тележки, кинув сверху зонтик и свой чемодан — кажется, тот же самый, который был на третьем курсе Гарри; Кевин принял сонного и сытого Блейза из рук Гарри и поспешил вслед за своим будущим преподавателем ЗОТС.

— Том, — окликнул Гарри.

Никакой реакции.

— Том, — Гарри перешёл на серпентарго.

Том вздрогнул и чуть-чуть расслабил плечи — ему нравилось болтать с Гарри на змеином языке, хотя сам он никогда не начинал такие разговоры.

— Пойдём на платформу, — Гарри присел перед Томом на корточки и взял его за руки; узкие детские ладони обдали его холодом. — Пойдём, уже пора, — Гарри легонько подышал на ладошки Тома, согревая. Экзальтированные девицы в стороне яростно перешёптывались и толкали друг друга локтями так энергично, что ещё немного — и им со сломанными рёбрами предстояло бы стать первыми пациентами Гарри в роли ассистента хогвартского колдомедика.

— Я не хочу, — спокойно сказал Том; руки его подрагивали.

— Почему?

— Просто не хочу.

Гарри тихонько вздохнул. Это стоило бы предвидеть хотя бы потому, что энтузиазм, с которым Том приобретал новую палочку, учебники и форму, стыдливо болтался где-то ниже плинтуса.

— Брось им вызов, — предложил Гарри.

— Кому?

— Им всем, — Гарри мотнул головой куда-то в сторону; чёлка упала на глаза, и он нетерпеливо сдул её. — Брось им вызов. Покажи, что ты не тот, кем они тебя считают — потому что кем бы они тебя ни считали, они не могут знать правды.

— И как, по-твоему, звучит правда?

Гарри поцеловал по очереди центр каждой ладони Тома, выигрывая время на обдумывание ответа.

— Правда — это то, что я люблю тебя, и ты любишь меня, — Гарри ронял эти «люблю», «любишь» с весомостью отбойного молотка. Некоторые вещи лучше проговаривать вслух сразу, чтобы строить на них всё, что будет сказано позже. — И мы с тобой знаем, что все разговоры о Лорде — ерунда на постном масле. Есть мы, а остальное — чепуха и шелуха.

— Не только мы, — напомнил Том. — Кевин, Блейз Седрик, Северус, Ремус, Сириус…

— Не только, — согласился Гарри. — И это замечательно, что у нас есть и Кевин, и Блейз, и Северус, и Ремус, и Сириус... Разве нет?

Том замолк, обдумывая эту мысль. Гарри встал и убрал со лба Тома промокшие под дождём пряди волос; золотистая искорка проскочила под пальцами Гарри, уколов, как электричеством.

— Пойдём отсюда, — тон Тома был почти приказным. — Пойдём к поезду.

Проходя мимо пялящихся четверокурсниц, Том метнул в их сторону такой взгляд, что они пороняли букеты. Гарри сдержал порыв заметить, что под предложением «бросить им вызов» имелось в виду не совсем это, и, придерживая Тома за плечо, проскользнул на платформу девять и три четверти.

* * *

Самое первое купе, примыкавшее к паровозу, они заняли целиком, благо оно было свободно; Гарри и Ремус распихали багаж по полкам и завели светский непринуждённый разговор о том, что ждёт первокурсников в Хогвартсе — о предметах, о преподавателях, о призраках, о движущихся лестницах… кое-что Кевин уже знал и успел рассказать Тому, но нормальной учёбы на его долю в прошлом году не досталось, так что оба слушали с интересом, поуменьшившимся лишь тогда, когда в купе постучала волшебница, продававшая сладости, и Гарри потратил на всякие разности галлеонов десять. Воспользовавшись тем, что Кевин и Том склонились над какой-то очень, по-видимому, интригующей карточкой из шоколадной лягушки, Гарри выскользнул за дверь, потянув Ремуса за собой.

В тамбуре было холодно; ветер забирался под мантию Гарри и ерошил волосы. Острый и свежий дым полынно-мятной сигареты повис в воздухе.

— Что произошло? — Гарри мягко подтолкнул Ремуса, явно не собиравшегося начинать тягостный разговор.

— Я рассказал Сириусу, — Ремус обхватил себя обеими руками, словно озябнув.

— О чём рассказал? — недопонял Гарри; холодок неприятного предчувствия возник под ложечкой.

— О нас.

— Ты рассказал ему о… — сигарета выпала у Гарри из рук. — Господи, Ремус, зачем?!

— Он спросил меня сегодня, — Ремус упорно смотрел в пол, как будто там было что-то интересное. — Он… он всегда добивается от меня, чего хочет… ты же знаешь, как это бывает. К тому же я… мне стало немного легче, когда я рассказал ему. Я четыре с лишним года таскал это в себе.

— Ремус…

— Я знаю, я — идиот, — поспешил оборотень предупредить возможный реприманд от Гарри. — Правда, чего-чего, а этого я в свой адрес не слышал… он кричал, что я грязный педофил, что меня нельзя подпускать к детям, что если бы это был не я, а кто угодно другой, он перегрыз бы мне горло…

Все возможные слова застряли у Гарри в горле.

— А потом он собрал вещи и ушёл, — отстранённо продолжил Ремус. — И пожелал мне сдохнуть за то, что я растлил его крёстника и испоганил последнему всю жизнь.

Гарри никогда не слышал, чтобы Ремус так смеялся — сухо, колюче, озлобленно.

— Ремус… — Гарри неловко приобнял оборотня за плечи. — Он успокоится. И поймёт, что на самом деле всё совсем не так.

— Но это так, — возразил Ремус, не делая попыток высвободиться из объятия Гарри. — Если бы не я…

— Если бы не ты, я бы никогда не поверил, что от этого занятия можно получать удовольствие, — Гарри криво усмехнулся.

— Что ты имеешь в виду?

— На том же курсе, весной, меня изнасиловали, — информацию пришлось буквально выталкивать из себя, но ради Ремуса Гарри готов был переворошить старые воспоминания, сколь бы неприятными они ни были. — И нет, я не скажу, кто это был — они уже давно получили своё за то, что сделали… и я давно с этим справился, не надо выражать сочувствие… я сейчас не об этом. Если бы не ты, мой первый опыт был бы… не самым вдохновляющим на дальнейшие попытки, так скажем. Педофилия это была или нет, я тебя растлил или ты меня — но это спасло изрядную часть моей психики. У меня было, что противопоставить боли, понимаешь?

Ремус вздохнул. По его лицу видно было, что он не считает тему изнасилования закрытой, но спорить с Гарри сейчас было бесполезно, и это оборотень тоже понимал.

— Тем не менее, это ничуть меня не оправдывает. Я уверен, если бы Минерва знала, она никогда бы не пригласила меня преподавать и была бы абсолютно права.

— На свете есть много вещей, о которых не обязательно рассказывать всем подряд, — возразил Гарри. — Если бы Магический Мир знал, что приходилось делать мне, меня без раздумий запихнули бы в Азкабан.

— Некорректное сравнение, Гарри.

— А по-моему, вполне корректное. Поэтому не беспокойся — Сириус остынет и всё поймёт. Он ведь любит тебя.

— Кажется, как раз это и оскорбило его больше всего — то, что он любит грязного педофила, — хмыкнул Ремус. — Не думаю, чтобы этот факт послужил смягчающим обстоятельством…

— Ему придётся привыкнуть к мысли, что не всё в этом мире чёрное и белое, — Гарри сжал губы. — Война кончилась.

Если реплика о войне и была неуместной, то Ремусу она таковой не показалась.

— Для Сириуса она никогда не заканчивалась и даже не начиналась — он родился, уже воюя со всем миром.

— Если понадобится, я лично попытаюсь вбить ему в голову, что всё не так просто, как кажется, — Гарри зажёг ещё одну сигарету.

— Не нужно. Я справлюсь сам. В конце концов, Сириус не станет сообщать об этом в «Пророк» и вряд ли поделится пикантными новостями с Минервой. Скорее всего, сейчас он пьёт в каком-нибудь трактире на Дрянн-аллее и проклинает тот день и час, когда я появился в его жизни.

Гарри утешающе поцеловал Ремуса в щёку. Больше, пожалуй, он ничего не мог сейчас сделать.

— Гарри, ты это видел? — Кевин протянул ему карточку из шоколадной лягушки; по лицу Поттера-младшего нельзя было прочесть, нравится ему то, что на ней изображено, или нет.

Гарри взглянул на карточку и узнал своё собственное смущённо улыбающееся лицо. Фотография была сделана не так давно, судя по длине волос, но явно до рождения Блейза, поскольку Гарри на фото не озаботился тем, чтобы убрать свои лохмы назад, подальше от загребущих младенческих ладошек. Это была даже вполне удачная фотография, особенно учитывая, что он понятия не имел, что его фотографируют. Подпись под изображением была куда как хуже.

«Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил.

В настоящее время стажёр-колдомедик в школе чародейства и волшебства Хогвартс.

Знаменит победой на Тёмным Лордом Вольдемортом в 1981 году, победой в Турнире Трёх Волшебников в 1994 году и триумфальным усыновлением Томаса Марволо Риддла, более известного как Лорд Вольдеморт, в 1998 году. Во второй войне против Вольдеморта возглавлял светлую сторону. Самый юный анимаг в истории Магического мира. Мистер Поттер увлекается квиддичем и научными изысканиями в различных областях магического знания».

Гарри очень хотел бы знать, кто это написал: тогда он смог бы пооборвать этому графоману его кривые руки. «Триумфальное усыновление» — как вам это понравится? Кроме того, Том больше не Марволо и не Риддл, о чём неизвестный графоман предпочёл деликатно умолчать, вставив вместо этого бестолковые ремарки о квиддиче и анимагии. «Более известного как Лорд Вольдеморт» — как мило было с их стороны втиснуть на карточку эту подробность, чтобы каждый ребёнок-маг, которому вздумается съесть шоколадную лягушку, запомнил накрепко, кем Том был когда-то!

— Сейчас увидел в первый раз, — Гарри смял карточку в руке; твёрдая бумага хрустнула под пальцами. — Не сказать, чтобы мне это понравилось.

Кевин выглядел расстроенным, Том — колеблющимся между озлобленностью и унынием, Ремус — сердитым. Атмосфера срочно нуждалась в разрядке, но, прежде чем Гарри успел что-нибудь придумать на этот счёт, Блейз заревел громко и требовательно. Чувствуя себя дезертиром, спешно покидающим поле боя, — довольно неприятное и непривычное ощущение — Гарри ретировался к жаждущему внимания пухлому свёртку хлопковых пелёнок. На повестке дня оказалась вторая проблема из тех двух, которых Гарри страшился чуть ранее, и злополучная карточка была забыта.

Хотя ещё три шоколадные лягушки так и остались неразвёрнутыми.

* * *

Уговаривать Тома выйти из поезда не пришлось, но Гарри всё же взял его за руку на платформе, пока Кевин тихо, но настойчиво допытывался у Ремуса, отчего всё-таки Сириус не пришёл. Ремус отнекивался и всё время пытался перевести разговор на другую тему, но Кевин, как истинный гриффиндорец, был упрямее целого стада ослов и упорно не давал себя сбить. Гарри подозревал, что силы в данном случае были равны, а это означало, что спор продлится неопределённо долгое время.

— Пер’клашки, сюда! — зычный голос Хагрида застиг задумавшегося Гарри врасплох. — Кто распределяется сегодня — все сюда, остальные по каретам!

Оп-па. Тому и Кевину придётся разделиться, и вряд ли это пойдёт на пользу кому-нибудь из них двоих. Впрочем, это ведь ненадолго…

А может, и надолго. Смотря куда Шляпа отправит Тома.

— Добрый вечер, — Северус деликатно тронул Гарри за плечо. — Привет, Том, Кевин, Ремус, — каждому из перечисленных досталось по вежливому кивку. — Ты должен занять своё место за учительским столом до церемонии, — это уже относилось лично к Гарри. — Пойдём. Ремус, ты тоже.

Том при этих словах рефлекторно сжал ладонь Гарри сильнее, но тут же выпустил и даже чуть отпрянул, будто обжегшись.

— Добрый вечер, Северус. Сейчас, — Гарри взял Тома за плечи. — Всё будет хорошо, — пообещал он, не имея ни малейшего понятия, как выполнить такое обещание. — Всё будет в порядке. Не волнуйся. Через несколько минут ты будешь в Хогвартсе, там вас всех встретит Северус, и я буду за учительским столом в конце Зала. А сейчас иди к Хагриду и постарайся не упасть в озеро, а то простудишься.

Гарри выжал из себя самую ободряющую улыбку, какую мог, и легонько подтолкнул сына в направлении лесничего. Том молча кивнул — даже в зыбком свете пары фонарей видно было, как у него побелели губы — и отправился следом за остальными первоклашками.

Забрав у Кевина Блейза, Гарри торопливо поцеловал брата в щёку и велел не пугаться, если он вдруг увидит костлявых чёрных лошадей, которые везут кареты, а остальные не увидят — на то есть объективные причины; до сих пор Гарри как-то не задумывался, способен ли Кевин видеть тестралов — считается ли смерть хоркрукса, к примеру, или, может быть, во время войны кто-нибудь из раненых умер на соседней койке в лазарете, пока Кевин сидел у постели Гарри? Если считалось, то предупредить надо было.

Северус терпеливо дождался окончания семейной сцены и активировал портключ, перенёсший всех четверых в Большой Зал. Скомканно улыбаясь, отвечая на приветствия преподавателей и оханья по поводу того, какой Блейз Седрик прелестный ребёнок, Гарри нашёл себе свободный стул с края и приземлился туда. Странно было смотреть на факультетские столы с такого ракурса; даже во время войны ему никогда не приходило в голову сесть сюда.

Послышался топот и гул голосов; курсы с первого по шестой гурьбой ввалились в Зал и расселись, напоминая муравьёв — такие же маленькие, чёрные и деловито снующие по своим делам между рядами скамеек. Кевин махал старшему брату из-за гриффидорского стола так отчаянно, что Гарри невольно испугался, не отвалится ли у него рука, и помахал в ответ, получив в награду сияющую абсолютно счастливую улыбку.

Все косились на Гарри, особенно те члены Эй-Пи, которым пришлось вернуться в этом году в Хогвартс; Гарри немного занервничал, но, к счастью, как раз когда все немного подуспокоились, Северус привёл тех, кто должен был сегодня распределиться.

Первоклашки шли по парам, как и полагалось, но так суетились и нервничали, что Гарри чуть не свернул себе шею, пытаясь углядеть в толпе Тома. Слава Мерлину, Том там был, невозмутимый с виду, но очень бледный, и старательно не смотрящий в сторону преподавательского стола. Жаль, что фамилия Поттер начинается на «П» — долго ждать.

Шляпа спела очередную кошмарно срифмованную песню об уже навязшей в зубах распре между Основателями, и Северус развернул свиток с именами. Гарри так нервничал, что пару раз прослушал объявление очередного первоклашки, и оба раза обеспокоенно вскидывался, не уверенный, какая буква алфавита сейчас пойдёт. Блейз, почувствовав настроение отца, тихонько хныкал, но, надо отдать ему должное, не пробовал использовать лёгкие на полную мощность. Какой длиннющий, просто бесконечный список… в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом был демографический взрыв среди магического населения Британии, что ли?

— Поттер, Томас!

«Ну наконец-то».

Том на негнущихся ногах и с неестественно прямой спиной подошёл к табуретке и в полнейшей тишине плюхнулся на неё. Шляпа накрыла его голову почти целиком, разом придав ему куда более беззащитный и хрупкий вид, чем он, вероятно, планировал.

Прошла минута. Шляпа молчала — то есть, вполне возможно, что она содержательно беседовала с Томом, но вслух не говорила ничего. Гарри вспомнил свой опыт подобного разговора и прикусил нижнюю губу, чтобы не начать от нервов постукивать зубами.

Спустя ещё две минуты школьники не выдержали и начали бурно перешёптываться; преподаватели, подавшись вперёд, впились взглядами в Тома, буквально закостеневшего на этой злосчастной табуретке. Блейз Седрик хныкнул громче и цапнул выбившуюся из-под ленты прядь; это было довольно больно, но Гарри было не до таких мелочей.

Ещё минуты через три, когда Зал откровенно заскучал, Шляпа очень слышно вздохнула и выкрикнула:

— Гриффиндор!

Соответствующий стол автоматически взорвался овациями; Гарри выдохнул, только сейчас поняв, что уже довольно долго задерживал дыхание, и облегчённо обмяк на стуле. Блейз, обиженный недостатком внимания, дёрнул за захваченную прядь так сильно, как мог.

— Оу! — Гарри осторожно отобрал свои волосы обратно. Когда он справился с этой задачей, Том уже успел занять место за гриффиндорским столом рядом со счастливым до безумия Кевином и теперь неотрывно смотрел на Гарри, дожидаясь, пока тот обратит на него внимание.

«Ты молодец», — сказал Гарри одними губами и улыбнулся. Ответной улыбки он не получил, но, если вдуматься, он ещё не видел Тома улыбающимся. Ни разу.

Свежеиспечённый гриффиндорец на секунду прикрыл глаза, а потом повернулся и принялся, насколько Гарри мог судить, знакомиться с любопытствующими окружающими. Гарри мог только надеяться, что ни у кого из них не окажется достаточно глупости или храбрости, чтобы поднять тему Вольдеморта.

* * *

— Вот здесь ты и будешь жить, дорогуша, — радушно объявила мадам Помфри, распахивая перед Гарри неприметную дверь в углу основного помещения лазарета.

— Спасибо, мадам Помфри, — Гарри переступил через порог и плюхнул в угол левитируемый сундук с вещами. Блейз, мирно дремавший до сих пор на руках у отца, при звуке плюхаемого сундука распахнул свои зеленющие глаза и недовольно хныкнул. — Ш-ш, хороший мой, всё в порядке, спи… — Гарри укачивал малыша, нашёптывая всякие ласковые глупости, пока Блейз снова не уснул, прижавшись щекой к рубашке отца. Когда Гарри обернулся, на губах мадам Помфри блуждала в высшей степени умиленная улыбка.

— Мадам Помфри?

— Зови меня Поппи, Гарри, дорогой, — спохватилась колдомедик, придавая лицу деловитое выражение. — В конце концов, ты давным-давно уже не студент. Давай я покажу тебе твои комнаты.

Комнаты когда-то были предназначены для второго колдомедика, но эту должность упразднили ещё до того, как пришёл учиться Альбус Дамблдор; мадам Помфри заявила, что у неё самой точно такие же апартаменты: спальня, гостиная и кабинет. Эльфы вычистили всю многолетнюю пыль и паутину, поставили в спальне свежие цветы и даже застелили постель бельём слизеринских цветов — очевидно, знали, кто именно будет здесь жить.

До поздней ночи Гарри обживал новые комнаты: переставлял шкафы в кабинете, освобождая место для котлов, в которых варил все зелья и готовил смеси для маленького Блейза, устанавливал детскую кроватку в собственной спальне, развешивал одежду, расставлял книги и немногочисленные фотографии своего семейства, сделанные Ремусом за лето. Потом Блейз проснулся и захотел есть; после этого молочная смесь закончилась, и Гарри отправился готовить новую порцию…

Когда он покончил со всеми делами, восток за окном уже начинал потихоньку розоветь; глаза у Гарри слипались, и он заснул, не раздеваясь, уверенный, что не проспит свой первый рабочий день — его безотказный будильник сопел рядом в своей кроватке и сосал во сне большой палец.

* * *

На завтрак Гарри смотрел без особого воодушевления, потому как ещё не успел толком проснуться; зато Кевин и Том, сидевшие бок о бок за гриффиндорским столом, с аппетитом уничтожали овсянку с фруктами, попутно в четыре руки строя сложную конструкцию башенного типа из тостов и копчёной рыбы. Воспоминание о том, как сам Гарри нередко развлекался такими глупостями, когда сидел за едой вместе с близнецами, остро, болезненно кольнуло где-то слева под рёбрами, нагоняя на глаза непрошеные слёзы. Гарри отодвинул тарелку и начал мрачно цедить чай.

— Никогда не замечал прежде, чтобы ты был такой ярко выраженной совой, — сдержанно заметил Северус.

— А я не сова, — пояснил Гарри и покосился на Северуса, впервые за утро заметив, что длинные волосы мастера зелий перевязаны чёрно-зелёной ленточкой Эй-Пи. — Я просто лёг на рассвете.

— Может, тебе сегодня отдохнуть? Поппи не будет возражать, в первый день занятий пациентов обычно нет.

— Всё в порядке, — заверил Гарри, давя зевок. — Просто устраивался на новом месте, кормил Блейза…

— Поражаюсь, как ты управляешься одновременно с новорожденным и двумя одиннадцатилетними, — Северус предложил Гарри булочку с корицей, и Гарри принял её, скользнув пальцами по ладони зельевара — от прикосновения к сухой, тёплой, чуть шершавой коже кончики пальцев знакомо закололо, словно мелкими электрическими искрами.

— А я поражаюсь, как ты справляешься изо дня в день с кучей разновозрастных сорванцов, которые не хотят учиться, — Гарри подарил Северусу самую лучезарную свою улыбку, прикидывая, будет ли сегодня вечером у заместителя директора хоть час или два свободного времени. — Но если серьёзно, то я даже не представляю, как справился бы, если бы Кевин мне не помогал. Он единственный из нас всех знает, что это такое — жить в нормальной полноценной семье. Когда у Блейза болел живот, я бы ни за что не сварил лекарство, если бы Кевин не вызвался посидеть с племянником; и Том…

Гарри замолчал, потому что выдавать вслух что-то патетическое вроде «И он, и я — круглые сироты; и как сделать из нас отца с сыном — не имеем никакого понятия» не хотелось.

Хорошо, что Северус всё понял и без лишних слов.

Кевин что-то весело говорил Тому, а последний внимательно слушал, не обращая внимания на любопытные взгляды, которыми его нет-нет, да одаривали окружающие; оба выглядели если не счастливыми, то вполне довольными жизнью.

«Если бы не Кевин…»

Если бы не Кевин, совместная жизнь двух круглых сирот походила бы на попытки глухонемого научить слепого читать. Гарри вспомнил, как ещё в июне, когда они только-только переселились в купленный наспех коттедж в глуши на юге Англии, Том держался отчуждённо, словно опасался, что за не так сказанное слово его отправят обратно в приют или накажут как-нибудь изощрённо. Уверения в том, что отныне и навеки приюты для него всё равно что не существуют, и что изощрённые наказания в этом доме не практиковались, не практикуются и практиковаться не будут, помогали мало; Гарри видел это, но помочь ничем не мог — он и сам до последнего момента не мог поверить, что не должен будет идти в школу святого Брутуса, что магия реальна, что его родители не погибли пьяными в автокатастрофе, и никакие письма из Хогвартса, поросячьи хвостики Дадли и рассказы Хагрида не могли убедить его как следует. Откровенно говоря, Гарри сомневался иногда, поверил ли он вообще в эти восхитительные, сказочные вещи — поверил не рассудочно, а всей душой.

Впрочем, одно Гарри знал точно — что, даже страдая той же самой болезнью, но не сумев вылечиться от неё, невозможно вылечить другого.

Однажды поздно вечером Гарри шёл мимо спальни Тома — Блейз хотел есть, и пришлось бегать на кухню, запасаться молочной смесью для следующего кормления. Из спальни доносились голоса, и Гарри, строго напомнив себе, что подслушивать нехорошо, прислонился к косяку, затаив дыхание.

— Это всё… как странный сон, — задумчиво сказал Том. — Вот сейчас я проснусь, и миссис Коул поведёт всех в идиотскую воскресную школу…

— Отвыкай, — серьёзно посоветовал Кевин. — Никаких больше миссис Коул. У нас есть Гарри, и он никогда не станет гонять нас по воскресным школам.

— А что он будет делать вместо этого?

— В смысле — что делать? — недопонял Кевин.

Том замолчал на целую минуту, но Кевин его не торопил.

— Расскажи мне правила, — попросил он.

— Какие правила?

— Везде есть правила, — пояснил Том терпеливо. — Если ты их нарушаешь, тебя наказывают — ну, по крайней мере, пытаются. Даже такие наивные, как ты, должны об этом знать. Я здесь уже две недели, а… э… отец мне ещё ничего об этом не сказал.

— О… — Гарри готов был поклясться, что на этом месте Кевин недоумённо заморгал. — Но у нас нет правил. Ни у тебя, ни у меня, ни у Гарри. Мы просто… мы же семья. Здесь нет никаких правил. И Гарри не будет тебя наказывать.

В наступившей паузе Том переваривал поступившую информацию. Кевин честно ждал, сколько мог, но надолго его терпения не хватило, и он принялся болтать снова:

— Я ведь Гарри уже почти год знаю. Он жутко добрый, на самом деле. Даже когда я облажаюсь по полной программе, он меня не ругает. Он как-то так умеет смотреть и говорить, что мне самому стыдно, потому что я вижу, что ему больно, или обидно, или дел теперь из-за меня по горло… он никогда никого не наказывает. Он командовал армией, и все его и так слушались. Если хочешь, чтобы у тебя были какие-то правила, придумай их себе сам. Гарри не будет ничего такого делать. Он же хочет, чтобы нам всем было хорошо вместе, а какое может быть хорошо, если вокруг режим, как в тюрьме?

— Почему?

— Что почему?

— Почему он хочет, что нам всем было здесь хорошо? — Том подчеркнул интонацией слово «всем». — Ему же будет проще, если мы будем жить по какому-то порядку…

— Потому что он нас любит, — сказал Кевин как нечто само собой разумеющееся. — А когда любишь кого-то, хочешь, чтобы он был счастливым.

— Почему он меня любит? — Том не стал оспаривать сам факт — это было бы глупо, учитывая зримость и ощутимость золотистого сияния, то и дело возникавшего между ним и его приёмным отцом. — Я ведь Вольдеморт. Я убил его родителей и кучу другого народу.

— Ты — не Вольдеморт, — в голосе Кевина послышались нотки ослиного упрямства; очевидно, эта тема всплывала в разговорах уже не впервые. — Ты — Томас Гарри Поттер. Ты — лично ты — никого не убивал!

— А на вопрос ты так и не ответил, — огрызнулся Том.

Кевин затих, а потом неуверенно предположил:

— Может, потому что это нужно вам обоим.

— Зачем нужно?

— А об этом уже знает только Гарри, — неловко выкрутился Кевин.

Судя по звукам, Том сосредоточенно и ожесточённо взбивал подушку.

— Вот если я разобью тарелку — что будет? Или если просплю завтрак?

— Разобьёшь тарелку — Гарри починит её Reparo, — удивился Кевин. — А завтрак потом для тебя отдельно сделает, а как иначе?

Том громко вздохнул.

— Никак. Неважно. Дай мне учебник по Гербологии за первый курс.

— А где он?

— Где-то на тумбочке.

Гарри слышал, как Кевин спрыгнул с кровати и шагнул к тумбочке; зашелестел какими-то бумажками — наверно, майскими и июньскими номерами «Пророка», которые Том зачитал чуть ли не до дыр, особое внимание уделив статьям о Мальчике-Который-Выжил.

— Тут его нет. Сейчас в тумбочке посмотрю…

— Не надо! — вскрик Тома совпал со звуком выдвигаемого ящика. — Там его точно нет?

— Что это? — озадаченно спросил Кевин. — Зачем у тебя в тумбочке хлеб и сыр? Они же уже засохли…

— Оставь, — напряжённо потребовал Том. — Просто оставь это!

Кевин молча задвинул ящик.

Дальше Гарри не слушал — Блейз разревелся на весь дом, и надо было срочно менять пелёнки.

На следующий день Том якобы нечаянно расколотил большое блюдо из-под черничных кексов, которые Гарри испёк к завтраку; сладкие крошки и мелкие осколки усеяли пол кухни. Гарри починил блюдо, одним заклинанием отчистил пол и как ни в чём не бывало попросил Тома передать кувшин с молоком. И с этого же дня он завёл обыкновение перед сном приносить брату и сыну какао и печенье; и пока они, сидя на его собственной кровати, прижавшись к нему с двух сторон, он читал им вслух разные книги. Как правило, они засыпали, не выпуская из рук пустых чашек, благоухающих ванилью, шоколадом и корицей, и он на руках относил своих мальчишек в постели, помогая себе невербальными чарами лёгкости.

Через две недели Гарри дождался момента, когда Кевин и Том будут оба в саду, занятые то ли прятками за кустами боярышника, то ли вытаптыванием остатков клумб, и убедился, что еды про запас в комнате Тома больше нет.

Он был абсолютно уверен, что под половицей во второй спальне Дадли всё ещё лежит полупустой пакет с чёрствыми котлокексами, спрятанный туда перед четвёртым курсом Гарри.

— Не знаешь, какое сегодня расписание у первого курса Гриффиндора? — Гарри помахал рукой своим мальчишкам, обратившим наконец внимание на преподавательский стол.

Северус без лишних слов вручил ему листок с расписанием на всю неделю.

— Спасибо, — Гарри благодарно сжал под столом ладонь Северуса; сладкая, тягучая тяжесть внизу живота с готовностью всколыхнулась, несмотря на то, что было не время и не место. — Когда, кстати, у них Зелья?

— Сегодня после обеда, — Северус хмыкнул. — Полагаю, с Кевином в классе мне уже больше не удастся запугать студентов до нужной кондиции…

— Прошли твои золотые деньки, — рассмеялся Гарри. — Как только Кевин расскажет в гостиной Гриффиндора всем желающим, какой ты понимающий, умный и заботливый, никто больше не поверит, что ты злобный и несправедливый.

— Между прочим, я такой и есть, — с ноткой самодовольства заметил Северус.

— Я тебе не верю, — парировал Гарри. — И Кевин тоже не поверит. Как только ты на кого-нибудь рявкнешь, тебе придётся перед всем классом отвечать на сочувственный вопрос: «Профессор, у Вас что-то случилось?»

Северус тихо рассмеялся. Звук был настолько мягкий и заразительный, что Гарри не удержался и, вставая, поцеловал своего любовника в щёку.

— Удачи на уроках, — пожелал он искренне.

Студенты ещё доедали завтрак, но охотно прервались, чтобы понаблюдать, когда Гарри остановился у гриффиндорского стола, наклонился и обнял Кевина и Тома.

— Сегодня после Зельеварения ничем не заняты? — уточнил он.

— Нет, а что? — глаза Кевина вспыхнули предвкушением.

— Я просто хочу побыть с вами, — Гарри безуспешно пригладил одинаково топорщащиеся вихры обоих — наверно, исследовали вчера общий душ и легли спать с мокрыми головами. — Приходите в больничное крыло после занятий, я буду ждать.

— А ты чем будешь занят весь день? — заинтересовался Кевин.

Гарри хотелось бы, чтобы Том тоже чувствовал себя вправе спрашивать отца о планах на день, но до этого уровня раскрепощения, похоже, было ещё далеко.

— Я тоже буду учиться — мадам Помфри будет мне рассказывать, как лечить людей.

— А она не будет против, что ты уйдёшь куда-то вместе с нами? — уточнил Том.

Гарри ухмыльнулся, вспомнив, как растаяла обычно авторитарная медсестра, понаблюдав за его воркованием с Блейзом. Определённо, она находила его семью и то, как он себя с ними вёл, чрезвычайно… «милым» не отражало картину целиком, но было близко к тому.

— Не думаю, — отозвался он, продолжая ухмыляться.

Короче,

И большущие, злющие красные муравьи по ночам приползать будут к вам и во сне станут кусать вам ноги».

Жак Превер, «Будьте вежливы».

День выдался замечательный: солнечный, жаркий, безмятежный; словно и не в Шотландии, где в октябре уже начинают по утрам покрываться льдом лужи. Если бы Гарри уже очень давно не приучил себя заниматься в любое время, слушать лекцию мадам Помфри под косыми золотистыми лучами солнца было бы очень тоскливо. Впрочем, раньше такие мысли даже не приходили Гарри в голову.

Раньше ему нужно было воевать, и о таких глупостях, как хорошая погода, думать было некогда.

— …полагаю, после Рождества ты будешь заниматься не меньше, чем половиной пациентов, — говорила мадам Помфри; Гарри сонно щурился и изредка кивал в такт её размеренной речи. — Опыт у тебя уже имеется, причём солидный… Зелья из списка, который я тебе дала, должны быть готовы недели через две-три, когда у квиддичных команд начнутся тренировки. В это время вечно не хватает Костероста; Северус всегда был очень занят, сам знаешь, зато у тебя есть время варить всё, что нужно, раз ты не ученик и не преподаватель…

— Сегодня же вечером начну, — пообещал Гарри, успевший наспех проглядеть список. База для Костероста должна была настаиваться целую неделю, так что лучше было с ней не тянуть; зато с Перечным зельем, на которое ушло бы полчаса, можно подождать, пока не начнутся дожди — а пока хватит и прошлогодних запасов. — Поппи, ты не против, если я побуду со своими мальчиками, когда у них кончатся уроки? Зелья не пострадают, обещаю…

— Разумеется, дорогуша, — заверила мадам Помфри, копаясь на книжной полке. — Я не настолько жестокосердна, чтобы разлучать семью… Пока нет пациентов, будешь читать вот эти книги.

Она вручила ему стопку из семи-восьми растрёпанных томов в тонких кожаных обложках; верхний том поехал в сторону, намереваясь свалиться на пол, и Гарри с мадам Помфри одновременно подхватили его.

— Что это? — Гарри вскинул брови, глядя на запястье медсестры.

Та мгновенно выпустила книгу и одёрнула задравшийся рукав мантии, зарозовевшись, как третьекурсница с Хаффлпаффа. Не то чтобы этот манёвр принёс какую-то практическую пользу — Гарри и так успел во всех подробностях рассмотреть узкую чёрно-зелёную ленту, завязанную сбоку кокетливым бантиком.

— Это… ничего, — невразумительно пояснила она. — Все такое носят.

— Все?

— Все, — подтвердила колдомедик, справившись со смущением. — Это… можно сказать, модно. С начала лета такие ленточки носят все, кто был на твоей стороне в войне. Северус завязывает такой волосы, Филиус приколдовал свою к палочке, Хагрид таскает в кармане, я, Минерва, Септима и Ирма — на запястье… ты разве не бывал в Лондоне этим летом? Вся Диагон-аллея пестрит такими ленточками. И студенты тоже носят, от мала до велика.

Гарри бывал в Лондоне летом. Три раза: в первый раз улаживал дела с покупкой дома, участка и кое-каких необходимых для жизни вещей, во второй приобретал всё, чем не обзавёлся в первый раз, и подавал официальную просьбу в Сейнт-Мунго, чтобы его работу как стажёра курировало руководство колдомедицинских курсов, а в третий покупал для Тома и Кевина всё к школе. Ни в один из этих трёх разов ему не пришло в голову изучить запястья окружающих, и, по здравом размышлении, он счёл, что это к лучшему.

Часы в виде пузатого флакона с зельем от тошноты с выгравированной понизу надписью «Дорогой Поппи ко дню рождения от Альбуса» показали половину двенадцатого; в дверь лазарета стукнули несколько раз. Гарри охотно отложил в сторону пыльную книгу о заболеваниях сердечно-сосудистой системы и, распахнув дверь, застал за ней Колина Криви с сияющим значком старосты на мантии. Лицо у Колина, поддерживавшего за плечи второкурсника в мантии со слизеринской вышивкой, было, в противовес значку, суровое и скорбное.

— Добрый день. Что-то случилось? — осведомился Гарри.

— Мистер Гринграсс ввязался в драку с Кевином и Томом, — хмуро сказал Колин. — Они оба в порядке, зато мистер Гринграсс попал под действие Ступефая и заклятия для просушки белья одновременно.

Второкурсник выглядел вялым и заторможенным и никак не реагировал на внешние раздражители. Гарри, покусывая губы, мысленно выругался в адрес мадам Помфри, которой приспичило уйти куда-то час назад, и попытался сообразить: заклятие для сушки белья обдало его жаром, достаточно сильным, чтобы обжечь слизистую, и сбило дыхание потоком воздуха в лицо, а Ступефай отшвырнул в сторону, замедлил реакцию и нарушил координацию движений. Вместе, они, очевидно, ввели его в состояние «грогги», но никаких особо ужасных последствий быть не должно…

Усадив пострадавшего на кровать, Гарри копался по шкафчикам, доставая зелья: тонизирующее, восстанавливающее, заживляющее, укрепляющее… Колин, оседлав стул Гарри, рассказывал без лишних просьб:

— У первого курса сейчас Чары, а у нас и Рэйвенкло должна была быть в соседнем кабинете История магии. А второй как раз с Чар шёл… Том и Кевин стояли в стороне, знаешь, остальные гриффиндорцы их хорошо приняли, раз ты и Кевин любите Тома, значит, всё правильно, и с ним всё в порядке, но всё равно пока его немного дичатся… И многие косятся на Тома, особенно слизеринцы, но большинство молчат, а у Гринграсса хватило ума внаглую пялиться. Том на него в ответ посмотрел — ничего не сказал и не сделал, только посмотрел; тут у Гринграсса какой-то гонор в заднем месте сыграл, он останавливается и говорит: «Ты, значит, и есть Тёмный Лорд? Подумать только, эта гриффиндорская сопля запугала полмира…» Или что-то вроде того, я как-то не старался запомнить. Тут Кевин выхватил свою палочку. Гринграсс — свою, и напал первым. Попытался наложить на Кевина Петрификус, но ни черта у него не вышло, второй курс, рано им ещё. Кевин не ждал, наверно, что драка будет, и растерялся сначала, но сразу после Петрификуса отправил в Гринграсса Ступефай, и одновременно Том без палочки швырнул заклятие для сушки. Девчонки в визг, Гринграсса об стену спиной приложило, и он сначала задыхался и кашлял на весь коридор, разом такая суматоха началась… — Колин поморщился. — Честное слово, на дуэли с Ноттом-старшим при Батлейт-Бабертон легче было, чем с перепуганными младшекурсниками… Пока я разбирался с остальными, Луна — она же староста от Рэйвенкло, помнишь? — как-то договорилась с Томом и Кевином, чтобы они убрали палочки и успокоились. Через пару минут появился Флитвик, ему всё объяснили, и он велел первокурсникам заходить на урок. Дескать, потом деканы факультетов и ты сами разберётесь.

— А ты, выходит, прогуливаешь Биннса? — Гарри энергично взболтал заживляющее, выдернул пробку и дал Гринграссу вдохнуть непрозрачный дымок зелья.

— Да ну его, всё равно на нём только спать можно, — отмахнулся Колин. — К тому же декан меня поймёт.

Гарри напоил пострадавшего тонизирующим зельем и вспомнил, кто нынче декан Гриффиндора — единственный выходец из Дома Льва в преподавательском составе. Необходимость разбирать эту драку в компании Северуса и Ремуса, выступающих в амплуа деканов факультетов-антагонистов, заранее испортила Гарри настроение

— С ним всё будет в порядке? — Колин кивнул на Гринграсса, которого Гарри аккуратно уложил на кровать.

— Полежит минут десять и оклемается, — отозвался Гарри, думающий вовсе не о своих целительских обязанностях, так неожиданно начавшихся в первый же день занятий. — Даже сможет без проблем пойти на уроки. То есть, с Тома и Кевина пока не сняли баллов и не назначили никаких отработок?

— Ну да. Флитвик, может, и сделал бы что-нибудь, но раз уж ты их опекун, и ты тут, то он решил оставить всё тебе и деканам.

— Как мило с его стороны, — раздражённо буркнул Гарри. — И ведь это только первая ласточка… Спасибо, Колин, ты мне очень помог.

— Не за что, командир, — Колин поднялся со стула, взметнув ладонь к виску в полушутливом салюте.

— Война закончилась. Я больше не командир, — напомнил Гарри.

— А мы всё ещё твоя армия, — парировал Колин. — Даже если ты попросишь нас не лезть… и так далее по тексту.

Колин подмигнул Гарри и ушёл, оставив своего экс — или ещё не экс? — командира в глубоких раздумьях.

Гринграсс на кровати шевельнулся и сел, старательно смотря в сторону.

— Я уже хорошо себя чувствую, — пробормотал он неразборчиво. — Можно, я пойду?

— Interaneam conditionem volo cognoscere, — Гарри провёл ладонью в воздухе вдоль тела второкурсника. — Да, можешь идти. Ложись сегодня спать пораньше и не дыши горячим воздухом у камина.

— Да, сэр, — явно ожидавший большей враждебности Гринграсс выскользнул за дверь, пока затишье не сменилось бурей, и Гарри остался один на один со своими безрадостными думами.

Мадам Помфри вернулась через полчаса; Гарри честно отчитался перед ней, выслушал все неизбежные охи, ахи и похвалы и ушёл к себе в комнаты, якобы читать. Свалив книги на кровать, он выудил из нижнего ящика тумбочки мешочек с рунами, поперекидывал его с ладони на ладонь, но открыть и вытащить одну из обточенных косточек так и не решился.

В конце концов, ведь то, о чём ему хотелось спросить руны сейчас, было во много раз важней, чем хоркруксы, исход войны или ещё что-то в этом духе.

* * *

Гарри смотрел на них и рассеянно думал о том, что двух менее похожих по характеру мальчишек в этой школе ещё поискать; тем не менее, несмотря на разницу в поведении, они держались за руки, и это одинаково придавало храбрости обоим. Кевин пытался поймать взгляд Гарри, чтобы понять, насколько последний сердит, и заранее вызывающе улыбался, поскольку виноватым себя не чувствовал совершенно; по одним задиристым эмоциям Гарри мог дословно восстановить мысли Кевина: «А если какая-нибудь ещё зараза откроет рот, то тоже получит Ступефаем в зубы! А школьные правила могут катиться в троллью задницу…» Том же, напротив, был напряжен, серьёзен, и смотрел в пол, явно ожидая от Гарри каких-нибудь ужасающих санкций.

— Не слишком устали? — Гарри посторонился, давая обоим пройти в помещение лазарета. — Я в свой первый день учёбы был совершенно вымотан…

— Нет, не слишком, — Кевин ответил за обоих, и Тома это, кажется, более чем устроило. — А что?

— Я планировал отправиться с вами к озеру, на опушку Запретного леса, — Гарри прислонился плечом к стене, сдерживая улыбку при виде озадаченного выражения на лице Кевина. — Уже выпросил у эльфов корзинку с едой, так что можно не возвращаться в замок на ужин.

— Здорово! — Кевин мгновенно забыл свою воинственность. — А сливовый джем в корзинке есть?

— Есть пирожки со сливами и ванилью, — рассмеялся Гарри. — А специально для тебя, Том, я выпросил оладьи с кленовым сиропом.

Единственная бутылка кленового сиропа, которую Гарри приобрёл в деревенской лавке неподалёку от дома, почти вся досталась Тому; позднее Гарри хотел купить ещё, но ассортимент в лавке был достаточно скуден, и надо было специально искать сок в Лондоне, а сам Том, разумеется, не напоминал и не просил.

Том оторвался от детального изучения узора на паркете и вопрошающе посмотрел на Гарри. Под этим взглядом Гарри почувствовал себя довольно неловко и поторопился сказать о том, что занимало сейчас наследника семьи Поттеров больше всего:

— Проклинать других студентов — это, конечно, нехорошо, но Гринграссу досталось за дело, — Гарри подозревал, что, как члену школьного персонала, ему следовало быть более непреклонным в этом пункте, но опускаться до принципа «Делай, как я говорю, а не как я делаю» он не собирался. — Я уже договорился с Северусом и Ремусом: с Гриффиндора сняли в общем и целом тридцать баллов, и завтра после ужина вы будете отбывать у Северуса отработку. Сегодня он грозился, что вы будете мыть котлы без магии, но, по-моему, это чушь собачья — никто ещё не успел толком замарать ни одного котла, год только начался. Так что, скорее всего, пошинкуете каких-нибудь флобберчервей.

— И это всё? — недоверчиво уточнил Том.

— Ну да, — Гарри пожал плечами. — Вообще говоря, меня попросили внушить вам обоим, чтобы вы больше так не делали, но… мне, если честно, плевать, если Гриффиндор уйдёт в минус, а у Северуса кончатся ненашинкованные черви. Ни одна самодовольная задница не должна чувствовать, что может безнаказанно делать больно моим детям. Главное, не перегибайте палку. Выучите что-нибудь безвредное для здоровья, но ощутимо улучшающее манеры любителей открыть рот и изречь гадость. Кажется, я знаю в библиотеке пару подходящих книг…

Кевин с восторженным визгом бросился Гарри на шею и повис, дрыгая ногами.

— Гарри-и… ты лучший, ты просто супер!

— Спасибо, — смешливо фыркнул Гарри.

Том молча смотрел на них двоих, и Гарри приглашающе протянул руку. Долгих несколько секунд Том что-то взвешивал и прикидывал, а потом подошёл и неловко вжался лицом в плечо отца.

От затылка Тома пахло травяным хогвартским шампунем, и это — пусть никто об этом и не знал — был запах одной из самых триумфальных побед в жизни Мальчика-Который-Выжил.

* * *

— Мне кажется, тебе пора начать бриться.

— Бриться? — откликнулся Гарри, сбрасывая ботинки и сворачиваясь в кресле поуютнее. — Ты шутишь. Мне пока нечего брить.

— Никаких шуток, — уверил Северус. — У тебя определённо пробивается щетина на подбородке.

— Да? — Гарри потёр подбородок, но ничего особенного не почувствовал. — Ну, как только я её замечу, так сразу сбрею.

Северус покачал головой.

— Ты так молодо выглядишь, что я иногда чувствую себя педофилом.

Гарри рассмеялся, хотя с некоторых пор тема педофилии совсем не казалась ему смешной.

— Я, наверное, из тех, о ком говорят «маленькая собачка до старости щенок», — предположил он, отпивая немного из тонкого стакана с искрящимся в свете камина коньяком. — Сегодня заметил, что Колин — Колин Криви, он на год меня младше — выше меня на полголовы. А ведь когда-то мне казалось, что он достаточно мелкий, чтобы путаться под ногами.

— Дети растут, — заметил Северус со смешком. — Не успеешь оглянуться, как Блейз Седрик будет взирать на тебя сверху вниз.

— Скорей бы, — Гарри потянулся, едва не расплескав коньяк. — Когда такой день настанет, Блейз определённо будет способен сам себя покормить и сходить в туалет, не обременяя своего усталого отца сменой пелёнок… кстати, в следующий раз я, наверно, притащу его сюда с собой, ты не против? Мне неловко просить Поппи присмотреть за ним…

— Разумеется. Он чудесный малыш.

— Я погляжу, что ты скажешь, когда он разревётся на все подземелья в тот самый момент, как мы уляжемся в позу «шестьдесят девять», — Гарри одарил Северуса неотразимой улыбкой, без зазрения совести скопированной со счастливой мордашки Кевина, и отпил ещё немного коньяка.

— Я полагаю, ты найдёшь способы загладить неловкость, — Северус ответил наиковарнейшей ухмылкой из своего арсенала.

Гарри расслабленно откинулся на спинку кресла, сжимая стакан обеими ладонями. Впервые за весь этот бесконечный день, битком набитый разговорами, действиями, планами на будущее, он чувствовал себя в полнейшей безопасности и мог себе позволить ни о чём не думать; Северус ничего от него не требовал, совершенно ничего, даже выстроенной заранее линии поведения. Можно было продолжать перешучиваться, можно было посерьёзнеть, потребовать ещё коньяка или начать целоваться; можно было обсудить зелья, перемыть косточки коллегам, закурить, роняя пепел прямо на ковёр; можно было просто заснуть здесь же, чтобы потом проснуться укрытым пледом и в комфортной полутьме. Гарри лениво перебирал возможности, и каждая из них была равно притягательна.

— Как сегодняшнее Зельеварение у первого курса Гриффиндора? Скольких удалось запугать до потери разума и ориентации в пространстве?

— К своему стыду и прискорбию вынужден признать, что ни одного. Хотя, конечно, кроме Кевина и Тома никто не проявил хотя бы зачатков интеллекта и способностей к высокому искусству зельеварения.

— Но ты об этом никому не сказал, — полувопросительно предположил Гарри. — Пощадил нежную детскую психику.

— Теряю хватку, — хмыкнул Северус. — Впрочем, как только кто-нибудь взорвёт первый котёл, я немедленно вспомню старые навыки Злобного Сальноволосого Ублюдка.

— И у тебя будет на это полное право, — Гарри допил коньяк и взмахом руки отлевитировал пустой стакан на каминную полку. — Стало быть, Кевин и Том имеют все шансы выбиться у тебя в отличники?

— Если каждое сваренное ими зелье будет так же качественно, как сегодняшняя мазь от ожогов, то почему бы и нет.

В комнате повисла уютная тишина, нарушаемая лишь треском огня в камине. Волны тепла окутывали Гарри, и надо было либо вставать и что-нибудь делать прямо сейчас, либо подтягивать колени ближе к подбородку и засыпать. Правомернее было бы последнее, учитывая, что Гарри лёг сегодня на рассвете, но были, если вдуматься, альтернативы и поинтересней.

Северус не шевельнулся, когда Гарри соскользнул на пол и подошёл к креслу зельевара сзади; то ли действительно не ждал от Гарри никакого подвоха, то ли просто чересчур устал. Скорее всего, и то, и другое.

Гарри аккуратно стянул чёрно-зелёную ленту с гладких тёмных волос; лента была пушистой и чуть растягивалась, как жёсткая резинка. Определённо, Северус не мыл волосы уже дня два, но это добавляло его жёсткой от природы шевелюре мягкости и послушности; и Гарри мог бы поклясться под присягой, что ему нравится пропускать эти чуть поблёскивающие пряди между сухими от частого мытья пальцами.

— Почему ты носишь эту ленту?

— Мне нравится. К тому же я не мог упустить шанс впервые в жизни открыто продемонстрировать свои политические пристрастия.

— Политические? Я ведь не политик…

— Если бы я не знал, что ты слизеринец, то поверил бы, что ты не понимаешь о чём речь, — Гарри различил по голосу, что Северус улыбается.

— Я плохой слизеринец, — констатировал Гарри. — Я честно не понимаю, при чём здесь политика.

— Серьёзно?

— Серьёзно.

— В таком случае, придётся объяснить тебе на пальцах, — Северус взял Гарри за руку и усадил его к себе на колени. Учительская мантия пахла полынью и средством для мытья котлов. — Со смертью Дамблдора и, скажем так, нейтрализацией Тёмного Лорда, кто в Магическом мире считается самым могущественным волшебником?

— Я? — предположил Гарри, заинтересованный больше не в продолжении разговора о политике, а в расстёгивании пуговиц на воротничке Северуса.

— В точку. И, как ты, разумеется, знаешь, именно могущество играет в Магическом мире решающую роль.

— Мм?

— Наше мировоззрение не так далеко ушло от мировоззрения пещерного человека, — Северус скользил кончиками пальцев по позвоночнику Гарри, и это непостижимым образом посылало нетерпеливый жар прямиком в член. — Тогда был прав тот, у кого больше мускулов и крепче дубина, а сейчас — тот, у кого больше магической силы и кто лучше умеет пользоваться палочкой. Сейчас ты первый в рейтинге по обоим критериям. И хочешь ты того, или нет, но с тобой считаются. Новый министр магии ещё не пытался засветиться вместе с тобой перед колдокамерой?

— Кингсли? Он присылал сову насчёт того, что хотел бы посоветоваться об организации систем безопасности в Магическом мире, что-то такое, — смутно припомнилось Гарри. — Я в тот день обещал мальчикам, что полетаю с ними в саду, и написал Кингсли, что занят. Хочешь сказать, он просто хотел показать своим избирателям, что пользуется моей поддержкой?

— Разумеется, — подтвердил Северус тоном «двоякого-толкования-здесь-быть-не-может-мистер-Поттер». — Ты мощнейшая политическая сила наших дней, пусть даже из тебя вышел не самый искушённый слизеринец. Если бы ты провёл лето не в глуши под чарами необнаружимости, тебе не дали бы минуты свободной.

— Значит, это хорошо, что я провёл лето в глуши, — заключил Гарри. — Я уже по горло сыт политикой.

— Она придерживается другого мнения, — заметил Северус.

— Меня не волнует её мнение, — огрызнулся Гарри. — Хуже политики воняет только гной буботубера.

Северус рассмеялся и поцеловал Гарри, сочтя, очевидно, что они сказали уже более чем достаточно, и самое время перейти к действиям. Гарри не возражал.

Камин распространял волны сухого жара, и Гарри решил, что они с Севеурсом определённо не замёрзнут, если прямо здесь и сейчас избавятся от лишней одежды — да, от всей, потому что лишняя — это как раз вся и есть; и от рубашек, и от брюк, и от белья… Под почти благоговейными ладонями Гарри бился пульс Северуса; горячая кровь циркулировала под бледной прохладной кожей, тонкой, как лист лучшего пергамента, и Гарри целовал вены и артерии, ловил губами и пальцами безостановочный бег жизни, и никак не мог поймать и присвоить, скользил поцелуями и касаниями снова и снова по подрагивающим жилкам, по чувствительным точкам, ловил, но не мог догнать, да и не хотел, потому что так было правильно, так было чудесно, так было тепло, безопасно и хорошо, до огромной жгучей боли в груди хорошо…

…Ковёр щекочет лопатки, и спину, и плечи, губы распухли от поцелуев, и так ясно, так пронзительно чувствуется, что они есть, что сам Гарри — есть, здесь и сейчас, прижатый к полу, стонущий, тяжело дышащий, и нечёткие отсветы пламени пляшут в глазах Северуса, пляшут на отполированном камне стен и потолка, и как будто какой-то языческий бог ждёт своей жертвы в кругу всеочищающего огня, самой сладкой жертвы из возможных…

…Подчиниться, чтобы подчинить; через боль прийти к наслаждению, острому и обжигающему, как глоток огневиски; отдать всё, чтобы получить столько же, ни больше и ни меньше; что-то дьявольски порочное и захватывающее дух, слизеринское по сути своей, лежит в основе этого всего, от капелек пота на висках до кадыка, выпирающего под запрокинутым подбородком…

…Быстрее, быстрее, быстрее с каждым ударом сердца; ворсинки ковра рвутся с треском под судорожно сжавшимися пальцами, какие-то бутылки на полках со звоном осыпаются в стеклянную пыль, поцелуи не ласкают больше — метят, как собственность, ключицы, грудь, шею, поверх сети выцветших тонких шрамов; ещё, ещё, сильнее, ещё, ну же, я не могу больше, я сейчас, я… а-аххх…

— Не уходи. Не уходи, пожалуйста...

— Я никуда не ухожу…

— Не уходи. Только не уходи, не надо, — глаза жгло изнутри, словно из них собирались покатиться слёзы, но слёз всё не было, и поэтому Гарри просто закрыл глаза, зажмурил крепко-крепко, чтобы Северус ничего по ним не понял. — Останься. Пожалуйста, останься.

Слава Мерлину, Северус не стал спрашивать, что всё это значит, а просто прижал Гарри к себе и гладил по голове, пока тот не успокоился и не прекратил свои бессвязные просьбы.

— Я не уйду. Никогда.

— Так всегда, — пробормотал Гарри, проваливаясь в дремоту, похожую на головокружение. — Так всегда было. Все обещают и уходят. Там вас больше, чем здесь. Так нечестно. Никогда не бывает честно.

— Вас? Кого «вас»?

— Вас, — маловразумительно объяснил Гарри. Под опущенными веками у него кружился хоровод любимых лиц, и они улыбались в ответ на его бессмысленную болтовню. — Тебя. Его. Их. Если вас не уходят, то вы сами уходите. И наоборот. Северус…

— Что?

— Не уходи.

— Как тебя убедить, что я никуда не уйду?

— Не надо убеждать, — Гарри прерывисто вздохнул. — Просто… не уходи.

Пока он засыпал, деликатные пальцы чертили на его плече ровные круги и треугольники.

Ему приснилось, что он — песочница, в которой играет подросший, примерно трёхлетний, Блейз Седрик; и что своим пластмассовым ярко-жёлтым совком Блейз докопался до самого дна, где под песком начиналась сырая глина, и там, в углублении, лежал странный кровоточащий кусок мяса, выглядевший так, словно какой-то большой хищник пожевал его и выплюнул. И только когда Блейз Седрик безутешно, отчаянно заревел, Гарри понял, что этот кусок мяса — его собственное гаррипоттеровское сердце.

Он вскинулся, чувствуя одновременно нестерпимое желание утешить плачущего сына и досадливое презрение к самому себе за слезливо-сентиментальные дурацкие сны; сердце билось в груди так часто, что можно было не сомневаться в его целостности и сохранности.

Северус мерно дышал рядом, и Гарри, не засыпая, слушал этот звук до самого рассвета.

Although loneliness always has been a friend of mine,

As long as you love me.

(Хотя одиночество всегда наполняло мою жизнь,

Я доверяю её тебе,

Люди говорят, я сошёл с ума, я ослеплен,

Рискуя всем во мгновение ока.

Как ты ослепил меня — загадка,

Но я не могу выкинуть тебя из головы,

Мне всё равно, что было в твоём прошлом,

Пока ты со мной,

Мне всё равно, кто ты,

Откуда ты,

Что ты делал,

Пока ты любишь меня).

«Backstreet Boys», «As long as you love me».

Пятого сентября шесть коек в лазарете оказались заняты тремя слизеринцами, двумя гриффиндорцами и одним подвернувшимся под руку двум разозлённым Поттерам неудачливым хаффлпаффцем; по ним всем проехался фирменный Ступефай Кевина, способный, как знал Гарри, вышибать камни из стен, и сильное заклинание от запора, которое Том без спроса вычитал в одной из книг, вечно валявшихся веером в комнатах Гарри. В качестве сдачи Кевин заработал кровоточащую царапину через всю скулу, а Том — три трансфигурированных в перья пальца. Пока удрученная мадам Помфри хлопотала над незадачливыми любителями пройтись на тему Тёмных Лордов, Гарри обработал царапину брата и вернул пальцам сына исходный вид — всё без единого слова.

— Ты на нас сердишься? — не выдержал Кевин, глядя, как Гарри аккуратно убирает в шкаф баночку с мазью от порезов.

— Есть немного, — признал Гарри. — Если вы продолжите в том же духе, кто-нибудь обязательно серьёзно пострадает, и вас исключат. И я ничего не смогу сделать, и Северус с Ремусом — тоже.

— Исключат?.. — глаза Кевина в ужасе расширились. Том побелел, как дверца шкафа с лекарствами.

— Полагаю, только в том случае, если вы кого-нибудь убьёте, — Гарри покосился на всецело занятую пациентами мадам Помфри и добавил тоном ниже:

— И в том случае, если это убийство не удастся скрыть. Но это, сами понимаете, совсем уж крайняя мера — закапывать в Запретном лесу трупы всех тех, кто был достаточно глуп, чтобы распускать язык. Поэтому стоит как-нибудь сменить тактику. Не пробовали выучить Силенцио?

— Выучить что?

— Чары тишины. Безотказная штука, когда надо кого-нибудь заткнуть, — Гарри задумчиво покачался на ножках стула. — Сегодня же вечером вас научу, идёт?

Оба с готовностью кивнули. Гарри на миг ощутил себя крёстным отцом какой-то крутой мафиозной семьи, передающим свой криминальный опыт подрастающему поколению.

— И прекратите швыряться такими разрушительными заклятиями, — на этот раз Гарри вложил в голос немного укоризны. — Кевин, это чудо, что твой Ступефай ещё никому не проломил череп. Честное слово, я жалею, что в прошлом году не дал втык тому, кто тебя этому обучил. Том, медицинские заклятия в дуэлях — это действенно и умно, не спорю, но они опасней многих боевых. Ладно, в этот раз у них начался жестокий понос, и только. А если бы ты вычитал в моих книгах чары, нормализующие работу сердца при инфаркте? Здорового человека они убьют мгновенно. Не нужно так больше делать. Я завтра же возьму у Северуса разрешение для вас обоих в Запретную секцию — там лежат те книги, о которых я говорил в прошлый раз…

Гарри остановился, сообразив, что больше ему сказать, собственно, нечего, и Кевин воспользовался паузой, чтобы требовательно дёрнуть старшего брата за рукав:

— Мы постараемся, Гарри, — пообещал он с чисто гриффиндорской верой в возможность при любых обстоятельствах сдержать своё слово. — Честно, мы просто не подумали… эти идиоты нас так взбесили… Гарри, а если… если нас исключат… — Кевин сделал паузу, справляясь с дрогнувшим голосом. — Что тогда будет?

Гарри вздохнул.

— Что будет? Видимо, вам придётся доучиваться дома и как-нибудь сдавать в порядке исключения СОВы и ТРИТОНы — и не сомневайтесь, я буду куда как требовательней, чем здешние учителя. Не думаю, чтобы удалось отдать вас в Шармбатон или Дурмстранг; там всё-таки учат не на английском, не уверен, что вы в совершенстве знаете французский и… э-э... язык, которым там в Дурмстранге пользуются. Стажировку в Хогвартсе я, ясное дело, прерву, попробую экстерном сдать вступительный экзамен на колдомедицинские курсы… впрочем, это уже детали.

Судя по задумчивым лицам, оба всерьёз прикидывали этот вариант. Гарри почувствовал себя кретином и поспешил уверить обоих:

— Но учтите: я бы очень не хотел, чтобы вы вылетели из Хогвартса за убийство. Это сломает жизнь вам обоим, вы это понимаете? Сломает и вам, и мне.

Не факт, что в одиннадцать лет люди на самом деле понимают такие вещи; хотя, конечно, это уже не пять-семь, когда некоторые из чистого любопытства мучают кошек. Гарри трезво оценивал свои пропагандистские способности и надеялся лишь, что у Тома и Кевина хватит благоразумия умерить пыл, проклиная очередного надоедливого идиота.

— Гарри, ты не занят? — поинтересовалась мадам Помфри. Голос её был таким едким, что дал бы сто очков форы самому саркастичному тону Северуса Снейпа, а это говорило о многом.

— Нужна помощь? — поинтересовался Гарри индифферентно.

— Запасы восстанавливающего зелья подходят к концу. По моему скромному мнению, восполнить их будет совсем нелишним.

У Кевина хватило совести потупить взор; Том независимо скрестил руки на груди.

— Я сегодня же этим займусь, — улыбнулся Гарри, кладя руку на плечо медсестры. — Ещё какие-нибудь зелья нужны, кроме тех, что в списке?

— Пока нет, — мадам Помфри сузила глаза. — Кстати, могу посоветовать отличные запирающие чары для книжных шкафов. Должны тебе пригодиться.

Гарри снова вздохнул. Это будет долгий день.

— По-моему, ему здесь нравится.

— Он спит, откуда тебе знать, нравится ему что-то или нет? — Северус облокотился о край кроватки Блейза, наблюдая, как последний во сне сосёт кулачок.

— Ну, во-первых, я не самый плохой эмпат, во-вторых, если бы ему не нравилось, мы бы об этом сразу узнали, — Гарри поправил яркое лоскутное одеяло Блейза. — Вот через полчасика он потребует есть, и ты сразу поймёшь, что я имею в виду.

— Пожалуй, я уже понимаю, — усмехнулся Северус, выпрямляясь. — И знаешь что…

— Что?

— Этот ребёнок — самый беспроблемный из всех твоих детей.

— Можно мне коньяку? — уныло спросил Гарри. — Хочется верить, я не сопьюсь от такой жизни…

— Алкоголизм в Магическом мире давно и успешно лечится, — Северус вручил Гарри бокал и бутылку.

— О, — без энтузиазма откликнулся Гарри. — Это самая весёлая новость из всех, которые я сегодня слышал.

В наступившей паузе Гарри мрачно булькал коньяком, наполняя стакан до краёв, и мечтал упиться вдрызг, чтобы хоть пару часов не думать о Томе и Кевине. Северус терпеливо ждал, и был за это ожидание вознаграждён.

— Когда я подал документы на усыновление Тома… на обратном пути я столкнулся с Артуром Уизли. Он спросил, зачем я в Министерстве — знаешь, обычный вопрос, вроде «как дела». Я честно сказал, зачем. Мистер Уизли сначала не поверил, а потом сказал, что я — сумасшедший, что я пригреваю на груди змею, что ноги моей больше не будет в их доме, потому что я усыновляю убийцу Фреда, Джорджа, Рона и Джинни… — коньяк прошёл по пересохшему горлу, как лава. — Знаешь, он был совершенно седой. Не рыжий. Я не спросил у него, как Молли, но ходят слухи, что она слегка помешалась, потеряв столько детей.

Северус молчал, и Гарри был ему за это благодарен.

— Потом, когда «Пророк» об этом написал, мне прислала письмо Гермиона. Она написала: «Командир, ты сошёл с ума». И всё. Правда, там было столько клякс, что, может, она писала это в пьяном виде или в слезах, не знаю. Сириус рассматривал меня, как насекомое под микроскопом — микроскоп, это такая маггловская штука, специально, чтобы рассматривать мелкие вещи — и ничего не сказал. Он, наверно, слишком дорожит мной, чтобы сказать мне, что я должен был убить Тома и сжечь вместе с тем телом.

Гарри залпом выпил полстакана; из-за нервной дрожи его зубы лязгали о стекло.

— В августе я повёл Тома с Кевином на Диагон-аллею… надо же было всё купить к Хогвартсу. Пока они набирали учебники во «Флориш и Блоттс», я там же копался на полках с продвинутым зельеварением. И посматривал, как они там — не совсем же я двинулся, в самом деле, оставлять их без присмотра в толпе чужих людей. И в углу, в том самом, помнишь, где стоит пирамида из бутылок со всякими чернилами, был какой-то ненормальный; он уже палочку вытащил и нацелил на Тома. Я даже не думал — без палочки жахнул Экспеллиармусом, так, что он не только без оружия остался, но ещё и все чернила обрушил. Все подумали, поскользнулся, засуетились, помогли подняться. Там его, оказывается, знали многие. Это был отец Чжоу Чанг. Её убили… чёрт, я не помню, когда — при Батлейт-Бабертон или в Литтл-Уингинге? Неважно… Кевин с Томом так ничего и не знают об этом до сих пор. В тот день мы вернулись, и я пошёл готовить ужин. Стою, запихиваю спагетти в кастрюлю, и на душе паршиво… и тут Блейз начинает плакать. Я его успокаиваю, а самому так погано, так погано… и он только сильнее плачет. Оказывается, я эмпатический щит уронил и не заметил, а Блейз почувствовал. Наверно, он тоже эмпат…

Пустой стакан звякнул о низкий круглый столик.

— А теперь здесь. Я удивляюсь, как только совы от родителей ещё не налетели, с требованиями не учить вместе с их детьми Тёмных Лордов, — Гарри рассмеялся — так сдавленно, словно его при этом пытались повесить. — Вот ещё пара таких драк, как сегодня, и будут Вопиллеры. Северус…

— Что?

— Приструни своих змеенышей, ладно? Это они в основном цепляются… Хаффлпафф и Рэйвенкло не связываются, вечно держат нейтралитет в этой грызне, а гриффиндорцы по большей части думают, что если я и Кевин ручаемся за Тома, то всё в порядке. А слизеринцы, наверно, чувствуют себя уязвленными: вот это вот маленькое, худенькое, со взглядом исподлобья, хорошенькое, как девочка, держало их семьи в страхе много лет? Запугало весь мир, обеспечило факультету такую дурную славу, какой веками не было? И компенсируют… отыгрываются.

Гарри вздохнул и скользнул на пол у ног Северуса, устроив щёку на бедре зельевара.

— Приструню, — пообещал Северус — неожиданно тепло и участливо для человека, которого только что, по идее, оглушили депрессивным потоком сознания. — Гарри…

— Мм? — коньяк, выпитый залпом практически на голодный желудок, уже действовал на вымотанного Гарри — руки и ноги наливались свинцом, кровь ощутимым теплом прилила к щекам, мысли начали немного путаться.

— Но ты ведь сам уверен, что сделал правильный выбор, когда усыновил Тома? Что этот мальчик, со вполне сформировавшимися в приюте психикой, характером, привычками, заслуживает второго шанса? Что ты действительно любишь его, и он любит тебя?

— Я уверен, — мягко отозвался Гарри. Ещё никто не додумался спросить у него самого, знает ли он, что делает, и Гарри был благодарен Северусу за эту демонстрацию веры в его умственные способности. — Я знаю, для многих это звучит дико… ведь Вольдеморт убил столько людей, которых я любил… Но это дико для тех, кто не может понять. Просто — не может. Для тех, кто никого не убивал, или для тех, кто не совершал чудовищных, непростительных ошибок, из-за которых гибли самые любимые и дорогие… Меня не понимают, обвиняют, на меня давят те, кто не чувствует за собой вины. Понимаешь, Северус? Я знаю, что виноват во многом, виноват не меньше, по сути, чем Вольдеморт. И большую часть того, что натворил, я уже не могу исправить. Они умерли, и ни я, ни кто-то другой ничего с этим не сделает, хоть наизнанку вывернись. И я хочу исправить то, что ещё можно. Пока человек жив, можно… можно надеяться. Пробовать. Стараться. И… любовь — это то, что помогает. Исцеляет. Спасает. Без неё я бы не выжил с самого начала, и никогда, наверно, не сумею без неё обойтись, за что бы ни взялся. А вообще я пьяный в сосиску, Северус, и твой коньяк выдаёт вслух все мои самые глупые мысли. Я всего-то собирался сказать, что во всём уверен, а такую речь толкнул… — Гарри хмыкнул и прикрыл глаза, чувствуя, как пальцы Северуса лениво перебирают непослушные пряди на затылке.

— Тебе надо выговориться. К тому же мне было интересно узнать, почему ты делаешь то, что ты делаешь.

— Ты единственный никак не откомментировал усыновление, — вспомнил Гарри, едва не споткнувшись на длинном слове «откомментировал». — Я тебе тогда сказал через камин, а ты только кивнул. И мне стало от этого так легко и хорошо — что хоть один человек не подумал с ходу, что я псих ненормальный… даже Кевину мне пришлось объяснять, что Вольдеморт и Том — это разные люди, и никогда не станут снова одним и тем же. Кевин мне сразу поверил, безоговорочно… хотя он до сих пор, по-моему, редко смотрит Тому в глаза.

— А почему именно глаза пользуются такой немилостью? — уточнил Северус.

— В прошлом году мы уничтожали хоркруксы Вольдеморта, — Гарри, не сдержавшись, потёрся щекой о бедро зельевара; прохладный габардин брюк под горячей кожей был просто восхитителен. — Был такой хоркрукс — медальон Салазара Слизерина… и мы сумели как раз добыть меч Гриффиндора из Сортировочной Шляпы. Вообще говоря, это Кевин достал оттуда меч, он же гриффиндорец — и мы решили, что ему и уничтожать хоркрукс. Я открыл медальон, а там… Северус, представляешь, из половинок медальона смотрели глаза Риддла, такие красивые, бархатно-карие, совершенно очаровательные, — Гарри рассмеялся, почти истерически. — Кевин не ждал, что хоркрукс будет такой… живой, фактически. Он медлил, а хоркрукс хотел жить, и заговаривал Кевину зубы, а Кевин смотрел и смотрел. В конце концов Кевин его всё-таки разрубил, но для него это было, как будто он убил человека.

— Ты прав, — согласился Северус. — У Тома очень красивые глаза. Запоминающиеся.

Гарри повернул голову и поцеловал кончики пальцев Северуса.

— Мне стыдно, — признался он. — Явился на ночь глядя, запасы коньяка ополовинил, жалостливых историй понарассказывал… правда стыдно.

— Не стоит стыдиться, — Северус легко, как ребёнка, поднял Гарри с пола и обнял; Гарри зарылся лицом в его волосы, от которых сегодня резковато пахло экстрактом из листьев ракиты. — Это совсем не стыдно — быть человеком. Честное слизеринское, не стыдно.

* * *

«Привет, Гарри.

Я долго думал, если честно, что написать. Это уже шестой кусок пергамента, предыдущие пять горят в камине. И этот, наверно, отправится туда же, если я не прекращу тянуть книзла за хвост и не скажу о том, что думаю…

Сто процентов, Люпин тебе уже рассказал, что я всё знаю. Гарри, как ты мог скрывать это столько чёртовых лет?! Это же преступление! Изнасилование несовершеннолетних карается Поцелуем!! Это же должно было искалечить тебе всю жизнь… а ты ещё уговорил его пойти в учителя! Да как его можно хоть на милю подпускать к детям?!

Сохатый и Лили перевернулись бы в гробах, если бы узнали. Гарри, я… я не знаю даже, что сказать. Человек, которого я любил, оказался педофилом, растлившим моего собственного крестника, у меня жуткое похмелье, и сегодня с утра Рита Скитер пыталась взять у меня интервью о твоих детях. Вся моя долбаная жизнь полетела гиппогрифу под хвост.

Как это случилось, Гарри? Я имею в виду не подробности, а почему, зачем… ты был не единственной жертвой? Кто-нибудь потом помог тебе справиться с этим, кто-нибудь был с тобой рядом? Мне так чертовски жаль, Гарри, что меня не было с тобой, чтобы помочь…

Расскажи мне, пожалуйста, пока я не сошёл с ума.

Твой,

Сириус».

Гарри перечитал письмо два раза, собираясь с мыслями, а потом отодвинул подальше справочник о различных видах магических лихорадок и начал писать ответ. В процессе в камин отправилось восемь листов, но через час краткое изложение точки зрения Гарри на события почти пятилетней давности было скручено в трубочку и привязано к лапе Хедвиг чёрно-зелёной ленточкой.

— Я надеюсь, — поделился Гарри своим чаяниями с совой, — он сумеет об этом молчать. Я, в конце концов, давно уже совершеннолетний, и Визенгамот даже не почешется, если подать туда такую жалобу, тем паче от кого-то, кто лично при этом не был. Последнее, что нашей семье сейчас нужно, — это ещё один пикантный скандал в прессе. Лети в Лондон, Хедвиг. Найди Сириуса и клюнь его в макушку, если он снова попытается напиться.

* * *

— Вот Костерост. Вот восстанавливающее, вот тонизирующее, блокирующее эффекты самораспространяющихся заклятий, то, что с эффектом Фините Инкантатем, вот заживляющее, обеззараживающее, вот от тошноты, от поноса, от запора, от ожогов, от прыщей, вот мышечный релаксант, кровезаменитель, обезболивающее, снотворное… — монотонно перечислял Гарри, попутно наклеивая на соответствующие бутылки нужные этикетки. Вообще говоря, он собирался наклеить этикетки до прихода мадам Помфри, но не успел. Сам он мог бы обойтись и без этого — всё, что он варил сам, он мог распознать без малейших затруднений, тем более в прозрачных флаконах и бутылках медицинского крыла, но правила хранения лекарств требовали надлежащим образом исполненных этикеток.

Мадам Помфри одобрительно кивала в такт монологу своего стажёра.

— Всё, что было в списке, — Гарри присел на край стола. — Думаю, этого хватит как минимум до Рождества.

— Молодец, Гарри, — колдомедик одарила его снисходительной улыбкой, принимаясь расставлять бутылки по шкафчикам. — Ты очень вовремя с Костеростом, завтра у первых курсов начинаются уроки полётов на метле. Не было ни года, чтобы человек пять-шесть не сломали или не вывихнули себе что-нибудь, несмотря на все старания Роланды.

— То есть, до вечера пока никаких особых дел не планируется? — уточнил Гарри.

— А у тебя были свои планы?

— Завтра у Кевина день рождения, — пояснил Гарри. — Двенадцать лет. Я хотел выбраться в Хогсмид или в Лондон, купить подарок.

— Конечно, дорогой, никаких проблем, — несмотря на магические драки, поставлявшие больничному крылу внеурочных пациентов, мадам Помфри продолжала питать к семье Гарри вообще и к Кевину в частности (как, впрочем, практически все, кто его знал) непреодолимую сентиментальную слабость. — Постарайся только управиться сегодня к ужину.

— Пунктуальность — моё второе имя, — улыбнулся Гарри.

Если посмотреть на него со стороны, то можно даже увериться, что всё замечательно. Что у него чудесная семья, что он любит и любим, что он занимается работой, о которой давно мечтал. И ведь это всё правда, правда до последнего слова!

Как жаль, что сам он не смотрит на себя со стороны.

* * *

— Гарри! — Кевин налетел вихрем, сияя широченной улыбкой. — А у нас сегодня был урок полётов!

— И как он вам? — Гарри въерошил Кевину волосы.

— Здорово! Том так классно летает, с ума сойти! Мадам Хуч сказала, что почти так же хорошо, как ты на первом курсе, представляешь? Как ты думаешь, Ремус разрешит Тому играть за Гриффиндор?

— Это зависит от того, хочет ли Том быть в команде, — заметил Гарри, не уловив на лице своего старшего сына никакого предвкушения по поводу предполагаемой головокружительной квиддичной карьеры. — Ты хочешь?

Том пожал плечами.

— Не знаю. Мне больше нравятся Зелья и Трансфигурация, чем полёты.

— Как можно не любить квиддич?! — пылко вопросил Кевин, донельзя похожий в этот момент на встрёпанного воробья, наскакивающего на более спокойного собрата.

— Это же просто игра, — отозвался Том, смотря при этом не на Кевина, а на Гарри. — Забавно, но чтобы с ума по ней сходить — нет. Но если ты считаешь, что мне нужно…

— Тебе не нужно делать ничего, что ты не хочешь, — перебил его Гарри. — Ты никому ничего не должен, в том числе и играть в квиддич.

— Но ты был бы рад, если бы я в него играл? — с достойным лучшего применения упорством допытывался Том.

— Я буду рад всему, чем ты займёшься, если тебе это будет нравиться, — мягко ответил Гарри. — В своё время меня запихнули в факультетскую команду, не спросив моего мнения на этот счёт. Не хотелось бы, чтобы ты или Кевин повторили мой опыт.

Пока Гарри и Том вели разговор о квиддиче и превратностях судьбы, Кевин успел посерьёзнеть, подхватить на руки радостно агукающего Блейза Седрика и начать нашёптывать что-то последнему на ушко. Том оглянулся на Кевина, посмотрел на Гарри, потом снова на Кевина; прикусил губу.

— Я помню, какой сегодня день, — правильно истолковал заминку Гарри. — Кевин!

— А?

— Что ты делаешь сегодня вечером? — поинтересовался Гарри индифферентно.

Кевин пожал плечами, едва не уронив племянника.

— Скорее всего, эссе по Трансфигурации.

— Я полагаю, — задумчиво сказал Гарри, — Минерва вполне переживёт, если ты его не напишешь. Потому что сегодня у тебя день рождения, и мы отправляемся в Диснейлэнд.

— Куда? — хором спросили Кевин и Том.

Гарри ухмыльнулся.

— Увидите.

* * *

Портключ перенёс их троих прямиком в здание таможенной службы, где полагалось зарегистрироваться по прибытии; в будний день очередь к стойке регистратора была короткой, и уже через пять минут Гарри протянул на освидетельствование портключ и палочку.

— Остролист и перо феникса, — определил регистратор; американский акцент резанул Гарри уши. — Одиннадцать дюймов, используется восьмой год…

Он осёкся на полуфразе и уставился на Гарри такими сияющими и восторженными глазами, что у того руки зачесались прикрыть лоб чёлкой.

— Вы — Гарри Поттер? — выдохнул регистратор, которому было от силы семнадцать лет.

— Да, — признался Гарри неохотно.

— Подумать только, сам Гарри Поттер! А мы следили за событиями в Британии… подписи собирали на петиции к Колдовскому Сенату, чтобы отправить вам войска на помощь…

«Лучше бы сами пришли, чем подписи собирать, — сумрачно подумалось Гарри. — Хотя нет… на этой чёртовой войне и так полегло слишком много детей».

— А с вами?.. — регистратор выжидательно замолк, глядя на Кевина и Тома.

Гарри положил руки обоим на плечи.

— Это мои сын и брат. Томас Гарри Поттер и Кевин Авель Поттер.

— Томас Гарри Поттер? — повторил регистратор. У его локтя лежала мятая карточка из шоколадной лягушки; лицо и текст на этой карточке были более чем знакомы Гарри. — Это…

— Мой сын, — с нажимом сказал Гарри. Отчего-то задерживать их посторонними разговорами больше не стали.

За срочный портключ до Америки Гарри расплатился с Кингсли кратким интервью для «Ежедневного Пророка», где прямым текстом заявил, что поддерживает политику нынешнего министра; отвечать на вопросы молоденькой корреспондентки, чьим кумиром явно была Рита Скитер, было довольно муторно, но искреннее восхищение на лицах Тома и Кевина, встреченных в Диснейлэнде гигантскими статуями Микки и Минни Маусов, того стоило.

Всё, что Гарри знал о Диснейлэнде штата Флорида, заключалось в брошюрке, добытой в Министерстве в процессе оформления портключа, и украдкой увиденном в глубоком детстве кусочке документального фильма про Уолта Диснея; Кевин и Том — чистокровный волшебник и воспитанник приюта — не знали и этого, и каждое новое открытие потрясало обоих до глубины души. Стройные, хрупкие башенки бело-синего дворца, массивный серебристый шар на подпорках, гигантское колесо обозрения; бесчисленные аттракционы — то захватывает дух в свободном падении с высоты шестнадцатого этажа, то обдаёт водой с головы до ног, пока четырёхместное каноэ вписывается в речные повороты, то несёт вниз с водопада под очень натуральный звук взрыва, записанный на магнитофон, то за яркой машинкой с рёвом гонится динозавр, и остаётся только вцепиться в поручни покрепче и визжать погромче, то сердце падает в пятки на особо крутом вираже русских горок, то говорящий фонтан, коварно обманув, обливает водой, хотя, казалось бы, ты уже отошёл на безопасное расстояние! — бесконечные магазинчики, кафе, рестораны, пляжи; толпы людей, буйство красок и звуков, палящее солнце и сладкое, дурманящее, беззаветное чувство свободы. Гарри успевал только не потерять из виду Кевина и Тома, совершенно ошалевших, как распробовавшие мясо вегетарианцы; их худые исцарапанные ноги в шортах и сандалиях мелькали так быстро при перебежке от одного аттракциона к другому, что Гарри порой мерещилось — их, этих ног, за которыми он должен следить, не четыре, а не меньше двух десятков. К вечеру Кевин покоричневел под лучами солнца Флориды — впрочем, белая кожа плеч при каждом удобном случае высовывалась из-под рукавов футболки, напоминая, что этот счастливый до безумия двенадцатилетний мальчишка прибыл сюда из холодной Шотландии; Том подозрительно разрумянился, и Гарри мысленно проводил ревизию своих запасов зелий, вспоминая, есть ли там что-нибудь от солнечных ожогов. Впрочем, Том не демонстрировал никакого дискомфорта, заражённый энергией Кевина, его беззаботностью и жаждой развлечений; Гарри оставалось только тащиться в хвосте у своих сына и брата, потому что держаться с ними наравне он не смог бы при всём желании.

По правде говоря, он чувствовал себя очень старым; ему казалось, такой же неподдельный энтузиазм он сам испытывал лишь однажды, совсем, с календарной точки зрения, недавно — когда Дурсли взяли его с собой в зоопарк в день одиннадцатилетия Дадли, и купили фруктовый лёд, и всё было так хорошо, что он и представить себе не мог ничего лучше и чудесней.

Красоты Диснейлэнда вызывали у него одновременно и восхищение, и глухую тоску; будто у него самого украли что-то большое и хорошее, а взамен подсунули подделку, сляпанную на скорую руку, и он даже не подозревал, что лишился чего-то, пока не приехал сюда.

Единственное, что служило ему утешением, так это тот факт, что Кевина и Тома не обкрадывают; и что они через годы, когда будут баловать своих гипотетических будущих детей, ни за что не почувствуют этого смутного сожаления и бесцельной обиды на собственную судьбу.

* * *

Когда стемнело, белые стены дворца подсветили фиолетовым; это было по-настоящему волшебное зрелище, Гарри не мог не признать. Кевин уже начинал украдкой зевать, несмотря на искреннее восхищение, с которым он любовался дворцом, и Гарри объявил, что после салюта, который будет ровно в десять вечера, они вернутся домой. Никто не возражал.

Они ждали салюта, валяясь на пляже; песок набивался в волосы и под одежду, море негромко шумело, подкатывая к самым подошвам; отражавшиеся в сверкающей тёмной воде светящиеся здания и громады аттракционов на фоне чёрного неба почти подавляли — рядом с этими колоссами из металла и пластика человеческое тело казалось совсем мелким и незначительным. В руках у Гарри был початый пакет с конфетами из нуги, и Кевин с Томом то и дело машинально дотягивались до пакета и закидывали сладости в рот; на подбородке у Кевина было солидное пятно от шоколадного мороженого, а Том умудрился облиться, открывая бутылку с лимонадом, и теперь от его футболки приторно пахло фруктами.

— Как классно, — вздохнул Кевин, дожевав очередную конфету, и потёрся щекой о плечо Гарри — словно чтобы удостовериться, что брат рядом, живой и тёплый, и всё это не сон. — Вот бы навсегда так остаться…

— Мы сюда ещё вернёмся, — пообещал Гарри. Беззвёздное небо, в которое он смотрел слишком долго, закружилось перед глазами, угрожая затянуть в свой водоворот, и Гарри поспешно уставился в песок рядом с собой. — У нас очень много времени впереди.

— Хорошо бы стать бессмертным, — мечтательно вздохнул Том. — Если жить так здорово, то, должно быть, стоит заниматься этим вечно…

Гарри словно ледяной водой окатили; он не подпрыгнул от острого, требовательного чувства опасности только потому, что Кевин всё ещё прижимался к нему щекой.

Да и вообще, по зрелом размышлении, паника была худшей тактикой из всех, какие имелись в распоряжении Гарри.

— Нет, не стоит, — спокойно сказал он.

— Почему? — заинтересовался Кевин.

— Вечно жить — это больно, — объяснил Гарри. — Твои близкие, друзья, родные, любимые — все умирают, а ты живёшь. Наступает такой момент, когда ты остаёшься один и понимаешь: не нужна тебе эта пустая вечность, и не нужен крестовый поход против природы, предназначившей всем в свой срок родиться и умереть.

— Их тоже можно сделать бессмертными! — запальчиво возразил Том. Похоже было на то, что он не раз уже обдумывал эту идею.

— Нельзя, — резко ответил Гарри. — Я бы, например, не согласился стать бессмертным.

— Разве это плохо? — почти обиженно спросил Кевин.

Гарри молчал несколько секунд, подбирая слова для ответа. Многоцветная рябь отражений на волнах танцевала под дуновениями бриза, ждала, что скажет Гарри, так же, как ждали Том и Кевин.

— Это безнравственно, — наконец сказал он, не найдя другого слова. — Жить вечно — это противоестественно и безнравственно. Смерть — не наказание, не пугало; для старых людей это скорее подарок, сон после долгого-долгого дня. Смерть — это очень грустно для тех, кто остался в живых, но совсем-совсем не страшно. Я уже умирал один раз… я знаю, о чём говорю. Бессмертие — это величайшая беспочвенная трусость, какую только можно придумать.

— Но ведь умирают не только старые люди! — Том сел на песке; тема задела его за живое. — Умирают от несчастных случаев, от болезней, по всяким разным причинам совсем молодые люди!

«Блейз. Близнецы», — волна горечи и чувства потери, усилием воли отогнанная от слёзных желез, устремилась куда-то к сердцу, заставила его сбиться с размеренного ритма.

— Бессмертный и неуязвимый — это разные вещи. Нет ничего вечного на свете, вообще нет. Человеческое тело изнашивается за сотню-полторы лет; маггловское, впрочем, быстрее, за полсотни-сотню. Скалу за несколько веков ветер может сточить до основания. Даже звёзды не вечны — какие-то остывают и гаснут, какие-то накаляются и взрываются. Всё задумано так, чтобы рождаться и умирать. Бессмертие не защитит тебя ни от неизлечимой болезни, ни от несчастного случая, потому что твоё человеческое тело — вещь хрупкая.

— Значит, можно создать себе другое тело, защищённое! — решительно заявил Том.

— Том, постой, — Гарри зажмурился, пытаясь собраться с мыслями и отогнать воспоминание о нечеловеческом высоком силуэте с чешуйчатым лицом и красными глазами. Притихший Кевин переводил взгляд с одного спорщика на другого. — Послушай… лорд Вольдеморт уже когда-то пробовал один раз создать себе другое тело. Человек с другим телом перестаёт быть человеком. Ему уже не нужны все эти радости, из-за которых он с самого начала хотел быть бессмертным.

Гарри очень надеялся, что Том не сочтёт аргумент о Вольдеморте ударом ниже пояса, а задумается.

Том молчал.

Тихая, нежная музыка поплыла над Диснейлэндом; светлые, пастельных тонов фейерверки взлетели в небо, расцвечивая его, как пасхальную открытку. Гарри поставил пакет с конфетами на песок и притянул к себе своих мальчишек, обнимая так крепко, как мог.

Минут через пять музыка резко сменилась, и цвета фейерверков стали другими: вызывающе яркими, зловещими. А потом светлое и тёмное, нежное и резкое перемешались в единую неразличимую массу под звуки взрывов; и в конце концов тёплые тона под тихую, почти мурлычущую мелодию поплыли над ночью в ожившей детской сказке.

— У меня по колену божья коровка ползёт, — шёпотом сказал Кевин. — Я знаю, ей надо сказать стишок, и она улетит.

— Тогда скажи, раз надо, — посоветовал Гарри.

— Божья коровка, божья коровка, лети отсюда домой, — послушно зашептал Кевин. — Твой дом горит, и твои дети мертвы, все, кроме маленькой Нэн, которая сидит под кастрюлей и плетёт золотые кружева так быстро, как может.

— Какой пугающий стишок, — заметил Гарри. Божья коровка, тем не менее, и не думала пугаться, а продолжала исследовать коленку Кевина. Внимание трёх человек её тоже ничуть не смущало.

— Так принято говорить, — сказал Том, словно извинялся за кровожадность детского стишка.

— А ты разве не говорил так в детстве, Гарри?

— Нет, — Гарри покачал головой. — Меня никто не учил этому стишку. И хорошо, что не учил; как-то не очень приятно говорить кому-то, что его дом горит, а дети мертвы. Кстати, а разве божьи коровки летают после наступления темноты?

— Это божья коровка-сова, — с серьёзным лицом сказал Кевин. — Ей не спится, вот она и гуляет по Диснейлэнду.

Гарри рассмеялся.

— Среди нас, по-моему, сов нет, так что пойдём-ка мы домой, спать. Портключ можно активировать в любую минуту.

Словно дождавшись нужных слов, божья коровка расправила прозрачные крылышки и взлетела, почти сразу растворившись в темноте.

— Это был самый замечательный день рождения в моей жизни, — признание Кевина звучало бы более впечатляюще, если бы не было прервано душераздирающим зевком. — Можно, я возьму с собой конфеты?

— Бери, конечно, — Гарри взглянул на Тома. — Всё хорошо?

Том поднял голову; в его расширенных чёрных зрачках отражалось яростно-оранжевое колесо обозрения.

— Всё слишком хорошо, — сказал он странным тоном. Если бы Гарри не знал его лучше, он бы решил, что Том сейчас расплачется. — Так не бывает.

— Привыкай, — сказал Гарри.

Они положили ладони на портключ, и Гарри произнёс кодовое слово, которое должно было вернуть их домой:

— Хогвартс.

Всё смешалось в доме Облонских.

Л.Н. Толстой, «Анна Каренина».

На следующий же день после дня рождения Кевина начались затяжные холодные ливни; они падали сплошной стеной, не прекращаясь ни днём, ни ночью, и три раза в день Большой зал оглашался чиханием и кашлем, несмотря на то, что Гарри и Северус целые дни посвящали Перечному зелью. Деля время между кипящим котлом, капризничающим Блейзом и выразительно возвышающимися на столе горами учебников, Гарри изредка выглядывал в окно: там по размокшему до кашеобразного состояния двору периодически передвигались перебежками студенты, натянувшие капюшоны до самых подбородков, — можно было только приблизительно понять по росту и массивности, с какого они курса. У Хагрида от сырой погоды разыгрался ревматизм, и Гарри раз в неделю относил лесничему банки с мазью. Каждый раз Хагрид непременно поил его чаем — порывался и кормить кексами, но Гарри приносил выпечку с собой, из Хогвартса, благо Добби по-прежнему работал на кухне и был до обморока счастлив презентовать «великому мистеру Поттеру» килограмм-другой печенья.

Хагрид всегда рассказывал Гарри о родителях. Как-то так получилось, что ни Ремус, ни Северус, ни Сириус, которые знали Джеймса и Лили гораздо лучше, не любили заводить разговоры о них; Гарри, как правило, не заводил тоже — просто потому, что ему самому нечего было сказать: всё, что он сам помнил о родителях, заключалось в том застарелом ночном кошмаре с зелёными вспышками и высоким холодным смехом Вольдеморта. И когда Хагрид, выслушав байку-другую про житьё-бытьё маленького Блейза Седрика, говорил что-то вроде «А вот помню, Джеймс с Лили на четвёртом курсе были… весной это случилось, весной, яс-дело, все студенты дуреют, как кошки…», в груди Гарри разливалось странное тепло, и он готов был просидеть на жёстком Хагридовом стуле пару вечностей под стук дождя по стеклу, с обжигающей чашкой в руках и с витающим вокруг запахом ванили и фруктов.

Гарри выслушал достаточно рассказов о родителях, чтобы заключить: характером он не похож ни на одного из них. Джеймс Поттер был ярким, победительным, заводилой на факультете; он был популярен сверх всякой меры, сознавал это и пользовался этим — но не во зло, а для смеха и незначительной мальчишечьей выгоды. Лили Эванс была гриффиндоркой до мозга костей и чуть что — коршуном бросалась на защиту униженных и оскорблённых; вместе с тем она ухитрилась сохранить почти детское отношение к жизни, этакое непреложное ожидание чуда, которое точно-точно случится, если не сегодня, то завтра, ведь так прекрасно и упоительно жить на свете! А их сын вырос ипохондриком и затворником, ненавидящим собственную славу и судьбу.

Хотя в чудеса он, кажется, всё ещё верил. «У тебя глаза такие же, как у ней, — сказал Хагрид в один из вечеров. — Не то, что зелёные, а что добрые, светлые… Слизерин тебя злыднем не сделал, Гарри».

Хагрид, по-видимому, тоже верил в чудеса, а заодно — и в хорошее в людях.

Отношения с Северусом развивались странно; Гарри не привык к чему-то настолько благополучному… настолько семейному. Жизнь очень быстро вошла в колею: утро и день, быстрые поцелуи за завтраком и обедом — Гарри в больничном крыле, Северус на уроках или занимается школьными делами, которыми Минерва обожает заваливать преподавательский состав; вечер — Гарри с Блейзом или с Томом и Кевином, а иногда отвечает мадам Помфри, вздумавшей устроить опрос по прочитанному, Северус проверяет домашние задания, варит зелья и читает. А на ночь Гарри вместе с младшим сыном — обычно уже крепко дрыхнущим к этому моменту — спускается в подземелья, где они с Северусом ужинают вдвоём, а после занимаются любовью. Бывало, этот распорядок нарушался — если они забегали друг к другу днём; просто потому, что соскучились, и Гарри был благодарен Северусу за то, что тот не пытается придумывать железобетонные поводы, чтобы увидеть своего любовника. Для этого требовалась особая смелость, которой Гарри и сам обладал не в полной мере.

Гарри всё время ждал какого-то подвоха, ждал, что что-то случится, какая-нибудь беда молнией прошьёт это спокойное, нежное сосуществование; но ничего из ряда вон не происходило — что, впрочем, не уменьшало тревог Гарри.

— Что-то случилось? — Гарри ковырнул вилкой салат и отодвинул тарелку — при виде мрачного лица Северус аппетит пропадал напрочь.

— Студенты, — отозвался Северус, ожесточённо кромсая вилкой отбивную, но не кладя в рот ни кусочка.

— Взорвали что-то? Вроде бы сегодня ко мне никто не приходил с ожогами…

— Лучше бы взрывали, — вздохнул Северус. — Воруют.

— Воруют? — эхом повторил Гарри.

— Уже восемь человек пожаловались, что у них пропали вещи. Трое гриффиндорцев, по два рэйвенкловца и слизеринца, один хаффлпаффец, все младших курсов — от первого до третьего.

— Пропадают ценности?

— У кого как. У одной девочки золотой кулон, у другой — грошовый маггловский флакончик лака для ногтей. Карманное зеркало в берестяной оправе, альбом с гербарием, перо, собственноручно раскрашенное под павлинье, дорогой кожаный кошелёк — денег в нём было четыре кната, зато сколько слёз его бывший хозяин пролил в материнские объятия Спраут… Минерва ходит, вздыбив шерсть, но не знает, кого расцарапать.

Гарри не улыбнулся попытке пошутить.

— На её памяти в Хогвартсе воровали?

— Она говорит, что нет. Утверждает, что это вопиющий случай, — Северус налил Гарри кофе и добавил сливок ровно столько, сколько Гарри любил. — В стенах Хогвартса, дескать, убивали, пытали, насиловали — чего только за тысячу лет не бывало. Но не воровали никогда.

— Идеалистично-то как звучит, — проворчал Гарри. — Вы что-нибудь делаете?

— Не сказал бы, — Северус пожал плечами. — Попросили пострадавших хранить молчание и пытаемся вычислить, кто бы это мог быть. Пока безуспешно. Обращаться в аврорат чревато для репутации Хогвартса, Министерство не упустит случай насадить здесь свои порядки, если мы не будем справляться сами.

— Если Кингсли так сделает, я найду способ вправить ему мозги, — пообещал Гарри. — Есть какие-то конкретные предположения?

— Конкретных — никаких. Присматриваемся к студентам на уроках, ломаем головы, — вид у Северуса был уже откровенно унылый

Гарри поднялся с места и присел на ручку кресла Северуса.

— Не расстраивайся так, — он отвёл прядь волос с виска Северуса и поцеловал почти невидимую голубоватую жилку. Жилка размеренно билась под губами, тонкая и ломкая; у Гарри защемило в горле от нежности. — Вор найдётся, ему некуда деться из Хогвартса.

— Я понимаю. Противно только, что здесь, в этом месте, которое я столько лет считаю своим домом, могут воровать.

— Здесь всё могут — убивать, воровать, насиловать, пытать, — философски заметил Гарри. — Если это твой дом, значит, живущие здесь — твоя семья. А в семье никогда не обойтись без урода.

* * *

— Гарри, не поможешь мне сегодня с младшими курсами? Слизерин и Гриффиндор, первый и второй.

— Четыре курса вместе? Они же передерутся, как пауки в банке, Рем.

— Минерва ночью плохо себя почувствовала, Поппи отправила её в Сейнт-Мунго — до сих пор аукаются те Ступефаи, которыми в неё запустили прихвостни Амбридж на твоём пятом курсе. У второго курса вылетела Трансфигурация первым уроком, надо что-то делать.

— Предлагаешь показательную дуэль? — уточнил Гарри, забыв про копчёную селёдку на своей тарелке. — Тогда давай обговорим подробности прямо сейчас; если из-за этого кто-то из нас выйдет из строя, Минерва примчится из Лондона прямо в больничной пижаме, чтобы высказать всё, что она думает о безответственных мальчишках.

— Не примчится, — усмехнулся Ремус. — Она слишком тебя для этого уважает. Коль скоро она сражалась под твоим руководством на войне, то безответственным мальчишкой не считает.

— Сейчас мирное время, а я, по сути, и есть мальчишка, — заметил Гарри. — Но давай всё-таки обсудим детали. Пусть будет и зрелищно, и безопасно.

Селёдка осталась нетронутой, пока Гарри и Ремус выстраивали ход грядущей дуэли; уже последний студент покинул Зал, а они всё спорили по поводу заклятий, поглядывая на часы, и продолжили разговор на ходу.

Перед классом, из которого слышался отчётливый гомон почти полусотни учеников, Ремус остановился; обернулся к Гарри, держа руку на ручке двери:

— Ты переписываешься с Сириусом?

Гарри замешкался, прежде чем ответить; очередное письмо от крёстного он таскал в кармане уже почти неделю, не зная, что ответить.

— Как бы да, — сказал он наконец. — Скорее, не я с ним, а он со мной.

— И что он пишет?

— То, что думает, но не то, что чувствует, — Гарри взялся за ручку двери поверх руки Рема и повернул. — Давай начнём.

Разговорившихся студентов пришлось утихомиривать с помощью Соноруса; но труд это был сизифов, потому что при известии о дуэли воодушевлённые вопли заставили стёкла зазвенеть.

— Будете так шуметь, — пообещал Ремус, — дуэль отменится, и будет внеочередная контрольная.

Под угрозой такого ужасного — и вполне реального, учитывая привычку Ремуса держать своё слово — наказания малыши затихли, и Гарри с Ремусом встали в классические боевые стойки для начала дуэли.

— Гарри, мы болеем за тебя! — азартно выкрикнул Кевин.

Гарри успокаивающе прижал палец к губам, глянув на брата, и едва не пропустил первое заклятие от Ремуса — Glacio. Мало было бы радости закончить дуэль, не начав толком, в виде ледяной статуи…

Разноцветные вспышки заклятий сплетались, разлетались по классу, отражались рикошетом от стенок щита, которым дуэлянты огородили участок в центре комнаты; подбадривающие крики, свист, возбуждённый гомон студентов закладывали уши всякий раз, как заклятие проходило в миллиметре или рассыпалось о в последний момент поставленную защиту. При чуть худшей теоретической подготовке у Ремуса было куда больше опыта в дуэлях, чем у Гарри, и показательное сражение шло практически на равных, ярко и слаженно, даже учитывая, что ни тот, ни другой не практиковались уже несколько месяцев.

Яблочно-зелёное сияние заклятия, временно превращающего мага в сквиба, окутало Ремуса, на долю секунды опоздавшего обновить чары щита; Ремус резко швырнул ставшую бесполезной палочку в Гарри, заставляя того шарахнуться в сторону, и попытался сделать подсечку. Ему удалось бы, будь противник массивней и неповоротливей, но Гарри, упав, пружинисто откатился вбок и с земли швырнул в Ремуса Петрификусом.

— Finite Incantatem, — щит, отгораживавший дуэлянтов от студентов, лопнул с тихим звоном. Гарри поморщился, вставая; при падении левому плечу досталось сильнее, чем он рассчитывал. — Finite Inkantatem, — повторил Гарри, отменяя Петрификус, и протянул Ремусу руку, помогая подняться.

Остаток урока они потратили на объяснение основных принципов дуэли и сути применённых заклятий; Кевин с горящими глазами записывал буквально каждое слово и задавал столько вопросов, что у Гарри голова закружилась.

— Спасибо за помощь, — урок закончился благополучно, и Ремус улыбался, выравнивая стопку собранных домашних эссе. — Может, перейдёшь на полставки моим ассистентом?

Гарри рассмеялся.

— Нет, я теперь мирный человек, — отшутился он. — А с преподаванием вечно как на вулкане, хуже, чем на войне…

Человек десять столпилось у одного из последних столов; Ремус насторожённо — Гарри сразу представился волк, почуявший более крупного хищника — приблизился к толпе; ученики расступились, давая ему увидеть, что произошло. Гарри выглянул из-за плеча Ремуса: первокурсница из Слизерина отчаянно всхлипывала, спрятав лицо в ладонях. Кевин, утешая, обнимал её за плечи и неловко гладил по голове.

— У неё шёлковый шарфик украли, — хмуро пояснил Том. — С утра, говорит, ещё в сумке был…

Лицо Ремуса закаменело. Гарри протолкался между студентами и присел на корточки перед слизеринкой, чтобы не возвышаться над ней, как Биг-Бен.

— Не плачь, — негромко попросил он. — Вора обязательно найдут, и шарфик к тебе вернётся. Я обещаю. Слышишь? Не стоит плакать из-за воров, они того не стоят.

— Я не из-за воров, — она отняла руки от лица, но продолжала всхлипывать. — Я из-за шарфика… он мамин был… я его как память с собой носила… а его украли…

Гарри прижал её к себе и погладил по тщательно заплетённым косичкам.

— Из-за шарфика тоже не нужно. Он ведь к тебе вернётся. Если бы он навсегда пропал, тогда стоило бы плакать, а так не надо. Разве твоя мама хотела бы, чтобы ты плакала?

— Н-не знаю… — глаза слизеринки покраснели и опухли.

— А я знаю, — уверенно заявил он. — Не хотела бы.

— Откуда вы знаете? — недоверчиво уточнила девочка. — Вы ведь не знали мою маму…

— У меня тоже есть дети, — серьёзно ответил Гарри. — Родители никогда не хотят, чтобы их дети плакали. Никогда. Пойдём в больничное крыло, я дам тебе успокаивающее зелье со вкусом клубники, хочешь?

Кевин подхватил сумку девочки со стула, подал Гарри:

— У Деборы следующим уроком Чары. Она ведь, наверно, опоздает…

Гарри благодарно кивнул и повёл шмыгающую носом Дебору в больничное крыло. На сердце у него было тоскливо и гадостно, как будто он вляпался во что-то дурнопахнущее, и негде теперь от этого отмыться.

* * *

— И главное, какая наглость, — Гарри крутил в ладонях пузатый бокал, до половины полный коньяка; коньяк опасно плескался внутри, то и дело доставал до краёв, но всё-таки не переливался. — Прямо на уроке, Ремус и я в классе, толпа других студентов… шарф крадут, и никто даже не чешется!

Блейз Седрик захныкал; пока Гарри ставил бокал на стол, хныканье успело перерасти в требовательный громогласный рёв.

— Чш-ш, мой хороший, сейчас я поменяю твои пелёнки. И вовсе незачем так плакать…

«Что-то я сегодня только тем и занимаюсь, что успокаиваю ревущих детей. Прямо-таки моё призвание…»

— Удавить этого вора хочется, — сказал Гарри сквозь зубы, укладывая Блейза на чистую пелёнку. — Своими руками, паскуду такую…

— Никогда не слышал, чтобы ты называл так кого-нибудь, — заметил Северус.

— До сих пор не хотелось, — пожал плечами Гарри и запустил разноцветные блестящие пузыри хаотично летать над кроваткой. — До сих пор всё было как-то… по-другому.

Блейз Седрик жизнерадостно гулил и махал ручками; когда ему удавалось задеть летающий пузырь, тот тихонько звенел и раздваивался.

— У тебя есть какие-то конкретные идеи?

— Мой разум девственно чист, — признался Гарри, усаживаясь обратно в кресло и обхватывая прохладный бокал пальцами обеих рук. — Но к утру я непременно что-нибудь рожу на эту тему.

— Собираешься ночь не спать?

— Не хочется, — Гарри отхлебнул коньяка; обжигающее тепло легко прошло по горлу, по пищеводу, пролилось в желудок. — На нервах с самого утра. Ты будешь спать, а я полежу рядом и подумаю.

— Съешь что-нибудь, не глуши коньяк на голодный желудок.

— Я не голодный, я обедал… — Северус без лишних слов вручил Гарри многоэтажный бутерброд, и Гарри не стал спорить.

Из бутерброда всё время лез чересчур щедро наляпанный соус; Гарри периодически слизывал с пальцев пряную белую массу, всё время норовившую скатиться до самого локтя. Северус наблюдал за любовником, и Гарри, искоса взглядывавшему на зельевара, казалось, что в уголках его губ прячется улыбка. Или просто свет от огня в камине так падает?

— Мне даже не верится, что когда-то была война, — неожиданно сказал Северус. — Ты выглядишь слишком мирно для командира армии…

— Ну так мне и не нужно больше воевать, — Гарри проглотил остатки бутерброда и запил коньяком — вставать и делать себе кофе было лень. — Я никогда не любил этим заниматься, если честно, но деваться было некуда.

— Вот за это я тебя и люблю, — заключил Северус.

— За то, что выгляжу мирно? — недопонял Гарри.

— Пойдём в спальню, — предложил Северус, оставив вопрос без ответа.

Гарри искренне поддержал это предложение.

* * *

Ночь выдалась светлая — завтра Ремус уже выпьет своё зелье и отправится в Визжащую хижину, пережидать полнолуние; Гарри пристроился за столом гостиной, в двух шагах от спящего Блейза, и расправил туго скатанное письмо Сириуса.

Почерк у крёстного с прошлого письма стал суматошней, замысловатей — видимо, согласовывался с мыслями и чувствами; это письмо — ответ на подробный рассказ Гарри о подоплеке отношений последнего с Ремусом — гласило:

«Гарри,

Я читал твоё письмо восемь раз. Или девять.

Это всё равно неправильно. Это гадко, это преступно — то, что он с тобой сделал. Этого не должно было быть, понимаешь? Хорошо, что тебе это помогло, пусть и извращённым каким-то способом, но всё же. Но это был один шанс на миллиард, что из такой грязи выйдет что-нибудь хорошее…

Я помню, каким ты был в тринадцать. До тебя дотронуться было страшно — тонкий, как спичка, да ещё и глаза горят воинственно; не так коснусь, и переломишься. Джеймс и Лили, они оба в тебе сошлись; я тебя тогда воспринимал, как память, как драгоценный камень. А потом узнал тебя лучше, и ты мне стал, как сын… хреновый из меня вышел крёстный отец, конечно, но я за тебя глотку любому перегрызу.

Любому, кроме него.

Я его люблю, то есть любил. А он всё опоганил, что мог: и то, что было между ним и мной, и память о Джеймсе и Лили, и твоё детство, и я даже не могу убить его за это.

Гарри, как ты мог настаивать на том, чтобы он стал преподавателем?! Что, если он опять… ты его защищаешь, а что ты скажешь, если он сделает это с Кевином или Томом?

Я не знаю, как теперь жить дальше, Гарри, а ты пишешь: успокойся, одумайся, пойми. Что тут понимать?!!

Что, Гарри?

Твой,

Сириус».

Гарри, хмурясь, перечитывал и без того выученное наизусть письмо; пергамент норовил свернуться обратно в трубку, и Гарри придерживал его обеими ладонями.

Точка зрения Сириуса был Гарри кристально ясна, и согласиться с ней он никак не мог. Сириус видел всё так, как видят люди со стороны, пусть даже он искренне любил и Гарри и Ремуса; с чужой точки зрения — почти с любой — всё было так, как говорил Сириус.

Но Гарри смотрел на ситуацию с противоположной позиции, на которой никогда не бывали те, кто пышет негодованием и говорит о преступности и неправильности; Гарри было противно читать, что одна из самых радостных, чудесных и спасительных вещей, какие с ним когда-либо случались, — это, оказывается, грязь, и тот, кто эту вещь сделал — мерзостный извращенец.

Да, там не было той любви, которая была между Гарри и Блейзом, Гарри и близнецами, Гарри и Северусом; она никому и не требовалась. Между Гарри и Ремусом было доверие, до сих пор ничем не разрушенное; Ремус воспринимал его не как сына Джеймса и Лили, а как отдельного человека — и то, что этот человек был ко всему прочему желанен, в глазах Гарри не могло являться грязью, ну никак.

Чёрт побери, Гарри вызывал Патронуса воспоминанием об этом! А теперь Сириус, свято уверенный в своей правоте, поливает дерьмом самую светлую часть памяти о детстве того самого своего крестника, за которого обещает перегрызть глотку… лучше бы он избавился от своей зашоренности, подумал, наконец, головой и перестал, мать вашу, пить с горя, потому что нет и не было никакого горя!

Даже думать о мнении Сириуса на этот счёт было нестерпимо неловко, словно кто-то близкий и родной ввалился на великосветский бал в кирзовых сапогах и ватнике, перебил кучу дорогого фарфора, нахамил хозяевам — тоже дорогим тебе людям, между прочим, а в довершение всего испортил воздух и заявил во всеуслышание, что так присутствующим и надо, потому что вообще балы надо стереть с лица земли как таковые. И стоишь, сжимая в потной руке бокал с недопитым шампанским, красный от стыда за близкого-родного и за себя, хотя вроде сам ты ничего плохого не делал, и хочется одновременно провалиться сквозь пол, наложить на всех присутствующих Obliviate и задушить виновника твоих мучений.

Гарри решительно не знал, что написать в ответ и какими словами объяснить; как докричаться до Сириуса, прочно засевшего по другую сторону баррикады, куда Гарри никогда не попасть, даже если бы он того хотел — а он не хотел категорически. Есть вещи, по которым люди никогда не найдут общего языка; это как если бы двое, живущие в противоположных точках земного шара, сцепились по поводу того, день сейчас или ночь. Для одного всегда будет день, когда для другого будет ночь, и если оба не пожелают признать, что мир для каждого выглядит по-своему, и — хоть ты тресни — так будет всегда, спор будет продолжаться вечно; оба будут правы, и оба будут ошибаться одновременно.

Сириусу, похоже, даже не приходило в голову, что у кого-то может быть день, когда у него ночь; и любому, кто осмелился бы утверждать обратное, Блэк, как и обещал, в лучшем случае перегрыз бы глотку. А в худшем — как и произошло с Гарри, пусть и ненамеренно — Сириус изгадил бы душу.

«Вот это, наверное, и есть семейная жизнь, — уныло подумал Гарри, невербально призвав чистый пергамент, перо и чернила. Блейз Седрик мирно спал в своей кроватке, и Гарри по выработавшейся за несколько месяцев привычке прислушивался к дыханию сына, чтобы понять заранее, не собирается ли тот, случаем, заплакать. — Когда тебе муторно до невозможности, и хочется свернуться калачиком и забыться, но вместо этого остаёшься разгребать всё зловонное и тошнотворное, что наросло между, вроде бы, близкими и любящими друг друга людьми. Бумагой и чернилами разгребать, хотя, по совести, пора уже лопатой».

«Здравствуй, Сириус», — написал Гарри и погрыз кончик пера, обдумывая следующую фразу. Кремового оттенка пергамент казался в лунном свете жемчужно-белым.

«Я понял, что по поводу всего этого думаешь ты, но ты не понял, что думаю я. Ты предубеждён и ослеплен, Сириус. Перечитай моё последнее письмо, попробуй поставить себя на моё место.

Я не прошу тебя отказываться от твоей морали или принципов, не отнимаю у тебя права быть таким, какой ты есть, но если любишь меня — пойми меня. Я не говорю «прими» — просто подумай и пойми.

Девяносто девять процентов людей с тобой согласятся. Они скажут: заняться сексом с тринадцатилетним мальчиком — грязно, отвратительно, преступно… сам можешь продолжить ряд. Это девяносто девять процентов на моём месте или месте Ремуса не были и никогда не будут. Им не дано понять, не-да-но как факт. Да и не нужно, чтоб они понимали, ни им, ни нам.

Но если ты не поймёшь, это будет катастрофа. Это уже катастрофа. Нам троим больно — тебе, Ремусу, мне — оттого, что ты даже не хочешь понять.

Я уверен в Ремусе сильнее, чем в самом себе. Он ни в коей мере не угрожает ученикам Хогвартса и никогда не будет угрожать. В строгом смысле слова его даже нельзя назвать педофилом.

Пожалуйста, Сириус.

Твой,

Гарри.

P.S. Не пей больше, очень тебя прошу».

Перечитав свой ответ, Гарри скатал его, перевязал ленточкой и спрятал в карман накинутой на голое тело мантии — утром до завтрака надо будет сходить в совятню и отправить.

Блейз Седрик умиротворённо сопел, сжимая во сне крохотные кулачки, и Гарри вернулся в спальню к Северусу, оставив дверь открытой.

Он заснул на час или два уже перед самым рассветом, успев в совершенстве изучить узоры на обивке потолка.

* * *

На завтрак Гарри опоздал: Хедвиг упрямилась, прятала голову под крыло, ясно давая понять, что всю ночь летала и теперь желает отдохнуть; в конце концов она согласилась лететь к Сириусу, но лишь после того, как Гарри скормил ей вместе с уговорами полпачки совиного печенья.

Ещё только подходя к Залу, он услышал необычный шум: чьи-то крики, непонятный грохот; выхватив на всякий случай палочку, Гарри прибавил шагу.

Красный от возмущения Кевин и бледный от злости Том стояли плечом к плечу и перекрикивались с несколькими второкурсниками из Рэйвенкло; скамья, на которой, очевидно, до этого сидели рэйвенкловцы, покоилась на их столе, одним концом въехав по плечу какому-то слизеринцу. Брызги овсянки, молока и джема покрывали мантии вольных и невольных участников конфликта истинно авангардистским узором.

Гарри силился расслышать, что кричат друг другу его дети и разъярённые рэйвенкловцы, но их заглушал гремящий под сводами праведным гневом голос МакГонгалл, в совершенстве владевшей Сонорусом; она требовала немедленно прекратить безобразие и успокоиться. Само собой разумеется, на директрису обращали внимание только те, кому её слова не предназначались.

Палочка Кевина полыхнула Ступефаем; рэйвенкловцы без запинки — выучка записного дуэлянта Флитвика — ответили ворохом разноцветных лучей, большая часть которых разбилась о щит, поставленный Томом. Гарри покрепче сжал палочку, прикидывая, не пора ли вмешаться, и тут Кевин с Томом показали по-настоящему, как они сердиты, хором выкрикнув как раз в тот момент, когда МакГонагалл переводила дух:

— Exuro!

«Нет, — успел подумать Гарри. — Нет!..»

Расстояние было слишком маленьким, чтобы кто-то со стороны успел накрыть рэйвенкловцев подходящими щитами; а их собственный Protego двойного заклятия опаляющего зноя не выдержал, разлетелся со звоном, как кусок стекла, подложенный под колёса мчащегося поезда.

Тишина упала на Большой Зал следом за этим; Кевин в ужасе зажал рот рукой, Том отступил на шаг. Обожжённые, обезображенные рэйвенкловцы безнадёжно, по-щенячьи скулили от боли — сил кричать у них не было; девочка за хаффлпаффским столом громко, не стесняясь, расплакалась.

— Frigefacto. Indoleo, — Гарри стукнулся коленями о камень, с размаху сев на них рядом с ранеными, но не обратил внимания на боль. — Вот так хорошо, теперь вам не больно… — Гарри успокаивающе погладил по голове одного из пострадавших — сероглазого, как Кевин; от него всё ещё несло жаром, словно из духовки, несмотря на охлаждающее заклинание. — Somnus.

Будет лучше, если они проснутся уже здоровыми и не увидят, что Exuro сделало с их телами и лицами. И от шока так будет отойти проще.

Гарри поднялся с колен, взмахнул палочкой:

— Mobilicorpus, — спящие рэйвенкловцы всплыли в воздух, повинуясь его движениям. Руками их сейчас тоже лучше не касаться; лечить придётся в подвешенном в воздух состоянии, не стоит позволять ожогам контактировать с простынями…

Помощь нужна была немедленно, но охлаждающее и обезболивающее заклинания дали Гарри возможность задержаться у выхода из Зала, чтобы обернуться и ровно, взвешивая каждое слово, сказать:

— Томас Гарри Поттер. Кевин Авель Поттер. Я крайне разочарован вами обоими.

Гарри не сказал «возмущён», или «шокирован», или «расстроен», или «подавлен», или «зол». Всё это они могли прочесть — и прочли — в одном «разочарован».

— Гарри!.. — позвал Кевин — непривычно высоким, ломким голосом.

— Я не хочу с вами разговаривать, — тяжело сказал Гарри, отворачиваясь.

Он шёл по коридору; голос МакГонагалл, в астрономических количествах снимающей баллы с Гриффиндора, становился всё тише и тише по мере того, как Гарри приближался к лестнице, ведущей в больничное крыло.

Даже если бы он хотел поговорить с ними, то не смог бы — настолько большим и колючим казался комок, застрявший в горле.

* * *

Мадам Помфри всё время, пока они лечили обожжённых, неодобрительно поджимала губы, точь-в-точь как МакГонагалл; а потом и вовсе отошла куда-то к шкафам с лекарствами, загремела бутылочками и баночками. Гарри присел на кровать к сероглазому рэйвенкловцу и тронул того за плечо.

— Скажи, из-за чего началась ссора?

Сероглазый нервно облизнул губы и вздохнул.

— Мне нужно знать, — мягко попросил Гарри.

— Ну… Джек им выкрикнул… обидное, — пробормотал сероглазый, отводя взгляд.

— Джек?

— Вот он, — сероглазый покосился в сторону своего однокурсника на соседней кровати, безмолвно пялившегося в потолок. На запястьях у обоих болтались мятые от долгого непрерывного ношения чёрно-зелёные ленточки. — Он выкрикнул, а они обиделись. Пролевитировали нашу скамейку на стол, мы упали. Вскочили, и началось…

— А что именно он выкрикнул? Что-то о Вольдеморте? — уточнил Гарри.

— Да, — быстро кивнул сероглазый и поморщился — резкое движение причинило дискомфорт.

— Нет, — покачал головой Гарри. — Скажи правду.

Сероглазый помялся несколько секунд, уставился куда-то совсем в сторону от Гарри и признался:

— Он спросил, не пе… ну, гомосексуалисты ли они… как вы и профессор Снейп. И кто из них кого… кто главный, то есть. И всякого ещё наговорил, они сначала словами отвечали, не сразу вытащили палочки.

— Ясно. Откуда он знает про меня и професора Снейпа?

— Девчонки с четвёртого курса видели, как вы с ним… ну, целовались в больничном крыле. Один раз, недели две назад, — обречённо пробормотал сероглазый. Уши и щёки у него алели закатным солнцем.

— Ясно, — повторил Гарри. В голове у него было пусто и гулко, как в заброшенных катакомбах.

— У Джека на войне тётю убили и двух маленьких кузин, — добавил сероглазый, словно оправдываясь. — Сегодня ровно год уже как… Он очень хотел, чтобы Тот-Кого-Нельзя-Называть умер.

Рэйвенкловец смотрел на Гарри, ожидая какого-то ответа, но Гарри нечего было сказать. Единственным, что он сумел оформить в связную фразу, было:

— Можно. Лорда Вольдеморта можно называть.

Я вот думаю-думаю и никак не могу понять:

которой мне не дано постигнуть, как непосвящённому...

Оксана Панкеева, «Песня на двоих».

— Аль-ле-агы-аы-ы! — торжественно сообщил Блейз Седрик.

— Блестяще, — рассмеялся Гарри, глядя на беззубую улыбку своего сына. — Ещё бы понять теперь, что ты хотел этим сказать, — и совсем хорошо было бы.

— Аы-ги-и-и, — Блейз Седрик, разочаровавшись в коммуникативных способностях отца, замахал руками и врезал по ложке с овощным пюре — очень похоже было, что прицельно.

— Это следует понимать так, что ты наелся? — Гарри смахнул с левого стекла очков зеленовато-оранжевую кляксу.

Следующую ложку постигла та же печальная участь; казалось, Блейз Седрик улыбается не только ртом, но и всем телом, такую беззаботную радость и довольство жизнью он излучал. На что-то столь всепоглощающее и незамутнённое, по наблюдениям Гарри, взрослые люди и подростки были решительно неспособны; рядом с Блейзом Гарри достаточно было ослабить эмпатические щиты, чтобы на душе стало ощутимо легче, и от этого Гарри временами чувствовал себя каким-то паразитом при своём маленьком сыне. Правда, он утешал себя мыслью, что, когда Блейз Седрик вырастет, то со своими детьми наверняка будет чувствовать себя так же — так что, возможно, это в порядке вещей: набираться внутренних сил рядом с кем-то слабым и беззащитным, попутно пытаясь напоить последнего водой из чашки.

— С минуты на минуту к нам наверняка зайдёт Поппи и увидит, что я до сих пор не дочитал эту монографию по диагностическим чарам, — поделился опасениями с сыном Гарри, раскидывая разнообразные игрушки по манежу, куда только что усадил Блейза Седрика. — Ты, случаем, спать не хочешь, солнце моё неугомонное? Нет? А я вот хочу, после того как ты полночи требовал то поесть, то пеленки поменять, то просто потаскать тебя на руках… где только бодрость сейчас берёшь? Тогда не пытайся больше, пожалуйста, проломить стенки манежа лбом, как вчера — должен же я, в конце концов, узнать, чем отличается диагностика для магов от диагностики для сквибов.

Блейз Седрик сграбастал большой красный кубик с золотой буквой «У», который должен был мелодично петь песенку из слов, начинающихся на эту самую букву, и требовательно вдарил им по полу; вместо пения раздался невнятный писк.

— А-а-а! — Блейз остался недоволен.

— Reparo! — Гарри легонько сжал игрушку сам, и та запела; Блейз сменил гнев на милость.

Убедившись, что сын всецело занят игрушками, Гарри пристроился рядом на стуле и раскрыл ещё пахнущую типографской краской монографию. «Глава пятая. Диагностика при наружных и внутренних поражениях зельями… В случае, если помощь не требуется немедленно, и есть время на тщательную постановку диагноза, целесообразнее всего сначала провести подробное исследование на предмет использованного зелья, поскольку диагностические чары третьей группы, как правило, неблагоприятно для пациента взаимодействуют с зельями разума, воли и судьбонаправленности, такими, как, например, Felix Felicis (подробный список, утверждённый Отделом здравоохранения Министерства Магии, — см. Приложение 1 к данному разделу)…» Гарри с головой ушёл в изучение списка зелий — некоторые были ему незнакомы, и он выписывал их названия на отдельный листок, чтобы потом залезть в справочник — и не сразу услышал, что мадам Помфри зовёт его.

— Гарри! — дверь распахнулась, громко ударив ручкой о стену; Блейз заревел. — На Зельеварении опять взорвался котёл, два класса пострадавших.

— Сейчас, — Гарри наскоро утешил Блейза и бросился в помещение лазарета.

Первые курсы Гриффиндора и Слизерина почти в полном составе заполнили всю общую палату; слава Мерлину, ничего сложного и особо вредоносного первый курс попросту не мог изучать, и дело обошлось поверхностными ожогами и слабым отравлением у тех, кто наглотался взорвавшегося варева. Том не пострадал, зато Кевин довольно сильно обжёг ладони, прикрыв лицо во время взрыва; Гарри убедился, бросив беглый взгляд, что ничего, кроме нескольких минут в компании неприятно пахнущей мази, брату не грозит, и прошёл в другой конец комнаты — лечить других. Разговаривать с братом и сыном он всё ещё не был настроен, а в том, что Кевин попытался бы заговорить, Гарри не сомневался.

Это было довольно жестоко — игнорировать обоих; Кевин больше не смеялся в Большом зале за едой, Том приобрёл привычку самого Гарри задумавшись, крошить хлеб на тарелку, словно компенсируя отсутствие отца рядом, и фантазийных башен из еды они больше не сооружали. Северус, МакГонагалл, Флитвик и Спраут не сговариваясь утверждали, что оба юных Поттера стали усидчивей за эту неделю, но не за счёт некой беспричинно возросшей любви к знаниям, а за счёт общей подавленности и уныния.

— Они места себе не находят, — сказал Северус вечером накануне. — Может, смилостивишься и скажешь хоть «Доброе утро»?

Гарри помолчал, глядя на непрозрачный сок в своём стакане, и вздохнул.

— Я и сам себе места не нахожу. Но они должны понять, что Exuro — это слишком серьёзно, и что я такое спускать им с рук не собираюсь.

— Они и так уже потеряли много баллов и будут ходить на отработки весь следующий месяц.

— Когда я здесь учился, — хмыкнул Гарри, — воспитательный эффект отработок, которых у меня было немерено, как-то всегда проскальзывал мимо. Нет, пока они должны как следует подумать о своём поведении, чтобы ничего подобного никогда не повторилось.

— У меня не было своих детей, мне трудно судить, — качнул головой Северус. — Но ты уверен, что стоит воспитывать их так, чтобы всей семье было при этом плохо?

— Самые полезные лекарства — всегда самые невкусные, — ответил Гарри.

Этого же мнения он придерживался и сейчас. Вылеченный Кевин со скорбно опущенными уголками губ ушёл из больничного крыла одним из первых; Том, опустив голову, следовал за ним, как тень.

— Если ко мне попадёт парочка пациентов с нервным срывом, я препоручу их твоим заботам, мистер стажёр, — мадам Помфри, стоя к Гарри спиной, убирала в шкаф остатки противоожоговой мази.

Гарри ничего на это не сказал.

— И не надо мне так красноречиво молчать! — в сердцах фыркнула колдомедик. — О чём ты вообще думаешь, скажи мне, Гарри?

— Я думаю, что Блейзу пора спать, — сказал Гарри и постыдно сбежал к бодрому, как младенец с маггловского плаката, рекламирующего детское питание, сыну и занудной монографии.

* * *

— Похоже, где-то в глубинах Хогвартса подрастает юный гений зельеварения, — такими словами Северус начал разговор за ужином.

— Ты о ком? — Гарри без аппетита гонял зелёный горошек вилкой по тарелке.

— Хотел бы я знать, о ком. Сегодня после занятий в хранилище с ингредиентами обнаружилась недостача, и какая! Слюна рунескопа, порошок из драконьей плаценты, шерсть кельпи и единорога, жучиные крылья, экстракт борца, авантюриновая взвесь…

Пытаясь представить себе зелье из вышеозначенных ингредиентов, Гарри промахнулся вилкой мимо рта.

— Хотел бы я знать, что этот гений собирается варить, — сдался Гарри наконец. — Совершенно дикий набор, всё равно что суп готовить из горчицы, взбитых сливок и старых штанов. Помногу взяли?

— Нет, большую часть оставили. Но всё равно заметно, особенно шерсть кельпи — её и было-то один флакон, его забрали весь. Такое впечатление, что этот юный гений точно знал, что собирается делать, а не просто намеревался поэкспериментировать.

— Эпидемия воровства какая-то, — Гарри поморщился. — Я хотел поговорить с Кевином и Томом по поводу тех краж, не заметили ли они чего-нибудь подозрительного в поведении сокурсников, но тут случилась эта драка…

— Пример безнаказанности вдохновляет, — заметил Северус. — И что самое досадное, я даже не знаю, с какого курса этот нахал, разграбивший моё хранилище: я туда днём не заглядывал.

— Вряд ли туда пробрались бы просто так, — возразил Гарри. — Вспомни, может, случилось что-то, что отвлекло бы тебя на уроке? Вызвали куда-нибудь по пустякам, или котёл взорвали, или затеяли ссору…

— Единственный взрыв был с утра у первого курса. И подумай сам, какие могут быть ссоры в моём присутствии на моём же уроке? — ухмыльнулся Северус. — Даже самым непримиримым врагам ещё хочется пожить.

Гарри улыбнулся и только-только нацелился на горошек, как Блейз Седрик разревелся, явно стремясь превзойти в пронзительности пожарную сирену.

— Что случилось? — поинтересовался Северус, дождавшись, пока Гарри прижмёт сына к себе и утихомирит, шепча на ушко всякие нежные глупости.

— Не знаю, — Гарри вернулся в кресло с Блейзом на руках; аккуратно вытер салфеткой слёзы с пухлых детских щёчек. — Ел только полчаса назад, сухой и чистый, рядом валяется игрушка, ничего нигде не болит. Но плачет.

— Может, ударился обо что-то в кровати? Ведь размахивает руками, как ветряная мельница…

— Не размахивает руками, а тактильно изучает окружающий мир, — поправил Гарри со смешком. — Он в последнее время часто плачет без причины, особенно по ночам.

— Часто? Вроде бы, в последний раз такое было месяц назад.

Гарри мысленно дал себе пинка за излишне длинный язык.

— После первых двух раз я стал на ночь окружать тебя заглушающими чарами, — признался он. — Чего ради тебя будить?

Северус опустил голову; неожиданное преувеличенное внимание к рагу по-ирландски показалось Гарри фальшивым.

— Северус? — неуверенно позвал он. — Что я сказал не так?

— Всё так, — Гарри поверил бы лёгкому недоумению в голосе Северуса, если бы тот при этом не продолжал пялиться в тарелку. — Налить тебе сока?

«Это самая бездарная попытка уйти от ответа, которою я когда-либо видел», — хотел было сказать Гарри, но сдержался. Во-первых, попытка была вовсе не бездарной; во-вторых, это прозвучало бы ударом ниже пояса — хлёстким, болезненным и абсолютно незаслуженным.

— Северус, — настойчиво повторил Гарри.

— Что?

— Ты ведёшь себя, как ребёнок, — в голосе Гарри проскользнула очень детская обида. — Я чем-то обидел тебя, а ты не хочешь объяснить, чем, и дуешься, хотя можно сказать мне всё как есть, и я не буду больше так делать.

— Это так ты воспитываешь своих детей? Методика гидравлического пресса, вправленная в тиски специфического набора лексики для младшего школьного возраста?

— Северус, не увиливай от ответа. Пожалуйста.

— Мерлиновы подштанники, Гарри, успокойся. Ты будешь сок или нет?

— Нет, — буркнул Гарри.

Блейз Седрик, сидя на коленях Гарри, тем временем заскучал и потянул руки к весёлым островкам зелёного горошка на тарелке отца; тарелка перевернулась, сверкнув в свете свечей золотым ободком, и Блейз выразил свой восторг по поводу новых ярких аппликаций на тёмной отцовской мантии:

— А-ай-ииии-ы!

— По-моему, он сказал «Гарри», — Северус спрятал усмешку за чашкой чая.

— Он ещё нескоро научится разговаривать, — Гарри, раздражённо пофыркивая, вычистил заклинанием мантию, кресло и пол.

Блейз заулыбался от уха до уха и снова потянулся к столу, набирая полные горсти белого соуса, оказавшегося чересчур близко к краю; в борьбе с бестолковым отцом, всё пытавшимся разжать кулачки Блейза и лишить его замечательной жидкой игрушки, Блейз махал руками так неистово, что большая часть соуса, совершив перелёт над столом, приземлилась на лицо и волосы Северуса.

— Ы-э-ве-ээээ-гу-у, — озадаченно протянул Блейз, случайно попробовав соус на вкус.

— А теперь он сказал «Северус», — злорадно предположил Гарри, отодвигаясь вместе с креслом подальше от стола, пока Блейз не произвёл ещё какого-нибудь разгрома.

Выражение лица обляпанного белым соусом Северуса было воистину бесценно.

Тишина в спальне, по мнению Гарри, отвратительно воняла — невысказанной ссорой, скрытым недовольством; лунный свет из зачарованного окна, падавший на пол неровными прямоугольниками, казался пожелтевшим от времени, как подмышки заношенной белой рубашки. Заснуть в подобной обстановке нечего было и думать; с тем же успехом Гарри мог бы улечься загорать на свежую крапиву.

Северус на правой половине кровати безмолвствовал и тоже не спал; Гарри косился на его профиль и всё больше утверждался в мысли, что они оба ведут себя, как глупые дети.

Что ж, должно же было когда-то наступить такое время, чтобы они могли себе это позволить.

Оперевшись на локоть, Гарри приподнялся и скользнул пальцами по ключицам Северуса, не прикрытым одеялом — гладкая кожа и чётко прослеживающиеся кости. Гарри склонился к плечу Северуса и поцеловал: раз, другой; Северус прерывисто вздохнул и зарыл пальцы в растрёпанные волосы на затылке Гарри.

Они целовались; долго, медленно и лениво — спешить было некуда; пробовали друг друга на вкус снова и снова, ласкали губами и языком. Гарри водил ладонями по телу Северуса, чувствуя, как вздымаются от ночной прохлады тончайшие волоски, как затвердевают соски; Северус очерчивал кончиками пальцев позвонки любовника, посылая по всему его телу искры возбуждения. Гарри нагнул голову, беря в рот тёмно-коричневый сосок; правая рука его, погладив впалый живот — мышцы рефлекторно сократились от невесомого прикосновения, скользнула ниже, обхватила горячее, твёрдое, пахнущее мускусом.

Вырвать у Северуса стон удовольствия было титанической задачей; ослаблять узду разума, в которой держал чувственные радости, зельевар то ли не желал, то ли просто разучился, за большим количеством лет одиночества, а потом шпионажа. Гарри честно старался эту задачу решить, и каждую ночь решение оказывалось разным; бывало и так, что оно не сходилось, но это только добавляло Гарри азарта в следующий раз. В этот раз задача решилась неожиданно быстро и легко, словно Гарри, подбирая к замку ключ из большой связки, сразу наткнулся на единственный подходящий; достаточно было, шепнув «deungo», ввести два смазанных пальца в жаркую тесноту и погладить выпуклый орешек простаты.

— Я люблю тебя, — шептал Гарри, входя в Северуса, целуя его лоб, щёки, веки зажмуренных глаз. — Люблю тебя, люблю тебя, люблю…

Руки Северуса вцепились в плечи Гарри, сжали почти до боли; Гарри склонился к губам Северуса, махнув по лбу и скулам последнего кончиками отросших волос, и позволил любовнику судорожно стиснуть его в объятиях, содрогаясь в оргазме; горячая, сладкая волна наслаждения хлынула по всему телу, заполняя каждую клеточку ленивой негой и звенящей, обморочной, дух перехватывающей радостью одновременно.

Скатившись на бок, Гарри устроился щекой на плече Северуса; погладил влажную от пота кожу на груди, стёр краем простыни лужицу спермы с живота.

— Не накладывай больше заглушающих чар, — попросил зельевар.

— Не буду, — согласился Гарри. — Всё, как ты захочешь.

Северус зарыл пальцы в волосах Гарри, ероша спутавшиеся пряди

— Я их утром не расчешу, — Гарри подавил зевок.

— Я тебе их сам расчешу, — в голосе слизеринского декана было столько неожиданной, неподдельной нежности, что Гарри не нашёлся с ответом — только прикрыл глаза и потёрся о ласкающую руку, как котёнок.

Что-то глухо стукнуло, и рука Северуса замерла.

— Кто здесь? — спросил он громко.

Гарри привстал на локте и вгляделся, щурясь, вглубь комнаты; в темноте у приоткрытой двери то и дело посверкивало что-то серебристое и немедленно пропадало.

— Petrificus Totalus!

Гарри показалось, что он услышал шорох мантии и лёгкие шаги, но поручиться за то, что это был не обман слуха, он не смог бы.

— Твою мать… — пробормотал Северус, опуская палочку.

Блейз Седрик в гостиной отчаянно разревелся. Гарри рывком вскочил на ноги и помчался к сыну — целому и невредимому, но до смерти чем-то напуганному.

— Тише, тише, маленький мой, — бормотал Гарри, прижимая ладони к вискам Блейза, прислоняясь лбом ко лбу сына, передавая ему спокойствие и уверенность, которых сам не чувствовал. — Всё страшное ушло, я с тобой…

Северус вполголоса проверял наличие посторонних заклятиями, о которых Гарри никогда не слышал, и запирал двери своих покоев чарами замка, настроенными на троих — на него самого, Гарри и Блейза, который, ещё не умея ходить, тем не менее являлся полноценным человеком и нуждался в персональном разрешении для преодоления магической преграды.

— Чёрт знает что такое, — заключил Северус. — Всё было заперто и зачаровано…

— Пускай Блейз сегодня поспит в одной комнате с нами, — попросил Гарри.

— Конечно. Возьми его, а я перенесу кроватку.

Гарри вынул заплаканного сына из кроватки и передал Северусу. Тот машинально принял малыша.

— Он и твой тоже, не так ли? — пояснил Гарри; ухватил кроватку за бортики и потащил в спальню.

Заснуть Гарри и Северусу, в отличие от умиротворённого Блейза Седрика, удалось нескоро; но в эту ночь незваные невидимые гости их больше не тревожили.

* * *

«Гарри!

Чёрт побери…

Как так получается, Гарри, — я пытаюсь тебя защитить, а ты ведёшь себя так, словно я тебе враг?

Что, чёрт возьми, что здесь можно ещё понимать?!! Нет ничего проще — есть любовь, и есть грязь, и их нельзя путать, хотя некоторые норовят! Это я понимаю, и больше понимать здесь нечего!

Одумайся, Гарри. Осознай, что произошло!

И ведь мало того, что он искалечил тебе жизнь… он сломал её сейчас и мне, и себе! И ты пишешь, что тебе больно; если бы с самого начала он держался от тебя подальше, этой боли не было бы…

Как так может быть, что я сижу у разбитого корыта, а ты уверяешь, что мне только кажется, будто оно разбито?

Ты пошёл умом в Лили, а проницательностью — в Джеймса; так используй же оба качества с толком. Прозрей наконец!

Твой,

Сириус.

P.S. Не пью я, уже почти месяц как не пью!»

— Сказка про белого бычка какая-то, — пожаловался Гарри валяющемуся на столе «Введению в физиологические начала магии». — Так мы и будем переписываться до скончания века, как на разных языках.

Со вздохом придвинув ближе чернильницу и чистый пергамент, Гарри взял в руки перо и честно попытался сочинить ответ.

— Сириус! Ты — идиот! — сымпровизировал Гарри; невыспавшийся и злой на весь белый свет — потому что кого-то из школьников, явившихся к мадам Помфри за Перечным зельем, угораздило обрушить шкафчик, полный флаконов и баночек, и следующие две недели Гарри предстояло провести прикованным к котлу — он был совсем не расположен к сантиментам. Но откровенно грубить, тем более не чужому идиоту, а собственному крёстному, Гарри претило, и он не стал записывать пришедшие на ум слова. — Нет, не так. Сириус! — снова начал Гарри тоном, далёким от вдохновенного. — Ты — балбес!

— Что я слышу! — восхитился неторопливый низкий голос. Дверь лазарета бесшумно закрылась, и Северус приблизился к столу, за которым сидел Гарри. — Ты наконец-то постиг истинную сущность своего блохастого крёстного?

— Нет, я пытаюсь написать письмо, — пояснил Гарри, практически против собственной воли расплываясь в улыбке. — Без особых успехов, правда…

Северус взял из рук Гарри перо; провёл пушистым кончиком по губам последнего, лаская и дразня.

— Нас видели недели три назад, — Гарри поймал руку Северуса и на миг прижался губами к выпуклым костяшкам пальцев. — Кто-то с четвёртого курса Рэйвенкло. Мы целовались здесь, в больничном крыле.

— Ты боишься огласки?

— Нет, — Гарри пожал плечами. — Но это наверняка повредит твоей репутации в школе…

— Если уж ей не повредило то, что я — Пожиратель Смерти, такой малозначительный факт, как роман с тобой, её даже не пошатнёт, — усмехнулся Северус. — И, в конце концов, мы ничего не выставляем напоказ. Любители подсматривать в щёлочку должны быть готовы к тому, что зрелище за дверью будет предназначено не для чужих глаз.

— Звучит разумно, — признал Гарри. — Ты не переночуешь сегодня у меня? Мне надо варить заново кучу зелий, половину запасов сегодня с утра грохнули об пол. А варить мне удобней у себя, я в кабинете устроил нечто вроде лаборатории.

— И?

— И я хотел бы, чтобы ты был рядом, — Гарри склонил голову чуть набок, глядя во внимательные чёрные глаза зельевара. — Просто рядом. От больничного крыла до подземелий далеко, а я хочу добраться от котла до кровати как можно быстрее, чтобы обнять тебя и заснуть.

— Помогу я тебе с зельями, помогу, — пообещал Северус, очевидно давя смех. — Это ведь и в моих интересах — чтобы ты пораньше отправился спать.

Гарри повернул ладонь Северуса и поцеловал голубоватые просвечивающие жилки на запястье.

* * *

В день первого в этом году похода в Хогсмид замок опустел, несмотря на промозглую ненастную погоду; первые и вторые курсы предпочитали не высовываться лишний раз в стылые коридоры, по которым тенью отца Гамлета бродили Филч, Пивз, Кровавый барон и другие не слишком любимые младшекурсниками персоналии. Гарри, закутавшись предварительно в два свитера поверх рубашки и тёплую мантию, вышёл-таки во двор погулять с Блейзом Седриком, которому, как ни крути, нужен был свежий воздух.

Во дворе было грязно. Даже не просто грязно, а Очень Грязно; за первые же несколько шагов Гарри умудрился перепачкаться по колено, и это, судя по смахивающим на Альпы горам грязи и величественным, как Тихий океан, лужам впереди, был далеко не предел. Сидящий в сумке-кенгуру Блейз дёргал Гарри за шарф цветов Эй-Пи, связанный ещё руками покойной Джинни, путался пальчиками в густой бахроме и заливисто смеялся; вдохновляемый непритворным энтузиазмом сына, Гарри пробрался по относительно твёрдой почве у стенки и вышёл за ворота замка.

Снаружи было ещё более уныло: ветер, пользуясь отсутствием сдерживающей каменной кладки, дул со всех сторон сразу, немилосердно трепал волосы Гарри, пытался сорвать с них ленту и утащить её далеко-далеко, пролезал под мантию, уносил прочь, комкая, бессмысленные пока звуки, издаваемые Блейзом.

На квиддичном поле было чуть полегче, даже несмотря на насквозь мокрые скамейки трибун; Гарри сел в первом ряду в слизеринском секторе, прижал сына к себе и взглянул в свинцово-серое небо. Тёмные тучи наплывали одна на другую, грозя заполонить всё обозримое пространство и пролиться грозой; мокрые, все как один тёмно-коричневые листья вихрились над полем, несомые порывами ветра из ещё более мрачного и неуютного, чем всегда, Запретного леса.

— По крайней мере, — констатировал Гарри вслух, — это лучше, чем солнце. Соответственней.

Ужасно хотелось превратиться в дракона и полетать — он так давно не летал на собственных крыльях, с самой войны! — но некому было перепоручить Блейза хоть на несколько минут, а оставлять его одного Гарри не решался, особенно после того ночного визита невидимки-вуайериста. Мало ли…

— Может, и из тебя когда-нибудь выйдет анимаг, — Гарри поправил на Блейзе шапочку, сшитую стараниями Сьюзен Боунс. — Хотелось бы знать, в кого ты превратишься, с такой-то наследственностью…

Довольно-таки одностороннюю беседу с Блейзом пришлось прервать; Гарри не сумел бы продолжить её даже при всём желании, когда завидел у входа на квиддичное поле две детские фигурки; концы гриффиндорских шарфов, обмотанных вокруг шей фигурок, яростно полоскались на ветру. Гарри знал, что они его видят и знают, что он их видит; вопрос был только в том, решатся ли они подойти.

С другой стороны, если бы у них было недостаточно решимости, вряд ли они явились бы сюда сегодня.

Лицо у Кевина было несчастное-несчастное, а у Тома — непроницаемо-замкнутое; радужки серых и карих глаз были оплетены красными нитями лопнувших сосудов — то ли ночами не спали, то ли много плакали, то ли и то, и другое вместе. Гарри не начинал разговора — только смотрел на своих брата и сына, смотрел и чувствовал, что не смог бы отвести взгляда, даже если бы должен был сделать это под страхом смерти; нужда в них обоих была почти физической, тоска по ним — тянущей и беспрестанной, какой бывает боль, и тем сильнее тянуло где-то слева под рёбрами, чем дольше тишину не нарушало ничего, кроме свиста ветра. Когда он успел так сильно полюбить обоих?

Скорее всего, каждого в свой срок — тогда, когда понял их так, как никогда не понимал самого себя; тогда, когда делился с умирающим Кевином собственными кровью и именем, и когда отчаянным желанием исправить-то-что-ещё-можно-исправить, замешанным на невесомом песке из хроноворота, перекраивал тело, память и судьбу Тома.

Кевин сказал что-то, но ветер заглушил его слова.

— Я не слышу! — крикнул Гарри; ветер бросал ему волосы на лицо, и спутанные пряди так и лезли в глаза и в рот. — Подойдите ближе.

Они шагнули, став к нему вплотную; вездесущий — везденоссующий — ветер хлестал Гарри по ногам полами их мантий.

— Гарри! Прости нас, — повторил Кевин и замолчал.

Гарри взглянул на Тома.

— Пожалуйста, — сказал Том.

Гарри притянул обоих к себе за плечи, подтолкнул, чтобы сели рядом; обнял обоих разом, зарывшись лицом в пахнущие хвойным шампунем макушки; прозрачная сфера щита накрыла четверых Поттеров, отсекая буйствующий ветер.

— Простудитесь ведь, горячие гриффиндорские головы, — пояснил Гарри куда-то в прохладные макушки.

Кевин шевельнулся под рукой, поднял лицо — уже не несчастное, а недетски искажённое надеждой:

— Ты ведь нас прощаешь? Мы же всё ещё семья, правда?

— Мы всегда будем семьёй, — сказал Гарри, не утешая и не ободряя, а просто констатируя факт — приятный или огорчительный, будущее покажет. — Всегда.

Кевин хотел было что-то ещё сказать — даже успел открыть рот — но передумал и вновь опустил голову на плечо Гарри; костлявое и наверняка неудобное, но ни Том, ни Кевин не жаловались. И не спрашивали больше, простил ли он их.

— Мы больше никогда так не сделаем, — сказал вдруг Том.

— Никогда и ни за что, — подтвердил Кевин со спокойной убеждённостью, разительно контрастировавшей с его обычной горячностью.

— Я знаю, — спокойно ответил Гарри. Он действительно знал.

Они сидели так долго; до тех пор, пока ветер не стих, и тучи не рассеялись, открыв взорам тревожный багрово-алый закат октября на графитово-строгом фоне неба.

* * *

— Сегодняшний вечер — исключительно наш, — объявил Гарри, ставя на журнальный столик две чашки горячего шоколада. — Я уверен, Минерва не будет возражать, если вы один раз переночуете не в общей спальне. Трансфигурировать вам пижамы?

Жизнерадостное «Ага!» Кевина и осторожное «Исключительно наш?» Тома слились в одно восклицание; Гарри, полуприкрыв глаза, провёл ладонями над двумя собственными рубашками, трансфигурируя их в светлые хлопковые пижамы.

— Да, наш. Что-то не так?

— Всё так. Просто обычно ты проводишь вечера не с нами.

— С тем же успехом можно сказать, что вы, как правило, проводите вечера не со мной, — резонно заметил Гарри. — Я сказал Северусу, что хочу побыть сегодня с вами.

— И он не возражал? — уточнил Том; Кевин, не слушая их разговора, натягивал пижамный верх, что оказалось довольно трудоёмкой задачей, учитывая, что обе руки он упорно просовывал в один и тот же рукав.

— Нет, — пожал плечами Гарри. — Кажется, он вызвался отдежурить сегодняшнее ночное патрулирование вместо профессора Синистры — а она отдежурит за него, когда ему понадобится гарантированно свободная ночь.

— Гарри, ты уже покормил Блейза Седрика? — Кевин, перегнувшись через край кроватки, играл со своим племянником в ладушки. Играть толком не умели ни тот, ни другой, но веселья и азарта это им ничуть не убавляло.

— Ещё нет. Если хочешь, покорми его. В кабинете, в верхнем ящике стола стоит керамическая миска под чарами стагнации, рядом ложка, в платок завёрнута.

Кевин умчался в кабинет; Гарри присел на кровать и устало потёр виски.

— Том, ты отчего не переодеваешься?

— А, сейчас, — Том рассеянно взглянул на пижаму в своих руках, словно вспоминая, что это такое и зачем нужно, и скинул мантию.

После кормления Гарри отчистил от рисовой каши Кевина и комнату вокруг в радиусе полутора метров, наскоро выкупал Блейза и уложил его спать. Кевин и Том ждали, сидя на полу у камина, пока он освободится.

— Идите сюда, — Гарри, плюхнувшись на кровать, похлопал ладонями по обе стороны от себя и подождал, пока они устроятся поудобнее, сжимая в озябших ладонях чашки с какао. — Хотите, я почитаю вам вслух?

— Очень хотим! — просиял Кевин; Том молча кивнул. — Ты нам с лета ничего не читал вслух…

Гарри призвал книгу из тумбочки; аккуратно разгладил шуршащие страницы, открыв в самом начале.

— Глава первая. Вниз по кроличьей норе…

Гарри привычно разлепил тяжёлые веки, прогоняя остатки сна — рядом плакал Блейз. Опять менять пелёнки, наверное…

В первую секунду, увидев тёмную фигуру рядом с детской кроваткой, Гарри готов был сначала вырубить эту фигуру невербальным и беспалочковым Ступефаем, а потом уже разбираться, кто это и что он тут делает, но лунный свет скользнул по тёмным волосам Тома, и Гарри расслабился.

— Что не спишь? — шепнул Гарри, вынимая хнычущего Блейза из кроватки. Всё сухо и чисто… странно.

— Услышал, что Блейз плачет, встал посмотреть, что случилось, — так же тихо ответил Том. — Вроде всё в порядке.

— Да, похоже, что всё нормально, — Блейз на руках Гарри сонно заморгал и сунул в рот большой палец. — Сейчас я его опять уложу. Ты тоже давай спи, а то завтра на пиру в честь Хэллоуина будешь носом клевать.

— А ты?

— Я привык его по ночам успокаивать. И через пять минут я тоже пойду в постель.

— Ага, — Том зевнул. — Спокойной ночи, папа.

— Спокойной ночи, — отозвался Гарри.

— Пардон! — отозвался Фагот. — Я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.

— Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения.

М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита».

Ноябрь ознаменовался первыми зубами Блейза Седрика. Гарри предполагал — когда у него было время задуматься — что, поскольку запомнить это чрезвычайно значимое событие сам ребёнок ещё не в состоянии, природа приложила все мыслимые усилия, чтобы о нём всю сознательную жизнь помнили окружающие. От беспрестанного детского крика в ушах у Гарри звенело круглые сутки; плачущий Блейз снился ему в те минуты, когда удавалось заснуть. Под глазами у обоих отца и сына залегли глубокие тени; недавно научившийся ползать Блейз освоил целую науку вылезания из манежа и шустрого ползанья следом за Гарри по лазарету и, казалось, нарочно старался попасть под ноги. Гарри увеличивал бортики манежа до тех пор, пока однажды Блейз, разревевшись уже не от боли во рту, а от обиды на то, что не удаётся исследовать безгранично манящий мир, не перелетел через бортик, ведомый собственной стихийной магией; это заставило Гарри установить над манежем противодействующий щит и, на всякий случай, сигнальные чары. Эти чары срабатывали порой так часто, что он по целому дню читал одно предложение — стоит прочесть одно слово, как резкий визг сигнала просверливает мозг насквозь, ввинчиваясь через уши.

К ночи сил оставалось достаточно только на то, чтобы не раздеваясь — всё равно вставать через час-полчаса, на плач — обнять Северуса и закрыть глаза; Гарри цеплялся за зельевара, как утопающий за соломинку, и, надо отдать Северусу должное, столь надёжной соломинки, терпеливо выносящей полумёртвого от усталости любовника и его вечно плачущего сына, пожелал бы себе любой утопающий.

Во всём этом был один положительный момент: когда-нибудь оно обязательно должно было закончиться. Во всяком случае, Гарри на это надеялся.

Кое-как убаюканный Блейз тихонько сопел у отца на руках; оконное стекло холодило висок Гарри. Глаза слипались, но заснуть — Гарри знал по опыту — не получилось бы. У тела и мозга, по-видимому, есть некий предел касательно того, сколько раз за ночь их можно разбудить, а потом снова уложить спать; и этот предел Гарри на сегодня уже перешёл. Хорошо, что в покоях второго колдомедика широкие подоконники, на которых так удобно сидеть.

— Почему не спишь? — неслышно подошедший Северус говорил шёпотом, чтобы не потревожить Блейза.

— Не хочется. А ты почему?

— Без тебя холодно в постели, — Северус опёрся о край подоконника, наклонился и дохнул на покрытое снаружи каплями дождя стекло.

Гарри провёл ладонью по туманному пятну, стирая его начисто, и виновато объяснил:

— Не люблю туман на стекле.

— Отчего?

— В детстве, пока у меня ещё не было очков, я очень плохо видел, но не понимал этого. Только когда меня отвели к окулисту, я понял, что на самом деле до сих пор был практически слепым. Что до сих пор я видел весь мир, как сквозь вот такой вот туман — можно различить приблизительно форму и цвет, но никогда нельзя понять деталей, сколько не напрягайся. И если я смотрю сквозь такой вот туман, мне всё время кажется, что я снова полуслеп и беспомощен.

Северус осторожно провёл рукой по волосам Гарри, скользнул кончиками пальцев по лбу, скулам, переносице — и наконец очертил глаза по самым кончикам ресниц.

— Когда ты снимаешь очки, ты всегда чувствуешь себя беспомощным?

— Всегда. Но обычно я это делаю только на ночь; в темноте, а потом во сне это не имеет значения.

— Неужели нельзя вылечить твоё зрение с помощью магии?

— Можно, я узнавал у Поппи, — Гарри чуть переместил локоть, затёкший под весом головы Блейза. — На это уйдёт три месяца, в течение которых мне надо будет регулярно пить, закапывать в глаза и мазать на веки всякую гадость. Всё это время мне нельзя будет читать, писать, варить зелья и даже самому себя лечить — зрение будет скакать туда-сюда по нескольку раз на дню, от полной слепоты к несвойственной человеку остроте. И обратно. Я не могу себе позволить три месяца висеть на чьей-нибудь шее, пусть даже на шее колдомедиков в Сейнт-Мунго, наплевав при этом на свою семью и будущую профессию. Может быть, когда-нибудь, когда дети вырастут...

— Чертовски долго ждать.

— Я носил очки всю свою жизнь, — Гарри неловко пожал плечами, стараясь не потревожить Блейза. — Могу носить их ещё много раз по столько же, если честно. Я привык.

Северус молча взял Блейза из рук Гарри и отнёс в кроватку, сумев не разбудить; потом вернулся к Гарри и взял на руки и его.

— Поставь меня на землю, — Гарри попытался вывернуться из объятий; впрочем, без особого успеха. — Я не девушка, чтобы таскать меня на руках!

— Нет, не девушка, — Северус уложил Гарри на кровать, ухмыляясь при этом так нахально, что дал бы сто очков форы задумавшему очередную проделку пятнадцатилетнему Сириусу Блэку. Разумеется, это сравнение Гарри оставил при себе. — Ты вымотанный до предела юноша, изо всех сил делающий вид, что прекрасно себя чувствует. Почему бы тебе не поспать?

— Я не засну больше до вечера.

— Тогда просто полежи с закрытыми глазами.

Гарри сдался и потянулся к очкам, чтобы снять их; Северус опередил его, бережно взявшись за тонкие дужки. Гарри заморгал: мир внезапно, хоть и привычно, расплылся кляксами, похожими по форме на пятна бензина в лужах, серыми и чёрными в этот глухой предрассветный час.

— Ты можешь узнать меня без очков?

— Могу, — Гарри поймал Северуса за запястье и слегка сжал. — По сердцебиению, по запаху, по голосу, по манере двигаться, по смеху... но не по лицу.

— Тебя это не беспокоит?

— Ничуть, — честно сказал Гарри.

Край простыни под ладонью был почти сырым — постоянные ноябрьские дожди пропитали Хогвартс водой сверху донизу; кровати и парты отчаянно скрипели, кнаты покрылись узорами патины, булочки за завтраком были мокрыми. Но губы Северуса оставались сухими и твёрдыми, обветренными, как будто он только что пришёл из пустыни, измождённый, истомленный жаждой; и он пил поцелуи Гарри, как живительную влагу, пил и не мог оторваться от мягкости чужих губ, жара чужого языка, от пронзительной, обыденной нежности — словно Гарри уже много лет встречал его после походов по пустыне на самом её краю, и поил, приветствовал поцелуями, и ни один из них двоих не мог пресытиться теплом и податливостью губ другого, сколько бы ни прошло веков.

* * *

Пришедшее вчера за обедом и ещё не вскрытое письмо нашлось за подкладкой кармана, когда Гарри, одеваясь с утра, заинтересовался, что там такое в мантии шуршит.

«Гарри!

Это чёртово марание пергамента никогда ни к чему не приводит.

Завтра утром я буду в Хогвартсе.

Твой,

Сириус».

— Твою мать, — сказал Гарри.

— Доброе утро, — Северус кивнул Гарри в знак приветствия.

— Сириус приезжает сюда, — сообщил Гарри в ответ.

— Зачем?

Гарри наклонил над чашкой чая кувшин с молоком.

— Наверное, чтобы попробовать меня вразумить, — предположил он.

— Насчёт чего?

— Насчёт Ремуса.

— Вы с ним поссорились?

Руки Гарри дрогнули; кувшин выскользнул из пальцев и с триумфальным шмяком и стуком щедро залил молоком большую миску с овсянкой, тарелки с тостами и селёдкой, маслёнку и скатерть.

— Кто с кем? — небрежно уточнил Гарри.

— Ты с Люпином, я имел в виду, — пояснил Северус, с интересом наблюдая, как Гарри резкими взмахами палочки ликвидирует учинённый беспорядок. — Хотя, судя по твоей реакции, ты поссорился скорее с Блэком… из-за Люпина?

— В каком-то смысле, — пробормотал Гарри и сделал вид, что очень увлечён попытками напоить разбавленным тыквенным соком хныкающего Блейза.

— В каком именно? — с упорством, достойным лучшего применения, выспрашивал зельевар. — Это связано с теми недомолвками летом, когда Люпин отказывался принять должность преподавателя ЗОТС?

Гарри покосился на другой конец стола, где Ремус и Хагрид вели оживлённую беседу о мантикорах; первый утверждал, что эти животные крайне опасны для любых живых существ, а второй ратовал за их пушистость и ласковость.

— Э-э… да. Неважно, — Гарри заткнул себе рот тостом — поспешно, пока не проговорился о чём-нибудь, что стоило бы сохранить в тайне.

— Я уважаю твоё право на секреты, — заметил Северус после минутного раздумья, в течение которого Гарри обречённо давился пересушенным тостом. — Но если Блэк собирается выяснять с тобой отношения по поводу чего-либо, то вся школа через пять минут так или иначе будет в курсе сути ваших разногласий.

Гарри не мог не признать, что Северус попал не в бровь, а в глаз.

— Существует Силенцио, — вспомнил он, чуть приободрившись.

— Оно не помешает ему написать свои претензии огненными буквами в воздухе, — казалось, Северуса забавляло разбивать надежды Гарри. — Воспользуешься Петрификус Тоталус?

— Если Сириус меня вынудит — воспользуюсь, — вздохнул Гарри.

— Всё так серьёзно?

— Всё гораздо серьёзней.

На этой патетической ноте беседа была прервана появлением последнего из рода Блэков, блистательного, неистового и неповторимого Сириуса Ориона. Несмотря на все грызуще-неприятные предчувствия, связанные с появлением крёстного, Гарри вынужден был признать, что Сириус действительно блистателен, в особенности когда ставит себе целью привлечь чужое внимание; сколь бы справедливым ни было его распределение в Гриффиндор, неосознанная актёрская жилка в нём была не менее сильна, чем в самом коварном из слизеринцев.

— Гарри! Мне нужно с тобой поговорить! — заявил Сириус, остановившись перед преподавательским столом. Густо-синие глаза крёстного пламенели благородной решимостью, размётанные по плечам волосы напоминали львиную гриву.

Разговор о мантикорах сдулся и пожух, как проткнутый воздушный шарик.

— Доброе утро, Сириус, — пробормотал Гарри. — Не подождёшь минут десять, пока я завтракаю? Присядь пока за стол.

Единственное свободное место за преподавательским столом было у самого края, рядом с Ремусом; Гарри заметил это, уже предложив Сириусу сесть, и досадливо закусил губу, ожидая взрыва праведного негодования.

Взрыва, впрочем, не последовало; несмотря на врождённую импульсивность, Сириус понимал, что есть вещи, которые нежелательно слышать всей школе. Он тряхнул волосами:

— Присесть? Отлично!

И присел. Но не за преподавательский стол, а за гриффиндорский, рядом с Томом и Кевином. Гарри искоса взглянул на Ремуса — тот опустил голову, скрывая лицо; судорожно сжатая между пальцами вилка слегка погнулась.

Кевин звонко, слышимо спросил:

— Дядя Сириус, а почему ты не провожал нас в школу первого сентября?

Видно было, как отчаянно смутился Сириус, явно думавший в тот день о чём угодно, но только не о Кевине.

— У меня есть большое искушение растянуть завтрак на час-другой, — тихо признался Гарри.

— Никогда не замечал за тобой такой робости.

— Это потому что в отношениях с тобой я ни разу не попадал в неловкие ситуации, — Гарри отпил чая и поморщился — как раз туда молока так и не попало. — А сейчас мне именно неловко, и очень хочется оттянуть неизбежное.

— Помни, что Петрификус всегда в твоём распоряжении, — почти участливо заметил Северус.

Через обещанные десять минут, выйдя из-за стола, Гарри утвердился в мысли, что идея оттягивать неизбежное — далеко не самая удачная из всех, какие когда-либо приходили ему в голову. Вынужденное ожидание добавило к негодованию и горячности Сириуса нетерпение — получилась взрывоопасная смесь, заставившая Сириуса присоединиться к Гарри посреди Зала и начать требуемый разговор, даже не дойдя до двери.

— Гарри! Объясни мне…

— Сириус, я уже всё объяснял в письмах, — перебил Гарри. — С подробностями. Чистосердечно, как после стакана Веритасерума.

— Это ведь преступление, Мерлин побери! — Сириус остановился прямо в коридоре у входа в Зал, чтобы взять Гарри за плечи и тряхнуть, вразумляя. Встряхнутый за компанию Блейз обиженно захныкал, и Гарри, вырвавшись из хватки крёстного, отступил на шаг. — Это насилие!

— Какое, на #@№, насилие?! — сорвался доведённый до точки кипения Гарри. — Не было никакого насилия с его стороны, не бы-ло! Мать твою, Сириус, вытащи наконец голову из задницы и подумай! Или ты опять сначала сделаешь что-нибудь, а потом через двадцать с лишним лет поймёшь, что не всё было так просто, как тебе казалось?

— Ты был ребёнком! — попытался перекричать крёстника Сириус. — Тебе было тринадцать!!

— Не был я ребёнком! — выплюнул Гарри, прижимая к себе покрепче перепуганного криками Блейза Седрика. — Не был никогда! Если бы я не хотел, ничего бы не было!

МакГонагалл, Северус, Ремус и Хагрид спешили к ним через Зал, обеспокоенные нарастающим скандалом; Гарри хотелось провалиться сквозь землю.

— Гарри… — губы Сириуса искривились почти беспомощно, словно он не знал, что ещё сказать.

— Помирись с ним, — попросил Гарри внезапно для себя. — Оба маетесь ведь.

— Он сам признал, что это преступление, — процедил Сириус. — Он мне рассказывал — как исповедовался! Гору вины с плеч сваливал!

— Мало того, что так и не свалил, так ещё и ты ничего не понимаешь, — Гарри опёрся плечом о холодную стену; спать после очередной ночи, выбранной зубами Блейза для появления на свет, хотелось невыносимо. — Я — я лично! — говорю тебе, что никакого преступления нет и не было.

Гарри вздохнул и добавил:

— Ты ведь для того и приехал, чтобы его увидеть, а не со мной говорить. Чтобы с ним помириться. Так сделай это, чёрт возьми!

Сириус шарахнулся в сторону; крылья носа его гневно раздулись, линия подбородка затвердела, глаза сверкнули так остро, что можно было порезаться об этот взгляд.

— Чтобы с ним помириться? — процедил он сквозь зубы. — С этим проклятым педофилом и насильником, который искалечил тебе детство? Который дерьмом замазал всё, что у нас с ним было хорошего?

Сириус круто развернулся и вперил в Ремуса яростный взгляд — видимо, с раздражением подумалось Гарри, чтобы ни у кого из слышавших последние слова крёстного, не осталось ни малейших сомнений насчёт того, о ком это он.

— Я его ненавижу! — пылко сообщил Сириус, но должного внимания этой реплике Гарри не уделил, потому что МакГонагалл, переведя взгляд с Сириуса на Ремуса, а потом на Гарри, вдруг тяжело осела на пол.

Наскоро впихнув Блейза Седрика в руки Северусу, Гарри зашептал заклинания; в голове автоматически всплывали строки и целые абзацы из увесистого пособия по первой магической помощи.

— Mobilicorpus! — в полный голос завершил Гарри свою скороговорку. Сколько раз ещё из-за проблем в его собственной семье ему придётся транспортировать людей отсюда в больничное крыло? — Северус, у Минервы тяжелейший инсульт. Позаботься об учениках и обо всём, мы с Поппи свяжемся с Сейнт-Мунго.

С Сейнт-Мунго Гарри связывался через камин сам, пока мадам Помфри сосредоточенно колдовала над МакГонагалл. Шрам, очки и прочие опознавательные знаки помогли дежурной колдомедсестре развить бурную деятельность, и уже через десять минут из госпиталя прибыло четыре специалиста. В компании такого количества профессионалов стажёр Гарри мог сделать только одно — не путаться под ногами; чем он и занялся, присев на соседнюю кровать, чтобы удобнее было наблюдать за их работой.

— Без госпитализации никак, мадам Помфри, — заключил один из прибывших, коренастый и краснолицый, как фермер. — Такие тяжёлые случаи требуют особой терапии…

— Скажите, пожалуйста, — вклинился Гарри, — каковы шансы профессора МакГонагалл на выздоровление?

На него обернулись, и он пояснил:

— Нужно, во-первых, что-то сказать студентам, во-вторых, определиться, на какой срок искать временного преподавателя Трансфигурации.

— Безусловно, профессор МакГонагалл выздоровеет, — уверил его коренастый. — Хотя после этого мы не рекомендовали бы ей совмещать обязанности директора и преподавание, так что не помешало бы искать замену на постоянной основе… в любом случае, не меньше двух-трёх месяцев.

— Спасибо, — вежливо сказал Гарри. Быстро настрочив по просьбе колдомедиков список применённых им мер первой помощи, он отправился в подземелья, где надеялся застать Северуса — первого урока у того сегодня не было.

Зато у Ремуса первый урок был, и Гарри застал Сириуса и Северуса в кабинете последнего яростно переругивающимися; Блейз Седрик, наверняка заботливо накрытый заглушающими чарами, дремал в кроватке в двух шагах от скандалящих, и сосал во сне большой палец.

— Чёртов придурок! — категорично утвердил Северус. — Если тебе не хватает ума придержать свой собачий язык за зубами, это не повод сваливать на других свою вину!

Сириус открыл было рот, намереваясь высказать Северусу пару ласковых, но Гарри был совершенно не расположен его слушать — хватит, наслушался за утро по самое не хочу.

— Silencio, — бросил он, прикрывая за собой дверь. — Северус, Минерва будет выздоравливать два-три месяца. Да и потом, я так думаю, прежняя нагрузка будет ей не под силу. Надо искать замену по Трансфигурации, а тебе пока придётся взять на себя обязанности директора.

— Не было печали, — Северус на мгновение сжал губы. — Ну, что скажешь, блохастый искатель справедливости? — едко осведомился зельевар у успевшего снять Силенцио Сириуса. — Стоило твоё праведное негодование здоровья Минервы и школьного расписания? Кто теперь будет вести Трансфигурацию, ты?

— Да хоть бы и я! — упрямо огрызнулся Сириус. — Трансфигурацию я знаю, почему нет?

Гарри присел рядом с кроваткой Блейза; очень хотелось взять сына на руки, поиграть с ним, напитаться его радостью и незамутнённым младенческим счастьем, но не стоило его тревожить, раз уж заснул — в последнее время, с активно растущими зубами, ему это удавалось достаточно редко. Прислонившись лбом к краю кроватки, Гарри прикрыл глаза, чувствуя, что впадает в какое-то тупое оцепенение — настолько он устал и испсиховался за эти дни.

— Отлично, — процедил Северус. — Я сегодня же зачислю тебя в штат, а ты пока можешь отправиться в кабинет Минервы и занять чем-нибудь пятые курсы Рэйвенкло и Хаффлпаффа, у которых по расписанию занятие. Ну, что глазами хлопаешь? Идёшь на попятный?

— И не мечтай, Сопливус! — Сириус вылетел из кабинета, хлопнув дверью.

Северус устало вздохнул и присел рядом с Гарри.

— Ты в порядке?

— Да, — отозвался Гарри, не открывая глаз. — Паршиво мне только.

— Если понадобится, я наложу на него Империус — чтобы вёл себя как следует, — пообещал Северус; Гарри не смог понять по голосу, шутит зельевар или говорит серьёзно.

— Ты мне всё-таки не расскажешь, в чём там проблема с Люпином?

— Расскажу, вечером, — Гарри оторвался от кроватки и потёр глаза, пытаясь придать себе бодрости. — Сейчас у тебя дел полно, и я в состоянии нестояния… пойду к Поппи и попробую подремать, притворяясь, что читаю.

Северус нежно коснулся губами губ Гарри и безуспешно попытался пригладить непокорный вихор на макушке последнего.

— Такое впечатление, что всё разваливается, — пожаловался Гарри, беря сына на руки. — Вообще всё.

— Как разваливается, так и строится, — сказал Северус. — Это в порядке вещей.

— Ага, — кивнул Гарри. — Впечатление, что я — вещь, у меня тоже иногда появляется.

* * *

За обедом Северус не появлялся, равно как и Сириус; первый перенимал директорские обязанности и сообщал всюду, куда было нужно, о болезни МакГонагалл, а второй, очевидно, пытался вникнуть в учебный план и подготовить уроки на вторую половину дня. Проспавший пару часов и оттого вполне бодрый Гарри сел рядом с понурым Ремусом.

— Ты уже знаешь, что Сириус будет заменять МакГонагалл в Трансфигурации? — более оптимистичного начала для застольной беседы Гарри в голову не пришло.

— Теперь знаю, — Ремус рассеянно болтал ложкой в супе, словно позабыв, что его, суп, полагается ещё и есть. — Надеюсь, он не будет устраивать каждый раз при виде меня такой скандал.

Гарри немного опешил; Ремус приподнял голову, взглянул на Гарри и, поняв замешательство последнего, пояснил:

— Это всё, на что я вообще могу надеяться, не так ли?

— Мне кажется, не всё, — откликнулся Гарри после некоторого раздумья. — Что бы он ни говорил, он тебя любит.

— А мне кажется, ты идеалист, Гарри, — вздохнул Ремус. — Ты думаешь, что любовь — это обязательно навечно.

— А ты, Ремус, пессимист, — парировал Гарри. — Любовь по собственному желанию не пришьёшь и не отрежешь, это тебе не пуговица. И вне зависимости от того, что Сириус говорит, он не разлюбил тебя. Сам посуди, будь это так, он не реагировал бы так остро.

— Это бездоказательно, — буркнул Ремус; ложка ожесточённо скрежетнула по дну тарелки.

— Я эмпат, — напомнил Гарри. — Мне не нужны доказательства того, что я знаю точно.

— Даже если ты не ошибаешься, и он что-то ко мне ещё чувствует, то всё равно он скорее убьёт меня голыми руками, чем признает это, — Ремус раздумчиво попробовал суп; поморщился и бросил ложку в тарелку. — Что-то не хочу я есть.

— Сразу не убил — значит, не убьёт.

— Но ничего и не признает, не так ли, — утвердительно сказал Ремус.

— Это мы ещё посмотрим, — пообещал Гарри, хмурясь.

— Гарри, — Ремус взглянул на него из-под тёмно-коричневых, прямых ресниц, — не нужно вмешиваться. Он не станет этого терпеть.

Стало быть, сам Ремус терпеть вмешательство Гарри станет? От этой неявной безысходности и готовности отдать судьбу собственной любви в чужие, пусть и благожелательные руки к горлу Гарри подкатил горячий комок. Есть ему тоже расхотелось.

— Меня слишком раздражает его поведение, чтобы не вмешиваться, — Гарри подпёр подбородок рукой, невидяще уставившись в пространство перед собой. — С моей точки зрения, он усиленно делает из мухи не то что слона, а целое стадо громамонтов, и параллельно выкидывает книзлу под хвост свою неповторимую возможность быть счастливым. И из-за чего? Мерлин его знает, из-за чего.

— Из-за того, что он любит тебя, как сына, которого у него никогда не было, — пожал плечами Ремус.

— Что приводит нас к неутешительному выводу: одни неприятности от этой любви, куда ни плюнь, — резюмировал Гарри. — Я не хочу быть ему сыном. Мне уже давным-давно не нужен никакой отец, включая крёстного. Если бы он воспринимал меня как друга, или как командира, или, на худой конец, как некий довесок из прошлого, с которым непонятно что делать сейчас, было бы куда как проще.

Гарри помолчал, обдумывая собственные слова, и подытожил:

— Вот так я ему и скажу. Без экивоков, в чисто гриффиндорской манере.

— Ты злой сегодня.

— Да, — согласился Гарри. — Я думаю, ты не будешь спорить, что у меня есть на то причины.

* * *

За час до ужина Ремус привёл в больничное крыло рыдающую первокурсницу из Хаффлпаффа; увещеваний она слушать не желала, успокоительными давилась, от умиротворяющих заклинаний только начинала плакать не в голос, а тихо-тихо, про себя, давя бесконечные всхлипы. Когда она стала икать от слёз, мадам Помфри решила усыпить её на некоторое время, а Гарри отправился рассказывать Северусу, что до, во время или сразу после совместной практики по ЗОТС первых курсов всех четырёх факультетов у этой девочки украли прямо из сумки зачарованное на то, чтобы приносить удачу, перо феникса, подарок обожаемого старшего брата. Северус выслушал эту новость с непроницаемым лицом.

За ужином, дождавшись, пока все рассядутся, временно исполняющий обязанности директора Хогвартса поднялся и сухо объявил:

— Прошу всех внимательно меня выслушать.

Он оглядел притихший, почуявший нехорошее зал и продолжил:

— Как вам всем известно, уже более месяца в Хогвартсе происходят регулярные дерзкие кражи. Это беспрецедентный случай в истории школы, и меры будут приняты крайние. Сейчас все ученики здесь, в этом зале. Преподаватели разделятся на группы и обыщут спальни и гостиные. Дверь Зала при этом будет запечатана моими собственными заклинаниями, — Северус обвёл студентов цепким, недобрым взглядом. — Мимо них не проскочить никому, поэтому вор может сэкономить своё и наше время, признавшись немедленно.

Несколько секунд прошло в звенящей тишине, и Северус коротко кивнул, словно ничего другого и не ожидал.

— В таком случае, можете ужинать, пока преподаватели делают обыск, — он коротко стукнул палочкой о стол, и на до того пустовавших тарелках появилась еда. Надо было отдать ему должное, мысленно хмыкнул Гарри, так качественно испортить аппетит всей школе перед самым ужином мало кто смог бы.

— Поможешь с обыском? — обратился Северус к Гарри.

— Да, конечно. Куда идти?

— В башню Рэйвенкло вместе с Люпином, Синистрой и Флитвиком, — решил Северус. — На месте сами разделитесь.

Один за другим преподаватели покидали Зал, провожаемые напряжёнными взглядами учеников; Гарри готов был поклясться, что те, кто ни в чём не виноват, чувствуют себя сейчас гораздо хуже тех, у кого может найтись нечто пусть и не краденое, но всё же осуждаемое и запрещаемое правилами школы.

Спальни мальчиков Рэйвенкло первых трёх курсов располагались на самом верху башни; Гарри сам вызвался проверять их, видя, что никому не хочется тащиться по бесконечной винтовой лестнице.

За дверью с табличкой, где золотыми буквами значилось «1 курс», пахло вербеной и теплом; Гарри постоял несколько секунд, привыкая к сине-бронзовым пологам, покрывалам и ковру, и решительно шагнул к ближайшей кровати.

Где искать краденое, он представлял себе весьма смутно; и идея копаться в чужих вещах, пусть и с целью искоренить воровство в Хогвартсе, не особо прельщала его сама по себе. Но раз уж обещал, то надо помочь…

Под подушками и матрацами ничего не оказалось; Гарри проверил под ковром, за окном, в тумбочках, в общей ванной и, ничего не найдя, неохотно выволок на середину комнаты сундуки.

— Alohomora!

Первый сундук распахнулся, открывая взорам Гарри беспорядочную мешанину из трусов, носков, книг и исписанного пергамента. Гарри ворошил всё это с брезгливостью, относившейся не столько к носкам или трусам, сколько к самому себе; слова на пергаментах, попадавшихся на глаза, складывались в осмысленные фразы — «сестрёнка по тебе скучает», «ешь хорошо», «не читай много на ночь», «у нас всё дожди, хорошо, что у тебя в Хогвартсе солнечно» — и Гарри поспешно отводил взгляд, чувствуя себя куда более вором, чем тот, из-за кого всё это началось.

Обыскав сундуки и проверив их на наличие трансфигурированных и замаскированных вещей, Гарри переместился в спальню второго курса.

В тумбочке лежала россыпь конфетных фантиков; Гарри мельком взглянул на них и хотел было уже перейти к сундуку, когда сообразил: фантики были маггловские. Конечно, они могли принадлежать магглорожденному, привезшему конфеты с собой из дома, но…

— Finite Inkantatem!

Фантики на миг помутнели, расплылись, как в мареве, и исчезли. На их месте остались вычурный золотой кулон, флакон розового лака для ногтей, карманное зеркало в берестяной оправе, пухлый альбом для гербария, гусиное перо, неровно раскрашенное под павлинье, кожаный кошелёк и излучающее оранжевый свет потрёпанное перо феникса. Гарри перетряс тумбочку и сундук, залез под кровать, проверил даже между простынями — шёлкового шарфа, единственного из всех пропаж, нигде не было.

Сгребя все псевдофантики, Гарри спустился в гостиную, где Флитвик проверял на замаскированность оставленный кем-то на столе набор для игры в плюй-камни.

— Филиус! — окликнул Гарри и продемонстрировал обернувшемуся декану Рэйвенкло свои находки. — Кто со второго курса спит на кровати слева от окна, не помнишь?

— Джек Уэйн, — незамедлительно отозвался донельзя огорчённый Флитвик. — Никогда бы не подумал, что это он…

Флитвик послал Северусу Патронуса с сообщением, и, когда Гарри переступил порог Большого Зала, все там уже знали, что вор найден; правда, не знали, кто он.

— Джек Уэйн, второй курс, — Гарри выложил краденые вещи на стол перед Северусом.

— Sonorus! Джек Уэйн, второй курс Рэйвенкло, — объявил Северус на весь Зал.

Студенты всколыхнулись шёпотом, оханьем, торопливым бормотанием вполголоса; головы поворачивались в сторону рэйвенкловского стола — разномастные флюгеры в однотонном тёмном море форменных мантий. Гарри узнал во вскочившем со своего места Уэйне того самого Джека, которого — обожжённого, усыпленного — не так давно лично транспортировал в больничное крыло.

— Это не я!

— Ещё скажи, что тебя подставили! — заорал кто-то из-за стола Гриффиндора — слава Мерлину, не Том и не Кевин. Магглорожденные, расслышавшие эту реплику, засмеялись.

— Это не я! — зло, беспомощно повторил Уэйн; найденным уликам ему нечего было противопоставить, кроме своего слова, которому никто верить не собирался.

— Владельцы вещей могут их забрать, — сообщил Северус, не обращая на Уэйна никакого внимания. — Найдено всё, кроме шёлкового шарфа.

— Да это просто смешно! — Уэйн настолько повысил голос, что закашлялся, смазав всё впечатление. — Это не я!

Продолжать сотрясать воздух ему не позволили — разъярённая Дебора, законная обладательница шёлкового шарфика, вцепилась ему в руку и дёрнула с силой — так, что он потерял равновесие и упал. Ленточка цветов Эй-Пи лопнула под её пальцами; упала рядом с Уэйном на каменный пол.

— Где мой шарфик?!

— Не знаю я, где твой дурацкий шарф! — Уэйн рывком сел, прижимая ладонь к разбитой об пол скуле. — Я его вообще в глаза не видел!

Гарри, присев на край преподавательского стола, механически жевал бутерброд с ветчиной и наблюдал за тем, как Северус разнимает отчаянно переругивающихся Дебору и Уэйна, снимает с Рэйвенкло сто пятьдесят баллов и объявляет, что персональное наказание для Уэйна будет определено сегодня вечером на педсовете. На душе у Гарри было скверно.

На педсовет этим же вечером он не пошёл, сославшись на Блейза с его растущими зубами; впрочем, его присутствие и не требовалось — голос стажёра формально не имел никакой силы в делах, с которыми разбирался на педсоветах преподавательский состав. Блейз, словно в отместку за то, что его использовали как предлог, решил претворить выдумку отца в жизнь и безутешно ревел минут сорок, пока Гарри укачивал его, тщательно излучал волны поистине олимпийского спокойствия, мазал ему обезболивающим дёсны. Когда он наконец замолчал, Гарри даже не сразу это понял — крики продолжали эхом отдаваться от стенок черепной коробки.

Наплакавшись, Блейз быстро уснул; Гарри побоялся укладывать его в кроватку — что, если проснётся — и присел с сыном на руках на пол у кровати. Сидеть было холодно и жёстко, и отчего-то это приносило Гарри странное успокоение после сорока минут звуковых пыток.

Скрипнула дверь; Кевин тихонько просочился в комнату и бесшумно присел рядом с Гарри.

— Я сейчас в библиотеке был, — шёпотом сообщил он ни с того ни с сего. — Чуть не забыл книжку сдать, почти просрочил…

— И? — одними губами уточнил Гарри.

Кевин аккуратно расправил завернувшийся воротник рубашки Гарри и пояснил:

— Там в дальнем углу, за стеллажом по маггловедению, плакал дядя Ремус.

— Ремус плакал? — недоверчиво повторил Гарри.

— Ага. Беззвучно. Стоял у стеллажа, плечи дрожали, глаза закрыты, и слёзы текли по щекам. Что у него случилось, не знаешь?

— Знаю. Но не скажу.

— Почему?

— Потому что ты всё равно ничем не сможешь помочь.

Серый вечер тусклыми, блёклыми лучами падал в комнату; Гарри подумалось, что он не смог бы отличить этот вечер от точно такого же безликого рассвета, если бы не знал точно.

— Даже если очень хочу?

— Особенно если хочешь.

— Я не понимаю…

— Я тоже уже ничего не понимаю, — кивнул Гарри и осторожно, чтобы не потревожить Блейза, вытянул начавшие затекать ноги. — Так оно обычно и бывает.

Кевин помолчал и сказал:

— Ни за что бы не заподозрил Уэйна. Он в этом году ведёт себя, как сволочь, но чтобы воровать…

Гарри склонил голову:

— Люди часто оказываются совсем не такими, какими кажутся.

— Часто?

— Очень часто.

Когда серый вечер перешёл в чёрную ночь, Гарри всё же уложил Блейза, проводил Кевина до гриффиндорской башни и вернулся в свои комнаты, обнаружив в последних Северуса на пару с самой животрепещущей новостью семестра: Уэйна постановлено исключить из Хогвартса на неделю, а после этого назначить месяц отработок.

Во сне Гарри снился высокий, негодующий голос: «Это не я!», и алая-алая кровь на тонких мальчишеских пальцах.

Нет больше иллюзий на свете!

Саша Чёрный, «Чуткая душа».

— Ты, надеюсь, помнишь, что перед Рождеством тебе предстоит сдавать промежуточный экзамен? — поинтересовалась мадам Помфри. — Сейнт-Мунго жёстко контролирует стажёров.

— Не помню, — чистосердечно сознался Гарри, подняв взгляд от книги. — Я и не знал даже, никто мне об этом не говорил. Какого числа?

— Тебе пришлют с совой официальное уведомление за пару дней.

— А о чём меня будут спрашивать?

Мадам Помфри неопределённо взмахнула рукой, обозначая разброс возможных тем.

— О чём захотят, я полагаю. Как правило, они придерживаются базы, но вообще могут спросить о чём угодно, от терапии при передозировке Феликс Фелицис до трансплантации сердца.

Трезво прикинув объём своих знаний, Гарри понял, что на оба этих примерных вопроса ответить не смог бы. Во всяком случае, он об этом ничего не читал — разве что если измыслить что-нибудь самостоятельно…

— А смысл потом поступать на колдомедицинские курсы, если полагается всё знать, уже будучи стажёром?

— Всё знать невозможно, Гарри, — назидательно ответила мадам Помфри. — И учти, несданный экзамен автоматически означает конец стажировки.

— Не пугайте меня, Поппи, мне и так не по себе, — Гарри перелистнул страницу. — Рождество уже через две недели…

Сова, коричневая, взъерошенная и вздорная, прилетела в больничное крыло, когда Гарри наливал в кубок Перечное зелье для расчихавшегося Колина Криви; уронила письмо прямо в кубок — Гарри еле успел перехватить — и улетела. Мельком глянув на адресанта — магический госпиталь Сейнт-Мунго, кадровый отдел — Гарри сунул конверт в карман и подал кубок Колину.

— Спасибо, — тот выпил зелье в несколько глотков, не отрываясь.

— Как там Том и Кевин? Хорошо себя ведут? — Гарри провёл ладонью над кубком, невербально очищая от остатков лекарства.

— Хорошо, — кивнул гриффиндорский староста. — Том лучший на курсе по всем предметам, а к Кевину по вечерам в гостиной подтягивается почти весь факультет — душой отдохнуть. Драк никаких больше.

— Они мне обещали, что драк не будет, и держат слово, — Гарри задумчиво побарабанил пальцами по столешнице. — Ты уже собирал списки желающих остаться на Рождество в школе?

— Пока нет, завтра или послезавтра. А что?

— Будешь собирать, скажи Тому и Кевину, чтобы записались. Может, после Рождества мы с ними съездим домой на несколько дней, но на сам праздник останемся в Хогвартсе.

— Понял, — Колин встал. — Я пойду, командир, на завтра эссе по Трансфигурации надо написать.

— Секунду! — остановил его Гарри. — К слову, любопытно до жути: как Си… профессор Блэк ведёт Трансфигурацию, с точки зрения студентов?

Колин улыбнулся:

— Он строже, чем МакГонагалл — наверное, опасается после неё ослабить вожжи. А вообще неплохо, даже самые честолюбивые всезнайки спокойны за свои ТРИТОНы.

Уже подойдя к двери, Колин обернулся и негромко, как-то виновато добавил:

— А профессор Люпин осунулся весь. Под глазами круги, иногда вопросы приходится по два раза повторять…

— Последнее полнолуние выдалось очень тяжёлое, — пробормотал Гарри, сознавая, что совершенно разучился врать, особенно под таким понимающим и деликатным взглядом, как у Колина. — Но спасибо, что ты о нём беспокоишься.

— Не за что. Пока, Гарри.

Дверь щёлкнула, закрываясь; Гарри выудил письмо из кармана и вскрыл. «Извещаем Вас», «двадцать третьего декабря сего года», «предварительный экзамен по курсу общей колдомедицины», «в числе комиссии будут присутствовать»…

— Так это называется «общая колдомедицина», — ядовито высказался Гарри, скатывая письмо в трубочку и засовывая обратно в карман. — Будем знать.

* * *

В этом году снег упрямо отказывался накрывать окрестности Хогвартса своим белым покрывалом чуть ли не до самого конца декабря; закаменевшая от холода чёрная земля не нравилась Гарри, и он упорно задёргивал окна непрозрачными занавесками — а Кевин, не способный жить без света и свежего воздуха, так же методично день за днём эти занавески отдёргивал. В сложившемся порядке вещей было что-то столь же успокаивающее, сколь и неконструктивное; и в одно из воскресений Кевин впустил в спальню слепящее, сахарно-белое сияние.

— Доброе утро, — буркнул Гарри, накрыв голову подушкой. Северус рядом, не тратя лишних слов, натянул одеяло до ушей и отвернулся к стенке.

— Доброе! — жизнерадостно согласился Кевин, вскарабкался, судя по звукам, на подоконник и раскрыл форточку. — Просто замечательное утро! Снег выпал, наконец-то! Гарри, пойдём в снежки поиграем, а?

— Может, попозже? — предложил Гарри, сам не веря в возможность избавления. — После завтрака, например…

— Завтрак только через два часа! Я же умру от скуки столько ждать, — резонно возразил Кевин.

Покорившись неизбежному, Гарри заставил себя встать с кровати и поплёлся в ванную, давя зевки.

— А где Том? — умывшись холодной водой, Гарри несколько приободрился и даже подумал, что жизнь — вполне приемлемая штука. — Он не хочет играть в снежки?

— Не знаю, — пожал плечами Кевин. — Когда я проснулся, его уже не было в кровати. И в гостиной не было.

— Две ранние пташки на мою голову, — проворчал Гарри. Блейз Седрик в гостиной разразился требовательным воплем, и Гарри поправился:

— Виноват, три пташки. И все ранние.

За завтраком наследник семьи Поттеров тоже не появился, хотя наскоро высушившиеся после напряжённых снежных битв Гарри и Кевин явились в Большой зал исключительно ради него.

— Он часто так пропадает? — Гарри, сидя рядом с Кевином за гриффиндорским столом и старательно игнорируя восторженные взоры младшекурсниц, чистил для брата яблоко.

— Не-а, нечасто. Всего раза два так было, — машинально отрапортовал Кевин, пытаясь нарисовать что-то вареньем по овсянке; варенье предательским образом расплывалось, превращая чёткие линии в мечту абстракциониста.

— И надолго он пропадал в те два раза?

— Нет, после завтрака я его всегда находил в гостиной.

— Он тебе говорил, чем занимался всё утро? — Гарри вручил брату яблоко.

— Нет, — Кевин запустил зубы в светлую хрустящую мякоть и зажмурился от удовольствия.

— А ты спрашивал? — Гарри взмахнул палочкой, и кляксы варенья в каше Кевина сложились в чёткую схематичную картинку гриффиндорского льва.

— Спрашивал. Он не отвечал, — липкими от яблочного сока пальцами Кевин потянулся за чашкой с чаем; Гарри перехватил его руку и вытер салфеткой. — Ага, спасибо…

— Эй, Диггори! — крикнул кто-то с противоположной стороны гриффиндорского стола. — А сопли тебе тоже братец подтирает?

Кевин отыскал взглядом крикнувшего — пухлого светловолосого мальчишку, до боли напомнившего Гарри Дадли — и невозмутимо ответствовал:

— Завидуй молча, Шон!

Пухлый Шон вспыхнул, набычился и уставился в свою тарелку.

— Что это он вдруг привязался?

— Да не «вдруг», — не очень охотно объяснил Кевин. — Он тобой восхищается, я ещё с прошлого года его помню — он тоже тогда в Хогвартсе был, как и я. Плакаты собирает, статьи, карточку из шоколадной лягушки с собой таскает… и считает, это несправедливо — что ты сделал своим братом меня, а не его. Говорит, мне незаслуженно повезло. И цепляется при каждом удобном случае, к Тому не смеет, а ко мне — часто.

— В следующий раз можешь ему передать, что решать, кто заслужил быть моим братом, а кто нет, могу только я, — посоветовал Гарри. — И что для гриффиндорца зависть — не самое подходящее чувство. И нечего, кстати, звать тебя Диггори — ты уже давно Поттер.

— Так и сделаю, — Кевин просиял безмятежнейшей своей улыбкой и выбрался из-за стола. — Пойдём к нам в гостиную, может, Том появился уже?

«Беспокоится, но вслух говорить не хочет, — Гарри последовал за братом. — Хотел бы я знать, где Том ошивается в такую рань…»

* * *

В неприметном коридоре — налево из холла Сейнт-Мунго, посторонним вход воспрещён — было холодно и неуютно; Гарри привалился плечом к белой стене и нащупал в кармане пачку сигарет. Курить здесь было нельзя, он знал, но очень хотелось.

Экзамен оказался не таким уж сложным — зря мадам Помфри так стращала нерадивого стажёра непредсказуемостью — но выматывающим; Гарри бомбардировали вопросами, не давая опомниться, не делая даже пауз между его ответом и следующим вопросом. И в кабинете было душно и жарко — у Гарри от этого заныли виски и взмок затылок.

— Что-то случилось, мистер Поттер? — целитель Сметвик, один из экзаменаторов, оказался за спиной так неожиданно, что Гарри вздрогнул.

— Ничего. Просто устал после экзамена, — Гарри с сожалением скользнул пальцами по картону пачки и оттолкнулся от стены.

— Из Вас выйдет хороший колдомедик, мистер Поттер, — улыбнулся Сметвик. — Вы отлично держались на экзамене.

— Спасибо, — кивнул Гарри.

— Хотя, наверное, после битвы с Сами-Знаете-Кем экзамен — плёвое дело? — улыбнулся Сметвик.

— Я с ним не бился, — Гарри шагнул к двери в холл.

Сметвик не стал его останавливать.

Магазин «Ужастики Умников Уизли» встретил Гарри ярким светом, запахом хвои и апельсинов, неразборчивым гулом разговоров и смеха; покупатели толпились у стеллажей.

Внутренне Гарри ожидал запустения, тишины и темноты; он понимал, конечно, что это глупо — ведь магазином он попросил заниматься Билла, решившего после войны всё же не ехать в Румынию к Чарли, и Ли Джордана с Луной Лавгуд, и эта троица, вне всякого сомнения, приложила все усилия, чтобы не угробить наследство близнецов. Внутренне Гарри боялся, что не сможет даже войти в дверь магазина, что при виде за стойкой не Фреда и не Джорджа подломятся колени.

На самом деле это было больно, но вполне возможно; просто боль была отдельно, тупая и грызущая, а сам Гарри, нажимающий на ручку двери, делающий шаг через такой знакомый порог, — отдельно. В ушах, правда, отдалённо и надсадно звенело, но на это можно было не обращать внимания.

«Я хренов мазохист», — Гарри двинулся через магазин к стойке, за которой виднелась светлая шевелюра и безмятежное личико Луны.

— Привет, Гарри! — невесть как оказавшийся рядом — «теряю хватку, чёрт возьми — второй раз за день не замечаю, как ко мне подходят» — Ли Джордан приветственно потряс его ладонь. — Какими ветрами занесло?

— Просто так, — улыбнулся Гарри одними губами. — Сто лет ни с кем из вас не виделся, а тут оказался в Лондоне…

— Ясно, — улыбка Ли была неподдельной, беззаботной — как когда-то, пару жизней назад, улыбки близнецов. — Пойдём в подсобку, там Билл деньги считает. Расскажем тебе все новости, дебет-кредит распишем…

— Нет, я ненадолго, — поспешно отказался Гарри. Зайти в подсобку, где он целовал Фреда и Джорджа и таял под их прикосновениями, было выше его сил. Просто выше. — Я так зашёл, спросить, как у вас дела…

От понимающего взгляда Ли Гарри сделалось тошно и благодарно одновременно.

— Мы с Луной решили пожениться, — безо всякого перехода сменил тему Джордан, и Гарри физически ощутил, как его накрывает облегчение. — Как с датой определимся, разошлём приглашения. Тебе — на всю семью.

— Мы придём, — заверил Гарри излишне пылко. — Привет, Луна!

— Привет, Гарри, — такое впечатление было, что его приход совсем не удивил Луну, как будто они договаривались об этом. — Хочешь посмотреть на новые товары, которые придумали мы с Ли?

— Хочу, — согласился Гарри.

Ли подвёл его к стеллажу в углу магазина; товары на полках стеллажа пищали, норовили спрыгнуть на пол, дымили, искрили.

— Что это? — Гарри взял в руки чуть ли не единственную спокойную коробку, непрозрачную, переливающуюся перламутром.

Ли объяснил.

— Сколько это стоит?

— Для тебя всё бесплатно — это же твоё, — Ли расплылся в улыбке. — Луна будет рада, что тебе понравилось её ноу-хау. Вот, возьми инструкцию.

Гарри сунул коробку и инструкцию в карман, скомканно поблагодарил и замолчал. Тему для разговора, наверное, можно было найти с лёгкостью, но мозги Гарри решительно отказывались работать здесь.

— Как твои дети? — внезапно спросил Ли.

— Хорошо, спасибо, — Гарри растянул губы в улыбке. — У Тома скоро день рождения…

При упоминании Тома Ли на миг сжал губы, но потом сразу удивлённо вскинул брови:

— Так это ему? Или кому-нибудь на Рождество?

— Ему.

— Надо же…

— А ты придерживался того же мнения, что Гермиона? — спросил Гарри. Ли отвёл взгляд.

— Пойду я, мне пора. На Рождество пришлю сову, — пообещал Гарри.

— Счастливо, командир.

На середине улицы Гарри не выдержал и обернулся: Ли стоял на пороге, окутанный льющимся из магазина теплым светом, и смотрел вслед своему командиру.

После нескольких часов в магазинах Гарри чувствовал себя вымотанным до последней степени; даже в ту ночь, когда у Блейза резалось три зуба сразу, Гарри устал не так, как после выбора подарков на Рождество всем близким и друзьям.

Столик в кафе Фортескью Гарри выбрал самый дальний, в углу, в полумраке; Флориан — член Ордена Феникса ещё с первой войны с Вольдемортом — начал было шумно приветствовать Мальчика-Который-Выжил, почтившего скромное кафе-мороженое своим присутствием, но сразу же умолк и понимающе кивнул, когда Гарри покачал головой. Маггловская пепельница с полустёртой надписью «Pret’a’manger», горячий кофе и твёрдое от холода, как снежная крупа на улице, мороженое появились перед Гарри во мгновение ока, и несколько минут он, прикрыв глаза, впитывал в себя одиночество, сухое тепло и уютный приглушённый гул чужих разговоров.

— Добрый день, Гарри, — нежданный знакомец без спроса отодвинул стул, сел; гул всколыхнулся, стал громче, заинтересованней.

— Здравствуйте, министр, — отозвался Гарри, открывая глаза.

«Либо у меня паранойя, либо Кингсли велел кому-то отслеживать, когда я появляюсь в Лондоне, чтобы успевать засветиться со мной перед журналистами…»

— Какое удачное совпадение! — восхитился бывший аврор. — Я как раз назначил у Флориана встречу с Кэтрин — ты помнишь Кэтрин, Гарри? Это она должна была брать у тебя интервью в прошлый раз, когда ты собирался во Флориду. «Пророку» нужно интервью со мной об итогах года, в неформальной обстановке — Рождество на носу, как-никак…

«Вычислю «хвост» — дам по мозгам. Чтобы не был таким оперативным и трудоспособным».

— Помню, конечно, — Гарри весьма удачно изобразил вежливую радость. — В таком случае, не буду мешать, пересяду за другой столик…

Он взялся было за чашку с кофе, но Кингсли был начеку и вовремя перехватил запястье Гарри. Хватка у министра Магии была железная.

— Не торопись, — предложил Кингсли. — Кэтрин будет не против поболтать и с тобой тоже.

— Отпусти меня немедленно, если не хочешь остаться без руки, — сузил глаза Гарри.

Шеклболт отдёрнул руку немедленно, словно обжёгся — впрочем, как раз это Гарри и намеревался ему устроить в качестве наглядной демонстрации своей серьёзности.

— Останься, куда тебе торопиться? Экзамен уже сдан, поздравляю, кстати…

— В аврорате, наверное, много молодых сотрудников после войны, — предположил Гарри. — На волне популярности профессия…

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что, оставшись на пару месяцев без того сотрудника, который ведёт за мной слежку, аврорат не потеряет так уж много, не так ли? — Гарри отхлебнул успевшего слегка остыть кофе.

— Что за глупости ты говоришь, Гарри…

— Кингсли, право слово, ну что ты как ребёнок, — устало сказал Гарри. — Или меня за ребёнка считаешь?

— Нет, не считаю, — Кингсли прекратил наконец приветливо улыбаться.

Гарри снова отхлебнул кофе; придвинул к себе пепельницу, рассудив, что чистокровный Шеклболт так или иначе не курит маггловских сигарет.

— Сними слежку, — сказал Гарри. Не просьба, не приказ — констатация факта. Можно было бы сказать внушительнее, но слишком уж он выжат. — Совместные и отдельные интервью можно обговаривать по почте или через камин, без экивоков — и своё время сэкономишь, и мои нервы. А за сегодняшний разговор Министерство увеличит как минимум на порядок отчисления Хогвартсу на стипендию для малообеспеченных студентов, не разово, а на постоянной основе. Нынешние два галлеона восемь кнатов — это даже не смешно.

— Получится изрядная дыра в бюджете, — заметил Кингсли.

Гарри сдержал желание закатить глаза.

— После того, как Министерство конфисковало содержимое гринготтских сейфов Лестрейнджей, Гойлов, Розье?.. Я ещё долго могу перечислять. Одной компенсации, взятой с Малфоев, с лихвой хватило бы на шестьдесят восемь лет выплаты такой стипендии, как я предлагаю.

— Шестьдесят восемь? — Шеклболт кончиком палочки черкнул на салфетке несколько цифр; жирные неровные цифры замерцали и сложились в результат. — Да, в точности…

Гарри сунул в рот ложку мороженого, скрывая ухмылку. Северус подсчитывал эту сумму точно так же, на салфетке, когда однажды за ужином они разговаривали о хогвартских финансах.

— Добрый день, министр! — розовощёкая, в промокшей мантии Кэтрин опустилась на услужливо выдвинутый Шеклболтом стул. — Мистер Поттер, какой приятный сюрприз… надеюсь, Вы никуда не уходите?

Гарри взглянул на Кингсли. Тот слегка поморщился и кивнул.

— Ну что Вы, мисс Ладдер, я никуда не ухожу, если, конечно, Вы не против моего общества, — Гарри поджёг сигарету огоньком с ладони, затянулся, выдохнул полынно-вишнёвое облачко. — Мы с Кингсли как раз хотели рассказать Вам об инновациях в министерской политике по отношению к магическому образованию…

* * *

В этом году погода Хагрид, преисполнившись хозяйственного рвения, так вычистил двор от снега, что в утро Рождества Гарри курил, сидя на подоконнике и глядя на чёрную землю, промёрзшую, наверное, на много метров вглубь.

— Тебе холодно?

— Не особо, — Гарри выкинул окурок из окошка и натянул рукава свитера на озябшие кончики пальцев. — Просто зима… не люблю зиму. С Рождеством тебя, кстати.

— Тебя тоже, — Северус коснулся губами виска Гарри. — Как планируешь отмечать?

— Здесь, с тобой и мальчиками, — улыбнулся Гарри. — Хорошо бы ещё с Сириусом и Ремусом, но их нельзя в одну комнату друг с другом — взорвутся.

— Уж на что мне неприятно знать о твоих бывших партнёрах, — хмыкнул Северус, — и уж насколько я стремлюсь поддержать в школе порядок… но к твоему и Люпина прошлому отношусь спокойно и никакой угрозы в нём ни для кого не вижу — пока он не забывает пить зелье, конечно. Но Блэка, кажется, просто заклинило.

Гарри тихонько вздохнул, вспомнив разговор на эту тему: тяжёлый и долгий, вязкий, как болото. Слава Мерлину, Северус был здравомыслящим человеком…

— Похоже на то, — Гарри спрыгнул с подоконника. — Пойдём, я отдам тебе твой подарок.

Как выяснилось, оба они, не сговариваясь, приобрели друг другу одно и то же: серебряные статуэтки змей с изумрудными глазами — глаза краснели, если на статуэтку попадал яд, одно из первых изданий «Прелюбопытнейших зелий» с иллюстрациями и по коробке шокошаров с начинкой; только начинка в шокошарах была разной, зато ленты, которыми были перевязаны коробки со сладостями, — одинаковыми, серебристо-зелёными.

— Если так дальше пойдёт, мы с тобой даже чихать будем в унисон, — Гарри повертел свою статуэтку в руках.

— Не думаю, что могу назвать это неудобством, — отсмеявшись, Северус снова прятал улыбку в уголках губ — если не приглядываться, ни за что не заметишь.

Гарри не знал точно, по какой причине, но на это Рождество все родители пожелали видеть своих детей дома, за праздничным столом; в Хогвартсе остались преподаватели, Гарри, Блейз Седрик, Том и Кевин. Даже мадам Помфри, поглядев на список остающихся, решила, что Гарри справится, если понадобится вылечить кого-нибудь от чего-нибудь, и уехала к родне в Эдинбург.

Тем не менее, замок принарядился так же, как в прошлые годы; гигантские ели высились в Большом зале и холле, на окнах сверкали наколдованные профессором Флитвиком снежинки, свисали гирлянды, маячили — без дела, правда — венки омелы, пунктуально принесённые профессором Спраут; запах Рождества — упоительный аромат хвои, апельсинов, обёрточной бумаги и чистоты — витал по обезлюдевшим коридорам и комнатам; Гарри вдыхал его полной грудью, и голова кружилась от воспоминаний, большую часть которых он предпочёл бы оставить непотревоженными в дальних уголках сознания.

— Замок словно наш собственный, — поделился впечатлением притихший от гулкости и чинности Большого зала Кевин. — Делай что хочешь, никого постороннего, едим не за факультетским столом, а с тобой вместе…

— Было бы глупо, согласись, если бы вы вдвоём в гордом одиночестве ели за факультетским столом, — Гарри с хрустом разломил крекер, и оттуда вылетело изрядное количество серебристого конфетти, большая часть которого не преминула приземлиться к Гарри же в тарелку. — А тебе не нравится, что в замке пусто?

— Нет, так хорошо, — задумчиво ответил Кевин. — Будто опять дома, как летом… полетаем сегодня на квиддичном поле?

— Том, ты хочешь полетать? — Гарри попробовал вовлечь старшего сына в разговор.

Том мотнул головой и нахохлился над своей тарелкой с нетронутым сырным суфле.

— Ты не заболел? — обеспокоился Гарри. — Выглядишь не очень…

Кевин положил ладонь на лоб Тома.

— Температуры нет, — тоном знатока объявил он. — Том, ты не выспался, что ли? Я вчера ложился, тебя в спальне ещё не было…

— Не выспался, — лаконично утвердил Том.

— А где ты был после отбоя? — удивился Гарри.

— На Астрономическую башню ходил, — объяснил Том. — Воздухом подышать со смотровой площадки. Пап, я правда не хочу летать на метле, но, может, ты нас на драконьей спине покатаешь?

— Да! — глаза Кевина вспыхнули предвкушением. — Гарри, пожалуйста!

— Конечно, покатаю. Но только после завтрака, так что ешьте давайте.

Кевин с удвоенным энтузиазмом накинулся на тосты с маслом и мёдом, а Том неохотно расковырял своё суфле. Гарри понаблюдал за ними, вполголоса переговаривающимися, то и дело случайно проезжающими зубцами вилок по дну тарелок, толкающими друг друга под рёбра и тихонько смеющимися, и успокоенно повернулся к Северусу.

— Тебе уже поступили отчисления на стипендии, или Кингсли решил начать их с января?..

Весь день после того, как Гарри вдосталь накатал Тома и Кевина на драконьей спине, они оба пропадали где-то в недрах замка; на обед ни тот, ни другой не явились, и Гарри решил, что это вполне понятно и простительно — когда ещё им представится возможность без помех обследовать замок сверху донизу? Впрочем, несмотря на естественность и простительность происходящего, настроение у Гарри немного испортилось, и он, подперев подбородок рукой, наблюдал за беззаботными — не считая похоронно мрачных Ремуса и Сириуса — преподавателями.

— Тебе не кажется, что за столом кого-то не хватает? — спросил он в конце концов у Северуса. — Я не о Томе с Кевином.

— Минерве в больницу отправили целую запеченную индейку с пожеланием выздоравливать на бумажной ленте поперёк тушки, — пожал плечами Северус. — Если хочешь, навестим её после обеда.

— Было бы неплохо, но я не о Минерве. Сколько себя помню, Филч никогда не появляется в Большом зале на Рождество… почему?

— Он всегда отмечал его с миссис Норрис, у себя в комнатах.

— Миссис Норрис нет уже почти три года, — Блейз отравил её, когда они были на пятом курсе. Гарри помнил торжествующий мстительный взгляд чёрных глаз так ясно, словно это было вчера.

— Так или иначе, Филч не горит желанием присоединяться к празднику, — пожал плечами Северус. — Я думаю, его можно понять. Почему ты ничего не ешь? Налетался ведь сегодня за троих.

— Да, сейчас, — Гарри рассеянно положил себе на тарелку какого-то салата. Перед внутренним взором у него маячил Филч, молчаливый и сгорбленный, в одиночестве пьющий огневиски, всё время неосознанно ждущий, пока на колени к нему вскочит его единственный во всём замке друг.

Блейз сказал бы, что Филч получил по заслугам; но Гарри было не привыкать мысленно спорить как с живыми, так и с мёртвыми.

Не будь Филча, Амбридж всё равно претворила бы в жизнь своё садистское наказание, не так ли?

Гарри шевельнул лопатками — шрамы на спине уже очень долго не отзывались тянущим дискомфортом, но он всегда чувствовал их, как хаотично разбросанные островки немоты в море осязания, — ласкающие руки Северуса по ночам скользили по спине Гарри прихотливым маршрутом, и Гарри всегда мог заранее сказать, когда ощущение прикосновения пропадёт на миг, достаточный, чтобы пересечь плотную белесую полоску.

— Я схожу в Хогсмид, — Гарри отодвинул тарелку и поднялся. — Как вернусь, навестим Минерву, хорошо?

Северус коротко кивнул. Догадывался он о намерениях Гарри или нет, одобрял их или порицал — нельзя было понять; Северус безоговорочно оставлял Гарри возможность быть собой и поступать по собственному разумению.

По приходу из Хогсмида пришлось долго искать мантию-невидимку; Гарри готов был поклясться, что оставил её в сентябре на дне сундука и с тех пор ею не пользовался, но она отчего-то нашлась на нижней полке шкафа с одеждой, закинутая в самый угол. «Дожился до склероза», — попенял себе Гарри, встряхивая серебристую ткань, слегка пахнущую пылью.

Где находится каморка Филча, Гарри помнил — она была так близко от слизеринских подземелий, в которых он провёл семь лет жизни, что странно было бы не помнить. Сейчас здесь было тихо-тихо, и Гарри ступал беззвучно, досадливо прикусывая нижнюю губу, когда ткань мантии едва различимо шуршала, или когда его живая ноша начинала недовольно попискивать и выкарабкиваться из кольца рук.

— Тсс! — шёпотом попытался внушить своей ноше Гарри. — Не цепляйся за мантию когтями, с ума сошёл?

Котёнок фыркнул, ожесточённо задёргал хвостиком-морковкой и уже вполне, по мнению Гарри, целенаправленно попытался зацепить мантию-невидимку коготками всех четырёх лап.

— Не будет студентам от тебя житья, — предрёк Гарри и, перехватив котёнка одной рукой, осторожно потянул ручку двери.

Дверь не скрипнула — надо думать, Филч смазывал петли не жалея — и Гарри прислонился виском к косяку, пытаясь понять, у себя ли завхоз.

Филч был у себя. Сидя за столом, он гипнотизировал неподвижным взором запечатанную бутылку с мутноватым дешёвым огневиски; к радости Гарри, десятка таких же, только пустых, под столом не валялось, и пахло в комнатке исключительно моющими средствами.

«И долго он так сидит? — Гарри смерил взглядом неподвижную фигуру завхоза. — Весь день, не меньше…»

Спущенный на пол котёнок демонстративно подёргал ушами и вымыл мордочку; потерявший терпение Гарри хотел уже подпихнуть упрямое животное в комнату, когда котёнок, словно почуяв его умысел, гордо прошествовал в приоткрытую дверь без посторонней помощи.

Филч, глубоко погруженный в свои мысли, не замечал незваного гостя; котёнок, не растерявшись от холодного приёма, огляделся и прямиком направился к кошачьей миске, до сих пор стоявшей в углу. Миска была пуста и, скорее всего, чиста стерильно; котёнок понюхал её и, глубоко оскорблённый обманом, разразился мяуканьем — пока не громким, не надсадным, но через пару месяцев, Гарри не сомневался, мяуканье станет басовитым и будет заставлять нарушающих комендантский час студентов подпрыгивать в испуге.

Мяуканье застало завхоза врасплох; он вздрогнул и резко обернулся — на лице его был написан ужас пополам со странным удовлетворением. Кажется, он не сомневался, что догоревался в итоге до галлюцинаций, и был, в сущности, не так уж против этого.

Котёнок, не замолкая, подошёл к Филчу и потёрся о его ноги, справедливо посчитав завхоза самым подходящим кандидатом на роль кормильца из всех присутствующих. Филч наклонился и трясущейся крупной дрожью рукой погладил котёнка по голове. Тот отозвался поощрительным мурлыканьем.

Карточка, прикрепленная к обвивавшей шею котёнка ленте, зашуршала под рукой; Филч отцепил её и прочёл про себя. Гарри помнил, что сам написал там десять минут назад: «Мистер Норрис».

Губы завхоза задрожали, и Гарри бесшумно прикрыл дверь, чувствуя себя спокойным и удовлетворённым, словно расплатился только что с давно тяготившим долгом.

* * *

К ужину Том и Кевин опоздали и явились как раз в тот момент, когда Гарри уже решил пойти поискать их — не случилось ли чего.

— Гарри, угадай, что мы нашли, — взбудораженно зашептал Кевин, плюхнувшись на стул рядом с братом, — ни за что не угадаешь!

— Сдаюсь, — без борьбы капитулировал Гарри, подозревавший, что в закоулках Хогвартса можно отыскать что угодно, от подземного хода в страну фей до ночного горшка Мерлина. — Что вы такое нашли?

— Зеркало! — выпалил Кевин торжествующе. Том утвердительно наклонил голову. — У него на раме написаны странные слова, и оно показывает мне тебя, меня, Седрика и ещё много кого! Мы в него полдня смотрели!

Гарри как холодной водой окатило.

— А что оно показывает тебе, Том? — осведомился он так спокойно, как мог.

— Неважно, — мгновенно отреагировал ждавший вопроса Том. — Не хочу говорить.

— Понятно, — сказал Гарри. — А где вы его нашли? Покажите мне.

Кевин охотно согласился показать; вставая, Гарри поймал взгляд Северуса, безмолвно вопрошавший: «всё в порядке?». Гарри кивнул и, взяв своих мальчиков за руки, пошёл прочь из зала — Кевин нетерпеливо рвался вперёд, к зеркалу Еиналеж, как застоявшийся в стойле жеребёнок — к лугу. Том вёл себя сдержанно, но Гарри полагал, что равнодушие это — показное.

Когда-то давно Гарри был напуган собственными потаенными желаниями почти до судороги, и это помогло ему справиться с тягой к тому, чтобы посмотреть в Еиналеж ещё раз. Кевин, совершенно определённо, напуган не был; сбросив эмпатический щит, Гарри услышал эмоции Тома — хаос, взрывоопасный клубок из горечи, страха, торопливости, жгучего разочарования и нетерпения, сомнения и надежды.

«Что, ну что я делаю не так?», — с этой мыслью Гарри ступил в знакомый коридор на третьем этаже, вместе с Томом и Кевином спрыгнул в люк, растянувшись на подушках, которые его неугомонные дети специально притащили из ближайшей к коридору башни Рэйвенкло и сбросили, прежде чем прыгать; с ней прошёл через вереницу пустых теперь комнат — здесь летали тысячи ключей, здесь возвышались истуканы шахматных фигур, здесь был тролль…

В последней комнате, как и тогда, стоял зачем-то стол, а у самой дальней стены — зеркало Еиналеж.

— Вот, взгляни! — Кевин тянул Гарри за руку, с детской настойчивостью, безоглядно щедро делился только что найденным сокровищем — смотри, смотри же, пусть тебе тоже покажут Седрика, весь мир и пару коньков впридачу, я рад поделиться ими с тобой. — Вот оно…

— Ага, вижу, — Гарри вымучил улыбку и встал перед зеркалом.

— Что ты видишь? — спросил Том неожиданно.

Гарри не ответил.

После минуты молчания Кевин тоже подал голос:

— Гарри, что ты там видишь?

Гарри промолчал.

— Пойдём, — Том понизил голос, словно боялся кого-то разбудить. — Пойдём на ужин. Папа посмотрит и придёт.

Кевин без сопротивления позволил себя увести; когда их шаги отдалились и затихли, Гарри глубоко вздохнул, отвернулся от зеркала и только тогда позволил себе поднять полуопущенные веки и увидеть комнату вокруг, а не дрожащую чёрную занавесь собственных ресниц.

Он не хотел туда смотреть; его тянуло обернуться и заглянуть в прозрачные глубины, и он обхватил себя руками за плечи. Несбыточное, безвозвратно прошедшее, манящее, как глоток обезболивающего, смотрело ему в спину, как будто целилось из пистолета; Гарри хотел обернуться, хотел мучительно, изнывая — и не оборачивался, сытый по горло сладким ядом несуществующего счастья.

Крепко, до боли зажмурившись, он развернулся вихрем и со всей силы врезал по зеркалу кулаком. Стекло зазвенело и осыпалось; Гарри слышал, не открывая глаз, как скакали, катились по полу осколки. Пальцы и тыльную сторону ладони жгло, как огнём, в нескольких десятках мест сразу — обрабатывать царапины придётся долго.

Он решился наконец открыть глаза. Зеркало зияло пустой рамой с сиротливо торчащими по краям кусками стекла, как открытой раной, как пустотой на месте ампутированной конечности.

Кровь обильно текла из царапин; Гарри машинально слизнул солёную, горькую струйку, скатившуюся по запястью. Это был резкий вкус, приведший Гарри в более-менее вменяемое состояние.

«Совру, что зеркало перенесли. Скажу, такое бывает. Скажу, ещё Дамблдор рассказывал мне о волшебном зеркале, возникающем то там, то здесь, показывающем удивительные вещи…»

Evanesco сработало безупречно, но рука Гарри, державшая палочку, дрожала, как от лихорадки.

Платок нашел я у себя в квартире.

У. Шекспир, «Отелло».

Между Рождеством и днём рождения Тома выдалось несколько спокойных дней; Гарри поделил их между работой и развлечениями, но особое внимание уделял размышлениям, даже не так — раздумьям. Сортируя записи лекций мадам Помфри, готовя недостающие зелья, гоняясь за снитчем вместе с Томом и Кевином, в компании Северуса заедая белое вино французским сыром, Гарри думал о дне рождения своего старшего сына.

Вне всякого сомнения, нужно было позаботиться, помимо подарков как таковых, о каком-нибудь особенном сюрпризе. Совсем особенном, вроде поездки во Флориду. Повторяться не хотелось, но идей всё никак не возникало. Главным образом потому, что Гарри не мог чётко для себя сформулировать, что же может понравиться Тому больше всего. С Кевином было проще — сам Кевин был проще, светлей и радостней, искренней и понятней; Том же был загадкой, старинной шкатулкой, к которой каждый раз следовало подбирать ключик заново.

Само собой разумеется, Тому понравилось бы практически что угодно, при условии, что оно исходит от Гарри. Но идти путём наименьшего сопротивления Гарри тоже не хотелось, а дни между тем текли.

— Ремус, зайди сегодня ко мне, я отдам тебе твоё зелье, — попросил Гарри за завтраком.

Ремус кивнул, не глядя на Гарри; последнему оставалось надеяться, что оборотень его вообще услышал и принял к сведению. Быстрый взгляд в сторону Сириуса тоже не принёс Гарри ничего утешительного: крёстный с таким ожесточением кромсал воздушный омлет, словно то была подошва от старого сапога Хагрида, замаскированная соусом, и не выказывал ни малейших признаков благоразумия. Во всяком случае, благоразумия в том смысле, в каком Гарри хотелось бы.

К тому же, будто бы Гарри и без того не хватало поводов, чтобы беспокоиться, Том опять отсутствовал за завтраком, занимаясь один Мерлин знает чем. Кевин, впрочем, дисциплинированно уничтожал овсянку и фруктовый салат, сидя справа от брата.

— Кевин, — обратился к нему Гарри, решив воспользоваться отсутствием Тома, — у меня к тебе есть важный вопрос.

— Какой? — Кевин выжидательно взглянул Гарри в глаза; ложка зависла у края тарелки с овсянкой, забытая на время разговора.

Гарри помедлил, прежде чем сформулировать вопрос; в терпеливом взгляде Кевина не было ни намёка на насторожённость — только готовность помочь.

— Скажи… чего и как Том хотел бы больше всего на свете?

Идиотскому вопросу Кевин не удивился и смешно наморщил нос, раздумывая над ответом.

— Ты знаешь… — с сомнением протянул он.

— Что?

— Больше всего на свете он хотел бы семью. Отдельно.

— Но у него же есть семья, — осторожно сказал Гарри, решив, что что-то не расслышал или не так понял.

— Конечно, есть, — согласился Кевин и неопределённо помахал ложкой в воздухе, пытаясь чётче обрисовать свою мысль. — Но понимаешь… она у него как бы есть и как бы нет. Летом мы всё время были все вместе… ты был с нами, в доме никто посторонний не жил… в школе совсем другое дело, ты же понимаешь. Ты в больничном крыле живёшь, и рядом куча чужих людей, которые по большей части Тома активно недолюбливают…

Гарри потёр переносицу. Вот, значит, как…

— Дома у нас сейчас запустение должно быть, — вслух сказал он. — Пыль, холодно… мы ведь туда не собирались возвращаться как минимум до весны.

Кевин пожал плечами и вернулся к овсянке. Гарри, задумавшись, прикусил нижнюю губу; встал и пересел на свободное место рядом с Сириусом.

— Доброе утро, — жизнерадостно начал крестник.

— Утро, — отозвался крёстный, подчёркнуто не уточняя, какое.

— Не подскажешь одну вещь? — дождавшись неохотного кивка, Гарри продолжил. — Когда после моего третьего курса ты скрывался на каких-то островах — мне ещё экзотические птицы приносили от тебя письма — что конкретно это были за острова? И как ты туда попадал?

— Аппарировал, — явно ждавший беседы на другую тему Сириус расправил плечи. — Я на них бывал с Джейми и его семьёй, перед шестым курсом, тогда и запомнил…

— А это не слишком далеко — аппарировать туда? — Гарри попробовал прикинуть, чего потребует Кингсли за портключ до каких-то неприметных островов, и перспектива вышла довольно-таки кислой.

— Нет, не слишком — если, конечно, ты не только что получил лицензию на аппарацию, — словоохотливо поведал Сириус. — В Министерстве делают портключи, конечно, потому что эти острова за границами Британии, но я, сам понимаешь, не мог так запросто подать заявление в департамент иностранных дел.

— Понятно, — по трезвом размышлении Гарри решил, что совместную аппарацию с двумя двенадцатилетними мальчиками он потянет, а вот ещё одно интервью Кэтрин Ладдер для «Пророка» — и это в лучшем случае! — нет. — Ты не аппарируешь туда со мной?

— Нет проблем… а зачем тебе? — опомнился Сириус.

— Хочу устроить праздник на день рождения Тома. Вне школы, — чистосердечно признался Гарри. — Чтобы он, Кевин и я, как летом.

— Надеюсь, Гарри, ты знаешь, что делаешь, — после паузы сказал Сириус и встал из-за стола. — Пойду надену тёплую мантию, через пять минут встретимся у дверей в холле и пойдём к границе антиаппарационной зоны.

— Я тоже на это надеюсь, — буркнул Гарри себе под нос, когда Сириус уже не мог этого услышать.

* * *

Тридцать первого декабря Гарри проснулся ещё затемно; Северус рядом крепко спал, обхватив обеими руками подушку, и Гарри, приподнявшись на локте, долго вслушивался в его мерное дыхание.

Блейз Седрик, в порядке исключения, тоже мирно спал; Гарри ласково провёл кончиками пальцев по волосам сына и ретировался в ванную так бесшумно, как мог — не дай Мерлин разбудить.

В ванной было холодно, и Гарри, раздевшись, побыстрее шмыгнул под тёплый душ; то ли с сантехникой что-то было не в порядке, то ли сегодня было экстремально холодно, но Гарри в любом случае приходилось каждые две минуты включать горячую воду посильнее. Шампунь остро пах соком бузины, и это отчего-то показалось Гарри нехорошим предзнаменованием.

Смыв бузинную пену с волос, Гарри резко выключил горячую воду и поспешно зажмурился; обжигающий жидкий холод хлынул сверху, окутал голову, опутал ледяными нитями плечи, спину и грудь; дышать стало неожиданно трудно, и Гарри, беспомощно открыв рот, вдыхал и выдыхал в рваном, неестественном ритме.

Онемевшие, неловкие пальцы нащупали кран, повернули; ледяной поток сошёл на нет, и Гарри обнял себя за холодные плечи.

Огонь внутри разгорался под самой кожей, стремительно согревая, обдавая жаром; тревожное предчувствие не прошло, несмотря на шоковую терапию, и Гарри, досадливо скрипнув зубами, шагнул прочь из душевой кабинки.

* * *

— Как по-твоему, он долго ещё будет спать? — шёпотом поинтересовался Гарри.

Кевин пожал плечами и так же тихо ответил:

— Он вчера опять пришёл уже после того, как я заснул, не знаю, во сколько именно. Подождём.

— Конечно, подождём, — Гарри слегка потянулся — они с Кевином сидели на полу в гриффиндорской спальне уже минут двадцать, и затёкшее тело требовало действий. — Совсем свинство было бы — разбудить человека рано утром в день рождения.

Том спал, устроив на подушке щёку; Гарри со своего ракурса видел только растрёпанную макушку, не прикрытую одеялом. Полог Том не задёргивал — наверное, пришёл ночью, упал в кровать и сразу же заснул; хотя от кого ему скрываться во сне здесь и сейчас?

— Я вчера разговаривал с Кровавым Бароном, — поведал Кевин.

Гарри вздрогнул и въехал локтем по горке подарков, сложенных рядом; подхватил грозившую звучно долбануть об пол коробку в последний момент.

— И что он тебе сказал?

— Сказал, сожалеет, что твои дети попали не в Слизерин. И добавил, что Шляпа до сих пор делается угрюмой и злится, если при ней упоминают Тома, — Кевин хихикнул. — Я спрашивал у Тома, о чём он разговаривал со Шляпой на Сортировке так долго. Он сказал, что расписал ей в красках, как будет месяц раздёргивать её по ниточке, а ниточки потом сожжёт и частично развеет пепел по ветру, частично утопит в озере. По-моему, не очень удачная шутка…

— А по-моему, это вовсе не шутка, — заметил Гарри.

Кевин взглянул на Гарри почти испуганно.

— Ты что, хочешь сказать, Том так поступил бы?

— Поступил бы или нет — не знаю, — не стал Гарри кривить душой, — но сто процентов, что он мог угрожать Шляпе, и она могла не на шутку проникнуться. Тебе он никогда не врёт, и чувство юмора у него отличное, так что это явно не шутка.

Кевин подумал и спросил:

— Мне не врёт, а тебе разве врёт?

Гарри снял очки и потёр переносицу, соображая, что ответить.

— Мне тоже нет. Но мне кажется, что очень много недоговаривает.

Том шевельнулся во сне, перевернулся на спину, смяв одеяло; тонкая рука свесилась с края кровати, расслабленные пальцы коснулись кончиками пушистого гриффиндорского ковра.

— Что ещё тебе сказал Кровавый Барон?

— Ничего, — Кевин пожал плечами. — Почти Безголовый Ник заметил, что Барон со мной разговаривает, подлетел и стал возмущаться. Мне неинтересно было слушать, как они ругаются, и я ушёл.

— Боится, что ли, что Барон переманит тебя с Гриффиндора на Слизерин? — Гарри негромко рассмеялся. — По-моему, это невозможно.

— Он подстраховался на всякий случай, — Кевин расплылся в широкой улыбке. — Вдруг я захочу в Слизерин за тобой следом.

Гарри обнял Кевина за плечи, и довольно долго они сидели так в уютной тишине; запах сладостей из коробок потихоньку просачивался наружу и неуловимым образом сплетался с мягкостью ковра, с живым биением пульса под ладонью Гарри, с теплом фирменного свитера Уизли и потёртых маггловских джинсов, с безмятежным спокойствием, которое бывает только там, где спит кто-то, кого не хотят случайно разбудить.

Лучи неяркого зимнего солнца высветили на ковре прямоугольник; ворс там успел немного нагреться, когда Том проснулся.

— С добрым утром! — звонко выпалил Кевин, увидев, как Том садится и протирает кулаками глаза. — И с днём рождения!

— С днём рождения, — подтвердил Гарри; Том смотрел на них обоих несколько осоловело, ещё не вполне проснувшись. Тёмные пряди падали ему на глаза.

— Ой, и правда день рождения, — он откинул одеяло. — А почему вы оба сидите тут, пока я сплю?

— Мы ждали, пока ты проснёшься, — с готовностью объяснил Кевин. — Мы тебе подарки приготовили!

— Подарки? — растерянно повторил Том.

Гарри опустил взгляд к ковру — что-то защемило внутри, словно сжали тисками, к горлу подкатил комок. Сам он отлично помнил в детстве, что на день рождения принято дарить подарки, но тоже был приучен никогда на них не рассчитывать…

— Да, целую кучу подарков! — Кевин отлично справлялся с разговором за двоих и даже практически за троих. — Вот, смотри!

Кевин выхватывал из горки коробку за коробкой и подавал Тому; нетерпеливо покусывая нижнюю губу, ждал, пока Том аккуратно развяжет ленты и расправит цветную бумагу, взглянет на содержимое коробки, и сразу же начинал тараторить, рассказывая, что это, для чего предназначено, кто — он сам или Гарри — придумал купить именно это, спрашивал, нравится ли, подходит ли, рад ли Том. Том вполголоса отвечал:

— Нравится, — и щёки у него розовели.

Последний подарок — ноу-хау Луны — Гарри отдал Тому сам:

— Открой и смотри.

Том послушно снял крышку с коробки, переливающейся перламутром, и оттуда выпорхнули бабочки. Всех возможных цветов, сияющие собственным светом, они вылетали и вылетали — их было куда больше, чем можно было бы ожидать, глядя на маленькую шкатулку; они вихрились над шкатулкой переливчатым смерчем, и у каждой на крылышках были выложены блестящими каплями, похожими на росу, инициалы Тома — это Гарри сделал сам, по инструкции.

Огромное облако бабочек, похожее на пчелиный рой, слаженно выстроилось в большое, от пола до потолка, сердце; а потом бабочки закружились над Томом, осыпая его блёстками и конфетти, и в конце концов превратились в лепестки цветков вишни. В комнате запахло сладким и нежным; сидящий на кровати Том был усыпан блестящим и белым чуть ли не по пояс, и в волосах у него застряло конфетти.

— Классно ка-ак, — восхищённо выдохнул Кевин. — Как красиво…

Том, ничего не говоря, пересыпал из руки в руку горсть лепестков; лепестки еле слышно шуршали и оставляли на ладонях почти незаметный жемчужный след пыльцы.

— Тебе понравилось? — рискнул Гарри.

Том поднял голову, и Гарри впервые за семь месяцев увидел, как его старший сын улыбается.

После завтрака, который услужливые эльфы по просьбе Гарри притащили прямо в спальню, Том отправился в ванную, а Гарри с Кевином остались в спальне.

— Надо собирать ваши вещи, — поделился Гарри планами с Кевином. — Мы проведём день рождения Тома не здесь.

— Много собирать? — мгновенно подхватился Кевин, забыв про надкушенное яблоко.

— Не особо. На сегодня и завтра как минимум; я полагаю, мы там и заночуем, поэтому складывать лучше в сундуки, не в руках тащить.

Кевин принялся выволакивать свой сундук из-под кровати; Гарри взмахнул палочкой — сундук Тома плавно выехал сам. Ещё один взмах — и крышка сундука открылась сама.

Гарри не собирался копаться в чужих вещах; и складывать вещи Тома он тоже не планировал — не стоит отучать детей от самостоятельности; просто открыл, чтобы Том не возился сам с громоздким вечно заедающим замком. Но он не мог не видеть того, что лежало скомканным на поверхности, на самом верху кучи вещей: светло-зелёного, яблочного оттенка, шёлкового шарфа с нитяной бахромой на концах.

Гарри никогда не покупал сыну такого шарфа. Никто никогда не дарил его Тому.

Однако сложить два и два всё равно оказалось очень тяжело — тяжелее, чем когда-либо представлялось Гарри.

— А какие вещи брать, Гарри? Куда мы едем? — Кевин уже выволок сундук из-под кровати. — Гарри, эй, что молчишь?

Гарри медленно протянул руку, подцепил скомканный шарф; прохладная шёлковая гладкость обвила ладонь, нити бахромы повисли беспомощно, как лапы подстреленного зайца.

— Ой, что это… — Кевин уставился на шарф во все глаза; наверное, он побледнел, или прикусил губу, или даже в неверии зажал себе рот ладонью — Гарри отчего-то не мог оторвать взгляда от зелёного шёлка и посмотреть на брата. В ушах странно звенело.

Ручка двери клацнула; вошедший Том принёс с собой мятный запах шампуня и зубной пасты.

— Папа? Кевин?

Гарри обернулся; концы шарфа колыхнулись от движения, привлекая внимание Тома. Видно было, как кровь стремительно отхлынула от щёк наследника Поттеров — он побледнел так стремительно, так сильно, что Гарри на миг испугался, не случится ли с Томом инфаркта; зрачки тёмных глаз зримо расширились, закрывая радужку, и в них был неподдельный, стылый ужас, словно он увидел собственную смерть, взмахивающую косой.

— Том? Гарри? — Кевин неуверенно перевёл взгляд с одного на другого.

Гарри, словно очнувшись, кое-как — пальцы не слушались — затолкал шарф в карман и сделал шаг к двери. Том покачнулся, судорожно взметнул руку к косяку — ногти заскрипели по крашеному дереву — и неуклюже, как мешок с картошкой, но беззвучно рухнул на пол.

— Том! — Кевин, метнувшись вперёд раньше, чем Гарри сообразил, что произошло, затряс Тома за плечи, что было сил. — Том…

— Дай я посмотрю. Interaneam conditionem volo cognoscere.

Глубокий обморок на почве стресса и переутомления.

Только и всего.

Гарри подцепил Тома под колени и лопатки, поднял — Том обвис безвольно, как кукла, и оказался неожиданно очень тяжёлым — и отнёс на кровать.

— Он в порядке? Гарри, с ним всё будет в порядке? — в голосе Кевина отчётливо звенели подступающие слёзы, и Гарри кивнул.

— Это обморок. Я пришлю с эльфом зелье; разбудишь Тома с помощью Ennervate -помнишь, я учил тебя такому заклинанию? — и напоишь этим зельем.

— Хорошо… а… ты что будешь делать?

Гарри решительно не знал, что ему теперь делать.

— Я… — он запнулся. — Побудь пока с ним.

— Ладно, — кивнул Кевин и сжал руку Тома обеими ладонями.

Гарри долго шёл по бесконечным лестницам, коридорам, переходам; голова кружилась, и звон в ушах хоть и ослаб, но не стих совсем, и Гарри спотыкался на каждом пороге. В больничном крыле он вытащил из шкафчика укрепляющее зелье, позвал Добби и вручил эльфу прямоугольный флакон. Добби что-то говорил, трещал, как сорока, глядел на Гарри обеспокоенно, но от звуков у Гарри начинала болеть голова, как будто стая сумасшедших дятлов долбилась ему в виски изнутри, и он не понимал ни единого слова из всего, что произносил эльф.

Потом Гарри как-то резко обнаружил, что он уже не в больничном крыле, а вовсе даже в каком-то коридоре, и перед ним лестница; Гарри поднялся по ней, чувствуя себя очень странно — словно его собственное тело было чужим, и он управлял им осмысленными усилиями, командами и рычажками-кнопочками. Лестницы всё вели и вели вверх, пока не привели к совятне; там Гарри присел на подоконник и нацарапал на мятом куске пергамента, завалявшемся в глубине кармана:

«Здравствуй, Дебора!

Сегодня нашёлся твой шарф, в вещах настоящего вора. Джек Уэйн ни при чём, его оговорили.

С прошедшим Рождеством тебя!

Гарри Поттер».

— Хедвиг, девочка, — позвал Гарри. Голос сел на полуфразе, и договаривал Гарри сиплым шёпотом. — Отнеси это письмо и этот шарф Деборе Уилкинсон из Слизерина. Найдёшь её?

Хедвиг посмотрела на хозяина с нескрываемым чувством превосходства — я, да не найду? Полноте, не глупи — и, не тратя времени даром, вылетела в окно — одна створка был открыта, и по совятне гулял холодный ветер.

Гарри привалился плечом к замызганному стеклу закрытой створки и закурил. Сонные совы недовольно косились на него, но выгонять когтями и клювами испускающего неприятный дым пришельца не спешили, и Гарри был им за это даже благодарен.

Помимо упомянутой машинальной благодарности Гарри ничего не чувствовал; он курил, ощущая эту дискомфортную мысленную пустоту, и постепенно приходил в себя.

Наверное, предположил Гарри, прикуривая вторую сигарету от первой, надо как-то за это наказать. Надо хотя бы что-то сказать, прочесть нравоучение, что ли… Читать нравоучения и наказывать не хотелось; злости Гарри не чувствовал, лишь горькую, иррациональную обиду и всепоглощающую, почти детскую растерянность.

Он курил и вспоминал, как сам в детстве завидовал Дадли, как страстно жаждал иметь горы ярких игрушек и одежду по размеру, как потихоньку вытаскивал иногда по ночам сломанные игрушки и порванные книжки из мусорного ведра, прятал под матрасом в чулане. Тётя Петуния всегда находила эти вещи и давала Гарри подзатыльники, оставляла его без ужина — она утверждала, что это воровство и чёрная неблагодарность по отношению к приютившей его семье, и её негодующие крики заглушали голос Гарри, пытавшегося объяснить, что она сама же выкинула все эти вещи двумя днями раньше.

Гарри никогда не воровал ради воровства; ему помнилось, как на втором курсе он без спроса позаимствовал у Северуса из хранилища с ингредиентами кое-что для Многосущного зелья — больше ничего нельзя было вменить здесь ему в вину.

Но, тем не менее, он понимал Тома, и куда глубже, чем ему на самом деле хотелось бы. Жажда мелочей, жажда красивого, ненужного, блестящего, такого притягательного была ему отлично знакома; в маггловской начальной школе одноклассники смеялись над ним из-за обносков и потрёпанных тетрадей, а он смотрел на их тетради с красочными рисунками, цветные ручки и карандаши, тёплые, связанные матерями шарфы, причудливые пряжки кожаных ремней на джинсах, и руки зудели от желания тихонько спрятать в карман безразмерных штанов какую-нибудь прекрасную мелочь, а потом любоваться ею по ночам в чулане, ощущая себя таким богачом, что куда там Рокфеллеру. Руки зудели понапрасну до самого Хогвартса, в котором у Гарри появилось много других проблем.

Кто без греха, вспомнилось Гарри, тот пусть первый бросит камень.

А если бросать камни не имеешь права, то не самое ли отвратительное лицемерие на свете — наказывать кого-то за собственные грехи? Да и есть ли тут, собственно, за что наказывать?

Гарри вызвал огонёк на ладони для третьей сигареты и вспомнил бледное, искажённое страхом лицо Тома. «Он что, подумал, что я его бить буду, когда я шагнул к двери? Или решил, что я сейчас выйду из спальни — и совсем уйду, откажусь от него, сплавлю в приют… — Гарри зябко передёрнул плечами. — Он мог так подумать. Он никому не верит… и мне тоже. Любит, но не верит».

Гарри представил себе, как Том неподвижно лежит на кровати — взгляд в потолок, на тумбочке пустой флакон из-под зелья, рядом Кевин, который то пытается тараторить, уверяя, что всё будет хорошо, то замолкает, сдавшись под напором молчаливого неверия. Лепестки вишни переливаются перламутром в солнечном свете, льющемся из окна, пахнут весной и радостью — словно издеваются.

День рождения вышел, ничего не скажешь.

Сириус и Ремус, которых Гарри вызвал через камин, были неприятно взаимно удивлены встречей в больничном крыле; крёстный заранее набычился, явно решив, что крестник попытается помирить их, но Гарри было сейчас не до чужого упрямства.

— Сириус, ты помнишь, куда мы вчера аппарировали?

— Да, разумеется, — Сириус несколько расслабился, но подвоха подозревать не перестал.

— Отлично, — кивнул Гарри. — Покажи Ремусу, где это, и аппарируйте туда, пожалуйста, с Томом и Кевином. Поможете им собрать вещи и аппарируете.

— А ты где будешь? — изумился Сириус. — У тебя срочные дела?

— Можно и так сказать, — согласился Гарри. — Я аппарирую туда попозже; оставайтесь, пожалуйста, с ними, пока я не появлюсь. И, Ремус, Сириус…

— Что? — хором спросили оба и поморщились, недовольные своей синхронностью.

— Том не очень хорошо себя сейчас чувствует, — обтекаемо объяснил Гарри.

— Почему? — спросил Ремус.

Гарри покосился на Сириуса и решил не рисковать: взял Ремуса за локоть и отвёл в сторону, осознавая, что обижает крёстного очевидным недоверием. Но поручиться за реакцию Сириуса Гарри не мог, а за реакцию Ремуса — вполне.

— На самом деле вещи воровал не Джек Уэйн, — шёпотом объяснил Гарри. — Это делал Том. Я нашёл у него шарф сегодня утром.

— А почему ему плохо? Ты вспылил? — не понял Ремус. — Ударил его, накричал?

— Нет, — досадливо фыркнул Гарри. — Ему хватило моей вытянувшейся до земли физиономии. Он упал в обморок, сейчас с ним Кевин. Я тебе говорю, а Сириусу нет, потому что ты точно не вспылишь первым делом и подумаешь, прежде чем сказать что-то.

Ремус кивнул — Гарри, скинув эмпатический щит, почувствовал, как гнев и раздражение, всколыхнувшиеся было в Ремусе при объяснении о том, кто воровал вещи, утихают и сменяются беспокойством и деловитостью. То, что нужно.

— Сириус, Ремус расскажет тебе, в чём дело, — пообещал Гарри, выпустив локоть Ремуса. — Но для этого он должен быть уверен, что ты отреагируешь адекватно, — Гарри смерил крёстного строгим взглядом, не произведшим на того никакого впечатления.

— Почему ты мне сам не расскажешь? — сухо осведомился Сириус.

— Потому что у меня действительно очень срочные дела, — правдиво ответил Гарри. — Мальчики сейчас в гриффиндорской спальне первого курса, по крайней мере, когда я уходил оттуда, они там были.

Когда Гарри закрывал за собой дверь больничного крыла, Ремус и Сириус молча смотрели друг на друга, словно дожидаясь, кто первым проявит слабость и скажет что-нибудь. Гарри оставалось лишь надеяться, что у них не хватит дури играть в гляделки слишком долго.

Северус обнаружился там, где Гарри оставил его утром: в лаборатории в подземельях, нависающий над котлом и периодически поглядывающий в сторону Блейза, который спал в кроватке тут же, рядом, надёжно ограждённый щитом от ядовитых испарений и случайного взрыва.

— Ты ещё не на острове? — удивление в голосе Северуса было неподдельным, но помешивать бурлящую жидкость в котле он не прекратил.

— Нет, — Гарри остановился у стола, помедлил, соображая, как лучше начать разговор; подал потянувшемуся за следующим ингредиентом Северусу горсть мелко нарезанного корня кувшинки. — Ты можешь как-нибудь реабилитировать Джека Уэйна? Баллы добавить Рэйвенкло, объявить перед всей школой, что это не он воровал…

— Но не упоминать при этом имя Тома? — на этот раз удивления не было ни на грамм.

— Ты знал?

— Я подозревал. Ты слишком его любишь, чтобы подозревать, а я могу судить объективно. Как он сумел подбросить вещи Уэйну? Знать об обыске ему было неоткуда.

— Он знал, что у меня есть мантия-невидимка, и часто пользовался ею, — Гарри выстраивал логическую цепочку одновременно и для Северуса, и для себя. — Скорее всего, безбоязненно таскал с собой, знал, что мне она уже очень давно не была нужна… Почуять неладное он мог с первого твоего слова; уронить вилку или ложку на пол, полезть за ней под стол, накинуть мантию и бегом рвануть прятать улики — это заняло совсем немного времени.

— Почему именно Уэйн? До башни Рэйвенкло от гриффиндорской далеко, он рисковал не успеть в Зал до того, как я запечатаю двери.

— Уэйн имел несчастье очень грубо отозваться обо мне, о Кевине и о самом Томе одновременно — помнишь тот случай с Exuro? Том мстителен.

— Но как он всё-таки успел?

Гарри пожал плечами.

— Может быть, ему и не надо было успевать обратно — только вовремя подложить улики. Среди моих предков были Слизерин и Гриффиндор, и все двери в Хогвартсе открываются передо мной, даже зачарованные — достаточно капли моей крови, а чаще всего можно обойтись и без неё. А Том, как ты знаешь, прямой потомок Слизерина… что ему твои заклинания на двери Большого зала?

— И войти в любую гостиную без пароля так тоже можно? — уточнил Северус.

— А вот тут всё сложилось очень удачно, — хмыкнул Гарри. — Гостиная Рэйвенкло единственная, в которую можно войти без пароля, ты что, забыл? Мне рассказывала Луна Лавгуд: на входе нужно ответить на философский вопрос, каждый раз новый. Если у тебя не тот склад ума, шанс войти довольно мал; но Том умный мальчик, не глупее первогодок Рэйвенкло, а они ведь все справляются. Хотя да, кровь Основателей открывает и вход в любую гостиную.

— Ты не рассказывал Тому об этом?

— Нет. Я сам узнал об этом случайно; скорее всего, и он так же.

— Как ты себе это представляешь — после публичного разоблачения Уэйна я не назову имя настоящего вора и не приму никаких мер? Родители Уэйна завалят Попечительский совет жалобами.

— Если завалят, я сам с ними поговорю, — пообещал Гарри.

— С родителями или с советом?

— Если понадобится, то и с теми, и с другими. Но не говори ничего о Томе, пожалуйста. Пусть это останется в семье, — Гарри накрыл рукой ладонь Северуса.

— Хорошо, — без энтузиазма капитулировал зельевар. — Как ты собираешься поступить с Томом? Уже решил?

Гарри объяснил. Северус покачал головой.

— Надеюсь, Гарри, ты знаешь, что делаешь.

Испытывая неприятное чувство дежа-вю, Гарри ответил вслух:

— Я тоже на это надеюсь.

* * *

Гарри до сих пор не любил аппарацию; не из-за того, что она выходила у него плохо, или из-за ощущения скрутившегося в трубочку желудка, а из-за того, что учился ей на шестом курсе, с трудом колдуя вообще и пристрастившись к обезболивающему; всякий раз, как он сосредотачивался, чтобы с негромким хлопком переместиться, ему вспоминались те тошнотворные дни, наполненные собственной слабостью и непрекращающейся болью. Но это был удобный и практически безотказный способ путешествовать; ни портключом, ни камином добраться на безлюдный крохотный островок, показанный Сириусом, было невозможно.

Как и вчера, ветер и солнце ударили ему в лицо жаром, как из печки, стоило шагнуть с мёрзлой земли у ворот Хогвартса на слепящий белый песок пляжа; море, синее-синее, простиралось до самого горизонта, с равномерным шумом то наплывая на берег, то отступая. Метрах в трехстах начинался реденький тропический лес — здесь пальма, там пальма, тут заросли лиан — самое подходящее место, чтобы играть с детьми в прятки, лишь бы не покусали массивные жуки и прочая летающая дрянь всех цветов радуги. Душный жар мгновенно проник под тяжёлую зимнюю мантию; Гарри, чувствуя, как пот выступает на коже, скинул мантию, свитер и ботинки, и зашагал вперёд, оставив вещи валяться на песке.

Сириус и Ремус, скинувшие и рубашки тоже, сидели бок о бок недалеко от точки аппарации; между ними по-прежнему висело молчание, но они соприкасались плечами, и ни один не спешил отодвинуться.

— Привет, — Гарри остановился, щурясь от солнца. — Где мальчики?

— Кевин пробует уговорить Тома пойти искупаться, — отозвался Ремус. — Том, если бы не был так подавлен, согласился бы и утопился, воспользовавшись удобным случаем, так что поспеши.

— С чем именно поспешить?

— Откуда я знаю? — Ремус улыбнулся. — Ты его отец. Тебе полагается знать, что надо спешно делать с детьми в таких случаях.

— Пороть, — предложил Сириус, глядя на песок. Из этого Гарри заключил, что Ремус успел ему обо всём рассказать.

— Нет, — серьёзно сказал Гарри. — В моей семье никто и никогда не поднимет руку на ребёнка.

Том сидел у самой линии прибоя, обхватив руками притянутые к груди колени; Кевин, уныло сгорбившись, пересыпал мокрый песок из руки в руку. Гарри остановился позади обоих, и Том обернулся первым, словно учуяв отца за спиной.

Надежда и отчаяние раздирали Тома пополам, корежили обычное невозмутимое выражение лица; так и не обновивший эмпатический щит Гарри физически ощущал, как оба этих чувства готовы выломать Тому рёбра, выдираясь на волю из слишком тесного для них детского тела. Кевин смотрел с радостью, и надежду его ничто не замутняло — он верил Гарри и верил в Гарри, и переломить эту веру вряд ли было вообще возможно. Гарри ободряюще улыбнулся брату и дотронулся до горячего плеча сына. Том вздрогнул, как от удара; Гарри чувствовал, каких усилий ему стоило не сжаться от этого прикосновения в комок.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — откликнулся Том после паузы.

Гарри кивнул и достал из кармана джинсов уменьшенный свёрток, хлопнул по нему ладонью:

— Engorgio!

Свёрток из хрустящей бумаги разросся до внушительных размеров — с голову Тома. Гарри зачем-то качнул свёрток на руке, словно взвешивая, и положил его на колени сыну.

— Это тебе.

Том без слов принялся разворачивать свёрток; Гарри не смотрел, как он это делает, а вглядывался, приставив ладонь козырьком ко лбу, в блистающую под солнечными лучами морскую даль. Определённо, Сириус выбрал правильное место, чтобы оправиться после Азкабана — настоящий курорт, разве что только без сервиса и магазинов.

— Ой… — пискнул Кевин, разглядев, что в свёртке.

Изящный золотой кулон в форме гриффиндорского льва на тонкой, как волос, цепочке, маленькое зеркало в берестяной оправе, чёрный кожаный альбом для гербария, который Гарри лично заполнил до половины, перетряся все свои зельедельческие запасы, кожаный же кошелёк — в дорогом маггловском магазине в центре Лондона они были из одного комплекта, бутылёк несмываемой волшебной краски из «Ужастиков Умников Уизли», замаскированный создателями под флакон ядовито-синего лака для ногтей, шёлковый красный шарф, расшитый золотыми нитями, — новинка от мадам Малкин специально для гриффиндорцев, и два пера — павлинье и феникса. Последнее было позаимствовано у Фоукса, меланхолично дремавшего в своей незапертой клетке в кабинете директора; когда Гарри протянул к нему руку, феникс, не открывая глаз, приподнял крыло, чтобы вырывать было удобнее, и сонно курлыкнул в ответ на «Спасибо».

Том поднял взгляд на отца; Гарри сказал без улыбки:

— Если тебе что-то понадобится, в следующий раз сразу говори об этом мне. Хорошо?

Зрачки медленно сокращались, уступая коричневой радужке её законное место; ветер с моря развевал волосы Тома, красил его бледные щёки неровными розовыми пятнами.

— Хорошо, — ответил он беззвучно; Гарри прочёл это слово по губам, почти угадал.

— Договорились, — кивнул он и скинул рубашку, носки и джинсы. — Пойдём купаться?

— Пойдём! — радостно подскочил Кевин. — Том, пойдём тоже!

Том бережно завернул все вещи в бумагу, как было, и отложил на песок; встал и совершенно неожиданно обнял Гарри, стиснув так крепко, как мог.

— Я не буду больше воровать, — сказал он Гарри в солнечное сплетение — громко и разборчиво. — Никогда больше не буду.

Гарри показалось, что Том хотел ещё что-то сказать; но тот промолчал, и Гарри потрепал сына по макушке.

— Не огорчай меня больше, — попросил он. Том в ответ прижался теснее. — Так пойдёшь купаться?

Перед тем, как зайти в воду, Гарри оглянулся на Ремуса и Сириуса. Они вставали с земли, держась за руки; Сириус нагнулся, не разрывая рукопожатия, подхватил рубашки и мантии, и оба исчезли — с такого расстояния Гарри даже не слышал хлопка аппарации.

Кевин, успевший залезть в море по самую шею, звал их с Томом к себе. Гарри взял ладошку Тома в свою и шагнул в тёплую лазурную воду вместе с сыном.

Под лучами тропического солнца золотые искорки, метавшиеся по их сцепленным рукам, были практически незаметны.

Голос все еще спокойный, все еще довольно-таки радушный, но...

из живота к легким и сердцу, как холодное пламя.

Кен Кизи, «Порою нестерпимо хочется…».

Мадам Помфри вернулась от родственников десятого января, довольная жизнью, в новой пуховой шали и с грудой книг по колдомедицине для Гарри; поприветствовав своего стажёра и скинув ему на руки все книги, она весь день пила чай с профессорами Синистрой, Флитвиком, Вектор и Спраут, активно перемывая косточки общим знакомым, а вечером вернулась в больничное крыло.

— Говорят, ты не отмечал день рождения Северуса. Забыл? — словно невзначай спросила она.

Гарри чуть не выронил из рук «Общие начала колдостоматологии». Изумило его не то, что мадам Помфри так буднично упомянула его и Северуса в одном контексте — в конце концов, их роман был секретом Полишинеля, — а ремарка о дне рождения.

— У него был день рождения? Когда?

— Вчера, — несколько недоуменно ответствовала мадам Помфри. — Разве ты не знал?

— Как бы я узнал, если мне никто не сказал? — раздражённо спросил Гарри. — Покопаться в личных делах преподавательского состава мне как-то в голову не пришло.

— Значит, прохлопал ушами, — с укоризной заключила колдомедик, взбесив Гарри этими словами до крайности. — В будущем году отпразднуете.

На ужин в подземелья Гарри отправился в очень плохом настроении; «Общие начала…» после разговора с мадам Помфри решительно не читались, будучи написаны сухим канцелярским языком, требовавшим полнейшего сосредоточения, и сердитость на Северуса никак не проходила.

— Добрый вечер, — не оборачиваясь, приветствовал его разливающий чай по чашкам Северус.

— Привет, — буркнул Гарри, падая в кресло.

— Неприятности? — участливо спросил Северус, подвигая Гарри одну из чашек. — Поппи нашла, к чему придраться?

— Нет, — мотнул головой Гарри. — Почему ты мне не сказал, что у тебя день рождения девятого января?

— Забыл. Ты из-за этого такой угрюмый?

Гарри очень хотелось спросить, как можно забыть о своём дне рождения, но он сдержался — главным образом потому, что знал, как это бывает, пусть и не по собственному опыту.

— Да, — Гарри взял со стола апельсин и принялся яростно его чистить; цедра тихонько и жалобно трещала под пальцами, оранжевая мякоть брызгала в агрессора кисло-сладким соком. — Это же твой праздник, чёрт побери!

— Не заводись, — попросил Северус. — Для меня это совершенно не важно. Я не отмечал его больше лет, чем ты прожил на этом свете.

— Спасибо за деликатное указание не совать мой недоросший нос не в свои дела, — Гарри в сердцах швырнул очищенный апельсин на тарелку, чуть не расплющив его в лепешку.

— Гарри, я действительно не понимаю, что тебя так возмущает, — терпеливо заметил Северус. — То, что я тебе не сказал?

— И это тоже, — признался Гарри. — Северус, если для тебя это не важно, то для меня важно. Я хочу радовать тех, кого люблю; хочу отмечать дни рождения, крестины, годовщины и кучи всяких других праздников. Дарить подарки, устраивать фейерверки, придумывать сюрпризы. Если не ради себя, то ради меня — не забывай о важных датах, связанных с тобой, и не скрывай их от меня. Пожалуйста.

— Я не привык ничего отмечать и спокойно могу обойтись без этого, — запротестовал Северус. — Мне слишком трудно будет перестроиться.

— Привычки надо менять хоть иногда, — Гарри присел на подлокотник кресла Северуса. — Особенно такие. Ты ведь живой человек, Северус, ты не машина, чтобы целыми днями работать и работать, и никогда не устраивать никаких праздников.

— Именно ты будешь их устраивать, и это обойдётся тебе в лишнюю головную боль.

— Это приятная головная боль, поверь мне.

— Гарри, твоё упрямство превосходит все мыслимые пределы…

— Если бы это было не так, меня давно бы не было на свете, — Гарри поцеловал Северуса в висок, зарывая пальцы в чёрных волосах, стянутых лентой Эй-Пи. — Ты обещаешь?

— Хорошо. Всё, что хочешь, — Северус закрыл глаза, подставляя лицо ласковым губам Гарри.

Старое кресло, заставшее, наверно, ещё молодость Дамблдора, скрипнуло, когда Гарри перебрался на колени к Северусу.

* * *

— В следующий раз будь осторожнее, — Гарри размотал бинт и снял компресс с колена, которое пять минут назад было разбито в кровь. — На этих лестницах можно и шею свернуть.

— Мне мистер Норрис под ноги подвернулся, — виновато отозвался белобрысый лопоухий хаффлпаффец-второкурсник, расправляя закатанную штанину. — Он вредный, ужас просто!

— Значит, обходи его стороной, — Гарри с трудом сдержал улыбку. — Когда-то у Филча была кошка, миссис Норрис — её студенты тоже не любили и старались избегать.

— Ага… — хаффлпаффец осторожно встал и просиял, не почувствовав никакой боли. Гарри уточнил для проформы:

— С коленом всё в порядке?

— Да, отлично, спасибо! — хаффлпаффец немного помялся и, решившись, устремил на Гарри восхищённый взгляд: — А можно Вас спросить…

— Смотря о чём.

— Скажите… а вот тогда, в день Последней Битвы… — оба слова явственно прозвучали с большой буквы. — Тогда Вы вышли из замка с василиском…

— Да, я помню.

— А… где теперь этот василиск? Мы с ребятами спорили, куда он потом делся…

— Если вы боитесь случайно на него наткнуться в коридоре, то не стоит, — Гарри присел на край стола. — Он жив и здоров, но никому не угрожает.

— Но где он? В Тайной Комнате, да? — Гарри подумалось, что Кевин состоит точно так же, как этот его ровесник, из энтузиазма, больших любопытных глаз и острых локтей с коленками, торчащих буквально отовсюду. В этом возрасте так и полагается.

— Можно и так сказать, — кивнул Гарри. — Я изменил Тайную Комнату; Слизерин плохо её спрятал и плохо обустроил. Василиск сейчас в этой новой Тайной Комнате.

— А почему Вы его не убили? Он же чудовище…

— Не всякий, кто выглядит, как чудовище, является чудовищем, — хмыкнул Гарри. — Этот василиск — мой друг и слуга, и мне незачем его убивать. Кроме того, я просто не люблю этим заниматься.

— А Вы… часто убивали?

Гарри покачал головой.

— Ты хотел узнать о василиске и узнал. Не надо переводить разговор на меня.

— Да, конечно, спасибо, — хаффлпаффец вспыхнул до самых кончиков оттопыренных ушей.

— Не за что. Иди, а то на обед опоздаешь. Как тебя зовут, кстати?

— Генри Смит. До свидания!

Хаффлпаффец умчался, а Гарри наконец понял, кого ему напомнил белобрысый Генри Смит — своего старшего брата Захарию.

— Гарри, а это правда, что ты перестроил Тайную Комнату? А почему мы в этом году ни разу не были у Севви? Гарри, давай сходим туда! — еле успев закрыть за собой дверь комнат брата, Кевин принялся болтать без умолку. Том молча улыбнулся отцу, не разжимая губ, и присел в кресло у камина.

— Правда. Не знаю, не сложилось как-то. Давай, — последовательно ответствовал Гарри, откладывая книгу. — А откуда ты знаешь, что я её перестроил? Генри Смит разболтал?

— Ага, — кивнул Кевин, садясь на пол рядом с манежем Блейза и улыбаясь сосредоточенно разламывающему погремушку племяннику. — Он всем разболтал сегодня, кто хотел слушать и кто не хотел. А зачем ты её перестраивал?

— Ну, сразу после битвы Севви отправился в Запретный лес по моему приказу, мы с ним об этом договорились, — начал объяснять Гарри. — Потом я решил, что нехорошо, когда все знают, где Тайная Комната — это уже какая-то общественная получается. Змееустов, конечно, во всём Хогвартсе только двое, я и Том, но ведь можно при желании просто выломать ту раковину, где вход, ко всем чертям. Так что я всё поменял. К тому же, если помнишь, в Комнате Слизерина вечно антисанитария была, слизь, грязь, вонь от канализации… Севви всё равно, а мне неприятно.

— А когда мы туда сходим? Можно сегодня вечером, ну пожалуйста, пожалуйста! — Кевин умоляюще воззрился на Гарри. Блейз, воинственно агукнув, потянул руки к волосам Кевина и — не дотянувшись, естественно — взлетел к предмету своих устремлений.

— Ай! Блейз, ты что делаешь?! — возмутился Кевин, осторожно высвобождая прядь из загребущих ручек Поттера-младшего.

— Хулиганит, — откомментировал Гарри. — Предки в нём говорят. Ты не садись так близко к манежу, если не хочешь облысеть раньше времени, через мои щиты он не перелетит.

— Какие предки? Ты разве хулиганил, когда был маленьким?

— Я — нет, зато его дедушка всю жизнь хулиганил, — Гарри снял очки и потёр переносицу. — Дохулиганился однажды…

— Ты о чём?

— Да так, ни о чём. Я не против сходить к Севви сегодня же, — Гарри улыбнулся и снова надел очки. — Том, а ты хочешь пойти?

Том пожал плечами:

— Расскажите мне подробнее об этом Севви, — попросил он. — Ты как-то говорил, мы с ним уже были в прошлом знакомы… вдруг я ему активно не понравлюсь?

— Вряд ли, — ответил Гарри и хотел было развить свою мысль, добавив, что Севви по характеру, в принципе, неконфликтная зверюшка, и что Том тогда, полвека назад, ничем его не обижал, если вдуматься, но в образовавшуюся краткую паузу вклинился Кевин.

— Севви здоровский, правда! Он очень-очень старый и умный, он столько всего знает! Он всех насквозь видит, то есть, я имею в виду, всё обо всех понимает, даже о том, как люди друг друга любят, хотя сам не умеет…

— Только что вспомнил, — Том поднял руку, обрывая словесный поток Кевина. — У меня не дописано эссе по Чарам на завтра, я никак не могу пойти к василиску.

— Всего несколько дюймов ведь задано, — расстроился Кевин. — Ты успеешь!

— Всем несколько дюймов, а мне два фута, — объяснил Том, обхватывая себя за плечи. — Я после урока подошёл к профессору Флитвику, помнишь, хотел узнать побольше о чарах левитации, кроме Wingardium Leviosa, и в результате он мне задал написать об этом дополнительно.

Гарри выбил пальцами дробь по столу; любовь Тома к знаниям, разумеется, должна была вызывать в нём отцовскую гордость — придраться к наследнику рода Поттеров не мог ни один преподаватель — но не вызывала. Слишком уж она напоминала Гарри его собственное детство, когда книги, хоть и любимые искренне, составляли единственную отраду, отдушину, оставались неизменными друзьями за неимением таковых среди окружающих. Но у Тома, в отличие от Гарри, была практически полноценная семья; и, если бы Том захотел, все четыре факультета лежали бы у его ног, восторженно и влюблённо попискивая — Гарри помнил ещё по путешествиям в мыслеслив Дамблдора на шестом курсе, какой мощной харизмой, каким острым умом и безошибочным интуитивным знанием людей обладал юный Риддл. Все эти качества, конечно же, не могли его покинуть только из-за того, что он вернулся в одиннадцатилетний возраст, или из-за того, что его усыновили; но он, очевидно, не желал ими пользоваться, предпочитая хоронить себя в книгах. Это тревожило Гарри, но что здесь можно было сделать, он не представлял. Он предпочёл бы, чтобы Том обладал непосредственностью Кевина, открытостью последнего и способностью относиться к жизни легко; но воздушно-капельным путём такие вещи, к сожалению, не передавались, и старший сын оставался для Гарри слегка искажённым отражением его самого в детстве. От этого было больно и очень грустно, и собственное бессилие доводило Гарри порой до исступления.

— Мы можем перенести поход к Севви на другой день, — предложил Гарри. — Нас ведь никто никуда не торопит.

— Не надо, — отказался Том. — Кевин хочет сегодня, так идите сегодня. Я лучше эссе напишу, правда.

Гарри искоса взглянул на Кевина, который отвлёкся на требовавшего любви и понимания Блейза Седрика, и сказал вполголоса:

— Если ты боишься василиска, то не стоит. Он тебя не тронет, обещаю. И его взгляд не должен быть для тебя смертелен, ты змееуст, как и я, и потомок Слизерина.

— Нет, не боюсь, — покачал головой Том. Фальши в его голосе не было, и это царапнуло Гарри: если он не боится василиска, то почему наотрез отказывается к нему идти, прикрываясь смехотворными предлогами? — Просто не горю желанием. Правда, пап, идите без меня. Как-нибудь в другой раз я присоединюсь.

Особой убеждённости в том, что этот «другой раз» настанет, Гарри не заметил, но настаивать не стал.

* * *

Решение изменить Тайную Комнату пришло к Гарри спонтанно, на второй день после пресловутой Последней Битвы; до тех пор Севви по договорённости мирно скрывался в дебрях Запретного леса, угрожая одним лишь жившим там волшебным и обычным тварям, большая часть которых — как, например, кентавры — была достаточно умна, чтобы не попадаться ему на глаза. В тот день оглушенный делами и заботами Гарри уложил Тома и Кевина спать в подземельях, а сам в слизеринской гостиной сел на пол у камина — покурить и поразмышлять о будущем. Тогда-то ему и подумалось, что вход в туалете Миртл давным-давно всем известен, и после триумфального явления Севви народу могут найтись желающие этот вход вскрыть. Следовало либо найти другое место, где Севви было бы комфортно, либо сделать другой проход в эту Комнату, которую не мешало бы ещё отремонтировать, что ли — то, что Севви за сотни лет привык к вони и грязи, вовсе не значит, что он, разумное мудрое существо, должен продолжать жить в такой атмосфере.

В ту ночь Гарри так и не удалось поспать; впрочем, после возвращения с того света он был всё ещё полон упругой энергией, окончательно схлынувшей только недели через две, и эта ночь без сна никак не повлияла на его способность соображать и действовать. Он потратил глухие предрассветные часы на то, чтобы уговорить змейку на кране в туалете Миртл уйти вниз, к её товаркам на каменных дверях в зал со статуей Слизерина, а потом на то, чтобы, обследовав катакомбы под Хогвартсом и в его стенах, обустроить Севви новое жильё. Гарри не нравилась статуя Слизерина, не нравился зал с колоннами; он не питал склонности к гигантизму, свойственной его далёкому предку, и не считал нужным что-либо подчёркивать, что-то кому-то доказывать, нагромождая повсюду факультетские символы.

Под хогвартским озером была комната, круглая, с невысокими — по сравнению с Тайной Комнатой — потолками, отделённая от слизеринской гостиной сплошной каменной стеной толщиной в шестнадцать с половиной метров. Она была тупиком, единственный путь из неё вёл назад; потолок её был зачарован на прозрачность изнутри, и Гарри, впервые там оказавшись, долго таращился, запрокинув голову, на вальяжно плывущего над головой гигантского кальмара, стайки рыб и двух целующихся русалидов — он так и не понял, были русалиды одного пола или разных, но это было неважно. Важным было то, что никто из тех, кого видел Гарри, не подозревал, что под ним не дно озера, а потолок комнаты, а значит, слухи о Севви не поползут от случайных свидетелей.

В этой комнате было невероятно много пыли и совсем не было канализационной слизи; несмотря на близость озера, воздух был не сырым, а всего лишь прохладным. В глуби комнаты стояли стол и диван; когда Гарри дотронулся до дивана, ткань и обивка рассыпались под пальцами в мельчайший, как молотая соль, серый прах. Скорее всего, здесь Слизерин отдыхал; возможно, даже водил сюда кого-нибудь, кем дорожил — хотя в этом Гарри, вспоминая рассказы Севви об основателе Дома Змеи, сильно сомневался: не такого склада был Салазар Слизерин.

Вычистив комнату едва ли не до блеска, Гарри сделал туда вход: пробил узкий, низкий — для себя и своих детей, тоже не отличавшихся богатырским сложением — ход в стене. Ход оканчивался в одной из тех пустых темниц, которые ненадолго были пущены в дело, пока директором школы была Амбридж, а потом снова были заброшены; Гарри зачаровал вход открываться только в том случае, если на конкретный камень упадёт капля его, Гарри, крови — только его, и никого больше, ни сына, ни брата, ни далёкого потомка или ещё кого-нибудь. На следующую ночь Гарри завязал Севви на всякий случай глаза и потихоньку провёл его в темницы, благо василиск умел ползти совершенно бесшумно — невесомо ступавший Гарри казался сам себе на фоне змеиного короля неуклюжим и шумным; патрулирование замка было самим же Гарри и организовано, вдохновленные победой, ненадолго вспомнившие о дисциплине студенты не шатались в неурочный час по холлу и подземельям, и всё прошло донельзя удачно.

Кевин звонко чихнул.

— Гарри, почему тут так пыльно?

— Потому что эти темницы никому не нужны, и здесь никто никогда не убирает. Lumos, — на кончике палочки Гарри вспыхнул холодный белый огонь.

— Ничего себе… — Кевин расширившимися глазами смотрел на кучу плёток, сваленных в углу, на дыбу и крюки для подвешивания нерадивых учащихся, и для успокоения жался поближе к брату. — Гарри, зачем всё это тут лежит?

— Когда-то студентов очень строго наказывали, — Гарри разглядывал в неверном свете Люмоса нужную стену и пытался вспомнить, какой конкретно камень он зачаровывал тогда, в начале июня. — Но в тысяча восемьсот девяносто третьем году была принята Конвенция, по которой запрещалось заключать студентов в карцер, подвешивать за руки, бить… с тех пор эти темницы и пустуют.

О втором рождении этих темниц во времена царствования Амбридж Гарри решил умолчать — во-первых, оно коснулось только его, во-вторых, Кевину совершенно ни к чему об этом знать.

— Какая гадость, — Кевин старательно прятал брезгливое, беспомощное содрогание в голосе. — Зачем ты устроил здесь вход к Севви?

— Как раз затем, что сюда мало кто отправится по собственной воле, — объяснил Гарри и с силой провёл острым кончиком палочки по подушечке большого пальца. — Слизерин устраивал вход в неисправном женском туалете из тех же расчётов…

Крупная красная капля впиталась в камень без остатка; Гарри даже показалось, что в стенке сыто хлюпнуло. Часть стены постепенно растаяла, и Гарри шагнул вперёд.

— Кевин, пойдём.

Пришлось выйти из хода, пропустить Кевина вперёд — так резво он стремился уйти подальше от плёток и дыбы.

— А далеко идти? — в тесном ходе голоса не звучали гулко — для этого было слишком мало места.

— Нет, совсем недалеко, видишь свет?

— Ага, вижу, — Кевин прибавил шагу.

Свет в комнату обычно попадал через озеро; но лучи солнца, пробивавшиеся сквозь толщу воды, выглядели скудно, неубедительно, и Гарри поставил разновидность сигнальных чар, вспыхивавших ярким жёлтым светом, когда ход открывался — это нравилось самому Гарри, тогда как василиску, с его змеиным зрением, было, в общем-то, безразлично.

Севви дремал, свернув своё громоздкое тело кольцами; Кевин бестрепетно полез по этим кольцам, выискивая, где именно василиск преклонил голову. Гарри, прислонившись плечом к стене, наблюдал за братом и не сдерживал улыбки.

— Привет! — обрадовался Кевин, когда Севви, заинтересовавшись нежданными гостями, уставился прямо на него. — Как у тебя дела?

— Ззздравссствуй, ххозззяин, — василиск обращался к Гарри, поскольку Кевин всё равно не понял бы ни слова. — Ты сснова зздесссь, ссо сссвоим ззабавным детёнышшшем…

— Он мне не сын, а брат, но ты абсолютно прав, — согласился Гарри. — Он соскучился по тебе и очень хотел тебя навестить.

— Ссстранный, — заметил василиск. — Обычшшно никто не рвётссся ко мне в госссти, кроме ххозззяев…

— Да и те вечно чего-то от тебя требуют, да? — вздохнул Гарри.

— Эй, а переводить? — напомнил о себе Кевин.

— У Севви дела хорошо, — вольно перевёл Гарри. — Он рад, что ты его навестил.

— Ты вполне мог бы весссти, диалог вмесссто меня, ххозззяин, — заметил василиск. Гарри был уверен, что будь чем — Севви ещё и ухмыльнулся бы.

— Вряд ли, — Гарри покачал головой. — Болтать со мной — это не так интересно, сам понимаешь…

— От тебя пахнет тревогой и бедой, ххозззяин, — неожиданно сказал василиск и дотронулся до плеча Гарри раздвоенным языком.

— У меня нет никакой беды, — запротестовал Гарри. — Почему ты так решил?

— Ззапаххх выдаёт тебя сс головой, ххозззяин. Твои мысссли пахнут тревогой, твои чувссства жждут беды.

— Тебя погубит любовь к красивостям, — огрызнулся Гарри. Хотелось по-детски добавить: «Много ты понимаешь!», но он сдержался.

— Гарри, о чём вы говорите? — заглядевшийся было на гигантского кальмара в ракурсе снизу Кевин подёргал брата за рукав — не поленился даже ради этого слезть с василиска.

— Севви говорит, что хотел бы поохотиться на гигантского кальмара, — соврал Гарри, не моргнув глазом. — Наверняка он его поборол бы в честной битве.

Василиск зашёлся тихим свистящим смехом, а у Гарри на душе было тревожно.

Он и сам чуял неясную грядущую беду ничуть не хуже Севви.

* * *

Февраль начался с вьюги и пурги, каких не было ни в декабре, ни в январе. Снега мгновенно намело чуть ли не по пояс; в теплицы на Гербологию студенты пробирались подолгу, мужественно натянув капюшоны зимних мантий до подбородков, и всякий раз тратили пол-урока на то, чтобы согреться и обсохнуть. Гарри всё реже курил по утрам на подоконнике, глядя на сияющий белый двор из окна своих покоев в больничном крыле — потому что всё реже просыпался там, а не в подземельях; вечером его как магнитом тянуло к Северусу, к его скупой улыбке, уверенным движениям, спокойствию и уверенности в себе — ко всему, чего самому Гарри подчас не хватало. Гарри любил смотреть на Северуса, прикасаться к нему, разговаривать с ним, просто быть рядом; пресловутый разговор о днях рождения был единственным, что в отношениях с Северусом причинило Гарри дискомфорт.

Он знал, что не стоит так привязываться ни к кому, но ничего с собой не мог сделать; ещё до того, как он стал об этом задумываться, он настолько привык к Северусу, что уже через пару часов без него с трудом мог сосредоточиться на чём-то постороннем. И Северус, насколько Гарри мог знать, чувствовал точно то же самое; и этот факт наполнял Гарри захлёбывающимся, счастливым, ликующим восторгом, превосходящим радость полёта, равным щемящему чувству, трепетавшему в груди, когда Блейз Седрик, подняв личико к отцу, что-то оживлённо лепетал на своём младенческом языке.

Утром четырнадцатого февраля Гарри проснулся за полчаса до завтрака; по-хорошему, надо было вставать, идти умываться и одеваться, но Гарри было так хорошо под пуховым одеялом, на подушке, от которой ещё слегка пахло шампунем Северуса, что он только потянулся и спрятался обратно, в мягкое тепло.

— Вставай, засоня, — поприветствовал его Северус; вместе с зельеваром в комнату вплыли запахи зубной пасты, крепкого кофе и лосьона после бритья. — Доброе утро.

Гарри укрылся одеялом с головой:

— Не хочу. Сегодня воскресенье. И праздник, — вспомнил Гарри. — День влюблённых. Значит, мой праздник тоже. Разве у меня нет права хотя бы сегодня проспать завтрак?

— В восемнадцать лет в тебе начало пробуждаться пропущенное детство? — необидно усмехнулся Северус.

— Даже если и так, почему бы нет? — Гарри зевнул. Северус легонько дёрнул его за торчащие из-под одеяла вихры. — Ой! Нападаешь без предупреждения? — Гарри негодующе вынырнул из-под одеяла, нашарил на тумбочке очки и нацепил их на нос.

— В любви и на войне все средства хороши, — Северус говорил серьёзно, но в чёрных глазах искрился смех.

Гарри отбросил одеяло, сел, поцеловал Северуса; тяжёлая, плотная ткань мантии зельевара холодила обнажённую кожу, но руки, поглаживавшие затылок Гарри, были тёплыми и деликатными.

— Сейчас я пойду и умоюсь, — пообещал Гарри скорее сам себе, прислонившись лбом ко лбу Северуса. — И мы даже не опоздаем на завтрак.

— Я тебе его сюда принёс, — Северус кивнул на тумбочку у кровати; оказывается, кофе пахло не оттого, что Северус его пил, а оттого, что принёс на подносе маленький кофейник, а ещё — две чашки, вазочку с конфетами, масло, мармелад и тосты.

— Спасибо… — Гарри совсем несолидно захлопал ресницами; золотистая обёртка конфет сверкала в лучах утреннего солнца почти гипнотизирующе, заставляла щуриться.

— Не за что, — Северус начал разливать кофе по чашкам. — В конце концов, ты же любишь сентиментальные праздники.

— А ты будто нет! — весело фыркнул Гарри и выпрыгнул из кровати. — Пойду и правда зубы почищу. Две минуты!

Ни отрицать, ни соглашаться с обвинением в любви к сентиментальным праздникам Северус не стал.

Словно проявляя пиетет к празднику, пурга улеглась; студенты сразу после завтрака толпами отправились в Хогсмид, протоптав на снегу несколько неровных тропинок. Гарри, прикинув степень возможного гнева мадам Помфри, отложил в сторону «Первичное устранение последствий комплексных проклятий» и отправился гулять с Блейзом и Северусом; позвал бы и Кевина с Томом, но эти двое куда-то пропали — к концу завтрака их уже не было в Большом зале, и в гриффиндорской башне — тоже. На Карту Мародёров Гарри смотреть не стал по двум причинам: во-первых, у Тома с Кевином было право на собственные дела, во-вторых, карта валялась на самом дне сундука, и докапываться до неё предстояло долго и нудно — в этом году она пока ни разу ему не понадобилась.

Пропажа обнаружилась на квиддичном поле, до которого добрели Северус и Гарри с Блейзом на руках: Том и Кевин метались в светло-синем небе, перекидываясь квоффлом и пытаясь закинуть его в кольца; каждый был за вратаря и охотника одновременно.

— Хорошо летают, — сказал Северус. — Сядем на трибуны, посмотрим?

— Они нас сейчас заметят и прекратят, — предсказал Гарри. — Давай сядем.

— Ты ведь разбираешься в квиддиче, — вспомнил Гарри, усевшись на отчищенную от снега скамейку. — На моём первом курсе ты судил матч. Почему ты не играл, пока учился?

— В команде Слизерина мне никто не был бы рад, — пожал плечами Северус. — Это единственный факультет, где ты можешь быть сколь угодно талантлив в квиддиче, приносить баллы и Кубки охапками, но оставаться парией, если у тебя нет чистой крови и влиятельных друзей. Да что я тебе рассказываю, ты и сам знаешь. К тому же, узнав, что Джеймса Поттера взяли в команду Гриффиндора, я отнюдь не рвался играть.

— Почему? Если бы Слизерин выиграл у Гриффиндора…

— Во-первых, твой отец летал лишь немногим хуже тебя, и шансов у Слизерина было очень мало, — перебил Северус. — Во-вторых, я не хотел видеть его лишний раз. Я редко начинал конфликт первым.

— Ты прав, — Гарри на ощупь отыскал рукой руку Северуса, переплёл свои пальцы с его. — Извини, что я спросил.

— Ничего. Я отдал тебе свой дневник, в конце концов; у тебя есть право спрашивать о чём угодно.

Том швырнул квоффл в сторону колец Кевина; мяч разминулся с кончиками пальцев последнего на пару миллиметров и, со свистом пролетев через левое кольцо, впечатался в трибуны Хаффлпаффа. Кевин слетал к трибуне, подобрать мяч, и через несколько минут оба приземлились перед Северусом и Гарри, раскрасневшиеся, тяжело дышащие; Кевин сиял, несмотря на проигрыш, Том оставался спокойным.

— Правда, Том здорово летает? — Кевин плюхнулся на скамейку рядом с Гарри. — Дай я подержу Блейза, можно?

— Вы оба летали просто отлично, — Гарри аккуратно надел на Кевина сумку-кенгуру с Блейзом. — Том, садись тоже.

Том пристроился рядом с Кевином, хотя ближе было сесть рядом с Северусом. Дистанция, возникшая между Томом и Северусом с первого дня, всё никак не сокращалась, держала их в состоянии глухого вежливого нейтралитета; Гарри хотел бы как-то это переломить, но не знал, как, учитывая, что обоих — его сына и любовника — сложившаяся ситуация ничуть не беспокоила.

— Почему тебя не было на завтраке? — спросил Том, вырвав Гарри из невесёлых раздумий о своей семье. — Что-то случилось?

— Нет, ничего. Я завтракал с Северусом, у него в подземельях, — Гарри закурил, воспользовавшись тем, что дым не пойдёт на Блейза, с которым Кевин старательно играл в ладушки, мурлыкая что-то ласковое. — Я был вам нужен во время завтрака?

— Нет, я просто спросил, — Том запрокинул голову, зажмурился, подставив лицо неяркому зимнему солнцу. — Хороший день сегодня.

— Да, отличный, — кивнул Гарри.

Повисшее молчание стало бы тягостным, если бы не воркование Кевина и лепетание Блейза, и Гарри почувствовал прилив горячей благодарности к брату.

* * *

По поводу четырнадцатого февраля Хогвартс никак не украшали; Гарри подозревал, что, с Северусом в качестве исполняющего обязанности директора, проще было дождаться, пока рак на горе свистнет, чем каких-то действий на этот счёт. Не то, чтобы ему нужны были эти действия; так было даже лучше, потому что ощущение праздника Гарри носил с собой, как секрет, с которым нельзя и не нужно ни с кем делиться; секрет трепыхался внутри, как птенец в ладонях, тёплый, лёгкий и пушистый, настроение от этого пузырилось и искрилось, словно шампанское. С утра в кармане осталась конфета из тех, что Северус приносил на подносе; время от времени Гарри засовывал руку в карман и шуршал обёрткой — на лице автоматически расплывалась идиотская улыбка.

Наверное, это было странно, но восемнадцатилетний Гарри чувствовал себя молодым — это было ново, непривычно; в кои-то веки на его плечах не было никакого героического груза, в кои-то веки он не боялся за жизнь любимого человека и как-то научился жить с тем, что близнецы и Блейз мертвы. Шуршание конфетной обёртки напоминало шелест деревьев в саду дома, купленного Гарри в июне; прошедшим летом, по ночам, накормив Блейза или поменяв ему пелёнки, Гарри часто сидел просто так у окна, иногда курил, а иногда нет, и в тишине пели сверчки, и шелестел ветер в ветвях старых тополей. Несколько недель тогда было не продохнуть от тополиного пуха…

Этой ночью было почти так же; Гарри накормил Блейза, выкупал и уложил спать, а сам сел у камина с чашкой крепкого сладкого чая. Пришёл Северус из лаборатории — сложные, многоэтапные зелья требовали внимания и в праздник, — опустился в своё кресло.

— Сириус и Ремус сегодня навещали Минерву, ты знаешь? — вспомнил Гарри.

— Нет, не знаю. Они тебе об этом рассказывали?

— Ага, — Гарри глотнул чая. В прошлый раз, когда он вместе с Северусом навещал МакГонагалл, им позволили побыть с ней рядом только десять минут; за всё это время она произнесла только несколько слов и лишь один раз открыла глаза, и Гарри так и не понял, помнит ли она толком, из-за чего у неё случился инсульт. Её лечащий колдомедик решительно выпроводил их из палаты и сказал, что она поправляется, но очень медленно, и, возможно, к весне можно будет отправить её домой — на постельный режим.

— Как она?

— Бодрая, переживает, не развалилась ли школа во время её отсутствия. Им разрешили посидеть у неё два часа, и всё это время она разговаривала вполне оживлённо.

— И никак не пожелала прояснить ситуацию с педофилией? — Северус взял чашку из рук Гарри, отхлебнул и вернул.

— Ремус думает, она решила, что ей это почудилось. Они наплели ей какой-то ерунды насчёт того, почему ссорились, и честно сказали, что теперь всё в порядке. Она их матерински пожурила, вспомнила, какие они были в детстве, когда она их учила… в общем, идиллия и пастораль.

— Тем лучше, — заключил Северус. — Тебе не показалось, что Блейз начал чихать? Может, ему слишком холодно здесь, в подземельях?

— Нет, вроде не начал… на ночь наложу на его кроватку согревающие чары.

Они посидели молча несколько минут; Гарри глядел в огонь и сжимал чашку с чаем, а Северус смотрел на Гарри.

— Гарри, — позвал он.

— Что?

— Да нет, ничего.

Гарри залпом допил чай, поставил чашку на пол у кресла и снова уставился на огонь.

— О чём ты думаешь? — спросил Северус. — У тебя вечно что-то делается в голове, и я никогда не могу догадаться, что именно.

— Я думаю о том, как мне хорошо здесь с тобой, — серьёзно сказал Гарри, откинувшись на спинку кресла. От тепла снаружи и внутри глаза начали слипаться. — О том, как мне чертовски повезло, что ты выбрал меня. Словно я выиграл в лотерею много миллионов галлеонов.

— В Магическом мире не бывает лотерей, — поправил Северус, — для мага слишком просто искусственно повысить свою удачливость, чтобы игра была честной.

— А, ну ладно. Но ты понял, что я хотел этим сказать, — Гарри свернулся клубком в громоздком кресле, чувствуя себя приблудным котёнком, которого вымыли, напоили молоком и даже повязали на шею бантик. — С тобой так хорошо, как нигде и ни с кем…

Гарри зевнул и закрыл глаза; слышно было, как Северус встаёт и, шурша мантией, делает несколько шагов. Уверенные руки подхватили Гарри с кресла.

— Давай-ка я отнесу тебя в кровать. Нечего спать в кресле, утром все мышцы затекут.

— Ты заботливый, — сонно пробормотал Гарри.

Северус поцеловал его в висок.

— Согревающими чарами я сам займусь, — пообещал он, укладывая Гарри на кровать.

Дверь спальни мягко прикрылась; Гарри перевернулся на живот и подгрёб под себя подушку, вжался в неё щекой. Эльфы за день сменили бельё, и теперь кровать пахла только чистотой, но это было не страшно — к утру от неё снова будет пахнуть Северусом и Гарри.

Кто-то дышал в одной комнате с Гарри, почти что ему в такт; Гарри попытался понять, мерещится ему это на грани сна и яви, или нет, и никак не мог определиться — для этого надо было проснуться как следует, а просыпаться было лень. «Размяк, — подумал он. — Привык к мирной жизни. Несгибаемый командир сил Света, мать твою… за несколько месяцев превратился в безмозглый, рассеянный, инфантильный кисель. Скоро забудешь, с какой стороны за палочку браться». Злые мысли думались тягуче и совсем не обидно, тяжёлые сонные веки никак не хотели подниматься.

Дверь открылась, зашуршала мантия Северуса. «Как он любит драпироваться этими мантиями — с ума сойти…»

— Спишь? — спросил зельевар.

— Нет, — невнятно пробормотал Гарри. — Как Блейз?

— А вот он спит. Правда, беспокойно; то и дело хнычет во сне, хмурится. Наверное, снится что-то.

— Наверное, — согласился Гарри и, совершив над собой усилие, перекатился на бок. — Иди сюда.

— Ты слишком устал.

— Я не слишком устал, чтобы обнять тебя и заснуть.

Наутро Северус обнаружил, что дверь его покоев была не заперта всю ночь, хотя он вчера вечером запирал.

Гарри прикусил нижнюю губу и, покормив Блейза Седрика, отправился в Выручай-Комнату, охотно предоставившую ему хроноворот — исчезавший, как ему и полагалось, как только его выносили за пределы Комнаты — и возможность дуэлировать с самим собой до тех, пока не подломились колени.

Он был зол на себя; так зол, что в его кабинете, где он пытался читать второй том «Первичного устранения последствий комплексных проклятий», лопнули пустые флаконы для зелий и повылетали стёкла из книжных шкафов, стоило ему отвлечься от текста. Напуганный резким звоном Блейз заревел, и Гарри не мог успокоить его эмпатически — просто укачивал на руках, напевал какую-то глупую детскую песенку.

Праздник кончился.

How can I pretend that I don’t see

No, I must be dreaming.

(Как я могу притворяться, что не вижу

Того, что ты так небрежно скрываешь?

Я видел, как она истекала кровью,

Ты слышал моё дыхание,

И я застыл изнутри, я отвернулся,

Должно быть, мне это снится.

Мы все живём, мы все умираем,

Но это ничуть тебя не оправдывает.

Это не то, чем кажется,

Не то, что ты думаешь,

Нет, должно быть, мне это снится,

Это только моё воображение,

Это не реальная жизнь,

Нет, должно быть, мне это снится.)

«Evanescence», «I must be dreaming».

К вечеру Гарри всё ещё был так же зол на себя, свою безалаберность и расслабленность; на свою лень и нежелание замечать очевидное — что слежку аврората он так и не засёк, только вычислил логически, что совсем отвык при любом подозрительном шорохе надо сначала бить Петрификусом, а уж потом по обстоятельствам бить морду или извиняться, что без практики дуэльные умения, которыми он когда-то так гордился, исчезают, словно смываются водой. Зол на то, что позволил себе думать: война кончилась, и можно разучиться воевать.

«Насколько же надо было быть идиотом, — спрашивал себя Гарри, — чтобы решить, что война когда-нибудь кончится? Что будет долбаный день, когда не нужна станет постоянная, мать её, бдительность? Насколько безответственным, безмозглым, самоуверенным кретином?..» Он смотрел в зеркало и не завершал мысленной фразы, обращённой к самому себе, потому что разговаривать с угрюмым неприветливым типом в прозрачной стеклянной глади было неинтересно и попросту бесполезно.

— Ты не думал о том, кто это может быть? — Северус, откинувшись на спинку кресла и скрестив щиколотки, держал в руках чашку с кофе, откуда не отпил ещё ни капли. — В прошлый раз мы отнеслись к этому непростительно легкомысленно…

Гарри поморщился, как от зубной боли.

— Знаю. Я дурак, надо было попытаться выяснить хоть что-то…

— Мы в равной степени виноваты, — прервал его Северус. — К тому же чары не взломаны, хотя дверь открыта. Никаких следов. Ничего не пропало и ничего не прибавилось.

— Зачем, в таком случае, этот кто-то открывал дверь и заявлялся сюда? Просто так, полюбоваться на нас с тобой? — чувство опасности, запоздало и непрерывно, словно исправляя упущенное, дыбило тончайшие волоски по позвоночнику Гарри, досаждало, как натирающий ногу ботинок; от этого в голос прорывалось больше раздражения, чем Гарри хотелось бы. Он отвык от чувства опасности; даже думал порой, что оно ушло и не вернётся больше. Но оно, очевидно, не ушло насовсем — всего лишь начало немилосердно сбоить.

— Вполне возможно. Между прочим, на фоне всего произошедшего это — самая вероятная версия. Мне даже кажется, что я знаю, кто это, — Северус поднёс чашку с кофе к губам.

— Кто? — Гарри подался вперёд.

Северус отпил глоток кофе, и чувство опасности продрало Гарри по всему телу, сверху донизу и обратно, обжигающей ледяной волной; не думая, не рассуждая, Гарри рванулся вперёд и выбил чашку из рук Северуса — но тот успел выпить уже половину.

— Accio рвотное!

Высокая бутылочка синего стекла влетела в руки Гарри долю секунды спустя, но было уже поздно: по телу Северуса прошла судорога, он выгнулся в кресле, нелепо, неестественно выгнув шею и руки, глаза закатились, оставив на виду одни белки с мгновенно полопавшимися сосудами; Гарри пытался разжать сомкнувшиеся губы, влить хоть чуть-чуть, но и те немногие капли, что попадали в рот Северуса, последний не мог проглотить — настолько свело мышцы горла.

— Accio безоар!

Кто-то невидимый перехватил безоар на лету, в воздухе; Гарри на чистых рефлексах ударил Петрификусом и снова призвал камешек.

Разжимать Северусу зубы пришлось ложкой; зубы царапали металл, ложка медленно, но верно гнулась, но Гарри удалось пропихнуть безоар к самой глотке.

— Pello! Anapneo!

С явным усилием камень прошёл по пищеводу; Северус вздрогнул — мучительно, едва-едва — и обмяк. Захлебнувшись криком, Гарри схватил его за руку и долгий, бесконечный, растянутый, как резина, миг висел над бездонной пропастью, откуда несло чёрным смертным отчаянием; а потом слабый, неуверенный, редкий пульс Северуса толкнулся Гарри в пальцы.

— Кома, Гарри. Глубокая кома.

— Как его из неё вывести? — Гарри сидел на полу, сжимая безвольную прохладную ладонь Северуса, от которой пахло кофе и вербеной. Ему казалось, отпусти он Северуса — и тот умрёт, а он даже не заметит, потому что глубокая кома — это слишком похоже на смерть, слишком близко к ней.

— Прежде всего, в чём её причина? — мадам Помфри провела палочкой над Северусом, шепча дигностирующие заклинания.

— Яд, — ответил Гарри уверенно. — Какой-то яд. Я не знаю, какой именно, не могу сопоставить ни с одним известным мне весь комплекс симптомов. Безоар не помог.

— Судя по всему, безоар всё-таки помог, — мадам Помфри продолжала водить палочкой. — Если бы не он, Северус был бы уже мёртв, но это всего лишь кома.

«Всего лишь!..»

— Нужно противоядие от этого конкретного яда, — продолжила колдомедик. — Надо сделать анализ крови, я свяжусь с Мунго…

— Времени мало, — перебил Гарри. — Я умею делать анализ.

Мадам Помфри не стала спорить — только подала ему чистую пробирку.

— Набирай кровь. Я всё же свяжусь с Мунго.

— Там никого сейчас нет. Caedo, — Гарри подставил пробирку к порезу. — Ночь, рабочий день давно кончился. Дежурная колдомедсестра и по одному-два оболтуса только что с курсов на этаж. Они ничем не помогут.

— По крайней мере, они помогут связаться с заведующим отделением отравлений, — разумно заметила мадам Помфри и пустилась в переговоры с кем-то через прозрачное зелёное пламя в камине.

Гарри шепнул порезу:

— Curo.

Полная до краёв пробирка согревала ладони, как живое существо.

Гарри установил пробирку в держатель, достал несколько реактивов, зажёг огонь под котлом; затверженные до автоматизма движения, знакомые предметы не успокаивали — наоборот, высвобождали время на то, чтобы думать о Северусе: как он, не прекратил ли вдруг дышать, не становится ли кома глубже, не действует ли яд на организм разрушительно — так, что уже сейчас, в эту минуту поздно что-то делать, поздно готовить противоядие, всё равно не поможет…

Оставив часть крови в отдельной пробирке расслаиваться, разделяясь на собственно кровь и посторонние ядовитые примеси, Гарри метнул в камин пригоршню летучего пороха:

— Гостиная факультета Гриффиндор!

Несмотря на позднее время, Кевин ещё не спал — лежал в кровати и листал какую-то книжку; его соседи по спальне играли в плюй-камни и лихорадочно дописывали домашние задания, но при появлении Гарри бросили все свои занятия и уставились на Мальчика-Который-Выжил во все глаза.

Тома в спальне не было.

— Кевин, ты мне срочно нужен. Оденься, пожалуйста.

Кевин без лишних вопросов впрыгнул в джинсы, натянул рубашку и мантию, путаясь от спешки в пуговицах, сунул ноги в кроссовки. В гостиной Гарри снова взялся за летучий порох:

— Покои профессора Снейпа!

Наскоро отряхнув Кевина от золы, Гарри объяснил:

— С Северусом беда. Его отравили. Я занят в лаборатории, надо искать противоядие… присмотри, пожалуйста, за Блейзом, хорошо? Если что, связывайся со мной через камин, порох у Северуса на каминной полке.

Кевин молча кивнул. Гарри поцеловал его в щёку и вернулся в свой кабинет.

Гарри шептал заклинания над расслоившимися компонентами яда, и во рту пересыхало, волосы становились дыбом от паники и ужаса; он давил ненужные чувства и торопливо записывал на неровном куске пергамента: концентрированный экстракт борца, шерсть единорога, слюна рунескопа, жучиные крылья, порошок из драконьей плаценты, шерсть кельпи, авантюриновая взвесь…

Украденные у Северуса ингредиенты. Они оба уже и думать забыли об этом происшествии; школьные запасы пополнили заново, зелье, сваренное из этого всего, нигде не проявилось, не всплыло, краж из хранилища больше не было. Беспечные, безалаберные, влюблённые идиоты.

Сейчас, как и тогда, Гарри не представлял, как из этого набора сделать яд, полноценное зелье; его знаний не хватало катастрофически. В Хогвартсе преподавали классическую европейскую концепцию зельеварения; ни в одном известном Гарри зелье не смешивались компоненты разных стихий, такие, как, например, шерсть кельпи и порошок из драконьей плаценты. На четвёртом курсе говорилось, что слюна рунескопа и экстракт борца, как правило, нейтрализуют друг друга; позднее утверждалось, что жучиные крылья — Гарри учил это наизусть — использовались в лёгких снотворных, в болеутоляющих, в обеззараживающих, в мышечных релаксантах, но никак не в ядах. Он знал много, но не мог знать того, чего не было в библиотеке Хогвартса, того, что не выставлялось на стеллажи «Флориш и Блоттс»; он никогда по-настоящему не любил яды, предпочитая им более гуманные вещи. Неклассическая концепция, говорил Северус давным-давно, когда листья ещё не осыпались с деревьев, по большей части терпит фиаско, она малоизвестна и практически бесполезна ввиду бесспорного господства классической; последний знаток её умер в самом начале двадцатого века, не оставив учеников.

Оказывается, хоть учеников и не было, кое-что всё-таки осталось.

Гарри знал компоненты, но с тем же успехом он мог их и не знать; ему неизвестны были свойства готового состава, пропорции ингредиентов, в памяти не хранилось расписанного поэтапно рецепта. Он не мог синтезировать яд здесь же и хотя бы наскоро провести испытания; использовать классические общие противоядия означало серьёзно рисковать жизнью Северуса.

Впервые в жизни он чувствовал себя бессильным, совершенно, абсолютно беспомощным и безоружным перед котлом, перед флаконами, пробирками, бутылками, баночками, в окружении семь лет знакомых запахов ингредиентов, под звук бурлящего котла.

В ушах зазвенело; Гарри попытался встать — его качнуло, повело, как пьяного, и он уцепился обеими руками за столешницу, закрыв глаза, пережидая головокружение; но оно не проходило, только становилось сильнее, перед глазами мелькали в темноте кислотно-яркие расплывчатые цветные круги, и звон становился всё громче. Гарри испугался упасть и крепче вцепился в стол, но не чувствовал дерева под пальцами — мир ощущений отдалился, остались только круги, звон и тошнотворный привкус отчаяния на языке.

— Гарри! — голос Кевина донёсся как сквозь вату. — Гарри, что с тобой…

Звон медленно, неохотно утихал, круги бледнели, выцветали.

«У меня есть дети. Что бы ни было, ради них мне нельзя... нельзя. Я должен быть жив и здоров. Или, по крайней мере, хотя бы делать вид, что живу».

— Я в порядке, — собственный голос показался Гарри чужим, размеренный и спокойный, как автоответчик. — Что-то произошло?

— Ты точно в порядке? — вылезший из камина Кевин взял брата за руку; Гарри мельком удивился, какие у Кевина горячие ладони. — Ты такой бледный…

— В порядке, — повторил Гарри, чувствуя себя, как после двойной порции обезболивающего. — У тебя что-то случилось? Что-то с Блейзом?

— Не то чтобы… — Кевин замялся. — Я Тома нашёл.

— Где?

— На полу в гостиной профессора Снейпа. Он — Том, то есть — лежал на полу, под твоей мантией-невидимкой. На нём был Petrificus, я сказал Finite Incantatem, потом Ennervate, Том очнулся. Он головой ударился, сам встать на ноги не смог… я его там уложил на кушетку. Дай какое-нибудь зелье для него, у него голова очень болит… Гарри? Ты меня слышишь?

Гарри слышал. Очень хорошо слышал каждое слово.

Что-то сухо щёлкнуло; резкая боль заставила Гарри перевести взгляд туда, где она чувствовалась. Оказывается, он сломал ноготь — очень неудачно, до половины.

— У тебя кровь, — встревоженно сказал Кевин. — Гарри, что с тобой, скажи мне, пожалуйста?

Гарри оторвал повисший на уголке обломок ногтя, аккуратно положил на край стола; призвал с полок общеукрепляющее, кровеостанавливающее и комок ваты.

— Это Том отравил Северуса, — Гарри смочил вату кровеостанавливающим и прижал её к кровоточащему пальцу. Касаться чувствительной, в одночасье лишившейся защиты ногтя плоти было больно, но в то же время как-то всё равно. — Вот укрепляющее для него. Пусть он никуда не уходит, когда выпьет. Если понадобится, парализуй его Петрификусом.

Кевин застыл, как вкопанный.

— Том… отравил? — повторил он. — Как? Зачем?

— Долго объяснять, зачем. А как — это просто. Достал где-то редкий рецепт яда и сварил потихоньку. Ты же сам говорил, он пропадает где-то вечерами.

— Нет…

— Да.

Кевин сглотнул, тяжело и громко, и взял флакон со стола.

— Где он мог взять редкий рецепт яда? — спросил Гарри; не у Кевина, а, скорее, у самого себя. Риторический вопрос, ответ на который можно было узнать лишь у самого Тома.

— В той книге, — тускло сказал Кевин. — Которую мне профессор Снейп подарил ещё давно. Там в третьей главе собраны самые редкие рецепты. Больше негде. Гарри, профессор Снейп ведь не умрёт?

— Я не знаю. Где сейчас книга?

— Я её уже несколько месяцев не видел. Думал, затерялась в вещах или дома забыл.

— Дай Тому зелье, пожалуйста. Я приду через несколько минут.

Дождавшись, пока пламя в камине сменит цвет на привычный оранжево-красный, Гарри открыл дверь в общее отделение лазарета.

Лицо у Северуса было восковое, как у фигуры из музея мадам Тюссо; пульс был таким редким, что Гарри, взяв Северуса за руку, успевал во время пауз покрыться холодным потом от ужаса — неужели сердце остановилось? Но кровь уверенно, хоть и слабо, толкалась в накрывшие голубоватую жилку пальцы, и ужас откатывался, сжимался в колючий маленький комок где-то в углу разума.

Гарри хотел сказать Северусу что-то — пусть даже он не услышал бы — но забыл, что. Ничего не казалось настолько важным, чтобы Северусу нельзя было это услышать или, наоборот, чтобы с этим нельзя было подождать до тех пор, пока он сможет нормально воспринимать окружающий мир. Поэтому Гарри молча посидел рядом с Северусом, держа его за руку — мадам Помфри деликатно вышла — коснулся губами бледной ладони.

Наверное, нужно было сказать «Прости», но слово не лезло из горла, застряло там, как рыбья кость. Гарри бережно поправил на Северусе белое больничное покрывало и шагнул к камину.

Том лежал на кушетке в позе зародыша, с закрытыми глазами; Кевин сидел рядом на кресле и механически вертел в руках флакон, полный так и не выпитого укрепляющего. Блики холодного зелёного пламени легли на них, когда Гарри ступил из камина, придали их коже мертвенный оттенок, а самой картине — нереальности.

В сущности, как могла вся эта картина быть реальной? Гарри повторял мысленно: «Мой сын отравил моего любовника», и не мог найти в лаконичной однозначной фразе ни крупицы смысла. Так не могло быть, хотя и было. Это было — должно было быть — кошмаром, вязким дурным сном.

— Снова потерял сознание? — Гарри кивнул на Тома.

Кевин покачал головой.

— Нет. Просто так лежит. Зелье отказался пить…

Ни в чём не виноватый, попавший между жерновами чужих ревности, глупости, злости, невнимательности Кевин выглядел таким потерянным и несчастным, что Гарри обнял его и потрепал вихрастую каштановую макушку.

— Гарри, скажи, после этого… всё ещё может быть хорошо? — Гарри с трудом различил эти слова, произнесённые Кевином быстро, на резком выдохе.

— Не знаю, солнышко. Не знаю, но я постараюсь.

— Ты старался, — всхлипнул Кевин; щуплые плечи под мантией дрогнули от тщетно сдерживаемых рыданий. — Ты всё это время старался… всё, что от тебя зависело, ты делал…

— Я делал слишком мало, — Гарри гладил Кевина по спине, не пытаясь успокоить. — Я был плохим отцом, братом и любовником. Не нужно плакать из-за этого.

— П-почему… почему «был»?

— Потому что я постараюсь стать отныне хорошим, — объяснил Гарри. — Постараюсь исправить то, в чём виноват перед всей своей семьёй.

— Ты ни в чём не виноват, — запротестовал Кевин, оторвавшись от Гарри и взглянув ему в лицо. Серые глаза блестели от пролитых слёз, но были уже сухи. — Не ты должен это исправлять.

— Должен или нет — но буду.

— Как?

— Пока не знаю. Я обязательно придумаю… но сейчас не знаю.

Кевин кивнул и окончательно отстранился.

— Можно, я навещу профессора Снейпа?

— Конечно, можно, — Гарри попытался выжать из себя улыбку, но не смог.

Дождавшись, пока Кевин уйдёт, Гарри сел в кресло.

— Где сейчас «Сравнительный анализ ядов на органической и неорганической основе»?

— В гриффиндорской спальне, у меня в тумбочке, — хрипло пробормотал Том, не поднимая головы. — На нижней полке.

— Открой глаза, — попросил Гарри.

— У меня глаза болят от света, — Том сильнее притянул колени к груди.

Гарри взмахом руки притушил огонь в камине и факелы на стенах; комната погрузилась в полумрак, зыбкий, колеблющийся.

Хотелось проснуться, вынырнуть из неверного сумрачного царства подсознания в твёрдую и надёжную реальность, но никак не получалось.

— Теперь можешь открыть.

На этот раз Том послушался. Он смотрел на отца, и на лице его было отчаяние — черней, глубже, чем то, что испытал Гарри, подумав, что Северус умер. Тем страшней было отчаяние Тома, что в нём было смирение; он успел воссоздать в воображении наихудший возможный вариант событий и заранее принял его, покорно и безропотно. Гарри глядел в глаза своего сына — красивые, миндалевидные, карие глаза — и вспоминал взгляд хоркрукса, убитого Кевином в прошлом году. В хоркруксе был страх за свою осколочную жизнь, ледяная наглость и безжалостность, до хамства железобетонная уверенность в себе.

На миг Гарри показалось, что то были глаза совсем другого человека — не этого сжатого отчаянием в комок ребёнка на продавленной годами кушетке.

— Я не знаю, что мне делать, — поведал Гарри, переведя взгляд на свои руки.

Том молчал. Гарри продолжил:

— Моя семья развалилась в одночасье. Мой любовник в коме, потому что его отравил мой старший сын. Мой брат не знает, куда себя деть в этом хаосе. Весь мой чёртов мир треснул напополам.

Том не сказал в ответ на это ни слова, и Гарри снова заговорил:

— Это ты открывал двери комнат Северуса, а потом не закрывал за собой, ты наблюдал за мной и Северусом вечерами. Ты украл ингредиенты, устроив взрыв на уроке, и из-за тебя, чувствуя твои эмоции, Блейз плакал по ночам. Ты позаимствовал у меня без спроса мантию-невидимку, может быть, и Карту Мародёров тоже, и ночами пропадал в каком-то укромном уголке Хогвартса — варил яд. Скажи мне только… зачем ты всё это делал? Почему?

Том не отвечал, и Гарри попросил тихо:

— Пожалуйста. Скажи мне, почему ты всё это сделал. Ради чего ты пошёл на кражу и убийство?

— Я люблю тебя, — сказал Том. — А ты любишь его.

— Тоже, — сказал Гарри.

— Что? — не понял Том.

— Я люблю его тоже, — повторил Гарри. — Я люблю и его, и тебя, и Кевина, и Блейза, и Ремуса, и Сириуса… ещё я люблю многих людей, чьих имён ты не знаешь, потому что они умерли до конца мая этого года. Любовь — не плитка шоколада, которую можно поделить на определённое количество человек, и чем их больше, тем меньше каждому достанется. Любовь — как воздух, её всем хватает, хотят они того или нет. Она не делится, когда в моей жизни появляется ещё кто-то, кого я люблю; она умножается.

Выдохшись, Гарри замолчал.

— Я этого не знал.

— Почему тогда ты решил, что знаешь обратное? — поинтересовался Гарри.

— Ты проводил с ним всё больше и больше времени. Ты говорил ему, что любишь, слухи о вас растеклись по всей школе, ты разрешал ему… — Том запнулся.

— Он тоже разрешал мне, если помнишь, — спокойно сказал Гарри. — И что бы ты ни думал об этом, это в порядке вещей, если происходит по взаимному согласию и желанию.

Тишину, установившуюся после этих слов, можно было при желании потрогать руками. У Гарри, правда, такого желания не было.

— Что ты со мной сделаешь? — задавая вопрос, Том не смотрел Гарри в глаза.

— Я не знаю, — сказал Гарри чистую правду. — Сейчас я пойду готовить противоядие для Северуса. Думать я буду потом, когда он очнётся. До тех пор ты можешь побыть в гриффиндорской спальне, например. Только не наделай больше глупостей. Их и так сделано слишком много.

— Хорошо, — на середине горло у Тома перехватило, и он договаривал шёпотом.

Гарри поднялся с кресла, подцепил с пола флакон укрепляющего.

— И выпей зелье, прежде чем вставать.

Том принял флакон из рук отца и выпил, не медля.

* * *

«Сравнительный анализ ядов на органической и неорганической основе» нашёлся сразу же; рецепт яда отыскался в третьей главе без труда. По счастью, книга была не для специалистов по неклассической теории; написанная в годы войны с Гриндельвальдом, она предназначалась тем, кто неплохо знал классическую, и желал свои знания расширить и углубить. Этот рецепт давался исключительно для сравнения с классическими; на его примере подробно разбиралась разница между обоими подходами и мимоходом доказывалась несостоятельность и нежизнеспособность неклассической теории, поскольку все основные области применения зелий уже закрыты классической, а времени и сил на разработку неклассических рецептов требовалось едва ли не вдвое больше.

Гарри проверил, как там Северус; мадам Помфри и незнакомый Гарри колдомедик с заспанным лицом — заведующий отделением отравлений, он был на экзамене, и Гарри смутно его помнил — спорили о чём-то, стоя рядом с кроватью зельевара. Завидев Мальчика-Который-Выжил, заведующий заметно воспрянул духом, торопливо поздоровался и представился; не удовлетворившись кивком, подождал, пока Гарри проверит пульс Северуса и получит от мадам Помфри заверения в том, что никаких изменений не было, и направился за Гарри следом, в его кабинет.

— Поппи сказала, Вы сделали анализ крови больного…

Гарри заново разжёг огонь под котлом, налил воды, снова раскрыл книгу и, взяв в руки перо, начал чиркать на полях, намечая ход приготовления будущего противоядия.

— Нужен результат анализа, чтобы определить путь лечения… Мистер Поттер, Вы меня слышите?

— Слышу, — Гарри насыпал в серебряную ступку семян подорожника, начал толочь. — Вам нет нужды беспокоиться. Я сам изготовлю противоядие.

— Но как Вы можете быть уверены…

— А Вы?

— Я профессионал, — возразил заведующий.

Гарри перечитал основные положения неклассической теории, кивнул собственным мыслям и добавил к семенам подорожника хинный порошок. Вода в котле уже кипела, и Гарри высыпал туда пригоршню русалочьей чешуи.

— Вы специалист по неклассической теории зельеварения? — Гарри не смотрел на собеседника, а следил за котлом, помешивая крупную, пахнущую рыбой чешую против часовой стрелки.

— Нет. Вы хотите сказать, это неклассический яд?

— Именно, — Гарри досчитал до тринадцати помешиваний и начал мешать в другую сторону, теперь двенадцать раз.

— Хорошо, пусть Вы сумеете приготовить противоядие с большей гарантией… но больному нужен квалифифированный уход. И делу об отравлении следует дать ход в аврорат.

Гарри подумал — не представил даже, только подумал — о снисходительно-злорадной усмешке Кингсли, о жалеющих и сочувствующих взглядах Эй-Пи и испуганных, злорадных взорах посторонних, о статьях в «Пророке», где Кэтрин Ладдер и ей подобные разольются соловьями о детской психике, патологической преступности и прочем подобном.

— Не следует. Я бы попросил Вас не упоминать об этом происшествии.

— Но…

Гарри убавил огонь под котлом и развернулся к заведующему.

— Представьте себе, что Вас никто не вызывал посреди ночи в Хогвартс, — посоветовал он. — Вам это приснилось. Не стоит вмешивать аврорат в школьные дела, поверьте мне.

— Мистер Поттер, таков заведённый порядок… — попытался воспротивиться заведующий.

Гарри положил руку на плечо заведующему, прерывая словесный поток, и устало сказал:

— Я прошу Вас: не обращайтесь в аврорат. Просто по-человечески прошу. Я мог бы стереть Вам память, например, и Вы никогда бы не вспомнили об этом. Но я прошу Вас забыть об этой истории самостоятельно. Обещаю, я разберусь с этим не хуже, чем разобрался бы аврорат.

Гарри говорил на автопилоте, не вдумываясь в собственные слова; слишком много было для него — одновременно давить эмоции, думать о противоядии и выстраивать разговор; и он готов был, если заведующий заупрямится, прибегнуть к Obliviate и даже к Imperio.

Но заведующий потупился, повздыхал и сказал:

— Хорошо, мистер Поттер. Но, если позволите, на двух условиях.

— Каких?

— Во-первых, Вы дадите мне автограф для дочери. Она по Вам просто с ума сходит…

— Хорошо. Во-вторых?

— Во-вторых, Вы будете проходить практику после курсов в моём отделении.

Гарри без возражений расписался на собственном портрете из шоколадной лягушки, отыскавшемся у заведующего в кармане, и согласился с перспективами на собственную практику, хотя не мог гарантировать, что пойдёт в следующем году на колдомедицинские курсы; он не был готов оставлять Тома и Кевина на пять-шесть дней в неделю одних. «Другие родители месяцами не видят своих детей, которые учатся в Хогвартсе, — заметил внутренний голос. — И ничего». «Другие — не я», — огрызнулся Гарри.

Противоядие было почти готово, когда дверь кабинета Гарри открылась.

— Блейз хочет есть, — пояснил Кевин, не дожидаясь от Гарри вопроса. — Как у тебя дела?

Блейз Седрик на руках у своего дяди жалобно хныкал; он хотел спать больше, чем есть, но чужие эмоции, растрёпанные, как зубная щётка, которой пользовались полгода, не давали успокоиться.

— Вон там, на полке овощное пюре, — Гарри показал, где именно. — Рядом сок, напоишь Блейза из чашки.

— Ага, — Кевин не ушёл вместе с ребёнком и едой, а примостился кормить прямо здесь, усадив Блейза к себе на колени. — Как противоядие?

— Скоро будет готово, — Гарри с пером в руках на пятый раз проверил свои расчёты — он хотел быть уверенным, что не ошибся, определяя последний ингредиент, который, в случае просчёта, мог стать роковым. — Надеюсь, я правильно его сварил.

— Ты гений в зельеварении, — отозвался Кевин со спокойной убеждённостью. — Разумеется, правильно.

— Я не гений, — Гарри порылся в ящике стола в поисках чистого серебряного ножа. — Не говори так.

— Профессор Снейп так говорил, — почти обиженно заметил Кевин. — Он, наверное, понимает, о чём говорит, даже если я не понимаю.

— Вот и проверим, насколько он был прав, — хмыкнул Гарри, вытянул левую руку над котлом, повернув запястьем к себе, и с нажимом провёл острым серебряным лезвием по голубой жилке под кожей.

— Ты что!.. — вскрикнул Кевин; Блейз заревел, отталкивая ложку с пюре обеими руками.

— Тихо, — попросил Гарри, не повышая голоса. — Всё так, как надо.

Он считал вслух падающие в котёл тёмные капли; каждая капля попадала точно в центр котла, закручивалась маленьким водоворотом и растекалась густо-красным туманом по кипящей жидкости. После пятой капли жидкость начала стремительно густеть, и после пятнадцатой капли, последней, Гарри пришлось размешивать содержимое котла — иначе капля не хотела растворяться, лежала на кремообразной поверхности алой кляксой.

— Неклассическая теория требует участия зельевара в большей степени, чем классическая, — объяснил Гарри, снимая котёл с огня; Кевин следил за братом расширенными глазами, но, кажется, уже не паниковал, — во всяком случае, Блейз притих. Всё то, что Гарри произносил, Кевин уже читал в книге, но написано оно было более заумным языком, так что объяснение не помешало бы; к тому же размеренный, чёткий голос брата, кажется, успокаивал гриффиндорца. — Кровь, волосы, ногти, частички кожи зельевара и так далее — всё это участвует в неклассических зельях наравне с другими ингредиентами; в отличие от классической теории, здесь не требуется стерильности, изолированности процесса. Главное положение неклассического зельеварения — интегральность, единение с тем, кто варит, с тем, что его окружает, со страной, где он живёт, с текущим временем года. Одно и то же неклассическое зелье, сваренное разными людьми в разное время, не получится одинаковым по виду, консистенции, ряду свойств; в этом основное отличие теорий. В классической рецепты не варьируются; Перечное зелье, хрестоматийный пример классичности, одинаково выглядит и действует хоть здесь и сейчас, хоть сто лет назад в Саудовской Аравии.

Гарри переложил противоядие в керамическую миску, обмотал её старой футболкой и, распахнув окно, поставил на подоконник.

— Оно должно несколько часов настояться на холоде, — пояснил он; подумав, накрепко приколдовал миску к подоконнику и закрыл комнату щитом от холода — уходить Кевин не собирался, а февральский сквозняк мог навредить и Блейзу, и ему. — Ты спать не хочешь? Третий час ночи, у тебя завтра уроки с утра.

— Не хочу, — помотал головой Кевин. Блейз без особой охоты выпил полчашки сока и заснул прямо на коленях Кевина. — Я хочу с тобой побыть.

Через три часа Гарри поправил покрывало на отключившемся посреди разговора Кевине, проверил, как спит Блейз, и взял с подоконника мазь. Её предстояло втирать во всё тело Северуса — долгая, однообразная работа. Мадам Помфри давно ушла спать; Гарри казалось, в этот глухой предрассветный час спит весь Хогвартс, не только люди, но и старый замок, и он сам, Гарри, тоже спит, и ему снится, снится нескончаемый муторный кошмар.

Через десять минут после того, как в миске закончилась мазь, Северус открыл глаза.

Первым, что он спросил, было:

— Ты знаешь?

Гарри кивнул.

— И что думаешь предпринять?

— Не знаю, — пробормотал Гарри. За этот вечер он столько раз повторил эти слова, что они навязли в зубах. — Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, только небольшая слабость, — Северус попытался сесть, но не получилось. Гарри помог ему, подпихнул под спину подушку, убрал с лица спутавшиеся волосы. — Где он сейчас?

— Наверное, в гриффиндорской спальне, — предположил Гарри.

— Ты хотя бы отобрал у него палочку? Выяснил, где лежат остатки яда?

— Нет, — признал Гарри. В ушах снова начало потихоньку звенеть; облегчение, пришедшее было при виде того, как Северус открыл глаза, сменилось свинцовой усталостью. Хотелось залезть в самый тёмный и тесный чулан, какой только можно найти на свете, и запереться там изнутри; чтобы ничьих голосов, ничьих лиц и запахов, чтобы ничего больше не делать и ни о чём не думать, а только лежать с закрытыми глазами в плотной, упругой тишине и чувствовать, как бьётся сердце. — Он обещал не делать больше глупостей.

— И ты поверил? — вопрос был риторическим, и Северус не ждал на него ответа. Поэтому Гарри промолчал и отчистил невербальным заклинанием миску от остатков противоядия.— Гарри…

Северус сделал паузу, собираясь с мыслями, и заговорил снова. И каждое его слово обрывало что-то внутри Гарри, что-то тонкое и дрожащее — как нодом по натянутым струнам.

— С того самого чаепития в июне я гадал, что ты во мне нашёл, Гарри. Ты молод, а я стар; ты прекрасен, а меня нельзя назвать мало-мальски привлекательным; перед тобой открыт весь мир, безо всяких границ, а я навсегда останусь варить зелья в подземельях Слизерина. Ты герой, а я бывший Пожиратель Смерти. У нас было и есть всё, чтобы не быть вместе, но ты что-то всё-таки во мне нашёл, — Северус потянулся за стаканом с водой, стоявшим на тумбочке; руки у него так сильно дрожали, что Гарри напоил его сам, бережно поддерживая затылок. — Ещё раньше я начал гадать, почему ты понял, простил и полюбил Тёмного Лорда. Я думал, что ты, может быть, сумеешь найти в нём что-то человеческое... но, Гарри, он всегда был таким, какой есть сейчас — убийцей, эгоистом, бесконечно инфантильным, жестоким и себялюбивым. Если бы ты омолодил его до состояния новорожденного, ничего бы не изменилось. Есть такие люди — с изначальным браком, с трещиной, которую не склеить даже твоей любовью — поверь, я знаю, о чём говорю, я ведь был слугой Вольдеморта много лет. Он попытался убить меня, и ему почти удалось; что будет, когда он вздумает убить Кевина или Блейза Седрика?

Гарри слушал, не перебивая. Северус смотрел на него некоторое время и добавил:

— Выбирай, Гарри: он или я в твоей жизни. Выбирай.

— Что? — Гарри показалось на миг, что он ослышался. — Северус... он же мой сын... Северус... как ты...

— Он не твой сын, — жёстко сказал Северус. — Он сын Тома Риддла и Меропы Гонт.

Гарри сгорбился на стуле, закрыв лицо руками.

— Гарри? — осторожно окликнул Северус.

Гарри отнял руки от лица, нежно погладил Северуса по тыльной стороне ладони и встал. Уже взявшись за дверную ручку, он услышал почти нерешительное:

— Гарри?..

Не оборачиваясь, Гарри пожал плечами и аккуратно закрыл за собой дверь.

Ему чудилось, что его привязали за руки и ноги к хвостам двух лошадей и пустили коней в разные стороны — с места в галоп.

— Правду говорить легко и приятно, — заметил арестант.

приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить.

М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита».

Только в темноте и тишине Гарри осознал, насколько он на самом деле устал, до какой степени в него въелась, словно жучок в деревянную мебель, необходимость всегда быть собранным, трезвомыслящим, вежливым, ответственным за происходящее; здесь, в узком ходе в новую Тайную Комнату, во мраке и одиночестве он почувствовал, как расслабляются нахмуренные брови и сжатая челюсть, как внезапно делаются ватными ноги, как дрожат руки, совсем недавно стучавшие ножом по разделочной доске дробно, чётко, в ритм с тиканьем часов. Несколько раз он стукнулся локтями о грубый камень, чуть не упав, ободрал щёку и костяшки пальцев до крови, но больно будто бы и вовсе не было.

Севви лежал широким кругом, устроив голову на кончике хвоста, и не мигая смотрел в ход, откуда почти что выпал Гарри. Никаких признаков удивления василиск не проявил — Гарри даже задумался на секунду, знакомо ли змеям вообще это чувство.

— Зздравссствуй, хоззяин.

— Привет, — пробормотал Гарри; сел на пол, прислонился спиной к массивному телу василиска, вытянув ноги и запрокинув голову. Изумрудная сверкающая чешуя под затылком отдавала сухим холодом.

Посидев немного, Гарри выудил из кармана сигареты и закурил. К приходу сюда он подготовился достаточно основательно: рассовал по карманам две полные пачки сигарет и небольшую фляжку с коньяком.

— Мне опять хреново, — сообщил он, прикрыв глаза. — Перед тобой не человек, Севви, а выжатая тряпка, которой долго мыли грязный пол, да так и не отмыли. Я к тебе всегда прихожу, когда больше нет никаких сил… совсем никаких нет.

— Это в чшшловечшессской природе, ххозззяин, — заметил василиск.

— Ага, — Гарри глубоко затянулся, выпустил дым через нос. — Я прихожу и ною… сопли размазываю, исповедальные монологи произношу… мне кажется, что я пьяный, Севви, а я не пил ни капли. Я от усталости пьяный, от этого шатает и в мозгах мутит, знаешь, как это бывает? Хотя нет, ты, наверное, не знаешь, а если знал, то забыл; шутка ли, ты почти тысячу лет подряд продрых…

Гарри молча курил; Севви ничего не говорил, и Гарри был ему за это благодарен.

— С тобой я себя чувствую свободным, — Гарри затушил окурок об пол. — Ну, почти. Здесь, с тобой, я никому ничего не обязан, никому ничего не должен. Я мог бы ничего тебе не объяснять и не разглагольствовать о том, какой я несчастный и измотанный, потому что тебе не нужно, чтобы я объяснял и оправдывался, но я это делаю, потому что мне хочется. И ты меня не ограничиваешь. Я знаю, что надо будет когда-нибудь потом встать, расправить плеч и пойти опять туда, — Гарри ткнул второй сигаретой в сторону хода в стене, — и там всё время что-то делать, что-то умное говорить, о чём-то сосредоточенно думать… знаешь, я хочу лето. Чтобы лужайка, солнце, чтобы лежать головой у Северуса на коленях, и чтобы Том с Кевином гоняли рядом на мётлах за снитчем. И чтобы не было никогда этой проклятой зимы…

После восьмой сигареты Гарри решил сделать перерыв и сменил позу — растянулся на холодном каменном полу, закрыв глаза и расслабив все мышцы. Ныли спина и шея, пальцы подрагивали; Севви свернулся кольцами вокруг Гарри, словно оберегая от мира.

— Я всегда был слеп, как крот, если дело касалось любимых мной людей, — объяснял Гарри вслух, и василиск слушал его внимательно. — Я не замечал ничего подозрительного в их поведении, в их словах, не замечал приближающегося несчастья, хоть и чувствовал его. Не хотел замечать, категорически не желал. Я любил — что могло быть не так с теми, кого я окутываю своим обожанием и восхищением? Я прячусь, как чёртов страус, зарываю голову глубоко-глубоко — не дай Мерлин сопоставить всё то, что бросается в глаза, сделать нелицеприятные выводы, понять, что именно неладно в датском королевстве. Помнишь, Севви, я рассказывал тебе о Блейзе? Я ведь мог, чёрт меня возьми, сообразить, что он собирается умереть, что странное пухлое письмо, перевязанное ленточкой Эй-Пи, ему прислали близнецы, и там было описание ритуала, я мог предотвратить его жертву, но я предпочёл зажмуриться, заткнуть уши и отвернуться на всякий случай. Самовлюблённый эгоистичный кретин, не видящий дальше своего носа!..

Озеро над головой было пронизано солнечными лучами; открыв глаза, Гарри щурился, пытался разглядеть яснее рыбок и водоросли над головой, но получалось плохо.

— И сейчас всё точно так же, Севви. Кто, кроме собственного идиотизма, мешал мне сообразить, что Том меня ревнует к каждому столбу? Он обрёл отца — это после одиннадцати лет в приюте! — и, само собой, ни с кем не возжелал делиться упомянутым отцом… если Кевина он ещё мог стерпеть — нельзя жить с Кевином в одном доме и желать ему зла, это две вещи несовместные совершенно — а Блейзу, очевидно, не решался причинить вреда, хотя и к нему ревновал, и его недолюбливал, то Северус оказался просто идеальной мишенью. Взрослый, питающий к Тому неприязнь, занимающий почти все мои вечера…

Гарри перевернулся на живот и стукнулся лбом об пол. Легче от этого, правда, не стало.

— Вот сейчас я знаю, где они все и что делают, — Гарри прижался пылающей щекой к полу. — Северус уже порывается встать и пойти работать, несмотря на возмущение Поппи, он же и.о. директора и преподаватель, у него очень много дел… Кевин всё ещё спит на моей кровати, рядом с ним, в манеже, сопит завёрнутый в одеяло Блейз. А Том в гриффиндорской спальне. Делать он сейчас ничего не может… в таком состоянии, как у него, ничего делать нельзя. Я и то сижу и жалуюсь тебе на жизнь, и ничего больше делать не могу, а он хуже моего раздавлен, — Гарри неопределённо покрутил ладонью в воздухе, подкрепляя свою мысль. — И что самое печальное — раздавлен не чудовищностью того, что он чуть было не сделал, не недопустимостью убийства, а тем, что теперь, как он думает, он потеряет совсем недавно обретённую семью. Я не могу спустить ему это с рук, Севви, не могу и отправить его в приют. Я не знаю, как за такое наказывают, не знаю, как утихомирить Северуса, который потребует выкинуть Тома из школы и отдать куда-нибудь, где у него, Тома, не будет возможности вредить окружающим. Вроде школы для неисправимо преступных типов имени Святого Брутуса, ага. Формально Северус прав. Из меня никудышный отец, результаты моего воспитания, можно сказать, налицо…

— Ты каззнишшшь ссебя так рьяно, ххозззяин, сссловно это ты ххотел убить, — заметил василиск. — Не сстоит.

— А кому стоит, Севви? Я ищу виноватого и нахожу — вот он, — Гарри рывком сел и с силой ударил себя в грудь; удар пришёлся в солнечное сплетение, и Гарри несколько секунд не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Василиск сочувственно коснулся лица Гарри раздвоенным языком. — Я позволил ситуации дойти до этого абсурда, а ведь мог сообразить раньше, кому под силу войти в покои Северуса, не потревожив охранные заклятия, кто может скрываться под мантией-невидимкой, зачем могут понадобиться кому-то такие несовместимые ингредиенты, как шерсть кельпи и порошок из драконьей плаценты… у тебя никогда не было чувства, Севви, что вокруг тебя играет оркестр, уже давно играет, но ты не слышишь и только мельком удивляешься про себя — какого чёрта эта толпа непонятных людей надрывается над загадочными блестящими инструментами, а на финальной бравурной ноте у тебя насильно вынимают вату из ушей? И ты слышишь музыку — такой мощный удар по барабанным перепонкам, что тебя чуть не сносит, и череп взрывается изнутри, наполненный миром звуков, о котором ты раньше и не подозревал. Но как только ты мало-мальски к этому привыкнешь, как мелодия заканчивается. Музыканты опускают смычки, саксофоны, тромбоны, закрывают крышку рояля, раскланиваются, а ты стоишь и понимаешь, понимаешь, каким ты был идиотом, напихав ваты в уши. Господи, Севви, как же меня тошнит от собственной дурости…

Гарри вытянул из кармана фляжку с коньяком и поставил в полуметре от себя; улёгся подбородком на сложенные ладони и принялся гипнотизировать фляжку взглядом.

— Скажи что-нибудь, Севви, — попросил он. — Не молчи.

— Ты сслишшком ссстрог к ссебе, ххоззяин, — сказал василиск. — И сслишшком уверен, чшшто оссстальные не ссправятсся безз твоей помощщщи. Ты один раззз уже сспассс мир, хоззяин, ззачшшем тащить его на сссебе и дальшше?

— Затем, что это мой мир, — отозвался Гарри. — Я в ответе за всех, кого приручил — знаешь, кто об этом говорил? Чудесный маггловский писатель Сент-Экзюпери. Я читал летом Тому и Кевину его «Маленького принца»…

— Тем не менее, ххозззяин, — не сдался василиск, — я ссчшитаю, чшшто ты ссделал вссё, чшшто мог. Нет ссмысссла каззнитьсся ссейчассс.

— А что сейчас есть смысл делать? — уточнил Гарри. — Я потому и казнюсь, что не знаю, что мне делать. Если бы я знал, я бы встал и пошёл этим заниматься. Дай мне совет, Севви, как поступить, скажи, как сделать так, чтобы никому не было в результате плохо?

— Никто не можжет ссоветовать зздесссь, хоззяин, — сочувственно прошелестел василиск. — Только ты можжешшшь решшать за сссебя.

— За право решать за себя самому я воевал всю сознательную жизнь, — хмыкнул Гарри. — Даже не хочется формулировать, что оно мне принесло в конечном итоге, это право… я посплю тут, Севви, ладно? Я не спал всю ночь…

Гарри свернулся в позу зародыша — точно так же, как Том несколькими часами раньше, а может, и сейчас тоже — и уснул почти мгновенно, провалился, как в колодец, в глухую черноту без звуков, запахов, красок, ощущений и вкуса, точно такую, о какой мечтал.

Пробуждение не принесло Гарри ничего хорошего; вынырнув из черноты, он мгновенно вспомнил обо всех своих проблемах, к которым добавились ещё затёкшие конечности. Массируя онемевшее плечо, Гарри прикидывал, сколько времени проспал; по ощущениям выходило никак не меньше восьми часов. Значит, снаружи вечер…

— Мне уже не четырнадцать и не шестнадцать, чтобы спать на каменном полу, — плечо отошло, и Гарри сел, опираясь спиной о Севви. — Мне восемнадцать, и я чувствую себя очень старым, просто очень.

— В сследующщий раз приноссси подушшку и одеяло, ххоззяин, — посоветовал василиск, устремив на Гарри взгляд немигающих жёлтых глаз. — Твоё чшшеловечшессское тело такое хрупкое…

— Да, по сравнению с тобой я сделан из хрусталя, — согласился Гарри, вытаскивая из кармана сигареты. — Мне пора наверх, кстати. Мне нельзя в этот раз долго торчать у тебя, как бы ни хотелось. Раньше я мог позволить себе роскошь упиваться собственными страданиями, Севви, а сейчас не могу. Мало ли, что там произойдёт без меня… я надеюсь только, что у Северуса хватит терпения ничего пока не предпринимать, и что Том, как обещал, не наделает глупостей. Поппи, сто процентов, присматривала сегодня днём за Блейзом, но вот так вот сваливать на неё своего ребёнка — это некрасиво. Тем более что она не знает, почему я вдруг скрылся с глаз, как только Северус очнулся… Мне надо идти, — повторил Гарри, убеждая в этом не столько Севви, которому не требовались никакие причины, сколько себя.

— Я буду жждать тебя, ххозззяин, — откликнулся василиск, степенно разворачивая пирамиду своих колец.

— Хорошо, что без моего ведома и желания сюда никто никогда не зайдёт, — Гарри потянулся и сунул в карман мантии так и не тронутую фляжку с коньяком. Пить хотелось, но глотать алкоголь было поздно — он уже не мог себе позволить замутнённые мозги, вот до сна — ещё мог бы.

— Я рад этому, ххозззяин, — отозвался василиск без тени иронии.

Вылезая из хода, Гарри опасался наткнуться на Кевина, но, слава Мерлину, в заброшенной темнице было пусто и тихо. В коридоре тоже, хотя время отбоя ещё не наступило; раз или два Гарри повстречался со стайками слизеринцев, глядевших на него с осторожным любопытством и неохотным уважением; эти дети с детства были приучены к преданности делу Тёмного Лорда, а потом, после победы светлой стороны, их срочно переориентировали на хотя бы внешнюю лояльность к Гарри лично и его сторонникам вообще. В результате, Гарри знал, в головах у них образовалась самая настоящая каша, на которую стали в этом году накладываться собственные впечатления о Мальчике-Который-Выжил — безо всякого, впрочем, непосредственного участия Гарри — произвести на них впечатление он не стремился. Однако же, из этой безучастности выросло нечто куда более приемлемое и укладывающееся в рамки закона, чем то, что Гарри старательно взрастил в собственном сыне, любимом и любящем без меры.

Добравшись до холла, Гарри оценивал свои воспитательские способности ещё ниже, чем раньше, если только подобное было возможно.

Из Большого зала доносился стук вилок о тарелки, в коридоре витал запах бифштекса, пюре и зелёного горошка; мучительно свело пустой желудок, но желания есть Гарри не чувствовал. Он шёл по Залу, и его не провожали взглядами — значит, слухи по школе не поползли, Северус, Том и Кевин держали языки за зубами, пока он плакался василиску на свою судьбу, курил и любовался на переливы коричневого в прозрачной фляжке. Гарри был им за это благодарен.

— Добрый вечер, — сухо сказал Северус, когда Гарри занял свободное место между ним и профессором Вектор. — Где ты был? От тебя разит табаком на километр.

— Надо было умыться и прополоскать рот, — признал Гарри; налил себе тыквенного сока и выпил сразу полкубка. — Как ты?

— Отлично. Вдрызг поругался с Поппи, провёл пять занятий, выслушал претензии Попечительского совета по поводу воровства в школе и неумения отыскать настоящего виновника и успокоил Кевина, который нигде не мог тебя найти.

— Прости, — Гарри потёр лоб. — Я…

— Что «я»?

— Ничего. Прости, — Гарри взял с большого блюда кусок хлеба, машинально начал отщипывать по крошке и бросать на свою тарелку.

— Тебе не за что просить прощения, — Северус некоторое время молча ел пюре, потом отложил ложку и повернулся к Гарри. — Я сорвался на тебя, извини. Мне не следовало этого делать. Но всё-таки, где ты был?

— У василиска, — сжавшиеся на очередном кусочке хлеба пальцы свело, и Гарри разгибал их, нажимая на край стола.

— Зачем ты туда ходил?

Гарри справился наконец с судорогой в пальцах и отложил наполовину истерзанный хлеб.

— Там я выспался, — он пожал плечами и зачем-то добавил: — И выговорился.

— Ты разговаривал с василиском?

— Я же змееуст, — напомнил Гарри. — А василиск охотно слушает всё, что мне в голову взбредёт. Он вообще тихий.

— Понятно, — Северус снова сосредоточился на пюре.

Гарри подумал и сгрыз яблоко. От яблока желудок снова свело, на этот раз уже не так болезненно, как при входе в Зал, и Гарри решил пока этим ограничиться.

— Во время учёбы ты иногда пропадал на несколько дней, — Северус заговорил неожиданно, как раз в тот момент, когда Гарри собирался встать и пойти в гриффиндорскую башню, чтобы пообщаться с Кевином и Томом, которых не было на ужине. — На четвёртом курсе, на шестом. Ты и тогда ходил к василиску выговориться?

— Да, — не стал отрицать Гарри. — С ним мне всегда было хорошо.

— Как тебе вообще пришло в голову в четырнадцать лет, что можно отправиться к древнему чудищу и несколько дней проболтать с ним о своей жизни? — Северус говорил ровно и спокойно, но не смотрел на Гарри.

«Он что, запоздало испугался, что василиск мог меня съесть или хотя бы надкусить?»

— Я перебрал в уме всех, кого знал, и все места, куда мог податься, — честно ответил Гарри. — Севви оказался единственным, насчёт кого я мог быть уверен: если перед ним раскрыть душу, он туда не плюнет. Не беспокойся за меня, он никогда не причинит мне вреда. Он ещё на втором курсе признал меня своим хозяином.

Аккуратно, бесшумно отодвинув стул, Гарри вышел из-за стола.

На полпути из Зала он не выдержал, оглянулся: Северус смотрел ему вслед, и этот взгляд жёг спину, как тлеющие угли.

* * *

В спальне гриффиндорских первокурсников на первый взгляд никого не было; чуть привыкнув к темноте, Гарри увидел, что пологи двух кроватей задёрнуты. За одним из пологов обнаружился Кевин; он спал, не раздевшись, и хмурился во сне. На щеках у него виднелись дорожки слёз, веки покраснели и припухли. Гарри осторожно, чтобы не разбудить, погладил брата по голове; спутанные каштановые пряди цеплялись за руки Гарри, обвивали мягкими кольцами.

Когда Кевин перестал хмуриться, Гарри задёрнул его полог и сел на край кровати своего старшего сына.

Том не спал — лежал на спине, вытянувшись в струнку, словно ждал отца всё это время. Скорее всего, действительно ждал. Стоило Гарри отдёрнуть полог, как Том рывком сел и лихорадочно заговорил:

— Я всё обдумал. Я раскаиваюсь. Я никогда больше так не сделаю, обещаю…

В сумраке его глаза слабо светились, как облитый солнечными лучами янтарь.

Гарри поднял руку, и Том тотчас же замолчал.

— Не надо, — попросил Гарри негромко. — Не надо мне лгать.

Гарри знал, что Том не будет воровать и затевать драк с другими студентами; но это обещание он давал иным голосом, смотрел при этом по-иному и совсем иное на самом деле имел в виду.

— Послушай меня, Том, — Гарри переплёл пальцы. — Ты преступил все границы допустимого. Я не хочу сейчас ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой, но я обязан, потому что иначе никто не скажет тебе того, что ты и сам должен знать. Я уже много говорил, но все мои слова на тебя не подействовали. Попробуй подумать сам, где, в какой момент ты зашёл слишком далеко в своей напрасной ревности. Ты уже достаточно взрослый, чтобы осознавать, что делаешь, и самому судить себя за свои поступки. Подумай вот над чем: никто на свете, абсолютно никто не может решать за других, жить им или умереть. Никто не имеет права относиться к другим людям, как к вещам, которые мешают или приносят пользу; и если ты позволил себе распоряжаться чужими судьбами, тебя ничто не оправдывает — ни собственное благо, ни всеобщее. И любовь не оправдывает тоже.

— Ты тоже убивал, — напомнил Том.

— Я не имел на это права, — Гарри посмотрел Тому в глаза; тот глядел с явным вызовом — ему думалось, должно быть, что больше просто нечего терять. — Я никогда, — медленно, чётко сказал Гарри, — никогда не оправдаюсь перед самим собой за то, что совершил.

— Перед самим собой? — повторил Том; собрался было добавить что-то — Гарри чувствовал кожей, что что-то резкое, наглое, отчаянное, и не стал дожидаться этих слов — сильно, наверное, до боли сжал запястье Тома, сухое и холодное, почти как у трупа.

— Оправдаться перед самим собой, — прошептал Гарри, — это то единственное, что мне не было и не будет под силу. Мне нет оправдания. То, что Северус жив, не твоя заслуга, но ты всё же пока избежал этой участи. Ты не облил пока собственную душу грязью, но не понимаешь, какое это счастье.

Глаза Тома больше не светились; они расширились, рот чуть приоткрылся, и наследник рода Поттеров стал в кои-то веки похож на обычного, ничем не примечательного мальчишку.

Правда, испуганного до потери дара речи.

— Ты думаешь, что я сумасшедший, — кивнул Гарри. — Какая жалость, твой отец сошёл с ума. Нет. Я не более псих, чем всегда. Просто, как выяснилось, воспитывать тебя добром можно, но бесполезно; и я покажу тебе, что такое зло.

Гарри перехватил запястье Тома поудобнее, чтобы не терять контакт кожи к коже, и продолжил.

— Тебя никто не будет бить или ссылать в приют. На тебя даже никто не будет кричать. От этого не будет толку точно так же, как если взять с тебя обещание, что ты осознаешь всю бессмысленность собственной ревности. Я просто покажу тебе, чтó я имел в виду, когда говорил, что никогда не смогу оправдаться в собственных глазах.

— Как это — покажешь? — Том вытолкнул слова меж пересохших губ с трудом; трудно было заподозрить, что минуту назад он не задумываясь дерзил.

— Просто покажу, — Гарри снял очки и прислонился лбом ко лбу сына; лоб Тома показался ему ледяным.

Теперь он смотрел прямиком в карие бархатные глаза, прекрасные, завораживающие, как глаза лани; они расплывались от чрезмерной близости и темноты, но Гарри ясно видел в них страх.

— Это не больно, — мягко сказал Гарри. — Во всяком случае, тебе не будет больнее, чем было мне. Когда я скажу «три», произнеси слово Legilimens. Запомнил?

— Да.

— Я тоже когда-то был маленьким, — задумчиво сказал Гарри. — И тоже вечно боялся не того, чего стоило бояться… раз, два, три!

— Legilimens, — сказал Том. Он был бы рад не говорить, но ослушаться Гарри отчего-то не мог.

«Оно и к лучшему», — подумал Гарри, проваливаясь в пёструю бурлящую муть воспоминаний.

…За окном летит снег пуховыми хлопьями, а Гарри, опустив книгу о Николасе Фламеле, тупо смотрит куда-то и не может понять, куда. Сегодня ночью он впервые убил человека. Этот человек ходил, дышал, смеялся, говорил; он был полное дерьмо, но он был.

А теперь его нет, и Гарри так пусто, холодно и жутко, словно он не в тёплой библиотеке Хогвартса, а где-то далеко-далеко; словно это он умер, а не Девон Забини…

…Квиррелл корчится, его плоть тает под руками Гарри; его мёртвое тело — на полу, в крови, блевотине и сперме, и Гарри копошится рядом, пытаясь зачем-то встать на разъезжающиеся ноги. На его руках — кровь, на его одежде — кровь, на его волосах, лице, на его языке — кровь, и грязь, и смерть…

…Из стены шелестит призрачный бесполый голос: «Время убить… убить…» — дрожь пробегает по позвоночнику Гарри, который не хочет, не может думать о смерти…

…Жаркое, душное желание убить ударяет в голову, как вино, чей вкус Гарри ещё незнаком; Гарри кидается на Сириуса и вцепляется ему в горло; в Визжащей хижине пахнет старой пылью и свежей кровью, и Гарри возненавидит это сочетание на долгие годы…

…В лесу темно; сверчки заглушают чьи-то отдалённые голоса. Гарри сидит на траве и не может отвести взгляда от светящегося в лунном свете Малфоя: в свете луны белая кожа, белые волосы — фарфоровая кукла; так просто переломить хрупкий фарфор, так хочется сказать всего два слова и один раз шевельнуть палочкой, и руки от нетерпения просто чешутся — и Гарри отчаянно выворачивает наизнанку прямо там, у распростёртого тела бессознательной фарфоровой куклы. Желание убить, жажда убить, неистовая мечта о чужой смерти — всё осело на языке отвратительным, кислым вкусом желчи; её запахом провоняло всё вокруг, Гарри кажется, сами мысли его провоняли этой дрянью — убийством, на волосок разминувшимся с неудавшимся убийцей…

…Мёртвое лицо Седрика — мёртвое, мёртвое, мёртвое-мёртвое-мёртвое, слово катится в мозгу, как поезд по рельсам, постукивая, сливаясь в однообразный шум без формы и смысла; «я виноват, если бы я не предложил вместе, если бы, если… Се-е-е-е-е-е-е-едри-ик!..»…

Слабое, едва различимое всхлипывание удивило Гарри и не удивило одновременно; для той части его, что была Томом, переживающим чужие воспоминания вместе с их обладателем, в слезах не было ничего неожиданного, но ту часть, что была Гарри, вспоминающим, подмявшим под себя и своё сознание, и сына, они смутили.

Впрочем, не настолько, чтобы Гарри остановился на полдороге.

…Вкуса желчи нет — есть ярость, холодная, всеобъемлющая; есть звериное желание убить и звериная же, хищническая уверенность в своей способности причинить смерть — и позвоночный столб, хрустнув, ломается под пальцами, продравшимися сквозь плоть, сквозь сухожилия, сквозь бьющий по артериям и венам поток крови; не позвоночник ломок — жизнь человеческая хрупка, словно огонь свечи на сильном ветру… а потом боль, горечь, отвращение к самому себе захлёстывают каждую клеточку так, что всё, что Гарри может делать — это чувствовать себя куском мерзейшей грязи, каждую секунду, непрерывно, так сильно, что тело немеет от этого чувства…

…Тёмные глаза гаснут, стекленеют, умирают; Гарри кричит, кричит, не слыша собственного крика, умоляет, клянется, не верит, так хочет не верить в смерть, но она здесь, она забрала с собой Блейза и сердце Гарри — вырвала последнее с мясом из тела, и образовавшаяся рана кровоточит безумием; воздух пропах виной насквозь, и Гарри знает, чья это вина…

…Длинная седая борода распласталась по земле, черты худого лица заострились; Гарри стоит на коленях у тела и ничего не может с собой поделать, ощущая жутковатое, неподдельное родство с мертвецом; не с Дамблдором, не с директором школы Хогвартс, не с великим магом — с мертвецом, упавшим с головокружительной высоты в пыль и редкую траву у подножия Астрономической башни…

…Круговорот лиц; Пожиратели Смерти, знакомые и незнакомые, гибнут под заклинаниями Гарри и снятся ему по ночам, мелькают калейдоскопом — и у Гарри сохнут губы, ему страшно, тоскливо и противно; проснувшись посреди ночи, он долго и жадно пьёт наколдованную воду, а потом курит, глядя в окно…

…Близнецы. И Рон. Три рыжих макушки; на оранжевых волосах так заметна красная кровь, что перехватывает горло, и Гарри не понимает сам, кричит или молчит. Плачет или смеётся, он знает одно — он убил их, собственной глупостью, безответственностью, безалаберностью, убил и умирает сам от мучительной пустоты внутри; его выпотрошили, оставили кожу, чтобы сделать чучело, и кожа эта до краёв набита, нафарширована чистой агонией…

Гарри вынырнул из воспоминаний, когда огненные буквы «Виновен» вспыхнули в иллюзорном небе над иллюзорным квиддичным полем, и пламя ненависти к себе, опередившей горе, поглотило его — их с Томом обоих — целиком.

В гриффиндорской спальне было всё так же тихо и мирно; размеренное дыхание Кевина заглушалось прерывистыми, судорожными всхлипами Тома. Старший сын отпрянул от Гарри, вжался лопатками в стену — он глядел на отца с ужасом и каким-то странным чувством, названия которому Гарри так и не смог подыскать.

Во всяком случае, это была определённо не жалость, чем Гарри вполне удовлетворился.

— Что это было? — выдохнул Том и, спохватившись, торопливо вытёр слёзы со щёк.

— Ты был мной некоторое время.

— Но…

— Что «но»? Я показал, что не могу и не смогу себя оправдать. Я сделал, что обещал, не больше и не меньше.

Том дотронулся до висков, слегка морщась.

— Голова болит? — спросил Гарри. — Ничего, пройдёт. Это от ментальной магии с непривычки…

— Это неправда, — сказал Том. — Так… так нельзя жить.

— Разве я когда-нибудь лгал тебе? — спросил Гарри, глядя Тому в глаза.

Том первым отвёл взгляд и покачал головой.

— Нет. Никогда.

— И сейчас тоже не лгу, — Гарри выпустил наконец запястье Тома; на тонкой детской коже остались красные следы пальцев — впрочем, Гарри был уверен, что в синяки они не перейдут.

— Я как будто и ты, и я, — признался Том шёпотом. — В голове то, что было со мной, и то, что было с тобой. Оно… сталкивается.

— Пусть оно смешается, — посоветовал Гарри. — Так будет лучше.

— Лучше для кого?

— Лучше для всех тех, кто когда-либо будет рядом с тобой.

— Какое мне до них дело, до каких-то незнакомых?.. — вскинулся Том.

— Посмотри мне в глаза и скажи, что тебе нет до них дела, — попросил Гарри. Раньше, до смешения воспоминаний, Том выполнил бы просьбу без малейшего труда; сейчас же Гарри надеялся хотя бы на заминку.

Том опустил голову и промолчал.

Наверное, вспомнил, что в самом начале разговора Гарри просил не лгать.

* * *

Ущербная луна давно взошла, когда ржаво-рыжий дракон, налетавшись до ломоты в крыльях, повернул к старинному огромному замку вдалеке.

В окнах замка не горел свет, но двое ждали дракона, неподвижно стоя по разные стороны высоченной дубовой двери, оба равно темноволосые, замкнутые в самих себе. Третий, лёгкий, каштанововолосый, бестрепетно помчался навстречу подлетающему дракону, держа палочку с зажжённым Люмосом высоко над головой.

Дракон приземлился на утоптанный снег и помедлил, прежде чем превратиться в человека.

Луна отражалась в драконьих и человеческих зрачках совершенно одинаково.

I'm just a peeping tom

I'm faithless... I'm scared

(Я всего лишь Том Подгляда,

Я был сам по себе слишком долго,

У меня слетели все тормоза,

Мне нечего больше бояться.

Я невесом… я наг;

Я вероломен… я испуган).

«Placebo», «Peeping Tom».

Остатки яда и котёл, в котором он варился, Гарри трансфигурировал в пыль и развеял безвредный серый порошок над уединенной поляной в Запретном лесу; «Сравнительный анализ ядов на органической и неорганической основе» с охотного согласия Кевина был отправлен в зачарованный от любопытных шкаф.

Гарри понимал, что меры эти — бодрое и практически бессмысленное размахивание кулаками после драки, но предпринять их было необходимо. Если Том захочет кого-нибудь убить, это его не остановит… но ему хотя бы придётся пользоваться чем-то другим, не этой книгой, не этим ядом.

Конечно, лучше всего, если Том больше никогда и никого не станет убивать; но не факт, что эмоции Гарри, испытывавшего к убийству — после стольких жизней, которые он собственноручно отнял — и страх, и ненависть, и брезгливое отвращение, и жгучую вину, не растворились в собственных чувствах Тома, не ушли, как нечто чужеродное, через несколько часов. Гарантировать это или противоположное развитие событий никто не мог; единственный путь был через проверку мыслей и эмоций Тома, что для Гарри, в принципе, не составило бы труда — с ментальной магией он всё же был знаком очень хорошо. Однако имелось целых два пункта против: во-первых, копаться в чужих мыслях без разрешения — а Том, хоть, скорее всего, и разрешит отцу, гореть энтузиазмом по этому поводу отнюдь не будет, слишком привык к скрытности и замкнутости — Гарри претило, во-вторых, хорошему отцу следовало быть хозяином своему слову, а Гарри, сказав, что не хочет ни видеть Тома, ни разговаривать с ним, имел в виду именно то, что сказал.

Поэтому Гарри уже несколько дней чувствовал себя безответственным кретином, который накрыл ручную гранату кружевной салфеточкой и оставил на видном месте, а потом отказался по принципиальным соображениям к ней подходить; пусть другие, несведущие и ни в чём не виноватые, подходят, приподнимают салфеточку и из любопытства или случайно выдёргивают чеку.

Сравнение было, подозревал Гарри, некорректным — оставленный наедине с собственными мыслями, умозаключениями, чувствами Том мог быть как много опаснее ручной гранаты, так и гораздо безобиднее. Но проверить это было никак нельзя — на расстоянии легилименцией заниматься невозможно…

Дойдя до этой мысли, Гарри споткнулся; гладкая унылая дорожка невесёлых раздумий взбугрилась под ногами неоспоримым фактом — легилименция, окклюменция и артименция на расстоянии возможны, да ещё как. Недаром же лорд Вольдеморт, находясь на расстоянии многих и многих километров от того, кого ещё в младенчестве отметил, как равного себе, без труда насылал на него видения, произвольно и непроизвольно… а чего стоил тот случай перед шестым курсом, когда Гарри целенаправленно вломился в психику Тёмного Лорда, не то что не смотря ему в глаза, а даже не имея ни малейшего понятия, где тот в данный момент находится?

Гарри отложил очередной талмуд, врученный ему мадам Помфри, и заглянул в висевшее на стене лазарета зеркало. Молниевидный шрам на лбу оставался всё таким же, как много лет назад, когда маленький Гарри впервые увидел своё отражение, — не побледнел, не потускнел, не сгладился. Можно использовать его снова…

Наверное, можно или нет, но непременно нужно.

* * *

Шрам болел; Гарри тёр его всё утро, бессознательно пытаясь унять дискомфорт, и обратил на это внимание только тогда, когда мадам Помфри заметила:

— Дырку протрёшь ведь, Гарри.

— А? — очнулся он.

— Что у тебя со шрамом? Ты его постоянно трёшь уже несколько дней.

— Правда? — Гарри снова потёр шрам, теперь уже осмысленно; под пальцами пульсировало, и касаться было неприятно — шрам набух и наверняка покраснел. Если так пойдёт дальше, через пару дней он лопнет, как гнойник.

— Правда-правда, — подтвердила мадам Помфри. — И с самого утра среды он у тебя кровью налит. Ты разве не замечал?

— Нет, — признался Гарри, вообще не имевший привычки любоваться на себя в зеркало, тем паче приподнимая чёлку со шрама и вглядываясь в него.

Утро среды… во вторник вечером он показал Тому, как так приключилось, что он не может перед собой оправдаться; Гарри припомнилось, как на пятом курсе, после сна, в котором он видел, как Нагайна укусила Артура Уизли, из шрама текла кровь.

— Отчего это происходит? — встревожилась мадам Помфри. — Я думала, ты видишь и не беспокоишься потому, что точно знаешь — это не опасно…

— Это не опасно, — заверил Гарри. — Это ведь не обычный шрам. Колдомедицина на его поведение никак повлиять не может.

— Но ведь война закончилась, — мадам Помфри нахмурилась, и Гарри мог в точности угадать её мысли, не используя способности эмпата.

— Закончилась, и больше никогда не начнётся, — сказал он спокойно. — Я знаю, что и почему происходит со шрамом, не беспокойтесь, Поппи.

У мадам Помфри хватило и такта, и ума, чтобы не спрашивать, что именно случилось; к тому же она наверняка успела усвоить за годы общения с Гарри — если он сам не захочет сказать что-то, из него этого не вытянуть.

Удостоверившись, что разговор окончен, Гарри снова уставился в книгу и через пару секунд поймал себя на том, что поднимает руку ко лбу, совершенно машинально. Обычно после видений, насланных Вольдемортом, шрам быстро приходил в норму, становился почти незаметной полоской; но в этот раз что-то было не так, как всегда.

Гарри прикрыл глаза и попробовал прислушаться к ощущениям в шраме. Шестым чувством, костным мозгом, тонкими волосками вдоль позвоночника, встававшими дыбом при предчувствии опасности, Гарри осознал: Том думает об отце. Постоянно, непрестанно, неотрывно, с того самого вечера вторника.

После обеда, на котором Гарри кусок не лез в горло, и приходилось старательно отводить глаза от стола Гриффиндора, пришлось волей-неволей продолжить читать «Противопоказания к применению стандартных лекарственных зелий»; чтение было несложное, но нудное, и требовало изрядной зубрёжки, поскольку квалифицированный колдомедик не должен всякий раз, давая больному зелье, заглядывать в книгу, чтобы проверить, не обострится ли от лекарства какая-нибудь другая болезнь. До квалифицированного колдомедика Гарри было как до неба пешком, но мадам Помфри это в расчёт не принимала и проверяла, что запомнил из книги её стажёр, каждые два-три часа, и Гарри уже два дня злился на себя за рассеянность — читать-то читал, но запоминал слишком мало.

Неожиданно открывшаяся дверь предоставила Гарри отличный повод захлопнуть ненавистный фолиант — Северус, бесстрастный, как мясорубка, распахнул её до упора и посторонился, давая влететь в лазарет бессознательному телу Тома.

— Что с ним? — быстро спросила мадам Помфри, подхватываясь со стула, и Гарри был ей благодарен за эту быстроту — ему не пришлось спрашивать самому.

Ведь ультиматума своего Северус не отменял, и определённого ответа насчёт того, кого из двоих он оставит в своей жизни, Гарри пока не озвучивал. Эти несколько дней они провели раздельно; в Большом зале Гарри сидел между Ремусом и Хагридом и проводил ночи в одиночестве, на холодных простынях.

От этого было тоскливо и больно, и ничуть не делалось ясней насчёт того, как жить дальше.

— Взрыв на совместной практике первых и вторых курсов Гриффиндора и Рэйвенкло, — пояснил Северус и добавил, глядя на Гарри в упор холодными глазами: — Взорвался котёл Джека Уэйна, этот студент практически ничего не понимает в зельях. Большинство успели спрятаться под парты, но сам Уэйн не успевал. Юный мистер Поттер сбил Уэйна с ног и прикрыл своим телом от брызг варева.

Пока Северус говорил, Гарри и мадам Помфри, чуть не столкнувшись головами, осматривали Тома. Кипящее зелье выплеснулось ему, что было логично, на спину; прожгло мантию и толстый шерстяной свитер, и теперь под его действием медленно расползалась на клочки рубашка — достаточно было её снять и намазать несколько небольших поражённых участков кожи соответствующей мазью. Но с головой дело обстояло куда как сложнее: попав на затылок и шею сплошной массой, зелье в мгновение ока сожгло волосы и стремительно разъело кожу и плоть почти до кости. Вне всякого сомнения, Том потерял сознание от болевого шока…

— Что вы там варили? Гарри, живо, противоожоговую мазь, антисептик, не стой столбом!

Гарри вздрогнул при звуке своего имени и опрометью бросился к шкафчикам с зельями; натолкнулся бедром на угол стола, потом заехал дверцей шкафчика, которую открывал, себе по скуле — перед глазами стояли, как сфотографированные, жуткие, глубокие чёрные ожоги Тома, чёткая граница между обезображенной зельем областью и чистой бледной кожей, завившиеся от жара ещё кипящего зелья пряди рядом с изуродованным затылком.

— Замораживающее зелье, — ответил Северус, прикрывая дверь и приваливаясь к косяку плечом — кажется, возвращаться на урок он не собирался. — Полагаю, мистер Уэйн добавил в зелье цветки сирени вместо цветков черёмухи и совершенно забыл о том, что зелье полагается мешать.

— А ты где был? — раздражённо спросила мадам Помфри. — Неужели не мог уследить? Теперь придётся выращивать мальчику заново столько всего — кожа, сухожилия, кровеносные сосуды, волосы… Гарри, что ты всё время застываешь, как памятник самому себе? Я понимаю, это твой сын, но возьми уже себя в руки! Наноси противоожоговое на спину, я займусь головой и шеей.

— Я не могу уследить за всеми, когда учеников так много, — упрёк ничуть не смутил Северуса.

— Ну хорошо, хорошо, не можешь. Тогда хотя бы не мешай нам, — предложила мадам Помфри, смачивая стерильный ватный тампон антисептиком. — Там без тебя ещё десятка взрывов не произойдёт?

— Не произойдёт, — заверил Северус. — На звук взрыва заглянул мистер Филч и пообещал, что вместе с мистером Норрисом присмотрит за тем, чтобы студенты не прикасались к котлам в моё отсутствие — во избежание.

— Мне кажется, тебе бы лучше всё-таки вернуться в класс, — мадам Помфри аккуратно прикасалась тампоном к зияющим ожогам, и у Гарри начинали дрожать руки при каждом её касании; ярко-оранжевая, маслянистая мазь размазывалась по здоровой и обожжённой коже неровными штрихами. — Мало ли что может случиться, Филч не сумеет справиться с ЧП.

— Мне нужно поговорить с Гарри, и я уйду.

— Что же ты сразу не сказал? Гарри, как закончишь наносить мазь, быстренько поговори с ним и возвращайся, у нас ещё работы непочатый край.

Проверив, всем ли ожогам досталась порция мази, Гарри накрепко завинтил баночку и повернулся к Северусу; зельевар приглашающе приоткрыл дверь в его, Гарри, собственные комнаты. Наедине, значит, хочет разговаривать… во рту у Гарри сразу сделалось кисло, едва он прикинул, о чём именно Северус может хотеть поговорить так, чтобы это не достигло ушей мадам Помфри.

Впрочем, какие другие темы для разговоров могут появиться у них двоих в эти дни?..

— Что ты хотел мне сказать? — Гарри прихлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной, сцепив руки сзади на поясе.

— Я хотел тебя предостеречь, — Северус скрестил руки на груди. — Не поддавайся иллюзии того, что Том образумился. Он остался прежним, несмотря на то, что ты ему сказал.

— Я не поддаюсь больше никаким иллюзиям, — тихо сказал Гарри, глядя Северусу в глаза. — Это слишком дорого мне обходится, чтобы я и дальше позволял себе такую роскошь.

— Здесь ты прав, — Северус чуть склонил голову к плечу. — Я всего лишь хотел, чтобы ты не расценивал превратным образом то, что Том спас Уэйна. Это не знак какого-то радикального изменения…

— Я знаю об этом, Северус, — Гарри был бы раздражён, если бы все его мысли не крутились вокруг неподвижного мальчишеского тела на больничной кровати. — Но ты зря думаешь, что в нём нет абсолютно никаких светлых черт…

— Есть, — подозрительно охотно согласился Северус. — Любовь к тебе, например. Сияет так, что глазам больно.

— Скажи, во имя какой хитрой комбинации он стал бы спасать Уэйна? Что за выгоду это может ему принести? Он знает, что меня это не смягчит.

— Откуда ему знать об этом?

— Кому и знать, как не ему, — вырвалось у Гарри.

Северус смерил Гарри обеспокоенно-недоверчивым взглядом и покачал головой.

— Ладно. Я сделал, что хотел, и мне действительно нужно спешить в класс.

— Удачи, — машинально сказал Гарри, отходя от двери. До отравления они всегда утром, расставаясь после завтрака, желали друг другу удачи на день и обменивались рукопожатиями — быстрыми, незаметными, будоражащими гораздо сильнее, чем должно будоражить простое прикосновение ладони к ладони.

— Тебе тоже удачи, — откликнулся Северус и вышел.

Гарри постоял несколько секунд, сжимая и разжимая ладонь, которую внезапно закололо лёгкими, как пузырьки шампанского, иголочками памяти о руках Северуса, и тоже вышел из своей гостиной — нужно было помогать мадам Помфри.

* * *

Регенерирующей мази оказалось в достатке — Гарри сам варил её ещё осенью, в очень больших количествах, несмотря на её сложность и трудоёмкость; мадам Помфри не подпустила его к манипуляциям с ней, позволила только держать Тома так, чтобы удобно было перевязывать специальным бинтом буквально утопленные в мази ожоги.

— Ему будет больно?

— Будет, но терпимо. Костерост гораздо болезненнее этой мази, если ты о нём сейчас вспомнил, — мадам Помфри критически обозрела дело рук своих и поправила край бинта. — Я так понимаю, ты будешь сидеть здесь?

— Конечно.

— Эльфы принесут тебе ужин сюда, я прослежу, — пообещала колдомедик. — Следи за температурой Тома. Она немного повышена, это нормально, но если у него на губах запечётся корка, зови меня немедленно. Он должен скоро очнуться; как пожалуется на боль, дашь немного того обезболивающего, что со снотворным эффектом.

— Хорошо.

— Не позволяй ему вставать, ни в коем случае. И прежде, чем давать обезболивающее, напои водой с витаминной смесью.

— Да, разумеется.

Мадам Помфри подумала немного; не найдя в запасе никаких других начальственных указаний, улыбнулась Гарри, пообещала успокоить наверняка с ума сходящего от беспокойства Кевина и ушла ужинать — с ожогами Тома они провозились долго, и за окном успело практически стемнеть.

Гарри стоял у постели сына, переминаясь с носка на пятку и обратно, и смотрел на мерно дышащего в обмороке Тома; магия поддерживала его в сантиметре над кроватью, чтобы травмированные участки не касались простыней — оставлять его лежать на животе тоже было не лучшим вариантом, потому что при утыкании носом в подушку он автоматически лишался возможности дышать, а поворачивать голову ввиду ожогов совсем не рекомендовалось. Если сесть так, чтобы Том не видел — что вполне реально, учитывая, что зачарованный бинт охватывает шею и голову жёстко, почти как маггловский гипс — это будет справедливо в свете собственных слов Гарри о том, что он не хочет ни видеть сына, ни разговаривать с ним; если сесть так, чтобы Том его видел, то, когда сын выйдет из забытья, первым делом он увидит того, кого любит больше всех на свете, и это будет… милосердно. Что выше — справедливость или милосердие?

Смешно, предположил Гарри, задаваться такими вопросами применительно к воспитанию трудного ребёнка. Пусть даже спасти одного этого ребёнка сложнее, чем весь чёртов мир; быть героем и прикладывать абстрактные категории к абстрактным же народным массам и идеям считается куда как почётнее, чем иметь дело с повседневностью. Война закончилась, но кто сказал, что мирная жизнь менее трудна и опасна?

Гарри подтащил стул к изголовью кровати Тома и сел, прихватив с собой «Противопоказания к применению стандартных лекарственных зелий». Спустя шесть страниц и три сотни вдохов и выдохов Тома перед Гарри с негромким хлопком материализовался Добби и сгрузил на стол огромный поднос, уставленным едой сверх всякой меры.

— Сэр Гарри Поттер должен поесть! — непреклонно заявил эльф. — Добби принёс Гарри Поттеру поесть!

— Спасибо, Добби, я пока не голоден. Пусть еда пока побудет на столе, я поем. Попозже.

Эти слова были жестокой ошибкой; Гарри понял это сразу же, как только лопухастые уши Добби негодующе взметнулись, и эльф возопил:

— Гарри Поттер должен хорошо питаться! Гарри Поттеру не нравится, как готовят эльфы! Гарри Поттеру не нравится то, что принёс Добби!

Эльф примерился было побиться головой о ножку стола, но Гарри успел перехватить его за край наволочки.

— Не кричи, — попросил он спокойно. — Мне всё нравится, я просто поем немного позже.

Добби попытался поспорить ещё, но под внимательным и терпеливым взглядом Гарри сник и пробормотал:

— Гарри Поттер совсем о себе не заботится и не жалеет себя… Добби хочет услужить Гарри Поттеру!

— Я очень тебе благодарен, Добби, за всё, что ты для меня делаешь. Позже вечером ты придёшь забирать посуду и увидишь, что я поел, не тревожься.

Выпроводив наконец эльфа, Гарри без охоты взял с тарелки кусок пирога с повидлом и сжевал, глядя в книгу. Вместо строчек перед глазами всё стояли ожоги Тома; Гарри зажмуривался, с силой мотал головой, пытался медитировать, выкурил пять сигарет, таращась на заснеженный двор, по которому с радостным лаем бегал Клык, пока Хагрид убирал снег, — но леденящий ужас и жгучая паника, охватившие его при виде ожогов, не проходили, и картинка всё никак не желала изглаживаться из памяти.

Взошла луна; до полнолуния совсем немного, вспомнил Гарри. Северус должен был приготовить Волчьелычное зелье, в этом месяце его очередь… хочется верить, он не забыл, и ничего не испортилось, пока он лежал в лазарете из-за отравления. Впрочем, если забыл, то Ремус побудет в Визжащей хижине, как в юности, с ним останется Сириус и запасы восстанавливающих и укрепляющих зелий, которые всегда имеются в больничном крыле в избытке.

Как только сойдёт снег и высохнет земля, надо будет что-то решать с пикником у озера, который Гарри ещё очень давно обещал Кевину, тосковавшему в четырёх стенах; но до тех пор ещё много других дел — вводить в прикорм Блейза мясо, очень осторожно и понемногу; варить на следующий месяц зелье для Ремуса; читать и удерживать в памяти ещё двадцать три книги, врученные мадам Помфри, не считая «Противопоказаний», которые надо добить во что бы то ни стало; в один из дней надо наведаться домой, протереть пыль, проверить, как сад пережил зиму, решить насчёт того, чтобы провести дома с детьми пасхальные каникулы…

Думалось о чём угодно, кроме того, о чём действительно следовало думать; Гарри прекрасно осознавал, что трусливо и недостойно увиливает от прямого разговора с самим собой о своём же будущем. Нельзя сказать, чтобы он ничего не мог с собой поделать — мог, ещё как; но не хотел. Разговор предстоял неприятный и, что бы ни явилось его результатом, влёк за собой множество последствий, так или иначе влияющих на жизнь Гарри, на его семью, любовь и работу.

То, что Том очнулся в самом разгаре этих тоскливых раздумий, Гарри воспринял, как повод отложить этот разговор — хотя бы на полчаса, что уже много лучше, чем ничего.

— Темно, — Том заметно охрип от долгого молчания.

— Уже ночь, — голос Гарри заставил Тома вздрогнуть. — Пить хочешь?

— Да.

Наливая в высокий стакан в равных долях воду и витаминную смесь, Гарри думал о том, что наряду с прочими качествами в Томе имеется одно очень редкое, практически не встречающееся в людях: отсутствие склонности к кокетству. В конце концов, нет смысла отказываться от питья, когда хочешь пить, если только не желаешь произвести на кого-нибудь своим отказом определённое впечатление. Как правило, люди в дружеской беседе преуменьшают свои достоинства и достижения, чтобы с удовольствием выслушать комплименты-разуверения собеседника; люди всегда думают о том, какое впечатление производят, стараются понравиться окружающим, улыбаются не потому, что им весело, а чтобы расположить к себе тех, с кем общаются. В Томе не было ничего подобного, ни на грамм; по-своему он был не менее искренен и прям, чем Кевин, не утруждая себя созданием выигрышного имиджа.

Когда-то давно маленький Томас Марволо Риддл, приехав в Хогвартс в дешёвой мантии и с потрёпанными учебниками, быстро овладел искусством эффективного кокетства и тончайшей фальши; сейчас это было ему не нужно, потому что единственный, чьё мнение по-настоящему интересовало Томаса Гарри Поттера, видел его насквозь — через прикрытие фальши или без него, безразлично.

Поймав себя на том, что опять пускается в многословные посторонние рассуждения, Гарри досадливо сжал губы и напоил Тома прохладной водой.

— Шею и голову больно? — спросил Гарри. Дожидаться, пока Том пожалуется на боль сам, означало постареть и скончаться здесь же, ожидая — привычкой распинаться о своих проблемах и требовать от окружающих разрешения оных Том за годы жизни в приюте не обзавёлся, и почти девять месяцев жизни в семье здесь ничего не изменили; вопрос о том, на какую чашу падают эти слова — справедливости или милосердия — Гарри благоразумно вынес за скобки.

— Нет.

— Тебе должно быть больно.

— Я почти не чувствую.

— Через час будешь чувствовать в полном объёме. Выпей обезболивающее.

— Хорошо.

Выпив обезболивающее, Том закрыл глаза и немедленно заснул.

Гарри покормил Блейза, поиграл с ним и уложил его спать, внимательно прочёл две главы «Противопоказаний», покурил у окна, проштудировал ещё главу и отбросил книгу не глядя. Сгорбился на стуле, снял очки и потёр глаза.

— Сколько так ещё будет продолжаться? — пробормотал он вслух.

Оба его сына спали, и их мерное дыхание было единственным ответом.

Гарри взял Тома за руку, ничуть не удивившись проскочившей золотистой искорке; проверил пульс и температуру. Повода звать мадам Помфри не было, и Гарри, выпустив запястье сына, снова потянулся ко лбу. Налитый кровью шрам отозвался почти болезненной пульсацией, заставив Гарри поморщиться.

Последние колебания заняли у Гарри не больше минуты. Он положил руку на лоб сына и, внимательно глядя на голубоватые тончайшие жилки на веках закрытых глаз, на длинные тёмные ресницы, на ровный и плавный изгиб бровей, шепнул:

— Legilimens.

Прежде Гарри никогда не пытался с помощью легилименции воздействовать на спящего человека; теоретически он знал, что это воздействие должно по своему результату отличаться, но теории, которая может в полной мере подготовить к практике, ещё не придумали. Обрывки снов, воспоминаний, размытые, как обозначенные акварельными красками, эмоции, заглушенная зельем боль — всё подхватило сознание Гарри, как ветер подхватывает сухой лист, и понесло, закружило, сбило с толку пёстрым мельтешением, многоцветной, многозвучной, многослойной, беспорядочной мешаниной.

После секундного замешательства Гарри опомнился и принялся выдираться из красочного водоворота ментального мусора; с исследовательской точки зрения в нём было бы интересно покопаться, но Гарри пришёл сюда не за этим. Он искал собственные следы в чувствах Тома; искал мотивы, сподвигнувшие Тома спасти Джека Уэйна от последствий собственной зельеварческой безграмотности; хотел найти то, не знаю что, которое внесло бы в смятенную душу Гарри хоть какое-то подобие покоя.

Среди кошмаров Тома Гарри отыскал собственные — шелковистость крови на руках, привкус желчи на языке, отвращение к самому факту своего существования; если бы он не знал, что они принадлежат ему, то никогда не заметил бы, что они привнесены извне. Том впитал их, как губка; сделал частью себя, органичной и естественной. Гарри пробирался через лабиринт чужого сознания, где память, как это часто бывает во сне, мешалась с явью и вымыслом, легко отличал первое от второго, а третье от них обоих, и видел, что Том с вечера вторника дважды просыпался от острого чувства потери, тоскуя по людям, которых никогда не знал, что Том не на шутку опешил, утром в четверг впервые в жизни подумав о матери спокойно, без обиды, гнева, ненависти за то, что она умерла и бросила его новорожденным, и поняв, о чём и как думает. Гарри видел, как Том часами сидит на Астрономической башне, прислонившись спиной к бортику и устроив на коленях раскрытый учебник — и не может читать, потому что не своя отчаянная горечь отравляет и без того безрадостные мысли; видел свои следы, для него самого, знающего, куда смотреть, схожие с разгромом, какой учиняет слон в посудной лавке.

Он не знал — и спросить было не у кого, и не было книги, чтобы отыскать в ней ответ — правильно ли поступил, наделив сына ответственностью за ошибки, которых тот не совершал; не знал, не искорежит или выправит судьбу Тома это непрошеное чувство вины за то, в чём не виноват. Но дело было сделано, и не сейчас, а несколько дней назад, и чужие чувства успели пустить в душе Тома крепкие корни. Что вырастет из тех корней, Гарри не представлял, но не сомневался, что увидит своими глазами.

Вынырнув из сознания сына, Гарри сразу же почувствовал на лице влажное и холодное; крови из лопнувшего-таки шрама успело вытечь много — она испачкала и лицо Гарри, и одежду, и руки, и лицо Тома, и его подушку. Гарри влажным полотенцем вытер лицо сына, взмахом палочки уничтожил следы на подушке и одежде и отправился в ванную при своих комнатах — вымыть лицо и руки, успокоить взбудораженные мысли холодной водой.

К его возвращению стул у изголовья был занят; завидев незнакомый неподвижный силуэт, Гарри замедлил шаг, стараясь не шуршать мантией и нащупал через карман палочку — при надобности он мог обойтись и без неё, но хотелось быть уверенным, что он не оставил её в пределах досягаемости непрошеного гостя. Гость не слышал шагов Гарри, не оборачивался на них; подойдя чуть ближе, Гарри узнал Джека Уэйна.

— Что ты здесь делаешь после отбоя?

Уэйн вздрогнул и выпрямился.

— Я не слышал, как Вы подошли. Я думал, тут сейчас никого…

— Ты специально хотел прийти, когда никого нет? Зачем?

— Я хотел у него спросить, зачем он это сделал, — неловко пробормотал Уэйн, не смотря Гарри в глаза. — И «спасибо» сказать.

— Не советую благодарить его, — покачал головой Гарри, усаживаясь на соседнюю кровать. — Если ты думаешь, что он таким образом искал твоей дружбы или хотел что-то кому-то доказать, если предложишь свою дружбу или примешься его в чём-то уличать, то совершишь большую ошибку. Да, и доискиваться до причин его поступка — бессмысленно.

— Отчего Вы так уверены? — Уэйн нервно сцепил ладони; ему неловко было и говорить с Гарри, и ни с того ни с сего уходить из больничного крыла.

— Я просто знаю его.

— Так хорошо, что можете советовать, что думать на его счёт, а что не думать? Вы же даже года с ним рядом не провели!

— В каком-то смысле я провёл рядом с ним всю жизнь, — Гарри забавляло озадаченное выражение на лице Уэйна, усиленно пытавшегося понять то, что он пока не был способен уразуметь. — Я знаю Тома очень хорошо. Как самого себя.

— Вы говорите загадками, — осторожно сказал Уэйн.

— Нет, — не согласился Гарри. — Я говорю отгадками, просто ты не знаешь загадок, на которые они отвечают.

— Так расскажите мне эти загадки, — предложил Уэйн, осмелев.

— Нет, — покачал головой Гарри. — Не расскажу. Тебе ни к чему, да и не поймёшь. Давай я лучше сопровожу тебя в башню Рэйвенкло, чтобы мистер Филч не предъявлял к тебе претензий, и ты отправишься спать.

— Отчего Вы решили, что не пойму? — в голосе Уэйна звучала явственная обида. — Если кто-то чего-то не понимает, так, может, ему просто плохо объясняют? И не надо говорить, что мне ни к чему. Меня Вы не знаете, как самого себя, так что судить не можете.

— Зубастое поколение подрастает, — задумчиво поделился Гарри умозаключением с потолком.

Уэйн смутился, вспыхнул от корней волос до самой шеи; так легко и ярко на памяти Гарри не краснел ещё никто.

— Извините, — пробормотал он. — Скажите… как Том себя чувствует?

— В понедельник с ним уже всё будет в порядке, — заверил Гарри. — И я тебе действительно советую не приставать к нему с расспросами и изъявлениями чего бы то ни было. Это ни тебе, ни ему не нужно.

— А если нужно? — огрызнулся Уэйн.

— Ты магглорожденный? — спросил Гарри вместо ответа.

— Да, но…

— Отлично, значит, пример подойдёт. Представь, что перед тобой стоит десять грузовиков, набитых каждый разными крупами вперемешку — гречкой, пшёнкой, рисом и так далее. Представил? Великолепно. Теперь к ситуации добавь, что у тебя отобрали палочку и отняли возможность позвать кого-нибудь на помощь; а потом заставили перебирать все десять грузовиков крупы, складывая в отдельную кучу каждую разновидность. Вручную, в одиночку, без магии. Сложно, долго, изнурительно?

— Очень, — согласился Уэйн после минутной паузы, в течение которой пытался отыскать в словах Гарри подвох. — Ну и что?

— Так вот, завоевать доверие Тома — в сотню раз сложней и изнурительней. Особенно для тебя.

— Почему особенно для меня? — вскинулся Уэйн.

— Потому, что ты позволил себе некорректно отозваться обо мне, о Кевине и о самом Томе, — спокойно ответил Гарри. — Помнишь ту драку в Большом зале? Тебе тогда здорово досталось, да и вообще — Том, я полагаю, уже считает себя и свою семью отомщёнными за эти слова. Но к тебе он до сих пор относится как к врагу.

Некоторое время Уэйн переваривал эту мысль, а затем поинтересовался почти безнадёжно:

— Зачем же он тогда меня спас, раз так? Спрятался бы от взрыва вовремя, как все остальные, и я сам обжёгся бы своим варевом…

— Затем, — ответил Гарри с нежностью, адресованной не то Уэйну, не то Тому, не то произносимым словам, — что он не мог иначе.

* * *

Гарри поймал Северуса перед завтраком у входа в Большой зал и заявил:

— Нам надо поговорить.

Зельевар безмолвно кивнул и последовал за Гарри в ближайший пустой класс.

— Северус, — начал Гарри, набрав в лёгкие побольше воздуха для храбрости, — я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— О каком?

— Я прошу тебя обдумать ещё раз тот ультиматум, что ты мне выдвинул тогда… во вторник на рассвете, помнишь?

Северус открыл было рот, но Гарри торопливо поднял руку.

— Пожалуйста, не перебивай, не то я не смогу договорить. Я не прошу тебя отказываться от своих слов, или ещё что-то… не собираюсь говорить, что решаю это дело в пользу кого-то из вас. Я прошу тебя подумать ещё раз…

Гарри сделал паузу, но на этот раз Северус не проявлял желания что-либо говорить.

— Понимаешь, — Гарри замялся, подбирая метафору, — это как если бы меня попросили выбрать — только вдыхать я буду с этой минуты или только выдыхать. Я не могу выбрать ни того, ни другого, потому что чтó бы я ни выбрал — я элементарно не выживу.

Лицо Северуса сделалось растерянным, беззащитным, а Гарри продолжал говорить:

— Кого бы я ни выбрал, тебя или сына, от меня останется нежизнеспособная часть меня прежнего, обрубок, который всегда будет уверен, что сделал неправильный выбор, вне зависимости от того, какой именно он сделал. Тебе нужен обрубок, ты собираешься его любить? Или ты думаешь, что троих детей сумеет как следует вырастить в одиночку бесполезный разваливающийся на ходу кусок мяса? Выбор не оставит от меня камня на камне; твоя цель, когда ты ставил этот ультиматум, наверное, была обезопасить себя, меня, Кевина и Блейза, или, на худой конец, хотя бы только себя. Но в результате уж не знаю, что там будет с безопасностью, но я в ней так или иначе не буду нуждаться. То, что от меня останется, не будет в ней заинтересовано. Есть предел, за которым я не могу терять любимых; от меня и так уже отхвачено потерями гораздо больше, чем нужно, чтобы свихнуться. Я не смогу справиться с последствиями такого выбора.

Гарри замолчал, выдохшись. Северус ничего не отвечал, и Гарри жутко захотелось — из детского желания раздразнить, выдернуть из раковины молчания — добавить, что есть ещё и третий путь: повеситься в каком-нибудь укромном хогвартском подвале, и пусть живые разбираются потом, как хотят. Но он сдержался; главным образом потому, что за выход из ситуации третий путь не считал.

— Ты подумаешь? — спросил Гарри, так и не дождавшись никакой реакции.

— Да, — медленно кивнул Северус.

— Спасибо, — искренне сказал Гарри. — Тогда пойдём завтракать.

— Постой! — Гарри уже взялся за ручку двери, когда Северус окликнул его. — Ответь мне только на один вопрос…

— Что за вопрос? — обернулся Гарри.

— Ты меня любишь?

Пальцы Северуса, вцепившиеся в край сломанной парты, побелели, лицо застыло; Гарри всей кожей чувствовал исходившее от зельевара напряженное ожидание.

Он улыбнулся одними губами и ответил, чётко выговаривая каждое слово:

— В богатстве и бедности, в болезни и здравии, в счастье и несчастье — я всем сердцем люблю тебя.

Хочешь быть счастливым — будь им!

Козьма Прутков.

— Гарри, что происходит?

— А что происходит? — изумился Гарри, намазывая тост маслом. — О чём ты?

Сириус укоризненно покачал головой.

— Ты, Том и Снейп — те ещё черепахи, как спрячетесь в свои панцири, так и не поймёшь ничего, но по Кевину сразу видно, когда есть проблемы. Он не умеет улыбаться, когда ему плохо. Но говорить, что случилось, отказывается.

Гарри откусил от тоста, чтобы выиграть время на обдумывание ответа. Так тщательно и продолжительно он никогда в жизни не жевал.

— Всё в порядке. Тебе кажется, что есть какие-то проблемы. У Кевина плохо идут Чары…

— Я собственными ушами слышал, как Филиус обсуждал с Ремом твоих детей и говорил, что у Кевина способности к его предмету средние, ни положительно, ни отрицательно не выдающиеся. Восхищался тем, какой он добрый и отзывчивый, всегда готов помочь, не за баллы для факультета, а просто так. Не заговаривай мне зубы, Гарри.

— Я не заговариваю тебе зубы, Сириус. Всё хорошо.

— По твоим кругам под глазами это очень заметно, — припечатал Сириус. — И, судя по запаху, ты ночью не только не спал, а ещё и курил сигарету за сигаретой.

— Не надо вцепляться мне в горло такой мёртвой хваткой, Сириус, ты ведь не бульдог, — Гарри отодвинул тарелку с надкушенным тостом и закурил, уже жалея о только что сделанном язвительном замечании. — Всё уже хорошо, поверь мне.

— Уже? — повторил крёстный, пропустив мимо ушей реплику о бульдоге. — Отчего же ты молчал, пока было плохо?

Гарри пожал плечами и предположил:

— Наверное, потому что мне не нравится сваливать на других свои проблемы. Я сам себе их создал и сам для себя решаю.

Сириус молчал так долго, что Гарри успел спокойно докурить сигарету.

— А если я спрошу у Кевина? — осведомился крёстный. — У него сегодня первым же уроком Трансфигурация.

— Кевин тебе тоже ничего не скажет, — Гарри отыскал взглядом брата за гриффиндорским столом. Кевин ел овсянку без особого воодушевления, явно думая о чём-то другом, и по его лицу было действительно заметно, что что-то не так; да что там, всё должно было быть не так, чтобы стереть с мордашки Кевина улыбку и азарт. Неудивительно, что обычно не такой уж внимательный к другим людям, но с самого начала обожавший живого, любопытного, бесхитростного Кевина Сириус заметил неладное.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что он знает, что я этого не хотел бы, — признался Гарри.

Сириус нахмурился:

— Гарри, иногда у меня возникает впечатление, что я и Рем не входим в твою семью, и более того, ты категорически не желаешь нас в неё впускать.

Гарри снял очки и потёр переносицу, чувствуя нарастающее раздражение; он не любил такие разговоры и такие претензии.

Он мог бы объяснить крёстному, что в своей семье вольно или невольно ощущает себя старшим и ответственным за остальных — будь то его сын, брат, крёстный или любовник; мог бы честно сказать, что старается не распространять любую возникающую проблему на всю семью, оберегая не замешанных в ней любимых людей от лишних переживаний и потрясений. Но Сириус был бы до глубины души возмущён такой трактовкой; Гарри знал, что крёстный уверен — он должен заменить своему крестнику недостающего отца. Не вина Сириуса, что скорее Гарри чувствует себя своего рода опекуном по отношению к лёгкому на подъём, по-детски запальчивому и по-бараньи упрямому крёстному; и знать Сириусу об этом вовсе ни к чему — это только породит ещё одну проблему.

— Ты говоришь обидные глупости, Сириус, пытаясь меня уязвить и вызвать на откровенный разговор, — невозмутимо ответил он. — Ты и Рем точно так же входите в мою семью, как Том, Кевин, Северус и Блейз. Я просто не хочу рассказывать об уже решённых проблемах — к чему вам лишняя головная боль?

Аргументация была очень шаткой, но в софистике и ораторском искусстве Сириус никогда не был силён, на что Гарри и рассчитывал.

— Почему тогда Кевин до сих пор как в воду опущенный? — крёстный попался на удочку и отвлёкся от скользкой темы.

— По инерции, — невинно сказал Гарри, вставая. — Я поговорю с ним.

— Кевин, — Гарри остановился возле гриффиндорского стола, успешно игнорируя взгляды и перешёптывания. — Мне нужно поговорить с тобой до начала уроков.

Кевин безмолвно взглянул на брата тоскливыми, больными глазами и поднялся со скамьи.

В оканчивающемся тупиком боковом коридоре у Большого зала пахло пылью и сыростью; Гарри остановился у стены. По трезвому размышлению он решил не тратить времени на многословные витиеватости, и первая же фраза была прямой и увесистой, как арбалетный болт:

— Что тебя тревожит, солнышко?

— Всё, — сказал Кевин так быстро, словно ждал этого конкретного вопроса и заранее формулировал ответ. — Что теперь с нами будет?

— Чего именно ты боишься? — мягко спросил Гарри.

И Кевин перечислил свои страхи.

Что Гарри бросит свою непутёвую семью, которая достала его до печёнок.

Что Том что-нибудь с собой сделает, потому что он сам не свой все эти дни.

Что Северус бросит Гарри и его детей заодно, потому что не собирается терпеть рядом с собой того, кто пытался его убить.

Что всё это так или иначе закончится плохо. Очень плохо.

Для Гарри не составило труда дополнить список ещё одним страхом: что Кевин останется один, как после смерти Седрика. Вроде бы есть семья, а вроде бы и нет. Гарри вспомнил, как внутренне негодовал, узнав о том, что дядя и тётя Кевина после потери единственного сына перестали обращать внимание на племянника, полностью погрузившись в своё горе. А сам Гарри чем, собственно, умнее и лучше? Только тем, что позволил Кевину тосковать не несколько лет, а несколько дней?

Северус ходил беззвучно, но едва различимый, на грани слуха шорох мантии его выдавал; Гарри, обнимая почти плачущего Кевина, стоял спиной к выходу из коридора, и оборачиваться не стал.

— Я не могу обещать, что всё будет так хорошо, как было летом, — поведал он макушке Кевина. Северус за спиной остановился; девяносто девять процентов вероятности приходились на то, что зельевар знает — его услышали. Но Северус молчал, и Гарри говорил, как ни в чём не бывало. — Не могу обещать, что Северус нас не бросит, и что Том не захочет что-нибудь с собой сделать. Но я совершенно точно никогда тебя не брошу, пока я жив, что бы ни случилось.

— Блейза ты точно не бросишь, я знаю, — выдохнул Кевин торопливо. — А Тома?

Гарри спиной чувствовал, как Северус застыл статуей — не выдать себя звуком в наступившей тишине, не пропустить ни слова из ответа, который Гарри должен дать сейчас же, немедленно, пока пауза не затянулась.

— Не брошу, — произнёс Гарри негромко, но отчётливо. — Он без меня не сможет.

— Но ведь профессор Снейп не любит Тома… он наверняка тебя бросит, если ты от Тома не откажешься…

— Северус без меня сможет, — Гарри буквально вытолкнул из себя эти слова — они, казалось, застревали в горле, не желая выходить на свет. — Ему будет трудно, но он сможет. А Том — нет.

— А ты сможешь без профессора Снейпа?

Гарри закусил губу; при всей своей простоте и неискушенности Кевин безошибочно бил «в яблочко», не трудясь даже подумать о том, чтобы прицелиться.

— Нет, — признался он честно. Враньё детям никогда не приводит ни к чему хорошему, он знал это по себе. — Я без него не смогу, но это не имеет значения.

— Как так не имеет значения?! — вознегодовавший Кевин резко отступил на шаг, чтобы иметь возможность вперить Гарри в лицо гневный взор, и увидел Северуса. — Ой…

— С твоего позволения, Кевин, не «ой», а «профессор Снейп», — сдержанно поправил Северус, непонятно чему улыбаясь. — Ты, кстати, опаздываешь на первый урок. Профессор Блэк будет недоволен.

Кевин растерянно взглянул на Гарри; спросить в ответ, а какого Мерлина профессор Снейп сам делает здесь в коридоре, когда у него наверняка тоже есть первый урок, на который ему тем более непозволительно опаздывать, Кевину в голову не пришло. Гарри тоже смолчал, хотя его это весьма интересовало.

— Беги на урок, солнышко, — Гарри поцеловал Кевина в висок. — Всё будет хорошо. Я тебе обещаю.

— Ты никогда не нарушаешь обещаний, я знаю, — Кевин просиял улыбкой и вприпрыжку помчался по коридору.

— Ты дал очень опрометчивое обещание, — заметил Северус, дождавшись, пока Кевин скроется за поворотом.

— Согласен, — откликнулся Гарри. — Тем не менее, я его выполню.

— Даже если ты останешься без меня, нежизнеспособным куском себя прежнего?

— Да, даже в этом случае. Кевин ведь не виноват в том, что я дурак и привязался к тебе непозволительно сильно.

— Если ты дурак, — хмыкнул Северус, — то дурак умный.

— В смысле?

— В том смысле, что ты связался точно с таким же дураком. Правда, ухитрился этого не понять. Ты всерьёз думаешь, что я смогу без тебя?

Гарри открыл рот, чтобы ответить, подумал и закрыл. Северус покачал головой:

— После того, как я выбрал тебя сам, после всего прекрасного и всего отвратительного, что между нами было с самого начала, после того, как я несколько раз спас тебе жизнь, после того, как я отдал тебе свой дневник, после твоего прямого заявления, что ты не сможешь без меня — кстати, признайся, ты ведь слышал меня и говорил, чтобы я принял к сведению?.. И после всего этого ты думаешь, что я вот так вот возьму и отпущу тебя в свободный полёт, куда-то, неизвестно куда, и к кому-то, всё равно к кому?

Гарри именно так и думал, но после слов Северуса озвучивать утвердительный ответ было как-то неловко.

— Ладно, ты считаешь себя дураком, — Северус неодобрительно поцокал языком. — Но зачем же считать меня таким кретином?

Сбитый с толку, лишённый дара речи накатившей волной облегчения Гарри стоял, не зная, говорить что-нибудь, или можно просто обнять Северуса крепко-крепко и уткнуться лицом в пропахшую зельями мантию; Северус решил проблему за него, прижав Гарри к себе так, что чуть рёбра не захрустели.

Гарри позволил себе минуту ничего не говорить и вдыхать знакомый, любимый запах Северуса, а потом твёрдо сказал:

— Тома я не брошу, Северус. Я говорил серьёзно.

— Я знаю, — Северус гладил Гарри по плечам, ерошил ему волосы, тщательно стянутые лентой, целовал, сняв очки, его прикрытые глаза, мальчишечьи гладкие щёки, подрагивающие губы. — Всё я знаю…

— Но ты ему не веришь, — Гарри впитывал бережные ласки, вдыхал их, как воздух, и счастье, слепое, бездумное, дурманило голову сильнее огневиски. — Ты не хочешь, чтобы рядом с тобой был твой почти состоявшийся убийца…

— Не хочу, — не стал Северус отрицать очевидного. — Но я думаю, что в случае чего ты меня спасёшь, не так ли?

— Северус, это не повод для шуток…

— А я не шучу. В конце концов, ты взрослый разумный человек. И если ты до сих пор не перевёл Тома в другую школу и не переехал с семьёй в другую страну, чтобы лишить сына постоянного раздражителя в лице меня, значит, ты принял какие-то другие меры, и ты уверен в нём.

— Я и раньше был уверен, — напомнил Гарри. — А ты сомневался. Почему теперь не сомневаешься?

— В нём я до сих пор сомневаюсь, и буду сомневаться ещё очень долго. Зато я уверен в тебе.

К тому времени, когда Гарри закончил подробный рассказ о легилименции в быту, её последствиях и шраме от Авады Кедавры, Северус безнадёжно опоздал на свой собственный урок, но ни его, ни Гарри это не обеспокоило. Слишком велико было спокойствие, которого они так долго ждали и искали, но которое пришло только теперь, с гарантией безопасности для Северуса и гарантией не сойти с ума для Гарри. Слишком — с чьей-то посторонней точки зрения; но им обоим думалось, что в самый раз.

Столько, сколько им было нужно.

* * *

Во дворе стремительно таял снег; так быстро, что земля не успевала отогреться, и огромные лужи были почти кристально чистыми; сидевший в сумке-кенгуру Блейз мог свободно шевелить только губами и веками, так старательно Гарри упаковал его перед прогулкой в кучу разнообразной тёплой одежды. Стылый ветер забирался Гарри под мантию и рубашку, сдувал с головы капюшон, но Блейзу холод был нипочём, только щёчки разрумянились. Гарри пробирался по двору прихотливым непредсказуемым маршрутом, перед каждым шагом высматривая более-менее сухую поверхность, куда можно было бы поставить ногу и не промочить при этом. Блейз жизнерадостно лепетал что-то своё, младенческое, словно подбадривая папу в его многотрудном путешествии через затопленный двор, — Гарри вслушивался, и ему казалось, что ещё немного, и Блейз скажет своё первое слово, но ничего осмысленного в звуковом потоке всё никак не проявлялось.

После обеда у первого курса Гриффиндора, помнил Гарри, была Гербология, которая должна была к этому времени закончиться; маленькие детские фигурки в развевающихся красно-золотых шарфах уже спешили через высокие ворота во двор. Навстречу им двигались фигурки чуть повыше, в сине-бронзовых шарфах — второй курс Рэйвенкло спешил на свой урок, укрыться за стенами теплиц от промозглого ветра и ледяной воды. Стоя у стены, почти сливаясь с ней в своей тёмно-серой мантии, Гарри наблюдал за тем, как от толпы рэйвенкловцев отделяется один, темноволосый, высокий и тонкий, похожий на натянутую струну — именно такое впечатление осталось у Гарри от Джека Уэйна после того разговора в больничном крыле, и сейчас именно оно помогло Гарри узнать его на расстоянии, не вглядываясь в лицо.

Уэйн загородил дорогу Тому — уж его-то Гарри узнал бы за десяток километров с закрытыми глазами, просто почуял бы спинным мозгом — и что-то сказал; Гарри торопливо сбросил эмпатический щит — тоже своего рода подслушивание, ловить чужие эмоции, но угрызений совести Гарри отнюдь не чувствовал. Том выслушал слова Уэйна без особого интереса и сделал попытку обойти рэйвенкловца слева; Уэйн сделал шаг влево, снова перегораживая путь. Манёвр вправо тоже не увенчался успехом. Гарри чувствовал нарастающее раздражение Тома и нетерпеливое волнение Уэйна.

Уэйн снова что-то сказал и с несколько боязливой решимостью протянул руку для рукопожатия. Том что-то резко сказал, взял Уэйна за плечо, просто-напросто отодвинул в сторону — более крепкий физически Уэйн от неожиданности легко подчинился — и пошёл к замку. Протянутая рука осталась демонстративно проигнорированной.

Волнение начало перерастать в обиду, но Кевин — тёплый, как жар от камина, невесомый порыв радости, надежды и дружелюбия — без колебаний пожал протянутую не ему руку; обида схлынула, и Гарри готов был поклясться, что Уэйн улыбнулся Кевину.

Разборка первой порции перемешанных круп была успешно начата, несмотря на упорное сопротивление грузовиков.

* * *

Последний день февраля был знаменательным для студентов — впрочем, как и все дни походов в Хогсмид; Гарри, проснувшись рано от солнечных лучей, струившихся на лицо через открытое окно, потянулся и легко соскочил на пушистый ковёр. Распахнул створки окна, вдохнул свежий, вкусный, прохладный воздух и рассмеялся — просто оттого, что так здорово было жить на свете.

— Не спится же тебе, — голос разбуженного передвижениями Гарри Северуса звучал хрипло.

— Утро замечательное, нельзя его проспать! — весело парировал Гарри, не оборачиваясь.

— То, что оно воскресное, на твой настрой никак не влияет, я так понимаю, — проворчал Северус. Для преподавателя, уже долгие годы встающего в рань-раньскую, он на удивление недолюбливал утренние подъёмы. Возможно, подумалось Гарри, этим отчасти объясняется его вечно плохое настроение на занятиях; сколько студентов боялось и боится Северуса Снейпа до дрожи в коленках — и, оказывается, по большей части всего лишь из-за неудобного расписания уроков!..

— Давай пойдём в Хогсмид, — предложил Гарри, прикрывая окно и садясь на кровать. Волосы Северуса разметались по подушке, и Гарри зарыл пальцы в пахнущие сном пряди.

— Подростковая романтика? — беззлобно съязвил Северус, потягиваясь.

— Нет, вполне взрослая, — пояснил Гарри, не обидевшись. — Не вдвоём, а всей семьёй.

Северус прищурился:

— Ты, я, Том, Кевин, Люпин и Блэк. И Блейз Седрик до кучи. Тебе не кажется, что это взрывоопасная смесь?

— Ну до сих пор же ничего не взорвалось, — улыбнулся Гарри. — Летом мы регулярно собирались все за одним столом, и ничего.

— Тогда многое было совсем не так, как сейчас, — заметил Северус; повернул голову и прикоснулся губами к костяшкам пальцев Гарри.

— Но мы остались все те же самые, — задумчиво ответил Гарри. — В чём-то изменились, конечно, но в общем и целом — точно такие же, как тогда.

— Тебе не в колдомедики надо идти, а в философы, — Северус с видимой неохотой сел на кровати; волосы, перепутавшиеся за ночь, закрывали ему лицо.

— Так ты не против? — уточнил Гарри на всякий случай.

Северус убрал волосы с лица и вдруг улыбнулся — так беззаботно и солнечно, как Гарри мог ожидать только от Кевина или Блейза.

— Абсолютно не против. Сходить со своей семьёй в Хогсмид в воскресный весенний день — такого приключения со мной ещё не было.

После завтрака студенты толпой повалили к выходу, где Филч на пару с мистером Норрисом бдительно проверял наличие родительских разрешений на поход в Хогсмид; младшие курсы, как это всегда бывало, собрались разбрестись по гостиным, чтобы заняться домашними заданиями и игрой в плюй-камни. Гарри успел перехватить Кевина и Тома, оставив Северусу договариваться с Ремусом и Сириусом.

— С добрым утром, — Гарри чуть склонил голову набок, отвечая этим жестом одновременно на хмурый Томов взгляд исподлобья и радостную улыбку Кевина. — Какие на сегодня планы?

— Никаких! — объявил Кевин ничтоже сумняшеся. Том промолчал; его круги под глазами и запавшие щёки явственно свидетельствовали о том, что его единственные планы на сегодня — отыскать верёвку покрепче и мыло покачественней. — А что?

— Как насчёт Хогсмида? — Гарри взглянул на Тома и внёс уточнение: — Всем вместе.

Кевин, как и ожидалось, отреагировал восторженно; Том ничего не сказал.

— Тогда через десять минут встречаемся в холле.

— Я не пойду, — сказал Том.

— Почему? — спросил Гарри.

Он ожидал чего-то похожего; оставленный в подвешенном состоянии на две недели Том, обуреваемый своими и отцовскими страстями, не мог не прийти к каким-то выводам, глубоко для себя неприятным. Мысли, которым он предавался, перспективы, разворачивавшиеся перед его мысленным взором, заново осмысляемые значение и результаты собственных поступков — всё это должно было быть крайне неутешительным.

Эти две недели после отравления были наказанием Тома — куда более тяжким, вероятно, чем мог бы нарочно измыслить Гарри, знакомый на опыте лишь с методами воспитания семьи Дурслей и категорически не желающий применять их к своим детям. Гарри не сомневался, что это наказание принесло нужные плоды; теперь важно было не загубить их, эти плоды, нежные, деликатные, боящиеся как мороза, так и жары.

— Я буду в тягость, — спокойно объяснил Том.

Кевин, судя по лицу, собирался начать горячо переубеждать Тома, но Гарри поднял руку в безмолвной просьбе хранить молчание.

— Почему ты так думаешь? — невозмутимо поинтересовался Гарри. В Большом зале к этому моменту остались только они трое и Северус с Ремусом и Сириусом; в опустевшем огромном помещении голоса звучали гулко и раскатисто.

— Потому что… — Том запнулся.

— Повторяй за мной, — велел Гарри. — Мы одна семья.

— Мы одна семья, — покорно повторил Том. На лице у него было написано: «в гробу я видел эти изречения», но перечить Гарри он очевидно не мог и не хотел.

— Мы не можем быть в тягость друг другу.

— Мы не можем быть в тягость друг другу.

— Потому что мы любим друг друга.

— Потому что мы любим друг друга, — повторил Том.

— Запомни и повторяй, когда тебе снова придёт в голову что-нибудь подобное, — Гарри ласково скользнул ладонью по щеке сына.

— Гарри, — вклинился Кевин, — скажи… всё плохое закончилось?

— Да, — уверенно ответил Гарри. — Плохое закончилось, и мы не позволим ему начаться снова.

Под угрюмым отчаянием Тома встрепенулась надежда; Гарри захотелось раздуть её, как раздувают дыханием огонь из одной-двух искр.

— Через десять минут в холле, — напомнил Гарри.

* * *

В «Трёх мётлах» было шумно и многолюдно; одна только семья Гарри оккупировала целый столик, толкаясь локтями, смеясь и переговариваясь. Вопреки мрачным прогнозам Северуса, никаких взрывов не случилось, пока они все вместе бродили по узким улочкам Хогсмида, перешучивались, болтали шумно и все разом, а иногда — замолкали, и становились слышны птичий гомон и неразборчивый шум голосов, выплёскивавшийся из дверей магазинов и пабов; Кевин, Сириус и Гарри вели разговор, меняясь, перехватывая друг у друга инициативу, меняя темы, вызывая взрывы смеха, молчаливые Ремус, Северус и Том помимо собственной воли оказывались втянуты в беседу и осознавали это только после того, как разглагольствовали не меньше минуты. Солнечный свет согревал лицо и руки Гарри, ладошки Тома и Кевина, которые он сжимал, придавали уверенности, лёгкости и бодрили, как контрастный душ; весь день, весь мир был упоительно, умопомрачительно хорош в это утро; что бы ни случилось до или после, сейчас Гарри как никогда остро чувствовал, что мир устроен гармонично и правильно.

.Мадам Розмерта, снисходительно, но с нескрываемым удовольствием отшутившись от пламенных комплиментов Сириуса, вручила ему шесть бутылок со сливочным пивом, которые он триумфально водрузил на стол, словно добытый во время тяжкой и долгой охоты трофей. Гарри откопал в кармане молочную смесь для Блейза; пока он поил энтузиастически размахивающего ручками сына, Северус открыл бутылку и для себя, и для любовника.

Сириус сделал большой глоток из своей бутылки и удовлетворённо вздохнул:

— Молодец, Гарри, что вытащил нас сегодня. А то Рем порывался остаться в Хогвартсе, домашние задания проверять…

— Тебе бы тоже не мешало этим заняться, — парировал Ремус. — Минерва, если помнишь, через неделю-две вернётся в школу, и не дай Мерлин, если она подумает, что ты плохо учишь детей.

— Хвост накрутит, как пить дать, — согласился Сириус.

— Не подумает! — вступился Кевин. — Дядя Сириус очень хорошо учит, не хуже, чем профессор МакГонагалл.

— Ученикам об этом трудно судить, солнышко, — Ремус потрепал Кевина по затылку; вне уроков строгий профессор ЗОТС не стеснялся называть Кевина так чаще, чем по имени — Гарри же, от которого Ремус подцепил однажды это обращение, был скуп на ласковые слова, произнося их только в тяжёлые минуты.

— Напротив, — возразил Том, с самого начала старательно перенимавший у отца манеру разговаривать умными словами и сложными предложениями. — При наличии учебников на несколько лет вперёд и дополнительной литературы можно отследить, насколько качественно нас учат. В срок дают обязательный материал или нет, рассказывают что-то сверх него или нет, в достаточно объёме требуют эссе и доклады или нет.

— А ты отслеживал? — удивился Сириус — слава Мерлину, без враждебности.

— Да, мне было интересно, — кивнул Том без малейшего смущения. — Вы хорошо нас учите, я уверен.

— Спасибо за комплимент, — рассмеялся Сириус.

Блейз на коленях у Гарри вертелся, как электровеник, что-то лопотал, норовил дотянуться до бутылки со сливочным пивом и уронить её; Гарри старательно пресекал эти попытки, но Блейз не оставлял надежды заполучить в обход строгого папы какую-нибудь интересную игрушку.

— Он сейчас упадёт, если будет так рваться исследовать новые горизонты, — вполголоса заметил Северус. Сидевший справа от него Том ничуть, похоже, его не нервировал, и свою открытую бутылку со сливочным пивом Северус не держал постоянно в поле зрения.

Хотя Гарри держал. Просто так, на всякий случай.

— Не упадёт, — Гарри развернул Блейза к себе лицом и взглянул в такие же, как у него самого, зелёные глаза. — Папа не даст тебе упасть, правда же, мой хороший?

Блейз запутался пальчиками в бахроме чёрно-зелёного отцовского шарфа, потянул, пытаясь высвободиться — не получилось. Гарри начал распутывать бахрому; Блейз дёргал рукой и требовательно хныкал.

— Сейчас, малыш, сейчас, — успокаивающе промурлыкал Гарри. — Подожди немного…

— Па-апа! — возмущённо отозвался Блейз. Гарри вздрогнул и промахнулся мимо узла на бахроме, который хотел развязать.

— Блейз? — позвал он неуверенно.

— Па-па!! — Блейз яростно дёрнул рукой, недвусмысленно намекая на то, что папа не вовремя отвлёкся, и что ему следовало бы сначала решить проблему сына, а потом уже задумываться о чём-то.

— Это его первое слово? — спросил Северус.

— Да, — Гарри вскинул на Северуса сияющие глаза. — Первое его слово, и оно оказалось «папа»!

— И сказал он его кому надо, — Сириус перегнулся через стол и погладил черноволосую макушку Блейза. — Молодец, малыш!

— Я помню, твоё первое слово тоже было «папа», — улыбнулся Ремус. — Лили дулась несколько дней, пока ты не выучил и слово «мама»…

— Хотел бы я знать, кому Блейз скажет слово «мама», когда выучит, — осторожно заметил Северус.

Взрыв смеха за их столом накрыл жаркое, сладко пахнущее пространство «Трёх метел»; на них заоборачивались, улыбаясь и хмурясь.

Сириус, продолжая посмеиваться, порылся в кармане и протянул Гарри помятый кусок пергамента:

— Вот, возьми. Я вчера вспомнил ещё одно стихотворение Джеймса, записал… хотел отдать тебе за завтраком, но забыл.

Гарри торопливо высвободил наконец пальцы готового расплакаться от возмущения Блейза, развернул пергамент и прочёл:

«Могучий день пришел. Деревья встали прямо,

Вздохнули листья. В деревянных жилах

Вода закапала. Квадратное окошко

Над светлою землею распахнулось,

И все, кто были в башенке, сошлись

Взглянуть на небо, полное сиянья.

И мы стояли тоже у окна.

Была жена в своем весеннем платье.

И мальчик на руках ее сидел,

Весь розовый и голый, и смеялся,

И, полный безмятежной чистоты,

Смотрел на небо, где сияло солнце.

А там, внизу, деревья, звери, птицы,

Большие, сильные, мохнатые, живые,

Сошлись в кружок и на больших гитарах,

На дудочках, на скрипках, на волынках

Вдруг заиграли утреннюю песню,

Встречая нас. И все кругом запело.

И все кругом запело так, что козлик

И тот пошел скакать вокруг амбара.

И понял я в то золотое утро,

Что счастье человечества — бессмертно».

— Ровно восемнадцать лет прошло с тех пор, как Джеймс это написал, — вздохнул Сириус. — День в день.

— Спасибо тебе, — улыбнулся Гарри.

Это ничего, что стихотворению уже целых восемнадцать лет. Это нестрашно.

Ведь счастье человечества — бессмертно.

Конец.

P.S. От автора: ну вот и всё. Дальнейшее развитие событий в этой альтернативной вселенной будет происходить без моего участия; вы, мои дорогие читатели, вольны в своём воображении направить его в любое русло. Однако прежде, чем прощаться, я хотела бы сказать ещё две вещи.

MarInk.