Победы бывают разными. Иногда они обрушиваются фейерверком удачи или же вымученным плодом долгих планомерных усилий, в другой раз оборачиваются беспощадным взрывом жестокости или всепоглощающим восторгом. Столько непередаваемого, невыразимого обычно кроется за лаконичным словом «победа»…
Их победа была неожиданной, катастрофической, радостно-горькой и такой своевременной, что вмиг захватывало дух и становилось невозможно дышать. В нее не верилось, несмотря на неизбывную боль, с которой не хотелось мириться, несмотря на застывшие глаза поверженных врагов.
Тело Волдеморта немым свидетельством победы лежало вдалеке ото всех остальных. Но даже в смерти Темному Лорду удалось выделиться и остаться гордым одиночкой, кем он и прожил всю свою недолгую по волшебным меркам жизнь. Казалось, пространство вокруг него застыло в бездвижной пустоте, создавая прозрачный, торжественный саркофаг.
Какая горькая ирония! Волдеморт панически боялся умереть, но в результате получил то, что оказалось во много раз страшнее. Начав борьбу со смертью, он добровольно встал на ее путь. Тот маг, что думал, будто победил смерть, теперь лежал на холодном полу, забытый и никому не нужный. Как будто не было всех этих долгих лет ужаса, восхищения и трепета перед одним лишь его именем. Никто из победителей не подходил к нему, все только косо и зло поглядывали издалека.
Неужели они опасались, что побежденный самим собой противник мог вновь воскреснуть? Подняться прямо здесь и сейчас, пугая трупной судорогой коченеющих мышц? Преодолевая воздушный купол своего ритуального пространства смерти?
Нет, он лежал там, худой, холодный. И ей тоже на миг показалось, что он сейчас вдохнет... Темный Лорд, заслуживший воплощение своих кошмаров. Если б только он видел себя сейчас!
Сколько жизней погубила злая воля одного-единственного человека. Дорогих, любимых… Сердце сжалось еще сильнее… Но где-то на втором плане внимания ее острый ум сразу же возразил, что не мог один человек быть виновен во всех несчастьях. Мир магов допустил Волдеморта так же, как когда-то и Гринделвальда, позволил случиться этому кровавому наваждению. Магическое общество породило мрачный призрак черепа со змеей хотя бы одним лишь тем, что поддержало миф о неуязвимости Волдеморта, боясь даже произносить его имя. И теперь все стороной обходили его труп — что за глупый предрассудок? Даже смертью Риддл не заслужил уважения.
Гермиона осторожно освободила пальцы из ладони Рона и быстро прошептала ему:
— Я сейчас.
Увлеченный разговором с Гарри, Рон лишь кивнул в ответ, и девушка быстрым шагом направилась к телу Лорда.
Что хотела она увидеть, вглядываясь в безгубое мертвое лицо? На какой вопрос ответить? Или же только сломать барьер всеобщего табу?
Неожиданный луч солнца упал с заколдованного потолка Большого зала и коснулся поверженного злодея. Что-то блеснуло на груди, где слегка расходилась черная мантия, и Гермиона невольно наклонилась вперед, а потом присела возле трупа.
На шее Волдеморта висела цепочка, на которую был подвешен странного вида предмет — подобный спирали, чье начало соединялось с концом. Какое-то смутное воспоминание пронеслось в памяти девушки, но она не смогла его уловить. Да, она читала когда-то про подобные объекты в связи…
Прежде чем Гермиона осознала, что же это за предмет, ее рука, как магнит, притянулась к нему, и он волчком раскрутился на ладони. Весь мир качнулся, словно отражение в кривом зеркале, и девушка потеряла сознание.
* * *
Боль бывает разной. Иногда она пронзает остро и резко, как меткий стилет, в другое время тянется нудно и въедливо, представляясь всепоглощающей и вечной. Она приходит временной гостьей, вытравливающей душу, и так же неожиданно исчезает. И очень часто именно боль показывает, что является в жизни самым дорогим и значимым. Но не дай Мерлин, она решит остаться навсегда невидимым тягостным мучением.
На этот раз боль затмевала весь мир. Охватывая все части тела бесконечным пламенем, выворачивая наизнанку, изнутри сжигая ледяной пустотой. Все окружающее виделось нереальным, сотканным из тумана и ярких вспышек. Казалось, еще немного — и воздух перестанет поступать в легкие. Каждый вдох давался с трудом. Подушки взмокли от пота, волосы прилипли ко лбу, полуоткрытый рот застыл в немом стоне.
Юный маг смутно помнил, как из последних сил наложил на полог вокруг кровати заклятие неслышимости. Никто не уловил бы ни малейшего звука. Но все равно стон застревал у него в горле, мешая дышать. И как он только сумел протянуть до ночи, пообщаться с Диппетом и сдать идиота Хагрида? Когда же эта боль пройдет? Почему нужно было всегда и за все расплачиваться мучением? Не потому ли, что эта грязнокровка умерла мгновенно, не почувствовав и миллионной доли той муки, что теперь ощущал он? Что-то родное вдруг исчезло. А было ли оно родным? Что-то знакомое до зубовного скрежета, но разве не стало легче? Пустота и легкость? Должна быть легкость… Чувства только вредили, сложность лишь препятствовала добиваться цели. Откуда же эта тяжесть? Будто что-то навалилось на грудь…
Том судорожно сглотнул, вытирая с горящего лба капли пота. Его лихорадило, как и предсказывалось в книге. Но все же он совсем не ожидал, что создание хоркрукса должно ощущаться так ошеломительно и остро не только на физическом уровне. Ему было настолько тошно, что хотелось выть. Нет, ему ничего не хотелось!.. Тяжесть на груди стала невыносимой. Ладонь слизеринца обессилено упала со лба… и неожиданно натолкнулась на посторонний объект, лежащий у него на груди. А он-то думал, тяжесть…
Верхом на нем удобно устроилось чье-то тело. Парень воскликнул от неожиданности, открывая глаза и вглядываясь во тьму, и обнаглевший визитер со стоном пошевелился. Точнее, это была визитерша — тоненький голосок и округлые формы, которые непроизвольно ощупала ладонь Риддла, однозначно свидетельствовали о том, что в постель слизеринского старосты пробралась представительница противоположного пола. Разумеется, он прекрасно знал, сколько девиц вздыхало по нему, сколько обожающих глаз ловило его мимолетный взгляд, сколько писем он, не читая, выкидывал в камин. И эта популярность временами даже льстила ему. Но никто из поклонниц еще ни разу не действовал так откровенно, рискуя потерять очки факультета или получить отработку, не говоря уже о скандале вокруг собственной репутации. Том даже на миг позабыл о болезненной тяжести в голове. Кто же эта сумасшедшая?
В этот момент девушка вновь пошевелилась, и слизеринец неожиданно ощутил, как жар еще сильнее охватил его тело. Возможно, это было как раз тем, в чем он нуждался в настоящий момент? Какая разница, кто она такая? В один и тот же день впервые лишить жизни и лишиться девственности — кто-то нашел бы в этом горькую иронию и душещипательный символизм. Но потомок Слизерина видел лишь свидетельство собственной уникальности, которая проявлялась во всех аспектах его выдающейся жизни.
Рука Тома легла на ягодицу девушки, и он с удивлением обнаружил, что на ней были надеты какие-то странные брюки. Но изумление лишь подогрело его интерес. Второй рукой он проник под рубашку своей жертвы и нащупал вполне сформировавшуюся грудь. Девчонка казалась старше его. Кто-то из семикурсниц? На Валбургу не похоже. Ладонь парня утонула в длинных пушистых локонах. И он притянул голову на удивление покорной и молчаливой партнерши к обметанному горячкой рту.
Ее губы были сладкие и упругие, и оказалось так приятно посасывать их, захватывать своими губами и слегка оттягивать, покусывая, или полностью подчинять себе в неотрывном долгом поцелуе. Когда Том проник языком вовнутрь, она издала слабый стон, вдохновивший его на дальнейшие подвиги. Легкая ткань, маленькие соски, такие твердые на воздушной мягкости груди, странные брюки, наконец-то спущенные, горячая влага между ног…
Его лихорадка превратилась в сумасшедший жар, все внимание свелось лишь к одному-единственному ощущению, которое стремилось стать яростнее, сильнее, требуя не останавливаться, продолжать, еще и еще…
Ладони девушки блуждали в его темных кудрях, она льнула к его телу в жажде ласки. Но Тома не оставляло ощущение, что она пребывала в какой-то вялой прострации, хотя парень и не возражал. Может быть, для женщин это являлось нормой.
Его тело взмокло от пота, грудь тяжело вздымалась, когда он повернул ее на спину, наваливаясь сверху. Почувствовав упругую защиту ее невинности, он понял, что ей будет больно, и эта мысль его привела в восторг. Прорываясь внутрь решительно и мощно, он жаждал передать ей свою боль. Девушка ахнула, но тут же расслабилась, приникая к нему сильнее. И все мысли вылетели из головы наследника Слизерина. Лихорадка слилась с кипением страсти, страдание превратилось в безудержную необходимость продолжения сладких движений. Еще сильнее, еще глубже…
Пронзительное ощущение бытия, казалось, ошеломило чувства, когда оргазм сотряс его тело. И Том не понимал уже, чей это был полный надрывного блаженства стон, девчонки или его самого. Он жил, он был живым. Вечно, навсегда…
В себя его привели настойчивые удары в грудь. Девушка активно боролась, пытаясь выбраться из-под тяжелого тела. Ну, надо же, обычно это была прерогатива мужчины исчезать после секса, особенно с неизвестной…
Риддл быстро нащупал под краем матраса волшебную палочку, и через миг на ее кончике загорелся маленький огонек.
На него в упор смотрели полные смятения и ужаса глаза, которые украшали не то чтобы красивое, но вполне миловидное девичье лицо. Лицо совсем не знакомое — такой ученицы в Хогвартсе не было, он мог поклясться бородой Мерлина. Девушка судорожно вздохнула, и по щекам ее неожиданно потекли слезами.
— Что, post coitum omne animal triste est? [1] — не мог он удержаться от иронии.
Девушка быстро вытерла глаза и с непонятной горячностью прошептала:
— Еще б не печалиться. Что ты сделал со мной? — ее голос был мелодичный, но строгий и решительный. — Что ты сделал с собой, Волдеморт?
— Я никогда бы не стал принуждать… — начал Том и застыл.
Что? Как это возможно?
Чувствуя, как сводит скулы, он едва сумел выдавить:
— Как ты меня назвала?
— Прости, видимо, я должна была прибавить «Лорд»? — усмешка скользнула по губам девушки, и он не ударил ее только потому, что был полностью сбит с толку.
* * *
Наслаждение бывает разным. Озаренным счастьем и восторженным сиянием любимых глаз или настолько кратким, что вспоминается как старая сказка. Иногда оно оказывается спасением от неизбывной боли или стократ усиливается своей запретностью. Без наслаждения никто не сумел бы выжить, оно являлось для человека такой же необходимостью, как воздух и пища.
Сейчас же наслаждение было порочным, до ужаса, до помутнения рассудка. Гермиона не могла себе признаться, в какой именно момент она пришла в себя. Но однозначно раньше того мига, когда горячее семя наполнило ее, отзываясь в теле невероятным блаженством, вытравливающим стыд.
Волдеморт не насиловал ее. То, что это был именно он, девушка поняла в ту же секунду, как встретилась взглядом с темными глазами, прекрасными и холодными, как морская пустыня. Она сама оказалась здесь, в его постели, благодаря редчайшему телепортационному устройству, которое отличалось от порталов тем, что находило в пространстве своего владельца. А теперь выяснилось, что не только в пространстве, но и во времени. «Универсальный ключ»...
Что делать? Спасаться? Проблематично, учитывая то, что лежишь под ним. Отнестись к нему как к невиновному? Пока невиновному? Самой прикинуться невинной жертвой коллекционирования опасных артефактов? Нет, наслаждение — не индульгенция, будь этот парень даже воплощением Эроса, а не Аида. И раз уж судьба закинула ее к этому недобогу… недочеловеку, то она должна поступать как истинная гриффиндорка. Он увидел ее, что уже повлияло на ход истории, и бежать было поздно. Враньем она не спасла бы ничьи жизни, к тому же врать такому блестящему легилименту, как Волдеморт, даже юной его версии, было бессмысленно. А вот не сказать всю правду…
— Кто ты такая? — едва сдерживая гнев, потребовал ответа слизеринец. — Откуда тебе известно про меня?
Спокойно, Гермиона. Это всего лишь Волдеморт. Причем в сопливом возрасте.
— Я отвечу, если ты сообщишь, какой сегодня день и год, — заявила девушка, стараясь придать голосу спокойствие и авторитетность в лучшей манере Минервы МакГонагалл.
Она должна была узнать главное. Парень наградил ее холодным взглядом, в котором на миг мелькнуло изумление, и сказал:
— Тринадцатое июля тысяча девятьсот сорок третьего года. Вернее, уже четырнадцатое.
Только не это, нет…
— Значит, ты уже убил ее… Миртл, — выдохнула девушка в пугающем осознании.
Артефакт перенес ее в тот самый день, когда он стал Волдемортом. Ирония судьбы, воплощение тайного ужаса наяву.
Видя его шок, Гермиона быстро прибавила, поспешно обшаривая карманы все еще задранной вверх рубашки:
— Ты знаешь, что это такое? — наконец-то, нашлось. Как именно предательское устройство оказалось висящим у нее на шее, гриффиндорка не помнила, но была уверена, что оно должно быть с ней. — Разумеется, знаешь.
Том Риддл — в самом деле, не называть же его Волдемортом — сумел победить свою панику и впился взглядом в спиралевидный артефакт. Немного погодя он кивнул.
— Оказалось, что универсальный ключ способен создавать не только пространственный, но и временной канал. Очевидно, находя наиболее подходящий вариант по заданным параметрам. И если на фиксированный момент хозяина не находилось, начинался поиск во всем пространственно-временном континууме. Видимо, с первой точки отсчета — начала какого-то ограниченного отрезка времени из прошлого, — она пристально посмотрела Риддлу в глаза. Он казался сконфуженным, обеспокоенным и даже напуганным. — Понимаешь, что это означает?
— Но это… это невозможно! — наконец яростно заговорил Том и неожиданно замолчал, во все глаза уставившись на нее, словно желая получить опровержение.
— Я взяла универсальный ключ с твоего мертвого тела, — спокойно и четко произнесла Гермиона, открыто встречая его пронзительный взгляд.
— Ты врешь! — Риддл навалился на нее, прижимая тонкие запястья к подушке над головой.
И в этот момент оба неожиданно поняли, что он так и не вышел из нее, и два юных тела все еще пребывали в недавно столь упоительном соединении. Похолодев, Гермиона сделала очередную попытку вырваться. Но проклятый темный лорд, очевидно, знал, что в этом была ее уязвимость, и лишь сильнее прижал худенькое тело к матрасу. И, кажется, он опять начал возбуждаться.
— Все твои хоркруксы были уничтожены. И ты сам погиб, пытаясь убить того, кто сумел бросить тебе вызов, — сообщила девушка, пытаясь сделать глубокий вдох, что отчаянно не получалось. — Мне незачем тебе врать, Том. Мне ничего от тебя не надо, и тебе тоже не стоит опасаться меня. Ты прекрасно знаешь, что убивать тебе сейчас совсем нежелательно, пока идет процесс стабилизации после Миртл. Зато в любой момент ты можешь взять универсальный ключ, и я по желанию его хозяина, то есть твоему, отправлюсь в свое время, где тебя уже не существует.
— Нет, ты будешь говорить, — зло отозвался Риддл, даже и не думая позволить ей вдохнуть свободнее. Но Гермиона видела его страх, всепоглощающий, тягучий. — Это Дамблдор? Говори, это старый маразматик все испортил?
— Не без его участия. Но нет, ты сам сотворил своего врага в своем ослеплении силой, — с сарказмом отозвалась она. — Чем больше ты создавал хоркруксов, тем менее становился психически нормальным. А под конец у тебя явно потерялась и способность здраво мыслить. Ты проиграл мальчишке! Даже Гринделвальд и тот закончил с меньшим позором, его хотя бы победил Дамблдор!
— Хватит! — рявкнул он, и в его красивых темных глазах мелькнули красные искры.
Отлично, теперь если Волдеморт не убьет ее, то точно разговорится.
— Создание хоркруксов никак не влияет на способность соображать, душа и мыслительный аппарат — это совершенно разные части человеческого существа, — со спокойствием, за которым угадывался крайний гнев, заявил Риддл. Но казалось, что он объяснял в большей степени не ей, а себе. И Гермиона вдруг поняла, что он поверил ей. Поверил! — И если ты столь умная, то должна понимать такие элементарные вещи!
— Значит, у тебя и сейчас уже с головой не все в порядке, — прекрасно осознавая, на сколь зыбкую почву она вступает, отозвалась гриффиндорка. — Ты болен, Том, и потому панически боишься смерти. Хотя куда лучше попасть туда с целостной душой, чем с тем огрызком, с которым закончишь ты. А уж каким уродом ты проживешь последние годы своей жиз…
Гермиона не успела закончить фразу, как тонкие пальцы сомкнулись у нее на шее. Открыв рот и судорожно пытаясь вдохнуть, девушка вцепилась в руки Тома, но убрать их не получалось. За неверный расчет приходилось платить. Ее никто не будет искать, и закончит она в Запретном лесу грудой мяса и костей на пиру у хищников. В другой раз хогвартская отличница посмеялась бы над нелепостью ситуации, но сейчас до нее дошла вся неотвратимая серьезность произошедшего, что она, возможно, на пике блаженства восприняла как игру.
Нет! Она не может умереть так! Особенно от рук того, кто только что совокуплялся с ней и все еще находился внутри нее. Неважно, Темный он Лорд или не Лорд вовсе. Это не по-человечески, неправильно, нелепо, глупо…
И девушка сделала последнюю попытку.
— Я покажу тебе… — попыталась проговорить она, указывая пальцем ему, а потом себе на голову.
Видимо, он понял жест, потому что слова вырвались из удушенного горла лишь нечленораздельным хрипом, и осознал, что легилименция ему окажется куда полезнее смерти путешественницы во времени. Тонкие, цепкие пальцы наконец разомкнулись, и Гермиона отчаянно вдохнула полной грудью столь желанный воздух, означавший спасение. И в этот миг она подумала, что понимает Тома Риддла в его беспредельной страсти к жизни.
* * *
Осознание бывает разным. Отрезвляющим, как ледяная вода, или сжигающим дотла всепоглощающим огнем эмоций. Оно приходит неожиданным озарением или же незаметно подкрадывается, как неизбежное время. Осознание — это то, что отличает людей от животных.
На этот раз оно было ошеломительным, ужасающим, горьким настолько, что даже слезы уже не могли смягчить боль, пронзительную, как смертельное проклятие.
А тогда он уже не ощущал боли. Тот, другой он, от чьего имени дрожали даже самые сильные волшебники, боясь произносить его вслух. Раболепствующие слуги, абсолютная власть, зловещий череп со змеей. Казалось, Волдеморт добился всего, о чем мечтал сейчас, в шестнадцать лет. Но не только заветные мечты, но и самый жуткий кошмар стал реальностью. Уничтожение хоркруксов, бесстрашные глаза врага и мертвое тело — труп урода, которым он стал. Да, он знал, что создание хоркруксов отразится на его внешности, но настолько… Том чувствовал, что еще немного, и его начнет тошнить. Что-то скрытое осталось в памяти девчонки, которую, как он только что узнал, звали Гермиона Грейнджер, но у него уже не было сил смотреть дальше.
Он навалился на нее всей своей тяжестью, бессильно зарыв лицо в подушку. Голова раскалывалась опять, лихорадка, казалось, вернулась с удвоенной силой. Все, на чем наследник Слизерина основывал свои стройные теории, разлеталось в прах. И он неотвратимо падал в пугающую бездну.
— Том, послушай, ты жив, ты еще не он, — прошептал девичий голос, и где-то в районе шеи парень почувствовал прикосновения теплых губ.
Отстраняясь в отвращении, Том вновь приподнялся над хрупким телом, ловя взгляд широко раскрытых темно-медовых глаз. Девчонка своей жалостью заставляла его презирать себя, и это было еще мучительней, чем знание страшного будущего.
— Заткнись, — зло выдавил он.
— Том, ты знаешь, что можно вновь соединить душу. Еще не все потеряно, осознай, что был неправ, раскайся в содеянном, — не сдавалась упрямая гриффиндорка. — Я помогу тебе.
Его рука вновь скользнула к беззащитной шее, но остановилась на полпути.
— Ты читала ту же книгу, не так ли? — спросил наследник Слизерина, еще раз внимательно разглядывая свою нереальную гостью и по совместительству первую любовницу.
Едва заметная улыбка тронула кончики ее губ, и девушка кивнула.
— Тогда ты должна знать, что при разделении души появляется автономное сознание, только его носитель не биологический объект, — заявил Риддл, пытаясь для себя разрешить непонятный парадокс, вытекающий из информации о будущем. Только так можно было спастись от всепожирающей боли, уже не физической, но от того не менее мучительной и тяжелой. — Как могло случиться так, что будущий я не смог понять очевидные вещи?
Действительно ли он ожидал ответа? Разумеется, нет. Но Гермиона нахмурилась и заметила:
— Я думала над этим. При разделении души изменяется информационная матрица на ее основе, которая и составляет внутренний мир человека. Меняются ассоциативные связи, а потому и данные для работы мышления. Если у тебя отрезать опыт, например, обо всем, что связано с водой, сможешь ли ты адекватно использовать кран в туалете?
Видимо, осознав, что сравнение вышло не очень удачное, девчонка осеклась. А Том теперь во все глаза смотрел на нее. Вот уж чего он никак не ожидал, так это того, что его первой женщиной окажется отличница и заучка. Она смущенно отвела глаза, не выдержав его пристального взгляда.
— Значит, эту информацию надо восстановить, — наконец заявил он. И ему показалось, что боль отступила еще дальше. — И даже понятно как. Омут памяти.
Гермиона покачала головой, и ее пальцы слегка коснулись темных волос, прилипших к его вспотевшему лбу.
— Этого не восстановить просто за счет получения информации, это можно только пережить, окрасив эмоционально, — тихо возразила она.
Прикосновения прохладной ладони приятно охлаждали пылающий лоб, и Том не отстранил ее руку, даже несмотря на то, что девчонка была права. В любой иной момент наследник Слизерина не потерпел бы такого обращения.
— Есть другие пути к бессмертию, — неожиданно для самого себя прошептал он. — Но они не для меня.
Глаза Гермионы расширились.
— Значит, ты знаешь? — выдохнула она. — Знаешь, что реальным хозяином смерти может стать только тот, кто ее не страшится?
Том молча встретил изумленный взгляд, и слов не потребовалось. Гриффиндорская отличница действительно была чрезвычайно умна.
— И у меня нет времени идти по стопам Фламеля, — наконец, нарушая молчание, добавил он.
Тут девчонка неожиданно приподнялась и обняла его так крепко, что он сам чуть не задохнулся.
— Том, у тебя уже есть один хоркрукс, не создавай больше, — горячо зашептала она, почти прикасаясь мягкими губами к его уху. — Не пытайся захватить власть, живи себе спокойно хоть целую вечность. В мире так много прекрасного и без этого, особенно для такого гения, как ты. Неужели управлять запутавшимся в своих собственных законах обществом интереснее жизни самой по себе, интереснее науки, творчества? Тебя будут любить, тобою станут восхищаться и так. Поверь мне, Том.
И в этот момент снова вернулась боль. А он, идиот, думал, что научился избавляться от нее быстро, противопоставляя ей свой холодный рассудок. Боль всегда стояла рядом, несмотря на то, что он долгие годы прятался от нее под покровом циничного эгоизма. Стоило на миг открыться фонтану эмоций, впустить что-то из внешнего мира внутрь себя, как она вновь напоминала о себе холодной неотвратимостью.
Том опустил голову на подушку, опять подминая под себя девичье тело и пытаясь успокоить участившееся дыхание.
— Я не могу, Гермиона, — спустя какое-то время, отозвался он. Почему бы не сказать ей? Все равно она скоро вернется в свой мир, далекий и чужой. Мир без него. — Я не могу не добиваться власти, это моя природа. Я создан для лидерства, и без этого я никогда не буду счастлив. А с нынешней властью не справиться мирным путем.
Мир без него. Неужели это возможно?
— Ты понимаешь, что рискуешь своей душой, идиот? — возмущенно заявила девчонка, пытаясь поймать его взгляд.
— Своей я душой я рискую не меньше, если предам себя, — едва слышно вымолвил Том. — И все еще может измениться.
Она, казалось, всхлипнула и неуклюже пошевелилась, пытаясь высвободить затекшие ноги. И он вдруг опять отчетливо почувствовал, насколько тесно были сплетены их тела. Слизеринец и гриффиндорка застыли, словно пораженные разделенной близостью.
— А если даже и нет, теперь ты сделаешь свой выбор свободно и осознанно, — неожиданно ровно сказала Гермиона, как будто сама что-то осознала в этот момент. — От одного этого можно быть счастливым.
И Том понял, насколько она была права. Глядя в глаза цвета темного меда, он протянул руку к цепочке на девичьей шее и снял сверкающий артефакт, уже ставший для него символом. В его жизни отныне не будет места для боли.
Он не знал, кто первым сделал движение к другому, но очень скоро Том позабыл обо всем на свете. Он чувствовал только, как лихорадка вновь покидает его, превращаясь в томительную жажду юного тела партнерши. Но на этот раз Гермиона не была пассивной марионеткой. Она отдавалась ему со всей страстью, какую можно было только представить и вынести. А сам он терялся в пьянящем ритме движений, в игре ласкающих рук, в упоительной сладости поцелуев. И только те могли предаваться любви так пылко, так самозабвенно, кто знал, что это был их последний раз. Когда феерическое блаженство охватило обоих, Том ощутил, как его душа впервые после насилия над ней обрела покой.
Он все еще пребывал в эйфории, когда Гермиона быстро оделась, помогая себе легким взмахом палочки. Ее губы потянулись к его губам в безудержном порыве… поцелуй был настолько интимен и глубок, что казалось, он будет длиться вечно. И именно в этот момент рука девушки легла на артефакт, что теперь висел на шее у наследника Слизерина, раскручивая спиралевидный объект вокруг оси. И Том пожелал Гермионе вернуться назад, в ее время, к которому она принадлежала. Сейчас, пока он мог преодолеть ту нить, что так неожиданно и прочно связала их.
Когда от ощущения ее губ осталось лишь сладостное воспоминание, изящные пальцы Тома сжали загадочное устройство, появившееся ниоткуда и подарившее ему нечто большее, чем ночь любви, и даже большее, чем знание, — свободу.
* * *
Свобода бывает разной. Результатом выстраданной победы или тихим одиночеством вдали от людей. Она рождается в сердце, чья любовь оказывается сильнее границ и условностей, или во весь голос заявляет о себе, когда в чью-то грудь, прикрывающую родных и любимых, вонзается смертельный луч. Свобода прежде всего ценна тем, что ее невозможно отнять, если она прорастет и укоренится внутри человека.
Сейчас она проявилась в способности осознанного выбора — это было первое, что вспомнила Гермиона, открывая глаза. И первое, что она увидела — мертвое лицо человека, в котором она смутно узнала столь поразившие ее недавно прекрасные черты. Он был не тем страшным монстром, он был другой, но он был мертв.
Волдеморт лежал в Большом зале, а вокруг царила жизнь, оплакивая ушедших и строя планы на будущее. И Гермиона почувствовала, как к глазам подступают слезы. Надеялась ли она на другой исход?
Что-то блеснуло среди черных одежд врага. Дежавю.
Это был столь знакомый, роковой артефакт, появившийся ниоткуда и вернувшийся вновь. Но теперь его цепочка свешивалась из кармана Волдеморта. Пальцы потянули за нее, с осторожностью, чтобы непосредственно не прикасаться к опасному объекту.
— Прощай, Том, — тихо прошептала девушка, поднимаясь на ноги.
— Гермиона, зачем ты изучаешь эту падаль? — раздался над ухом сконфуженный голос Рона, в котором угадывались нотки отвращения.
Путешественница во времени быстро убрала универсальный ключ в нагрудный карман и повернулась к подошедшим друзьям.
— Тебе этого не понять, Рон, — едва слышно проговорила она.
Что можно было оплакивать врага.
И Гермиона глубоко вздохнула от странного, ностальгического чувства тоски и томления.
Возможно, когда-то все это уже было. История повторялась. Он должен был идти по этому пути. Потому что его судьбой было величие, а не ее глаза, в которые он научился так долго смотреть.
Встречая взгляд других глаз, зеленых и усталых, она сказала уже громче:
— Это был его выбор.
[1] Всякое живое существо после соития печально. (лат.)
Vova
