Талант — это жестокая мука, наказание, назначенное ни за что. Это удушающий жар, от которого хочется разодрать грудь, вывернуть наружу ребра, чтобы дать угоревшему сердцу глотнуть спасительного холода. Это одержимость маньяка, это буйство помешанного, это лихорадка, это пыльный тяжелый мрак, это глядящая воспаленными глазами бессонница, это рой жалящих пчел, бездонная пропасть, экстаз горячечного бреда…
Талант — это проклятие.
Талантливый человек не знает покоя. Его мир существует по особым, только одному ему ведомым законам, и все окружающие в этом мире — посторонние, досадные элементы.
Талантливый человек неизбежно одинок. У него есть друзья, любимые, близкие, далекие… Но со своим талантом он всегда один на один. Как со смертью. Да он, по большому счету, и не человек уже — питательная среда для жестокого паразита, по чьей-то глупой романтичной прихоти именуемого даром.
— Мистер Лонгботтом, если вы не спуститесь с небес на землю, то утонете в собственном котле, чем обяжете меня чрезвычайно!
Да. Вот и Снейп мается. Он не просто талант, он — гений, и я даже представить себе боюсь, насколько ему плохо. Жаль, я так поздно понял, что скрывается за его вечными придирками, руганью, насмешками, взысканиями… Его гений выгрызает его изнутри, причиняя нестерпимую, почти физическую боль. Я знаю наверняка — профессор не спит ночами, изрядно выпивает, а то и посильнее допинги использует… Издержки гения. Пожалуй, подарю ему на Рождество мешочек отборной «афганочки», в знак солидарности.
Откуда у Невилла Лонгботтома чувство солидарности с профессором Снейпом? Оттуда. От таланта. Ему, таланту, все равно, чем мучить людей. У Снейпа зелья, у меня — гербология.
К вопросу об одиночестве: рассказать кому — оборжут с ног до головы. Гербология — мучение! Ха-ха-ха! Листики-цветочки, пестики-тычинки, ля-ля-ля, жу-жу-жу, поливаю — не тужу… А кто проводил ночи напролет над гибридом красного лотоса и жгучей антенницы, следя, чтоб щупальца не погрызли нежные лепестки и твои пальцы заодно? Кто, скажите, неделями сходил с ума, выдумывая удобрения, которые бы повысили плодоносность жаброслей не в три, а хотя бы в три с половиной раза? Кто может сутками без сна и покоя пестовать капризные огнерозы — то им ветер огоньки на лепестках задувает, то, наоборот, воздуха не хватает, то слишком влажно, то слишком сухо, а если, не приведи Мерлин, пожар устроят? Я уж молчу о правилах высадки, где важно все — от фазы тридцать девятого спутника Юпитера до рациона мыши-полевки, которая посрала в почву минуту назад. Окучивания, удобрения, полив, прививки, тут подвязать, там отрезать, неубиваемые сорняки, слизняки, гусеницы, жужелицы, тля… ля-ля-ля…
Талант — это страшно. Мировосприятие талантливого человека будет похлеще картин Дали. Боюсь даже предполагать, как видит мир профессор Снейп, это точно не для слабонервных. Впрочем, в том, как вижу мир я, приятного тоже мало.
Мир — это цветы. Пестики и тычинки. Вершки и корешки.
Чувствую цветы, знаю их характеры, предпочтения, чувствую настроение каждого росточка… а с людьми даже разговаривать внятно не могу… И Снейпу с трудом это удается, кстати. Спорю на три усика виктории перцовой, с колбами и котлами у него такая же душевная гармония, как у меня с рассадой мандрагор.
Никому не ведомо, какой потусторонний ужас я испытал, осознав, что воспринимаю растения, как людей, а людей — как растения.
Взять вот, к примеру, Гарри нашего Поттера. Гиппеаструм. Самый что ни на есть гиппеаструм. Отдел Покрытосеменные, класс Однодольные, порядок Спаржецветные, семейство Амариллисовые. Высокий цветок, яркий, гордый, торжественный. Такой… вызывающий даже. А в уходе — проще некуда, только солнца ему давай вволю да луковицу раз в год пересаживай… Девчонкам очень нравится.
Или Рон. С ним все просто: подсолнух. Двудольные, Астроцветные, Астровые. Забавный цветок, клоунский, рыжий-конопатый… Стебель — не стебель, шпала двухметровая с оранжевой лохматой башкой. Только об одном все забывают: подсолнух обладает таким замечательным свойством, как положительная гелиотропия. Вот и Рон, куда бы его ни заносило, мимо солнышка никогда не промахнется. Гербовый цветок, между прочим.
А вот Буллстроуд. Беее… Раффлезия Арнольди. Большая, страшная, вонючая, но ведь находятся мухи, которые опыляют такие цветки. Впрочем, любую гадость можно в лекарственных целях использовать, если знать, как. Знают, кажется, на Суматре. Даешь Буллстроуд путевку на Суматру! Пусть хоть какую-то пользу приносит…
Пэнси, подружечка ее, сиамский близнец. Ну, с ней понятно: волютарелла. Колючая. Вроде красивый цветок, крупный такой, ярко-сиреневый, но он и впрямь очень колючий. И еще растопыренный, как будто его током шибануло вольт так на триста. Может, просто дело в том, что волютарелла мне не нравится.
Малфой. Эйхорния, ага. Его еще водяным гиацинтом называют. На самом-то деле никакого отношения к гиацинту этот цветок не имеет, он такой же белобрысо-изнеженный, как наш сиятельный лорд. И такой же капризный: водичку ему потеплее, солнышко ему не слишком яркое, и вообще, он даже зимовать на открытом воздухе не может — обеспечьте ему, будьте любезны, аквариум в помещении определенной температуры и влажности… Мне гораздо больше по душе другое название эйхорнии — «Зеленая чума». Вот это как нельзя лучше отражает всю малфоевскую подноготную. Особенно если учесть, что чуме этой чем засраннее водоем, тем лучше. Слизеринский принц тоже горазд в чужом дерьме поковыряться, просто хлебом не корми.
Джинни — выскочка. В смысле, зефирантес. Очаровательно-веселый цветок: что бы где ни происходило, он задорно топорщит тоненькие зелененькие хвостики. И в самый неожиданный момент — хлоп, распустился цветок, простой, как деревенская девчонка-пастушка, и нежный, как прикосновение любящих рук.
Лаванда, например, белая лилия. Цветок, безжизненный в своей безупречной красоте: лепестки с виду будто восковые, или мраморные, или из масляного крема… Тычинки хрупкие, хрусткие, листья сочные, правильные. Элитарный цветок. Для фанатов-ценителей и отъявленных снобов. Только вот тля тоже очень любит лилии. Тля-ля-ля-ля…
— Невилл!!! На кой тебе столько сушеной тли?!! Убери! Взлетим!
От торопливого шепота Гермионы я едва не роняю в котел всю банку с тлей. Не знаю, что случилось бы, не удержи я ее, но точно ничего хорошего… Но пока полеты без метлы отменяются.
Вот, кстати. Гермиона. Сначала я был уверен, что она — алоэ. Невзрачна, горделива, зато исключительно пользительна практически во всем, от лечения гнойных ран до микстуры для похудения. Потом она стала вереском — трепетным, трогательным, невыносимо прекрасным в своей бесхитростности. Когда Гермиона съездила по морде Малфою, я понял: мухоловка. Вроде такая вся зелененькая-безобидная, а ка-ак цапнет, сразу узнаешь, где раком зимуют. В последнее время она очень схожа с цветком каштана. Расцветающая, как по волшебству, сказочная свеча, не затухающая ни от ветра, ни от проливного дождя…
— Мисс Грейнджер! Спасение класса от взрыва в котле Лонгботтома, несомненно, стоит десяти баллов… с Гриффиндора.
А Снейп — вообще не цветок! Куда ему! Он и к живым существам имеет весьма сомнительное отношение! Жесткий, холодный, бесстрастный… грубый. Обсидиановая скала. Стылая, твердая, острая. Его не сточит никакая вода…
И все же приятно, когда в твоем цветочно-листочном мире есть хоть кто-то нерастениевидный!..
Мерзкая каменюка велит сдавать работы. Профессор, вы уж простите меня за эту бурду в пробирке. Но, знаете, мне своего цветочного проклятия хватает, чтобы еще и к вашему демону с пиететом относиться.
Свеча каштана мелькнула прямо передо мной, торопясь сдать свое неизменно безупречное зелье. Интересно, какой у Гермионы талант? Неужели ничто не терзает ее ночами, неужели она видит мир блеклым и размеренным, как любой бесталанный человек? Не верю, чтобы у нее не было демона…
Пальцы касаются пальцев, но ни она, ни профессор не отдергивают рук…
Гермиона поднимает глаза на преподавателя, и Снейп — быть не может! — отводит взгляд быстро, словно испугавшись. Вот бы сюда Криви с его камерой! Кадр века — смущенный профессор Снейп!
Я даже оглянулся непроизвольно: кто-нибудь, кроме меня, заметил? Судя по выражениями окружающих меня лепест… тьфу, лиц, наблюдал пикантную сцену я один. Жаль, потому что в этом случае я не могу быть уверен, что мне не привиделось. Вдруг надышался какой-нибудь отравы из котла, вот и ловлю глюки…
— Мистер Лонгботтом, если вы полагаете, что от вашего топтания на месте содержимое вашей пробирки станет хоть немного напоминать Костерост, вы жестоко ошибаетесь! Сдавайте образец и вон отсюда!
Незачем так орать. У меня прекрасный слух.
Протягиваю Снейпу пробирку, а сам гляжу на Гермиону. Она идет к двери медленно, словно неохотно, плечи поникли, голова опущена, и от всей ее фигуры веет печалью разочарования. Свеча каштана медленно угасает, не в силах оживить камень.
Извините, профессор, но вы скотина.
Я уже почти догоняю Гермиону у выхода из класса, когда за моей спиной раздается негромкое, нарочито небрежное, но из-за этого еще более поспешное и даже чуть виноватое:
— Мисс Грейнджер! Задержитесь!
Гермиона резко обернулась, и я на миг увидел ее враз засиявшие глаза и радостную улыбку, которую она даже не попыталась скрыть. Свеча каштана возвращается к преподавательскому столу, и я вижу, как она изо всех сил пытается не торопиться.
Прежде чем за мной с грохотом захлопывается классная дверь, я успеваю подумать, что ни в жизнь не уловил бы тех странных интонаций в голосе Снейпа, если б смотрел ему в лицо. А еще начинаю медленно осознавать, в каком случае просьба преподавателя задержаться после урока вызывает у студентки неконтролируемую радость, и для чего в этой ситуации наглухо запирается классная дверь.
Хорошо, что всего этого никто не слышал и не видел, кроме толстых стен подземелья — а стены будут молчать. И я тоже буду молчать. Во-первых, потому что мне никто не поверит, а во-вторых, потому что я и сам слабо верю собственным выводам.
Зато я теперь точно знаю, кто такая Гермиона.
Она — камнеломка.
Нежный, аккуратный и настойчивый цветок, камнеломка растет на скалах и в горах. Она неторопливо и методично обвивает своими побегами холодные неприветливые камни, чуткие ее усики находят любую, даже самую неприметную трещинку и завоевывают ее мягко, но неотвратимо… Под ее напором сдаются любые скалы.
Сдастся и Снейп. Он может быть сколь угодно каменным — для камнеломки нет преград.
Он может заковать свое сердце в железный панцирь, но второе название камнеломки — разрыв-трава. Зелье из разрыв-травы крошит железо в труху, и профессор зельеварения об этом, конечно, знает.
В ночь Беллетайна цветок разрыв-травы становится бегучим огоньком. Поймаешь его — тебе подвластны любые замки и клады. Если Снейп не упустит свой огонек, Гермиона откроет ему такие сокровища, о которых мрачный профессор не смел и мечтать. Если не упустит…
Vova
